Отравленные иглы (посвящения русским поэтам)

Идея объединения этих стихов в цикл принадлежит Серёге (и отчасти Володе Мошарову), так что все вопросы к ним, если что)


Двадцать восьмое января

"Он умер в январе, в начале года" (с)
"Но время шло, и старилось, и глохло" (с)

И.Б.

Он умер в январе, в начале года,
в Америке, за письменным столом,
под чёрной амальгамой небосвода
по общему согласию сторон.

Ему сказали: "Проживёшь до марта.
Кури поменьше, плюй на пустяки.
Лазоревые голуби Сан-Марко
кириллицу склюют с твоей руки".

Но время шло, и старилось, и глохло,
и стрелки покидали циферблат.
Перетекала дней осенних охра
на ржавчину кладбищенских оград.

Двоились буквы, плыли по бумаге,
как по Неве на запад острова -
безветренно приспущенные флаги,
прощальные безмолвные слова.

А время шло, и реже билось сердце.
Но остальное было, как всегда:
брели волхвы, заслышав плач младенца,
и плакала далёкая звезда.


Звонок

Какой-то неведомой тьмы шестерёнки
сцепил ненавистный божок,
потёр волосатые клешни-ручонки,
сусальную свечку зажёг.
В уснувшей квартире в Москве, на Волхонке,
взревел, как белуга, звонок.

–Тебя к телефону! Немедленно, Боря, –
а голос белее, чем мел.
И Боря спросонья с женою не спорит,
он вброд переходит кровавое море
меж стенкой, столом и лубянской тюрьмою...
За десять шагов поседел.

Не скажет привет, о погоде не спросит
пыхтящая трубка-генсек.
– Вам нравится некто по имени Осип?
Хороший ли он человек?
Он стал небожителем?.. Видимо, "косит".
Серебряный кончился век.

Стихи нам подарит ремесленник, пахарь,
которому лавры горчат.
Признайтесь открыто, что дали Вы маху.
Другому, увы, предназначена плаха.
Достаньте чернил, но не вздумайте плакать. –
И трубка летит на рычаг.

Осталось промолвить: спасибо за морок,
за острый топор палача,
за всех прокажённых, чумных и здоровых,
положенных в ров сгоряча...

На весь одинокий раздавленный город
одна не задута свеча.


Белая ночь

Здесь в густой паутине заснула оса,
а в зеркальном пруду - ошалевшие карпы.
Здесь рассвет заведён на четыре часа.
Здесь рифмуют в бильярд, философствуют в карты.

Здесь ночует искусство, цветёт пастернак;
стихотворные строчки - длиннее акаций...
Только ты не поэт. Ты вредитель, сорняк.
Слышишь, хлопнула дверь? Нам пора собираться.

Там, в передней у нас, дорогой визитёр -
револьвер на боку, а на лацканах - "шпалы".
Рок сегодня учтив: он до блеска натёр
эту лунную полночь и пули-кристаллы.

Ты стихи успеваешь отправить в камин,
только гласные в них умирать не согласны!
Но вердикт прозвучал. И плевать. И аминь.
Сделай пресным лицо. Стань навек безучастным.

Вот светает уже. Ты берёшь револьвер
из протянутых рук сатаны-истукана.
Он разряжен? Пластмассовый? Враки. Не верь.
Рок не любит шутить и шутов балаганных.

Все написаны письма, пути сочтены,
все вокруг сорняки кто-то выдернул с корнем.
Спит оса в паутине без права на сны,
и светает в саду всё верней, всё упорней.


Начало
_______________М.К.

...Начать хотелось с мартовского снега,
с некстати раскричавшихся ворон
на языке степного печенега...
И всё же начинаю с похорон.

Нет, не с того, что гроб дырявый тесен.
И не с того, что профиль заострён.
Я начинаю прямо с этих песен -
Александрийских невесомых дрём.

Я начинаю с Байрона и Гёте
в тиши старообрядческих скитов.
Я начинаю с самой тёмной ноты...
С высокой ноты, значит, не готов.

Я начинаю с дьявольских красавцев,
с весёлых опереток а ля рюс,
с дуэли, на которой, может статься,
когда-нибудь и сам я застрелюсь.

Я начинаю с мира и безмирья,
с прекрасных дев и вьюношей нагих
и надеваю саван, как мантилью,
в казённые влезаю сапоги.

Я начинаю с тусклых ожерелий,
с холодных поэтических мостков....
Твои стихи лежат в моём портфеле.
Читать не смею. Просто не готов.


Антиквариат

Старинный мир. Помпезные руины,
которые не стоят ни гроша.
Песок, зола, немного чёрной глины -
и вот она: античная душа.

Она легка, изящна и воздушна -
поистине божественный реликт,
в руках моих бесценная игрушка...
Но отчего-то плачет и болит.

Бесшумно маршируют легионы,
разрушен храм, алтарь огромный пуст.
Я прочитал всего Анакреона
и выучил Софокла наизусть.

Я погружался в каменные термы,
потом дышал зловонием клоак.
Я даже верил как-то суеверно.
И не помог душе своей никак.

Потом увлёкся Вагнером, Вивальди.
Потом - абсент, мадера и гашиш...
Наивные рисунки на асфальте
не доказали мне моей души.

И я погряз, утоп в кошмарном мире
среди таких классических руин! -
эстет, монах, бессребреник, кормилец,
влюблённый в красоту и кокаин.


Пятьдесят лет спустя

Позволь два слова в память о тебе -
не памятник, естественно. Подарок.
Одессу помнишь? Рим и Коктебель?
Мы там валялись на соседних нарах.

