Не все у нас дома

НЕ ВСЕ У НАС ДОМА.
(Сказка)













Домовой смотрел в печную трубу на небо и тихонько, по привычке, гудел. Никто сегодня это гудение не слышал. И завтра никто не услышит. И послезавтра. Пересел хозяин с домочадцами на другое место. Уехал навсегда. Дом бросил и домового бросил.
«Там, небось, своих домовых хоть ложкой ешь, - грустно думал домовой, - самим жить, надо полагать, негде. Домов много, а толку мало. Вон город из окна виден, да смотреть туда не хочется. Домов – немереные тыщи, а жить в них нель-зя: построены неправильно, не на том месте, без души».
Домовой гуднул напоследок (очень затейливо, на несколько голосов, с под-свистом в конце – сам этот гуд придумал и очень им втайне гордился) и полез из печи.
«Люди, конечно, везде могут жить, - печалился и одновременно удивлялся домовой, - но по-разному. Закон, наверное, такой есть: хорошие люди в плохих домах плохо живут, а плохие люди в хороших домах хорошо жить не могут». Плохие люди, по мнению домового, были люди толстокожие. У них везде толстая кожа: и на роже, и на душе, и на глазах. Такие люди чувствуют еле-еле, видят на-ружу слабо, а внутрь вообще не видят.
В кладовой было темно, но домовому это не помеха – домовые хорошо в темноте видят. Только умение это в кладовой без надобности сегодня. Закрой гла-за – ничего нет. Открой глаза – та же картина. Тоскливо глазам в кладовой, зато носу есть, где разгуляться. Два шага вправо – окорок. Или колбаса копчёная? Нет, всё-таки окорок. Наискосок налево на стене полка медовая, так бы и лизнул, если бы заноз не боялся. В углу капуста квашеная. А варенья разного вокруг сколько: малиновое, черничное, брусничное, смородиновое и самое любимое – землянич-ное. Вздохнул домовой голодным вздохом и полез в погреб. В погребе картошка. Старая, правда и немного её, но все-таки еда. Съедобное вещество как никак, а не дразнилка какая-нибудь, вроде запаха.
А ведь домовые не только хорошо в темноте видят, они ещё слышат всё за-мечательно. Без хорошего слуха домовому никак нельзя быть. Взять, к примеру, тараканов. Многие думают, что домовые тараканов не любят и воюют с ними не-примиримо, а это не так. Вот здесь-то и нужен слух, переходящий в чутьё. Если слышит домовой что идёт таракан скромный, с понятиями, не хапуга какой-нибудь и не хулиган, то пусть себе идёт. Вреда от такого таракана нет никакого, а может даже немного пользы, потому что на таких домовитых существах, пусть даже они и тараканы, дом держится. А вот наглого, никого вокруг себя не ува-жающего, порядка и приличий не соблюдающего таракана выдаёт как раз походка. С виду таракан как таракан – вид солидный, усами поводит плавно, смотрит прямо и всё у него, как у настоящего. Но прислушайтесь к его шагу и вы всё поймёте. Задняя левая пришлёпывает, а средняя правая не в ритме всё время: то чуть отста-нет, то чуть вперёд забежит, никак не выровняется. Такой таракан сам не знает, что в следующую секунду отчебучит, оттого и походка у него такая же – неустой-чивая. Сильно походка от характера зависит и выдаёт негодяя с головой. Вот та-ких тараканов домовые, конечно же, не любят и гонят их, откуда только можно.
Раньше домовой любил в погребе отдохнуть от своего слуха. Звуков в по-гребе мало, а какие есть думать не мешают и настроение не портят: картошка про-растает с тихим хрустиком, дом потрескивает (остывает – нагревается, нагревается – остывает, дышит, одним словом), паук в углу всхрапнёт ненароком. «Чем же он здесь питается, - не в первый раз озадачился домовой, - неужели всё-таки картош-кой?»
Наверху в доме что-то скрежетнуло, шлёпнуло и покатилось. Домовому да-же показалось, что это что-то причмокнуло. «Бред какой-то, - подумал домовой,- то, что шлёпает – не может скрежетать, а когда катишься – неудобно чмокать». Наверху гукнуло и захихикало. Надо было идти разбираться. Если в доме никто не живёт – это ещё не повод для гуканья, а уж тем более для хихиканья.
Домовой выбрался из погреба своим тайным непрямым путём и осторожно заглянул в комнату, откуда раздавались эти не сочетаемые со здравым смыслом звуки. Открывшаяся картина поразила домового до глубины его много повидав-шей души. В старом, продавленном кресле, которое хозяин бросил вместе с домом и домовым, вальяжно развалилась пустая консервная банка! То, что банка пустая домовой определил по гулкому хихиканью, которое эта банка, непонятно чем из-давала. И поразило домового не то, что эта банка хихикала. Он знал, что некото-рые вещи, хоть и не имеют души, но разговаривать могут. Телефон разговаривает, а телевизор не только разговаривает, но даже и поёт, правда очень громко и про-тивно, но всё-таки. Поразило домового другое – то, что эта банка не лежала в крес-ле, не стояла, а именно сидела и не просто сидела, а сидела нагло.
«Это я её внутренним зрением вижу, - понял домовой, - но как? Значит, есть у неё что-то вместо души? Страшно подумать - что».
Консервная банка уставилась на домового. Чем, интересно?
- Привет, чучело!
- Чего?
- Привет, говорю, чучело!
- Чего? – домовой потерял не только дар речи, но и способность соображать.
- Совсем тупой! – констатировала банка.
- Кто?
- Где? – банка веселилась.
- Ты что здесь делаешь? – домовой наконец-то приступил к своим обязанно-стям хранителя дома.
- А ты? – банка всё больше наглела. Хотя куда уже больше.
