Кирлинг. Мэри Глостер, перевод.

Мэри Глостер

Я платил за всю твою придурь, не запрещал ничего.
Дик! Твой отец умирает, ты выслушать должен его.
Две недели мне жить, не так ли? Врёт лекарской народ.
Утром меня не будет. И скажи, пусть сиделка уйдёт.
Не видывал смерти, Дикки? Учись, настал твой черёд,
Тебе нечего будет вспомнить, когда смерть тебя заберёт.
Не считая Заводов и Линий, земель, деревень, ведь я
Создал себя и мильоны, будь проклят, создав тебя.
Мастер в двадцать два года, в двадцать три я женат,
Десять тысяч людей на службе, сорок судов дымят!
Лет пятьдесят прожил с ними, сражался немало лет
И вот я, сэр Энтони Глостер, умирающий баронет!
Был завтрак с его высочеством, была в газете статья.
«Не мелочь торговые принцы». Дик, это тоже я!
Я ничего не спрашивал. Я просто брался за труд.
Ловил я свой шанс, и это удачей теперь зовут.
Боже мой, чем я правил! Рухлядь, старьё и гниль!
Открыв, коль прикажут, кингстоны, я это дело топил.
Мясо с червями, сдуреешь, с команды станешь седой.
И жирный кусок страховки, чтоб куш заработать свой.
Другие, те не решались – жизнь, дескать, у нас одна.
(Теперь у меня шкиперами.) Я шел, и со мной жена.
Женился я в двадцать три года. По свету толпу таскал.
А мать твоя деньги копила, чтоб я человеком стал.
Гордился я, став капитаном, но Мэри была умней.
Она хваталась за случай, в кильватере шёл я за ней.
Убедила меня взять ссуду, вернуть помогла и так
Купили мы первый клиппер, на нём наш собственный флаг!
Мы брали, гасили кредиты. Бед было много, поверь.
«Красный бык» был наш первый фрейзер. Восемь и тридцать теперь.
То было клиперов время, их фрахтовали и в рейс.
Но умерла моя Мэри, в проливе Макассар Стрейтс.
У малого Патерностера, где банок разных не счесть.
Четырнадцать, помню, фатомов. Отметка на карте есть.
Нашим собственным было судно, и названо в честь жены.
На нём умерла моя Мэри, хоть молоды были мы.
У острова Явы напился, едва корабль не разбил.
Но мать твоя ночью приснилась, с тех пор я больше не пил.
Крепко я взялся за бизнес, не дай бог прервать свой труд
Делал деньги (она велела), другие хотят - пусть пьют.
В Лондоне встретил Мак-Каллоха (пятьсот было в кассе моей),
С ним основали фабрику - три кузницы, двадцать парней.
Дешевый ремонт дешевки. Но с прибылью бизнес рос.
Патент на станок приобрел я, он тоже денег принёс.
«Дешевле самим их делать», - твердил я без толку год.
Напрасно потратили время, пока взялись за пароход.
Как раз Линии зарождались, и сумели мы дело поднять.
Как дом, были наши машины, котлы им были под стать.
Мак-Каллох хотел каюты отделать в мрамор и клён.
Брюссельский, утрехтский бархат, ванны, общий салон,
Трубы в сортирах и всюду, и в окнах солнечный свет,
Но он умер в шестидесятых, а я… считай, меня нет.
Я знал, я знал что получиться, когда делали «Байфлита» киль.
(Они возились с железом), я знал, что железо гниль.
Но сталь себя оправдала. Доход, говорю, доход,
Несли девятиузловые, торговля шла круглый год.
Спросили, как я себя сделал. По Библии был мой ответ:
"Трудитесь, и воссияет над вами предвечный свет".
Коль могли, так делали копии, но мысли им не украсть
На годы их сзади оставил, пусть попыхтят себе всласть.
Пришли на броню контракты, Мак-Каллох был в этом ас.
Он был лучшим на нашей литейке, но, к счастью, покинул нас.
