Бархатный занавес

Все герои вымышлены,
все совпадения – случайны.



Действующие лица:

Соколовский Виктор Михайлович - главный режиссер
Соколовская Маша - жена
Соколовский Михаил Соломонович - отец
Соколовская Эмма Леонидовна - мать
Соколовский Саша - сын
Орловская Вера Михайловна - артистка
Орловский Юра – муж
Большакова Кира Владимировна - артистка
Сергей Сергеевич - зав. постановочной частью
Гусев Петр Степанович - парторг
Иванов Алексей Иванович - директор театра
Коган Абрам Семенович - зав. труппой
Лариса Сергеевна - зав. литературной частью
Ида Григорьевна - секретарь директора
Иван Васильевич - секретарь РК КПСС
Федина Галина Николаевна - артистка
Альтова Марина Ивановна - артистка
Антонова Елизавета Георгиевна - актриса
Телегин Константин - актер
Телегин Иван - актер
Кириллов Коля - актер
Гугулашвили Гурам - актер
Морозова Людмила Сергеевна – артистка
Васькин Анатолий - актер
Мухин - актер
Мухина Элла - актриса
Барсов Илларион Владимирович – артист
Щедрина Белла Ефимовна - художник по костюмам
Миронов Яков Григорьевич - руководитель оркестра
Галина Васильевна - пом. режиссера
Люся - уборщица
Сайкин - пожарная часть
Буфетчица
Машинистка
Костюмерша
Реквизитор
Коля - монтировщик
Тома - курьер

Театр. Зрительный зал. Темный, пустой. Утро. Время репетиций. Сцена. Висит красный бархатный занавес. Напротив сцены открыты двери в фойе. В светлом проеме дверей появляется режиссер - мужчина, которому уже за сорок. В шерстяном вязаном полувере, ворот рубашки расстегнут. Некоторое время стоит и смотрит на сцену. Затем по красной ковровой дорожке проходит к своему репитиционному столику. Садится. Опять смотрит на сцену. В зал входит помреж, садится за спиной режиссера, здоровается.
Режиссер:
-Галина Васильевна! Я, кажется, четко и ясно сказал, чтобы занавеса не было! Не было!..
Помреж:
-Виктор Михайлович, завпосту служебную отдала, на репертуарной доске вывесила, вчера зав.монтировочной предупредила! Что же теперь через директора действовать?
Режиссер:
-Вызвать ко мне зав.постановочной частью. Срочно!
-Я здесь, Виктор Михайлович. Здравствуйте. - выходит из-за занавеса зав.постановочной частью.
Гл.режиссер:
-Почему не исполнено мое распоряжение? Почему Вы мне срываете репетицию?
Зав.пост.:
-Виктор Михайлович, извените, ради Бога. Вчера после спектакля не успели. Сейчас дали команду. Коля, раздвинь занавес...
Главный режиссер:
-Вы что? Русский язык не знаете?! Не раздвинуть, а снять! Снять совсем! Понимаете? Совсем! И на моих спектаклях и репетициях его не вешать! Ни в нашем здании, ни в выездных спектаклях в других театрах. На моих спектаклях, чтобы занавеса не было! Это говорю я Вам, дорогой Сергей Сергеевич, - главный режиссер театра! Если этого мало - я издам приказ по театру! Вы меня поняли?
Зав.пост.:
-Да, конечно... Коля, снимите занавес. Срочно.
А перестановки?.. Как с ними быть? Или их не будет?
Главный режиссер:
-Обязательно будут, а как же без них! Все перестановки будут на публикке!
Зав.пост.:
-И во время действия и в антракте?
Главный режиссер:
-Вот именно, и во время действия и в антракте.
Зав.пост.:
-Ладно... Рабочие сцены почти все молодые, а вот мебельщики - один хромой, с протезом, один-старый, два парня; реквизиторы: одна - старая, одна - беременная, одна - пожилая, одна -девчонка... И в чем выходить на перестановки? В чем работают? (показывает на рабочих которые отвязывают занавес от колоссника) Или в черных рабочих халатах? (показывает на стоящую с боку реквизиторшу).
Гл.реж.:
-Это надо обдумать. Решим в рабочем порядке.
Рабочие отвязали занавес, расстелили его по сцене. Вся сцена покрыта красным бархатом. Аккуратно складывают. Сцена обнажается. Сзади видна кирпичная стена, на её фоне стоят софиты, прожектора и другая осветительная аппаратура. Главный режиссер задумчиво смотрит на сцену. Зав.постановочной частью предупредительно говорит:
-Осветительную аппаратуру убирать некуда, помещения нет, всю жизнь она стоит здесь.
Гл.реж.:
-Понятно...
В зал входит главный художник с эскизами. Проходит и садится рядом с главным режиссером. Передает ему эскизы оформления сцены. Они вместе их рассматривают.
Зав.пост.:
-Виктор Михайлович, мне спуститься к вам или можно идти, а то у меня там погрузки выездного спектакля, надо проследить?
Главный режиссер:
-Можете идти. Я думаю мы соберемся позже с начальниками цехов и с главным художником.
Зав.пост. выходит со сцены в боковую дверь, ворчит себе под нос:
-Новая метла по-новому метет. Пойдет теперь сплошная головная боль.
В светлом проеме входа в зрительный зал стоит директор театра. Молча смотрит на сцену, слушает о чем идет разговор. Молча поворачивается и уходит. Он идет к себе в кабинет. Секретарше сердито приказывает:
- После репетиции пригласите ко мне главного режиссера, а сейчас зав.литературной частью.
В кабинете раздраженно ходит вдоль длинного стола, покрытого зеленым сукном. Затем звонит по телефону:
-Петр, ты сегодня не репетируешь?... Ну тогда зайди ко мне!...
Да у нас все важное!... Жду...
Входит зав.лит.частью.
Завлит:
-Здравствуйте, Алексей Иванович! Вызывали?
Директор:
-Вызывал. Садись, Лариса Сергеевна. Садись, дорогая. Что скажешь? Что новый главный решил ставить из тех трех пьес, которые нам дали в Управлении? Меня он в известность пока не поставил. А поставит он нас всех, я так чувствую, в большой-большой тупик, из которого мне придется вытягивать театр, его и себя, если, конечно, не снимут.

Завлит:
-"Любовь зла" Синявского. Сплошная лирика. Никакого производства, честное слово, даже удивилась как это наше Управление сподобилось дать такую пьесу?! Как им ЦК разрешило?
Директор:
-Как? Как? Думать надо! На гастроли с чем поедем? Кому, к черту, за границей производство на сцене нужно? Туда или классику везти или любовь! А в заграницу надо попасть! Уже протухли в Москве с этим вшивым репертуаром - одно старьё! Да и писаки ор поднимут, что зажимаем передового режиссера. Там в ЦК тоже не дураки сидят, о престиже страны думают.
Завлит:
-Ну, уж такое название "Любовь зла" ...Ну не знаю...
Директор:
-Да, названище... "Любовь зла"... Сам Соколовский, пьеса Синявского, играть будет, наверняка, Орловская! А отвечать за все это будет дурак Иванов! И так ему и надо - не лезь, куда не надо! Полез в директора! И где - в театре, где одни жиды, что ни начальник цеха - то еврей. На любом театре можно писать - национальный еврейский театр. Но самое смешное, что по паспортам почти все русские... Иванычи, Михалычи... Как сумели, как смогли?.. Бог их знает. Мой зам - ты посмотри на его рожу - русский... Анекдот.
Завлит:
-Алексей Иванович, у меня нет слов...
Директор:
-Ну, конечно, ты же зав. литературной частью, университет кончала. "Слов нет" у нее, сама из того же теста! Ладно, не обижайся. Сама знаешь, люблю я вас, окаянных. Давно бы всех повыгнал, да работяги, "лошади ломовые", и не пьёте. Да и блат у вас везде. "Один за всех и все за одного". Это не то что... Эх, да, ладно... Чего там говорить. Иди, свободна, дорогая... Да принеси мне эти пьески. Ох, чует моё сердце, - кончилась моя нормальная жизнь... Кончилась...
Лариса Сергеевна выходит из кабинета. Секретарша, пожилая грузная еврейка, вопросительно смотрит на зав.лита.
Лариса Сергеевна:
-Как всегда - евреи одни во всем виноваты.
Ида Григорьевна ( секретарша ):
- Ну, всё, теперь будет кипеть как чайник - полдня. Затыркает, задёргает, наорёт, а потом будет целоваться лезть, да за ушком трепать.
Лариса Сергеевна:
-Счастливая. Вас только за ушко... ( передергивает плечами, поправляет бюст ).


Ида Григорьевна:
-У начальства пороков не бывает, у начальства бывают маленькие слабости.
Лариса Сергеевна:
- А у нашего к тому же - широкая душа! Так что маленьких слабостей... очень много.
Ида Григорьевна:
- Ладно... Зато отходчивый.
Лариса Сергеевна уходит. Идёт через фойе. Уборщица моет пол. На стенах висят большие портреты актеров. Скользит взглядом по портретам. Проходит за кулисы. Идет мимо гримуборных. Слышит в одной голоса. Стучится. Заходит. Здоровается. Молодая красивая актриса ( Вера Михайловна Орловская ) сидит за гримерным столиком, расстроена, с заплаканными глазами. Две пожилые актрисы ( Марина Ивановна Альтова и Галина Николаевна Федина ) сочувственно смотрят на неё.
Лариса Сергеевна:
- Верочка, что случилось? - Та молчит, не отвечает. - Ну что стряслось? Если не секрет, конечно. Смотрит на Альтову и Федину. Одна - качает головой, другая - грустно машет рукой.
Лариса Сергеевна обнимает Веру, гладит её по голове. Успокаивает, как маленькую:
-Ну, а теперь рассказывай. А не то у меня сердце сейчас же и разорвется от жалости...
Вера:
-Моего Юрку опять в Капустин Яр в камандировку послали.
Лариса Сергеевна:
-Ну и ...
Вера:
- Что "Ну и "? Что "ну и "?! Ларочка, милая, это же ужасно! Он, ещё после той командировки не очухался, а его опять угнали. Он же приезжает оттуда, у него весь "нижний этаж" (показывает рукой низ живота ) - сплошной отёк. Говорит - ничего страшного. Якобы ему так врачи сказали. Врёт... Бездарно врёт. Всё врёт...
Альтова:
-Надо было первого рожать, а то теперь и не забеременеешь.
Вера:
-Марина Ивановна, дорогая! О чём Вы говорите? Премьера была на носу... Первая главная роль. Гастроли. А у меня токсикоз. Как оставлять?! Как?.. Как?..
Федина:
-Да очень просто. Плюнуть на всё и оставлять. Главная роль у нас, у женщин - быть матерью! А потом - всё остальное. А мы, артистки, - дуры, у нас всё наоборот. Поэтому к старости - ни семьи, ни детей. Мужья, как правило, к молоденьким убегают, да детишек с ними рожают.


Альтова:
-А я нарожала... Двоих... А что толку?.. Что я им дала? Как и когда я их воспитывала? То к одной бабке тыркну, то к другой, то к тетке, то в лагерь сбагрю. Ужасно, ужасно... Месяцами не видела. Бывало, привезу: спят ли, едят ли, балуются ли, а я наглядется не могу. А они рады, у мамы можно на ушах стоять - они и стояли. Верите ли, когда они спали я их нюхала, как собака какая, как они пахнут.
С ума сходила от их запаха. Оставляла их грязные маечки и когда их сбагривала, деток своих ненаглядных, приду после спектакля...
Федина:
-Неужели нюхала?
Альтова:
-Представляешь - да! Нюхала и смотрела на фотокарточки, да ещё и ревела к тому же. Так что, и не знаешь что лучше...
Лариса Сергеевна:
-Что об этом говорить, только душу бередить. У каждого своё. Вера, милая, положись на судьбу. Чему быть, того не миновать. Нечего заранее слёзы лить. А вот Юриным здоровьем тебе надо вплотную заняться - это очень серьёзно. Мытьём ли, катаньем ли, уговорами, а дела так не оставляй. Потерять такого человека, как твой Юра, да ещё в таком молодом возрасте - это страшно. Только сама нюни не распускай. Крепись. Ты же артистка. А играть приходится не только на сцене, но и в жизни, и ещё не известно где больше.
Федина:
-Как наш новый главный режиссер? Приступил к работе?
Лариса Сергеевна:
-Да! В зрительном зале с постановочной частью работает. Труппу послезавтра будет собирать. Ида Григорьевна там обьявление печатает. Наш Иванов уже бушует.
Альтова:
-А этот чего разошелся?
Лариса Сергеевна:
-Да как же. Главный режиссер работу начал минуя директорский кабинет, а директора этого не любят, а наш особенно. Как же - любимчик министра культуры! Ох, теперь только крутись между молотом и наковальней. Аж тошнит на нервной почве. Побегу в буфет, хлебну чего-нибудь горяченького.
Лариса Сергеевна проходит к буфету мимо места входа на сцену. Этакий "пятачок" со скамейками, с урной, над которой висит табличка "Место для курения". На стене висит "доска обьявлений" на которой кнопками прикреплены приказы по театру, обьявления и т.д. На стене висит большое зеркало, сюда же выходит дверь, на которой написано "пожарная часть". На скамейках сидят и курят, стоят и курят работники постановочной части: монтировщики, рабочие сцены, реквизиторы, осветители. Дым стоит коромыслом.
Из кабинета пожарника с ведром и шваброй выходит уборщица - Люся, хотя ей уже и за сорок. Рабочие смеются. Молодой парень Люсе:
-Ну, Люсь, кончилась твоя лафа. Будешь теперь вместе с нами торчать до конца спектакля.
Люся:
-Чего буровишь-то? За такие-то деньги, где это видано? Нет такого приказа.
Молодой парень:
-Да вон на доске висит.
Люся подходит, читает, ворчит: "Балабон нахальный".
Пожилой рабочий:
-Да ты, Люсь, только на пятерку меньше получаешь артиста из вспомогательного состава. А он - артист, институт кончал, талант.
Люся:
-Сказал... Вспомсостав - талант? За одно слово в месяц "Кушать подано" на пятерку больше, а я каждый день метлой машу.
Пожилой рабочий:
-Ой перетрудилась. Прибежишь, за час всё сделаешь (где махнешь, где теранешь), да и убежишь восвояси. Лафа... Ну ничего... Теперь сцену будешь языком вылизывать. Занавеса не будет. Если во время спектакля намусорят, будешь, Люсь, в антракте на публике выходить с метелкой - убираться. Ох и прославишься, Люсь. Будут на "Тебя" ходить. Будешь ты у нас народная уборщица Советского Союза.
Все смеются. Люся вся красная от злости ворчит:
-Балабоны несчастные накурили, намусорили, разогнать вас всех отсюда, лоботрясы.
Быстро подметает, протирает пол, всех задевая шваброй по ногам. Люся в сторону двери пожарника:
-Ух, Сайкин, развел у себя под носом! Устроят они тебе пожар когда-нибудь! Спалят театр! Спалят!
Громыхая ведром и ворча, уборщица уходит. Проходит по коридору мимо служебного буфета.
В буфете за столом сидит Лариса Сергеевна (зав.лит.) и пьет кофе. Рядом с ней актер Васькин. Перед ним рюмка коньяка, яичница-глазунья, кофе.
Васькин:
-Когда встаю утром, ничего в рот не лезет, а в театр придешь и нападает жор. Могу есть через каждый час.
Лариса Сергеевна:
-Ой, Васькин! Если б только есть?
Васькин:
-Ларис, пятьдесят грамм. Это ж капля в море. Сосудорасширяющее. Профилактика в общем.