- А ну выметайся отсюда! – домового всё больше злила неправильность си-туации. Выгонять консервные банки из дома ему ещё не приходилось. Раньше, при хозяине, такого просто не могло быть. Хозяин консервные банки сам выгонял.
- Ишь расселась, как дома! А ну пошла отсюда!
- Где хочу там и сижу. Тебя сироту не спросила, – банка насупилась и стала как будто крупнее.
«Это она потому мне такой большой кажется, - сообразил домовой, - что я сам себя мельче почувствовал, когда она меня сиротой обозвала».
- Сама ты сирота. У меня дом есть.
- Дурак ты необразованный, - сухим, лекторским тоном заявила банка, - дом – это там, где люди живут. А без людей это и не дом вовсе, а строение. Понял, ду-бина?
- Сама ты строение,- домовой хотел сказать «Сама ты дубина», да оговорил-ся, и от этого рассвирепел, - а ну пошла вон, банка безмозглая!
- А ты не имеешь права меня выгонять, - банку понесло в юридический ого-род, - дом этот брошенный, никому не нужный, а значит ничейный. Любой, кто захочет, может здесь поселится. Вот я захотела и поселилась. Принеси кофе. Без сахара, - поставила банка неожиданною точку.
Домовой настолько опешил от этого требования, что вместо того чтобы про-должать свирепеть и ругаться, наивно поинтересовался.
- А разве пустые консервные банки пьют кофе?
- Деревня ты некультурная. Зачем мне пить кофе? Я просто делаю такой символический жест – как бы говорю: «Принеси мне кофе». Ты как бы принесёшь мне кофе, а я как бы потреплю тебя по загривку и скажу: «Хороший домовой, хо-роший». Потому что теперь я твоя хозяйка, а ты мой верный домовой. Понял?
- Понял, - неожиданно для банки согласился домовой. Подошёл, аккуратно, как бы не порезаться, взял банку за шиворот и выкинул её в окно. Банка, взвизгнув в полёте, загрохотав при приземлении и выругавшись для завершения звукового ряда, пошлёпала со двора. Возле дырки в заборе она обернулась.
- Здесь будем жить мы – светлое будущее этого мира. А всякие задрипанные старорежимные домовые скоро вымрут как мамонты, потому что в вас уже никто не верит. Лучше уйди сам. Не становись на пути прогресса – раздавим, - и банка гордо (насколько позволила ширина дырки в заборе) удалилась.
Домовой принёс из кладовки старенькую одёжную щётку, почистил кресло (там, где сидела банка, почистил особенно тщательно), отнёс щётку на место, вер-нулся и залез в кресло. Как бы доказывая этим жестом, что это его дом, его кресло, его место в этом кресле, что он здесь и раньше сидел и сейчас сидит и сидеть бу-дет. И пока занимался всеми этими делами, непрерывно бурчал, бубнил и ворчал. Так он всегда успокаивался.
«Банка, конечно, дура, - думал домовой, - но я тоже хорош: зачем я вообще с нею разговаривал? Нашёл с кем разговаривать». Домовой вылез из кресла и по-плёлся в кладовую. В кладовой оглядел пустые полки, пол, стены и зачем-то пото-лок.
- Одичаю я здесь, - сказал потолку домовой, и пошёл спать.
Из кресла домовой банку вытащил, из дома выбросил, со двора она сама ушла, а в сознании домового за что-то зацепилась и во сне материализовалась. Сначала он за ней гонялся, размахивая каким-то страшным оружием в виде слова и слово это было: «РАСПЛЮЩУ». Затем банка обернулась вампиром и со што-пором в одной руке, а в другой руке почему-то с куском колбасы (закусывать, что ли собралась?) погналась за домовым. Домовой в панике забрался на чердак, и там наступило перемирие. При посредничестве какой-то толстой тупой тётки с мыши-ными глазами они начали делить спорное имущество. Домовой яростно торговал-ся за кусочек мыла, с ужасом понимая, что проигрыш этого дела сейчас, оставит его немытым на всю оставшуюся жизнь. Он так увлёкся решением этой жизненно важной проблемы, что не заметил, как чердак превратился в зал с бесконечными рядами кресел, в которых сидело бесконечное количество пустых консервных ба-нок. Толстая тётка обернулась косой трибуной, с которой скользил и норовил упасть на пол графин с водой. Домовому приходилось его постоянно поддержи-вать и переставлять, что сильно его раздражало, отвлекая от безусловно очень важной речи, в которой он пытался доказать, сидящим в зале банкам, что их нет и в принципе никогда и не было. Банки жевали резинку, громко переговаривались, пили пиво, пускали бумажные самолётики, всячески игнорируя докладчика. И то-гда домовой, рассвирепев, запустил в зал, особенно ни в кого не целясь, достав-ший его графин. Полетев по замысловатой траектории, графин расплющился, пре-вращаясь в бумеранг и с криком: «А кто это здесь бросается!», устремился на до-мового. Домовой страшно напрягся и проснулся.
Пробуждение не принесло домовому смену впечатлений. Летящий бумеранг из «во сне» превратился в здоровенную летящую гайку из «наяву». «Бум», - сказа-ла гайка и перевела домового в третье состояние – бессознательное.


«Хррр…», - в ухе у домового расположилось маленькое невесомое сущест-во. Оно сладко спало и деликатно похрапывало, - «Хррр…».
- Что за чертовщина,- буркнул домовой и попытался открыть глаза – не по-лучилось. «Хррр…», - существо в ухе сообщило, как ему здесь хорошо и уютно.
- Да что же это, - домовой попробовал пошевелится. Получилось с трудом и в ограниченном пространстве. «Хррр…», - существо в ухе было довольно жизнью. В отличие от домового. Трудно быть довольным жизнью, лёжа непонятно где, свя-занным, да ещё с повязкой на глазах. «Хорошо хоть затычки в уши не вставили», - подумал домовой и прислушался. Похрустывало, потрескивало, похрапывало.
