Страна Попсовия (роман)

Прозару

Страна Попсовия роман-поэма
Георг Альба
Георг Альба

Страна Попсовия
или «Мертвые туши»
(продолжение «Империи джаза»)

Памяти Н.В. Гоголя посвящается.

(роман – поэма)





2008




ОГЛАВЛЕНИЕ

ГЛ. 1 «Пора стр.1
ГЛ. 2 Евангелие, оно и в Англии Евангелие. ----------------------------------- стр.5
Гл. 3 Восшествие. Придворные. Новое время – новая песня.------------- стр. 9
Гл. 4 В мастерской. Разгул реакции. Допрос с частушками. ----------- стр. 12
Гл. 5 В опочивальне. Высокая поэзия. Вольтеровские письма. Земфира-Зоя творит. стр. 17
ГЛ. 6 О политике. Визит министра. Манифестанты. Явление царя. Супруги трудятся. стр. 22
Гл. 7 Дознание. В Госдуме. Соревнование поэтов. ------------------------ стр. 26
Гл. 8 ЛТП. «У Никитских». «У плетня». ------------------------------------ стр. 31
Гл. 9 Диксиленин. В царской бане. Совет Старейшин. ----------------- стр. 37
Гл. 10 О Любви. Худсовет. Концерт русской песни. ------------------- стр. 40
Гл. 11В Мавзолее. Загадки и отгадки не столь гадки. Новое о Чапаеве. Судьба актрисы. стр. 46
Гл. 12 Происшествие в Мавзолее. В больнице. Сеанс массажа. ----- стр. 50.
Гл. 13 Беседа вождей. Мужская палата. У царицы на приеме. ------- стр. 54
Гл. 14 Снова в палате, но не Общин. Награждение. Починка пушки. Поэтический поединок. ----------------------------------------------------- стр. 58
Гл 15 Судилище. Ночной рейд. Выстрел.------------------------------ стр.63
Гл. 16 В министерстве. У генерала. «Нервная клетка». Тяжелая ночь. 67
Гл. 17 Снова в палате. Опять в Мавзолее. ------------------------- стр. 72
Гл. 18 Беседа поэтов. В курилке. Поэтесса и скульптор. ------ стр. 76
Гл. 19 В госпитале. ------------------------------------------------------ стр. 80
Гл. 20 Словарь-справочник. На приеме. Пьянка. ------------------ стр. 84
Гл. 21 О ядах. Операция. ----------------------------------------------- стр. 88
Гл. 22 Разговоры больных. В Мавзолее. На приеме. -------------- стр. 91
Гл. 23 Экскурс. У царицы. ЗЖЛ. -------------------------------------- стр. 95
Гл. 24 Творческая семейка. Конец Петра. ------------------------- стр. 99
Гл. 25 В стр.102
Гл. 26 В Госдуме. Монолог. -------------------------------------------- стр.105
Гл. 27 стр.108
Гл. 28 «Антисемизм» и словоблудие. Визит в обитель печали. ---стр. 111
Гл. 29 Об Икаре и вообще… Попытка отравить. --------------- стр. 116
Гл. 30 Творческая семейка. Мавзолейные мытарства. --------- стр. 121
Гл. 31 Отравители. На Лубянке. Примирение. Отчаянный рейд.- стр. - 125
Гл. 32 Визит скульптора. Писатели в тоске и в рифмах.---------- стр. 130
Гл. 33 «Три медсестры». Учёные за работой. В мраморном «шалаше». --135
Гл. 34 Культурное заседание. ----------------------------------------------- стр. 140
Гл. 35 Охота в Охотном ряду. ---------------------------------------------- стр. 144
Гл. 36 Визит Ватрушкина. Позирование. -------------------------------- стр. 148
Гл. 37 Госдумцы-недоумцы. Родная палата. ---------------------------- стр. 151
Гл. 38 Женские Исправительные Курсы.---------------------------------- стр.155
Гл. 39 стр. 159.


Глава первая. «Пора корпорации», - сказали по рации (Название к содержанию отношения не имеет).

Один из героев нашего романа, дорогой читатель, неугасимый поэт, с виду губошлеп, в вечном шарфике, по кличке «помещик Троекуров» (языкастые соседи по даче прозвали). Не скроем – не молод, но и не так, чтобы стар, как Ринго Стар. Многие из его собратьев уже «вознеслись», а он все никак, и продолжает творить на бумаге черти что. Вот и сейчас, склонившись над листом формата «А 4», при свете изящной настольной лампы в виде «фиги» (кукиша), выводит импортным куриным пером каллиграфические каракули. Любитель вымучивания слов, их искажений, он создает, так называемые «неологизмы». По образованию - архитектор, поэтому имеет профессиональную тягу ко всяким балясинам, бельведерам, консолям и прочим излишествам. Питая слабость к музыке, притом серьезной, и дружа со многими известными композиторами, и исполнителями, решил посвятить им нечто вдохновенное

Ода скрипачам.
- Ой, страх!
Этот Ойстрах.

«И» идущее за «И»
Приведет нас к Изаи.

Порхает, легок, без оков,
Любитель пива Спиваков.

Часто игрою своею растроган
Сам Леонид Коган.

Хоть ты падай, хоть ты плач,
Коль смычком владеет Грач.

Очень мил соседке Нине
Этот дьявол-Паганини.

Поэт, работая, много курил, несмотря на запреты врачей, и поэтому вечно переполненную пепельницу называл «окурки табака», вспоминая о любимом блюде из цыплят.

Вот играет сам Менухин,
Словно муха бьется в ухе!

( Пожалуй, вышло не очень! Но оставим. Потом переделаю. Не надо прерывать процесс!)

Есть скрипач и Хейфец Яша –
Мировая гордость наша!

(Это лучше!)

Стерн еще есть Исаак,
Но не едет к нам никак.

(Похоже, ступор наступает. Надо завязывать и сделать перерыв.)

Поэт включил радио, где горланил хор волго-донских казаков знакомо-щемящую с детства песню:

«Муравьи, муравьи, не кусайте солдат!
Пусть солдаты немного поссат…»

В гневе выключил приемник. «Что за кощунственное изменение текста? Вот до чего довели новые вольные нравы! И вообще: эта пресловутая русская душевность с топором за пазухой! Ну и народец! Довелось нам с Пушкиным здесь родиться…»

Включил телик. Шла вульгарно-пошлая реклама.

«Этот сыр Эдамский
Вкусен. Верно!
В туалете дамском
Пахнет скверно.
В очередь за сыром
Встали дружно дамы.
Очередь наддала –
Выдавили рамы».

Гастрономический стишок вызвал у поэта шок: - Куда смотрит начальство? В гневе переключил канал и услышал сетование футбольного болельщика: «Что же, Джаваньоли, твой «Спартак» проиграл?» Значит, нынешний тренер однофамилец знаменитого писателя? Что творится, господа! Выключил с треском проклятый «ящик» и вспомнил, как недавно смотрел неплохой боевик с Брюсом Уиллисом в главной роли. А не посвятить ли ему стишок? Присел к столу.
Вот вчера я, как на грех,
Расколоть хотел орех.
Крепким оказался, гад.
Ну, и эдак! Ну, и так!

От ударов он звенел
Словно был железнотел.
От усилий я вспотел.
Он колоться не хотел.

Молотком я посильнее
Хряп по пальцу – тот синеет.
Я от злости весь не свой.
«Что ж ты крепкий-то какой!»

Не колите впредь орех,
Коль не светит вам успех.
Курам все пойдет на смех,
Опозоритесь при всех!

Кажется, достойно телевизионного конкурса «Минута позора». «Да, изменяет мне вдохновение. Кажется, мой Пегас давно угас!» Покопался в кипе исписанных листов. Нашел недавно написанное. Название глумливое – «Так не говорил Заратустра!»
Снится Ницше Заратустра.
Он сидит в пещере.
От безделья ест капусту.
Дух все крепнет в теле.

Дух настолько уж окреп,
Что на волю хочет.
Заурчало в животе –
Дух внутри хохочет.

«Выпустить его пора,
- думает пещерный житель.
- Ох, какая здесь жара!
Вот бы освежитель».

В задний дух прошел проход.
Спящий улыбнулся.
Сна прервался мерный ход.
Ницше вдруг проснулся».

- Ты гений тоже! – раздался над головой сиплый тенорок коллеги, долговязого, скелето-подобного, но живуче-живучего Иссущенко, к тому же еще и способного к осеменению (недавно в сотый раз женился).
- Как ты незаметно подкрался, Арсений!
- На то я и гений, чтобы всюду проникать как эльф. Дверь ты не запер по своей «борисо-пастернаковской» привычке. Только у тебя и спереть-то нечего. У того хоть «Живаго» без прописки проживаго…
- Да ты прав, - беззубым ртом покаялся хозяин.
-Я тоже намедни частушку сварганил, - похвалился гость. - Послушай, дружбан»

Тимофей пришел с трофеем –
Подстрелил он зайца.
А Иван принес в портфеле,
Как ни странно, яйца.

Продал ушлый Тимофей
На базаре свой трофей.
А Иван стал яйца кушать,
Чтоб обмен веществ нарушить.

- Ну, каково? – заржал троянским конем поэт и, наконец, присел к столу, положа одну конечность на другую, напоминая своим остро-угловатым видом хищного насекомого богомола, изготовившегося к нападению на беззащитную гусеницу.
- Лихо, лихо, брат! Но как-то похабненько, - запищала «гусеница».
- А твой Заратустра не похабненько? Сейчас, брат, такой расклад! Называется - «ниже пояса». И поэт, как свидетель эпохи, должен идти в ногу тоже ниже… Эх, порой простота, хуже простатита, дружок!
- Да, истина, конечно, бескорыстенна, - согласился «Троекуров» - Вот так эпоха! Эпохолодало-то как!
- Теперь Тургенева знаешь, как называют?
- Как?
- Мастургеньев!
- Выходит по аналогии, что и ты у нас не Арсений, а Мастурсений.
- Ну, это уж хватил лишнего! Одно с другим не вяжется. Короче, не зная Заболоцкого, не суйся в Бродского!
- Это верно: не зная броду – не суйся в моду!
- Любит Абрам говорить о Брамсе! – расхохотался веселый гениальный гость.

Хозяин на мгновение напрягся и выдал экспромт:

- Прежде, чем пойдешь ты в тир,
Загляни в мужской сортир.
Очень развивает меткость
Тамошнего духа едкость!

- Браво, браво, дружище! Есть еще перепела в перепелицах! Кстати, а может, и нет! Ты слышал?

Из Парижа в Ленинград
Приезжал Мишель Легран.
Выступать был очень рад,
А затем махнул в Иран.

- Ты меня, если не Мирей мытьем, так катаньем! – засмеялась гусеница-поэт. – Французом хочешь удивить?
- Ах, не лай, ты, Менелай! – снова троянским конем заржал хищный «богомолец».

- Долго жил в Бухаре Нассредин,
Много он там наследил! – огрызнулся Троекуров. А гость, войдя в раж, посыпал как из рога Браззавиля:
- Любознательный Иван
Почитать лег на диван.
Яростный Иван читатель,
Детективов почитатель.
Но уснув под скрип пружин,
Он забыл про свой ужин.

Хозяин тоже не хотел сдаваться без боя, и начал, чуть не воя:

На выставку Пикассо
Огромный хвост у кассы.
В дверях и свалка, и возня.
Как привлекательна мазня!

- С каких пор Великого Кубиста не уважаешь? – возмутился Иссушенко и вздыбился своими остроконечностями. Стал похожим не на богомольца, а на скорпиона или фалангу, бегающую по потолку в общем вагоне поезда «Бухара – Ташкент».

-Восточный лекарь Ибн Сина
Лечил сверчка за печкой, - сказал невозмутимо Троекуров.
Не знал тогда он керосина –
Лечил при свете свечки.

- О бедном архитекторе замолвим мы словечко, - съязвил фаланга-скорпион.
Страдал он комплексом мемориальным,
Создал проект мимореальный,
сверчком подох за печкой.

- А пошел бы ты, - обиделся хозяин, - на Канары!
- От такого слышу! – хлопнул дверью и вышел Иссушенко.

- Я во всем ортодоксальный! – крикнул вслед Троекуров.
Взял билет в вагон я спальный
И, зайдя в буфет вокзальный,
скромно встал за столик сальный.
- Эй, прислуга! Стол протри! -
Крикнул я сурово.
Появилась с тряпкой грязной толстая корова.
- Эт меня штоль ты зовешь,
Не мужик, а дохла вошь?
- Попрошу не оскорблять,
Вытри столик, стара блядь!
- Больно говорлив, соколик!
Перейди за тот вон столик.
- А я здесь стоять хочу
И с тобою не шучу.
- Хошь, шути со мной, миленок,
Только не обсерь пеленок!

Да, русской бабе сальце в рот не клади – в миг им закусит!






Глава вторая. Евангелие, оно и в Англии Евангелие.

Осенив себя пятиконечным масонским крестом, Троекуров подумал с тоской: «Религия учит следовать не логике ума, а зову сердца. Вот и композитор Лист тоже был евангелист». Радио на стене после минутной паузы взорвалось дружным детским хором:

«Если хочешь быть здоров,
Щи вари из топоров!
Если хочешь не болеть –
Применяй на ужин плеть!
Если хочешь жить беспечно –
Нужно быть голодным вечно!
Если хочешь долго жить –
Брюки следует ушить!»

Музыка кончилась, и женщина-диктор объявила ласково: - Дорогие радиослушатели, вы прослушали «Бодрую песенку» композитора Вшеинского на слова одного из «Вредных советов» поэта Григория Фостера.
«Тоже мне поэт, - обиделся Троекуров и затянул на шее шарфик потуже, делая так всегда, когда нервничал. – Что он написал? Да таким советам только на заборе место! Поэт, видите ли! Да я вон на весь мир… Одна рок-опера в театре «Немецкий комсомолец» чего стоит? А он что? Ну ладно бы Хармс. Тот спятил, и ему простительно, да к тому же к стенке поставили…» Настроение бесповоротно портилось, а тут еще и ноги зачесались – сил нет. Проклятое баррикадное расширение вен. Вон Арсенька, сукин сын, ничем не болеет, да еще как папа Карло «буратин» одного за другим стругает в свои семьдесят пять! Наверное, варит щи из топоров, гад!»
В ответ на вредный совет в животе забурлило. Задался философским вопросом: «Почему человек обладает двумя голосами: верхним (обычным) и нижним (неприличным)?» Загадка природы! И решив ее не разгадывать, дал волю голосу нижнему. Обернулся: нет ли свидетелей? У окна покачивалось кисейно-прозрачное существо в греко-римском одеянии. «Все-таки какая-то падла подслушала!»
- Извините, вы из Венеции? – спросил поэт, взяв себя в дрожащие ноги-руки.
«Лаконизм это экономное использование лака!» - рекламным слоганом протрубило радио.
- Медведи гризли охотника загрызли, - почему-то мечтательно пролепетало видение и интенсивно заколыхалось как бы тушуясь.
«Наверное, сам Петрарка пожаловал», - подумал Троекуров и спросил робко, боясь спугнуть гостя: - Кто вы по профессии?
- Я швея, - ответил призрак, синими губами шевеля.
«Баба? - разочаровался поэт. – Какая досада!»
- Люблю я борщ из щавеля, - добавила швея.
- А я из топора, - рявкнул поэт и заметил в руках гостьи небольшой сундучок. – Что это у вас?
- Швеящик, - опустила глаза дама.
- Так вы женщина? – глупо спросил поэт.
- Я женьшенщина, - гордо заявила она. – В ящике собранные мною целебные корни.
«А сейчас, дорогие друзья, послушайте стихи известного русского поэта Буратинского», - нарушило возникшую паузу радио. Троекуров в гневе потянулся к вилке и розетке. «Разве можно так коверкать известные имена?» В гневе выключив, заметил, что швея исчезла вместе с ящичком. «Видения начинаются. Пора измерить ораториальное давление!» Вынул аппарат, стал мерить. «Повышенное! Вот поэтому и венецианская швея пожаловала, наверное…»
Включил для разнообразия «ящик». Оттуда донесся очередной рекламный слоган: «Телефон, имея сотовый, чаще пейте виски с содовой!»
А еще, говорят, что дума запретила всякую рекламу спиртного. Лицемеры и прагматики как жители Праги! «Холстомер», - возникло в башке. – Лев Толстой. А также холстомер - продавец холста. Ну, уж, а «костюмер» - личный портной Кости Борового. Правда, у меня и помимо него есть много богатых знакомых. Жаль только, что все они повернуты ко мне лишь безденежным своим боком!
За окном приближался хор демонстрантов-манифестантов, под предводительством лично товарища Зюгадина.

«Выпьем мы за Мавзолей!
До краев лей, не жалей!
Без закуски пить-то злей!
Защитим мы Мавзолей!»

«Зачем этот задиристый режиссер Длинноносов постоянно злит коммуняк, постоянными провокационными выпадами с экрана: - Вышвырну скоро я ваше чучело!» Ведь не сделает – кишка звонка – а людей злит. Как пить дать, подожгут его театр в отместку! И декорации к моему спектаклю сгорят вместе со всем инвентарем. И зачем злит? Не подаваться же мне на старости лет в какой-нибудь там Голливуд. Даже наглый Арсений туда прорваться не может, несмотря на своих многочисленных американских жен. Куда уж мне скромному? Вон и Кончаломотальский там потусовался-потусовался, даже пару фильмов снял, а потом и выдавили его как раба или перезревший угорь. Так что, как говорят старые мудрые евреи:

«Голливуд ты, Голливуд!
Пасть любому там порвут!»

«Живу на свою скромную поэтическую пенсию да жидеющие гонорары, и ладно. Ведь пенсия как пенис: может быть и маленькой, и большой. У меня, слава богу, средняя! И от говна говна не ищут. Грех! Не от мира всего я, а от части его. Прости господи! Все три стадии испытаний я прошел: и огни, и воды, и медленные трубы».
Встал, подошел к книжной полке, взял в руку увесистый томик. «Предпринять ли третью безуспешную попытку прочесть «Замок»? Стиль Кафки – детализация несущественного. Но ведь гением считают. А за что, непонятно! Прав Альберт Эйнштейн в своем письме по поводу философии Аристотеля: «…большинство людей испытывает священный трепет перед словами, которые не могут понять, и считают признаком поверхностности автора, если они его легко понимают». Прав, прав старик! Черт меня «попутин» читать в третий раз (поставил книгу на место)! Кстати, о книгах. Что такое «томление»? В одном смысле - том Ленина, в другом – долгое лежание в Мавзолее».
Снова, тоскуя по информации, включил радиоточку. Она тявкнула: «Черномырдин и Гор провели разговор». И после паузы: – «А сейчас послушайте продолжение радиопьесы «Евграф Монтесумов – покоритель Сибири». Что за бред передают? Не написать ли и мне что-нибудь прикольное, и не снести ли в какой-нибудь молодежный журнальчик? И понесло как после передозировки пургена.

Начертал название – «О Ермаке Тимофеевиче» (поэма)

Говорят, что и Ермак
Потреблял для кайфа мак.
Был он злостным наркоманом,
Покорял Сибирь обманом.
Он лихой был атаман –
Наводил в умах туман.
Он стрелял прямой наводкой,
Баловался также водкой.
Всех, согнув в бараний рог,
Из врагов испек пирог…

«Ну, это, положим, очень слабо!» Дальше дело не пошло.

Само по себе включившееся радио (происки не совсем чистой силы) сообщило о «конгрессе вирусологов в Ирусалиме». И добавило, что Чарльз Дарвин, считал «обезьян прелюдией к человеку».
Стенные старинные часы, пробив какую-то десятичную дробь, проговорили электронным голосом: «Часовня – ночное время, то есть буквально «час сов».
Поэт ответил на происки нечисти полистилистическими частушками в духе композитора Ниткина:

Бежит курица-несушка,
А за ней ее подружка.
Вслед за ними – и петух,
Разгоняя стаи мух.

Любит слушать санитар,
Как вдали звучит ситар.
А играть-то на ситаре
Ведь сложней, чем на гитаре.

Видите тот дом, где арка?
В нем, наверно, жил Петрарка?
Если летом было жарко,
Он гулял в аллеях парка.
Неприемлил он советы,
Сочинял свои сонеты.

«Вот и сонет вышел. Аккурат 14 строк! Пищат, значит еще перепела и перепелицы». В голову вдруг резко шибануло, как от шампанского. «К Шекспирту!»

- Ну, Отелло, ты нахал!
– говорит ему супруга.
- Ты ведь спал с моей подругой?
Вот каков страстей накал!

Вспомнилось о бедных австралийских аборигенах.

Белый вот уже сто лет
Применяет пистолет.
У туземца ниже ранг –
Ему служит бумеранг.

Затем все завертелось политематическим «винегретом»:

Нарядились все во фраки,
Пятятся теперь как раки.
Эти добрые все люди
В гости напросились к Люде.

Как кузнечик застрекочет,
Так наш кот и прыгнуть хочет.
Не терпел ничей стрекот
Наш ленивый рыжий кот.


Заблеяла в траве коза,
Чертит в небе узор стрекоза,
Замычала вдали корова.
Раз мычит – значит, здорова!

Теперь двустишия:

Почему поэт притих?
Сочиняет он триптих.

Точно как ракеты пуск
Устремились все в отпуск.

Возбуждается наш кот,
Как услышит птиц клекот.

«А теперь нечто социально-обличительное. Например, про плохое медобслуживание в недавнее советское время (как будто бы сейчас оно улучшилось!)».


Отключили свет в больнице.
Мрак в палатах как в темнице.
По ошибке все больные на анализ сдали кал,
В темноте, насрав в бокал.
- Почему же не в горшок? –
С главврачом случился шок.
- Потому что Горсовет
Отключил в больнице свет, -
Вот такой был дан ответ.

«А теперь немного про коммунистов. Как же без них?»

О, какой же мерзкий гад,
Этот лысый делегат!
Тянет время как резину,
Превращая речь в трясину.
Он фигурой мускулист.
Значит, точно коммунист!

«Ну и чуть-чуть о народе-богоносце».

Чтоб взломать замок ворот
Вор достал коловорот.
Сторож спал, разинув рот.
Вот такой у нас народ!

Поэт отпрянул от стола и окинул написанное репинским взором живописца. «Да, батенька, сплошная графомания прет. Жаль, что бросил архитектуру. Сейчас всласть строил бы дома с башенками, потрафляя абажурно-канареечному вкусу градоначальника Обкома Саламандрычу. И денежка бы хорошая шла. Не то, что за стишки. Сейчас их каждая сволочь накрапать может. Эх, где мои семнадцать лет? Переставить бы цифры в обратном порядке». Но настырное перо снова устремилось к бумаге и быстро напакостничало …

Женщина ты иль мужик?
От закона раз бежишь,
Тут совсем не важен пол,
Коли ищет Интерпол!

От природы хам сей зол,
Хоть и носит он камзол.
Под балконом, если надо,
Он исполнит серенаду.

Поднял паруса фрегат.
В плаванье уходит, гад.
На фрегате - верный раб,
Взятый в плен в войну араб.

Сколь, земля, ты не рожай,
Не убрать нам урожай.
Лучше мы возьмем огниво
И спалим дотла всю ниву!

Было раньше место пусто.
Вдруг здесь выросла капуста.
Любит, есть в обед Мишель,
Не пюре, а вермишель.

.




Глава третья. Восшествие. Придворные. Новое время – новая песня.

Она въехала в Склизские ворота на шести белоснежных лимузинах, запряженных цугом. На облучке сидел главный поэт-песенник, Воланд местного значения, Яков Обрезников. Фалды его белоснежного фрака со стразами развевались, придавая дополнительное изящество импозантной фигуре. Стоявшие на страже, по обеим сторонам ворот, обнаженные блондинки модельных пропорций с золотыми саксофонами в руках, продудели что-то приветственное из «Серенады солнечной долины».
- Опять этот завязший в зубах “In the mood”, - возмутилась госпожа. – Пора бы заменить на что-нибудь из “Beatles”.
- Бу сделано, Ваше Величество! – встрепенулся сидевший за спиной канцлер Зубоскалкин.
- А кто сейчас занимает спальные апартаменты супруги Хрупского? – поинтересовалась барыня.
- Сейчас там спальня-музей и никого не пускают. Опечатано.
- Вот там я и буду почивать!
- Как изволите, Ваше Вселучезарность!
- А предшественник, правда, в «Пустынь» подался или это лишь тактическая уловка?
- Истинная, правда, матушка-голубушка. Каяться пошёл с последующим пострижением в монахи.
Кортеж въехал в Кремль и остановился возле Кремлевского театра.
- Отныне только здесь и буду выступать, - заявила примадонна. – Сколько можно шманяться по всяким Мухосранскам и телеканалам?

Царицу отвели в ее покои, сдув вековую пыль с гамбсовской мебели из мореного дуба, долгие годы страдавшей от интервенции жуков-древоточцев и от одичавших от голода безработных клопов. К тому же Профсоюз Невостребованных Привидений (ПНП), под председательством лично товарища Крупского, работавшего на два фронта – то в Мавзолее, то у Надежды Константиновны, - возликовал и срочно провел летучку, на повестку дня, которой поставил вопрос – как лучше и достойно обслужить новых хозяев? Старые, то есть недавние, в силу своей идеологической испорченности, не принимали всерьез усилия творческого коллектива и никаких признаков удивления или испуга не выказывали. Особенно, этот последний, который все свое свободное время уделял восточным единоборствам, а, едва завидев тщедушный призрак, натравливал своего лабрадора «Буцефала», от которого удавалось убежать, только лишь с помощью безотказной левитации, взлетев к потолку, а там – в форточку или печную вьюшку. Тяжело приходилось работникам инфернальной сферы обслуживания, хотя смету утвердил еще сам «первопроходец», вождь мирового пролетариата, в кругу нечистой силы звавшийся «дедушкой Сатаной».

Императрица, не раздеваясь, прямо в своих пуленепробиваемых балахонах и лакированных охотничьих сапогах бухнулась в пышную постель, подняв облака вековой радиоактивной пыли как при ядерном взрыве (образовался даже всем знакомый «гриб»), и закашлялась.
- Где пылесос, вашу мать? В гневе сорвала с головы и забросила высоко на люстру свой рыжий парик. Оказавшись стриженной «под мальчика», теперь не казалось такой свирепой.
- Ваше Всепроницательность, - заскулил канцлер, - сия пыль считается священной, поэтому и…
- А! Так бы и сказал. Дай-ка мне что-нибудь почитать, дружок, чтобы успокоиться.
- Вон слева от вас на туалетном столике свеженькие газеты и журнальчики.
- Ага! Кроссворды и загадки, - схватила первое попавшееся издание и, напялив, купленные в Швейцарии, усыпанные бриллиантами, очки для электросварки, зашелестела страницами. Тут же отыскался и огрызок карандаша, замусоленного самим Лениным.
- Ты иди пока, милок. Понадобишься, кликну.
- Осваивайтесь не спеша, осваивайтесь дорогая Анна Емельяновна.

Царица уткнулась в газету. Вопрос: как невзлюбил Герасим Муму?
Не долго думая, вписала ответ: по максимуму. Вопрос: столица Бирмы? Вписала: Бирмингем. Вопрос: чем отличается корпус Кадетский от детского? Написала: кадетский – для детей в колясках. Вопрос: что такое мелодрама? Подумала и написала: в ней мало драмы.
Наконец, занятие наскучило и газетенка как «Спейс-Шатл» полетела на «орбиту», скрасить одиночество парику.
Хлопнула в ладоши. Вмиг явился Зубоскалкин.
- Чего изволите?
- Позвать этого цыгана, который из Болгарии, но предки армяне?
-На коленях вполз лупоглазый, косматый, в цветастом восточном халате, со стотысячным «Ролексом» на правой руке, бывший фаворит, неизменный любимец домашних хозяек и их животных, Филимон Стоеросович Попкорнов.
- Значит, считаешь себя королем попсы?
- Да Ваша Вселенность! Не я, а публика так считает.
- Хорошо тебя тот раз выпороли! Чтоб впредь не грубил журналисткам в розовых косточках.
- За дело, барыня, за дело!
- И придурка того гламурного тоже хорошо отделали.
- Ой, хорошо, мать родная!
- Меня-то все любишь? Иль фифочку каку нашел?
- Вот крест, люблю! Хоть ноги целовать буду, - и по-пластунски (служил, говорят, в пехоте) пополз к трону.
- Успокойся, - царица на всякий случай подтянула свои «охотничьи», чтоб ненароком не заслюнявил. – Верю, верю. Пошел прочь!
Поп-короля как сквозняком унесло.
- Какой уж тут эпос, - тяжело вздохнула примадонна, - сплошные псы!
«Коленвал я выпивала, «Калевалу» распевала, - замурлыкала вдруг себе под нос что-то из трудного детства.
Дверь приоткрылась, и показался длинный как авианосец нос.
- А это ты! Заходь. Хоть частушкой развесели старушку.
- С сильным не дерись коллегой, - начал с прибаутки Обрезников, -
Чтобы вдруг не стать калекой.
- Ха-ха! Молодец, Яков! Что-то мне креветок захотелось…
-Это мы щас мигом: - Горизонт предгрозовой.
Едет транспорт грузовой.
Первый грузовик везет лишь ветки,
А второй – одни креветки!
- Ха-ха-ха! Лихо у тебя получается… Ты мне лучше скажи, Яков, как там дела с башенными часами? Неужели опять эту джазовую муть будут отзванивать?
- Никак нет, госпожа! Мною лично послан мастер. Сейчас он приводит механизм в порядок.

* * *

На загаженной многими поколениями голубей балке, рискуя жизнью, сидел лучший звонарь страны, да и всего православного мира. Он - мастер крупнопанельных часов, а в прошлом джазовый барабанщик. Теперь старательно ковырялся в упрямом механизме, заставляя его вместо, набившей всем оскомину, американщины заиграть милую сердцу русского человека любого сословия «Мурку». Эпоха реставрации началась. И каждому времени своя песня.
Где-то там внизу, в казарме, сводный военный оркестр кремлевских подводных пловцов, рьяно репетировал «Миллиард злющих ос», ставший государственным гимном. Автор прежнего, еще Сталина помнивший, хитро посмеивался в седые усы: - Ничего, ничего! Вот увидите: скоро снова меня позовут писать четвертый вариант.

Газеты и журналы пестрели сенсационными заголовками и статьями: «Чудесные исцеления доктора Куропаткина». «С помощью на-на технологии, стволовых клеток и генной инженерии вернули к жизни великих композиторов Всмяткина, Отступника и Позолоченного соловья Россини Кваскова. Воскресили и Гришку Трускавца, а Топчана-убивца посадили лишь на гауптвахту (добрая царица заменила казнь). Неудача только постигла бывшего члена Поллитр-бюро Лягаткина. Он отказался воскрешаться. «Ну, вас к Шпицрутену! Мне и на том свете хорошо! Тут уже давно коммунизм построили». Его оставили в покое, торжественно предав земле у кремлевской стены. В связи с чем, композитор теперь занял оба этажа в известном ленинскогорском особняке. Аклимался от временного помешательства и знаменитый кутюрье, и азартно приступил к разработке костюмов для подводников с русалочьими хвостами как у героини сказки Андерсена. Короче: все вернулось на круги своя - и волки целы, и овцы сыты.
Федя Глистерман тоже вернулся к сводничеству, и чтобы развеяться от былых потрясений, махнул в Штаты, где, говорят, переженил пол Калифорнии.
Но самое главное - интенсивно начали возрождать и восстанавливать «Трехрублевку». Она теперь становилась еще роскошнее и гламурнее, и стала зваться «Пятирублевкой». Цена на землю резко подскочила в пять раз! Свято место пусто не бывает, а Земля Русская щедра талантами! Подвалил из провинции новый контингент женихов с длинным рублем, так что многие ранее вдовствовавшие особы перестали быть таковыми и обзавелись новыми семьями. Усилиями доктора Куропаткина возвращены к жизни и две утопленницы Норисчак и Угорелик. Правда, первая с тех пор возненавидела шоколад и принимает исключительно молочные ванны, а вторая устроилась русалкой в оперу Даргомыжского того же названия и теперь, сидя на бутафорской коряге, опустив в воду хвост, соблазняет проходящих мимо молодых мужчин и топит их, не прекращая мстить своему давнему соблазнителю Цимбало. Последний отоварился инструментом, носящим почти его фамилию (цимбалы) и теперь играет то Баха, то «как зверь она завоет» в Очень Большом зале Консерватории, что напротив подлежащего сносу одряхлевшего памятника устаревшему Чайковскому. Говорят, народ охотно валит на его концерты, хотя частенько по старой памяти просит сыграть что-нибудь из «Академии бронетанковых войск».
Прошел слух, что и Кремль скоро начнут реставрировать в стиле «хай-тэк». По личному указанию Саламандрыча за дело взялась его миллионерная супруга. Нарастят и надстроят башни, возведут новые гламурненькие башенки, построят «таун-хаусы» с соляриями, с подвесными садами Семирамиды и вертолетными площадками. А также пророют линию элитного метро для вип-персон из Кремля в «Пятирублевку». Проект поручили делать всемирно известному архитектору немцу (фамилия забылась). Какая-то на «Вэ»! То ли Вольфсон, то ли Викланд, то ли Воркман…

Никогда не теряющий драгоценного времени композитор Отступник снова начал возводить новый, теперь пятиэтажный особняк, благо основная часть денежек оказалась надежно припрятанной за бугром. Учтя горький урок, на крыше теперь решил установить радары и ракетный комплекс «Игла» для защиты от возможно новых происков каких-нибудь отмороженных бомбометателей. На входной двери повесил и новую бронзовую табличку с указанием расценок: «Стартовая цена песни от 50.000 У.Е.» Но это ничуть не отпугнуло молодых бабочек, стремящихся приобщиться к высокому. Поэтому разросшееся «джакузи» по-прежнему вмещает всех желающих.
И Всмяткин решил превратить жилье в укрепрайон, обложив здание железобетонными блоками, наставив в саду противотанковых ежей и заминировав ведущие к особняку аллеи. Окутав забор колючей проволокой, пустил по ней 5000 вольт, отчего вся живая мелкота, включая воробьев и кузнечиков, повымерла. Теперь лишь один Квасков, продолжая восседать на сосне-минарете, как неутомимый муэдзин нарушает ночной покой,– к сожалению, сдвиг по фазе исправить не удалось. Лишь расстелили под деревом надувной матрас на случай непредусмотренного подчинения закону всемирного тяготения. Охрану заменили новой, взяв с каждого подписку, что в рот ни грамма. Пока держатся. Императрица за мужественное поведение (ведь хотел выпрыгнуть в окно) даровала своему придворному композитору титул графа и разрешила повесить над вратами герб, придуманный лучшими «кретинивщиками» ее императорского двора. Два яйца, с человеческими лицами, окруженные лавровым венком и подписью золотой вязью: «Варить всмятку!»



Глава четвертая. В мастерской. Разгул реакции. Допрос с частушками.

Над входом в мастерскую Мойши Мессершмидта висит плакат: «БОЯЗНЬ НЕСООТВЕТСВИЯ ВРЕМЕНИ И МЕСТУ ВСЕГДА ОТПУГИВАЕТ ЧЕЛОВЕЧЕСТВО ОТ ПОЗНАНИЯ ВОЗВЫШЕННОГО». Имя автора умных слов закрашено, но отдельные части букв проступают немым укором. Виднелись: «Эд…р П…».
- Зачем ты замазал имя? – стала капризной по пустякам Земфира-Зоя, да и западногерманский протез иногда страдал от неизлечимого ревматизма.
- Что ты придираешься, милочка? Кто сейчас помнит о каком-то Эдгаре По? «Лим-пом-по» еще знают! Что такое «перегар» - тоже. Нынешняя молодежь – это не мы с тобой… Эх, были времена!

Мойша сосредоточенно (по памяти) работал над полотном «Восшествие императрицы Анны на престол», забросив свои штучки-дрючками (инссталяции) и решив чем-то существенным послужить Отечеству, так как в его немаленькой копилке орденов, полученных от прежних царей, не хватало вновь утвержденного сверкавшего бриллиантами на голубой ленте ордена Святой Анны «Арлекинской».
Поэтесса-композиторша предавалась своим околоземным размышлениям, иногда чиркая что-то в блокнот (компьютер не только из принципа, но из-за невозможности освоить – не тот склад ума - игнорировался): - Будет Будда и в будущем…
- А сколько сейчас на улице? Глянь на градусник, дорогая, - ты ближе к окну.
- Двадцатьмного градусов, - соригинальничала супруга, любя жару в начале лета, и добавила: - Много званых, да мало Сезаннов! Так что, хоть планктон мне и друг, но водоросли дороже»
- Ты уж совсем изфилософствовалась, дорогая. Так не далеко и до «Кащенко».
- Всякая рыба перестраивается с головы. Чем я не рыба? Ох, и мала, для меня Гватемала!
- Ты сегодня лекарства принимала, дорогая?
- Вот черт! Забыла.
- Тот-то тебя понесло… Прими немедленно. Зачем же доктор Куропаткин приписал? А то по примеру других, как он станет бардом, подобно врачу «Скорой», ныне депутату Госдумы, так и начнутся с рецептами проблемы. Без рецепта никто нейролептики теперь не отпустит…
- Сейчас приму, - кинулась к аптечке поэтесса, сбивая стальной ногой все препятствия на пути. – Глазу нов ли Глазунов?
- Опять ты за свое. Что он тебе дался? Человек давно завязал, открыл Академию Кройки и Шитья, и теперь спокойно починяет примусы… Приняла?
- Да!.. Чуть не подавилась… Всегда гаркнешь под руку!
- Ну, и славненько. Глядишь, скоро и вдохновение с люстры ножки свесит…
- Пора и мне снизойти со своих интеллектуально-романтических высот, и написать что-нибудь простенькое, общедоступно (Судя по отрезвлению мыслей, лекарство начинало действовать).
- Да, что-нибудь по-попсовее! Забудь про свои годы и болячки! Не верь, что только прозаик пишет про лисиц и заек, а поэт – лишь про тьму и свет!
- Вот послушай! – нервно застучал протез об пол. – Немного несовременно, но лиха беда начало!
Все сотрудники НИИ
Были на собрании.
Их набился полный зал.
Дружно многие храпели.
Те, кто сзади, песни пели.
Лишь один, кто опоздал,
Неприличный звук издал.

- Неплохо, но где сейчас ты найдешь какие-то НИИ? Давно везде фирмы, корпорации и холдинги! Долго еще тебе придется из себя выдавливать раба социализма, дорогая!
* * *

Многих джазменов арестовали, начались повальные обыски. Искали джазовые ноты, магнитофонные записи и записи на компакт-дисках, конфисковывали музыкальные инструменты. Все записи размагничивались. Начались допросы с пристрастием (пытки и дознания). Площадям, улицам, садам и скверам возвратили их прежние, периода «Империи Зла», названия, хотя и собирались вскоре присвоить новые в соответствии с именами новых деятелей и героев попсы, хип-хопа и рэпа.

Бутырки. Следственный изолятор. Притушенный свет, да едва слышное шлепанье по каменному полу штиблет призрака Емельки Пугачева.
За столом молодой кучерявый прокуратор-следователь со скрещенными гитарами на погонах (внешне постаревший «битл»). Перед ним на табурете - сгорбившийся пожилой гражданин в американских шмотках, считавшихся модными лет сорок назад. Как и положено – яркая лампа бьет в лицо допрашиваемого.
- Ваше имя?
- Мое?
- Свое я знаю!
- Козел на саксе.
- «Козел» имя? «На саксе» фамилия?
- Так точно, ваше благородие.
Писарь, лихо заломив шапку, увлеченно заклекотал чернильницей.
- С чего начиналась ваша подрывная деятельность?
- Был стилягой, слушал «Голос Америки», учился в МАРХИ…
- Да мы с вами коллеги. Я тоже окончил, только позже… Продолжайте!
- Затем увлекся «музыкой толстых», а дальше вы и сами все знаете: «Арсенал», джаз-рок, фьюжн, брейк-данс…
- И ни одной песни не сподобились?
- Да слов подходящих не было.
-Как не было? Столько поэтов, столько… Скажите уж честно – не хотели, и вам смягчат.
- Ну, не хотел.
-А если сейчас слова предложат, смогёте?
- Попробую, ваше благородие.
- На «квасофоне», говорят, всю жизнь играете?
- Да, на нем самом и еще в преферанс.
- И не надоело?
- В преферанс?
- Да нет же. Это хорошая игра. Сам слаб до нее. Я про «квасофон»?
- Да уж сил нет!
- Ну, тогда - за песню, пока не поздно!
- Раньше я считал, что жизнь Иисуса – пример антикарьры, но когда узнал, что Эндрю Ллойд Вебер получил за свой мюзикл миллионы, так думать перестал.
- Вот и хорошо, что все поняли.
- Но все равно, если Америка дает безбедность, то Россия – бессмертие.
- Тем более что смертную казнь у нас отменили. К тому же, Америка живет вчерашним днем: у нас уже сегодня, а у них еще вчера! Кстати по милостивому указу императрицы, в наказанье поклонникам жанра, передача «40 лет с джазом» будет демонстрироваться в течение сорока лет.
- Вот это гуманно! Лишь бы дожить, ваше Высокородие.
-А вы говорят, и тайный мастер хулиганско-блатных песен? Ну-ка, сбацайте!»
Подследственный вскочил, сразу помолодев, и стал откалывать коленца, напевая скрипучим тенорком:
Любит он, покушав сала,
Искры высекать кресалом.
Навострила мышка ушко
- где-то ждет ее ловушка.
Возвратясь в одесский порт,
наш моряк привез импорт.
Кот забрался на карниз,
Не боясь паденья вниз.
Что пристал как банный лист
К пациенту окулист?
На один лишь только миг
Выключи свой динамик!
Припаял не тот диод
Этот мастер, идиот.

Писчий бросил перо и, схватив стоявшую в углу среди винтовок и автоматов балалайку, стал лихо подыгрывать солисту.

Положил он ровно в ряд
и гранаты и снаряд,
а потом пошел в наряд
сразу раза три подряд.
Часовой стоит в шинели.
Сосны все кругом да ели.
Кашу всю бойцы доели,
А еще просить не смели.

Плясун-певец перевел дух – не молод уже. Бутафорско-резиновые стены камеры прогнулись и заколыхались от скопления за ними слушающих.
- Давай еще, сыпь да погорячей! – слышалось из-за кулис.
- Давайте еще, коль контингент просит, - разрешил коллега-архитектор в погонах.

Вот идет по полю Машка,
У нее в руке ромашка.
Порвана на ней рубашка.
Вслед идет приятель Сашка.
Нужен мне в хозяйстве веник
Да вот только нету денег.
Говорят, что только в Вене,
Их дают без всяких денег.
Бурный «челноков» поток
Устремился на Восток.
Друг на друга наступают,
Шмотки в Турции скупают,
А затем везут в Россию.
Цену сбавить не проси.
Получить хотят навар
За говенный свой товар.

Наконец, резиновые стены не выдержали, и камера заполнилась слушателями, обладателями разных уголовных статей, но не доходов. Кто в кандалах, кто в наручниках, кто вольноотпущенный. Все, как по команде, уселись в кружок, оставив достаточно места для шаманствования выступающего, и подбодряюще хлопали в такт, конечно на первую (православную) долю.

- Мне вы дайте острый серп, -
Вопрошает старый серб.
Жопу вытирать без ваты
Мастера одни хорваты!
А воинственны как горцы
Среди них лишь черногорцы.
Любят спать, открыв оконца,
Не боясь, лишь македонцы.
Пьяные вокруг все лица,
Словно буквы «кириллицы».
Покупают бабы бусы.
Мимо мчатся автобусы.
Закрутил купец усы,
Гирю бросил на весы.
В конуре тепло и сухо.
Мирно спит с щенками сука.
Пете села на нос мушка,
Загремела погремушка.
Гордо реет красный флаг,
А под флагом тем Гулаг.

- Ну, вы с этим поосторожней, - одернул следователь! Продолжайте.

Джаз играет тенорист,
Взрыв готовит террорист!

- Весьма самокритично, хоть вы и альтист по первому вероисповеданию!

Жил во Франции Стендаль,
Получил за труд медаль.
Если пить аэрозоль –
Будет в животе мозоль.

(Зэки понимающе засмеялись).

На коне, тонка и звонка,
В лес въезжает амазонка.

(Напоминание о женщине вызвало одобрительный ропот).

Чем прославился Тацит?
В печке жег он антрацит.
В общежитье на Плющихе
На ночь щи едят ткачихи.
За стеной завыл клаксон.
Ну, какой теперь уж сон?

И действительно засигналил «воронок» - новых доставили. А «козел на саксе», войдя в раж,
не мог остановиться. Упоенно слушал его и, похожий на Макара Андреевича, следователь.

Коль в башку ударит хмель,
То полезешь и на ель.
Вам известно, что де Ниро
Ест все блюда без гарнира?
Поглотила лошадь тина.
Эх, печальная картина!
Тучи скрыли горизонт,
Открывать пора нам зонт.
Если глубока траншея,
То не страшна пуля шее.
Прочитав поэму Блока,
Съешьте два иль три яблока.
Варится в котле уха,
Расцвела черемуха.
Прожужжав над правым ухом,
На говно уселась муха.
Пес нашел на свалке кость.
Вот, как развита меткость!
Но пришел незваный гость,
Пес залаял, бросив кость.
Вьется пыльная дорога,
Ногу сводит судорога.
Подтвердилась ваша версия.
Не случайность, а диверсия!

- Это вы о чем? – насторожился следователь и стал грозным, бывалом основателем «Мышиной премии». – Всем разойтись по камерам! Конвой, охрана! Стены привести в надлежащий вид!

-Ты наш, чувак! – похлопали по плечам певуна и танцора вырвавшиеся из параллельного мира призраки Стеньки и Емельки. Но никто этого вольнодумства, конечно, не заметил. Писарь отложил балалайку и взял в руки перо.

- Итак, товарищ «Козел на саксе», учитывая вашу ранее скрываемую невероятную подкованность в народных жанрах, будем лично ходатайствовать пред императрицей о смягчении вашего наказания, вплоть полного прощения с возвращением домов, усадеб и крепостных. Вы свободны. Стража, увести, Семена Алексеича.

- Благодарствую, господин следователь. Только позвольте я на прощанье еще сбацаю.
- Ну, что ж, валяйте, коль не устали!

И он, не смотря на свои «года - его богатство», пошел по кругу вприсядку, приговаривая:

Перед выходом в эфир
Диктор пьет всегда кефир.
Коль устали от «программов»,
Засадите двести граммов.
Чтоб не скучно было в Мэрии,
В ней торгуют парфюмерией.
Какой вождь,
Не любит дождь?
Но, если надо,
Стерпит и торнадо.

«Козел на саксе» остановился и сказал: - А в заключение совет старого повара:

Вместо мяса бросьте в щи
Неизвестно чьи мощи!



Глава пятая. В Опочивальне. Высокая поэзия. Вольтеровские письма.
Земфира-Зоя творит.

Императрица-барыня дернула свисавшую над альковом кисть звонка. Примчался седой придворный поэт и сел на шпагат, что означало полную преданность (в его-то семьдесят).
- Чего изволите, Светлейшая?
- Чтой-то мне с утра тоскливо, – потянулась, зевнув, царица. - Прочел бы стишок-другой, да позабористей, как это ты могешь.
- Слушаюсь, Милейшая!
- Погоди! Сначала хочу тебя спросить, как знатока всяческих изобразительных и невообразимых искусств.
- Спрашивайте, Ваше Величество.
- Правда, что авангард с человеческим лицом есть модернизм?
- Истинная, правда, Ваше…
- А, правда, что вы, мужики, Пизанской башней называете недостаточную эрекцию?
- Истинно так!
- Ха-ха-ха! Точное определение, меткое… Да ты со шпагата-то встань, хватит выпендриваться! И так верю, что предан… Подожди минутку, я подружке звякну.
Достала из-под подушки платиновый «двухсотовый» телефон ($200.000). Нажала клавишу.
- Алло! Это Анна! А Лолы нету? Опять русалкой на ветвях висит? – отключила в досаде. – Какой удивительный Иуда, этот ее новый… тьфу! Ну, уж давай, читай! – приняла позу Данаи со знаменитой картины, слегка отбросив покрывало.
Натренированный светотехник с небольшого балкончика под потолком спальни послал, запрограммированный по сценарию луч света как бы солнечный, что давало понять визитерам мужеского пола, «что забеременеть я могу только от этого божественного луча».
- Ну, читай уж, что молчишь!
Преодолевая боль в суставах от экстремального шпагата, седой поэт начал. Заметим, что он одет все в тот же серебристо-белоснежный смокинге «алля Воланд-Ихтиандр», который то ли годами не менял, то ли имел сотни копий.
- «Рыбацкая байка»! – объявил чтец.
- Ох, люблю рыбалку! – заегозила пойманной щукой царица.

- Возле этого буя
Рыбы просто до хуя!
А вон видишь дальний буй?
Там поймаешь только хуй!
А вот возле бакена
Всячины любой до сраки,
Хотя у плотины
Есть одна лишь тина.
А вон, видишь, где паром –
Рыбу черпай хоть ведром!
А у нового моста
Банки, склянки и тоска.

-Браво, браво, Яков! Ты наш новый Пушкин, убивший в себе Дантеса.
- Если изволите, могу и еще.
- Валяй!

- «Рыбацкая поэма!»
Выплывают лебедя.
Намочил рыбак мудя.
Думаете обоссался
Он, конечно, непременно?
Ими он воды касался,
Стоя по колено.
«Ах, вы бляди-лебедя!
Где теперь сушить мудя?» -
Причитает наш рыбак.
Рыба не клюет никак.
Поплавок тонуть не хочет,
А вода мудя лишь мочит.

- Подожди читать!- остановила царица. В дверях показался канцлер Зубоскалкин, держа в руках золотой поднос с бумагами.
- Снова отвлекают, предаться высокому искусству не дают! Что у тебя?
- Трудящие, в связи со сменой власти требуют переименовать свой мясокомбинат.
Взяла в руки листок: - Все работники мясокомбината просят разрешения у Ее Императорского Величества, переименовать их заведение из ненавистного американского “In a mellow tone” в родное русское “In a Mikoyan”. Это там знаменитые микояновские котлеты делают?
- Там-с! – щелкнул каблуками канцлер-пародист.
- Разрешаю! – подмахнула подпись. – Яшка, читай дальше!

Рыболов наш недоволен,
Но рыбалкой с детства болен.
Долго он еще сидел
И лишь какать захотел.
Он зашел в кусты покакать.
Лягушонок начал квакать.
«И посрать-то не дадут», -
Возмущается рыбак.
Люди к берегу идут.
Он все тужится – никак!
Люди в сторону свернули,
Лягушонок вновь заквакал,
Сквозь листву лучи сверкнули.
Наконец, герой покакал!
Вышло солнышко, пригрело.
И от радости такой
Потянулся он всем телом,
Стал от счастья сам не свой.
На воду рыбак наш глянул:
Что там изменилось?
Гром далекий в небе грянул,
Солнце снова скрылось.
Поплавок запрыгал, сука!
Значит, кто-то клюнул.
Рыболов азартно сплюнул.
В миг прошла и скука.
Удочку он сильно дернул,
Потянул, что было сил.
От натуги громко пёрнул,
Песню вдруг заголосил.
Песню про «Варяга»,
Что гордо не сдается.
Вытащил корягу
И как засмеется.
Он смеялся и смеялся,
Смехом исходя.
По реке, меж тем, проплыли
Снова лебедя.
«Лебедя, вы лебедя! – вскрикнул рыболов. –
Высохли мои мудя,
Хоть и плох улов!»

Закончив, поэт снова растянулся в шпагате, но на сей раз менее удачно – послышалось что-то рвущееся по швам.
- Браво, браво, Яков! Ты гений и достоин премии. Жаль, что «Ленинскую» отменили, но я утвержу новую, свою! И ты станешь первым лауреатом!
Она дернула за висевшую «виноградную» кисть сигнала, и ввалился огромного роста мажордом-дворецкий в камзоле с развевающимися пего-седыми патлами и огромным, двухметровым, отлитым из чугуна жезлом в виде сопрано-саксофона.
- Песняков-старший, помоги человеку встать со шпагата, ведь не балерина чай!
Верзила оторвал несчастного от пола вместе с фалдой его замечательного фрака.
- Шлагбаума кликни с «Медленной помощью»!
- Бу сделано, - потащил дворецкий поэта в состоянии «невменяйки» и с распоротым задом.
- Поосторожней надо, Яков Абрамыч! Вы все ж не Татьяна Тараскина и конькобежно-конным спортом не занимались.
- Вам письма от Вольтера, госпожа, - появился Зубоскалкин с увесистой пачкой на подносе.
- Что ж он «эсэмэсками» не может отделаться, философ окаянный, а всю норовит бумагу марать?
-Ну, почитай вслух, о чем пишет просветитель?
- Патриция Каас рада приветствовать вас! – начал канцлер.
- Сама знаю! А дальше? Кстати, пока не забыла, сослать всех уцелевших джазменов в Биробиджан и переименовать город в Биробиджаз! Пусть помнят мою доброту.
- Сошлем всех до единого! Читать дальше-то?
- Читай! Надоел черт старый со своими советами: «Так переустроить Россию, сяк переустроить…» Сама знаю, как! Ну, читай уж!
- На сей раз не совет, а стишок. Я сделал перевод с французского.

«То случилось возле Ниццы.
Вышла рано в поле жница.
Одиноко ей. Не спится.
В небе пронеслась синица
Точно дрогнула ресница.
Нет у жницы мужика,
Но сильна ее рука.
Жнет да жнет, не устает.
Глядь, и солнце уж встает.
Утренним лучом светило
Всю округу осветило.
Недалёко от посевов
Была кузнеца соседа.
Там подковы он ковал
И по бабе тосковал.
Увидал он жницу в поле
И, дремавшее до толе,
Поднялось внутри желанье,
Вспыхнул молодой огонь,
Вздыбился в нем резвый конь.
Положил кузнец клещи,
Стал варить к обеду щи.
Он решил к обеду жницу
Пригласить в свою светлицу.
Та упорствовать не стала,
Так как без мужчин устала.
Взяли в руки они ложки,
Сели рядом – нога к ножке.
Ну, а дальше как бывает:
Он подол ей задирает,
Место нужное находит,
И туда свой орган вводит.
Он от страсти распалился
И всем телом навалился,
Расплескал котел со щами,
Потекли они ручьями.
Влындил наш кузнец той жнице
Член до самой поясницы,
Так что после наша жница
Даже залегла в больницу.
Вот какой он был ебец,
Этот молодой кузнец.

И подпись: «Преданный Вам Вольтер!»

- Что себе позволяет этот старый паралитик? Да, я просветленная императрица, но не до такой же степени! За кого он меня принимает? Я же не такая!
- Ответьте ему чем-нибудь из Гамлета. Ну, например:

«Там у Шекспирта в пьесе, Гамлет
Что-то про «быть и не быть» мямлет.
Мучит вопрос тот всех сотни лет,
Ну, а ответа все нет и нет!»

Немедленно отправьте по Интернет-голубиной почте. Пускай старый развратник призадумается!

* * *

Другая поэтесса, нашенская, азартно предавалась мукам творчества, пока ее всепогодный муженек лепил в гипсе торс непревзойденной императрицы.
Стараясь своей стальной ногой идти в ногу с молодежным временем, она делала титанические усилия над собой, безжалостно наступая на горло собственной возвышенно-философской лирике.

Вырастил большой пион
У себя в саду шпион.
Устремил он гордый взор
На то место, где был сор.
Отошел затем он в тень,
Поправляя, свой перстень.
В перстне яд и в нем спасенье,
Коль провал и невезенье.
Предался раздумьям он,
Сохранив один патрон.
«Просидеть смогли бы ночку
Вы в тюремной одиночке?
А сыграть могли бы «соло»,
Если пальцы сводит холод?»

- Дорогая, хорошо, но опять серьезно! Старайся полегче, по-легкомысленеее! - раздалось из-за спины редакторское слово.
-У тебя глаза на затылке? – огрызнулась Земфира-Зоя и снова начала чиркать пером.

Так велик был снега вес,
Что обрушился навес.
Кама Сутра иль Суматра?
Можно так сойти с ума!
Невысоки, стали цены
На спектакли этой сцены.
Гаже может быть, чем мент,
Лишь плохой ангажемент!

- Уже актуальней и лучше. Особенно про Кама Сутру. Хотя лучше бы про Гаму Пинкуса, но бог с нм… Вполне молодежноподобно. Но поработай еще самую малость…

Поэтесса снова уткнулась в лист и разразилась частушкой.

Получил большой навар
Продавец за свой товар.
Ложкой черпает навар
Старый опытный повар.
Потребляет весь народ
Атмосферный кислород,
распахнув по шире рот.
Углерод наоборот –
Зажимай покрепче рот!
Поднимает демократ
Все проблемы как домкрат.
Вот и новая интрига –
Заграницей стала Рига.
Сбросив русские вериги,
Хорошо теперь ей, Риге!

- Вот это Гениально! Молодец! Пойдем пить чай!


Глава шестая. О политике. Визит министра Манифестанты. Явление царя. Супруги трудятся.

