Последние аутсайдеры

Последние аутсайдеры.

Предисловие.

В нашем городе твои шаги никогда не будут одинокими, кто-то, кто окажется рядом, разнесёт их эхом, меняя тональность.
Все дороги в нашем городе стекают в море. А море примет тебя, всегда ждущее.
Мы считаем, что обречены жить здесь. Потому что от перемены мест слагаемых сумма не меняется.
В наш лексикон ещё не являлось слово – «должен». Возможно, мы просто молоды, и ещё не пришло время поиска дьявола для продажи наших душ.
В нашем городе иллюминации мало, и вечером тень вряд ли будет тебя сопровождать.
Зимой ветер доберётся до костей и заставит бежать куда попало, лишь бы были батареи парового отопления, калориферы, или просто огонь из газовой горелки.
Весной дождь поддержит твою тоску.
А летом ты забудешь обо всём, кроме мышц, скулящих после неуёмного купания.
Осень придёт поздно и поймает врасплох, в тот миг, когда вера в вечное лето укрепится в мозгу. Но она будет ласкова, и только яркие до невозможности краски будут напоминать, что это всплеск красоты перед увяданием.
В других городах мы будем туристами, глазеющими на арки и прочее, пока не привыкнем и не начнём обвинять в обречённости. Вернувшись к этапу собственной безнадёжности и заброшенности.
Наш город имеет много горбов, у каждого горба вершина. Это не величественно, потому что в подъём на них не нужно вкладывать силы, они и так покорны.
У многих из нас будут ещё годы жизни и мы, перейдя на год выше, на год старше, будем взирать на него с той стороны экрана.
А пока мы молоды и шагаем не в ногу, а как заблагорассудится, шаг не поддаётся мысли, просто ноги несут куда-то. И у нас началось лето, или оно покатилось, разматывая свои месяцы, подставляя их нам под ноги, под лица, под смеющийся рот.
Посетите наш год, побудьте в нём туристами, поглазейте на арки, на нас и прочее, мы, наверное, не лучшие и, уж конечно, не образцы подражания, и этот год, возможно, не самый важный сотрётся в дальнейшем из памяти. Но в этот год мы расплёскивали молодость и держали жизнь в кулаке, а она жужжала испуганной мухой. Побудьте с нами и, возможно, вам будет так же уютно и понятно, как нам.


Часть первая.
Лето.

Телеком.

В центре приморского городка, окружённого морем, от жары посерели деревья, люди двигались медленно, тяжёлые веки прикрывали глаза, пот расплывался по одежде.
Около офиса телефонной компании «Примортелеком», на серебристой подставке, в виде живой рекламы, стоял неподвижно парень в позе бегуна в серебристом, облегающем костюме, на крашеном серебристой краской лице пот проложил грязно-белые бороздки, серебристая шапочка потемнела у лба. Парень посмотрел на часы городской думы и вздохнул. Всё повторялось изо дня в день, вот уже неделю как он смотрел на часы в тот момент, когда они показывали семнадцать часов, восемь минут, до конца рабочего дня оставалось два часа без дурацкого хвостика в восемь минут. Телеком – так его обозвали друзья, за эту неделю напрочь забыл о существовании собственного имени. Он стоял и позволял своим мыслям отвлекать себя от действительности. Он думал о родителях, об их напрягающей заботе о его будущем. Телеком понимал, что не обладал талантами своего времени, он был пассивен, пассивность ему нравилась, она позволяла думать. Активность весь мыслительный процесс направляла в движение. Ещё он думал, что, по-видимому, для него хорошей погоды не будет, летом мочит пот, осенью дождь, а зимой заморозит ветер, но, как бы то ни было, это лучшая работа для него - скованное безделье. Телеком выгнулся, потянулся и достал бутылку минералки из-под тумбы. В этот момент вышел начальник.
- Ну, чего ты делаешь?
- Жарко. Я же человек, могу хотеть пить.
- Ты не должен двигаться. Меньше пьёшь, меньше потеешь.
- Вы, наверное, много пьёте.
Начальник засмеялся, он был немногим старше Телекома и ещё не научился обижаться на шутки.
- Мне можно.
- Может, вы мне шапку дадите, где бутылка крепится с трубкой для питья? Так интересней будет, а то стою, как человек, одетый для дайвинга, но забывший, чем он хотел заняться.
- Я поговорю с дизайнерами.
- Вы хороший.
Начальник засмеялся и пошёл к машине, оттуда ещё раз взглянул на Телекома, хихикнул
- И, правда, похож.
Махнул рукой и уехал, оставив Телекома считать минуты. Всё тело затекло, и возвращаться в позу бегуна было почти больно. Из кафе вышла девушка. Телеком улыбнулся, девушка была официанткой, она подошла к Телекому, в лице сочувствие, в руке мороженное.
- Тяжело тебе приходится. Хочешь лизнуть?
Она протянула ему мороженое.
- Я тебе не зверюшка, иди отсюда, а то работы меня лишишь.
Девушка почти отскочила и покраснела, быстро пошла к остановке, один раз оглянулась. Телеком подумал - зря он так, они с компанией всегда собираются в этом кафе, часто она их обслуживает, и имя у неё есть, но это не важно, имя помнит Сим. Официанты - это боги над едой, мало ли, что подаст. А Сим всё уладит, недаром он её имя помнит. У девушки огромные глаза зелённого цвета, чуть косят, и тонкий упрямый рот. Может и не уладит, придётся искать другое место. А хорошо, что он сессию заранее сдал, освободил себе целый летний месяц. «Я дышу пропуканным машинами воздухом, качаю мышцы, зарабатываю деньги. А жара не спадает». Телеком отвёл взгляд от часов и стал смотреть на памятник. Потом поднял голову вверх и упал. Мимо проходили люди, которым было лень усмехнуться.


Глава 2
Ева и Костя.

Костя вошёл в школьный двор, после дождя душно пахло землёй и травой. Выпускной вечер подходил к концу, на заднем дворе сидели три девочки и пьяными голосами, очень громко клялись друг другу в любви и вечной дружбе, кое-где обнимались парочки. Смесь звуков из приглушенных голосов, криков и музыки. Костя дошёл до главного крыльца и сел на ступеньку под козырьком.
Сегодня, сбегая вниз от Ванечкиного дома до остановки, он неожиданно для себя притормозил у церкви и зашёл туда. Даже странно, три года проходил мимо, и тут на тебе - поворотец. Внутри воздуха не хватало до обморока, воняло потом и ладаном, запахи смешивались, превращались в сладковатую вонь. Но Костя увидел девушку, стоявшую в ряд с поющими мужчинами и женщинами, лица которых были смыты и казались бледными блинами. Девушке, наверное, лет пятнадцать, губы двигались, а голос - нежный, мягкий, обволакивающий. Красивое лицо абсолютно лишено эмоций, хотя нет, есть в нём какая-то обречённость, скорее всего на пустоту. Костя стоял там и смотрел на неё, ожидая реакции на своё неприкрытое любопытство, но реакции не последовало, она продолжала шевелить губами, устремив совершенно пустой взгляд поверх голов. Костя ждал до того момента, пока вонь не сбилась в ком и не подняла всю пищу из желудка к горлу, и тогда он выскочил, и ужасно захотел о ней рассказать Еве. Но только здесь понял, что именно Еве рассказывать ни о чём не надо. Сразу весь его поход к школе лишился смысла, и захотелось, чтобы она не выходила из дверей, но тут дверь хлопнула, он услышал стук каблуков. Костя оглянулся и не сразу узнал Еву. Рыжие волосы гладко зачесаны, без намёка на вечно закрывающие лицо кудри. Розовое, длинное платье, облегало контуры фигуры, яркое от краски лицо, превратило по-обезьяньи подвижную мордочку, в нечто безлико красивое и взрослое. Ева озиралась по сторонам, близоруко щурясь, от нетерпения кусала накрашенный ноготь, от чего лак облупился, оставив светлые проплешины.
- Я здесь.
Ева облегчённо вздохнула и пошла к нему.
- Ну, спасибо тебе, что пришёл. Как тепло, даже не верится. Быстро ты доехал.
- Тебе не нравится выпускной?
Ева села на ступеньки рядом с Костей, заулыбалась.
-Там скучно. Я всё время представляю, что бы сказал Сим или Телеком, Ванечка. От этого мне тоскливо. А сейчас случилось самое страшное: они уже напились и принесли гитару.
- И, правда, ужас. О чём говорили твои одноклассники?
- Как всегда, о будущем. Как проходил твой выпускной?
-Я раздобыл ключи от класса и повёл трахаться отличницу.
- Как, получилось?
- Ну, да.
- Может мне тоже этим заняться? Последний день школы оросить кровью девственницы.
- Символям, символям. И как-то не по-женски грубо.
- Грубость - это защита от нежностей жизни. Как сессия?
- Нормально. Приходил Денис, сказал, что вы встречались. Лед тает?
- Не зови моего отца Денисом.
- Как мне его называть?
- «Твой отец», например. Родители обезымяниваются. Так, «папа», «мама».
- Я представил - памятник безымянному родителю, рядом надгробья: папа, мама и годы жизни. Как бы дети своих находили?
- Печальная шутка.
- Угу. Как экзамены?
- Нормально, плюс маминой угрюмости. Это такая родительская пытка - если ты что-то делаешь не так, они мучают тебя угрюмостью. Пришлось сдавать хорошо.
- Ты милый ребёнок.
- Ну, это ненадолго.
Из дверей вышел парень, поискал кого-то глазами, увидел Еву, чуть шатаясь, направился к ней.
- Женька, мы едем к морю, давай с нами.
Ева оглянулась, поднялась со ступенек, пошла навстречу парню.
- Я не еду, иди в спортзал.
Парень взял Еву за подбородок и потянул к себе. Ева убрала его руку.
- Я не одна.
- Ага. Твой парень таки пришёл. Ну, ладно, до встречи.
Мальчишка отошёл к стене и закурил. Ева села обратно на ступеньку.
- Иногда ты пригождаешься.
- Не могу привыкнуть к твоему имени.
- Пойдём отсюда?
- Давай.
Костя поднялся со ступеньки, Ева улыбнулась.
- Пойду, возьму сумочку.
- Боже мой - сумочка, Женька, розовый наряд. Я теряюсь, кто вы, девушка?
Ева убежала за дверь. К Косте подошёл мальчишка.
- Слушай, ты, дай девчонке нормально выпускной справить.
- А то что?
- Ничего, просто имей совесть.
- А, а я думал ты подраться хочешь.
- Не, я драк не люблю.
- И это правильно, целее будешь.
- Да не поэтому. Просто смысла нет. Я разобью тебе нос, ты мне чего-то разобьёшь. В чём прикол? Но ты зря её не пускаешь.
- Я её не не пускаю. У неё мама беспокойная, вот она и убегает.
- А, тогда всё понятно. Ну, удачи вам.
- И тебе.
На крыльцо вышел завуч, лицо у него уставшее и помятое, он посмотрел по сторонам, остановил взгляд на мальчишке.
- Гуров, вы здесь что, курите?
Мальчишка весь подобрался.
- Нет, воздухом дышу.
- Ну, дышите, дышите.
Завуч закурил. Из двери вышла Ева.
- До свидания, Сергей Валерьевич.
- Что так рано уходите?
- За мной пришли.
- Ну, тогда до встречи.
Ева взяла Костю за руку.
Они шли по тёмной улице, освещённой окнами. Сизый тон вечера, сладкий до одури запах жасмина, ветки деревьев касались головы, каблуки отбивали спокойное. Ева смотрела под ноги, голос звучал тихо, мягко вписываясь в тишину вечера.
- Я с отцом на пленер еду.
- А меня родители на работу пристроили.
- Как Телекома? Рекламой?
- В нотариальную контору.
- Чего они вам отдохнуть не дают?
- Чего это нам – мне. Телеком по доброй воле, он на «Никон» зарабатывает.
- Это на всё лето?
- И на весь год, как попрёт.
- Вот садизм.
Ева и Костя залезли на сломанную карусель, под ними она противно лязгнула. Вокруг дома ходили парочками пожилые женщины, за некоторыми бежали маленькие собачки. Парни у стоянки пили пиво, иногда нарушая покой криками.
- Мне отец предложил заработать, продать через его контору пейзажики, на них сейчас спрос.
- На них всегда спрос.
- Ну, да. Но у меня ничего нет такого, вот думаю, где бы место найти, слабать по-быстренькому.
- Я сегодня от Ванечки возвращался, а у него, если вниз идёшь, там церквушка, на сопке, под уклон.
- Ну, знаю.
- Я зашёл туда зачем-то, вот, по-моему, там само то, красиво. Релаксант ещё тот. Хочешь, вместе съездим?
- А тебе на работу когда?
- Через неделю. Ну, как?
Костя неожиданно ожил, как будто идея была гениальной.
- Чё это ты засуетился? У тебя там свой интерес?
- Да, нет, просто место хорошее.
- Ты в веру не ударился?
- Я был внутри, там красиво пели, но вообще душно, темно…
- Не важно. Ты у меня остаёшься сегодня?
- Нет, я домой.
- Жаль, а то бы на пляж сходили.
- Там скоро весь ваш класс будет.
- Пойдём тогда, а то на автобус не успеешь.
Костя купил пива по дороге, и пил его большими глотками. Протянул Еве, она сморщила нос и отрицательно мотнула головой.
- А где все, я уже неделю никого не вижу?
- Сим сессию сдаёт, пытается не опозорится перед деканом, он к ней, как к мамке, привязан. Телеком работает… начало лета, чего ты хочешь? У всех экзамены.
- Может быть. Когда никого нет, чувствую себя заброшенной.
- У тебя есть я.
Тут подошёл автобус, с двумя пассажирами внутри. Костя пошёл к открывшимся дверям, Ева шла рядом.
- Но Мордкович?
- Что Мордкович? Совсем забыл. Мордкович умер.
- Как умер?
- Умер.
Костя пожал плечами, двери автобуса закрылись.

Глава третья.
Мордкович.

Солнце испаряло недавний дождь. Вверх от асфальта поднимался пар. Люди спасались от духоты, сидя дома или купаясь в море.
Мордковичу казалось, что его все бросили в уличной бане, чтобы он поскорее задохнулся и издох, где-нибудь у ларька. Сегодня он особенно ненавидел ларьки. Он прошёл мимо Телекома, затянутого в серебристый костюм. Остановился, поводил рукой у глаз стоящего, но тот никак не отреагировал. Мордкович развернулся и пошёл прочь. Рубашка набухла от пота, и даже пояс широких шорт был мокр. Мордкович шёл быстро, размахивая руками, маленький и худой. Время от времени он оглядывался по сторонам, так он прошёл остановку, купил пиво и газету, сел в трамвай.
В трамвае плюхнулся на горячее сиденье у окна, поелозил, но пересаживаться было лень, тем более что трамвай повернул, и солнце оказалось с другой стороны. Мордкович уставился в газету. Его била мелкая дрожь, пот высох, на глазах блестели слёзы и никак не могли скатиться. Рядом опустилась на сиденье красивая женщина. Мордкович смотрел на неё, ища утешения.
- Послушайте. Вы были на выставке в «Железке»?
- Где?
- В «Железке». Вы, наверное, не любительница живописи. Ну, это и не важно. Вот тут в заметке написано, что художник Мордкович художником не является, только этим его работы и интересны. Далее… Почеркушки моей восьмидесятилетней бабушки страдающей частичным параличом, смысла тоже не имеют, но и те интереснее… Как, по-вашему, неужели нужно быть уродом, чтобы заинтересовать? Вот вас интересуют уроды?
- Не знаю. Наверное.
- Что они, свинки в аквариуме? Это моя первая выставка. Вот я думаю, стоит ли доверять критику, у которого слово «интереснее» повторяется трижды, подряд идущих предложений. Даже моя бабушка, страдающая болезнью Альцгеймера, и то бы выкрутилась позабавнее. Но она умерла и, возможно, от другого заболевания, но это звучит красиво. Как, по-вашему, стыдно бояться одиночества в двадцать два года?
Женщина улыбнулась, погладила лаской взгляда.
- Не думаю. Нет.
- Вы знаете, все разъехались. Поедемте ко мне в гости. Я вас чаем напою. И у меня есть ещё, ну, вроде печенья.
Женщина вспыхнула, хохотнула.
- Нет, спасибо.
Квартира Мордковича, крохотная, со скрипучими полами, была на редкость чистой и уютной. На стенах висели картины, ничего не валялось, все вещи были как-то к месту. Женщина сидела в удобном кресле, натянутая как струна, от собственного сумасбродства хотелось то ли смеяться, то ли бежать. В руке у неё была чашка с ароматным чаем, женщина сосредоточилась на ней. Мордкович сидел у её ног в позе лотоса. Они молчали, Мордкович довольно улыбался. Вдруг он пошевелился. Женщина вздрогнула и разлила чай на платье. В мокром платье сидеть было неприятно, а сушить рукой неудобно. Они ещё посидели молча. Женщина поднялась.
- Мне пора, до свидания.
- Вы не можете уйти сейчас, когда я так к вам привязался. У меня есть ванна с горячей водой, туалет и диван, он раскладывается.
Женщина проснулась по привычке рано, увидела рядом странного человека из трамвая, свернувшегося калачиком у её бока. За дверью слышался чей-то разговор. Судя по голосам, людей было много, часто произносили фамилию Мордкович. Женщина прислушалась, на лбу выступил пот, она потянула руку к платью. Странный человек тихо сопел, вероятно, сон его был глубоким.

