Остров. Где-то... Одиннадцатая глава.

Тайная история. Начало.

...Лион утонул в озёрах синевы. Пронзающий взгляд невероятно красивой молодой жрицы лишил его дара речи. Он забыл о чём хотел спросить служительницу, потерял всякую связь с окружающим миром: земля ушла из под ног, исчезли руки. Беспомощным кутёнком молодой профессор барахтался под прицелом волшебных глаз. Только маленький осколок гордости и самоуважения, зацепившийся не понятно как и за что там, где только что блистал разум, не позволил ему рухнуть на колени перед представительницей высшей красоты, склонить голову и просить о сладостных унижениях. Голова закружилась, он покачнулся...
Лион с трудом взял себя в руки: «что это было, Господи»? Страшась вновь пересечься взглядами он смотрел вскользь, мимо красавицы, с удивлением отмечая мраморную белизну её лица. Островитяне были смуглы, их кожу цвета спитой чайной заварки украшал красноватый оттенок, глаза тёмные, от светло-коричневых тонов до почти чёрных. Облик этой жрицы резко разнился от всех. «Белоликая» - билась в мозгу фраза. Удивительное алебастровое лицо и голубые глаза предполагали наличие светлых волос, однако, служительницу украшало великолепие тёмно-каштановых локонов. У неё, единственной из жриц, виденных Лионом, они были распущены, остальные накручивали на головах узлы. Бесформенный балахон не помог скрыть высокую грудь. Храмовница молча ждала. У Лиона предательски прыгал голос, когда он, уткнув взгляд в девичий подбородок пытался выстроить что-то членораздельное:
– Простите... великодушно. Я... не знаю, как к Вам обращаться. Не могли бы Вы...
Жрица склонила голову, копна волос колыхнулась: мужчина осторожно втянул в себя прилетевший запах: тонко разведённый, хорошо читаемый, с лёгкой степенью вызова, какую искусный парфюмер, составляя формулу аромата, отчёркивает на самой границе тона, ещё одна нотка приплюсованная к букету, и весь ансамбль умрёт: это и есть момент истины.
– Сестра Поли, уважаемый Дар Моря. Я знаю о тебе. Верховная Мать ожидает. Я провожу — у Лиона вновь подкосились ноги, теперь от звука голоса. Шелест тонкой фольги, ассоциация с ползущей змеёй: красота и смертельно опасные извивы. Тембр абсолютно не соответствовал внешнему облику: Лион слышал скрип стекла. Жрица отвернулась и зашагала по краю тени в сторону сооружений окольцовывающих площадь, высеченных в песке подобий домов. «Что же она детей бросила — подумал было лингвист — объяснила б просто» — но увидел, как к оставленным молодой служительницей карапузам спешно подходила другая жрица. «А-а, взаимозаменяемость, это правильно. Но какая красивая, чёрт. Сердце как скачет. Ох, и глаза». Он догнал жрицу, подстроился под шаг. Молчали. От жилых построек служительница повернула направо, коротко мотнув головой - сюда. По прежнему не разговаривая они дошли до конца строений, завернули за угол. «Вот оно, сердце острова». Храм не был ни величественным, ни красивым. Больше всего он походил на мавзолеи, какие их строили в утраченном мире Лиона. Параллелепипед длиной метров в восемь-десять и в пять шириной покоился на пяти ступеньках, высота каждой доходила примерно ему до груди. Толщина уложенных камней позволяла устоять на них, но и только. Переднюю стену параллелепипеда прорезали опять же пять узких окон бойниц. Увиденное могло бы вызвать недоумение и даже разочарование, если бы не одна удивительная особенность, отмеченная Лионом при приближении к Храму. Он в восхищении поцокал языком, сразу осёкся, не зная, как отреагирует на его несдержанность служительница культа. Поли или не услышала, или сделала вид, что не слышит. Не нарушая размеренного шага девушка скользила дальше. Скоро они подошли к Храму. Вблизи, при очень малых размерах, он казался громадиной. Иллюзия заключалось в единении храма и ландшафта. «Мавзолей» - не большая и не высокая усечённая пирамидка - «лип» к холму, резко и с небольшим уклоном возносившемуся вверх. Страшно знакомое чудилось Лиону в приёме, использованном древними строителями для придания постройке величественности: где-то он такое видел. Гениальное решение сверхзадачи покоряло своей простотой. При приближении маленькая пирамидка «наползала» на холм. Когда он и Поли подошли вплотную, «рост» вверх остановился, замерев точно в предназначенном месте. Срезанная прямой линией крыши вершина холма визуально формировала купол, и Храм представлялся огромным. Десятиметровый «параллелепипед» оказался заметно изогнутым, что тоже придавало дополнительный размер, казалось, что его границы растворяются в холме. Не одинаковые в размерах ступени «растягивали» высоту. Нижняя ступень — самая маленькая, каждая следующая «подрастала», относительно предыдущей. Маленькие архитектурные хитрости создали из небольшого сооружения грандиозный по ощущению шедевр. Холм- храм впивался в синее высокое небо с белыми крепостями облаков. По верхней точке — идеально плавная дуга перевала — почти весь день прокатывался раскалённый золотой шар солнца, как самый последний задуманный строителями и завершающий всю композицию элемент. Гул заполненной людьми площади почти не был слышен. Порывы ветра да птичий гомон. «Как же попадают в сам Храм» - недоумевал Лион? Загадка открылась тут же. Поли подошла к торцу здания, повернулась боком, сделала шаг вперёд, и совершенно неожиданно оказалась лишённой нижней части туловища. Голова и плечи девушки плавно покачиваясь поплыли вверх. Лион уставился во все глаза на это чудо. Ему понадобилось время, чтобы понять, что происходит. Древние строители вырезали потайную лестницу в толще стен-ступеней. Увидеть её можно было только встав напротив, но для этого нужно было знать о придумке. Проход же к лестнице скрывал густой колючий кустарник, который, как видел Лион, покрывал собой всё пространство вокруг, фактически Храм стоял среди моря колючего кустарника, свободный от грозного заграждения только со стороны площади, которая оказалась задним двором. Размер колючек на ветках вызывал оторопь: длинной с палец и толщиной с хорошую спичку. Преодолеть подобное заграждение не смог бы никто на свете. С точки зрения военной стратегии кустарник служил идеальной защитной системой. Лиона заинтриговала эта мера сверх заграждения. Сопоставив увиденное на дворовой части - «ежи», вырезанную низкую стену, и «море» непреодолимой колючей преграды, плюс, невозможность атаковать по прямой, используя ступени «обманки» - он пришёл к выводу: Храм, помимо прочего ещё и не преступная крепость. От кого защищались древние обитатели острова? Кто был не ведомый, грозный враг, что для защиты потребовалось строительство поистине гениального оборонного комплекса? В памяти всплыли Дом Стража и Дворец Владыки: узкие стрельчатые окна, низкие двери, покатые крыши, на которые невозможно взобраться, но у которых на тех же самых крышах располагались ёмкости для сбора дождевой воды. Оба строения спроектированы так, что могли выдерживать долгие осады. «Очень интересно» - думал молодой учёный, поднимаясь по узкой, не удобной, поскольку ступеньки были мелкими и частыми, лестнице: лодышки постоянно подворачивались. Только война могла принудить строить подобные преграды. Поли остановилась, поджидая отставшего мужчину. Лиону оставалось преодолеть последние несколько ступеней, когда жрица подняла руку и разрушила стену; так в первый момент показалось молодому учёному, поскольку на песчанике образовался тёмный провал, но он сообразил - Поли открыла невидимую дверь — и поспешил догнать исчезнувшую из вида служительницу. Вслед за жрицей Лион переступил порог, пришлось нагнулся, чтобы не задеть дверную перемычку. Проём был меньше, чем ширина его плеч, так что входить пришлось ещё и боком. Лион оказался в затемнённой комнате, где могли находиться одновременно человек десять, не более. Вдоль стен тянулась приступка, на которой, видимо, сидели во время ожидания начала службы или чего-то другого. Свет внутрь попадал через прорезанные в углу потолка щели. Служительница пересекла полутёмную комнату и открыла ещё одну дверь. Солнечный свет ворвался в помещение.
– Проходи, Дар Моря — Поли держала дверь открытой.
Лишённые человеческой теплоты железный голос ударил по нервам. Лион поспешил на зов. Проходя мимо жрицы, мужчина ощутил волну магической силы, льющуюся из Поли. Затаив дыхание, прикрыв глаза: не смотреть, не вдыхать, миновал красавицу, и вышел в... Лион не был готов, его продолжали обманывать. Малыми размерами Храма снаружи, микроскопической комнаткой ожидания. Мозг учёного дал сбой, не сразу восприняв увиденное; перейти с системы считывания информации с микро числительными составляющими в мир «гигантизма» оказалось не просто. Лион в один шаг перенёсся в другой мир. Перед ним лежало огромное, нескончаемое пространство, а он пребывал на его «небе», головой упираясь в каменный свод. Он видел огромный зал размером с футбольное поле. От площадки на которой они стояли вправо и вниз вела широкая лестница без перил, по левую руку начиналась галерея, и насколько он мог судить, опоясывала весь зал, и была тоже лишена какого бы то ни было ограждения. Внизу посередине находился бассейн-колодец с расставленными по периметру кувшинами, блестела недвижная вода. Свет поступал внутрь через искусно вырезанные окна в наклонной части свода. Лион насчитал их семь. Два больших в окружении пяти поменьше, они напоминали розетки храмов и церквей. Солнечные лучи проникали сквозь причудливые кружева, рисуя многократно увеличенные замысловатые узоры на противоположной стене. Природного освещения вполне хватало, потому что никаких светильников Лион не видел. Сумрак в Храме царил только на галерее и площадке, на которой он стоял, замерев в оцепенении. Поли не торопила, давая время освоиться. Лион начинал видеть подробности. Чёрные проёмы неких помещений на галерее, три пояса террас, расположенные ниже. Стоящий на постаменте сразу за колодцем... трон? Его глаза обнаружили четыре колонны, упирающиеся в свод. Ещё чёрные точки проёмов вдоль стен внизу...
– Идём, Дар Моря — Леон вздрогнул. Жрица проскользнула мимо него и начала спуск, держась середины лестницы. Лион поспешил следом, но жался к стене. Не ограждённая пропасть притягивала. Спускались долго. Сошёл он с ощущением, что ноги его стали ватными. Жрица повела его дальше. Они прошли мимо колодца, от которого веяло чистым сырым воздухом. Лион насчитал семь шагов в длину, перемножил, поскольку сверху колодец виделся квадратным. «Сорок девять квадратов, озерцо, однако» - хмыкнул про себя . Трон, как оценил профессор ещё с высоты, действительно, им и оказался: большим объёмным стулом. Высокая спинка, длинные подлокотники, резьба. Отсутствовало золото, что было понятно. Не было ковра, что тоже объяснимо, а в остальном — копия любого другого трона. Поли шла через зал не останавливаясь, и Лиону никак не удавалось подробней рассмотреть его. Но масштабы поражали. Он не мог подобрать сравнений ни с чем. Гигантское поле с крышей. Миновали они и одну из колонн, поддерживающих свод, поверхность которой сплошь покрывала резьба. На ходу Лион не смог ничего разобрать, хотя ему показалось, что орнамент формировался фигурками людей. Девушка завернула в одно из многочисленных ответвлений, которые они миновали, ведущих куда-то внутрь холма, и внезапно остановилась перед неприметной дверью. На сколько мог судить Лион, сделана она была из обожжённого кирпича. Жрица, не проронив ни слова, толкнула её и склонилась в поклоне. Лион понял — он у цели. Поли безмолвно смотрела мимо него. Слегка растерянный Лион пожал плечами, сильно пригнулся — дверь оказалась существенно ниже, чем показалось ему на первый взгляд - и вошёл.
Он оказался в помещении крохотном в сравнении с залом, не высоком и чистом. Горели светильники, по одному на каждой стене. Окон не было вовсе. Пахло благовониями: сладко, как-то покойно. При появлении Лиона пламя свечей дрогнуло, тень заколыхалась, задвигалась по стенам. Танец продолжался ещё долго после того, как жрица закрыла за Лионом дверь. Мужчина осматривал комнатушку. Напротив, в левом углу из стены вырастал миниатюрный столик, украшенный абсолютной пустынностью: на нём не лежало, как и не стояло, ровным счётом ничего. Внизу ютилась скамеечка, и как связь с человеком, лежала подушка для сидения. В правом углу кельи находилось спальное место, определил Лион, поскольку предмет, похожий на топчан был застлан одеялом. Подушка на скамеечке, видимо, служила и для сна, так как на кровати ничего не возвышалось, никакого бугра, говорящего о наличии под одеялом ещё одной подушки. В комнате совсем не было ничего определяющего, указывающего на то, что она обитаема; ни умывальника, ни вешалки, не висело полотенце, на столе не стоял кувшин с кружкой, и не лежали письменные принадлежности. И всё-таки чувствовалось, что комната жилая. Это угадывалось по невероятной чистоте и, отсутствию обязательного для всякого заброшенного помещения затхлого запаха. Лион незаметно потянул носом , уловил слабый аромат, но природу его определить не сумел. Температура в келье была комфортной, хотя по ногам дуло. Скорей всего Лиона привели в рабочий кабинет. Мужчина стоял на пороге, не зная, как ему быть, когда скрипнуло, и он увидел, как напротив открывается другая дверь. Профессор насторожился. Впервые в голову пришла мысль о том, что Храм может хранить, даже генерировать, не только положительную энергию, но и быть потенциальным источником опасности. Столько он уже увидел «обманок», потаённых мест и скрытых дверей. За просто так их не строят. Его настороженность усугубилась с приходом нового лица — маленькой высохшей старушенции. Словно олицетворение духа земли предстала перед Лионом таинственная и всемогущая Верховная Жрица. Лицо - потрескавшаяся корка белой глины, маска. Трещины и рвы обвисшей старческой кожи прятали слезящиеся комки белёсых глаз, казалось, лишённых зрачков, тем не менее, властно притягивавшие к себе взор. «Не слепа ли старушка» - обеспокоился профессор, борясь с их силой и стараясь не всматриваться в лицо вновь прибывшей храмовницы. Лион попал в этот мир из другого, где существовал кинематограф, а, кино индустрия давно взяла на службу образы монстров и чудовищ. Затемнённая комната и «живая» маска гомункула напротив словно перенесли его в кинотеатр. «Это как в кино» - уцепился за сравнение лингвист, и отпустило: он понял, что не дышал с момента появления Верховной Жрицы. Старушенция также быстро сообразила, что Странник совладал с собой, и чудесным образом преобразилась. Перед Лионом стояла и опиралась о длинный посох обыкновенная старушка, с мягкими обвисшими щеками-брылями и слезящимися от старости глазами. Он склонился в поклоне, стараясь выказать как можно больше почтения маленькой властительницей огромного количества людей.
– Приветствую уважаемую Верховную Жрицу Острова. Моё имя Лион, у вас меня одарили священным именем Дара Моря, продлит море и святой Марьятта славные годы вашей жизни. Лион очень удивился бы, если узнал, что обращается к Главной Жрице строго по этикету. Старушке импонировало его учтивость.
– Я знаю о тебе, Странник — слабо, но отчётливо проговариваемое задребезжало ответное приветствие — у Лиона полезли глаза на лоб при виде двух ровных рядов белоснежных зубов — и приветствую от имени Храма. По нашим обычаям ты часть Острова, твоя жизнь священна, желания — честь нам. С чем ты пришёл в Храм?
Слова звучали учтиво, но интуиция подсказала: не смотря на освящённый статус, ему отнюдь не желают поклоняться. По тону ли, по неуловимой спрятанной усмешке, потому что жрица делает вид, будто не знает о причине его прихода, но он понял, что предстоит долгий путь завоевания доверия и уважения к себе со стороны храмовниц. Значимость его здесь не сопоставима с деревенским почитанием. Там он почти что бог, здесь не званный представитель другой жизни. Лион сник, ему не рады, и это плохо. Помощи ждать не придётся. Но он не был бы похож на самого себя, чтобы вот так сразу опустить руки. Что ж, тому и быть, можно переходить к делу.
– Уважаемая, Мать Генриэтта — увидел, как легко вздрогнула жрица при упоминании собственного имени - спасибо за разрешение посетить Храм. Может Вы не знаете, но я историк, и меня интересует всё, что связано со стариной, тем более в месте столь необычном, как ваш Остров. Я учёный, и мне бы хотелось получить доступ к … -- Лион замялся, стараясь найти подходящие слова и нейтральный тон, чтобы объявить тему, необычайно его притягивающую, и при этом не выдать своего жгучего интереса — Вашей истории, к документам, которые, я знаю, Вы так бережно и самоотверженно оберегаете от разрушающего воздействия времени.
