Александра Рипли. Скарлетт (перевод). Глава 7

Глава 7

«Да, мэм… Миссис Батлер, я крайне нуждаюсь в работе, это точно», — сказал Джо Коллетон. Застройщик был худощавым, коротенького роста, лет сорока с небольшим, хотя выглядел значительно старше из-за того, что был совершенно сед, а его лицо бороздили морщины от постоянного воздействия солнца и ветра. Он хмурился, и глубокие складки залегли между его бровями; брови лежали низко, затеняя и без того темные глаза. «Мне работа нужна, но все не настолько плохо, чтобы я стал работать на вас».
Скарлетт чуть было не развернулась на каблуках, чуть было не сделала шаг, чтобы уйти — ей еще не приходилось терпеть оскорбления от каких-то выскочек из белой рвани. Но не развернулась, не сделала. Джо Коллетон был ей нужен. Он был единственным кристально честным застройщиком в Атланте; она знала это со времен строительного бума в Городе в эпоху перестройки, сразу после войны, когда она продавала всем лес. Ей захотелось топнуть ногой. Это все из-за Мелли. Если бы не это глупейшее условие, что Эшли не должен знать о том, от кого исходит помощь, она могла бы использовать услуги любого застройщика, потому что она смотрела бы орлиным оком на всю работу. О, как она это любила!..
Но нельзя, чтобы ее видели. И она не может довериться никому, кроме Коллетона. Ему придется согласиться взять работу; ей надо уговорить его. Она положила свою ручку на его плечо — ладошка Скарлетт выглядела такой маленькой в тесной вязаной печатке. «Мистер Коллетон, если вы скажете мне нет, это разобьет мое сердце. Я нуждаюсь в помощи, и мне нужен для этого особенный человек». Она смотрела на него с привлекательной для мужчин беззащитностью во взгляде. Очень плохо, что он такой невысокий. Трудно быть хрупкой маленькой леди с человеком твоего роста. Однако именно такие небольшие, как бойцовые петухи, мужчины лучше всего годятся для защиты женщин. «Я не знаю, что делать, если вы мне откажете».
Плечо Коллетона напряглось.
— Миссис Батлер, однажды вы продали мне непросохший лес, сказав, что это просмоленное дерево. Я не веду дела с теми, кто один раз меня обманул.
— Должно быть, это было по ошибке, мистер Коллетон. Я сама была совсем юной и только училась работе с лесопилкой. Вы помните те времена? Янки просто дышали нам в затылок. Я все время была перепугана.
Глаза Скарлетт наполнились слезами, и ее слегка подкрашенные губы заметно задрожали. Она казалась маленькой и одинокой. — Мой муж, мистер Кеннеди, был убит, когда янки ворвались на собрание Ку-клукс-клана.
Коллетон смотрел ей в глаза, и его взгляд был тверже стали. Скарлетт сняла руку с его рукава. Что ей делать? Она не может проиграть, нет, только не здесь!... Его надо уговорить на работу.
— Я на смертном одре моей любимой подруги поклялась.. — Теперь ее слезы не были запланированными. — Миссис Уилкс просила меня помочь, и теперь я прошу вас. — За этим последовала вся долгая история — как Мелани всегда служила прибежищем и опорой для Эшли… Бездарность Эшли в бизнесе… его попытка похоронить себя вместе с женой… склады, заполненные непроданным лесом… необходимость хранить тайну…
Коллетон поднял руку, останавливая Скарлетт.
— Хорошо, миссис Батлер. Если это для миссис Уилкс, я возьмусь за работу.
Его рука дрогнула, потом он протянул ее для рукопожатия.
— Я протягиваю вам руку в знак того, что вы получите лучшие дома, изготовленные с использованием лучших материалов.
Скарлетт ответила на рукопожатие.
— Благодарю вас, — сказала она, радуясь так, как будто одержала величайшую победу в своей жизни.
Только через несколько часов она вспомнила, что не собиралась использовать для домиков все самое лучшее, а только лучший лес. Жалкие домишки могли влететь ей в состояние, причем состояние, заработанное ее тяжким трудом. Кроме того, за помощь Эшли ее не похвалят. Все так и будут закрывать двери перед ее носом.
