Одна миллионная жизнь( отрывок глава 1)

ЛАГУН Павел Адамович окончил Тульский государственный педагоги¬ческий институт им. Л.Н. Толстого, По образованию - историк Член Со¬юза профессиональных писателей России. Автор поэтический сборников: «Конь крылатый», «Одиночество», «Вращение Земли», «Камень философ¬ский», «Преображение»; романов: «Одна миллионная жизнь», «Прокрус¬тово ложе», повестей: «Астральное тело», «Отдых в Цихисдзири», «Дол¬говая яма», «Раздвоение», повести-сказки «Волшебная искорка», автор ряда статей и публикаций в прессе.
Одна миллионная жизнь
роман

От автора.
Человек, рассказавший мне историю своей жиз¬ни, еще жив. Но время идет. Их становится все меньше - стариков, столкнувшихся полвека назад, в разгар молодости, с молохом войны. Еще пять, де¬сять лет - и это поколение уйдет навсегда. Миллио¬ны воспоминаний, миллионы жизней исчезнут на¬всегда. Пусть останется хоть «однамиллионная»...
ГЛАВА I.
Лагерь засыпал быстро. Измученные за день лю¬ди сразу после ужина и вечерней поверки уходили к себе в бараки и валились на нары. Усталость груз¬ными еловыми стволами ложилась на плечи, голову, сковывала руки и ноги. Разговоры были незначи¬тельны. Не до разговоров тут... Завтра вставать в четыре. Тайга большая. Деревьев много. Пили да пили. Во век не перепилишь!..
Сон давил властно, стоило только положить го¬лову на подушку. Тяжелый, без сновидений, пустой, как глухой штрек угольной шахты. Ни единого про¬света, ни единого пятна. Черный сон без сновидений.
Впрочем, в первые недели Федор сны видел. Они маревом накатывались на него, врывались разбро¬санными кусками, душили, заворачивали ломотой руки. Руки болели с непривычки. Пилка деревьев -дело нешуточное, и норма — не приведи господь! Но сейчас уж свыкся. Человек — такое существо - при¬выкает он ко всему - приспосабливается. Выживает. Тем более - с его, Федора, «опытом», как не свык¬нешься?!
Ему не привыкать особенно-то. Хотя поначалу все же ломило...
Но он сдюжит, он выживет. Сейчас Федор у себя, в «своем» лагере. Впрочем, утешение слабое. Да и не утешение это вовсе, а какая-то бессильная попытка найти оправдание своему прошлому, сравнить ны¬нешнее житие с тем, что сейчас в его прошлом.
Прошлое... Ведь оно прошло? Провалилось в бездну времени. Возврата нет?! Как нет уже два года войны, Гитлера, «Великой Германии», ее лагерей...

