Простуженная Ворона и её друзья

Игорь Гергенрёдер


Простуженная Ворона и её друзья


Говорят, раз в восемьдесят восемь лет бывает Год Тягучих Дождей.

Про то вспомнили, когда после студёной ветреной весны, вместо летнего жара, нахлынули сырость и холод, и в тусклые полдни светлели одни только лесные мхи, напитавшись тяжёлой влагой. У Камышового Озера неумолчно шуршали под дождём остролистые заросли, и ольховые кусты, сплошь усыпанные дробью капель, казались не зелёными, а сизо-стальными. Временами стремительно обрушивался ливень – неистовый ветер косил его и гнал по озеру белесые пляшущие волны.

Не стало никакой радости лесным жителям, и даже духи затосковали, как и все, а тонкие сосенки, что росли из болотных кочек, начали помаленьку гнить.

И вдруг небо очистилось, солнечные лучи скользнули в чащу, и на толстых замшелых стволах прозелень так и расцвела затейливыми узорами. А до чего приветливо залоснилась атласная кора молодых берёзок! Все существа до самой мелкой мошки выбрались на припёк.

Виллибальд растянулся на поляне у озера, приняв обличье толстого бобра. Прекрасная Адельхайд, обернувшись выдрой, грелась на стволе поваленного бурей старого тополя, кроной погрузившегося в ручей. Флик дер Флит прилёг на солнышке на берегу: он оборотился огромной дикой кошкой, одряхлевшей, давно не чёсанной. Тут же подставляла бок солнцу грациозная Виола, изящно выгибая удивительную шею. Павлин Пассик слетел со своего ветвистого платана и расхаживал по поляне, распустив хвост, поворачиваясь грудью к лучам. Ёж Тобиас лежал на траве брюшком кверху, и точно так же рядом лежал барсук Розетом, раскинув все четыре лапы.

Простуженная Ворона на суку старого ясеня отогрелась и сняла с больного горла повязку из мха и паутины. Да как примется тереться шеей о кору дерева! Уж очень истомилась шея под повязкой. Каждое пёрышко расправила птица под жаркими лучами, стараясь просушиться получше.

Одному Икоте надоело греться. Потянуло его побывать где-нибудь далеко, поглядеть, не придумано ли какое новое кушанье? Он попросил старшего духа, чтобы дал ему силу летать невидимым, взмыл над лесом и понёсся – гораздо быстрее, чем стрижи и соколы. Зажмурившись, он проносился сквозь крепко сбитые ветром облака, но густо-лиловые градовые тучи предпочитал облетать стороной. Таким образом, он перемахнул через земли четырёх королевств и шести княжеств и очутился над городом, где высились дворцы из мрамора и фонтаны рассыпали мириады сверкающих брызг.

Икота влетел в открытое огромное окно дворца и нашёл кухню. Слуги как раз носили еду, и дверь в погреб была не затворена: невидимка нырнул в него. Стены глубокого погреба оказались выложены ледяными кубами, пол поверх льда покрывал утоптанный снег, в свою очередь, заботливо застланный соломой. Слуги достали из ледяной ниши серебряные горшочки и важно понесли наверх. У Икоты нос зачесался от любопытства.

На кухне важных слуг ждали девушки с чашами из печёного теста. Сняв с горшочков крышки, девушки принялись бережно наполнять чаши чем-то белоснежным и душистым.

Когда дело было сделано и служанки занялись другой снедью, Икота стащил одну из чаш, попробовал – и едва не проглотил язык от удовольствия. Что могло быть приятнее в жаркий день, чем это удивительно холодное лакомство! Он почувствовал и вкус великолепных сливок, и свежих яиц, и виноградного сиропа, и ещё чего-то соблазнительного.

Появившийся повар указал слугам на лакомство:

- Это понесёте в зал после пирога с голубями и пончиков! – и недовольно добавил: – Его вынесли слишком рано – мороженое может растаять.

«Так вот как оно называется!» – подумал Икота.

Слуги от слов повара испуганно переглянулись. Мороженое собрали с тарелок в корзину, накрыли влажным рядном и понесли обратно в погреб. Икоте так хотелось поесть вдоволь невиданного кушанья, так было жаль, что его уносят! И он выдавил слезу – слеза невидимки, упав на корзину, сделала её невидимой. Выхватив её у растерянных слуг, Икота вылетел в окно и понёсся к родным местам. По пути съел только те порции, которые уже начинали подтаивать.

