Как тётя Мотя кисель варила

Как тётя Мотя кисель варила
(бытовая сказка)
Тётя Мотя очень ответственная тётенька была. Всё взаправду делала, никаких там игрушек-развлекушек, шуток-прибауток. Как начнёт уборку делать – в доме пыль столбом, тётя Мотя как целая бригада уборщиц трудится, никому передыху не даст. Готовить начнёт – дым коромыслом, пока не наготовит всякого-разного, не успокоится. И все с ворчанием и недовольством. Всё семейство от тёти Моти по углам прячется, а тётя Мотя все работает, работает, ворчит, ругается на всех, а все равно всё доделать не успевает – обязательно что-нибудь, да останется. Устанет так тётя Мотя, сядет в уголочке и всё на жизнь свою плачется – как ей, бедной, работнице-трудяге, живется тяжко. И главное – никакой благодарности от окружающих. А окружающие – муж дядя Владя, сыновья Клим с Максом, да дочка Марфушка прямо на цыпочках ходят, уж не знают, как сурьёзной да суровой тёте Моте угодить.
Один только тётимотин ангел-хранитель, Стёпка-растрёпка, на eё ворчалки не реагировал, потому что рассеянный был сильно и половину её разговоров мимо ушей пропускал. А может, даже и больше.
Однажды тётя Мотя кисель варить взялась.
И так ей вдруг себя жалко стало, что вот горбатится она, работает, а никто слова доброго не скажет, что слёзы сами собой капать начали. И прямо в кисель. Тут Стёпка-растрёпка как раз из нирваны в очередной раз вынырнул, не стерпел такого безобразия и тётю Мотю по плечу аккуратненько так: стук! Да и говорит:
- Это Вы, гражданка тётя Мотя напрасно так поступаете! Кисель солёным не бывает, эдак неправильно!
Хотя по правилам не должен он был с тётей Мотей разговаривать, и за это в Небесной Канцелярии ему нагоняй полагался. Но уж такой Стёпка разгильдяй был, да и семейство тётимотино ему жалко стало: а ну, попробуй-ка солёного киселя похлебать?
Обернулась тётя Мотя, руки в боки, скалку в руки:
- Эт кто, такой умный, советы мне давать?
А Степка так вежливо:
- Это я, ангел-хранитель, Степаном звать…
Тут уж тётя Мотя разошлась не на шутку! Высказала бедняге всё, что о нём и его работе думала: что она всё одна да одна, за всех отвечает, всех обслуживает, а никакой помощи и нетути! И что плохо он свою ангелохранительскую работу выполняет, раз у неё всё наперекосяк, и что вообще, пожалуется на него в Небесную Канцелярию, что самые её сокровенные желания не выполняются, а если выполняются – то с опозданием. А напоследок ещё и припечатала: мол, врёшь ты все, не бывает ангелов-хранителей, а ты, Стёпка, настоящий жулик, а никакой не ангел.
Стёпка, конечно, обиделся. Крылышками помахал у тёти Моти перед самым носом – мол, ангел я, ангел! И давай тётю Мотю вразумлять:
- Вы, гражданочка тётя Мотя, разговариваете слишком много! Кабы я каждое Ваше слово в свой блокнотик записывал, да в Небесную Канцелярию заявку посылал, то жизнь Ваша в кошмар бы превратилась! А так – нормальная жизнь получается, не хуже, чем у других!
А тётя Мотя всё скандалит: не хочу, мол, чтоб не хуже, хочу, чтоб лучше! Чтоб всё по-моему!
- Ах так? – говорит Стёпка, - ну тогда я полетел! В Небесную Канцелярию заявление напишу, чтоб освободили от занимаемой должности! Потому что чем с такой скандалисткой работать, так лучше уж пусть пошлют куда-нибудь в Африку!
И улетел.
- Скатертью дорога! – тётя Мотя крикнула, вслед ему скалкой помахала и стала кисель доваривать. А заодно и себя, разнесчастную, жалеть всласть. И жизнь свою ругать.

