Втемяшилась бездна в развалины грубой печали

Втемяшилась бездна в развалины грубой печали,
И северной птицей прикрыла уродливый вид,
А маленький карлик сопит за моими плечами,
И в спину мне тычет, больней и больней норовит.
- Плюгавенький, что же ты бродишь холодною стужей?
Вчера ты пел песни и пил за здоровье вдовы,
Соленым словцом поминал непутёвого мужа,
И ночью, убогой, налаживал ласками швы.
Вертелся волчком, и смазывал дегтем телегу,
И тайно, как вор, уехал, ни свет ни заря.
Уж к новой вдовице, поближе к еде и ночлегу,
Утишить её под лунный сонет декабря.
А ныне ты здесь. И рожицы корчишь с усмешкой,
Тебе бы колпак, но спит мой почтеннейший шут.
Устал он смешить, и быть сиротливою пешкой,
В театре абсурда, в оскалах статей и брошюр.
Он спит. Не тревожь. Он к смерти пристегнут ремнями,
И сцена пуста, и мир закулисный молчит.
Уродливый карлик, не зли эпиграммами память,
Колпак его свят, и тем, благороднее чин.
Так что же ты хочешь сказать мне слепой недомерок?
Ну, куй, свою мысль. Банальности все сожжены.
Я знаю свой путь, и грех, и любовь, и измену,
И слезы в глазах, его «непослушной» жены.
Иди не за мной! Хоть все мы по жизни калеки,
И ангел, и призрак « своих» лишь погладит рукой.
Иди, торопись, открой, недоспавшему, веки.
Я круг очертил. Был дымом, теперь же – огонь!