Тяжёлая корзина была полна почти до краёв, когда он опустил её на поляну: поставил на травку возле старухи-кошки. И в самое время – Флика здорово припекло и как раз потянуло освежиться. Попробовав мороженого, кошка так сладко мурлыкнула, что Виллибальд и красотка Адельхайд мигом оказались около корзины. Виола и Пассик тоже было потянулись к ней, но духи уж больно приналегли на лакомство. Никому ничего не оставили.

И ночью заболели. Если перегреться на солнце да разом проглотить столько мороженого – никакая волшебная сила не спасёт.

Флик дер Флит лежал в дупле вяза, мучаясь от ломоты в костях, от головной боли. Горячее дыхание вырывалось из дупла – и жухли листья на деревьях напротив. А когда Флик начинал задыхаться, испуганные его хрипом совы выпускали добычу из когтей.

Виллибальд ворочался на дне Камышового Озера, в том месте, где бьют холодные ключи. Ему было жарко, душно, он ловил ртом студёную струю – и от этого толстяку делалось ещё хуже.

А прекрасную Адельхайд пронизывал холод. Её немилосердно знобило. Она выбралась из ручья, приняла из последних сил обличье утёнка и забилась под крыло дикой утки в тёплом гнезде.

Вскоре после полуночи все в Темнющем Лесу уже знали о болезни духов. Жобль услышал, как говорили об этом сыч с лунём, и поспешил к Рыбаклячу. Тот ожесточённо разорял муравейник. Чудища обсуждали новость и не жалели глоток от радости: Жобль на весь лес кричал ослом, Рыбакляч визжал по-поросячьи.

- Сколько нас обижали! А теперь мы каждого обидим по справедливости! – вдохновенно делился Жобль.

- Сколько над нами шутили и как зло! – открывал изболевшееся сердце Рыбакляч. – А теперь мы позлимся в открытую и безо всяких шуток!

Они устремились к поляне у Камышового Озера. На ней кто-то был – сообщники замерли, верные разбойничьей повадке. В следующую минуту из прорехи между двух угольно-чёрных туч осторожно выглянул край луны и посмотрел на происходящее. Верхнее облако медленно поплыло дальше, перегнало нижнее, распустив по тёмно-синему с золотом небу чёрный, как сажа, хвост. Полная луна засияла.

По поляне, словно окутанная серебряным дымом, ходила красавица-серна, она не могла уснуть, волнуясь за больных. Чудища сорвались с места – Виола надменно выпятила нижнюю губку.

- Сейчас спесь живо слетит с тебя! – провизжал Рыбакляч. – Твои заступники хрипят и стонут, ха-ха-ха!

С неуклюжей прискочкой он бросился на Виолу, из раскрытой акульей пасти торчали огромные кабаньи клыки. Серна скакнула в сторону и умчалась вглубь леса к друзьям-оленям. Тогда чудовище повернулось, чтобы напасть на павлина. Как он был великолепен, распустив посреди поляны, в ровном зеленоватом свете луны, роскошный многоцветный хвост.

- Вы бесстыжи и низки! – презрительно бросил Пассик и взлетел на вершину платана.

- За ним, приятель! – призвал Рыбакляч сообщника, но тот врывался в дупло старого ясеня, в гнездо Простуженной Вороны. Птица хрипло звала на помощь:

- Кхо... кхо... кхошмар-р-р! Кхи... Кхикота!

Жобль выбросил её из дупла вместе с гнездом. Она уцепилась за куст вербы, но гнездо с тёплой периной упало наземь. Рыбакляч, сладко злобствуя, растоптал его. Жобль хотел разделаться с несчастной птицей: та еле-еле спаслась, спрятавшись в кусте.

И тут подоспел Икота. Его лихорадило от пяти порций мороженого, но всё же он нашёл силы для схватки. В руке у него были стебли осоки с острыми, как лезвия, листьями. Сделавшись невидимым, он подпрыгивал и больно хлестал Жобля пучком по ослиным ушам, по мартышечьим лапкам.

У Икоты ещё оставалось немного волшебной силы, которую давеча дал ему Флик дер Флит. И, взлетая невысоко, невидимка стегал сверху и Рыбакляча, отгоняя его от вербы.

Но злодей уж слишком рассвирепел. Он решил с разбегу вломиться в куст и схватить ворону. Жобль кружил над ним, подбадривая:

- Вперёд! Вперёд!