В честь вождя кубинской революции царским указом русский города Кострома переименовали в «Кастрома». По всему городу открылись «Кастрономы», торгующие сахарным тростником, любимым лакомством бывших костромичей. Сам вождь, чувствуя вековую усталость от былых побед, американских блокад и нездоровья, решил добровольно покинуть пост и слечь еще живым до срока в «Мавзолей», который по проекту Щусева (как московский) выстроили на Острове Свободы. С единственной разницей, что в связи с теплым климатом, здание воздвигли не из мрамора, а из бамбука и кокосовой крошки, чтоб в жару лучше вентилировалось. Внутри устроили нечто вроде пятизвездочного отеля и даже, помимо телевизора и телефона, провели Интернет. Так что он пока, будучи жив, может спокойно управлять страной, не вставая лишний раз с почетного ложа. Об ультрасовременном сортире скромно умолчим. Еще одной оригинальной прихотью Фиделя стало то, что он назначил своим приемником ни свата, ни брата, ни племянника, ни сына, ни внука или внучку, а жителя далекой страны Григория Ляксандрыча Мукашенку. Известно, что кубинский вождь пристально следил за ершистым поведением бывшего председателя Мелкорусского колхоза, ни за какие коврижки и посулы не желавшего объединятся с Попсовией, будучи не в силах ей простить то, что она в одночасье перестала быть «Империей Джаза». ( Жанр, который славный песняр любил с детства). Фидель очень благодарен Батьке за регулярные поставки тракторов «Мелкарусь», которые он тайно переоборудовал в танки, тем самым укрепляя свои рубежи. Учтя печальный опыт Грущева с завозом в 60е годы ядерных ракет, чуть было не приведшем к Карибскому кризису, команданте решил действовать тоньше и осмотрительней.
Анна Емельяновна тоже очень довольна таким решением кубинского царя. Ведь в результате подобной рокировки на Бинском престоле воцарялась родственница, победительница очередного Евреевидения и супруга бывшего зятя (Песнякова-Младшего) Надежда Подпольская. Дружеские связи с соседней страной укреплялись, тем более что коварные хохлы все-таки вступили в НАТО и приблизили свои танки и ракеты к границам Попсовии. А хитрый Мукашенка свои «трактора» приблизил к их опочивальне. Теперь в США правил новый президент, без имени и фамилии по кличке “cents 50”. Да, к тому же, злостный рэпер и афро-американец, что чрезвычайно оскорбило испаноязычную часть населения. Но оставим политику…

Царица проснулась в дурном настроении. «Каждый привратник любит приврать», - подумала она и позвала любимого штатного одевальщика, по совместительству и банщика (безопасен как селедка без гарнира):
- Моисей, Моисей! Нету нужных мне вещей!
Вбежал Борисов с черными лакированными сапогами в зубах и, встав на колени, стал натягивать их на слегка отекшие ото сна, сражавшие некогда на повал всех мужчин планеты, ножки.
- Ой, жмут, окаянные! Полегче, полегче! Я тебе чай не «забил снаряд я в пушку туго…»
- Извините великодушно, Ваше Примадоннство!
- Не напоминай мне об этой нахалке! Тоже мне: какая-то мелкая шлюшка возомнила себя «мадонной» и шастает по свету. Тьфу, тварь проклятая! Лифчик-то поаккуратней застегивай. Тоже, что ли мал стал?
- Не надо пивком увлекаться, Ваше Величество!
- Водку нельзя, коньяк нельзя! Разве это жизнь? Да брошу все и пойду в пельменную посудомойкой.
- Один вот тоже. Бросил все. И где он теперь?
- А, правда, что в Америке, с приходом рэпера к власти, стали саксофоны разгибать? Опять мы отстаем.
- Никак-с нет! Мы первые были. У нас еще при Сталине начали.
- Тогда хорошо! Прикажи, чтоб продолжили.
- Да уж сами сообразили, и на заводе «Серд, но молод» открыли прокатный цех.
- А что у нас с космосом? – облачилась императрица в пуленепробиваемый балахон.
- Скоро, ко дню Вашего Коронования, запускают межпланетную станцию «Палата № 6 имени Чехова» на новую «больничную» орбиту.
В дверях появился громила в камзоле с чугунным сопрано-саксофоном в руке. Он троекратно постучал им как жезлом об пол и известил: - С визитом министр бескультурья Жорж Бенгальский. Впустить?
- Впущай! Одеться не дадут! Одолели эти министры.
Застегнувший последнюю пуговичку Моисей Борисов элегантно отпрыгнул, успев поцеловать самый замусоленный край свисавшей до пола простыни, и солнечным зайчиком (осветитель с балкона сымитировал) забился в уголок между креслом и камином.
- Ну, с чем пожаловали?
- Решили на коллегии, Ваше Преосвященство, переименовать некоторые города в соответствии с их прямым назначением, – бухнулся в ноги министр.
- Зачитайте, - тайно нажала на кнопку слухового аппарата императрица, огромный раструб которого вмонтировали в потолок, аккурат под люстрой. - Да встаньте! Здесь не сеанс аэробики.
Отряхнувшись, министр открыл рот.
-Почему отряхивайтесь, мил человек? Или считаете, что здесь не подметают?
- Извините! Это я так, по привычке. У нас, видите ли, уборщица в Израиль иммигрировала, так все никак замены не найдем. Одни антисемитки прут…
- Я вас внимательно слушаю, - сказала строго как Максакова в роли Офелии царица и зевнула.
Министр зашелестел длинным списком и надел очки:
- Вот, например, Челябинск, где регулярно проводятся конкурсы имени Шустроповича, решили переименовать в Виолончелябинск.
- Очень хорошо.
- Город, где регулярные конкурсы флейтистов – в Флейтастрахань.
- Прекрасно.
- Гобоижевск, Кларнетомск, Фаготоренбург, Валторнонабережные Челны, Трубульяновск, Тромбонобилиси, Тубалмата, Литаврия, Хабарабановск, Арфангельск, Челестамбов, Саксомск, Скрипказань, Альташкент, Контрабаку Контрабаскунчак…
Искренний храп императрицы заставил чтеца остановиться.
- Вы, батенька, - министру на ушко нежно замурлыкал мойщик-одевальщик, - на цыпочках, на цыпочках и гуляйте себе. Усыпили совсем барыню. Как поется: «Муравьи, муравьи, не кусайте солдат…»
Бенгальский попятился к выходу, сворачивая бесконечный рулон, и был безболезненно выдворен из покоев. «Эх, забыл ей сообщить, что в Америке в честь нее переименовали штат из Индиана просто в Анна».
- А как быть с утверждениями названия городов? – поинтересовался в предбаннике министр у канцлера, направлявшегося в покои с подносом, уставленном яствами.
- После пасхи яйцами не машут, - съязвил глумливый Зубоскалкин и скрылся за дверью.
- Да… Яблоня от яблока недалеко падает, - вполголоса сказал министр и схватился за сердце.
- Гражданин, турникетик ищете? – подлетел некто в клетчатом пиджачке, с треснутым как у Молотова пенсне, и с глумливой рожей. – Если на рельсы, то направо. Трамвай у нас там ходит, да и масло уже пролито.


* * *

По вновь, ставшей Прекрасной, площади шла колонна с плакатами. Коммунисты вновь воспрянули. «Попсовия», разумеется, милей их заскорузлым сердцам, чем «Империя Джаза». Но, несмотря на свою идейную стойкость, не чурались они и рыночных отношений. Поэтому один лозунг гласил: «Ленин умер, но могила его живет!» А на втором – более практично-бытовое: «Покупайте крем «Мавзолен» - лучшее средство от мозолей». Шедший за старшими, отряд молодой смены распевал исторически-иронические куплеты:

«Горько он слезами каплет
Сидя в сталинском ГУЛАГЕ:
«Я зачем к ней приставал
И проходу не давал.
Ишь в кого нашел влюбиться?
Не по рангу выбрал птицу!»
Не кадрись к Светлане, Каплер,
Изложи все на бумаге!
То посланье вождь прочтет
И пошлет тебя в Европу,
И раскаянье учтет,
Подтерев бумагой жопу!

Недавно по телику в серии «Исторические хроники» Николая Сванидзе прошел фильм о взаимоотношениях дочки вождя и известного сценариста. Вот и появились актуальные частушки.

Выкрикивали лозунги: - Фидель Кастро – от капитализма лекарство!
- Долой симфонизм вместе с сионизмом!
- Да здравствует Сталин, кремлевский горец, и Хоннекер, немецкий Магнитогорец!

Кто не знает: Вождь ГДР Хоннекер в младые годы участвовал в строительстве Магнитогорска.

Тут внезапно появились апельсиновцы и накинулись на зюгановцев с криками и бейсбольными битами.
- Сам покойник, а дело его воняет!
- Клятва плутократа – обещания КПРФ!
- Победа пиррова иль не пиррова?
А зачем убили Кирова!

Глядевший из кремлевской бойницы, стоя у стены в белом фраке с кровавым подбоем придворный поэт покачал головой.
- Когда моль ест пальто, то можно остаться и без «Шинели», с одним лишь «Носом». Простите, великий Николай Василич меня за ёрничество!
Отделившийся от стены призрак Ивана Грозного в исполнении Николая Черкасова из одноименного фильма, увидев импозантного господина во фраке, спросил, боязливо крестясь:
- Извините! Я, кажется, заблудился. Где вход в историю?
- Да зачем тебе «Третьяковка»? Там все равно туалет на ремонте. Ссы прямо здесь. Если стесняешься, я отвернусь.
- Да я, господин хороший, по-большому хотел. Можно?
- Отчего нельзя? У нас демократия!
- Как говорите? – спросил, приседая, царь. – Дерьмом красите?
- Да бывает. Вот только сейчас с туалетной бумагой опять напряг. Нечего вам предложить.
- Это с подтиркой штоль? Да мы люди не гордые, и халатом подмахнем.
Поэт взглянул на площадь. Там демонстранты дубасили друг друга, угрожая снести как «Мичмана с Пожарскими котлетами»( известная парная скульптура), так и «В Василия деньги вложены» (знаменитый собор). Вырывали камни из мостовой и кидались ими.
- Вот так всегда. Сначала митинг – потом кровопролитинг! – заметил философски поэт.
-А чой-то они мордасы себе драють? – спросил облегчившийся царь. – Да и памятник каким-то двум монахам-кикиморам, кто поставил? Я указаний не давал. За Ваську Блажного, помню, ваятеля лично отблагодарил. Зенки ему выколол, чтоб не повадно было впредь клонированием заниматься…
Поэт с удивлением повернулся к знающему такие словечки царю, но от того осталось лишь едкое облачко серы, да могучая куча - свидетельство реально случившегося.
- Да, прав Булгаков! «Никогда не разговаривайте с неизвестными». Кто вот только экскременты убирать будет? Не мне же придворному поэту?

* * *

Зоя-Земфира продолжала свои поэтические попс-экзерсизы, а живописец упоенно выписывал, складки одежды платья императрицы, представляя себя то Рубенсом, то Ван-Дейком, то Веласкесом, то Никасом Пикассоновым.

Наш Роман влюбился в Машку,
Подарил он ей ромашку.
Машка нюхает цветок,
Отрывая лепесток.
- Ты не порть ромашку, Машка, -
Говорит ей наш Роман
И, отняв цветок у Машки,
Он кладет его в карман.

- Теперь нечто стилизованное под французов. Послушай.

Нота «ля»
Для Эмиля Золя,
Нота «си»
Для Дебюсси,
Нота «ре»
Для Жана Марэ,
Нота «до»
Для Бельмондо!

- Ну, как?
- Опять ты за свое упадничество принялась, да еще и музыку вспомнила! Послушай-ка лучше, как музыканты шутят. Вопрос: «Глухого играешь?» (Это значит, Бетховена). Вопрос: «А отравленного?» (Это значит, Моцарта).
- Представь себе, что не знала. Как забавно! А послушай-ка о домашних животных.
- Ну-ну?
- Кошка замедленного действия? Что это?
- Не знаю.
- Только что проснувшаяся кошка. А коварная кошка?
-Ну?
- Поначалу ведет себя прилично, а потом начинает писать в хозяйскую постель.
- Прямо, как у нас!
- А что такое бурное одиночество?
- Игривая собака, оставленная в квартире без присмотра.
- Тоже, как у нас! Ну, хватит. Не отвлекай. У меня самая ответственная складка на платье не получается.
- Последний вопрос на засыпку. Любимый композитор чекистов.
- Не знаю…
- Ка Гэ Бах!


Глава седьмая. Дознание. В Госдуме. Соревнование поэтов.

Лефортово. Следственный изолятор. Допрос ведет дознаватель майор мос-газ-безопасности Герасим Сукинчов. Справа и слева от него - две суровые личности в штатском, члены известной группы «Бригада ЭС-ЭС». Секретарь записывает.
- Ваше имя и фамилия?
- Брильян Самвел Саркисович.
- Национальность?
- Слегка армянин.
- Как это «слегка»?
- Были иные вкрапления.
- Какие?
- Имею законное право не отвечать на подобный вопрос!
- Имеете. Следуем дальше. Профессия?
- Профессор фортепианного джаза.
- Звание?
- Огородный Артист всероссийского значения.
- Так-так… Какое образование и у кого учились?
- Наивысшее. Учился у профессора Гутмана?
- У Бени? Так вы кларнетист?
- Нет. У другого… Я пианист.
- Как рано увлеклись музыкой «толстых»?
- Подростком.
- Где ее впервые услышали?
- По вражьему голосу.
- Так-так… Значит в вашем районе глушилка барахлила? Где проживали?
- В районе «Новокузнецкой».
- Да верно. Там долго никак не могли исправить. Радиокомитет, проклятый, на Пятницкой мешал!
- Известно, что вы первый стали внедрять враждебное искусство в музыкальные учебные заведения страны?
- Я и покойный композитор Чернокотов?
- Отвечайте только за себя! Мертвых не трогайте. Вы автор первого в России учебника «Джазовая отсебятина»? Вам что ли классики мало?
- Мало, мало, гражданин начальник! Весь мир «отсебятину» играет!
- В содеянном раскаиваетесь?
- Нет, я честно служил искусству «провизации».
- Чего, чего?
- Аптечных провизоров готовили.
- Это дело нужное, поэтому в силу смягчающих обстоятельств по решению «тройки» высшая мера вам заменяется пожизненной ссылкой в город Биробиджаз. Следующий.
Ввели седого гражданина плотной наружности. Усадили на стул перед следователем.
- Нам доподлинно все о вас известно, гражданин Тролль. Поэтому ускорим процесс.
- Сергеев выдайте Антонию Цезаревичу предписание и плацкартный билет в один конец до Биробиджаза. Следующий!
Печальному узнику вручили все, что положено и выпроводили. На стуле оказался высокий, седеющий гражданин в очках.
- Я сам давно переключился на попсу, гражданин начальник, - кинулся на амбразуру подследственный. - Я первый сыграл на джазовом концерте со своим оркестром «У самовара я и моя маша»!
- Знаем и помним, гражданин дирижер.
- Да и оркестр свой назвал снова «Монодией», как в добрые застойные времена.
- И это пойдет вам в заслугу. Только вот в ночной передаче «Джем-5», которую вы ведете на ТВ, почему-то музыкальной заставкой звучит “Freedom jazz dance” в исполнении ансамбля Козлова, а на экране краснодарский бэнд и торчит ваш саксофон. Зачем обманывать публику?
- Это режиссер с монтажером напортачили, гражданин начальник. Даю вам честное эстрадное слово!
- Так и быть, мы хоть и «тройка», но не та, не бериевская, а гоголевская «птица-тройка». Поэтому смягчим наказание. Разведите свой оркестр пожиже, добавьте побольше скрипочек и виолончленов, и существуйте как экстрадно-симфонищенский, беря пример с Кажлая Мурадова, который давно завязал с музыкой «толстых»
- Бу сделано, гражданин начальник!
- Свободны. Следующий!
Ввели улыбающегося толстячка на коньках и усадили на «дамоклов» стул.
- Вы гражданин Бруташвили, говорят, сильно провинились, занимая пост министра джаза при прежнем режиме.
- Виноват, виноват! Каюсь! Было дело, но ведь я старался каким-либо образом и попсе подмахнуть… Вот и коньки поэтому.
- Знаем, знаем, что вы пускались во все тяжкие, вызывая нарекания и проклятия всего джазового сообщества! Поэтому и накажем вас не столь строго. Во-первых, разогните срочно свой тенор, превратив его в сопрано; во-вторых, присоединяйтесь к баяно-балалаечному ансамблю «Сказ» навсегда. Мы слышали, как у вас с ними здорово получается. Особенно «Бессаме Мучо», когда ваш сакс не строит на полкирпича. Вы свободны. Снять с него коньки и наручники.
- Наконец-то, с главными порешили! Завтра добьем и мелочевку, - обратился майор Сукинчов к коллегам, потирая изможденные пытками и исколотые татуировками руки рок-гитариста. А теперь, как говорится, по коням, ведь цыплята тоже хочут жить! Всем коллективом в «Джаз-таун», что на Поганке, где вопреки буржуазной вывеске выступают наши родные Мишура, Сюсюткин и цыгане!

* * *

Заседание Госдумы в самом разгаре. На трибуне брызжет слюной неугомонный сын юриста.
- Советский чиновник это не севильский цирюльник! Однозначно!
- «Сибирский цирюльник»! – кричит кто-то из задних рядов. - Фильм Смехалкова.
- Кто сказал? Вызову на дуэль. Однозначно.
- Однозвучно! – передразнивает кто-то.
- И тебя вызову. Встань! Что за спинами прячешься?
- Господа, господа, успокойтесь, - призывает, исполняющая роль матери Терезы, Склизка. – Что вы как малы дети, в самом деле! У нас на повестке еще масса серьезных вопросов. Вот, например, госпожа Хакамада, бравируя своим японским происхождением, просит отдать ей Южные Курилы, Сахалин и Камчатку в бессрочное пользование. Чтобы обмануть назойливых самураев. Отдадим ей? Она, хоть и японка, но наша.
Грузный мужчина в первом ряду поднял руку.
- Слово предоставляется представителю КПРФ, товарищу Семипугало.
- Я ей покажу, засранке такой, где крабы зимуют, а не острова! – стал малиновым делегат.
- Попрошу не выражаться, - отключила микрофон Склизка. – Я лишаю вас слова!
- А почему не отдать? – заголосил кто-то без микрофона. – Все равно ведь засрем!
- Да и билеты на самолет кусаются, - поддержал другой. – Не больно туда налетаешься.
- Может она как Абрамович там из говна конфетку сделает, - присоединился третий.
Зал зашумел, мнения разделились, кое-где были пущены в ход кулаки и затрещали делегатские кресла, становясь весомыми аргументами, будучи оторванными от пола.
- Предлагаю проголосовать: синяя кнопка - за, красная – против, - призвала «мать Тереза», и зал притих, ища нужные цвета.
- Ну, вот и хорошо, - подытожила спикерша. – Большинство решило отдать. Что добру пропадать. Поздравляем Ирина Мацуоловна («маца» здесь не причем).
Виновница торжества поклонилась на все четыре стороны, пряча торжествующую улыбку под неизменной челкой.
- Следующий вопрос: известная певица Анита Вой просит сдать ей в аренду всю Сибирь вплоть до Урала сроком на 490 лет, ссылаясь на то, что рано или поздно ее все равно захватят прожорливые китайцы, так как им давно тесно в их переполненном клоповнике.
- Она же кореянка? – справедливо заметил кто-то.
- Какая разница? – вставил разумное Вольфович. – Разрез глаз тот же, и примут за свою. А она-то наша. Вот и обманем китайцев!
- Ура! – взревел зал и проголосовал в едином порыве.
- А я хочу стать губернатором Иркутской области, так как родом с Байкала, - предложил верзила Бацуев и, встав, вырвал задницей с корнем кресло, на котором сидел – узко в бедрах оказалось.
- Коль так хорошо играешь на хвыртепьянах, то и будь им» - совсем подобрел зал. – Никто не претендует на твои аховые гонорары и пятидесятиградусные морозы на малой родине.
- А мне бы Приморский край, - пропищал Илья Магутенко. – Я родом из Владивостока!
- Бери! – ухнул хор. И пошло поехало. Вмиг нарезали ломтями одну шестую часть суши как праздничный пирог. Татарию с Башкирией поделили Хевчук с Цемфирой; Кате Клей достался Северный Кавказ (Обещала всех примирить своими «муси-пуси»); Белоруссию возглавила, как помним, принцесса Надежда Подпольская; В Средней Азии назначили совместное руководство группы «Бэ-студио» и «Города 666»; в Магадан попросилась Диана Горбенина. Только вот неясно с Грузией. Кандидатов много. Сразу три грузина, а она в НАТО шмыгнуть норовит. Так до конца не окончив деления, заседание объявили закрытым. Мужская часть депутатского корпуса кинулась этажом ниже, в шашлычную дяди Нико, а исполнительная мадам Склизка поехала в Кремль лично докладать императрице.

* * *

«Театр новых интертрепаций» режиссера Пакгауза, проводил очередной день поэзии, собиравший, в укор спектаклям, уйму гостей. Воскрешенный с помощью «на-на» технологий, стволовых клеток и генной инженерии сибирский пришелец Гришка Трускавец, собирался прочесть свою новую поэму. В кулисах прятался, завистливый Топчан, но без оружия – пистолет предусмотрительно отобрал хозяин. Добрейший Пакгауз соперников, конечно, померил, оставив обоих работать в театре, но, как говорится, осадок остался. К тому же Топчан тоже приготовил свой «наш ответ Чемберлену» и ждал очереди. Разумеется, первым на сцену выскочил молодой и проворный Гришка. Топчан в последнее время более отдавал предпочтение настоящему мягкому топчану (уже за пятьдесят, а этому сукину сыну едва тридцатник!)

- Поэма о том, как некто Яков решил переехать на ПМЖ в Югославию. Посвящается всем известному светскому льву и поэту-песеннику Якову Обрезкину, - объявил Гришка и скорчил кислую козью морду, пугая неподготовленную часть публики.
В зале зашептались: «Неужели? Он уезжает? Вы слышали? Почему?»

Чтец прервал шушуканье распутинским жестом и начал:

Очень долго плыл наш Яков,
Но вот все же встал на якорь.

По дороге он в Загреб
Ел один лишь черный хлеб.

Был убит он сильно горем,
Потому что плыл лишь морем.

Он с трудом покинул Русь,
Впав душою в чёрну грусть.

Залечить желает раны.
Вот подул и ветер рано.

В Загребе течет река
Под названьем Эврика.

Оказалось то все ложь,
Что растет кругом здесь рожь.

Яков почесал голень.
Тело все чесать уж лень.

Зачесался левый бок.
Кто б налил вина кубок?

Взял он спичек коробок,
Ниток взял потом клубок.

«Их на палку наверчу,
Сделаю себе свечу».

Запалил свечу наш Яков,
с борта перед тем покакав.

Облегчившись, старый Ян
В руки взял свои баян.

Горькою слезой заплакав,
Заиграл «Катюшу» Яков.

Дамы в зале дружно рыдали. А мужики зафыркали, засморкались, закашлялись, с трудом сдерживая скупую мужскую слезу. Успех полный. Гришку вызывали неоднократно. Тут же около него обнаружилась и спутница-распутница, виснувшая на поэте со словами: «Ты целуй меня везде. Я сгожусь тебе, звезде».

Смущенный поэт не знал, куда или кому пристроить непредусмотренную поклонницу.

-А сейчас, дамы и господа, нас порадует своим искусством другой поэт, давно всеми признанный и любимый Владимир Топчан.
Представленный, чтобы быть пооригинальней, вышел с гитарой. От внезапно зазвонившего в зале сотового подстроил первую струну, поблагодарив владельца «камертона». Зычно-рычным голосом (раньше подражал Высоцкому) запел нечто самокритичное:

Всем известный бас Архип,
Наконец, совсем охрип.
И теперь свое хрипенье
Предлагает вам как пенье.

Раздались одинокие гаденькие смешки – не о себе ли?

Плыл кораблик еле-еле.
На пути то риф, то мели.
Все преграды одолев,
Целым он доплыл до цели.

Опрокинув кружку кваса,
На коня, накинув лассо,
Кинулся как в смертный бой
Оседлать коня ковбой.
Вздыбился упрямый конь.
От копыт летит огонь!

- Вот вам и сонет вышел, - пояснил чтец. – А теперь дальше!

На поезд спешит Пьеро.
В жопу вставил он перо.
Входит Пьер в огромный зал.
Сразу видно, что вокзал.

Он проходит на перрон,
В мягкий хочет сесть вагон.
Место нужное находит.
На беду кондуктор входит.

- Покажите ваш билет?
- У меня билета нет.
-Что же вместо вам дано?
-Вот лишь в заднице перо!

Зал взорвался в буквальном смысле. Прорвало батареи центрального отопления, не ремонтированные со времен великого Станиславского. Пар, и кипяток ошпаривали зрителей. Случилась суматоха, обмороки, обморожения и поносы, вплоть до преждевременных родов. Над сибирским выскочкой одержал явную победу надежный, проверенный и продезинфицированный от клопов, Топчан.
- «Скорая», «Скорая», «Пожарная», «Милиция», «911», - набирал в ужасе все подряд режиссер Пакгауз, тайно радуясь в глубинах своей постановочной души: «Не было бы счастья, да несчастье помогло! Теперь-то, наконец, мэрия проведет за государственный счет капитальный ремонт! Ах, Топчан, Топчан! Как помог. Правда ведь говорят, что старая блядь полыньи не испортит!»


Глава Восьмая. ЛТП. «У Никитских». «У плетня».

«Барвиха». Новый фешенебельный санаторий «Три медсестры» имени А.П.Чехова для работников Госдумы, пострадавших от неполиткорректности коллег. По-простому, лечебно-трудовой профилакторий (ЛТП), но облегченного типа. Конечно, это совсем не то, о чем вы подумали? Здесь никакие не алкаши, а лишь слегка тронувшиеся на почве бурной дебатско-парламентской деятельности. Люди вполне образованные и воспитанные, хотя есть и вкрапления буйно-шандыбинского типа. Наверное, помаленьку стали забывать правдолюбца, ленино-сталинца, непреклонного борца за чаянья народные. Один пудовый кулак да ослепительная лысина чего стоят! Сначала за неимением слов деморализовывал противника, сияя лысиной как лучом лазера, затем следовал сокрушительный хук в челюсть. Согласитесь, какие здесь нужны еще доводы?
Сжигаемые любопытством, заглянем в столь загадочное лечебное заведение. Сначала - в тенистый сад, по аллеям которого, кто парочками, кто «на троих», а кто и поодиночке прогуливаются государственные мужи различных созывов. Они разные: кто толст, кто тонок, кто молчалив, кто криклив, кто тенор, кто бас… Но объединяют их всех традиционно байковые безразмерные халаты. У кого – до пят, у кого - выше щиколоток, у кого – не сходится на животе, у кого - треснуло на спине, кто набросил на могучие плечи как тореадор накидку… Сзади у каждого халата, как положено в спорте (хоккей, футбол, да и в любой командной игре) проставлен номер, по которому больных и кличут работники заведения.
- Эй, пятый! – пора на процедуры. – Седьмой на уколы! Десятый, принял таблетки? Тридцать второй, к окулисту!
Мы незаметно погуляем с больными по саду и тайком послушаем, о чем они тихо, а то и с выкриками «убью, сука», беседуют.
- Еврейская интеллигенция есть цвет русской нации.
- Да вы правы, но об это ни-ни, Абрам Соломоныч.
- Карл украл у Маркса «Капитал», - бубнил скороговорку себе под нос, некий на вид малоинтеллигентный депутат.
Сохраним инкогнито, не будем указывать номер. Пускай останется тайной.
- Наша фирма давно перешла на самофинансфирмование, - догазывал моложавый более старшему собеседнику.
- Эх, Гватемала, Гватемала! – отвечал тот невпопад. – Говна тебе мало!
- Вот Рубинштейн еврей, - а Рубен Штейн наполовину армянин.
- Это называется «адская смесь».
- Я пролетарий! – бил себя в грудь больной «шандыбинского» типа. – Гегемон!
- Ты не «гегемон», а «гегемонстр», не знающий пределов своего свинства, - отвечал ему демократ первого созыва.
Заметим в скобках, что данные пациенты находились на лечении не один год. И, как правило, улучшений ни у кого не наступало. Так что здесь настоящая, как говорили классики, «обитель скорби».
- Что у тебя за пятно сзади на халате? – спросил один пролетарий другого. – Оно явно говенного происхождения.
- Это я давеча исчерпывающе посрал!
- Чека, чебурек, чека, чебурек, - твердил как считалочку прошедший мимо, бывший работник Органов. – А в России много рек! Рек, рек, чекабурек…
Какой-то тип культурного вида под номером… – чуть не проговорились – мечтательно «облокачивался» на облака взглядом и твердил, то ли разгадывая, то ли состовляя кроссворд: - Чернослив и водослив, камертон и Камерун, керамика и камер-юнкер, реакция и редакция, морской котик, кортик и наркотик, Сталин и ставни…
Среди пациентов оказался даже переводчик, с итальянского. Он сидел на пеньке и записывал в блокнот: “Andante dolorosa” означает – Эй, Данте, долой розу!
Его никто не задевал, потому что все панически боялись любого иностранного языка. В школе, если и проходили, то на «три с минусом».
Каким-то чудом в депутаты пробился поэт, но вскоре бог наказал тихим помешательством и теперь он коротал здесь свои деньки.
- Айседора, - читал поэт вслух, ни на кого не обращая внимания, -
Любила помидоры.
А Гарсиа Лорка –
Известь и хлорку.
Случайно съел он помидорку
И тут стошнило Лорку.
- Укус змеи как уксус сладок, - томно заметила дама запоздавших лет, проходившая мимо. (Женским полом заведение тоже не обделено).
Снова появились два старых еврея.
- Абрам, вы знаете, кто такие «летучие голландцы»?
- Опять вы про этого антисемита Вагнера?
- Нет. «Летучие голландцы» это те, кто некогда сидели возле Голландского посольства в ожидании визы. Тогда с Израилем не дружили.
- Тоже вам, вспомнили. Когда это было?
- Не скажите! Все может повториться…
Мимо проходили с всклокоченными волосами демократы. Один доказывал другому: - Советская система это больное животное, которое можно попытаться вылечить лишь усыпив, иначе укусит!
- Чем усыплять будете? Карболкой или стрихнином?
Прошло двое. У них из-под халатиков виднелись рясы.
- Есть благоустройство, а есть богоустройство.
- Помни «Заветы Ильича», как Старый, так и Новый!
Трое красномордых хохмачей, сидя на лавочке, шутили:
- Потология – наука, занимающаяся вопросами потовыделений. Ха-ха-ха!
-Швея легкого платья и швея легкого поведения – две различные специальности. Ха-ха-ха!
- Московская улица «Армянский переулок» зовется в народе не иначе, как задний проход. Ха-ха-ха!
-Носов, Подносов, Доносов и Несуйносов, - крикнул врач с террасы, - На выезд!
Бригаде «Скорой», работавшей напрямую с Госдумой, очевидно, непосредственно с заседания требовалось забрать новых клиентов.
- Полотенца и смирительные рубашки не забудьте! – крикнул вдогонку главврач.

* * *

Театр «У Никитских ворот». Режиссер Мрак Позоровский решил не отставать от коллеги Пакгауза и тоже закатил у себя поэтический шабаш с участием лучших умельцев пера. Прискакал на своих ногах-ходулях как паук-водомер Иссух-Петух, совсем почти усохший, став похожим на нетленную мумию из Киево-Печерской Лавры. Привезли парализованного Троекурова в неизменном шарфике, к которому добавилась и морская фуражка с кокардой как у Микитки-режиссера. Подковыляли Зоя-Земфира с Мойшей. На правах молодых приперлись Трусковец с Топчаном. Музыкальное прикрытие обеспечивал давний друг режиссера, сам «Козел на Саксе», все еще по недосмотру новой власти гулявший на свободе.
Первым, конечно, напросился Гришка, ссылаясь на лозунг «Молодым весь день у нас морока».

Налетел с разбега лыжник
На огромнейший булыжник.
Без конца мелькают лица –
Потому Москва столица!
Обуяла Жучку скука,
На Луну завыла сука.
Было теплым нынче лето –
Не снимал я сандалеты.

Свою «репу» долго тер
Неумелый репортер,
Сел затем писать статью.
Написал галиматью!

Развеселый видит сон
Заговорщик и масон.
Видит он в весеннем сне
Композитора Массне.

Молодец Корчагин Павка –
Спал всю жизнь на твердой лавке.
Стал богат сосед наш Славка,
заимел мясную лавку!

- Хватит, хватит, молодой человек, - застучала об пол стальным протезом Дуллина. – О Славе и я хочу высказаться.
- Пожалуйста, барыня, - уступил микрофон вежливый Григорий.

- Ростропович, друг наш Славка
Жопу уколол булавкой.
Позабыв слова и ноты,
Гимн запел из «Гугенотов».

-Если кто не в курсе – у композитора Мейербера есть опера того же названия, - подсказал эрудированный Мессершмидт.
- Точно есть! – согласился какой-то знаток в зале.
- Господа, можно мне продолжить? – томно спросила поэтесса, поскрипывая западногерманской сталью.
- Будьте так добры! – отозвались в зале.

- Враг его, сказав, «пардон»,
Обнажил свой эспадрон.
«Как же можно петь без нот?»
Славу охватил цейтнот.
Враг нанес ему б урон,
Не сломайся эспадрон.

- Хорошо, но сложно, - заметили из зала. – Просим господина Иссушенко.

Вмиг, в два прыжка, «паук-водомер» завладел микрофонной стойкой, бесцеремонно оттолкнув поэтессу.

-Тараканы пришли в шок:
Ну и крепок порошок,
Тот, которым их травили,
Но потом любовь привили.
- Какой вкусный порошок!
Можем съесть его мешок.

-А теперь немного из застойного прошлого,- пообещал поэт и насупился.

- Прежде, чем попасть в ГУЛАГ,
Пелагея пила лак.
А теперь она завмаг.
Крепок у нее кулак.

- Совсем исписался, бедняга, - посочувствовали дамы в первом ряду.
- А сейчас музыкальная пауза, - вмешался Позорновский. – Послушайте в исполнении нашего «Козла на саксе» балладу, посвященную Элле Фитцджеральд, под названием «Эллада». То есть «Элла» плюс «Баллада».
Ансамбль загнусавил всем известную “Sophisticated Lady”, отчего дамы в первом ряду зарыдали, вспоминая бурную молодость. В одной даме опознавалась в прошлом любительница джаза, а ныне известная писательница Курицкая. Она особенно убивалась.
-Трус ты Трускавец! – послышался зычный глас Топчана, начавшего снова ссориться с конкурентом. – Я тебя сейчас уделаю! И возникший с гитарой в руках у микрофона бард захрипел:

Переходит реку вброд
Всякий, самый разный сброд.
Не идет никто на мост –
Там стоит военный пост.

- О Чечне? – послышалось из зала.

У солдата стара форма.
Скоро в армии реформа!

- Мудашкин их отреформировал давно! – снова крикнул задиристый тенорок.

По реке плывет ладья,
А в ладье сидит семья:
Папа, мама и ребенок,
Что визжит как поросенок.
Он нассал себе в коляску
И устроил в лодке тряску.
С неба пялится Луна
На проделки шалуна.

- Браво, браво, браво! – зашелся зал в едином порыве, питая слабость к теме детства и материнства.
Оттолкнув, поимевшего успех Топчана, к микрофону подвезли Троекурова и, сняв со стойки микрофон, сунули ему в руку. Поэт в морской фуражке и шарфике тут же ринулся в поэтический бой, объявив: «Разговор с женой».

- Коль, а Коль,
Купи «Линкольн»!
- Ну, уж да! Я не дурак.
Мне милее «Кадиллак».
- Ой, люблю блестящий лак.
Не отвыкну все никак.

- А теперь шуточное из мира балета, - пообещал Троекуров и опасно близко подъехал к краю рампы.


Всем известно, что Ирина
В прошлом прима-балерина.
Вот однажды в выходной
Театр пошел в поход грибной.
Шастает в траве Ирина,
Но пуста ее корзина.
Вдруг под ножкой что-то: «скрип»!
Оказался белый гриб.
-Гриб от радости как дерну,
Да на всю округу перну,
Что заквакала лягушка,
Принялась кричать кукушка!
Испугалась и лиса,
Убежав в глухи леса.
А на родненьком носу
Ощутила я осу.

- Про Сволочкову что ли? – догадался какой балетмейстер-плясатель и зааплодировал, взорвав весь зал.
Автор на радостях случайно отпустил тормоз и по наклонной сцене, гася свет рампы разбиванием лампочек, съехал в партер, давя коляской дам в первом ряду, тех, что восхищались игрой «Козла на саксе».

* * *

Передача «У плетня» по НТВ. Ведущий и нападающий на гостей – низкорослый крепыш, опоясанный серым «поясом каратэ», Вольдемар Соловей с Ялдой. Что такое «ялда» никто не знал, но и не спрашивали, подозревая что-то неприличное или в лучшем случае нечто каратистко-японское. Подскажем: «ялда» это действительно нечто вроде православного кистеня. Она в виде тяжелого шара на веревочке. Ею награждали самурая, достигшего определенной высокой степени в освоении боевых искусств. В нашем случае она нужна ведущему, чтобы разнимать дерущихся дискуссиантов, когда по исчерпанности аргументов спорщики переходили в рукопашную. Как знает просвещенный телозритель, суть передачи-игры заключалась в следующем: встретившись у бутафорского плетня, два парубка начинали обмениваться колкостями. И кто кого перещеголяет, тот и победил. В игре участвовали телозрители, телефонными звонками и эсэмэсками добавляя очки тому или иному спорщику. На сей раз сошлись два добрых молодца: Соловей Генштаба (как звали злые языки), писатель-поэт и ярый полемист Прохамов и демократ, успевший в свои младые годы, послужить в правительстве Ельца Первого, Внеземнов. Совсем недавно он эмигрировал на Международную Околоземную Станцию (МОС) на ПМЖ, иногда спускаясь на Грешную Землю, чтобы в очередной раз сразиться с ярым коммунякой.
- Итак, диалоги «у плетня» считаю открытыми, - отмахнул ялдой ведущий. – Приступайте, господа!
- Все достижения вашего социализма это дырявые штаны и клизма, - бросился в атаку демократ. – А сам социализм это советская власть плюс черноболизация всей страны! Что и является достойным продолжением дела Ленина по истреблению излишков населения.
- Вы все сказали? – спросил оппонент.
- А знаете, кто такие «запорожцы»? Это те, кто живут за порогом бедности!
- Партия-сила,!– крикнул неожиданно растерявшийся Прохамов, что для него было совершенно нетипичным.
- Но нечистая, - съязвил Внеземнов.
- А вы знаете, что все народные умельцы были евреями? – перешел на любимую тему Соловей Генштаба.
- Не знал. Просветите.
- Левша, например, происходит от Левин или Левенштейн! А Кулибин – от Кулль или Кулибман! Вот и композитор Франсис Лей тоже еврей. Лейбман!
- Прекратите антисемитничать! – замахнулся ялдой ведущий.
- Ох, какая старина,
Все деянья Сталина, - переключился на другое оппонент. - Партитура это устав партии. А в закрытом обществе и бутылку открыть нечем! - Ривьера и евреи, - продолжал твердить свое Прохамов.
- Как только правителя начинают называть «родной-дорогой», так сразу с прилавков исчезают дорогие конфеты и недорогая обувь, - пошел в атаку Внеземнов.
- Это вы о ком? При Сталине все было!
- А при «родном-дорогом» Брежневе?
- Не трогайте святое! – взъерепенился Прохамов.
Тут слово назидательного комментатора взял ведущий: - Ненависть есть признание правоты противника. Источники ее - обида и зависть. Ненависть это также безответная любовь. Короче: «Иисус, ты не прав, - сказал Пилат». Или: «За одного Набокова двух Битовых дают!»
Дискуссия явно не клеилась, и обладатель ялды обратился за помощью к залу: какие, мол, будут вопросы к оппонентам?
- Что такое «прелюбодеяние»? – обратились к Прохамову.
- Это нехорошее деяние при Любе. И производные от него: прилюбо-одевание и прилюбо-раздевание, - парировал Прохамов.
- А почему вас называют «Соловьем Генштаба»? – спросил «ниже пояса» ведущий.
- А почему вас называют «Соловьем НТВ»? К тому же я всегда ратовал за антистрессовое законодательство – за новую конституцию!
Ведущий проглотил шпильку и обратился к Внеземнову:
- Что-то совсем затихли, голубок вы наш?
- Эксгумация «гуманного социализма» произошла на 28м съезде партии, - напомнил Внеземнов. – Но случился апокалипсис – кризис КПСС!
- Вы прямо не в Диброва, а в глаз! – сострил ведущий.
-Евреи это как вино!
Оно на радость нам дано! – потеплел Прохамов.
- Давно бы так, - похвалил ведущий.
- Марксизм это, когда бредни ума выдают за откровения духа! – снова подколол оппонента Внеземнов.
- А ваш художник Рубенс был Раббенс, от «рабби», - взялся за старое Прохамов.
- Я недавно видел, как у нас под окнами в траве, - заговорил ведущий, - спал неизвестный гражданин, подстелив под себя картон. Он, скорей всего не был евреем, потому что какой же уважающий себя еврей будет спать на картоне да еще в траве.
Публика одобрительно загоготала. Но дискуссия явно не клеилась, как ни манипулировал с ялдой ведущий. Передачу он закончил фразой, претендующей на шутку:
«К исполинской голове Курчатова, торчащей из земли на площади его имени, следует добавить для полноты архитектурного ансамбля послечернобыльской эры конную статую Руслана с копьем и для фона, но не радиоактивного, пустить из репродукторов музыку известной оперы Глинки, то Людмила сама на звук явится!»
Ничего не поняв, публика на всякий случай загоготала. Но всех забивал иерихонски-антисемитский глас проигравшего: «Я чист перед партией, как чист ее перёд, а не зад! Межу прочим, и Леонид Ильич написал доброжелательную книгу об Израиле – «Малая Земля!»




Глава Девятая. Диксиленин. В царской бане. Совет Старейшин.

Только на Склизской башне пробило двенадцать «шомполов», как вдруг из-под сводов траурно-морозильной установки, именуемой «Мавзолеем», полились странные звуки. Сначала кукарекнула труба, затем чирикнул кларнет, потом взвыл тромбон и ухнула туба. Что за полуночный оркестр завелся в таком святом месте? Заглянем своим нескромным взором под, казалось бы, непроницаемые мраморные своды.
Откинув стеклянный колпак, в гробу сидел Ильич, держал у губ трубу и перебирал клапанами. Ему подъялдыкивал некто в пенсне с кларнетом в руках, прибывший из Мексики. За поясом кларнетиста торчал альпинистский ледоруб (альпеншток). Кларнетист выводил контрапункт к теме, которую пытался исполнить Ильич. Третий гражданин в сапогах, во френче защитного цвета и с усами – явно кавказской национальности – двигал заржавевшей кулисой тромбона, поплевывал на нее, стараясь добиться плавного скольжения. Четвертый субъект, одетый в костюм царя Гороха, с бутафорской короной на голове и длинной редкой бороденкой – явно артист провинциальной оперетты или спившийся солист Большого - сидел на корточках в углу и, держа в руках огромную тубу, извлекал из нее вполне фундаментальные, но малопристойные звуки. Пятый, мелкотелый, с жиденькой бороденкой и усиками, с умилением поглядывал на ничейный пионерский барабан, дремавший на полу, не решаясь к нему почему-то притронуться. Палочки валялись рядом.
- А ты, Бухагчик, сядь за багабанчик! – повелел ласково Ильич.
- Слушаюсь, - схватил инструмент «любимец партии» и завинтил такую виртуозную дробь, отчего покойник огромного роста, лежавший в соседнем гробу встрепенулся и откинул стеклянный колпак как летчик, готовясь прыгнуть с парашютом.
- Что за бедлам? – пробасил проснувшийся. – А еще говорили: «вечный покой, вечный покой…»
- «Покой нам только снится», - процитировал эрудированный и начитано-перечитанный кларнетист.
- Тэбэ не покой, а запой! – рявкнул грубый кавказец.
- Попрошу не оскорблять! Я вам не Брежнев какой-нибудь или Хрущев, а китайский император Цин-Ель!
- Это ты, что ли Мао? Ишь, как изменился! И глаза не столь узкие…
- Товаищи, товаищи! – закричал Ильич. – Я вас сюда пгигласил не для спогов, а для совместного музицигования. А вы, товаищ Цин-Ель, возьмите на себя функцию диижёа, что вы с успехом делали, когда выводили войска из Гегмании. Я там пголетал эльфом и видел…
- Это мы могем, - пробасил китаец, вынимая из гроба увесистую дубину в форме огромного сопрано-саксофона чугунного литья, который нам приходилось видеть в ручищах дворецкого в покоях Анны Емельяновы (то ли спер, то ли взял напрокат).
- Все настгоились? – заволновался Ильич. – Лев Давыдыч дайте нам ваше «ля».
Троцкий издал дрожащий звук. Остальные попытались тот же тон сымитировать на своих инструментах. Особенно трудно пришлось царю Гороху (Ивану Грозному).
- Вы Иван Василич, так не тужьтесь, - посоветовал Ильич. – Как бы чего не вышло. А то, сами понимаете, здесь все-таки не убогная, а усыпальница вождей.
- Дорогой Владимир Ильич, - обратился к трубачу носивший кличку «этот пгоститутка Тгойцкий». – Прежде, чем мы начнем, я хотел бы товарищу Кобе вернуть должок. – И он протянул ледоруб кавказцу. – Возьмите, я уже убит, и инструмент мне больше не нужен.
- Зачем мнэ? Ты Рамону Мэркадэру возврати. Это он тебя хряпнул!
- Но по вашему ведь наущению?
- Это еще доказать надо!
- Все равно возьмите. Может, еще кого закажите.
- Да, что ты пристал? Я сам тебя им еще раз хряпну, коль ты такой живучий!
- Товаищи, товаищи, не ссорьтесь. Бухагчик, раздай ноты пготеста.
Барабанщик бросился вручать каждому смятые нотные листы. Дирижеру поставил на пульт партитуру «Сильно устав от партии». Дирижер вылез из гроба, разгладил помявшиеся брюки и брови, разгладил пиджак, пригладил волосы и взял в руки сопрано-жезл.
- Я готов, товарищ Ленин.
- Вот и славненько! Откгойте номер пегвый. “When the saints go marching‘in”
Музыканты зашелестели, у кого-то листы попадали на пол. У тех, кто нагнулся поднять, раздался скрип заржавевших суставов и стук выпадающих челюстей. У кого-то вставной стеклянный глаз повис на единственном нерве, грозя оторваться.
- Как? Как называется? – стали переспрашивать, шурша бумагой и, играя ксилофонами скелетов.
- Па-грузынски нэлзя? – заворчал кавказец.
- А по-китайски? – спросил Цин-ель.
-В пегеводе на гусский: «Когда святые магшигуют», – ответил трубач. – Мы ведь с вами святые! Не пгавда ли?
- Самые они! – ответили музыканты хором.
- Тогда поехали! – и дирижер по кивку Ильича бухнул жезлом четыре раза в пол, дав счет.
Знакомая всему миру мелодия весело зазвучала под скорбными стенами усыпальницы. Вслед за ней исполнили «Сент-Луис Блюз», «Лунную серенаду» Глена Миллера, потом что-то из Гершвина и Дюка Эллингтона. Ночные часы лились незаметно, и прекрасная музыка просветляла ночь, пока где-то за МКАД не прокукарекал предутренний совхозный петух, и все исчезло.

* * *

Мойша-мойщик усердно тер мочалкой барыне спину. Та кряхтела от удовольствия и, оргазмически «ойкая», причитала:
- Мой до дыр! Мой до дыр! Пониже чуток. Еще, еще! Да три сильней, я и не такое выдерживала. Поясницу, копчик. Ниже не лезь! Я сама.
- Повернитесь на бочок, Ваше Величество. Вот так-так.
Императорская баня славилась своей красотой и богатым убранством. Мрамор, мозаика, самоцветы и глазурь, Краны золотые, трубы серебряные, кругом зеркала от пола, чтобы любоваться красотами своего обремененного жирами и целлюлитом тела. По стенам скамьи для отдыха, шайки и бассейн с голубой водой, цвет которой особенно нравился лейб-банщику Моисею Борисову, по прозвищу «Мойша-мойщик».
- На другой бочок пожалуйте. Не горячо?
-Не бойся, три сильнее! Я тертый калач.
Мойщик старался, выбиваясь из сил. Читатель догадывается, что императрица пребывала в костюме Евы. Мойщик тоже обнажен как Адам, но в портках. Он тер, напевая про себя популярную песенку группы Пума-штурман «Пелагея – мечта Гея».
- Теперь на спинку лягайте, Ваше Величество. Животиком займемся.
Императрица послушно повернулась, вспомнив молодость и частые поводы, при которых приходилось принимать столь естественное горизонтальное положение.
- Моисейчик-голубок, так побрей мне и лобок.
То была наиболее ответственная часть банной процедуры. Мойша - мастер на все руки (маникюр сделает) и ноги (извольте и педикюр). А уж, какой парикмахер! Специалист по самым интимным частям тела! Такое и самому Швереву не снилось.
Одна странность лишь имела место. Барыня любила, чтобы брили остро отточенным как у гильотины топором. Ну что ж, у кого их нет, странностей?
Банщик-парикмахер и в столь рискованном деле прекрасно справлялся со своими обязанностями: ни разу не то, что пореза, но и царапины не допустил.
И на сей раз, мобилизовавшись, как опытнейший нейрохирург, со всей полнотой ответственности взялся за дело.
Императрица томно постанывала, следя сквозь прищуренные очи за деликатной работой кудесника.
- Чтой-то у тебя штаны оттопыриваются, старый греховодник, а? Неужто меня захотел? А всю жизнь претворялся коалой!
Парикмахер вздрогнул от неожиданности, наконец, чуть не царапнув царицу.
- Извините, госпожа-барыня! Сердцу не прикажешь. Ваша нетленная красота и у мертвого поднимет, не то, что у гея.
- Конечно, спасибо за комплимент, но не надо тебе забывать пить таблетки. А то уволю, коль начнешь менять ориентацию. Мне здесь кобелей не нужно! Устала от них вусмерть… Как таблетки называются?
- «Анти-виагра». Как назло вчера кончились. Вот он, окаянный, и встал.
- Ну, ничего. На первый раз прощаю. Закажу, чтоб Вольтер из Хранции побольше прислал. Даже он поборник воздержания в его-то сто с гаком
- Готово, Барыня!
Чисто выбритая царица ласточкой бросилась в бассейн, подняв фонтан брызг. Поплыла по-собачьи. Затем как бы замерла, и вода вокруг окрасилась желтым – долго терпела. Банщик стыдливо отвернулся.

* * *

Вечерами по средам в потайной комнате Большого Кремлевского Дворца собирался Совет Старейших-Мудрейших. В него входили: Семен Мигалкин («Дядя Штепа») – 95 лет, Режиссеры Морис Погробский и Юлий Всемилюбимов примерно такого же возраста, а председательствовал самый старый долгожитель-рекордсмен, художник-карикатурист Булат Ебимов (сто с гаком). Совсем недавно Совет покинули по естественным причинам два его уважаемых члена – композитор, автор «Шаланд, полных фекалей» (кажется, 94) и балетмейстер Борис Моисеев (104), не путать с ныне здравствующим Моисеем Борисовом, о ком речь шла выше. А еще говорят, что климат в Москве не высокогорный!
Члены восседали за круглым, покрытым вместо скатерти богато расшитым государственным флагом распавшегося Союза, по личной просьбе старцев. Он будил воспоминанья молодости. С боку-припеку восседал секретарь-стенографист, долженствующий запечатлевать высказывания мудрецов для истории и потомства.
- Движение-дьявол, покой-бог. Живя, имеем дьявола, умирая, обретаем бога.
Первая мудрость прозвучала, и стенографист заскрипел пером ручки «Паркер». Компьютер у стариков не в почете, считаясь дьявольской игрушкой.
- Альт Кобы – тембр голоса Сталина.
- Единственный тезис, который реализовался в условиях развитого социализма это то, что «жизнь есть борьба за существование».
- Человек в забое – шахтер, человек в запое – алкаш.
- Социализм есть независимость от свободы.
- Помните, что партия обещала к 2000 году каждой семье предоставить, если не отдельную квартиру, то могилу. А до того обещала всех «селить» в братские!
-Эстрадное искусство, попса – опиум для народа!
- Буквально, в кровном родстве с человеком состоят комары, вши, блохи и прочие неприятные паразиты.
- Знаете, кто, что дал миру? Англичане – английский замок; испанцы – испанку (болезнь); корейцы – корейку (мясное блюдо); индейцы – индейку (вывели породу птиц); индийцы – «индийскую защиту» (шахматы); финны – «финку» (нож).
-Если Дания страна увядания, то Иордания, напротив, страна процветания.
- Комитас Государственной Безопасности (КГБ Армении).



Глава Десятая. О любви. Худсовет. Концерт русской песни.

- Для многих жизнь есть лишь выпускание дыма из ноздрей, - сказал задумчиво Семен Мигалкин, пустив огромное сизое облако. – Вот уж, сколько десятилетий курю, а все не старею. И ни тебе, ни рака, ни креветки, ни какой-нибудь другой медузы. Эх, спасибо родителям! Крепким уродили. Даже стишок о самом себе сварганил. Послушайте:

Ни рассветы, ни закаты,
Ни предутренние росы
Не волнуют меня так,
Как простые папиросы.

- И курю всю жизнь не какие-нибудь там французские «Еби ля мур», а родной, нашенский «Ебеломор».

Остальные члены Совета Старейшин только пожали плечами, вспоминая, чтобы высказать тоже нечто этакое.
- Женщина с большими формами – тело, - заметил Всемилюбимов, - а с маленькими – антитело. Маленькие женщины имеют маленькие радости, а большие – большие.
- Вряд ли у кого встанет на промокашку? – спросил Булат Ебимов, славившийся не только своими политическими карикатурами, но и победами на личном фронте.
- Любовь – улица с односторонним движением, где за рулем женщина, - мечтательно заметил Морис Погробский, когда-то ставивший на сцене Большого «Не только любовь» Шведрина.
- Аппетит приходит во время еды,
Удаль нужна для верховой езды,
а вот любовь приходит из п…! - закрякал смехом курильщика «Дядя Штёба».

Старики распалялись и развязывали языки.

- Не оставляй сперму на завтра, если хочешь кончить сегодня, - посоветовал циничный карикатурист.
- Сперма Вселенной, - добавил Всемилюбимов, - это Млечный Путь, но был у нас и Млечный Путин.
- Импотент - идеальный муж для уставшей на работе жены (не пристает), - заметил многоопытный Погробский. – А мечта проститутки - кастрат (не пристает, тем более!).
- Знаете, что такое женская тоска? – хитро ухмыльнулся Мигалкин.
Старики пожали скрипучими плечами.
- Это когда кругом одни вздыхатели да обожатели, а изнасиловать некому!

Вошел прислужник и поставил на стол поднос с дымящимися чашками кофе.

- Бог послал,
А дог посрал, - заметил мудрый поэт, делая первый глоток.
- Ни квасом единым ссыт человек,
Но и пивом божьим, - сбогохульничал старейший карикатурист.
- Нынче пол-литра водки и «бутылка» Библии в одной цене, - заметил создатель театра на Поганке.
- Наш строй это развитой гомосексуализм! – выпалил Погробский, недовольный сомнительно мужским пополнением свой труппы.
Загасив очередной окурок в хрустальной пепельнице в виде Магиндоида – подарок Голды Меир лично Леониду Брежневу – баснописец хитро улыбнулся и начал заикаться, от распиравшего его смеха.

Что за хижина вдали?
Это домик дяди Тома.
Из трубы раз дым валит,
Знать, хозяин дома дома.

Женщину к себе позвав,
Он ее уж так ебёт,
Что когда закончит, встав,
То ей память отшибёт!

Старики поперхнулись напитком и дружно стали хлопать друг друга по спинам, чтобы восстановить работу бронхов и легких.
А баснописец, торжествуя, заявил:
- Приходя в гости, никогда не оставляйте за дверью или на вешалке своих теней. Не стесняйтесь входить с ними в дом. И еще совет. Коль полетите на самолете: «Крепче держитесь за отваливающиеся подлокотники своих кресел при ударе о землю!»
Тут вдохновение обожгло Всеимилюбимова:
- «Тихий Донжуан» - неоконченный роман Шолохова. Любимые духи Гоголя - «Шинель № 5». Любимое место отдыха Чехова - «Палата № 6». «Ясная» и «Неясная» поляны – любимые места отдыха Толстого. Театр это то, что начинается с вешалки, а заканчивается засыпанием в кресле.

На подоконник раскрытого окна сел заблудившийся воробей и прочирикав голосом певца Семиградского «Как молоды вы были!», упорхнул, оставив автограф в виде пахучей «точки с запятой».

* * *

Гришка Трускавец на худсовете читал свою новую пьесу для одного актера. Завистники и почитатели, среди них Топчан, притаились в темном зале. Гришка на сцене один. Как всегда по-модному небритый, и по-модному в рваных джинсах.
- Давай, валяй! – скомандовал Пакгауз, и Гришку понесло:

- Коль, а Коль!
А где твой кольт? –
Спрашивает Николая
Старая соседка злая.

- Без оружья я сегодня.
Я на праздник новогодний
собрался пойти под вечер, -
Отвечает он беспечно.

- Коль, а Коль!
Ты глаза-то не мозоль,
И не сыпь на раны соль, -
Снова говорит ему она,
Та соседка, баба злая.
- Успокойтесь, дорогая!
Что вам надо, не пойму, -
Отвечает Николай
На соседкины придирки.
(Тесно жить в одной квартирке!)

- Коль, а Коль,
Не ешь фасоль!
А то станешь ты пердеть
И не дашь концерт глядеть.

- Не волнуйтесь, тетя Маша,
То забота уж не ваша.
Юмористы – русский люд:
Все подумают – салют!

- Ну что ж, браво! Вполне гениально, - похвалил Пакгауз.
- Что тут гениального? – вспылили притаившийся в углу Топчан. – Позвольте и мне прочесть?
- Прочти, прочти! Пока я добрый.

В три прыжка Топчан достиг сцены и захватил микрофон. Трускавец опасливо отошел в сторону на безопасное расстояние.

- Ох, какая чертовщина!
Не заводится машина.
Трехэтажна матерщина!
Лопнула к тому же шина.

- Очаровательная жанровая сценка, - похвалил из темноты Пакгауз. – Дальше валяй!

- И нашла коса на камень –
Не могу я сдать экзамен!
Уронил он наземь знамя,
Тот солдат, что в руку ранен.

- Хорошо! – одобрили из темноты. – Нечто гражданственное…

-Вот росой покрылся камень.
Наконец, я сдал экзамен!

- Непонятно только, причем здесь экзамен. И по какому предмету?

- По актерскому мастерству. Я как бы изображаю раненого солдата.

- Ну, тогда ясно! Читай дальше.

-Дальше – частушка:

Очень длинная коса.
Знать, и девица краса!
Ухажер ее косой,
Да к тому же и босой.

- Ну это, положим, не очень… Хватит пока. Пусть Григорий Наумович продолжит.
Обиженный Топчан спрыгнул в зал.

