ЗВЕЗДА РЯДОВОГО ЦЫБЫ

И, когда вдоволь истерзали каждого человека, приказали им раздеться и повели на расстрел.
Было их то ли два, то ли три десятка: старые и молодые, сильные и слабые, - всех расстреляли во дворе пустого коровника. Расстреляли военнопленных к вечеру, когда угомонилось солнце и потянуло из степи прохладой и разнотравьем. А до этого их терзали. Четверо наваливались на одного, валили на землю, пинали сапогами, выкалывали глаза, вырывали из горла кадыки, а тех, кто не умер, стреляли.

Сначала военнопленных загнали в пустой коровник. Рядовой Александр Цыба, щуплый белобрысый паренек, забился в угол стойла. От страха и тревоги ему хотелось поговорить, но все напряженно молчали, отводя глаза. От жары и вони к горлу подкатывала тошнота. Большие мухи настырно лезли в глаза, ноздри, рот.

Заскрипели двери. В просвете обозначился человек в немецкой форме.
- Кто знает немецкий? – Человек щурился, всматривался в лица пленных. – Не бойтесь, вас накормят, вам будет хорошо.
- Что? Что? – тихо покатилось по коровнику.
- Я могу. Я! – донеслось из мрака.
Шум оборвался.
- Ком цюмир. ( Иди сюда)

Спотыкаясь, через доски и людей к выходу пробирался человек в гимнастерке без ремня.
- Видал курву ученую? – Заерзал на соломе сосед Цыбы.
- Чего он? – Не понял Сашко.
- За переводчика будет.

Вновь отворились двери, и в коровник вошли уже два человека: немец и переводчик.
- Построиться во дворе по ранжиру, - не то скомандовал, не то попросил переводчик.

Пленные держались кучками, каждый к своим. Цыба оказался где-то посреди колонны. Солнце жестоко светило, резало глаза. Лицо и руки зудели от укусов оводов и слепней. Жажда песком наждачила в горле.
Из домика-конторки вышли люди: молодой офицер и автоматчики.
- Кто хочет послужить великой Германии? – Громко, но неуверенно крикнул переводчик. – Кто настоящий патриот своего народа, шаг вперед. Не бойтесь, великая Германия простит вас, - он помолчал, - только коммунисты, комиссары и евреи пусть на пощаду не надеются.

Строй замер. Неожиданно вперед вышел один человек, второй, третий. Добровольцев отвели к домику. После этого офицер и автоматчики двинулись вдоль колонны.
- Коммунист, комиссар, еврей? – Бубнил переводчик.
- Никак нет! – Неслось в ответ.

Но офицер кивком головы приказывал выводить из строя некоторых пленных.
- Я простой солдат, честное слово! – Испуганно кричал один человек, которого вывели автоматчики. – Я хочу служить великой Германии. – но офицер уже не обращал на него внимания.
- Коммунист, комиссар, еврей? – Усталой скороговоркой спросил переводчик Цыбы.

- Никак нет! – Негромко, но четко ответил тот. – Крестьянин, насильно мобилизован.
Офицер перевел взгляд на рядового Цыбу и громко, ударяя на последнее «о», спросил. – Комсомоль?
- Да, - страх обручем сжимал горло, язык дрожал и не слушался.
- Я! – Ухмыльнулся офицер. – Комсомоль?
- Так точно, комсомолец! – Неожиданно голос Цыбы окреп и, не чуя ног, он шагнул вперед

- Сашко, Цыба, - зашептал сосед, когда отошли немцы, - скажи сирота, скажи, буду служить Германии. Убьют ведь, гады. – Цыба молчал.

- Ну и дурак, повторял и буду повторять – дурак! Человек дело предлагал. Кому твоя храбрость нужна? Кого удивить хотел? – Жена Александра Николаевича Цыбы отогнала от блюдца с медом стайку мух.

За столом три человека. Бабушка Евдокия (у нее супруги Цыбы сняли комнату для отдыха), Александр Николаевич и Ольга Сидоровна, его жена. День на исходе, легонький ветерок пахнет морем и степным разнотравьем. Все пью чай.

- Кому польза от твоей храбрости? – Продолжает Ольга Сидоровна. Она ловко сшибает муху на лету и бросает ее под ногу.
- А я о храбрости и не думал, - Александр Николаевич тяжело вздыхает. – Не мог я соврать перед хлопцами. Понимаешь, не мог. Все знали, что я комсомолец. А храбрости не было.

- Все молчали, а он не мог, - Ольга Сидоровна энергично по-дирижерски взмахивает толстыми руками.
Александр Николаевич достает из пачки сигарету, но, покосившись на хозяйку, прячет обратно.

