О философии верлибра в 5-ти частях, ч. 2

2.

Так чем же всё-таки объяснить триумфальное шествие «свободного стиха» по просторам читающего Запада (в широком смысле этого слова)?

Приведём две цитаты (перевод К. Чуковского) из книги Уолта Уитмена «Листья травы», прославившей поэта и давшей ему право считаться реформатором американской поэзии (стихи этого сборника датируются 1855 – 1891 гг.).

«Ура позитивным наукам! да здравствуют точные опыты!
Этот — математик, тот — геолог, тот работает скальпелем.
Джентльмены! вам первый поклон и почет!»
(«Песня о себе»)

«Так прочь эти старые песни!
Эти романы и драмы о чужеземных дворах.
Эти любовные стансы, облитые патокой рифм, эти интриги и амуры бездельников.
Годные лишь для банкетов, где шаркают под музыку танцоры всю ночь напролет…»
(«Песня о выставке»)

Что же вызвало появление такой экспансивной интонации в стихах поэта, бывшего в течение многих лет неотступным поклонником творчества Ральфа Эмерсона (1803- 1882) и его философско-романтических взглядов (трансцендентализм) о связи «сверхдуши» и природы, выступающей, по сути, как единственное, божественное убежище для духовного самосовершенствования личности на пути обретения «веры к себе»?..

К середине 19-го века, за прошедшие более чем два столетия интенсивной колонизации, американская Новая Англия, во многом благодаря трудовой морали колонистов-пуритан, явила пример экономического прогресса: к началу Гражданской войны 1861-65 гг. США уже занимали 4-е место в мире по объёму промышленного производства.
Северо-восточный регион страны «Новая Англия» сыграл первостепенную роль в борьбе против рабовладельческого Юга, в становлении социально-демократических институтов, в развитии науки и культуры; здесь формировались многие знаковые движения в литературе, философии, образовании. А менталитет набирающей силу буржуазии с её верой в свою будущую незыблемость, побуждая к экспансии и воинствующему патриотизму, готовому перерасти чуть ли не в «космизм», зачастую порождал в умах творческих личностей нигилистические и бунтарские настроения, присущие авангардизму (в нынешнем понимании значения этого термина). Вот некоторые строчки из «верлибров» Уитмена, из его «Песни Большой Дороги» в переводах К. Чуковского:

«Allons! (Идём! – В.Р.) Кто бы ты ни был, выходи, и пойдём вдвоём!
…с нами сила, свобода, земля и стихии.
С нами здоровье, задор, любопытство, гордость, восторг;
Allons! Освободимся от всех доктрин!»

«Allons! Сквозь восстанья и войны!..
Мой призыв есть призыв к боям, я готовлю пламенный бунт.
Тот, кто идёт со мной, будь вооружён до зубов».

«Пусть бумага останется на столе неисписанная
и на полке нераскрытая книга!
Пусть останется школа пустой! Не слушай призывов учителя!..
Камерадо, я даю тебе руку!»

А вот черновой перевод из Уитмена, сделанный Иваном Сергеевичем Тургеневым (1818-1883); он одним из первых в России обратил внимание на творчество своего почти ровесника (разница в один год):

Б<ейте>, б<ейте>, б<арабаны>! - Т<рубите>, т<рубы>, т<рубите>!
Не вступайте ни в какие переговоры,
не останавливайтесь ни перед каким законом;
Пренебр<егайте> робким - пренебрегайте плачущим и молящим,
Пренебр<егайте> стариком, умоляющим юношу;
Пусть не слышатся ни голоса малых ребят, ни жалобы матерей;
Пускай потрясаются столы, трепещут
лежащие на них мертвецы в ожидании доски.
Оттого сильны и пронзительны Ваши удары,
о грозные барабаны,
так громки Ваши возгласы, о трубы!

Как говорится, комментарии излишни!
Сегодня, читая эти призывные строчки, перед глазами встают телевизионные картинки киевского майдана, где совсем недавно потрясали воздух исступлённые удары палок, железных прутьев по рифлёной жести и бочкам.

Совсем иначе, всё ещё в духе романтизма ощущали мир такие современники Уитмена, как Афанасий Афанасьевич Фет (1820-1892) и Яков Петрович Полонский (1819-1898). Вспоминая о них на этой странице, хотелось бы подчеркнуть, что эти русские поэты опробовали свои силы в сочинительстве верлибров уже десятью-пятнадцатью годами ранее появления на свет «Листьев травы»!