«Да я же в погребе, - непонятно чему сильно обрадовался домовой и тут же разозлился, - это паук у меня в ухе, сволочь, храпит!» Домовой потряс головой, пытаясь вытряхнуть паука из уха, и окончательно пришёл в себя. Паук, конечно, был не в ухе, а висел где-то рядом, раздражая домового своим олимпийским спо-койствием, переходящим в летаргический сон. «Не проснулся даже, не помог», - оценил домовой паучью неблагодарность.
Правда, не ясно, какую помощь ожидал домовой от паука. Насколько из-вестно: пауки мастера связывать. Кто-нибудь видел паука что-нибудь развязы-вающего? Природа, при всей своей нечеловеческой любви к равновесию, что-то здесь не додумала. Логично, было бы предположить, что если существует в при-роде животные, умеющие только связывать, значит должны быть животные, умеющие только развязывать. Однако в природе вообще не существует никого умеющего развязывать, не считая человека, который предпочитает всё же разру-бать. Не говорит ли это о том, что природа развивается в направлении ограниче-ния свободы, в направлении всяческого затягивания поясов, петель и удавок? Не хотелось бы…
Домовой так сильно кряхтел и ругался, пытаясь развязаться, что даже не ус-лышал, как кто-то спустился в погреб.
- Тише! Не шурши! – сказал этот кто-то.
- Это кто? – приготовился к обороне домовой. К моральной обороне, разу-меется, поскольку оборонятся физически, возможностей не имел.
- Дед Пихто, - ответили ему.
«Свои», - подумал домовой, а вслух сказал.
- Не смешно.
- А ты поплачь, поплачь, легче станет, - ехидный голос отрастил руки и на-чал развязывать домового, - как зовут-то тебя, милок?
- Семёном.
- Сенька, значит.
- Семён, - посуровел домой.
- Ошиблась я, видимо. Прибежала Сеньку спасать, а тут Семён какой-то ва-ляется. Побегу-ка я обратно.
- Стой! – Семён испугался, хихикнул и рассердился. И всё это сделал быст-ро, чуть ли не одновременно. Затем, почувствовав, что руки у него уже свободны, стянул с глаз повязку и остолбенел, - Баба Яга!
Перед ним сидела на корточках старушка древнего вида: ехидные глаза вер-хом на самодостаточном носу, большой рот с неполным набором жёлтых зубов, седые волосы из-под платка неопределённого цвета – ошибиться было невозмож-но.
- Она, родимый. Во всём своём великолепии. Побежали что ли?
- Куда?
- А куда глаза глядят.
- Никуда я бежать не собираюсь, - Семён напустил на себя солидности, сколько сумел, - у меня дом, хозяйство…
- Тараканы не кормлены, мухи не доены, - Яга правдоподобно пригорюни-лась, - а ты мусорную свалку в окно видел? От которой твой хозяин в город убе-жал? Так вот дом этот на ёё территории. Теперь они тебе покоя не дадут. Не успо-коятся, пока не изведут полностью.
- Кто они?
- Мы их жестянками называем. Нечисть всякая мусорная, ожившая. Любят они нас смертельной ненавистью. Хорошо, что я засекла, как они возле твоего до-ма шебуршились, засаду устраивали. А гайку в лоб они тебе из рогатки запустили. Есть у них такая поганая рогатка – многие у нас из неё пострадали.
- Дак это как же? – домовой жмурился, что бы не заплакать, - это что же? Всё бросай теперь, иди неизвестно куда теперь…
- Ну, куда известно. К нам пойдёшь – куда же ещё. А бросать-то тебе, если хорошо подумать, нечего. Дом этот уже и так и эдак брошенный, только ты понять этого ещё не хочешь.
Баба Яга погладила Семёна по голове и отвернулась, что бы не видеть, как первая слеза, всё таки найдя дорогу из Сенькиного глаза наружу, весело покати-лась вниз, торя дорогу своим торопливым подругам.
- А эта сволочь спит и в ус не дует, - перебивая слёзы злобой, закричал до-мовой на паука, - ему всё равно где храпеть: в приличном доме или на свалке! Конформист заспанный!
Паук не в ритм всхрапнул и открыл все глаза сразу. Так его поразило страш-ное в своей непонятности с одной стороны и вкусное на слух с другой стороны, заковыристое слово – «конформист».
- Ужас, какой, - уважительно, а может язвительно (определённость в инто-нациях Бабы Яги – гость редкий) прокомментировала вспышку домового Яга, - ты Сенька с нашим Лешим определённо общий язык найдёшь. Он у нас тоже шибко грамотный.
- Пропади оно всё пропадом! – Семён решительно встал, - пошёл собирать-ся, - ознакомил он Бабу Ягу со своими дальнейшими планами, - ухожу!
- Сильно не затаривайся, - посоветовала вслед Яга, - не на ярмарку едем.

Короткими перебежками, а где и ползком. С опаской и с оглядкой пробира-лись мимо свалки Баба Яга и домовой Семён. Наконец, почувствовав себя в отно-сительной безопасности, устроили привал. Домовой, непривычный к тяжёлому физическому труду, дышал уже, как паровоз и Баба Яга его пожалела.
- Далеко ещё до вашего леса? – переводя дыхание, спросил Семён.
- Да вот же он. До опушки рукой подать, - показала направление Яга.
- Не вижу.
- А ты внутренним зрением посмотри, - посоветовала Баба Яга.
- А-а-а! Ты гляди-ка, - обрадовался неожиданному открытию домовой.
- Да неужели ты нашего леса раньше не видел, - удивилась Яга, - его же из твоего окна видно.
- А я из окна внутренним зрением и не смотрел никогда, - смутился Семён, - всё больше по дому, да по дому.