«Нет, не все. У меня полно моих друзей, и они гораздо более интересны, чем эти дурно одетые старики из Атланты», — подумала она.
Скарлетт отложила чертеж, который сделал для нее Джо Коллетон на бумажном мешке. Чертеж подлежал ее изучению и одобрению. Гораздо интереснее будет, когда он предоставит ей свою смету. Какая разница, как будут выглядеть домики и где он навесит лестницы?
Она взяла из секретера свою книжку-визитку, переплетенную в бархат, и начала составлять список. Скарлетт собиралась организовать вечеринку. И большую, с музыкантами и реками шампанского, и с большим количеством лучшей и самой дорогой еды. Теперь, когда с глубоким трауром было покончено, наступило время дать ее друзьям знать, что ее можно приглашать на их вечера, а лучший способ это сделать — это пригласить их на банкет у себя.
Она быстро пробежала взглядом по фамилиям старинных уроженцев Атланты: «Они думают, что я буду в глубоком трауре по Мелли, и нет смысла приглашать их. И еще — бессмысленно заворачиваться в креп. Она не была мне сестрой, только невесткой, и я даже не уверена, что это считается, поскольку Чарльз Гамильтон был моим первым мужем, а у меня потом было еще двое мужей».
Скарлетт ссутулилась. Чарльз Гамильтон не имеет к этому никакого отношения, как и креп. Она в глубине души всерьез оплакивала Мелани; на ее сердце лежала тяжесть, и на душе было неспокойно. Она скучала по доброму, любящему другу, который был для нее гораздо важнее, чем она когда-либо осознавала; без Мелани мир стал холоднее и мрачнее. А как одиноко-то! Скарлетт только двое суток как вернулась из деревни, но за две прошедшие ночи испытала такое одиночество, которое заронило глубокий страх в ее душу.

Она могла бы сказать Мелани об уходе Ретта; Мелани была единственным человеком, которому она могла бы признаться в такой некрасивой вещи. И Мелли сказала бы ей те слова, в которых она так нуждалась: «Конечно, он вернется, дорогая, он так тебя любит». Именно это были ее слова, когда она умирала. «Будь добра к капитану Батлеру, он так тебя любит».
Мысль о словах Мелани ободрила Скарлетт. Если Мелли сказала, что Ретт любит ее, то это так и есть, а не просто ее пожелание. Скарлетт стряхнула с себя мрачность, распрямила спину. Ей вовсе не надо сидеть в одиночестве. И не имеет значения, если Старая Гвардия Атланты не заговорит с ней никогда. У нее полно друзей. О да, список приглашенных уже занимает две страницы, а она дошла только до буквы «Л» в своей записной книжке.
Друзья, которых собиралась развлекать Скарлетт, были самыми яркими и самыми успешными из всей орды хищников, которые накинулись на Джорджию в дни Реконструкции. Многие из первоначально появившихся оставили штат, когда это правительство было изгнано в 1871 году, но большое число их осталось, и они наслаждались жизнью в своих больших домах на колоссальные деньги, нажитые, когда они обгладывали кости мертвой Конфедерации. У них не возникало соблазна вернуться «домой»: им было лучше забыть о своем прошлом.
Ретт всегда презирал их. Он называл их отребьем и уходил из дома, когда Скарлетт устраивала свои расточительные балы. Скарлетт думала, что он дурак, и так ему и говорила. «Богатые люди гораздо более занятны, чем бедные. У них лучше наряды, кареты и драгоценности, и они дают лучшие обеды и ужины, когда ты приходишь к ним в гости».
Но ни у кого из ее друзей не было так элегантно, сколь было у Скарлетт на балах. Этот, решила она, будет самым лучшим из всех ее приемов. Она начала писать второй список поз заголовком «Не забыть» с того, что нужно заказать «ледяных лебедей» для холодных блюд и десять ящиков шампанского. И новое платье. Она отправится к портному сразу после того, как отправит список приглашенных гостей к гравировщику.