- А дальше-то, как было? – Евдокия гладит белесую от частого мытья клеенку.
- Расстреляли всех, - отвечает за мужа Ольга Сидоровна. – Одному Богу известно, как он жив остался.
- Ему все известно, - свет радости застилает глаза Евдокии. – Видать крепко кто-то молился за тебя Создателю, вот и жив остался.

- Некому молиться было, сирота я.
- А и неправда, сынок, - Евдокия поднимает сухонький пальчик, - единый у нас Отец Небесный. Никакой ты не сирота.
Александр Николаевич деликатно молчит

- Я за тебя молилась. Да! Я молилась и молюсь за каждого человека.

Тех, кого взяли из строя, снова загнали в коровник, мучили, а потом расстреляли.
Когда Цыбу вывели во двор, степной ветерок обмыл его лицо. Далеко, по краю степи розовые облака спеленали солнце. – Дождь будет, мелькнуло в сознании Сашко, - примета верная.

Посреди двора за столиком сидел офицер. Рядом примостился переводчик. Вокруг стояли люди с автоматами и несколько добровольцев с закатанными рукавами. На их гимнастерках заплатками чернели пятна крови. Чуть поодаль валялись истерзанные тела пленных. В холодной дрожи забилось сердце рядового Цыбы.

- Фамилия, имя, отчество, номер части, звание, - не отрываясь от листков, спросил переводчик.
Рядовой Цыбы пытался сглотнуть что-то, саднившее в горле, но не мог. Я зык не шевелился. В ответ он мотнул головой, - нет.

Офицер слегка кивнул добровольцам. Они рванулись вперед, сбили Цыбу на землю, распяли, придавив руки сапогами к земле, связали ноги ремнем. Один из них село сверху, другой оседлал голову. Сашко начал задыхаться. Он напрягся и выдернул ноги, но руки и голову освободить не смог.

- Чего вылупился? – Кричали сверху. – Ноги прижми, ноги.
Кто-то разорвал на спине Цыбы гимнастерку и сильными руками вонзил в тело острие штыка. Тщательно повел лезвие, чертя пятиконечную звезду. Вышла звезда узкая и длинная, аккурат во всю спину Цыбы.

Но не болью, а легкостью и свободой наполнилось его тело. Он уже не лежал на скотном дворе, а шагал босиком по шелковистой траве, а вокруг цвели диковинные растения. Навстречу ему беззвучно летели золотые пчелы, и мать с венком из васильков шла навстречу.
- Сашко, - улыбнулась она и надела венок на голову сына.

- Так то был рай! – Бабушка Евдокия прижала руку к впалой груди. – Рай! – Она смотрела то на Александра Николаевича, то на его жену.

- Может и ваша правда, - Александр Николаевич опять достает сигарету, - но кто бы меня туда пустил? Я ведь в Бога не верую.
- Грех с тобой, - в голосе старушки испуг и возмущение, - в Писании сказано «всякий человек, убитый молнией или павший в бою за Родину, непременно попадает в рай. Так-то, сынок, – в ее голосе слышалось торжество.

Через несколько дней очнулся рядовой Цыба в полевом госпитале. Сам ничего не помнил. Узнал от других, как все было.
Истерзанным людям приказали раздеться, и повели на расстрел. Было их то ли два, то ли три десятка человек. Старые и молодые, сильные и слабые, - всех расстреляли на краю деревни, во дворе пустого коровника.

Расстреляли вечером, а ночью пошел дождь. Он напитал землю, напоил растения, омыл холодные тела измученных людей. В ту же ночь был бой за деревню, а к утру ее взяли наши войска. Тела погибших в бою и расстрелянных на скотном дворе решили похоронить в одной могиле. Начали переносить их к яме. Кто-то закричал.

– Братцы, смотри, звезда-то живая! Над телом рядового Цыбы склонились солдаты. Звезда на его спине сочилась кровяными слезинками.
- Господи милосердный, - вырвалось у бабушки Евдокии. – Да разве может человек выдержать такие муки?

Александр Николаевич прикурил сигарету, но дымить отошел в сторону. Ольга Сидоровна начала прибирать со стола, ее полное лицо морщилось, будто она чистила луковицу.
- Да он, дочка, воскрес из мертвых, - с испугом прошептала бабушка Евдокия. – Господи, прости меня грешную, но он же воскрес.

Слеза мешали говорить Ольге Сидоровне, Александр Николаевич жадно высосал сигарету, долго откашливался, а, вернувшись к столу, спросил.
- К морю пойдем?
- Иди, я догоню, - ответила жена.
- Чего на ночь глядя купаться, холодно, - обеспокоилась старушка.

- Он днем стесняется, - шепнула Ольга Сидоровна, - разные люди. Одни молчат, другие с расспросами лезут. Кожа-то на спине чужая, не загорает…