- Пятясь, уползает рак
Снова в свой пещерный мрак, - съехидничал в след ему Трускавец и завладел микрофоном.

- Прёт со стройки ночью вор
Не цементный ли раствор? – огрызнулся с места Топчан и схватился за то место, где у ковбоя положено быть кобуре.
Гришка заголосил:

- Не любил певец Карузо
Натощак есть кукурузу.

Наконец, высокий тон
Взял наш баритон Антон.

Обмакнул свой длинный ус
Сальвадор Дали в соус.

Снова вдруг в Европе, в моде
Возвращение к природе.
Раньше сам Жан-Жак Руссо
В Сене плавал без трусов!

Где же Бендер наш Остап
Размещал свой главный штаб? – крикнул ни к селу, ни к городу Топчан.

Трускавец невозмутимо продолжил:

- Вы куда, миледи, мисс? –
Крикнул бравый Арамис.
Простудившийся Портос
Утирал сопливый нос.
Сидя за столом Атос
возгласил заздравный тост.
Ну, а где же Дартаньян?
Как всегда мертвецки пьян!
Снял решительно шинель
С плеч коварный Ришелье.
Он надел вечерний фрак.
А за окнами лишь мрак.
Ришелье любил футбол,
Ненавидел Интерпол.

- Я думаю, что такую современную трактовку Дюма мы можем себе позволить. Чем мы хуже театра Рабиновича и Станиславского-Данченко? Там Китель поставил «Майскую ночь» Корсакова-Римского так, что оторопь берет. Парубки за панночками бегают с автоматами и пулеметами наперевес, имитирую здоровое молодежное половое влечение и хорошую эрекцию!

Присутствующие на прослушивании зашумели: кто за, кто против.
- Господа артисты, - призвал к порядку главреж, - не превращайте наше маленькое «поле» в большую полемику!
- Едет летом он в Алжир,
Чтобы там согнать свой жир, - пожаловался сосед на соседа.
- Гол как сокол
Этот черный щегол! – заворчали недоброжелатели Трускавца, не видя в нем таланта.
Какие-то две дамы жарко спорили о диете:
- Суп – сама, а вот рагу
Лучше ты отдай врагу.
Чаще кушай курагу,
Не жалей и творогу!
* * *
Императрица вызвала канцлера. На полусогнутых вбежал юморист Зубоскалкин.
- Послушай, друг мой! Я как-то намедни, стоя у окна, любовалась природой средней полосы России, как вдруг вижу, что какой-то тип в костюме не то царя, не то боярина, присел на бруствере кремлевской стены. Ну, думаю, плохо человеку – надо «срочную» вызывать. А он, как ни в чем не бывало, встал и пошел, оставив после себя кучу внушительных размеров. Далее остановился у бойницы и стал делать по-маленькому. Но это «маленькое» у него, ой-ой, целый поток, как после двенадцати кружек пива. Что за странный тип? Он так нам всю стену зассыт и засрет!
- Да это же сам Иван Василич Грязный, бывший Иван Грозный, какими-то мерзавцами тайно оживленный с помощью новейших технологий.
- Может, он этими своими действиями выражает какой-то протест? Может, ему не нравится, как я правлю?
- Похоже на то, - Ваше Высокопреосвященство.
- А кто у нас этими нА-нА-технологиями руководит?
- Ну, конечно, Карим Борисович Прибамбасов.
- Попросите его ко мне на прием. Но не сейчас.
- Слушаюсь, Ваше Рукоприкладство!
- Да, вот еще что… Чуть не забыла! Говорят, ночами и в «Мавзолее» тоже творится какая-то чертовщина. Непотребная музыка звучит. Этот самый запрещенный джаз. Кто позволил? Куда смотрит охрана и тайная служба.
- Обязательно разберемся, Ваше Вашество!
Из-за кулис раздавалось истерически страстное народное пение и стук каблуков как в пляске.
- Извините, Ваше Высокомудрие! К вам сейчас с концертом рвется ансамбль Пра-пра-прабабкиной. Говорят, вы им назначили.
- Назначила, назначила… Ой люблю русскую песню! Зови!
Двери распахнулись, и влетел табор развеселых, удалых певуний с лужеными глотками, покоривших своим забористым искусством не только Землю, но и все планеты Солнечной Системы, вплоть до необитаемых. Они не раз, предпринимали дерзкие попытки пускаться в межгалактические гастроли. С тех пор инопланетяне в страхе перестали посещать землю, довольствуясь лишь такой отдаленной периферией как Туманность Андромеды или Магеллановы Облака. И хор ворвался, взревел и заплясал.
- Укачала вас дорога?
Ой, какая недотрога!
Коли жизнь не дорога –
Лезьте к черту на рога!
Вот нальем мы вам вина.
На закуску ветчина.
Если пьете без закуски,
Значит, пьете вы по-русски!
Мы бы спели дифирамбы,
Если б угодили вам бы?
Привлекает вас Боливия?
Ну, а чем вам хуже Ливия?
Член у боливян побольше,
А у поляков втрое толще!
Там везде проблема с водкой.
Твердой ходит люд походкой.
Не найти ее и днем,
Даже, если и с огнем.
То ли дело жить в России.
Хочешь выпить – попроси,
И нальют не медля,
Коль не привередлив.
Вспомни о родных просторах!
Не охватишь все их взором.
Широка и длинна Волга.
На ветвях сидит иволга…
- … и поет иволга волком, - перебил певуний, ворвавшись, поэт-кардинал Яков Обрезкин.
- От таких стишков нет толку. Пошли вон отсюда!
Бабы в страхе разбежались, растеряв свои кокошники, ленты и бриллиантовые перстни. Даже сама запевала опешила и смылась вместе со всеми – настолько влиятельна эта правая рука царицы, граф Шереметьев-Обрезкин.
- Зачем вы их так, батюшка вы мой?
- А нечего им здесь халтурой заниматься и насаждать дурной вкус! Послушайте-ка! Я вам прочту нечто серьезное о своем престарелом отце.
- Ну уж давайте, коль ворвались как Брюс Ли в курятник.
- Он прошедшие все годы
Лишь испытывал невзгоды.
Осудил его Ягода
И он стал «врагом народа».
Он колымскую погоду
Полюбил, как и природу.
Он душою застывает,
Вспоминая Колыму.
Сердце скорбью разрывает
Да и пакостно уму.
Поэт зарыдал и умолк. В это время никем не замеченный Иван Василич шастал по стене в своем широкополом халате, скрывавшем все его пороки и недоразумения, ища, где бы еще нагадить, потому на стене практически живого места не осталось. Откроем секрет его производительности. Являясь сверхчеловеком, о котором значительно позже мечтали Ницше и Гитлер, он, поедал огромное количество пищи, будучи прикрепленным к Кремлевской столовке. Она в ночные часы обслуживала терминаторов и прочих придурков не от мира сего.
- Не надо так убиваться, Яков Абрамыч. Не одна ведь ваша семья пострадала, но и тысячи других. Прочтите еще что-нибудь, но менее холокостное, желательно более постное.
Обрезкин смахнул скупую мужскую слезу, запахнул полу своего белоснежного плаща с кровавым подбоем и сказал:
- Не идет на ум веселое, Ваше Всепроникновенство! Послушайте, что есть. Называется «Из зала суда».
- Услыхал свой приговор,
Наконец, матерый вор.
Долго был он на свободе,
Наживался на народе.
Но теперь конец настал.
Суд идет, и зал весь встал.
Вынес суд свой приговор,
Но смеется старый вор.
- Да, мало утешительно… - призадумалась Анна Емельяновна. – Кто-то конкретный имеется в виду?
Поэт громко промолчал и откланялся.


Глава Одиннадцатая. В мавзолее. Загадки и отгадки не столь гадки. Новое о Чапаеве. Судьба актрисы.

- Признайтесь Ёсь Серионыч как на духу, - посмотрел с укоризной сквозь пенсне на своего убивца создатель Красной Армии? – Что тут кокетничать, коль мы с вами, так сказать, вошли теперь в историю и стали инфернальными существами.
- Попгошу не заимствовать у меня выгажений! – грозно поднялся с лежанки Ильич. – «Так сязать» это мое фигменное, и нечего его тганжигить, походя.
- Извините, дорогой Ильич! От частого контакта с вами заразился. Буду следить за речью.
- И сифилисом тоже от меня? А ведь у нас контакта не получилось, хоть вы и напгашивались.
Троцкий скромно опустил глаза и пощупал долго не заживавший шрам на затылке. («Эх, как он меня, сукин сын, саданул! А я-то к нему всем сердцем: «Меркадерчик, Меркадерчик, дорогой…»)
- В чем признаться? – чиркнул спичкой Коба, собираясь раскурить трубку, чтобы наполнить смрадным дымом низкие своды усыпальницы.
- Здесь вам не общественная кугилка, Ёсь Сегионыч, - вспылил хозяин «Мавзолея». – С вас не убудет, если выйдете на Кгасную и покугите там.
- Там возможны покушения, - предупредил многоопытный Брежнев, выглянув из форточки параллельного измерения. – А у вас сигаретки не найдется, Ёсь Серионыч, а то свои постоянно кремлевские врачи отбирают.
- А вы пгячте получше, - посоветовал мноопытный конспиратор Ульянов.
- В носки суйте, - порекомендовал и бывалый узник Туруханского края.
-Да кури здесь, дорогой Коба, - разрешил легко шедший на компромиссы Бухарин.
- А все-таки, Ёсь Серионыч, скажите: за что вы меня так по буйной-то головушке да топориком, - настаивал на своем Лев Давидович.
- Не я, не я твой лиходей! – процитировал Годунова частый ходок в Большой театр Сталин. – Испанец тот тебя приревновал, вот и огрел! Оперу Щидрина «Бармен» помнишь?
- Прекратите тартарарам! – возмутился дремавший в углу в обнимку с тубой Иван Василич. – Будете так шуметь, свого Малюту Скуратова кликну. Он усы да бороды мигом вам пообрывает!
- Испугал бабу хуем, - засмеялся желтозубой усмешкой Коба. – Я вот, как сейчас Лаврентия позову, то и будет на твою скуратовскую жопу хуй с винтом!
- Не ссогтесь, товагищи! Тут вам не заседание Вгеменного Пгавительства. Давайте лучше снова помузицигуем, - Ильич достал из дерматинового дешевенького футляра трубу, которую доблестная советская разведка спёрла у самого Луи Армстронга, но, к сожалению, от этого игра вождя мирового пролетариата мастерства ни чуть не приобрела. А потому что в детстве учился из-под палки. Уж как хотел папенька сделать из сына главного капельмейстера пожарных оркестров всей Симбирской губернии. Уж так хотел, уж так мечтал!
Троцкий послушно извлек из-под полы драпового пальто мексиканского пошива эбонитовую штуковину, и подвязал ниточками неменявшуюся годами трость.

Откроем читателю маленькую тайну: в данном спектакле роль кларнетиста исполнял знаменитый американский артист-комик и режиссер Вуди Аллен. Один в один – Троцкий. Даже Ленин со Сталиным не заметили подвоха. Роль Ивана Грязно-Грозного, по-прежнему, исполнял Николай Черкасов. Сталина играл – Геловани, Бухарина – неизвестно кто, а Ленина – его лучший исполнитель всех времен, Максим Штраух.

- Бухагчик, где твой багабанчик? – весело спросил Ильич, надувая щеки как Диззи Гиллеспи, но не издавая звука – какой-то негодяй засунул в раструб меховую варежку, засурдинив инструмент до полного отсутствия звука.
- Какая пгаститутка мне испогтила тгубу? – занервничал Ильич и свесил тощие, изъеденные молью и клопами ноги из гроба.
- Не я, не я, дорогой Ильич! – бил себя в дохлую грудь Вуди Аллен. – Это вон тот, который Мао-Дзе-Дуна изображает.
Из-под закрытой, горного хрусталя, крышки гроба раздавался перестроечный храп.
Наконец, Ильич, будучи смекалистым, обнаружил помеху и вынул рукавицу из раструба, затем постучал по крышке соседа.
- Вставай пгоклятьем заклейменный, - взвизгнул Ильич голосом кастрата Фаринелли и бесцеремонно приподнял хрустальное забрало. – Поднимайтесь, товагищ Мао-Цин-Ель! Дигижиговать пога. Снова вывод войск из оккупигованной страны Вагшавского Блока. - И трубач довольно виртуозно зафигачил «Варшавянку», мигом пробудив императора Поднебесной.
- Маршала Грачёва на вас нету, понимаешь, - приподнялся с лежанки царь перестройки. – Ну, чаво надо?
- Чтоб вы нами пгодигижиговали!
- Это я могу. Чаво будем лабать? – схватился за увесистый жезл дирижер.
Сталин со страху рассыпал ноты и, ползая, между гробами, собирал их. Бухарчик повесил на грудь барабанчик и был наготове. Иван Грязно-Грозный пару раз дунул в свое медное чудище, сымитировав взорвавшийся унитаз, и доказывая тем свою боеготовность. Троцкий-Аллен покорно дожидался взмаха дирижера, слюнявя мундштук.
Цин-Ель выпрямился во весь свой баскетбольный рост, что и танк «Тайваньской дивизии» не понадобился и дал отмашку. И полились под скорбными сводами цитадели, веселящие даже души усопших, звуки знаменитой “Sweet Georgia Brown”.

* * *

Смирительная дача для бывших и нынешних партапаратчиков «Три медсестры» памяти Андрея Александровича Жданова и имени Чехова функционировала на всю катушку.
Некий в прошлом видный партейный деятель, но свихнувшийся, став демократом (нельзя менять веру!), одиноко сидел в парке на скамеечке. Разгадывал спец-загадки, рассчитанные лишь на пациентов данного заведения. Они печатались отдельной брошюркой в местной типографии закрытого типа. Разгадывая, напевал с маниакальным упорством: «Коль растет лебеда, то и горе не беда!» Страдал редкой формой оптимистического бреда.
- Ага, вопросик: «Торт и реторта». Пишем: «То, чем режут торт». Другой вопрос: «Пыль, лесть и тина». Подумав и почесав репу, вписал ответ: «Пылестина». Далее: «Лес и околица». Ну, это пустяк! «Опушка леса». «Хор и вихор»? Долго думал, поглядывая вокруг – как бы какая сволочь не помешала? Но у всех «сонный час» и интеллектуальным делом занят лишь он один… Осенило: «Хор выпускников!» Дальше пошло побыстрее. (Так что и мы, чтобы сэкономить место, будем излагать более компактно).
Роза, гроза? – Громадная роза. Угроза? – Роза угрожающих размеров. Есть и месть? – Медленно есть, тщательно пережевывая. Акула, скула, Дракула? – Виды морских животных. Што такое Шостакович? – Композитор. Шары и кошары? – Кошачьи экскременты. Меч, мечеть и метать? – Виды холодного оружия. Акация и провокация? – Породы деревьев.
- Плут он был этот Платон! – в сердцах отбросил пациент брошюру и, явно перенапряг своё “I Q”. Чтобы развеяться и набраться умственных сил взобрался на высокую лиственницу и стал куковать кукушкой, что немедленно заметили внимательные, сидевшие в засаде санитары. Они разделились на две группы. Одни пошли за стремянкой и веревками. Другие – за полотенцами и вакцинами.

* * *

В качестве ненавязчивой интерлюдии, вне всякого сюжета, автор хочет Вам предложить новую версию гибели народного героя и героя многих анекдотов Василия Ивановича Чапаева. Рукопись обнаружили при производстве ремонтных работ в Историческом музее. Авторство пока не установлено, но литературоведы, филологи и графологи склонны приписывать произведение известному поэта Демьяну Бедному (Уж больно беден язык!). Коль наш роман есть роман-поэма, то не обессудьте и наберитесь терпения. Постарайтесь, не переворачивая страниц, выдержать очередной напор рифмованного текста. Итак, нечто «апокрифическое» о народном герое.

При Чапаеве та Анка
Была блядь и куртизанка,
А совсем не партизанка,
Не москвичка, а рязанка.

Вот Чапаев как-то Анку
Затащил к себе в мазанку,
Положил на дров вязанку,
Ну и начал дрючить Анку.

Во весь голос та кричит,
Словно пулемет строчит.
Кончил в Анку наш герой,
Потрясая кобурой.

Белые меж тем слыхали
Эти крики и прознали,
Где те красные укрылись,
И напасть на них решились.

К мазанке они подкрались,
К той, где крики раздавались.
Гаркнул белый офицер:
- Эй, Чапаев, ты там цел?

- Цел-то, цел, - Чапай ответил.
«Как же я их не заметил»?

- Выходи и в плен сдавайся,
А не блядством занимайся, -
Продолжает офицер,
Глядя на врага в прицел.

«Дело худо, дело плохо», -
Мысленно герой заохал.
- Ах ты, Петька! – заорал,
- Неужели ты предал?

- Петька твой здесь не причем.
Он взапой читает книгу.
Увлечен он Ильичом,
А тебе он строит фигу, -
Офицер сказал тираду
(За Чапаева награду
Он от Врангеля получит).
- Выходи ты вместе с сучкой!
- Как ты даму называешь?
- возмутился наш герой.
- Быть расстрелянным желаешь
Ты предутренней порой?
- во все горло заорал
В гневе белый генерал.

- Перед смертью я хотел бы,
- заявил Василь Иваныч, -
Переплыть реку Урал.
Разрешите генерал?

- Разрешаю, можешь плыть!
«Буду впредь я добрым слыть».
- Только сдай свое оружье.
Лишний груз тебе не нужен.

- Ты пловец лихой, надеюсь,
А в обмен на твой наган,
- раздобрел белогвардеец, -
Мы нальем тебе стакан.

Выпил спирта полководец
И добавки попросил.
Смерть красна при всем народе!
Спирт прибавил ему сил.

Подошли к обрыву двое.
И Чапаев в воду прыг.
Анка под нос себе воет,
Ведь ее сжигает стыд.

И поплыл он в даль речную,
Анку к белому ревнуя.
Вдруг и выстрел за спиною.
Так пришел конец герою.

И еще небольшое стихотвореньице о горестном положении актеров во времена перестройки.

В прошлом любимая всеми актриса
Нынче не может купить себе риса.
- Не могу я купить себе и хлеба, -
Рыдает актриса, взывая к небу.
Она возле театра у самой кассы
Сидит причитает и рвет свои власы.
- Прохожий, воды хоть актрисе налей!
Ни риса, ни хлеба, ни главных ролей!



Глава Двенадцатая. Происшествие в Мавзолее. В больнице. Сеанс массажа.

Обитатели мертвецкой (Мавзолея) постепенно сдружились. То ли, от организующей воли Ильича, то ли от твердости руки дирижера Цин-Еля, то ли на поприще общей любви к ныне запретному, но тем более притягательному джазу. И даже персонаж доисторической эпохи Иван Грязно-Грозный тоже подтянулся до общего «партминимума», овладев современным жаргоном и манерой поведения. Правда, пакостить на кремлевской стене не перестал, и количество куч росло, чуть ли не в геометрической прогрессии.
В перерывах между музицированием, обитатели дома скорби пристрастились к азартным играм, чему способствовали профессиональные революционеры – тюремные сидельцы - Ленин со Сталиным. Играли обычно в подкидного дурака, а не на деньги, коих не имели. Проигравшего подбрасывали, благо он, будучи, как и остальные, особой эфемерной, веса не имел.
Для игры в картишки снимали с гробов их стеклянные пуленепробиваемые крышки (в рифму получилось!), а сами гробы, перевернув, придвигали друг к другу, превращая в ровную поверхность импровизированного почти ломберного стола. После игры обычно тянуло на анекдоты, различные истории, а то и хоровое пение революционных песен. Особенно понравилось представителю минувших эпох Ивану Василичу «Мы смертию пали…» Он рыдал навзрыд и приговаривал: «Эх, мало я боярских бошек порубал, мало!» При этом укоризненно бил себя в иссохшую грудь и туберкулезно кашлял, хотя, как известно, загнулся от иного.
- Эх, Иван Василич, Иван Василич, - подсаживался в эти минуты к нему Сталин, - а я-то всегда хотел походить на вас, но в жестокости, кажись, вас так и не догнал. Я всегда задавался вопросом Маяковского – «делать жизнь с кого?» С товарища Дзержинского, как советовал поэт, мне, горцу, как-то не к лицу. А вот с вас в самый раз! Делать жизнь с кого? С Ваньки Грозного! Эх, эх, а вы тут нюни распускаете… Вот послушайте-ка лучше веселый стишок. Как свидетельствуют биографы, я, кажется, в юности стишками баловался. А кто без греха? Киньте в меня ледоруб, если я не прав! Вздрогнувший Троцкий судорожно прижал альпеншток к себе – тоже имел поэтические грешки. И вождь, отложив недокуренную трубку, начал.

Есть у нас, соседка, старая грузинка.
Все ее в округе называют Зинка.
Любит слушать Зинка,
Как поет Доминго.
Но и по грибы с корзинкой
Ходит часто Зинка.
Вместе с ней живет давно пес по кличке Динго.
Воет он порой не хуже, чем поет Доминго.
Правда, часто он от скуки
И в тоске по суке
Любит рвать ботинки
И лизать всем руки.
Ласковый он все же пес,
И в зубах однажды
Он хозяйке в дар принес
Щетку для массажа.
Этой щеткой наша Зинка
Чистит каждый день ботинки.
Не ботинки,
А картинки.
Ни одной на них пылинки.
Дружно жили Зинка с псом,
Но однажды радость
Повернулась колесом,
И настала гадость.
Раз в трусах у Зинки
Лопнула резинка.
Вот какое горе, бля!
Ведь у Зинки ни рубля.
- Кто поможет, братцы, мне? – вопрошает Зинка.
Но вот с помощью как раз, кажется, заминка.
- Без резинки я в дерьме, -
Причитает Зинка.
- Кто теперь поможет мне?
Где достать резинку?
Без трусов ходить прохладно ей
Будет круглый год.
Но не дал и трех рублей
Скупердяй-народ.
В пору ей писать, но лень,
Самому Доминго.
Воет с голоду весь день
Пес по кличке Динго.

Каждый из слушателей стал нервно проверять крепость своих резинок. Не понимавший, о чем речь, Иван Грязно-Грозный затянул потуже кушак. Снаружи резко постучали. Все кинулись приводить гробы в божеский вид и укладываться по местам. Пока незваные гости долго скрипели ключами, обитатели, что не были «прописаны» (Грозный, Сталин, Троцкий и Бухарин) успели приклеиться к затемненному потолку и слились с ним воедино, став неразличимыми.
Вошли два мордоворота в военной форме с ослепительными фонариками в руках.
- Какая сволочь здесь так накурила? – потянул носом один.
- Наверное, вентиляция барахлит, - сказал другой. – Надо главному вентилятору втык сделать!
- Ильич-то при жизни не признавал табака. Может, опосля предался пороку от скуки.
- Какая скука? Ему ведь подложили соседа, хотя тоже некурящего.
Вдруг с потолка что-то свалилось и со стуком ударилось о мраморный пол.
- Ты глянь-ка, - поднял служивый с пола альпеншток. – А это откуда?
- Может, строители, когда ремонтировали, забыли? Забывают же врачи скальпели в теле больных.
- Всяко бывает. Но при чем здесь альпинистский топорик? Ильич по горам не лазал. Бывший жилец Сталин, хоть и горец, но тоже подобным спортом не увлекался.
- Может, кто хочет, расколоть крышки гробов и заранее припрятал орудие?
- Ну, ты, Федя, прям как доктор Ватсон! Надо доложить, куда следует.
- Доложим, только вот давай посидим, отдохнем чуток, а я пока сапог сниму. Из-за этого хождения на шпильках, придется увольняться на гражданку – сил нет.
- Ну, и обувь придумал Мудашкин! В такой обуви только с Суворовым через Альпы. Я тоже сниму. Ноги затекли.
Убивающий все живое как гамма-излучение портяночный дух заполнил помещение. Покойники вздрогнули, но вида не подали. Еще и не так во времена мрачного царизма и гонений пытали революционеров! Один лишь Грозно-Грязный, будучи при жизни неоднократно отравляем парламентским большинством (боярами) в течение столетий выработал стойкий иммунитет. Он лишь ощутил легкое чувство жажды. «Эх, кто бы уксуса налил!»
На дальней стене висел забытый всеми сменившимися властями и засранный мухами как картина художника-пуантилиста выцветший лозунг-плакат: «Любовь к партии – национальная особенность русского народа».
- Петьк, глянь! А на топорике запекшиеся следы крови. Никак им кого-то замочили.
- Ну-ка, ну-ка, дай взглянуть!
- Это меня, молодые люди, Ёсип Высрионыч, им вдарил, - раздался из-под потолка мяукающий голос как у артиста Вицина. (На самом деле – голос Троцкого).
Бросив топорик, сапоги на шпильках, в развевающихся портянках военнослужащие кинулись прочь, на ходу крестясь, и твердя как молитву вдолбленное с детства: «Партия - наш рулевой! Партия – наш ру…, Партия наш – Отче наш!»

* * *

Пострадавших босых солдат срочно доставили в специализированную психбольницу закрытого типа при санатории «Три медсестры» имени Антона Павловича Жданова. Лично к профессору Стравинскому (или Мравинcкому?), бывшему в то утро на дежурстве. Вновь доставленные, будучи сильно возбужденными, твердили в унисон одно и то же, точно отрепетировав: «В Мавзолее засел артист Вицин и уверяет, что топориком его сам Сталин вдарил!»
- Артиста видели? – ласково спросил доктор и велел медсестре (одной из тех трех героинь, в честь которых и названо заведение) записывать.
- Нет, - дрожали солдаты. – Он из-под потолка пищал.
- Так вы его самого не видели?
- Только голос слышали.
- Так-так, значит слуховые галлюцинации… А что за топорик?
- С потолка свалился и был окровавлен.
- Почему с собой не захватили как вещдок?
- Так перепугались, что…
- Эх, эх! И чему там вас в армии учат? Только одна дедовщина и процветает.
- Их, в какую палату? – поинтересовалась медсестра.
- Ну, конечно, в «чеховскую», в палату № 6. Там контингент, хоть и буйный, но литературоведческий. Скучать не будут.
- А Вицина-то вы с потолка снимите? – забеспокоились бойцы.
- А как же не снять? Сейчас и пошлем снимать! Вот только… Сестричка, бригаду санитаров сюда, да с полотенцами.
Не успела сестра нажать тайную кнопку, как ввалилась дюжина мускулистых ребят с безразличием римских гладиаторов в глазах. Они вмиг скрутили больных, вкололи, что надо и сколько надо, и поволокли к указанной палате.
- Сталина-то ведь давно в Мавзолее не лежит, - резонно заметил врач. – Еще с хрущевских времен. Да и Вицин умер своей смертью, хотя и в нищете, но это к делу не относится. Да и вождь народов никому лично голов не рубил. Правда, был грешок с Троцким. Но поручение выполнил другой. Что же их так напугало?

* * *

Барыня-императрица, разморившись в баньке, возлежала на мягких подушках, набитых миллионами алых роз (каждый день набивали новые), попивая пивко из высокого хрустального бокала Екатерины Великой. И покуривала кальян, подаренный ей некогда самим Саддамом Хусейном. Анна Емельяновна находилась в любимой позе Данаи, а потаенный осветитель с балкончика ласкал ее телеса лучиком нежно-розового цвета. У ложа стоял, допускаемый «в ближний круг» канцлер Зубоскалкин и веселил барыню экспромтами, кладезем коих являлся.
- Вот совет любителям попариться, - вытянулся вопросительным знаком Зубоскалкин. - Читать?
- Валяй!
- Ходил я в парную не даром,
Ошпарился там паром!
Ходите в баню во всем старом
И вас пустят задаром.

- Я так и делала, когда была молода. Давай дальше!

- Не хвалитесь летним загаром,
Наслаждайтесь банным жаром…
А лучше, чтоб белье не украли,
«с легким паром» вслед не орали,
Туда не ходите совсем.
Советую чистюлям всем!

- Ну, ты и посоветуешь тоже… Смотри-ка у меня на животе прыщик вскочил.
- Каждый прыщ живет своей вялой прыщавой жизнью! И какой же прыщ не стремится стать нарывом?
- Ты меня достал своим натужным юмором! Позови-ка лучше Мойшу-мойщика, пусть массаж сделает!
Пока звали массажиста, царица напевала какую-то старую песенку из своего обширного репертуара:

- И вновь звучит в лесу вокал.
Звучит как треснутый бокал.
Принадлежит вокал волкам,
чей страшен всем клыков оскал.
Курей колхозных волк таскал
И, перед тем как съесть, ласкал!

Вошел с поклонами массажист и принялся за дело, приговаривая:
- У паука одна наука:
Плетет он сеть, – какая скука!
- Надоело, что ли массаж делать или я тебе разонравилась? А?!
- Да что Вы, Ваше Величество! – это я так, тоже стишками балуюсь. Чем я хуже других?
- Да, оказаться в жопе – удел многих, - философски заметила царица, «лягая» на спину. – Ишь, как хорошо выбрил лобок, голубок! Точно, я после аборта… Сильный всего лишь тот, кто никогда не признается в своей слабости! Чем не афоризм?
- Вы гениальны, Выша Всекантактность! Теперь на бочок вертайтесь…
-Мне тут на днях рассказали о ссоре двух джазовых певиц Сары Воан и Эллы Фитцджеральд. Послушай:
«Пошла вон Сара
Без лишнего базара!
- сказала Элла
И шумно запердела!»

- Я вас, если позволите, тоже повеселю?
- Повесели, голубок»
-Верблюд – самец, верблядиха – самка, верблюдок – детеныш, верблюдо – место, где они совокупляются.
- Сам придумал? Молодец! Скоро у графа Обрезникова хлеб отнимешь. Он, кстати, стареть стал и кроме, как только с матом, теперь не может. Что ты скажешь на то, что хохлы к американцам присоединяются?
- Пусть, хоть в НАТО,
Только без мата.
- Делаешь успехи! Хочу район Москвы, где живут поклонники знаменитого певца, назвать Элвис Пресня. Как считаешь?
- И правильно, Ваша Безграничность… Ну, готово дело. Одевайтесь.



Глава Тринадцатая. Беседа вождей. Мужская палата. У царицы на приеме.
- Разве так уж идеален
Этот самый Вуди Ален?
Ростом мал он как пигмей,
А по паспорту - еврей! Возмутился Сталин, оставшись наедине с Лениным. Остальные персонажи внезапно отлучились по своим инфернальным делам. – Неужели более подходящего актера на роль Троцкого не смог найти этот, не по заслугам знаменитый, Стивен Спилберг?
- А что вы имеете пготив явгеев, гогец вы наш? – закартавил Ильич и стал хлопать в ладоши, стараясь прибить летающую кругом моль. – Я ведь тоже нечист. По дедушке Бланк. Лучше, чем заниматься расовыми вопгосами, похлопотали бы насчет нафталина. Заела моль пгоклятая! Вам-то ничего. У вас кожа толста как ваши негвы, а вот я чуток и тонок. Кстати Спилберг тоже из наших. Пгедки из Одессы…
- Поручил этому, который целину поднимал, тому, что с жирно-шоколадными бровищами.… Ну, тому, красивому молдаванину. Он обещал достать, но как намедни уполз в свой подкоп, так и ни слуху, ни духу… А вы, наш дорогой Ильич, пока отгадайте загадку.
- Извольте! Всегда готов,- засунул палец в кармашек жилетки вождь, тем самым непроизвольно раздавив затаившуюся там молевую семью. – Мне любая загадка истогии по плечу!
- Что нельзя сделать из топора и что нельзя сделать штопором?
- Что можно сделать топогом, мы видим на пгимеге Тгоцкого, а вот что нельзя? - Ильич задумался, попутно, шаря по многочисленным кармашкам жилетки в поисках новых скоплений насекомых. – Нет уж, батенька, увольте! После многих инсультов мой чегдак совсем не вагит. Сдаюсь!
- Эх, дорогой Ильич! Все очень просто. Надо знать русский фольклор, а вы вместе с «буревестником революции» Таксимом Смешковым крестьян ненавидели. Ответ таков: из топора кашу не сваришь, а штопором пустоту не откроешь.
Пробежала насквозь голодная – желудок просвечивается – кошка.
- Откуда здесь домашние животные? Бгысь! – возмутился Ильич. – Достаточно с меня и насекомых.
- Тут у нас даже мыши, с вашего позволения, не водятся, - посетовал любитель собачек и кошечек Сталин. – Вот она и прозрачная как намек.
- На что вы намекаете, товагищ Джугашвили? – взъерепенился Ленин.
- Успокойтесь, товарищ Ульянов, а то я к вам Наденьку приставлю. Она вам и после смерти житья не даст: похороните, да похороните его по-христиански!
- Ой, не надо! Мне и мумией быть хогошо.
Неожиданно над входом в усыпальницу люминесцентным светом вспыхнуло табло:
«В качестве нежного фона
используйте звук саксофона!»
- Сигнал, что скоро Троцкий появится, - вслух догадался Ильич. (Артист Штраух иногда забывал картавить. Но простим ему эту маленькую погрешность). – Правда, не с саксофоном, а с кларнетом. Но это – один хрен!
- На надпись этого табло
Смотреть мне просто западло! – рявкнул бывалый политзэк и стал набивать трубку недавно собранной и хорошо высушенной травой «куриная слепота». – С детства люблю этот вкус! Позвольте задать вам и еще один вопрос, потому что даже дважды пораженный инсультом мозг все-таки надо упражнять.
- Задавайте!
- То, где тренируются в стрельбе, на Западе называют «тир». А как это называется на Востоке?
- Пунктир, например, - ляпнул Ульянов, подумав не тем полушарием.
- А вот и нет, - желтозубо ухмыльнулся горец, пыхнув горящей «куриной слепотой».
- А как?
- Ориентир. Так как «ориент» - восток.
- Ну, вы и хитрец.
- И последний вопрос: где обитают боги?
- Вы же знаете, что я не вегю в «опиум для народа». Откуда мне знать? Ганьше, пока не появился Циолковский, считали, что на небе!
- Опять мимо кассы, дорогой Вождь! Боги обитают на Багамских островах. А сейчас не по теме: вы пили пиво из крапивы?
- Нет, не пил и «кугиной слепоты» кугить не пгобовал. Разве, что анашу пагу газ по молодости. Но не понгавилось…
-Ложись! По окопам, - скомандовал вдруг защитник Царицына. – Сюда направляется делегация «крестоносцев», работников похоронных бюро и кладбищ. Наверное, им все же донесли, что у нас здесь ночами творятся вакханалии. Идут с проверкой.
Сталин отпрянул от смотровой щели в двери как бывалый танкист и полез в свой прорытый к кремлевской стене подземный ход.
Заметим, что третий, лежавший в соседнем гробе, мертвецки крепко спал, смертельно устав за годы буйной перестройки.

* * *

Мужская палата «буйных писателей» переполнена. Привязанный к кровати резиновыми жгутами, протестует писатель Суракин.
- Я автор «Дня тряпичника»! Я предсказал будущее России! За что меня сюда?
- Я получил три «лимона» за свой роман о Бастернаке, а меня сюда упекли! – возмущался полнотелый и кудрявый, даже – не побоимся этого слова - жирный журналист из программы «Новое бремячко»
- Я «Буккера» получил, - орал кто-то малоизвестный, но привязанный крепче других.
- А я победитель «Заветной мечты», - ворчал детский писатель, отнюдь не детского возраста.
- Я каждый год издаюсь, режиссирую, веду «Ночной налет», - стонал заросший седой гривой крупноформатный Максим Андреев. – Моя передача самая культурная на программе «Культура». А меня сюда! За что?
Крики, стенанья и стоны раздавались из разных углов огромной палаты, стены которой из гуманных соображений обиты толстым поролоном. Но некоторые наиболее любознательные труженики писательского цеха кое-где успели отодрать обшивку и бились головами об оголившуюся каменную кладку, красноречиво доказывая этими биениями всю несправедливость своего здесь местонахождения.
Солдат Федьку и Петьку, босых и перепуганных, чьи-то невидимые руки втолкнули в этот писательский гадюшник, ввиду переполненности других емкостей, клеток и террариумов.
- Вы тоже писатели? – поинтересовался располагавшийся ближе всех к входной двери Суракин. – Братья Дрисняковы, наверное? Всё пьески пописываете…
- Нет, мы не писатели, - в унисон обиделись солдаты. – Мы в Мавзолее актера Вицина видели! Вот!
- Он Ленина теперь играет? – продолжал допытываться автор «Дня тряпичника».
- Сначала Вицина голос раздался, а потом и топор упал с потолка, - понесли ахинею военнослужащие.
- Топор в наше лихое время не редкость, а средство утешения! А почему босые?
- Сапоги мудашкинские очень жали, вот и сняли.
- Этого придворного кутюрье, что ли?
- Его, его! На шпильках. Сам бы, гад, походил…
- Ну, ладно! С вами все ясно. Ноль интеллекта, - потеряла интерес к новичкам знаменитость. – И кого только теперь сюда не селят? Видите ли, Вицин им с топором привиделся – какая невидаль!
- Педаразм – это старый педераст в маразме, - сострил автор романа о Бастернаке и в одиночестве расхохотался. Ввиду того, что в палате людей иной ориентации не нашлось, все посмотрели на собрата с укором.
- Дай миллион, - голосом Паниковского обратился к шутнику бедный детский писатель.
Крупно-бурнотелый пропустил бестактность мимо ушей и сострил повторно:
- Изнанка маразма – разум!
В этот момент санитарка Настя распахнула дверь настежь:
- Максим Андреев, на процедуры! И мешок своих романов прихватите. Будете врачам дарить.
- Спасибо, милая! Чуть не забыл.
Больной с мешком ушел, а детский писатель продолжал подковыривать жирнотелого:
- И за что только сейчас миллионами направо налево швыряют? Плюнул – миллион, сморкнулся – миллион, воздух испортил - миллион… Ну и власть пошла!
- Вы на власть баллон не катите! – вскипели в унисон солдаты. – А то доложим, куда надо!
- Вы сначала с Вицином, да с топором разберитесь! – наступил на больную солдатскую мозоль вопрошавший голосом Паниковского.
Подавленные контратакой бойцы умолкли, решив больше с ушлыми писателями не связываться. Им слово – они десять в ответ. Уж больно умны!
- Вспомнил я свой пессимистический стишок времен перестройки, посвященный Льву Толстому и певице Валентине Толкуновой, - зевнул устало Суракин. – Хотите послушать?
- Давай, валяй, - разрешил хор страстотерпцев.
- Пьер Безухов
Как сера в ухе.
Присутствие духа
В море слухов.
Навозной мухой
Дремлет старуха.
Кругом разруха
Бредет потаскухой.
Река разбухла
Рыбой тухлой.
Рукою пухлой
Поглаживай брюхо.
На улице сухо.
Есть хлеба краюха.
Кушай, Кирюха
Да слушай Валюху.
- А кто такой Кирюха? – спросил прикованный к батарее центрального отопления писатель-фантаст Глупьяненко.
- Разуй разум, - обиделся рассказчик.
Шумно раскрывшаяся дверь впустила нового посетителя с хаотично бегающими как сперматозоиды под микроскопом глазками. Он сразу представился:
- Автор знаменитой «Тухляти» и «Тёлок-перепелок». Фамилия Минеткин. Бизнесмен в свободное время.
- Вот снова про тухлятину, - обрадовался автор стишка. – Очень кстати!
- Ну, хоть ты дай миллион? – продолжал канючить голос Паниковского.
Вернулся Максим Андреев с весьма отощавшим мешком на спине.
- Двадцать экземпляров втюрил!
- Эх, как бы сюда самого Всхлипскерова упекли – вот было б дело! А то по всей Москве съестные заведения понатыкал и хорошую денежку с них имеет. «Трава» называются. Не захаживали? Советую. Там каждого гостя при входе сначала – по балде поленом, а потом за счет заведения морсом отпаивают, - понес компромат на конкурента Минеткин.

* * *
- Докладаю, Ваше Величество, что тринадцатизвездочный отель «Попсква», - рапортовал градоначальник Юрий Саламандрыч Кепкин, - на месте снесенной «Москвы» фактически построен. Осталось только заминировать на случай ядерной войны, чтобы врагу не досталось.
- Хорошо, хорошо, - помахала царица веером мадам Помпадур, подаренным ей хулигархом, скупщиком яиц Фаберже. – А как дела с бывшей «Россией», взорванной террористами.
- С ней тоже все на мази. Кладем тринадцатый этаж. Называться будет «Попсовия».
- Название хорошее. А почему так любите тринадцать?
- Потому что, Ваше Святейшество, иностранцы, народ суеверный, боятся чертовой дюжины и туда не селятся. Поэтому мы весь этаж отдаем спецслужбам с их сверхновыми техническими устройствами.
- Понятно. Чтобы неприличные анекдоты подслушивать? – рассмеялась собственной шутке царица.
- И для этого тоже.
- А когда ваша супруга, господин мэр, приступит к реконструкции Кремля? - Скоро, скоро, Ваша Вселюбознательность! Уже есть договоренность с самым наимоднейшим западным архитектором, сэром Финкильштнейном-Запойным.
- Запашных знаю, братьев-укротителей. А запойного? Да у нас, пожалуй, каждый третий такой, если развяжет… Ну ладно. Шутки в сторону! Ко мне намедни приходила делегация от поддержавшей меня на выборах партии апльсиновцев во главе с самим господином Апельсиновым. Так вот они предлагают придать кремлевским башням вид апельсинов, нарезанных дольками. Дольки как бы заменяют прежние бойницы. Мне их предложение по душе. Думаю, и вы не станете возражать.
- Ваше желание для меня закон, Ваша Всезаконодательность. Все пожелания передадим заморскому строителю.
- Все-таки у него фамилия какая-то подозрительная. Ну, с Финкельштейном понятно, но причем здесь Запойный? Как бы не загулял ваш немец.
- Говорят, человек достойный. Ну, а фамилия, уж какая есть.
- Еще бы не мешало починить эту окаянную Царь-пушку. Сколько еще она будет стоять без дела и ржаветь? Я хочу, наконец, сама из нее пальнуть.
- Немедленно приступим к ремонту, Ваше Вашество.
- Да вот еще, чуть не забыла. Как мне доложила «наружка», в Мавзолее ночами творятся безобразия. Говорят, что бомжи проводят там свои оргии. Может снести сарай к чертовой матери, чтобы вида площади не портил. А Ельца, как наиболее приличного правителя, на Стародевичьем прописать, пока там места еще есть. Ульянова-Крупского на помойку!
- Барыня, но ведь зюгадовцы восстанут. Их еще повсюду много. Особенно по ЖЭКам, РЭУ окапались и ведут оттуда свою подпольно-диверсионную работу, отключая внезапно то горячую, то холодную воду.
- Ну ладно, коль пока снести нельзя, то хотя бы организуйте ночные рейды и отловите тех, кто там оргии устраивает.
- Бу сделано, Ваше Царственное Всемогущество.
- Ну, иди пока. Только кепку не забудь! А то у меня уже целый склад твоих ранее забытых головных уборов. Поклон супруге!
- Благодарствую, Ваша… - движущаяся дорожка как на мосту Багратиона утянула губернатора Обкома, не дав ему закончить предложение.
«Ну и поручений надавала барыня, - вытирал испарину градоначальник, садясь на заднее сидение своего бронированного лимузина. – Два отеля, Кремль, Царь-Пушка, Мавзолей! Да разве под силу все это одному? Зачем я на свою голову в Нижний Новгород Павлиныча отправил? Конкуренции, видите ли, испугался. Подсидит, мол, более молодой… А этот Цой только тем и занят, что делает из своей супруги супер-пупер-звезду. А дела побоку. Работать-то Пушкин, что ли будет, али Лермонтов?»
Ехали по Пречистенке.
- Почему переулок Померанцевым называется? – спросил пассажир.
- Во время одной военной компании еще при Брежневе иранцам помощь оказали, – ответил эрудированный в своей области шофер-телохранитель. – Вот и в честь этого.



Глава Четырнадцатая. Снова в палате, но не Общин. Награждение. Починка пушки. Поэтический поединок.

По радио передавалась симфоническая сказка Сергея Прокофьева «Пенис и Волк». Музыка отзвучала и диктор-женщина объявила: - А сейчас послушайте русскую народную сказку «Жили были…» в исполнении Засушенного артиста России Георгия Вицина. Радио в палате ничейное с розеткой под потолком, поэтому покуситься на выключение весьма проблематично. В связи с чем, недовольные смирялись или затыкали уши пробками от шампанского, которое им на десерт выдавалось каждый вечер перед сном по инициативе главного врача как антистрессовое и антисептическое средство. По бутылке на троих, как и положено по русской традиции. Несмотря на свою форму, напоминающую фугас или палицу, опустевшие сосуды не по прямому назначению не использовались, хотя соблазн огреть собрата по балде столь увесистым «аргументом» был весьма велик. Но, делая ежевечерний обход, санитарка Нюра неумолимо отбирала пустую тару, кладя ее в большую авоську, и тем самым лишая потенциальных единоборцев их эффективного оружия.
Сейчас в палате по расписанию сонный час, и многие больные дремали или делали вид. Солдаты Петька и Федька насторожились, услышав знакомое имя. Радио заскрипело запомнившимся по Мавзолею голоском.
- Жили, были три ёжика: ёжик-кошка, ёжик-собачка и ёжик-птичка. Жили они дружно. Ёжик-кошка мяукал, ёжик-собачка лаял, ёжик-птичка чирикал. И все бы ничего…

Радио предательски заткнулось, заверещав лишь через две-три минуты
- Так что, дорогие ребята, береженного ёжика и Брежнев, и бог бережёт.
И снова пауза.
- Ну и муть, - сказал равнодушно Петька.
- А голос-то его, - сказал Федька с тревогой. - Почему нам не верят и упекли в дурдом?
- Чем тебе здесь плохо? Сидишь, а служба идет.
- А еще все радовались: вот, мол, счастливчики – попали в кремлевскую роту!
- Да не ной, успокойся!
Они так увлеклись разговором, что пропустили мимо ушей передававшуюся по радио бодрую детскую песенку. Донеслись лишь последние слова:

«Мы картинку рисовали,
Долго в жопу рис совали,
Дружно песенку орали,
А затем пошли посрали!»

- До чего эта перестройка довела нравственность! – возмутился, проснувшись, детский писатель, лауреат премии «Заметная мечта».
- Знаешь поговорку? – спросил кореша Федька.
- Какую еще?
- Морскую. «Лучше пробоина в трюме, чем буй в океане».
- Я получше знаю: «Лучше синица в жопе, чем хуй в небе».
- Прекратите материться! – возмутился писатель-фантаст и, оторвав в гневе от стены батарею центрального отопления (фантастически силён, оказался), стал ею вертеть вокруг головы как межпланетную космическую станцию вокруг земного шара.
- Ну, ты, фантаст-фонтамаст! Полегче, - дружно возмутились проснувшиеся остальные члены писательского сообщества.
Вскочив с постели, крепыш Пыков, тот, что три «лимона» отхватил, вырвал из рук безумца его импровизированное орудие и засунул к себе под койку со словами: - А ты моё «Жэ Дэ» читал?:
- Нет, - внезапно обмяк Глупьяненко. – Дай почитать, а?
- Если будешь себя прилично вести, дам… Нечего психовать. Нам всем нелегко. Кто знал, что демократическая власть сменится так быстро?
- Я знал, - сказал Суракин. – Я всё предсказал в своем «Дне тряпичника».
- О чем они балакают? – Спросил Петька Федьку и потер одну босую ногу о другую. Портянки утерялись во время позорного отступления. А с традиционным армейским вопросом – «товарищ, старшина, когда будем менять портянки?» – обратиться не к кому. Приведем и ответ старшины: «Иди ты на хуй!» И недовольную реплику просителя: «Всё только обещаете…»
- Сидел я как-то на губе две ночки в одиночке, - начал Федька. – И вот один «экс-педитор» (бывший педераст)… Радио снова заиграло на бис детскими голосами, чтобы придать форме нашего повествования классическую репризность:

- Мы с подружкой рисовали,
Долго в жопу рис совали,
А потом пошли, посрали.
Ну и снова рисовали!

- Который час? – спросил кто-то.
- Четвертый час одиннадцатого, - ответил некто.

Прервемся, господа, на этом сомнительном во всех отношениях месте и сменим «пластинку» или компакт-диск. Кому, как больше подходит. Кстати есть и современное ругательство на сей счет: «Компакт-диск, твою мать!»

Награждение работников культуры состоялось в Очень Большом зале Кремлевского дворца и началось ровно в назначенный срок: то ли четверть, то ли двадцать минут двенадцатого по наиточнейшему казанскому времени, хотя дело происходило в Столице. Сверять время не по Гринвичу, а с Казанью – целое наказанье. Но так заведено. Еще со времен покорителя татар Ивана Грозного. Ныне, ставши Грязным, он обитает в канализационном люке под Мавзолеем, где тайно хранит свою легендарную библиотеку, доставшуюся ему по наследству от покойной супруги родом из Византии Софки Пылеолог. Но мы, господа, непозволительно отвлеклись. А протокол промедления не терпит.
Императрица сидела на троне с подогревом для зимнего времени года и с охлаждением для – летнего. Сейчас время летнее, и легкий ветерок приятно освежает закованные в лакированные рыбачьи сапожища царственные конечности. Справа от трона - канцлер Зубоскалкин с длинным списком, скатанным в рулон и огромным серебряным блюдом на подставке, заваленным блестящими безделушками. Слева – в неизменном белом смокинге с кровавым подбоем - придворный поэт, граф Обрезников-Шереметьев, обязанный комментировать происходящее.
Толпа награждаемых томилась в предбаннике, наслаждаясь щедротами и изысканностями привилегированного кремлевского буфета. В основном налегали на черную икру, но не брезговали и красной. Буфет по типу «шведского стола». Поэтому обслуживай себя сам, ловко уводя из под носа зазевавшегося соседа очередное лакомство. Старцы не поспевали за молодняком, потому остались полуголодными.
Наконец прозвенел третий звонок и тамада, роль которого возложил на себя Иосиф Виссарионович Кобзловский, назвал имя первого из равнодостойных.
Высокий бодрый старик подшкандыбал (слегка прихрамывал, заметим для справедливости) к царице и опустился на одно, но здоровое колено. Два пажа в плюмажах в исполнении артистов пляс-театра «Фаллос» подхватили его под белы рученьки, когда он после свершения ритуала самостоятельно подняться не смог, от волнения перепутав колени (оказалось, что на больное оперся). Зубоскалкин повесил награжденному на шею золотую гирьку на алюминиевой цепочке с царским вензелем и изречением: «Не суй нос в чужой донос!» А Обрезников прокомментировал:
- Ты свой большой потенциал,
За просто так не танцевал.

Награжденный оказался старейшим танцором. Его быстро отвели за кулисы, даже не дав сказать слов благодарности, и вусмерть напоили валерьянкой.
Следующим шел какой-то знаменитый артист драмтеатра. Он тоже присел, традиционно скрипнув мениском.
Зубоскалкин вручил ему нечто в раме, но допустимых размерах.
Обрезкин отреагировал:
- На стене висит офорт.
В дом привносит он комфорт.

Награжденного также поспешно уволокли, и напоили чем-то сильно успокаивающим.
Третьей оказалась звезда отечественных порно-сериалов. И она присела, что в силу молодости непредсказуемых последствий не имело. Ее наградили набором косметики и противозачаточных средств.
Обрезкин прокомментировал:
«Одного хочу лишь Дамма, -
Страстно прошептала дама. –
Всю себя ему отдам,
Коль захочет взять Ван Дамм!»

В конце процедуры, когда толпа награжденных постепенно рассосалась, циничный канцлер с гадкой улыбочкой продекламировал:
- Коль награда дорога,
Лезьте к черту на рога.
Всех героев ждет премирование,
А затем уж и кремирование!
Запел под утро жаворонок,
подъехал к дому «воронок».
Бегите прочь со всех вы ног,
А то посадят вас в острог!

Надеюсь с читателя достаточно этого весьма непривлекательного эпизода. Поэтому закончим с наградами и пустимся на поиски чего-то более увлекательного.

* * *

Лейбмана Соломона Шлёмовича по прозвищу «Левша» специально выписали из Израиля. Там он во время арабо-израильского конфликта так подготовил всю артиллерию Мойше Даяна, что тот в два счета навел порядок на Синайском полуострове. Уже не первые сутки колдовал над Царь-пушкой мастер, стараясь вернуть ее к прошлой боевой молодости. Вспоминая тяжелое детство в белорусском местечке, бормотал себе под нос:
- На равнине на раввина норовит нарыв напасть. Почему дело не ладится? Не боги же, в конце концов, горшки обсирали? И удачно Иуда предал… Пёс-семизм – порода собак, выведенная в Израиле.
Дело явно не клеилось и он, чтобы подбодрить себя запел неприличные частушки:
- Заходи, не бойся, дура,
В процедурный кабинет.
Ждет тебя там процедура:
Сделать доктору минет.
Раз минет, не миномет –
Сразу кто и не поймет.
Нужно снова все начать
И подольше не кончать!

Пошло на лад – удалось заделать трещину в стволе. Дальше опять остановка, и последовала очередная припевка:

-Посади сначала сад,
А потом уж строй посад.
Приукрашивай фасад,
Но не забывай про зад.

- Эх, бывшая родина-огородина! Вот мой брат Давид – индивид, потому что на моем иждивении. Ах, вспомнил! На кошерную тему…

- На неделе как-то вдруг
Позвонил мне старый друг.
Говорит товарищ в трубку:
«Одолжи мне мясорубку.
Я решил поесть котлет,
А вот мясорубки нет».
Другу я помог, конечно,
Мясорубку одолжил.
И теперь он с ней навечно –
Мясо-то ведь все из жил!

Оставим мастера за его нелегким трудом и на миг заглянем на очередной поэтический вечер в театр Пакгауза, где едкоязычный артист Константин Штрафт читает дружеский шарж на коллегу.

У артиста, у Хваши
Завелись на теле вши.
Гонит их он неспеша,
Потому что он левша.
У левшей «налево» - «вправо»…
Где на вшей найти управу?
Иль бежать к домоуправу,
Доставляя всем забаву?
Воет дома он как леший,
На работу ходит пеший.
Нет машины у него,
Да и театр недалеко.
От чесотки ошалевший,
Он спектакль играет плохо.
Утирая лоб вспотевший,
Говорит: - Уж лучше блохи!
Чем питается артист?
Может в том и есть причина?
Иль душою он не чист,
Что и вызвало кручину?
Утром ест Хваша как кашу
Не кефир, а простоквашу.
Поминает «мать он вашу»,
Если вошь запрыгнет в чашу!

- Браво! – взвизгнул зал и, присутствовавшего среди публики героя поэмы, стали качать на руках. Успех полный, и чтец решил прочесть «на бис». Вши бросились врассыпную и заразили весь зал.
- Теперь нечто музыкальное, - объявил он и встал в позу Наполеона в период пребывания последнего на острове Святая Елена. Затаившиеся в зале Топчан и Трускавец ерзали на стульях – когда же кончит, наконец, – чтобы самим ринуться в бой.
-Каждый день и очень рано
Воет яростно сопрано.
А певец, поющий басом,
Отравился кислым квасом.
А певун альтом поющий,
Оказался сильно пьющий.
Наверху взял тенор ноту
И надолго впал в икоту.
Как вы будете петь в хоре?
Не певцы, а просто горе!
Снова шквал, гром и молния успеха. Не выдержав испытания, Гришка сорвался с места и выскочил на сцену:
- У меня тоже про оперу, хотя и в стиле «потока сознания».
Штрафт, пожав плечами, вежливо уступил нахалу место у микрофона.
«Тара, тара, тара, тара»
Под окном бренчит гитара.
Вот красивый оборот –
У певца закрылся рот.
Темп «аллегро» взял на горе я –
Вместо серенады вышла аллегория!
Не сомкнул ни разу очи,
Отдыхать, приехав в Сочи.
Сочи предадим преданию
И теперь поедем в Данию.
- Не твоя ли вот купюра? –
Говорит приятель Юра.
- Выросла на поле рожь,
Мужика объяла дрожь, -
Отвечаю другу я:
- А купюра та моя!
Я затем про рожь сказал,
Что народом полон зал…
- Не длинна ли увертюра? –
восклицает снова Юра.
- Ты сиди себе и слушай, -
бормочу ему в ответ, -
Пирожок тихонько кушай.
Вот уже и гасят свет.
Публика недоуменно молчала. Тишину нарушил оттолкнувший от микрофона Трускавца Топчан.
- Нечто туристическое, - объявил чтец.
Первозданен остров Мальта.
Там не встретите асфальта.
Все постройки из базальта.
Украшает все там смальта.
Все поют там лишь альтом,
И закончим мы на том!



Глава Пятнадцатая. Судилище. Ночной рейд. Выстрел.

Прокурор с огромными мешками коммунизма под глазами (явно – человек из недалекого прошлого) пылко и страстно, в манере предшественников - Крыленко и Вышинского, - клеймил чуждое искусство: - Нецензурные окончания музыкальных фраз, хреноматическая гамма! Что это такое? А этот ваш покойный проповедник Александр Джазмень? К чему он призывал? К Орнету Оболенскому и корнету Колману! Видите ли, они лучшие в мире саксофонисты! Вот Азербаджаз это другое дело. В нем есть самобытность. А российский джаз – только безнаказанная самодеятельность!
- А ваша кавалерийско-классическая музыка, - вступился за джаз адвокат, - какое-то затянувшееся на века недоразумение! «Так, так, так, - говорил Заратустра! Так, так, так, - застрочил пулемет!»
- Попрошу меня не перебивать! Вот, например, ваш Эролл Гарнер – настоящий фактурно-ископаемый мастодонт!
- Пятьюстами своих джазовых тем любезен буду я народу! – крикнул с места наш «Пушкин саксофона», Александр Пищиков.
- Кто такой ваш Поль Дезмонд? – снова вскипел обвинитель. – Больной полиомиелитом!
- Вы типичный советский чиновник, - крикнули из зала. – Аккумулятор черноты!
- Если будете орать с мест, прикажу вывести из зала! – пригрозил прокурор и лихо запахнул свой белый плащ с кровавым подбоем. – Что, как вы думаете, случилось в Персидском заливе? Типичная война би-бопа с ладовым джазом! На что это похоже, господа-товарищи? А что собой представляет мелодия вашего корифея джаза Лукьянова? Какой-то «лукомотив».