Боялся он напрасно. Старуха выслушала, подождала, не скажет ли он ещё, поняла, что это все слова Странника, и ответила буднично:
– Конечно, Дар Моря. Следуй за мной. Я приставлю к тебе сестру Поли, она станет помогать во всём. Желания Посланника, закон для всех. Прошу тебя, позови сестру, она ждёт за дверью.
Лион поспешно выглянул: Поли стояла напротив, взгляд — в упор. На мгновение он снова улетел в космос, но на этот раз сумел устоять: включились раз задействованные охранные поля психики.
– Госпожа Поли, Верховная Жрица зовёт — Лион смотрел в пол — прошу.
Учёный держал дверь, пока служительница входила в келью. Не останавливаясь, она направилась ко второй двери, будто услышала не слышимый приказ. Открыла, и Лиону пришлось нагнуться, когда он вслед за Жрицей-Матерью снова боком втискивался в узкий и низкий проём. За дверью оказался туннель — коридор, плавная дуга, заворачивающая в оба конца. Келья, помимо кабинета, оказалась переходом между внешним залом и внутренними скрытыми покоями. Туннель в ширину был достаточно просторен, вполне можно разойтись при встрече, а вот высота подкачала: чуть выше роста Лиона. Ему это доставляло лишнее напряжение, казалось, он неминуемо ударится головой, тем более, что низко нависший свод обтесали грубо, как будто наспех, в виде каменных волн, которые заменяли собой арки, необходимые для упрочения конструктивной функции. Не смотря на очевидную опасность удариться головой Лион ни разу не задел свисающие сверху гребни. Но он продолжал автоматически вжимать голову в плечи при каждом втором шаге, а шли долго, и у него разболелся затылок. Ощущался небольшой спуск, коридор всё время сворачивал, так что высчитать насколько долог был путь он не смог. Светильники на стенах располагались таким образом, что очередной источник света появлялся ровно в момент исчезновения за поворотом предыдущего. Воздух и здесь был чист, хотя суховат, и заметно холодней, чем в большом зале, не говоря о температуре в келье. Шли молча, слышался сиплый хрип дыхания Верховной Жрицы и мерный стук её деревянного посоха о твёрдую, каменную землю. Молодую послушницу Лион не слышал вовсе, только её тень набрасывалась на его собственную, когда они проходили очередной светильник. Путь закончился внезапно, вдруг: деревянная, старинная дверь, окованная железными полосами перекрыла тоннель. Верховная Жрица повернулась к Лиону. В свободной руке она держала кольцо с единственным ключом.
– Здесь дожидается тебя то, о чём ты просил Владыку — без какого-либо вступления заговорила Мать-Жрица: в горле булькало, хрипело — за этой старинной дверью, собранной самим Отцом, хранятся сокровища, что привёз с собой святой Марьятта, жена и дети ега. Теперь выслушай, что буду говорить. Ты сможешь видеть святыни, но не смеешь трогать, они очень стары. Никто не смеет брать их в руки, даже ты, Дар Моря. Ты познакомишься с Книгой Знаний и с Тайными записями другого Посланника моря. Я не представляю, как можно прочесть тайный язык неподготовленному, хоть и говорят, что умеешь читать ты на любых языках. Это не моё дело. Сестра Поли станет помогать во всём, что запросишь...
«Будет надзирать, словом» - подумал Лион. Его обрадовала подобная перспектива, и испугала одновременно. Он слушал нотации старой жрицы смиренно склонив голову, уткнув подбородок в грудь - ныл затылок, руки скрестил на животе. Старуха протянула кольцо стоящей за его спиной послушнице. Лион умудрился подавить порыв - перехватить кольцо. Верховная Жрица осенила ключ и свой лоб знамением, постояла в раздумье и двинулась в обратный путь. Поли посторонилась, уступая дорогу. Тоже поспешил сделать Лион. Мать Жрица прошаркала мимо обоих, остановилась, словно вспомнив о чём-то. Обернулась. Так получилось, что пропуская её, Поли вынужденно встала рядом с Лионом, и молодые люди сейчас касались один другого плечами. Почти одного роста — жрица не на много уступала пришельцу - они напоминали влюблённую парочку. Старуха задержала взгляд, разглядывая неожиданно образовавшуюся комбинацию, затем проскрежетала:
– Храни Вас море и святой Марьятта, Отец пусть защитит Вас от бед и лиходейства. Поли зайдёшь позже ко мне. Прощай, Посланник.
Послушница склонила голову в знак почитания, дождалась, пока Мать Жрица не скрылась за поворотом, и только тогда отстранилась от Лиона. Она вставила ключ в скважину древнего, навешенного на толстые петли замка и легко повернула несколько раз. Лион в это время переводил дыхание. Прикосновение красавицы парализовало его тело. Он натурально не мог пошевелиться. Видение обнажённой, придуманным его мозгом, послушницы оккупировало сознание. Близость, главное, доступность, как ему думалось, молодой женщины разрывала его. В голове билась, пульсировала, нагревалась одна мысль: «я Дар Моря, я имею право». Тайная комната с её секретами уплыла из сознания. Всего и нужно сделать, что обратиться к послушнице с приказом — просьбой. По законам Острова она обязана принадлежать ему, как все местные женщины. Собственно, ни чем иным не занимались сами жрицы, если говорить грубую правду, они обслуживали избранных мужчин, стремясь забеременеть от каждого. Из всех избранных, он, Дар Моря, самый достойный. По крови. Сейчас, когда они вдвоём, храмовница не сможет ему отказать. Или, наоборот, без свидетелей как раз и сможет? Но Верховная Жрица приказала красавице выполнять все его желания, разве не так? Лиона лихорадило. Уже гораздо позже, анализируя в спокойной обстановке наваждение, набросившееся на него тогда, он не смог подобрать никаких объяснений тому удивительному факту, как он смог удержаться от совершения непоправимой ошибки. Выручил инстинкт, интуиция? Или его остановил заложенный самой природой страх, подавляющий либидо, когда мужчина остаётся один с незнакомой женщиной, которая ему безумно нравиться? Он запомнил удивлённый взгляд красавицы, брошенный в его сторону, после того, как волна сексуальной пытки схлынула, и он смог что-то видеть. Жар ушёл, и первое, что профессор осознал, это озабоченность, именно такое выражение стояло в глазах Поли, направленных прямо на него. Удивительно, но девушка улыбалась, когда отворачивалась. Она сняла замок, толкнула дверь, та открывалась во внутрь, и посторонилась, пропуская Лиона. Пришлось перешагивать через высокий порог и сгибаться чуть ли не в двое: дверь оказалась самой маленькой из всех пройденных им сегодня. Однако, единственной, сделанной из настоящего дерева. Толстые доски выглядели по старинному прочными и узнаваемыми, но времени гадать откуда их взяли не было. Лион вошёл внутрь. Поли следом. Раздался железный лязг, учёный обернулся. Жрица задвигала запор. Она движением бровей указал за его спину. Он резко повернулся. Вот они, святыни: четыре заветных сундука, можно сказать, основание островной цивилизации стоят перед ним. В комнате было очень светло, но Лион не обратил внимание, его взгляд прирос к сундукам. Забыв об инструкциях, он направился к цели: его остановил резкий голос:
– Стой, Посланник. Никто не смеет прикасаться к святыням. Только жрицы. Даже тебе не дано такого права.. Забыл?
Лион ойкнул, ну, конечно, Верховная Жрица предупреждала.
– Извините, ради бога, действительно, забыл.
Опять почудилось, или, действительно, молодая послушница легко улыбнулась, проходя мимо. Поли прошла к сокровищницам, наложила на себя знаменья, потом повернулась к внимательно наблюдающему за ритуальными действиями пришельцу и повела рукой вокруг:
– Это то, к чему ты так стремился, Дар Моря. Всё, что я буду показывать, ты увидишь с моих рук. Читать сможешь копии, оригиналы слишком стары...
– Как копии?
– Это не относится к книге о Тайной истории. Она подлинник. Не беспокойся, Странник, переводы очень точны. У тебя есть три дня на ознакомление...
Лион вскинулся, не раздумывая, вылетело:
– Никак нет, уважаемая сестра Поли, этого крайне мало. Мне не успеть всё прочесть.
– А сколько надо времени?
– Ну-у, неделю, явно.
– Хорошо.
Подозрительно быстро послушница согласилась. Лион досадовал: « чёрт, мало попросил, знать бы. Ладно, потом прибавим. Она так быстро пошла навстречу, похоже, лимита времени нет на самом деле». В предвкушении встречи с желаемым, Лион не видел вокруг ничего, его занимали только сундуки: их наполнение. Профессор не обращал внимания насколько свежий воздух в Тайной комнате, как хорошо она освещена, учитывая, что хранилище знаний находится глубоко в недрах холма. А полюбопытствовать было на что. Свет в комнату поступал через три круглых отверстия в потолке, тремя светящимися столпами, которые, казалось, держали на себе арочный свод. Света было столько, что теням не нашлось места в пустоте помещения. Кроме четырёх сундуков в комнате ещё стоял стол и стул. Ночной горшок с крышкой. И всё. Поли поманила:
– Подойди, Странник.
Лион послушно выполнил команду. Поли опустилась на колено у первого сундука, погладила, как показалось Леону, железный обод, украшенный шляпками заклёпок и неведомым образом в руке у неё появился длинный ключ. Она вставила его в невидимое отверстие, прокрутила. Послышался щелчок, крышка сундука шевельнулась. Послушница поднялась, легко перегибаясь, двумя руками открыла её. Сердце Лиона забилось. Сейчас он увидит вехи истории. Первым предъявленным предметом оказалось дамское настольное зеркальце в серебряной оправе — овальной формы венок крепился к вилке в виде львиной лапы. Самой зеркальной поверхности не осталось - чёрными пятнами тускнело стекло, не отражавшее ничего, может только тени — но серебро блестело. Затем последовали многочисленные флакончики, пузырьки, гребни, маникюрные ножницы, пилки: священный женский набор косметики, из чего Лион сразу вывел умозаключение о том, что святое семейство являлось обычной человеческой ячейкой: ничего божественного или сверх ординарного он не увидел, но молчал, дожидаясь, когда первым заговорит «гид». Поли подала голос, после того, как содержимое сундука было полностью выставлено на крышках трёх других «собратьев»:
– Перед тобой святыни, принадлежавшие семье Отца. Ты можешь посмотреть на них, но не трогать. Этими предметами пользовались жена и дочери Великого Дона...
– Какого дона? - быстро переспросил Лион, впервые услышав новое имя, как он сразу догадался, основателя цивилизации. В разговорах со Стражником это имя не прозвучало ни разу. Поли сцепила руки под грудью, глубоко вздохнула:
– Великий Дон, второе имя Отца. От нас сокрыто значение этих слов, но так его называет в священных писаниях Дар Моря, тот, что записал Тайную историю...
– А сколько их вообще было, Даров?
– Ты четвёртый. И каждый раз, как приходил кто-то из вас, наступали перемены. Вы посланники моря и неба, слуги Отца. Не знаю, к добру появился ты или...
Слова вонзились в сердце, Лион напрягся, успокаиваясь, выждал сколько посчитал нужным. Поли тоже молчала, взгляд отсутствующий, словно его здесь не было:
– О чём вы замолчали, сестра Поли? Вы сказали к добру и замолчали — Лион осмелился открыто любоваться красотой жрицы, хотя последние слова и задели его. Всплыла в воображении обнажённая Гертруда, тенистый удивительный сад, нахлынуло желание... Лион насторожился, сконцентрировав внимание на не соответствии момента и внезапного вожделения. Снова что-то стало не правильным. Но теперь ему не было нужды искать причин - напряжение шло со стороны жрицы. Пожалуй, молодая послушница обладает способностью контролировать чужие, если не мысли, то эмоции. Надо быть крайне осторожным в общении с таким дарованием. Кто знает, что у неё на уме? Словно откликаясь на вихрь мыслей, промелькнувшей в его голове, Поли в упор взглянула на Лиона. Во взгляде девушки читалось удивление, смешанной с одобрением, может и восхищение.
– Ты найдёшь ответы на все вопросы, когда прочтёшь записи, но, скажи, Странник, отчего ты не желаешь смотреть их? - девушка обвела рукой выставленные флаконы — Они тебе не интересны?
Жрица угадала. Лиона интересовал факт наличия предметов, священных для островитян, но не они сами. Для него это были просто безделицы, да старые, но ничего не значащие, не имеющие, кроме исторического, ни художественного, ни культурного значения. Зато тон, каким это было сказано, и что его раскрыли, словно он малый ребёнок, оказались последней каплей, выбив Лиона из душевного равновесия. В голосе послушницы слышалось столько презрения к ничтожеству, ему, и он сорвался, сказалось напряжение утра, обидное пренебрежение и ни чем не прикрытые психологические атаки на его мозг. За что она?
– Интересно, конечно, интересно, уважаемая сестра, очень. Правда, хочется быстрее познакомиться с рукописями, но я понимаю, прежде необходимо увидеть обиходные предметы быта, так сказать, материализацию, прямые доказательства истории семьи святого Марьятта, как поступают в любом уважаемом музее, правильно? Знаете, что такое музей? Нет, конечно. Я поясню. Это, примерно, то, что сейчас здесь происходит. И находится. В музеи ходят, чтобы познакомиться со стариной, проникнуться, скажем, духом времени, напитаться нектаром прошедших эпох — Лион понимал, сердиться ни в коем случае нельзя, но помимо воли, только сильнее накручивал себя: кто-то неведомый гнал его напролом, он продолжил бросаться словами — это правильно, но существуют исключительные обстоятельства, когда приходится пренебрегать, нет, не точно... не пренебрегать, а перескакивать, что ли, и через последовательность, и не гласный этикет. Думаю, наш случай из такого рода...
Он перевёл дыхание, воздух в лёгких закончился. В сильном возбуждении, не в силах оторвать взгляда от синих бездонных глаз жрицы, краешком сознания понимая, что творит не простительную глупость - хотелось колоть, колоть, колоть... словами бездушную машину в человеческом обличии, дьявольской красоты девушку — но, не в силах остановиться и в полном отчаянии махнув рукой на рамки приличия, с ужасом понимая, что сейчас наговорит не поправимого, почувствовал, как проясняется в голове: внезапно вспыхнул свет, словно зажглась лампочка. Что-то уползало из него. Он вспотел. В полной тишине Поли начала молча укладывать предметы обратно в сундук. Затем открыла другой. Лион сидел подавленный, наблюдал, теперь ему стало холодно. Во втором ящике реликвий оказалось совсем не много. Два старинных пистоля. Обычное для того времени, стандартное оружие, эффективное в ближнем бою. С ударно-кремневым замком и не большим раструбом на кончике дула, для удобства зарядки - насыпать порох и картечь. Рапира с витиевато изогнутой гардой. Далее последовали морской сектант, хронометр на цепочке, подзорная труба. Аккуратно разложив предметы на крышке первого сундука, Поли приступила к объяснениям:
– В этом сундуке хранятся предметы, наделённые волшебной силой. Машкеты Отца...
Лион автоматически поправил:
– Надо говорить мушкеты, даже по другому, мушкетоны... ой, простите, я не хотел.
Он виновато посмотрел на жрицу, но сестра Поли, казалось, не только не обратила на это внимания, а, наоборот, в её взгляде зажёгся лёгкий свет:
– Ах, вот как. Мы чтим их под этими названьями. С помощью ... мушкетонов, святой Отец изгнал с Острова племя водных людей...
«Всё, как на экскурсии в музее. Экспонат, рассказ... а это уже интересно — племя водных людей» - Лион прислушался, но жрица уже указывала на длинную шпагу:
– Рапида...
– Рапира.
– Что?
– Ради бога, простите ещё раз — учёный в конец растерялся — мою испорченность.
Молодая жрица в упор рассматривала Лиона, огонёк в глазах разгорелся сильнее, читался не поддельный интерес к незнакомцу. Она словно увидела перед собой живого человека, сменившего безликое одушевлённое существо.
– Скажи, Посланник, ты и в самом деле знаешь обо всём, что есть на свете, как утверждают деревенские. Дети спорят, не бог ли ты? Почему мне кажется, что твои наименования звучат более правильно. Ты должно быть знаешь назначение священных предметов?
Лион сглотнул слизистый комок:
– Да. Это просто...