- Нелюбознательный ты наш, - повесила на Семёна ярлык Баба Яга.
- Так вот почему ваш лес до сих пор не вырубили, - осенило домового.
- Нелюбознательный, но сообразительный, - внесла коррективы вредная ста-рушка.
- Совсем люди разучились внутреннем зрением смотреть, - то ли осудил, то ли одобрил Семён поведение людей, - потому и лес сохранился.
- Так да не так, - удивительным образом согласилась, не соглашаясь, Баба Яга, - те из людей, которые этот лес видят, рубить его никогда не будут. А те, кого хлебом не корми, дай порубить что-нибудь: лес наш никогда не увидят.
- Лишь бы они не сговорились.
- Им трудно сговориться. Они на разных языках говорят, - успокоила домо-вого Яга, - ну что, пошли домой?
- Домой, - с неопределимой интонацией протянул Семён, - пошли!
Лес был хорош! Как, наверно, хорошо любое место, куда не ступала нога человека. Растения были неправдоподобно-разнообразно раскрашены. Птицы вы-ступали по очереди, не перебивая друг друга и даже безмозглые бабочки летали как-то осмысленно. Но больше всего Семёна поразило громадное дерево неопре-делимой породы (совершенно верно только то, что оно было лиственным), кото-рое было намного шире его бывшего теперь уже дома и конечно гораздо выше.
- Вот здесь мы и живём, - повела рукой хозяйским жестом Баба Яга, - уст-раивайся.
- Где? – не понял домовой.
- Где хочешь, - пояснила Яга, - можно в корнях, можно на ветке, но лучше в дупле: их здесь немерено.
- Ё-моё! – ноги Семёна не выдержали груза этой новости, и он уселся под деревом, - я же не барсук какой-нибудь! Я же домовой!
- Ну а теперь будешь деревянный.
- Какой!
- Я хотела сказать древесный, - невозмутимо поправилась Баба Яга, - а мо-жет дуплинный. Это от слова дупло.
- И горшком назвали, и в печь поставили, - непонятно выразился Семён.
В листве, над головой домового зашуршало, заскрипело и заговорило.
- В апартаментах привык жить. Аристократ – ешь его вошь.
Споро отбежав на четвереньках от дерева, так, на всякий случай, Семён под-нял голову. На толстой нижней ветке сидел лохматый и сердитый старичок. Недо-вольно измерив взглядом домового (как показалось Семёну: в длину, в ширину и в глубину), старичок добавил.
- Эмигрант!
- Ты. Леший, такой грубый от великого ума или наоборот? – вступилась за домового Баба Яга.
Семён поднялся с травы, вытер руки о штаны, подумал: здороваться ему с грубым Лешем или пренебречь, и решил не здороваться, но вежливость проявить.
- Добрый день, - то ли Лешему, то ли дереву, то ли собственному носу бурк-нул домовой.
- Вежливый, ёшкин кот, - вроде бы подобрел Леший.
- Ты, Сенька, внимание на него особо не обращай, а то он совсем возгордит-ся, до полной некоммуникабельности, - Баба Яга подошла к ветке, на которой си-дел Леший, - слазь давай, свалка совсем обнаглела, поговорить надо.
- А чего тут говорить, собрать всех наших и разметать эту свалку по кочкам, мох им в глотку.
- Слазь, говорю, полководец, да поздоровайся по-людски, а то Сенька не-весть что о нас подумает.
Леший привычно и ловко сполз с ветки на землю, повернулся к Семёну и неожиданно улыбнулся.
- Здорово, погорелец. Баба Яга у нас помело известное, ты её не слушай. Пойдём, я тебе твоё жильё покажу. Ты так подозрительно на наше жилище не смотри. Может оно тебе и неказистым кажется, но мы люди лесные – красоту по своему понимаем, едрить её за ногу, - и Леший, поманив домового, отправился в путешествие вокруг дерева.
Семён поплёлся за Лешим, не очень представляя, как он будет карабкаться по веткам. Он и в детстве не любитель был по деревьям лазить. Но за деревом его ожидало приятное открытие. От самой земли, вверх, по спирали поднимались симпатичные и вполне крепкие на вид ступени. А с внешней стороны тянулись надёжные перила.
- Здесь у нас Яга живёт, - пояснял по ходу движения Леший, - поближе к земле. Она у нас старая, ей тяжело наверх подниматься.
- Сам ты пень древний, - беззлобно огрызнулась снизу ушастая бабушка, - пойду за Кикиморой схожу. Военный совет устроить надо.
- Кикимора тебе насоветует, ешь её ложкой, - неожиданно развеселился Ле-ший.
Дерево всё меньше казалось Семёну собственно деревом, преображаясь в его сознании в жилой дом. Надо было учиться жить по-новому. «В прошлой жиз-ни был я домовой для дома, - думал Семён, - а в новой будет дом для домового. Главное и дом есть и домовой, а как мы друг к другу теперь относиться будем – жизнь покажет». «Дом – дерево» всё больше нравился Семёну: неправильной фор-мы дверцы, не совсем круглые окна, ветки – веранды, развилки – внутренние дво-рики.
- Вот здесь у нас общая говорильня, - продолжал свои пояснения Леший, - а вот здесь можешь устраиваться. А не нравится: поищи что получше, места хвата-ет.
- Да нет, мне здесь нравится, - успокоил лешего Семён, - ух ты!
Леший вовремя подхватил испуганного Сеньку, а то катится бы тому по ле-сенке до самых корней. На Семёна, из густой листвы таращился шестью глазами трёхголовый Змей Горыныч. Горыныч был необыкновенных размеров: вполовину домового.
- Маленький он у нас, гемоглобин ему в печень, - Леший Сенькин испуг при-нял за сногсшибательное удивление, - а что ты хочешь, - Леший вроде оправды-вался, - никто уже считай, в Змеев Горынычей не верит, только дети совсем ма-ленькие, вот он и не растёт у нас никак.