(Смешки в зале. Выкрики: «Правильно!»)

- К тому же, пора закрыть и этот рассадник «музыки толстых», Паркер Культуры и Отдыха имени Гершвина! У нас есть свой классик, Дундуевский! Хватит нам одного.
- Зато в вашем Очень Большом Театре хамы орут квадратными голосами! – послышался задиристый тенорок из зала.
- Вы, наверное, туда по конкурсу не прошли, вот и завидуете! – рассмеялся прокуратор, продемонстрировав бодрость духа от уха до уха. – Не любите мужчин с очень нижним голосом?
Тенорок заткнулся.
- Что вам дался этот заморский «би-боп»? – продолжал гособвинитель. – Играйте наш восточный «рубаб». Он ничем не хуже. Да и Леграну предпочитайте герань, что значительно полезней!
- Кто этот хер в мантии? – зашептались в углу.
-Он не только прокурор, но и доктор хиромантии.
- А как, Ваша Честь, вы относитесь к знаменитому трио из Армении? – задал коварный вопрос защитник.
- Это вы про Оскара Питерсяна, Нильса Педерасяна и Джо Пассяна? Хорошо отношусь. Но мы их любим не только за это… Был такой у нас джазовый пианист Фиглин, да в Америку иммигрировал…
- Помним, помним! Хорошо играл, - одобрительно зашумел зал.
- Так вот, если к его фамилии прибавить две буквы «к» и «а». И проставить, где надо, точки, то получим: Ф. И. Глинка! – прокуратор, довольный собственной шуткой, символически «умыл» руки.
- Получится Федор Глинка! – зашумели знатоки. – Жил такой стихотворец, на чьи слова написаны известные романсы…
- Хватит шуток, господа! – судья стукнул об пол чугунным жезлом в виде огромного сопрано-саксофона. – Вам здесь не игра «Что? Где? Когда?»

(Догадливый читатель уже понял, что роль гос-обвинителя исполняет поэт Обрезников, а роль судьи – Песняков-старший. Кто адвокат, пока не ясно.)
- А один известный безладовый бас-гитарист принципиально не покупает «Ладу», считая ее говном, - наябедничал кто-то с заднего ряда.
- Попрошу не выражаться! – снова стукнул жезлом судья. – Вам здесь не джаз-клуб какой-нибудь, а Дворец Юстиции.
- Если ведущего на радио «Свобода» джазовые программы Дмитрия Савицкого случайно или по ошибке избрали бы президентом, то страна стала бы называться «Савицкий Союз», - схохмил находившийся среди присяжных неугомонный артист Бедокур.
-Владимир Натаныч, ну вы-то уж, почему развеселились? – укорил прокурор с красным подбоем. – Я, кстати, хочу всем задать простой вопрос: кто такой Бриль?
- Пианист, - хором ответила галерка.
- Ан нет! – злорадно ощетинился красный подбой. – Это турист, постоянно «путешествующий в блюз»!
Публика притихла в ожидании новых разоблачений.
- Межу прочим, - продолжал удивлять обвинитель, - «Музыка Толстых» это вовсе не то, о чем все подумали. Это произведения, любимые в семье Льва Николаевича, а никакой не джаз!
- Хочу сказать в защиту не джаза, - заверещал адвокат. - Ансамбль «Монодия» под управлением Жорогоняна за долгое время своего существования ни разу не исполнил, ни одной приличной мелодии, не говоря о джазе. Тоже относилось и к знаменитой фирме грамзаписи того же названия.
- Суд учтет эти факторы как заслугу и скостит срок, - пообещал Унтер Пришибеев, зачем-то нахмурив свои густые соломенные брови.
- От джаза, который передавал Ухов, дохли мухи! – послышалась очередная инсинуация из зала.
- И это учтем, - пошевелил соломой бровей судья и улыбнулся, показав свои мускулистые зубы.
- Пора призвать к порядку и режиссера Лукьяно Висконти, снимающего непотребные джазовые фильмы, – поступила очередная реплика-донос. – Надо провести немедленный обыск, потому что у джазмена дома всегда валяется что-то компрометирующе-джазовое.
- Сделаем! – рявкнул жезлоносец. – Бригада на выезд! Вот ордер!
- Поспешите, так как его всегда активно нет дома!

Над залом в стае мух летали и какие-то иные существа, но инфернальной природы. Они явно конфликтовали.
- Ты – клоп, Дебюсси,
не ссы!
– сказал в усы
Гуно.
- Молчи, говно!!
– ответил Дебюсси.
– Ты сам, мудак, не ссы!

(Справка: как известно, Дебюсси одним из первых заинтересовался джазом, и это отразилось на его творчестве – «Кукольный, кекуок», например. Гуно, старший по возрасту, новомодную музыку терпеть не мог. Возможно, в связи с этим - конфликт.)

- Еще арестуйте двух: - Альт-Германа и Альт-Перина! – советовал негодующий зал. – Оба формалисты!
- Жизнь Рознера была разрозненной! – послышались отдельные голоса.
- Джазу как басист лишь вред
Приносил игрою Рэд.
- Кто это?
- Рэд Митчелл!
- И, вообще, эти молодые джазмены нахальны и вопиющи как сперматозоиды!
* * *
Спец-отряд по личному заданию Её Императорского Величества подъехал к Прекрасной площади на трех бронетранспортерах, аккурат к полуночи. Отзвучали двенадцать «шомполов» (все никак руки не доходили придать колоколам иной оттенок, нежели как при прежнем царе). Тремя небольшими группами бойцы супер-спецназа приблизились к усыпальнице и залегли метрах в трех от объекта. Разумеется, все подходы к площади перекрыли отряды внутренних войск, так что никакие свадебные, интуристовские и прочие праздношатающиеся компании не предполагались.
Командир направил окуляры прибора ночного видения на вход в усыпальницу. Надежный, пудовый амбарный замок висел на своем месте. Вдруг как дуновение ночного эльфа послышалась лирическая мелодия кларнета, выводившая знаменитую “Moonlight serenade”. Командир, в юности смотревший фильм-первоисточник, тут же узнал знакомый мотив. «Кто там в такое время может заводить магнитофон?» - подумал командир, и схватился за кобуру. Тем временем к кларнету присоединился и лирический тромбон. Командир был почти культурным, поэтому озадачился вопросом: «Кто так под Глена Миллера пилит?» К двум инструментам присоединился и третий – труба с сурдиной, подхватив красивую мелодию. Вдруг плавное течение музыки прервал сухой, неприятный и высокий голос: - Ну и накурили же тут у вас как на Курилах!
Чекистские ноздри ощутили едкий, мало похожий на табачный, дым. Он сочился голубой струйкой из щелей постепенно рассыхающейся усыпальницы. Заметим, что вначале операции бойцы понатыкали кругом очень чуткие направленные микрофоны. И все происходящее записывали на твердый диск. Видеокамеры в ультракрасном режиме тоже вели постоянную съемку.
- Опять «куриную слепоту» смолишь? – спросил с укором тот же голос.
- А тебе, черт старый, что нэ играется на тубе? Опят ноты потерял, старый пэрдун?
- Да, нехогошо, Иван Василич, так легкомысленно относиться к своей пагтии! Ведь ваша роль так важна. Вы наш фундамент и опога!
Картавый голосок знакомый каждому русско-советскому ребенку бойцов насторожил – неужели Ленин ожил?
Вдруг вступил густой нравоучительный бас:
- Человек часто бывает лишь двуногой вешалкой для одежды, а с вешалки известно, что начинается…
- Что, что, что? – спросило сразу несколько голосов.
- Театр, вашу мать, понимаешь! – обиделся бас.
«Это, Галкин Ельцина копирует!» - подумал командир и тут же отбросил мысль, как греховную.
- Самым надежным политическим убежищем человека раньше считалась могила, а я дал людям свободу, - продолжал похожий на Ельцина.
- А я построил импэрию! – сказал кто-то с кавказским акцентом.
- Не лезьте без очегеди, - закартавил с детства знакомый. – Пегвым был я!
- Если приятное не воспринимать таковым, то и неприятное не будет казаться столь досадным, - продолжал о чем-то своем философствовать бас.
«Дело говорит мужик, - мысленно согласился командир, терзаясь сомнением: приступать к штурму или еще послушать?» Преодолев соблазн, решился.
«Против любого индийского танца есть своя индийская защита», - передал условную эсэмэску командир, и отряд бросился на штурм. Как и положено, в оконные проемы полетели свето-шумовые гранаты, затем стали «болгаркой» пилить замок. Он, гад, не поддавался. Терялись драгоценные секунды. Наконец вломились.
- Всем лежать! Бросай оружие!
Но кроме двух застекленных гробов с их обитателями и едкого дыма, то ли от гранат, то ли от предварительного курения какого-то дерьма, в помещении «никого не стояло».
- Осмотреть все подсобки! Обшарить все углы?
Но лишь промелькнула худущая кошка и, мяукнув, исчезла в неизвестном направлении.
«Операция провалена, - горестно подумал командир. – Одну звездочку с погона долой!»

* * *
На третий день «Левша» починил безмолвствовавшую несколько сот лет пушку и пригласил царицу принять личное участие в показательных стрельбах. На секретном оборонном заводе изготовили специальные ядра в стиле Фаберже и привезли их в Кремль в день испытаний. Церемонией командовал человек с «кровавым подбоем». Для начала он прочел стишок-прибаутку:
- Колобок, колобок,
Ты не низок, не высок.
У тебя покатый бок.
Чисто выбритый лобок.
- На что намекаешь, старый кобель? Подсматривал, что ли, как моюсь?
- Это так, для рифмы Ваше Величество. Я с дамским полом давно завязал, осталась только одна дама – поэзия!
- Ну, смотри у меня, а то сошлю в Израиль! Будешь там счастлив, сидя с чашкой на пляже, иврит изучать. Лучше б что-нибудь серьезное рассказал.
- Хотите о писателях? Например, о Достоевском?
- Валяй!
-Достоевский, до ста блюд отведав, сел писать роман о своей любви к простому мужику, который, спустя время, всю эту «достоевщину» и запретил, придя к власти.
- Тебя на прозу потянуло? Видно, стареешь.
- А о Маяковском хотите?
- Давай и о нем!
- Лет до ста есть щи
Нам без устали,
Не прося ничьей
Даже помощи!
- Это лучше! Ну ладно ты мне зубы не заговаривай, а давай ядро поднеси.
- «Забил ядро я в пушку туго, - начал, было, поэт из Лермонтова и выронил снаряд.
- Эх, неумеха!
- Позвольте нам, - кинулись помогать Зубоскалкин и Моисей Борисов.
Общими усилиями затолкали ядро в ствол.
- А порох не забыли?
- Никак нет, Ваше Артиллеристское Всемогущество, - заверил Левша, подавая зажженный фитилек. Прицел наведен, осталось только подпалить.
Анна Емельяновна перекрестилась как-то по-монгольски (бабка была буддисткой) и запела песню Бренникова «Артиллеристы Сталин дал приказ». Зажмурившись, поднесла фитиль к запалу. Ухнуло так, что все кремлевское воронье вмиг спорхнув, сделало небо черным и закаркало птичьими непереводимыми проклятиями. Где-то в облаках мелькнул завистливый Мюнхгаузен. «Вот бы мне прокатиться».
Очевидно, какая-то вредительская гадина незаметно в последний момент сбила прицел, и ядро угодило точно в циферблат часов Склизской башни, расколов его на куски и заставив часовой механизм исполнить внеурочный бой курантов, прихрамывая то «Муркой», то «Цыганочкой». Часовых и колокольных дел мастер, бывший джазмен (но покаялся) Аскольд Париковский грозился талантливые часы обучить всем блатным песням, фрейлексам и даже достаточно сложной в мелодическом отношении «Хаве Нагиле». А теперь вот снова корячиться, восстанавливать сложный и капризный механизм. «Эх, брошу все и пойду снова в барабанщики. Но не в джазовые – джаз запрещен навек. В посовые по возрасту не возьмут. Придется – в военный оркестр на старости лет податься: «Ать, два, ать, два! Левой, левой, левой!»



Глава Шестнадцатая. В «Менестрельстве». У генерала. «Нервная клетка». Тяжелая ночь.
Над входом в здание Менестрельства (от «менестрелей») Культуры висел плакат-пояснение: «Культура есть знание меры вещей».
А за большим круглым столом на четвертом этаже в кабинете Жоржа Бенгальского шло совещание деятелей этой самой «культур-мультур». Набилось много. Стол еле вмещал. Понадобились приставные места. Заседание открыл сам Жоржик.
- Доступ к телу, господа, еще не есть доступ к душе, - зачем-то сказал он.
Собравшиеся одобрительно загудели растревоженным ульем, а шеф продолжал: - Музыка есть систематизация звуков. Одним словом, афоризмы укрепляют наши организмы!
Последнее заявление всех развеселило – «приколы» вначале выступления являлись традиционным ораторским приемом постоянного автора и ведущего популярной в культурных слоях телепередачи «Скульптурная эволюция».
- Кстати, господа, что касается предстоящих гастролей Очень Большого Театра в Парижске, то хотелось бы из уст самого директора услышать, что повезут на сей раз? – перешел к делу министр.
- Конечно, по традиции, - половецко-половые пляски из «Князя Игоря». Без этого нас в Парижске не поймут, - сообщил господин Икс-игреков. – Разумеется, новую оперу по мотивам «Ивана Сусанина», «Жизнь за Ельц-царя», молодого композитора Девяткина. Ранее он прославился на нашей сцене «Внуками Левенштейна», за что получил театральную премию «Железная каска».
- В опере Гуно «люди гибли за металл». Но за относительно легкий по весу. За золото, - заговорил неугомонный и сварливый композитор Всюдушкевич. - А теперь на концертах рок-групп гибнут за «тяжелый» (хэви метл), наверное, за чугун!
- Почему вы всегда ворчите? – вступился за передовое искусство Дружбин. – Написали бы сами какую-нибудь Рэп-оперу.
- Посадил дед «рэпку», например, - схохмил композитор Безрыбников.
- Кто посетил выставку Глазуньина, господа-товарищи? – сменил тему живописец Ушилов.
Посетителей не обнаружилось, как и того, кто выставлялся. Это дало право, не опасаясь вызова на дуэль, выдать гневную филиппику в адрес своего конкурента и личного врага:
- За такие натюрморты,
Чтобы было неповадно,
Натереть творцу бы морду…
- Вот и вышло б очень складно, - завершил четверостишие находчивый министр.
После небольшой, похожей на общий нокдаун, паузы, поднялся некий грузный господин в давно неглаженном пиджаке.
- Товарищ министр, наш прежний Союз Веселых Композиторов после перестройки превратился в Союз Печальных, - пожаловался нынешний секретарь. – Если б министерство деньжат подкинуло. Бедствуем как бедуины. А на членских взносах далеко не уедешь. Они не верблюды!
- Исключили Глюка, - снова заворчал Всюдушкевич, - приняли Корнелюка! Достойная замена… И вообще музыка в стиле «рок» есть восторг примитивного сознания. Рок – рабство, прикрытое истерикой. А джаз – ничем неприкрытая свобода, поэтому он и не приживается в России, стране рабов. Рок, напротив, свирепствует!
- «Молниеносный джаз», - подхватил тему некий любитель джаза, - это, когда только включишь телевизор или радио, а он уж и кончился!
- Не каждая личность имеет наличность, - пахнуло перегаром иссеченное алкоголем как резцом скульптора лицо старого ваятеля, фамилию которого все давно забыли.
- Кто этот интеллигентно-педерастичный? – спросил сосед соседа, указывая на скульптора.
- То ли Роден, то ли Вучетич. А, может, Павел Антокольский или Коненков?
- Скорее Эрзя, коль пьян до нельзя!
- Плохи у нас дела и библиотечно-музейные, - всхлипнула некая сухостойная дама, державшаяся весьма достойно. – Трагично положение, как «Маленьких трагедий» Пушкина, так и «малых голландцев».
- Из Эрмитажа теперь воруют почем зря, - сознался, прикрывая горло вечным шарфиком, элегантный директор Пивостровский. – Притом - сами сотрудники!
- Такие программы на телевидении, что и джазу негде упасть, - всплакнул музыковед Одноухов, держась за щеку, опухшую от флюса. А где флюс, там, как известно и блюз…
- Джаз не только музыка толстых, но и вялых, – подкол едкоязычный Дружбин. – Недавно был на одном концерте, так чуть не уснул! Я больше люблю «пейджаз» - певческий (вокальный) джаз!
- Я сделал открытие, - поднялся с места пожилой литературовед. – Настоящий автор романа «Как закалялась Электросталь» Кафка Ноевич Рабинович.
- Ну, это, положим, еще требует твердых доказательств, - осадил старика не любивший расовых разбирательств министр. - Я тоже слышал, что «Тихий тон» написал Кафка Ковчегин. И ничего, молчу… Короче: начинка выпечки не стоит! А в заключение заседания, господа, всеми уважаемые артисты оперетты исполнят знаменитый дуэт. Раздвиньте кусты и выкатите рояль, пожалуйста.
На выкатившийся самоходный (радиоуправляемый) рояль облокотилась дама нестареющей наружности, о которых говорят «она была свежа, но верилось с трудом», и подобного же сорта господин, объявивший:
- Дуэт из оперетты Кальцмана «Мокрица».
- «Помню, я еще воробушком была», - заскулила дама, голосом вороны на нищенской пенсии.
- «Помню, как-то в феврале ехал я на «Шевроле», - вторил ей господин с мефистофельским блеском в искусственных глазах работы офтальмолога Федорова, и они слились в вокализированном экстазе.
* * *
На приеме у генерала сидел, весь в мешках под глазами, невыспавшийся майор. Генерал вертел в руках компакт-диски и, указывая на большой экран, на стене кабинета, гневно вопрошал:
- Почему и на дисках тишина, и на экране пусто?
- Всё записывали с начала и до конца.
- Такого не можно быть, майор Омонидзе! Техника первоклассная, западлогерманская!
- Вот Вам Железный Крест, товарищ генерал, - перекрестился по-каратистски майор - Собственноушно слышал музыку из «Серенады Подсолнечной Полины» и голоса.
- Чьи голоса?
- И Ленина, и гражданина шашлычной национальности, и Ельцина, и еще кого-то…
- О чем они толковали?
- Убейте, не помню! Все стерлось.
- За такое и убить мало. А свидетели есть?
- Бойцы, кто рядом лежал в окопе.
- Даже окоп вырыли? Брусчатку испортили, значит. Ну, зови свидетелей.
Вошла рота трясущихся спецназовцев. Столпилась у дверей. Трудно поверить, что эти перепуганные ребята способны разбивать лбами кирпичи, в огне не тонуть и в воде не гореть.
- Кто слышал на объекте голоса? – рявкнул генерал. – Кто подтвердит слова вашего командира?
- Я не слышал, я не слышал, я не слышал… - прошло по цепочке как на «первый-второй рассчитайсь!»
-Идите! – скомандовал хозяин кабинета, и бойцы строем покинули помещение.
Крутанувшись в кресле и обратив взор на портрет императрицы работы Мойши Мессершмидта, занимавший полстены, генерал спросил тихо:
- Что я доложу Ее Величеству? То, что у меня на службе полоумные, поклонники группы «Смысловые галлюцинации»?
Генерал подошел к провинившемуся и выдернул из его погона толстенькую майорскую звездочку. Предположение о понижении в чине подтвердилось. Затем нужной кнопкой вызвал конвой, и беднягу увели. У генерала от безысходности вспотели и зачесались мозги. От волнения он прильнул к экрану компьютера, и, выйдя на порно-сайты, немного успокоился. «Степень эрекции – показатель лояльности мужчины к женщине». Эта светлая мысль согрела и отвлекла от гнетущего чувства проваленной операции. Но вскоре он призвал себя к порядку: «Чем я занимаюсь в рабочее время?» Вспомнил нечто из философии Йоги: «Борьба с удовольствием – тоже удовольствие». В голове завертелся хоровод несвязанных, нелепых выражений и дурацких высказываний: «Хоть она и лесбиянка, но сотрудник честный банка», «Я его терпеть не выношу», «Работоспособность – мужская сила днем, постелеспособность – тоже, но ночью»… Нет, нет! Заработался! Звоню шоферу и в «Сандуны». Персонльно-пожизненый номер с бассейном, выпивкой и девочками. Надо расслабиться по полной!
* * *
Разжалованного майора два конвоира подвели к двери с табличкой «Нервная клетка». Ниже давалось пояснение: «Палата душевных больных». Переодели в больничную одежду и усадили на персональную кровать.
Расположившись на новом месте, он потрогал щеку. «Что-то зуб поебалевает». Огляделся. В данной «печальной вселенной» оказался не одинок. На других кроватях восседали подобные ему бывшие вояки. Все-таки не рядовой дурдом, а военный госпиталь. То один, то другой больной изрекали какую-либо «умную мысль». Бывший майор Омонидзе прислушался.
- Грудная клетка – маленькая клетка; лестничная – большая клетка, - сообщил некто справа, похожий по возрасту на полковника в отставке.
- А то, где мы – «нервная клетка», - вспомнил табличку на двери бывший майор.
- Однозначно звенит колокольчик, - запел кто-то пропитым тенором слева.
- Шутка и парашютка, - послышалось с кровати у окна, где лежал весь переломанный и перебинтованный бывший летчик. – Не раскрылся, гад!
«Наверно, об землю так шмякнулся, - подумал Омонидзе, - что спятил».
В палате в целом достаточно цивильно: имелся «охлаждальник» (холодильник) и ванная комната со спаренным сортиром, так называемая, «гованна». Все-таки здесь содержались на излечении офицеры, а не какая-нибудь солдатская шантрапа. Из ванно-сортирной комнаты вышел седоватый господин, придерживая рукой спадающие пижамные штаны. Из-за неплотно прикрытой двери раздавался рев Ниагары спущенного бочка.
- Бачок раньше барахлил, но после того, как мы ему пригрозили вызовом сантехника, так испугался, что стал превосходно спускать, - заметил облегчившийся.
«Может и мой зуб, так испугается вызова дантиста, что перестанет болеть», - с надеждой подумал Омонидзе, но полностью в это не уверовал.
- От сарказма, до оргазма один шаг, - заметил генеролоподобный больной, читавший газету. – Мне врач сказал, что у меня «маразмообразие» - редкая разновидность слабоумия.
Омонидзе с сочувствием посмотрел на старшего по званию, но зуб все еще не проходил.
У зарешеченного окна сидел на кровати веснушчатый мужчина средних лет в ошейнике, цепочка которого крепилась замком к решетке.
- Почему вы в ошейнике? – полюбопытствовал Омонидзе. – Буйный что ли?
- А? Не слышу, - переспросил больной.
- Почему в ошейнике? – крикнул Омонидзе. «Наверное, артиллерист раз глухой».
- Это алкошейник, - ответил плохослышащий. – Новое средство против пьянства, чтобы я не убегал в магазин.
- Как тут хорошо экстраполируют пол! – воскликнул новый голос.
- Что, что? – снова переспросил артиллерист.
- Ну, в смысле полируют паркет. Экстра-класс! До блеска.
- А… Эх, выпить хочется, - всхлипнул плохослышаший и дернулся в сторону двери так, что оконная решетка зашаталась и загремела.
Вошел надзиратель в белом халате, кстати, тоже с кровавым подбоем. Но халат не столь белоснежен, а подбой не столь кровав как у придворного поэта. Все притихли.
- Зачем покорять Эверест, если боишься влезть на крышу собственного дома? – спросил тихо, но твердо, вошедший.
«Наверное, ссыльный философ», - пожалел надзирателя Омонидзе.
- Минеральное удобрение есть моральное удовлетворение почвы, - тихо затворил за собой дверь надзиратель-философ.
- Это не логика, а патологика, - заворчал генералистый и зашелестел газетой.
«Куда я попал? - взмолился Омонидзе. – Это какой-то симпозиум – собрание умов!»
* * *
- Ваше Ископаемое Величество, - обратился канцлер к императрице. – Из доклада министра Газпромбезопасности, господина Ватрушкина. следует, что никаких нарушений в усыпальнице не обнаружено. Проводилась специальная операция, но слухи не подтвердились. Ни оргий, ни бомжей!
- Ну и хорошо! – зевнула императрица. – Злые языки, наверное… А вот, который все на кремлевской стене гадил – сама видела – его изловили?
- Исчез бесследно, Ваша Всепрезентабильность, - щелкнул каблуками Зубоскалкин. – Разрешите идти?
- Иди, но пришли Моисейку! Пусть мне постель взобьет. Что-то меня в сон клонит.
- Так уж полонез первого, матушка! Вы засиделись.
- Постой-ка! Забыла спросить. Часы-то починили?
- Как есть починили. Теперь они песня «Сталинные часы» названивают.
- Хорошо! Ну, иди, зови Моисейку.
- Приятных сновидений.
Явившийся банщик, парикмахер и постельных дел мастер, привел ложе в надлежащее состояние, придав ему вид хорошо взбитого праздничного торта.
- Теперь раздень меня, - закокетничала барыня.
- Всю?
– Ты же знаешь, я люблю спать, в чем мать родила.
Моисей Борисов с волнением приступил к ответственному заданию, хотя и делал это бесчисленное множество раз.
- Больно-то не заглядывайся на мой целлюлит, а то другого на службу возьму.
- Что вы, что вы? Я зажмуриваюсь и даже отворачиваюсь в особо укромных местах.
- Надеюсь, анти-виагру не забываешь принимать?
- Не забываю! Регулярно пью. Три раза в день после еды, как композитор Мармеладзе приписал.
- А что ж опять оттопыривается?
- Ну, как говорится, не задушишь, не убьешь. Все считают, что я того… а выходит нормальный, только лишь люблю переодеваться в женские одежды.
- Ну, это извинительная слабость, мой шалунишка. Пустячок.
- Готово, барыня, - отстегнул последнюю пуговицу придворный. – Лягайте!
- И ты со мной в качестве грелки, но чтобы ни-ни, никаких поползновений. Я девушка строгая! Если что - повелю кастрировать, как и прежних своих мужей, кои посмели…
- Я не такой, - прижался к царице цуциком Моисейка и задрожал.
- Что дрожишь как фаллоимитатор? Успокойся.
Не успела царица захрапеть, как оконная штора колыхнулась, и из-за нее вышел высокий мужчина в задрипанном халате до пят, подпоясанном красным кушаком. Мужчина имел длинную рыжую, но редкую козлиную бороду, орлиный взгляд и меховую треуху, надвинутую на лоб. Он крадучись подошел к ложу. Звуки шагов скрадывали сафьяновые сапожки от кутюр и мягкий персидский ковер западногерманского производства. Моисейка, перестав дрожать, тоже прикорнул.
«Знать, она себе полюбовника завела», - гневно подумало привидение и схватилось за кинжал, спрятанный в полах халата. Иван Василич склонился над спящими. От козлиного духа, исходящего от царя у Моисейки защекотало в левой ноздре, и он надрывно чихнул, разбудив и себя, и соседку. Призрак взметнулся к потолку и завис там вне зоны видимости и законов гравитации. Свет тусклого ночника не доходил до потолка.
- Простыл что ли? – ткнула в бок согревателя царица. – Еще заразишь меня! А чем это так пахнет? Ты что ли воздух испортил? Что себе позволяешь? Еще этого не хватало! Горох на ночь ел?
- Никак нет, Ваше Святейшество! Одну минералку пил. «Трускавец» называется.
- Может, это я сама согрешила? Тогда прости старую… Ну, и вонища. Козлятиной несет. В общем, хватит, понежился, иди восвояси, пока я добрая.
Моисейка, подхватив спущенные портки, вышел, пожелав царице спокойной ночи.
Привидение под потолком злорадно заулыбалось: «Ну, щас я ей влындю по самые помидоры! Будет знать впредь узурпаторша, как занимать чужой престол!»
Иван Василич стал описывать над ложем круги как беспилотный самолет-разведчик, постепенно снижаясь. Но по мере снижения, насильник все более терял уверенность, так как «боеголовка» проявляла полную индеферентность к объекту и не собиралась наводиться на цель. Все же, как никак, минувшие столетия давали о себе знать. «Как бы не опозориться? – закралась гаденькая мысль в царскую голову. – Это тебе не взятие Казани. Тут пострашнее будет… А о какой такой анти-виагре они говорили? Это, чтоб стоял или, чтоб лежал? Надо бы у этого чудика выведать».
Императрица, тем временем, не подозревая об опасности и привыкнув к запаху, навзрыд храпела, сотрясая ложе, как бетономешалка во время работы. Наверное, во сне решался какой-то сложный вопрос государственной важности, и без храпа решенье невытанцовывалось.
Иван Василич вылетел в неприкрытую дверь в поисках царицынова полюбовника и сразу его обнаружил свернувшегося клубочком на подстилке под дверью. Привидение снизилось и зависло над спящим. «Стоит ли будить? Ведь шум поднимет. Лучше поискать». Пошарил по карманам валявшейся на полу куртки. И, о счастье, – красивый пузырек с таблетками. «Наверное, то самое». Одним махом заглотнул все содержимое – полсотни не меньше. «Ну, щас я ей влындю!» Полетел в покои. Стал снова кружить над ложем, прицеливаясь, как половчее овладеть, чтобы и вырваться не смогла – бабища-то крупнотелая, и может зашибить. Целился, целился, кружил, кружил, сжигая горячее как при аварийной посадке. Но никакого прилива боевого потенциала не ощутил. Лишь в животе закрутило, завертело, стало пучить и стремиться к выходу на свободу. «Неужели слабительного нажрался? Перепутал. Надо было бы все-таки у холопа-то спросить, прежде чем глотать. Эх, стар, стал как Станиславский и никому, как и он не верю, а стоило бы, наверное. В животе творилось что-то невообразимое. Точно Февральская и Октябрьская революции одновременно. Рвущееся наружу содержимое невозможно было сдерживать. Мышцы заднего прохода за столько лет совсем атрофировались. Забыв о своих первоначальных похотливых мыслях, бедный царь из последних сил спикировал к окну, отдернул штору, присел, приподняв полы не единожды засранного халата, и дал волю чувствам. Это похлещи недавнего выстрела Царь-пушки. Кстати, она снова сломалась. Пол содрогнулся как земля космодрома при запуске многоступенчатой ракеты «Энергия». Царица даже подпрыгнула, но не проснулась – снилось морское путешествие в стиле Айвазовского, и корабль попал в качку (знаменитый «Девятый вал»).
Опозорившийся царь выпорхнул в окно и полетел в Мавзолей, чтобы с горя уединиться там в своем уютном канализационном люке.
И наступило оно, «утро стрелецкой казни»! Анна Емельяновна проснулась от нестерпимого смрада и встала, чтобы, отдернув тяжелую штору, открыть окно свежему утру. Тут-то и вляпалась! Поскользнувшись, чуть не упала в озеро обильных испражнений.
- Негодяи! Кто это сделал? – взревела она, прикрываясь испачканной простыней. – Моисей, Зубоскалкин, Обрезкин!
Вбежали государственные мужи и остолбенели. Дальнейшее не поддается описанию. Но выяснилось, что у Моисея Борисова пропал целый пузырек слабительных таблеток. Он сознался, что последние дни страдал запорами.
- Так это тебя пронесло? – топала ногами императрица, перепачкавшись нечистотами.
- Никак нет, Ваше Славомудрие, - трясся Моисейка. – Запор продолжается.
- Так, кто же обосрался? – обратила убийственный взгляд царица на канцлера и поэта. – Или, может, я сама?
- Вон он снова по стене гуляет, - указал Борисов в окно. Все устремили взоры в указанном направлении.
Опереточный персонаж сидел в позе орла и продолжал делать свое грязное дело. Всё никак не мог исчерпывающе просраться, бедняга.
- Так он, значит, и в спальню проник? Всех казню лютой казнью!



Глава Семнадцатая. Снова в палате. Опять в Мавзолее.

- Полк от полки знаешь, чем отличается? – спросил Петька Федьку, мечтая о любимой девушке.
- Нет.
- Полка это полк, состоящий из одних женщин-военнослужащих.
- Ты только доктору об этом не скажи, а то навек тебе здесь сидеть. Понял?
- Понял, - сокрушенно покачал головой Петька. – А ты о бабах думаешь?
- Я думаю не о них, а о том, что общего между «пиром» и «драпировкой»?
- И что общего?
-А то, что «драпировка» это драпать после «пира»?
- Натворил что ли что на пиру?
- Дурак! Ничего не понимаешь, - обидевшись, отвернулся к стене Федька.
- Ты тоже, смотри, врачам об этом ни-ни, а то отселят к буйным, и мне скучно будет, - сказал примирительно Петька и невзначай испортил воздух.

В другом углу палаты сгрудились писатели-интеллектуалы: Суракин, Пиков, недавно поступивший Прилипскин (все-таки загребли, несмотря на наличие многочисленных точек общепита), лауреат «Заметной мечты» без выясненной фамилии, добровольно сдавшийся в дурдом, устав от своей телепередачи «Гипофиз», Атрофеев, фантаст Глупьяненко, зашедший на «огонек» из соседней палаты Пропеллер под ручку с Прохамовым (сдружились непонятно на какой почве). Еще кто-то из менее известных. И перепалка-дискуссия началась.
- Тверд как подоконник
Мой знакомый конник, - выдал Суракин и поправил шевелюру. – Он, когда на лошади сидит, то силы бедной не щадит… Что такое «контекст»?
Публика сосредоточенно молчала.
- Контекст это ржание коней, - ошеломил окружающих Суракин. – А консекс?
- Их совокупление, - догадался многоопытный Атрофеев и добавил: - Жаль, что Яков Протазанов так и не снял фильм про Тарзана!
- Страна, живущая вчерашним днем, - Америка! – заговорил о своем, о наболевшем, Прохамов. – У нас уже сегодня, а у них еще вчера.
- Ты здоров как Бык… ов! – засмеялся Пропеллер, но его перебил Глупьяненко: - Нищий духом тот, у кого за душой нет ничего кроме «Мерседеса».
Публика одобрительно заворковала, соглашаясь.
- Ваш коммунизм есть советская власть плюс отключение всей страны от электричества, отопления и газа, - бросил «перчатку» Пиков Прохамову. – А ваша преданность идее есть «коммунизменность»!
- Заглушите свое сопло и утрите свои сопли, - огрызнулся «соловей генштаба».
- Можно говорить по-русски, а можно – по-депутатски,- съязвил Пиков. – Почитайте лучше мое «ЖД»!
- Зачем мне ваше «Жэ Дэ», когда и так ясно “who is who”?
- Овечка мечтает о вечной дружбе с бараном, - философски заметил Пропеллер и крикнул: - От винта!
- Ну и постные все эти ваши постмодернисты, - сплюнул Глупьяненко.
- Вино несу Элле,
А она в Венесуэле, - спостмодернизничал Атрофеев и выдал еще:
- Обанкротил биржу враг,
Сирано де Бержерак!
Вспомнил морскую поговорку и солдат Федька (дядька служил на флоте):
- Не страшна погоды сводка,
Если на борту есть водка!
Интеллектуалы повернули головы в сторону ментально неблизких и недоуменно пожали плечами – тоже, мол, народные таланты выискались!
- Вы в Перми впервые? – непонятно кого спросил Прилипскин. – Заходите ко мне в «Трава», отведаете не только «суп истории», но и суд ее.
- Вы как без извести пропавший строитель, - сморозил Глупьяненко и расхохотался.
- Домоуправ это дом справа от дороги, - сострил Атрофеев. – А домкрат это кратчайший путь к дому.
- Какие они все умные, - восхитился солдат Петька.
- А ты думал! – согласился солдат Федька. – На то они и писатели.
- А за что же их всех сюда упекли?
- Грибоедова в школе не проходил? «Горе от ума»!
- Не помню. Кажись, нет.
- Оно и видно.
Из радиопродуктора на стене раздался строгий межведомственный, бесполый глас: - Больных просят пройти в вестибюль для проверки личных вестибулярных аппаратов!

Писатели послушно гуськом засеменили к двери.

- Ах, какая все же сальность, - ворчал Суракин, - эта вот парадоксальность.
- А «парадогсальность», - уточнил Прилипскин, - это кормление догов салом.
- А «раенимация» - служба, отправляющая в рай, - сострил Атрофеев и добавил: - Энциклопедия это история гомосексуальности, а энциклопедик – знаток в этой области.
- Подобные темы вы только и обсуждаете в вашей передаче, - упрекнул Прохамов. – Кормление и Ленин! Кормленин! Вот важная тема для обсуждения. Как вождь накормил голодающую страну…

В вестибюле, как и обещали, проверили у всех состояние вестибуляторных аппаратов. Крутили больных как космонавтов на центрифуге, качали на качелях, заставляли крутиться на вертящемся стуле вокруг своей оси. Выдержал один лишь Пропеллер. Остальных вырвало. Солдаты почему-то в проверке не участвовали. Им и так поверили, отчего они, придя в хорошее расположение духа, запели складным дуэтом:
- Шаланды полные фекалий,
Букет из первых ландышей!
«А где вы ландыши нарвали»?
- вопрос донесся до ушей.

- Ребята, вы здесь не в казарме, - призвал к порядку культурный Атрофеев. – Нельзя ли вести себя поприличней?
- Необуздан его гнев,
Яростен порой как лев,
От балетов ошалев.
Вот такой он Дягилев! – припугнул солдат и Суракин, рассчитывая на то, что невежественные бойцы подумают - речь идет о каком-то важном чине.
- Кому фига, а кому и фигурное катание, - ничуть не испугался Петька. – Ведь верно говорю, а Федька?
- Сердце, тебе не хочется помоев? – хулигански поддержал кореша Федька.
- Если ко всему апатия,
То у вас гомеопатия, - встрял Глупьяненко и, как обычно, улыбнулся самодовольно.
Солдаты окончательно распоясались и снова дружно заголосили:
- Душман А и душман Б
Засиделись на трубе.
Надо снайпера позвать.
Их с трубы пора бы «снять»!
Глупьяненко тоже решил блеснуть и раскрыл рот:
- ЭнЛэОшадь кормят сеном,
ЭнЛэО неспешно село.
Стало небо темно-серым
И вокруг запахло серой…
- Уфологией увлекаетесь? – спросил знавший про всего Атрофеев.
- Увлекаюсь и вам советую, - ответил с достоинством фантаст.
- А где зародилась эта ваша уфология?
- Как где? В Уфе!
- Приглашу вас на очередную свою передачу, - пообещал Атрофеев, - если, конечно, меня когда-нибудь отсюда выпустят.
- Колумбиец колумбийца
Колом бил,
убийца, - мечтательно произнес автор «Дня тряпичника», по-видимому,
обдумываю новый роман.
- Не ругай ты Уругвай,
Не ругай и Парагвай!
Поругай уж Гондурас
И притом один лишь раз,
Потому что в Гондурасе
Две лишь коренные расы –
Мудаки и пидарасы! – решил поозорничать Дмитрий Пиков, набивший руку в писании сатирических стихотворных колонок для журнала «Уголек».
- Какой день победы невозможен в России? – задал каверзный вопрос Пропеллер.
- День победы над пьянством! – в один голос ответили сообразительные обитатели палаты.
- Сколько не кричи на свадьбе «Горький», писателем не станешь, - мрачно заметил Суракин, испытывая очередной приступ мук творчества.
- Эх, Эразм Роттердамский,
Оргазм ты наш дамский, - тяжело вздохнул Минеткин и с тоской посмотрел в зарешеченное окно – там, где-то на свободе, «паслись» еще не охваченные его писательским вниманием «телки».
- Посидеть бы по-хорошему, - мечтательно произнес Прохамов. – Выпить бы как следует, но без мордобоя и политических дискуссий.
- Лучше лицезреть ублюдков в нищете, как у нас в России, чем в достатке, как у них в Америке,- заворковал Пропеллер и стал носиться по палате, урчаньем изображая мотор самолета.
- Досытанаевшский любил хорошо поесть, - заметил хозяин сети ресторанов «Трава», - но от этого Толстым не стал, оставшись худощавым. – И добавил ни к селу, ни к городу:
- Табачная лавка,
собачка Лайка,
вокзальная давка,
писатель Кафка.
На этих словах в палату вошла медсестра в сопровождении трех дюжих санитаров.
- Подставляйте зады, господа писатели! Сейчас всем вколю успокоительного, а то вы сильно расшумелись. Из соседней палаты жалуются.
В ее мускулистой руке пловчихи или метательницы копья, а то и ядра, блеснул молниеподобный шприц, и она поманила пальцем первую жертву. Санитары тут же изготовились на случай возникновения внештатной ситуации, заиграв тугими как автомобильные шины бицепсами и длинными полотенцами.
Первым спустил штаны и подставился Суракин, стоически перенеся вакцинацию. Из желающих уколоться образовалась живая очередь, и процесс пошел бодро.
- По второму разу хотите? – заметила гостей из соседней палаты Прохамова и Пропеллера бдительная медсестра. – Идите к себе. Нечего здесь пастись!
Прогнанные безропотно покинули помещение.

* * *

- Нэт человека – нэт и обиды на человека, - изрек очередную мудрость Сталин и покосился на Ленина: как, мол, мыслишка?
- Я живу в своей голове, а не в окгужающей геальности, - философски заметил Ильич, небрежно-элегантным движением руки стряхивая с сюртука дохлую моль. – Что же ваш Бгежнев нафталин не несет? Ского от моей одежды останется только одно воспоминание. Не лежать же вождю мигового пголетагиата нагишом? Помимо норм пгиличия, котогых я пгодолжаю пгидегживаться – в этом я отнюдь не геволюционер – здешний суговый климат тоже не гасполагает к отсутствию одежды.
- Я ему поставлю на вид! – притворно осерчал Сталин. – Наверное, в своей Молдавии не одну юбку не пропускает? Вот и про нафталин забыл.
В этот момент кто-то начал подавать условным стуком сигналы в стену. Сталин отодвинул нужный камень, и человек с густыми бровями проник в помещение. В руках он держал объемистый сверток, распространявший острый специфический запах.
- Легки на помине, молодой человек, - оживился Ильич.- Пгинесли?
- Вот, пожалуйста, двадцать пачек достал, - развернул сверток бровеносец. – Витамины от тети Мины! Куды сыпать?
- Сыпьте под мышки, под воготник, в кагманы, в штаны, - Ленин поворачивался то одним, то другим боком, точно загорая на пляже. «Красивый молдаванин» сыпал из пакетов, не жалея добра.
Внезапно с громким чихом проснулся сосед и, откинув стеклянный колпак, уселся в гробу.
- Что же вы так нафталином развонялись, господа? Даже дурной сон приснился. Будто я читаю Нагорно-Карабахскую проповедь…Это теософское ученье – просто мученье!
- Кем вы себя возомнили, товарищ Мао? – поднес спичку к трубке Сталин и пыхнул «куриной слепотой», на время подавив едкий нафталинный дух. – Клин клином надо вышибать или Клима Ворошилова Климом!
- Здоговье не купишь, - ворчал Ильич, поворачиваясь и так, и эдак, - здоговье не кукиш!
- Сначала накапливай в себе раба, - заворчал разбуженный, - а уж потом выдавливай! Вот такая, понимаешь, тындэнцыя!
Брежнев все сыпал и сыпал пакет за пакетом, а дезинфицируемый нежился как под душем, приговаривая: - Подызносиловался я совсем этой пгоклятой молью. Спасибо тебе, догогой пгеемник-потомок!
- Я верный ленинец, товарищ Ильич, - заверил «красивобровый». – Коммунизм есть советская власть плюс мумификация всей страны!
- Когда в помещении жарко, то складывается потологическая ситуация и все потеют, - появился откуда ни возьмись взмыленный Троцкий с мокрым батистовым платком в руке. – Уж не готовите ли вы, товарищи, мировую революцию? Почему же обо мне забыли? И вообще «потомство» это активное потоотделение…
- У нас никто не забыт и ничто не забыто, - вспомнил знаменитый лозунг Цин-Ель и, приняв решение внезапное как помилование, выскочил из гроба и пустился в пляс. На шум из канализационного люка высунулась кудлатая голова в малахае. Иван Василич, тоже громко чихнул из обоих стволов, закашлялся и пукнул.
- И вы вылезли, дорогой пердун-предтеча? – пыхнул зельем Сталин. – На вас администрация Кремля жалуется. Ведете себя как «сраус» - все кругом засрали!
Внезапно из-под потолка выпорхнул веселым воробьем Бухарин и застрекотал под аккомпанемент своего барабанчика: - Музыка барочная, а практика порочная! Шапочка красная, а тапочки классные! Секс и молот – эмблема мазохиста!
- Поп попу не товарищ, - изрек древнюю поговорку Иван Василич и уселся на мраморном полу, скрестив ноги по-татарски (от покоренных казанцев научился).
- Один мой знакомый, половой фабгикант (содегжатель пгитонов), очень любил кагтину «Секстинская капелла» (ггупповой секс), - вспомнил о своих молодых похождениях продезинфицированный Ильич. – Наденьке только я об этом ни-ни…




Глава Восемнадцатая. Беседа поэтов. В курилке. Поэтесса и скульптор.

- Ты представляешь? Звонят и звонят! Совсем одолели, - пожаловался поэт Троекуров, зашедшему в гости поэту Иссушенко.
- Когда очень надоедают, применяй тактику «выжженного» телефона – не снимай трубки, - посоветовал многоопытный стихотворец и весело добавил: - Всяк сверчок знай свой Шестокович!
- Шесть токович, пять токович, семь токович, - подхватил мысль коллега. – Получается считалочка.
- Скажи мне, какую музыку ты слушаешь, и я скажу, кто ты, – выдал Арсений, шутливо нахмурив брови.
- Правду сказать? Ну, например, Россини.
- Согласен, что Россини великий композитор, только музыку его не заставляй меня слушать!
-А твой Шестокович лучше? Вот послушай мою прибаутку. «Ген, а Ген! Ты, чей ген? Не того ли, кто разрушил Карфаген? Нет. Я просто канцероген!»
- Ты, Андриан, по-прежнему, в своем репертуаре, и с годами не меняешься.
- А знаешь страну, где водятся лишь рыси?
- Нет.
- Рыссия.
- Ну, даешь! А знаешь, кто такие «витязи в искусственных шкурах» с гитарами?
- «Витязя в тигровой шкуре» Шота Руставели знаю, а этих…
- Это телевизионные ублюдки, подлежащие кастрации в массовом порядке!
- Не любишь, что ли рок?
- От кого поведешься, с тем и наберешься.
- А я очень даже люблю! И еще – «Бегемот» Равеля.
- В смысле «Болеро»?
- Да! Извини, оговорился.
- Верю, так как склад ума и склад продуктов – две большие разницы.
- Должен тебе сознаться, как старому другу… - замялся Троекуров и стал от смущенья оттирать пальцем застаревшее пятно на письменном столе.
«Всегда пятно оттирает, когда от меня что-то утаит», - подумал Иссушенко, давно привыкший к этому отвлекающему маневру.
- Дело в том, что императрица заказала мне написать текст государственного гимна с учетом новых реалий, на сей раз, не прибегнув к помощи потомственного, уважаемого, но престарелого гимнописца. От него скрывают, дабы он от обиды не сыграл в ящик, который по нему давно не то, что плачет, но откровенно рыдает. Гимнописец, с упорством достойным лучшего применения следует совету Маяковского: «Лет до ста расти нам без старости!»
Иссушенко мгновенно обиделся, (почему его, самого гражданственного поэта, так подло обошли?) но, не подав виду, схохмил: - Знаешь, что такое гимназия?
- Учебное заведение, но причем…
- Гимназия это есть Гимн Азии! Притом!
- Арсений, хватит шутить. Послушай, я тебе зачитаю начало. Хочу сразу предупредить: благодаря тому, что императрицу к власти привели апельсиновцы, то и тема цитрусовых должна быть отражена в тексте.
- Интересно, как ты справился со столь нелегкой задачей? Читай, послушаю.
Поэт поправил шарфик и морскую фуражку, вытянулся в своем импортном инвалидном кресле.
- Сначала запев:
«Любовь к апельсинам народам свободным
Привила нам наша имперская власть.
Купив апельсины, когда ты голодный,
Ужраться сполна ими можешь ты всласть».
И припев:
«Славься, сок ты наш оранжевый!
Сила в тебе, в витаминах твоих!
Нас от несчастий и бед огораживай,
Спрячь от врагов и от происков их!»

- В целом неплохо, но только последняя строчка… «спрячь от врагов». Это не к лицу Великой Державе. Да и словечко «ужраться», по-моему, - тоже некий эстетический перебор…
- Согласен. Последнюю надо переделать. Я подумаю. А «ужраться» - связь с народной лексикой! Я народный поэт как никак… Но в целом спасибо за совет, и с критикой согласен!
- Конечно, по правде говоря, зачем мудрить над новым текстом, когда есть, бывшая в свое время очень популярной, «Оранжевая песенка»? - уколол коллегу Иссушенко, затаив обиду. «Его, авангардиста, предпочли мне, реалисту! Я новой власти это не прощу!»

* * *

Депутаты сидели в курилке и, смоля одну за другой, общались. Место сие называли то «курятником», то «курортом», в зависимости от задымленности помещения. Оно уютно, потому располагает к милым беседам и откровенным разговорам. А над входом вывеска: «Терский казак любит терпкий табак». И нарисован в стиле Пиросмани некий чапаевоподобный гражданин в папахе, с лихо закрученными усами и трубкой в зубах.
- Был на днях в Серебряном Бору, - сказал один, - но так и не искупался. Лезть в воду испугался, и даже стишок сочинил:
«Август солнцем не густ, потому и пляж пуст.
Отдыхальщики все разбежались,
Хотя толком не належались».
- Вы слышали, - воскликнул другой депутат, - что в игры спортивные сборную Чили так и не включили?
- Иди ты! Да ну! – возмутились остальные курильщики.
- Был я намедни в одном уважаемом ресторане и наблюдал забавную драку официантов, - поделился третий. – И тоже стишок сочинил:
- Поставили ему синяк под носом,
Ударив по башке подносом.
Ударив по башке подносом,
Поставили ему синяк под носом!
- Тоже мне «мандельштамп» нашелся! У меня есть знакомый милиционер, ставший фермером, - поведал четвертый. – Так вот теперь он просит называть себя «ферментом».
-Ха-ха-ха! – взорвалась курящая компания.
- Он, кстати, этот «фермент» брошенную, неубранную рожь называет «брошь». А сгоревшую ниву (алкаши-колхозники поджигают регулярно) называет «огниво». Еще он именует сломанный трактор или спившегося тракториста «экстракт».
- Остряк твой бывший мент, - сказал пятый и спросил, лукаво улыбаясь: - Как плывет севрюга: с севера иль с юга?
- А хрен ее разберет, - ответил шестой. – Я только знаю, что хрен содержит витамин «Хэ», но все равно он редьки не слаще.
- А в горчице – витамин «Гэ», - поведал седьмой курильщик и засовестился: - А не пора ли нам вернуться в зал?
- Не боись! – рявкнули хором. – Позовут.
- Помните, как накануне встречи с представителями села сел у президента голос? – спросил вновь первый, смоливший третью сигарету.
-Это потому что он должен был посетить «психоз» (псиное хозяйство) в городе Пскове, где разводят псов, - пояснил второй.
- А мой знакомый Иван поехал в Ливан, - поведал третий.
- Кто пробовал «ракету», помесь кеты с раком? – спросил четвертый.
- Я пробовал, когда был в командировке в Володявостоке, - сказал пятый.
Раздался резкий как приступ радикулита звонок и депутаты поспешно стали вбивать окурки в безразмерную малахитовую пепельницу, подаренную Думе уральскими добытчиками самоцветов.

* * *

- Вот едок наморщил лоб.
Очень жесткий эскалоп!
Почесал затем висок.
Дали и прокисший сок.

Зоя-Земфира, окончив четверостишие, подозвала муженька все еще лепившего императрицу, - ну как, мол?
- Опять у тебя, милочка, некий критический реализм, - заметил Мессершмидт, - а нужна красота, безмятежность, высокий сервис. Одним словом – гламур!
- Пристал ты со своим «мур-муром»! Что я тебе Гробская, что ли какая?
- Нужно, дорогая, идти в ногу со временем. Вот видишь, и мою морду воротит, а я все же леплю. Глядишь, и премию, а то и орденок какой схлопочу… Меня папенька парикмахер с детства учил еще там, в Одессе:
«Жизни будет тяжка ноша.
Закаляй свой дух, юноша!»
- Кстати, ты есть не хочешь? – спросила внезапно как порыв ветра поэтесса. – А то в холодильнике - «супостат», остатки супа.
- Пока нет. Между прочим, мне приснился сегодня «фасон» (фантастический сон). Будто между нами «риссора», сора из-за риса.
- Из-за какого еще риса? Я забыла, когда его варила в последний раз.
- Ты раньше была известной «пловчихой», мастерицей плова! А я был «пловцом», любителем его поесть!
- Если б ты знал, из какого «плова» порой растут цветы? Время шло и угасало ремесло…
- Согласен, что афоризмы укрепляют наши организмы. Но не до такой же степени? Послушай-ка теперь ты!
«Пролив не чай, но
Кофе,
Поставил я нечаянно
Пятно на кофту Софье».
Мойша и зарделся – вот, мол, и я немножко поэт
- Любовницу, что ли себе завел на старости лет? А скрывал! Подтверждаешь, что «амуртизации» (влюбленности) все возрасты покорны?
- Скорей попкорну покорны, - вывернулся скульптор.
- Причем искусство и твоя капуста? – возмутилась поэтесса и угрожающе придвинула к себе машинку «Эврика» (не признавала никаких компьютеров, хоть режь!)
- После тебя, дорогая, я люблю лишь двоих – Антонио Вивальди и Марину Влади, - признался скульптор и вернулся к работе. Она, пошелестев исписанными листами, сказала более примирительно:
- Все забываю прочитать тебе четверостишие посвященное Войновичу. Послушай!
«Мы с детства видим молот,
А рядом видим серп.
Не так уж ты и молод,
Хотя по папе - серб».
- Блеск! – похвалил муженек. – Я помню, у тебя что-то было и про Губенко в свое время?
- Да было. Вот оно:

«У него губа не дура.
Он министром стал культуры.
Запретил пить политуру,
Кафку сдал в макулатуру».
- Его за глаза называли КаГуБенко, - добавил штришок к портрету Мойша, погладив подошедшую киску, и выдал очередной «перл»:
« Кого ни спросишь, у всех кошки
Едят, что дай, вплоть до картошки.
А наша киска – только рыбу,
Хотя и всех сортов на выбор».
- Почему тебя на рифмы как на рифы понесло? – заревновала супруга. – Смотри, не разбейся!
- А знаешь, как называется кошачий мир?
- Как?
- Кошмос.
- Ну и остряк натощак! Повторно спрашиваю: будешь есть «супостат»? Или вылью в раковину…
- Раковина засорится. Лучше в унитаз! Подожди минутку. Последние детали платья остались… Между прочим, наш сосед по лестничной клетке завел себе собаку с негритянскими глазами. Видела?
- Еще не успела.
- Порода называется «Африканский дог». Очень симпатичная псина!
- Ты лучше бы, чем всякую чушь молоть, вызвал слесаря. Ровно неделю на кухне кран подтекает кипятливостью! Кстати, известно, что головы умных мужчин лысеют быстрее – волосам «горе от ума». А ты у меня все еще кучерявый! К чему бы это?
- К тому… вернее, потому, что работаю «по высшей мере». Четверть века занимаюсь одним и тем же, что равносильно расстрелу.
- И вдобавок, страдаешь острой формой «графомании» – непреодолимым желанием получать титулы и звания!
- Вот я простая поэтесса, а ты и Засушенный деятель, и Огородный художник, и Лауреат… и бог знает, что еще – все не упомнишь!
- Не вижу в этом ничего плохого. Все звания и титулы, как известно, уплотняют кошелек.
- Откуда такая вонь? – Земфира-Зоя метнулась в сторону ванной. – Наша киска, насрав, под видом закапывания размазывает говно по стенкам. Ах, зараза! Щас я тебя!
- Часто подобное происходит и у людей, хотя и не буквально, - философски заметил скульптор, - но тоже под видом закапывания. К тому же, природа не терпит, как пустоты, так и чистоты. Потому все и гадят! Если помнишь, киску нам подарили… Есть поговорка: «Дареный конь дается бесплатно, бездарный – покупается за деньги, да и дантист дареному в зубы не смотрит». Уж, какая есть кошка – вся наша!
- Ты развитой не по годам как социализм! – рассердилась поэтесса. – Короче: планетарий и пролетарий, соединяйтесь!
- «Мы с тобой два берега у одной реки», - запел Мойша, завершая скульптуру. – Счастье это невоплощение мечты в реальность, что позволяет постоянно гнаться за ним…
- Хочешь, я тебе прочту нечто раннее, времен начала перестройки?
- Прочти, мне теперь все равно!
«Против газа
Нет указа!
Но ведь есть противогазы?
Так наденем же их сразу.
Не страшны нам Пуго, Язов!
- Залечим язву Язова, - добавил Мойша, тоже дежуривший у Белого дома на Горбатом мосту. – Путь нечистый у путчистов.
- Про нас можно сказать: он – аналитик, а она – нытик, - самокритично заметила Земфира-Зоя.



Глава Девятнадцатая. В госпитале.

«Очень дружные ребята,
Ржете вы как жеребята!
Хватит смеха, успокойтесь.
В душ идите и помойтесь!»

Детский хор отгремел, и диктор объявил, что сейчас поэт такой-то прочтет свои стихи:

«С горы спускался лыжник,
А на пути булыжник.
Споткнувшись о булыжник,
Сломал лодыжку лыжник».

Бывший майор Омонидзе гневно выдернул вилку из розетки – больные, погруженные в свой богатый внутренний мир, никак не отреагировали на умолкнувшую радиоточку.

- Каждый человек, лишенный плодов цивилизации, становится Робинзоном, - заметил печально больной, похожий на генерала.
- Робинзонство это полное самообслуживание, - подхватил сосед слева.
- Робингудство – обслуживание других, - присоединился сосед справа. – К тому же Робин Гуд хороший разбойник, а Рубинштейн – плохой!
- А робингадство – назойливый сервис! – выкрикнул лежавший у окна, прикованный к решетке, и начал декламировать нечто из античной поэзии:
- Подружились Спартак и Ада -
Родилась дочь Спартакиада…

Прикованного перебил похожий на полковника:
- Паскаль и пасха.
Одна ли краска?
«Пасха –
Душе ласка»,
- сказал Паскаль.
«Хоть ты и Паскаль,
Но зубы-то не скаль!»
- ответил ему вдруг
Старый друг
И поздравил с пасхой,
Глядя с опаской».