Ты нежно называл меня "Рембо",
а я тебя почтительно - "Вергилий",
в кафешантанах пили за любовь
и говорили, брат мой, говорили.

Мы говорили с ночи до утра,
пока самим себе не надоели.
Нева плескалась, Сена и Кура;
знакомые стрелялись на дуэли.

А мы вперялись в голые зады
слегка облезлых древнеримских статуй,
пытались что-то вспомнить и забыть
в потоке вин и строк витиеватых.

И ты вещал, оракул наших дней,
как дантов чёрт с небесной колокольни,
как из Аида вышедший Орфей,
как трижды воскресающий покойник.

Летела в шляпу пригоршня монет...
Скорей туда - в ближайшую таверну
из этих мест, где нас полвека нет,
да и не будет столько же примерно.


Венеция

Вода. Туман. Фотографы-японцы.
Сосновых мачт неровный частокол.
Палаццо, одуревшие от солнца,
и голуби, как ноты баркарол.

На парапете - две сидящих парки
в обнимку с гондольером и веслом.
Сирокко, матерясь, метёт Сан-Марко.
Призвание такое. Ремесло.

Уходят вдаль протоки и каналы,
ничем неотличимы от зеркал.
По ним плывут покойники, панамы
и прошлый век, который отсверкал.

Так и тебя течением уносит
из лабиринта питерских дворов...
"Здесь были Женя и, возможно, Ося".
Но не узнать привычных русских слов.

Мешает что-то глазу и рассудку.
И муторно уже не от вина.
Идёшь в бордель, снимаешь проститутку
и просишь, чтоб она перевела.


За оградой

Он обличал, клеймил и предрекал,
он правду-матку резал, не стесняясь.
Текли стихи, как древняя река,
и бушевала рифменная завязь.

Он оглашал поэмой узкий двор-
(как место общей гибели) -колодец,
бухал вино и ручкался с братвой
и назывался именем "Мефодий".

Потом к нему пришли из КаГэБе
товарищи в полувоенных френчах,
сказав с порога, мол, хана тебе,
тюрьма поэтов запросто калечит.

И вот уже сто первый километр
сквозь ржавую решётку замаячил...
Дружбан Борис погиб на Колыме...
Но это ничего теперь не значит.

А значит то, что всё вперекосяк,
паскуда-жизнь поэзии не рада.
Он всех любил. За это и простят.
Но похоронят только за оградой.


Путь конквистадора

___________________Я конквистАдор в панцире железном
Николай Гумилёв


Лечу вперёд, как скифская стрела
(что впереди - не видно и неважно),
отсюда прочь, из Царского Села,
накрывшись только панцирем бумажным.

Я конквистАдор (ударенье так),
я покоритель амазонских дебрей
В моих руках - троянская мечта,
у ног моих - израненные звери.

Я ненавижу, в общем-то, гусар.
Француза бьют, но дрейфят пред пантерой.
Текут вино и слёзы по усам...
Куда ж вы удалились, офицеры?

В бордель, должно быть, Господи прости,
искать любви недорого по пьяни.
А я лечу. Я тридцать лет в пути.
Я пролетаю мимо Модильяни,

князей татарских, двух кровавых войн,
калош в снегу, рассветов абиссинских...
И всё затем, чтоб только быть с тобой,
моя Луна, пантера, одалиска.

Я рыцарь твой. Лихой конкистадОр.
Я твой путеводитель по Эдему.
Но почему в глазах таишь укор?
Не хочешь говорить на эту тему?

И почему глядишь ты сквозь прицел
как я, бывало, на своём сафари?..
Наверное, я просто долетел.
Поэтому и не о чем базарить


Букет прощаний
_______________________Н.Г.


Прощай, Париж, насмешливый, жеманный,
и Африка дикарская прощай!
Летят к чертям намеренья и планы,
и в жёлтой кадке вянет молочай.

Храню в подвалах тихий день вчерашний,
пизанский день, что так любил пиит.
Не ангел завтра воспарит над башней,
а с чёрными крестами "Мессершмит".

Подковы загрохочут по брусчатке,
ворвутся толпы варваров в альков
и будут пить из сердца, как из чарки,
вино хмельных изысканнейших слов.

О вечный город! Пожимаю лапы
твоей хозяйке, лучшей из волчиц.
Кариатид растаскивай на латы
и в страшных муках корчись и молчи.

Тебе дарю букет моих прощаний,
в нём хризантемы, слёзы, васильки...
А слов не будет, хоть тащи клещами.
Слова умрут от горя и тоски.

Прощайте все! Миледи, дожи, стансы...
Великосветский кончен разговор:
в предутренний канал венецианский
заходит, как домой к себе, линкор.


Вот и всё

Ну вот и всё. Закончилась война.
Исчезла Русь уланская, казачья.
Гусар сдаёт седло и стремена
и по убитой лошади не плачет.

Георгиевский крест съедает ржа,
пронзает штык телячью отбивную,
и в карауле сено сторожат
сыны князей и пьют киндзмараули.

Зияет свалка, там, где был окоп,
где слов пустых гортань не изрекала,
где гроб сосновый ставился на гроб,
как времени и смерти баррикада.

Теперь и ты отчислен из улан,
из пламени атак кавалерийских.
Твоя винтовка брошена в чулан,
даёт красноармейцу одалиска.

А ты идёшь по трупам мостовых,
выскальзываешь медленно из мрака
и петроградским денди, как привык,
пинаешь дверь в "Бродячую собаку".


2015 - 2016


__________________________
Аватар:
https://artchive.ru/res/media/img/orig/work/dc2/66396.jpg