Маленький Горыныч внимательно выслушал Лешего, перевёл четыре глаза из шести на домового и поздоровался на два голоса.
- Здравствуйте.
- Здравствуй, - Семён уже удивлялся своему испугу.
Леший строго оглядел Змея Горыныча, как бы укоряя его за медленные тем-пы роста, затем так же строго посмотрел на Семёна, немного смягчился и сказал.
- Устраивайся и спускайся вниз, в говорильню. Совещаться будем. Любит у нас Яга это дело, гегемон её задери.
Жильё, в котором предстояло теперь жить домовому, понравилась ему не-обычайно. Маленькая прихожая и две комнатки. Побольше – гостиная, поменьше – спальня. А самое замечательное было то, что кровать в спальной, стол в гости-ной, шкафчики, лавки и полочки были не самостоятельной мебелью, а росли пря-мо из пола и стен. Коврики на полу из разноцветного мха, занавески на окнах из вьющихся растений создавали такое уникальное единство интерьера, какого нико-гда не сможет добиться ни один специалист в этой загадочной области человече-ской деятельности.
В окно постучали. «Это ещё кто?» - отвлёкся от изучения своего дома домо-вой. В окно постучали более настойчиво, затем оно само открылось, и на подо-конник шагнула кукушка.
- Ку-ку! Есть кто дома?
- Здравствуйте, - удивление стало постоянным состоянием Семёна.
- Можно на ты, - определила форму общения кукушка, - часы нужны?
- Какие часы?
- Куковые.
- Каковые? – удивление превысило допустимую норму, и ударило по второй сигнальной.
- Куковые. Ку-ку! Ку-ку! – пояснила кукушка, - некоторые, конечно, пред-почитают дятлов, но это же секундомер какой-то, а не часы. Никакой респекта-бельности.
- Ага,- на всякий случай, непонятно с чем согласился домовой, - а где часы?
Кукушка, склонив голову, посмотрела на Семёна и спросила.
- Дикий? Из города?
- Кто?
- Понятно. Будем цивилизовываться. Часы – это я. Ты мой работодатель. Ты меня кормишь – я тебе кукую. Только, пожалуйста, без этого: «Кукушка, кукушка, сколько мне лет жить осталось?» Достало. Ку-ку?
- Вот оно как здесь, - восхитился домовой.
- Дошло, - удовлетворённо кивнула кукушка, - ну как, договорились?
- Договорились, - с энтузиазмом кивнул в ответ Семён, не понимая как с та-кими часами можно не договориться.
- Тогда будем знакомы, - кукушка напустила на себя светский вид, - Пела-гея. Часы редкой точности.
- Семён. Домовой.
- Очень приятно, - Пелагея с видом хозяйки оглядела комнату, - мне здесь нравится, - решила она обрадовать домового.
- Мне то же, - не покривил душой Семён.
Снизу прилетел крик неугомонной Баба Яги.
- Сенька! Ты там что, заснул! Тебя ждать или перестать уже?!
- Ой! Забыл совсем, - засуетился домовой, - ну я побежал, - сообщил он Пе-лагее и действительно побежал.
На пороге говорильни его встретила Яга и невинно поинтересовалась.
- Заблудился?
- Я там с часами…, - Семён замялся, не зная как правильно сказать: «Дого-ворился с часами» или «Принял на работу часы», - с Пелагеей познакомился, - на-конец нашёл он нейтральное определение необычному событию.
- Вот нахальная птица, - пробурчал, сидевший на столе, в центре говориль-ни, Леший, - гони ты эту халявщицу в три шеи, - он покосился на сидевшего рядом Змея Горыныча, и поправился, - гони ты её, это, в общем. Яйцо ей в гнездо!
- Пусть живёт, - запротестовал Семён, - она мне не мешает, да и веселее вдвоём.
- Твоё дело, - не одобрил Сенькино поведение Леший.
- Сенька, познакомься, - встряла Баба Яга, показывая на кого-то, сидящего в углу, - Кикимора.
Кикимора поднялась, и Семён смог разглядеть её всю. Выглядела Кикимора, как сильно постаревшая русалка без хвоста. Из-за спины Кикиморы, забавно пере-ступая лапами – шлёп, шлёп, шлёп – выбралась большая лягушка.
- Фёкла, - сказала Кикимора высоким болотным голосом и махнула рукой на лягушку.
- Ква! Я не квусаюсь! – гордо сообщила Фёкла.
- А пора бы и научиться, - попеняла ей Баба Яга.
- Я не хочу квусаться, - твёрдо, отстаивая свои принципы, не сдалась Фёкла.
- Яга, - вмешался Леший, - ты или дело говори или я пошёл.
- Вот, Сенька, смотри, - потыкала пальцем в своих соратников Яга, - с кем приходится дело иметь. Одна кусаться не хочет, у другого шило в заднице. С мо-торчиком.
- Яга! Микроб тебя укуси! – утекла последняя капля терпения Лешего.
- Кому не интересно знать, как нас завтра будут отсюда выгонять, могут по-кинуть помещение, - Баба Яга сделала паузу, как бы ожидая массового дезертир-ства. Не дождавшись предателей в своих рядах (Леший сидел, насупившись, но молча), Яга продолжила, - когда я к Сеньке в гости ходила, подслушала, о чём жестянки между собой говорили, - Яга сделала ещё одну паузу и Леший её нару-шил.
- Да о чём они там могут говорить.
Однако сказано это было неуверенно, что Семёну очень не понравилось.
- О чём могут, о том и говорят, - вздохнула Баба Яга, - планируют нас завтра из леса выгнать.
- Как это интересно, клёкало им в днище! – поинтересовался Леший.