«Разве уже пасха наступила? – спросил себя Омонидзе. – Значит, я здесь так долго сижу…»
- Бытие, неопределяющее сознание, есть кончина, - мрачно заметил чрезмерно забинтованный летчик.
Омонидзе, вспомнил выученный еще в детском саду стишок, и зачем-то прочитал его вслух:

- Бери Зина
Резину
Да клади в корзину!
Отзимуешь зиму –
Выбросишь резину.

- Ножные ласты и зубная паста, - забормотал летчик, - зубные ласты и ножная паста… Со мною случился «крахмал». Крах, но маленький. Небольшая катастрофа. Двигатель отказал.
Зуб майора напомнил о себе резкой болью: «Эх, календулу бы мне, но и Калигула сойдет!»
Вспомнились шутки известного грузинского комика Камикадзе: « комикадзе – грузин, приехавший на заработки в КОМИ АССР», «Бах и Карабах – спорные территории на Кавказе». И майор улыбнулся.
Очевидно, знакомый с творчеством импрессионистов, генерал заметил как бы про себя:
- Дега Гогену не рад,
Потому что тот дегенерат.
Но больше знатоков французской живописи в палате не обнаружилось, и глас, как и положено, оказался «вопиющим в пустыне».
В отчаянье Омонидзе снова воткнул вилку в штепсель:
- Я не пью и не ем,
Занимаюсь фехтованием, - рассказывал какой-то спортсмен.
- А ваша жена, чем занимается? – спросил корреспондент.
- Ира? Я зову ее «рапира». Тоже фехтовальщица!
Омонидзе переключил программу:
«Болотная тина,
Пальто из ратина.
В углу картина,
На ней паутина.
Красотка Лена
Стоит у гобелена.
Её локоть
Запачкала копоть».

«Опять, эта современная поэзия, будь она неладна!» Переключил на третью программу:

«Ох, и горькая пилюля, -
Плачет Юля
В конце июля!» – пела группа «Смердящие». Омонидзе увел громкость на нет.

- Вы уже в Ижевсе?
- Нет, я пока что в Ржевске.
Двое больных беседовали в дальнем углу.

- На крысу надейся, но сам не плошай, - оживился генерал. – Тело матери боится, а душа – отца!
Омонидзе, выбрав из двух зол меньшее, прибавил громкость:

-Я благодарен Толстоногому –
Он научил меня многому, - давал интервью Олег Гасилашвили. – У нас в Петербурге погода все время «водочная». Посмотришь на хмурое небо, и выпить хочется.
- А что для вас является счастьем?- спросил корреспондент.
- Это случайная встреча с неприятным человеком в неподходящее время, в неподходящем месте. Вот оно счастье, но в кавычках.
- Что бы вы пожелали режиссеру Борису Ковровскому?
- Ну, что пожелать? Имея на собственном лице такой «продолжительный» нос, нужно чаще ставить «Нос» Шостаковича и самому – играть роль майора Ковалева, этот самый нос утратившего.
В заключение передачи запел детский хор сирот, находящийся на попечении деятелей театрального искусства:
«Угольки сверкают: красный, голубой.
Вот сгорела елка. Ну и хрен с тобой!»
- Какая наша столица? – спросил больной полковничьего вида.
- Ваша? Вашингтон, - ответил другой, на вид чином пониже.
- А столица мышиного царства?
- Мышингтон.
В другом конце палаты включили телевизор и на экране сначала мелькнули очки на жирном подбородке эстрадного певца Говнелюка, а затем появился некто с брюшком и хитрым прищуром – режиссер, поставивший нашумевшую «Кассу». Его сменила «театральная инфузория» - артист Жестков и стал рассказывать о своих творческих планах. После этого зазвучал изгой телевиденья – джаз. Тут все больные разом встрепенулись, возмутились, будто бы какой ненавистник «музыки толстых» их подговорил, и потребовали немедленного переключения программы, что беспрекословно и произошло.
На другом канале выступала министр по женским вопросам Бэла Памфлетова. Она клятвенно обещала, но что не ясно…
- Раз пятие, раз шестие, раз семие, - богохульничал сбитый летчик, не слушая министра.
Устав от клятв Памфлетовой, переключили канал и попали на юмориста, который рассказывал о том, как некая собака поскользнулась на сковороде, оттого, что сковорода стояла почему-то на полу… Затем выступал студент архитектурно-селедочного института и рассказывал, как он приобретает одновременно две полезных в жизни профессии: умение проектировать здания и разделывать селедку.
Его выступление вызвало искренний интерес всех обитателей палаты и у многих даже потекли слюнки.
Следующим номером - выступление ансамбля половецких песен и плясок имени Бородина под руководством бывшего князя Игорева. Но большого впечатления выступление не произвело и программу переключили, попав на советы врача, который изрек, что простуда это мятеж бактерий в организме, и что он подавляется витамином «Цэ», и аспирином. Врач тоже быстро надоел, и его заменили молодежным каналом, который всех сразу заинтриговал весьма вольным стишком в исполнении одного из молодых юмористов-подонков:
«Ни весть, какие тити
У этой Нефертити.
И, как вы ими не вертите,
Вы этим нас не удивите».
Аудитория в студии бурно зааплодировала, и чтец, окрыленный успехом, продолжил:
«Оля
Вышла в поле.
«Душа просит воли»,
- подумала Оля.

Снова буря оваций, и новый шедевр:

«Наложил себе грим
Пилигрим
И пошел пешком по свету –
Презирает он карету».

Вновь восторг и очередной шедевр:

«Не укладывается мат
Ну, никак в такой формат.
- Не ругайся, братец, матом, -
Ставлю грозно ультиматом.

Опять восторг!

«Любил Брюс Ли бывать в Брюсселе.
Там жил в шикарном он отеле.
Приблизиться к нему не смели.
Ему лишь дифирамбы пели.
Он ведь великий был артист,
Известный миру каратист!»

Вдруг на экран выскочил непредусмотренный обличитель рока и понес:

«Не музыка рок,
А гнусный порок.
Сломался твой рог,
О страсти порог.
Услышишь звонок,
Получишь урок!
Развяжешь шнурок
И делай рывок!»

На этом передача прервалась рекламой, которая принялась энергично рекомендовать сорт туалетной бумаги под названием «Бомарше» французского производства, пригодный даже для применения в походных армейских условиях, что сразу привлекло внимание всех обитателей палаты скорбящих военнослужащих.
- На нет даже брюнета нет, - сказал печально прикованный к решетке. – Надежда ведь тоже умирает, хоть и последней… А у него просто мания эта Германия! Хочет уехать туда насовсем, но ведь нацизм-то не умер совсем…
Очевидно, речь шла о каком-то знакомом. Реклама кончилась, и с экрана продолжили литься рифмованные помои:
«Замела метель ель.
Лег учитель в постель.
На дворе с утра капель.
Сварил учитель кисель.
Висит на стене пастель.
Смотрит с нее газель».

«Люди мрут
За изумруд.
Раньше мерли за металл,
Но от них металл «устал».
Ну, а камешек зеленый
Очень крепкий, закаленный.
Будет влечь их изумруд,
Пока все не перемрут».

«Инцидент и прецедент,
Словно студень и студент.
Много схожего, но все же,
Раз ошибся – бьют по роже!»

- Равняйся на фланг, держи крепче шланг! – завопил прикованный и стал дергать решетку, сотрясая здание больницы. – Выпустите меня! Выпить хочу! Терпеть, сил больше нет!





Глава Двадцатая. Словарь-справочник. На приеме. Пьянка.

Академики Академии Наук Скифман Лазарь Моисеевич и Половецкий Абрам Аронович трудились над написанием «Словаря-справочника Новейшей Истории Государства Российского». Инициатива создания подобного фундаментального труда исходила от самой императрицы. Словарь должен, по замыслу коронованной особы, быть построен по принципу «вопрос – ответ», а вовсе не по принципу подборки материала в алфавитном порядке, как это делалось ранее во всех изданиях подобного рода. Притом материал должен подаваться в некотором юмористическом ключе, что ранее тоже не практиковалось. Подобное императрице насоветовал канцлер Зубоскалкин, долгое время подвизавшийся на сцене в качестве юмориста-вампириста. Задача, согласитесь, поставлена непривычная и сложная в силу своей необычности. Казалась бы при столь серьезной теме, как история государства, какой может быть юмор? Но, если внимательно проследить весь многовековой путь Великой Страны, то обнаружится в большинстве своем сплошная трагикомедия, несмотря на все катаклизмы, невзгоды и потрясения, пережитые государством и его многострадальным народом. А народ, как известно, во все, даже и самые наитяжелейшие, времена чувство юмора не терял, благодаря чему и смог выстоять, и не погибнуть как какие-нибудь ацтеки, майя и прочие египтяне вместе с древними греками, и римлянами.
И вот две седые головы согбенно склонились над письменными столами, заваленными словарями, справочниками, толстенными томами классиков марксизма-ленинизма, трудами Карамзина и Соловьева, газетами, журналами, архивными документами и письмами трудящихся. Решили вначале работать бессистемно, по принципу, как бог на душу положит. А потом все упорядочить и придать стройность и логическую обоснованность.
- Что такое «мраморный шалаш»? – спросил коллегу Лазарь Моисеевич и взял в руку карандаш.
- Мавзолей Ленина, - быстро сообразил Абрам Аронович. – Ну, вот и положен первый камень во главу угла, - записал вопрос и ответ профессор. - А теперь ты ответь: Назови две ведущие мировые религии?
- Иудаизм и ислам, - выпалил Лазарь Моисеевич.
- А вот и нет! Сообразуясь с нашей юмористической тенденцией, это будут Христианство и Партианство.
- Да, пожалуй, ты прав, - согласился Скифман, излишне сильно нажав на карандаш и крепко выругавшись. – Основное положение шлагбаума закрытое, а грифеля – сломанное, черт бы его побрал.
- Наверное, следует и праздники включать. Вот, например, 73я «дедовщина» образования СССР.
- Правильно. Запишем. Только проклятый карандаш подточу.

Заметим, что в углу просторного кабинета стояли нераспечатанные коробки с компьютерами, сканерами, мониторами и принтерами. Рядом пылились и пишущие машинки, для которых в связи с повальной компьютеризацией перестали выпускать ленты. Они теперь походили на причудливые виды транспорта, лишенные горючего. Понятно, что профессора в силу возраста и профессионального упрямства никакие новшества не признавали, надеясь уйти на пенсионный покой, так и не развратившись знакомством с новейшей оргтехникой. Даже авторучками пользовались лишь для переписки набело, а в остальное время - карандаш.
- Что такое «Вестсайдская история КПСС?» - спросил Половецкий.
- Не знаю, - орудовал точилкой Скифман.
- Мюзикл новейшего времени, - улыбнулся коллега.

Далее, чтобы не утомлять ни себя, ни читателя, оставим престарелых профессоров-академиков за их нелегким занятием и сменим тему.

* * *

- Ох, и бедная та роза, что завяла от склероза, - промурлыкал жалостливо Обрезников, вспоминая о былом грандиозном успехе песни, но не на свои слова, а на слова Троекурова, никогда ранее не писавшего песен, и неожиданно выдавшего шлягер. «Теперь Троекуров не в форме. Напишу сам продолжение!»
- Миллионы алых роз,
Коих погубил склероз…

Но в голову лез не связанный с желанной темой бред:

Жалка у шпиона роль,
Коль забудет он пароль.

Тяжела и тверда лапа
У светилы-эскулапа.

Как несчастен Баксов Коля –
Ох, горька его юдоля.

«Нет, не могу сегодня творить, - признался себе поэт, - пойду лучше пообщаюсь с ней. Может, вдохновлюсь?»
Робко постучал условным стуком в царственную дверь и услышал знакомое: - Что скребешься как дохлая мышь? Заходь!
- С добрым утречком, Ваше Величество! Как спали-с? Клопы не беспокоят?
- Ладно, чтобы клопы! На них управа есть. Химия всякая. А тут, понимаешь, призрак повадился посещать. Ну ладно бы просто так: пришел, полюбовался и ушел, а то ведь гадит, точно ему здесь общественная уборная, а не спальня императрицы!
- Опять Иван Василич балует? – догадался поэт.
- Да, этот ряженый и немытый. От него козлом за версту несет! Как бы все-таки его изловить и отправить назад в учебник истории или, хотя бы в баньке попарить?
- То, каким огромным образом он посрал в прошлый раз, является признаком хорошего здорового стула, - выскользнул из-за ширмы вездесущий Зубоскалкин.
-Скорей не стула, а хорошего трона, - добавил Обрезников.
- Вот и я думаю, наверное, на мое место метит, гад, - предположила подозрительная как все цари и царицы Анна Емельяновна. – Ведь теперь, с помощью новейших технологий мои недруги вполне могут и не то ещё воссоздать?
- Могут, могут, - согласился канцлер. – Ой, как еще могут!
- Так, что же вы никак не найдете на него управу? – топнула царица. – Позвать ко мне министра секретных служб!
- Сейчас позвоним, - поднял трубку правительственной связи Зубоскалкин. – Ватрушкина, пожалуйста! Кто спрашивает? Из императорской канцелярии. Как на месте нет? А где он? Уехал на рыбалку?
- Какую еще рыбалку в рабочее время? – возмутилась царица. – Совсем распустились! Слишком я с вами добра.
- На нет и кларнета даже фальшивого нет, - съехидничал канцлер. – Пора менять министра.
В дверь постучали, и вошел дворецкий.
- Ваше величество, вам очередное послание из Хранции? – протянул он опухлый конверт.
- От этого придурка опять?
- Да, от Вольтера. Очередное философское письмо.
- Дай канцлеру, пусть прочтет.
Передав конверт, дворецкий удалился шаркающей походкой, сгребая ковер и делая его складками как волнующееся море. Но никто непорядка не заметил.
- Эпиграф: «Пеки кур, эпикуреец!» - начал читать Зубоскалкин. – Моя далекая венценосная подруга, хочу вам дать ряд дельных советов: не превращайте налог в монолог, заведите у себя аккуратные куранты, не превращайте труд в труп, если в первом не знать меру…
- Хватит с меня всяких «вредных» советов! – снова топнула царица. – Брось эту гадость в камин! Кстати, как дела с написанием словаря-справочника, который я заказала Академии Наук?
- Первый том готов, Ваше Благочестие, - отрапортовал Обрезников. – Один из создателей, академик Скифман, пару часов, как дожидается в предбаннике.
- Зовите ученого!
Зубоскалкин вышел и через минуту вернулся в сопровождении низенького лысенького гражданина в очечках с увесистым томом в руках.
После положенного падения на колени и целования краешка царицыного платья ученому разрешили подняться и приступить к чтению.
- Что такое «дублер»? – прочел Скифман и сам ответил. – Отросток дуба? Что такое «демарш»? Прерванный марш. Что такое «косынка»? Ребенок, страдающий косоглазием. Что такое «дьявол»? Редкая порода вьючного животного. Что такое «договор»? Похититель догов.
- Стойте, стойте! – захлопала в ладоши царица. – Согласна, что смешно, но причем здесь история государства российского?
- А история дальше будет, Ваше Величество, - задрожал ученый, налету поймав выпавшую из рук книгу.
- Верю на слово. Тогда почитайте еще.
- Чем отличается граф от графита? Графит- младший в династии. В чем разница между волом и стволом? Ствол это старое животное, старый вол. Что такое Казанова? Новый район в Казани.
- Ну, хватит! Спасибо, дорогой профессор, академик или как вас там… Вы свободны. Продолжайте работу. Вскоре я призову вас снова.
Ученый удаляясь, запутался в складках ковра, сотворенных нечаянно дворецким, и растянулся, выронив фолиант и разбив очки.
- Аккуратней, батенька, - посочувствовала императрица. – Хорошо, что ковер мягкий, а если бы…
Беднягу подняли, отряхнули и выперли за кулисы. Его сменил, дрожавший осиновым листом, министр секретных служб,
- Много ли рыбок наловили, дорогой товарищ Ватрушкин? – поинтересовалась барыня.
- Да клёва совсем нет, Ваше Благородие, - от волнения он запутался в званиях. – Извините, Ваше Содружество!
- Вместо того чтобы ловить этого ряженого немытого царя, вы рыбку ловить отправились? Так-так! И это называется министр, отвечающий за мою безопасность!
- Не велите казнить! – бухнулся в ноги Ватрушкин и стал лбом безопасно биться о мягкий, устланный ковром, пол. – Отловим, гада, дайте еще шанс!
- Вы знаете, чем отличается кал от вокала? - спросила, нахмурившись, императрица.
- Нет, Ваше Святейшество.
- Тем, что «вокал» это волчье говно, каковым вы и являетесь!
- Да, оно самое! – ударил себя во впалую грудь министр. – Дайте, последний шанс! Умоляю!
- Может, нам к помощи церковников обратиться? – предложил дельное Обрезников. – Как это делают в американских фильмах-ужасах, когда на нечистую силу управы нет.
- Совершенно верно, - согласилась барыня. – Чем составлять протоколы, обзаведитесь колами, что втыкают в вампиров. Да и обратитесь к патриарху, пусть выделит вам роту священников. Пора кончать с этим безобразием!
- Слушаюсь, Ваше Величие! Бу сделано! Можно итить?
- Иди, мил, человек, да помни мою доброту. Даю последний шанс. Если не выполнишь, не сносить тебе головы, товарищ генерал-майор Ватрушкин!
Министр откланялся и по пути к двери тоже грохнулся, запутавшись в коварном ковре. Но на помощь никто не пришел – так тебе и надо - пришлось самому корячиться.
* * *
- Ты что читаешь, Иван Василич? – обратился Сталин к Грязному, заметив в его руках толстенную книгу. – Никак из библиотеки Софки Пылеолог?
Ряженый сидел по обыкновению в углу у канализационного люка на полу, по-казански скрестив ноги, и листал объемистый фолиант. Остальные обитатели помещения дремали: двое в гробах; Троцкий висел, зацепившись альпенштоком за потолок, как альпинист над пропастью или как муха, угодившая в липучку; Бухарин спал у входа, подложив под голову барабанчик; Брежнев отсутствовал – очевидно, по бабам пошел.
- Нет. Эту книженцию я стырил в Академии Наук. Какой-то «Словарь-справочник» по истории Руси. Вот листаю, а про историю ничего и нет. Какие-то всё фигли-мигли.
- Ну-ка прочти вслух. Мнэ тоже интэресно, - достал трубку и «куриную слепоту» кремлевский горец, дабы совместить приятное с полезным.
- Уха и ухажёр. Ухажер это любитель ухи. Заика и мозаика. Мозаика это молчаливый заика. Мошка и гармошка. Гармошка это назойливая мошка.
- Занятно! – рявкнул горец и выпустил клубы едкого дыма. – Давай дальше.
- Граф и географ, - продолжил Иван Василич. – Географ это граф-землевладелец. Тучка и летучка. Летучка – быстрое облако.
- Назарет, ты ее не буди, - проснулся со словами знаменитого романса на устах Ильич и сладко потянулся. – Чем вы здесь занимаетесь, товагиши? Неужели читаете мои «Апгельские тезисы»?
- Нэт, нэ волнуйтесь, нэ ваши, нэ ваши,- замахал на него трубкой Сталин. – Это будет, пожалуй, покруче Фауста Гете! Продолжай, Иван Василич.
- Кость и тонкость. Тонкость – очень тонкая кость. Котёл и костёл. Костёл это котёл, в котором варятся кости.
Откинулась крышка второго гроба, и проснулся Цин-Ель. Он закашлялся от сталинского дыма и, выругавшись по матушке, сказал: - Не Детройт другому яму – сам можешь оказаться в Чикаго!
- Какой дед? И что роет? – переспросил Иван Грязный.
- Не волнуйтесь пгедшественник, - пояснил Ленин. – Пги вас Амегика еще не была откгыта. Читайте, читайте!
- Вор и творчество. Творчество есть воровство. Вино и виновность. Виновность – получение нового сорта вина.
- Эх, гдэ бы сэйчас Киндзмараули достать? – мечтательно рыгнул дымом горец. – Может, красивого молдаванина гонцом послать? Да куда-то он умотал спозаранку…
Массивный камень в полу отодвинулся, как это случалось в замке Иф между камерами Эдмона Дантеса и аббата Фария, и в проеме появились сначала густые шоколадные брови, а затем и их обладатель с ящиком «Фетяски» в волосатых руках.
- Легок на помине, - удивился Сталин. – Стоило мнэ только подумать.
- Я ваши мысли на лету читаю Ёсь Срионычь, учитель вы наш! - почтительно поклонился Брежнев. – Только вот грузинского достать не сумел.
- Ну, сойдет и молдавское, - откупорил бутылку Сталин и засосал из горла. – А ничего, ничего. На бэзрыбье, как говорится, и композитор Рыбников - рак!
- Ростовские звоны и ростовские мудозвоны, - напомнил о себе Грозно-Грязный. – А мне нальете?
- Куда вам налить? Теперь пьют по-иному, не то, что в ваше патриархальное время, - протянул, предварительно откупорив, бутылку Ивану Василичу Леонид Ильич.
- Может, тебе еще и закусить захочется? – засмеялся Цин-Ель, тоже успевший глотнуть дармового вина. – Это же не водка! Закусывать – только вкус портить. В крайнем случае, своим засранным халатом занюхай – сразу все отшибет!
- Устроили здесь пьянку, - ворчал под потолком Троцкий, не питавший слабость к спиртному.
Бухарин же так крепко спал, что даже упавший на него альпеншток (Троцкий выронил как ворона сыр в известной басне) не привел его в состояние бодрствования.





Глава Двадцать первая. О ядах. Операция.

- Как ты относишься к нашей императрице? – спросила Угорелик бывшего муженька. – Я ведь в народе не меньше популярна, чем она, да и значительно моложе ее. Вот бы мне стать царицей. Как считаешь?
- Ну и стань. Что мешает?
- Нужна твоя помощь. У тебя мозги хорошо варят. Ты, соответственно, будешь тоже как царь.
- На это место претендует и дочь первого мэра Петербурга, - ответил осторожный Цимбало. – Она в народе не менее популярна, чем ты. И особенно у молодежи. Да и с экрана телевизора не сходит, а твоя передача давно закрылась. Так что у тебя имеется серьезная конкурентка.
- Как же быть? Отравить, что ли ее. Но как?
- Проще простого. Она ведет сейчас программу «Блондинка в простокваше». Туда и надо подсыпать.
- Куда туда?
- В простоквашу. Куда же еще?
- А как это сделать незаметно?
- В том и заключается искусство отравителя, чтобы комар носа не отдавил.
- А как быть с главной, с Емельяновной?
- И ей подсыпать.
- Куда и как? Через кого?
- Через банщика-мойщика. Через кого же еще?
- Да, верно, я с ним в хороших отношениях.
- А к Струбчак через кого подобраться?
- Ну, через этого татарчонка, выдающего себя за негра - главного тусовщика страны.
- Каким средством травить? Подскажи. Ты ведь имеешь большой опыт, да и на химика учился.
- Учился-то, учился, но давно. Уж все забыл. Тем более что по предмету «Отравляющие вещества» у меня трояк был. Не понимал тогда значение этого важного предмета, не знал, что в жизни, ой как, пригодится. Помню только, что самым распространенным из бытовых ядов является лак для локтей. Им сплошь и рядом травят в быту, и на работе. Очень эффективное средство и следов не оставляет.
- Как это? – взволновалась Розита. – Расскажи поподробней.
- Добавляют его обычно в абрис (обжаренный рис). Также добавляют яд в коньяк… Смазывают лаком кадык и получается «Кадиллак». А когда его пьют – это настоящее лакомство! Добавляют иногда в сливки общества и в сметану его. От совокупления яка с мышью получается мышьяк, тоже сильнейший ядище…
- Ты Сашок, какой-то бред несешь! Тебя о деле спрашивают. Неужели так трудно бывшей жене помочь? Если не хочешь, так и скажи, и нечего придуриваться!
- Говорю тебе, что все перезабыл. Учился двадцать лет назад. Чего от меня хочешь? Обратись лучше к режиссеру Кариму Матназарову. Он фильм о ядах и отравлениях недавно снимал и, значит, пристально изучал вопрос.
- Как его разыскать? Телефончик дашь?
- Дам как Клод Ван Дамм!
- Все шутишь. Серьезно спрашиваю.
Цимбало достал записную книжку, стал листать, напевая:
- От полива мало толка,
Если здесь нужна прополка.
Зубы положи на полку
И завой подобно волку.
- Ты очень староумный! Остряк со старыми шутками, - рассердилась Розита. – Говори номер!
- Нету у меня. Что пристала? Лист вырван, где был этот номер записан.
- Ну и болван! Что ты мне голову морочишь, обрубок мужчины?
- А ты вольтова дуга в изгнании! Кстати, слышала про такого композитора – Балакирев?
- Слышала. И что?
- Так вот он пил лак, и ни в одном глазу!
- Крепкий был такой? Или лак слабый?
- «Летят недолетные птицы, - запел внезапно Цимбало,
- в далекие страны летят.
Тупые вязальные спицы
Вязать ничего не хотят.
А мы остаемся с тобою,
Родная моя срамота.
От девушек нету отбоя,
Кругом лишь одна нагота!
- Тоже, что ли в поэты подался?
- Не подался, а на поэзию поддался! Все кругом пишут, а чем я хуже.
- Вот Челябинск и Чита!
Там сплошная нищета,- ляпнула в рифму Розита. – И у меня получается!
- Не только нищета, но и ебизработица (отсутствие женщин), - добавил Цимбало.
- Хам! Только на всякую гадость горазд!
- Ни копейки в долг не даст
Этот старый пидораст, - тут же отреагировал Цимбало.
- Это ты про кого?
- Про хера одного…

Разговор бывших супругов явно не клеился, поэтому оставим их в покое и сменим сиди-диск.

* * *

Как и обещал министр Ватрушкин, создали спецгруппу из сотрудников спецслужб и священнослужителей. Рота батюшек в рясах с распятиями в руках шла впереди, читая молитвы. За ними следовал вооруженный отряд и три бронетранспортера на всякий пожарный случай. Операция началась ровно в полночь. Эстественно, все подходы к площади блокировали - дождевой червь не проползет - не то, что бы бедная мышь проскочит. Процессия со стороны ГУМа медленно приближалась к уссыпальнице (от «уссаться»!) Осталось десять метров, девять, восемь… Остановились в трех шагах. Из здания не доносилось никаких внештатных звуков. Новый огромный замок убедительно висел на двери. На сей раз, открыли чин чином, ключом, не прибегая к помощи экстремальной «Болгарки». Створки дверей распахнули и вошли в предбанник. Первыми - батюшки с распятиями в вытянутых руках. Вошли в зал, где помещались гробы. Голубоватый свет спрятанных под потолком светильников наводил ужас. Бойцы, шедшие сзади, от страха наступали друг другу на пятки. Офицеры несли несколько осиновых колов, а оружие зарядили серебряными пулями, изготовленными на тульском оружейном заводе по спецзаказу. Непонятно, правда, почему априори заподозрили обитателей усыпальницы в вампиризме? Но, как говорится, лучше пересрать, чем наоборот. Да и вообще – обожжёного бог бережет.
Батюшки не являлись специалистами-экзорцистами. Это дело, слава богу, в России не приобрело такого размаха как в Штатах. Поэтому борьба с вампиризмом находилась пока на полулюбительском уровне. Ни в Духовной Семинарии, ни в монастырях, сей предмет пристально не изучался. С пьянством в течение многих веков не могут справиться, поэтому не до вампиров.
Батюшки встали шеренгами между гробов. Открыли стеклянные колпаки и, направив на усопших распятья, хором троекратно потребовали: - Изыди, Сатана!
Офицеры стояли с колами наготове, а рядовые направили на объект автоматы, сняв их с предохранителей.
Несколько мгновений ничего не происходило. Но вдруг первым заколдобился Цин-Ель. Он открыл сначала один глаз, затем второй, и, видя, что творится вокруг, быстро смекнул своим царским умом.
- Вы, дорогие товарищи, меня за Влада Дракулу приняли? Я китайский император, и к Валахии никакого отношения не имею. Скорей соседушка мой на подобную роль годится, понимаешь, - сколько он кровушки людской пролил.
Цин-Ель стал тормошить соседа: - Вставай, проклятьем заклейменный, к тебе гости пришли!
Ильич делал вид, что не слышит, но нервно сопел, выпуская из ноздрей облака нафталинной пыли вместе с дохлой молью. Спецназовцы надели противогазы, а батюшки позатыкали носы, но щипало глаза. Подобное химическое воздействие не могли предусмотреть.
- Да проснись! Неча из себя целку строить, - толкнул посильнее соседа Ельц Первый.
Обалдевшие спецназовцы тряслись, еле удерживая в руках оружие, а батюшки осеняли себя крестными знамениями свободной рукой, не занятой затыканием носа. Такого быстрого эффекта и такого разворота событий никто и представить себе не мог, так как за долгие годы Советской власти даже многие верующие стали в душе атеистами, и в подобные чудеса не верили.
- Кто меня беспокоит? – открыл подобно гоголевскому Вию глаза Ильич. – Миговая бугжуазия, что ли? Что вам угодно господа?
Монахи опешили, чуть не выронив распятия. Послышался стук падающих осиновых колов – не удержали их в дрожащих руках офицеры, а многие бойцы и сами попадали в обмороки. Было от чего. Увидеть живого Ленина и услышать его не скрипуче-грамофонную, а живую речь с ее милой картавостью. Такое и во сне не могло присниться! Об этом можно рассказывать потом потомкам с котомками – мол, живого Ленина видел и слышал…
- Я покончил сразу с разрухой! – похвалился Ильич (Штраух тоже с перепугу забыл скартавить) и, приподнявшись, сел для более удобной беседы. Монахи и военнослужащие в страхе отшатнулись, точно испугались, что Ленин их укусит. – Не бойтесь, потомки, я не пгичиню вам вгеда. Помните, как в анекдоте пго меня? Догогой сосед, будьте любезны, расскажите гостям, а то мне самому пгигодная скгомность не позволяет.
- Почему не рассказать? – тоже сел в гробу Ельц Первый, отчего гости отшатнулись еще дальше. – Он, понимаешь… ну сосед мой, понимаешь, посетил детскую колонию и когда ушел, дети и говорят: «Вот он, какой добрый дедушка Ленин – вместо того, чтобы нас - бритвой по глазам, конфетками угостил».
- Вот видите, с какой хогошей стогоны обо мне люди помнят, - прослезился Ильич. – А вы пгишли с осиновыми колами вместо благодагности. В той-то колонии, поди, еще ваши деды сиживали? А?
Среди гостей ощущалось явное смущение. Всё шло как-то наперекосяк. Вождь мирового пролетариата, воистину вечно живой, и какие-то нелепые подозрения в вампиризме. Что-то тут не так, или сплошная дезинформация или происки империалистических разведок, желающих подорвать светлый образ в сознании потомков.
- Моя цель – не доводить до цели, - брякнул Ильич и, вынув из карманчика сюртука горстку дохлой моли, перемешанной с нафталином, протянул гостям. – Угощайтесь, коли не бгезгуете. Сушеная моль. Очень помогает пги поносе и малокговии.
Тут все пришедшие, словно по команде, повернулись на сто восемьдесят и пустились наутек. В узких дверях началась давка. Священники запутывались в рясах и падали на пороге, по ним как по мосткам перебегали спецназовцы, задыхаясь в своих противогазах.
Командир отряда Тургениешвили (опять грузин!), наконец взяв себя в руки, дрожащим голосом по рации связался с командным пунктом:
- Докладываю, что здесь совсем иная обстановка. Никаких бомжей и девиц легкого поведения не наблюдается. Есть лишь вечно живые Ленин и Ельц Первый, которые с нами разговаривали, но мы позорно отступаем…
Где-то за МКАД прокукарекал спасительный петух, и связь прервалась.
В штабе всё поняли: опять провал и умопомешательство. Даже священнослужители не сумели, очевидно, помочь.
- Срочно посылайте туда несколько бригад врачей из института «Сербского и Молотова», - скомандовал Ватрушкин. – «Что доложу ей? Не сносить мне теперь головы».
- Может, как к последнему средству прибегнуть - обратиться за помощью к Кобзону? – сказал помощник. – Он-то уж, наверняка, все может…



Глава Двадцать вторая. Разговоры больных. В мавзолее. На приеме.

Поступивший в палату, разжалованный подполковник Тургенешвили сразу сблизился с бывшим майором Омонидзе. Товарищам по несчастью было о чем поговорить, и они воспользовались этой возможностью.
- И вам снегозадержание преступников не удалось? – посочувствовал Омонидзе.
- Там нечисть сплошная! Даже батюшки не справились. Пришлось позорно отступить, - взволнованно объяснял Тургенешвили.
- Вот видите, а меня сочли сумасшедшим. Ну, вы-то хоть видели, а мы лишь голоса слышали и пытались сделать запись, но техника отказала.
- Ленина и Ельцина видел живыми, как вас сейчас.
- Вам больше повезло, будет, что вспомнить.
- Так не верят! Считают, спятил.
- А что же священнослужители? Им-то, вооруженным распятиями, бояться не к лицу.
- Что с них возьмешь? Тоже ведь люди… Раз спятил, два спятил, то и распятие не помогает!
Беседующие замолкли, так как тема разговора болезненными уколами тревожила душу, да и сейчас, в иной, трезво-медицинской обстановке, случившееся начинало казаться чем-то действительно бредовым, о чем, наверное, нужно побыстрей забыть.
- Осетинов осенило осенью, - пробормотал тихо похожий на генерала и тут же громко добавил: - Было достоинство денежных купюр, но не было достоинства советского человека!
- А этого за что сюда? – спросил Тургенешвили.
- За подобные разговоры. Но здесь об этом не принято спрашивать.
- В селе лекция на тему «Что такое селекция», - заговорил кто-то в дальнем углу. – Я попросил сделать мне обезболивание, а получил отфутболивание.
- Прав человек, - согласился Омонидзе. – У меня больной зуб выдрали без заморозки, сославшись на то, что спецназовец должен терпеть любую боль.
- Да что вы, - поразился Тургенешвили. – Здесь как в концлагере, что ли?
- Новое есть не очень хорошо забытое старое, - сообщил очередной больной.
- Мысль правильная, - подтвердил его сосед и добавил: - Я говорю, что надо мной висит дамоклов меч, а мне отвечают: «На тебе надет намокший плащ!» Что тут будешь делать?
- Что теперь творится у вас в Закавказье? – обратился ближайший сосед к грузинам. – Это настоящее безобразие, вернее – Злокавказье!
Омонидзе и Тургеневшвили поняли, что летят камешки в их огород и смущенно промолчали.
- Это потому, что сейчас сплошной «плюйрализм», - ответил тот, что сидел, прикованный к оконной решетке. – Наплевательское отношение ко всему! Даже выпить нельзя…
- Плюрализм это сплошной труллялизм, - согласился генералоподобный, - состояние вседозволенности!
- Грузчики это грузины в детстве, - пошутил затронувший кавказскую тему. - Известно,
что Сталин выслал чеченцев с их родины. И, как выяснилось теперь, выслал вовсе не в Казахстан, а в Москву, в самый центр, на бывший Калининский проспект. Они завладели там почти всеми точками общепита.
- Как только начались с ними военные действия, - пояснил знаток, - их оттуда быстро поперли.
- Зашел в магазин – пахнет мочой. Покупая колбасу, привык к запаху. Пришел домой, развернул, понюхал покупку – опять пахнет мочой, - ворчал какой-то больной с взъерошенными седыми волосами и в очках с треснутыми стеклами. – Что бы это могло значить?
- Посещение уборной по-маленькому на нашем языке означает «иду на поссатку», - засмеялся забинтованный летчик. – Вот, что это значит. Продавцы тоже люди и иногда хотят пи-пи, а отлучиться нельзя.
- Эх вы полковники, половники, паломники и полтинники, - послышалась скороговорка снова из дальнего конца палаты.
И загалдели все, кому не лень:
- Две посадки: посадка НЛО и посадка картофеля!
- Кто читал статью «Огонёк Ваганькова?» Как на кладбище жгут костры из венков…
- А Радионов радио изобрёл! А вовсе не Попов, вот!
- Среда обитания, четверг обитания, пятница и так далее…
- Урккомитет – объединение воров в законе.
- Ебиополе в отличие от биополя – дом терпимости. А ебиоэнергетика – половая сила! Импотенция – нарушение хозяйственно-половых связей.
- Дог-самец это кабеледог!
- Антикварный и антисоветский магазины были очень популярны в те годы…
- Ассыциация – союз писальщиков!

Думаю, что с вас достаточно, читатель подобной мерзости, так что перейдем к следующей теме.

* * *

- Говорят, у нас снова облава была? – дыхнул куриной слепотой Сталин.
- Кто говогит? – переспросил Ленин.
- Крэмлевские стэны, - скривился диктатор в желтозубой улыбке.
- Говорят, вы догогой Коба, ганьше кугили «Гегцоговину Флор». Зачем же пегешли на эту вонючую тгаву? – подколол Ильич.
- Теперь нэ выпускают тех папирос, хотя «Беломор» продолжают, - погрустнел Коба и вернулся к первоначальной теме. – Говорят, даже отцов церкви на вас наслали, дорогой учитель.
- Да, попов пгигласили, чтобы на меня повлиять. А я помните, как с попами-то гаспгавлялся?
- Помню, помню. Лихо вы с ними. Вот и они помнят вашу обходительность.
- Стоило мне чихнуть, как все вгассыпную, - засмеялся Ильич, звуками рассохшегося шифоньера. – И гаспятия им не помогли. Пго солдат и не говогю. Те мигом наклали в штаны, стоило мне чуточку пгиподняться в ггобу.
(Заметим, что сосед по-прежнему крепко спал под стеклянной крышкой или только делал вид, но весьма натурально похрюкивал, похрапывал, посвистывал, попукивал, вполне правдоподобно изображая спящего).
- Раньше-то вас всё ходоки донимали, а теперь черт знает кто повадился, - посочувствовал Коба, продолжая дымить, отчего, наконец, Ельц Первый надрывно чихнул и проснулся.
- Даже под крышку дым просачивается, товарищ Сталин, хотя вы прекрасно знаете, что здесь вагон некурящих.
- Еще скажете, что и не пьющих, - подковырнул Ёсь Ссырионыч и лукаво улыбнулся в щетку усов. – Знаем про ваши шалости, товарищ Мао.
- Никакой я вам не Мао! Сколько можно объяснять, что я китайский император Цин-Ель.
- Он не китайский, - стал ябедничать откуда-то взявшийся Бухарин. – Это он, он, разрушил вашу империю!
- «Летят переплетные птицы, - послышалась песня из-под отодвигаемого камня в полу, и показались молдованско-шоколадные брови. – Да это он - разрушитель! Прав ваш любимчик партии.
- Что набгосились все на одного? - вступился самый человечный человек. – Импегия ваша тгещала по швам, нагод голодал, да и гонку воогужений пгоиггали. Если б не моя кончина, я бы такого позога не допустил!
- До меня Горбачев всю эту возню затеял, - устало сел в гробу перестройщик. – Шеварнадзе еще был такой. Ваш, кстати, грузин.
- Про шимпанзе слышал, а пго «шивагнадзе» нет, - признался отсталый Ильич. – Новый вид обезьяны?
- Сам ты старая обезьяна, притом мартышка, - возник из небытия проститутка Троцкий.
- Он был членом Поллитр-бюро, - ради справедливости заметил Брежнев, - но уже не при мне, говорят.
-Товарищ Коба, почему вы допускаете, чтобы этот гевизионист так меня оскогблял? – повернулся изъеденным молью боком к Сталину Ленин. – Вот этот в пенсне. Заступитесь, в конце концов, хоть раз за учителя!
- Мало ему топором вдарили, - выбил пепел из трубки Сталин в гроб Ельцина за его спиной. Тот не заметил подлянки. – Еще, наверное, хочет получить?
- Давненько, бояре, мы с вами музыку не играли, - вылез на шум из канализационного люка Иван Грозно-Грязный и, приставив медную тубу к губам, рявкнул так, что зазвенели оконные стекла в соседнем Гумме. – У меня постоянный яичный неугомон, несмотря на возраст. Влындить кому-нибудь хочется, а некому. Нонешней царице пытался, да позорно обосрался.
- Давно пора кастрироваться, - сказал жестокий Троцкий, - и не было бы проблем. Столько столетий мучиться – с ума сойти! Пели бы женские партии в опере – красота!
- Хватит, товагищи, говогить о похабщине, - Ильич стал нервно шарить возле себя – неужели трубу спиздили: - Нет. Вот она голубушка! Взлабнем друзья-товарищи?
Троцкий-Аллен из-за пазухи достал свой «сучок» (кларнет). Альпеншток торчал за поясом на случай агрессии со стороны Сталина. (Врага – его же оружием!)
- Я готов! Что хотите сыграть, товарищи революционеры?
Сталин неохотно взял постоянно ржавевший тромбон и стал двигать кулисой, плюя на неё.
Бухарчик застрекотал на барабанчике соло из «Балеро» Равеля, так как был музыкально эрудированным. Ельц лениво извлек из гроба дирижерский жезл и сладчайше зевнул – так устал за годы своего правления, что никак отоспаться не мог. А тут такие беспокойные соседи попались. Притом многие прописаны в другом месте, а лезут сюда. Сталин – у кремлевской стены, после выдворения из Мавзолея, Бронштейн – за тридевять земель, в Мексике, Бухарин – неизвестно где, про Грязно-Грозного и вообще ничего говорить – то было давно и неправда.
Решение что сыграть возникло в голове Ильича внезапно как помилование: - Мугку!
- Что с вами, коллега? – удивился Вуди Ален. – Раньше джаз любили.
- Надо идти в ногу со вгеменем! Сейчас иная власть на двоге. Если будем баловатьс джазом, Мавзолей к чегтовой матеги сроют! И где тогда будем пговодить наши пагтийные сходки?
- Ну, хоть Чайковского сыграть, - предложил разумный компромисс Бухарин.
- Чей композитор, этот Чейковский? – проявил завидное невежество Брежнев.
- Ничейников, - рявкнул Сталин, будучи почитателем русского гения и, наконец, совладав с непокорной кулисой, выдернул ее совсем.
- А вы любите Моцагта? – задал провокационный вопрос Троцкому Ильич.
- Предпочитая мацу, - хоть с религией предков порвал давно.
- Страдаю вшивинизмом, дорогие бояре, вши заели, - пожаловался Иван Василичь. – Помогите! Раньше славился своей чистоплотностью, а теперь – сплошная грязноплотность!
- Я стгадал от моли, но с помощью нафталина от этого недуга избавился, - похвалился Ильич. – Мне помог вот этот молодой человек с шоколадными бровями. Попгосите его.
- Молодой человек, - слезно обратился Иван Василич. – Как вас по батюшке?
- Ну, положим, Леонид Ильич, - заскромничал Брежнев (ведь сам Грозный обратился).
-Вы ихнем сынком, что ли будете? – указал грязным пальцем Иван Василич на Ильича.
- Мы все его дети, - гордо ответил Ильич Второй. – Нафталин вам вряд ли поможет. Слишком дело запущено. Тут нужна карболка или негашеная известь.
- Достаньте, ради Христа!
- Так уж быть, постараюсь. – Красивый молдаванин скрылся в подкопе.
- Давайте, все же сыггаем, - вернулся к теме Ильич Первый. – Я думаю, никому ноты не нужны – это пгоизведение каждый госсиянин впитал с молоком матеги. Товагищ Цин-Ель, пгодигижигуйте нами, пожалуйста.
Дирижер вылез из гроба, выпрямился во весь свой баскетбольный рост и вдарил жезлом положенное число раз, давая счет.
Знаменитый блатной мотивчик полился в диксиленинском преломлении, приобретя доселе не свойственную ему оригинальность. Кларнет Троцкого искусно обвивал трубу Ленина, тромбон Сталина четко выводил средний голос, а уханье тубы Грязно-Грозного создавало нужный фундамент. Бухаринский барабанчик объединял всю музыкальную ткань четким пионерским ритмом.
Монахи-послушники, поставленные на прослушку, возле Мавзолея отметили положительную тенденцию в выборе репертуара кремлевскими духами и поспешили по рации доложить куда-следует об услышанном.

* * *
- Примем мы любую тару,
Коль по радио – Ротару!
Мурлыкал себе под нос гимн продавщиц винных отделов Ватрушкин (Супруга когда-то трудилась в системе общепита – он тогда был лейтенантом на побегушках). Настроение резко улучшилось, как только принял решение обратиться за помощью к всесильному Промзону. Тот, как помнит читатель, являлся единоличным владельцем всех московских кладбищ и крематориев и, говорят, знавался с нечистой силой – какой же нормальный певец может давать по пять, шесть, а то и семь концертов в день, доводя музыкантов-аккомпаниаторов до полного изнеможения. А сам, как говорится, ни в одном глазу, и может продолжать еще давать. Вот и решил отчаявшийся министр обратиться к этому сверхчеловеку.
- Давид Иосифович в приемной, - доложил дежурный офицер.
- Зови!
- Добрый день, Сидор Поликарпыч, - озарил сияющей улыбкой просторный кабинет вошедший.
- Здравствуйте, здравствуйте, дорогой гость! Присаживайтесь.
В огромное окно, выходящее на площадь, где снова возвышалась громадина Железного Феликса, врывалось радостное солнце. Его лучи достигали огромного портрета маслом Её Величества, работы придворного портретиста Мойши Мессершмидта. Полотно висело за спиной хозяина кабинета.
Гость удобно расположился в кресле, привычно погладил свой вечно-молодой неседеющий и нелысеющий парик, и спросил напрямоту: - Значит, никак не можете одолеть этих, засевших в Мавзолее?
- Да, Давид Ёсичь. Хоть водой его залей, этот Мавзолей! Не то, что спецназовцы, даже и священнослужители не могут с ними справиться. Два моих лучших офицера бесповоротно сошли с ума, а рядовые находятся на длительном лечении в психоневрологических диспансерах. И даже батюшки, участвовавшие в операции, завязали с православием и подались, кто в ислам, кто в буддизм. Не атомное же оружие применять. Последняя надежда на вас!
- Так-так-так, - почесал парик гость. – Плохо дело. Но как говорил фельдмаршал Суворов, безвыходных положений не бывает.
- Мы, конечно, хотели срыть «мраморный шалаш» к чертовой матери, да зюгадовцы протестуют – грозятся лечь костьми, да и остановить фабрики, и заводы по всей стране.
- Ну, может срывать и преждевременно. Стоят же пирамиды всяким там Хеопсам и ничего, услаждают своим величием взоры нескончаемых туристов. Сюда тоже, наверное, давно надо открыть доступ. Вот и не было бы нынешних безобразий…
- Так как, Давид Ёсичь, справитесь?
- Вы рок-оперу Дружбина «Орфей, туда иди-ка» случайно не слышали, дорогой Сидор Поликарпыч?
- К сожалению нет. Всё текущие дела. Нет свободной минуты.
- Я, собственно, к чему про оперу… Там по сюжету знаменитый мифический персонаж певец Орфей, пением которого очаровываются все, спускается в ад, чтобы спасти свою подружку Еврейдику.
- И спас?
- Он своим пением покорил всю нечистую силу и таки спас девушку.
- Вы ведь и есть наш Орфей, Давид Ёсич, - догадался министр. – Вам тоже всё покоряется. Так, может, сработает? Вы ведь и в «Норд-Ост» ходили и в Беслан!
- Надо попробовать. Только сейчас у меня немного голос того… уже не так звонок, как в младые-то годы, но все-таки надо рискнуть.






Глава Двадцать третья. Экскурс. У царицы. ЗЖЛ.

По телику выступал джинсово-жилистый Андрон, клеймя Голливуд, и рассказывая о том, как трудно там прижиться человеку из России. Рассказал, как в младые лета учился в консерватории. Поведал, какая там была «конспирация». Посторонних не пускали. В отличие от других высших учебных заведений, где, напротив, сплошная «рация» (заходи, кто хочешь). Там, в консерватории, учили не только по контрабасу, но и на контролёра (ещё более низкий инструмент). Сам он, как известно, учился на «хвортепьянах», но без большой охоты. Вспомнил, как поссорился с одним, ныне выдающимся исполнителем-пианистом, хотя эта ссора с годами превратилась в «рессору» (забытую ссору). А вышло из-за того, что Андрон придерживался передового «курса», а тот был сторонником «ракурса» (курса реакционного). В студенческой среде существовало два понятия: «упражняться» - хорошо учиться и «испражняться» - учиться плохо. Андрон находился посередине. Он также рассказал, как посетил студенческую общагу, где ему на кухне показали универсальный таз (унитаз), в котором можно стирать, варить варенье, и в него же в экстренных случаях можно испражняться. Многие обитатели, случалось, заболевали венерическими болезнями, которые в шутку называли или «гонораром», или «канарейкой». А страна в те славные годы распевала гимн покорителей космоса «Вдоль по Юпитерской». Тогда еще тлела «оттепель» и кругом ставили «Отелло - тёплое тело». В магазинах продавались импортные сорочки («Очки для Сары»), «Пеппи - длинный чулок» (колготки), косметические наборы (несессеры и СэСэСэРы) и южные плоды – гранаты и гранатомёты. В общем, жилось хорошо, хотя религию не жаловали. Раздавался в церквах лишь жалкий писк епископов, а не обстоятельные, как положено, проповеди. Правда, и клеймили запечных дел мастеров, «сверчков», называя так бывших сталинских палачей и душегубов. Позакрывали злачные места – притоны и тритоны. Молились на Анастаса как иконостасу, который от «Ильича до Ильича – без инфаркта и паралича». Многие в те годы с удивлением узнали, что Канарские острова есть родина милых птичек канареек. Популярной стала профессия «инструмент» (милиционер-инструктор)…

На этом, дорогой читатель мы прервем этот приятный экскурс в недавнюю историю и продолжим наше увлекательное повествование.

- Ваше Величество, к Вам директор всех кладбищ и крематориев, по совместительству Главный певец страны, Огородный артист Попсовии, профессор Давид Ёсич Промзон, - доложил дворецкий Песняков-старший и вдарил троекратно сопрано-саксофоновым жезлом. – Впустить?
- Запускай, - императрица только что закончила «кремирование» лица, и косметические излишества бросались в глаза.
- Доброго здравия Ваша Всегалактичность, - поприветствовал вошедший и припал к оголенному для протокольных поцелуев колену.
- Чмокай-то полегче, чисто символически, - посоветовала барыня. – А то уж и так кровяные мозоли не сходят.
- Я аккуратненько, нежненько, - едва коснулся губами визитер.
- Ну, с чем пожаловал?
- Сначала, хочу преподнести роман собственного сочинения, - достал артист из глубин своего бархатного халата, расшитого золотом, толстенную книгу в шикарном переплете.
- И ты Брут стал писакой? О чем хоть роман?
- Любовный. То, что любит Ваше Величество.
- Прочти начало.
Главный певец раскрыл книгу:
«К ногам дамы полетели сначала партбилет и сберкнижка, и только уже потом – рука в гипсе и сердце из ситца, утыканное булавками!»
- Как мило и оригинально. Давай, давай, с удовольствием почитаю… Ну, так говори, с чем пожаловал?
- Министр мос-газ-безопасности поручил мне разобраться с Мавзолеем, так как усыпальница тоже входит в систему кладбищ, которые я курирую. Как раз по моему профилю.
- Значит, сам опять операцию провалил? А от меня скрыл, подлец. Побоялся прийти с отчетом.
- Он говорит, что полностью переключился на более важное и срочное дело.
- Какое? Я поручений не давала.
- Разведка донесла, что на Ваше Величество готовится покушение.
- Как? – царица съехала с трона и канцлер с придворным поэтом бросились ее сажать на место. – Кому я стала неугодна?
- Пока конкретные лица не выявлены, Ваша Ослепительность.
- Почему он сам мне не доложил?
- Не хочет вас беспокоить. Вдруг это лишь слухи. Вот и поручил мне… Так что, возвращаясь к первоначальной теме разговора, хочу доложить, что в ближайшую ночь посещу усыпальницу и все выясню.
- На тебя последняя надежда, дорогой наш Голос Эпохи… Да вот еще, чуть не забыла! Тут бродит и свинячит бывший царь Иван Грозный, каким-то макаром вырвавшийся из истории (говорят, нА-нА-технологи так пошутили). Его тоже пристрой в приличное место – кладбищ ведь много – чтобы перестал балагурить.
- И его обуздаем, Мать Ты наша Всемогущая! – Не дадим царицу в обиду!
- А теперь спел бы что-нибудь нам на прощанье.
- Это мы могём, - встал в позу артист и заголосил, так что зазвенели хрустальные висюльки на люстре:
«Не слышан Шуман городскому
Главе, который крепко спит.
И снится бедному Лужкому,
Что он не ранен, а убит».

Тревожат часто сны такие
Его мудреную главу.
Испил таблетки, уж какие,
Но видит все, как наяву.

И что же делать, мэр не знает.
Чем отогнать бредовый сон?
На одного он в мире уповает.
Поможет другу лишь Кобзон!

- Какая печальная песня, - сказала императрица, - хотя пророческая. Пора бы ему, если не на тот свет, то на покой. Совсем заработался наш Кепкин-Фуражкин. А кто авторы?
- Иссушенко и Всмяткин, Ваша Всепоэтичность!
- Выпиши им звания, - повернулась она к Зубоскалкину. - А исполнителю - Госпремию.
- Благодарствую, - попятился к выходу Голос Эпохи и, кланяясь, скрылся в кулисах.
- У него, однако, голос как у ведомственного шофера из Очень Большого театра, - съехидничал Зубоскалкин. – Стареет маэстро…
- Следующий! – крикнул Обрезников, мысленно позавидовав награжденным.
- Известный мастер восточных единоборств Сергей Жопалицо! – объявил дворецкий и впустил спортивного вида мужчину.
- А вам, что угодно? – стала пристально разглядывать посетителя царица.
- Я достиг высших достижений, - заявил вошедший, - и хочу продемонстрировать их Вашему Величеству. Как известно цель йога – так изогнуться, что бы у себя отсосать.
Спортсмен загнулся в бараний рог, демонстрируя свое искусство. Достигнув того, что обещал, объявил:
- А еще я обладатель всех поясов каратэ и караоке!
Царица опешила, но выйдя из шока, заметила строго:
- Господин каратист, натренировал ли ты свои яйца для подвешивания тебя за них? Это и будет лучшая награда твоему рвению в самоусовершенствовании! Стража, взять его!
Вошедший на зов Песняков-старший огрел сзади жезлом необычного гостя и тот рухнул как мешок картофеля на овощной базе, когда грузчик отвлекся.
- Против дома нет домкома, - съехидничал Зубоскалкин. – Унесите!
- Ещё посетители есть? - тревожно посмотрела на канцлера царица.
- Нет. Этот последним записался, - пошелестел длинным папирусом канцлер. - Сначала показался нормальным. Говорил, что чемпион, а оказалось вон что…
- У нас все дурдома переполнены, - продемонстрировала осведомленность государыня. – Одних писателей столько, что на них ни лекарств, ни докторов не хватает. Ладно, если бы одни мужики, а то и бабы норовят побольше навалять. Распустила их эта Гробская. Сама спятила без мужа и других за собой тянет… А кто, хотелось бы знать, на меня покушение готовит? Какая сука или кобель? А не писательницы ли эти, сраные?
* * *

Зона женщин-писательниц (ЗЖЛ) переполнена. Императрица решила, наконец, положить конец этому графоманскому беспределу и изолировала плодовитых на писаное слово дамочек в специальную колонию лечебно-закрытого типа. Посадила всех во главе с самой Гробской, издательницей всей этой псевдолитературной макулатуры. Закрыла, к чертовой матери ее издательский офис, а парк бесчисленных автомобилей конфисковала в пользу государства, так нуждавшегося в хороших, класса «Люкс», транспортных средствах. Бывшие трехрублевские вдовы теперь вместо писанины занимались полевыми работами, трудясь в подмосковных сельхозартелях, собирая свеклу, картофель, капусту, редиску и прочие нужные человеку овощи, а в сезон созревания фруктов и ягод – яблоки, сливу, клубнику, малину и так далее. Жили дамочки в бараках, ходили в спецодежде, раз в неделю строем как солдаты отправлялись на помывку-постирку и никаких вам джакузи, и прочих атрибутов развитого капитализма.
«Я сама большую часть своей сознательной жизни в коммуналке прожила, - думала императрица, подписывая указ о пресечении деятельности очередного издательского очага. – И ничего. Сумела даже прославиться своим «Арлекино», несмотря на трудные жилищные условия.
Между тем заключенные дамочки не унывали и свободное от физического труда время проводили весьма весело. Любая изоляция – будь то тюрьма или лагерь – очень сплачивает людей.
Мелькали, одетые в серую робу, знакомые лица. Тут и Аринина (даже милицейские связи не помогли отмазаться), Крутицкая (и «Буккер» не защитил), Тонцова, Устинович, Толстикова, Грубина (не смотря на израильское гражданство), Ташкова и куча поп-звезд с прорезавшимися дарованиями (не будем их перечислением пачкать бумагу).
Как выше сказано, дамочки в отсутствии мужчин, отрывались по полной. И юмор ниже пояса не мог исчерпать себя ни днем, ни ночью, ни утром, ни вечером. Истерический смех не смолкал, доводя даже до выкидышей и преждевременных родов. Естественно, что все записывалось спецслужбами с помощью понатыканной всюду аппаратуры. Потом прослушивалось в нужных кабинетах и по достоинству оценивалось. Послушаем немного и мы.
- Кто такой пиздоискатель?
- Самец в поисках самки.
- Ха-ха-ха!
- Кто есть пиздострадатель?
- Юноша, мечтающий о любви.
- Ха-ха-ха!
- Что значит «большому кораблю – большое плавание»?
- Совмещение большого пениса с большим влагалищем.
- Ха-ха-ха!
- Фронтовая шутка: проверено – мин нет, можно спокойно делать минет.

Взрывы хохота как разрывы снарядов и смех со слезами на глазах и истерика.