Глава четвёртая.
Все.

Десять человек, собравшихся у дверей Мордковича, переговаривались, понизив голоса. Одни находили странным, что нет родственников, снующих по коридору, и любопытных соседей у дверей. Другие считали, что все уехали за гробом, тем более что из родственников одна сестра. Тут появились Сим и Костя с пышным венком из ёлок и живых цветов. На свисавшей с венка ленте было написано «Передай привет Всевышнему». В пакетах звякали бутылки.
- Мы не поместимся в его комнате, предлагаю поминать на кладбище.
- Чушь какая-то, я же могу поклясться, что видел его вчера, – дёрнул плечами Телеком и переместился к противоположной стене.
Костя вытащил зубами из пачки сигарету и ответил.
- Ты перегреваешься на солнце, только ленивый к твоему лицу руки не тыкал. Вот и попутал.
- Ну ладно. Я гроб дождусь.
Повисла пауза, Телеком сел на корточки рядом с Аней и тихо стал рассказывать. Аня потянулась ухом к его губам, застыла лицом, стараясь понять монолог Телекома, но смысл ускользал от неё. Мясистые губы быстро двигались у уха, Аня поддерживала тело, чтобы не завалиться на Телекома. А Телеком говорил и говорил, не обращая внимания на мучения девушки.
- Я тут подумал, пока сюда ехал. Люди делятся на разные группы. Я - человек, носящий старую обувь. Еду в автобусе, передо мной сидит девушка и старается спрятать ноги под сиденье. Я смотрю, а на ней ботинки с той же распродажи, что и у меня, трёхлетней давности. Первое, что она сделала, спрятав ноги, зыркнула на мои ботинки и угадала во мне соцодногруппника, и мы улыбнулись друг другу почти по-родственному.
Телеком отговорился, Аня посмотрела на него, понимающе улыбнулась и, наконец, привалилась спиной к стене. Телеком закурил и будто вернулся к реальности, до этого существовало только ухо Ани, подставленное для его слов, и его чётко произносимые слова, в фоновом гуле. А теперь гул облекался в слова, девочки ругались с Костей, который не оставлял надежду утащить всех на кладбище. Аня поднялась.
- Гроб дождаться все должны. Проводить в последний путь, - шептали девочки.
Аня насупилась, как всегда, когда собиралась говорить в компании, посмотрела на Сима, заранее прося поддержки, и выдавила:
- Какая разница, где обмывать новое блюдо червям.
Сим привалился к стене и наблюдал, узкие глаза превратились в чёрточки.
- Мордкович будет приходить к тебе по ночам, и хныкать о всеобщем жестокосердии, ты это выдержишь?
Аня разозлилась, поймав на лице Сима выражение досады, но он затянулся и опять стал спокойным и наблюдательным.
- Выдержу.
Сим сплюнул сквозь зубы, посмотрел, докуда долетел плевок.
- Всё, хватит. Пора отдать дань мёртвым и оставить их в земле.
Сим постучал в дверь, но никто ему не ответил.
- Может, у сестры хоронят? – Предположил кто-то.
Но тут дверь тихонечко приоткрылась, и, изумляя присутствующих, вышла красивая женщина. Она покраснела и, быстро стуча каблучками, скрылась на лестнице. Молчали долго, тупо глядя на дверь. Первым нашёлся Костя.
- Душа Мордковича покинула тело.
Дверь раскрылась сама, представив спящего Мордковича. Он тихо посапывал в позе эмбриона, образовав маленький комочек под одеялом.
- Мордкович… - длинно прошептала толпа.
- Я так и думал. Меня ни одно солнце с ума не сведёт! - Закричал Телеком.
Мордкович уловил шум, открыл глаза, пошарил рукой рядом с собой, не отыскав тёплого тела, повернулся к двери и застыл в немом крике. Двенадцать человек пялились на него, в центре красовался погребальный венок.
- О! Да ты воскрес. И ради какой истины ты воскрес?
Сим прошёл в комнату и плюхнулся в кресло.
- Выпить хочу, - пропищал Мордкович и сел.
Костя подталкивал толпившихся в коридоре ребят в комнату.
- Не стоило умирать ради такой банальности. Девочки, разливайте и тащите бутерброды.
Костя прислонил венок к ногам Мордковича. Последний поднялся во всей своей тщедушной наготе. Девочки засуетились, непрерывно бросая взгляды туда, куда смотреть нельзя, но очень хочется.
- Ты так и будешь голый стоять?
- Буду. Кто такое выдумал?
Сим жевал бутерброд.
- А разница?
- Есть.
- Ну, я.
Комната вздохнула и выдохнула.
- Сим.
- Ну, да. Вам же было скучно. Маленький перфоманс, хавайте ощущение. – Сим взял стакан. - А вообще, считай, что я тебе вторую жизнь подарил.
Растерявшись, Мордкович, опустился на кровать, залез под одеяло и закричал:
- Уходите все!
Сим посвистел в замешательстве.
- Давайте подносите бонусы.
Хмыкнул и ушёл. Подходили по одному, стараясь не шуметь, оставляли последние подарки. Фотопортрет Мордковича, дорогую кисть, траву, Костя налил стакан водки, поставил у кровати, сверху стакана положил бутерброд с икрой. Тихо удалившись, прикрыли дверь, и уже в коридоре послышалась чья-то жалоба – «Блин, у меня до свидания целых два часа. Пошли на Голгофу праздновать». Как только последние шаги стихли, Мордкович высунулся из-под одеяла, подтянул тело на локтях, взял стакан и бутерброд. Всё оказалось не так уж и страшно, радовали подарки и целая тарелка бутербродов, забытая ретировавшимися гостями.
Ближе к вечеру Мордкович, одетый и довольный, вешал венок над кроватью. В дверь постучали, потом приоткрыли, и появилась Ева с букетом гвоздик. Она остановилась в недоумении.
- Да жив я, жив.
- Красивый венок.
- Водка, Мери-Джейн, другой кайф?
- Мэри-Джейн.
Мордкович уселся поудобней и стал заниматься косяком.
- А меня покинула моя любимая.
- Любимые на то и любимые, чтобы покидать.


Глава пятая.
Дина

Солнце двигалось на север, церковь разрезали наполовину лучи заката. Посередине пустого двора, около этюдника стояла длинноволосая девушка, её пышные волосы как крылья бабочки, то расправлялись за спиной с порывом ветра, то облепляли тело. Рядом с девушкой стоял молодой человек, высокий и красивый. Они молча смотрели на этюдник.
На лестнице сторожки сидели пожилой мужчина, курящий сигарету с коротким фильтром, и девушка лет шестнадцати-семнадцати, одетая слишком тепло для такой погоды. Из-под платка выбивались светлые пряди. Девушка у этюдника всматривалась в пару на лестнице сторожки, парень пил пиво и делал вид, что скучает. Гнулись разноцветные ромашки, густо посаженные вокруг церкви, где-то, казалось за реальностью, шумел город, а в небе о чём-то кричала огромная чёрная птица.
Мужчина докурил сигарету и выбросил, понюхал для чего-то жёлтые пальцы с неровными ногтями.
- Нас нарисовали.
Девушка прищурилась на солнце, подумала, что пора бы домой, громко заквакало в животе и она, покраснев, стукнула по нему рукой. Подтянула колени и легла на них головой, по-старушечьи вздохнув. Мужчина укрыл ей голову своей ладонью, ладонь оказалась такой большой, что обхватила от виска и до виска. Девушка не шевельнулась. Мужчина убрал руку.
- Домой идти не хочешь? Говорят, твоя мать в Израиль собралась. Паломница по святым местам.
- Грустно мне. Она уже три раза в Израиль ездила, два в Париж и один в Рим. А я сижу у неё, как жучка на цепи, сочиняю себе сказки с чужих слов о правде. Вот зачем детей рожают, чтобы потом их мучить до смерти?
- Не злись. Вот выдадим тебя замуж за дьячка, и освободишься от неё.
- Нет уж. Так нечестно - одним красивый блондин, а мне облезлый дьячок.
Девушка поднялась и пошла к паре у этюдника.
Девушка с длинными волосами смотрела на парня.
- И чего ты задумался? Как, по-твоему, это купят?
Парень увидел приближающуюся девушку, улыбнулся ей, держал паузу, ожидая пока она подойдёт, разглядывая бесцеремонно мягким взглядом глубоко посаженных глаз. Он и правда был красив, хотя тонкий нос и почти бескровный узкий рот выказывали в нём некоторую нервность.
- Сейчас всё продать можно, умеючи. Если Сима с Мордковичем покупают. Вообще мне нравится. Релаксирующе так, как тебе и нужно. А вы что скажете?
Девушка в платке густо покраснела, Заглянула в этюдник, посмотрела на свои туфли и неожиданно застыдилась себя, лицо стало горячим, вдоль боков заструился пот, стало так неприятно, и она проговорила севшим голосом:
- Мы такие смешные.
Парень улыбнулся.
- Тебя как зовут?
- Дина.
- Меня Костя, а эта неудовлетворённая женщина - Ева.
Ева уже убирала этюдник.
- Вообще-то Евгения.
Она отдала ящик Косте. Костя неожиданно наклонился и поцеловал Дину в губы. Дурацкая, счастливая мысль закрутилась в голове – « Меня поцеловали, что же делать?»
- Будь здесь и я вернусь.
Ева уже сбегала вниз по лестнице и Костя, улыбнувшись на прощанье Дине, побежал догонять.
Дина смотрела, как исчезают Ева и Костя. Проводив их взглядом, когда силуэты слились с серыми тенями, а потом исчезли, Дина вернулась к сторожке. Она села, спрятав лицо в колени, и улыбнулась в духоту юбки, вдыхая запах пота и собачий шерсти.
Ева и Костя сбегали с сопки к трамвайной остановке. Ева заговорила, передразнивая Костю.
- Я нашёл хорошее место, я нашёл хорошее место. А тебе просто хочется трахнуть девственницу.
- Ты груба и банальна, я влюблён. Ты к отцу поедешь?
Ева обиженно смотрела по сторонам, избегая Костиного лица.
- Не сегодня.
- А, ну тогда держи.
Костя вручил ей этюдник и побежал к трамваю. Ева пошла размашистым шагом в другую сторону.
Дина сидела неподвижно на ступеньках, ощущая, как вечер обретал свежесть, и всё улыбалась в юбку.

Глава шестая.
Ванечка.

Ванечке было семнадцать, и в компании он был самым маленьким среди мальчишек не только по возрасту. Его привёл Мордкович, в то время, когда все сколачивались в группы, писали песни и вели полуподвальный образ жизни. Ванечка играл на барабанах, постепенно музыкальные потуги сошли на нет, скука работы сменила радость развлечения, и Ванечка плавно перекочевал в компанию. Он нашёл себе поводыря и впитывал Сима как губка. Но в последнее время преклонение переросло в груз, Сим себя изжил.
Комната наполнилась жаром под завязку, яркость солнца слепила. Ванечка подошёл к окну и подёргал верёвку, стараясь опустить жалюзи, но что-то заело, он дёрнул сильнее, и жалюзи свалились на пол.
- Вот блин.
Но и это не испортило его радостного настроения: завтра с утра они с семьёй едут на острова. Ванечка обожал родителей и младшего брата, особенно когда они куда-то уезжали вместе. Нравилось наблюдать, как солнце одинаково золотит всех четверых, радовало сходство и с мамой, и с папой, и с братом.
К сбору рюкзака Ванечка подходил ответственно, на кровати лежали плавки, трусы, две футболки и трое шорт, зубная щётка и шампунь. Он долго вертел в руках бритву, но отложил - пусть лицо покроется щетиной, даже жидкой и кустистой, но зато настоящей. Рюкзак был собран. Ванечка удовлетворённо посмотрел на него и пошёл к компьютеру. Самое ужасное - это то, что Сим поссорился с Мордковичем и всю эту неделю таскал Ванечку за собой. Путешествие пришлось как нельзя кстати - бегство в удовольствие - и всё-таки ощущалась некая неловкость и стыд. Дверь в его комнату бесшумно отворилась, вошла мама.
- Пойдём, Ванька, кушать. Ой, ты опять жалюзи сломал?
-Они заедают.
Ванечка пошёл к матери.
- Ну, ладно, давай выбросим. Вернемся, купим тебе шторы.
- Я не хочу шторы.
- Нужно с отцом поговорить.
Мать погрузила пальцы в лохматую причёску Ванечки, тут же отдёрнула и постаралась вытереть руки о халат, от чего на ладошку налипло несколько ворсинок.
-Сколько ты мусса выдавливаешь, это же колтун какой-то, вот заведешь вшей, будешь знать.
- Не заведу, они же не дураки - в химии жить.
- Где мой милый ребёнок с шёлковыми волосиками и румяными щёчками?..
- Вон, бегает.
Мимо них на кухню пробежал младший брат. До кухни Ванечка не дошёл, позвонили в дверь, пришлось открывать, на пороге стоял Сим. Он стремительно вошёл, не дожидаясь приглашения, направился в комнату. Мама выглянула из кухни.
- Привет, Сим, пойдём с нами обедать.
Сим резко изменил направление своего шага и пошёл в кухню.
За обедом Сим, как всегда, спорил с отцом Ванечки, но не агрессивно, а так, что каждый получал удовольствие.
Сидя в комнате, Сим смотрел на рюкзак Ванечки почти с ужасом.
- Вы чего все, сговорились?
- Это неожиданно вышло, понимаешь? У папы отпуск и у мамы, вот мы и решили…
- И, правда, чего я рефлексирую, лето ведь.
- Ну, да. Ты тоже поезжай с кем-нибудь на острова, я слышал, Ева с отцом едет, давай поговорим, чтоб тебя взяли.
Сим засмеялся и упал на кровать.
- Ты меня, как кошку, пристраиваешь. Обойдусь.
- Я вернусь через месяц.
- Угу. Ты чего выёживаешься, как будто я твоя девушка. Я просто вписаться хотел, но, видно, не получится. Ладно. Счастливо отдохнуть.
Сим быстро шёл к двери, а Ванечка семенил за ним, виновато заглядывая в глаза. Сим распахнул дверь.
- Спасибо за обед.
Ванечка помялся и полез в карман шорт, выгреб денежную мелочь.
- Хочешь, возьми.
Сим опять заржал, отчего Ванечка возненавидел его ещё больше.
- Не гнездись, ты же не птица.
- Сим, ну, ты не обижайся. Это всё родители.
- Ты меня пугаешь. Только целоваться не лезь. Ок.
Сим побежал вниз по лестнице. Ванечка закрыл дверь и поплёлся в свою комнату. Поездка уже не радовала, мучительно хотелось догнать Сима и врезать ему, но ещё мучительнее было осознавать свою слабость и знать, что при следующей встрече опять начнёт заглядывать ему в глаза и идти куда поведут. Безволие обрекало на унижение, так будет до конца жизни, если ему не повезёт найти человека слабее себя.


Глава седьмая.
Рита, мать Евы.