- Вторую рогатку сделали.
Яга почесала лоб, Кикимора почесала лоб, Фёкла почесала лоб, а Леший по-чесал и лоб и затылок. Семён вспомнил краткий миг знакомства с гайкой и с тру-дом удержался от символического, но пораженческого жеста.
- Дождя завтра не будет? – Баба Яга покосилась на Кикимору. Та печально вздохнула и булькнула.
- Нет.
Баба яга перевела строгий взгляд на Фёклу. Фёкла шлёпнула шаг вперёд и начала докладывать.
- Завтра переменная облачность, без осадков. Ветер юго-западный, умерен-ный. Температура воздуха…
- Стоп, - решительно выключила Фёклу Яга и строго посмотрела на Кики-мору, - для шибко болотных повторяю ещё раз: телевизор даже крепкие мозги от-шибает, как нечего делать, а Фёкла ему на один укус.
Теперь Яга сурово уставилась на Фёклу.
- Пол часа в день.
- Ква, - жалобно квакнула Фёкла, - два.
- Час! И сразу после телевизора в холодную воду на пятнадцать минут.
Семён вопросительно глянул на Лешего.
- Сегодня она ещё добрая, - ухмыльнулся тот.
- А при чём тут дождь?
- Ржавеют, кислород им в молекулу! – Леший повернулся к Бабе Яге и спро-сил непонятно о чём, - Сама видела?
- Тут и видеть нечего, - безнадёжно махнула рукой на Фёклу Яга, - рот рас-слаблен, глаза квадратные, вялость в движениях – все симптомы острого телеви-зионного отравления, - с каким-то весёлым удовлетворением закончила Баба Яга.
- Да я не о том, - начал разражаться нетерпеливый Леший, - я о рогатке, пе-решиби её дециметр.
Семен, мимоходом подивившись очередной загогулине Лешиных ассоциа-ций, решил внести свой скромный вклад в обсуждение.
- Если они ржавеют, так полить их водой и дело с концом, - и сразу понял, что сморозил что-то не то.
Удивлённо смотрела на него Кикимора, насмешливо смотрела на него Баба Яга, иронически смотрел на него Леший, и даже Фёкла смотрела на него как на головастика. Семёну стало очень неуютно, и он отступил на заранее не подготов-ленные позиции.
- А что?
Баба Яга захихикала.
- Представила я тут Сенькину военную компанию. Гоняемся мы, значит, за жестянками: Леший с ведром, Кикимора с чашкой, Фёкла с ложкой, я так и быть с решетом, а Сенька, как главнокомандующий, с клизмой.
Они нас из рогаток перещёлкают, как воробьёв, пока мы за ними гонятся бу-дем, - перевёл веселье Яги на человеческий язык Леший.
- А мы тоже рогатку сделаем, - вступив на полководческую стезю, трудно остановиться.
- Они железные, - тихо, стесняясь тупости домового, сказала Кикимора.
- А мы водяными пузырями стрелять будем, - из искры возгоралось в Семёне стратегическое безумие.
- Хорошо придумано, - как бы восхищаясь Сенькиным гением, обрадовалась Баба Яга, - но мы сделаем проще. Сейчас Кикимора быстренько сбегает к себе на болото и наберёт побольше клюквы.
- Зачем, - сбился с галопа домовой.
- Клюква кислая, - объяснила Яга.
- Ну? – Не понял объяснений Семён.
- От кислого много слюны выделяется. Мы их заплюём, Сенька.
- Да ну вас, - слегка обиделся домовой. Боевой азарт, умело потушенный Ба-бой Ягой, перестал туманить разум Семёна и он уже сам видел некоторую абсурд-ность своего предложения.
На столе зашевелился Змей Горыныч, сидевший всё это время так тихо и не-подвижно, что домовой уже перестал воспринимать его как живое существо. Змей расправил крылья, затем сложил, переступил с лапы на лапу, повернул одну голо-ву в сторону Бабы Яги, другую в сторону Лешего, а третей уставился на домового и спросил.
- Можно я пойду погуляю?
Семён пожал плечами, Леший вопрос проигнорировал, а Яга охотно отозва-лась.
- Скоро придут жестянки с рогатками, и можно будет делать всё: гулять, пи-сать, какать, кушать, телевизор смотреть. Правда всё это придётся делать на бегу, но кого это здесь интересует…
- Ты, Яга, не зарывайся, - Леший придавил тяжёлым взглядом Бабу Ягу и повернулся к Змею, - иди Горыныч, погуляй, - и добавил, после того как Змей Го-рыныч радостно убежал.
- Зачем его мучить? Он же у нас совсем ещё маленький.
В тягостной и долгой тишине, наступившей после слов Лешего, наконец-то проснулось природное чутьё домового и заорало благим матом не то «стой», не то «беги», то ли « спасайся, кто может, то ли «вперёд, в атаку». И в этот пожар пани-ки, разгоравшийся в сознании Семёна, Баба Яга подкинула сухих дровишек, заго-ворив неправдоподобно серьёзно и печально.
- Горыныч маленький, Фёкла, мягко говоря, зелёная, Кикимора десять слов в день говорит и на сегодня норму выполнила, Семён новенький у нас – не понима-ет ещё ничего, если так дело пойдёт, то и не успеет ничего понять… Ну а мы с то-бой, Леший, что?.. Или где?..
И в этот момент кто-то постучал в дверь говорильни незнакомым стуком.
----------------------------------------------------------------------------------------------------------
Раннеё утро было квёлым. А туман вышел жидким. Погуще наколдовать у Кики-моры не получилось. А самое неприятное, что совершенно неподвижный. Фёкла прав-да старательно, выпучив от непривычных усилий глаза, махала большим лопухом, пытаясь направить туман в сторону свалки. Но делала это настолько бестолково, что туман всего лишь лениво закручивался вокруг неё. И таял, таял, неотвратимо таял.