- Полофабрикат – половой «фабрикат» - ребенок!
- «Вермишель» любви. Когда помимо Мишеля, много и других любовников.
- Ебилей – первая брачная ночь.
-Костюм износился, а мужчина износиловался – ослабление половой функции.
- Популярный женский журнал «Ебурда».
- Ебизусловно – брачный контракт.
- Город в Казахстане – Спермапалатинск.
- Половые влечения: мужское – кобелизм, женское – сучкизм.
- Сбербанк и спербанк – мужские яйца.

Наверное, с вас довольно этой мерзости читатель. Вот, что позволяют себе эти «амазонки», лишенные мужчин, ноутбуков, принтеров и бумаги формата А-4.

* * *



Глава Двадцать четвертая. Творческая семейка. Конец Петра.

- Папа маму вдарил ломом,
И исчезла папиллома. – Дуллина отложила перо и задумалась, затем снова склонилась над бумагой.

Вновь мороз кусает нос.
Снежный за окном занос.

На диване дремлет котик,
Ни к чему ему наркотик.

Расул Гамзатов после пира
Рассол налил, а не кефира.

Любимые народом валенки
Сушите только на завалинке.

Поэтесса снова отложила перо и прочитала вслух написанное: - Как ты думаешь Мойша, дорогой, такие стишки актуальны?
- Кто сейчас помнит какого-то Гамзатова? – возмутился скульптор. – Ты, дорогая, по-прежнему мыслишь образами ушедшей эпохи.
- Как же не помнят? Его знаменитые «Журавли» до сих пор поют!
Зоя-Земфира обиделась и снова уткнулась в лист бумаги.
- Помнишь знаменитый американский фильм «Унесенные ветром», дорогая? Вот бы снова посмотреть! А ты про Гамзатова…
- Унесение ветром, донесение ветром и наказание за недонесение ветром, - огрызнулась поэтесса. – Одним словом … Есенин!
- Слышал, как недавно по радио сказали «боец скота». Разве так правильно? – начал он подмазываться к обиженной жене. – По-нормальному надо – «убойщик». Ведь так?
- Тебе-то, что за дело? Лепи свою барыню. Уж вон, какой вариант, а все брак! А ты о каком-то «бойце скота»… Что возьмёшь с нашего кота?
- Лекарство сегодня принимала? – почувствовал по строю мысли супруги неладное скульптор.
- Тьфу ты, черт! Забыла опять.
- Прими немедленно, а то снова мозга за мозгу начинает…

Поэтесса зазвенела открываемым шкафом, графином, стаканом. Зашуршало и забулькало.

- Вот и молодец, - успокоился муж. – Не надо забывать.
- Помню, как Горбачев постоянно говорил вместо дискуссировать – дискутировать, а вместо дилогия – диология. Ай, да грамотей!
- Что ты хочешь от бывшего комбайнера? Нашла, что вспомнить…

- Город славный Винница,
Но славней Венеция.
Искривило пол-лица
От поездки в Грецию!

Прочитав четверостишие, поэтесса ждала реакции, нервно и непроизвольно дробно постукивая западногерманским протезом.

- В этом что-то есть! – похвалил Мойша, лепя ухо царицы.

-Частник, лавочки владелец,
Раньше просто земледелец.
Он хитер как гад ползучий,
Но на деле невезучий.

- Вон, как здорово действует лекарство – прямо шедевры поперли! Давай, валяй дальше.

-Тучи небо мраком кроют.
В Израиль летит семья.
То как звери они взвоют,
То заплачут как дитя.

- Ну, что ж? Очень даже настальгично. Хорошо, что мы с тобой не уехали, а то бы локти-пятки кусали. Ведь как хорошо теперь стало при нынешней царице. Полная попса, и свобода творчества. Хотя, признаюсь, джаз я все-таки исподтишка люблю и ничего не могу с собой поделать в силу возраста.
- Ну и люби! Слышал, снова переименовывают «Шоссе энтузиастов джаза» в «Шоссе имени Димы Билана», а метро «Элвисопесненскую» в «Прекраснопресненскую»?
- Не слышал, но согласен. На чём бы дитя не взвешивали, лишь бы с весов не уронили! И вообще: за одного немытого двух небритых дают.
- Это о ком?
- О погоде. Посмотри в окно – сплошные объедки, а не облака.
- По-моему и тебе надо таблетки принимать. Смотрю – ты совсем заработался. Восьмой бюст и всё брак. Что ли дар свой растратил по пустякам?
- Просто устал. Столько лет мять глину…

- Ляг на мягкую перину,
Выпей пачку аспирину,
выпей влаги из-под кранта
и освоишь эсперанто.

- Ну, ты и посоветуешь, дорогая! А стишок ничего, юморной. Видишь, как на тебя таблетки благотворно действуют. Наш с тобой союз напоминает другой, известный в прошлом всей Москве союз.
- Какой?
- Пидорлиак.
- Что за похабство?
- Это сокращение фамилий: пианист Святослав Рихтер и его супруга, певица Нина Дорлиак. Вот и выходит: Пидорлиак!
- Но почему «Пи», а не «Ри»?
- Потому что «Ри» склонен был к «пи…» Понятно?
- Поняла. Хорошо, что ты у меня нормальной ориентации, хоть и при отсутствии «патента». Вот послушай – я еще накатала… Лекарство хорошее – такая бодрость мысли и духа от него!

«Страна Ягославия славна народом,
Но и Баба Яга оттуда родом.
Герой «Отелло», мерзавец Яго
Многие годы провел в Санть-Яго.
Родной наш нарком, палач Ягода,
Сослан был в Чили на три года».

- За политику теперь принялась. Не боишься, милочка? Поедем лучше в Ригу летом, послушаем там «Риголетто».
- И ты зарифмовал? Не суй свой окурок в чужую пепельницу! К тому же я больше люблю оперу «Руслан и Блядьмила» Блинки!
- Как ты груба, иногда бываешь. У тебя явное «состояние отклонения от здоровья», как некогда с телеэкрана заявил бывший министр спорта Русак. Но я тебя прощаю за твой талант! Кстати, протез-то не жмет? Не пора ли заказывать новый?
- Он, протез-протест, нас с тобой надолго переживет, и будет найден археологами в раскопках, в трехтысячном году.

* * *
Каждую ночь в течение всех летних месяцев, коих в Москве не густо, к причалу Парка Культуры и Отдыха (ПКО), переименованного из «имени Гершвина» в «имени Швыдкого», подплывала со стороны Лужников длинная баржа, груженная чем-то громоздким, укрытым брезентом. Это громоздкое выгружалось на берег, подтягивалось к стоящему неподалеку «Бурану». И всю ночь в космоплане проводились какие-то таинственные работы. Гудело, скрипело, завывало, постукивало, сверкали зарницы электросварки. Подозрительные люди в серых халатах суетились вокруг долго стоявшей на приколе гордости Советского Военно-Промышленного Комплекса (ВПК). Шуровали внутри объекта, приводя его боеготовное состояние, чтобы он, наконец, мог взлететь. Но не в космос. В космос из Парка Культуры не стартуют, иначе от выхлопных газов и пламени сопла все вокруг погорит. И колесо обозрения в том числе. Если без этого бесполезного «Бурана», ставшего лишь достопримечательностью, парк может обойтись, то без колеса обозрения-обрезания никак. Кстати, посетители проявляли болезненный интерес к достижению отечественного ВПКа, и, влезая внутрь, крутили и вертели всё и всем, что под руку попадало, особенно тем, где висели таблички «Руками не трогать». Также отламывали некоторые детали и приборы, превращая их в сувениры. Любознательность граждан приняла и более радикальные формы – стали там втихаря мочиться и даже делать по-большому. Известно, что в стране с традиционной нелюбовью к общественным уборным, да теперь еще и платным, смекалистый и талантливый народ быстро превращал особо интересные достопримечательности в сортиры. Поэтому работники КБ имени Сухого потратили много времени и сил, чтобы очистить объект от фекальных наслоений, застарелых мочеотстойников и нецензурных надписей. Так неужели хотели все-таки его запустить в космос? Никак нет. Без ракеты-носителя такую бандуру на орбиту не выведешь. Чем же так старательно занимались сотрудники секретного КБ под покровом ночи? Где-то в начальных главах нашего повествования мы уже упоминали, что некие общественные объединения, недовольные засильем в столице чугунно-монументального творчества одного улыбчивого скульптора кавказской национальности, решили положить этому предел. Как известно, скульптор непозволительно распоясался под покровительством столичного градоначальника. К тому же и другие страны, в коих добровольно-принудительно водрузили монстры-громадины, поставили в ООН вопрос ребром: доколе? Москвичей особенно раздражал Петр Первач под парусами, напоминающими занавески на окнах. Вот его-то и хотели убрать в первую очередь. Нашлись спонсоры. На их деньги и начались работы по переоборудованию безжизненного «Бурана» в самолет-таран, чтобы с его помощью покончить разом с ненавистным объектом. На «Буране» установили ракетные двигатели. Он должен совершить свой первый и последний полет, не дожидаясь постепенно ржавления, засерания и растаскивания на мелкие детали по дачам и приусадебным участкам. И вот он день «Икс», а вернее, ночь, настал. На борту космолета написали крупно: «Кинг-Конг» - так назвали эту операцию. Космолет должен лететь в беспилотном режиме – человеческие жертвы не нужны. Да и лететь-то всего не больше километра. Лишь бы не задеть Крымский мост, а то возмутятся крымские татары и татарские крымки. Но инженеры очень тщательно рассчитали траекторию, заложили в компьютер и… с богом! В три часа ночи кнопку нажали. Машина взревела, пыхнула пламенем и оторвалась от земли. Полет занял несколько секунд. Пролетев над мостом, аппарат прямой наводкой врезался в железное изваяние.
Хоть взрывчатку не применяли, но взрыв произошел – взорвались двигатели – и ненавистный Петр полетел вверх тормашками, распадаясь на горящие обломки. Так и покончили с монстром!





Глава Двадцать пятая. В Мэрии.

По радио как обычно звучал гимн «Миллиорд злющих ос». Губернатор Обкома сидел за своим рабочим столом и под музыку распекал нерадивых сотрудников.
- У врачей есть клятва Гиппократа, - говорил Юрий Саламандрыч. – Вы все её знаете: «Не наперди! Потому что в операционной и так дышать нечем – духотища неимоверная». Вот и у плутократов есть тоже клятва: «Не корчь рожу, срань божья!» А у вас есть? Я вас спрашиваю! Есть?
Служащие стояли, виновато опустив головы, и молчали как на экзамене по Истории КПСС. Кто-то в задних рядах, чтобы не терять зря время, незаметно оттирал пятно на брюках. Кто-то подтачивал пилкой ногти. Кто-то – ещё что-то…
- Всё суета, кроме тишины! – выпалил один из впереди стоящих.
- Мысль правильная, - одобрил мэр, - Но разве это клятва? Кстати, где вы её вычитали?
- В «Бестолковом словаре» Сальвадора Даля.
- Ах там… Ну, понятно. Кто еще хочет высказаться?
- Телогрейка, тело грей-ка,
За одно и вшей согрейка! – заявил мужчина клизматического вида в очках.
- За что сидели? Это не годится!
- Несовместимы быт и я
Как коммунизм и «Книга бытия» - высказался полный мужчина в мятом сером костюме.
- Наверное, вы из диссидентов? Какая же это клятва? Это, скорей, заявление. Ещё думайте, думайте!
Воцарилась гнетущая тишина, так как радио свернуло музыку, очевидно, готовя какое-то сообщение или новости.
- Традиционный фестиваль «Московская тоска» есть амнистия музыкальным уголовникам, которые, получив вдруг свободу, теперь с величайшим остервенением бушуют в столичных концертных залах, - сообщил диктор.
- Вот до чего демократия доводит, - заметил Саламандрыч, ничего не поняв, но почувствовав неискоренимым классовым чутьём нечто идеологически чуждое своей пролетарской душе и надвинул поглубже на глаза знаменитую кепку, которую никогда не снимал – ни во сне, ни наяву, ни в душе, ни в парилке, беря пример с популярного киноартиста, не расстающегося с замызганной кожаной широкополой шляпой. «Имидж, понимаешь!»
- А сейчас послушайте «Тихохренную сюиту» композитора Бренникова, - продолжило радио, и тихо заскулили скрипки.
- Расходитесь и сождайтесь по местам, - подобрел от музыки, мэр. – Продолжим в следующий раз.
Все покорно, с непередаваемым облегчением разбрелись по кабинетам, вернувшись к прежним и обычным занятиям. Мужчины – к решению кроссвордов и шарад, рассказыванию анекдотов, по большей части похабных; женщины – к ускоренному чтению книг в мягких обложках, пристальному изучению своих лиц в карманных зеркальцах. Не постарела ли? Не появились ли новые морщинки? Короче, все занялись обычными повседневными делами.
«Эх, даже клятвы у нас никакой не выработалось, - с тоской почесал фуражечный затылок мэр и стал в уме перебирать слова и фразы. – Вдруг сам рожу?» Но в голову лезла одна дрянь: «Эрмитаж, этаж, вернисаж, гараж, пассаж… Эрмитаж и вермишель, Водолей, Галилей, Апулей, Франсис Лей…»
- Вся музыка Щидрина - или прокисшие щи, или «Мёртвые души», - продолжало клеймить радио.
«Крым, крем, кремль, - свирибило в мэровской голове, - героин и героиня, Кентукки и Ессентуки, Полина и Полинезия, нация и субординация. ЗАГС и Зевс. Ну, причем здесь он? Зевс Абрам Ильич – бессменный директор ЗАГСА. Уважаемый человек. Уж скольких переженил… Кеплер и капли, Ницца, синица, капельница и кружевница… пепельница, наконец…»
Голова начала потихоньку вспухать, отчего кепка показалась тесноватой. Он сделал редчайшее исключение и снял головной убор, воспользовавшись одиночеством. При людях – ни-ни! Протер сухой ладонью потную лысину. «Не гожусь на хрен, ни в поэты, ни в мыслители!»

- В каком вагоне еду я?
Не у меня ль агония?
Накапал, кто бы капли мне,
А то, боюсь, что быть беде!

Надрывный голос Козловского вырвал градоначальника из ступора. «И он про капли поёт! Какое совпадение! Опять этот «Евгений, Он в неге», кажись… Уж оскомину набил!»
Только успел напялить кепку, как в дверь лакейски постучали.
- Как вам, Ваше Градоначалие, сам Гурам Шалвович в гости пожаловали. Впустить?
- Ну, как же такого человека и не уважить? Впускайте, впускайте!
На пороге возник невысокий, но грузный, всемирно надоевший скульптор. В одной руке – огромная корзина с фруктами, в другой – корзина с торчащими из неё горлышками бутылок. Размашистая улыбка повисла на блинообразном лице, а из глаз - потоки слез как слепой дождь при ярком южном солнце.
- Что с тобой, дорогой? – кинулся навстречу колобкообразный (жопу и пузо снова отрастил, давно не играя за сборную чиновников Москвы) хозяин кабинета. – Почему слёзы? Что случилось? Присядь и расскажи всё по-порядку.
Цинандали бухнул корзины с дарами на пол и уселся, утонув в безразмерном гостевом кресле.
- Па-а-анимаш, кто-то разрушил мой Пэтра! – горючие слезы хлынули ручьями из скульпторских глаз.
- Кто разрушил? Когда?
- Сёдня ночь, па-а-анимаш! Камня на камне нэ оставили. Всо к чортови матэр!
- Ну, успокойся! Мы расследуем. Енто дело так не оставим.
Вошла секритутка – мэр тайно нажал кнопку.
- Машенька, обслужи нас!
Машенька, имеющая в прошлом большой опыт по обслуживанию множества гостей и в частности дорого кавказца, регулярного на посещения, принялась за корзины. На столе у окна, покрытого белоснежной скатертью, (специальный стол для пиршеств и сабантуев) появились хрустальные вазы, в которые перекочевали фрукты из одной корзины. Тут и отборный виноград нескольких сортов, и мандарины, и апельсины с хурмой, и изюм с инжиром, и абрикосы с черносливом, и, и, и… Другая корзина тоже опустела, одарив стол бутылками «Гурджаани», «Саперави», «Кинзмараули», «Цинандали», «Хванчкары» и еще какими-то сортами, названия коих сейчас не приходят автору в голову. Но поверьте на слово – все грузинские вина имели место. Хрустальные бокалы наполнились искрящимся напитком. Сомкнулись, звякнув, и опорожнились за встречу. Снова наполнились, ожидая нового тоста. Гость, приняв в себя божественный напиток, сразу успокоился, как бы на время забыл о несчастном Петре.
- У мэна сичас ест параллельни бизнэс, - перестав плакать, заговорил он. – Я аткрил сэт магазини дорогой марочни вино, и дело пошол.
- Давно бы так, а то все лепишь да рисуешь. Уж подустал, наверное, - посочувствовал градоначальник, не снимая кепки. Гость не обижался, будучи знаком со странностью своего друга.
- Па-а-томки, понимаш, нэблагодарни! Я им дару красота, а они…
- Понимаю тебя, Гурам! Я вон, сколько в Москве понастроил, а тоже спасибо не говорят! Только ругают: «Аляповато! Дурной вкус! Сплошные башенки!»
- Да и тэбэ чижало, Юрок… Давай за наш дружба!
Бокалы звякнули, опустели и снова наполнились.
- А над чем сейчас работаешь, дорогой Гурам, если не секрет?
- Какой от тэба может бит сэкрет, да-а-арагой Юрок! По заказ императрица лэплю памятник Джордж Дзержински, взамен старого. Поставят на прежни мэсто. И ещо по заказ американски президент – памятник Феликс Эдмундович Вашингтон. Тоже хотят поставит вместо стари. У них сейчас весели президент, рэпер. «Пятьдесят центов» или «полтинником» зовут. Слышал, поди?
- Слышал. А как же…
- А рэп любишь?
- Супружница моя обожает. С утра до вечера только и «рэпает» вместо того, чтобы дела делать!
- Тогда випем за жон! – предложил совсем развеселившийся Цинандали.
Опрокинули бокалы, закусили фруктами.
- Ей тоже от царицы заказ поступил: переделать Кремль, - продолжал градоначальник, выплевывая виноградные косточки (с детства учили не глотать во избежание аппендицита). – Башни, чтоб были в виде апельсинов, нарезанных ломтиками.
- Интэрэсно, - стал быстро сдирать шкурку с оранжевого фрукта гость.
- Нашли западногерманского архитектора по фамилии Финкильштейн-Запойный.
- Какой странни фамили!
- То-то и оно. Царица тоже сразу засомневалась: мол, с Финкильштейном всё ясно – не подведёт! А вот с Запойным? И как в воду глядела. Уже проект готов, все оборудование подвезли, а он запил, проклятый! И дело встало. Жди теперь, когда завяжет и протрезвеет. Но, говорят, при этом, - гений. Всю Европу засра… то есть застроил! Вот такие дела. А все шишки на меня. Ты, мол, рекомендовал свою жену-миллионершу. Ну, я! Ей, паскуде, хоть кол на голове теши – знай от своего рэпа балдеет. Тоже как пьяница. Вот я влип, а ты говоришь Петра сломали… Ну нового сварганишь. Долго ли тебе?
- Может, я, чем сма-а-агу помоч в пэределка Крэмла? – с надеждой спросил Гурам.
- Да царица говорит, что пока с нас и Манежного безобразия хватит, - лишнего сболтнул мэр.
- Значит, ей нэ панравился мой творени? – вновь затуманился Цинандали и быстрые на реакцию слезы увлажнили воспаленные бессонными творческими ночами веки.
- Не бери в голову, Гурамчик. Давай тяпнем за императрицу, - поднял полный бокал градоначальник.
- За Ымпыратрыцу! – присоединился скульптор и зарыдал.

* * *





Глава Двадцать шестая. В Госдуме. Монолог.

- Я предлагаю в связи с изменением общественного строя переименовать город Питерсонбург, названный в честь известного джазового пианиста, в «Собачий град» в честь нынешней телекуртизанки и светской львицы, но еще не певицы, хотя будем надеяться, что скоро завоет, - предложила спикер Склизская. – Ставлю вопрос на голосование. Кто за?
Взметнулись: лес, роща, дубрава, тайга и тундра рук.
- Единогласно. Переходим к следующему вопросу, товарищи. Предлагаю изъять и уничтожить весь тираж народных сказаний о том, как «легко Гараняну Жоре играть блюз в фа-мажоре», напечатанных еще при прежнем императоре, но появившихся на прилавках только сейчас. Нечего развращать население этим джазом. Голосуем! Кто за?
Снова взметнулись: лес, роща, дубрава, тайга и тундра рук.
- Единогласно, - зашуршала бумагами спикер. – Что у нас дальше по плану? О поставках ананасов микояна с Кубы. Стоит ли продлевать торговое соглашение с товарищем Мукашенко? Кто за?
Опять лес, роща, дубрава, тайга и тундра.
- Дальше, господа-товарищи! Стоит ли прекратить закупку в США таблеток «Сатин долл» (Satin doll) и возобновить производство нашего отечественного валидола? Кто за?

Не зал, а джунгли единогласия.

- А сейчас объявляется короткая «переписька» с перекуром. Но не рассаживайтесь «по-большому», так как у нас еще масса нерешенных вопросов!
Народ кинулся в сортир и курилку, на ходу щёлкая зажигалками, чиркая спичками, расстегивая ширинки, ломая непокорные Zippers («зипперы»).
- Из Ебиларуссии к нам в село поступили тракторы и трактаты к ним. Ни хрена непонятно! Всё на ихнем неприличном языке, - жаловался депутат соседу по писсуару.
У другого писсуара ссущий, заглушая шум мощной струи, громко читал стишок:

- Тесновата зона,
Для житья бизона.
Летнего фасона
Брюки у масона.
Любит есть Пеле
Рыбное филе.

- У нас в области водятся как одногрубые, так и двухгрубые верблюды, - сообщил соседу делегат азиатской наружности, нервно застёгивая ширинку.

В курилке шёл активный обмен мнениями, новостями и прочими анекдотами.

«От гвоздя в стене торчит шляпочка,
Красная спешит по лесу Шапочка.
Вбили в стену сикось-накось ржавый болт,
Шастает игриво следом серый волк». – Захлопнул книжку моложавый депутат. – Вот такие
сейчас книжки выпускают для детей. Какое безобразие!
- А я на днях купил себе новенькую ЕбиЭмВэ (БМВ)! Хорошая машина, - похвалился, дымя сигаретой, какой-то по виду сибиряк.
-Я в недавно «ошпарился», - пожаловался какой-то заморыш, утопавший в клубах дыма. – Неудачно женился. Плохую себе выбрал пару!
- Пойду-ка, выдавлю из себя раба, - вошёл грузный мужчина в кабинку. – Захотелось некстати.
- Смотри, унитаз не разломай! – загоготали коллеги. – Особенно-то не засиживайся!
- Я сейчас Хуемгуэя читаю, - сообщил мало похожий на интеллектуала депутат. – «Старик и горе». Кажется так называется… Не читали?
- Некогда. Всё дела! – ответили хором.

- Опозорившаяся мисс
Говорит про компромисс.
«Моё имя Аэлита,
Представитель я элиты», - изрёк очередной доморощенный поэт.

Надо заметить, что увлечение рифмоплётством захватило большую часть делегатов. Многие даже жаловались, что это происходит помимо их воли. К тому же дурацкие рифмы лезут в голову, как правило, невовремя, в момент, когда требуется принять какое-то серьезное решение или обсудить важный вопрос. Многие обращались к врачам-терапевтам, но те, ссылаясь, что не их профиль, советовали пойти к психиатрам. Как известно, наш народ как огня боится людей этой ориентации. Кто же хочет добровольно сдаваться в дурдом? Поэтому терпели, страдали и лишь обменивались гадкими стишками, от которых лишь одно спасенье – напиться вусмерть, так сказать до усрачки. Но это тоже, сами понимаете, не выход. Так можно, если часто-то, до другой крайности дойти, и познакомиться с «белочкой», как в народе ласково называют белую горячку.

Прервем наши печальные размышления долгожданным призывным звонком. Все, кроме одного, кто некстати решил выдавить из себя раба, дружно повалили в зал.

- Рассаживайтесь, рассаживайтесь, - успокаивала делегатов спикерша. – Продолжим наше заседание. Следующий вопрос на повестке об очередном переименовании станции метро. Всем надоело название «Прекраснопресненская»?
- Да! – грохнул зал.
- Предлагаю назвать «Напраснопресненская». Кто за?
Конечности взметнулись в едином порыве.
- Единогласно. Идем дальше…
- Можно мне? – раздался с места голос.
- Да, пожалуйста, депутат от Калмыкии. Только поближе к микрофону.
- Я недавно в Очень Большом Театре смотрел «Лебединое озеро». Так вот там Одетта слишком легко, до неприличия, одета! Прямо срамота – все прелести просвечивают.
- Откуда там прелестям взяться? – возразил депутат от Тамбова. – Одна кожа да кости.
- Попрошу меня не перебивать! – обиделся друг степей. – Сходите и сами убедитесь!
- Господа, не ссорьтесь! – вступилась спикерша. – Мы на очередное заседание пригласим главных: балетмейстера с режиссёром. И всё выясним. Эта тема, считайте, закрыта. Идём дальше.
- Известно, что загадки без отгадки мерзки и гадки, - забурчал в микрофон очередной пораженный поэтическим недугом. – Купил ребенку книжку, а там и взрослому не справиться.
- Как называется? – спросила Склизска.
- «Палочка, что на пол упалочка». Вот такое дурацкое название…
- Приведите примеры загадок. Может, мы сообща отгадаем? – улыбнулась спикерша и застучала по столу перстнями и кольцами в ответ на поднявшийся в зале шум. – Тише, тише, товарищи, мы с вами не в Кнессете и не на одесском привозе!
- Ну, вот например, - стал припоминать депутат. - Сочи и, что значит «сочинять»?
Зал замер, шевеля извилинами. Прошла минута, другая.
- Сочинять, значит бурно отдыхать в Сочи! – дошло до какого-то толстяка в первом ряду.
Все одобрительно загоготали.
- А вот, например, что такое «кость» - ясно. А что такое «ёмкость»?
Снова пауза, но менее длинная.
- Ёмкость это очень вкусная кость, - осенило кого-то. – Значит: ем кость!
В зале общий восторг и улюлюканье. Наконец-то занялись делом.
- Ещё пример, - не унимался потерпевший. – Чем отличается барометр от «наобарометра»?
- Ну, это и клопу ясно, - мгновенно отреагировала Склизска. – Барометр показывает хорошую погоду, наобарометр – плохую!
Общий восторг и крики «Браво».
- Тихо, тихо, господа! И с этим всё ясно. Давайте сменим пластинку. Хотя напоследок я тоже вам задам загадку. Что такое работница Нина и штанина?
- Рабочая одежда её. Штаны, – поспешил кто-то, не подумав.
- Нет, неверно.
- Может брюки шьёт? – предположил другой.
- Нет.
- Не знаем, - загалдело несколько голосов.
- Так и быть, скажу: штанина – Нина, зачисленная в штат. – Спикерша торжествовала. – Ну, и последнее: Нина и станина?
- На станке работает, - выкрикнул делегат с Урала.
Наступила тугодумная, как и положено в Думе, тишина.
- Ладно! Не буду вас мучить. Станина это состарившаяся Нина. Ну, а сейчас объявляется перерыв на обед.
Народ селевым потоком хлынул к гостеприимному дяде Нико, что обосновался этажом ниже, сбив с ног входившего в зал делегата, которому не вовремя приспичило выдавливать из себя раба.

* * *
- Предъявите ваш портрет?- попросил гаишник, поигрывая жезлом.
- У меня с собою нет.
- Ну, тогда давай права!
- Под колёсами трава…
- Значит, въехал на газон.

«Ух, какой ужасный сон, - проснулся Давид Ёсич в поту, как и принято, в холодном. Даже парик слегка подмок. А сушить целое дело. В виду того, что он к коже крепится клеем «Момент», так любимом среди трудных детей-подростков, то сушить приходится, держа голову над газовой горелкой, что, согласитесь, не безопасно. Ну, что делать – надо, как говорится, Вася, надо! Ведь сегодня идти в ночь на боевое дежурство. На встречу с нечистой силой, а то и с самим Сатановским (одна из конспиративных лже-фамилий Ленина, кто не в курсе). Не мог же я отказаться, хотя, что кривить душой пред самим собой - страшно. Пострашней Афгана, «Норд-Оста» и Беслана. Там, хоть и озверевшие, но люди. А с людьми, при желании, можно всегда договориться. Здесь же силы ада, так сказать, потусторонние, Как с ними обходиться, ума не приложу. А если погибну? Буду народный герой как Александр Матросов… А наследство, состояние! А дела кому передать? Сыну? Так он недотёпой вырос. Единственное, что умное изрёк, так это, «что природа отдыхает на детях великих людей, а дети отдыхают на природе, на даче». Ну, что с него возьмёшь? Женился, а внуков всё никак не подарит. Не в меня пошёл. Уж чем-чем, а мужской силой я славился. Ну и голосом, конечно! Что делать если толстенная сберкнижка, как и у многих творцов, является единственным моим «собранием сочинений». Ну, что поделаешь, раз не Фельцманом-Ельцманом уродился? Но зато, как пропагандировал их сраные песни! Из кожи лез… А теперь вот иди, погибай. Говорят, что Иисус тоже накануне «премьеры» колебался и страдал: мол, пронеси чашу сию… Но всё-таки решился. А если б отрекся? Сказал бы: «Да я, ребята, пошутил. Чо вы, в натуре, как эти?» И не случилось бы распятия, а мы бы не знали тогда, что был такой… Главное – не отречься, то есть не отступить, тогда и мир будет помнить в веках. Как поётся в песне Марка Пинкова: «Не отрекаются, любя».




Глава Двадцать седьмая. ЖЛТ.

Женская литературная тюрьма (ЖЛТ) переполнена. Что называется - яблоне негде увясть. Сейчас предзасыпальный час, дарованный администрацией для праздных разговоров – лясы поточить, душу отвести. Вот дамочки и «отрываются по полной».
- Слово «правительство» тут же у меня вызывает ругательство, - заявила всекритично настроенная Тина Толстикова и сплюнула по-блатному (даже недолгое пребывание на зоне всему научает).
- Я знала одного окулиста,
Любившего музыку Листа, - срифмовала Марья Тунцова.
- Святослава Фёдорова, поди? – догадалась Нина Отрубина.
- Его, его! А то, какого же ещё? – подтвердила автор иронических детективов. – Теперь не встретишь окулиста, падкого до звуков Листа.

Заметим, что эпидемия рифмоплётства просочилась и сюда. Да и вообще, весь город начал сходить с ума, превращаясь чуть ли не в Древнюю Элладу, где, говорят, люди общались только в рифму.

- Джавахарлал Неру
Любил плясать ни в меру,
А итальянец Франко Неру
Пускался в пляс под хабанеру. - Произнесла нескладный стишок Светлана Варинина и заявила:
- Так и быть уйду в поэзию, потому что устала от огромных гонораров. Там хоть платят гроши – отдохну от покупок вилл, «Майбахов», яхт и самолётов.
- А я люблю балет и баллетристику, и ни на что их не променяю, - сказала гордо Галина Ташкова.
- На стене висит икона,
Одолела вдруг икота,
Но и покурить охота.
Сигарету взяла Тина –
Душа просит никотина!
«В чем находится истина?»
- задалась вопросом Тина.
Толстикова повторно сплюнула, дочитав стишок: - Готовлю сборник лирических стихотворений, но без мата.
- Почему без… ведь так сейчас не принято? – спросила подружку Сонька Спиртнова. – Эх, веселая была у нас с тобой передачка «Школа благословия». Жаль, что царице не понравилось. Видите ли, её туда не пригласили. А о чём балакать-то с ней? О Филимоне Пидорасовиче? Закрыла, зараза, в один миг!
- Приезжаю в южный штат,
Но забыла термостат.
На башке от солнца - каска,
А природа рядом – сказка! - похвалилась Нина Отрубина, недавним посещением Америки.

Ох, хитра душа-душёнка
У поэта Эхтушёнко.
Выступал он как-то в Тушино –
Стадиона пол обрушено.
Вкус еды он чует тонко –
На столе всегда сгущёнка, – выдала Сонька Спиртнова и довольно заулыбалась – вот, мол, как я этого козла отмыла шампунем!

- В ссылке Ленин
Жил вместе с оленями -
С людьми жить лень.
Живя в ссылке,
Получал посылки.
Жаль, что сала
Присылали мало.
Слали «Правду» -
И он рад был.
Чтоб не заметил враг,
Прятался в овраг.
Враг стал рыть ров.
Ленин сбежал на остров.
А там жила цапля
С глазом круглым как капля.
Пошёл Ильич прошвырнуться в поля:
Кругом сплошная конопля.

Светлана Варинина, окончив чтение, посмотрела на соседок – ну как?
- Гениально, Светк! Ты настоящий Бальмонт, твою мать! – похвалили подруги и из зависти замолкли.
- У нас здесь нормальный «сбыт», - сказала Нина Отрубина, - то есть вполне сносный быт (сбыт).
- Жаль только, что сплошной «престол», - добавила Марья Тунцова, - пресный стол, можно сказать – диетический.
- Что же здесь плохого? – вспомнила про свой гастрит Толстикова.
- Хотелось, чтобы был «апостол» (аппетитный стол)! – возразила Ташкова. – Да и плохо, что нет здесь «молотка» - лотка, торгующего молоком.
- Может, тебе ещё и официанта или офицера нужно? – подковырнула ехидная с детства Спиртнова.
- Меня волнует, девчата, вопрос, почему никак не откроют вирус, возбудитель пьянства на Руси? – серьёзным тоном спросила Тунцова.
- Тебе-то, что? Ты, что ли пьешь? - подала голос до того молчавшая Устинович. – Лучше скажите, кто пользовался «Палицей»?
- Что это? – не поняло общество.
- Крем такой для лица, называется «Палица», покрывает пол лица. Певица Холерия с мужем Ухоженным открыли в Парижске линию по выпуску.
- Спасибо, не надо. Пусть сама мажется! – возразили хором.
- Вы бывали в «Заднице»? – спросила снова Устинович.
- Где, где? – не расслышали подруги. – Ну, на окраине Ниццы (зад Ниццы). Там ничуть не хуже, чем в центре. Советую посетить.
- Иди сама в жопу, - послала резкая с детства Толстикова.
- Девочки, не ссорьтесь, - призвала Отрубина. – Так недолго и до «томата», снизойти, то есть до товарищеского мата, а уже час поздний и спать пора. Мы что-то сегодня не на шутку разговорились. Вот послушайте напоследок стишок о моём пребывании в Норвегии.

- Побывала я в Осло
И купила там весло.
Греблей тайно занимаюсь,
Потому от всех скрываюсь


Пригласил меня посол
На приём в своё посольство.
Хоть умом он и осёл,
Но известен хлебосольством.

Он сказал, что новосёл -
Въехал в новый особняк.
Вечер весь сосал мосол,
На прощанье впал в столбняк.

- Я тоже прочту, - решила выпендриться мастерица детективов Устинович.

- Укрой обнажённое тело,
Отелло!
Что смотришь так обалдело
На рук своих черное дело?
Коль ты задушил Дездемону,
То выпей коньяк, занюхай лимоном,
Да труп убиенной зашей в мешок,
Иначе у всех будет искренний шок.
За эти делишки, вы, мавры,
Не претендуйте на лавры.
И на основе возмездия права
Найдётся на каждого мавра управа!

- Посвяти домоуправу, - посоветовала Толстикова, зевая. – Кто знает, как в армии называют косметику?
Все молчали, пожимая плечами.
- Боеприкрасы! – выпалила, торжествуя, ненавистница «Чёрного квадрата» Шмулевича. – А как называется лоб лысеющего мужчины?
Контингент устало молчал.
- Озлобление! А как называют наказанного за ложь? – понесло на всех парах даму.
Молчание.
- Заложник! А армейский балет называется – арбалет…
- Ты всё сказала? – возникла из тишины коллега по «Школе благословия». – Успокойся! Все устали и спать хотят. Лучше бы спела колыбельную.
- Ко сну располагает шонсон, - не унималась Толстикова. – Кстати, я родилась на Юпитере?
- Ты чё, уж совсем? – усомнилась подруга.
- Ни чё, не совсем! Так называется южная часть Ленинграда: Питер и юпитер (южный Питер).
- Ах, вон что!
- Пора нам, девочки, сочинить оду, в которой будет очень много во-о-о-ды, - сказала сонным голосом Варинина.
- Почему на ужин давали «список», старый списанный сок? – запоздало возмутилась Отрубина и отрубилась, мелодично захрапев.
- Я решила написать маленькую повесть, скорей «повестку», - мечтательно произнесла Устинович, приоткрыв один, ещё не уснувший, глаз.
- Дура и кандидатура – женщина в правительстве, - никак не утихала Толстикова под общий храп. – Гений и гинея – женщина-гений, Она и налог – аналог… рост и хворост – маленький рост (хворал в детстве)… дачник и неудачник – не имеющий дачи…
Вскоре послышалось сопенье, переходящее в храп – наконец, отдалась в объятья Морфея и Толстикова.




Глава Двадцать восьмая. «Антиссемизм» и словоблудие. Визит в обитель печали.

- Что разинул рот как банкрот? – спросила императрица зевнувшего канцлера. – Небось, скучно тебе со мной? Поди, надоела старушка?
- Что вы, Ваша Праведность! – всполошился Зубоскалкин. – Не выспался сегодня, вот и зевнул. Извините Христа ради.
- Ты же у нас неверующий. Зачем Христа упоминаешь?
- Так принято говорить. Вот и…
- Кто тебе спать не давал? Наверное, с какой-нибудь проблядушкой мне изменяешь?
- Что вы? Что вы? – покраснел канцлер. – Я верен вам как горечь во рту - больному циррозом!
- То-то … смотри у меня! Коль узнаю – велю кастрировать, как и цыгана-болгарина этого. Теперь он сопранкой поёт про семинары в си-миноре! Кстати, до меня дошёл слушок, что ты недвижимость приобрёл за бугром, а от меня утаил.
- Вот сегодня и хотел вам сообщить…
- Ну, сообщи!
- Островок возле Кубы прикупил. Маленький такой. «Кубиком» называется.
- Кубиком-рубиком, что ли?
- Раньше так назывался, когда им владел Рубинович, который прежде носил фамилию Абрамович и дружил с чукчами.
- Он фамилию изменил? Я и не знала. Мне Ватрушкин не докладывал.
- Абрамовичем был при прежнем императоре, а как вы взошли, так и сменил.
- Отчего? Разве прежняя плоха? Ведь у нас антиссемизма давно нет… или есть?
- Ещё как есть, - вмешался в разговор, стоявший у окна, Обрезников. – Меня, например, то и дело достают: письма, звонки и эсэмэски с угрозами… Окружила себя, пишут, царица жидами – продуху нет… Вероятно, скоро нас всех ожидает «Европа», то есть «еврейская тропа» - исход.
- Да, Ваша Величавость, - подтвердил Зубоскалкин. – Граф прав! Но не будем о грустном… Я там, на Кубике… вернее, в море видел много китов и даже один раз… ракиту.
- Ракету? Как при Карибском кризисе, когда я ещё молодушкой была? – проявила осведомлённость Анна Емельяновна. – Разве не все их тогда вывезли при Никитке?
- Не ракета, а ракита, - поправил канцлер.
- Дерево? Там она растёт? Там же тропики!
- Ракита, Ваше Всепознаваемость, - это раненая самка кита. Сокращённо: «ракита».
- Кто до такого додумался? – удивилась барыня.
- Ваш покорный слуга, - поклонился Зубоскалкин и потупил взор.
- У тебя не ум, а «пентиум», - похвалила царица. – Пятикратный ум. Вот за это тебе я всё и прощаю, засранец ты этакий.
Канцлер смущённо покраснел, но, взяв себя в руки-ноги, продолжил: - Против вас готовится заговор, Ваша Безграничность.
- Да, слышала ни раз! Нашёл, чем удивить… Говорят, что даже не заговор, а «крюк»!
- Что ещё за крюк? – в унисон удивились придворные.
- «Крюк» - значит «коварный трюк». Не ожидали? Как я вас? Я тоже могу всяческие дуросплетения из слов делать.
- Вы гениальны, матушка! – упали разом на колени Обрезников и Зубоскалкин.
Поднявшись с колен, придворный поэт неожиданно зафонтанировал:
- Каховка, Каховка, родная спецовка!
Нам выдал её Комсомол.
И ковка, и бровка, и снова обновка!
Прими натощак бесалол!
- А я думала, что ты совсем иссяк, мой дорогой, - удивилась императрица. – Ну, давай ещё запузырь что-нибудь!
- Ура! Поедем с тобой на Урал!
Лишь бы билеты никто не украл.
Кому кобура, а кому конура, -
- спорят бойцы от утра до утра.
Какая пизда расщепила уран?
Ведь ядерный ждёт всех в итоге буран!
- Ты теперь, батенька, без мата не можешь рифмовать?
- В мате сила русской поэзии, матушка! Но я могу и без… - Обрезников призадумался. – Вот, например, на шахматную тему.
- Теперь «мат» запрятался в середину слов: и «матушка», и «шахматы». Действительно, без него язык обеднеет, - заметила царица. – Ну, давай про шахматы!
- Пускай он теперь про шахматы, - указал на Зубоскалкина поэт, - а я передохну с вашего милостивого позволения.
- Отдохни, голубчик мой!
- Я могу лишь загадки загадать на шахматную тему, - сказал канцлер, - а стихи не моя стихия.
- Всё равно хорошо получилось, - улыбнулась Анна Емельяновна. – Стихи и стихия!
- Что такое в шахматах «ход» все знают, а вот, что такое «доход»? – Зубоскалкин лукаво улыбнулся.
- Гонорар за проведенную игру? – предположил Обрезкин-Обрезников.
- Ан нет, - канцлер сделал паузу и, не дождавшись ответа, сказал: - «Доход» это состояние до начала шахматной партии. До ход!
- Ой, хитрец, - похвалила царица.
- А что такое «коземат»?
- Укрепление? – не уверенно спросила императрица.
- Извините, но не то! – торжествовал канцлер, скаля зубы. – «Коземат» это козе мат!
- Разве козы в шахматы играют? – искренне удивилась барыня.
- Если хорошо выдрессировать, то смогут, - обнадёжил Обрезников-Обрезкин. – Я тоже хочу задать загадки.
- Задавай, но чтобы они не были слишком гадки, - срифмовала царица. – И я скоро в поэтессы подамся, если в посудомойки не возьмут.
- Что такое, или кто такие каракули?
- Плохой почерк? - клюнул на приманку канцлер.
- Каракули это детёныши рака! – торжествовал граф.
- Как мило! – захлопал в ладоши Анна Емельяновна.
- Вот ещё из той же серии: что такое ракушка?
- Где рак живёт? – ляпнула царица.
- Нет, Ваше Всеблагородие! Это то, чем рак слышит – ушко рака, ракушка. Сменим тему. Что такое мотыга?
- Ну, чем на огороде… - поспешила с ответом императрица. А Зубоскалкин насупился и молчал, понимая, что здесь очередной подвох.
- Монгольско-татарское иго! А сокращенно – мотыга.
- Ну, господа, устала я с вами. Дайте передохнуть немножко. У меня сплошное умаление, то есть ума лень… Вот и я от вас поднатаскалась со словами всякие фокусы выкаблучивать!
- Браво, браво, Ваше Превеличество! – похвалили придворные.

В дверях показался дворецкий с положенном ему по статусу жезлом в руках.
- К Вам пожаловала госпожа Угорелик. Говорит, вы ей назначили. Впустить?
- Ах, Розитка-паразитка! Пущай войдёт. А вы, мужики, пока оставьте меня!

Зубоскалкин и Обрезников поспешно скрылись в боковой двери, не плотно закрыв её – всё-таки интересно, зачем пожаловала эта стервь окаянная, на которой, как говорится, пробу ставить негде – всё заляпано синяками от засосов – любовников меняет как початки… кукурузы в момент уборки.


* * *

Он шёл по брусчатке молча и сосредоточенно. Кругом ни души. Спецслужбы позаботились, чтобы на Прекрасной площади не появились праздношатающиеся. Операция готовилась долго и сосредоточено. Одежда напичкана «жучками», - происходящее должно транслироваться, куда надо.

«Эх, некстати, - здесь не Ницца! –
Разболелась поясница.
Не курорт здесь, а гробница.
Очень захотелось пиццы…»

С некоторых пор и в его здраво-мудрой голове самопроизвольно складывались дурацкие стишки. Заметим, что эта гадкая эпидемия захлестнула весь город. Кругом только и слышалось, что в рифму.
Какая-то «стихия стиха», как метко выразился Зубоскалкин. Учёные ломали головы и бились над созданием противоядья, но пока безуспешно. Импортных лекарств тоже не появилось. Хотя, говорят, в Англии создали таблетки «Анти-байрон». И Запад не стал исключением, и подвергся этому новому «птичьему гриппу». Только Америку ещё не затронуло, потому что за океаном. Но эти таблетки англичане держат в строгом секрете, и все старания службы Ватрушкина успеха не имели. А болезнь распространялась и распространялась. Теперь и бомжи, и рыночные торговцы говорили стихами. Страдала и армия, а там, сами понимаете, поэзия совсем ни ко двору. Как приказы рифмовать? Сплошная потеха.
Но мы отвлеклись… Наш герой приближался к усыпальнице, а зуб на зуб не попадал. Общественный Голос России сам себя не узнавал.
«Что это со мной? Плохо, что я не православный… Да и к религии предков тоже равнодушен – в синагогу, как говорится, и мацой не заманишь!

Пил из пиалы Пилат,
Любил пилот самолёт.
Ввязался, что сам не рад!
И руки холодны как лёд.

Если жив останусь, непременно выпущу книжку стихов. Сукой буду!».

До объекта оставалось всего ничего.

«Ноги стали ватными,
налились свинцом.
Где народ с плакатами?
Чешется яйцо».

Притормозил в двух шагах и непроизвольно перекрестился – раввины не видят, а Саваоф простит. «Хорошо, что пока разведка не научилась мысли читать, а то позор какой, если б узнали, что творится в голове?

Кто поднёс бы мне бокал
Коньяку или водки?
Может, вырвется вокал
Из лужёной глотки?»

Набрав полные легкие, собирался гаркнуть «Смело товарищи, в ногу», как вдруг услышал игру небольшого оркестра. Музыка доносилась из Мавзолея, да при том знакомая – «Путники в ночи». Он любил этот хит Фрэнка Синатры, и иногда, любуясь собой в зеркале и поправляя парик, напевал приятный мотив. Это как-то подбодрило. «Почему не предупредили, что там, в засаде, оркестр?» Подошёл к дверям. Теперь ясен и состав: труба, кларнет, тромбон, туба и барабан. «Что ли кремлёвские курсанты репетируют? Но почему в столь поздний час?» Посмотрел на свои дорогущие швейцарские – остановились, гады, от страха. Метнул взгляд на башенные – четверть второго. Неужели так медленно пёрся? Ведь вышел из ГУМа, где помещается ближайший пункт наблюдения, как условились, без пятнадцати двенадцать. Или время тоже со страху ускорило свой бег?»
Увесистый замок на месте. Достал выданный под расписку ключ. Вставил, повернул. Тренькнуло. Запор открылся, и музыка внезапно прекратилась. Отворил дверь. Вошёл в могильно-склеповый полумрак. В нос ударил резкий запах нафталина. Не удивился: «Наверное, для дезинфекции так надо». Ступил в залу. Никаких признаков оркестра. «Почудилось со страху? Слуховые галлюцинации?» Гробы на месте, крышки закрыты. Голубой свет усугубляет ощущение жути. Вырвался из уст стихийный, неуправляемый волей экспромт:

- На огне лежит шампур.
Вылил на себя шампунь.
Съездить захотел в Шампань.
Ты, Ильич, из гроба встань!

Крышка левого откинулась, будучи на шарнирах, и покойник воссел как дитя в тазике, когда купают. Дедушка Ленин, пристально посмотрев на гостя, спросил приветливо: - Вам кого, ггажданин, хогоший?
Давид Ёсич от неожиданности лишился речи – «в зобу дыханье спёрло», как говаривал другой дедушка, менее опасный, Крылов.
- Я певец, - выдавил с не меньшим трудом, чем выдавливают из себя раба, депутат Госдумы.
- А я думал, что очегедной ходок, - хихикнул Ильич и почесал скособочившуюся от времени бородку. – Ох, как они, пгоклятые, надоели со своими пгозьбами!
- Я не собираюсь ничего просить, - осмелел гость. – Звания всяческие имею, в деньгах не нуждаюсь, женат, дети есть, вот только внуков, пока…
- Ну, за этим, как говогится, не загжавеет, - снова хихикнул Ульянов-Крупский и ловким шлепком прибил севшую на лоб моль. - А нафталину не захватили, мил человек?
- Так не знал! Если б заранее предупредили, целый грузовик мог бы…
- Ну, с ггузовиком погодите, а вот от бгоневика не откажусь. Помните, как когда-то я выступал у Финляндского вокзала?
- В школе проходили, товарищ Ленин, - совсем освоился в новой обстановке Промзон. Всё-таки не Чечня и не Афган, и пули не свистят, а только моль порхает.
- Так, может, споёте, коль вы певец? – убил очередную насекомую на щеке Вождь.
- Не думай о секундах свысока, - начал из «Семнадцати мгновений» и почувствовал, что забыл текст, поэтому как старая пластинка перескочил дальше. – Свистят они как пули у виска…
- В меня, знаете ли, тоже эсегка Каплан стгеляла, - перебил Ильич. – Ну, пойте, пойте!
- Мгновения, мгновения, мгновения, - текст окончательно забылся, и мелодия прервалась. «Какой позор! Пред вождём облажался».
- А почему «не думай свысока»? – придрался Ильич. - В наше время смотрели свысока, а не думали. Кто слова написал?
- Известный поэт, но не Пушкин…
- Понятно, что не Александг Сеггеич! Он бы так не написал. Это как-то не по-гусски. Вот если бы Коба написал, то ему простительно – он кавказец…
- Чито мнэ пра-а-аститэлно? - раздался знакомый альт с потолка.
И как бывалый гимнаст с трапеции Отец Народов мягко спрыгнул с потолка, слегка крякнув, чем чуток подпортил себе судейский бал – давно не выступал на соревнованиях по сдаче норм ГТО.
- Ёсь Серионыч, - изумился гость. – И вы здесь? А ведь вас же давно в другое место переложили?
- Мало ли, что пэрэложили… Мнэ здэс больше нравитца, чем там, у стэны. Там сквозняки, и пагаварит нэ с кем! А здэс мой учитэл Илич…
- Ну да, ну да, - мысленно перекрестился певец, опять допуская, хоть и тайную, но поли-религиозность.
- Так што мнэ прастително, дарагой Илич? – полез за трубкой и табаком в бездонный карман галифе Отец Народов. – Надэюс, то, что праститутку Троцкого замочил?
- Да, именно это, - соврал Ульянов-Крупский. – Позномьтесь с нашим гостем, догогой Коба.
- Промзон Давид Иосифович, - представился певец, внутренне, ходя ходуном, но неожиданно вспомнил нечто спасительное. – Ёсь Серионыч, вы меня, когда я был пацаном, на руках держали. Я приехал с пионерской делегацией с Донбасса и пел перед вами… вы похвалили…
- Каво я толко на руках нэ держал, - устало набивал трубку Сталин. – И Ольгу Аросеву, и Любовь Орлову, и Марину Ладынину, и… Марлэн Дитрих… и … - Вождь щёлкнул пальцами и прикурил от загоревшегося мизинца, так как давно научился обходиться без спичек.
Певец обомлел – таких фокусов ещё не приходилось видеть. «Такое ни КИО, ни Арутюну Акопяну не под силу… Во истину он великий человек!»
- Канэшно, великий, - прочитал мысль Вождь и выпустил в сторону гостя в знак благодарности зеленовато-едкое облачко. – Кто в этом сомнэвался, того к стэнке или в Соловки!
«Наша-то разведка читать мысли ещё не научилась, а он вон какой мастер. Великий, великий!»
Промзон всё больше изумлялся услышанному и увиденному. В этот момент одна из плит в полу начала как-то странно вытанцовывать, а потом, поднявшись, отвалилась на боком. Из отверстия сначала показались густые бровищи, затем лицо и, наконец, весь товарищ Прежнев с мешком в руках.
- Минеральный сиклитарь! – вырвалось у ошеломленного певца. – И вы здесь?
- Магомаев? – мгновенно отреагировал Генсек-дравосек. – С концертами к нам, Муслим Иваныч или как? Ах, эта свадьба, свадьба, свадьба пе-е-ела и пля-я-я-сала! – Генсек пустился в пляс по кругу.
- Дорогой Леонид Ильич, я Давид Промзон. Вы спутали! Я «Семнадцать мгновений» пел. Помните?
«Не думай о сосисках с колбасой,
а лучше скушай булочку засохшую!
Но если смерть придёт к тебе с косой,
Подсунь ей ты лишь кошечку подохшую».
- Да, хорошая была песня, душевная! И Гале моей нравилось, - прослезился Прежнев. В это время Сталин молча отравлял атмосферу, а Ленин, достав из-под себя трубу, перебирал клапанами.
- Извините, Муслим Сергеич, я сейчас делом должен заняться. - Он ушёл в дальний тёмный угол и стал условным стуком вызывать кого-то. Из вентиляционного колодца показалась нескладная как жердь фигура царя московского. Пахнуло застаревшими фекалиями. – Я вам, как просили, известь негашёную принёс. Может, надо было гашёную?
- Ничаво, ничаво, и эта сойдет, - открыл варежку ряженый. – Я сам её загашу. Спасибо, мил человек! Давай сюды.
Прежнев протянул объёмистый пакет. Иван Василич надорвал, зачерпнул содержимого и как детской присыпкой начал обрабатывать своё запущенное тело. Запах ископаемых экскриментов быстро подавлялся едкой извёсткой.
«И Иван Грозный с ними, - изумился Промзон. – Куда я попал? Не мавзолей, а Большой театр!»

Прервёмся на этом, дорогой читатель, потому что и другие персонажи нашего глумливого повествования уже заждались и от нетерпенья бьют копытами.




Глава Двадцать девять. Об Икаре и вообще…Попытка отравить.

- Икал, икал Икар и доикался,
Летал, летал, да вдруг сорвался!
Об землю грох
И вскрикнул «Ох!»

И подошёл к нему Дедал:
- Зачем так высоко летал?
Чего тебе я не додал?

- Хотел я к Солнцу полететь,
На пятна энти посмотреть…

- Чего тебе до энтих пятен?
Ты стал уж слишком непонятен,
Ты стал глупей, как я заметил.
Как воск растаял, не приметил?
На новых крыльях полетишь –
Ты мне в копеечку влетишь!

- Не буду больше я летать!
Пойду теперь копьё метать,
И стать атлетом этим летом
Гораздо лучше, чем скелетом.
Могу я стать и дискоболом,
И озабочусь женским полом…

- Вот молодец, и не летай!
С судьбою в прятки не играй!
Хвалю тебя, сынок, за это.
В награду получи конфету!

Троекуров откатился от стола и произнёс торжественно: - «Поэма об Икаре и постигшей его каре». Посвящается Дню Космонавтики! Что скажешь, коллега?
Иссушенко скукожился и выдавил, борясь с настырной зевотой: - Как-то, брат, глумливо очень. Могут за такое по шапке дать, не посмотрят, что инвалид. Тем более что инвалид и инвалюта – вещи несовместимые.
- Ты так считаешь?
- Притом в тексте масса нелепостей, - продолжил Арсений вести «огонь» дружественной критики. – В те времена… и конфеты?
- В какие те? Это миф, - дёрнулся Андриан и снова подъехал к столу, полюбоваться рукописью.
- И, что значит «непонятен»? Наверное, имеется в виду «непонятлив»? Оплошность не допустимая для литератора с твоим опытом.
- Ищешь блох? Такой пустячок никто и не заметит.
-А выражение «сорвался». Разве он лез куда-то? Опять неточность или небрежность…
- Ну, ты меня совсем задолбал!
- А словечко простонародное «энтих» зачем? Разве они из русской деревни?
- Ну, привязался! Это связь с народом…

- К тому же, зачем посвящать космонавтам историю с таким печальным финалом? Они этому, ой как, не обрадуются! Послушай, в свою очередь, и мой опус.
Иссух-петух распряпил спину, поднял вверх руки-крылья и загнусавил:
Геродот, когда один,
Потреблял героин.
Философии то средство
Помогало даже с детства.

Страшный хищник гложет кость.
В лампе ты прибавь яркость!
Теософ, надень носок,
Тиофос насыпь в горшок.

Любил любитель каратэ,
Ходить с подружкой в Варьете.
Любил играть он также в теннис
И вправить томной даме пенис.

«Непослушная ты, дочка,
Где же ключик от замочка?»
Вот захлопнулась форточка,
И на этом ставим точку.