Лариса Сергеевна:
-У тебя за день из этих капель как раз море и получается. А сосуды у тебя уже все лужёные и горло тоже. И сам ты весь профилактически заспиртовался.
Васькин пьёт и ест под эти слова. Блаженно улыбаясь отвечает Ларисе Сергеевне:
-Представляшь, Ларис, после смерти вы меня можете в кунсткамеру сдать. Там всё уродцы, да аномалии всякии, и вдруг такой благородный красавец, артист. Ломёжка будет. Женщины ночь будут выстаивать за билетами. Может и зарубеж вывезут в качестве культурного обмена.
За соседним столикам сидит супружеская пара актеров Мухиных. Пьют чай с пирожными.
Элла Мухина:
-Размечтался. Да на тебя на живого никто не ходит и не смотрит. Совсем спился.
Васькин:
-Я то выпью и протрезвею, а ты с утра пирожные жрешь. Скоро в дверь не пролезешь. Зрителям надо деньги платить, чтобы на тебя посмотрели.
Мухин:
-Васькин, не хами. Не порть с утра настроение.
Васькин:
-Васькина не тронь и Васькин не тронет. Ты, Ларис, лучше скажи, что там слышно в верхах? Как новый, что ставить будет, пустят ли на гастроли?
Лариса Сергеевна:
-Вот на сборе труппы он нам всё и расскажет. А слухи, они и есть слухи.
В буфет заходит Вера Орловская. Покупает стакан сока, сухое печенье, яблоко. Подсаживается к Ларисе Сергеевне с Васькиным.
Васькин:
-Верунчик. Ты сегодня в ипохондрии какой-то.
Вера:
-Васькин, не приставай.
Лариса Сергеевна встает:
-Побегу на рабочее место. Пока, ребята.
В дверях сталкивается с главным режиссером. Главный режиссер вошел в буфет, поздоровался со всеми, всем пожелал приятного аппетита. Взял бутылку минеральной, бутерброд. Васькин Вере на ухо:
-Какие люди. А с утра уже минералку пьют.
Вера:
-Люди минералку, а ты коньяк. Сравнил.
Васькин многозначительно:
-Сушняк.
Вера быстро допила сок с печеньем. Встала и локтем столкнула яблоко со стола. Оно упало, покатилось, и прикатилось к ногам главного режиссера. Он его поднял и подал Вере. Они посмотрели друг на друга. Вера поблагодарила, взяла яблоко и вышла из буфета.
Элла Мухина мужу:
-Видел. Вот разыграла партию. Прямо Адам и Ева. Считай, что она уже прима.
Мухин:
-Элла, не фантазируй. А Верочка, она и так прима.
Мухина хмыкнула, недовольно поджала губы.
В буфет вошла курьерша Тома, странная молодая женщина, в парике, с папкой под мышкой. Обращаясь к главному режиссеру:
-Виктор Михайлович, ради Бога, извините. Вам звонили из Управления Культуры. Просили позвонить. Вот.
Протянула ему бумажку. Главный режиссер поблагодарил её. Подписался и вышел из буфета.
Тома:
-А наш новый ничего, скромный такой, вежливый. И из себя приятный.
Элла Мухина:
-Не скажи, Томик, первое впечатление обманчиво.
Васькин подходит к стойке:
-Лапуня. Налей-ка мне еще пятьдесят грамм, ради такого случая.
Мухин:
-Васькин, не увлекайся. Это плохо кончается.
Васькин:
-Эх, Мухин, все на свете когда-нибудь кончается.
Тома:
-А мне что-нибудь поесть, а то сейчас в город бежать, когда вернусь и не знаю.
Буфетчица, наливая коньяк, говорит:
-А мне новый главный режиссер понравился. Хороший человек. Вот увидете. У меня глаз - алмаз.
Кабинет директора. Парторг, Петр Степанович Гусев, сидит перед директором.
Директор:
-Скажи мне, Петр, что за человек наш новый главный? Ты же с ним начинал? В общих чертах мне в министерстве культуры его обрисовали. А ты мне поконкретнее, поконкретнее, что мне от него ожидать? Сработаемся ли?
Парторг:
-Ох, Алексей Иванович, не знаю, не знаю... что и сказать, не знаю... Здесь в двух словах не скажешь. Реформатор этакий. Революционер в общем. Хлебнем мы с ним. Где он - везде буря!
Директор:
-Так, так... Сокол наш! Буревестник! А мы, выходит, с тобой гагары или пингвины, если по дедушке Горькому. Театр-то хоть устоит?
Парторг:
-Театр-то устоит, да усидим ли мы в своих креслах?! Вопрос. Надо сразу определиться: или мы его поддерживаем, или мы его сдерживаем. Вот на сборе труппы посмотрим, что он театру предложит, какую программу существования. Тогда смотаюсь в Райком. Посоветуюсь там , что и как нам с ним делать. Вот ведь до чего дожили, главный режиссер театра и беспартийный.
Директор:
-Да. И не нажмешь ведь по партийной линии и не взыщешь. Сам себе хозяин. Нет, брат, шалишь. Унас есть еще и Управление Культуры, и Министерство Культуры, да и Советская власть пока еще в стране. Так что управу найдем. Ты только, Петр, не смалодушничай. Союз, так союз. Отбрёхиваться за театр нам вместе придется. За революции нас по головке не погладят, за революции-то по головкам бьют, и очень больно при том. Так что, Петр, будь во всеоружии.
В кабинет входит главный режиссер. Здоровается. Извиняется, что не сразу к директору, а задержался в зрительном зале:
- Хотелось бы, что бы люди дело делали, а не простаиваили.
Директор:
-Да у меня тоже дела, а я здесь как прикованный Вас жду. Но это всё мелочи, главное - Вы, дорогой Виктор Михайлович, приступили к работе. Театр теперь не сирота. У меня с души камень свалился. Вот знакомтесь - это наш парторг, Гусев Петр Степанович. Да, впрочем, вы должны его знать.
Соколовский подходит к Гусеву, здоровается, пожимает ему руку.
Главный режиссер:
-Алексей Иванович, я здесь набросал этакую программу минимум и программу максимум нашей работы. Прочтите, пожалуйста. Я в Управлении и в Министерстве говорил об этом. Они обещали помочь и поддержать. Нам надо собраться с главбухом, с инженером по строительству, прикинуть. Так, чтобы уже с конкретными цифрами выходить на начальство.
Директор переглядывается с парторгом:
-Хорошо я посмотрю.
Главный режиссер:
-Мне, Алексей Иванович, надо отъехать в Управление Культуры, меня вызывают.
Директор:
-Да, да, конечно.
Главный режиссер уходит. Парторг смотрит на бумаги главного режиссера, качает головой:
-Чувствую я, жаренным пахнет. Будем мы с тобой, Алексей Иванович, вертеться на горячей сковородке.
Директор:
-Эх, Петр, да всю жизнь на этих сковородках вертишься! Отвертеться бы суметь.
Квартира Виктора Михайловича Соколовского. Кухня. Плита. На сковороде жарятся котлеты. Виктор Михайлович сидит за столом. Задумчиво глядит на огонь. Жена сидит напротив и задумчиво смотрит на Виктора Михайловича.
Соколовский:
-Маш, котлеты сгорят.
Жена встает, подходит к плите, переворачивает котлеты, закрывает сковороду крышкой.
Маша:
-Витюша, милый, а может быть не надо было соглашаться на Главного? Ведь теперь насядут со всех сторон и Управление, и Министерство, и Райком, и пресса. Критики тебя и так не жалуют, а теперь совсем сожрут.
-Это я сейчас кого-нибудь сожру. Голодный как волк - говорит подросток, входящий на кухню,- сын Саша.
-Как вкусно пахнет. Чем нынче кормят?- Это говорит, входящий на кухню старик - отец Виктора Михайловича, Михаил Соломонович Соколовский, пенсионер.
Маша:
-Садитесь, садитесь. Сейчас все будет готово.
Быстро накрывает на стол. Раскладывает по тарелкам жареную картошку с котлетами, квашеную капусту.
Михаил Соломонович:
-Ох, капуста хороша. А котлеточки, а картошечка.
Саша:
-Дед, хватит, у меня и так уже слюньки текут.
Маша:
-Вы сегодня не ели,что ли? Все такие голодные.
Накладывает еще одну тарелку: гречневую кашу, котлету, квашеную капусту:
-Пойду, маму покормлю.
Саша:
-Это мы, мам, на нервной почве.
Михаил Соломонович:
-Мы, Машенька, за Витюшу переживали.
Виктор Михайлович:
-Делать вам нечего. Что меня там съедят что ли? Поели бы, а потом переживали.
Саша:
-На сытый желудок, папуля, совсем не те переживания.
Виктор Михайлович:
-Ешь, не болтай.
Маша в маленькой комнате присела на стул у кровати, в которой сидит маленькая, худенькая старая женщина. Она слепа. У нее диабед. Она сама держит тарелку и ест. Маша подает ей хлеб. Это жена Михаила Соломоновича, Эмма Леонидовна.

Маша:
-Тебе компотику налить?
-Налей, Машенька, с булочкой... с отрубями, очень вкусная булочка. Ты еще таких булочек купи, - немного нервничая, отвечает Эмма Леонидовна.
Маша приносит компот в чашке.
Маша:
-Мамочка, вы только успокойтесь, ради Бога. Всё хорошо. Витюша в порядке. Приняли его хорошо. Всё будет хорошо. Не надо нервничать. Вам нельзя.
Эмма Леонидовна:
-Да, я тоже так думаю. Чего нервничать? Человек на повышение пошел, растёт. О чём мечтал - сбывается. Радоваться надо.
Маша:
-Я так рада за него. У него столько задумано... Дали бы всё это поставить.
Эмма Леонидовна:
-Дипломат из него плохой. Будет лезть напролом. Там, наверху, этого не любят. Да вроде сейчас время другое, попроще с этим... Да, Машенька? Как ты думаешь?
Голос у Эммы Леонидовны звонкий, она в прошлом преподаватель музыкальной школы. Кончила консерваторию.
Маша:
-Будем надеяться на лучшее.
Эмма Леонидовна:
-Ты сама-то поела, а то всех кормишь...?
Маша:
-Сейчас поем.
Уходит на кухню. В комнату входит Виктор Михайлович, за ним - Михаил Соломонович садится на постель в ногах матери.
Виктор Михайлович:
-Ты, мамулечка, молодец. Сегодня очень хорошо поела. Ещё пару дней и поднимешься.
Михаил Соломонович:
-А то мне одному скучно гулять. Да и подружки твои спрашивают: "Когда Эммочка выйдет? Когда Эммочка выйдет?"
Эмма Леонидовна гладит сына по голове, улыбается, целует его. Входит Маша со шприцем:
-Сейчас уколимся. Выпьем порошочки.
Саша заглядывает в дверь:
-Бабуль, я тебе классную кассету достал. Французы! Шарль Азнавур, Миррей Матье, Джо Дассен. Сейчас поставить или завтра?
Эмма Леонидовна:
-Спасибо, милый, давай завтра.



Маша сыну:
-Завтра у меня прием до восьми вечера. Так что не шибуняйся допоздна. Приходи пораньше. Чтобы бабуля не волновалась. Ты понял меня, Саша?
Саша:
-...А я всегда рано прихожу, мам. Ну, честное слово...
Эмма Леонидовна улыбается.
Маша:
-Ну конечно, конечно.
Саша скрывается за дверью.
Эмма Леонидовна:
-Машенька, пока мужчин нет, скажи, можно я по-большому буду в туалет ходить? Меня Миша отведет. А то так неудобно. Да и не получается толком.
Маша:
-Только очень и очень осторожно. Потихоньку. Давление еще высокое, да и сердце твое, мамочка, мне совсем не нравится.
Эмма Леонидовна:
-Мне тоже не нравится, но этот Витюшин перевод... Это только у нас могут вот так с корнем выдирать и пихать туда, где эти корни и не приживутся может быть...
Маша:
-Мамуля. Успокойся... И даже об этом не думай. Я тебе приказываю, как врач! Вите надо сейчас помочь. Что бы дома было спокойно, чтобы он хотя бы здесь не нервничал. А то ты свалилась, он свалится, глядя на вас, Михаил Соломонович свалится. И что прикажете мне делать? Кому от этого станет легче? Нет, дорогая моя Эммочка, не раскисать!
Маша уходит из комнаты. Эмма Леонидовна лежит в кровати, смотрит незрячими глазами в потолок. На стене фотографии, где она молода и здорова, муж, сын, Маша и другие. Она тяжело вздыхает:
-Боже мой! Всю жизнь то одно, то другое... Где взять силы?...
Фойе театра. Висят фотографии актистов. Виктор Михайлович внимательно разглядывает портреты. Постепенно фойе наполняется артистами. С главным режиссером все здороваются. Все проходят в зрительный зал. На сцене стол. За столом главный режиссер, директор театра, парторг, представитель Министерства и Управления Культуры, ЦК, Райкома. Директор театра представляет собравшимся главного режиссера театра, Виктора Михайловича Соколовского.
Виктор Михайлович смотрит в зал, невольно задерживает взгляд на Вере Орловской. После выступлений представителей Упраления и Министерства Виктор Михайлович говорит о пьесах, которые он хотел бы поставить, о переменах в театре:
-Я считаю непозволительной роскошью иметь в театре такой оркестр, который почти равен (по численности) труппе. И это притом, что почти все спектакли идут под звуковое оформление, под магнитофон. Есть два звукооператора. Этого вполне достаточно. Если в каком-то спектакле надо будет соло какого-либо инструмента, то всегда можно записать на пленку. В крайнем случае, - заключить договор с определённым исполнителем. А на освободившиеся штатные единицы можно дополнить труппу молодыми актерами, можно пригласить и известных актеров. Театр от этого только выиграет. Оркестровую яму заделать. У нас расширится, увеличится сцена, что положительно скажется на качестве спектаклей. Я уже говорил об этом и в Упрвлении Культуры и в Министерстве. Начальство не против и даже обещало нам выделить на это деньги.
Директор переглядывается с парторгом. В зале у кого радостные лица, а у кого и возмущение, у некоторых растерянные. Все реагируют по-разному. Руководитель оркестра говорит вполголоса пианистке:
-Вот тебе, бабушка, и Юрьев день. Дожили.
Квартира Орловской.
-Юра! Мы живем с тобой в какой-то экстремальной ситуации. Со дня нашей свадьбы - ни дня покоя. У меня уже от твоей работы развился хронический невроз. Ты в Москве бываешь наездами. У нас не дом, а какая-то гостиница, честное слово. Ты дома только гостишь, а живешь где-то там, в своих командировках. - с горечью говорит Вера своему мужу Юрию.
Он, улыбаясь, отвечает ей:
-Вот именно, Верусёнок, гостиница. Ты права. И ты тоже здесь гостишь: то у тебя выездной спектакль, то малые гастроли, то большие гастроли, а это, дорогая, почти всё лето. Да и работаешь ты с утра до ночи: утром репетиции, вечером спектакли. Суббота, воскресенье, праздники, школьные каникулы - ты дома только ночуешь. Милый ты мой Верусёнок, я даже не знаю, когда ты спишь? Невроз у тебя от хронической усталости, дорогой, ты мой человечек.
Вера:
-Юр, ты не вали с больной головы на здоровую. Ты это брось. Я тебе про одно, а ты мне про другое...
Юра:
-А я и про то и про другое. Если мы с тобой выбрали такие профессии, чего уж об этом говорить.
Вера:
-Юрик, милый, ты прекрасно знаешь, что я говорю о твоем здоровье...
Юра:
-Я здоров, как бык, - показывает свои бицепсы. - Если бы я был болен, меня давно бы турнули с моей работы. Там больных не держат. А всё остальное - это только усталость. Вот пойдём с тобой в отпуск, возьму путевочки в хороший санаторий, куда-нибудь в Прибалтику. Всё у нас с тобой будет хорошо.
Театр. Секретариат. Машинистка стучит на машинке. Ида Григорьевна отвечает по телефону. У большого старинного зеркала стоит курьерша Тома. Поправляет на голове парик. Задумчиво говорит:
-Да. Хорошо-то, хорошо - да ничего хорошего.
Ида Григорьевна:
-Ты о чем, Томик?
Тома вздыхая:
-Да всё о том же, о жизни. Вот была здоровая - всем была нужна: и мужу, и любовнику, и подругам, и друзьям, и родне, и знакомым, и черте знает кому.
Ида Григорьевна:
-Томочка, милая, конечно. Время самый лучший лекарь. Хорошо, что тебе дали третью рабочую группу. Да Алексею Ивановичу спасибо, разрешил взять тебя к нам в секретариат.
Тома:
-Да от Иванова я такого участия не ожидала. Это он меня надоумил просить у врачей рабочую группу. Я то в этом ничего не смыслила. А он мне: "Слушай, Томик, ты на пенсию не проживешь. Там гроши. Проси - рабочую, что-нибудь придумаем." И ведь, придумал.
Ида Григорьевна:
-Вот видишь. А ты разнюнилась: "ничего хорошего". Ничего хорошего - это с какой стороны посмотреть.
Машинистка Марина:
-Скажи спасибо, что жива осталась. Такая операция. Считай, что второй раз на свет родилась.
Тома:
-Марина, ты права. У меня такое ощущение, иногда, что это всё впервые. Как в детстве. И радовать меня стало то, на что я раньше и внимания не обращала. Странно. А что казалось важным, теперь стало бессмысленным. Всё как-то перевернулось. Вот с памятью плохо... Провалы какие-то. Да ещё тоска нападает. Как-будто что-то живое... серое... облепляет меня... липкое... тягучее...
Ида Григорьевна подходит к Томе, обнимает её, гладит поголове:
- Голубушка ты наша, умница, красавица. Тебя мы все любим. Все будет хорошо. А теперь, сходи-ка ты к Лариса Сергеевна. Разведай, что там с читкой пьесы? Распредилил ли он роли? Абраму Семеновичу (завтруппой) отнесешь вот этот приказ и эти списки. Да там тоже разнюхай, что к чему. А то сидим здесь и ничего не знаем. Меня бухгалтерия спрашивает, а что я им скажу? Ничего!
Тома берет бумаги и уходит. Идет через фойе. Останавливается. Смотрит на портреты артистов. Через фойе проходит Васькин. Подходит к Томе. Обнимает её за плечи. Здоровается.
Васькин:
-Привет, Томочка. Чего такая грустная? Ипохондрия напала?