Тревожный звонок прозвенел в глубине сознания: «остановись, профессор, эти люди не могут знать истинного предназначения предметов, для них это святыни, но ты сейчас в одночасье можешь перечеркнуть всю историю Острова, быстро выкручивайся». Он прокашлялся:
– Знаете, сестра Поли, я абсолютно не готов к тому, чтобы пояснять назначение каждого предмета без знания их, как бы это сказать... э-э-э... применения святым Марьятта в деле, что ли. Вы не могли бы сами вкратце рассказать, что знаете о них?
– Хорошо. Воля Дара Моря закон — жрица указала на холодное оружие — предания гласят, что рапи... ра, это сам волшебный посох святого Отца. Он бил ею о землю и появлялся источник чистой холодной воды. Направлял в сторону моря и рыба выплывала на берег, дабы утолить голод семейства. Холмы давали пристанище, а птицы носили в пещеру яйца. Три дня и три ночи Отец обходил Остров, и где он прикладывал волшебное остриё что-то возникало. Он насадил ореховую рощу и сотворил пруд, заселил черепахами, высадил лён и научил своих дщерей ткать. Затем сотворил шторм, который принёс на Остров сорок мужчин и женщин. Чтобы мы могли молиться выстроил Храм и подарил веру, а когда появился враждебный водный народ и напал, то с помощью рапиды и машкетов, издающих громоподобный шум и выстреливающих молниями, истребил их. Вот этим сектаном он рисовал звёзды, а увеличительной трубой смотрел сквозь время, дабы прозревать грядущие изменения. В других сундуках хранятся его труды обо всём, что есть на свете. Святой Марьятта жил и правил долго, окружённый заботой и всеобщей любовью, он ушел за край Бездны только тогда, когда посчитал, что великий труд свой закончил полностью. Таковы предания. А что на самом деле значат вещи Великого Дона? Твоя очередь, Странник, рассказывать. И ещё, чужеземец, я знаю Тайную историю, к которой рьяно стремишься прикоснуться и ты. Можешь говорить правду. Я готова слышать. Скажу первой, чтобы тебе было проще. Они не волшебные?
Лион подошёл к сундуку, говорить начал сразу:
– Это сектант — морской навигационный прибор, с помощью которого в старину определялись координаты, место нахождения судна в море. В какой-то мере он самое настоящее волшебство, но абсолютно не нужная вещь для Вас. Потому что нет ни кораблей, ни моряков. Кроме этого, как мне думается и звёздная карта не способствует вычислениям, сектант настроен на другие созвездия, если понимаете, о чём я. Вот это хронометр, часы.
Леон задумчиво потёр подбородок:
– Как бы объяснить? Вот, как Вы узнаёте, сколько осталось времени, допустим до обеда, или конца работы? По солнцу, правда?
Поли кивнула, соглашаясь.
– Я и говорю. Вывешиваете флаги, чтобы знать, когда полдень, когда начало вечера и пора выходить на работу. А Великий Дон мог знать, который час без этого всего, достаточно ему было бросить взгляд на циферблат, вот он. Замечательные, к слову, часы. Люблю старинные вещи. Мне кажется, если их завести, то они определённо пойдут, выглядят как новые. А стоили сколько тогда, я представляю. По тем временам, состояние. О, господи, что я говорю. Что такое деньги, вы не знаете. По большому счёту, это хорошо. Предлагаю закрыть тему. Дальше у нас что? Подзорная труба? Понятно. Смотрят в неё не через время, уважаемая сестра, а... на расстояние. Допустим, отсюда, если посмотреть в неё, вот сюда — Лион мизинцем обозначил окуляр - можно спокойно рассматривать Птичьи Скалы, как если бы они находились рядом. Можно вопрос?
Красавица, заинтересованно слушавшая Лиона и смотревшая во все глаза на предметы, вскинулась:
– Да.
– Почему вещи в таком хорошем состоянии? Нет пыли. Вы утверждаете, что к святыням нельзя прикасаться.
– Я говорила, что их нельзя трогать тебе и только, Странник. У нас есть сёстры, специально приставленные на службу по уходу за святынями. Приходят и уборщицы...
– Понятно — перебил Лион — я , грешным делом, думал, что вход посторонним строго воспрещён.
– Так и есть, Странник, но жриц не хватает. Тайную комнату убирают уборщицы, они не обучены грамоте.
– Понятно. Что ещё есть из личных вещей Отца?
– Из личных здесь ничего. Только записи. Стражник носит сапоги и палаш, ты должен был видеть.
– Конечно — согласился Лион — и кожаная безрукавка...
– Да - протянула Поли - я забыла.
Лион расслабился. Он говорил с обычной девушкой, ну, не со всем чтобы совсем обычной, однако, их разговор походил на просто общение, какое случается между молодыми людьми противоположного пола, никак не заинтересовавшие друг друга физически, в этом случае любые вопросы и ответы непременно приобретают подтекст, двойное дно, безобидные слова наполняются сексуальной подложкой. Между Лионом и сестрой Поли шёл разговор, а не рокировка, хотя он умудрялся в целях безопасности не смотреть на своего визави.
Он вслух восхитился:
– Какого качества должна быть вещь, если она не только не истлела, а выглядит, напротив, недавно сшитой. Есть секреты?
– О чём ты, Странник?
– О безрукавке Максимиллиана, сапогах, палаше. Я правильно понял, что это всё вещи Великого Дона?
– А-а, понимаю, ты сомневаешься, что они волшебные.
– Нет, нет, что Вы, сестра, просто в моём мире вещи не могут столь долго существовать, если их использовать по предназначению. Если честно, то у нас всё одноразово теперь.
– Какое странное слово? - удивилась Поли.
– Согласен — Леон покачал головой - действительно, непонятно, как случилось, что вещи перестали быть тем, чем должны быть. Платья на сезон, ботинки на два года... За чем это нужно? Да ещё и стоят сколько? Каждый год — новая линия, новый тренд. Что за напасть нас поразила? Телевизоры, компьютеры. Технический прогресс. А смысл? Что в них? Телик — выброшенное из жизни время, большая его часть. Компьютер, безусловно, необходим, если в меру и по делу, а за просто поиграть — растлитель...
– Эй, Странник, ты сейчас где? - ностальгический экскурс Лиона прервал металлический голос Поли — странны твои рассуждения...
– Простите, уважаемая сестра — Лион тёр большим пальцем лоб — простите, ради бога, занесло. На чём, собственно, мы споткнулись?
Поли рассматривала смущённого мужчину.
– Я хотела сказать, что читать ты останешься один. Совсем, на три дня.
– Постойте — опешил Лион — как на три, мы договорились на неделю
– Нет, Дар — спокойно парировала Поли — ты просил, я слушала. Но нельзя. Не беспокойся, всё что тебе потребуется, будет доставлено по первому требованию. И вынесено.
– Это ещё как? — понуро спросил Лион.
– Просто скажешь вслух, что надо и всё. Дежурная сестра услышит.
– Дежурная? А где она, поблизости?
– Нет.
– Тогда, как она услышит?
– Не твоего ума дело, Странник — фарфором сверкнули зубы, и в комнате словно посветлело, за всё время Поли открыто улыбалась — услышат. Это необходимо, особенно если книгу читает посвящённая в жрицы. Бывает всякое.
– Так ещё и жрицы?
– Конечно, умный глупый Дар Моря. Ты становишься жрицей после посвящения. Тебя запирают в Тайной комнате на три дня без еды и пищи...
– Ого. А причина?
– Посвящённая в служение должна проникнуться значимостью призвания, его величием, должно посетить откровение, только тогда она сможет исправно служить Острову, став жрицей. Дух Отца должен вселиться в неё.
– А если не сойдёт святой дух, тогда что?
Поли пожала плечами:
– Год послушания. Странник, это трудное испытание.
– Верю, но... кто и как определяет, прошла испытание послушница или нет?
Жрица горько улыбнулась:
– Поверь, это видно. Сразу.
«Понятно, комната под круглосуточным наблюдением. Что же, логично. Хотя, если подумать, от кого скрывать? Надо знать всю информацию, чтобы делать выводы. Охраняют, видимо, не спроста».
Лион осмелился посмотреть в глаза красавице: и тотчас получил могучий тычок от неведомого и невидимого силача в область селезёнки. Профессор сжал зубы, с этим движением челюстей он бросился вдогонку за сбежавшей независимостью, желая в первую очередь вернуть ясность мыслей:
– Я всё понял, уважаемая сестра. Не пора приступить?
– Хорошо. Сейчас принесу. Что сначала?
Лиона затрясло — полтора года без книг. Он не понял вопроса: что значит, сначала? Но вспомнил; Поли говорила о двух книгах: одна — это записи самого святого Марьятта, другая рукопись принадлежала перу неведомого его собственного предшественника. Кого выбирать? Всё походило на те моменты в прошлой жизни, когда он в жестокой тоске стоял у витрины с драгоценностями в ювелирной лавочке, рядом очередная подружка, которая второй час не может отдать приоритет ни одному из двух понравившихся ей перстней. Лион в вопросе выбора драгоценностей был девственен, ему вовсе ничего не было нужно, а уж перстни, точно, в последнюю очередь. Но приходилось подыгрывать спутнице, стоять, делать вид, как ему безумно интересно таращиться на сверкающие и мерцающие в свете незаметных светильников бриллиантовые украшения, теснящиеся в коробочке, оббитой белым атласом. Его перестал пугать фейерверк красных нулей, впечатанных в жёлтый картон ценников. Он украдкой посматривал на циферблат часов, незаметно выползающих из рукава пиджака, желая одного, заплатить баснословную цену и убраться, наконец, из «комнаты пыток» на воздух.
– Послушайте, а нельзя, чтобы обе...
– Нет — отрезала Поли — невозможно. Итак, что?
Лион огорчённо вздохнул, скроив губы в унылой гримасе:
– Хорошо. Тогда, конечно, Тайная история.
Жрица понимающе склонила голову, показала рукой на стул:
– Садись, Дар.
Лион занял место за столом, совершенно по школярски сложил руки перед грудью, спина строго прямо и вытянул шею, следя за движениями жрицы; как та открывает крайний сундук, гибко наклоняется. Голова и плечи скрываются из виду, вновь выныривают. В руках сестры лежит огромная книга, фолиант, мог бы назвать Лион то, что увидели его глаза. Серо-желтоватые волны страниц на торце, глиняные корочки. Кровь пульсировала в ушах, Господи, как же он волнуется. Никогда ещё Лион не испытывал подобной силы нетерпения, разобравшего его при виде засекреченной тайны, что лежала в руках сестры Поли, жрицы невыразимой никакими словами красоты и... тайной колдуньи. Старинный раритет улёгся перед ним, и окружающий мир для учёного пропал. Включая жрицу. Он не видел, как Поли, сверху вниз внимательно смотрела и оценивала его. В глазах девушки горел не поддельный интерес. Придя к неизвестному умозаключению красавица неслышно отошла, бесшумно открыла дверь и выскользнула из комнаты. Даже скрежет закрываемого снаружи замка не оторвал Лиона от созерцания реликвии. Перед ним лежала Тайна. Она имела вид глиняной коробки, с откидной крышкой и одним открытым торцом. Крышку украшал орнамент, но, то ли оформитель был не искушён в ремесле скульптора, а может результат не удавшейся термической обработки, но просматривался рисунок плохо: Лион видел расплавившиеся бугры и разводы. Надпись по середине крышки вытерлась. Однако, влияние времени или неуклюжесть производителя, но потеря элментов оформительского замысла только придали книге истинности; она не просто представляла собой историко-культурную ценностью, но, словно бы ожила, а, благоговейное отношение жриц и добросовестное обслуживание наполнили её человеческим теплом, превратив в предмет религиозного поклонения, чем-то вроде икон мира Лиона. Он физически почувствовал, как от книги исходит тепло, хотя, наверное, это было всё-таки тепло закрытого объёма, в котором она хранилась. Учёный медленно наложил — определение положил в данном случае не подходило - обе руки на крышку, впитывая шероховатость и тепло. Похоже чувствуют себя молодожёны или любовники, в первый раз познавая тела любимых. За поверхностью обожжённой глины лежали тайны, для Лиона, сродни сексуальным. Каждый новый текст расшифрованный и прочитанный становился ему на какое-то время любовницей. Его ненасытность знаниями могла равняться, разве что вечному голоду плоти, терзавшего легендарных покорителей женских сердец. Направленность ума роднила Лиона с этими историческими завоевателями, победителями в искусстве любви: как и они, он нуждался в беспрерывной погоне за обладанием новым объектом страсти. Сейчас объект лежал перед ним, а он готовился нападать. Лион прикрыл глаза, расслабляясь, как делал всегда, готовясь приступить к изучению текста, но внезапно его поразила мысль. Она вспыхнула, подобно молнии, глаза его широко распахнулись, он вздрогнул. А что если его способность читать тексты, здесь, на Острове, не сработает? Вдруг он потерял свой дар?
В прохладе комнаты профессор взмок во второй раз. Спину защекотали струйки пота. Руки, он несказанно удивился, мелко дрожали, недоумевая, он поднёс ладони к самому лицу. Понадобился с десяток минуты медитации, чтобы справиться с неожиданным волнением охватившим его с ног до головы. Наконец, вернув себе кое-какой уверенности, профессор осторожно открыл коробку и осмотрел первый лист, соображая, из чего могла быть сделана книга. На вид неопрятного цвета страница походили на тонко обработанную кожу айры, он уже встречал подобный материал в деревне. Из него делали ремни, шнурки, вязали канаты и даже вставляли в окна в сезон жары, отсекая раскалённый воздух. Время покоробило листы, высосав всю влагу из них, но других разрушительных воздействий Лион не увидел.
Текст начинался сразу. Название отсутствовало, хотя автор и разбил письмена на абзацы, а заглавный лист обозначил цифрой, что говорило о его подготовленности. Почерк казался ровным, устойчивым, пусть не каллиграфически чистым. То есть человек грамотный, обученный именно писать, писать много, но не профессиональный переписчик, сделал вывод Лион из визуального осмотра. Он сразу выделил особенность писчика, скорость написания у него стремилась к увеличению, на что тот сам обращал внимание, и пытался себя сдерживать. Это сказывалось на разборчивости букв и слов, но не достаточно серьёзно, чтобы помешать чтению. Выцветшие чернила изготовлены на основе сажи, это очевидно, предмет, каким написан текст, безусловно, птичье перо. Итак, приступим. Лион всмотрелся в текст...

… Витор направлялся к гнездовью. Потребность в птичьих яйцах возросла, когда Генриэтта объявило о своей беременности. Пошёл третий год, как семейство оказалось на Острове и пол-года с момента женитьбы Витора на старшей дочери дона. К немалому удивлению Марьятта домочадца скоро и, надо отметить, спокойно освоились с утерей родного дома. Срывы случались со всеми, но и только: длительных депрессий или периодов отчаяния, слава Исуйе Мухаидинну, не было. Если на кого-то набрасывалась грусть, или начинало терзать отчаяние домочадцы бросали все дела, и окружали несчастного заботой. Во всеобщих утешениях каждый член семьи пополнял и собственные душевные силы, понимая, что от подобного никто не застрахован, скрутить может всякого. Взаимопомощь и нежная любовь друг к другу привело в конечном результате к тому, что маленькое общество превратилось в единый организм, где каждый чувствовал себя необходимым кусочком общего. Пещеры, принявшие людей, приобрели совсем жилой вид, смотрелись, да и стали по домашнему уютными. Марьятта с Витором вырыли восемь высоких комнат с арочными сводами, соединив между собой коридорами. В помещениях круглый день веяло прохладой, лишь в самые жаркие часы, когда снаружи пекло, в пещерах становилось душно, температура заметно повышалась, но к вечеру всё возвращалось к норме, а по утру и вовсе становилась зябко. У каждого члена семьи появилась отдельная комната, глиняные кровать, стол и стул. Всё обсушено на солнце до каменного состояния, трещины, неизменные спутники процесса естественной сушки заделаны раствором, приготовленного в рамках технических параметров заимствованных из листов с необъятными знаниями. Горячая вода в купальне не остывала. После еженедельного всеобщего купания её полностью спускали, чистили чашу и заполняли вновь. Оригинальная задумка состояла в том, что под чашей вырыли топку, и разжигали огонь, если оказывалось, что вода остыла. Вырезали из дерева подобие крана — примитивный винт — и завинчивали отверстие вмазанной в стену трубы, из которого сливали воду. Конструкция работала успешно, единственный недостаток, это постоянная протечка, с которой скоро смирились, так как полностью устранить её не получалось. Остро стоял вопрос с топливом: его вынуждено экономили. Брикеты сушёных водорослей прогорали быстро, а сбор и доставка сырья, наоборот, стали делом и долгим, и хлопотным. Собрали третий урожай льна, выделали первые метры ткани. Веселью и радости не было предела, когда в ручную сплетённая простынь оказалась готовой. Грубый и мало похожий на собственно материю, тем не менее, это был материал, он именовал собой этап в жизни. Они понимали, взрослые, по крайней мере, что голыми теперь не окажутся, то есть ещё один поединок у судьбы отыгран. В первую очередь одеть предстояло мужчин, и по самой банальной причине. Смотреть на их обнажённые тела становилось невмочь женской части семьи. В этой же связи, после потрясения, вызванного заявлением отца семейства, что каждой дочери предстоит стать законной супругой Витора, возможно даже матерью, после того, как старшие сёстры от негодовали, а младшие смущённо от смеялись, девушки смирились с мыслью о перспективах, поджидающей каждую из них, логично возникла мысль о строительстве «любовной комнаты». Её вырыли последней, самой дальней и с самостоятельным входом - выходом. После свадьбы Витор и Генриэтта посещали уединённую комнату часто, стараясь делать это незамеченными. Родителям тайно, надеясь, что дочери крепко уснули, бегали в неё по ночам. Вылазки под звёздным небом привнесли свежесть в отношения между доном и супругой, усилили их привязанность друг к другу, обычную при долгих годах супружества в дополнительный источник любви — рутина отношений засверкало новыми красками ...