Особенно отчаянный и лихой взмах лопуха, по закону подлости, оказался пред-назначен не туману, а Лешему. Говоря точнее, не всему Лешему, а небольшой его час-ти, которая в простонаречии называется ухо. Ухо разбудило все остальные части за-дремавшего Лешего, каким то странным образом проигнорировав мозг. В результате чего тело Лешего, лишённое руководства, с криком: «Окружили!», ломанулось в низ-кий ельник, за которым начиналась свалка.
Спас Лешего от несвоевременного и губительного соприкосновения с врагом Сенька. Строго говоря, он не собирался этого делать, как, впрочем, не собирался вооб-ще ничего делать в ближайшие пару часов. Поскольку, в качестве дозорного спал в этом самом ельнике. Споткнувшись об Семёна, Леший прекратил незапланированное наступление и затих. Чего нельзя было сказать о Сеньке. Вскочив, Семён мгновенно вспомнил, зачем он тут лежал и героически начал выполнять функции часового, как он их понимал. То есть с криками: «Подъём! Тревога!», помчался в глубокий тыл.
В эти непростые секунды, каждый поступил в согласии со своим темпераментом. Кикимора сбилась с заклинания, и туман рассеялся совершенно. Змей Горыныч, спав-ший в неестественной для дракона позе – на спине, попробовал из этого положения взлететь. Баба Яга вышла из своей спальни в ближайшее отверстие, которое оказалось окном. И только Фекла поступила мудро. Упала в ближайшую ямку и накрылась лопу-хом.
Хитроумный план, прокрасться на свалку под покровом тумана, и выкрасть ро-гатки, провалился, толком так и не начавшись. Одно было хорошо – никто серьёзно не пострадал. Синяки, шишки и царапины залечила Яга, поводив руками и пошептав.
Наконец лихое лесное воинство собралось в говорильне.
- Ты зачем на болото попёрся!? – в третий раз наехала на Лешего Баба Яга. В очередной раз промолчав, Леший посмотрел на, сидящую в углу Фёклу. Вернее даже не на лягушку, а на лист лопуха, с которым Фёкла никак не хотела расставаться, и прикрывалась им от несправедливого и враждебного к ней мира. Дело в том, что Фёк-лу, как это принято в любой мало-мальски разумной компании, назначили крайней. По этому поводу все необходимые, а так же и неожиданные слова в Фёклин адрес уже были сказаны и даже некоторые ею поняты.
Все, конечно, понимали, что диверсия провалилась не из-за особенностей коор-динации Фёклы, а из-за элементарной спешки и неподготовленности. И причина этой спешки лежала сейчас на столе. Это был кусок грязной обёрточной бумаги, на котором чем-то чёрным и жирным коряво было написано: «Ультиматум».
Похабную эту бумажку принёс вчерашний незнакомый стук в дверь. Вернее не сам стук, а жестянка этот стук издававшая. Сенька даже поразился тогда необъяснимой вежливости наглой жестянки. Вежливость жестянки была, конечно, весьма относи-тельной. Поскольку хоть она и постучалась, но ввалилась в говорильню, не дожидаясь разрешения. Потом-то Семён понял, что это была далеко не вежливость, а как раз изо-щренное хамство. Спрашивается, зачем стучать, если ты всё равно собираешься зайти, не дождавшись разрешения? Домовой помнил по своей прошлой домашней жизни, что если к хозяину приходили такие гости, которые хоть и стучали, но заходили, не ожидая приглашения, то, как правило, оказывались они людьми неприятными и по Сенькиной классификации толстокожими. А сейчас, сидя за столом, и старательно отворачивая нос от неприятно пахнувшего «ультиматума», Семён вспоминал вчерашний разговор.

- Привет, анахронизмы! – Заявила банка с порога и, не вытирая ног, промарши-ровала к столу. Явление жестянки во вражеский лагерь оказалось настолько неожидан-ным событием, что для осмысления этого события все присутствующие взяли незапла-нированную регламентом совещания паузу. Паузу использовали по-разному. Баба Яга с удивлением смотрела на дверь. Кикимора вопросительно смотрела на Ягу. Фёкла с надеждой смотрела на Кикимору. А Сенька без всякого выражения следил за жестян-кой, которая с музейно – экскурсионным видом бродила по говорильне. И только Ле-ший не ограничившись простым смотрением, добавил к нему пыхтение и шевеление. Пыхтение хоть и выходило из Лешего в нечленораздельном формате, но по форме, да и по существу было недвусмысленно грозным, переходящим в угрожающее.
Банка наконец-то услышав это пыхтение и правильно его трактовав, немного сту-шевалась.
- А я, между прочим, парламентёр, - со скромной наглостью отрекомендовалась жестянка, - на меня нельзя пыхтеть.
- А то что? – пыхнул Леший.
- А то мы пленных брать не будем!
Этот лозунг запугивания произвёл на собравшихся впечатление и вызвал частич-но ожидаемые банкой действия, частично же действия, в корне противоречащие духу баночного заявления.
Баба Яга наконец-то перестала гипнотизировать дверь, включилась в текущие события, и даже попыталась что-то сказать, но была отодвинута на второй план, раз-бушевавшимся Лешим. Глядя на Лешего, действительно становилось страшно. Причём неизвестно за кого. Возможно за жестянку, заметно сникшую в чужом монастыре. Возможно за Лешего, внутреннее горение которого явно приближалось к точке взрыва. Взрывоопасный старик сильно грозно и слегка невменяемо озирался, то ли в поисках оружия, то ли поддержки. Не найдя ни первого, ни второго Леший перешёл сразу к третьему.
- Вон! – заорал Леший.
- Стой! – заорала Баба Яга.