Тома:
-Ведь на этом месте я висела, - показывает на портрет молоденькой артистки.
Васькин:
-Висеть-то висела, а играть-то? Тю-тю... не давали. Я вон тоже "висю-вишу". А что толку? Одни массовки. Уже сто лет никого своих не приглашал. Стыдно!
Тома:
-Да. Вон наши корифеи уже со стенки в "стенку" сыграли, так и не дождались ролей хороших, нормальных спектаклей. Одни председатели колхозов, директора заводов, мастера, доярки, да кухарки у власти - с тем и померли.
Васькин:
-Так что, Томик. Радуйся, что ты не в "стенке", не печалься, что не на стенке, а живешь себе - "хлеб жуёшь", видишь белый свет! Да и при театре к тому же.
Тома:
-Толя, милый, всё пережить можно... Одиночество заело. Так тяжело, так тяжело... Когда всё было "ничего" - не ценила. Думала всё вечно. Ан, нет.
Васькин:
-Томик, не нагоняй тоску, а то опять в запой уйду.
Васькин шарит у себя по карманам:
-Денег нет, а выпить хочется. Дай взаймы, не будь жадиной.
Тома:
-Васькин, не проси, не дам. Всё равно не отдашь.
Васькин:
-Да когда Васькин не отдавал? Ты чего? Васькин - пьяница, но не обманщик.
Тома:
-Ну да, а рубль на той неделе стрельнул. Где он?
Васькин:
-В получку отдам, честное слово.
Тома:
-Слово в карман не положишь.
Васькин:
-Да ты с пенсией больше меня получаешь, а жадничаешь. Бог делился и нам велел.
Тома:
-О, и Бога вспомнил. Делиться на что-то нужное, а ты на пропой.
-Фи, Томик. Как грубо. Пропой. Элексир забвения. Лекарство. Понимаешь - лекарство!
Тома:
-Иди на фиг, Васькин. Иди... Иди...
Васькин:
-Ну, спасибо, утешила.
Расходятся каждый в свою сторону. Тома подходит к кабинету зав.труппой. На двери табличка "Зав.труппой - Коган Абрам Семенович". Стучится. Входит.
Тома:
-Здравствуйте, Абрам Семенович.
Коган:
-- Привет. Что принесла?
Тома:
-Приказы, списки. Вот Ваша почта. Вот Ваша пресса.
Коган:
-Вот, спасибо.- разбирает бумаги. - Слушай, Томар, приходи сегодня вечером в массовку. Мне гостей надо набрать - минимум человек двадцать. Трояк получишь. Всё деньги.
Тома:
-Ладно, приду.
Коган:
-Я тебя тогда записываю.
Тома:
-Абрам Семенович, Ида Григорьевна спрашивает о читке, что там с ролями? Её бухгалтерия теребит.
Коган:
-Наша бухгалтерия и меня уже заманала. Ну, люди! Любопытные до ужаса. Завтра вывешу всё, что дали. А сейчас, ступай к себе, мне не до разговоров.
Тома выходит из кабинета, проходит к кабинету зав.литературной частью. Дергает за ручку двери. Закрыто. Проходит мимо костюмерной. Здоровается с костюмершами. Одна из них, показывая на молодого человека с пиджаком в руках, говорит Томе:
-Томик, будь другом, отведи нашего нового артиста в пошивочный цех, а то он заплутается в наших лабиринтах.
Тома:
- Хорошо. А как Вас звать?
Очень смущаясь, молодой артист отвечает Томе:
-Илларион. Илларион Владимирович Барсов!
Тома:
-Ну, Илларион Владимирович, пойдемте, отведу Вас к Белле Ефимовне, которая Щедрина, правда, не Салтыкова.
Барсов:
-- Что очень строгая?
Тома:
-Не бойтесь, она Вас не съест. Но некоторая опасность существует.
Тома проводит Барсова через закулисную часть, всякими закоулками, где стоят декорации, потом по железной лестнице вверх в пошивочную. Открывает дверь. Стоят длинные столы. Манекены. На столах ткани, недошитые костюмы. Лицом к окну за швейной машинкой сидит молодая женщина с копной рыжых, кудрявых, очень густых волос. Она поворачивается к вошедшим. Солнце освещает её.
Тома:
- Белла Ефимовна, костюмеры просили проводить к вам нашего нового артиста. Барсов Илларион Владимирович!
Барсов потерял дар речи.
Белла Ефимовна:
- Здравствуйте, проходите. Что у Вас?
Барсов:
- Да вот... Надо ушить...
Тома:
- Ну ладно. Я побежала.
Белла Ефимовна берет пиджак из рук Барсова:
- Ну что же, давайте мерить.
Идет примерка. Щедрина ходит вокруг актера, смотрит. Барсов стоит не шелохнувшись. Он влюбился раз и навсегда.
Барсов:
-Э, Белла Е-э...
Белла Ефимовна:
-Можно просто Белла.
Барсов:
-- А я Ларик.
Белла Ефимовна:
- Ларик? - Белла засмеялась. - Не звучит. Давайте так... Ларс... Барс... А?
Барсов засмущался ещё больше. Всё задевает, всё роняет.
Белла смеется:
-- Зайдите через час, Ларик.
Барсов:
-Можно я здесь подожду?
Белла Ефимовна:
-Нет, нет. Я не люблю работать, когда кто-то над душой.
Барсов уходит. За дверью останавливается, щупает себе лоб, как при температуре. Шепчет про себя:
-"Ларс, Барс. Паршивый беспородный Барсик. Еле мяукал. Дар речи потерял. Дурак. Ну и женщина! Богиня! Погиб навеки!"
Мимо проходит уборщица Люся с ведром и шваброй. Услышав слова Барсова, говорит:
-Здесь не один ты погиб. Мужики здесь, как коты мартовские, кругами ходят. Да что толку? Полный облом. Белла Ефимовна, Беллочка наша не из таких.
Люся проходит к сцене, поднимается на неё, ставит ведро, начинает подметать. Горит дежурный свет. Замечает у оркестровой ямы со стороны зрительного зала руководителя оркестра Миронова Якова Григорьевича. Тот стоит пригорюнившись. Люся с сочувствием:
-Яков Григорьевич, Вы, что такой расстроенный? На вас лица нет.

Миронов растерянно смотрит на Люсю:
- Крах, Люся! Это крах!
Поворачивается и быстро уходит из зала. Проходит к кабинету с табличкой "Партком". Входит в кабинет. За столом сидит парторг Петр Степанович Гусев, заслуженный артист РСФСР. Миронов здоровается.
Парторг:
-Здравствуй, Яков Григорьевич. Я так и думал, что ты придешь.
Миронов:
-Петр Степанович, дорогой. Я тридцать лет в театре! Тридцать! Никогда не думал, что услышу такое. Живой звук заменить на запись? Лишить театр музыки! Лишить души!
Парторг:
-Яков Григорьевич, не расстраивайся раньше времени. Вместе с директором с главным поговорим. С начальством, с райкомом этот вопрос проработаем. Тебя в любом случае в обиду не дадим, при любом раскладе ты в театре останешься. Не волнуйся.
Миронов:
-А мои как же? Их-то куда? Что мне им говорить, как успокаивать? Вот беда, так беда! Я этого, наверное, не переживу, Петр Степанович.
Парторг:
-Не говори глупости. Даже, если Управление с Министерством пойдут на это, то твоих музыкантов без работы не оставят, всех куда-нибудь приткнут.
Миронов:
- Вот именно, приткнут... Всё на ветер! Это крах, самый настоящий крах!
В кабинет входит Лариса Сергеевна, зав.литературной частью.
Лариса Сергеевна:
-Извините, Петр Степанович, Вы заняты?
Парторг:
- Заходи, заходи, Лариса Сергеевна. Ты мне очень нужна. Извените, Яков Григорьевич, но пока наш разговор окончен. Носа не вешайте, ведь Вы - фронтовик. До свидания, дорогой.
Миронов уходит.
Парторг:
-Садись и рассказывай поживей, а то я здесь сижу и ничего не знаю. Представляешь, меня даже не пригласили. Из Райкома звонят, даже из ЦК позвонили. Чувствую, что всё это плохо кончится.
Лариса Сергеевна:
-Что я могу сказать, дорогой Петр Степанович. Спокойная жизнь наша кончилась. Теперь у нас начнется одна борьба. Бороться будут все против всех. Мне придется бороться с Главлитом, с Управлением, с Министерством. Вам - с ЦК, с Райкомом партии. Артистам - с главным режиссером, друг с другом и так далее и тому подобное... Да и пресса нас в покое не оставит. Пьесы он наметил, я Вам скажу. - За них сражаться и сражаться! И так я чувствую, что мы падём на поле брани.
Парторг:
-Или?
Лариса Сергеевна:
-Или надо уходить.
Парторг:
-С ума сошла. Нас целый коллектив, а он один.
Лариса Сергеевна:
-Ха-ха! Коллектив? Один? Уже все размеживались. Кто за, кто против. На что уж Мухины. А и те роли получили, и сидят довольные, помалкивают. Вот в печать несу. Роли распределил. Кому достались, все довольны. - Дает списки парторгу. Он читает.
Парторг:
-Лар, а насчёт новых артистов что-нибудь говорил? Кого хочет привести?
Лариса Сергеевна:
-Ну, кого? Своих любимчиков из того театра: Антонову, конечно, - он её всюду за собой таскает. Львова, Телегина. Да всех Вы их знаете.
Парторг:
-Да... Дела...
Лариса Сергеевна:
-У него и здесь уже любимчики нашлись.
Парторг:
-Да ну... И кто же?
Лариса Сергеевна:
- Вера Орловская. Я так думаю, он на неё глаз положил. Уж очень заметно, право. Коля Кириллов. Как будто всю жизнь вместе. Такое взаимопонимание. Гугулашвили - тоже туда же. Так что он здесь уже не одинок. Ладно, побегу к Иде Григорьевне, надо побыстрее в печать сдать.
Парторг протягивает ей списки. Она с ними быстро уходит. Петр Степанович снимает трубку телефона, набирает номер:
-Алло! Райком? Иван Васильевич, дорогой! Здравствуйте!...
Квартира Соколовского. Звонит телефон. Михаил Соломонович берет трубку. Говорит по телефону:
- Здравствуйте... Нет, нет, ничего... Ну что Вы, какое беспокойство... право...Нет. Он ещё не приходил... Ну, о чём Вы говорите?.. Ой, Елизавета Георгиевна. Голубушка. Да, кто же, если не Вы, Костя, да Ваня. Только вы его всегда и поддерживаете. Куда он без вас?... Передам... Передам... Обязательно... До свидания, голубушка.
Кладет трубку. Идет в комнату, где лежит Эмма Леонидовна. У неё играет магнитофон. Звучит песня в исполнении Мерей Матье. Эмма Леонидовна спрашивает:
-Кто там звонил, Миша?
Михаил Соломонович:
-Антонова звонила, Елизавета Георгиевна. Они тоже очень переживают: и Ваня, и Костя. Столько лет вместе. Как-то теперь всё сложится? За Витюшу душа болит.
Эмма Леонидовна:
-У меня за них за всех душа болит. А Маша? Маше каково?
Михаил Соломонович:
-А что Маша? Не понимаю?
Эмма Леонидовна:
-Что? Что? На новом месте опять начнется какой-нибудь роман. У него вечно так. Как новый театр, так новая пассия. Хоть бы замужняя оказалась и притом с детьми. Всё спокойнее.
Михаил Соломонович:
-Ну, это издержки профессии. А потом, он же влюбляется в образ. Это же чисто платонически.
Эмма Леонидовна:
-Ой, Мишенька, милый. Образ-то, он в телесной оболочке. А артистки очень хорошо умеют пользоваться этим. Особенно, если речь идет о главной роли.
Михаил Соломонович:
-Эммочка, ну что тебе приходит в голову? Наш сын порядочный человек.
Эмма Леонидовна:
-Безусловно! Человек он порядочный. Иначе и быть не может. Он же наш сын! Но как мужчина... Мужчин порядочных не бывает!
Михаил Соломонович:
-Эммочка, ну что ты говоришь?
Эмма Леонидовна:
-Говорю, что говорю. Перед красивой женщиной, да если она раскинет свои чары, да если она актриса, да еще к тому же и талантливая. Прости меня, Миша, но я знаю, ни один мужчина не устоит.
Михаил Соломонович:
-Эммочка, я прожил с тобою всю жизнь и не знал ...
Эмма Леонидовна:
-Чего ты не знал?
Михаил Соломонович:
-Значит ты и обо мне так думала?
Эмма Леонидовна:
-Знаешь, Миш, я и сейчас о тебе так думаю.
Михаил Соломонович:
-???
Эмма Леонидовна:
-Не бревно же ты у меня, в конце концов. Если тебя никогда не волновали красивые женщины и сейчас не волнуют, то тогда... мне просто больно за бесцельно прожитые с тобой годы.