Скарлетт склонила голову, красуясь хрустящими белыми оборками на шляпке в стиле Мери Стюарт. Шляпка бесконечно шла ей, подчеркивая черные дуги бровей и лучистые зеленые глаза. Волосы, как тяжелый шелк, ниспадали на плечи, свиваясь в локоны по обе стороны оборок. Кто бы мог подумать, что этот траурный наряд мог так польстить ей?
Она повернулась из стороны в сторону, глядя через плечо на свое отражение в трюмо. Нитка бус из черного янтаря и стразы на ее черном платье блестели и переливались, что ей очень понравилось.
«Малый» траур был не столь ужасен, как глубокий траур — ведь можно было прибегнуть к множеству уловок, например, глубокому декольте, особенно приятных для тех, кто мог оттенить им свою белую, как лилея, кожу.
Она быстро подошла к туалетному столику и тронула духами свои плечи и шею. Лучше ей поспешить, гости прибудут с минуты на минуту. До нее донеслись звуки музыки — оркестр настраивал инструменты. Скарлетт с удовольствием посмотрела на беспорядочную груду плотных белых визитных карточек, лежавшую поверх ее щеток для волос с серебряными ручками и зеркалец. Приглашения посыпались сразу, как только ее друзья узнали, что она вновь вступает в социальный круговорот; да, в ближайшие недели она будет занята! А затем последуют новые приглашения, и она устроит новый прием. Или бал в Рождество. Дела обещали идти хорошо. Она была приятно возбуждена, как девочка, которой не приходилось раньше бывать на вечеринках. И правда, прошло больше семи месяцев, как она в последний раз была на балу.
Кроме возвращения Тони Фотейна домой. Она улыбнулась, припоминая. Милый Тони, с его высокими ботинками и седлом в серебре! Ей захотелось, чтобы он тоже был на ее вечере. У всех глаза стали бы квадратными, если бы он проделал эту штуку со своими шестизарядными револьверами!
Но ей надо было идти — музыканты играли стройно, она, наверное, уже опоздала.
Скарлетт поспешила вниз по красной ковровой лестнице, наслаждаясь ароматом принесенных из оранжереи срезанных цветов, которые наполняли собой огромные вазы, расставленные по всем комнатам. Ее глаза светились счастьем, когда она проходила из помещения в помещение, желая удостовериться, что все готово. Все было совершенно. Слава Тебе, Господи, Пэнси вернулась из Тары. Пэнси хорошо научилась заставлять других слуг работать — по крайней мере, делала это лучше, чем новый дворецкий, нанятый на смену Порку. Скарлетт взяла бокал шампанского с подноса, с которым стоял этот новенький. На самом деле он неплохо служит, вполне стильно, а Скарлетт обожала, когда вещи и люди были стильными.
И тут зазвонили в дверь. Она поощрила дворецкого радостной улыбкой, а потом пошла в прихожую встречать друзей.
Они прибывали плавным потоком почти в течение часа, и дом наполнился громкими голосами, оглушительным запахом духов и пудры, жемчужными переливами шелка и сатина, сиянием рубинов и сапфиров.
Скарлетт двигалась через толпу гостей то улыбаясь, то попросту со смехом, лениво флиртуя с мужчинами, принимая льстивые похвалы женщин. Они так счастливы видеть ее снова, они так скучали по ней, ни одна вечеринка не может сравниться с теми, которые устраивает Скарлетт, ни у кого нет такого красивого дома, ни у одной нет столь модного платья, у Скарлетт так блестят волосы, такая юная фигурка, а цвет лица столь совершенный и матовый!…
«Мне весело. У меня прекрасный праздник», – думала Скарлетт.
Она глянула на серебряную посуду и подносы, стоявшие на длинном полированном столе, чтобы проверить, что слуги постоянно пополняют запасы еды. Количество еды – избыток еды – было важно для нее, она не могла забыть, что значило умирать от голода в конце Войны. Ее подруга, Мэми Барт, перехватила ее взгляд и улыбнулась. Струйка масляного соуса от недоеденного пирожка с устричной начинкой, который Мэми держала в руке, стекала из уголка ее рта на бриллиантовое колье, лежавшее на ее толстой шее. Скарлетт отвернулась с отвращением. Мэми скоро станет как слон… «Слава Богу, я могу есть все, что хочу, и не наберу ни фунта».