Обряд венчания придумывали всем миром. Для невесты выбрали самое красивое платье, жениху выткали длинную до земли юбку. Свадьбу решено было играть по окончании сезона ливней, к тому времени выяснилось, что грозы приходят на Остров в течении полугода с промежутком от двух недель до месяца. Марьятта настоял на том, чтобы для жениха был собран венок из цветов, и чтоб в нём нашлось место пяти розам с шипами. В пояснении смысла лёгкого насилия над кожей жениха он сказал: во — первых, чтобы муж понимал, что отныне его жизнь будут украшать жёны, красотой сравнимые с розами, и, второе, дабы ни на минуту не забывал, что нежный цветок имеет острые шипы, которые колются и бывает, что очень больно. А таких цветков у него будет целых пять, и Витор должен быть готов нести ответственность за благополучие жён, и, дай нам всем бог, будущих детишек. На каждую свадьбу одну розу, развила идею Лоуренса, необходимо поменять на другой цветок, по выбору невесты - пусть он означает самостоятельность будущей супруги, вольной в своих желаниях и потребностях. Хорошо, милый? Всё правильно, дорогая, ты настоящая мудрец. Так же это будет означать, что жизнь с первой женой утратила бытовую остроту. Марьятта поцеловал жену на глазах дочерей. Впервые. Открытый родительский как знак, отныне жизни дочерей подчиняются главному закону природы. Нежные щёчки заалели...
Свадьбу играли целый день. Площадку перед пещерой усыпали цветами, словно ковром. Жаслин, Элуиза и Марса быстро сплели гирлянды, и набросили на молодых. Вместо колец руки соединили браслетами, тоже сплетёнными из цветов. Затем родители благословили детей на долгую счастливую жизнь. Сёстры по очереди подходили поздравить, целовали. Витор стоял красный, как варёный ракокраб. Еда была обыденной, но много. Генриэтта приготовила напиток, от которого приятно кружилась голова. Подарком невесте стали серёжки от Лоуренсы, Витору подарили последние сапоги дона. Задуманные танцы без музыки как-то не случились, но много разговаривали. Ближе к наступлению жары проводили молодожёнов до комнаты «любовных утех», с наказом не выходить до вечера. Не смотря на простое празднование, чувствовалось общее возбуждение. Марса каждый раз при виде целующихся молодых взвизгивала, заливалась смехом. Лоуренса пыталась её успокаивать, напрасно. Вечно отрешённый взгляд средней дочери, Элуизы, внимательно и серьёзно цеплялся за Витора и Генриэтту. Жаслин отчего-то смущалась на протяжении всего обряда. Поли таращила глазёнки, с удивлением откликаясь на звонкий смех Марсы. Лоуренса часто утирала слёзы, Марьятта вышагивал надутый и важный. К вечеру всем взгрустнулось. Лоуренса и Жаслин поплакали. Молодые не показались. Родители часто с пониманием переглядывались, но тревожить детей не стали. Наутро смущённые и повзрослевшие ребята оправдались тем, что уснули. Тревога в глазах Лоуренсы уступила место облегчению, Виньен развёл руками, мол, всё понятно. Первое бракосочетание поделило жизнь на Острове на две половины: одна часть была наполнена отчаянной борьбой за выживание, тяжкий период, о котором вспоминали, как о чём-то, что случилось не с ними. Вторая фаза началась с момента женитьбы и осветила сознание; люди поняли: жизнь станет такой, какой они сами её сделают. И приняли данность. Полетели дни. Недели и месяцы превратились в реку, мерно несущую воды времени. Единственным мерилом его течения стали ливни, во время прихода которых наступали короткие моменты абсолютного бездействия. Мужчины нежились в лени и прохладе – воздух остывал во время дождей очень сильно. Два-три дня пролетали во всеобщих разговорах. Родителей удивляло, как быстро стёрлась память о прошлом, не грызла ностальгия, не рождалась жалость к себе. Младшее поколение: Марса, Элуиза мало чего могли вспомнить из недавнего прошлого. Остров стал их настоящим домом. Марса облазила холмы, узнала всякую пещеру и все овраги. Научилась великолепно лепить утварь. Она рыбачила наравне с мужчинами. Игнорировала платья, предпочитая ходить, как папа и Витор, в одной юбке, сооружая «мужской» узел на бедре. Находясь вечно под палящим солнцем она обуглилась до черноты. Элуиза постепенно вырастала в спокойную, слегка медлительную девушку. Читала беспрерывно всё свободное время. В основном любовные романы, но и повести и героические рассказы из книг для Марсы поглощала с невероятной скоростью. Может, благодаря и запойному чтению, она превращалась на глазах у всех в авторитетного «судью» в спорах, возникающих среди членов семейства. Марса, та сразу заявляла старшим сёстрами: « спросим у Элуизы, как она скажет». Сама Элуиза никогда не спорила, пожимала плечами и только. Здравые рассуждения средней дочери поражали родителей. А Жаслин увлеклась звёздами, хотя по началу астрономические предпочтения были на стороне Генриэтты. Но, глядя на сестру, расцветшую в преддверии свадьбы, приобретшую таинственную недосягаемость и почти материнское могущество, а более, от принятия того факта, что сестра удалилась от неё, девушка перенесла своё внимание на звёздные атласы, которые частенько до этого рассматривала невеста. Именно ей удалось сделать невероятное открытие. Возясь с картами, часто оглядывая звёздное небо она обнаружила сходство созвездий, мерцавших над их головами и теми, что начертаны на бумаге. Оказалось, звёзды те же самые, что нарисованы в атласе, но видятся, как бы с торца. Открытие озадачивало. Как такое возможно, никто не мог понять. Может, мы не на Земле, предположила Элуиза? Марьятта и Лоуренса неоднократно садились проверять открытие, сделанное дочерью. Не в силах разгадать загадку, сдались. Всё в руках господа. Косвенным подтверждением правоты Жаслин стали ходики на цепочке. Марьятта захотел выяснить приблизительные координаты расположения острова. Он взял сектант и принялся за расчёты. Но ничего не получалось, цифры не хотели сходиться, пока не выяснилось, что часы убегают на целый час вперёд. Он выставил стрелку хронометра, и повторил расчёты. И опять ничего не вышло. Марьятта задумался. Обыденная для посвящённого в морскую подготовку, в общем, чистая арифметическая операция не проходит. В чём дело? Ответ пришёл, как озарение. Часы не при чём. Сами сутки на острове длятся на час больше. Ещё одна загадка. А один раз семья испытала настоящее потрясение. Всё произошло поздним вечером, на границе того состояния, когда небо сворачивало малиновый наряд, бросая на себя первые звёздные крошки, а тонувшее в море солнце не могло затмить лик вышедшей ему на смену полноокой луны. Семейство заканчивало вечернюю трапезу, когда Марса закричала, вытянув руку в сторону невидимых в сумраке Птичьих Скал:
– Что там, папа?
Они повернулись и оторопели. Над широкой полосой красно-золотистого цвета — последний взгляд уходящего солнца - в воздухе парили огромные каравеллы. Они выплывали бесшумно, внезапные и медленно поднимались ввысь. Отчётливо было видно, как гиганты матросы взбираются по вантам. Также, как и появлялись, каравеллы внезапно исчезали, неуловимо для глаза растворяясь в воздухе. Элуиза успела насчитать двенадцать парусников, пока остальные завороженно смотрели на чудо. Суда пропали и тут же опустилась ночь. Вспыхнули россыпи звёзд, лунная дорожка сменила недавний след закатившегося за горизонт светила.
– Двенадцать кораблей, половина из них военные фрегаты. Великий Исуйя, ведь это наш караван — Марьятта выпрямился, поражённый догадкой — господи, мираж во времени.
– Или знак, папа — Элуиза внимательно смотрела на отца: вся семья не сводила глаз от своего защитника и повелителя.
– Чей и для чего, дочь? - дон видел: дети, жена, Витор, все ждали его ответа:
— Думаешь, судьба даёт нам знак, Элуи? И что это может значить?
Девочка повела плечами:
– Я не знаю, папа.
В тот вечер они долго не расходились. Видение оживило память: разговаривали много, при этом они обнаружили очередную странность: воспоминания более не приносили духовного страдания, лишились горечи; минувшая жизнь казалась чем-то не реальным, мало относящаяся к настоящему. Наверное, тогда они впервые ощутили, как в их сердцах зарождается любовь к Острову. Робкая, ещё приправленная соусом обиды и недоумения — почему это коснулось именно нас — но уже настоящая привязанность к месту, где протекает их жизнь. Бесконечное величие и красота природы, проявляющаяся вокруг всесущно, уже поразила сердца...
Для Генриэтты вынужденный интерес в вопросе целительства окончательно одолел первое пристрастие — изучение звёздного неба. Главным толчком послужила полная победа над прыщами, мучившими её какое-то время, затем неожиданное замужество, и, конечно, беременность. Генриэтту освободили от тяжёлого труда, и девушка в сопровождении неугомонной Марсы днями пропадала на холмах в поисках трав. Марьятта и Витор по-прежнему занимались добычей пропитания, вернее, увеличением его разнообразия, строительством и гончарным делом. «Черепаший» пруд кишел живностью. Из двадцати с лишком яиц, похищенных мужчинами, вылупилась половина черепашек, которых они отправили расти в неволю. В пруду завелись и другие представители фауны. Мелкие рыбки, осторожно попробованные на вкус Витором, оказались съедобными и очень вкусными в вяленом виде. Они стали основной пищей для черепашат. К камням прикрепились водоросли, приползли ракокрабы. Скорей всего дело было в температуре воды. Прогретая, но всегда свежая вода, благодаря разработке дона — они с Витором устроили целых три шлюза, позволивших менять её без особых потерь среди обитателей бассейна - вызвала к жизни целый мир. Словно это большой аквариум, им уже дважды пришлось вычистить водоём, но после каждой чистки количество не прошенных гостей только увеличивалось. Однажды люди поймали смертельно опасную взрослую, а это целых полтора метра, рыбу — вьюна, названную ими салманша - в честь правителя Халифата, такого же, как эта рыба, опасного и изворотливого полководца и политика, по словам дона.
Жизнь постепенно приобретала основательность. Живот Генриэтты заметно увеличился. Витор оказался заботливым мужем. Он не отходил от Генриэтты ни на шаг, всё свободное время посвящая жене. Марсу и Поли обучали грамоте, в качестве тетрадей используя планшеты из обожжённой глины, с мягким слоем той же глины сверху. Но если Поли усаживалась на урок беспрекословно, то с Марсой не было никакого сладу. Девочка с самого утра играла среди камней на Большом холме, умело прячась от матери. Лоуренсе удавалось призвать дочь только после нескончаемых окриков и угрозой, что расскажет отцу о её несносном поведении. Девочка не охотно спускалась. Самым беспокойным и ответственным делом, после строительства пещер и купальни для мужчин стала доставка топлива. Времени она занимала целый день, а физических затрат требовала больше, чем запуск в море сетей для ловли рыбы, не смотря на то, что плавали за сушёными водорослями один раз в неделю, а сети выбирали раз в два дня. Поэтому рассматривался вопрос о разведке сухопутного пути к Дикому пляжу — такое наименование получила пустынная, усеянная водорослями местность на другой стороне острова, где семья выживали первое время - через хребет. Пока использовали водный путь. С ловлей рыбы дела обстояли много лучше. Не случилось пока такого, чтобы каждый из трёх плотов не приносил добычи. По три, по две, одна, но в снастях всегда бились рыбины. Не редко незнакомые. Тогда поступали так. Они отрезали не большой кусочек от туши незнакомки и давали съесть одной из черепах. Случаев отравления мясом рыб до сих пор не случилось, чего нельзя было сказать об уколах и укусах со стороны пленников. Поражённые места — пальцы рук, икры — немедленно представлялись для изучения и вынесения вердикта Генриэтте, затем следовал курс лечения. Каждая новая рыба обзаводилась именем собственным. Самыми вкусными, значит, желанными, стали «губаны» и морские окуни, опасными — айры и салманша. Айра фактически была акула, с той разницей, что усеянная острыми загнутыми зубами пасть у неё располагалась как у всех рыб, спереди, от чего она становилась ещё грозней: нападения её были молниеносны. Затем по степени опасности числилась салманша — рыба-вьюн, с ядом в мелких зубах. Укушенный один раз юноша пролежал в горячке целую неделю, но и мясо вьюна считалось ещё каким деликатесом. Почти смертельную угрозу здоровью людей представляли большие медузы, «львиные гривы», с длинными расползающимися в воде щупальцами, ожог одной из них парализовал дона на три дня. Для семьи это время обернулось настоящим кошмаром. Лоуренса и Генриэтта по очереди дежурили у ложа замершего, холодного Марьятта. Обложенного нагретыми камнями мужчину кутали в мокрые горячие простыни, массировали ледяные пальцы рук и ног, разжимая стиснутые зубы, вливали в рот тёплые настои, приготовленные Генриэттой, плакали в отчаянии. Когда на третью ночь сведённое судорогой тело мужа внезапно обмякло, прекратились сдавленные стоны, а дыхание выровнялось Лоуренса, менявшая на ночь Генриэтту, сама потеряла сознание, настолько она изнемогла. Родителей нашла Элуиза. Девочка вдруг вскочила с постели и помчалась в комнату, где лежал отец. Постепенно люди набирались тяжкого опыта и знаний. Лён давал три урожая в год, каждый приносил три стандартных стопа, после обработки которых получалось выплесть около метра грубой ткани. Выделать более тонкую материю при отсутствии животных жиров, а, более всего прялки, не получалось, но Марьятта не расстраивался, утверждая, что найдут решение, дай только время. А пока следует расширять площадь посадки. На новых местах прижились и ореховые деревья.
После удачного проведения свадьбы вдруг открылось: у каждого есть свой день рождения. Решили впредь праздновать. Беременность Генриэтты вызвала необычайную активность всего семейства в подготовке к появлению на свет младенца. Даже самые маленькие Марса и Поли, казалось, понимали, насколько ответственное дело — роды. Марса затихала, как только её призывали играть чуть потише, Поли меньше капризничала, когда её усаживали на горшок. Она таращила глазёнки и кивала головой на мамино «тш-ш-ш». Лоуренса волновалась: как рожать без повитухи? Но супруг заявил, они родили пятерых, не што теперь не примем собственного внука? Или внучку. Я сам стану повитухой. Ну-ка, найдите мне страницы по акушерству. Но Лоуренсу нельзя обмануть: она видела, что за прибаутками муж прятал озабоченность. К тому же, он признался ей, что, после ожога, его преследуют тяжёлые сны. Не часто, слава богу, но бывает. И что снится, спросила она? Лицо молодой зженщины, страшно знакомое, но которое никак не удаётся узнать. Женщину мучают, она безмолвно кричит. Кровавые блики на острие клинков, полосующих обнажённые тела и ещё слово. Какое, напряглась Лоуренса? «Имбицелы. Почему, не пойму»? Лоуренса вздрогнула. Именно его она слышит по ночам, когда с уст Виньена слетает стоны, а сам он мечется в постели, съедаемый кошмаром. Слово это стало преследовать её саму. Оно представляется ей в виде отвратительного паука, чёрного, мохнатого, подбирающегося к жертве, маленькой пичуге, запутавшейся в раскинутой мохнатым убийцей ловушке... Но в суете подготовки к близящимся родам тяжёлые сны покинули Марьятта...