Евина мать, достаточно молодая для равнодушия, плакала. Её каштановые волосы запутались, а нос стал красным.
Рита считывала злость с лица дочери. Евины черты обострились, зубы прикусили нижнюю губу. Раздражение росло и, чтобы не выпустить его наружу, тело наливалось свинцом и сковывалось, пальцы, закрепляющие этюдник и папку ремнем, никак не могли справиться с застежкой. Ева прошептала ругательство.
Риту радовала Евина злость: пребывая в своей печали, она не чувствовала себя одиноко. И в то же время, где-то глубоко просыпался страх, а вдруг Ева расслабится и злость выйдет наружу. Не наружу, на Риту - а захлестнет полностью, и Ева убежит и оставит мать в осколках собственной ярости. Очень ярко представилась картина - перекосившееся лицо дочери, её пальцы, вцепившиеся в кожу матери, раздирающие на куски.
«За что?» - Глаза Риты снова наполнились слезами.
Ева, наконец, справилась с застежкой. Повернулась к матери, взгляд мельком резанул - через влагу - по глазам Риты. Ева быстро отвернулась, нашла расческу.
-Очень изощренно.
Она встала впереди матери и сунула ей в руки расчёску и резинку.
- Мам, заплети мне косу.
Мать начала причёсывать, аккуратно протягивая расчёску по длинным прядям. Неожиданно расчёска запнулась, она сильно дёрнула. Ева взвыла. Отобрала у неё и волосы и расчёску.
Руки Риты упали на колени, ненужные. Под тонкой кожей синевато просвечивали ручейки вен, ухоженные, острые ногти удлиняли узкие пальцы. Расческа поднималась и опускалась по волосам с резким, тихим треском. Рита ощущала звук иначе, ей он казался колючим и неизбежным вестником огня.
Ева снова встала к ней спиной.
- Заплети.
Мать в мутности слёз следила за быстротой своих пальцев, плетущих тугую косу. Ева барабанила по столу пальцами с коротко отстриженными ногтями. Стук проникал куда-то внутрь головы и долбил там, прогоняя мысли. Рита легонько стукнула по пальцам дочери. Ева зыркнула, повернувшись через плечо, но промолчала. Мать закрепила косу резинкой и села на диван складывать Евины вещи. Ева вытащила собранные сумки в прихожую. Рита слушала её движения. Вот шелест надеваемой ветровки, шаги влево, остановка, крутится перед зеркалом. Нравится ли себе это веснушчатое существо? Не доросшее до того, чтобы называться женщиной, слишком угловатое для нежного названия «девушка», переросшее девочку… Тут Рита остро позавидовала дочери, её началу, её «все будет впереди», её еще не пришедшей женственности. Она разглаживала ладошками Евины рубашки, положив стопку на колени, и тонкая кожа на руках уже передавала привет от старости.
В дверь позвонили. Рита вздрогнула и вытерла слёзы. Щелчок замка, скрип открывающийся двери. Его голос: «Привет». Звук поцелуя в щёку, голос дочери, наполненный радостью: «Я готова».
Его шаги ближе…Рита сосредоточилась на рубашках, а сердце превратилось в мяч и больно ударилось о горло.
Его голос мягкий, как всегда, – голос, пробуждающий тоскливую нежность, нежность, от которой натягивались все вены и мышцы.
-Здравствуй Рита. Мы на острова, ненадолго…
Он не знал, что сказать, ему было неловко. Какая неловкая компания. Рита улыбнулась, но губы не открылись, глаза не поднялись, язык казался сухой губкой и мешал дышать. Звук набираемого в лёгкие воздуха и выпускаемого со словами «Мы только вдвоём», отчего фраза стала тяжелой. Рита словно чувствовала взгляд Евы, снова ставший злым и колючим, на мать и переход, перемена взгляда, взгляд, ищущий поддержки, на отца. Если посмотреть на них, то схожесть отца и дочери отстранит их от неё.
Он нервничает. Рита улыбнулась - отчего-то злость сегодня приятна. И барабанит пальцами по косяку. Раздражение переходит в стадию злости, и нужно что-то делать, двигаться. Мягкий стук об пол - он перенёс массу тела на другую ногу. Еле слышный шорох, но Рита его уловила, она чувствовала звуки. Это Ева просунула свою ладошку в его ладонь и сжала. Теперь они вдвоём против неё. И, не смотря на то, что Рита, сидящая вот так, с рубашками на коленях, замершая и молчащая – жалкая, им её не жалко, им гадко.
Но она не откроет рот, не произнесет не звука, потому что страшно.
Голос дочери :
- До свиданья, мамочка.
Звук голоса натянутый, как тетива, это злость ищет выход, с каждым толчком превращается в бешенство. Дочь бежит от неё, он бежит от неё, со стуком захлопывают за собой клетку. Рита не шелохнулась, она почти видела, как у Евы нервно раздуваются ноздри, как на нижней губе появляется маленькая капля крови, как при этом она старается улыбнуться отцу, как он останавливается для того, чтобы решиться вернуться. И почти чувствовала, как ещё не ставшее гибким Евино восприятие заставляет особо остро чувствовать себя предательницей. И как она растерянно стоит перед отцом.
Рите не хватало воздуха, и она встала, уронила стопку рубашек и начала складывать заново. Зачем-то вернулась в начало, села со стопкой на коленях. Дверь неожиданно открылась, Рита ещё не успела адаптироваться, а Евины пальцы уже впились в плечи, начали её трясти. Ева превратилась в отдельный рот, с чуть окровавленной губой, шипящий:
- Перестань душить меня. Слышишь? Перестань душить меня.
И тут Рита зарыдала в голос, отчаянно, со слезами, падающими на рубашки и оставляющими влажные, темные пятнышки.
Его шаги, и пальцы Евы, сжимавшие до боли плечи, отцепились. На их место легли большие и надежные его руки. Его губы у самого уха, с дыханием вползали слова.
- Ну-ну хватит. Так бывает. Переживём. Боль тоже не вечна. Ты же очень красивая.
Рита прекратила плакать, так же внезапно, как начала, рубашки упали, она села их собирать, все еще не поднимая глаз, потому что смотреть на них нельзя.
Евины руки шустро ей помогали, потом он взял стопку и положил на кровать. Дочь болезненно хотела обнять мать, но почему-то не могла. Она принесла ей чай. И отошла к двери.
- Прости. У меня месячные, я в этот период нервная. Сама знаешь.
Голос врал нарочито бодро.
Рита пила чай. Его рука скользнула по её волосам, и тут она допустила ошибку. Она посмотрела на него. А он и дочь удалялись, и будто тянули её за внутренности, и так было больно, что казалось, вывернут её наизнанку, и покатится она за ними мясным шариком.
Губы тяжело растянулись в улыбку, рука поднялась и помахала им.
- Саё нара.
Услышала она свой голос тихий и нежный, как она сама. А в голове, пока слушала себя, пронеслось: «Почему тихие и нежные женщины почти всегда истерички? Хорошо, что Ева не моей породы».
И тут они исчезли, а дверь закрылась с тихим шуршанием, как в палату больного. Рита обнаружила себя сидящей на полу, в комнате дочери. Тут только учуяла, что воняло олифой и масляными красками, поражал беспорядок. На столе лежали две незаконченные работы. С одной улыбался клоун, с неживыми глазами, спрятавшими луну. На второй были изображены два квадрата на розовато-сером фоне.
- Чушь какая, - прошептала Рита.
Из комнаты уходить не хотелось, отчаяние не давало двинуться с места. Рита повернула корпус на девяносто градусов, достала краски, лист и начала малевать. Тыкать в краску пальцами и размазывать ладонью. Безысходность вырастала, душила, лист заляпывался краской. Она взяла кисть, принялась поверх размазанной краски рисовать дерево. Дерево превращалось в огромный дуб с широкими листьями и морщинистой корой. Рисовать оказалось легко и увлекательно. Постепенно погрузилась в покой, во что-то не имеющее отношения ни ко времени, ни к жизни. Рита превратилась в кончик кисти, загустилась краской и расплылась деревом на картоне.


Глава восьмая.
Отец и Ева.

Ева забралась на сиденье, громко захлопнула дверь джипа.
- Не хлопай дверью.
- Постараюсь.
Злость прошла, на замену пришло какое-то поганое чувство. Собственная выходка вызывала отвращение. Отец барабанил по рулю, в нём тоже поселилась пакость. Отец посмотрел на часы.
- Следующий катер через два часа. Поехали, поедим.
- К вам я не поеду.
- Можно в кафешке поесть.
Джип плавно тронулся с места.
- Это я виновата, рано было тебя в дом тащить, могли на улице встретиться… Но вы так мило болтали по телефону…
- Забудь. Мы взрослые люди, разберёмся. Не грызи ногти.
Отец легонько шлёпнул Еву по руке, ноготь большого пальца которой она сосредоточенно обрабатывала зубами.
- Ну, вот. Второй раз за день получаю по рукам…- Ева засмеялась. – Очень хочу научиться плакать, почему не придумали курсы по плачу. По окончании плакальщиц можно устраивать на работу.
- Куда?
- На похороны или поминки. На свадьбы, тоже неплохо. Кому-то нужно проскорбеть кошмар будущей семейной жизни.
- Плохой мы тебе пример подали.
- Что значит «вы»? Ты. Ох, как хочется улететь в Нетландию. И почему Питер Пен облегчает жизнь только английским детям?
- Надеюсь, это риторический вопрос.
- Это я выплёскиваю свою скорбь словами.
- О чём скорбишь?
- О сегодняшнем поступке. Скажи, папа, как избежать стыда?
- Не думать.
- Ага. То есть лоботомия.
Отец потрепал по волосам дочь. Ева уткнулась лицом ему в шею. Как удивительно, отчего ластиться к отцу так просто, и так непреодолимо сложно обнять мать?
- Женька, я же за рулём.
- Ох, прости, прости.
Ева вернулась в первоначальное положение. Солнце припекало, тело растекалось на сиденьи, и неудержимо хотелось спать.
- Я соскучился по тебе.
Отец не оторвал взгляд от дороги, не отцепился от руля. Ему ужасно хотелось приласкать дочь, но отчего-то он не мог пойти дальше сухого поцелуя в щёку, быстрого поглаживания по голове, даже не запуская пальцы в волосы. Так, чтобы быстро, мимоходом.
Джип медленно двигался в тесном ряду машин, отражая солнце. Отец глянул на небо, на удивление чистое, никакого тумана выхлопных газов.
- Застряли. Как Костя?
- Мы больше не общаемся… Почему бы не спросить, как я?
- Как ты?
- Живу, дышу, ем. Какаю два раза в день, сплю хорошо, сны снятся редко, болтаю много. Как ты? Хотя не надо, меня это больше не касается.
- Подробный отчёт. Всё не знал как приступить… У меня к тебе заказной разговор. Куда поступать собираешься?
- Никуда.
- Хочешь, поговорю с Ромкой, он с тобой позанимается, лучше всякого училища будет. А потом тебя в Москву отправим.
- Да мне по барабану. После школы отдыхать нужно… Да и художником я не буду, глупо как-то. Может, к маме, на восточные языки пойду.
- Ну, а сейчас, что собираешься делать?
- По-моему, в этом городе нужно ходить пешком, слишком много железной одежды.
Машины начали растекаться по перекрёстку. Они выехали на мост и спустились. Оказались в Центре, проехали мимо плетущегося в пасторском одеянии Витьки, и сидящего у перехода Сима.
Ева высунулась в окно.
- О, Витька вернулся.
- Твой друг?
- Уже не знаю, его месяца три не было, а это большой срок, за него друг вполне смог превратиться в недруга.
- Остановить?
- Не-а. Безделье и любовь к разговорам ещё сведет нас в этом маленьком городе…
Отец закурил.
-Господи, как надоело быть отцом.

Глава восьмая.
Сим.

Сим считал себя свободным человеком, и вслед за ним его таким считали все. Так себе, местечковая знаменитость. Сим оглянулся в прохладу перехода, в самом низу сидел старик, просящий подаяния ракушкой. Его лицо было искривлено и дёргалось, он что-то спрашивал у ракушки и подставлял её к уху, вслушивался и улыбался. Глупое счастье целостности, вечная тема нахождения второй половинки. Сим поднял кепку, лежащую у ног. Денег не было, вся его надуманная избранность исчезала под музыку пустого желудка. Сим пошёл вверх. Город был почти пустой, время такое – лето, почти все уехали на острова. Сегодняшнюю ночь он провёл на пляже. Тело зудело от морской соли, а главное, очень хотелось есть. Мимо него прошли трое чистеньких, довольных парней. Таких каждый день он видел на курсе, они общались с ним брезгливо-подобострастно. Остановить их и попросить денег он не решился. Может, вернуться домой, в Навои, к маме и яркому домику, солнечным лимонам в зелени, далеко-далеко, туда, где солнце тебя преследует. А лучше, чтобы прямо здесь материализовались его друзья, нырнуть в их уют понимания. Ему навстречу шла Аня, он обрадовался, поверив в то, что мечты сбываются. Сим загородил ей дорогу. Аня нахмурилась и смутилась.
- Не хочешь исполнить свой человеческий долг?
- Нет.
- Тогда дай денег.
- У меня нет. А тебе зачем?
- Для развлечения.
Аня пожала плечами. Сим зло сплюнул и пошёл дальше. Погулял мимо продуктовых ларьков. Вернулся к переходу. Нищий вылез на солнышко и оказался рядом с Симом. Он протянул ему ракушку.
- Спроси её.
Сим зашептал в нутро ракушки:
- В чём смысл?
Старик приставил её к уху Сима, и пришлось слушать шум моря.
- Она у тебя очень мудрая.
Старик затряс всем лицом, неожиданно оно остановилось и замерло.
- Я есть хочу.
- Я тоже.
- Ты молодой, тебе проще.
- Да ладно, спазмы в любом возрасте одинаковые.
Старик улыбнулся, показав гнилушки зубов, поднялся и ушёл. Сим облокотился о стену и закрыл глаза.
Мимо перехода шел Витька, он заметил Сима и обрадовался. Витька присел на корточки и легонько постучал Сима по козырьку кепки. Сим открыл глаза.
-Тук-тук. Есть кто там?
- Витька. Как ты здесь?
- Проездом. Вот в Аргентину собираюсь.
Витька улыбнулся, отчего его худощавое лицо показалось совсем маленьким, с огромным, ярким ртом.
- Не нравится мне, как ты выглядишь.
- Это потому, Вить, что у тебя вкуса нет. Покорми меня.
Витька и Сим сидели на Голгофе - горе, названной так из-за огромного деревянного креста на могиле собаки. Сим доедал последний беляш, в животе проурчало, он поднялся и встал над обрывом.
- Хотел бы ты иметь этот город?
- В смысле?
- Ну, трахать женщин, красивых и юных. Продавать что-то, что ничего не стоит, за хорошие деньги. Жить, как нравится, внушать зависть. Жить стильно, как я.
- Я живу, так, как мне нравится, и не торгую принципами. А в мире так много городов.
- Ты прав, быть как я, ничего не стоит, но всем почему-то хочется. Сучий мир. Он течет и скулит. А вообще вера – это тоже извращение. Или отсутствие воображения.
- Одно исключает другое.
- Это просто неосознанное извращение.
Витька остановил его.
- К нам гости.
На сопку поднимались Костя в строгом костюме и очень некрасивый парень. Костя бросился к Витьке.
- О Витька. Как в Корее?
- Мне - хорошо. Мне везде хорошо. А ты со школьного бала?
Витька почему-то был не рад встрече с Костей и уже придумывал отговорки, чтобы не продолжать разговор. Но, Костя так крепко держал его за руку и хватался за его взгляд, будто, не будь Витьки, он тут же сорвался с горы.
- Нет. Это униформа. Алекс, посмотри на него, Витька пастор. Видел, что ни будь чуднее?
- Не-а. Как-то привычнее священники, в смысле православные. Хотя мне лично без разнице, кто себя чем тешит. Меня Алекс зовут, я с Костей работаю.
Алекс дружелюбно улыбаясь, протянул руку. Витька пожал, а Сим спрятал руки в карманы, отметил про себя ухоженные ногти Алекса, и его захватила ущербная гордость. Нехорошо смешивать людей разных социумов, все равно, что заставить кошку дружить с собакой. Сим отметил про себя эту мысль и побежал догонять уходящего Витьку, который, не придумав отговорки, ушел по-английски. Услышав за спиной шаги, Витька обернулся и даже обрадовался, что бежит за ним Сим, а не Костя.
- Искуситель, денег дать?
- Ага. А в Аргентине тепло?
- Ну, да.
Витька достал несколько десятирублевок.
- Всю жизнь лето - здорово.
- То же самое, что иметь один город.
- Я не жадный. И принципами я тоже не торгую, я их не имею.
Костя пил пиво, провожая взглядом друзей.
-Вот блин, родители вечно все испортят, тебе хочется счастья и свободы, особенно когда солнце такое жаркое, а они тебя в костюм и на работу.
-Зато потом спасибо скажешь. А твои друзья стопроцентные лузеры. Странно. В кино неудачники такие обаятельные, а в жизни гадливо-печальное зрелище. Это оттого, что кино сказка, да?
Костя брякнулся на траву не пожалев светлый костюм. Солнце, и то в этот день раздражало.
- Я тоже хронический лузер. Ведь ощущение себя, как неудачника, это сугубо личный выбор. Или, черт возьми, родителей.
Алекс смотрел на Костю с нескрываемым восторгом.
Город вился внизу, отражая солнце всеми стеклами, и глазам от сияния было больно.
Алекс сел рядом на камень, предварительно протерев его ладонью.
- Пойдем в боулинг вечером?
Костя щурился на солнце, открывал вторую бутылку пива.


Глава девятая.
Витька.