Скарлетт с очаровательной улыбкой посмотрела на Гарри Коннингтона, мужа ее подруги Сильвии. «Должно быть, вы нашли эликсир молодости, Гарри, вы выглядите на десять лет моложе, чем в прошлую нашу встречу». Она смотрела со злой радостью, как Гарри втянул живот. Его лицо стало розовым, потом багровым – он уже не мог не краснеть. Скарлетт громко засмеялась, отходя от него.
Тут ее внимание привлек взрыв смеха, и она двинулась к тройке так смеявшихся мужчин.
Она хотела бы услышать что-нибудь смешное, даже если это была шуточка такого рода, какие леди принципиально не понимали.
— Итак, я сказал себе: «Билл, то, что паника для одного человека, то прибыль для другого человека, и я знаю, каким человеком здесь будет старина Билл».
Скарлетт уже собиралась вернуться назад. Она хотела хорошо провести время, а разговоры о Панике как-то выбивались из ее представлений о хорошем времяпрепровождении. И все же, быть может, это будет поучительно. Она считала себя умнее Билла Уэлтера, причем даже когда он был на пике успеха. И если он делал деньги на Панике, ей надо было бы узнать, каким образом он их делал. Она тихо приблизилась.
— Эти бессловесные южане всегда были для меня проблемой с тех пор, как я приехал сюда, — признавался Билл. — Вы ничего не можете сделать с тем, кто полностью лишен элементарной, столь свойственной человеку жадности. Поэтому все мои дела с «горячими» облигациями и документами на золотые россыпи пошли прахом. Они работали тяжелее, чем последний негр на плантации, и складывали копейка к копейка все заработанные деньги. Выяснилось, что многие южане имели полную коробочку облигаций и тому подобного. От правительства конфедератов.
Билл захохотал, ему вторили остальные.
Скарлетт пришла в ярость. Как же, «бессловесные южане!» Ее собственный горячо любимый папа владел кипой облигаций Конфедерации. И ценные бумаги были у всех хороших людей в округе Клейтон. Она попыталась отойти подальше, но ей помешали люди, собравшиеся за ее спиной, чтобы послушать Билла.
— Потом у меня нарисовалась картинка, — продолжал тот. — Они просто не доверяют бумагам. И не верят в те сделки, которые я им предлагал. Я рекламировал лекарства, громоотводы, верные средства, как делать деньги, но никто из них даже пальцем не шевельнул. Говорю вам, мальчики, это задело мою гордость.
Он состроил мрачную гримасу, а потом широко улыбнулся, при этом обнажив три золотых зуба.
— Мне не надо вам рассказывать, что мы с Лалой не пошли по миру, так как я кое-что придумал. В хорошие, сытые дни, когда республиканцы полностью контролировали Джорджию, я достаточно хватанул с этих железнодорожных контрактов, которые ребятишки мне кредитовали, и поэтому мы могли бы жить на широкую ногу, даже если бы я был в достаточной мере идиотом, чтобы действительно начать прокладывать рельсы. Но мне нравится сам процесс, да и Лала уже начинала волноваться, что я слишком много времени провожу дома в безделье. А потом — слава Тебе, Господи! — началась Паника, и все мятежники забрали свои денежки из банков и спрятали их в чулки. И каждый дом — даже лачуга — дал мне такие «золотые» возможности, что я просто не мог пройти мимо.
— Перестань трепаться, Билл, да что за идея? Я жажду услышать, когда ты закончишь хвастаться и дойдешь до финала. — И Амос Барт выразил свое нетерпение плевком, правда, он не попал в плевательницу.
Скарлетт тоже испытывала нетерпение. Ей очень хотелось уйти.
