ШКОЛА

Между тремя рядами
Неторопливо ходя,
Создав из пледа
На себе домик,
Нам казалось,
Так скучно и долго,

Она диктовала
Возвышенные слова,
Чистые и важные,
Как фужеры в серванте.

И нужно было быть благоговейными,
И скрипели в тиши авторучки.
Нет, это не крест и не повешение,
А лишь литература урочная.

«А что у нас сейчас?» -
Вопросы плавали в воздухе
И избитые, как спецодежда, фразы.
И коридорная бесноватая разрозненность,

Как агнец перед стригущим его,
Склонив покорно голову,
Вливалась через белые двери,

Надев мундир благоговения,
И благоговения непритворного! -
Наилучшая школьная форма,

Которая теперь и не снилась
Методическим советам города:
Что-то проморгали они.

Но урок был как урок,
Столы - как священные жертвенники.
И стулья не двинь и не тронь,
Будто и они божественны.

И очки Салтыкова-Щедрина
Носила на себе стена.

И сколько бы ни брюзжал Розанов,
Что Салтыкова пускать нельзя
В кровь публичного сознания,

Строго смотрела стена
На непомнящих нас,
И смиряла и остепеняла.


Гениальные бороды и глаза,
Даже запах пасты от пола,
Всё это складывалось в мозаику,
Которая называется школа.

И мы невольно уважали
Этот образованный типикон
Литературного спокойствия
И преклонялись, пожалуй,

Далеко в карман спрятав
Начатки водки и сигареты, -
Этих взрослости атрибутов,
Которых гении не поймут.

Гения ни взять в компанию,
Ни пригласить в подворотню,
С одноклассницей не поговорить,
Ни напиться впьянь,

Чтобы только себе доказать.
Ведь, подлинно, так нельзя же,
Немного стыдно перед друзьями:

Восседать египетской мумией,
Изучать грэндпап и грэндмам!

И в это прокрустово ложе,
Нарисованное художниками,
Пусть правильное и неложное,
Не всегда от души ляжешь.

Эта скиния идеала
В облачной дымке строгости
Над кабинетом летала.
И лучи, будто от Бога,
Как магнитное поле,

Распространяла на нас.
А мы - шахматные классики
Дисциплины и порядка.
Мы возливали водку

И табак воскуряли
На беглых алтарях
Грязных подворотен,
Точно Израильский народ
Времян пророков.

И извечная проблема,
Проблема сада Эдемского,
Как полиэтиленовая прокладка,
На все события легла.

Быть руководителем класса -
Всё равно, что пастырем.
И на уроках одевается маска,
Будто совершается месса.

А после каждый в свой угол
Идёт с чемоданом под мышкой,
Избрав по сердцу друга -
Таинника своих мыслей.

Каждый своеобразно искривлен,
Искривлен неповторимо,
Намучившись звучанием в рифму,
О сокровенном говорит.

Тогда бытовал догмат,
О том, что папы, мамы,
Во взрослении своего ума
И не могли нас понимать.

Что там, во святом святых,
В сенате Маркса с партиею,
Лукавые предания старцев
Испортили всю литературу,

Подчистили всякий стих
И перетолковали утильно.

И вечерами гладя бельё,
Мама, верно, не догадывалась,
Что в передовом её утюге
Засела мысль дьяволия.

Но мы не стали Лютерами:
Посмеяться, похамить,
Много, поматериться…

И в воскурения сигарет
Улетучивались пары
Неразрешимых противоречий.

Когда класс, послушав литер,
Рассыпался на атомы,
И из школьных дверей и ворот
Разливался в природу,

Тогда коллективной душе
Следовало утешение:
В общинно-родовом шёпоте
Раны свои уврачить.

И погрузиться в стихию искренности
Помогал западный диск
И куртка из далёкого неблизка.

И я чувствовал и подозревал,
Что есть что-то более важное
За церемониальными словами.


Из сборника "Злобелиск", 2000 г.


© Copyright: Александр Гукалов, 2011
Свидетельство о публикации №111012501729