Витька боялся одиночества, особенно физического. Его страх рождал ожидание, а оно - болезненную скованность, тяжёлую наполненность тоской. Всё это сливалось в ряд ассоциаций, таких как вера в шаги, направленные к твоей двери. Как неизбежное, как боль, от которой не хочется избавляться, потому что за ней пустота. Как счастье, которое в горе, в чувстве. Как желание стучаться или пойти по поприщу. Как фотоальбом, хранящий мёртвые лица, даже своё, такое чужое. Как будто умираешь, зная о воскрешении, и оттого мука реальнее. Этот вечный страх не успеть, и оттого крутишь земной шарик, как ребёнок железную бочку, прикладываешь массу усилий, чтобы не остановиться и понять, что ничего не было, не произошло. Пустота и чувство растерянности. Оттого хочется быть с кем-то рядом, слышать голос, говорящий неважно о чём. Чувствовать покой от тепла присутствия.
Солнце обнимало его, лежащего ничком на кровати, в квартире корейских миссионеров, где витал спёртый запах заброшенности от тюков с одеждой для нуждающихся.
Витька нащупал рукой на полу пачку сигарет, повернулся на спину, закурил. Несмотря на открытые окна, воздух в квартире был густым и неподвижным, удушающим. Природа ждала дождя.
Из ванны вышел Сим, сел на пол у окна и стал читать книгу. Витька потушил сигарету и закрыл глаза. В тишине квадрата комнаты он старался уловить дыхание Сима, но слышался только шелест страниц. Витька заснул счастливым.
Когда-то он служил в ВВС; вернувшись с очередного полёта с ящиком портвейна, он никого не нашёл в бараке. Сначала Витька сел ждать, но тишина создавала неприятный вой. Витька выскочил на улицу: яркая южная ночь, тёплый ветерок и ни звука шагов, ни голоса.
Витька бежал долго, слыша свои шаги, разносящие одиночество. В парке он запаниковал. Воздух входил и выходил толчками, рот, подражая рыбьему, округлялся. Витьку начало рвать, рвало жестоко и долго, пока не вышла вся желчь, а потом выворачивало на сухую. Весь пейзаж перед глазами покрылся точками. Витька упал на траву, дыхание не восстанавливалось, ужас ощущался, как предвестник смерти, он чувствовал, как конечности немеют. Время растягивалось и оседало чем-то липким. Лежать оказалось страшней, чем двигаться, и он пополз обратно в стены, с каждым движением принимая волны паники. Он всё ждал и ждал избавления, а оно могло придти со сном или смертью.
Когда Витька засунул голову в петлю, страх наконец-то отпустил его. Где-то за секунду до того, как сделать шаг, пространство наполнилось звуками, Витька улыбнулся и потерял сознание.
С петли его сняли вернувшиеся с увеселительного мероприятия товарищи. Витька покинул маленький южный посёлок, и останавливался только в городах со средним количеством жителей. Потому что в крупных городах одиночество острее и задохнуться можно только от постоянных взглядов мимо.
Пока Витька спал, солнце выпустило его из объятья, вылезло из окна, сделало дугу по небу и залезло в свою норку, где-то за сопкой на западе. Духота за солнцем не последовала, а ещё больше загустела. Дым от сигареты Сима остался висеть в воздухе.
Сон Витьке уже подсовывал картинку, но Сим закашлялся и Витька открыл глаза. Сим поёрзал на месте, поднялся и сел на подоконник. Молчание давило.
- Природа, будто беременная баба. Скоро взорвется дождём и осядет.
Витька закурил, двигаться не хотелось, пот приклеил одежду к коже. Сим подобного неудобства не ощущал, он мало потел, мало носил одежды.
- Сим, а ты почему без крыши?
- Да мои соседи решили на лето не разъезжаться. Последний курс, безработное лето, в общем, ушли в отрыв. Каждый день ящерицы, бухло, песни под гитару, стоны по ночам. Прочий свальный грех.
- А ты чистоплотный?
- Не-а. Просто я не озабочен пристраиванием собственного хуя. Я к Мордковичу переехал…
- Ага. И похоронил его.
Сим хихикнул и стал очень юным.
- Понимаешь, Витька, Мордкович два года, в момент сопливой сентиментальности, тёр всем о том, что в двадцать два он покинет этот мир душным летом. Ну, и двадцать два года есть, лето на редкость удушливое, самое время исполнять обещание. Ползающие, как мухи, индивидуумы, встряхнулись, а Мордкович наверняка тоже получил своё удовольствие. Но в плане воспитания обидки кинуть нужно.
- Он отходчивый.
- На то вся и надежда.
- Оставайся здесь.
- Вить, а ты звякни Мордковичу, а то он когда мой голос слышит, отключается.
- Странные отношения.
- Оловянные, деревянные.
Сим принёс телефон и положил Витьке на грудь.
- Давай не сейчас.
- А чем сейчас хуже чем потом?
Сим набрал номер и держал трубку у уха Витьки, пока тот лениво слушал гудки. Симу надоело держать трубку.
- Ну и ладно. Потом так потом.
Витька задремал. Очнулся от чего-то радостного, запах свежести растворил духоту, по подоконнику барабанил дождь. В окно высунулся Сим.
- Наконец-то.
Витька подскочил к окну и тоже высунулся по пояс. Они подставляли лица каплям и блаженно улыбались. Всё наполнилось лёгкостью, даже тела, от такой мелочи, как просто дождь - сильный дождь, идущий рядами, падающий большими каплями, разбивая их в лужи.
Зазвонил телефон. Витька вытер мокрые руки о штаны и взял трубку. От мокрых волос, по лицу стекала дорожками вода.
- Алло, алло. Витька?
- Угу.
- Это Мордкович. Я Сима ищу, он у тебя?
- Ага.
- Езжайте ко мне. У меня Костя с девушкой, а у него идея, нам же нужно чем-то летом заниматься… Короче вам понравится. О, вот Телеком дополз. Жду.
- Сейчас приедем.
- Поздравляю с дождём. Первый за месяц. Такого ещё не было. Нужно отпраздновать.
- Едем, едем.
- Ждём, ждём.
Они бежали к трамваю неприкрытые от дождя, оттого мокрые и радостные. Пустое действие закрутило шарик, убивало ожидание, рождало счастье. Лучше, наверное, остановиться перед смертью, понять, что ничего не было, но от усталости даже не испугаться, а тихо испустить дух. А от этой ночи останутся воспоминания о том, как погружались в море, и вода была везде, сверху и снизу. Как обнажённые тела блестели под водой, а на берегу стояла одинокая фигурка - девушка Кости, которой очень хотелось к ним, но стыд не давал раздеться. Мягкие убеждения и веселье, отделяемые от неё притихшим морем. И всё же Дина соблазнилась, но плескалась она далеко от всех, а потом они одевались, отвернувшись от неё, не влезая, не докучая её стыдливости. Когда девушка оделась, мокрая одежда облепила её всю, не скрывая не одной чёрточки, всё же это была её броня. Так в компанию влился ещё один человек.

Глава десятая.
Дина.

Дина сидела на скамеечке у церкви, ждала, когда выйдет ее мать, но мать все не появлялась. Дине было жарко и клонило в сон. Она снова старалась восстановить в памяти события последней недели, как до этого восстанавливала первый приход Кости. Дина стала ужасно рассеянной и счастливой, но счастье оказалось недолговечным ощущением, на его место пришел страх. Дина поднялась со скамейки и спустилась по лестнице к дороге, она все надеялась, что увидит идущего вверх Костю. Невероятного, красивого Костю идущего к ней, к затюканной замухрышке, ничего не знавшей о жизни. Он пришел и забрал в свою жизнь, в раскаленный город, он почти бежал, а она все путалась в длинной юбке, стараясь не отстать. И пот ручьями стекал под плотной кофтой, Дина старалась отойти подальше от Кости, чтобы он не учуял запах, а он хватал ее за руку и притягивал к себе, жадно целовал то в шею, то в губы. А Дина, будто впервые очутилась на улице, глазела на людей, особенно на красивых, уверенных в себе женщин, полураздетых, в огромных солнечных очках, и все думала, что в ней есть такого, чего нет у них, но не находила ничего. От этого еще страннее было ощущать рядом с собой Костю. Как назло, очень рано темнело, но, как оказывалась, не рано, шел то седьмой, то девятый час, она убегала домой. Он называл ее своим облачным человечком, а она смеялась, как дура. Пять дней назад Костя привёл её к своим друзьям, и они с ней разговаривали, как будто она одна из них. Дина совсем забыла о времени, а когда увидела часы, было двенадцать, то есть позднее некуда. Они сидели мокрые, на краю обрыва и много смеялись, Костя прижимался к ней губами, а она краснела. Сейчас стояла на пустой дороге и думала, как глупо было не прыгнуть тогда же с обрыва - был бы и полет и счастье. Но вместо этого она заторопилась домой, к своей полоумной матери, которая её чуть не убила за поздний приход и оставила без ужина. Но это все уже не имело значения. Потому что был Он, и Костя поймал ей машину, и Дина впервые ехала домой, как взрослая девушка. Хотя шофер был сволочь порядочная, он всю дорогу смеялся над ее нарядом, и Дина почему-то смеялась вместе с ним, а когда она выходила, он обозвал ее вонючей дурочкой. И она, правда, чувствовала от себя тяжелый запах тела. Дома она хотела постирать одежду, но мать не дала, а другие тряпки от нее спрятала, так, что сегодня она воняет еще хуже, но в этом запахе, сохранился аромат Кости, и она его чуяла, как ей казалось, только им и пахла. Поэтому, даже ложась спать, она клала одежду рядом, чтобы и ночью чуять Костю. А ночи были душные, и тело горело, кожа, казалось, треснет от сухости, она пила воду, стакан, за стаканом. И все думала о Костиных руках, губах и жадно вылавливала его запах. Но Костя больше не появлялся. Мать завтра уедет, Дина станет свободной и ненужной. В этот момент, Дину привел в себя зов матери, она поднялась по лестнице. Мать стояла с каким-то послушником, он был молодой и красивый, Дина почему-то отметила это и улыбнулась ему.
Динина мать взяла её за руку.
-Это и есть моя дочь Дина. Вот, на весь ваш храм её оставляю, больше не на кого, одни мы.
Послушнику очень хотелось уйти, он бегло осмотрел Дину, задержал взгляд на выпячивающейся груди, отчего-то стал пунцовым и затараторил:
- Хорошо, хорошо. Мне пора.
Мать перекрестилась и потащила Дину вниз. Пока они шли по дороге, Дина испугалась, что увидит Костю. Мимо них прошли три девчонки в коротких шортах. Дина вдруг почувствовала одуряющую радость: матери завтра уже не будет, но денег она оставляет всегда много. Дина обычно все не тратила, возвращала остаток. Но не в этот раз - завтра же вечером она купит себе одежду, а потом пойдет на пляж, и будет купаться и загорать, и ни в какую церковь добровольно она не вернется. Мать сильно дернула ее за руку.
- Что?
-Ты чего такая счастливая? Мать уезжает, это же горе.
- Но, ты же в Иерусалим, молиться. Для меня это радость. Я за тебя радуюсь. - Отчеканила Дина, думая о том, что в голове у нее одни шаблоны для ответов матери. Как она с нормальными людьми разговаривать будет?
Мать погладила её по щеке, царапнув огромным кольцом.
- Вот окончишь школу, в следующее лето возьму тебя с собой.
- Спасибо, мама.
- Да, я сегодня купила тебе три симпатичных, легких платьица. А то люди в церкви замечания мне делают, а я что, виновата, что ты потеешь, как свинья. Может тебе мыться почаще?
- Свиньи, мама, не потеют. На улице тридцать градусов жары, а ты меня наряжаешь во все шерстяное.
- Господи, прости её. Опять я виновата, я же, как лучше, хочу.
- Я знаю, но я же не могу подстроить свой организм под твои желания.
- А зря. В этом мире, милая, нужно быть сильной, в нем столько соблазна. Ты просто еще ничего не знаешь, а может вонь твоя да шерстяное одеяние и отпугивают их.
- А еще мне бюстгальтер купить нужно, у меня третий размер, ты думаешь, отсутствие лифчика, твои соблазны не притягивает? Вон, как этот послушник на неё таращился.
- Я просто не могу смириться, что ты у меня выросла, и меня это пугает.
Вдруг мать остановилась на полпути и зарыдала в голос, а Дине пришлось её утешать, хотя, когда она подошла раскрывать свои объятья, мать от нее отпрянула, чем даже развеселила Дину. Может быть, впервые за всю жизнь Дина разглядывала мать, как чужую женщину, и ей открылось, что она красавица - дряхлая уже, конечно, но отпечаток былой красоты еще не смылся. И, как ей показалось, что остатки былого блядства еще присутствуют в её ярком рте и расстегнутой, слишком оголяющей грудь кофточке. Дина вспоминала, сколько матери лет, но вспомнить так и не смогла, пошла другим путем: со слов отца о свадьбе, им было по тридцать три, отец смеялся, оба в возрасте Христа. Значит, матери где-то пятьдесят, жаль, что отец не дожил, посмотреть на неё такую, убогую. Старость за него отомстила. Дина смотрела на плачущую мать, её рот говорил слова утешения, но думала она о другом. Костя пробудил в ней все чувства, и даже обиду и боль. Она стояла и ненавидела плачущую, размазывающую косметику по лицу мать, ненавидела, за себя и за отца. А губы продолжали произносить слова сожаления и подлизывались к ней как могли.


Глава одиннадцатая.
Аня.

Аня была влюблена, и поняла она это недавно. Неделю назад её стало что-то томить, тоска не давала спать, а Аня уснуть очень старалась, даже закатывала глаза под закрытыми веками, но тщетно, сон забыл о ней. Аня разгоняла духоту вентилятором, но воздух становился только суше. Тогда она забралась на подоконник и стала смотреть в окно, кто-то громко разговаривал в соседней квартире, и этот незнакомый голос был похож на другой, очень знакомый голос, и от этого сходства все сжималась внутри. Аня слушала, слушала и вдруг начала рифмовать, чего никогда не делала, и, собственно говоря, не собиралась. Стихи были дурные, но Аню так захлестнули эмоции, что она расплакалась. Кое-как заставила себя успокоиться и села за учебники, приближался первый экзамен. Сосредоточиться никак не получалось, пришлось вернуться в постель и разглядывать потолок. К утру тоска отпустила, начался день, Аня вернулась к учебникам, репетитор остался ею доволен, сказал, что поступление у неё уже в кармане, и Аню отпустили погулять.
Аня шла по городу, её охватил страх, сердце буквально выпрыгивало от похожего смеха, походки, одежды: как много оказалось копий, а оригинал был где-то далеко. Чтобы спрятаться от собственного безумия, Аня побежала в лес и там бродила до темноты. В трамвае долго сочиняла смс, но так и не отослала, позвонила на домашний и, как только сняли трубку, Аня нажала отбой.
На следующий день родители отвезли её на дачу отдохнуть перед экзаменами. Папа заставлял с ним рыбачить. Аня даже поймала маленькую рыбешку. Рыба упала к её ногам и стала бить мокрым и холодным хвостом по пальцам. Аня приказывала себе спихнуть рыбу обратно в озеро, но рыбьи конвульсии почему-то завораживали. Рыба разевала рот так широко, что, казалось, порвет, и жабры ходили ходуном, и были похожи на недоделанные крылья. Все же Аня подцепила ее ногой и сбросила в воду. К ночи она так устала от себя, что уснула, а утром упросила маму сводить её к врачу, сославшись на нервоз от предстоящих экзаменов.
У Ани была теория, что любовь, как простуду, главное – не запускать. Она решила «отговорить» любовь. То есть рассказывать всем, кому ни попадя, о ней. День она насиловала уши мамы, не называя объекта, чтобы не шокировать. Потом рассказывала неизвестным в Интернете, бабушке и двоюродной сестре. И вот, кажется, отпустило, а может, начали действовать прописанные доктором успокоительные. Мама заговорщически улыбалась, отец хмурился, но это уже не имело значения, потому что где-то внутри её тела нечаянная влюбленность скукожилась до размеров мухи и занудно жужжала, ища выхода.
Пришел день первого экзамена, и, когда Аня склонилась над билетом, радуясь его легкости, дверь в аудиторию открылась, появилось знакомое лицо, бегло осмотрело комиссию, кому-то кивнуло, и исчезло. Аня осталась незамеченной, муха расщепилась на целый рой, в голове загудело. Аня быстро сдала экзамен, почти машинально. Выскочила в коридор университета, и начались метания, она даже заглядывала в аудитории, обежала весь корпус. При этом ей казалось, что мозг в это время отсутствовал, её вели ноги и еще, наверное, сердце. Уставшая, она плюхнулась на лавочку во дворе и вдруг услышала, не похожий, а настоящий знакомый голос.
- Привет. Сдала экзамен?
Аня задохнулась и полетела. Рой мух перелетел из тела в голову, тело будто слилось со скамейкой. Вечность Аниной смерти оказалась секундой, и вот они уже болтают, и только тоскливая обреченность влажно щиплет глаза.
- Ты чего? Плакать собираешься?
- Нет. На солнце глаза слезятся, в аудитории не так светло.
- От такой замуты умные люди очки изобрели.
Аня послушно заслонила глаза стеклами.


Глава двенадцатая.
Все. Море.