- Ну, как? – Иссух торжествующе посмотрел на приятеля.
- Ты врачу не показывался? – мстительно закусил губу и туго затянул шарфик на собственной шее Андриан.
- Какому врачу?
- Психиатру, конечно. Такого бреда я давно не слышал! Удавиться можно…
- Неужели не понравилось? Ну и удавись, коль застрелиться нечем. И станешь, популярен как Маяковский!
- Сам удавись! Может, тогда на Есенина станешь похож. Такую беспомощную мерзость даже критиковать не хочется! Ты не только иссушился, но и исписался, дружок!
- От такого слышу! Лучше ответь мне: что такое «кобелянство»?
- Откуда мне знать, какую-то похабщину?
- Вот то-то и оно-то, а ещё критикуешь! Знай: «кобелянство» это половое созревание у юношей, а у девушек то же самое называется «сучковатостью».
- Теперь я тебя спрошу: как Кашпировский помогал барабанщикам?
- Не знаю, - поник плешивой головой Иссушенко. – Нашёл тоже, кого вспомнить! Шарлатана.
- «Даю ударную установку!» Вот как, - Троекуров торжествующе, но нервно стал кататься взад-вперёд.
- А ты знаешь, что Джордж Буш любит буженину? – воспрянул вновь Арсений.
- Мало ли кто, что любит! – прекратил катание Адриан. – Я вот, например, люблю синие очки синоптика.
- А я уважаю продавца сена, сеноптика, - улыбнулся Иссух. – Хотя оптовый продавец – как правило, вдовец!
Пасёт частенько он овец.
- Коль тебя снова на рифмы потянуло, - оживился Троекуров. – То получи и от меня:
На секс он наложил табу.
Конечно, можно очень редко.
Нет секса, например, в гробу…
И заскрипела табуретка.
Любовь ведь в наше время редкость,
Но тем и ценна «табуредкость»!
- Ты о себе?
- Разумеется, не о тебе! Ты же в свои семьдесят пять ни одну юбку не пропускаешь.
- Кстати… вернее, нет! Ты здесь сидишь как в башне из слоновой кости, никуда не выходишь и ничего не знаешь, а весь город, как с ума сошёл. Все говорят в рифму – поэтами заделались! Представляешь?
- Это очень хорошо, даже очень хорошо, - запел буратинским голосом Троекуров и ослабил тугой узел на шее, отчего пение стало громче. – Мы же о том и мечтали, чтобы любовь к поэзии захватила всё население. Отрадно узнать об этом! Значит, наша взяла?
- Взяла-то, взяла да уж слишком взяла! Никто не работает, все только рифмуют. Уже начались в связи с этим перебои с транспортом, как надземным, так и метро. Фабрики заводы останавливаются, магазины перестают работать, в армии бардак… Одним словом – ужас!
- Что касается армии, так там бардак давно и без поэзии… Послушай-ка ещё:
Мужика зовут Георг,
Он на фабрике парторг,
Раньше был он лишь культорг.
А теперь там Сведенборг
Конкурентами заеден,
Да с ума почти что сведен!
- Браво! Первоклассный бред, Андриан! Тебе, как и мне, и всей стране надо срочно лечиться…
- Спасибо за похвалу-пахлаву! Скажи как лучше – ты знаком с успешным композитором Всмяткиным Егором Гитлеровичем?
- Знаком. А зачем тебе?
- Хочу дать тексты для песен, так как совсем прохудился мой кошелёк. После бешеного успеха «Миллиорда злющих ос» бурная гонорарная река превратилась в маленький ручеек, да и тот того и гляди вот-вот пересохнет. Монополия сейчас у этого шустрого Обрезкина.
- Ну, так ничего удивительного – он при Ней придворным выкобенивается! А Она, как только царицей заделалась, так и совсем перестала выступать. А если и поёт, то срамное безобразие! Песни какой-то Параши… программистки из Донецка по фамилии Подложная (падла ложная!) Или как-то в том же духе.
- А сам-то ты после «Я грублю тебе жизнь» тоже ведь никакой путной песни не написал. А?
- И я тоже сейчас на мели. Слава Богу, преподавание в Штатах выручает.
- Что преподаёшь? Как плохие стихи научиться писать?
- И это тоже…

* * *
- Вы кушайте, кушайте Анна Емельяновна! Торт ваш любимый, с битым стеклом, сама пекла, - Розита положила на царицыну тарелку огромный ломоть. В этот момент барыня зачем-то глянула в окно – наверное, вспомнив о царе-насильнике (не гадит ли у стены?) – что позволило гостье незаметно подсыпать в чашку с чаем стрихнина для верности, если стекло не возымеет действия.
Они сидели за огромным обеденным столом в царской ризнице. В центре - пыхтел пузатый самовар, стояли всяческие яства и кулинарные излишества. Универсал Моисейка порхал вокруг, меняя фужеры, тарелки, салфетки, прокладки… Барыня из прислуги только ему доверяла. К тому же он выполнял и роль «грибоедова» - первым пробовал блюда. Только вот сейчас не успел. От того весь исстрадался – вдруг эта паскуда хочет царицу отравить?
- Вкусная вещица, - причмокнула императрица, проглатывая лакомство и запивая чаем из блюдца как на картине Кустодиева. – Только стекло слишком мелко натёрла. Забыла, что я люблю, чтобы куски покрупнее попадались, чтобы продрало горло, как следует. Это очень помогает связкам. Ты же знаешь, раз сама поёшь, как мне доложила разведка. А то мой женский бас превратится в писк Алсу, которая, точно, проглотила осу. И ещё не люблю я Ротару!
- Лучше бы она продолжала принимать стеклотару, - подлила масла в огонь Угорелик.
- Со своим обрубком, что ли окончательно рассталась?
- Сколько можно терпеть? Представляешь, такой шкет, а изменял мне!
- Мои кобели тоже мне… Но, не будем о грустном… Хочешь, будешь у меня в Парламенте диспетчер как Маргарет Тэтчер?
- Хочу, хочу, устрой, подруга!
- Ладно, предложу на днях…

В начале трапезы дамы «раздавили» бутылку коньяка и сейчас вновь захотелось.

- Эй, Борисов, подь сюды!

Балерун-попрыгун немедленно подскочил:

- Слушаю, моя царица!
Вам достаточно еды?
Может, надобна водица?

- На хрена твоя вода,
Принеси уж творога,
Да ещё и «Хенесси»
Две бутылки принеси!

- Щас исполню ваш приказ! –
- Моисей нажал на «газ».

Принеся спиртное, Борисов разлил по фужерам и встал в сторонке. Дамы выпили, крякнули, закусили. (Чем дороже коньяк, тем солонее огурчик!) И барыню потянуло на пение.

«Я взяла неверный тон,
А точнее – полутон.
Да и впала в полусон.
Распустились роз бутоны,
Съела я аж два батона.
Съехав в песне на тритон,
Заиграла в бадминтон!»

Певица остановилась и прокашлялась. Осколки стекла вылетели из лужёной глотки.

«Ничто её не берёт», - огорчилась отравительница. – «Только зря стекло толкла и стрихнина сыпала! Чем же её, гадину? Боже правый, подскажи!»

- Слышала эту песню? Музыка Всмяткина, слова Обрезкина. Нравится?
- Отличная! А клип сняли?
- Сняли, но получился не «клип», а «всхлип». А вот дальше послушай:

«Наш российский брадобрей
Перебрался на Бродвей.
Стал от этого добрей
И заметно здоровей».

- Эта песня на Брайтоне очень популярна! - похвалилась царица. – Кстати, о Брайтоне. Ответь, подруга, что такое «западня»?
- Как что? Ловушка! – поспешила и царицу насмешила Угорелик.
- Сама ты ловушка – член тебе в ушко! «Западня» это, когда в западном полушарии, там у них, день. Запад дня. Понятно? Налей-ка нам ещё, Моисейка!.

Ещё засадили по фужеру и барыня, совсем охмелев, полезла целоваться.

- Ах ты, милая моя,
Что приходишь редко?
Едешь в дальние края –
Привози конфетку.

Я конфеты страсть люблю!
То тебе известно.
И фигуру я гублю –
Жопе в юбке тесно.

Тесто тоже уважаю –
Торт пришёлся кстати.
Хорошо, что не рожаю
Я детей в кровати!

- Анна Емельяновна, напишите мне слова, - пала на колени гостья. – «Что же она, сука, не дохнет?»
- Моисейка тебе напишет. Он грамотный! Я разучилась даже подписываться. Отпечаток перстня или пальца ставлю. Ох, дорогая моя, Розитка-паразитка, я тебя так люблю! Так люблю! Встань с колен! Верю, верю, что предана…
«Что ж её, окаянную, никакая отрава-то не берёт? – поднялась гостья и сильно качнулась (тоже хорошо поднабралась) - Вот не смогла достать цианистого! В дефиците сейчас – каждый преуспевающий бизнесмен желает отравить конкурента. Во всех аптеках спрашивала, даже и у Брынцалова!».
- Качает тебя? – заметила внимательная, хоть и пьяная царица. – Может ещё на посошок. Как поживает твой Сашок?

- Он давно не мой!

- Отчего же онемел,
Комик коренастенький?
Может, в ресторане ел
С Волочковой Настенькой?

- Нет, до неё ещё не добрался, - возразила Розита. – Руки коротки, да там и муж ревнивый!
- Будешь тут ревнивый,
Коль имеешь «Ниву».
Купишь, если ты «Майбах» -
Превратится ревность в прах!
- Так он давно на «Мерседесе». Какая там «Нива»?
- Это я так, к слову! – отрыгнула царица, и огромный кусок угодил Розите чуть ни в глаз.
- Не усваивает организм витамины, Ваше Величество. Что называется: не в коня корм!
- Права ты, подруга! Не усваивает. Чего уж не пробовала: и толчёный кирпич, и цемент и извёстку с хлоркой, а всё назад выходит. Вот такой несчастной уродилась. Другие люди как люди, а я…
- Ну, не огорчайтесь! Что-нибудь придумаем, - успокоила гостья. – Пожалуй, пойду я. Вон как засиделись.
Долетел звук курантов, пробивших пятнадцать шомполов девятого.
- Иди, иди, дорогая! Тебе ведь добираться далеко, на электричке. Всё так за городом и живёшь?
- Так и живу.




Глава Тридцатая. Творческая семейка. Мавзолейные мытарства.

- Только в поле осязаю полно Поля Сезанна в летний сезон, - пробормотал Мойша Мессершмидт, лепя новую скульптуру «Императрица в отрочестве». Ту, что лепил до этого, приобрела безразмерная Тредиаковка, хотя заплатила жиденько, в соответствии с лозунгом, висящим на двери директорского кабинета: «Нету денех, братцы!» Но всё равно приятно – всё-таки лучше пусть будет у них в запасниках пылиться, чем после смерти невежественные наследники на помойку выбросят, как Ленина собираются.
- Что ты там себе под нос бормочешь? – не расслышала поэтесса, крапая очередной вшидевр.
- Это я так… всякую ерундуллину. Не упрощай внимания»! Пиши себе, дорогая.
- Послушай, что я наваляла:

«Папа был здоровьем хил,
Оттого, что много пил.
ничего он маме бедной,
Хоть и злюке вредной,
Не дарил, а только пил.
Ласков тоже не бывал,
Всё до нитки пропивал.
Вдруг отец остепенился,
Букет купить не поленился.
Маме подарил он розы,
Сократив портвейна дозы.
Розы свежие, с росой,
С притаившейся осой.
Потянулась мама к розе,
Подвергаяся угрозе.
К носу розу поднесла,
Тут и тяпнула оса!

- Это нечто биографическое? – поинтересовался скульптор. – Или чистая выдумка?
- Я ничего не выдумываю, всё из жизни беру, - постучала с лёгкой угрозой об пол протезом поэтесса – мол, лучше не зли, а то испробуешь прочность легированной стали.

Родной отец, хоть и татарин,
Служил исправно на таможне.
По службе был всегда исправен,
А дед - холодный лишь сапожник.
И не смотря, что мусульманин,
Российским мучался недугом.
Кумир его – великий Сталин!
Но выпивали часто с другом.

- Значит, тяжёлое у тебя было детство, дорогая, при пьющем-то родителе, - вздохнул Мойша. – Поэтому твой дар не просто дар, а злоебучий скипидар!
- Прав ты, мой соколик! Кстати, а может, и нет… ты обратил внимание, что наша царица не просто дама, а дамба?
- Почему «дамба»?
- Потому, что полная телом как это фортификационное сооружение.
- А! Понял.
- И вымя у неё примечательное.
- Грудь?
- Нет. Отчество. Имя это имя, а отчество есть вымя. Емельяновна (?!) Надо же! Кстати, раз уж заговорили о великих… Как будет – Толстой в детстве?
- Он часто писался, коль писатель.
- Причём здесь мочевой пузырь? Я говорю: лобик!
- Не знаю. Не терзай меня!
- Толстой в детстве - значит «Толстолобик». Но имеется и другое значение: толстолобик – умный ребёнок. А тонколобик – дурачок.
- Я вот смотрю, что таблетки на тебя совсем не действуют. Надо будет попросить Трынди-Брынди-Брынцалова, чтобы дал что-нибудь покрепче.
- Попроси, попроси… Послушай и про него экспромт:
Брынцалов выстроил дворец,
Старался – затупил резец.
Тут залетел шальной скворец
И облупился вдруг торец.
Аптекарь от роду – борец,
Но в деле, видно, не творец,
Деньжонки он кладёт в ларец,
Не доверяя банку.
И любит жирный холодец.
Особенно ест спозаранку!
Таблетки у него – эрзац,
Провизором – халтурщик Зац.
Работают там оба брата -
Абрам и Мойша – за зарплату.
Их сокращают до – абцаз,
Что означает: оба Зац!
Но возвратимся мы к природе
Богатой при любой погоде…
У дома посадил он сад,
Но обвалился и фасад.
- Молодец! Это ты сию минуту сварганила?
- Да! Я же говорю - экспромт, то есть «экспортные промтовары» в переводе на русский. Обрати внимание, что не употребила для рифмы словечко «пиздец», хотя так и вертелось на языке.
- Ты как настоящий мастер просеиваешь «горы словесной руды». Молодец!
- Причём здесь твой замызганный Маяковский? Я сама по себе, и не хуже!
- Ну да, ну да! Не сердись.
- Кстати, бедный Брынцалов страдает тяжёлой участью богачей - «миллиадом».
- Как, как?
- Милли… ад! Ад миллионера.
- Гениально!
- То-то же!
Лепи свою отроковицу,
надев на руку рукавицу,
не утоми глазную роговицу,
жалей и мозга луковицу!
- Ну, тебя и понесло, дорогая! Вот и я тоже сочинил:
Любимый мною Клод Моне
Имел тугое портмоне.
Хочу иметь я миллион,
А лучше бы – пигмалион,
Что означает «миллиард»,
Хоть я не Розенбаум-бард.
* * *

- Дорогие, предшественники, - обратился обжившийся в помещении Давид Ёсичь, увидев в руках Ленина трубу. – Когда я подходил к вашей общаге, то слышал игру оркестра. Звуки неслись отсюда. Где же он прячется?
- Мы любому оркестру фору дадим! – заявил Сталин и ловким движением поймал из воздуха тромбон.
- Чего-с изволите послушать? – спросил Бронштейн, внезапно появившийся из ниоткуда с кларнетом в руках.
- И вы здесь, Лев Давыдыч? – удивился Промзон, вовремя удержавшись, чтобы не перекреститься.
- И я здесь! – вынырнул откуда-то снизу Бухарин с пионерским барабаном на груди.
- Тебя, бухарская харя, только нэ доставало, - прогневался Коба и зашуровал кулисой, будто хотел её вырвать с корнем.
- А без меня какой оркестр? – подполз Грозно-Грязный с тубой в руках, и пахнуло как из выгребной ямы, про которую забыли ассенизаторы.
- Коли все в сбоге, - изрёк Ульянов-Крупский, то пога будить дигижёга. Он не сильно постучал трубой по соседнему гробу, и только сейчас Промзон заметил ещё одного обитателя. Сразу вспомнил, что ведь Ельца Первого поместили по настоятельной просьбе трудящих и его личной инициативе рядом с Ильичем. «Я лично с ним знаком. Участвовал во множестве правительственных концертов и в загородных пирушках».
Спящий монарх немедленно отреагировал на стук, открыл глаза, зевнул и откинул стеклянную крышку. Затем сел и удивлённо спросил: - Опять, понимаешь, какой-то бардак затеваете?
- Не багдак, а «Гепетицию огкестга»! – возразил Ильич и кукарекнул на трубе в высоком регистре. – «Гепетиция огкестга». Фильма такая есть не то Феллини, не то Пазолини. Не помню точно, хотя и не смотгел – пги мне ещё не шло – да и память всю пгоклятая моль съела. Нафталину, нафталину мне!
- Опять штоль дирижировать вами, понимаешь? – недовольно взял в руки лежавший рядом жезл Цинь-Ель, вылезая из гроба.
- Ах, дорогой Николай Борисыч! – воскликнул Промзон, попятившись на всякий случай. – Меня-то вы помните?
Ельц перевёл мутный взор на гостя. – Ты штоль Гор, али Клинтор?
- Я, я… - замялся певец, но решил не спорить с мумией. – Да я самый, который…
- Это Магомай Магомаев, солист балета Большого Театра,- пояснил перепачканный известью Прежнев, до того державший рот на замке, не решаясь вмешиваться в разговор старших. – Он «Спартака» лучше всех танцевал, и может нам что-нибудь сбацать! Да?
- И спеть могу, - решил поправить гость.
- Луна есть, - посмотрел в дыру на потолке Ленин. – А где Луначарский? Скучно без него…
Здание «приюта комедиантов» на Прекрасной площади давно не ремонтировалось, тайно предназначаясь к сносу, как только пройдут те недолгие сорок лет, которые Моисей водил своих соотечественников по пустыне перестройки, дожидаясь пока все коммуняки повымрут.
- Ещё этого лунатика нам нэ хватало, - возмутился Коба, окончательно вспомнив, как играть на тромбоне. Стал помаленьку забывать, давно не общавшись с Гленом Миллером – тот на дне Ламанша живёт и поэтому не всегда доступен в связи с частыми бурями и штормами.
- Хочу Анатоль Василича и немедленно, - закапризничал Ильич, поднимаю клубы нафталинной пыли, перемешанной с живыми особями моли, по-видимому, приспособившейся к отраве.
- Если будэш буянит, Надэнка кликну, - пригрозил Сталин, исполнив на инструменте угрожающее глиссандо. – Она тэба, похлещи всякой моли, с потрохами съест.
- Во мне нет никаких потгахов, меня давно всего выпотгошили меньшевики и эсегы по рецепту дгевних египтян, что бы не тух и не разлагался, - сообщил Илиьч. – Внутги сеном набит, как чучело огогодное!
- Но к охране садов и огородов нэпригодное, - добавил в рифму Коба и жёлтозубо оскалился.
(Как видим, «птичий грипп» рифмо-эпидемии понемногу начал проникать и в это священное место).
- Ёсь Высрионыч, когда начнёте играть? – заволновался Промзон и вспомнил, что давно хочет по-маленькому.
- Отлить хошь? – заметил прозорливый Сталин. – Делай здесь! Не надо идти ни в «Третью ковку», ни в «Четвёртую», ни в «Пятую»… ни в, тем более, «Шестую…». Мы люди привычные! Как бывало в Туруханской ссылке? Из избы выйдешь, а на улице всэ шестьдесят с гаком, даже струя на лету замерзает, поэтому приходится в горнице - в помойное ведро, а потом классовому врагу в морду и выплеснешь. Но главное, чтобы с мочой и ребёнка не … как говорится.
- А я, то ли в Шушенском, то ли в Разливе… моль окаянная всю память выела… выползу, бывало, из шалаша, кучу сделаю, отолью по полной и назад – над критикой Каутского работал тогда, - дополнил Ленин и издал не то трубой, не то телом, неприличный звук.
- Помолчи, старче, - заткнул основоположника ученик. – Лучше ноты вели раздать, о то у мэна слух са-а-авсэм испортился от твоего нафталина – всэ перепонки разъело.
- Значит, можно? – уточнил Промзон, расстёгивая ширинку.
- Давай лей мне в тубу! – героически предложил находчивый как все цари Иван Василич и подставил вместительный раструб. – Она глубокая, сюда и по-большому можно, если желаете. Мы люди не гордые, услужить потомку рады!
- Действительно, ссы ему туда! – поддержал гадкое намерение Отец Народов. – Звучать будэт лучше!
Гость послушался доброго совета и пустил струю в указанное место. В раструбе зажурчало.
«Будет о чём вспомнить! Буду будущим внукам рассказывать, как мочился в Мавзолее. Да вряд ли кто поверит? Скажут: совсем спятил дедушка!»
Сделав, Промзон потряс достоинством, убрал его на место, подтвердив правило, что «сколько х… не тряси – последняя капля в трусы».
Публика молча наблюдала за процессом, а по окончании взорвалась рукоплесканиями.
- А у тебя аргумент весомый, - похвалил Сталин. – Наш человек!
- Облегчились, дорогой гость, ну и за дело, - сказал строго дирижёр. – Теперь спойте или спляшите, а мы вам саккомпанируем.
- Спою. У меня это лучше получается, - почувствовал себя своим в коллективе Огородный артист. – Я, когда подходил, слышал, как вы играли «Путники в ночи». Давайте её и исполним.
Ельц взмахнул жезлом, и оркестр заиграл восьмитактное вступление и Голос Советской России открыл варежку. Запел по-русски, так как не любил язык оригинала – английский изучал в школе, а в Гнесинке - немецкий, притом сдавал едва на тройку, как в шахматах: Е-2, Е-2 (едва-едва…)

- Путники в ночи,
Что ж вам не спится?
Бродите кругом
Вы по столице.
Каждый постовой
Вам путь укажет в Кремль.
Ночью по Москве
Гулять опасно,
Жулики везде
И возле Спасской.
Лучше вы назад
к себе в отель вернитесь!
Я пою для вас…
- Какой талантливый молодой человек, - прервал певца Отец Народов, почему-то прекратив играть.





Глава Тридцать Первая. Отравители. На Лубянке. Примирение. Отчаянный рейд.

- Ты представляешь? Я ей стекла натолкла в торт, а она говорит, любит, чтобы кусочки попадались, покрупней! Слишком, говорит, мелко натолкла, - Возмущению Розиты нет предела. – Потом ещё стрихнину для верности подсыпала, когда она отвернулась. А ей хоть бы хны! Всё стерва сожрала, и ни в одном глазу!
- Её, наверное, пора или канонизировать, или канализировать, - заметил мудрый Цимбало. – Яду ей, говоришь, мало? Расчленить на мелкие-мелкие кусочки как винегрет и в канализацию…
- Мало! Не знаю, чем теперь травить! Ничто гадину не берёт, - Угорелик вздохнула в сердцах и закурила. – А потом напилась, стала отрыгивать стеклом и целоваться полезла. Ну, что ты с ней поделаешь, с окаянной?
- Может, ей «покушение на Чубайса устроить»? – лукаво ухмыльнулся недавно назначенный директор развлекательных программ первого канала. – И пустить в прямом эфире.
- Так с Чубайсом какая-то потеха вышла: и сам жив остался, и покушавшихся освободили, - выпустила разочарованно облако Угорелик. – Я ей хотела ещё тёртого кирпича предложить, а она говорит: «Не томи меня витаминами». Вот зараза!
- Я понял, понял! Я не японец!
- Кстати, очень похож, когда без грима.
- Потому, что пользуюсь феном.
- Ты у меня феномен!
- Надо с ней обойтись более подробно, пуледробно – из автомата!
- Где достать? Да и стрелять не умею. Нанять кого?
- Знаю одну «ежевику», подругу боевика, Вику.
- Познакомь!
- Они живут далеко, в городе, где много мух.
- Где это?
- В Мухачкале.
- Где, где?
- Коль глуха, старуха, стала,
То слезай ты с пьедестала!
И меня совсем достала.
Как сама-то не устала?
- Ты тоже, что ли стихотворным гриппом заразился?
- По всей стране эпидемия! Как я не злился,
А тоже заразился!
Примитивен и дешёв
Этот режиссёр Меньшов.
- Что ты вспомнил вдруг он нём?
- Выжечь бы его огнём
За «Москва слезам не верит»!
Морду вымазать углём,
Вот тогда Москва поверит.
- Отвяжись ты от Меньшова!
Жажду дела я большого,
Стать царицею хочу!
Между прочим, не шучу.
- Отвлекай её дразнилкой,
Ткни ей в морду острой вилкой.
Хоть один бы глаз потёк,
А ты сразу наутек.
Вот царица окосела,
Вместо славы в лужу села!
- Посоветуешь ты тоже…
Так мне поступать не гоже.
Лучше кончить всё добром,
По башке ей – топором!
А потом её, засранку,
Выдав как бы за путанку,
Сделать из неё рабыню,
Сдать в страну, где зреют дыни.
- Старовата для борделя!
Выгонят через неделю.
- Главное – её услать,
А что будет, так насрать!
- Может быть, отправить в Ниццу?
Там уютнее блуднице
Доживать остаток дней,
Будет там ей веселей…

Злодеи ещё долго строили планы, но ты уже устал, читатель, и мы сменим пластинку, заглянув в Кооператив Государственной Безопасности. Что там происходит?

Товарищ Ватрушкин вызвал к себе бывшего майора Омонидзе и бывшего полковника Тургенешвили, изъяв их из клиники. Решив, что сотрудники наказаны достаточно и, следуя завещаниям предшественников, что разбрасываться кадрами грех, генерал вознамерился поручить провинившимся новое дело, тем самым, дав возможность реабилитироваться.
Оба офицера стояли по стойке смирно перед начальником, сидевшим за письменным столом под портретом императрицы (старой авантюристки в молодости).
- Врачи считают, что вы вполне излечились и трудоспособны, господа офицеры. В связи с чем, хочу поручить вам новое ответственное задание. Посланный в Мавзолей певец и депутат Промзон Давид Ёсичь не только не убежал со страху, но даже слишком надолго там задержался. Вернее, скрылся в бесследном направлении. Из чего следует: не решил ли он там попросить политического убежища? Чем чёрт не шутит? Мы навешали на него как на ёлку игрушек всевозможных микрофонов, но они безмолвствуют…
Офицеры внимательно слушали, не вполне понимая, в чём должна заключаться суть задания.
- Так вот вам поручается отправиться на поиски Народного Депутата, а возможно и спасти его… от злых чар. Что скажете?
- Рады служить Отчизне,
Не пожалеем нашей жизни! – ответили офицеры идеально бодрым унисоном.
- Может, у вас возникли какие-либо соображения? Высказывайте.
- А что если нам взять с собой Бэ-Эс-Пэ?
- Боевую Собаку Пехоты? А что – мысль дельная. - Ведь собаки очень чутки на нечистую силу, - сказал Омонидзе.
- Он прав, товарищ генерал, - поддержал Тургенешвили.
- Опять вы за своё! – огорчился Ватрушкин. – Значит, врачи мне наврали, сказав, что вы поправились?
- Возьмём с собой пуделя деловой породы. Только он очень вспыльчивый – поднимает много пыли, - сказал Омонидзе.
- Разве Мавзолей пылигон? – спросил генерал. – Там же регулярно убирают.
- Когда Ленин восстал из гроба, то поднял такую нафталинную пыль, что… - сказал и осёкся бывший полковник.
Генерал пропустил мимо ушей бредовое сообщение – не упекать же его снова? Так и сотрудников совсем не останется. А вдруг и вправду там какое-нибудь шальное Эн-Эл-О завелось? Но не самому ведь переть туда? Конечно, Ленина и Ельца очень уважаю, но не до такой же степени. Наступила минута нелепого молчания, лишь где-то за стеной радио сообщило: «… по области – облачная погода».
- Ну, так, если задание понятно, так сегодня в полночь и приступайте, да и пса захватите.
- Можно идти?
- Идите… С Богом, как сейчас модно стало говорить!
Офицеры удалились, а генерал, встав из-за стола, подошёл к огромному аквариуму, занимавшему значительную часть кабинета. Он про себя именовал его «клеткой для рыб», и часто вглядывался в мутную воду (забывали менять) и водоросли, отвлекаясь от нехороших мыслей. «Да будь, что будет: пан или пропан (пан в прошлом, а не газ)!» Расправил усы, длинные как радиусы. Вгляделся в своё отражение в стекле аквариума. «Ну, пока ещё ничего – не так, чтобы стар как Супер-Стар! А действительно, не наведаться ли самому в Мавзолей? Ведь дедушку Ленина видел в далёком детстве, когда в пионерах ходил. Скоро, говорят, всё же снесут в связи с реконструкцией Кремля. И больше не увижу Вождя Мирового Пролетариата. За одно и проконтролирую своих сотрудников. Только надо будет загримироваться и переодеться бомжом, как в молодости бывало, когда в заграницах сраных приходилось пребывать нелегалом. Вдруг и ещё к награде представят перед пенсией. Вот супружница-то будет рада! Пойду, сукой буду, пойду. Никакая мне нечисть не страшна, коль в перестройку выстоял. Засажу, конечно, для бодрости духа грамм пятьсот коньяка и - в путь!»

* * *
Как ни странно, но Трускавец с Топчаном, прекратив враждовать, сдружились и стали – не разлей вода. Всюду вместе: в ресторан, в клуб, в Сандуны, по блядям… Даже упрашивали Пакгауза занимать обоих в одном спектакле. Получила подтверждение буддийская мудрость, что ненависть всегда кончается любовью. Подобное заявление Гаутамы имело подтверждение и в глобально-политическом преломлении. Ненавидели Америку, участвовали в холодной войне и гонке вооружений, а теперь всё делают как там: кинофестивали и конкурсы со вручением своих отечественных «Оскаров» (Святых Георгиев); молодёжь круглый год ходит в маечках, девушки – с голыми пупками, хотя Москва климатом совсем не Лос-Анжелес. Да и рэп, и пирсинг, и «татуировки»! Как говаривал незабвенный Остап: «Красиво жить не запретишь».
Два приятели шатались по ночной Москве, обмениваясь шутками, остротами, рифмами, хохотали, ржали, и незаметно дошли до Прекрасной площади. Захотелось послушать бой курантов с новой мелодией «Миллиорд осиных орд и отвратных пьяных морд».
- Кто почти негр? – спросил Трусковец.
- Мулат, метис, - неуверенно ответил Топчан, чувствуя очередной подвох.
- Индеец! – Гришка торжествующе расхохотался.
- Подожди, я тоже тебя сейчас… - напрягся Топчан. – Кто такие Маг и Продмаг.
- Продмаг это продовольственный магазин, - ответил Трускавец, живший в детстве при социализме.
- А маг?
- Фокусник?
- Но не обычный, а проделывающий фокусы с продуктами. Это для тебя просто… А вот, что общего между Генсеком и просекой.
- Не знаю, - сдался Гришка.
- Просека – проводы Генсека на пенсию. Счёт теперь один – один!
- А, что общего между – рожь и сторожь? – подковырнул Трускавец. – Второе слово тоже с мягким знаком!
- Второе охраняет посевы… - неуверенно сказал Топчан.
- Сторожь – многолетняя (столетняя культура), сорт ржи.
- Мина и минарет? – пошёл в наступление Топчан.
- Не знаю, - не стал рисковать Григорий.
- Мина понятно что, а минарет – минный склад.
- А что такое Бертольдо-Брехтский мир, как событие в театральной жизни? – решил отыграться Григорий.
- Ну, ты и завернул. Не знаю, - сдался Топчан.
- Постановка пьесы Бертольда Брехта, - заржал Трускавец. – Что здесь сложного?

Они подошли к Мавзолею. Площадь пустынна, словно граждане забыли сюда дорогу.
- Странно. Почему ни души? – удивился Топчан.
- Очень странно, - согласился Трускавец. – Ведь час не поздний.
- Наверно, молодёжь теперь всё больше по ночным клубам тусуется…
- Совершенно никакого патриотизма! Не то, что нашенское племя…

В этот момент часы на каланче, отбарабанив двенадцать ударов, заиграли любимую народом мелодию. По окончании гимна друзья услышали другую музыку, доносившуюся со стороны усыпальницы. Звучала популярная «Путники в ночи», которую под аккомпанемент ансамбля пел по-русски приятный баритон.

- Может, и Мавзолей теперь стал ночным клубом? – предположил крамолу Топчан.
- Вполне может быть в наше рыночное время, - согласился Гришка. – Зачем добру пропадать? Территориально весьма удобная точка.
- Смотри-ка, приближаются какие-то два типа с собачкой на поводке, - указал в сторону ГУМа наблюдательный Топчан. – Давай-ка спрячемся и проследим, не в клуб ли идут очередные посетители?
Приятели метнулись к кремлёвской стене и укрылись за ёлками. Тем временем незримый певец умолк и раздались жиденькие аплодисменты, кашель и чихание.
- Не так уж там много публики, судя по тощим овациям, да и простуженные какие-то: чихают и кашляют, - удивился Трускавец. – Возможно, клуб для пожилых, так как не слышно «рока городского»? Откуда так нафталином несёт? Здесь же не ломбард и не скупка ценного меха…
- Смотри, смотри, они к входу подошли, - указал на «путников в ночи» Топчан. – К тому же лица кавказской национальности, да и собачка несолидной породы – пудель.
- Странности начинаются, - напрягся Трускавец и зажал нос, боясь чихнуть.
Тем временем странники вошли в усыпальницу, и собачонка истошно залаяла. Наблюдатели хотели вылезти из укрытия, но заметили, что по брусчатке ковыляет ещё какой-то подозрительный тип.
- Смотри, а бомж-то, как здесь оказался? – возмутился Трускавец. – Похоже, пьяный в умат. Ишь, как его из стороны в сторону бросает.
- Что здесь происходит? – возмутился строгий нравом Топчан. – По-моему пора милицию вызывать!
Бомж остановился в нескольких шагах от усыпальницы и приложил ладонь к уху. А там заливалась собачка и слышалась непонятная возня.
- На кого так лает Боевая Собака Пехоты? – спросил вслух бомж, и в руке у него блеснула воронёная сталь пистолета.
- Ай да бомж, - шепнул приятелю Трускавец. – Скорее - бандит, коль с оружием.
- Пожалуй, нам пора линять от греха, - смалодушничал Топчан.
- Не боись! Где наша ни пропадала? – приободрил Гришка, в своё время служивший на флоте. – Наш корабль имеет пока лишь мечеть.
- Что, что? Какая мечеть?
- Мечеть значит мелкая течь. Так что не потонем!
- Зачем вы сюда собачку привегли? – послышался из Мавзолея визгливый картавящий голос. – Сюда с собаками нельзя!
- Здесь колыбель революции, понимаешь, а вы с кобелём! – раздался зычный бас.
- Голос Ельцмана, - узнал Топчан. – А до этого голос на Ленина похожий…
- Действительно, молодые люди, уберите псину! – послышался приятный поставленный баритон. – Тут собрался, так сказать, весь цвет, а вы…
- Да это же голос Промзона Давида Ёсича, - узнал Трускавец. – Что он там делает? Наверное, он и пел…
- Каму вам гаварат? – прогремел глас с кавказским акцентом. – Па-а-акинтэ па-а-амещение!
- А сейчас на Сталина похож, - предположил Топчан и внутренне содрогнулся: «Неужели с ума схожу? Или это белая горячка вследствие последнего особо длительного запоя?»
- Ну, и дела! – воскликнул Трускавец и всё-таки чихнул.
- Кто там? – направил пистолет на звук бомж. – Выходи, а то стрелять буду!
- Что делать? – затрясся и заскрипел пружинами Топчан. – Будем сдаваться?
- Заткнись, - приказал авантюрный Гришка.
- Считаю до трёх, - пригрозил бомж. – Ра-а-аз… Два-а-а…
Цифры «три» не последовало, так как мавзолейная дверь с шумом распахнулась. На площадь выскочили два знакомых нам офицера и пёсик с поджатым хвостом вслед за ними. Дверь автоматически захлопнулась, и зазвучал «Интернационал» в инструментальном исполнении.
- Товарищ, генерал, – обратился дрожащим голосом Тургенешвили, - а вы зачем здесь?
- Опять сдрейфили? – ехидно спросил начальник. – Я пришёл, предполагая, что вы снова в штаны накладёте! Помочь вам пришёл… И что же я нашёл?
- Вы как-то странно одеты, - заметил трясшийся Омонидзе. – Вас ограбили? Почему так бедно одеты?
- Тебе, что за дело, как одет? – сунул под нос офицеру дуло генерал. – Обоих отправлю под трибунал, коль дурдом вам не помог!

Между тем пуделёк, задрав заднюю лапку, аккуратно пописал на угол усыпальницы, подтвердив иное предназначение архитектурного шедевра Щусева, как уссыпальницы – разновидности общественной уборной союзного значения.
Надо ли объяснять, что, воспользовавшись удобным моментом, Гришка и Топчан дали дёру – побежали вдоль стены вниз к Москве-реке под прикрытием вечнозелёных ёлок.

- А Промзон, выходит, с ними за одно, коль не вышел вместе с вами? – спросил, чуть смягчившись, генерал.
- Так точно. Он с ними снюхался. Песенки им поёт, - доложил Тургенешвили.
- А сколько их там? – продолжил расспрос начальник, опустив оружие. – Вернее, кто там поимённо?
- Ленин, Сталин, Троцкий… этот, как его? – замялся Тургенешвили.
- Бухарин, - подсказал Омонидзе.
- Прежнев, Ельцман и ещё старинный какой-то царь-горох с бородой, - продолжил бывший полковник.
- Сам Иван Грозный, - снова подсказал бывший майор. - И наш певец!
- Царь в извёстке перепачкан, – вспомнил подробности Тургенешвили.
- А Ленин весь в нафталине, - добавил Омонидзе. – И моль вокруг него вьётся. Даже из ушей, ноздрей и изо рта вылетает…
- В ценный мех одет? – догадался Ватрушкин, стараясь припомнить, как пионером посещал обитель. – В шубу норковую, поди?
- Какой там мех? Какая шуба? Одни лохмотья. Вот как у вас, извините, сейчас, – пояснил Тургенешвили.
- Я так вырядился для конспирации, - наконец, спокойно, признался генерал. – И никто меня не грабил… Что же делать, что же делать? Если бы напалм применить как американцы во Вьетнаме. Да без согласования с императрицей нельзя. И неизвестно, как Геннадий Гексагенович со своими собутыльниками отреагируют? Вдруг начнут «коктейль Молотова» нам в лубянские в окна бросать? За ними не заржавеет!

* * *



Глава Тридцать вторая. Визит скульптора. Писатели в тоске и в рифмах.

- Ваше величество, давненько вы на сцене не выступали и нас не радовали, - сказал заискивающим масленым голосом Зубоскалкин и затих в ожидании реакции.
- Лучше хорошо сидеть в зале, чем плохо петь на сцене, - незамедлительно последовал ответ.
- Вы у нас сама самокритичность, - добавил Обрезников. – Даже, пожалуй, самокритичность в чрезмерной степени.
- Ты хочешь сказать, что королям надо иногда предоставлять возможность показывать свою наготу? – свирепо посмотрела в сторону поэта императрица.
- Что вы, что вы! – залебезил граф. – Я совсем не это имел в виду.
- А что же? Что имею, то и введу, как в анекдоте? – улыбнулась барыня, прощая.

После стука вошёл дворецкий, чтобы объявить о приходе очередного визитёра, но поскользнулся и чуть не грохнулся.

- Паркет скользкий, как полуостров Кольский, - съехидничал Зубоскалкин.
- К вам, Ваше Величество, с визитом величайший скульптор современности Гурам Цинандали! Впустить?
- Впущай!

Дворецкий ушёл, а Обрезкин дал короткую пулемётно-стихотворную очередь:
- У гостя - удачная дача,
А также умеренный нрав.
Какую хотите, решит он задачу,
За дачу свою до конца всё отдав!
- Ишь как лихо! Браво, - похвалила царица.
- Здравствуй, Велики Матушка! – показалась в дверях улыбка, а затем и её обладатель. – Привэт тибэ из солнечни Грузи!
- За-а-аходи, гостем будешь! За-а-чем пожаловал, да-а-арагой Гурамчик? – подпустила акцента царица.
- Я, матушка, с жалоба приди… - помрачнело блин-лицо.
- Что случилось, мой дорогуша? – насторожилась барыня.
- Мой Петр разрушил враги… ночь… ракета пустил, взорвал! – первая скульпторская слеза упала на паркет (ковёр отдали в химчистку). – Ви нэ слышал?
- Ай-яй-яй! Какое горе! – притворно стала сокрушаться царица, так же, как и многие, ненавидевшая истукана. - Кто осмелился? И мне не доложили.
- Га-а-аварят, «Буран», котори в Парк Культура стоял, - вторая слеза выпала из скульпторского глаза.
- Какой «уран»? Атомной бомбой что ли? – перепугалась императрица. – А что же наше ПВО, или им Руста мало?!
- Он имеет в виду «Буран» - космический корабль, ставший после перестройки аттракционом и общественной уборной в ЦПКиО имени Прежнева, - пояснил Обрезников.
- «Буран» это уран после расщепления, - схохмил Зубоскалкин.
- Но я всэ прощат! – продолжил скульптор. - Нэт худа бэз добро. Я решил на том мэсто воздивигат скулптур-мултур Ваши Величество ешшо болши размер… во вся рост и весло в рука. Какой ви на это будет мнени? Тоже из желэза. Будэш как статуй Свобода! Пачэму в Амэрик ест, а у нас нэт? Вай, нэ хорошо!
- Я польщена, дорогой Гурамчик и даю согласие! Наконец-то хоть один догадался увековечить, как следует… Но, прости, зачем с веслом? Я греблей никогда не занималась, только е…лей, да и то в младые лета, а щас, и забыла, как енто делается. Хе-хе-хе!
- Вэсло патаму што рядом рэка… вода!
- Ну да, ведь Москва-река там! А паруса тоже будут?
- Нэт! Зачем паруса?
- Ну, слава Богу!
- Но толко, царица, надо, штоби обнажонни будэш…
- Прям без трусов, как и без парусов? Тогда уж лучше с парусами, чем обделённая трусами!
- Савсэм голи, как Афродит Утёсова или Венер Склифасовска, панимаш?
- Стыдно в мои года - моё богатство - нагишом-то! Что внуки скажут? Совсем, мол, бабка ошизела!
- Ну, внуки простит! Зато настоящи красота искусства, панимаш?
Императрица призадумалась, а мастер экспромтов Обрезкин воспользовался паузой:

- Так никак и не родит
Эта бедна Афродит!
А Милосская Венера
Пыль сдувает с шифоньера.

Надоели ей одежды -
Хочет шастать нагишом.
Все теперь её надежды,
Быть как девушка с веслом!

- Гений, да и только! – захлопала в ладоши царица.
Скульптор нахмурился - ни черта не понял из сказанного – не над ним ли смеётся граф?
- Я согласна, Гурамчик! Теперь позировать надо?
- А как же бэз этот? Надо позироват, а то непохожа будэт…
- И когда приступим?
- Можно сичас. Я захватил, што надо: мыло, мочалка, зубни щчотка… - он хлопнул в ладоши, и ассистенты внесли станок, глину и остальные прибамбасы. – Толка надо, штоби лишни мужчин уходил и не мешал… я спокойна станет глина мешал.
- Ну, идите, господа. Неужели непонятно?
Обрезников и Зубоскалкин, смущённые, направились к дверям.
- Кликните Моисейку, чтобы помог раздеться, да прикажите никого не впускать – мол, ушла на базу!

- Неприступная здесь зона,
Значит, дача тут Кобзона.
Коль захочешь сунуть нос,
Прошибёт тебя понос, - выдал напоследок Обрезкин в полголоса.

* * *

- Не плачу налоги я! Вот такая аналогия, - заявил радостно Суракин и почесался.

Справка от автора: здесь в баню водят редко. А там, то горячей воды нет, то холодной, то мыла не дают, то мочалку спиздят. Попробуй-ка, помойся в таких экстремальных условиях!

- С ваших-то гонораров и не платите? – подковырнул Пиков.
- А вы-то платите с ваших трёх лимонов премии? Чья бы корова мычала…
- Я пожертвовал на детские дома.
- Благородно.
- Как загажена вся зона, в этом штате Аризона, - подал голос Глупьяненко, работая в уме над очередным «фэнтази».
- На безрыбье для меня и ракурс - рыба, когда я занимался фотографией в момент рыбной ловли,- заметил в своей заумной манере Атрофеев.
- Что ни говори, а редактор и реактор – одинаково опасные вещи, - глубоко вздохнул Прилипскин, вспоминая редакционную борьбу за каждое слова как за пядь родной земли.

- Шпагу вынул этот гад
И уселся на шпагат.
Распустилась рано почка,
порвалась у пса цепочка, - с выражением прочёл Пиков, и с чувством превосходства посмотрел на соседей-прозаиков: как, мол, я вас? У вас-то, небось, кишка тонка! Затем продолжил:

- Шёл по полю генерал
И увидел минерал.
Наклонился, чтоб поднять
Изумруд, ебёна мать!

Все затихли в ожидании продолжения похабщины, но слово взял Минеткин:

- Ах, ты Ната, ах ты Ната!
Ты шпионишь в пользу НАТО!
Сочинил и «Вальс для Наты»
Композитор Пётр Чайковский.
Написал он не за плату,
Бессребреник московский.

Закричала вдруг «ура»
Озорная детвора,
Убежала со двора
Вся, преследуя вора!

Чёрной бывает аура
Только в минуты траура,
А в минуты радости
Ожидаем гадости!

- Садовод, а садовод,
Почини водопровод!

- Мазохист, а мазохист,
Говорят, душой ты чист.

- Карабас ты Барабас,
Уезжай к себе в Кузбасс!
У тебя красивый бас.
По дороге пей лишь квас.

- У вас, коллега, сплошной бред выходит, хотя и целую поэму зафигачили, - засмеялся Пиков. – Поэзия это вам не про «тёлок» писать! Тут надо Пастернака знать, любить и изучать. А эти ваши горе-вирши пригодятся лишь на бирже!
Сидевшие до этого тихо, внимательно слушая интеллектуалов, солдаты Петька и Федька решили внести и свой посильный вклад в этот пир абсурдности и глумливости.
- А вы граждане явреями, что ли будете, раз такие умные? – сморозил осмелевший Петька.
- Я на половину, - неожиданно сознался Пиков.
- А я на треть, - раскололся и Суракин.
- Я, хоть и да, но русский душой, - потупил взор Прилипскин.
- У меня дедушка неприличной национальности, - поделился Минеткин.
- Я и рядом не лежал, - гордо заявил Глупьяненко. – Хохол я!
- Оно и видно по творчеству, - уколол Пиков.
- Жид это мужской род, а жидкость – женский, - ляпнул, собравшись с духом, Федька.
- Молодые люди, вы никак антисемиты? – спросил напрямую Суракин. – Это, наверное, в армии поощряется?
- Антисемит и антициклон, - природные явления – вставил Атрофеев. – Вот у меня отец тоже юрист как у одного народного избранника…
- В армии дедовщина поощряется, а больше ничего, - заверил Петька. – К тому же мы тоже не русские. Наша нация – ассигнация.
- Это что ещё за народность? – удивился Пиков.
- Ассигнация это ассирийская нация, - пояснил Федька. – По ассирийски «шест» - мужской род, а «шесть» - женский…
- А это к чему? – не понял Суракин.
- К тому, что я, когда кончу службу, подамся в постаменты, - мечтательно заявил Петька.
- Куда, куда? – заинтересовался Прилипскин.
- Ну, то есть, в постовые милиционеры. Мент на посту – постамент!
- А вставший в позу мент выходит, будет «позумент»? – догадался Глупьяненко, оказавшись догадливым.
- Да. Вы откуда знаете? – удивился смекалистости писателя Федька.
- А я стану эгоистом, - заявил Петька, ободренный тем, что нашёл с писателями общий язык.
- Это как понимать? – удивился Минеткин.
- Стану автоинспектором, - пояснил солдат. – Пойду работать в ГАИ. Вот и выходит эГАИст!
- Да вы ребята не так глупы, как показались вначале, - похвалил Атрофеев. – Не позвать ли вас на мою передачу?
- Вы добры как наш старшина! – обрадовался Федька. – Старшина это «старая шина».
- Гениально! – воскликнул, понимавший толк в маразме, ведущий телепередачи «Параграф».
Солдаты неожиданно задекламировали:

- Круглый год мы носим каски,
Любим почитать и сказки.
Трезвым быть, то быть без смазки.
Выпьем как, то сразу – в пляски!

- Вы, наверное, в армейской самодеятельности участвовали? – догадался Пиков. – Сами сочинили?
- Да. И ещё могём! – совсем раздухорился Петька и начал новый стишок:

«Коль башка твоя мала,
То носи фуражку.
Будет щедрой похвала –
Побегут мурашки!
Ну, а раз большой метраж,
Голова большая,
То носи на ней «фураж»,
Радости вкушая!»

- Вы гений, молодой человек! – воскликнул восхищённый Атрофеев. – Вам нужно ни в «постаменты», а срочно в литературный институт. Я даже могу за вас похлопотать, замолвить словечко.
- Правда? – покраснел солдат, неизбалованный признаньями. – Во здорово! А где это находится? Там, где памятник Ломаносому?
- Где памятник, там университет, - уточнил Атрофеев, - а литературный… это, где Коровьев с Бегемотом пожар устроили?
- А… - ничего не понял Петька, но разъяснений требовать не решился, хотя признал: - Подлог и поджёг – очень плохие дела!
- Давай, Петька, споём им «петиголосье», - предложил Федька, обрадованный успехом приятеля. И они предались частушкам:

«Моя матушка бурятка,
С нею видимся мы редко.
Выпьем вместе и – в присядку,
Иль сломаем табуретку!

Подарил сынишке ранец –
Отыскал я на помойке.
Он же, этакий засранец,
В нём приносит только двойки.

Скотоложество позорно,
То ли дело – каталог!
Если тайно смотришь «порно»,
Это к худшему – пролог!

Чтобы совершить подлог
нужен ведь всегда предлог.
Громко лает этот дог.
Не плохой он и едок.

Он стеснительный какой-то!
Говорит, что от природы…
Очень трудны были роды
У гражданочки такой-то.


Невдомёк опытным прозаикам и неискушённым солдатам, что это никакой ни поэтический дар в них прорезался, а лишь заразились они «птичьим гриппом» рифмоблудства, вирус которого проник и сюда, в столь изолированное от внешнего мира помещение.

* * *






Глава Тридцать третья. «Три медсестры». Учёные за работой. В мраморном «шалаше».

В санатории-профилактории «Три медсестры» имени братьев-близнецов Антона Павловича Жданова и Андрея Александровича Чехова сонный час, но многие больные, страдающие дневной бессонницей, беспокойно бродят по парку.
- Сколько времени? – спрашивает один прогуливающийся другого.
- Полтретьего, - отвечает другой.
- А пол второго?
- Какого второго?
- А пол третьего, какой? Мужчина или женщина?
- Ага, теперь понял.
- Пол второго мужской, а третьего – женский.
- А пол шестого?
- Не знаю.
- Полшестого означает мужское время. Когда обе стрелки опущены вниз.
- А! Вон оно что…
- Представляете? У них кончились глазные капли, - пожаловался первый. – И я теперь остался без закапанного глаза.
- Хорошо ещё, что без заплаканного, - стал развивать тему второй. – И весьма хорошо, что без закопанного!
Мимо беседующих пробежала кошка маленькая, но грязная. Почти котёнок. Вслед за ней мчалась стая разнопородных собак, среди которых выделялись собачий Аполлон, персидский дог и корейско-финская лайка. И преследуемая, и преследователи скрылись в дыре в заборе.
- Говорят, что ещё в прошлом веке богатый помещик Маркиз де Сад посадил этот сад, - сообщил первый.
- Не маркиз, а марксизм Детсад, - поправил второй.
- Какая, в конце концов, разница? – сладко зевнул первый.

Появилась снова стая собак, но другая. На сей раз – крупнопанельных пород: овчарка, ньюфаундленд и ещё что-то большое. Они с трудом пролезли в дыру в заборе.
На параллельной аллее показались две женщины-пациентки. Они шли навстречу друг дружке. Поравнялись. Блондинка спрашивает брюнетку:
- Вы не мать молодого человека из третьей палаты, туды вашу мать? – Нет! Я его отец, - отвечает брюнетка. – А почему в юбке? – Шотландец я. – Извините, в таком случае. – Да ничего! Проехали.
Ранее беседовавшие мужчины, идя медленно, продолжали неспешный разговор. Первый признался:
- Я в последнее время придерживаюсь жидкой концепции стула.
- Страдаете поносом? – догадался второй.
- Люблю Карла «Марса» и Фридриха «Сникерса». Наверное, от этого?
- Разумеется. Перестаньте есть сладкое.
- Ем оттого, что здесь плохое обеспечение печением.
- А оно разве не сладкое?
- А вы откуда родом? – сменил пластинку, страдающий диареей.
- Дубоссары, город в Молдавии. Я оттуда.
- Молдаванин, значит? Так-так…
- У нас есть народная песня «Сара срала в Дубоссарах».
- Спойте.
- Мотив забыл, да и слуха нет.
- Ну, тогда «но пассаран».
- Это по-каковски?
- По-испански.
- И что значит?
- Не посрала. Как раз под тему вашей песни.
В этот момент пробежала одинокая собака. На сей раз цыганской породы – будулайка. И тоже нырнула в дыру.
- В природе бывает такая взаимообратимость: - мечтательно заметил первый, - Он плохой человек, но хорошая собака. И наоборот.
- Вы о ком?
- К тому же и абракадабра бывает двух типов: абракодобрая и абракозлая.
Второй с тревогой посмотрел на попутчика: не укусит ли? Но тот, будучи увлечен ходом своих мыслей, злых намерений не выказывал.
- Вы любите чтение стихом Данте в темпе «анданте»? – спросил первый.
- А кто это? – поинтересовался молдаванин.
- А вокальный цикл Шумана «Мастер и Маргарита за прялкой» нравится?
«Да он очень какой-то культурный, - с тревогой подумал уроженец Дубоссар. – Надо поскорей драпать от него».
- Так нравится или не очень?
- Не очень…
- Там ещё такие слова есть: «Налил он кошке кружку чая?» Правда, божественно?
«Что привязался, проклятый?»
- У меня, знаете ли, не аппетит, а эпитафия.
- Плохой, что ли?
- Очень.
- Раньше любил мясные блюда: антрекот и антракт. А также – свежих раков и варёных (антраков). А теперь смотреть на всё это не могу. Ем только «Марксы» и «Энгельсы»! Кстати, моя фамилия антивегетарианская - Мясоедов. А ваша?
«Да, тяжёлый случай, - продолжал негативно думать о попутчике уроженец Дубоссар, но фамилию назвал и даже - имя с отчеством, но вымышленные – решил тоже прикинуться шизиком:
- Сергей Декамеронович Киров.
- А в начале сказали, что шотландец.
- Предки из Шотландии, а осели в Молдавии.
- Не родственничек ли ему?
- Кому?
- Тому, которого некто Николаев в Смольном застрелил.
- Нет. Просто в честь назвали.
- А что вы скажите про фамилии членов конституционного суда? Аметистов, Аквамаринов, Агатов, Изумрудов, Опалов и Топазов. Сплошные драгоценные камни, а не судьи.
- Это потому, чтобы был неуместен вопрос: «А судьи кто?»
- Да, пожалуй. К драгоценностям не придерёшься… Ой, у меня на языке вертится стихотворение. Само сочинилось, пока мы гуляли. Послушайте!
«Ещё этого не хватало!» - возмутился мысленно молдаванин, но сказал: - Давайте послушаем.