Рыбакляч отбежал подальше и, пригнув голову, тяжело понёсся на вербу. А под ней в густой траве спрятался Тобиас: он сумел незаметно притащить брошенное сломанное удилище. Рыбакляч был в двух шагах, когда ёж поднял своё копьё, нацелив его в раскрытую пасть. Острый конец вонзился злодею в десну – тот завизжал, как дюжина ошпаренных кипятком свиней. Тут и Розетом, быстро подкравшись, укусил его за пальцы над задним копытом. Чудовище так и осело на акулий хвост. Пасть разинута, из неё торчит обломок удочки.

Икота кинул в самую глотку колючие головки репейника – целую пригоршню. И сунул измочаленный пучок осоки. Рыбакляч с истошным воплем повалился набок, кое-как поднялся и, хромая, убежал. Жобль летел впереди, обессиленно садился наземь и едва успевал убраться из-под копыт приятеля.

В чащобе за ельником оба отдышались. Жобль сперва убедился, что Рыбакляч пострадал больше, и только тогда выдернул обломок удочки из его десны.

Между тем по Темнющему Лесу покатился тревожно нарастающий шум: множество ночных птиц испуганно хлопали крыльями, сидя на ветках.

- А я слышу и шелест! – оживился Рыбакляч. – Опадают жухлые листья! Так тяжко дышит старый Флик.

- Ему хуже, чем нам! – взбодрился Жобль, и злодеи торжествующе переглянулись.

На рассвете они отправились на болото, стали безнаказанно разорять гнёзда чибисов и выпей, пожирая яйца. Словом, решили безобразничать вволю, пока больны лесные хозяева.

Вскоре к Темнющему Лесу приблизилась повозка, в которой ехал молодой купец. Нагретая солнцем каменистая дорога звенела под колёсами, воздух так и горел, наполненный лучистым паром. Два гладких утробистых мерина замокрели в пахах, шерсть под ременной упряжью стала желтопенистой от пота. Стоит ли говорить, как самого купчика разморило в духоте, которая всё усиливалась?

«Искупаюсь в ручье, вот что я сделаю!» – решил он обрадованно.

Привязав лошадей под деревом, вошёл в лес, и голова, которую и без того напекло солнце, закружилась: на свежих берёзовых пнях бродил и клубился сок, отчего кругом стоял густой хмельной аромат. Пьяные осы, шмели и шершни метались в воздухе, кружились, сталкиваясь друг с дружкой, и, казалось, весь лес был полон их гудом.

Купец надышался лесного духа, и в нём заиграла кровь. Скидывая одежду, малый блаженно зажмурился от мысли: «Выманю красотку, вот что я сделаю!»

Он нырнул в полноводный ручей, пошарил по дну и, вынырнув, закричал:

- Адельха-айд, где ты?

Раззадорившись, рыскал под берегом, жадно заглядывал под тенистые вётлы. А она дрожала от озноба в гнезде утки, скрытом резучей осокой.

Купец наплескался в ручье, за непрестанными криками вдоволь наглотался воды, но и идя к своей повозке, всё ещё не мог успокоиться; страстно восклицая: – А, вот ты где! – заглядывал за кусты и деревья.

Тем временем Жобль и Рыбакляч подкрались к возу, посбрасывали с него товары и рылись в них. Чудищ заслонял куст бузины. Купец протянул к бузине руку:

- Где ты, Адельхайд? – он отодвинул ветви. – А, вот ты где! – и быстро выглянул из-за куста.

Что с ним стало! Побежал не зная куда, упал за картофельным полем на просёлке, словно только того и желал, чтобы уткнуться в серый плюш пыли. Да как примется размачивать его слезами! Подобрали купца проезжие, а он им:

- Поманила меня красотка. А у неё ослиные уши! Клюв – о-го-го-оо! Лапки – обезьяньи. Стала во-о-от такой толщины, – и как мог широко развёл руками. – Башка акулья. А зубки-то – кабаньи. Ой, спасите меня от красотки!

Купца положили в городскую больницу, где его поили чесночным настоем, разведённым в растворе горчицы, обкладывали льдом, а затем делали припарки. Потом он уже не говорил про красотку, но плакать продолжал, хотя и беззвучно.

Им весьма заинтересовались господа из судебной палаты, где скопились нераскрытые дела о задушенных и зарезанных девушках. Не имеет ли этот купчик кое-что сообщить следствию? Не убийственный ли порок выказывает себя в молодчике, наделяя красоток ослиными ушами и акульей пастью?