— Держись крепко, Амос, я как раз подхожу к главному. Как можно было запустить руку в эти чулки? Я не святоша — я люблю сидеть за моим столом, а мои ра-бот-ни-ки пускаю зарабатывают. Именно это я и делал, сидя в кожаном вращающемся кресле, когда я вдруг взглянул в окно и увидел похоронную процессию. И меня осенило. В Джорджии нет ни одного дома, в котором не было бы хоть одного умершего…
Скарлетт с широко открытыми глазами слушала, как Билл Уэллер описывал мошеннический способ, которым он создавал свое богатство. «Матери и вдовы — с ними проще всего, а здесь их больше, чем где бы то ни было. Они верили, когда мои ребята рассказывали им, что ветераны Конфедерации возводят памятники на всех полях сражений. Они опустошали свои чулочки и матрасы быстрее, чем можно сказать «Эйб Линкольн», чтобы заплатить за то, что имя их мальчика будет выбито на мраморе». Это было хуже всего, что Скарлетт могла себе представить.
— Ну ты старый лис, Билл, — это просто гениально, — воскликнул Амос, и мужчины в группе засмеялись еще громче, чем прежде. Скарлетт почувствовала приступ дурноты. Несуществующие железные дороги и рудники никогда не волновали ее, но матери и вдовы, которых обманывал Билл Уэллер, были для нее родными. Прямо сейчас его люди могли разговаривать с Беатрисой Тарлетон, Кэтлин Калверт или Димити Монро, или с любой другой женщиной из округа Клейтон, потерявшей на войне сына, мужа, брата…
Ее голос прорезал смех, как нож масло. «Это самая низкая, самая грязная история, которую я слышала в своей жизни. Вы внушаете мне отвращение, Билл Уэллер. Все вы мне глубоко противны. Что только вы знаете о южанах — и о порядочных людях вообще? Ни одна достойная мысль никогда вас не посещала, и вы в жизни не совершили ни одного благородного поступка!» — Скарлетт даже протянула руки к этой окружившей Билла Уэллера толпе мужчин и женщин, стоявших, как пораженные громом, потом оттолкнула кого-то и бросилась бежать. При этом она спешно вытирала руки о свои юбки, как будто они были замараны в грязи.
Гостиная с начищенными до блеска серебряными блюдами с изысканной пищей была перед ней; то, что она успела съесть до скандала, поднялось в ней со рвотой, усилившейся от смешанных запахов дорогих, жирных соусов и вида заплеванных плевательниц. Перед ее мысленным оком стоял освещенный лампой стол у Фонтейнов, простая пища — запеченный окорок, домашний кукурузный хлеб, выращенные у себя в саду овощи… Она была такой же, как Фонтейны; и они были ее людьми, а не эта «белая рвань» — только не эти вульгарные мужчины и женщины.
Скарлетт обернулась, чтобы посмотреть на компанию Уэллера. «Отребье! — взвизгнула она. — Вот кто вы такие! Отбросы общества! Прочь из моего дома! прочь с моих глаз! Мне от вас дурно!»
Мэми Барт попыталась успокоить ее, и это была ее ошибка. «Ну-у, милочка…»— сказала она, пытаясь дотянуться до Скарлетт рукой в дорогих перстнях.
Скарлетт отпрянула с криком: «И в первую очередь ты, ты — жирная свинья».
«Хорошо же, я никогда, никогда не позволю говорить со мной в таких тонах. И я не останусь, даже если бы ты просила меня, стоя на коленях», —сказала Мэми дрожащим голоском.
Началась давка, люди яростно толкались у выхода, и менее чем за несколько минут залы опустели, в них оставались только следы пиршества. Скарлетт, не глядя себе под ноги, пробиралась через лужи от шампанского, в которых плавали объедки, через осколки тарелок и бокалов… Она должна высоко держать свою голову, так, как учила ее мать. Она представила, что она снова в Таре, с тяжелым томом романов Уэверли на макушке, и снова взбирается по лестнице, и ее спина пряма как стебель, а линия подбородка образует с линией плеч совершенный прямой угол.