Море сходилось с небом, образуя чёткую прямую линию, будто синеву сложили пополам, и на нижнюю половину упала тень верхней.
Дина плескалась недалеко от берега, она выбрасывала пухлые ручки вверх, кричала - «Уп», скрывалась под водой и вновь появлялась, привлекая внимание. Костя, Сим и Ванечка покрывали песок широкими махровыми простынями. Телеком - высокий, тощий, гибкий, бесполезно суетился рядом.
Мордкович лёг спиной на песок, а ноги оставил обмывать волнам. Волна откатывалась, уносила песок, оставляя икры и ступни провалившимися. Мордковичу нравилось ощущение убегающего песка, он подтянул ногами тело и погрузился по пояс в воду. Такое положение его не устроило, он покрутился и лёг поперёк волн, облокотившись на локти. К Мордковичу подошла Аня. Высокая, упругая, со сложенными на груди руками, она, как памятник, возвышалась над тощим и маленьким Мордковичем.
-Чего ты возишься?
- Отойди, ты солнце загородила.
- Иди, поплавай.
- Я воды боюсь.
Аня усмехнулась и отошла, села на песок и наблюдала за Евой застывшей по колено в воде. Солнце отражалось в рыжеватых волосах, Ани захотелось спрятать её макушку в ладонь. Но она не шелохнулась, а просто радовалась возможности наблюдать.
Ева смотрела в искажённое рябью отражение, шевелила губами, общаясь с ним еле слышно. На дне, через отражения, просвечивали камушки и водоросли.
- Ти хто, ти хто? Ты Ева. Знаешь, отчего мы боимся этого века? Потому что единица - это стена, тупик.
Мордкович перевернулся на живот и громко сказал:
- Как здорово друзья, что мы вместе.
Дина, услышав его, пришла в восторг, подпрыгнула в воде, разбросав брызги, и закричала:
-Как хорошо быть вместе, как я вас всех люблю.
От Дининого прыжка отражение исчезло. Ева зашла в воду по грудь, легла на спину, качаясь, как лодка, прошептала:
- Дура.
Кто-то оказался рядом и зашептал в ухо.
- Отдыхаешь? Давай наперегонки.
У лица Евы появилось лицо Кости.
-Нет.
- Боишься отстать?
- Нет.
- Почему?
- Потому.
- Злишься… Почему?
- Потому.
- Почему потому?
- Потому что - ответила Ева передразнивая Мордковича - Мы вместе, мы вместе. Всегда вместе, куда бы ни бежал, везде Мордкович, даже если он Иванов. Это уже было, это должно было пройти, а оно вернулось. Куда бежать? Зачем крутить шар земли, если всё время остаёшься здесь?
- Ты не Ева, ты злая.
- Да я не Ева, я Женька. И я ненавижу тебя.
Ева сверкнула улыбкой и ушла под воду, схватила его за ноги и потащила ко дну. Прорвали гладь моря, вынырнули на поверхность и, цепляясь, друг за друга, ловили ртом воздух. Ева приблизила своё лицо к его, слилась в глаза, яркие, синие с расширенными зрачками.
- Это мои друзья, мой отец. А ты прибился к нашей кормушке паршивым псом, а мы избранные твари.
Ева перевернулась и, оттолкнувшись ногами от его бока, очень быстро поплыла туда, где море с небом сходится.
Костя поплыл к каменистому берегу за хребтом скалы. У берега он запутался в водорослях, порезал ногу об острый камень. И поплыл обратно.
Сим посадил всю компанию в круг и, разлив вино в пластиковые стаканчики, уселся на песок, покрутился, нашёл положение, чтобы солнце светило на него.
– Карликов любят все…
Мордкович хихикнул и перебил:
- И даже сами карлики?
- Но это дорого и избито.
Телеком, как всегда тихо, сказал, разглядывая свои руки:
- Мне друг из Москвы письмо прислал, у них там сейчас модно иметь мулаток.
Теперь захихикал Ванечка.
- А мулатов?
Телеком, задумался, отрицательно помотал головой.
- Нет. Ну, если ты гомик, то да, а так женщины, они рождаются националистками. Это всё оттого, что им во всём хочется навести порядок. Поэтому только мулатки.
- Да ладно. Трахаться - это не хлебом делиться.
Мордкович разлепил глаза
- А вы о чём?
- О шоу.
- Если мы не найдём чем поразить, мы провалились.
Дина тихо спросила:
- А просто спеть нельзя?
Мордкович вяло ответил:
- Сим прав, он всегда прав.
Все замолчали, жмурясь на солнце. Дина улыбалась, с её волос и бюстгальтера, поддерживающего тяжёлую грудь, стекала вода. Ванечка лежал на песке. Аня продолжала наблюдать за Евой, сидевшей одиноко у берега и строившей замок из песка. Из воды вышел Костя и подошёл к Еве.
- Всё хорошо?
Ева подняла голову и сверкнула улыбкой.
- Ты очень красивый. Попозируй мне голым.
- Говно вопрос. Кстати. Бонусом - у Наташки и твоего отца скоро бебик появится. Новая семья, новые дети.
- Спасибо.
- Кушай с булочкой.- Присел на корточки и в самое лицо Еве. - Знаешь, с тобой общаться, всё равно, что смотреть Триера с первого ряда.
- Не общайся. Я от этого не умру.
Ева отвернулась к своему замку. Костя ушёл в круг, Аня уступила ему место, а Дина прижалась и обвила его руками.
Аня протянула руку чуть выше макушки Евы и медленно прикоснулась к ее волосам, спрятав горячую от солнца макушку в ладонь. Ева обернулась.
- Что?
Аня отдёрнула руку, приняла гордое выражение лица.
- Ты едешь на острова?
- Нет, я иду с Симом в горы.
Аня отвернулась и ушла. А Ева вернулась к замкам, окончательно подпорченным водой.

Глава тринадцатая.
Лес.

Темнота в лесу была такая плотная, что компания, сидевшая у костра, казалось, висела в пространстве. Вот пришло это таинственное «нигде» и «ничто». Кто-то смеялся, Сим молчал, насадил Евину сардельку на палочку и протянул в костёр. Телеком тоже сидел с палкой, будто рыбу удил, он наполовину спал. Аня сидела рядом и куталась в кофту. Все молчали, печально разносился стук Ванечки по тамтаму. Народу было много и все незнакомые, поэтому Ванечка, Телеком, Аня, Ева и Сим сидели плотненько вместе. Кто-то из незнакомых взял гитару и завыл, ему подвыли. Ева прошептала:
- Началось. Они нам весь поход испортят.
Телеком подул на сосиску.
- Факт, испортят. По-моему, у нас универсальная компания и расширения нам не нужно. Согласны?
Аня печально закрыла уши ладонями.
- Сим, придумай, что ни будь.
- Я чувствую себя звеньевым, или как его, главного в звёздочке?
- Командир звездочки.
- Ну вот, этим самым. Ладно, нужно покурить. Берёмся за руки и растворяемся в темноте.
- А где Мордкович?
- Его девица увела.
- Ну, что, искать будем?
- По-моему, сюда возвращаться бессмысленно. Они сейчас напьются и - по старой схеме, а завтра утром домой уедут. Если, конечно, дорогу найдут.
Аня поднялась и пошла искать Мордковича. Вблизи костра его не было, пришлось перейти черту видимости и там, в темноте шептать:
- Мордкович, Мордкович.
Неожиданно прямо перед ней выплыло лицо Мордковича. Его рука схватила её руку чуть выше кисти, и Аня повела его за собой.
Звёздочка косяка в темноте переходила из рук в руки. Бледнели лица в густом мраке. Огонёк отражался в глазах.
- Кто их притащил?
Аня не курила, но в кружок встала, боясь потеряться.
- Сами увязались.
- Опять Мордкович растрепал.
- А чего я? Я же их к себе не привязывал и на аркане не тащил.
Сим любил лес и знал его, поэтому ему доверяли роль поводыря, он повёл ребят, держащихся друг за друга, чтобы не потеряться в темноте. Они вышли ещё на одну поляну. Развели костёр. Мордкович свернулся в клубок в спальнике Сима, к нему легла Аня. По привычке быть ласковым Мордкович обнял её, ладошкой стиснув грудь. Раздался шлепок и «Ах» Мордковича. Всё стихло. Ванечка лёг за спиной у Телекома на пенку и уснул. Сим и Ева сидели на рюкзаках около костра
- Ты чего не спишь?
- Терпеть не могу лес, кажется, всё в нём шевелиться, ползает.
- Зачем пошла?
- Так.
Сим постелил рядом с собой тёплую куртку и похлопал по ней.
- Иди сюда.
Ева легла на куртку, а голову положила к Симу на колени, он укрыл её какой-то кофтой, Ева почувствовала себя в тепле и безопасности, по-кошачьи лизнула Сима в руку, улыбнулась и уснула.
Утро было влажным и прохладным, все вяло плелись за Симом. Дорогу им перегородил широкий ручей, довольно глубокий. Девочки решили, что они ни за что туда не полезут, пришлось Симу и Телекому их переносить. На той стороне остался только Мордкович, который опускал руку в воду и отдёргивал. Он попытался перепрыгнуть на небольшой гладкий камень, но дальше нужно было идти по воде.
- Перенесите и меня.
- Возвращайся в город.
Мордкович снял ботинки и перешёл ручей.
Подъем был крутой и долгий, Сим шёл быстро, уверенно пружиня шаг. Аню пучило, и она злилась, отставала. Мордкович плёлся позади всех с Телекомом. За Симом шёл Ванечка, Ева догоняла Сима, уже задыхаясь.
- Ева, не торопись, ты уже выдохлась, а нам идти ещё часа три.
- Я в норме.
Дыхания у Евы почти не осталось, и губы побелели. Сим взял её на руки и понёс. Самая высокая сопка наверху оказалась голой в мелкий камушек, а хижина буддистов - грязным сараем. Пришлось приниматься за уборку. Тем более что темнело.
Утром Сим и Ева сидели на камне над обрывом. Лес уходил вниз под ногами. Казалось, он замер, а небо висело низко-низко, так и хотелось подпрыгнуть и погрузить в него голову, потому что казалось оно не невесомым, а густым киселём. Сим, загорелый до черноты, сидел голый. Ева передала ему косяк, и снова заводила углём. Её маленькие ступни были, рассечены в нескольких местах, и кровь застыла в тоненькую паутинку. Ева была тоненькая и светлая, ещё не позолоченная загаром. Сим обернулся и поцеловал Еву в грудь. Ева сверкнула глазами и потянулась к нему.
-Ева.
Над ними стояла Аня. Она вдруг закрыла лицо руками и ступила вниз. Подвернула ногу и расшибла бок, упав на огромный соседний камень. Сим поднял её на руки и понёс в дом. Ева смотрела на его спину, на мускулы, на тёмную линию позвоночника, на длинные ноги, и улыбалась. Подошёл Ванечка, сел на место Сима. Взял у Евы косяк, докурил и выбросил. Он отбивал ритм на тамтаме, и ему было хорошо, лучше всех. Ева водила углём по шершавому листу, пальцы были черными, на листе множество чёрточек начинали во что-то складываться.
- Странно, ты сидишь голая, а у меня не встаёт, мне просто хорошо.
Ева положила руку на его член и погладила, дотронулась соском до его руки, член вырос. Она поднялась и пошла в дом.
-Сука.
Навстречу Еве вышел Сим, они обнялись и потянулись друг к другу, но Сим отстранился.
- По-моему, нужно прикрыть срам.
- Сложно вам, хвостатым.
В доме, на огромной деревянной доске, заменяющей кровать, лежала Аня. Мордкович облизывал бок Ани и прикладывал подорожник. Аня пыталась его оттолкнуть.
- Не вертись, мне мама так в детстве делала.
Он опять облизал ссадину и приклеил последний подорожник.
- Фу, вся в твоих слюнях.
Сим и Ева одевались. Аня и Мордкович старались на них не смотреть.
- Ворчишь и ворчишь. Всё, операция закончена.
Мордкович пошёл из дома, Аня за ним. Сим наклонился и поцеловал Еву. Выходить наружу сразу расхотелось, и они уселись на грязный пол.
- А что с Аней?
- А я знаю? Она вообще странная.
Зашёл Телеком, осмотрел избушку и сел к ребятам. Так они сидели молча, глядя на открытую дверь и кусок жизни за ней. Зашёл Мордкович и тоже уселся с ними. За дверью иногда появлялись Ванечка и Аня, она смотрела в дом, но зайти не решалась.
Ева разбила тишину.
- А можно активизировать счастье по желанию?
- Нет. Его можно только симулировать.
- А давайте попробуем? Будем смотреть на улицу, думать о хорошем и придём к счастливому моменту, кто первый его поймает пусть кричит.
Мордкович улыбнулся:
- Я счастлив.
- Ну, это понятно.
Все сосредоточились на улице. Телеком затараторил себе под нос:
- Нет ничего подлинного, ибо за любым словом можно поставить «но», имеющее обратную сторону.
- А как же качели?
- Наверное, они да. Подлинное счастье от взмаха к взмаху, когда тебе десять.
- Чуть посидим ещё придумаем.
- Я сбился с курса, вообще думал о безобразном и красоте.
- Ты вечно всех запутаешь.
Ночью в доме стало холодно, и все жались друг к другу на большой деревянной кровати. Аня проснулась и аккуратно вылезла из спальника. Мордкович постарался её поймать, но она проворно выскочила за дверь.
Аня сидела на холодном камне и смотрела вниз. Звезды висели низко. Небо куполом, а внизу темнота, очень плотная. Аня поёжилась и достала из кармана вытянутой кофты косяк. Она курила впервые, поэтому долго раскуривалась, и долго заглатывала дым. Он жёг горло, она громко кашляла, но глотала. Крадучись, к ней подошла Ева.
- Дай сюда.
Еву била мелкая дрожь, и она прыгала на месте, хлопала себя руками. Аня крепче зажала папиросу в пальцах, на конце тлела трава. Ева облизнула губы.
- Дай сюда, я тебе вдую, знаешь так изо рта в рот.
- Сама справлюсь.
- Тогда дай затянуться.
Ева скурила до середины, набрала дым в рот и подтолкнула Аню к себе. Аня коснулась Евиных губ и прикрыла глаза. Слюна наполнила рот, Аня шумно сглотнула, облизав губы притронувшись к Евиным.
Ева отодвинула лицо и блаженно выдохнула.
-Скоро будет костёр. Сим проснулся.
Аня опустила взгляд в тёмную дыру, тело отяжелело, а под ладонью она почувствовала длинную прядь Евиных волос. Она начала наматывать её себе на руку, медленно. Ева поднялась и вскрикнула, она рванула свой волос, обхватив рукой, на нём безвольно повисла Анина рука. Подошёл Сим и размотал. Небо порозовело, потом покраснело, и огромный шар растёкся в Аниных глазах, она уснула.
Аня проснулась от жары. Кофта взмокла, а на ресницах играли солнечные зайчики. Она приподнялась и увидела компанию, все сидели и ели из пластиковых тарелок. Её заметил Телеком, он положил в тарелку каши и принёс ей.
- Ешь. Мы уходим, но здесь остаётся Сим.
Сим закрывал Евин рюкзак, помог надеть его.
-Оставайся.
- Нет. Мне необходима ванна.
-Это всё материя.
- Мне нравится ублажать свою материю.
Сим улыбнулся. Он перехватил шею Евы и, притянув к себе, поцеловал. Ева открыла глаза и прошептала:
- Мы ещё маленькие, правда, Сим?
Ребята, ведомые Телекомом, весело шли по тропинке. Дорога оборвалась неожиданно и бросила их вниз. Ноги бежали сами собой, а рукам оставалось только стаскивать листву с веток. Неожиданно тропинка, ронявшая их, подставила свою ладонь и поймала, сжав сухими мёртвыми деревьями.
- Вот так приземлились!
Ванечкины царапины кровоточили и щипали больше, чем у других, так как на нём были только шорты. Лучше всего было Мордковичу, он зацепился за Анин рюкзак и так, прикрытый её телом, спустился вниз.
Телеком ушёл влево, и его зелёная рубашка мелькала между чёрных стволов, потом он пошёл прямо, не теряясь из виду, свернул направо и споткнулся о камень, осмотрел его со всех сторон, но ожидаемой надписи там не нашёл. В лесу было тихо, страшно тихо. Голые ветки чёрной сетью опутывали небо. Выжженная земля цеплялась к подошвам. Телеком сел на камень.
- Пройдя земную жизнь до половины, я очутился в сумрачном лесу.
- Ну, скажем, четверть, лес не примет нас.
Ванечка взял сигарету в губы. Телеком машинально достал спички, подкурил Ванечке и себе, вдруг остановил руку. Огонь полз медленно, Телеком растянул в улыбке мясистые губы.
- Тут мигом всё вспыхнет.
Он поднёс спичку к стволу. Пламя не колыхнулось, прямо держась, ползло к пальцам Телекома. Где-то слышалось мягкое шуршание шагов. Мордкович, Аня и Ванечка шумно дышали. Огонь полз по спичке. Телеком был счастлив.
-Телеком, не надо.
- Устроим побег из реальности.
Спонтанность поступков, не влекущих за собой ответов на вопрос «Зачем жить?». Просто стало хорошо, даже возбуждение защекотало, поднимаясь от паха к горлу. Неожиданно он увидел маму, склоненную над кроссвордом.
- Столица Индии, столица Индии. Очень певучие название на букву Д…
Мордкович послюнил пальцы, затушил спичку. Аня шумно выдохнула. Ванечка размахнулся и ударил Телекома в челюсть. Телеком упал и радостно крикнул:
- Дели!
Аня села на рюкзак, посередине пути у неё неожиданно разболелся зуб, от боли хотелось плакать, она посмотрела на свои руки с обгрызенными ногтями и поискала взглядом Еву. Но среди серых стволов Евы видно не было. Аня погладила себя по щеке и прикрыла глаза, а когда открыла, то никого не увидела, только остатки слов долетали от куда-то. Рядом зашуршали шаги, и на корточки сел Мордкович
- Ты чего?
- Зуб болит.
Мордкович полез в рюкзак и достал аптечку. Порылся и нашёл таблетки.
- Вот, выпей. Только от них в сон клонит.
Аня улыбнулась ему и выпела таблетку.
Ванечка и Телеком сидели на камне. Подошла Ева. Телеком улыбнулся.
- И что будем делать?
Ева села на рюкзак.
- По идее, нужно подниматься по склону. Но у меня не получается.
Аня сидела на рюкзаке и засыпала. Мордкович постелил пенку и уложил Аню.
- Нельзя спать. Мы сейчас пойдём.
- Пока эти лупни дорогу найдут, ты уже выспишься.
Аня смотрела на хлопочущего над ней Мордковича и заснула…

Верный друг Ани, живущий только во сне:
Аня проснулась от зубной боли. В лесу темно. Но рядом на пенке сидел Фредди Крюгер и удручённо смотрел на неё. Аня улыбнулась ему.
- Здравствуй. Ты пришёл мне помочь? Фредди, ты единственный мой друг, избавь меня от боли.
Фредди, ещё более опечаленный, посмотрел на свои лезвия, протянул руки, чтобы погладить её по голове, но испугался и убрал их.
- Я мог бы тебя только убить. И то вряд ли, ты ведь живёшь не на улице Вязов.