Прилетел Стёпка в Небесную Канцелярию. А там в приёмной вместо старой секретарши тёти Клавы сидит Глашка-практикантка, натуральнейшая блондинка. И глазки Стёпке строит. Стал Стёпка ей рассказывать, как вредная тётя Мотя ему гадостей наговорила, и что устал он от неё безмерно, и хочет если не уволиться совсем с должности, то хоть в отпуск! А Глашка вздыхает, кивает так сочувственно, да и говорит:
- Степанушко, дык тёть Клава заявки в Небесную Канцелярию понесла, а меня тут на подмену оставила. Давай, ты где-нибудь полетаешь, отдохнешь от своей вредины, а я её к прямому проводу подключу – нельзя ж человека уж совсем без присмотра оставлять, даже такого противного!
Глафира, добрая душа, это от чистого сердца сказала, о последствиях не подумала. Ну, Степан, по разгильдяйству своему, согласился и отправился путешествовать. А Глашка, недолго думая, взяла да и подключила тётю Мотю к прямому проводу. Чтоб, значит, все её заявки автоматически выполнялись.
А тётя Мотя на кухне всё кисель варит. И рассуждает вслух:
- Ну и жизнь у меня… Вязкая, занудная, ну кисель настоящий!
Глядь – стоит по колено в киселе. А вокруг киселя – целое море. И ничего кроме киселя. Огляделась тётя Мотя – берегов не видать. Ну, а делать-то надо что-то… И пошла тётя Мотя берег кисельного моря искать. Бредет, бредет в киселе-то. Уже и домой захотела. Устала. А сесть некуда, того и гляди, в киселе утонешь!
- Вот, блин горелый! – говорит тётя Мотя.
Шлёп! Прямо перед ней горелый блин свалился. Большущий! Обрадовалась тётя Мотя, на блин вскарабкалась и поплыла по киселю. А берегов-то не видать.
- Эх, - говорит тётя Мотя, - видно до дома семь верст киселя хлебать!
Смотрит – верстовой столб полосатый. И надпись на нём – «1 верста». А в руке у тёти Моти ложка образовалась – чтоб, значит, было чем кисель-то хлебать. Так и поплыла тётя Мотя, а ложку как весло приспособила. И думает про себя: «Дудки, если я целое море киселя выпью – так и лопнуть недолго!» Уже и второй верстовой столб проплыла, устала.
- Вот японский городовой! – говорит, - незадача-то какая! Море какое-то бесконечное!
Вдруг шлёп! А на блине горелом рядом с ней японец сидит! И не какой-нибудь, а настоящий самурай! С мечами самурайскими, с прической замысловатой! А на плечах – эполеты. И аксельбант к эполету пристегнутый болтается.
- Ты кто? – спрашивает тётя Мотя.
- Моя японская городовая! – самурай отвечает и кланяется так учтиво.
- Вот япона мать! – удивилась тётя Мотя. Смотрит – а уж рядом с самураем натуральная гейша сидит. Личико белое-белое, все в рисовой пудре, кимоно шелковое, шпильки из прически торчат. И тоже кланяется.
- А ты кто? – говорит тётя Мотя.
- Моя мама-сан, - отвечает гейша и улыбается.
Тут тётя Мотя язык маленько прикусила, да и говорит:
- Значит, так, граждане японцы! Раз уж мы вместе на этот блин горелый попали, так будем вместе по кисельному морю плыть. Давайте, помогайте.
И поплыли они втроем. Японский городовой мечом самурайским гребет, Япона мать веером помогает. Уж третью версту миновали. Даже японцы умаялись. Сидят так они все втроем на блине горелом, а берегов-то все не видать.
- Вот ядрена вошь! – сердится тётя Мотя, - я ж так к обеду опоздаю, дети голодные останутся!
Смотрит – а на блин здоровенная вошь лезет! Да ядреная такая! Лапы – как грабли, сама волосатая, челюстями так и щелкает, того и гляди – укусит!