Михаил Соломонович:
-Эммочка, чудо ты мое! - Целует жене руку.
Эмма Леонидовна:
-Какой чудный голос. Правда? И песня... Вся на нерве. Прекрасно!..
Михаил Соломонович:
-Как наш внук скажет "Улёт!" А голос как у тебя в молодости.
Эмма Леонидовна:
-Ну ты наговоришь.
Михаил Соломонович:
-У тебя и прозвище в училище было "соловей".
Эмма Леонидовна:
-Ладно, ладно. Соловья баснями не кормят. Отведи-ка меня на кухню, да покорми. На нервной почве есть захотела.
Михаил Соломонович:
-Ну, если на нервной почве, то пойдем.
Михаил Соломонович берет Эмму Леонидовну за руку, помогает встать с постели. Они проходят на кухню.
Открывается входная дверь. В прихожую входят Виктор Михайлович с Машей.
-Привет родители. Как, Вы здесь? - Виктор Михайлович заглядывает в кухню. - Что новенького?
Михаил Соломонович:
-Мамуля наша...
Эмма Леонидовна перебивает Михаила Соломоновича:
-Машенька, мне совсем-совсем хорошо! Может быть завтра можно погулять? Что ты скажешь?
Маша:
-Мамуль, поем, тебя посмотрю, тогда всё скажу. На вид ты молодцом.
Эмма Леонидовна:
-Витюш, тебе твои звонили: Антонова, Костя, Ваня. Разрешили их взять к себе в этот театр?
Виктор Михайлович:
-Разрешили. Куда они денуться? Театр вытягивать надо - затем меня туда и направили. А с кем вытягивать? Есть замечательные актеры, но с ними надо еще сработаться. А репертуар - вынь да положь. Мне же спектакли нужны не для галочки...
Михаил Соломонович:
-Витюшь, я конечно понимаю, - творчество, вдохновение... и всё такое. Но, все-таки, это и ремесло...-это твой кусок хлеба. Ты опять замахнешься на ... на нечто! Опять тебя будут бить, ругать, склонять по всякому... все кому не лень.
Виктор Михайлович:
-Пап, ты наивный человек. Можно подумать мне разрешили ставить, что я хочу. Мне сунули три отвратительные, говённые пьесы. И вдохновляйся с ними как хочешь. Папа, милый, из говна ни в каком ремесле конфетки не сделаешь. И ты это отлично знаешь. Всю жизнь на заводе проработал- от простого литейщика до начальника цеха. Если ты некачественную деталь отлил, то самолёт может потерпеть аварию.
Михаил Соломонович:
-Ну ты сравнил. То самолет - человеческие жизни.
Виктор Михайлович:
-А театр - это человеческая душа! Подлость, трусость, пустота, предательство, и ещё много кое-чего ... Если пьесы - дерьмо, если режиссер-дерьмо, если актеры - дерьмо... Если театр - это не театр, где творят... актеры, режиссер, а учреждение... так называемого Управления Культуры... один из отделов ЦК КПСС... как бы, отдел наглядной агитации. Страшно всё это и противно.
Маша:
-Витюша, успокойся. Не ты первый, не ты последний. В России всю жизнь искусство под колпаком. Сам знаешь, что у нас с гениями делали и делают. Ты уже, наверняка, продумал, что будешь делать в этой ситуации, а если не подумал, то подумай. А потом, ты же не один - у тебя друзья, единомышленники.
Виктор Михайлович:
-Да. Я под эти три пьесы выбил себе пьесу какую хочу. И буду ставить её первую. А эти... поживем - увидим. Не буду загадывать. Солнце мое. (целует Маше руку), спасибо тебе за "гениев". Впечатляет и ... греет. Да, чем нынче кормят? Горяченького чего-нибудь.
Приходит сын Саша. С порога кричит:
-Привет семье. Есть хочу! Кормите скорее. Пап, сегодня "Спартак". Ты как, дома или в бега?
Виктор Михайлович:
-Дома, дома. Горлопан.
Саша:
-О, поболеем. Дед, а твое "Динамо" в глубокой .... Ты за нас будешь болеть? Или уйдешь в подполье?
Михаил Соломонович:
-Да, ладно тебе, не тараторь.
Секретариат. Ида Григорьевна с телефонной трубкой, внимательно слушает, кивает, качает головой, вздыхает - в общем, не равнодушна:
-Софочка, милая, не тараторь. Марин,погоди, не стучи (машинистке), с Управлением говорю.
Так же активно продолжая слушать по телефону. Затем прощается и кладет трубку.
Ида Григорьевна:
-Да... Дела... В ЦК КПСС нашего главного терпеть не могут. Скрепя сердцем разрешили дать наш театр. В Управлении и в Министерстве разделились: кто за него, кто против. Короче, житья нам не дадут. Главного задергают, хорошо, если не до инфаркта.
А нас всех за Можай загонят! Хороших гастролей не дадут, премий тоже.
Входит директор театра:
-Сплетничаете, болтушки?
Ида Григорьевна:
-Ну, что Вы Алексей Иванович, просто выуживаем полезную информацию где можно. Надо же знать чего ожидать от высокого начальства.
Директор:
-Ты, Ида, у меня молодец. Дипломат. Как-нибудь зайдешь, покалякаем по твоей информации. Да смотри, чтобы она по театру не гуляла. И так театр кипит, бурлит и булькает. Как бы не взорвался. - Проходит в кабинет.
Марина:
-Ну, вот. Влипли!
Звонок. Директор вызывает секретаря.
Ида Григорьевна входит в кабинет директора.
Директор:
-Ида Григорьевна, не в службу, а в дружбу. Позвони, пожалуйста, Кире Владимировне. Если возьмет трубку, то соедени меня или сама поговори. Если нет... Пошли, пожалуй, к ней Тамару. Пусть как хочет, хоть со слесарями из домоуправления, но проникнет к ней в квартиру. Оттуда позвонит. Меня тогда разыщешь, где б я ни был. У нее сегодня спектакль.
Ида Григорьевна:
-Опять запила?
Директор:
-Видимо, да. И сейчас я ничем не смогу ей помочь.Вылетит из театра, как пробка из бутылки. Совсем погибнет.
Ида Григорьевна:
-Не волнуйтесь, всё сделаю. Господи,вот наказание. Крест господний.
Директор:
-Спасибо. Пойду, пробегусь по театру. Душа не наместе от всего этого.
Уходит. Идет по фойе. Мимо фотографий артистов. Мельком взглядывает на фотографию красивой женщины. Морщится как от зубной боли. Идёт мимо репетиционного зала на котором висит табличка: "Тихо- идет репетиция!". Заглядывает в репетиционный зал. Там главный режиссер репетирует с Орловской и Барсовым.
Директор:
-Извините.
Главный режиссер:
-Пожалуйста, заходите,Алексей Иванович. Здравствуйте. - Встает, идёт навстречу, пожимает директору руку.
Директор здоровается с актерами.

Главный режиссер:
-Хотите побыть на репетиции?
Директор:
-Нет. Что Вы? Зачем мешать. Просто хочу Вас обрадовать. Получили приказ из Управления. Ваши с первого переводятся к нам. Я очень рад. Актеры сильные. Для театра это большая удача.
Главный режиссер:
-Я Вам очень благодарен за помощь, Алексей Иванович.
Директор раскланивается, ещё раз извиняется и уходит. Проходит в зрительный зал. Смотрит как плотники настилают полы над оркестровой ямой. Проходит за кулисы. Здоровается со встречными работниками театра. Заходит в кабинет зав.труппой.
Директор:
-Ещё раз здравствуй, Абрам Семенович. Ну, что я тебе скажу? На звонки не отвечает пока. Если Ида Григорьевна не дозвонится, пошлем Тамару, может даже с кем-нибудь, кого с машиной найдем. А дальше... Что ж дальше? Дальше ничего! В Управлении сказали, что дальше они этого терпеть не будут. Всё все видят и знают. Ведь не скроешь ничего. Там каждый наш "чих" известен. Все стучат, кому не лень.
Зав.труппой:
-Да и сколько можно, Алексей Иванович. До развода тебе душу мотала, после развода уже сколько лет душу мотает. Ты и так для неё уже столько сделал, что тебе памятник при жизни можно ставить. Хоть до пенсии её дотянул в театре. Дочь её воспитал, выучил, на ноги поставил.
Директор:
-Абраша, милый. Жалко ведь. Какая женщина была! Любил я её ... безумно. Просто с ума сходил. А талантище?... Всё пропила... Во что превратилась?
Зав.труппой:
-Нет. Талант не пропила. Этого не отнимешь. Я, пожалуй, сам поеду. Сейчас свои бумажки раскидаю, в печать отдам... Здесь Шурик где-то был, он на машине. С ним и съезжу, нечего Тамару посылать. Одна - чокнутая, другая - пьяная. Где их потом искать? Чёрт их знает, что от этих баб ожидать.
Директор звонит по местному телефону:
-Ну, что, Ида Григорьевна, не дозвонились Кире Владимировне? Тамару ещё не посылали? Прекрасно. К ней Абрам Семенович поедет. - Кладет трубку: - Спасибо, тебе, Абраша. Ты настоящий друг. Ну, а если она не протрезвеет?
Зав.труппой:
-У меня... не протрезвеет? Обижаешь,Алексей Иванович. Да мне можно элитный частный вытрезвитель открывать, живи я заграницей. Дорого, но качественно - "молниеносное отрезвление". Столько лет на такой должности... Эх. (машет рукой).
Директор уходит. По театру он ходит очень быстро. Кто просит подписать бумажку - быстро подписывает; кого отсылает к Иде Григорьевне, мол надо разобраться; от кого отмахивается; кого просто не замечает. Проходит к пошивочной мастерской, заходит в неё.
Директор:
-Беллочка, здравствуй, милая. Как продвигаются дела? О, да у тебя уже есть кое-что. Очень хорошо. Прекрасно! (Рассматривает костюмы на маникенах).
Белла Ефимовна:
-Здравствуйте, Алексей Иванович. Кое-что готово, но работы ещё много. И Валерик, как нарочно, заболел. Крутимся,как можем.
Директор:
-Он мне костюм не дошил? Посмотри. А то мне на юбилей идти. Надо марку театра держать.
Белла Ефимовна смотрит за занавеской на вешалке. Всё это время Алексей Иванович оказывает знаки внимания Белле Ефимовне: то за ручку подержит, то за плечики обнимет, то за ушком потреплет, то погладит кое-где. Та, в свою очередь, деликатно старается увернуться от назойливого директора.
Белла Ефимовна:
-Вот, смотрите, по-моему, готово.
Директор:
-Хорошо. Принесешь мне потом.
В это время в пошивочную входит Илларион Барсов. Упрямо стоит у двери. Не уходит, не смотря на сердитые взгляды директора.
Директор уходит.
Илларион:
-Белла Ефимовна, извените, у Вас роман с директором?
Белла Ефимовна:
-Откуда Вы взяли? Да и какое Вам дело?
Барсов:
-Вы мне очень нравитесь. Нет ни одной минуты, чтобы я о Вас не думал.
Белла Ефимовна:
-Илларион Владимирович, Вы же меня совсем не знаете?! Может быть я - Баба Яга.
Барсов:
-Вы, Белла Ефимовна, не Баба Яга; Вы - ведьма.
Белла Ефимовна:
-Ну спасибо, Илларион Владимирович, на добром слове.
Барсов:
-Вас надо было назвать Маргаритой.
Белла Ефимовна:
-Я - Белла. Илларион, Белла! И не стройте себе иллюзий. Для Вас это просто игра. Все вы актеры и в жизни играете, а чаще всего бездарно кривляетесь! Неужели нельзя обойтись без этого кривляния?
Барсов:
-Это часть моей профессии.
Белла Ефимовна:
-Вот именно, профессии. Вы актер. А я портниха. Всего-навсего... И давайте закончим этот разговор.
Барсов:
-Я буду ходить сюда каждый день.
Белла Ефимовна:
-Ну уж нет.
Барсов:
-Да.
Илларион уходит. Белла пожимает плечами:
-Чудной.
Илларион входит в репитиционный зал. Вера читает отрывок из пьесы. Главный режиссер очень внимательно слушает. Илларион присел на стул. Грустно смотрит в окно.
Вечер.Перед началом спектакля. Гримуборная. Вера сидит гримируется. Альтова в халате сидит читает роль, рядом стоит костюмерша с костюмами.
Альтова:
-Господи! Сколько раз читаю эту дребедень - никак не запомню.
Федина:
-Поэтому и не запоминаешь, что дребедень. Как только роль не запоминается, значит - дерьмо, а не пьеса.
Альтова:
-Нет, Галь, не скажи...
Федина:
-Да ладно тебе, Марин. Играем черте что. Скука. - Федина раздевается. В Советском нижнем белье смотрится в зеркало.-"Блеск и нищета куртизанок..."
Альтова:
-Куртизанки. Да от тебя муж сбежит, если увидит в этом.
Федина:
-Пусть сперва заработает мне на приличное бельё. А потом... Я уж свое откуртизанила!
Альтова:
-Да, Галя, дорогая, покуралесила ты в свое время.
Федина:
-Да уж. Вспомнить есть чего.
Альтова одевается с помощью костюмерши.
Альтова:
-Наше время ушло. Верочка у нас красавица, молодая. Вот ей и надо куртизанить.