Утренний туман зацепился за вершину холма, скрывая его от глаз Витора, будто не желал, чтобы юноша мог видеть ориентир своего похода. Но путь к Птичьим Скалам для него давно стал привычен. Не близок и с очень неприятным окончанием. Во-первых, сил стоило только добраться до вершины. Петляющую между камней тропку наверх они разведали и начали прокладывать недавно, потому ползание и прыжки по валунам до сих пор актуальны, и к сожалению, являются гарантией для свежих царапин, ссадин и ушибов. Потом предстояло по узкой полоске осыпающихся камней, тянущихся по краю гребня дойти до самого гнездовья, а на последнем этапе экспедиции подвергнуться нападению птиц. Настроение у Витора было хуже не придумаешь. Поздние сроки беременности Генриэтта переносила очень тяжело, без устали капризничала. Про вчерашнее лучше вовсе не вспоминать. Снова мираж. Над Бездной в разгар дня вдруг воспарили гигантские парусники. Армада кораблей. Дон узнал галеоны, куфы и ангрийские транспортные баркасы. Несколько часов над головами проплывала призрачная флотилия. Чувство из неприятных, когда сверху виснет то, что должно плавать. С Генриэттой случился нервный срыв. Он чувствовал, как меняется её настроение, близятся слёзы, которых он жуть, как не терпел. Но что он мог сделать? Разгонять призраков? После обильных слёз жене захотелось печёных яиц, но оказалось, что о них позабыли, а запасов никогда не делали, бессмысленно, протухнут. Теперь он ползёт к гнездовью. Витор не любил эти вылазки. Не смотря на все старания людей остаться не замеченными крылатые создания всегда знали, что к ним приближаются воры. Не помогали ни маскировочные сетки, придуманные доном, ни намазывание глиной, чтобы подавить запах тела. Птицы остервенело кидались в атаку. Лился поток испражнений, самые отчаянные норовили клюнуть. Помимо прочего брак преподнёс неожиданный эффект, о котором тесть его не предупреждал. Он потерял свободу действий, и вынужден ежедневно тренироваться в искусстве угадывания желаний беременной супруги. Посвящение во взрослую жизнь оказалось не лёгким делом. А в очереди ждут следующие четыре дочери дона. И каждая наверняка захочет своей доли на него. Сможет он выдержать напряжение? Ему первого брака достаёт. Плюс скоро родится ребёнок. Дополнительные хлопоты. Интересно, мальчик случится или девочка? Хорошо бы девочка. Может внимание Генриэтты переключится на дитя? Очень хотелось бы. Он уже устал. В женитьбе приятного меньше, чем хлопот и обязанностей — это знание Витор освоил быстро. Зато тёща бегает довольная... Размышления Витора прервал не громкий стук. Он оглянулся. Сар дон. На плече тесть тащил маскировочные сети — о, точно, он забыл о них напрочь. И корзину для яиц, вон она болтается в руках Виньена. Витор остановился.
– Уф, насилу догнал — выдохнул Марьятта, сбрасывая ношу к ногам — ты что же отправился без сетей, корзины? Эх, молодость.
– Забыл, сар дон. Закрутился. Корабли эти над головой, Генриэтта, сами видели расхандрилась.Закрутился. Извините.
– Не за что, сынок — Марьятта растянул рот в улыбке, почесав бороду - он опять начал её отращивать. Прежнюю дон сбрил сразу, как из сундуков извлекли опасную бритву. Новая растёт по зароку — не бриться до родов Генриэтты. Как мальчишка, по словам доны Лоуренсы, хотя слова её звучат больше ласково, чем с осуждением.
– Не расстраивайся зазря. Живи, не раскисай, по крайней мере.
– Я не раскисал...
– Раскис, раскис, заметно. Я всё понимаю, сынок. Тяжело тебе. Такая ответственность, но это жизнь. Себя жалеть, судьбой не владеть, помни. Говорил не однократно, но ты послушай ещё раз. Мне об этом мой отец говорил, ему его и так далее. Из глубины веков мудрость, знаешь ли. Без детей — ты наполовину человек, пустоцвет. Нет без детей жизни. Они не только продолжение рода, хотя и это не мало. Но ребёнок он... глоток воды, воздух. Ты же не сможешь жить не дыша?
– При чём дитя, не понимаю?
– Сейчас не понимаешь, когда родишь всё станет на место. Но, посмотри-ка, Витор, чего с нашими чайками делается, они что, нас уже видят?
– Не должны, далеко.
Мужчины внимательно всмотрелись в далёкие скалы, там высоко в небе кружили птицы. В полёте чувствовалась нервозность. Птицы не кружили, как обычно плавно, высматривая в толще воды добычу, а носились, кидаясь резко в стороны или верх-вниз.
– Что-то их беспокоит, Витор, тебе не кажется?
– Похоже, но это не можем быть мы.
– Вот именно. Тогда что или ... кто?
– Они всегда так летают, когда набрасываются на нас, мы же гнёзда их разоряем.
– А сейчас кто разоряет? - голос тестя полнился озабоченностью - какой ты не понятливый стал, как женился.
Теперь и Витор с тревогой следил за нервным кружением над Птичьими Скалами.
– Может, просто летают, дон сар, ой, сар дон, мало что в головы придёт. Вдруг вчерашние корабли и на них подействовали.
Юноша не сводил глаз со стаи. Медленно-медленно Марьятта покачал головой
– Пошли, Витор, осторожно. Посмотрим, что их спугнуло. Пойдём не к гнездовью прямо, а вон к тому выступу, там можно не заметно подобраться.
Мужчины осторожно двинулись. Дон карабкался впереди. Не редко он останавливался, оборачивался и приложив указательный палец к губам, шептал:
– Помолчим, послушаем .
Они замирали, вслушивались. Ничего. Свист ветра, дыхание моря. Обычная тишина. Молча кружили и встревоженные птицы. Напряжение росло. Перед самым выходом на гребень накинули маскировочные сети, добрались до края, осторожно выглянули... и замерли...

Лион знал язык, на котором написана Тайная история. Как только открыл книгу ему стало ясно - знает. Откуда и, главное, почему пришла уверенность, он определить не мог, но буквы, не смотря на потерю какой-то логичности в написании, были узнаваемы, знакомые до уверенности, даже примитива. Значит, достаточно маленького толчка и текст откроется. Такое случалось не раз. И не два. Любые буквы разных языков, если они не пентаграммы, имеют в рукописании одинаковые элементы: буква может состоять или из пересечения прямых, либо соединённых и нет плавных коротких отрезков, линий, уголков, выкружек, дуг, крючочков. Сверху или снизу могут стоять точки, запятые, маленький чёрточки, то есть совершенно обычные знаки и линии. И текст, лежащий на столе ни чем в этом плане не отличался от сотен других, расшифрованных им, с одним отличием. Лион знал, что язык знаком ему. Профессор, звезда лингвистики откинулся на спинку стула. Где всё-таки мы встречались, пытался вспомнить он? Действительность, реалия для него сейчас стёрлись. Не существовало запертой комнаты, Острова. Возложив, в буквальном смысле, ладони на листы пергамента полиглот пытался расслабиться, как делал всегда приступая к расшифровке нового материала. Медитация в данном случае не подходила, необходима не концентрация на тексте, а полная расслабленность, чтобы мысли текли в любом направлении по воле эфира, как он обозначал для себя подобные состояния. Лион медленно сделал первый глубокий вдох, вхождение в состояние полной расслабленности начиналось с дыхательных упражнений...

… Люди. На месте, куда с невероятным трудом они сами выгребли два года назад, чернели неподвижные точки человеческих фигурок. Марьятта и Витор сползли вниз.
– Люди — шепнул Марьятта и, свернув трубочкой губы, долго-долго выдыхал, покачивая головой и вращая по сторонам белками глаз: затем посмотрел на Витора:
– Малыш, не заметил, сколько их?
Юноша молча помотал головой.
– Н-да, значит, гости. Лю-ди. Я, кажется, видел копья. Давай, ещё посмотрим, только осторожно.
Они снова подползли к краю гребня. Точки оставались не подвижными.
– Не шевелятся — шепнул Марьятта.
– Может, мёртвые — откликнулся также тихо Витор.
– Всё возможно, но вряд ли. Позы, смотри, похоже, что спят, руки раскинуты. Отдыхают.
Не смотря на расстояние, сомнений не было: внизу лежат вовсе не мёртвые люди.
– Вон и копья, что я говорил, гляди. Это же копья?
Рядом со многими телами серую неопрятность песка взрезали длинные прямые чёрточки.
– Такие есть у ангрийцев, неужели они?
– Может нет. Мало копий на свете? У пиратов...
– У пиратов метательные, ещё абардажные багры. Зачем им длинные? А это боевые пики, против всадников, понятно? Витор, мальчик мой. Ты сейчас немедленно спускайся вниз, к нашим. Всё объясни. Так расскажи, чтобы не возникло паники, знаю я свой гарем. Достань пистоли, палаш, рапиры, в общем, приготовь оружие, какое есть. Надо быть готовым ко всему. Из пещер никуда не выходить, ждать, пока приду. Я останусь, понаблюдаю. С богом, малыш. Поспеши...

Лион сидел, выпрямив спину, руки лежали на книге. Годы тренировок сделали дело, он погрузился в дремотное состояние - наполовину в воспоминания, наполовину в грёзы. Мысли плавали среди видений, клочков образов и стоп-кадров из жизни... Маленький мальчик среди оравы громко голосящих мальчишек. Их стайка куда-то стремительно бежит, куда-то очень нужно поспеть. Азарт погони, восторг, свистящий ветер в ушах — догнать, найти, быть первым... Вот он читает лекции, мотаясь по городам и странам. Всюду одинаково: студенческие общежития, пустующие аудитории, внимательные глаза не многочисленных слушателей курса... А теперь он любит девушку, другую... в постели оказывается Гертруда. Как она попала в его скромную квартиру-студию? На крошечной кухоньке он беседует с Правителем. О чём? За окном вой сирены машины скорой помощи. Реанимационный автомобиль въезжает прямо на пляж Острова. Чехарда пейзажей, мелькание лиц: знакомых, посторонних, родителей, друзей. Он на своей яхте. Покачивает. Он видит зеркало. Оно отражает силуэт. Он заинтересовался, подходит ... Зеркало в рост. Овальное, в тёмной раме. Оно то ли висит, или стоит, он не понял, в джунглях. Фоном зелёная стена листвы. И тут же они оказываются посреди пустыни. Или это пляж? Зеркало висит в воздухе. Он бежит к нему, знает, что непременно увидит что-то крайне важное, необходимое. Но поверхность не отражала ничего - ровный блеск ртути. Лион досадливо отворачивается, собираясь уйти, но неведомая сила держит, не пускает. Он опять смотрит в зеркало. Поверхность мертва и отражает пустоту. Его начинает душить гнев, и тут яркой вспышкой полыхнуло: Господи, как просто, это его родной язык, в старой форме языкового ряда, написанный зеркально. По поверхности зеркала побежал текст... Лион очнулся, на лице цвела улыбка...

Витор напрягся. С холма спускался дон Марьятта, налегке. Ни сетей, ни корзины. Юноша облегчённо вздохнул, он извёлся. Страх в глазах донны Лоуренсы, слёзы Генриэтты, ахи и охи сестёр мешали рассказывать, мало, они его взвинтили. Генриэтта не встала, она нервно оглаживала живот, совсем большой, остальные девицы, напротив, не находили места: садились, выпрямив спины и положив руки на колени или скрестив на груди, тут же вскакивали, подбегали к выходу, как и Витор, всматривались в зелень холма. Заряженные пистоли, мушкетон, рапира и палаш лежали у ног юноши. Первым делом, разбудив донну и жену, Витор бросился к сундуку и пока женщины одевались, он спешно забивал дула пистолей порохом, вставлял жиганы и пули, засыпал картечь в мушкетоны, по ходу рассказывая о случившемся. Затем потянулось время ожидания: бесконечный час томительного страха: всматривания и вслушивания— не появились на склоне не знакомые фигуры, не звучат чужие голоса или посторонние звуки? Невыносимое ожидание источало силы, потому, заметив спускающегося одного дона, Витор почувствовал себя счастливым:
– Идёт, донна Лоуренса.
Семейство бросилось к выходу...
В полутьме пещеры сбились в комочек, липли друг к другу его родные: испуг на лицах, тревожный блеск глаз. Тяжкий любимый груз, смысл всей жизни. Интуиция говорила, случилось непоправимое, а путей отхода нет. Солдаты на острове. У него дочери, красавица жена. Чужаков много, чтобы суметь справиться.
– Родные мои, сейчас не время для объяснений, надеюсь, Витор успел рассказать обо всём. Ты приготовил оружие...а-а... вижу. Молодец. Теперь, доставай подзорную трубу, и мы возвращаемся. Девочки, слушайтесь маму, не шумите, мы скоро вернёмся. Посмотрим, что можно сделать — горло сушило после долгого подъёма и спуска — Лора, дорогая, принеси воды, пожалуйста, пить.
Супруга принесла кувшин и Виньен надолго прильнул: вода текла по бороде, пил впрок.
– Возьми, Витор — протянул сосуд Витору — потом не где будет.
Юноша послушно сделал несколько глотков, и в растерянности держал кувшин в руках, не зная, куда поставить. На помощь пришла Генриэтта. Она забрала сосуд, отнесла к очагу. Марьятта понимал, он должен сказать что-то, перед тем, как снова уйти навстречу неизвестности.
– Излюбленные чада мои, вот и дождались. К нам пришли — он замялся, подыскивая подходящие слова — перемены. Что за люди лежат сейчас на песке Дикого пляжа, с добром они попали на остров или нет, мы не знаем? Будем надеяться, что по воле господа нашего Исуйи Мухаиддина, всё образуется. Возможно, они такие же, как мы, жертвы кораблекрушения...
– Папочка — встряла Марса — шторма не было. Его ещё никогда не было.
– Да, да, доченька, ты права, но может корабль разбило где-то далеко, а на остров затащило течением...
– А лодка у них есть? — спросила Элуиза.
– Право, не видел — от чего-то ощущая давящее чувство не объяснимой и не существующей на самом деле никакой его вины ответил Марьятта, и быстро продолжил — потому мы с Витором сейчас отправляемся наверх. Понаблюдаем.
– Могут они нас не найти? — не унималась Марса — мы себя будем тихо вести.
– Нет — горько усмехнулся Марьятта - обнаружить нас вопрос времени и только. Они пойдут искать воду, защиту от солнца. Встречи не избежать. Но у нас преимущество, мы знаем про них, а они про нас нет. Необходимо что-то срочно выдумывать. Пока не выясним, кто эти люди, будем хорониться? Думаю, что дня два в запасе есть. Сегодня они едва ли переправятся на нашу сторону. Через три часа солнце загонит их в пещеры. Пойдём, Витор, один пистоль оставим. Лора, милая, ты умеешь пользоваться.
Витор нагнулся, поднял оружие, держа за дуло, протянул донне. Та приняла обеими руками, прижала к груди.
– Я возьму рапиру, Витор, тебе нести мушкет, припасы и возьми палаш. Ещё я возьму другой пистоль. Всё, мы пошли. С богом. Постараемся вернуться, как можно скорее.
Он посмотрел на жену — Лоуренса неслышно охнула, быстро прикрыв ладошкой рот, её пришпилил виде непривычной растерянности и выражения потаённой муки в глазах мужа - резко повернулся и пошёл к выходу. Витор бросился следом. Какое-то время мужчины шли молча. Отойдя на изрядное расстояние, Марьятта оглянулся, словно проверял, не идут ли за ними, и чертыхнулся:
– Чёрт, чёрт, чёрт. Только бы не солдаты.
– Какие солдаты, те, на пляже? С чего Вы взяли?
– А пики?
– Да может и не пики вовсе?
– Что тогда?
– Ну, шесты.
– Возможно. Вот только больно ровные шесты получаются... Ладно, в трубу рассмотрим.
Больше не разговаривали. Добрались до спрятанных под плоским камнем сетей — чрезмерная осторожность дона, но чем чёрт не шутит — и осторожно выползли на гребень. Подползли к самому краю. Марьятта настроил трубу, предварительно определив, что солнечные лучи не попадают на линзы, не выдадут бликом, направил вниз... и застонал: их ждёт самое страшное из всего, что можно только представить. Витор испуганно прошептал:
– Что там, сар дон?