Аня заплакала и проснулась. Рядом сидел Телеком и тупо смотрел на компас. У Ани на глазах слёзы, ещё не поняв, что проснулась, она потянулась к нему. Телеком обернулся.
- Ты чего?
- Зуб болит. Мне снова Фредди Крюгер приснился.
- Твой единственный поклонник. Вероятно, ты одна из немногих, кто помнит этого фрика. Может он хочет, чтобы ты вернула ему популярность, впустив на землю? Кошмар на улице Патриса Лумумбы. Хотя, не получится, он ведь не знает русского языка. Сложно ему будет.
- Да нет, не в этом дело. Он может убивать только на улице Вязов.
- Просто это мечта каждой девочки о маньяке, который бы её защитил. Вот. Мужчину тебе надо.
Подошёл Мордкович
- Ты уже проснулась. Как зуб?
- Болит.
Мордкович протянул ещё таблетку.
- Почему, о чём бы вы ни говорили, всё сводите к сексу?
- Не обобщай. Я всё свожу к покою.
Ванечка, Ева и Телеком сошлись на середине поляны и заспорили. Телеком кричал больше всех, ему место нравилось и уходить не хотелось.
- Сейчас уже пятый час. Пока мы заберёмся обратно. Пока спустимся. Будет одиннадцать. И как мы домой попадём? Электрички в такое время не ходят.
- Я готова рискнуть.
- Я тоже.
- У Ани зуб болит, она идти не может. – Подал голос Мордкович.
- Впервые слышу, чтобы зубом ходили.
Ванечка поднялся на середину склона. Его босые ноги в грязи и царапинах. За дерево он прицепил верёвку, Аня медленно по ней поднималась. Остальные смотрели вверх. Солнце начинало садиться, отчего тени деревьев на их лицах проступали чёткими серо-синими линиями.

Глава четырнадцатая.
Костя и Дина.


Длинная дорога вилась и змееподобно вставала на хвост, утекала в сопку. Там была спрятана церковь, где пела на клиросе Дина. Казалось, голос её смешивался с ветром. Костя смотрел вверх, на солнце. Он зажмурился. Открыл глаза и пошел вверх. Дина пела, голос был красивым и сильным.
Костя бежал вверх по лестнице. Дина стояла посередине церковного двора и кормила собак. Костя обнял её за плечи. Дина отошла.
- На что обиделась – облачный человечек?
- Тебя так долго не было, а я джинсы себе купила.
Костя обнял её снова и поцеловал в макушку.
- Как долго? Пять дней всего.
- Так долго…
И прижалась к нему. Хотелось плакать, но испуг взял верх, и Дина потащила Костю подальше от церкви. Они стояли возле двухэтажных домиков, целовались, а мимо них бегали дети, кошки, какие-то женщины развешивали бельё и громко друг с другом переговаривались. Дина запустила пальцы в Костины волосы и успокоилась окончательно.
- Ну, не мог я придти, у меня теперь работа. Зато сегодня и завтра выходной.
- Интересная?
- Скучная до невозможности.
- А, тогда ладно.
Дина глубоко вздохнула, вжалась в его плечо, упиваясь запахом Кости.
Комната Дины, заставленная мебелью, грузной и некрасивой, будто сжала их. Костя, не в силах целовать Динино тело, сняв с неё только мешающие детали, с тихим стоном вошёл в неё. Дина отозвалась почти криком, вцепившись в него вдруг.
Они смеялись, снимая друг с друга остатки одежды. Дина укрылась простынёй. Костя медленно стягивал простынь, а Дина, смеясь, натягивала её обратно. Всё-таки он оказался сильнее и стащил простынь, бросил её на пол, подальше от кровати. Дина решилась было подняться за ней, но, представив, что нужно встать, наклониться, подобрать, - а раз голая, всё нужно проделать красиво, а эта задача не по ней, она даже в одежде двигается отвратительно, - осталась лежать, вытянувшись и замерев. Костя гладил её по бедру.
- Твой зад похож на подушечку, что бабушка кладёт себе под попу.
- Да–а? – отозвалась Дина и не узнала свой голос, он оказался хриплым и с трудом выходил из горла. Она начала мерзнуть, и под пристальным взглядом Кости её тело покрывалось гусиной кожей, волоски на теле вставали дыбом. Костя провёл рукой по её животу и увидел, как сократились мышцы, и живот снова выровнялся.
Дине захотелось спрятаться, и она вжалась в Костю.
- Тебе больно было?
- Ужас как. Но ты был такой радостный, что я тоже стала довольной.
- Дура
- Сам такой.
Костя поцеловал её в макушку, обнял совсем замёрзшее тело, которое в его руках мелко подрагивало. Он тоже начал мёрзнуть и пошёл за простынёй
- А чем у тебя мама занимается?
- Торгует. А твоя?
- Завуч в школе. Хочешь, познакомлю?
- Нет. Я ей не понравлюсь.
- Само собой, ей вообще люди не нравятся.
- А тебе?
Костя укрыл Дину простынёй и отошёл к окну курить, а Дина лежала и смотрела в стену, боялась повернуться и увидеть его голым и опять чувствовать, что голос застрял в горле и преградил путь дыханию.
- Мне тоже так себе.
- А у нас в школе хороший завуч.
- Нормально.
- А я твоим друзьям понравилась?
- Конечно.
Костя выбросил окурок, лёг на Дину. Его лицо нависло над её, огромное, чуть стянутое вниз, на носу широкие поры, и красное пятнышко у глаза. Он открыл рот и выдохнул.
- Фу, сигаретами пахнет.
Костя поцеловал её.
- Привыкай.
И Дина выдохнула
- Привыкну.

Глава пятнадцатая.
Концерт.

У клуба «Апельсин» толклись люди. Огромный рекламный фото-лист, прикреплённый к стене, собирал зрителей. На листе коллаж из частей тела – мужского и женского, чёрно–белое изображение вперемежку с цветным. Рядом стоял Телеком в длинном кожаном пиджаке и раздавал визитки.
- Нравится? Моя работа. Вот, возьмите, обращайтесь.
К толпе подошла девушка, официантка из кафе рядом с местом работы Телекома. Девушка неуверенно шла к рекламному листу, но Телеком её не заметил, тогда она продвинулась ближе, но как-то так получилось, что её стали пихать, и она почти вылетела из толпы. Девушка немного постояла, переступая с ноги на ногу, цепко следя за Телекомом. Толпа поредела, многие ушли внутрь. Телеком бегло осмотрелся и уже глянул на девушку и даже задержал на ней взгляд, как из дверей выскочил всклокоченный парень и окликнул его. Телеком быстро побежал в клуб. Девушка пошла за ним, внутри выстроилась очередь, и девушка пристроилась в хвосте. Она выглядывала Телекома, но его не было, подошла очередь плотить за билет, девушка долго рылась в сумке, но в кошельке нужной суммы не оказалось, охранник сказал её, что-то обидное, из-за шума она не разобрала, но покраснела и быстро вышла.
Девушка стояла на улице всё ещё на что-то надеясь, но люди шли мимо. Тогда она пошла к остановке и там наблюдала сквозь стеклянную стенку, как входят и выходят люди, но только нужный ей человек не появлялся. Подошёл автобус, девушка вошла в него и встала на ступеньки, дверцы закрылись, и тогда из клуба выскочил Телеком с телефоном у уха, но было поздно, автобус уже поехал.
В подсобном помещении клуба было душно и накурено. Сим заканчивал разрисовывать Динино тело, Ева разрисовывала его, Ванечка и Мордкович, уже разукрашенные, пили сок с водкой. Сим целовал Еву куда попадет, а она смеялась. Ева закончила, поцеловала Сима и ушла в зал.
Костя с Алексом сидели за столом, и пили виски. Подошла Ева, села на свободный стул. Оглядела зал. Костя смотрел на Еву, но она демонстративно отворачивалась от его взгляда.
Зал был полон людей. Алекс пытался общаться, но его не слушали.
- А почему вы в этом пидорском гадюшнике устраиваете, есть же нормальные клубы?
- Куда пустили там и устроили.
- Тебе купить, что-нибудь?
- Виски.
Косте надоело догонять взгляд Евы, и он отвернулся. Пришёл Телеком, довольный, с пивом. За ним подошла Аня, вернулся Алекс.
- Кстати мы незнакомы.
Его проигнорировали. Свет погас, в темноте слышались голоса, кто-то хохотал, кто-то кричал. Когда свет дали, на сцене стояли раскрашенные люди. У мальчиков члены спрятаны в белый бумажный чехол, привязанный к поясу. Дина была одета в бумажную сетку из трубочек, чуть прикрывающую наготу. Их тела, разрисованные жёлтым, красным, чёрным цветами были подвижны, а движения заученны. Дина запела без музыки, голос у неё оказался сильный и красивый. За ней вступил Ванечка с тамтамом, а за ним Мордкович с флейтой, Сим ни на чём не играл, он сидел на корточках и наблюдал, иногда вставал и принимал нелепые позы: у него очень красивое тело и он спокойно его демонстрировал. Спокойными песнями они недолго мучили зал, через три песни Сим ушёл со сцены диджействовать, и они только подыгрывали и подпевали музыкальному салату. Публика двигалась и не останавливалась до последней песни. Дина вела себя совершенно свободно, она общалась с публикой, танцевала, зажигала зал.
В тесноте, почти сжатая Телекомом и Аней, танцевала Ева. Костя пил виски, хмурился и слушал Алекса.
- Странные у тебя друзья. Ты чего не танцуешь?
- Не хочу, чтобы на меня сгоняли свой жир и пот.
К столику подбежала Ева и плюхнулась на стул, она жадно пила воду и была похожа на маленькую девочку. Костя наклонился к ней и шепнул:
- Всё дуешься?
Ева поставила пустой стакан на стол. Мотнула головой, то ли в знак отрицания, то ли согласия.
Вернулся Телеком, глотнул пива, Ева утащила его обратно в зал. Перед последней песней дали длинную паузу тишины. Дина ушла к заднику и пела там, а на сцене появился молодой японец, обычно одетый. Он спокойно стоял до середины песни, потом снял футболку, и у него оказалась одна грудь женская, не особо развитая, но явная. Он прохаживался по краю сцены и давал потрогать желающим, люди пищали и рвались к сцене.
Программа закончилась, Ева убежала за кулисы. Телеком вернулся к столу.
- Мы молодцы.
Костя смотрел в пустой стакан, Алекс ушёл к бару. Костя поднялся и пошёл к выходу. На улице он покурил, направился было к остановке, но вернулся в зал. К нему шла Дина, умытая, одетая в джинсы и топ, ярко накрашенная, глаза её блестели. Дину останавливали, что-то кричали, она хохотала в ответ. За ней вышли Мордкович и Ванечка. Все уселись за стол. Вернулся Алекс с бокалами виски.
- В этом баре что, самообслуживание?
Его опять проигнорировали. Дина влезла на колени к Косте.
- Мы отымели весь зал.
Алекс наклонился к Дине, зашептал так, чтобы услышал Костя.
- Ну, как спиды, помогло?
- Ага. Волшебно. - (Косте в ухо)- От него зубы сводит.
- Ты нюхаешь?
- И слышу, и разговариваю, а ещё пою.
Костя скривился. Появились счастливые Сим и Ева. К столику подошёл улыбающийся японец и уселся на свободный стул.
- У него силикон?
- Нет.
Японец задирал футболку, Алекс пощупал.
- Фу.
Ева радостно засмеялась и взяла Сима за руку.
- Клёвый экземпляр, я его у мамы на кафедре нашла. На мой взгляд, он примитивно уродлив.
Сим поцеловал Еву.
- Да, бывает безобразное, вызывающее восторг. Но найти его сложно, легче создать.
Костя поднял Дину и повёл на улицу, Алекс побежал за ними.
- Ну что, оставим это развлечение для бедных и устроим праздник на троих? Предлагаю свою дачу, свой кальвадос, очень вкусную еду.
- Будешь спидами кормить?
- Если захочешь. А вообще, как её было расслабить?
- Кость, ну, пожалуйста, так праздника хочется, а потом, завтра ведь не рабочий день.
Из колонок громко играла музыка. Дина танцевала перед Костей, Алекс накрывал на стол. Костя посадил Дину на подоконник, очень нежно водил руками по её телу, а она пыталась обхватить его ногами.
- Зачем ты хочешь на кол? – Зашептал Костя.
Дина хохотала.
- На что?
- На кол.
Костя подёргал себя за ширинку.
- Ну…Это очень странно, я сама не знаю, какая я там внутри. Иногда вылезешь из ванны, встанешь у зеркала, смотришь на себя, всё так обычно, а это таинственно, я имею в виду живот и низ живота. Руку опускаешь, погладишь и если чуть придавишь, будто волна накатит, и сердце так - бум вниз и там что-то потянет. И это неправда, то, что я на кол хочу. Я к тебе хочу, с тобой… А не так…Я тебя чем-то обидела?
Дина смотрела на Костю не моргая, зрачки стали маленькими, глаза ярко голубые и дыхание прерывистое, вот-вот заплачет. Костя прижал Дину к себе, захотелось позвонить Еве. Алекс развалился в кресле, он смотрел на пару и вещал что-то своё, глядя на Костин затылок. Алекс говорил сначала тихо, а потом стал перекрикивать Дину, и в какой-то момент они говорили в унисон, пытаясь перекричать друг друга - такая борьба за Костины уши.
- …Если Бог есть, почему я его не чувствую? Говорят, эти на улице, типа, он стучит тебе в грудь и кричит: «Эй, там есть кто? Впустите!». Но ко мне никто не стучал, кроме сердца, но оно всего лишь сосуд, кровеносный сосуд, мясоносный сосуд. Поэтому мне так страшно, что он не стучал, потому-то в моём жире нет места ничему. Да перестань ты мацать её! Почему меня никто никогда не слушает?
Костя рассмеялся и поклонился им.
- Вы так откровенны, что я краснею.
Дина вышла из ванной чистенькая, беленькая и пухленькая. Алекс принёс кофе, и они пили маленькими глотками. Потушили свет, но в комнате было светло, настало утро.