Вера:
-О чём вы говорите? Здесь без куртизанства говорят уже бог знает что. Чего и в мыслях-то не было.
Костюмерша уходит.
Альтова:
-А зря. В мыслях всегда должно быть "что-то"... Говорить будут всё равно! А это "что-то" помогает подняться над обыденностью, над скукой и серостью нашей жизни.
Федина:
-Да и в практическом плане это совсем не плохо. Это - роли, это - работа.
Вера:
-Это что актерский сопромат?
Федина:
-Это - жизнь, Верочка.
Верочка выходит из гримерной. По корридору идёт Кира Владимировна Большакова. Увидев Веру, опускает голову, быстро проходит мимо к своей уборной. Вера здоровается. Большакова смущенно, тихо отвечает. Вера смотрит ей в след. Большакова неряшливо одета, подпушка оторвана (хотя костюм дорогой), прическа неопрятная, макияж тоже. Большакова входит в свою гримуборную. Быстро достает заварочный чайник из столика. Из сумки вынимает початую бутылку красного вина и поспешно переливает его в чайник. Хочет выбросить бутылку в мусор, затем поставить за столик или за батарею, но передумывает. Быстро смотрит вниз в окно и выбрасывает бутылку в форточку. Закуривает.
Входит народная артистка Морозова.
Морзова:
-Здравствуйте, Кира Владимировна.
Большакова:
-Здравствуйте, Людмила Сергеевна. Как себя чувствуете?
Морозова:
-Спасибо, сносно. А вот Вы сегодня мне не нравитесь.
-Да... - Большакова машет рукой.
Морозова:
-Зачем Вы так, голубушка? Это же не выход... Это тупик...
Простите... Я понимаю, это не моё дело, но мне безумно, безумно Вас жаль.
Большакова:
-Выход - не выход, тупик - не тупик... А это не тупик жить с нелюбимым мужем, отдаваться нелюбимым мужчинам из-за карьеры, из-за денег, из-за того, что начальство так хочет? Или просто, пардон, трахнуться с каким-нибудь Петей - Васей из-за того, что природа требует своё? А потом блевать от омерзения... Улыбаться всем, когда тебе этого не хочется... Говорить "дерьму", что он "великий". А "великого" в упор не видеть, потому что не велено начальством. Чушь собачья...
Стук в дверь. Входит реквизитор.
Реквизитор:
-Извините, можно? Здравствуйте, вот ваши бриллианты. - Кладёт Морозовой и Большаковой на столик коробочку с реквизиторскими украшениями (кольца, бусы, серьги и т.д.)
Морозова:
-Спасибо, дорогая.
Реквизитор уходит. Актрисы передеваются.
Болшакова:
-Копеечные наши украшения. Всё у нас копеечное. Вся наша жизнь, всё наше существование... Всё основано на этих копейках... И мы все копейки - фальшивые монеты, туда - сюда, круть - верть,
круть - верть!
Морозова:
-Милая, Кира Владимировна...
Стук в дверь, заглядывает костюмерша.
Костюмерша:
-Вам помочь?
Морозова:
-Нет, нет. Мы сами. Немного попозже.
Сидят гримируются. Опять стук в дверь. Входит Абрам Семенович. Подходит к Морозовой, целует ей руку:
-Здравствуйте, дорогая Людмила Сергеевна. Как Вы сегодня себя чувствуете? Выглядите отлично.
Морозова:
-Здравствуйте,дорогой. Спасибо, спасибо. Всё хорошо.
Коган всё время осматривает комнату. Скользит взглядом по столу Большаковой. Как бы ненароком заходит за ширму.
Большакова:
-У меня ничего нет, Абрам Семёнович. Не ищите. Вы же сами меня везли... Видели - всё пусто. (Показывает открытую сумку). И потом, здесь же Людмила Сергеевна. Я же не до такой степени?..- Взрывается Большакова.
Коган:
-Кира Владимировна, дорогая. Только из любви к Вам, только из любви. Вы же знаете: новое начальство, новые отношения... Даже Алексей Иванович не в силах будет Вам помочь.
Раскланивается. Уходит.
Морозова:
-Милая, Кира Владимировна. Всё преходящее: красота, мужчины, страсть, деньги, жизнь. Это может и банально,
но искусство... театр - вечно! Надо определиться: без чего ты можешь прожить, а без чего - нет. Красота угасла; мужчины,которые любили меня и которых любила я - умерли или состарились; страсть отбушевала давно - теперь полный покой; денег в нашем копеечном государстве, если говорить Вашими словами, честным трудом не заработаешь. Я, народная артистка страны, получаю в три раза больше уборщицы, и то только с дотацией Управления Культуры. На отпускные я отреставрировала свою столетнюю шубу, а чтобы прожить- я пахала, как каторжная, на Радио. И ничего страшного. Так живут почти все. Жизнь пролетела, подходит к концу. А без театра - умру. Умру сразу же. Ползком, но на сцену. Пока играю на ней - существую! А Вы, голубушка, моложе меня, Вам ещё жить да жить.
Морозова выходит из гримерной. Большакова быстро достает из столика заварочный чайник и с жадностью, поспешно пьёт из него вино. Снова ставит его в столик. Вытирает рот. Глубоко вздыхает. Откидывается на спинку стула, прикрывает глаза.
Большакова:
-Вашими устами, да мед пить. Все надоели и всё надоело. Нет ничего вечного. Всё когда-нибудь пройдет. Иничего и никого на этом свете не будет. Темно и тихо...
Зрительный зал. На сцене идет действие. Исполнители: Вера Орлвская, Васькин. Вход в зрительный зал с бархатными шторами (напротив сцены). Стоят билетер и кто-то из работников театра. Бархатные шторы заколыхались. Бесшумно появился главный режиссер. Внимательно просмотрел всю сцену Веры с Васькиным. Так же бесшумно ушёл. А в это время за кулисами появляется Большакова. Помреж внимательно на нее посмотрела, покачала головой, встала со своего места, подошла к Большаковой. Тихо шепчет ей на ухо.
Помреж:
-Кира Владимировна, я надеюсь, Вы не подведете?
Большакова:
-Галина Васильевна, Бог с Вами. Когда я подводила?
Помреж:
-Зачем Вы так? Коган здесь, главный тоже в театре. Ну что же Вы?
Большакова:
-Тише... тише... Полный порядок.
Мгновенно перевоплощаясь, куда что делось, Большакова выходит на сцену. Играет уверенно, с блеском. Помреж смотрит, тихо говорит реквизитору:
-Играет божественно. Но влипнем мы с ней. Чует мое сердце. Ты, Катя, там поосторожней на перемене. Она всегда забывает отойти назад. Одно дело трезвая... А сейчас... Ох, чует мое сердце - влипнем.
Реквизитор:
-Я даже не знаю, что придумать, Галина Васильевна. Если она не отойдет, то я свалюсь в зрительный зал, а если отойдет подальше, то сама свалится.
На сцене заканчивается картина. На авнсцене стоит кушетка. На кушетке лежит одеяло с подушкой. Около кушетки стоит раскрытый чемодан. Около чемодана стоит Большакова. Она кончает говорить. Меркнет свет.
Помреж:
-Пошла, Катя. Быстро. Осторожно, ради бога.
Перемена картины на сцене происходит в полной темноте, играет музыка. Катя бегом к кровати, хватает одеяло с подушкой, прикрывает чемодан, придерживая крышку пальцем. Разворачивается, хочет обогнуть Большакову, но та не отходит. Большакова делает шаг в сторону и летит со сцены в зрительный зал. Хорошо, что там ковер и зрители на некотором расстоянии. Да и упала она удачно. Мгновенно протрезвев и встав на ноги, она постаралась взобраться на сцену, но платье помешало ей сделать это. В это время реквизитор, с чемоданом в одной руке и одеялом с подушкой - в другой, выскочила со сцены за кулисы к пульту помрежа:
-Галина Васильевна! Большакова свалилась в зрительный зал!
Помреж:
-Быстро всё бросай и за ней!
Девчонка опять нырнула на сцену. А в это время Большакова металась в темном зале, шепча про себя:
-Господи! Пошли мне сейчас смерть. Хоть бы мне умереть. Господи! Помоги, молю тебя.
И тут она увидела над дверью в фойе светящуюся табличку "выход". Музыка играла в кромешной темноте. Сердце билось так быстро и громко, в ушах стучало. Большакова неслась к спасательной надписи "выход", горящей красным светом. Все это казалось ей кошмарным страшным сном. Она выскочила в фойе. От нее шарахнулась испуганная билетерша. Через секунду за ней выскочила реквизиторша. И они друг за другом неслись к служебному входу. А буфетчицы из буфета для зрителей испуганно и недоуменно на них взирали. Седая старая буфетчица, покачав головой, в сердцах сказала:
-Выгонят! Ей Богу, выгонят.
Большакова, влетев за кулисы, громким шепотом "закричала":
-Я здесь! Я здесь, Галина Васильевна.
Помреж:
-Мальчики (осветителям в микрофон), свет.
Пошла следующая картина. Галина Васильевна с Катей в столбняке смотрят на Киру Владимировну, к которой подлетела гримерша.
Помреж:
-Я так и знала, что этим всё кончится. Вот что теперь делать? Скажи на милость? Докладную придётся писать... А попробуй не напиши? Всё начальство здесь. Да, хоть бы и не было, полтеатра всё видели и молчать никто не будет.
Большакова в это время выходит на сцену с партнером, который зло и пренебрежительно смотрит на неё.



Помреж:
-И напишешь докладную записку... ведь выгонят же её... А кто виноват? Я! Весь театр будет говорить, что Галина Васильевна убрала Большакову. Беда.
За кулисами появляется Васькин. Скоро его выход. Обращается к помрежу:
-Галь, да не стони ты. Все уже знают, что Иванов послал за ней Когана. Тот её притащил в таком состоянии. Подставили они её. Вот и все.
Помреж:
-Толь, зачем? Что у нас много таких актрис?
Васькин:
-Да, надоела она ему. Надоела!
Помреж:
-Да, что она ему? Она и не кусается, и не обращается к нему - никогда.
Васькин:
-Укор она ему. Постоянный живой укор. Мы, ведь не любим тех, кого предаем. И зависть. Дикая зависть.
Помреж:
-Да чему завидовать? Вся жизнь - сквозь пальцы.
Васькин:
-Таланту!
Выходит на сцену.
Служебный выход из театра. У подъезда стоит машина. В ней сидит Юрий Константинович Орловский - муж Веры. Открывается дверь. Выходят Вера, Васькин, Большакова. Вера поддерживает Большакову под руку. Направляются к Юриной машине. Юра выходит навстречу.
Вера:
-Юрочка, пожалуйста, давай подвезем Киру Владимировну. Ты не против?
Юра:
-Ну, что ты. Когда я был против? Для меня это честь.
Большакова:
-Юра. Вы - джентельмен. Нет. Вы - рыцарь, Юра!
Васькин:
-Кирка, садись, пока сажают.
Все садятся в машину. Это происходит не в первый раз, и Юра всё знает: куда везти и почему. Дом Большаковой недалеко от театра. В центре, поэтому доезжают очень быстро.
Юра с Васькиным помогают выйти Большаковой.
Большакова:
-Боже, как я пьяна. Какая гадость.
Юра:
-Я Вас провожу, Кира Владимировна.
С Васькиным под руку ведут Большакову к подъезду. У двери квартиры Большакова вытаскивает из сумочки ключи. Васькин берет их и открывает дверь. С Юрой они заводят Большакову в квартиру. Она садится в прихожей на кресло.
Большакова:
-Спасибо, ребята. Вы очень добры. Чтобы я без вас делала?
Юра прощается. Она хватает его за руку. Быстро и нервно ему говорит:
-Юрочка, милый. Умоляю! Заберите Верочку из театра. Она хорошая девочка. Они её сломают.
Юра:
-Кто они, Кира Владимировна?
Она не слушая:
-Мы для них куклы. Поиграли и бросили. Бросили - это хорошо ещё. А то ведь ломают... ломают... ломают.
Плачет. Начинается пьяная истерика.
Васькин машет рукой:
-Юра, идите. Простите, ради Бога. Спасибо Вам. Я ей помогу.
Прощаются. Юра выходит из подъезда. Садится в машину. Едут.
Юра:
-Милый мой Верусенок, мне так страшно за тебя становится иногда... Ты даже не представляешь...
Вера:
-Несчастная женщина... Но у меня есть ты. Ты же меня никогда не оставишь?.. Ни в беде, ни в радости? Да?
На следующее утро. Театр. Секретариат. Машинистка сидит печатает, курьер Тома читает газету, Ида Григорьевна говорит по телефону:
-Абрам Семенович, в 11- 00 Большакова должна быть у директора... Да. Приказ уже есть... С сегодняшнего дня...
А что Управление?.. Управление такое условие и поставило: ещё один раз и навылет... А что Министерство? Алексей Иванович сколько раз там кланялся? Надо и меру знать... Да что говорить...
Тридцать лет с гаком... Вся жизнь... Ну а что мы можем?.. Вот именно... Ничем не поможешь...- Кладет трубку. - Господи! Как это все тяжело. Если б знала, то взяла бы больничный. Теперь расстроюсь и свалюсь.
Входит Большакова. Она одета в строгий черный костюм по фигуре (несмотря на возраст фигура хороша), в туфлях на высоких каблуках, аккуратно причесана, с черной сумочкой. Очень бледна.
Ида Григорьевна встает из-за стола:
-Здравствуйте, Кира Владимировна.
Большакова:
-Здравствуйте, Ида Григорьевна.
Ида Григорьевна:
-Как Вы себя чувствуете, Кира Владимировна?