– Солдаты, будь они не ладны. Ангрийские солдаты. Но не все. Вижу ещё кого-то... так... женщины. Витор, малыш, пересчитай-ка всех, мне не с руки.
Витор принялся считать, а Марьятта внимательно осматривал всякого, кого находила и приближала труба. В основном, это были солдаты: отличить их не стоило большого труда: ему ли не знать военной формы солдат Халифата. Кожаные безрукавки, красные, из шёлка, просторные рубашки, широкие пояса, набитые мешочками с пулями и пакетами пороха. Синие шаровары, мягкие сапоги. Головы некоторых украшали тюрбаны с длинным хвостом. Рассмотрел и женщин и то, что он видел, ему не понравилось. Измождённые лица, рваные платья. Всё это было бы ничего, достаточно вспомнить, какими они сами попали на остров, дурной знак висел на шеях у всех женщин - верёвочные петли с обрезанными концами. Несчастные должно быть были военной добычей или рабами, что означало примерно одно и тоже.
– Двадцать пять — прошептал юноша.
– Что двадцать пять? - не понял сразу Марьятта.
– Даже двадцать семь, двоих не заметил. Столько их там. Вы просили сосчитать.
– А-а, спасибо. Много. У них пленницы. И ещё, кажется, есть кто-то. Сейчас повнимательней рассмотрю, потом трубу тебе дам.
Марьятта сосредоточился на отдельной группе, привлёкшей его внимание. В отличие от остальных, эти люди не лежали обессиленные, а сидели, образовав круг и касаясь друг друга плечами. Чувствовалось, они одна команда. Очень любопытно. Она приковывала к себе взгляд. Люди не вызывали ощущения пленников, не смотря на цепи, сковывавшие их ноги. Все они носили бороды, кроме самого юного и были неуловимо похожи между собой, как двоюродные и троюродные братья. На голые тела накинуты такие же, как у анжарцев, безрукавки. Виньен оценил открытые для всякого взгляда развитые мышцы рук — длинные, пластичные - безусловно, такие достойны уважения, чувствовалось, что это рабочие руки, в плане физических нагрузок. Штаны свободного пошива - дон знал его крой: зашитая снизу просторная юбка, абсолютно не мешавшая двигаться. Обуви на бородачах не было. Марьятта терялся в догадках: ему известно что-то по по воду этих людей, какая-то информация проходила. Мало того, инстинкт подсказывал, крайне важно вспомнить, кто они? Он надолго задержался на необычной группе. Перед глазами бугрились плечи, он видел неподвижные пластины грудных мышц, при дыхании они практически не шевелились. Спокойные сосредоточенные лица. Кто эти люди? Марьятта закрыл глаза, пытаясь вспомнить, а когда опять прильнул к окуляру трубы, увидел, что дислокация бородачей изменилась. Теперь они сидели двумя группами, по трое. В одной оказались три разновозрастных мужчины. Безбородый юноша, молодой человек и могучий, возраста самого Марьятта, крепыш. Видимо, вожак. Ему сковали руки — блестело железо короткой цепи, соединяющий кольца кандалов. Внезапно бородач вскинул голову, и дон видел, как тот втягивает носом воздух. Он медленно поворачивал голову: осматривает холмы, внезапно догадался дон. А потом Марьятта увидел глаза мужчины напротив себя и вздрогнул от неожиданности. Взгляд человека, знающего, что на него смотрят из укрытия. При этом глаза сохраняли абсолютное спокойствие. «Неужели видит - удивился дон — вряд ли? Чувствует?».Марьятта опустил трубу и передал сгорающему от нетерпения юноше, потёр усталые глаза.
– Витор, малыш, послушай, что скажу. Надо подобраться ближе. Скоро солнце погонит их в скалы искать укрытие. Тогда мы потеряем людей из виду, а это очень не хорошо.
Юноша оторвался от трубы, во взгляде плескалось недоумение:
– Но если мы подберёмся ближе, нас же могут обнаружить... и схватить?
– Нас так, и так схватят, не сомневайся — Виньен развёл руками, мол, это неизбежно — остров слишком мал. На нашей стороне играет только наличие огнестрельного оружия и эффект внезапности...
– Напасть?
– Ну, нет, конечно, я имел в виду внезапность появления. Они не знают, сколько нас. Если мы объявимся первыми, это даст преимущество, пока разберутся, что к чему. Вот я о чём. Понимаешь, неизвестность — большой козырь в подобных условиях, нужно совсем не иметь ума, чтобы не воспользоваться этим. На кону стоит сейчас всё. Внизу ангрийцы, животные. Халифат хотя и подписал хартию против института рабовладения, но на деле... старые привычки умирают долго. Взгляни на несчастных женщин. Попасть в плен к ангрийцам, означает, стать рабом. Так-то. Они безжалостны к побеждённым, у них принято издеваться над беззащитными. Они и к себе относятся не лучшим образом. Посадить на кол, отрубить руки, вырвать язык — это в порядке вещей. .
– За что? - Витор побледнел.
– За всё подряд: воровство, например. Попался, и рук как не было. У анжарцев считается доблестью мучить. Не просто наказать, этого мало. Они считают, что нет более сладкого на свете, чем … как это они говорят: мять и сосать красные ягоды сосков жены на глазах поверженного мужа. Детей мучить при родителях и смотреть, как несчастные сходят с ума. Это их убеждения. Вот каких людей судьба забросила на наш остров.
– Разве может человек так? - потрясению юноши не было предела.
– Может, сынок, человек на всё способен, поверь, такая тварь. Что там? - Марьятта, заметил, что Витор, вновь прильнувший к окуляру, напрягся.
– Проснулись.
– Дай.
Он бесцеремонно выхватил трубу из рук Витора, спешно поднёс к глазам и сразу наткнулся, судя по широкому поясу синего цвета, опоясывавшего стан, на офицера, броской красоты молодого мужчину. Стройный, изысканная бородка обрамляла чеканные скулы, чёрные выразительные глаза красавца притягивали взгляд, но не красотой, вернее, красотой, но той, что страшнее смерти. Марьятта чувствовал: само зло ходит меж распластанных тел солдат. Удар ноги, одетой в высокий сапог, и несчастный, видя грозного начальника вскакивал, тут же ему в лицо врезался кулак, голова солдата моталась, а когда он приходил в себя, офицера рядом не было. Он бил очередную жертву. Поднимая солдат, красавец офицер отдавал команды — те выстраивались в две шеренги. Трое успели найти и поднять свои пики. Перепуганные женщины сбились в кучку, со страхом глядя на разъярённого офицера, метавшегося по пляжу. Марьятта наблюдал. Враг. Вот человек, от которого теперь зависит всё. Буквально. Офицер подскочил к солдату, судя по лицу, совсем ещё юнцу, и принялся нещадно избивать. Кулак бил, и бил солдатику в губы. Кровь заливала подбородок, но он тянулся в струнку, пока особенно сильный, с размаху, удар, наконец, не сбил его с ног. Солдат закрыл руками лицо. Офицер взревел - Марьятта видел широко открытый рот - и начал топтать солдата ногами. Дон понял, ангриец потерял рассудок, и жертва его ярости обязана умереть. Офицер забивал подчинённого. Внезапно страшный красавец замер. Занесённая для удара нога повисла в воздухе. Он повернул голову в сторону, и, казалось, не мог поверить в то, что слышали его уши. Марьятта судорожно искал причину: что могло остановить изверга: подзорная труба рыскала по пляжу... Вот. Могучий бородач говорил, и такое, что несло реальную угрозу для офицера, ибо тот весь развернулся в его сторону. Марьятта перебрасывал «око» трубы с одного персонажа драмы на другого, стараясь не пропустить ничего важного. Его удивление росло, похоже, «пленник» приказывает офицеру прекратить избиение. Он видел, как притих анжарец затих, как медленно осматривается, наверное, оценивая обстановку и собираясь с мыслями, затем, заметив на бородаче кандалы, зло улыбнулся и бросил отрывистую команду. Марьятта повезло, он сразу отыскал того, кому предназначался приказ. Ангрийский солдат стоял столбом, белее мела. В руке длинное копьё. Солдат вдруг закричал: длинный хлыст оплёл его, конец рассёк лицо, заалела кровь. С криком, с копьём наперевес он бросился на бородача. В трубу было сложно уследить за происходящим, поэтому Марьятта пропустил момент, когда сидевший человек сам устремился навстречу нападавшему. Движение пленника не подавалось описанию. Катился, вращался, струился, не понятно, но скорость перемещения поразила дона. Солдат не успел до конца вытолкать в воинственном вопле весь воздух, а уже был мёртв. Марьятта видел удивительные вещи. Солдат продолжал бег, правда, уже падая, а крепыш оказался рядом с офицером, и сбросив с рук кандалы, невозмутимо забрал плеть, повернулся и, наматывая хлыст вокруг рукоятки, вернулся на прежнее место. Одновременно добежал свой последний путь и упал рядом мёртвый солдат. Крепыш что-то стал говорить, указывая плетью на лежащее тело и в сторону офицера. Остальные бородачи подходили к ангрийцу и бросали кандалы к его ногам. Возвращались. Они окружили вожака: стояли спокойные, ленивые, смертельно опасные. Тот ещё раз показал плетью на офицера и замолчал. Наступила не долгая пауза, после чего на песок упали два копья, шеренги развалились, а солдаты разбрелись по пляжу. Офицер остался стоять на месте, поражённый произошедшим. Его только что низложили. Поверить в это ему стоило большого труда. Марьятта ясно читал страх и ярость бушующую в глазах красавца. Налитые кровью губы кривились в усмешке, напоминавшей более оскал раненного зверя, чем человека. Волк. Подстреленный хищник. Самое опасное существо.
– Что там, сар дон — шептал уже какое-то время Витор. Завороженный зрелищем, Марьятта совсем забыл про зятя.
– Возьми — Виньен отдал трубу — отыщи офицера и бородатого здоровяка и последи за ними. Непостижимо, бородач только что сверг ангрийца. Судьба дарует нам шанс. Витор, мы должны идти к бородатым. Дай мне трубу, я хочу ещё раз посмотреть на этого человека.
Забрав трубу, он выискал победителя, впился в него взглядом:
– Витор — прошептал он - мне кажется, он подозревает, что за ними наблюдают.
Все шестеро стояли лицом к ним и всматривались, Марьятта показалось, прямо в него. Да, сомнений нет, они знают. Повинуясь импульсу, без раздумья он поднялся, в высоко поднятых руках держа трубу и рапиру и начал спускаться. Несколько помедлив, за ним последовал Витор...

Это язык его родной Дарнии, ну, не совсем, а разновидность. Старогиспенский или в соответствии с точной транскрипцией - гишпенский, маридский диалект. Язык
пропавшего малого народа. Из курса истории он помнил, что во времена, когда почти вся территория современной Дарнии, его родины, члена Союза Независимых Конфедераций, принадлежала могущественному в ту эру Анжарскому Халифату или Ангрии, существовало крохотное Гишпенское королевство. Располагалось оно на части земель современной Дарнии, имело выход к морю и поэтому занимала важное стратегическое положение. Для того времени, естественно. Королевство это, как ни странно, оказало яростное сопротивление во время его захвата Салманшахом, первым и единственным правителем огромной захватнической империи. В наказание за строптивость и оказанное сопротивление, правитель приказал полностью уничтожить маленькую страну. Марид — столица королевства была стёрта с лица Земли, а население вывезено в метрополию в качестве военной добычи. В мгновенье ока исчез целый этнос. Никаких существенных вещественных доказательств существования гишпенцев найдено не было, кроме устных преданий у редких носителей умершего языка. И вот теперь перед ним лежала «живая» книга, написанная на древнем наречии. Сенсация в научном мире. Однако, как же читать без зеркала? Лион, вспомнив, что говорила жрица, поднял глаза к потолку и отчётливо выговорил:
– Нужно отражающая поверхность типа зеркала — и скрестил руки на груди...

Люди; все: солдаты, женщины, бородачи смотрели на спускающихся с холма обнажённых по пояс мужчин с оружием в руках. Во взглядах сквозило разнообразие интересов. У женщин помимо ставшим давно естественным страха читался интерес к великолепию тел незнакомцев, солдаты хмурились, опасаясь очередной неприятности, бородачи просто ждали пока незнакомцы подойдут ближе. Когда дон и Витор оказались на расстоянии десяти шагов бородач вскинул руку, давая понять, что они должны остановиться. Марьятта так и поступил. Бородач одобрительно кивнул. Он заговорил первым:
– Приветствуя Вас, незнакомые.
Марьятта облегчённо выдохнул: ангрийский язык, им он владел свободно. Понял это и бородач, так как продолжил говорить:
– По виду Вы напоминаете людей, что долго живут в этой местности, но вы не хозяева, верно?
Дон ответил спокойно и просто:
– Мы такие же горемыки, как и Вы. Жертвы кораблекрушения. Мы из Гишпении. А вы, представьтесь, если это не затруднит. Анжарцев я узнаю. С женщинами тоже понятно. А кто вы, незнакомцы?
– Разумно. Но прежде, господа, положите своё оружие к ногам, оно Вам больше не понадобиться, уверяю. Это в Ваших, лично, интересах.
– Неужели? Позвольте узнать почему? - Марьятта почти вспомнил, кто эти спокойные люди, но мысль не успела сформироваться:
– Мы, араны.

Незнакомая жрица поставила перед Лионом эквивалент местного зеркала -отполированный кружок металла, обрамлённого в глиняную рамку. Учёный с интересом рассмотрел новинку, забыв поблагодарить служительницу, и вообще забыл про неё, так его заинтересовала новая вещь. Ни в деревне, тем более у себя в пещере, ничего подобного на глаза не попадалось. В металлическое зеркало совершенно отчётливо он видел себя, своё лицо. «Что за металл?» Но сколько Лион не вертел в руках «первобытную» вещь, выявить ничего определённого не смог. Отполированный металл и только. Откуда он на Острове, как смогли обитатели отполировать его до такой степени для него осталось загадкой. После нескольких попыток Лион смог установить кружок под таким углом, что текст читался свободно...

Мы, араны.
Марьятта едва сдержал стон. Араны (боевые люди), или араки (живая смерть, жизнь во смерти), так предпочитали называться сами араны. Самый загадочный народ на свете. Крайне немногочисленный, секретный. Извращённая религия аранов утверждала, жизнь есть только одно из состояний смерти, временной период перехода, созревание души, её подготовка: собственно жизнь начинается, когда сформировавшаяся душа возвращается в чрево богини-матери...... В жизнь арак приходит с одной целью — родить материальную замену для личной сущности нового арака. По не многим сведениям, скорее слухам, какими он располагал, выходило, что араны «обыкновенные» сверх люди. В бою убить арака невозможно никак, сами же они владеют всеми возможными видами убийства, какие только можно представить, но, практически, не используют оружием. Марьятта только что в этом убедился: мертвый солдат так и лежал ниц, лицом в песок. Аран сам оружие. Он убивает любой частью тела. Рука, нога, голова. Зубы. Пятка, ноготь, не важно. При необходимости арак убивает голосом. Так гласили легенды. Они жили кланами, что означало, убить кого-то из них - вступить в войну с целым отрядом мстителей. Бродили слухи, что таким образом наказывались целые города. Посему и выходило, что умереть аран может только по естественным причинам. Земли аранов никто не воевал. Они жили в горах, промышляя охотой на каменных козлов и снежных барсов. Женщины не могут зачать ни от кого, кроме мужчин своего племени. Совокупляются они прилюдно и большими группами. Зрелые мужчины отдаются в наём, то есть их можно купить на службу... Вихрем пронеслись в голове дона скудные сведения об аранах. Если бы только он заранее знал, что перед ним представители племени «живой смерти». Возможно, он нашёл чем заинтересовать бородачей. Вожак, кажется, легко прочёл мысли дона:
– Вижу, чужеземец, ты наслышан о народе аранов.
Марьятта позволил себе легко улыбнуться:
– Кто не слышал о вас, разве может глухой. Важнее другое, кто верит в вас?
Бородач захохотал довольный:
– Ты мудр, незнакомец. Так представься. Кто ты и этот мальчик, жмущийся к тебе? Он не похож на твоего сына.
– Ты прав, его зовут Витор, он мой зять уже почти полгода. Его жена в положении, скоро все мы ждём первенца.
– Прими поздравления от всех нас: счастлив отец, ожидающий внука или когда радуется появлению внучки. Прими поздравления, дай бог здоровья и хорошего исхода твоей дочери. Наши женщины трудно становятся матерями. Из какой страны ты отец?