Бумаги его прочитал я, нетрудно их было понять.
И я не дурак, чтоб кончить, где был намёк начинать.
(Помню, вдова была в ярости.) А я чертежи забрал.
Шестидюймовый прокатный шестьдесят процентов давал
И это вместе с браковкой, вдвое меньше давало литье,
Четверть мильона дохода – теперь это дело твоё.
Мне казалось - но это неважно, - я думал, удался ты в мать,
Скорее в сорок, чем в тридцать, сумел я тебя узнать.
Учёба в Тринити-колледже! И в море не был ни дня.
Но я дал тебе воспитанье, а что сделал ты для меня?
Я дал тебе то, что нужно, не стал ты благодарить
Но ты нахватался гнили, решив, что так будешь жить.
Книги, китайские вазы, гравюры на стенах и что ж?
С твоею комнатой в колледже на шлюху ты больше похож.
Ты женился на этой длинной, белой и тонкой, как кость.
Набрался общественной дури; Но где же ребёнок? Да брось.
Я видел, твоими каретами весь Кромвель-Роуд забит.
Но только карета доктора, чтоб в родах помочь, не спешит.
(Ты мне не дал даже внука, Глостеров род иссяк.)
Твоя на мать не похожа. У неё в каждом рейсе был фрахт..
В море рождались, бедняжки. И море их забрало.
Только ты, ты один лишь выстоял. Но ты не стоил того.
Лгун и слабак ленивый, угольным ублюдкам родня.
Достоин объедков на камбузе. Не помощник он для меня.
Триста тысяч ему в наследство, и с них в процентах доход
Но ты не увидишь наличности, каждый цент идёт в оборот.
Держи в чистоте свои пальцы. Но если не будет детей,
Деньги вернутся в бизнес. Жену тогда пожалей!
Представляю, как она стонет, в экипаже сидя внизу.
"Папочка! Дорогой мой!" – Выжимая в платок слезу..
Благодарен? О да, благодарен. Подальше пусть будет она.
Навряд ли Мэри по нраву пришлась бы твоя жена.
Женщина если появится, скажет - жена. Враньё.
Бедной Эджи дай сотню фунтов и пугни адвокатом её.
Она была самой знойной – суждено повидаться вам.
Уйду – объясню всё матери, ты всё объяснишь друзьям.
Что мужчине нужна подруга, это женщины не поймут.
А тех, что понять способны, тех в жёны и не берут.
Но хочу я сказать о матери, она леди Глостер всегда,
Я нынче к ней отправляюсь, нет в этом желанье вреда.
Стой! От звонка подальше! Пять тысяч тебя подождут,
Лишь только минуту послушай, да сделай, как я прошу.
Объявят меня придурком, коль ты слажаешь, сынок.
Тебе одному доверяю. (Отчего не мужчина он, бог?)
Лишние деньги на мрамор, Мак-Каллох был в этом весь
Мрамор и мавзолеи - я зову их греховная спесь.
Тогда к похоронам латали мы корпуса кораблей.
И тех, кто так завещали, себя не считали дурней.
Люди скажут - я слишком богатый, но я дурака свалял.
Надежда была на внуков, так я склеп в Уокинге взял.
Нажрался проклятого бизнеса, вернусь, откуда пришёл.
Дик, мой сын, моя плоть от плоти, сделай всё хорошо.
Я хочу лежать с твоей матерью, в десяти тыщах миль она.
И чтоб не попасть в Уокинг, заплачу я тебе сполна.
Я обдумал это спокойно, как сделать, чтоб был ажур.
Тихо, прилично и скромно – сделай, как я прикажу.
Ты Линию знаешь? Наврядли. В контору письмо отошлёшь,
Что, смертью моей угнетенный, в круиз на время уйдёшь.
Возмёшь у них «Мэри Глостер», давно тебя она ждёт.
Её приведут в порядок, с тобой в океан пойдёт.
