СЕДЬМОЕ ДНО 6

СЕДЬМОЕ ДНО ИЛИ У СКАЛЫ «ЧЁРНАЯ КЛЕШНЯ» 6

У скалы «Чёрная Клешня» происходят таинственные случаи гибели кораблей. Расследованием занялся журналист. Он нанял судно для путешествия к скале, которое оказалось шхуной контрабандистов. Вечером у них произошла стычка с пиратами. К ночи журналист добрался до Клешни, где и наблюдал таинственный крейсер, загадочные огни и кораблекрушение. Утром его ждала шхуна контрабандистов.




Блестит морщинами безбрежность океана,
С жаровни солнечной просыпались угли,
Как в ритме волн жжёт страстная гитана,
Бежал мой плот, танцуя «Амели».

В ту ночь волной ударившись о камни,
Шатер порвал – тоскливо реют клочья,
Всё тело ныло, я ослабил ремни.
Губа разбита и болит предплечье.

Чем ближе к шхуне – толще червь сомненья:
Вид у неё несчастного созданья,
Как будто девять штОрмов ей колдунья
Наслала, зло и вечный путь скитанья.

Уже подплыл. Свищу: «Я у кормила».
Задержка паузой, потом скрепит лебёдка
И шляпа лоцмана гуляет по перилам,
Под шляпой нос крючком и ёжится бородка.

«Ну, что ты как Джульетта без балкона?
Стоишь застывши, лоцман, спусти чалки» -
Я вижу он какой-то «не все дома»,
А может забрались на борт русалки?

Я сумку на плечо и влез по трапу,
Аппаратуру бережно спустил,
Такое, к чёрту, увидал – куда там…
Меня едва Кондратий не хватил.

Валялись гильзы разного калибра,
Куски обшивки, битое стекло,
Кровь пятнами и слизь от тухлой рыбы…
Часть рубки, взрывом видно разнесло.

Закутан труп в брезент, как в одеяло.
Я приоткрыл, мертвец смотрел: «привет».
Звериною улыбкою, оскалом
Меня приветствовал, о, боже мой, Лангет…

«Что с кэпом, лоцман?» «Там лежит у края.
Без живота. Заряд прошил «корвет».
«Да что случилось? Я не понимаю…»
«Прислали «крысы бунта» нам ответ.

Они в засаде долго ожидали.
Сменили декорацию, а ночью
Не разглядишь, будь трижды она светлой,
Кто за тобою тащится воочью.
Мы их заметили, но было слишком поздно,
У них мотор мощнее - «громобой»
У нас «япошка» старый, без ремонта.
Сдаваться бесполезно, значит - бой.
Мы мини-пушку долго собирали,
Два «калаша», ручной гранатомёт,
Игла из трюма штучку «хали-гали»:
К нам радио-торпеду приволок.
Врагу торпедой руль разворотили,
А «крысы» здесь нам начисто снесли
Часть рубки, борт, такое молотили…
Пожар тушили, лодку вот спасли…

«Крысиный бег» замедлился – руль сломан,
Их лопасть бьёт как старый вентилятор,
Игла прицелился и дал с гранатомёта,
Он называет это «звездюлятор».
Удачный выстрел, всё-таки он профи,
Хоть с виду пьянь – в бою он бомбардир,
Снесли им мачту и «крысиных» трупов
Как отдыхающих на пляже du plaisir
Потом их залп и, нам пришлось не сладко,
Какой-то разрушительный заряд.
Кэп попрощался с животом, однако
Полз по кишкам как раненый гепард.
Потом затих он. Мозг снесло Лангету.
Ты помнишь, он лечился как серийный?
Извилин минимум, а может вовсе нету,
Игла подшучивал, всё звал его «дебильный».
Раненье в голову. Пластина из титана
В извилинах чего-то зацепила.
Потеря речи, рык как будто пьяный,
Была в нем демоническая сила.

Меня он сбил легко, одной рукою
И на Иглу – кадык едва не вырвал.
Игла под ним как будто под горою,
А я едва поднялся, спину выгнул,
И тут же сразу получил ботинком,
Но этого хватило для Иглы
Он вытащил и дважды в сердце финкой
Вонзил Лангету, будто дал взаймы.

Представь себе, в Лангете сил хватило
Бежать по палубе расшвыривая бочки.
Я шел на помощь, но меня штормило,
Тут метким выстрелом Игла поставил точку.

У «крыс» на палубе мы слышим вой сирен.
Пираты в панике. Нам дьявол помогает?
Крысиная посудина дав крен,
От нас каким-то боком убегает.

Задравши винт, летит прямой наводкой
На Чёрную Клешню, как будто в пекло.
Нам показалось, видно, под их лодкой,
Какая-то херня вцепилась крепко.

Потом был взрыв, туда им и дорога
Крысиных выродков прикончила Клешня,
А мы компанией тут: я, моя изжога,
Игла и пара отдыхающих плашмя.

Игла в машинном, возится с мотором,
Еще минут на сорок – шплинт сорвался.
Как у тебя? Хоть рисковал не даром?
Я говорил тебе – я б лично не совался».