Марьятта решил схитрить, не много, на всякий случай. Он витиевато заговорил, почти путаясь в словах с долгой непривычки:
– Благославен будь Исуйя Мухаиддин во веки, позволил нам родиться в маленькой Гишпении, освещаемой светом блистательного монарха, короля...
Его перебил молчавший до сих пор Витор, что сподобило юнца на откровение, он потом не мог объяснить:
– Перед Вами дон Марьятта Виньен Де Гизо, советник Военного министра, командующего флотом Пепела Гонсальези при дворе Его Высочества.
Марьятта сжался: дурень, какой дурень ты, парень. Он бросил быстрый взгляд на предводителя аранов, столкнулся с ответным: внимательным, оценивающим:
– Отрок говорит правду?
– Да. Я Марьятта Де Гизо, тайный советник, мы плыли в Анжар — кивнул в сторону ангрийских солдат — туда была отряжена экспедиция. В середине перехода караван разбросал дикий шторм, какого никогда не случалось в Срединном море. Потом напали пираты, они атаковали прямо в шторм, захватили «Летящую королеву». Но пришла волна, зелёная, гигантская.... Было безмолвие, холодно. Мы спрятались в шлюпе. Волна перевернула каравеллу, нас же, милостью Исуйи, она выбросила из пучины. Шлюп таскало три дня и ночи, пока течение не вынесло сюда. Здесь мы два года. Такова наша история.
Бородач задумался. Воцарилась тишина, которую нарушил гортанный, словно кваканье болотной лягушки, смех офицера:
– Значит, ты и есть «Великий Дон», исчезнувший при загадочных обстоятельствах пять лет назад вместе с семьёй. Тебе повезло — и передразнил арана — отец. Я рад сообщить тебе гишпенец, что тебе некуда возвращаться, пока ты прохлаждаешься на Острове, твоя разлюбезная Гишпения исчезла со всех карт мира. Чего бормочешь? Да слышишь ли ты ?
Марьятта мотал головой:
– Как это пять лет? Мы тут не полные два года, а он говорит — пять лет. Разве такое возможно? Арак — дон глядел не на офицера, на вожака: растерянность, звучавшая в голосе, и изумление в глазах говорила о потрясении - ангрийский пёс говорит правду?
Бородач хмыкнул:
– Я вижу, ты взволнован, отец. Если ты «Великий Дон», тогда знай, ангриец говорит правду, твоего королевства более нет, теперь оно Ангрийская провинция, малый кусок Анжара, будь он проклят. Но я заметил, что ты постоянно говоришь мы — сколько Вас?
Марьятта не ответил, не в силах поверить в то, что услышал, он бормотал:
– Как это пять лет, как нет Гишпении? Что, вообще происходит?
– Отец, я задал вопрос — голос арана впервые напрягся — сколько ещё у тебя людей, где они сейчас, и кто? Слышишь меня?
Марьятта пребывая в прострации, отвечал без увёртываний, что не ускользнуло от внимания арана:
– Моя семья, дочери, Витор, внук... ничего не понимаю, почему пять?
– Подожди, Великий Дон, твоя семья, где ты говоришь сейчас?
– Там — Марьятта махнул рукой за спину — за холмом
– А-а-а — протянул крепыш — стало быть там есть где жить? И как Вы туда пробрались? Твои женщины умеют плавать?
– Мы сделали плот из обломков шлюпа.
– Прости, отец, за следующий вопрос. Я вижу, ты потрясён. Но ты сказал, что у тебя дочери. Сколько их, и каков возраст?
– Что? - вскинулся Марьятта. Он обвёл взглядом окружающих людей и увидел десятки глаз: печалились женские, мужские оценивали мускулы его и Витора. Главный аран слегка склонил голову, завёл руки за спину:
– Послушай меня, Великий Дон, если ты он, я расскажу тебе о нас, араках, или, как удобней вам аранах. Очень много неправды кружит вокруг моего народа...
– Мало времени, арак. Солнце поднимается..
– Рассказ будет быстрым.
– Насколько?
– Я постараюсь.
– Хорошо.
Крепыш улыбнулся:
– Ты нравишься мне, гишпенец, потому ставлю тебя в известность: не ты хозяин, не смотря на твои пистоли - вожак раскачивался, перенося вес тела с пяток на носки - и не ангрийские собаки с пиками, отродье нелюдей, помесь шакала и свиньи, рождённые водяной змеёй, а не святым лоном женщины. Отныне эти земли принадлежат аранам и этим несчастным — он кивнул головой в сторону измождённых женщин с петлями на шеях — они будут править по праву, им принадлежащему по рождению... Так ты говоришь, что солнце убьёт нас?
– Да.
– Сколько у нас времени?
Марьятта посмотрел на небо. Солнечный диск, словно любопытствуя, наполовину выглядывал из-за линии горизонта. Он не успел ответить.
– До полдня — сказал Витор — пять часов.
– Четыре, если быть точнее — добавил дон.
– Этого более, чем достаточно. Я расскажу тебе, отец, про араков, а ты докажешь, что и есть тот самый известный на весь мир Великий Дон. Тогда мы наймёмся тебе на службу, тебе и твоим дочерям не надо будет опасаться ангрийских псов. По настоящему опасен среди них один — офицер, помесь вонючего скунса и гнилого чрева его матери.
– Мне нечем платить, ваша служба дорога.
– Ты ошибаешься, отец. У тебя есть плата нам. Подумай.
Бородач замолк. Марьятта прятал за непроницаемой маской ужас, что накинулся на него с последними словами арана. Они заберут дочерей, на это намекал вожак. Молчание затягивалось. Аран посмотрел на солнце, которое всё больше наливалось золотом, повернулся к Витору:
– Говоришь, что солнце скоро начнёт убивать, юный гишпенец?
– Да, господин — отвечал Витор — придётся пережидать день в пещерах.
– А вода?
– Тут...
Витор осёкся, поняв, что проговорился. Арак улыбнулся, по доброму. И обратился к Виньену:
– Отец, твой зять всё рассказал. Молодость невинна. У нас есть и время, и вода. Послушай, дон. Я могу предположить, что ты знаешь о нас. Мужчины это отъявленные убийцы и насильники, похотливые самцы, наши женщины — взбесившиеся самки, что кладут в постель мужа собственных дочерей. У аранов нет сердца, у их женщин совести и гордости. Наверняка ты наслышан, араны занимаются любовью все вместе. Это правда, уважаемый, как бы дико не звучало. Но слушай дальше.
Вождь говорил не спеша, не обращая внимания на разгорающееся солнце, главное он узнал. Дон он или нет, но обнажённый мужчина и его молодой спутник знают как выжить, где переждать гнев светила. И чем больше он будет говорить, тем скорее незнакомцы сдадутся. Насилия он не желал, хватит, насмотрелся на корабле поганого ангрийца. Незнакомцы ему нравились, он пока не понял чем, но испытывал симпатию. При том, здравый смысл подсказывает, надо ладить с местными жителями, это всегда выгодно. Две пары дружеских вот таких крепких мужских рук, ой, как могут пригодится. И вообще неизвестно, сколько их в окрестности? Ангрийцев они не боялись, араки никогда никого не боятся, но жить в окружении одних врагов накладно. Поэтому, стоит обзавестись союзниками. Он продолжил рассказ:
– Наш народ живёт в горах, так высоко, что мы смотрим на облака сверху. Мы дети вершин и делим горные пики с гордыми царями: орлами и снежными барсами. Нашу жизнь наполняет охота и любовь. Более ничего не стоит внимания, поверь. Всё необходимое для жизни мы берём внизу. Араны, как ты знаешь, лучшие наёмники на Земле. Плата, которую мы берём за службу высока и нашим семьям хватает всего. Слава о нас безмерна, потому наши женщины всюду в безопасности — вся жизнь аранского воина посвящена служение своей женщине.
Ты не знаешь, но араны единственный народ, поклоняющийся не единому богу Исуйе Мухаиддину, а матери- земле, великой богине..... Мы все вышли из её чрева и обязаны же вернуться в неё. Главная ценность для арана - его жена. А для семейной пары цель супружества — родить ребёнка. Поверь, сделать нового арана не просто даже нам, а для мужчин другого народа вовсе невозможно. Всю жизнь мы проводим в битве, но не на полях сражений, а в супружеской постели. Плоть мужчины арана бьётся с плотью аранянки. Знай, гишпенец, не всегда побеждает муж. Надо сильно любить жену и обладать способностью чресел, чтобы плоть жены подчинилась воле богини. Твой мальчик, я уже понял, родит ребёнка спустя полгода после женитьбы, то есть сразу, арану может быть не даровано подобное счастье вовсе. Потому в супружеской постели зачастую находят себе место ещё несколько не женатых мужчин клана. Для арана не важно, от чьего семени зачат ребёнок. Аранов очень мало, чтобы считаться с тем, чей он. Если аран не оставит следа на Земле, ему заказан путь обратно. Чрево Матери-богини не принимает не выполнивших предназначение. Душа его окаменеет, сам он превращается в камень. Поверь ещё раз, отец. Мы спускаемся вниз, чтобы отдохнуть и набрать презренного металла. Для нас это отдых, но потребности плоти остаются, ты согласен? Так что тебе есть чем платить, отец.
– Никто не получит мою жену — внезапно закричал Витор, уловивший из всей речи вождя, что Генриэтта станет наложницей — я убью любого, кто приблизиться к ней, пусть я сам умру.
Он схватил палаш и принял оборонительную позу. Женщины охнули, араны улыбались. Марьятта заслонил собой юношу.
– Он горячий — начал было говорить дон, но крепыш перебил:
– Спокойно, отец. Сынок, твоя жена обязательно достанется арану, а сам ты действительно умрёшь, если не положишь ножик обратно. И слушай внимательно, что я скажу: если ты останешься живым, то тебе и твоей, видно, горячо любимой жене, как раз таки ничего не грозит. Жизнь замужней женщины, тем более беременной, священа для арана. Она находится под защитой богини. Долг любого из нас оберегать священный огонь жизни разожжённый в чреве твоей жены. Спасибо за смелость, сынок, но тебе стоит остерегаться другого.
Бородач засмеялся:
– Ты крепко следи за тем, чтобы жена не сбежала с супружеского ложа к простому арану, когда её не замужние сёстры поведают о наслаждениях, обретённых ими в постелях наших воинов. Посмотри на них внимательно — бородач, не оборачиваясь показал на соотечественников, улыбающихся за его спиной — любой их них защитит твою жену от всякой опасности, кроме одной. Догадываешься, какой? Если она сама не укажет на того арана, кто ей глянется. Аран не может отказываться от бремени, наложенного на него матерью-богиней. Ты понял, сынок о чём я сейчас толкую?
– Он понял всё, можешь не сомневаться, вождь — Марьятта мягко забрал палаш из рук зятя, положил на землю — даю слово.
– Хорошо — согласно кивнул головой бородач, и тут же вскинул её — скажи, гишпенец, ты два года здесь, а молодой паре полгода, и они не были женаты, значит ли это, что ты сам венчал их?
– Ты прав.
– Один юноша, пять дочек, стало быть у мальчика должно было стать пять жён?
Он бросил быстрый взгляд на Марьятта, тот кивнул. Женщины закачали головами, то ли с осуждение, то ли понимая безысходность ситуации, в которой отцу пришлось пойти на столь крайнюю меру. Они оглядывали с ног до головы фигуры незнакомцев. На лицах некоторых из них читалось нескрываемое восхищение.
– Дай, я подумаю. Ты нашёл решение в религиозной система ангрийцев, у них разрешено многожёнство, не смотря на единого для всех бога, Исуйю. Что ж, может ты и в самом деле Великий Дон. Ты принял решение, стало быть другого не было, что может значить одно. Мы — он повёл рукой вокруг — на острове. А, малыш не хотел, верно?
– По началу.
– Понятно. Сколько лет ты говоришь твоим дочерям ?
– Я ничего не говорил.
– Не надо. Мальчику на вид шестнадцать, может семнадцать, он женат на старшей твоей дочери, значит остальные младше. Девственницы. Тебе тяжело.
– Да — просто сказал Марьячтта.
– Понимаю. Тебе повезло, отец, что вместе с этим выродком — кивок головы в сторону офицера, молча сидевшего на песке отдельно от всех - здесь оказались мы. Видел бы ты, что творил сын дьявола с несчастными пленницами. Да, нам надо о многом поговорить, хозяин острова.
– Хозяева теперь Вы.
– Нет, гишпенец, мы только воины. Правда, ни один аран не наймётся на службу плохому человеку. К тебе, я вижу, можно. Ты честный, смелый, и мудрый, раз смог выжить сам и спасти семью. Почтём за честь служить.
– Мне не чем платить.
– Мы обговорили это. Я тоже отец, как и ты, вот мой сын — он показал на самого молодого арака — Ануг. Жизнью сына и его матери, клянусь, что с твоими дочерьми будут обходиться с подобающим почтением. Но обсуждение, повторяю, самого договора, подождёт. Перейдём ко второму вопросу.
И кивнул в сторону офицера. Марьятта понял, сейчас им надо решить судьбу человека, плохого, судя по всему, но человека. А его самого испытывают по второму кругу. Марьятта глубоко вздохнул, может, действительно, он заслуживает своей славы:
– Предлагаешь мне решить, как поступить с офицером? А почему вы его сами не убили?.
– Аран не убивает — усмехнулся предводитель - безоружных, а он, как ты видишь, не вооружён. Он никогда не носит оружия. Плеть, единственное, что всегда при нём. Он собака, но умная, к тому же знает морское дело. Один справился с кораблём, когда внезапно исчезли все матросы. Поставил на паруса женщин. Он полезен. Очень умён, а чтобы выжить, будет стараться помогать. Иначе ему никак. Помогать и копить ненависть. Нельзя спускать с него глаз. Натура — вторая кожа, её не сбросить. Однако, ты можешь освободить свет от гнили, если одолеешь офицера в честном поединке.
– Он солдат.
– Ты Великий Дон.
-- И что?
– Послушай, отец. Если он убьёт тебя, твоя жена достанется и ему, равно, как дочери.
– Почему?
– Он мужчина. Ему нужна женщина. Тебе есть за что сражаться, гишпенец.
Марьятта замолк. Рано он радовался. Всё, что произошло за последние несколько часов казалось не реальным. Как ветерок сдувает седую головку одуванчика, в миг оказалась сорвана вся с таким трудом налаженная жизнь семьи. Делёж дочек, за что? какое, Господи, оскорбительное слово, будто они не люди? На кон поставлено сразу всё, останутся они под его защитой или будут брошены на потребу диким людям гор и ангрийской солдатне. Вождь араков оказался мудрецом. Как красиво и безболезненно для себя и своих людей он разрешает проблемы! В другой раз и при иных обстоятельствах можно было бы позавидовать дипломатическому мастерству нового завоевателя. Но сейчас нет времени. Ему необходимо одолеть солдата, профессионально подготовленного к физическому насилию человека. Убивать не раздумывая, суть мерзавца - легко считывал Марьятта с лица красавца офицера. Женщины, до конца не понимавшие, что происходит, сбились кучкой и бросали недоумевающие взгляды, в которых высвечивались тоска на многочисленных мужчин вокруг. Они догадывались, что страшного офицера, издевателя и насильника, низложили бородачи, но что принесёт с собой переворот не представляли. Какими окажутся бородатые мужчины, когда начнут брать их тела? Может случиться, что офицер вспомниться сладким сном. Появились обнажённые мужчины. Откуда? Витые верёвки мускулов, а не люди. Кожа и мускулы. Сколько их ?
Вожак посмотрел на небо. Солнце выкатило за горизонт: крепыш вытер ладонью лоб, сбросил капли пота.
– Гишпенец, ты готов защитить семью, заключить договор с нами и сразиться с ангрийцем, а если тот не согласен на поединок, исполнить кару небесную за все злодеяния, что он успел натворить в своей никчёмной жизни? Я жду ответа — и добавил совсем тихо — решайся, отец.