Глава шестнадцатая.
Ева и Сим.
Ева и Сим нырнули в толпу людей, собравшихся на набережной. Покачались под музыку с другими телами. Кто-то хватал за руки и оказывался знакомым, приходилось, перекрикивая музыку, отвечать на скучные вопросы. Такое занятие быстро надоело, и они ушли в темноту парка, перелезли через забор к неработающим аттракционам и улеглись на траве. Сим положил Еву на себя, и она упёрлась ладошками в траву, тело сразу показалось тяжёлым.
- Неудобно.
- А ты расслабь руки.
- Тогда я свалюсь на тебя. И что я буду видеть? Твою футболку?
Сим рассмеялся и поцеловал её, а Ева смотрела на его лоб, руки устали окончательно и она свалилась ему на грудь.
- Ты чего?
- Ничего. Слушаю океан… Иногда, знаешь, заберёшься на сопку, смотришь на небо и ощущение такое, будто за морем, за городом, другая галактика, и очень часто хочется прорваться туда и посмотреть на другой мир, и, может, изменить свой.
- От перемены мест твой мир не изменится. Так, смена декораций.
- Это в тебе говорит твоя восточная кровь, она не позволяет тебе бежать.
- А твоя тебе - расслабляться.
Сим гладил Еву по спине и целовал в волосы.
- А ты когда-нибудь летал на самолётах?
- Ага. Из Ташкента в Москву, из Москвы сюда.
- А чего в Москве делал?
- Тусил, но это неинтересно. Интересно то, что сейчас.
Сим перевернул Еву на спину и стал медленно целовать лицо, шею, ниже, расстегнул кофточку, стиснул грудь, прикоснулся к ней губами. Ева вздохнула, руки лежали на траве в неудобной позе. Сим целовал живот и стал продвигаться ниже, по телу прошла волна возбуждения, и Ева вся сжалась, впилась пальцами в волосы Сима и подняла его голову.
- Ты чего?
- А ты решила оставаться девственницей до старости?
- И тогда тоже, может быть… - Ева засмеялась. - А вот интересно, если старушка умирает девственницей, её хоронят в свадебном платье?
Сим хихикнул, лёг на спину, подставил свою руку под голову Евы.
- Будешь лежать в гробу сморщенной старушкой в пышном белом платье.
- Ага, а фата будет длинной-длинной, и её будут нести дети. О, а ещё очень яркий мейк-ап, у покойников всегда так.
- Правильно, кожа сухая, не впитывает краску. Страшное дело… А всё-таки?
- Не знаю… Мне вообще женщиной быть не нравится. Почитаешь журналы для тёлок, так у них только две проблемы - в себя и на себя. Вот, я сейчас со своим либидо справляюсь, а после вдруг не получится? Буду бегать с высунутым языком, стараясь кого-нибудь в койку затащить.
- А ты язык не высовывай, они сами к тебе лезть будут.
- Да и взрослеть не хочется.
- Тут ты зря паришься – это дело к взрослению не ведёт, только глупости добавляет.
- Вот ты меня сейчас чего уговариваешь? Хочешь в койку затащить?
- Естественно. Я же мужчина.
- Тогда и мне естественно поартачится. Я же девушка.
- Потом сдашься?
- Угу. Только нужно симпатичный момент дефлорации устроить. Не хочу так, чтобы потыкаться, а потом выскочить из койки - и по домам.
- Хочешь, на неделю уедем? Снимем домик у моря. А?
- Хочу. Вы надолго в «Апельсине»?
- Пока не гонят. Пиплы толпами валят. Я ещё и кафешку расписывать устроился. Представляешь глюк, китайская шоколадница?
- Смешно. Значит, подождёшь?
- Куда я денусь. Я же хочу тебя.
- А любое «хочу» тащит за собой ожидания?
- Почти.
Сим лёг на Еву, впился в её рот, но у Евы зазвонил телефон.
- Мама беспокоится… Алло… Мамуль, всё в порядке. Я с Симом, он меня проводит. Через час буду… Ага. Ты спать ложись.
Ева задвигалась под Симом стараясь скинуть его.
- Ты меня пешком доведёшь?
- А ты как хочешь?
- Пешком, с тобой.
- Ну, тогда двигаем.
Сим поднялся на ноги, поставил Еву, застегнул на ней кофточку. Ева засмеялась. Музыка стихла, но то там, то дальше слышались пьяные выкрики, счастливые, самоутверждающие, похожие друг на друга своей упорной тупостью.
Ева и Сим шли по тротуару, останавливались, целовались и снова шли.
- Ты так с Костей и не помирилась?
- А что?
- Он смотрит на тебя щенком, а ты молчишь. За что так?
- Да ну его. Нашёл себе дурочку…Вот дружишь, дружишь, скучаешь, а потом бац, - ты всего лишь свободные уши.
- Да ты ревнуешь.
- Ещё как. Кстати, а я теперь тоже в универе учиться буду.
- Где?
- На восточном. Мама умеет уламывать. Правда, на заочном. Нам японец преподавать будет. Из- за моря выписали.
- Молодец.
- Это не я, это мама.
Темнота Евиного двора была почти густой, огромные деревья закрывали окна, сладко и резко пахло какое-то растение.
- Ну, вот и дошли. Ты теперь куда?
- К Мордковичу.
- А то можешь у меня остаться. Я с мамой лягу.
- А я соглашусь. Обожаю чужие квартиры. А как твоя мама к этому отнесётся?
- Нормально. Я же Костю оставляла.
- Но это другое.
- Пойдём.
Сим растянулся на Евиной постели и вдруг понял, что устал, глаза закрывались сами собой, в окно врывался всё тот же резкий, сладкий запах.
Рита хохотала над кокой-то глупой шуткой и была счастлива. Ева принесла расческу, села спиной к матери. Рита тщательно расчесывала густые волосы дочери, ласково запуская в них пальцы.
- Ты у меня ещё ребёнок, как это хорошо.
- Ма, а если я пересплю с Симом, я останусь для тебя ребёнком?
Рита насторожилась, положила щётку и обняла Еву.
- Думаю, да. Но адаптироваться к такому вопросу надо.
- Я тебе дам время. Только ты не плачь.
- Так жестоко ставишь перед фактом.
- А что делать. Я же расту. Мне это самой не нравится.
Рита улеглась, к ней под одеяло забралась Ева и уткнулась макушкой в шею.
- Тебе тоже кто-то нужен кроме меня.
- Зачем?
- Так будет честно. Два на два, а не один на два.
- И так, и так будет больно. Но когда-то это всё равно переживётся.
- Давай баиньки.
- Одеяло возьми.
- Не, я хочу с тобой.
- Только не отбирай.
- Постараюсь.
Ева пряталась в своё детство, охраняемое матерью, и совсем не хотелось это место покидать, сон уже вползал за глаза, и картинка принимала очертания. Рита вдыхала запах Евиных волос, гладила дочь по голове, слушала, как бьётся её сердечко, чувствовала, как поднимается одеяло от их дыхания. А в комнате становилось светлее, солнце всходило, а так хотелось прогнать утро, и Рита отсрочила его сном.

Глава семнадцатая.
Костя.

В понедельник утром зазвенел будильник. Костя открыл глаза, пришла тупая обречённость. На вешалке выглаженный, дорогой костюм. Костя отвернулся к стене. В дверь вошла мама.
- Вставай, пора.
Она не уходила, ждала. Костя достал трусы из-под подушки, демонстративно поднялся и голый пошёл в ванную, мимо кухни, где сидел отец. Он сидел, ссутулившись, на табурете и ноги поставил на перекладину, так что колени с телом образовывали прямой угол, пил кофе, громко глотая.
- Лето, между прочим, скоро закончится, а я ещё не отдыхал.
И хлопнул дверью. Отец не отреагировал.
С понедельником пришла апатия, сидеть в нотариальной конторе и перебирать бумажки не хотелось, но выбора не было. Алекс забегал к нему и подмигивал всем лицом, намекая на сегодняшней вечер, вызывая раздражение. К концу рабочего дня Костя постарался убежать. Он выскочил на улицу, наконец, почувствовал себя свободно, как увидел бегущую к нему Дину, он дал обратный ход, но остановился и ждал, пока она добежит, повиснет у него на шее, увлажнит щёку поцелуем.
-А мне Сим сказал, где ты работаешь, я прибежала сюда в два, а зайти постеснялась, так и сижу здесь. А мы до конца лета в «Апельсине» прописались. А мне вчера какой-то лупень сказал, что юрист - самая престижная профессия в этом мире. А я ведь глупая, ничего не знаю. Я так горжусь тобой. А так бывает, чтобы адвокат и певица, а?
- Что ты несёшь? Ты в норме?
- Я даже выше нормы.
- Фу, сраная реальность.
- Костя, ведь всё замечательно.
- Дура ты, Динка, и не лечишься. В воскресенье пойдём играть в боулинг.
Дина схватила его руку и преданно, по идиотски счастливо улыбалась, заглядывая ему в глаза. Подъехал Алекс и посигналил.
- Извини, мы с Алексом уезжаем.
Костя сел в машину и уехал, а Дина плелась за ними вслед, не зная, куда себя деть.
Трасса гладко стелилась под колеса, в мокрой поверхности отражался закат. Алекс выжимал сто восемьдесят, на лице Кости застыла гримаса счастья. Пустота в душе быстро заполнялась восторгом, теперь он бил через край. На заднем сиденьи верещала одна из девчонок, вторая, с красными волосами смотрела в окно и делала вид, что спокойна, но побелевшие костяшки на руке, сжимающей бутылку пива, говорили об обратном. Трасса резко вильнула вбок, визжащая девочка разлила пиво себе на юбку и перешла на крик. Дорога потащила их вниз, вдруг выровнялась, и всем стало немного скучно. Алекс оторвал от руля руку:
- Пива.
Костя вставил бутылку ему в пальцы. Восторг расплескался наполовину, остаток быстро уходил, растворялся, где-то покалывал, заполняя Костю всего внезапной радостью. Где-то там, в душе, опустела урна счастья, разом израсходовалась дневная норма, а то и недельная. Хуже, если годичная - придётся переждать время наполнения, создавая действия, заглушающие пустоту.
За окнами поля, залитые огнём, тёмные сопки, жаждущие раскаленного солнца. И вдруг вот оно - разлилось море. Гладкое, холодное, отдельное, всегда ждущее – кого? Меня. Алекс резко затормозил. Кричащая девушка еле удержала бутылку и уже охрипшим голосом спросила, срываясь на визг в конце фразы:
- Ты чё, дурак?
Алекс выскочил из машины, сбрасывая на ходу одежду, и побежал к морю, бледнея обнажённым телом в синеватом вечере.
- Ага. И я поехал в прерии, ведь у меня была машина, искать «кактус пьёт», называемый так биологически.
Девушка с красными волосами вышла из машины и наблюдала за бегущим Алексом, разбрасывающим брызги. Он повернулся к ним и снова заорал:
-И люди всего лишь плевательницы, как говорил Велимир Хлебников. И Боги плюют на нас!
- Благостной слюной они плюют на тебя.
Девушка с красными волосами раздевалась, аккуратно складывая одежду на капот, её подруга пыталась оттереть юбку и сиденье от пива. Костя оглянулся на них и побежал за Алексом, срывая одежду и разбрасывая её по песку.
- Тонкие ручонки у моей девчонки.
С разбега нырнул, бросил тело в море, от мощного посыла пошёл ко дну, и лёгким мячиком оно выбросило его на поверхность, около Алекса. Костя поплыл от него быстро-быстро, так, что Алекс, пытаясь его догнать, выдохся и поплыл назад, столкнулся с девушкой с красными волосами, и они остались серединой между Костей и кричащей девушкой у машины, которая не хотела лезть в воду и тихо плакала от обиды. Костя устал плыть, распластал тело на поверхности. Задержать воздух, тяжесть к бёдрам, пополам и вниз ко дну. Движение воды колышет тело, немного амёбой, как в чреве, в чреве земли. Воздуха нет, заглотнуть воду, остаться навсегда. Тело уйдёт в песок, пища морю, стать морем. Глазницы пусты, некогда стройное гладкое тело превратится во вздувшуюся инородную водоросль. Вверх к воздуху. Время покоя, лёгким, светлым плотом на поверхности. Над ним нависло небо. Так и кажется, сорвётся и вонзит все свои звёзды и месяц в мясо. Костя развернулся и поплыл далеко-далеко.
Ева спала в своей маленькой комнате, когда в дверь позвонили. Она услышала, как мама поднялась на кровати, в соседней комнате, но открывать не шла. Часы показывали пятый час утра. Ева заставила себя покинуть постель и плестись к двери. Костя вошёл, разулся и пошёл в кухню. Ева рассматривала песок, высыпавшийся из его ботинок, зевнула и потушила свет. Мама высунулась из своей комнаты.
- Кто там?
- Костя.
- Что–то случилось?
Ева пожала плечами и пошла в кухню. Костя выставил всю еду, что нашёл в холодильнике на стол и стал есть.
- Ну и чего ты хозяйничаешь?
- Я сбежал с места преступления.
- Вот свинья.
- Ничего подобного. Алекса отмажут, а я кому нужен? Вообще было страшно, врезались в чьи та ворота, я тут же вывалился - и бежать, за мной собаки. Я выскочил на проезжую часть, собаки лают на обочине, я через поток машин, а слабость такая, это от дури, даже не понял где нахожусь и денег не рубля. Потом сообразил, что ваша избушка ближе всех, ну и пошёл пешком.
- Ты бы родителям позвонил.
- Зачем? Им главное, чтобы я на работе был вовремя, ты меня разбуди в восемь.
- И не подумаю, я тоже спать хочу.
- Ну, хотя бы будильник дай и денег.
Ева вернулась с матрасом и будильником, порылась в ящике стола, и положила под будильник десять рублей.
- Тебе застелить?
- Не-а. Я так.
- Слушай, а кто у твоей сестры родится?
- Ты это у отца спроси.
- Щас выставлю тебя за дверь…
- Ну, Ева, она только на четвёртом месяце.
- Уже. А Сим в горы ушёл.
- Это ты жалуешься или пытаешься втянуть меня в беседу?
Ева развернулась и ушла.




Глава восемнадцатая.
На горе.

Ванечка вяло плёлся за Симом, рюкзак давил на плечи, злость давила на разум. Ещё два шага, и они наверху. Сим, сухой и лёгкий, вбежал на гору и заорал оттуда:
- Эй-ее-ей! Мы пришли! Встречайте нас! Когда Заратустре исполнилось тридцать лет, покинул он свою родину и ушёл в горы!
Из дома выскочили два тощих и узких молодых человека, лысых, дочерна загорелых и совершенно голых. Ванечка сплюнул, хотел снять рюкзак и усесться прямо здесь. Но вместо этого поднялся на вершину.
Голые парни по очереди обнимали Сима, и детородные органы тёрлись о его шорты. Ванечка поморщился, а Сим хохотал.
- О, кстати, знакомьтесь – это Ванечка. Мой товарищ.
Ванечка протянул руку очень далеко. Лысые парни её пожали, скривились в усмешке. Не дождавшись ответа, сдержанного и постоянного – «очень приятно», Ванечка сел на рюкзак.
- Они молчать сюда приехали. Расслабляйся.
Сим сбросил одежду и уселся на камень в позе лотоса. Солнце садилось. Две чёрные фигуры выполняли какие-то упражнения позади Сима. Бронзовый от загара, Сим обнаруживал явное сходство со статуэткой Будды. Когда он находился в состоянии покоя, появлялась в линиях азиатская андрогинность.
- О Боже, - прошипел Ванечка и отвернулся. Пять часов подъёма отдавали тягучей болью в мышцах. Он лёг на камни, и глаза обжёг красный шар заката.
В шесть утра Сим и два голых молчуна запихивали в щели дома стекловату. Где Симу удалось набрать столько стройматериалов, Ванечку не интересовало, а мучило его другое – зачем он всё это пёр на гору? Зачем теперь ходит с пеногерметиком, залепляя все щели и дыры. Утепление проходило в полном молчании прерываемое мычащей песней молчунов.
На третий день сарайчик, утеплённый снаружи, начал обрастать вторым слоем дерева. Сим был счастлив спокойным тихим счастьем, говорить совсем не хотелось, и он замолчал, общаясь на языке молчунов – жестами и мычанием. Со стороны они напоминали трёх мимов, только голых и без грима. Иногда Сим вспоминал о Ванечке подходил к нему, улыбался, видел угрюмый взгляд ребёнка и убегал в свой покой. Ванечке давно тут надоело, но признаться Симу в этом он боялся, наполнялся безысходной злостью. Ванечка принялся пилить доски. Потный, загорелый, наработавший бугристые мышцы, всё равно он смотрелся мальчиком, затесавшимся в компанию взрослых. Три голых фигуры сидели рядом и смотрели на него. Ванечку их взгляды сковывали, он смущался и краснел, отчего лицо принимало какой-то лиловый цвет. Трое по-обезьяньи закрыли глаза руками. Ванечка выключил бензопилу, хотелось заорать, но вместо этого он тихо спросил:
- Здесь один я идиот, или все не понимают, что мы такое делаем?
Сим открыл лицо, глубоко вздохнул:
- Да расслабься уже. Дом утеплили. Я сюда буржуйку притащу. Прикинь, нашёл-таки у одной бабки.
Два молчуна оторвали ладони от лица и стали что-то чертить на земле, составлять причудливо камушки. Сим отвернулся к ним, напрочь потеряв интерес к Ванечке. Сим задумчиво смотрел на камушки, на чертеж, на сарайчик и кусал заусеницу. Ванечка включил бензопилу, но обида собралась в ком и подошла к горлу, он только и успел выключить бензопилу, бросить её и убежать к ручью. Слёзы уже душили, только Ванечка погрузил лицо в воду, как рыдания сотрясли его тело. Ванечка запускал пальцы в мягкую землю. Обида и злость трясли его, как болванчика, он чувствовал себя то ничтожеством, то сильным. В голове крутились слова, но во фразы не составлялись. Эмоции вытрясли из него силы. Солнце припекало, слова испарялись, веки закрылись, и Ванечка переместился в темноту.