- Караул! – вопит тётя Мотя.
Тут откуда ни возьмись – почетный караул, при полном параде. И норовят солдатики на блин вскарабкаться.
- Отставить! – вопит тётя Мотя, - насекомую, насекомую прибейте, ядрен батон!
Тут у солдатиков в руках по большущему батону появилось. Как бабахнут по вошкиной волосатой башке! Она прям в кисель и плюхнулась. Только пузыри пошли.
- Молодцы! - говорит тётя Мотя, - Герои!
Мигом у каждого солдатика на мундире по Звезде Героя образовалось.
Только тётя Мотя почетный караул на блин все же не пустила, чего доброго – утонет блин, пусть своим ходом в киселе бредут, а блин на буксир возьмут. И побрели они по кисельному морю. Три версты прошли – даже солдатики уморились.
- Караул устал, - говорят, - киселя нахлебались по самое некуда.
А тётя Мотя ругается:
- Вот ёлки-палки, лодыри какие!
И как тут посыпались ёлки с палками! Ну просто целый лес и дровяной склад получился. Шагу не ступить в кисельном море, то ёлка из киселя торчит, то палка!
- Чтоб вам всем пусто было! – ругается тётя Мотя. Тут раз – всё пропало. И ёлки, и палки, и почетный караул, и японский городовой с мамой-сан. И даже блин горелый пропал. Осталась тётя Мотя одна-одинёшенька, а берегов не видать. Хоть шесть вёрст киселя хлебала, одна верста осталась – так и верстовые столбы все исчезли. Пригорюнилась тётя Мотя, заплакала. Думает: «Видно, прав был Стёпка, не все желания исполнять надо-то!» И давай Степана звать:
- Степан! Стёпушка!!!
А Степан, хоть и слышит, да ни гу-гу. Обиделся. Летает себе, путешествует.
Тётя Мотя опять:
- Стёпушка! Сокол мой ясный!
Видит Степка – клюв у него вырос, задумался, повернул к тёте Моте да её кисельному морю.
А тётя Мотя все не унимается:
- Стёпушка, голубь мой сизый!
Видит Степка – голубиными перьями покрываться стал, уже паниковать начал. Каково это – ангелу-хранителю да в птицу неразумную превратиться?! И во всю мочь помчался.
Тут и у тёти Моти в голове просветление вышло, позвала его как надо:
- Степа, ангел мой ненаглядный!
Степан тут же прежнее обличье обрел, прямо перед тётей Мотей очутился.
Тётя Мотя, понятное дело, обрадовалась. Хотела было рот раскрыть, сказать что-нибудь к случаю подходящее, да раздумала. Мало ли что?
Тут и море кисельное пропало – это тётя Клава на рабочее место вернулась, Глашку-блондинку выгнала и порядок навела. Поворчала, конечно, на молодежь – вона что удумали, этакую бестолковщину языкатую – да к прямому проводу подключать! Такое не каждому буддийскому монаху даётся, а они, как известно, люди разумные и воздержанные. Чего попало не ляпнут.

Смотрит тётя Мотя – опять она на своей кухне, на плите – кисель стоит в кастрюльке, а чуть поодаль – Степан порхает.
Тётя Мотя и говорит ему:
- Ты, Стёпушка, на меня не обижайся. Я больше ругаться не буду. Лучше я тебе свои заявки на бумажке писать стану, ладно? Тогда уж ты точно не ошибёшься!
Так с тех пор и повелось. Тётя Мотя заявочки Степану в письменном виде подавала, отчего у него в отчетах такой порядок сделался, что ему даже почетную грамоту выдали.
А говорить лишнего тётя Мотя все же опасалась. И от этого жизнь её только в лучшую сторону изменилась. Потому что жизнь – такая штука, не любит, когда её ругают.
Только вот кисель тётя Мотя больше не пьёт. Не любит, знаете ли…