Большакова:
-Я себя чувствую... покойником, Ида Григорьевна. Разве не заметно?
Ида Григорьевна:
-Ну что Вы так?
Большакова:
-А как? Вы же всё знаете, Ида Григорьевна?
Ида Григорьевна:
-Кирочка, милая, мне так больно, так больно за тебя. Как это всё...
Большакова горестно молчит. Ида Григорьевна заходит в кабинет директора и тут же выходит, приглашая Большакову к директору. Большакова входит в кабинет. Директор, не глядя на неё и не вставая с кресла, сухо говорит:
-Здравствуйте, Кира Владимировна. Садитесь.
Большакова садится. Молча смотрит на Алексея Ивановича.
Директор:
-Я полагаю, Вы знаете, зачем Вас пригласили?
Молчание.
Директор:
-За появление на работе в нетрезвом состоянии полагается увольнение по статье... Но, учитывая Ваши заслуги, руководство (дирекция, партком и местком) просило Управление Культуры (и оно разрешило) уволить Вас в связи с уходом на пенсию, на заслуженный отдых.
Молчание.
Директор:
-Вот так-то, дорогая Кира Владимировна. Finita la kommedia, вернее трагедия, нашей жизни.
Молчание. Затем хриплый голос Большаковой:
-Воды...
Иванов встает, наливает в стакан воды, подает Большаковой. Та судорожно пьет. Снова просит:
-Воды...
Иванов опять наливает и дает ей воды. Большакова пьет, затем с горечью говорит Иванову.
Большакова:
-Ты к моей жизни не примазывайся. Моя жизнь - это моя жизнь.
И комедия, и трагедия - тоже мои. А вот финал... Это уж ты постарался... Боже мой, зачем я осталась здесь работать после развода? Надо было бежать куда глаза глядят... И как можно дальше... Как же... родной коллектив!.. Родной дом!.. Репертуар!.. Везла как лошадь ломовая... Думала сил на все хватит...
Иванов:
-Да замолчи ты, Кира. Что тебе не хватало? Что? Тебя же все любили. Все! Да, что там... Тебя боготворили! Тебя на руках носили. Богиня! Я когда тебя увидел, думал, что умру от любви... тут же... на месте. Я даже не предполагал, что так может быть.
Большакова:
-Ты любил? Какая фальшь.
Иванов:
-Да, любил! И Наташку твою любил. И люблю - она мне дочь, и живет со мной, а не с тобой. И Пашку нашего люблю... больше жизни... А ты... Ты, когда последний раз видела детей?
Большакова:
-А ты мне даешь видеться с детьми?
Иванов:
-Да брось ты, Кира. Дети - взрослые люди. Ты лучше спроси, хотят ли они видеть тебя?
Большакова:
-А ты сам-то, когда в последний раз их видел? Сплавил их к своей матери, дай Бог ей здоровья, и живешь так, как тебе нравится.
Иванов:
-Сплавил? Слово-то нашла... Что они бревна, что бы их сплавлять? Они уже взрослые люди. А мать мою они любят больше тебя, больше меня. Она - им мать! А ты, между прочим, тоже прожила свою жизнь, как тебе нравилось.
Большакова:
-Я? Как мне нравилось? О чём ты? Я же всю жизнь прожила так, как не хотела жить. Я же делала то, что никогда не хотела, что мне было не нужно. Меня всю жизнь использовали.... И ты, первый...
Иванов:
-Ты еще скажи, что ты "вещь" или что ты "Чайка". Ладно, не на сцене. Да и зрителей здесь нет. Документы получишь в отделе кадров. Расчет - в бухгалтерии. Всё. Прости, мне некогда...
Большакова:
-Что ж... Последнее прости за всё, про всё... Ну и ты меня прости и прощай... Ну а дети?.. Дети... Ты прав, они уже взрослые. Впрочем, адрес знают.
Поникшая, выходит из кабинета. Не глядя ни накого, проходит через секретариат. Проходит по театру в черном костюме, скорбная, вся в себе. Заходит в пустой зрительный зал. Выходит за кулисы. Проходит по театру за кулисами. Везде идет молча. Вся как бы застывшая. Выходит из театра. На улице солнечно. Белые дома. Голубое небо. Светлый асфальт. И удаляющаяся от театра фигурка в черном. На фоне светлых домов, горестно согбенная фигурка спившейся талантливой актрисы.
С другой стороны к театру подходит Вера Орловская. Она с состраданием смотрит вслед Большаковой. Орловскую нагоняет главный режиссер:
-Здравствуйте, Верочка.
Вера:
-Здравствуйте, Виктор Михайлович.
Главный режиссер:
-Вы что такая грустная? Плохо себя чувствуете?
Вера:
-Кира Владимировна... Её уволили...
Главный режиссер:
-Да, я знаю. Это ужасно. Но помочь ей невозможно... На моем веку столько погибло больших и талантливых актеров от пьянства. И весь ужас в том, что спасти от гибели их никто не может. Сколько я ни пытался, ни кого не смог вытащить из этой трясины.
Они входят в театр, прдолжая разговор.
Вера:
-А Антонова? Простите. Но ведь говорят, она сильно пила?
Главный режиссер:
-Лиза? Нет. Блажь это у неё была. Бравада какая-то... по молодости. И потом, она сама... Я здесь ничего такого и не сделал. Просто она сама поняла, как это страшно.
Вера:
-А как это противно и тяжело физически? Как они выдерживают. Я не знаю. Я один раз в жизни напилась, по-глупости... с дуру... чуть не умерла. Года три смотреть даже на бутылки не могла. Сейчас могу пригубнуть и то, только шампанское.
Они подходят к доске объявлений, около неё толпятся люди. Там вывешен приказ об увольнении Большаковой. Все сожалеют и сочувствуют.
Альтова:
-Да... Кира - это целая эпоха. Палочка - выручалочка. Вот жизнь-то.
Васькин:
-А что она играла последние годы? Да ничего. Муру одну. Поневоле запьешь.
Главный режиссер молча проходит мимо. Вера направляется в репетиционный зал. Там Барсов. Здороваются.
Барсов расстроен:
-Верочка. Так гадко ощущать свое бессилие.
Вера:
-Знаете, Ларик, Я всегда смотрю старые фильмы с её участием. Это не игра. Это что-то неуловимое. Никогда не надоедает смотреть. Завораживает. Колдовство какое-то.
Барсов:
-Просто это талант, Верочка. Большой талант!
Вера:
-Ларик, пожалуйста, никогда не пейте.
Барсов:
-И вы тоже, Верочка. Ладно? Как бы тяжело и пусто не было в жизни.
Вера:
-Да. Потому что это хуже смерти.
Секретариат. Ида Григорьевна и машинистка сидят в подавленном состоянии. Из своего кабинета выходит мрачный директор:
-Я ухожу. Меня нет. Начальству врите что хотите. В общем, прикройте.
У входа его окликает Васькин:
-Алексей Иванович. Алеш. У меня сейчас репетиция, я не могу... Поезжай к Кире. Боюсь я за нее. Как бы руки на себя не наложила.
Директор:
-Слушай, Толь, не трави ты мою душу. Сто раз уже это было. Истерика, клятвы, рыдания... И все кончается опохмелкой... И новым запоем. Я мужик... сам не дурак выпить. Но от этого я устал. Понимаешь? Устал.
Васькин:
-Но тогда её не выгоняли. А сейчас... Остаться без театра? Это все равно, что лишиться жизни. Съезди, Лёш...
Директор:
-Да пошел ты. Она сама себя лишила всего. Отравила жизнь себе, детям, мне, мать свою на тот свет загнала.
Иванов поворачивается спиной к Васькину и быстро уходит.
Васькин идёт в репетиционный зал. Там Вера, Барсов. За Васькиным входит главный режиссер.
Виктор Михайлович:
-Всё это очень грустно. Но работа прежде всего.
Васькин:
-Надо бы послать кого-нибудь к ней. Как бы... чего бы...
Виктор Михайлович:
-Не думаю. Трагедия в том, что кроме бутылочки ей уже ничего и никто не нужен. А срывать работу я не имею права. Всё тут же будет известно в Управлении.
Верочка грустно и внимательно смотрит на главного режиссера. Репетиция окончена. Васькин поспешно со всеми прщается и убегает. Барсов тоже быстро уходит, направляясь в сторону пошивочного цеха.
Главный режиссер с горечью:
-Да. День пропал. Можно я Вас провожу, Вера?
Вера:
-Можно.
Идут по бульвару.
-Вы меня осуждаете? - Главный режиссер заглядывает Вере в лицо.
Вера:
-Ну, что Вы. Я же сама тоже не пошла бы к ней. А если бы и пошла? Да она попросту не пустила бы меня к себе и не только меня.
Главный режиссер:
-Вы знаете, Вера, мне иногда становится страшно. Никто никому не нужен.
Вера:
-Да Вы что, Виктор Михайлович?
Главный режиссер:
-Да, да. Только близким родным, да немногим друзьям.
Вера:
-Зачем Вы так?
Главный режиссер:
-Простите. Я Вам порчу настроение. Но я вообще грустный человек. Старый и грустный.
Вера улыбается:
-Но это уже крайности. Посадите меня лучше в такси, а то мне надо перед спектаклем отдохнуть немного.
За ними виден памятник Пушкину и надпись на кинотеатре "Россия". Соколовский ловит такси, помогает Вере сесть. Такси уезжает. Он задумчиво смотрит вслед.
Улица, но другая. Вера сидит на балконе у себя дома. В халате, в шлепанцах. В руках листы с ролью. Задумалась. Муж показался в дверях.
Юра:
-Работаешь, Верусенок?
Вера:
-Через пень-колоду.
Юра:
-Не идет?
Вера:
-Нет... Знаешь, раньше просто работалось. Я бы даже сказала - весело. А сейчас? На репетицию иду, как на каторгу. Одно мучение. Чуть ли не в каждой букве подтекст.
Вера заходит в комнату:
-На репетиции выкладываюсь, как на премьере.
Юра:
-Ты это брось, солнце мое, а то и до премьеры не дотянешь. Ты его вроде хвалила - нового главного?
Вера:
-Он замечательный режиссер, может быть даже великий. Но работать с ним тяжело. Очень тяжело. Или я плохая актриса.
Юра:
-Ну, это ты брось. Ты у меня замечательная актриса. И самая красивая, при том. Просто отнесись немного полегче ко всему.
Вера:
-Господи. Ты у меня стал пофигистом.
Юра:
-Ну, может и не совсем пофигист, но малость поумнел.
Вера:
-Да, что ты?
Юра:
-Да. И знаешь, неплохо, я тебе скажу. Сразу доставать перестали. А то задолбали совсем...
Вера:
-Фу... ну что за жаргон?

Юра:
-Прости... прости, небесное создание, что я нарушил твой покой. Прости, но страстного не отвергай... свидания.
Обнимает Веру.
Вера:
-Сумасшедший. Мне работать надо.
Юра:
-Работа не волк, в лес не убежит.
Кабинет главного режиссера. Главный сидит за столом, что-то пишет. В кабинет входит парторг.
Парторг:
-Здравствуйте, Виктор Михайлович. Простите, я оторвал Вас от работы...
Главный режиссер:
-Здравствуйте, здравствуйте. Садитесь, Петр Степанович. Чем обязан?
Парторг:
-Но как же? Сколько уже работаете, а в партком ни ногой.
Главный режиссер:
-Я беспартийный. Что мне там делать?
Парторг:
-Виктор Михайлович, дорогой. Руководить таким большим коллективом и без поддержки парткома?
Главный режиссер:
-Я руковожу только творческим процессом. К творчеству партком не имеет никакого отношения. А на все остальное есть директор. К нему и обращайтесь.
Париорг:
-Виктор Михайлович, Вы как с другой планеты. Как будто Вы живете в другой стране? Вы же отлично знаете наши порядки.
Главный режиссер:
-Плохие это порядки.
Парторг:
-Плохие или хорошие, не нам их менять...
Главный режиссер:
-Почему же? Как раз нам и надо их менять. Как там у Вас ..."верхи не хотели, низы не могли"? Вот надо сверху всё и менять. Пока низы Вас не поперли.
Парторг:
-Но это уж крамола какая-то.
Главный режиссер:
-Настучите?
Парторг:
-Это не стукачество. Это верность принципам.
Главный режиссер:
-Каким?

Парторг:
-Коммунистическим!
Главный режиссер:
-Что это значит?
Парторг:
-Это - всё для народа! Вся жизнь для народа!
Главный режиссер:
-Да, что Вы? Надо же. А я спектакли ставлю для кого? Для инопланетян что ли? А народом козырять не надо. Стыдно. Люди не дураки и видят: кто, как и ради чего живет. Ради чего работает.
Парторг:
-Так. Разговора не вышло.
Главный режиссер:
-Почему же? Очень душевно поговорили.
Парторг встает, и не прощаясь, уходит. Виктор Михайлович хочет продолжить писать, но в сердцах швыряет ручку. Сидит задумавшись. Звонит телефон. Соколовский снимает трубку. Слушает, отвечает:
-Я сейчас зайду.
Идет за кулисы, мимо сцены, в постановочную часть. По дороге встречает Веру Орловскую. Нежно с ней здоровается:
-Здравствуйте, Верочка.
Вера:
-Здравствуйте, Виктор Михайлович. Как Вы себя чувствуете?
Главный режиссер:
-А что? Заметно?
Вера:
-Заметно.
Главный режиссер:
-Что заметно?
Вера:
-Заметно, что Вы чем-то расстроены.
Главный режиссер:
-Растроен? Это не то слово. И давайте не будем о грустном. Пойдемте лучше к зав.посту, посмотрим макеты.
Берет Орловскую под руку и идет с ней в кабинет к зав.посту. Здоровается. Зав.пост, Сергей Сергеевич, приглашает их пройти в соседнюю комнату, которая задрапирована черным бархатом, без окон, с выключенным освещением. По периметру комнаты на столиках стоят макеты нового спектакля, с декорациями, с мебелью, со светом. Виктор Михайлович задумчиво смотрит на макет. Он весь уже там. Он не слышит о чем говорят Вера с Сергеем Сергеевичем. Соколовский подзывает к себе зав.поста:
-Сергей Сергеевич. Что, если нам это здесь убрать, а вот здесь это поставить? Это вот сюда сдвинуть, а это вот на шаг сюда передвинуть? Здесь у меня будет Васькин, сюда пойдет Верочка, Федину мы передвинем сюда, Альтова пойдет вот здесь.
Вера задумчиво смотрит на Соколовского. Затем извиняется и уходит. Впрочем, они этого даже не замечают. Вера идет в свою гримуборную. Там уже сидят Альтова с Фединой.
Альтова:
-О, Верунчик, здравствуй. Ты чего такая? Что-нибудь с Юрой? - Альтова пристально смотрит на Веру.
Вера:
-Да нет, слава Богу. Здравствуйте.
Альтова:
-А что, если не секрет?
Вера:
-Да какой там секрет. Знаете, Марина Ивановна, когда училась в театральном, думала "Высокое Искусство" и так далее и тому подобное. Актриса это творец! Актерство это творчество! А на самом деле - мы все пешки. Нас могут подвинуть, передвинуть и совсем задвинуть. А то и ещё хлеще, как старую ненужную декорацию - в сарай.
Федина:
-Верочка, откуда такой пессимизм? Вы это бросьте. Да. Может режиссер и шахматист, может он даже и гросмейстер. А как без него? Кто - в лес, кто - по дрова. Сами понимаете, тоже ничего хорошего.
Альтова:
-Я вот на репетициях делаю всё, что хочет режиссер. Выполняю все его прихоти. Между прочим, режиссеров здесь сменилось на моем веку... Не будем считать. А выхожу на сцену, на публику... И... Кто такой режиссер, предположим Иван Иванович? Кто такой артист, предположим Петров, Иванов, Сидоров? Кто такая Альтова, в конце концов? Их просто нет... Нет в природе... Есть Раневская, Гурмыжская, Катерина... Любая Маша, Клаша...Какую уж роль дадут. Любовь, слезы, комедии, трагедии... Я их творю и больше никто. Автор их придумал, а я их оживила. Вдохнула душу.
Федина:
-Ты, Марин, наговоришь тоже. Прямо Господь Бог, прости Господи. Ты, Верунчик, её не слушай. На большое не замахивайся. По крайней мере, по началу. Прежде всего это наша профессия, наш кусок хлеба, который надо зарабатывать в поте лица своего. Значит, прежде всего - мастерство, мастерство и еще раз мастерство. А это знаешь, дорогуша, черновая работа... Каждый день... Каждый час... Каждый миг... Поиграй-ка так каждый день, как Маринка говорит, - свихнешься, да и не получится. Вон на школьных каникулах по три спектакля в день шпаришь. И какая ты домой придешь? И что от тебя останется?
Альтова:
-Ты, Галь, тоже наговоришь с три короба. По твоему, научись где нужно поплакать, где нужно - посмеятся, наработай побольше штампов и - дело в шляпе?
Вера:
-Милые мои наставницы. Ради Бога! Не ссортесь. Все правы. Просто иногда такая тоска, так горько и одиноко становится...
Альтова:
-Ты, Верочка, эту "пахондрию" брось.
Федина:
-А то она тебя заведет Бог знает куда. Не выберешься.
Вечер. У театрального служебного входа, на улице стоит Соколовский. Выходящие работники театра раскланиваются с ним. Выходит Вера. Тоже говорит ему "До свидания". На что он ей отвечает.
Соколовский:
-Можно оно будет уже сейчас?
Вера:
-???
Соколовский:
-Свидание...
Вера:
-На виду у всех?
Соколовский:
-А Вы бы хотели наедине?
Вера:
-...Не знаю...
Соколовский:
-Можно я Вас провожу?
Вера:
-Извольте.
Соколовский:
-Это из какой пьесы?
Вера засмущалась.
Квартира Соколовского. Михаил Соломонович с Сашей сотрят Футбол по телевизору. Маша ставит Эмме Леонидовне горчичники.
Маша:
-Дорогая мамочка, я тебе сколько раз говорила: выходишь на балкон - оденься. А ты как маленькая. Куда папа смотрел?
Эмма Леонидовна:
-А его не было. Он в магазин ходил.
Маша:
-А ты и рада стараться. Кому хуже делаешь? Только себе.
Эмма Леонидовна:
-Да и не только себе. Всем я вам обуза.
Маша:
-Ты, мамуля, эти разговоры не заводи. Вити нет, ты и расхрабрилась.