Я рассказал ночное приключенье:
Про крейсер, бой и кораблекрушенье,
И лоцман, мой рассказ на удивленье,
Ни разу не поставил под сомненье.

Он сел на корточки спиной к разбитой рубке
Местами палуба под солнцем как жаровня.
Пошарил по карманам – нету трубки,
Лишь рында старая висит у изголовья.

«Послушай, - он сказал, - про бой ты понял:
Мы с «крысами» свое не поделили,
А что они кричали «кракен», «тОго»
Мои сомнения лишь только подтвердили.
,

Про «кракен» здесь писали, типа, монстр,
Размером где-то с дом пятиэтажный.
На щупальцах шипы, как в кусте роз,
С присосками – я думал трёп бумажный.


А «тОго» – тварь морская – ужас местных,
Вот здесь уже реальней, в это верят,
О нем здесь много отзывов нелестных,
Пока сам не увижу – не поверю.

Сейчас уже в сомнении, вот стерва,
Пока мы дрались, рядом всплыло что-то,
А почему не мы, к примеру, жертва?
Оно «жирнее» выбрало кого-то?»

Тут лоцман кровью сплюнул на ладони
И пошатал передние два зуба:
«Последний раз так дрался в «Лиссабоне»,
В том баре, знаешь, что в подвале клуба?»

Ему кивнул я. Он: «Теперь послушай
И постарайся не перебивать.
С тобой вчера был уникальный случай:
Как ты, свидетелей, на свете поискать.

Я про корабль со свастикой, немецкий.
Его встречал я в сумерках и раньше.
По курсу, с расстояния на выстрел
Проходит призраком. Пускай - дела не наши.

По слухам - это был корвет военный,
А позже стал плавучею тюрьмой,
Мне бывший рассказал военнопленный,
Что это правда клялся головой.

Что он один из тех, кто в сорок пятом
Свидетелем по делу проходил,
Потом от мести прятался в психушке,
Туда я часто морфий привозил.


Уверенности мало, я не скрою,
Что это был всё тот же «Браун Берг»
И «двадцать три» под мёртвой головою,
И «молнии» летящие поверх.

Все эти символы и руны - мёртвый храм,
Давал им право первенство отборов:
По концентрационным лагерям
Они искали горняков, шахтёров.

Физически выносливых и крепких,
Две тыщи пленных каждые полгода
Там содержались в хищных лапах цепких,
Секретность высшая – рабов не ждёт свобода.

Что строили там в скалах – я не знаю,
Лишь знает только «ЧЁРНАЯ КЛЕШНЯ»,
Поэтому тебя предупреждал я,
Что это всё опасная игра.

Судьба тюрьмы плавучей – ужас боли,
Всё в том же сорок пятом, оборвалась.
Союзники шифровку «раскололи»
Что прятаться в тех скалах собиралось

Большое кодло – знатные нацисты,
Проекты и архивы – всё с собою,
Главврач концлагерей, специалисты
По массовым смертям и всё такое…
Корабль, что указан был в шифровке
Реально был – плавучая тюрьма,
Туда шесть тысяч узников стоймЯ,
Как шпроты в банки после бланшировки,

Набили камеры и трюмы до отказа,
Пусть тихоходом смерти храм плывет,
Сбежали все эсэсовцы, зараза,
В нем каждый узник молится и ждёт…

Союзники прислали самолёты.
За полчаса бомбёжки – горя мало,
Плавучая тюрьма со всеми вместе
Ушла под воду. Узников не стало.

В живых остались только единицы
И в основном из рядовой обслуги,
А вот второй корабль беглых наци…
Исчез, как испарился, с полдороги.

Скандал замять пытались, но не вышло,
Но что-то засекретили от прессы…
Ну, вот такая хрень, клешня ей в дышло,
Я рассказал, что слышал. Интересно?»

Я слушал лоцмана, глазами не моргая.
Картина ужаса мне множилась сильней,
Как будто свет включая-выключая,
Я видел каждого…Чем дальше – тем cтрашней.

«А как судьба свидетеля… из дурки?»
Спросил я лоцмана, когда тот приподнялся,
«В дыре пансионатной старикует…
Там был проездом, как-то повидался».


Скрипя суставами, тут лоцман потянулся
На рынду плюнул, вытер рукавами,
Всё отраженьем в бронзе любовался:
«Ну чем я не секс-символ временами?»

Нагнувшись лоцман в погреб бросил буй.
«Игла, ты скоро, грёбаные черти?
Жара такая, слышу запах смерти,
Герой вернулся, вылезь оболдуй»

Буй вылетел назад как воробей,
Внизу Игла вдруг начал громко петь:
«Чувак, не гони лебедей,
Им некуда больше лететь….»