Двойной, одновременный, но взаимоисключающий сам себя ор, вызвал у жес-тянки острый внутренний конфликт. Часть банки осталась на месте, невзирая на то, что другая часть бросилась к дверям. Вся поза парламентёра выражала некоторую эстети-ческую незавершённость. «Надо же как раскорячилась», - подивился Семён пластиче-ским возможностям жестянки. А больше подивиться не успел, потому что события стали развиваться быстрее, чем Сенька умел удивляться.
Сначала все услышали тихий немелодичный плач на три голоса, затем распахну-лась дверь и плач сразу стал громче и немелодичнее. Сенька попробовал зажмуриться и не смог. Семёна можно было понять: трудно смотреть даже в два глаза человека, плачущего от обиды. В шесть глаз Змея Горыныча смотреть было невыносимо, не смотреть невозможно - столько в них было мольбы о помощи. Горыныч стоял на поро-ге говорильни. На крайних его головах сидели две симметричные шишки. На цен-тральной несимметрично располагались шишка и ссадина. Змей плакал и молчал, мол-чал и смотрел, смотрел и плакал.
Прошло время одного вздоха и мимо Сеньки пронёсся зелёный снаряд метя в жестянку. Сначала Семён решил, что Леший нашёл-таки оружие. И не только нашёл, но и применил его. Но Леший здесь оказался ни при чём. Это оружие обладало явно выраженной свободой воли. С криком – «Всех поквусаю!» - по говорильне прыгала Фёкла, пытаясь своими широкими лапами прихлопнуть жестянку, как комара. Хлопки были сильными, но не прицельными.
Первой опомнилась Кикимора, второй Яга. Именно в таком порядке они и носи-лись за Фёклой, но ухватить её никак не могли. Фёкла, проигрывая им в координации, беззаговорочно выигрывала в скорости.
Жестянка в панике искала выход. Выходов было целых два. Но в дверях стоял Змей Горыныч, а дорога к окну проходила мимо страшного Лешего. И тут Фёкла нако-нец ухитрилась поддеть жестянку задней лапой и выход нашёлся сам. Просвистев сле-ва от Яги, справа от Кикиморы, над головой Лешего, жестянка вылетела в окно. «Гол!» - неуместно пронеслось в голове Семёна и улетело вслед за жестянкой. И время потек-ло с обычной скоростью.
Остаток дня был заполнен суматошными, но необходимыми мелочами. Успешно лечили и успокаивали Горыныча. Менее успешно приводили в чувство Фёклу. И со-всем бесполезно переругивались Яга с Лешим.
А рассвет, как уже известно, встретили по тревоге.

- Сенька, да выкинь ты наконец этот «ультиматум», дышать невозможно.
Нервный возглас Бабы Яги вывел Семёна из печальной задумчивости. Семён встал, и брезгливо ухватил «ультиматум» двумя пальцами. Если бы Сенька пошёл выбрасывать «ультиматум» в дверь..., но что теперь об этом говорить. Судьба домово-го притаилась за окном и домовой пошёл навстречу судьбе. По дороге Сеньку догнало ценное указание Лешего.
- Ты там, Семён глянь заодно чего эти пустоголовые делают.
Семён глянул. Свистнуло. Блямкнуло. И домовой сменил вертикальное положе-ние на горизонтальное. На лбу набухала шишка.
- Началось! – заорал Леший.
- Ложись! – крикнула Яга, падая на пол.
Проще всего выполнить эту команду было Семёну, поскольку он и так лежал. Но самое простое – не самое очевидное. Сенька встал и в неком помутнении рассудка снова выглянул в окно. Что он хотел там рассмотреть осталось загадкой даже для него самого.
И вот говорят, что снаряд дважды в одну и ту же воронку не попадает. Снаряд может и не попадает, а гайка в одну и ту же шишку запросто. Свистнуло. Блямкнуло. И этот день для домового закончился.

Семён медленно приходил в себя. Всё внутри качалось. «Здорово же меня приложило» - подумал домовой. Лицо было мокрым. «Я что плачу» - посетила Сеньку вторая мысль, и он с трудом открыл глаза.
Шёл дождь. Близко перед глазами раскачивались ветки деревьев, а чуть по-выше тучи. Семён осторожно открыл глаза пошире – на его груди сидела Пелагея и осторожно заглядывала ему в лицо. Он попытался приподняться.
- Тихо ты, шевеляка, носилки опрокинешь, - пропыхтела Баба Яга.
До Сеньки начало доходить, почему всё вокруг так раскачивается. Его та-щили на носилках через лес. Ссади кряхтели Яга и Кикимора, впереди, как опре-делил Семён по сопению – Леший.
- Мы что, убегаем, - спросил домовой в пространство.
- Стратегически отступаем, - поправила его Пелагея.
- А где Горыныч?
- Вперёд на разведку полетел.
Рядом слышалось знакомое – шлёп, шлёп, шлёп… Семён скосил глаза и по-звал.
- Фёкла…
- Ква?
- Куда это мы?
- Туда, - Фёкла решительно махнула вперёд лапкой.
- А что там?
- Там наш новый дом. – без тени сомнения проквакала решительная лягуш-ка.
- А откуда ты это знаешь? – удивился Семён. Но его удивление, не шло ни в какое сравнения с тем удивлением, которое продемонстрировала Фёкла. Она даже сбилась со своего решительного шлёпанья. Она даже отстала от носилок, затем догнала и, заглядывая Сеньки в лицо сказала.
- Ну как же? У нас же есть домовой, значит дом будет.
Семён опять закрыл глаза и подумал: «Всё правильно. Может быть дом без домового, а домовых без дома не бывает. А я есть». Не открывая глаз, он спросил.
- Пелагея, а который час?
Пелагея украдкой посмотрела на маленькие часики, одетые на лапку, и отве-тила.
- Полчетвёртого.
С неба на землю падал солёный дождь.