Но он помнит. Память о прошлом неистребима. Помнит все, хотя лучше этого не вспоминать. Гово¬рят, есть такая болезнь - амнезия, когда исчезает память. Человек, как новорожденный, не помнит ничего. Хорошо бы заболеть этой самой амнезией, А то лезут и лезут в голову... Воспоминания. Слово-то какое! Величавое, далекое, неуловимое, как гори¬зонт, не дойти, не приплыть, не прилететь никогда. Возврата нет! И слава богу. Лишь в один уголок вос¬поминаний хотелось бы вернуться. Лишь в один... А так! Повторение прошлого и сегодняшняя явь ужаса¬ют... Но это не только его судьба, не только его жизнь. Это жизнь миллионов...
На запястье номер. Можно разглядеть на руке. Он там четырехзначный. Военнопленный одного из пер¬вых, так сказать, «наборов». Дальше у других шли номера более длинные, а этот еще короткий. Потому что стоял октябрь. Октябрь года сорок первого...
2.
Тогда под Вязьмой было жарко. Хотя и лили дожди. Осенние ливни стелились серой пеленой, расползались низкими тучами, сыпались с неба шрапнелью и пулеметными очередями. И еще раз¬рывы гремели раскатами гроз, минутными всполо¬хами черных кустов среди осенней желтизны. Пото¬му что шла война, И враг рвался к Москве, и наши отступали, не в силах его остановить.
Разведвзвод отходил самостоятельно. Связь с ро¬той давно (дня два) потеряна, и потому брели наугад, ориентируясь по компасу на восток, да еще с запада подгоняло близкое эхо разрывов. С каждым днем все ближе. Двигались по какой-то проселочной дороге. Грязь, слякоть и... льет, льет, льет...
У Федора еще плащ-палатка, а вот Сытину не по¬везло - одна шинелишка да пилотка - насквозь мок¬рый парень. И обмотки распустились - уже не по¬правляет. Сапоги-то гораздо сподручнее. Идти легче и почти не промокают. Сапоги Федору достались ладные, еще в августе, когда призывался. У тех, кто с первых-то дней, - все больше обмоточки. А сапоги уж потом стали выдавать к осени поближе. Впрочем,у них в разведвзводе у всех сапоги, кроме Сытина, да что ж с него взять? Он приблудный. В сентябре под Смоленском подобрали: разбомбило его роту, а они там недалеко квартировались - вот Сытин пришел и попросился — возьмите, мол, к себе. Лейтенант Ко-люжный тогда долго его проверял, запросил штаб полка, разузнал о Сытине почти все - мало ли что? В разведку все-таки. Федора тоже проверяли. Развед¬чик на особом положении. Идет в тыл врага. За «языком». Тут нужна особая проверка, но у Федора по этой части все было в порядке. Происхождение самое что ни есть «пролетарское» - из бедных крес¬тьян. Отец батрачил, восемь братьев и сестер. Раску¬лачиванию не подлежали - «голь перекатная». Не¬сколько лет работал учетчиком в колхозе. А в сороковом выправил паспорт, подался в Москву на заработки. Только приспособился к городской жиз¬ни, обживаться стал - костюм купил, пальто, а тут Гитлер (будь он трижды проклят) напал. Призывался Федор из Москвы. Образование к тому же имел се¬милетнее, потому и взяли в разведчики. Отправили на передовую в особый разведвзвод под начало лей¬тенанта Колюжного. Лейтенант был мужик грамот¬ный, с десятилеткой, да и специальную школу раз¬ведчиков закончил. Долго он их «натаскивал», и спустя месяц получили первое задание. Ушли за ли¬нию. Взяли какого-то фельдфебеля, да на обратном пути на патруль напоролись. Троих своих там оста¬вили, лейтенанта Колюжного ранило в плечо. А фельдфебель под шумок смылся. Тогда лейтенант чуть под трибунал не попал. Спасибо, комбат хода¬тайствовал, спас Колюжного.
А дальше «фронтовые будни». Рейды в тыл, «языки», стычки, перестрелки, потери. Из пятнадца¬ти человек к октябрю их оставалось семеро.
Вот теперь они шли, шли, отступали, потому что фронт пришел в движение - началось генеральное наступление фашистов на Москву.
Впереди шагал лейтенант Колюжный. Небольшо¬го роста, в промокшей плащ-палатке, он казался Фе¬дору, замыкающему движение, каким-то нереаль¬ным, призрачным сквозь струи непрекращающегося дождя. Да и остальные, размеренно несущие усталые ноги по грязному проселку, обходящие выбоины, ухабы, постепенно становились далекими, чужими. Федор чувствовал, как усталость, которая подкрады¬валась к нему все эти дни, постепенно, но неотвязно сковывает его шаги. Ноги в невероятно тяжелых са¬погах с каждой минутой все более деревенели. Он отставал от полувзвода - те уходили вперед, а он отставал. И не мог, хотя и очень хотел их догнать. Он отставал. Они уходили...
Вдруг из-за далекого перелеска донесся тонкий нарастающий свист, который скоро перешел в вой. Лейтенант Колюжный оглянулся. Федор видел его лицо под капюшоном плащ-палатки. Только секунду бледное, растерянное лицо. Только секунду. Потом все поглотил треск, грохот, поток жидкой грязи и сырой земли. А далее - мрак..