А. А. Фет  :

Здравствуй! тысячу раз мой привет тебе, ночь!
Опять и опять я люблю тебя,
Тихая, теплая,
Серебром окаймленная!
Робко, свечу потушив, подхожу я к окну…
Меня не видать, зато сам я все вижу…
Дождусь, непременно дождусь:
Калитка вздрогнет, растворяясь,
Цветы, закачавшись, сильнее запахнут, и долго,
Долго при месяце будет мелькать покрывало.

1842 г.


Я. П. Полонский
НОЧЬ В ГОРАХ

Спишь ли ты, брат мой?
Уж ночь остыла;
В холодный
Серебряный блеск
Потонули вершины
Громадных
Синеющих гор.

И тихо, и ясно,
И слышно, как с гулом
Катится в бездну
Оторванный камень.
И видно, как ходит
Под облаками
На отдаленном
Голом утесе
Дикий козленок.

Спишь ли ты, брат мой?
Гуще и гуще
Становится цвет полуночного неба,
Ярче и ярче
Горят планеты.
Грозно
Сверкает во мраке
Меч Ориона.

Встань, брат!
Из замка
Невидимой лютни
Воздушное пенье
Принес и унес свежий ветер.
Встань, брат!
Ответный,
Пронзительно-резкий
Звук медного рога
Трижды в горах раздавался,
И трижды
Орлы просыпались на гнездах.

1840 – 1845 гг.

Стихотворные традиции в России 19-го века свои позиции всяким новшествам уступали медленнее, чем это происходило на Западе. Но уже в начале следующего столетия во всю дали знать о себе русские модернисты, в том числе футуристы, среди которых начинал главенствовать будущий великий реформатор поэзии Владимир Владимирович Маяковский (1893-1930), раннее творчество которого ощутило на себе влияние «поэта всемирной демократии» - Уолта Уитмена.

«Белогвардейца
найдёте – и к стенке.
А Рафаэля забыли?
Забыли Растрелли вы?
Время
Пулям по стенке музеев тенькать.
Стодюймовками глоток старьё расстреливай!
…Выстроили пушки по опушке,
Глухи к белогвардейской ласке.
А почему
не атакован Пушкин?..»
(Из стихотворения «Радоваться рано», 1918 г.)

А ещё раньше, в декабре 1912-го, появилась «Пощёчина общественному вкусу» - манифест футуристов, в котором провозглашалось:
«Только мы — лицо нашего Времени. Рог времени трубит нами в словесном искусстве.
Прошлое тесно. Академия и Пушкин непонятнее гиероглифов.
Бросить Пушкина, Достоевского, Толстого и проч. и проч. с парохода Современности.
Кто не забудет своей первой любви, не узнает последней» и т.п. (Пощёчина досталось не только старикам-классикам, но и модернистам из лагеря символистов, акмеистов, имажинистов и т. п., поименно).
Это эпатажное обращение к «Читающим наше Новое Первое Неожиданное» было подписано Д. Бурлюком, А. Кручёных, В. Маяковским и В. Хлебниковым, о котором в 1922 году, в некрологе, посвящённом великому будетлянину, Маяковский писал: «Всего из сотни читавших — пятьдесят называли его просто графоманом, сорок читали его для удовольствия и удивлялись, почему из этого ничего не получается, и только десять (поэты-футуристы, филологи «ОПОЯЗа») знали и любили этого Колумба новых поэтических материков, ныне заселенных и возделываемых нами».

Приведу только два стихотворения Председателя Земного Шара (из многих-многих других, запавших мне в душу, не отягощённых излишним количеством экстравагантных метафор, инверсий и вычурных неологизмов).

1.
Из мешка
На пол рассыпались вещи.
И я думаю,
Что мир –
Только усмешка,
Что теплится
На устах повешенного.
1908 г.

2.
Я не знаю, Земля кружится или нет,
Это зависит, уложится ли в строчку слово.
Я не знаю, были ли моими бабушкой и дедом
Обезьяны, так как я не знаю, хочется ли мне сладкого или кислого.
Но я знаю, что я хочу кипеть и хочу, чтобы солнце
И жилу моей руки соединяла общая дрожь.
Но я хочу, чтобы луч звезды целовал луч моего глаза,
Как олень оленя (о, их прекрасные глаза!).
Но я хочу, чтобы, когда я трепещу, общий трепет приобщился вселенной.
И я хочу верить, что есть что-то, что останется,
Когда косу любимой девушки заменить, например, временем.
Я хочу вынести за скобки общего множителя, соединяющего меня,
Солнце, небо, жемчужную пыль.

1909 г.

Илл.: Портрет Уолта Уитмена.

(Продолжение следует)