Офицер всё слышал, последние слова тоже. Он всегда всё слышал. Тонкий слух - одна из особенностей, дар небес, что позволила ему выкарабкаться из бедности семьи рыбака и вырасти до высокого офицерского чина. Слышать он мог на любом расстоянии, как, сам не знал, но пользовался тайным преимуществом в полной мере. Скольких конкурентов в тяжком пути к славе он одолел, услышав вовремя и нужное. Сейчас он знал, его приговорили, но пресловутая честность этих ничтожеств, аранов, сыграла с ними злую шутку. Придёт время, и он отомстит, ждать он умеет: что — что, а искусству выжидать обучен. В его деле это первая заповедь. Очень хорошо, что никто не знает о его настоящем призвании, тогда вряд ли бы ему предоставили шанс. В своей победе над голым человеком офицер не сомневался ни на йоту. Он солдат, у него накоплен громадный опыт рукопашных схваток в бою. Противник хоть и был хорош физически, но он расслышал, что тот говорил вожаку аранов. Однако, уверенность дрогнула, когда их взгляды схлестнулись. Голый мужчина выглядел очень уверенным, а это было не нормально. Марьятта в свою очередь и сам удивлялся внезапному спокойствию, овладевшего им. Внезапно он услышал свистящий шёпот Витора:
– Сар дон — шептал на ухо юноша — вы не можете рисковать. Он военный и моложе...
– Пустое, я знаю, что справлюсь.
– Да отчего? Он моложе, он офицер.
– Знаю и всё - положил руки на плечи свояка - Витор, мальчик мой, сегодня не тот день, когда я умру. Всё будет хорошо — легко оттолкнул юношу, повернулся к арану:
– Я могу попросить тебя?
– Да.
– Вели отпустить зятя, пусть поставит в известность мою жену и дочерей. Потом, Вам понадобиться кров и еда. У нас запасов не много, так ведь у вас и вовсе ничего нет. Иди.
– Стой, мальчик. Мы пока не присягнули на верность твоему тестю, а он не убил ангрийца.
– Об этом не беспокойся .
– Не в этом суть. Всё должно идти законным путём. Поединок, присяга.
– Но надо приготовить пищу, согласен?
– Конечно .
– Так что делать?
Бородач досадливо крякнул:
– Поймал, много мудрый. Идти надо...
– Ты можешь отрядить в слежку кого-то одного из своих.
– Это разумно, дон, который пока не дон, светится твой разум.
Его оборвал выкрик офицера:
-- Иди и расскажи, как я намотал кишки вашего старого дона на острие моего оружия. И пусть его жена готовится ко встрече с настоящим мужчиной, а не помести шакала и тушканчика.
Вождь посмотрел на Марьятта:
– Теперь ты понимаешь, о чём я? - не дожидаясь ответа, выкрикнул команду. Тотчас из группы аранов вышел его сын. Вожак отец тихо что-то сказал, и он направился к Витору. Юноша растерянно смотрел на Марьятта:
– Сар дон, я не могу...
– Пойдёшь, сынок. Твоя жена носит вашего первенца, если ты ещё чего не понял... Постарайся рассказать обо всём спокойно. Со мною всё будет хорошо. Иди, малыш.
Он дождался, пока фигуры юношей окончательно растворятся среди камней, и подошёл к вождю аранов, не обращая внимания на усердно разминающегося анжарца.
– Каким оружием мы станем сражаться?
– На выбор — ответил бородач, и понизив голос до шёпота, добавил — выбери копьё, дон. Оно тяжело для изнеженных рук ангрийца, которые привыкли держать только плеть и палку.
Марьятта задумался. Он взвешивал за и против. «Аран хочет мне победы, это очевидно. Значит его совет не таит подвоха. Лично мне удобней сражаться рапирой, но она единственная, у офицера ничего нет, значит, ему достанется палаш, а против тяжёлой сабли у рапиры одно преимущество. Удастся пробиться сквозь защиту, потребуется укол и всё. Но я не знаю возможностей ангрийца в мастерстве владения саблей. Он спокоен, значит, уверен в себе. Получается, совет вождя правильный. Шансы необходимо уравновесить. Остаётся копьё. Давненько я не упражнялся в искусстве фехтования палкой. Кто мог и вообще знать, что когда-то пригодятся навыки этой борьбы.?»
Он посмотрел на бородача. Тот ждал. Марьятта коротко сказал:
– Копьё.
Вождь кивнул.
– Ещё одно, гишпенец, бой может быть прекращён по двум причинам — со смертью одного из бойцов или по желанию победившего...
– Значит, можно не убивать? - искренне удивился Марьятта.
– Можно, но этого лучше проткнуть.
Он направился к офицеру:
– Копьё.
– Почему ? - офицер разминал плечи - это оружие солдата, не офицера. Мне нужна сабля, на худой конец вот этот палаш.
– Потому и копьё, ангриец. Голый человек не воин. Шансы должны быть равными, поединок честным.
– Какая честность, арак — презрительно скривил губы молодой красавец — через минуту один из нас умрёт. Какие счёты могут быть между жизнью и смертью? Вижу, Вы одного поля ягодки. Честность подавай. Может нам ещё подать друг другу руки? Я офицер страны, которая правит половиной мира, я убью самозванца, его женщины перейдут ко мне, а ты ничего не сможешь сделать. Всё произойдёт по законам твоих гор, аран.
Бородач не ответил, отошёл, поднял два копья, взвесил оба, одно бросил к ногам ангрийца: наконечник вонзился на опасно близком расстоянии от носков сапог, но офицер никак не отреагировал на показной бросок. Он выдернул копье и, продолжал разминку уже с оружием: крутил в воздухе, делал выпады и чертил оборонительные дуги. Второе копьё аран поднёс дону, передавая, шепнул:
– Убей его.
Марьятта погладил дерево. Два года он не держал в руках ничего, что сделал другой человек. Кто ты безвестный мастер, выточивший смертельное оружие? Прекрасно сбалансированное, с утолщением к комелю: острые солнечные блики играли на отточенных гранях пера. Тепло дерева — напоминание об утраченном мире. Марид, их белокаменный дворец. Но вместо печали в сердце хлынула гордость за себя и домочадцев. Они выстояли в не человеческих обстоятельствах. Его семья не просто горстка объединённых кровным родством людей, они стали неотъемлемой частью Острова, они и есть сам Остров, его сердце. Ни какому ангрийцу не позволено что-то изменить здесь без их воли. Марьятта чувствовал, даже знал, что появление чужаков, часть плана вышестоящих сил, тех, что прислали его семью на Остров. Поэтому он выиграет бой.
Виньена обдало жаром. Первая волна приближающегося пекла - необходимо спешить. Дон взглянул на бородача, который не сводил с него глаз и кивнул головой. Арак что-то прокричал. Его люди разметили круг, достаточно широкий, чтобы обеспечить сражающихся пространством для манёвра, затем встали по линии импровизированной арены на равном расстоянии друг от друга. Вождь отдал приказ солдатам и те выстроились между аранами. Женщины подтянулись ближе к кругу. Главный ещё раз выкрикнул команду и круг разомкнулся на две половинки. Марьятта увидел своего противника; в двадцати шагах напротив замер враг: опасный и безжалостный, всегда готовый убивать. Омерзительный сладострастец, мучитель женщин. При этом необыкновенно красивый молодой мужчина и мужественный воин. Но Марьятта не составило труда познать затаённое: красавец растерян, он потерял стержень внутреннего мироустройства — власть выскользнула из его рук. В жизнь красавца стремительно вошёл страх: он только — только появился, только начал разрушительную работу, офицер ещё не осознал в полной мере, что время его владычества кончилось, но что-то в нём уже ломалось. Виньен угадывал это по мельчайшим признакам. Излишняя суетливость, бегающие по сторонам глаза, что -то ещё. Он понимал офицера шестым чувством, изнутри. Остаться одному в окружении людей дико ненавидящих и готовых разорвать живьём? Груз отчаянья давил его своей непосильной тяжестью. Марьятта чувствовал, как в ангрийце нарастает животный страх, но и ярость тоже. Он, лучезарный бог вынужден отстаивать собственную жизнь в бою с каким-то островитянином. Офицера слепила ненависть к врагу, буквально распирала жажда крови, поэтому ангриец не видел того, что было совершенно очевидным для арана. Хозяин острова не мог не победить. Ни сомненья, ни капли страха в глазах человека, которого предположительно зовут Великим Доном. Перемещался голый человек удивительно легко, будто парил над песком, словно под ногами не зыбучая поверхность, а каменная мостовая и казалось, совершенно не готовился к схватке. Ничего этого офицер не замечал. Его изводило бешенство: какой-то гражданский пёс смеет не боятся? Его? Если бы все эти людишки знали, кто он на самом деле? Но они узнают, придёт время, они все узнают. Никто не смеет не бояться его. Не дожидаясь команды, офицер бросился на противника...
Марьятта ждал нападения, при этом был совершенно спокоен. Он просматривал всё: наполовину расцепленный круг, потухшие, и, одновременно, молящие взгляды женщин, непроницаемые лица аранов, любопытствующие солдат. И удивлённые глаза вождя. Виньен крепко сжал цевьё. Оружие полнилось знанием. Марьятта чувствовал, что безвестный мастер вложил в копьё всё знание искусства боя, и оно через тепло дерева, через контакт с ним чудесным образом проникает в него самого. Дон до первого движения офицера понял — атака началась. ..
Офицер увяз в песке. По всем правилам техники боя на копьях он должен был остановиться. Но кружила голову ярость к гражданскому, посмевшему бросить вызов. И было ещё одно, что ослабило его силу и разум, не осознанное, прошло слишком мало времени, но тем не менее это присутствовало; червь сожаления грыз душу и кровоточила зарубка на сердце: ах, за чем я сел на проклятый корабль, зачем не отложил отъезд, сколько много ещё его ждало работы ? Почему он не остался копаться в остывающем пепле Маридского костра? Хотя, подобные рассуждения были чистой воды лукавством, если быть честным, но офицер даже себе самому не был готов признаться, что, принимая приказ о назначении его командором, требовалось сопроводить ценный груз в Халифат, тайно радовался, наконец-то он уберётся куда подальше от этой адовой лестницы осажденного Марида. Пол-года армада ангрийских фрегатов беспрерывно бомбила столицу Гишпенского королевства, штурм следовал за штурмом, а город сражался. «Госпожу» - самая известная лестница в мире - погребли под собой тела павших ангрийских воинов. Военный Министр Гишпении хорошо организовал оборону. Город не сдавался. Однако всему приходит конец, в том числе и числу защитников. Обескровленный гарнизон, наконец, пал, организатора жестокой бойни, этого пухлого Пепела Гонсальези выловили и, светится имя Мухаиддина Единого, закончил он свою ублюдочную жизнь подобно навозному жуку, нанизанному на иголку. Мастера позаботились о том, чтобы старик протянул как можно дольше, корчась на колу со спущенной от пояса кожей. Страх сколько из старика вытопили жира, прежде чем похожий на высохшую личинку гусеницы он завис на вершине горы, паря над своим любимым городом? Поделом дурню. Дурацким упрямством Министр подписал приговор королевству. Приказ Салманшаха, уязвлённого небывалым противостоянием его армиям гласил однозначно: умертвить всех мужчин и животных, город стереть в пыль, чтобы ветер унёс саму память о королевской столице. Страна переходит под прямой протекторат Великого Халифата, лишается суверенной автономии и отныне становится заморской провинций Анжара. Похоронные команды не справлялись с горами трупов. Чад от сжигаемых тел закрыл солнце. Несколько недель содрогалась земля, а воздух казался сотканным из нитей непрестанного грохота, это сапёры подрывали здания и постройки. Военная добыча потоком уплывала в метрополию. На один из кораблей в качестве старшего командира с правом отдавать приказы капитану был направлен и он. Именно ему поручили сопровождать команду аранов, заключивших контракт с кем-то из ангрийской знати, но застрявших в проклятой Гишпении. Надо отдать должное горным псам, они не вмешивались ни во что. Основной груз — женщины и дети — разместили в трюмах. Араны жили на палубе. Он славно путешествовал, отдыхая от крови сражений, до поры, пока неизвестно откуда взявшийся зелёный пузырь не притащил его к чёртову острову. При этом непостижимым образом исчезла вся команда во главе с капитаном. Пришлось использовать солдат и даже женщин, но он справился. И для чего? Чтобы островитянин приказывал, а араны смеялись? В глазах солдат он будет читать презрение, а женщины плевать в спину? Не бывать... Смертоносное копьё полетело в голого человека. Остриё рассекло воздух в нескольких сантиметрах от его головы, но человек не дрогнул и не сделал попытки как-то уклониться. Бросок вывел офицера из равновесия, он неуклюже пробежал несколько шагов вперёд. Вскипел, услышав не громкий смех аранов и мгновенно выпрямился, не задумываясь, что, возможно, наконечник копья противника готов нанести смертельный удар. Однако обнажённый мужчина стоял на месте. Казалось, он и совсем не собирается двигаться. А дальше началось умопомешательство. И стыд. Ещё позор. Мало того, что незнакомец позволил ему поднять оружие, так он раз за разом неуловимым движением тела ускользал от судорожных выпадов ангрийца. По сути этот странный человек должен был давно убить его, но он ничего не делал. Стоял и всё. Араны веселились, хихикали женщины, с каждым промахом освобождаясь от страшной покорности, а солдаты сникли, их командир позорно проиграл поединок. Краешком сознания офицер понимал, надо прекратить бездумные атаки, они вызывали смех окружающих аранов и только, обдумать положение, но ничего не мог с собой поделать. Слишком разнежился он на другой работе, чтобы теперь суметь мобилизоваться. Как он упал, офицер не помнил. Правда, ставшее каменным копьё из рук не выпустил, но ощутил полное безразличие к своей судьбе, когда почувствовал лёгкий укол в горло. Оказалось, он лежит на горячем песке, а к горлу прижат наконечник вражеского копья. Лёгкое надавливание и душа офицера устремится на встречу с предками...
Марьятта недоумевал, отчего ангриец медленно передвигается? Неужели с такой скоростью движений он собирается его убить? Брошенное офицером копьё висело в воздухе, преодолевая расстояние так медленно, что дон сумел высчитать траекторию полёта. Копьё пролетало мимо, очень близко, но не стоило даже уворачиваться. Марьятта слегка отклонил голову. Он позволил озадаченному ангрийцу пробежать мимо и поднять копьё. Виньен уже знал, бой он выиграет. Офицер выбрасывал копье, Марьятта легко уходил из-под ударов. За время, что копьё «вылетало» в его сторону, он мог дважды убить ангрийца, но удерживало простое любопытство. Всё походило на игру с ребёнком; по настоящему, что касается дитя, офицера: и понарошку со стороны взрослого, его. Убить в такой ситуации человека, пусть плохого, Виньен не мог. Скоро офицер обессилил. Мокрые волосы, безумный взгляд: он хрипел, но продолжал сражаться. Ничего не скажешь, ангриец проявлял мужество. Марьятта почувствовал, как накалился воздух, время заканчивать поединок. При очередном «замедленном» нападение, он легко отвёл копьё противника, плавно скользнул тому за спину, ударом ноги под впадину между икрой и ляжкой подсёк, и приставил наконечник к горлу ангрийца. Подошёл вожак, сказал, в голосе сквозило восхищение:
-- Значит, Хозяин Острова, говоришь, что никогда не дрался на копьях...
Офицер закрыл глаза. Ну, вот и всё. Смерть. Неожиданная, но в чём-то закономерная и благостная. Лучше смерть солдата, чем жизнь в рабстве. Радовался мысли: он погиб в честном бою, его не казнили и не пытали. Было жарко. Шло время, он лежал, железо не прокалывало. Ангриец услышал недовольный ропот. Пришлось открывать глаза, а он так устал, чтобы ещё раз иметь желание видеть этот мир. Копьё исчезло из поля зрения, хотя голый человек по прежнему возвышался над ним, затеняя собой солнце. Его оставляют в живых? Вскипела ярость- я не ватная кукла, чтобы со мной играться Злорадно — может всё-таки умрёт — вытолкнул из себя слова, непоправимые, после чего противнику ничего не останется делать, как даровать ему смерть. Будучи уже на её пороге, он не желал подчиняться никому. Поверженный, униженный: остро, до слёз в собственных глазах, окружённый презрением окружающих, не сдавался, пытаясь направить руку врага так, как желал он, а не победитель, хотя уже чувствовал, что сердце щемит от предательской радости: его оставляют в живых. Офицер прохрипел:
– Ты совершаешь ошибку, гишпенец. Я буду мстить. Я всегда буду желать тебе смерти. Знаешь об этом? - и замер в ожидании разящего удара.
– Я буду каяться, но это потом.
Волшебные слова были последними, какие он воспринял, проваливаясь в черноту, его невероятно чувствительные уши ещё уловили эхо собственной речи, но может уже казалось:
– … в руке копье. Он вооружён. Ты совершаешь ошибку, Великий Дон, знаешь об этом?
И совсем тихое:
– Знаю, вождь...


Конец одиннадцатой главы.