Эмма Леонидовна:
-Где ж его нелегкая носит? Не позвонил? Поздно уже. Ох, не нравится мне это. Ох, и не нравится. Как бы очередной "служебный роман" не случился. Уж пора бы и остепенится.
Маша:
-Ой, ну что Вы, мама. О чем Вы говорите? Остепенится. И где? В театре?
Эмма Леонидовна:
-Ну, знаешь ли... К этому привыкнуть нельзя. Когда муж...
Маша:
-Вы хотите сказать - изменяет? Я не то чтобы привыкла... Скорее свыклась с этим. В театре... там всё пропитано любовью: кулисы, сцена, каждый уголок... Ведь каждый спектакль про любовь. А если нет любви, то и смотреть такой спектакль не хочется. И чтобы показать эту любовь, поневоле влюбишься. Издержки профессии... Я это отлично понимаю. Хотя это так больно...
Эмма Леонидовна:
-Маш, мне тоже очень больно. Маш, горчичники жгут.
Маша:
-Надо терпеть... А потом, чувства человека принадлежат только ему. Он может эти чувства: любовь ли, дружба или ещё что-то - подарить какому угодно человеку и не обязательно одному.
Эмма Леонидовна:
-Маш, больно.
Маша:
-Это больно. Но это - дар. Бескорыстный дар! Чувсва не могут быть частной собственностью другого человека. Витины чувства моей частной собственностью. Это же рабство.
Эмма Леонидовна:
-Маш, больно.
Маша:
-Правда, больно. Как Витя сможет говорить со сцены о свободе, если он в чувствах ко мне будет не свободен?
Эмма Леонидовна:
-Маша. Я горю. Из меня уже дым идет.
Маша:
-Что больно? Снимаю. (Начинает снимать горчичники) Я так много пережила из-за этого, что теперь спокойна как сфинкс.
Секретариат. У зеркала Тома. Прихорашивается. Поправляет свой парик. Ида Григорьевна сидит грустная и задумчивая.
Тома:
-Ида Григорьевна, Вы, прямо, как сфинкс. Как изваяние. Мне жутко на Вас смотреть.
Ида Григорьевна:
-А ты не смотри...


Тома:
-А вообще то Вы правы... Так неуютно стало... Театр - наш дом. А когда в доме ругань... Тошно.
Ида Григорьевна:
-Если бы ругань... Поругались - помирились. А здесь... дело серьезное. Это как гражданская война, честное слово. Брат на брата... Все вроде свои... И вдруг... все вроде чужие.
Тома:
-Ну, Ида Григорьевна, сидела, сидела... Думала, думала и высказала "Гражданская война".
Быстро входит директор:
-Где гражданская война? О чем вы?
Тома:
-Здравствуйте, Алексей Иванович. Это Ида Григорьевна фильм рассказывает.
Директор:
-Работать надо, а не болтать в рабочее время. Пригласите ко мне парторга.
Проходит к себе в кабинет.
Ида Григорьевна звонит по телефону:
-Как нарочно нет на месте. Сейчас влетит ни за что, ни про что.
Тома:
-Я сбегаю, поищу.
Некоторое время спустя в секретариат входит парторг. Ида Григорьевна облегченно вздыхает:
-Входите, входите. Боже! Пронесло.
Вбегает Тома. Запыхалась.
Тома:
-Умрешь на такой работе. Сплошные нервы.
В кабинете директора.
Директор:
-Ну что, дорогой Петр Степанович, скажешь? Тебе уже позвонили из Райкома?
Парторг:
-Не только из Райкома. А что мы можем? Свою голову не поставишь. А у него один ответ: "Я не член КПСС. Я занимаюсь творчеством. Творчество Партии не подчиняется. Пусть Партия занимается народным хозяйством и повышением благосостояния трудящихся." Вот и весь сказ. Вот и крутись теперь как хочешь между молотом и наковальней.
Директор:
-За какие грехи мне его послали? В театре тишь и благодать... Куда смотрело Управление?.. Министерство?.. Ведь они, наверняка, его знали? Им то это зачем?
Парторг:
-Говорят, его любит министр Культуры. Все его спектакли смотрел.

Директор:
-Ну, вот теперь с министром Культуры будем и расхлебывать...
Парторг:
-Нет, ну как Вам это нравится. Его вызывают в ЦК, а он говорит, что ему там делать нечего. А? Все из-за него полетим.
Директор вызывает секретаря:
-Ко мне срочно - главбуха, зав.поста и главного инженера.
Ида Григорьевна Томе:
-Пока я буду дозваниваться, быстро - главбуха, зав.поста и главного инженера. Одна нога здесь - другая там.
Тома нахлобучивает парик и убегает. Забегает в зрительный зал. Зав.пост на сцене.
Тома:
-Сергей Сергеевич, срочно к директору.
Тома бежит дальше. Забегает в буфет. Там Мухина и другой театральный люд. За столом сидит Барсов, пьет кофе с бутербродом. Перед ним на столе большой букет цветов.
Буфетчица:
-Никак у кого-то день рождения?
Барсов:
-День рождения Любви!
Элла Мухина:
-Ты б еще на площадь сходил и там бы об этом прокричал.
Барсов:
-Люди об этом на весь свет кричат и не стесняются.
Элла Мухина:
-Ах, да. Я и забыла: Шекспир, Пушкин. Вот теперь и Барсов. А некоторые товарищи у нас о любви помалкивают и даже стремятся скрыть так называемую "любовь", хотя видно и невооруженным взглядом.
Васькин:
-Мухина, тебя-то чего заело? У тебя вон муж под боком. Или у вас уже любовь прошла - завяли помидоры?
Элла Мухина:
-Сам ты помидор. Посмотри на себя - морда красная, пропитущая.
Васькин:
-Да, не бесись ты. Лопнешь от злости когда-нибудь.
Мухин хотел что-то сказать, но поперхнулся. Васькин постучал его по спине.
Васькин:
-Эх, Мухан, и угодило же тебя.
Илларион, блаженно улыбаясь, взял цветы и вышел из буфета. Подошел к лестнице, ведущей в пошивочный цех. Стал класть по цветочку на каждую ступеньку, бормоча себе под нос:
-Это за глазки, это за ножки, это за ручки, это за сердце, это за душу, это за погибель мою - рыжие волосы и т.д.
Тома - курьер, проходя мимо, остановилась, как вкопанная, смотрит, улыбается, а в глазах слезы.
В конце коридора, ведущего к лестнице, появляется Белла Ефимовна с красивым платьем в руках. Илларион быстро поднимается по лестнице, раскидывая цветы, и прячется за открытой дверью пошивочного цеха. Тома прячется за угол. Белла Ефимовна хочет поднятся по лестнице и вдруг видит цветы:
-Боже, что это?
Оглядывается. Счастливая, улыбается:
-Это Ларик.
Тома грустная бредет по коридору, заходит в туалет, закуривает, плачет. Смотрит на себя в зеркало:
-Ну, вот и тушь вся потекла. - Умывается.
В туалет заходит зав.лит.-Лариса Сергеевна:
-Томик, ты чего?
Тома:
-Да ничего... хорошего... Не было, нет и никогда не будет.
Лариса Сергеевна:
-Зачем же так обреченно?
Тома:
-Ларис, я же еще молодая. Мне жить хочется, любить... иметь семью... детишек... Да, что там говорить, мне просто мужика хочется... Элементарно. А здесь (показывает на себя в зеркало)...
Лариса Сергеевна:
-Ну, Том! Уж такого добра... Причипурись, приоденься, поднакрасься. Ну, в крайнем случае, бутылку поставь.
В туалет, c ведром и со шваброй, вошла уборщица Люся.
Тома:
-Да, тебе легко говорить. У тебя - волосы, а здесь - что?
(Стаскивает парик. Голова с кое-где пробивающимся пушком и со шрамом.) Здесь закадрила художника... Молоденький, хорошенький. Пришел с цветами, шампанским. Посидели, поговорили "за жизнь", выпили. Само собой, целоваться стали. Все по-людски. Ну, чувствую, у него все наготове. Расслабилась, а он возьми и слети.
Тома сделала глубокую затяжку. Выдохнула. Стоит в клубах дыма.
Лариса Сергеевна:
-Кто слетел? Художник?
Тома:
-Да, нет. Парик. А художник бедный, как взглянул, так в осадок и выпал. Побледнел. Глаза как плошки. Ну и, конечно, у него все и опустилось. Чуть в обморок не упал. Заикаться начал. "Досвидания" говорит. Шапку в ахапку и бежать.
Люся, уборщица, сочувственно Тамаре:
-Ты, Томарочка, хоть женщина и молодая, но жизнью все ж потрепанная. На молоденьких нечего бросаться - толку никакого. Это я тебе по-дружески скажу. Ты себе мужичка степенного найди, в годах, да попроще, без претензий. Бывают такие. (задумчиво) Им все равно, что у тебя на голове, лишь бы в голове что было, да в кармане. Так-то...
Люся загромыхала ведром. Тома с чувством заговорила:
-Да познакомилась я с мужиком в возрасте. А толку-то? Стали шуры-муры разводить... Посадил он меня к себе на колени... Ручки целует.. По головке гладит... А он возьми и опять слети.
Лариса Сергеевна:
-Парик, что ли?
Тома:
-Парик! Черт бы его подрал. Если у молодого всё опустилось, то у этого и не поднялось даже. Ссадил меня с коленок, погладил по головке, поцеловал ручки и был таков. А годы летят. Сейчас хоть на свиданье приходят, пока не знают о болезни. А дальше как говорится "тишина".
Лариса Сергеевна:
-Да, ладно тебе, - "тишина". Подлечишься, волосы отрастут. Еще и замуж выйдешь. Какие твои годы.
Тома задумчиво:
-Вы думаете?
Лариса Сергеевна:
-Думай - не думай, жизнь берет свое.
Люся:
-Ваша правда, Лариса Сергеевна. Что Бог не делает -все к лучшему.
Тома:
-Что-то это лучшее никак не наступает.
Квартира Веры Орловской.Ванная. Вера склонилась над умывальником. Её тошнит, ей очень плохо. Смотрит на себя в зеркало. Вид ужастный.
Вера:
-Боже, что я натворила?
Телефонный звонок. Вера плетется к телефону. Берет трубку:
-Юрик, здравствуй родной... Да я это, я... Приболела... Нет, ничего серьезного...Опять печенка расширилась... Юр, я готовлю, честное слово... и суп ем... Вот приедешь и все наладишь... А когда ты приедешь?...Ну почему так долго? Я, наверное, умру... Мне так плохо без тебя. Зачем ты только уехал?... Ладно, буду держаться... Целую, жду. - Кладет трубку.
-Господи, какая я гадина! Мерзкая, противная гадина. Что делать?... Что делать? - Плачет.
Вечер. Театр. Идет спектакль. Пятачок у лестницы где "место для курения", вход на сцену, "доска приказов". На скамейках сидят, кто - стоит, кто - курит, работающие на спектакле. Пожилой рабочий сцены -дядя Федя, читает приказ:
-Вот и дождались. - Затягивается сигаретой.
Другой рабочий:
-Чего дождались, Федь?
Дядя Федя:
-Начали нашего нового главного сжирать.
Из двери с табличкой "Пожарная часть" выглядывает пожилой пожарник:
-Где пожар?
Рабочий:
-Да везде пожар, Сайкин. Душа горит от всего этого. - Обращается к молодому:
-Коль, смотался бы ты в магазин.
Коля:
-А третий кто?
Дядя Федя:
-Дед пихто и бабка с пистолетом.
Рабочий:
-Да вон хоть Галька - реквизиторша. Выпьет глоток, а деньги те же. Чего покраснел-то? Тоже мне Ромео. Ладно, я сам подойду.
В это время со сцены выходит Вера Орловская. Вернее выскакивает и бежит скорее в туалет. Все глядят ей вслед.
Коля:
-Чегой-то она?
Дядя Федя:
-Да, наверное, съела что-нибудь.
Галя:
-Да, ладно тебе дядя Федя, тоже мне парадист-юморист нашелся.
Вера выходит из туалета и направляется в гримуборную. Входит. Там за своим гримерным столиком сидит Федина Галина Николаевна. Вера в изнеможении садится на стул за свой столик. Обхватывает голову двумя руками. Стонет.
Федина:
-Вам плохо, Верочка?
Вера:
-Да. Печень опять взбунтовалась.
Федина:
-Конечно, Юры нет. Кормить некому. Сама, небось, в сухомятку?
Вера:
-Ваша правда. Ещё и острятины наелась. Дальше некуда.
Федина:
-Аллахольчик выпей. Ну, я пошла. Ругай. - Выходит.
Вера смотрит на себя в зеркало, зло говорит сама себе:
-Так бы и убила...
В дверь стучат. Входит артистка Антонова:
-Можно к Вам?
Вера:
-Да, да. Входите. Присаживайтесь. Минералки хотите?
Антонова:
-Нет, спасибо.

Вера:
-А я с Вашего позволения выпью.
Вера наливает себе минералки. Глоточками пьет.
Антонова:
-Верочка, милая, конечно, об этом уже поздно говорить, да и не надо бы. Ведь, как в жизни? В общем, каждый сам по себе. Но вот, перед Вами наглядный пример глупой женщины, которая пошла на поводу своих чувств. Всю жизнь я таскаюсь за ним по всем театрам, куда его назначают. Всеми правдами и неправдами. А что толку? Он не бросит свою жену, сына. А Вы потеряете все. Говорю так, потому что вижу, Вы же не из тех, кто ложится под режиссера за роли. Простите, ради Бога...
Вера плачет:
-Что делать? Что делать?
Антонова:
-Пережить. Поскорее пережить.
Антонова извиняется и уходит.
Немного погодя входит главный режиссер. Он озабоченно обращается к Вере:
-Верочка, ты заболела? (Целует ей руки)
Вера:
-Я беременна.
Главный режиссер:
-???
Вера:
-Второй месяц пошел.
Главный режиссер:
-???
Вера:
-Юра в Капустином Яру. Три... Три месяца!
Главный режиссер:
-Что же делать, Верочка?
Вера:
-Не знаю.
Главный режиссер:
-Верочка, что же делать?
Вера:
-Не знаю. У меня жуткий токсикоз...
Главный режиссер:
-Как же быть нам, Верочка?
Вера:
-Не знаю. Токсикоз не скроешь.
Главный режиссер:
-Что делать? Что делать?
Вера:
-Завтра пойду к врачу.

Главный режиссер:
-Не спеши. Давай подумаем еще как следует.
Вера:
-А что думать? Думай - не думай, а что-то делать надо. На работу в таком состоянии я ходить не могу. Это ужасное состояние. На меня обрушились сразу все запахи мира. Есть я не могу. Мне плохо, мне очень плохо.
Главный режиссер:
-Верочка, милая, что я могу для тебя сделать?
Вера:
-Ничего.
Молчат.
По радио:
-Вера Михайловна, прошу приготовиться. Скоро Ваш выход.
Вера:
-Извините. Мне пора.
Главный режиссер:
-Я подожду Вас, Верочка. И отвезу домой.
Фойе. Дверь в зрительный зал. Из нее выходит главный режиссер. Он очень взволнован. Из зрительного зала доносятся звуки идущего спектакля, музыки, аплодисментов.
По фойе идет директор:
-А, вот и Вы. На ловца и зверь бежит.
Главный режиссер:
-Зверь? Какой зверь? О чем Вы, Алексей Иванович? Не пойму.
Директор:
-Ну, Вы уж, Виктор Михайлович, овечкой не прикидывайтесь. Лучше, пройдемте ко мне в кабинет: разговор есть.
Главный режиссер:
-Извините. Не сейчас. Я себя плохо чувствую. Я завтра утром к Вам зайду.
Директор:
-Завтра утром я должен дать ответ... Туда (показываетвверх пальцем). А что прикажете отвечать?.. Молчите?.. Но мне молчать не позволят. Меня, как миленького, спросят, почему твой Главный не является по вызову в ЦК Партии? Игнорирует власть?
Главный режиссер:
-Не передергивайте. Ничего я не игнорирую. А в ЦК мне делать нечего. Все уже обсуждено, и обговорено, и утверждено в Управлении и в Министерстве. А как ставить спектакли я сам знаю.
И отчитываться я не буду. Я не член Партии; и за свои действия ответа перед ней не несу.
Директор:
-Вы что?.. Вы о чём?.. Вы соображаете, что Вы говорите? Да Вас же в порошок сотрут и меня... нас... вместе с Вами! Мы все: члены и не члены принадлежим Партии.