Эротический кошмар Ванечки.

Ванечка открыл глаза, над ним потолок его комнаты. Он лежит в своей постели, пижамные штаны натягивает сильный порыв болезненного желания. Рядом с ним кто-то шевелится, он поворачивается, и в лицо ему улыбается мама. Её рука ложится на его член, и она начинает мять его. Лицо её искажает гримаса возбуждения. Ванечке становится страшно, хочется вырваться, но с другой стороны садится отец, он говорит о чём-то тоскливом, но уши Ванечки забиваются неприятным жужжащим звуком. Мать возвышается над ним, бесстыжая и нагая. Ложится на него, крепко прижав его руки к кровати. Она трётся о него, и слюна при дыхании надувается в большой шар и лопается. Влажные губы матери растягиваются в улыбке, она открывает рот, и длинный язык внутри красной мякоти мерзко извивается. Рот её всё ближе и ближе, ещё немного - и поглотит Ванечку.

Ванечка проснулся, над ним навис Сим, он улыбался и протягивал землянику в ладони.
- Ты чего?
- Мне родители приснились.
- Скучают.
- Угу.
Сим пересыпал землянику в ладонь Ванечки. Заглянул в лицо.
- Умойся, ты весь в земле. Тебе здесь не нравится?
-Да нет.
- Двойной ответ на простейший вопрос. Пойдём, тебе всё равно остаётся только терпеть.
Ванечка умылся и пошёл за Симом. А на поляне стоял и улыбался Телеком.
- Привет. Привет. Я только на день.
- Как ты нас нашёл?
- Я ж топографический гений. Пришёл взглянуть на потерянный лес, чуда ждал, не дождался и сюда поднялся. Они, как я понял, молчат, а вы - нет?
- Мы - нет.
- Слава Богу, а то молчание меня убивает. И сколько ты здесь жить собираешься?
Сим подошёл к обрыву и посмотрел вниз.
- Всю зиму. – Сим развеселился. – Представь, я один и огромное пространство, которое не хочется завоёвывать. Всё белое, остановившиеся, солнце висит над головой и я, как первый человек, единственный хомо сапиенс, постигаю жизнь.
- А тигры?
- У меня ружьё есть. А вообще, мне буддист, что тут зимовал, сказал, что наверху тигров нет. Книжки перенести надо.
Ванечка сел на ступеньку дома.
- Я бы не остался.
- Но ты ж не я.
Сим повернул к нему абсолютно счастливое лицо.
Телеком и двое голых, держась за руки, образовали круг, тела их дёргались в дурацком танце. Сим подошёл к Ванечке, потрепал по плечу. Ванечка отвернулся и ушёл в дом, оттуда услышал Сима.
- Тел. Забери завтра Ваньку.
- Замучил пацана?
- Он сам себя замучил. А ну, пустите в круг. Здорово, что ящериц нет, сексуальное влечение не гнездит.
- Ага, прыгай, тряси отростками и никто не фикает.
Ванечка повалился на матрац и закрыл голову руками.

Глава девятнадцатая.
Мордкович.


Мордкович стоял у барной стойки и скучал. Кондиционеры работали вовсю, создавая прохладу, но стоило открыться входной двери, кафе заполняла волна удушливого жара с улицы. Такой день не сулил хороших чаевых, когда уже наступит пресловутый сезон дождей, и люди, вместо того чтобы растекаться на солнце, не начнут прятаться в кафе. Дверь хлопнула, спину обдало теплом, Мордкович обернулся, привычно улыбаясь. Две постоянные клиентки махали ему руками. Обе пожилые и болтливые, чем-то похожие друг на друга, то ли жестами, то ли выбеленными волосами, а может, манерой вот так улыбаться, показывая все зубы, преувеличенно радостно. А может, радость их была не преувеличена, каждый день, не считая выходных, они пересекали дорогу между кафе и офисом, обедали и смеялись. Вдруг и правда в отсутствие отпуска для них единственным развлечением остаётся поход в кафе. Женщины уселись подальше от окна, раскрыли и закрыли меню. Мордкович подошёл к ним, по дороге придумывая комплимент, искренне желая прибавить женщинам радости.
- Рад снова видеть вас. Вы как будто похудели.
- Спасибо, Димочка. По-моему, глупо изводить себя диетами в нашем возрасте, как по-вашему?
- Глупо. Закажите мороженое, лето всё-таки.
Одна женщина задумалась и медленно произнесла, продолжая свою мысль:
- А не изводить неприлично.
Мордкович наклонился к ней.
- Так никто не узнает. Честное слово.
Женщины засмеялись. Они обе обильно потели и обтирали лицо и руки салфетками, в пепельнице росла горка влажной, мохнатой бумаги. Женщины склонились над меню.
- Уговорили, уговорили. Знаете, мороженое отсылает в детство.
И тут за стеклянной дверью появилась девушка, она осматривала кофе, разглядела Мордковича, улыбнулась ему и вошла. По пути к столику она сделала рукой быстрый пригласительный жест.
- Всё, всё, мы решились. Фисташковое и ванильное без наполнителя, ну и остальное, как всегда. Ну, идите, а то вас ждут.
-Не-а, я её не знаю.
- Наверное, она вас знает. Не стесняйтесь, вы очень красивый молодой человек. Идите, идите.
Но Мордкович пошёл к барной стойке за заказом. Он разглядывал девушку, пока наполняли поднос. К ней подошёл официант, но она его отослала. Мордкович вернулся к своим женщинам.
-Что ж вы, Димочка, не подошли к ней?
Не найдя ответа, Мордкович пожал плечами.
- Я всё хотела спросить, вы всегда улыбаетесь. Вы счастливы или это рабочий момент, как униформа?
- Ну, я вполне счастлив, правда есть одна проблема, которая мне мешает.
- Какая?
- Вот.
Мордкович перевернул поднос дном к женщинам и указал на длинную трещину посередине. Ещё раз улыбнулся и пошёл к девушке.
Девушка была журнально-хороша. Тёмные, почти чёрные волосы блестели на солнце, удлиненные глаза улыбались, и вся она была тоненькая и плавная.
- Как вы долго шли.
- Я вас знаю?
- Ну, на этот вопрос я ответить не могу. Откуда мне знать, кого вы знаете или не знаете.
- Вас я точно не знаю. Что заказывать будете?
- Фрэш. Дыня, банан. Возвращайтесь.
- Куда я денусь. Это моя работа.
Девушка засмеялась, на её слегка загорелой коже не было ни капли пота, будто уличный зной её не выжал как остальных.
Мордкович вернулся к бару, хмурый второй официант стучал пальцами по стойке.
- Следующие два клиента мои… если они, конечно, будут. Ни черта не зарабатываю.
Бармен с сочувствием смотрел на него.
- Да, в такую жару, когда море в пяти шагах, никого в кафе не загонишь.
Мордкович поставил фреш перед девушкой. Девушка схватила стакан и выпила залпом всё содержимое, на секунду Мордковичу показалась, что соломинка воткнётся ей в глаз, но она согнулась от прикосновения с щекой.
- Фу, жара. Знаешь, в этом что-то есть…
Девушка сделала умышленную паузу, Мордкович, решивший не подыгрывать ей, простояв молча довольно долго, испугался, что она не продолжит.
- В чём?
Девушка обрадовалась окончанию неловкого молчания, сбивчиво затараторила, забыв заранее приготовленную, красивую фразу.
- Ну, когда тебя обслуживает человек, чья картина у тебя висит в доме.
- А что вы купили?
- «Плеск». Давайте знакомиться. Ирэн.
- Дима.
- Вы хотите со мной встретиться?
- Зачем?
- За шкафом. Не притворяйтесь идиотом. Придумаем что-нибудь.
- Давайте попробуем.
- Прекрасно буду ждать тебя у памятника кому-то, в центре города…
- Борцам.
- Что?
- Памятник борцам.
- Да. А за что они боролись?
- Не знаю. Может это памятник всем борцам. По-моему борющийся человек достоин памятника.
- Ага. Но чаще находит смерть.
- Естественно, кто живому памятники ставить будет, это даже не этично, заставлять смотреть на своё каменное изваяние.
- Очень весёлая беседа, но мне пора. Через неделю, в десять вечера.
- А вдруг за неделю я забуду о свидании?
- Переживу. Ну, как, ок?
- Ок.
- Ну и чмок. Я побежала.
Ирэн поднялась со стула и пошла к выходу. Мордкович поднял её стакан и за салфеткой обнаружил чаевые, очень щедрые, даже для зимы. Но встречаться с ней Мордковичу не хотелось, было в Ирэн что-то нервное, такое, что заставляло чувствовать беспокойство. А дискомфорт Мордкович не любил.


Часть вторая.
Осень.

Глава первая.
Телеком.

Телеком, облаченный в серебристый костюм, с баночками газировки на кепке, вышел из офиса и встал на тумбу. Мышцы долго не хотели держать тело в позе бегуна. Телеком, стараясь удержать равновесие, раза два чуть не упал, с третьего раза равновесие было установлено, и он замер. Привыкшие за лето к живой рекламе прохожие уже не проявляли интереса. Телеком, отгоняя мысли, сосредоточился на дыхании, следил, как воздух входит в ноздри, переходит в лёгкие и в низ живота; живот, выталкивая его, прижимается к позвоночнику, и ноздри выпускают углекислый газ. Гонимые ветром по небу облака закрывали и открывали солнце, и его бьющие в лицо лучи ощущались, как фотовспышка.
Из кафе вышла девушка с упрямым ртом, в руке она держала кружку с чаем, подошла к Телекому и села рядом на бордюр. В кружке позвякивали льдинки.
- Привет, - сказала она, глядя на тротуар мимо Телекома. - А я была в отпуске и ужасно боялась, что вернусь и не найду тебя здесь. Я, наверное, кажусь тебе странной?
Телеком чуть кивнул головой в знак согласия.
- Но что считать нормой? По-моему, это естественно - идти к тому, кто тебе нравится. Я приходила на концерт в «Апельсин», но у меня не хватило денег на вход. Я пошла за тобой, в надежде, что ты проведёшь меня, но толпа тебя съела. А меня так и никто с собой не взял. Я стояла у плаката, кстати, очень здоровский, но все смотрели сквозь меня, как будто стыдились моей заброшенности, будто я чумная какая-то, что ли. Знаешь, какие люди злые? Они ужасно боятся человеческого горя, тоски и неудач, а другая часть человечества, отмеченная этими недугами, остаётся за забором внимания довольных сущностей. Такое некое гетто одиночества. Но самое странное, что порченые люди сторонятся друг друга, хотя ведь известно, что минус на минус даёт плюс. Я вот совсем их не боюсь.
Телеком раскрыл рот и тихо спросил, выпуская воздух с присвистом сквозь сомкнутые зубы.
- А ты, что же не человек?
- Думаю, нет. Меня никто не берёт. Иногда так сложно, ужасно к ним тянет, я бегу в улицу, заглядываю в глаза, а они в сторону, я им протягиваю руки, обе, а они пальцы, я им сердце бросаю, а они слова... Но я не об этом. У меня, знаешь ли, бывает, впадаю в лирику. Я историю хотела рассказать. Я на месяц уезжала с отцом на острова. Отец быстро нашёл компанию, а я осталась одна. И вот ночь. Я лежу одна в палатке и треугольный потолок давит на легкие, но в мучениях я всё же засыпаю. А может, и нет. Ко мне в палатку приходит маленькая девочка с огромными глазами, один глаз у неё, как и у меня, косит. На руке у неё повязка, как в младших классах у санитарок. Она стоит и смотрит на меня, а потом уходит. Я иду за ней. Девочка приводит меня на сопку, там, на дереве, висят качели. Девочка садится, я её раскачиваю. Звук трущейся о дерево верёвки, почему-то звучит как плач, но очень странный плач, как будто кто-то хочет завыть и не может. И я проснулась. Пошла на эту сопку, а там и правда были качели. И я услышала плач. Я пошла на звук, вошла во что-то вроде деревни, наверное, дачный посёлок. Дошла до забора, откуда шёл звук, и позвала. Кто-то появился у забора, но было темно, и доски- -колья разбивали лицо. Этот человек просунул руку, и я зажала её в своих ладонях, рука была ледяная и подрагивала, постепенно согревалась. Человек за забором сел, я села с ним, потом он лёг на траву, я сидела и держала руку, пока не почувствовала дыхание сна, и уснула там же, на траве за забором. Проснулась я на восходе, рука с жёлтой пожилой кожей держала мою руку. Я села, и сон вышел из-за заборной женщины. Это оказалась женщина, я её тогда и разглядела, она поднялась и мы увидели друг друга в проём между досок. Она была почти старая с огромными голубыми глазами и один косил зеркально моему. Представляешь? Она погладила меня по лицу. Было странно, потому что девочка из сна была похожа на нас двоих, лицо пожилой женщины чем-то повторяло моё.
Ночью я вернулась, женщина оказалась глухонемой, но она пела. О том, что это песня, я догадалась по её глазам. Знаешь лицо, и глаза поющего человека делают его похожим на идиота, впавшего в пафос. Знаю что одно исключает другое, но, тем не менее, это так. Её пение, шедшее от куда-то из живота, будило всех собак в округе. Было в нём что-то шаманское. Я перелезла через забор, в доме кто-то ходил силуэтом, но не выходил наружу, и совсем не хотелось в его стены. Мы сидели, я слушала её пение, нам было хорошо, потому что нас стало двое, и мы делились теплом друг с другом, общаясь пальцами, зажимая до боли кисти друг друга. Страх убегал от нашей мощи. Мы смеялись, валились на траву. А ещё мы рисовали на земле фразы. В эту ночь вышел её муж. Это был пожилой мужчина, большой и сильный, очень светлый. Весь какой-то светлый - и кожа, и глаза, и волосы. Он поцеловал её в лоб. Повернулся ко мне и за что-то поблагодарил. Я испугалась, что сейчас случится что-то страшное, что обычно случается с забредшими на чужой участок девочками. Но он положил женщину на колени, и мы сидели в тишине втроём, пока она не уснула. Мне совсем не хотелось уходить, как будто я кусочек от их уюта. Я легла около него и положила голову на живот женщине. Но он поднялся, сказал, что её нужно уложить, и унёс от меня мою воющую старость. И было естественно, что, выйдя, он забрал мою девственность. Я спала у них на крыльце в качели, мягкой и пахнущей клевером, как счастье. Наутро пришёл отец и они смотрели в окно, как он таскает меня за волосы и возит по земле. И, как мне показалось, улыбались. Я им тоже улыбнулась сквозь кровь разбитого носа. Потому что, спрятавшись за их забором, я заставила отца вспомнить обо мне. По дороге он нёс меня на руках и извинялся, что его испуг вылился на меня болью ударов и до конца отпуска не отходил от меня. И его разбуженная любовь билась о глаза слепой бабочкой. Это было чудесно.
Девушка замолчала, сделала довольно большой глоток чая, поднесла кружку к губам Телекома, он захватил губами остаток льда.
Туча двигалась с запада и будто дула, казалось, что ветер бежит впереди, извещая о её ноше – дожде.
Девушка допила чай, глянула на часики. Посмотрела в лицо Телекома своими огромными, чуть косящими, глазами и обнажила зубы в улыбке.
- Мой перерыв закончен. Я ещё приду к тебе. После дам время тебе привыкнуть ко мне. Дождусь, когда тебя тоже потянет.
- А если меня потянет к другой?
Девушка задумалась, потом резко улыбнулась, отчего показалось, что её маленький рот разлезется в уголках.
- Нет. Так не может быть.
И ушла. Телеком заметил, как хороша у неё фигура, особенно ноги, длинные и гладкие. Отчего-то вспомнился кусок мыла, когда намыливаешься, и это видение оказалось сладостно-эротичным.
Ветер сделал последний рывок, провозя тучу над городом, и туча спустила дождь. Ноги заскользили по тумбе, краска, покрывающая лицо, стекала, попадая в глаза и рот. Телеком зажал губы зубами, дыхание выплёвывалось в бешеном ритме. Он увидел стоящую у окна кафе официантку, она ему улыбнулась, глаза Телекома закрылись. Слух поймал хлопок двери, скрипуче-ворчливый голос начальника, скрывавший нежность или сострадание, за которое ему было стыдно как за всё хорошее, произнёс:
- Ты идиот. Быстро в офис. Я твоей смерти не желаю.
Телеком с трудом выровнялся, расправил руки вперёд и пошёл. Начальник схватил его за руку, оттащил в сухой прохладный офис. На лицо Телекома упало полотенце.
- Подожди, пока дождь не закончится.
- А зимой как же? Может меня в витрину, а?
- А ты решил остаться?
- Думаю да, я к «Никону» хочу кучу приблуд купить, чтобы всё по-взрослому.
- Придумаем. Иди кофе попей.