Подозреваемого заключили в узилище, дабы подвергнуть допросу с пристрастием, но мешали сомнения. Если он в продолжение основательных больничных процедур не развязал язык, чтобы попытаться изменить свою участь, то сможет ли заплечных дел мастер повлиять на него успешнее врачей?

И господин надворный советник предложил вот что. Нужно запросить у казны предусмотренные особой статьёй суммы и обеспечить узнику кормление отбивными с перцем, обильно отпуская также красное вино. Через месяц к нему можно послать подряженную для этой цели девицу – вот тут-то и откроется, на что способен молодчик! Явит ли он глазу наблюдающих то, что должен явить молодой здоровый мужчина, потолстевший от жареного и розовощёкий от вина?..

Мысль господина советника оценили по достоинству, и писцу, дабы потом уже не отвлекаться от документов следствия, поручили покончить с отчётом о том, какая прожорливость отличала арестанта. Восемь с половиной фунтов отборного мяса да ведро доброго дорогого бордо – ежедневно! Ради того, чтобы расследование дало ощутимые результаты...

В то время как купец и не подозревал, что должен неистово предаться чревоугодию, Рыбакляч и Жобль раздумывали, на какое благое дело употребить его имущество? Оба терпеть не могли скупость, когда это качество принадлежало кому-то другому, а собственная их щедрость, если относить её к выдумке, просто умиляла.

- Посмотрите-ка на этот холст! – сказал один.

- Замечательно огромный холст... – подхватил другой, и они встретились взглядами, захваченные общей мыслью. Сердца у них так и заколотились.

В сумерки Жобль уселся на Рыбакляча, они накрылись холстом, предварительно проделав в нём отверстия для глаз, и отправились в деревню к охотнику Брагману, который настолько славился жестокосердием, что никто из знавших его не мог бы сказать, чего в нём больше: злой страсти к охоте или охоты позлобствовать? Отличала его и страстишка к скабрезностям, а также к рассуждениям о помолвке и женитьбе.

Два сообщника были на пути к нему, и Икота, услышав их разговор, представил опасный замысел во всём его хитроумии. Не замедлив посоветоваться с Тобиасом и Розетомом, он поспешил к знакомой девочке Йозефине.

Её отец и мать, взяв с собой маленького сына, уехали в торговую слободу за покупками, собираясь вернуться только утром, и подросшая Йозефина, уже, можно сказать, девица, сама хозяйничала на кухне: тушила сосиски в глиняных горшочках с соусом и квашеной капустой. Хотя дом стоял в стороне от деревни, Йозефине не было страшно. Забор новый, высокий, ворота надёжно заперты, двор стережёт собака.

Девушка, помешав в горшочке, возвращала его в печь, когда залаяла собака, а под окном раздалось мяуканье.

- Что ты так рано возвращаешься, мой кот? – спросила Йозефина, отворяя окно. – Учуял вкусное, а мыши пусть гуляют?

Но кот не появился. В окно дунуло – со стола слетели хлебные крошки. Йозефина хотела сказать: «Странно!» – но не успела. Горшочек вдруг выдвинулся из печки, крышка приподнялась, а сам он наклонился.

- Я узнала тебя! – изумлённо вскричала девушка. – Добро пожаловать, добрый дух из леса!

В тот же миг она увидела возле печки маленького красивого кавалера в зелёном кафтане, расшитом серебряными узорами.

- Молодая хозяйка! – произнёс гость с поклоном. – Ты стряпаешь лучше, чем старые повара в замках! – он тут же отправил в рот полсосиски и ложку тушёной капусты. – Как жаль, что я спешу! – и, вздохнув, поведал про беду, что приключилась с Простуженной Вороной.

Бедная, она зябнет на кусте вербы, потому что её дупло заняли крикливые бродяги-галки. А Икоте некогда с ними возиться – Жобль и Рыбакляч хотят привести в лес охотника Брагмана. Обитатели леса беззащитны, пока духи больны.

- Одна ты можешь спасти нас! Но надо поторопиться!

- Идём! – отозвалась девушка. – Когда зовут на помощь, надо идти.

Кавалер в знак восхищения опустился перед нею на колено. А потом объяснил, что нужно сделать...

Он не мог взмыть ввысь и понести её к Простуженной Вороне: волшебной силы оставалось совсем немного. И они пустились бегом.