Да, прибыли с этого нету, пароход на приколе держать.
(Слава богу, мне по карману), на нём умерла твоя мать.
У Малого Патерностера, где разных банок не счесть.
Лежит она. Говорил я. Отметка на карте есть.
На люке казалось маленькой, а волны, как масло, густы.
Восемнадцать и сотня к востоку, и южной три, широты.
Лёгкий пеленг, три градуса к югу, и ты на место попал.
Но Мак-Эндрю на всякий случай копию я написал.
Ему ты тоже напишешь, он Маори линий глава,
Попросишь, дадут ему отпуск, коль мои передашь слова..
Для Маори три парохода построив, я выполнил всё.
Мака знаю с пятидесятых, Мак знал меня и её.
Я переслал Маку деньги, удар был вестником мне.
Будет время – ты их получишь, предав отца глубине.
Ты сын мой, плоть моей плоти, а Мак мой старейший друг.
Я не звал его на обеды, но он знает про мой недуг.
Упрямый нищий из Глазго! Молился он за меня.
Не стал бы он врать за деньги, не был вором ни дня.
Нагрузит он Мэри балластом, увидишь, она оживёт.
На ней сэр Энтони Глостер в свадебный рейс пойдёт.
В нашей старой каюте привязанный, и три широких окна.
Винт пароход толкает, кругом синяя глубина!
Едет сэр Энтони Глостер – птицами флаги летят,
Десять тысяч людей на службе, сорок судов дымят!
Он создал себя и мильоны, но это все напоказ,
И вот он идет к любимой, он должен идти сейчас!
На мысе у Патерностера – ты не напутай, смотри.
Мак выплатит твои деньги, лишь лопнут все пузыри.
За рейс в шесть недель пять тысяч – это прекрасный доход
На корабле я останусь, ты на Маков пойдёшь пароход.
Тебя высадит он в Макассаре, вернёшься в наши края.
Мак знает, по Мэри скучаю... И «Мэри» навеки моя!
Твоя мать сочла б меня мотом – но их семь и тридцать теперь.
Я приеду в своем экипаже и поставлю его за дверь.
Не доверял я сыну, книги, искусство - тупьё.
Он жил за счёт моих денег, он сердце разбил моё.
Нету даже и внука, хоть Глостер дожил до седин.
Ты один у меня остался. О, мать, только ты один!
Учёба в Тринити-колледже – а я еду в последний рейс.
Он думает, я сумасшедший, а ты в Макассаре стрейтс!
Плоть моей плоти, родная, я доверяюсь судьбе.
Первый удар был сигналом, идти я должен к тебе.
Но - дешевый ремонт дешевки – врачи мне давали совет.
Мэри, зачем ты молчала? Намёк есть тебе в ответ.
Исключая, я знаю, женщин. Но ты бестелесна навек.
Они были всего лишь женщины, а я – только лишь человек.
Мужчина быть должен с женщиной, тебе этого не понять,
Не выдавал я им тайны, чистоганом привык отдавать.
Я могу заплатить за прихоть! Пять тысяч, что до них мне,
За стоянку у Патерностера, за мой приют в глубине..
Я верую в Воскресение, в писанье ещё сильней.
Но не доверяю Уокингу, в море, оно верней..
Наполнив сердце сокровищем, уйду я в морскую глубь.
Устал от продажных женщин, хочу я любимых губ.
Напьюсь из родного колодца, своему источнику рад,
Подруга юности, милая, остальные пусть катятся в ад!
(Дик всё сделает, несомненно). Я в кровати навеки засну.
Мак загрузит её балластом, пусть идёт пароход ко дну.
С дифферентом на нос опустится, холод и темнота.
В стенки пустого трюма плещет во тьме вода.
Клокочет, журчит и булькает, пенится тихо, темна.
Давит в люки, ползёт всё выше, и переборка сдала.
Всё полностью затопляет, ходом вода идёт.
Ты не видывал смерти, Дикки? Учись, настал твой черёд!