Как леди. Так, как ее когда-то учила ее мама. Ее голова кружилась, а поджилки дрожали, но она поднималась по лестнице. Леди никогда не покажет, что она устала или расстроена.
— Наконец-то она сделала это, вот-вот, — сказал корнетист. Октет играл вальсы, спрятавшись за пальмами, на многих вечеринках у Скарлетт.
Один из скрипачей аккуратно сплюнул прямо в цветочный горшок.
— Слишком поздно, доложу я вам. Жить с собаками — и не набраться блох?
А над их головами, этажом выше, Скарлетт лежала, зарывшись лицом в свои шелковые простыни и рыдая так, словно у нее было разбито сердце. Она так хотела «приятно провести время».

Этой же ночью, когда было совсем поздно, а дом был погружен в тишину и темноту, Скарлетт спустилась вниз по лестнице за брэнди — она не могла уснуть. Вечеринка ушла в прошлое, от нее остались только изысканное убранство из цветов и огарки в канделябрах на шесть свечей на опустевшем столе в гостиной.
Скарлетт зажгла свечи и потушила свою лампу. Почему она должна красться в полутьме как вор? Это был ее дом, ее бренди, и она могла вести себя так, как ей нравилось.
Она выбрала бокал, поставила бокал и графин на стол и села в кресло во главе стола. Стол был тоже ее.
С бренди приятная теплота разошлась по телу. Скарлетт вздохнула: «Слава Богу. Еще один стаканчик, и мои нервы успокоятся, не будут так напряжены, как сейчас». Она снова наполнила элегантный маленький бокал на небольшой ножке, поднесла к губам и опустошила его, сделав привычное движение кистью руки. «Нельзя спешить, — подумала она, наливая еще одну порцию. — Леди так не делают».
Она тянула третий бокал. Как мил ей стал свет свеч, как приятны золотые огоньки, отраженные полированной поверхностью стола! Пустой бокал-«кордиал» показался прелестным. Его грани переливались всеми цветами радуги, когда она поворачивала его.
Было тихо, как в гробнице. И звяканье стекла о стекло чуть не заставило ее подпрыгнуть, когда она наливала бренди. Значит ли это, что ей не следовало пить? Она до сих пор была слишком взвинчена, чтобы заснуть.
Свечи почти догорели, и графин медленно опустел. Скарлетт перестала контролировать свой рассудок и свою память. Именно в этой комнате все и началось. Стол был пуст, как и сегодня, на нем стояли только свечи и серебряный поднос, на подносе был графин и бокалы. Ретт был пьян. Она никогда не видела его таким пьяным, раньше он всегда мог пить сколько угодно. Он был пьян тогда и был жесток. Он говорил ей страшные, оскорбительные вещи, и он схватил ее за руку так, что она чуть не вскрикнула от боли.
Но потом… потом он принес ее в ее комнату… и принудил ее к… Нет, она не нуждалась в принуждении! Она очнулась, когда он целовал ее губы, шею и тело, и она вся горела, и просила еще и еще. Ее тело наконец отозвалось и хотело быть с ним.
Нет, это неправда. Должно быть, она выдумала это! Снова нет, ведь как можно выдумать вещи, о существовании которых даже не предполагаешь?
Ни одна леди не будет испытывать такое страстное желание, которое снедало тогда ее. Ни одна леди не будет делать такие вещи, которые сделала она. Скарлетт попыталась прогнать мысли назад, в уже битком набитый темный уголок ее сознания, где она держала все непереносимое и немыслимое. Но для этого ей пришлось бы выпить слишком много.
Это было, — кричало ее сердце, — было. «Я не придумала это».
И ее ум, так умело вышколенный ее матерью и потому уверенный в том, что леди не могут испытывать животных импульсов, уже не мог контролировать страстные потребности ее тела. Она хотела ощутить насилие и поддаться ему.
Скарлетт обхватила свою заболевшую грудь, но тосковала она по совсем другим рукам. Потом она уронила руки на колени перед собой, а голову — на стол. И предалась волнам желания и боли, и наконец позвала в пустоту освещенной свечами залы: «Ретт, о Ретт, ты мне нужен»…