Пространство то заливал сероватый свет, то облака трёпаными космами прикрывали луну – тогда кусты и деревья причудливо колебались в игре неверных проносящихся теней. Из лесной глуши долетали пронзительные крики: началась война филинов и сычей с ночными ястребами. Гадюки принялись воевать с ужами и жабами. А кроты – с мышами. Лось-великан лягнул спавшего кабана, и кабаны, визжа, собирались в стадо, чтобы напасть на лосей. Волки задрали двух ланей и, скаля зубы, готовились к новому разбою.

У Йозефины сердце поднялось к самому горлу от страха! Но она бежала вперёд, держась за руку Икоты. Они миновали опушку, стали пробираться сквозь кустарник, как вдруг услышали шёпот Тобиаса:

- Тссс! Тише! Они уже здесь – рядом. Розетом следит за ними.

Ёж выкатился из травы, осторожно повёл друзей неприметной тропкой: в редколесье, где широко стояли старые размашистые каштаны, они увидели охотника Брагмана. С непокрытой головой, с отросшими до плеч волосами, он сутулился, опершись на ружьё, а перед ним белело что-то большое – похожее на всадника, накрытого холстиной вместе с конём.

- Прячешься, – Брагман свирепо улыбался. – Судя по поступи твоей лошади, она на диво хороша! Боишься, позавидую, ха-ха-ха!

- Мы теряем время, – донёсся голос Жобля. – Скорее на поляну! Стреляй в ворону, потом – в глупца павлина.

- Ну и голосок у тебя! Осёл да и только! – Брагман добавил непристойное словечко. – Что мне ворона, что – павлин? Мне нужны олени и красотка-серна. А потом уж – за твоё дело.

- Нет! – возопил Жобль, а Рыбакляч сильно стукнул копытом. – Будет так, как уговаривались! Сначала – ворона и павлин! Только тогда я проведу тебя в потайные места... какие там крупные олени! Каких размеров косули! А серна хороша-аа!

- Проклятый колдун, – бормотал Брагман, – думаешь, не знаю, что тебе нужны для колдовства воронья желчь и павлиний зоб? Не вздумал бы на мне испытать свою ворожбу. Ещё обручишь с порченой невестой... Уж я буду держать ухо востро. Проходимец! Ишь, как укрылся, чтобы я не узнал да не донёс. А надо бы, будь ты неладен! Но что поделаешь... – И он двинулся за приятелями.

- Надо опередить их! – прошептал Икота на ухо Йозефине и помог ей усесться на него. – Держись крепче!

Он собрал остатки волшебной силы и взлетел на высоту смородинового куста. Силы хватило лишь на треть пути: они упали в траву, вскочили и понеслись со всех ног к поляне у Камышового Озера. Позади уже слышались топот копыт и быстрые шаги Брагмана, не перестававшего разглагольствовать:

- Я – охотник, и мне нужна невеста-порох! Такая, чтобы знала цену моим стволам: и тому, что из железа, и тому, что будет потверже, хи-хи-хи...

Йозефина едва успела спрятаться за старый ясень, как Рыбакляч и Жобль, покрытые холстом, появились на поляне. Простуженная Ворона сидела на кусте вербы, дрожала в лихорадке, мучаясь от ночной сырости. Рыбакляч приблизился к кусту, Жобль закричал:

- Трясёшься, ржавая глотка? Сейчас тебя вылечат!

Брагман подходил всё ближе, ступая сапожищами по шелковистой траве и нежным цветам. Больная птица хотела взлететь, но лишь слабо взмахнула крыльями.

- Кхо... кхо... кто-нибудь! Помо-кхи... помоги!

Рыбакляч взбрыкнул копытами и жутко захохотал. Жоблю пришлось кричать по-ослиному изо всех сил, чтобы Брагман не разобрал: под всадником-то хохочет лошадь!

- Эко тебя взяло – стараешься в два горла! – оторопело сказал охотник, опуская ружьё. – Ох, не по нраву мне ты и твои затеи! Какие-то тут чары и чудеса...

- Верно! – произнёс звонкий голос, и из-за ясеня вышла девушка. – Ты слышал про Адельхайд из ручья? Это я!

- Не ври! – крикнул Брагман. – Я тебя знаю – ты из дома у опушки.

- Говорю тебе, я – Адельхайд! А ну, убирайся!

Охотник подбоченился одной рукой, а другой опёрся на ружьё.

- Все знают, что Адельхайд – нагая! А ну – оголи груди, оголи зад, и я погляжу, верить тебе или нет.