Главный режиссер:
-Алексей Иванович, что Вы такое говорите? Вы - не знаю. А я принадлежу сам себе. И только! Я не могу принадлежать ЦК, Управлению, Министерству. Труд мой... Да! Он принадлежит театру, зрителям (показывает рукой на зрительный зал). А личность моя?.. Простите, я не крепостной. (Поворачивается и уходит).
Директор стоит в столбняке. Из дверей выглядывает испуганная билетерша.
Квартира Соколовского. Ночь. Эмма Леонидовна не спит. Сидит в кресле в темной комнате. В окно светит луна. С тревогой ждет сына. Маша в постели лежит с открытыми глазами. Прислушивается. В двери звякнули ключи. В прихожую вошел Соколовский. На цыпочках проходит на кухню. Маша порывисто встает и хочет пойти на кухню, но потом опять ложится в постель. Отворачивается к стенке. Накрывается с головой одеялом и закрывает глаза, из которых льются слезы. Соколовский подходит к маленькой комнате. Заглядывает, вздрагивает, видя Эмму Леонидовну сидящей в кресле. Подходит. Опускается на пол и кладет голову ей на колени. Обнимает её. Она гладит его по волосам.
Виктор Михайлович:
-Мама, что делать? Как мне быть?
Эмма Леонидовна:
-Витюша, я не знаю. Я не смогу без внука, без Маши... Она мне больше, чем дочь. Будь другая на ее месте, давно бы тебя и нас бросила. Устроила бы себе личную жизнь А то ведь терпит, ради любви к тебе, к сыну, к нам...
Виктор Михайлович:
-А я глупец, сегодня орал директору, что принадлежу сам себе. Человек, наверное, сам себе принадлежит в последнюю очередь...
Эмма Леонидовна:
-Ты только, ради Бога, сынок не делай опрометчивых шагов. Семь раз отмерь, а один - отрежь.
Больница. Вера разговаривает с врачем.
Врач:
-Вы хорошо все обдумали? В таком деле знаете как... семь раз отмерь, а один - ...сами знаете...
Вера:
-Ради Бога! Я Вас умоляю. Ничего не говорите...
Врач:
-Хорошо, хорошо. Успокойтесь. Все будет нормально.
Вера:
-У меня послезавтра спектакль. Я должна играть...
Врач:
-Будем надеятся на лучшее... Что уж Бог пошлет.
Квартира Веры Орловской. Пусто. Без конца трезвонит телефон - межгород. Трубку взять некому.
Хозяйка лежит в больнице. Кровать стоит у окна. Вера смотрит на небо. Плачет.
Секретариат. Ида Григорьевна смотрит в окно. По щекам текут слезы. Тамара с машинисткой сидят расстроенные и притихшие.
Тома:
-Опять он за свое. Опять ему жиды помешали. Как только что-то не ладиться - так жиды. И самое главное - все у него жиды. Даже я и Люська-уборщица. Так ведро наподдал... У Люськи чуть разрыв сердца не случился.
Машинистка:
-Ида Григорьевна, ради Бога, успокойтесь. Как всегда: наорет, а потом будет лебезить. Что Вы его не знаете?
Ида Григорьевна:
-Всё я, девочки дорогоие, знаю. И про жидов,... и про все остальное... Дело не в этом, хотя и обидно... и если начистоту... очень страшно. Вы этого не пережили... Вам не понять. Как все хрупко... все вокруг...всё-всё. Как в один миг всё сметается... Тома обнимает Иду Григорьевну:
-Вы думаете, что Соколовского уволят?
Ида Григорьевна недоуменно смотрит на Тому. Потом, как бы очнувшись, грустно говорит:
-В лучшем случае - да.
-А в худшем? - Тома меняеися в лице.
В гримерном зеркале отражается бледное лицо Веры Орловской. В гримерную входит гримерша.
Вера:
-Риммочка, будь другом, разгримируй меня. Я себя плохо чувствую, просто отвратительно. Руки - ноги не шевелятся.
Альтова:
-Еще бы, попрыгай два часа сразу. Упадешь и не встанешь.
Вера:
-М-да... Противно играть падших женщин... и самой противно быть падшей женщиной...
Альтова с гримершей многозначительно переглянулись.
Поздний вечер. Служебный вход театра. Спектакль окончен. Все расходятся по домам. Выходит Вера и тихо бредет по улице. Её догоняет Виктор Михайлович:
-Верочка, милая, как ты? Я чуть не умер от страха за тебя. Я взял такси... Пойдем я тебя отвезу.
Вера молча садится в такси. Виктор Михайлович садится рядом. Едут. Он целует Вере руки. Она молчит. Он что-то говорит. Она опять молчит.
Соколовский:
-Верочка, скажи хоть что-нибудь.
Вера грустно и отстраненно смотрит на Виктора Михайловича.

Вера:
-Вы никогда не были убийцей?
Виктор Михайлович вздрогнул, шофер внимательно посмотрел на Веру в зеркало.
-Страшно быть убийцей...- без выражения сказала Вера и отвернулась, глядя в окно. Такси остановилась у Вериного подъезда. Они вышли. Вера глянула на свои окна. В них горел свет. Вера встрепенулась. В глазах промелькнула боль и радость.
Вера:
-Боже! Какое счастье - Юра приехал. Прощайте, Виктор Михайлович. Все прошло и больше ничего не надо.
Соколовский:
-Но, Верочка...
Вера:
-Никаких слов, никаких... ничего...- Вера уходит не оборачиваясь.
Виктор Михайлович понуро стоит на тротуаре. Стал накрапывать дождь. Из неуехавшего такси вышел водитель и подошел к Соколовскому:
-Давайте-ка, я Вас отвезу, а то поздно уже. Темень-то какая. Да, Вы никак плачете?
Соколовский:
-Плачу.
-Из-за нее?
-Да. Она сейчас с ним ляжет в постель и будет его целовать, а он её.
-А кто он ей?
-Муж.
-Ну, Вы даете! Поехали-ка отсюда поскорее... от греха подальше.
Водитель берет его под руку и ведет к машине. Они садятся. Машина трогается сместа и растворяется в темноте.
Сцена. Идет репетиция. За задником - темно. Только тени мелькают на ткани. Вера стоит и смотрит на эти мелькающие тени. К ней подходит Васькин. Обращается к Вере шепотом:
-Ну, малыш, как ты?
Вера:
-Никак, Васькин.
Вера прижалась щекой к кирпичной стене:
-Я убийца, Васькин. Убийца!
Васькин:
-Верочка, дорогая, все проходит. Даже теней не остается (показывает на тени задника). Не мучай себя. Что прошло - то прошло. Думай - не думай. Переживай - не переживай: ничего не исправишь. Обстоятельства бывают выше нас. Переживи. Только не запей - пропадешь. И молчи. Никому ничего не говори - заклюют,потому что - вороньё! Кар. Кар. Кар.
Васькин уходит со сцены. Вера тоже уходит. Вот она выходит из театра.
Улица. Светит солнце. Вера в темнозеленом бархатном костюме, в туфлях на высоких каблуках. Почти бежит. На лице мука. Взгляд какой-то затравленный. Мелькают дома, прохожие. Вдруг Вера остановилась как вкопанная. Церковь. За Моссоветом - Храм Воскресения Словущего на Успенском вражке. Вера снимает с шеи кружевную косынку. Покрывает её и заходит в церковь. Крестится. В церкви пусто. Уборщица моет пол и просит Веру немного посторониться. Вера делает два шага в сторону и почти вплотную подходит к иконе Божьей Матери. Она молится. И вдруг видит, что на иконе висят и лежат вокруг неё золотые цепочки, кулоны, серьги, кольца, браслеты, брошки. Она недоуменно смотрит на все это. Оглядывается. У стойки, где продают свечи, иконы, религиозную литературу, видит мужчину. Подходит. Спрашивает, что это значит. Почему икона усыпана золотыми изделиями. Он ей обьясняет, что это икона Божьей Матери именуемая "Взыскание Погибших!". И что люди отдают ей в дар все эти ценности, когда им или их близким очень плохо и они нуждаются в помощи Божьей Матери, Великой Заступницы нашей перед Богом. Вера, ни секунды не раздумывая, снимает с пальца золотое кольцо с бирюзой, вынимает из ушей серьги тоже с бирюзой. (Бирюза крупная. Красивые украшения). Снимает с шеи золотую цепочку и кладет на стойку. Поворачивается и хочет уйти. Мужчина (видимо староста) останавливает её:
-Подождите, я могу дать росписку.
Вера:
-Ну, что Вы? Зачем?
-Но кладем мы все эти вещи только раз в году в феврале, в праздник этой иконы. А пока они лежат у нас в сейфе. А ещё, Вы можете, если это принесет Вам облегчение, написать, что побудило Вас сделать такой шаг.
Вера:
-Смертный грех.
Вера склоняет голову и выходит из церкви. Староста смотрит ей вслед.
Фойе театра. По нему быстро идет Лариса Сергеевна- зав.лит.
В руках у нее лист бумаги.
Навстречу идет Васькин:
-Привет литработнику. Ты чего бегом?
Лариса Сергеевна:
-Да вот, Васькин, бегу увольнятся.
Васькин:
-Чего вдруг?
Лариса Сергеевна:
-Да не вдруг, Васькин, не вдруг. То была всем друг, а стала - недруг.
Быстро удалилась. Васькин, посмотрев ей в след, презрительно заметил:
-Крысы бегут с коробля, чуют потоп.
Кабинет директора. Алексей Иванович читает заявление об увольнении зав.лита. Она сидит напротив, взволнованно теребя в руках носовой платок.
Директор:
-Ты с ума сошла!
Завлит:
-Может и сошла. Но мне все это надоело. А потом... Когда в лицо тебе говорят, что ты стукачка... А?... Дожила. Я в этом театре с девочек. Это мой дом. А мне - стукачка!
Директор:
-Погоди, погоди. Затараторила. Объясни.
Завлит:
-Объяснять нечего и так все ясно. Даже не хочу говорить больше об этом.
Директор:
-Нет. Ведь меня же в Управлении спросят - как и почему? А я что?
Завлит:
-Не спросят. Там всё знают.
Директор:
-Ну, дорогая моя...
Завлит:
-А что, дорогая? Если начистоту, то всем надо уходить, пока Главного не сняли. Сейчас, по-крайней мере, можно уйти по-хорошему. Да и устроится - без проблем. А тогда - тогда будут одни проблемы. И проблемы большие. А главного погонят - и очень скоро. Помяните моё слово.
Лариса Сергеевна встает и уходит.
Директор сидит в задумчивости. Затем звонит по телефону:
-Петр Степанович... Ладно я потом тебе позвоню... Да, нет ничего.
Кладет трубку.
Директор:
-Нет, это надо все продумать. Лариса права. Съезжу-ка я в Министерство, да кое с кем посоветуюсь.
Квартира Орловских. Они собираются на работу. Юра подгоняет Верочку:
-Верусёнок, мы опаздываем. Давай скорее.
Вера собирается машинально. Чувствуется некоторая заторможенность, отрешенность. Вот она, наконец, оделась. У зеркала красит ресницы, губы. Берет сумочку. Все машинаально и отрешенно. Подходит к балкону. Открывает балконную дверь.
Юра, услышав это, заходит в комнату:
-Вера, ну ты чего?..
На полуслове обрывает фразу, так как видит, что Вера пытается перекинуть ногу через балконную решетку.
Не помня себя, он бежит к Вере. Хватает её. Обнимает. Осторожно заводит в комнату.

Юра:
-Верочка, ты куда?
Вера:
-На работу. На репетицию. У нас скоро прогон.
Юра:
-Ты устала, родная. Тебе надо отдохнуть. Давай-ка я тебя уложу в постель.
Вера:
-А ты?
Юра:
-Я отпрошусь.
Вера:
-Хорошо... А я?
Юра:
-Я позвоню Когану. Не волнуйся. Ты очень переутомилась.
Вера:
-Да...
Юра помогает ей раздеться и лечь в постель. Гладит её по голове. Целует. Выходит из спальни. Закрывает балкон. Закрывает все окна. Звонит по телефону.
Кабинет врача в больнице. Доктор кладет телефонную трубку и обращается к Юре:
-Будем лечить.
Юра:
-Доктор она поправится? Она сможет играть?
Доктор:
-Будем надеятся на лучшее. Я думаю, и поправится, и играть сможет. Артисты к нам часто попадают. Что Вы хотите? Такая профессия. Залезать в чужие жизни, в чужие души. Вот свою и не уберегла. Им не нервы нужны - канаты.
Юра:
-Как долго продлится лечение?
Доктор:
-А это уж как пойдет - у всех по разному. А на каком этаже Вы живете?
Юра:
-На пятом. А что?..
Доктор:
-А то, что Вам надо поменяться на первый этаж, от греха подальше. И Вам спокойнее будет.
Юра:
-Хорошо, я поменяю квартиру пока Вера в больнице.
Доктор:
-Отлично. А в командировки Вы часто уезжаете?
Юра:
-Часто и надолго.

Доктор:
-А вот это плохо. Очень плохо.
Юра:
-Я этот вопрос утрясу.
Доктор:
-Да, уж, пожалуйста. Сейчас это крайне необходимо.
Юра стоит около больницы. С грустью смотрит на окна с решетками.
Кабинет главного режиссера. Соколовский сидит за столом. Рисует на бумаге женскую маленькую фигурку. Затем чертит по ней решетку.
Виктор Михайлович:
-Господи, какой ужас.
На диване сидят Антонова и Львов. Они взволнованы и удручены.
Львов:
-Виктор Михайлович, что мы можем сделать? Чем помочь?
Главный режиссер:
-Ничем не поможешь.
Львов:
-Лиз, ты съезди завтра к Вере. Может тебя пропустят...
Антонова:
-Конечно. О чем разговор? Только нужны ли мы ей сейчас?
Львов:
-Учим со сцены людей, показываем им чужие жизни. А в своих жизнях разобраться не можем. Со своей бедой не справимся.
Главный режиссер:
-Плач, плачу и плачу, расплата, плата, палач, плаха, палата, плита...
Вы не задумывались, как похожи эти слова?..
Львов:
-Виктор Михайлович, мы Вас после спектакля проводим. Ради Бога, не уходите один.
Антонова:
-Я умоляю.
Главный режиссер машинально качает головой. Антонова и Львов уходят. Соколовский встает, одевает ветровку. Выходит из кабинета. Закрывает дверь на ключ. Выходит из театра. Идет по улице. Выходит на Пушкинскую площадь. Некоторое время смотрит на памятник Пушкину. Потом подходит к стоянке такси. Открывает дверцу машины, хватается рукой за сердце и медленно оседает на землю.
Всё закружилось: памятник Пушкину, название редакции Известия, кинотеатра Россия, редакции Московские Новости и Новый мир, ВТО.
То ли Соколовский прошептал, то ли непонятно кто сверху:
-Занавес...


Примечание:

В сценах, где Соколовский общается с Верочкой, в его воображении происходит метаморфоза реального образа в сценический: то это Джульетта, то Офелия, то Анна Каренина, или какая-то иная героиня.