Игла поднялся с царственной улыбкой:
«Смотри, весь цел и даже с головой.
Не то, что кое-кто... так скажем гибко…
У нас тут фестиваль был чумовой!
Такая боевая вечеринка…
Без баб, но фееричная картинка.
А после автопати с «хали-гали»…
Коктейли Молотова не употребляли,
Немного скотча после фаершоу,
Потом мне в танце отдавили ногу.
Под рок плясали, знаешь «АС/DC»
На сцене с пушкой? Было зашибися!»

«Ну хватит изгаляться, острослов!» -
Тут лоцман шляпу снял под облаками:
«Хочу я попрощаться с моряками,
И думаю не надо много слов.
Как запряглись – в одной упряжке гнали,
К ногам железо только привяжите,
В последний путь… В бою геройски пали…
А если, что не так, то извините…»

Мы грузы привязали – не вернутся,
А вот Лангет уже успел раздуться.
Когда тащил его, у трупа рот раскрылся.
Вдруг запах смрада… сам чуть не свалился.

Игла смеется: «Вижу с непривычки»
Хрустит под телом битое стекло.
«Я вот что расскажу тебе, дай спички,
Курить бросал, но всё равно тягло…

Я был охранником в одном из ночных клубов
Шпана кололась. Часто было дело.
В сортирах передоз – один-два трупа,
Исколотое счастье улетело…
Для них окончен бал, а может пати,
Зачем проблемы клубу создавать?
Выносим их за мусорные баки
Что будет в протоколе им плевать.

Вот так живем. Вот этих проводили.
На берегу никто ведь не заплачет,
Как волки сами просто жили-были
А шхуна арендованная значит».

Мы по глотку «за царствие» из фляги
И разошлись как в Ниле крокодилы.
Игла ушёл с улыбочкой миляги,
Насвистывая «Highway star» в полсилы.

Ещё минут пятнадцать заводились,
Мотор чихал и что-то тарахтело,
Мне показалось, может мне приснилось,
Что за бортом мелькнуло чьё-то тело.

Я призадумался над сущностью вещей
Судьба одних с другими не похожа,
Но все мы Здесь похожи на червей
И наплевать какого цвета кожа.

Я что философ стал?
Вдруг мысли о червях,
Но что-то там в волнах меня смущало,
Там за бортом проплыл червивый страх:
Что вот ты есть и вот тебя не стало.

Но к чёрту страх – надежда в кулачке,
Особое такое состоянье.
Как мыслит червь, сидящий на крючке:
Не холодно ль сегодня для купанья?

А за бортом волна спешит к волне
И пена нежная как будто райский пух,
Там миллионы лет один, на дне,
Спит древний одинокий морской дух.

Поднять бы волн морское покрывало
И заглянуть в глубины океана…
Боюсь, что безучастна и темна
Таинственная будет глубина.

***
А шхуна режет волн морских скрижали
И буруны, рождённые винтом,
Как отпечаток следа оставляли,
Как будто мы бежали босиком.

И вдруг удар… я чуть не кувырком…
И всё шипит как пенистый бокал.
Корабль в крен, я палубой бегом,
Пытался ухватиться, но упал.

Весь мусор палубный за борт волною смылся,
Я раком полз как раненый шакал,
Что за херня здесь всё-таки творится?
С багром куда-то лоцман побежал.

И тут увидел – щупальце ползёт,
Огромное бутылочного цвета,
И хлад с испуга, будто пал на лёд.
В палящий зной убийственного лета.

Игла бежит, мне машет «калашом».
Я отползаю, Очередь по «щупу».
А пули как иголки в силикон:
Лишь слизь по палубе, стрелять, ну просто глупо.

А щупальце ещё одно ползёт.
И я ору: «Там справа, осторожно!...»
Игла кричит: «Сюда бы огнемёт…»
А лоцман бьёт багром: «От чёрта рожки!»

«По нервным окончаниям рубите…
По двигательным…красные - то нервы…
Там на щите топор, его тащите…-
Орал нам лоцман, – сколько их тут, стервы!»

Вновь шхуну в бок со скрипом потянуло
Всё в липкой слизи, сам Игла в желе,
Взмах топора и щупальце как сдуло,
И тут же лезут новые ко мне.

Я ломом бил с усердием пропойцы,
Никак по нерву я не попаду,
А руки - паркинсон молотобойца,
Сейчас я от бессилья упаду.


«Куда нас тащит, грёбаные черти?
Эй, лоцман, - винт воды не достаёт…»
«Нас на Клешню несет. Спасенье в смерти.
Живьём мозги высасывать начнёт».

Всё повторилось: толстые отростки,
С присосками, обвились как лиана,
Швырнув на камни шхуну зло и жёстко,
Вдруг исчезают в водах океана.

***
Последнее, что помню – пена вздулась,
Я вылетел за борт в водоворот.
Над головой волна кружась замкнулась,
Как будто надо мной раскрылся зонт.

Затем волна - безумный крик отчаянья.
Вдаль покатилась в свет за горизонт
И мысль дурацкая, когда терял сознанье,
Что шхуна не вернётся на ремонт.


(продолжение следует)

Жижа Череповский (Чёрный Поэт) Харьков
2018 (фото инета)