Йозефина продолжала гнать его, но он только смеялся:

- Покажи то, что мне нужно, и тогда я, может быть, уйду, ха-ха-ха!

- Я покажу другое! – и девушка вдруг сдёрнула холст с Рыбакляча и Жобля.

Перед охотником открылось славное зрелище: орёл-стервятник с ослиными ушами и мартышечьими лапками верхом на кляче с акульей мордой.

У обалдевшего Брагмана глаза так и полезли из орбит, он дико подпрыгнул на месте – ружьё упало. Оно ударилось оземь и выстрелило, извергнув оранжевый сноп огня. Рыбаклячу опалило морду, пуля отбила полклыка. Он с перепугу рухнул набок и перевернулся на спину – Жобль, не успев взлететь, попал под приятеля. Потом и сам не знал, как остался жив. Пострадавшие, охая, убрались в дебри.

А Йозефина, которую Икота провожал домой, была вне себя от впечатлений, у неё то и дело вырывались восторженные возгласы, захлёбистый смех, и задор, казалось, так и прибывал.

- До чего страшно было поначалу! А потом – радостно! Когда у ружья сорвался курок, я обомлела – но только на мгновение... А как удивительно мы летели... – и девушка вдруг потребовала: – А ну-ка, я хочу немного подняться с тобой!

Кавалер сожалеюще объяснил, что он несказанно польщён и был бы безумно рад, но нужная сила вся вышла.

- Разве тебе не могут помочь?

Он отвечал, что очень хочет этого, но те, в чьей это возможности, пока и сами беспомощны.

- Ах, неужели нельзя хоть чуть-чуть? Ну, на какую-то малость?

Икота с отменной учтивостью убеждал девушку, что она поступает опрометчиво, крайне легкомысленно и они рискуют ушибиться без всякого толка. Оба уже были у неё дома, он хотел уйти, но Йозефина не отпускала. Икота с извиняющейся улыбкой спросил, какая в нём может быть надобность?

- О! Видно, ты впрямь устал и оттого растерялся, – она улыбнулась и произнесла слово «молоко».

- Молоко?

- Да! Погорячее! С маслом, с мёдом! Горячее сладкое молоко… – девушка посмотрела ему в глаза и опустила взгляд, – для Простуженной Вороны, – договорила она тихо и вновь взглянула на кавалера.

Она начала дело, друг принялся за самое важное. А тем временем забрезжила заря – вот-вот должны были вернуться родители.

- На этот раз я не могу стать невидимым, – вздохнул Икота, – нам грозят неприятности.

Йозефина согласилась:

- Ты прав. Отец будет жестоко потешаться над тобой, хохотать до упаду. А мать испугается... неизвестно чего, – недовольно сказала девушка, и оба подумали, что надо успеть согреть молоко.

Донёсся стук подъезжающей повозки – кавалеру и Йозефине пришлось поторопиться, но, несмотря на это, они не пролили ни капельки даром.

Какой благодарностью должна была преисполниться Простуженная Ворона! Эта бескорыстная забота о её нужде!..

Охотник Брагман и тот не остался бесчувственным, когда к нему возвратилась способность рассуждать и притом здраво. Лишь через четыре дня он осмелился прийти на поляну за ружьём и положил под старым ясенем дюжину яиц, сваренных всмятку.

Ворона выглядывала из дупла.

- Замолви за меня словечко своей хозяюшке, – угодливо кланяясь, попросил её Брагман. – Она спасла меня от оборотней. Это сатанинское отродье, видать, хотело обручить меня с покойницей, которой не лежится в могиле. Невеста сосала бы из меня кровь, как её сосёт мертвец-лесничий из ягодиц блаженной Розмари. Вот от какой напасти я был избавлен! Хотя и то сказать: невеста мне нужна.

Он почесал у себя за ухом и в задумчивости сел на траву. Через некоторое время запрокинул голову и хитро посмотрел на Простуженную Ворону:

- Я чую, ты тоже оборотень! Угадал? Ты – порох-баба и не всегда выглядишь вороной. Застудила горло – ну и что с того? Из иной бабы с простуженным горлом такая невеста получится – только держись! Сорока ли, ворона, сипуха или пава – поймай миг, направь ствол: тогда она и покажет свою цену.



Сказка «Простуженная Ворона и её друзья» следует третьей, после сказки «Пегая лошадка», в цикле сказок для взрослых, опубликованном в журнале «Литературный европеец» (номер 39, Франкфурт-на-Майне, 2001, ISSN 1437-045-X).