ЛИТЕРАТУРГИЯ

Толстой писал
О войне и мире,
Листы марал,
Цветочную жену имея
Для люборадости.

Таков был характер.
У него было время
Побродить по деревне,
Почитать Сократа.

А во мраке и холоде
Дворянской зимы
Пробовал на вкус боль
И в ответ мыслил.

Он изрядно выстрадал,
Мотая на ус грязь,
И стал глубоковидным,
Ибо неполнокрасным.

«Тебя за глаза не полюбят», -
Говорила в шелесте юбок,
Найдя для души минуту,
Русского гения мать.

Так, в среде полыни, -
Зеркало конфузило, -
И Пушкин вызрел,
Арап Великий.

А Достоевский, кто он?
Он города престольные
Собирал в свой ум и толк,
И боль подытоживал.

Так любой бы не мог -
Отождествиться с умом
И нравственно мёрзнуть
Осенью мокрою.

Ставка была дерзкая:
Только комната, только идея.
И осталось несколько денег -
Воюй за нездешнее!

Шекспира в уме держа,
Он с ним и прожИл.
И вобрал изображение
Лица Божественного.

Пошипели опекуны,
Держа домОвые книги
И на всё отвечая «нет!»

Его хотели лишить наследства,
И Росинанта верного
Запрячь навеки -
За бороздой ходить.

Тогда он нагрешил много,
Скандально и не умнО.
Но всё оправдал порыв -
Вперёд, к горам, от муры!

Потом уже «Мёртвым домом»
Отмучась и отстрадав,
По Европам странствовал,
Как ветеран, имея право.

Он держал в руке пять
Дерзновенных догматов:
Горы в окно видать,
С врачом пообщаться,

Воевал с человеколюдием
За несколько здоровых блюд,
Чтобы не голодным, не раздетым -
Жене и детям.

Жить и дышать почтой -
Как странно, как переиначена
Заурядная привычность
Рабоче-фабричная!

А там друзья, в России, -
Поэты и писатели.
Все разно разрисованы,
Все тронувшие поводья -
Сражаться и воевать.

Но мы с Достоевским побудем,
Приникнем и проследим:
Как рождалось это «буди-буди»,
В своём роде единственное?

Фрукт, правда, неповторимый
И превыше Рафаэля -
Изнутрь православным ритмом
Пропитанный холст.

Я всё вижу этот образ:
Вонючий лакей
С молотком в руке,
С лестницей в небо.

Не ради энциклопедии
Нужно приплести и Булгакова -
Усмешку собачьему первенству
И ГЛАВЛАЙ и ГЛАВГАВК.

Также, если пробрести
Пусть Христа
Из «Мастера и Маргариты»
Сердечный крас обретёте.
Христос перед Пилатом
И воины-распинатели…

Пилату лишь чашечки кофе
Недостаёт в руке.
А воины у него какие!
Матюково-подкованные!

Ну и добре. Ещё, напоследок,
В Михайловском селе
Нужно посидеть и, как следует,

Присмотреться к Пушкинским лаврам.
Венок сплетён и украшен
Ростками славы.
А на деле - простым утиральником

Голову перевязав,
Как бы на кухне стряпая,
Запеленавшись в поэтный зов,
Он оживал и умирал.

А у Толстого свеча горит,
Он свеж и энергичен,
И от мразной погибели
Укутан и укрыт.

Он, как хищник в засаде, ждёт,
Когда небеса озарятся восходом
Тёплого лета года.

И тогда, своё страдание
Украсив художественно,
Он нам его отдаст -
Книжкою самиздатской,

Самиздатскою тетрадкой:
«Детство. Отрочество».
Он деятельно объюродел,

Деятельно переиначен,
С чего я начал
Свою песнь.
Чтоб всюду-видным, всюду-первым -

Тянется за скрипом перьев
В Каренинские сферы,
В «Войну и мир».

А под подушкой - Шопенгауэр.
Сам Толстой, как полагается,
И о храме писал рефлексии,
Как должно и как следует
Развитому интеллекту:

«Знаете, я верю,
Но сомневаюсь…»
Священник бородат и черноват
Из золота иконного смотрит,
Будто сам антикварен.

А у Толстого на страницах,
Как тогда, и ныне,
По нехоженым тропам - кони,
Каренины и Волконские.

Так кто же, спрашивается, он,
Кто сей Русский гений,
Он же и гений христианства?
Монументальное построение,
Мост между вечностью и женщиной?

Вечное и суетное,
Бессутие и суть -
Он взялся это описать,
Смерти и свадьбы.


Из сборника "Злобелиск", 2000 г.


© Copyright: Александр Гукалов, 2011
Свидетельство о публикации №111011901524