-Распустилась быстро почка,
Словно вспыхнула лампочка.
Уродилась толстой дочка.
Не обхватишь – точно бочка.
На горе стоит замок,
На дверях большой замок.
Пешеход насквозь промок.
Даже зонтик не помог.
Роет долго нору крот.
Весь землёй забился рот.
Роет он наоборот,
Лишний сделал поворот.
- А «банкрот» это подкоп с целью ограбления банка, - добавил слушатель. – Почему не употребили?
* * *
Скифман Лазарь Моисеич и Половецкий Абрам Ароныч продолжали заниматься своим сизифовым трудом, составлением глумливо-исторического не то словаря, не то справочника, не то сборника фраз и афоризмов сомнительного содержания. Объем всё возрастал, и грозился стать многотомным.
Лазарь Моисеич спросил коллегу: - Как называется центр по учёту ценного меха?
Абрам Аронович задумался: - Да уж не томи. Скажи.
- Норкологический центр. Ведь мех норки ценен?
- Да. Вопрос и ответ хорошие. Включай в словарь. В свою очередь теперь тебя попрошу отгадать загадку: Носит дорогое, а сам дёшев. Кто это?
Скифман призадумался, но не на долго, и выпалил: - Новый русский!
- Ты гений, коллега. Ну, ладно. Будем работать молча.
Абрам Ароныч вывел на бумаге: «Удел волевых натур в старости – маразм. Определение степени задымленности помещения – дымография. Соответствующий прибор – дымограф. Специалист по калу – дерьмотолог».
Заглянем через плечо и Лазаря Моисеича: «Пустой мечтатель – мимореальный. Гигантский клоп – циклоп. Кассиопея – ограбление кассы до приезда инкассатора».
(Что ж, не дурно у них получается!)
- Дорогой коллега, - потянулся в кресле Половецкий. – Стрелки часов зовут - пора прерваться на обед или попить чаю.
- Охотно, коллега, - Скифман отложил карандаш и тоже потянулся, подтверждая, что потягивание, как и зевота, заразительно.
Они пошли в комнату, служившую кухней, где имелась газовая плита с чайником на ней, раковина с кранами и стол, уставленный посудой. Также имелся холодильник, шкаф и стулья.
Скифман взял блюдо и тут же выронил. Блюдо разбилось. Нагнулся поднять осколки:
- Было блюдо, а теперь стало ублюдком – разбитым блюдом.
Половецкий насыпал в маленький заварочный чайник чай из пачки. Ранее поставленный на огонь большой чайник с водой кипел и возмущался, исходя паром.
- Дегустируй, - посоветовал Скифман.
- Ты о чём?
- Я говорю, делай пожиже, то есть «де» «густируй»!
- Понял, понял! Но я люблю покрепче.
- Кстати, о крепком! Чтобы кого-то отучить, например, пить кофе, надо тому, не позволяя ложиться раньше четырёх утра, подавать кофе не позже семи утра.
- А вот научить… например, попугая говорить – дело столь же сложное, как и самому выучить иностранный язык. Знаю на собственном опыте. После тридцати лет преподавательской деятельности я отказался учить собственного попугая.
- Я тебе про кофе, а ты мне про попугая, - достал из холодильника нечто съестное Скифман. – Кстати, о попе… вернее, попу… гая… Только не гая, а гея.
Попу показали гея.
Он взревел, багровея:
- Доколе портить будут расу
То алкаши, то пидорасы?
Половецкий чуть не поперхнулся первым глотком:
- Ты это тоже собираешься вставить в словарь?
- А почему бы и нет? Рифмованное изложение очень освежит содержание.
* * *
- Ну что, Муслим Иваныч, - обратился Прежнев к Промзону. – Что скажете по поводу того, что теперь в Мавзолей даже с собаками лезут? В мою бытность такого кощунства не наблюдалось!
- Это какое-то досадное недоразумение, дорогой Леонард Кузьмич, - покраснел Давид Ёсичь. – Я разберусь с этим! Обещаю.
- Этот паршивый пёс так напугал наших предшественников, что они попрятались, воспользовавшись четвёртым измерением. Один Гжельцин – заведующий народными промыслами - не испугался, но видите, всё-таки сиганул в гроб и крышку захлопнул. Теперь делает вид будто мёртвый… Давайте и остальных дружно позовём. У вас-то глотка лужёная, а у меня вставная челюсть выпадает, поэтому орать не могу.
- Ну, ничего. Я один крикну. – Голос Эпохи набрал полные лёгкие и заорал, что было сил:
-Влади-и-имир Ильич, Ёсь Сри-и-ионыч! Никола-а-й Бу-у-ухарин! Извините, отчество забыл… Ле-э-эв Давы-ы-ыдыч, И-и-иван Ва-а-асилич! Ау? Где вы? Возвращайтесь, опасность минова-а-ала!
Неожиданно в пустом гробу появился как из воздуха Ильич с трубой в руке, за ним и остальные. Сталин - с дымящей трубкой в зубах, но без тромбона, Бухарин - с барабанчиком на груди и в пионерском галстуке (до этого без галстука!), Троцкий - с кларнетом в руках и топориком за поясом (до этого без топорика), и, наконец, Грозно-Грязный с увесистым фолиантом в руках вместо тубы.
- Собака Баскегвилей убежала? – осведомился Ульянов-Крупский и начал нервно перебирать клапаны. – Помню, как мы мило беседовали с Гегбегтом Уэллсом, а потом он, поганец, выпустил пасквиль «Госсия во мгле», а меня назвал «кгемлёвским мечтателем»… Вот мерзавец! И потом написал свою «Собаку Баскегвилей»… Или он раньше её написал? Но не важно…
- Товарищ Прежнев, - неожиданно заговорил Гжельцин. – После вашей кончины, при перекройке-перестройке управделами КПСС выбросился из окна, боясь, что возьмут за жопу, но вышло, что зря поспешил.
- Я не понимаю, о ком вы, дорогой, товарищ, - ответил Прежнев.
- Когда вас оскорбляют, то у вас вырабатывается оскорбительская кислота, вредная для здоровья, - начал что-то мудрёное Сталин, - в отличие от аскорбиновой кислота, которая, напротив, полезна.
- А вошь и вождь – вещи схожие, - разговорился прораб Перестройки. – Как правило, второй оказывается первой.
- На кого намэкаешь? – занервничал Сталин и зачастил дымовыми выхлопами.
- При мне был один такой несговорчивый писатель. Мы ему сказали «Иди, сидент!» и выдворили, потому что он ранее отсидел своё, - сообщил Родной-дорогой.
- Миссия любого ученика – предать своего Учителя, - неожиданно по-умному заговорил Иван Василич. – Началось с Христа, но продолжается и поныне.
- В своей кныжке вычитал? – спросил сурово, подозревая в этом пороке всех и после смерти, Сталин. – Как называется книжэнция?
- Называется «Иисус и ресурс», это мемуары Мимо Ауры, - пробурчал недовольно царь и обнял фолиант покрепче, очевидно боясь, что отнимут потомки.
- Кто автор? – полюбопытствовал Бронштейн.
- Я же сказал - Мимо Аура, японский философ.
Все уважительно промолчали, дабы не проявить невежества. Повисла пауза. Голос Эпохи неожиданно нарушил тишину:
- Я, пожалуй, пойду, дорогие товарищи. До свиданья, вернее прощевайте, как по-простому гуторят хлопцы.
- Куды же вы? Даже чайку не попили, - всполошился гостеприимный Гжельц. – Иван Василич вскипяти-ка свой медный самовар, а то как-то не по-людски.
- Это мы мигом! – достал из воздуха тубу царь и устрашающе дунул в неё. – Только водицы где найтить? Тут раньше недалече речушка Неглинка текла, так теперь её под землю упрятали, окаянные потомки!
- Сунь ему под нос поднос! – продолжал грубить Сталин и желтозубо улыбнулся.
- Ну, я, пожалуй, пойду, - напомнил о себе Промзон и попятился к выходу.
- А я вам хотел, дорогой Муслим Сергеич, место своё уступить, - ласково промурлыкал Гжельцин и сделал гостеприимно-приглашающий жест – располагайтесь, мол, как дома. – Я давно вам почитатель! Сам на Стародевичье переберусь, в надежде, что там соседи будут поспокойней.
- Спасибо, но мне пока рано, есть ещё много дел да попеть хочется.
- Все дела не пегеделаешь, - подержал предложение Ильич. – Я вот тоже многое не успел. Зато товагишь Коба продолжил моё дело. Я лишь мечтал, будучи «Кгемлёвским мечтателем», о лагегях, а Коба пгитвогил мечту в жизнь!
- Прав Ильич. Коль я для вас не авторитет, то хоть Ленина послушайтесь! Лежали бы себе здесь в тепле и уюте, а как посетители придут, так бы и попели для них «Ах эта свадьба, свадьба, свадьба пела и плясала!» - продолжал соблазнять Гжельц.
- Што ты пристал к человэку? – возмутился Сталин. – У тэбя не логика, а паталогика!
- Вы, Отец Народов, строили Коммунизь, а мы построили Капитализь! – не унимался Гжельцин.
- Дорогой Мао, тебе твоего Китая мало?
- Я вам уже объяснял, что я не Мао! Вы меня с кем-то путаете, - Цин-Ель вылез из гроба и снова пригласил жестом Промзона, занять его место.
- Вы знаете, - вдруг вспомнил певец, зачем сюда пожаловал, - мне, собственно, поручили, дорогие товарищи, вас… ну как бы… это самое… призвать к…
- В агмию? – всполошился Ильич. – Я давно не военнообязанный. Меня ещё в пегвую миговую пытались упечь, но я в загганицу успел слинять. Вот!
- Я не про армию… как бы это выразить… - замялся артист. - «Ведь не скажешь им прямо – убирайтесь отсюда по добру, по здорову? А то, мол, хуже будет».
- Па-а-ачэму мы должны убираться? – прочёл мысль Сталин. – Здэс наше за-а-аконное мэсто!
- Я этого не сказал, что убираться, товарищ Сталин.
- Но подумали, - описал Вождь трубкой в воздухе замысловатый пируэт.
- Дело в том, - залепетал парламентарий, - что в ближайшее время Прекрасная площадь и Кремль будут реконструироваться… это коснётся и Мавзолея… Так что… К тому же, товарищ Сталин, вы заядлый курильщик…
- Нэ курильщик, а куряка, - поправил вождь.
- Дым от вашей трубки доходит до ноздрей её Императорского Величества, а она не переносит табачный запах. Да, если бы хоть вы как Пётр Первый курили голландский табак, который ароматен, а то…
- Табачок мой, значит, тэбэ нэ мил? – занервничал артист Геловани и вспомнил об акценте.
- Был ли Рильке курильке? – вдруг спросил Троцкий, вернее играющий его Вуди Ален, не совсем грамотно по-русски.
- Где лучше всего находиться курильщикам в ситуации табачного кризиса, понимаешь? – пробасил Гжельцин.
- На Кугильских остговах! - выкрикнул петухом Ленин и закудахтал курицей, борясь с остатками моли.
- Курилы у нас японцы требуют, - вспомнил Леонард Кузьмич и горько заплакал. – Видите ли, тесно им у себя в Японии!
- Не отдадим ни пяди, ни полпяди, ни какой бляде! – выругался Сталин. – Что же, разве я виноват, что теперь Герцеговину Флор нэ выпускают? Вот и приходится курить «куриную слепоту», которая растёт вокруг Кремля… видимо-невидимо.
- Ну ладно! Я уж пойду…
- Англичанин, не прощаясь, уходит, а еврей много раз прощается, но не уходит, - заметил наблюдательный Троцкий.
- Помолитесь, товарищ Магомаев, своей Магоматери, - посоветовал зачем-то Прежнев и прекратил плакать.







Глава Тридцать четвёртая. Культурное заседание.

В менестрельстве культуры очередное заседание. Уважаемые люди в сборе. Режиссеры театра и кино, живописцы и скульпторы, прозаики и поэты, музыканты-исполнители и композиторы заполнили конференц-зал и дружно скучают, зевая и рассказывая анекдоты, в ожидании начала. Кучку музыкантов веселит неутомимый на рассказы и шутки Всюдушкевич. Он завсегдашняя душа компании, когда собираются больше трёх.
- Композитор Шизахренников, хоть и душевнобольной, но очень талантливый! А Шуман своей музыкой делал много шума!
- А я как-то пил чай с Лимоновым, - признался композитор Безрыбников, - но без Сахарова.
- Как же тебя угораздило? – посочувствовал кто-то.
- А я помню, как мы на Наивысших Режиссёрских Курсах в Курске, - начал кинорежиссёр Шмитта, но был прерван появившимся с папочкой под мышкой министром.
- Итак, господа, - начал Жорж Бенгальский, осветив зал лучезарной улыбкой и обдав присутствующих блеском своей полированной как бильярдный шар лысиной. – На повестке дня у нас множество вопросов, требующих безотлагательного решения. Во-первых, мы с вами должны, наконец, выяснить, почему гармонист играет на баяне, а гуманист – на аккордеоне? Во-вторых, нам небезынтересно узнать, почему певица Порноровская поёт песни только о любви? Также хотелось бы выяснить, кто в нашей среде занимается писанием анонимок? Так два наших уважаемых режиссёра получили по почте письма без обратного адреса и подписи.
Министр сделал выжидательную паузу, испытывая терпение аудитории.
- О ком речь? – не выдержал кто-то в задних рядах. – Кто получил письма?
- Многоуваемый режиссёр Николай Борисович Ковровский получил письмецо, где к нему неизвестный отправитель обратился: «Эй ты, старый Туфленос!» А Мрака Нахалова неизвестный тоже в письме назвал «Сабленосом»? Ну, разве так можно, господа-товарищи? Мало ли у кого, какой длины нос? Не мудрено, что после этого для обоих режиссёров обширные худсоветы закончились обширными инфарктами.
- Вот, например, Навуходоносор, - подал реплику Всюдушкевич. – Здесь тоже имеется «нос»! Хотя в переводе с ассирийского это значит: «На ухо донос, сэр!»
- Вы всё мерите своим Шерлоком Холмсом с его «Овсянка, сэр». Ну, написали удачную музыку, денежку хорошую получили и успокойтесь. Причём здесь донос? Это хулиганская анонимка, - министр не был расположен к превращению заседания в продолжение телепередачи «Жизнь прекрасна и омерзительна».
- Как страшно жить, - раздалось из угла, где примостилась кривляка из кривляк, актриска-сценаристка Влитвинская, по девичьей фамилии Кикиморова.
- Эх, Аркадия бы Овирченко сюда с его ОВИРом! – мечтательно заметил Топчан. – Он бы всех отправил куда следует…
- Прошу тишины, как часто говорит на своей передаче Кира Прошутинская, - улыбнулся министр, процитировав телевизионную даму. – Я вижу, что слово просит режиссёр Соловьёв. Пожалуйста, ваше соло!
- Я недавно, господа, при создании нового фильма, - приподнялся со стула опухший толстяк, - испытал не только муки творчества, но и тесто его!
- Это как? – поинтересовался Шмитта. – А то я сегодня ещё как Неелова, то есть голодный до свежей информации.
- Никакая инфор… мац… ия, граждане, не заменит мацы, - сострил министр. – И вообще громкие слова надо говорить тихо.
Многие зааплодировали, другие засмеялись, третьи закашлялись. Никого острота министра не оставила равнодушным.
- Жаль, что Эмма уехала в эмиграцию, - посетовал седовласый скульптор. – Она была сама грация. И зачем ей эмиграция?
- Если всех самодовольных пижонов и пижонок поселить в одном месте, - пробурчал сосед слева, - то место это будет называться Америкой.
- А вы сами-то были?
- Там не бывал только ленивый!
- Неизгладимая гадость эта ваша Америка! – добавил сосед справа. – Там полиция сопровождает человека с детства как поллюция!
- Меня, господа, перед началом, - взял снова слово Жорж Бенгальский, - наш уважаемый поэт Андрон Нементьев попросил предоставить ему возможность ознакомить аудиторию с новой его поэмой, готовящейся к печати. – Предоставим?
- Пускай, прочтёт! – согласился нестройный хор.
Поджарый, в свои с гаком, пиит поднялся со стула в первом ряду и повернулся к залу: - О дружбе русского и армянского народов, но не только…
Вот улёгся наш Иван
На излюбленный диван,
А приятель Аветис
Накрошил в салат редис,
И затем потёр он нос –
Мучит авитаминоз!
Древний тот народ и стойкий!
Хороша страна Армения!
Двое нас у бара стойки –
Старый лишь бармен и я.
Посадил кудрявый кустик
В прошлом опытный акустик.
Прикорнула на кушетке,
Приняв роды, акушерка.
Застеклили нам окно.
Ели в детстве толокно?
Что такое толокно?
Как разбитое окно!
- Вот дубинка-аргумент, -
- заявил бывалый мент.
Все знают такую примету:
Когда Гора не звонит Магомету,
То сам он звонит Горе,
Сидя в своей квартире-норе.
На инкассатора глазеет
Созвездие Кассиопея.
На небе много точек-звёзд.
Машиной правит чёрный дрозд.
Но перегрелся радиатор.
Мотор заглох,
Шофёр оглох.
Он в прошлом сбитый авиатор.
Грабитель-ирод вдруг возник,
А рядом с ним Иродиада.
Она-то преступленью рада.
И как Крестителя когда-то
На блюде подана глава…
О том теперь гласит молва:
Башку бедняге оторвали
И деньги целиком забрали.
Поэт закончил и скромно потупил взор. Зал взорвался бракованной китайской петардой и как одного из героев поэмы (шофёра-дрозда) оглушил автора. Успех бешеный и даже сам министр прослезился, очевидно, вспомнив, как некогда кот Бегемот ему тоже башку отрывал.
- А можно и мне прочесть? – поднял по пионерски руку Гришка Трускавец. Его, как молодого и многообещающего, стали приглашать на заседания в менестрельство.
Бенгальский, отчетливо понимая, что процесс выходит из-под контроля, не стал противиться происходящему, придерживаясь буддийского принципа «потворствовать пороку с целью его самоискоренения».
- Читайте, - разрешил министр. – Ничего. Текущие дела подождут.
Отливали пулю
Для певца Мигули.
Клали в печку угли,
Прочитав «Маугли».
Солнце яркое в очи
Светит в полдень нам, в Сочи!
Дети любят сок и сочник
Да игру в песочнице.
Нарубили свежий ельник
Аккурат в сочельник.
Гришка победоносно поклонился, но зал разделился в оценках. Раздались разрозненные голоса:
- Халтура! Молодец! Модернизм! Очень хорошо! Бездарность! Талант! Словоблудие! Гениально! Говно!
- Друзья, не будем так строги к молодому автору, - занял примиренческую позицию министр. – Он лишь в начале пути, и будем надеяться, что автор в скором будущем порадует нас более зрелыми стихами. Спасибо, Григорий!
- И я хочу! – поднял руку Топчан, иллюстрирую пословицу: «Куда лошадь с копытом, туда и рак с клешнёй».
И опять министр смалодушничал, не желая ни с кем портить отношения, и разрешил:
- Только прошу вас недолго. У нас ещё на повестке масса вопросов…
Топчан встал в позу Маяковского и затрубил:
Череп овцы, черепа овец
Дают нам в итоге Череповец!
Ну, а теперь о другом…
Сколько рек, озёр и морей кругом.
Радостно всем купанье,
Но ни к чему замерзанье!
Чем же согрелся замёрзший пловец?
Он насыщался пловом
Словно богатым уловом.
А для согреву на ихней Аляске
Пляшут пловцы «Половецкие пляски».
Публика вяло зашумела, что свидетельствовало не в пользу автора. Но Топчан не смутился и пустил в ход козырного туза:
Мой знакомый – альбинос.
У него всегда понос.
Он использует поднос
И ворчит себе под нос!
- Блеск! Лихо! Молодец! – послышались восторженные оценки.
- Браво, браво! – захлопал в ладоши и министр. – Спасибо вам! Ну, теперь, как говорится, вернёмся к нашим бананам! Итак, дорогие друзья, поступило предложение провести фестиваль музыки, которую любил философ Кант. Как вы к этому относитесь?
- Положительно! – загудел хор басов.
- Кантата – любимый жанр Канта, - заметил эрудированный Безрыбников и прочёл стишок:
Кант
не был фабрикант,
Он был философ,
Имел лишь посох.
- Браво! Надо пригласить кантора из синагоги, - предложил кто-то сомнительное.
- Это ещё зачем? – насторожился неверующий ни в кого министр. – Кант немец и синагога здесь не причём. Вы учтите, что нам предстоит много кантовать, кантоваться и окантовываться! Какие ещё будут предложения?
Публика насторожённо затихла. Лишь слышался громкий шёпот Всюдушкевича:
- Хренников всю жизнь делал «Много шума из ничего», следуя за Шекспиртом.
- Почему вы его так не любите, коллега? – заступился Безрыбников тоже громким шёпотом.
- Тише, тише, товарищи, - призвал Бенгальский и посмотрел на часы. «Битый час мололи в ступе воду, а дело стоит». – Кстати, надо подумать и о приглашении дирижёра. Какие будут кандидатуры?
- Ну, конечно, Гергиев фон Караян, - поступило предложение.
- Он будет главным, то есть дирижаблем, - пошутил Всюдушкевич.
- Понькина! – выкрикнули с задних рядов.
- Это не дирижёр, а дирижопль! – продолжил обличение язвительный Всюдушкевич.
- А как быть с пианистами? – спросил министр. – Кто здесь Крайнев?
- Он не пришёл, а вообще пианистов, хоть пруд пруди, - решил высказаться ранее молчавший Арнольд Николаевич Бердов, профессор консерватории. – Я лично займусь этим вопросом.
- Спасибо, Арнольд Николаевич, - расплылся в улыбке Бенгальский и, что-то припомнив, спросил: – А где наш любвеобильный музыкант?
- Сексофонист Брутман? – догадались в зале. – На очередных гастролях в Америке. Где же ему ещё быть? А недавно был в Сексонии… После чего вернулся к себе в Бутово.
Поднялся для сообщения плотный как утюг режиссёр Бигтюг.
- Я хочу поставить спектакль о Джуне д,Арк, нашей современной целительнице и, можно сказать, волшебнице.
- Подождите, дорогой маэстро, мы ещё с Кантом не разобрались, - всполошился министр. – Но предложение заслуживает внимания, хотя и не в первую очередь.
Биктюг похоже обиделся и сел насупившись, и кривясь, словно ел пересоленный суп.
-Товарищи, что вы здесь занимаетесь трубадурстом? – спросил строгий голос, не вполне трезвого, но старого скульптора. – В России 74 года господствовал Иван Дализм, то есть вандализм или точнее – советская власть! А вы со своим Крантом, понимаешь?
Трускавец подал голос:
-Кант
Не был фабрикант!
Он был философ,
Имел лишь посох.
Открыл рот и Всюдушкевич:
- Кому мил
Камил
Сен-Санс?
Тех просим остаться на следующий сеанс!
Министр понимал, что заседание проходит из рук вон плохо, но изменить ничего не мог, а лишь корил себя мысленно за малодушие и слабоволие.





Глава Тридцать пятая. Охота в Охотном ряду.

- Ты что здесь милиционеришь? – спросил депутат у охранника, входя в здание на Охотном ряду.
- Да на посту я, - растерялся охранник и отдал - на всякий пожарный - честь.
- То-то же, смотри у меня. Всегда будь на чеку, - похлопал по плечу служивого народный избранник, но удостоверение показать забыл (или не захотел).
«Наверное, новый начальник, - тревожно подумал охранник, работавший совсем недавно и не успевший ещё запомнить лица. – Тоже мне начальник на час! Поди, выскочка и карьерист… у него удостоверение не посмотрел, а вдруг террорист? Не бежать же следом, оставив пост? Будет тогда какой-то пост-модерн! Эх, Вася, Вася, что же ты так, в самом деле? Не видать мне замужества – награды за мужество… Да зла она, собака Мономаха!»
Пока охранник занимался самобичеванием, к входу приблизилась кучка шустрых молодых людей, которые беспрестанно громко смеялись и нецензурно выражались, привлекая внимание прохожих.
- Кто знает, чем отличается Тибет от минета? – спросил товарищей высокий блондинистый молодой человек в чёрной кожаной куртке.
Все молчали, пожимая плечами.
- Ну, уж так и быть, скажу! Тем, что Тибет это: во-первых, минет тебе (тебет), а во-вторых, это минет в горных условиях (например, в Тибете).
- Во даёт! – заржала компания, а весельчак выдал очередной перл:
- А, что значит «служение ближнему»?
- Не знаем, - сдались слушатели.
-Это, когда ебут не верхнего, а нижнего, то есть ближе к нему!
В этот момент мимо проходил хорошо выбритый мужчина, депутат Голощёкин. По всему видно, что шикарный мужчина. Сплошной шик, а вернее пшик. И мужчина, скорее, пшикарный! А следом за ним – отвислощёкий депутат и певец Тигр Блещенко. Впрочем, тоже весьма элегантный для своих «за шестьдесят».
- Вы кто такие? Почему себя так ведёте? – обратился к молодёжи Голощёкин.
- Мы… сквичи, а также геи! – ответил компания в один голос. – А «тебе, чего надобно, старче»?
- Даже Пушкина читали?
- В школе проходили. А что?
- Почему нецензурно выражаетесь?
- Потому что ещё Ельцин цензуру отменил.
- Да вы, ребята, того… полегче, - присоединился к бритощёкому отвислощёкий, любивший мирно разрешать конфликты. – Вы в Думу или как?
- Мы околодумцы, и пришли митинговать! – сообщил заводила в куртке.
Они разом развернули лозунги и транспаранты: «Даёшь параллельную любовь – совокупление парами!» «Да здравствует половое общение по почте – переписька!», «Мы за зодиакальные созвездия и за сзадианальные отверстия!».
На другой стороне улицы показалась ещё группа молодёжи и тоже с транспарантами. Судя по лозунгам – защитники природы и животных: «Долой зоологическую зависимость – содержание зверей в зоопарке!», «Запретить попугайники – клетки для птиц!», «Выпускать авариумы, начиная с 56-го размера, так как меньшие рыбам малы и жмут!» «Экологические коллеги человека – животные!» «Смерть кискадёрам – мучителям кошек!»
- Какие они все аквари… умные, - сказал Блещенко, прочитав лозунги защитников животных.
- Это сплошное мещанство, когда некультурные люди хотят себя выдать за культурных, - ответил Голощёкин. – Но это, всё равно лучше, чем заниматься гомосектанством!
- Нанесение визита ниже пояса есть совокупление! – кричали геи. – Гей, хлопцы, не стыдись! Да здравствуют маркиз де Сад и Садко!
- Ни копейки в долг не даст этот старый пидораст! – задирались с другой стороны улицы защитники животных. – Будь проклят садомазохизм и да здравствует садоводство!
Охранник, наблюдая за происходящим, на всякий случай позвонил, куда надо и, довольный содеянным, с минуту на минуту ждал приезда ОМОНа. Заметим, что он представлял собой клизматического вида молодого мужчину, о которых говорят, что «соплёй такого перешибёшь». Тот ещё охранник! Раньше работал в театре осветителем-осведомителем. Но театр сгорел, а в другие не брали. Вот и пришлось переквалифицироваться… Он тайно любил «ебалет» (эротические танцы), поэтому явление геев народу в нём не вызвало положенного бывшему советскому человеку гневного протеста и возмущения. Нравится им сзади… ну и пусть! Сам он - человек скромных возможностей и желаний. Как говорится, «малому кораблю - малое плавание». Выражаясь по-морскому: «каботажное». Не удаляясь далеко от берега.
В этот день стояла сильная жарынь, несмотря на апрель. И прохожие, одетые по сезону, изнемогали и сдёргивали с себя плащи, тёплые куртки, свитеры и джемперы.
Появилась крытая брезентом грузовая машина, битком набитая людьми в касках со щитами и дубинками, имеющими «ударную установку» – намерение непременно кого-то избить. Они ехали со стороны нежной Манежной. Впереди, расчищая путь, мчались «ЖиГАИ» («Жугули», приписанные к ГАИ). Кругом все перешли на «Мерседесы», а тут – нате вам! – музейное авто эпохи Родного Дорогого. Но нет правил без исключений! Есть же любители-мазохисты, которые старую «Волгу» даже на «Бэнтли» не променяют? Им нравится не столько ездить, сколько все выходные лежать под ней, постоянно починяя. Неистребима в русском человеке эта жилка народного умельца: Левши, Кулибина и незаслуженно забытого отечественно изобретателя паровоза - то ли Ползунова, то ли Черепанова. Все паровозные лавры достались англичанину Джеймсу Уайту. Также и Маркони досталась пальма первенства в изобретении радио и телеграфа, а наш Попов остался где-то на задворках. О лампочке Яблочкова-Ильича тоже не приходится говорить. Но мы увлеклись историческим экскурсом, а ОМОН ждать не любит.
Обе машина остановились перед думой. Из «жигуля» вылезли двое товарищей в форме: один с погонами майора, другой – лейтенанта и с баяном в руках. Они неспешно подошли к толпе. Майор заговорил спокойно, даже ласково (оказался «джентельментом» - вежливым ментом). Ему на баяне подыгрывал «аккомпанемент» - аккуратный мент. Не хватало им только «темперамента», мента-живописца, рисующего темперой. Ну, коль нет, так нет… Не сочинять же по этому поводу сонет? Старший по званию говорил «базальтом» (низким альтом), голосом, не относящимся к разряду мужских, что сразу подметила гей-компания.
- Ребята, наш человек! Ура, не пропадём!
- Собаки, которые редко едят кости, принадлежат к редкостной породе! – кричала толпа защитников с «другого берега». На них работники правопорядка почему-то не реагировали, посчитав, очевидно, злом меньшим.
- Погода такая, что даже плохого хозяина хорошая собака гулять зовёт, - посмотрел майор на безоблачное небо и вытер ладонью вспотевший лоб.
- Что вы нам про собак? – удивился предводитель геев. – Про собак на той стороне. Вы не к тем пришли, товарищ генерал!
Когда военнослужащего по ошибке или нарочно называют чином выше, то он всегда внутри розовеет или даже становится пунцовым от удовольствия, по поговорке: «Какой же солдат не мечтает стать генералом?» И майор не поправил обратившегося к нему. «Хоть и неправда, а приятно – а вдруг дослужусь?»
- Вы секстант с собой захватили? – пошла в наступление молодёжь.
Лейтенант-баянист мгновенно среагировал и заиграл «Раскинулось море широко…»
- Зачем, Иван? Я же не морской капитан, а сухопутный майор! Мне этот прибор ни к чему.
- Вы не поняли, - захохотала толпа. – Секстант – прибор, определяющий половую готовность!
Внезапно пробилась громкая связь с центром:
- Сообщите скорее по рации,
Как велика демонстрация?
Скольких смогли задержать
И где их теперь содержать?
- Богема, богема! Я Бегемот! Как слышите? – забубнил майор в аппарат.
- Слышим хорошо. Докладывайте Бегемот, - ответили из штаба.
- Здесь нету совсем иудеев,
Но множество, множество геев!
Что с ними прикажете делать,
Товарищ полковник Сергеев?
- Вы геев должны успокоить,
На правильный лад их настроить,
А коли не будут вас слушать,
То крепко надрайте им уши.
- Мы знаем устав без запинки,
Применим к ним газ и дубинки,
Разгоним мы их однозначно
И вылазка будет удачной!
- Тогда приступайте сейчас же,
Им кузькину мать покажите,
Орудуйте дружно, отважно,
Покрепче их всех накажите!
Вдруг рация зачихала и закашляла, поперхнулась и замолкла, превратившись в декорацию (в неисправную рацию). Сломалась. Но главное, что приказ услышан, а дальнейшее не так важно.
Майор подал условный знак командиру омоновцев, фракменту (менту во фраке и бабочке) – мол, пора начинать. Бойцы повыпрыгивали из грузовика, выстроились в шеренгу и, укрывшись за прозрачными щитами, двинулись на демонстрантов. Они стали теснить толпу геев под одобрительное улюлюканье защитников животных на противоположной стороне, у гостиницы «Москва». Тем временем подъехал ещё автобус с подмогой – «регламентом» (милицейской ротой).
Демонстрантам предложили разойтись по хорошему, пригрозив, что в случае непослушания сюда приедет весь «ассортимент» (милицейский полк) и тогда уж пощады не будет. Само собой подтянулось и милицейское подразделение из ГУМа (арГУМент). Одним, вернее, двумя словами: парад милиции! Как в день милиции, который в ноябре.
Появился священник в рясе (приехал с ментами). Он, держа над головой распятие, стал призывать толпу к смирению и раскаянию, что в переводе на обычный язык являлось требованием сменить ориентацию. Хор возле гостиницы «Москва» немедленно отреагировал на появление нового действующего лица:
Не годится эта ряса
Даже и для пидораса.
Любят всюду комиков,
Ненавидят гомиков!
Блещенко и Голощёкин, зачарованные происходящим, не спешили войти в здание Госдумы, хотя давно пора, разумно полагая, что заседание не волк и в лес не убежит, а тут назревает нечто экстраординарное. Гомосексуалы внезапно очень стройно запели, словно ими дирижировал невидимый дирижёр:
Не мужской, не женский пол
Называется «купол».
Это значит – нам и вам!
Что имею, то и дам.
Священник прогневался и запел ржавым дискантом:
Люди все имеют рот,
А у вас сплошной Эрот.
Взять бы вас за шиворот
И пустить бы в оборот!
Лейтенант-баянист мгновенно, будучи музыкально одарённым, попал в тональность, и мелодия с аккомпанементом пошли рука об руку, как и положено хорошей музыке. Священник всё более распалялся, надеясь, что вдруг в Очень Большом театре услышат – он по соседству – да, не ровен час, пригласят в трупу и предложат партию Германа или Ленского. Тогда и осточертевшая ряса по боку!
В хоре очень низкий бас
Называется «бассейн».
Покорил он весь Кузбасс,
Но по-прежнему рассеян!
В мае только дикий ор
Раздаётся над толпой.
Это голосит майор.
Не стесняйся, светик, пой!
Похваленный и приободренный офицер решил показать, на что способен. Бойцы устали ждать команду «мочи в сортире» и самопроизвольно исполнили команду «вольно», видя, что странный пролог затянулся. А в касках да бронежилетах на солнцепёке можно превратиться в глазунью из двух собственных яиц, а то и целиком в шашлык на рёбрышках (по-карски под каской!). Майор запел контр-тенором, приведя в дикий восторг неформалов:
Бригадир – плохой начальник,
Но совсем не гад.
Он орёт в свой матюгальник,
Целя наугад.
Иллюстрирую предшествующие строки, офицер прокричал в громкоговоритель:
- Граждане, расходитесь! Здесь территорию Госдумы, и посторонним находиться запрещено! Иначе все будут отправлены в апартаменты – в милицейский участок!
Толпа в ответ заголосила:
Куда смотрит ваш начальник?
Где ваша дирекция?
Пусть бывает лишь вначале
Дивная эрекция!
Батюшка не выдержал:
- Уймитесь окаянные! Прекратите блуд! Изыди, сатана!
Но они и не думали униматься:
Мы нашлём на вас проверку,
Строгую инспекцию.
Проведут с низов до верху
В штабе дезинфекцию!
Поснимают всех с постов
И понизят в чине.
Прыгать будете с мостов
В горе и кручине.
Для кого разгон – беда,
А для нас – победа!
Расцветает лебеда
В садике соседа.
Повернув матюгальник в сторону своих майор приказал: - Расходимся потихоньку, садимся в машины и катим на базу! – Затем запел как бы себе под нос, садясь в «ЖиГАИ»:
Мы лёгкие лишь мотыльки
В саду земном, благоуханном.
Дарами полные кульки
Несём мы с пиршества у хана.
Демонстранты торжествовали победу. Противоположная сторона улицы молчала. Блещенко и Голощёкин, разочарованные, – зря потратили время – вошли в здание.

* * *





Глава Тридцать шестая. Визит Ватрушкина. Позирование.

- Я ваше Всемирное Величество пришёл попросить разрешение применить напалм, как последнее средство для борьбы с нечистью в Мавзолее, - отрапортовал Ватрушкин, находясь в коленопреклонённом состоянии пред императрицей. – Американцы его во Вьетнаме применяли очень успешно. Это называется «тактика выжженной земли».
- Подожди, подожди, батюшка! Какой такой напалм? Кто на кого напал? Расскажи милок всё по-порядку, - ласково предложила царица. – Пусть и министры мои послушают. Может, тоже что присоветуют.
Обрезников и Зубоскалкин насторожённо вытянули шеи, изображая крайнюю степень концентрации внимания.
- Значит так, Ваше Величество! – немного успокоился генерал.
- Да ты с колен-то поднимись! Верю, верю, что предан до, как говорится, усрачки… Говори, не торопясь. Времени у нас много… куры не клюют.
- Посылал туда двоих лучших сотрудников, так они с ума сошли! Затем святых отцов. Те после этого отреклись от церкви. И, наконец, - депутата Госдумы, заведующего всеми мемориальными центрами Москвы, главного певца страны… - с дрожью в голосе заговорил Ватрушкин, выпрямившись во весь свой невысокий рост.
- Ёсича что ли?
- Его самого! Лучше его никого не сыскать.
- И что же?
- Как в воду канул. Ни слуху, ни духу! Семья волнуется – верните, мол, отца семейства. За что арестовали? Сейчас же не 37й, а 2007й! А как им объяснишь, что послан на ответственное задание и без вести пропал? Правда, злые языки говорят – попросил, наверное, политическое убежище.
- Да как же так? Что ему здесь-то не жилось? У нас теперь ведь демонократия, хоть и суеверная, но всё же… Уважаемый, обеспеченный человек. Огородный артист, наконец. Как же так?
- Я даже сам на поиски отправился, да не один, а с Боевой Собакой Пехоты. Как известно, «духи», то есть моджахеды не выносят псины, считая это животное грязным. Так вот и собака заскулила и бегом оттуда как ошпаренная. Ну, что прикажете делать?
- Голос Эпохи надо, во что бы то ни стало, сыскать! Так дело не пойдёт, товарищ генерал. Мы не можем разбрасываться нашими лучшими голосами. Как же кладбищенское дело без него? Кто теперь сможет пробить место на престижном погосте? Даже у меня нет власти над директорами кладбищ и крематориев с колумбариями, так как у нас эта область, так же как и церковь, отделена ширмочкой от государства. Может советники, что скажут? А?
- А что, если Левшу туда направить? – с хитрой улыбкой предложил поэт. – Всё-таки человек на все руки – даже царь-пушку починил.
- Лейбмана, что ли? – переспросила барыня. – Как имечко его? Запамятовала…
- Соломон Шлёмович, - подсказал, обладавший феноменальной памятью, Зубоскалкин.
- А на напалм, значит, не желаете? – настаивал на своём госбезопасник. – Действует безотказно как полтергейст. Даже водой его не затушить.
- Что вы напали на меня со своим напалмом? Хотите настроить против меня Геннадия Гексагеновича? - вспылила царица. – Они же на штурм Кремля пойдут тогда? Как говорится, не тронь говно, чтобы не завоняло! Позавите-ка сюда этого Левшу!
Обрезников поднял трубку телефона правительственной связи: - Лейбмана-Левшу, пожалуйста! Как нету? Уехал? В Израиль?
- Уже смотался?
- Да, Ваше Величество. Вчера, говорят, улетел.
- Ну вот! Последняя надежда была на человека… - царица помрачнела. – Развлекайте теперь меня, коль испортили настроение.
- Мне можно идти? – заканючил Ватрушкин.
- Иди, свяжись с Израилем и снова пригласи Левшу.
- Понял, будет исполнено, - откланялся генерал.
- Может стишок, какой задиристый желаете послушать для поднятия настроения? – предложил с готовностью таксиста свои услуги поэт.
- Давай, давай, в самый раз. Развей тоску-кручину!
- Нечто библейское! – объявил Прокуратор и запахнул плащ с кровавым подбоем.
«Любит сало Саломея.
Пожирает сало млея.
Любит также и салаты.
Ирод вырядился в латы.
Вместо пики держит лом.
Он жестокий зуболом…»
- К вам скульптор, Ваше Величество, пожаловал, - доложил появившийся в дверях дворецкий-вышибала Песняков-старший. – Говорит, вы назначили. Впустить?
- Впущай, раз назначено! Да Моисейку кликни, чтоб помог раздеться. А вы, господа мужчины ослобоните помещение, так как я голая позировать буду. Нет, Обрезкин останься! Зубоскалка, повяжи-ка ему платок на глаза, а сам отвали. Канцлер достал свой смятый засморканный до нельзя, но с дырочкой для тайного обхора, и выполнил приказание. Престарелый поэт стал похож на богиню правосудия Фемиду Поликарповну на заслуженной пенсии
В дверях появился Цинандали. За ним ассистент нёс накрытую покрывалом скульптуру. Другой помощник таранил глину и прочие нужные в работе вещи. Расставив всё по местам, ассистенты скромно удалились ожидать в предбаннике.
- Здравствуй, матушка-царица! – треснуло улыбкой блин-лицо. – Какой хороши выглядишь сегодня! Даже похудел немножко.
- Как ты советовал, дорогой Гурамчик, придерживаюсь викторианской диеты, а она получше всякой вегетарианской будет, - зарделась царица и нервно дёрнула кисть звонка. – Где этот чёртов банщик?
- Я здесь, я здесь, Ваша Бесценность! – птичкой колибри впорхнул с подносом в руках Моисей Борисов, мурлыкая себе под нос «Голубую луну». – Раздеть?
- До гола, как в прошлый раз. Но сначала весло из кладовки притарань для позирования!
- Щас мигом за веслом сбегаю! – Моисейка вновь упорхнул, а скульптор тем временем раскладывал свои причиндалы.
- Гурамчик, а ты женат али как? – поинтересовалась царица. – Али всё ещё юноша?
- Вьюнош, вьюнош я! – покраснел Цинандали. – Я женат на свой скулптур-мултур, понимашь? Вот вставай тебе на постамент, чтоб свет хорошо падает.
- Прочесть ещё стишок, Ваше Величество? – напомнил о себе поэт.
- Прочти, пока Моисейка в пути, - взгромоздилась на подиум царица, вспоминая, какую позу принимала на прошлом сеансе.
Фемида-поэт раскрыл рот:
«На санях катили гроб,
Да заехали в сугроб.
В цирке есть учёный кот.
Его кличут Антрекот.
Любит он ловить стрекоз
И гонять усталых коз.
Коль имеешь светлый ум,
То садись в президиум!»
- Вот и я! – вернулся с трёхметровым веслом в руках Моисейка. – Держите, Ваше Величество!
- Ну, раздевай уж, - взяла в руку весло царица. – Одного мужика нейтрализовали, а скульптора, человека привыкшего к наготе, не стыдно. К тому же люди этой профессии, как и балеруны, имеющие постоянное дело с голым женским телом, постепенно с годами становятся импотентами. Говорят, и Роден принадлежал к их числу.
Моисейка стащил с царственных ног лакированные болотные сапожища и принялся расстёгивать бесчисленные застёжки, молнии и пуговицы, снимая культурные наслоения одежды.
- Ожидает встретить лыжник
На пути своём булыжник, - заверещал «ослеплённый» поэт, думая: «а каково бедному Гомеру было?»
У горы отлогий спуск.
Скоро кончится отпуск.
Делает – чтоб прямо в рай –
Харакири самурай.
Не окно, а волокно –
Грязью так заволокло!
- На что намекаешь? – вспылила царица. – Может, скажешь и в царских покоях окна грязью заросли. Не моют, думаешь?
- Нет, что вы? Я не имел это в виду, - стал оправдываться «огомерившийся» поэт. – Это лишь для рифмы!
- То-то же! А то, как Иван Грозный мастеру, построившему Василия Блаженного, прикажу зенки насовсем выколоть! Не будешь тогда окна критиковать.
Моисейка тем временем приступил к наиболее интимным частям туалета и лихо расстегнул лифчик.
- Подержи весло! Трусы сама сниму! Вот теперь осталась, в чём мать родила. А ты сядь на стул да отвернись, иначе и тебе прикажу глаза завязать!
- Сичас нэ вэртис, стой спокойна. Самый ответствени момент будэт! Живот и ниже лепю, - сообщил скульптор, вытирая руки о клеёнчатый фартук.
- Почитать ещё, Ваше Величество? – виновато спросил поэт.
- Почитай, но только не про гробы и грязные окна.
- Слушаюсь!
Взял певец неверный тон
И разрушился бетон.
Лишнего не выпьем грамма –
Так велит нам стенограмма!
Старые районы Ниццы
Называются Станица.
Королю поставил мат
Этот хитрый нумизмат.
На войну поехал царь.
Едет впереди рыцарь.
Раздался мышиный писк.
Я решил послушать диск.
Словно сотня ямщиков
Воет бард Гребенщиков.
Если много есть сметаны,
То наполнишься метаном.
Этот газ весьма горючий
И достаточно вонючий.
- Прагматизм присущ пражанам, -
- говорит туристка Жанна.
Рыбака в воде нога,
А в ручищах минога.
Любит петь лишь под «фанеру»
Наша Вера «Хабанеру».
Получается химера,
Если ты не знаешь меру.

* * *




Глава Тридцать седьмая. Госдумцы-недоумцы. Родная палата.


- Все передачи Останкино, - заявил депутат с Камчатки, - вялотекущая педерастения.
- Дорогие товарищи, выбирайте выражения! Зачем так грубо? – призвала к порядку спикер Госдумы.
- Там теперь не Останкино, а останки, вернее, даже остатки - злобно заявил депутат от КПРФ. – Жаль, что штурм тогда не удался!
- Оставим пока это Останкино! У нас много и других нерешенных вопросов. Кто ещё хочет высказаться?
Руку снова поднял камчадал.
- Что там у вас ещё? – занервничала Склизская.
- Чтобы сократить количество чиновников, предлагаю объединить два министерства: «Рыболовный розыск» и «Уголовный флот».
- Наконец-то поступило разумное предложение. Проголосуем товарищи? Кто «за»?
На табло высветилось подавляющее большинство, и выяснять, кто «против» не потребовалось.
- Принято, товарищи! Ещё будут предложения?
- Предлагаю переименовать город Одесса в Эйфорио де Жанейро, - предложил загорелый депутат южного созыва.
- Чем вам не нравится старое название? – поинтересовалась спикер.
- Слишком замыленное!
- Одесса – город-герой, поэтому не имеем право переименовывать.
- Нельзя ли запретить нашей эстрадной мрази без конца гастролировать в Америке? – поднялся один из Огородных артистов. – А то Америка превратилась в накопитель и отстойник наших эстрадных отбросов.
- Зачем их жалеть? – воскликнул какой-то патриот в мятом костюме. – Пускай питаются отбросами, чтобы жизнь не казалась раем.
- Пора запретить нострадамам (прорицательницам и целительницам) давать рекламу на радио, телевиденье и в печати, - выступил всегда серьёзный доктор Рошаль. – Пускай расклеивают на заборах. Они другого не заслуживают.
- На заборах тоже запрещено, - возразила Склизская. – Где же тогда им прикажете? Притом, товарищи, почему сплошное «запретить»? Мы ведь не при социализме.
- Кому «низм», а кому лишь «онанизм»! – выкрикнул сын юриста.
- Господин Звериновский, прекратите выражаться! Иначе попрошу вывести вас из себя или из зала, - пригрозила Слизская и посмотрела на часы. – Сидим третий час, а ничего путного так и не сделали. Зачем злить наших дорогих избирателей?
- Ты чего на коммунистов прёшь, юристская твоя морда? – возмутился депутат шандыбинского телосложения.
- Вот-вот-вот! Я и говорю: отдельные представители бывших строителей коммунизма есть выращенные в социалистической пробирке ублюдки!
Шандыбинец подбежал к сыну юриста и влепил ему оплеуху. Депутаты сцепились, затрещали пиджаки, посыпались пуговицы. Борцы упали на пол и покатились между кресел. Почему-то никто не кинулся их разнимать. Все лишь с усталым интересом наблюдали: кто кого?
Несмотря на продолжавшийся поединок, слово снова взял Рошаль:
- Двенадцатипёрстная кишка – кишка здоровая, а тринадцатипёрстная, так сказать, «чёртова дюжина», - кишка больная. Так что, господа-товарищи, внимательней считайте сколькипёрстная у вас кишка.
- А как считать?
- Это просто. Пальцы туда засуньте и…
- В жопу что ли?
- Ну, зачем так грубо? В анальное, так сказать, отверстие, если по-культурному…
Поединок тем временем закончился почётной ничьёй – у обоих оказались расквашены носы и порваны пиджаки. Как говорится, отделались малой кровью.
- Наконец, этот наглый юристов сын получил отпор, - довольно роптала аудитория, - а то уж совсем обнаглел: женщин за волосы таскает, с Отца Глеба Якунина крест православный пытался сорвать …
- Может вам вызвать «Скорбную помощь»? – обратилась к «дуэлянтам» спикер, видя, как тяжело они дышат.
- Ничего. Божья поможет! Она приходит без вызова, - заметил депутат в рясе.
- А что мы будем делать с представительницами древнейшей профессии? – заволновалась высоконравственная, но низкорослая Светлана Горячева.
- С пиздельницами? – уточнила Склизская.
- Пора узаконить, так же как и взятки! Создать «Обляденение» - профсоюз проституток,– зашумела мужская половина.
- Этот вопрос ввиду его сложности отложим на осень.
- А что делать с Адис-Абебово, что возле Домодедово?
- С арабским поселением под Москвой надо поступить радикально – подпустить красного петуха! – предложил очередную пакость успевший отдышаться Звериновский.
- Человеческий ум, помимо всего прочего, есть инструмент предательства, - философски заметил Рошаль. – К счастью, животные лишены этого качества.
- На что намекаете? – взъерепенился юристов отпрыск и погрозил доктору пальцем. – Даже доктор Айболит не излечит целлюлит!
- Я хочу довести до сведения уважаемых депутатов, - поднялся во весь рост режиссёр, автор «Ворошиловского стрелка», что мой коллега, режиссёр Кончаловский снял на Роттердамской киностудии в Голом Вуде эротический фильм «Оргазм в рот тебе дамский».
Наябедничав, седовласо-лысый кинематографист сел на место и закурил любимую трубку.
- Сидор Матрасыч, может не надо в зале-то дымить? – укорила спикер. – Я тоже пристрастилась к нюхательному табаку, но ничего – терплю, жду перерыву. А потом уж оторвусь по полной. Начихаюсь всласть. А вам, как говорится, на всех начхать?
- Вы-то сами смотрели? – полюбопытствовали соседи из Мордовии.
- Смотрел, - пыхнул дымом режиссёр.
- Ну, и как? Понравилось?
- Говно полное! Придётся снимать «Ворошиловский стрелок-2», так как первый не подействовал, наверное.
- Когда будет решаться вопрос с федеральными и педеральными землями? – взял слово депутат из Черноземья. – Потому что педеральные заселяются только геями!
- Подождите с этим. Не горит ведь? - Спикер снова взглянула на часы. - Мы, товарищи,
уже как у Маяковского – перезаседавшиеся. Объявляется перерыв.
Стадо мустангов помчалось по госдумовским прериям к ранчо гостеприимного дяди Нико.

* * *
Омонидзе и Тургенешвили втолкнули в знакомую палату, где их заждались аккуратно застеленные койки с именными табличками и с угрожающим предостережением «Посторонним не занимать!»
- Замполит – партейный надзиратель, а космополит – такой же, но у космонавтов, - раздалось от окна, где всё ещё томился прикованный к решётке «орёл молодой».
- Всё те же лица, - разочарованно заметил Омонидзе. – Всё те же реплики.
- Я стойкий, но вяловатый солдатик, - признался похожий на генерала.
– Почти из сказки генерала Андерса, - заметил, читавший в детстве знаменитого датчанина,
Тургенешвили.
- Вы опять к нам? – обрадовался бывший лётчик, на сей раз менее забинтованный.
- Опять, опять! – подтвердили возвращенцы с тоской в голосе.
- Кроссовки бегуна и красотки кабаре! – выкрикнул какой-то нервный, очевидно из новеньких и, понизив голос, сообщил: - Раньше был путч, а теперь Путчин! Но Тютчев, как поэт, лучше Путчина. Вот послушайте Тютчева:

Мой сосед, француз Рене,
Разбирается в вине.
Все сорта на память знает
И по запаху узнает.

Уж давно женат Рене,
Но на женщин падок.
Изменяет он жене
С каждой до упаду.

Он политикой занялся,
ставши ренегатом,
и над «левыми» смеялся,
покрывал их матом.

Но их мат весьма культурен.
Он не то, что русский.
И изящен, и ажурен,
Потому - французский!

Чтец горящим взором окинул окружающих: - А теперь для сравнения послушайте Путчина. Он всегда подражал Мандельштаму, создавая мандельштампы… Нет сейчас не буду читать. Устал. Прочту в следующий раз.
Из висевшего на стене, вне зоны досягаемости, динамика раздался вяжуще-скрипучий голос:
- Больной Омонидзе, вас вызывает к себе в кабинет доктор Атеросклерозов. Больной Тургенешвили, а вас ожидает профессор Атеросклеротян. Пройдите незамедлительно!
- Братья что ли? – улыбнулся Омонидзе.
- Сводные, - предположил товарищ по несчастью. – Пойдём, а то обидятся.
Грузины покинули палату, а читавший Тютчева изъявил желание прочесть обещанного Путчина и привёл угрозу в исполнение:

Трёх мушкетёров знаем мы,
Их имена известны с детства.
Они отважны и умны
И им в романе даже тесно.

Пускай идут ко всем чертям,
С романом попрощавшись.
Увидим их и там, и сям,
За честь горой стоявших.

Того, который был Атос,
Комар ужалил как-то в нос.
Того, который был Партос,
Всегда преследовал понос.
А тот, который Арамис,
Влюбился в аглицкую мисс.
А их начальник Дартаньян
Почти всегда был в стельку пьян.

Палата, очнувшись от забытья, дружно зааплодировала. Не мог бить в ладоши лишь забинтованный лётчик, но он не растерялся и восторженно хлопал ресницами.
- Это лучше, чем Тютчев! – заявил генералоподобный и заплакал от счастья.
- Да, да, да! – поддержала аудитория. – Валяй ещё!
- Дартаньян и три мушкетёра-пузотёра – это парапсихолог и пара психов, хотя их трое, - пробурчал прикованный к решетке, ударяясь головой о железо в знак одобрения.

Врач выслушал стетоскопом грудную клетку Омонидзе и сказал: - У вас преступность стенокардии.
Медсестра застрочила историю болезни.
- Это опасно? – испугался бывший майор.
- Не так, чтобы очень, но требуется курс медикаментозной терапии.
- Таблетками?
- Да, разумеется, - подтвердил Атеросклерозов и нехорошо ухмыльнулся. – Медяками и ментами!
«Тоже, поди, псих», - подумал больной и спросил: - Я свободен?
- Нет, вы не свободны, но идите. Запомните, что религиозная истина это истина, а не религиозная – атеистина!
«Совсем безнадёжный», - подумал о докторе Омонидзе, возвращаясь в палату.

- Вы страдаете опиздоленностью, длительным половым воздержанием, - поставил диагноз профессор Атеросклеротян, - Так нельзя в вашем-то репродуктивном возрасте. Женаты?
- Развёлся, - ответил, почему-то смутившись, Тургенешвили.
- И любовниц не имеете?
- Да всё служба проклятая! Не до них…
- Так нельзя. Мы вам здесь лечебный курс организуем. Согласны?
- Конечно.
- К тому же вам нужно срочно заняться спортом.
- Каким?
- Толканием ведра. Это очень поможет.
- Пустого?
- Нет. С помоями.
- Чем толкать?
- Ногой. Но можно и рукой.
- Но рукой-то проблематично.
- Зато полезней. Ногой-то каждый дурак толкнёт. Вы со мной не спорьте. Я этот вопрос знаю досконально как и понятие из жизни извращенцев – доска в анальном отверстии (досканально!)
«Ай, да профессор! - мысленно поёжился больной. – Шизик на шизике и шизиком погоняет».
- Вы знаете, что значит прямая линия в понимании кардиолога? – спросил с доброй улыбкой профессор.
- Нет.
- Смерть! – расхохотался медработник. – Ну, уж, так и быть, идите. И очень рекомендуем прогулки в насвежем воздухе! А бабу мы вам обеспечим!
«Ну и ну, - изумлялся Тургенешвили, идя по коридору. – Ну и ну, как на войну! Куда я попал? Уж лучше б снова в Мавзолей!»


* * *





Глава Тридцать восьмая. Женские Исправительные Курсы.

Дамочки-писательницы коротали долгие тюремные вечера за чтением друг дружке устных сочинений, так как администрация запретила выдавать бумагу и другие канцтовары, (как наркоманам запрещены наркотики), надеясь подобными крутыми мерами отбить охоту заниматься бумагомарательством. Но, как догадывается читатель, стихотворному вирусу ни каменные своды, ни колючая проволока не преграда.

- Мамонту в один момент
Воздвигают монумент.
Охраняет его мент.
- Предъявите документ,
Коль сюда вы подошли.
Что здесь для себя нашли?

Прочитав стишок, Толстикова посмотрела на подружек и заметила:

- А вообще-то я прозаик и пишу всегда про заек! Про лисиц я не пишу – вида их не выношу!

- И я тоже не поэт, - созналась Устинович, - но рифмованный бред в голову лезет.

Эх вы, древние шумеры!
Вас разбили персияне
Оттого, что вы не в меру
Водку пили да буянили.
А напившись, вы шумели,
Предлагая тосты,
Воевали, как умели.
И мечи не острые.

- Тогда уж и я выдам, - пообещала Тунцова и задекламировала:
Плыл по морю миноносец,
Напоролся вдруг на мину.
Вспомнил капитан про Нину,
Прохватил его поносец.
А поносец-то со страху.
Жаль – вдовою станет Нина,
У неё ведь именины.
«Это, как же дал я маху,
Что на мину напоролся?
Я с судьбой всегда боролся!»
Вот беда и ворвалась,
Коли мина взорвалась!
Плавать капитан не может,
Да, к тому же, совесть гложет.
И пошёл ко дну он плавно –
Гибнуть взорванным почётно.
«Плавали всегда мы славно!
Видно из отчётов».
А теперь лишь рыб кормить,
Обрекает тело.
Воду вдоволь можно пить,
Лёжа там без дела.
- Целую поэму наговнякала! – восхитились товарки. – На море, что ли любишь отдыхать?
- А кто не любит? – зарделась похваленная.
- Тогда и я прочту с вашего разрешения, - не выдержала Спиртнова.

Тятэр очень современный –
Там на сцене квакают.
А в отдельные моменты
Писают и какают.
Классику там ставят лихо –
Воют с голоду щенки.
Ищут режиссёров-психов,
Что бегут из «Кащенки».
Станиславский не поверил бы,
Доведись ему воскреснуть.
Слышны только похвальбы
В коллективе тесном.
Немирович впал бы в кому
И лишился б речи.
- Не советуй реперткому,
Хоть ты и предтеча!

- Тоже ничего, - сдержанно похвалила Ташкова, - учитывая твою ненависть к современному театру. Хорошо, хоть и мало! Но хватит поэзии! Лучше займёмся загадками и отгадками, хотя они, как и стихи ваши, столь же гадки. Но что делать? Вот я вас и спрошу: что такое «клавообразное» рукопожатие?
Народ затих, копаясь в кладовых памяти, перебирая нестиранное бельё крылатых и бескрылых фраз, нечищеные кастрюли и сковороды умных высказываний, и битую посуду пословиц, и поговорок. Но нужное, увы, не находилось.
- Не мучайтесь понапрасну! Всё равно не догадаетесь, хотя ответ чрезвычайно прост, - торжествовала Ташкова. – Это, когда при знакомстве застенчивая дама протягивает свою вялую ручку и говорит «Клава».
- Всего лишь? – разочаровалась Варинина и спросила в свою очередь: - Как называется орган власти над мужской частью населения?
- Тот ещё вопросик, - возмутилась недавно прибывшая в зону Курицкая. – А без похабщины нельзя?
- Ну, ладно, проехали! Действительно, вопрос слишком прост, - согласилась Варинина. – Тогда: что такое самоокупаемость?
- Сейчас о тиражах пойдёт речь? – возмутилась Толстикова. – Кто может тягаться с вашими милицейскими романами?
- Речь не о том. Самоокупаемость это, когда сама себя моешь и купаешь.
- А муж-то спину не трёт? – съехидничала Толстикова. – Или лень просить?
- Какая вы язвительная! – обиделась Варинина и захлопнула обложку общения, уткнувшись взором в потолок, по которому ползло небольшое насекомое. – Только тараканов нам здесь не хватало!
- Где, где таракан? – встрепенулась, боявшаяся ползучей мелкой живности, Тунцова.
- Да вон на потолке! К лампочке подползает. Возможно, где-то поблизости проходил тараканукцион. Вот они и расползлись?
- Что за словечко такое «таракцион-атракцион»? – совсем перепугалась Тунцова.
- Это распродажа с молотка породистых тараканов, - объяснила Варинина. – Непроданные, наверное, разбежались…
Насекомое, поняв, что его появление в данный момент неуместно, благоразумно скрылось в какой-то дырочке или трещинке.
- Слава Богу уполз, - отлегло от сердца у Тунцовой.
- Да, матушка, это вам не иронические детективы издавать миллионными тиражами, - заскрежетала зубами Толстикова, недовольная тем, как вяло распродаётся её роман «Брысь!»
- А вам завидно? Какая вы злая, Татьяна Ильинична!
- Причём здесь злая? Должна же быть какая-то разумная справедливость?
Обе внезапно умолкли, но тишине не суждено было длиться излишне долго.
- Подстригала как-то кустик
И старалась, что есть силы.
Аккуратный вышел бюстик.
Ну, прям точно Ворошилов! – произнесла тихо, ни на кого глядя, Курицкая и закурила.
- Не надо в камере дымить! – возмутилась некурящая Ташкова. – Идите в Камерный театр и там курите на здоровье!
Курицкая в ответ продолжила читать погромче, продолжая пускать клубы дыма:
Сальвадор Дали – художник,
А у нас – Владимир Даль.
Первый пишет как сапожник,
А второй создал словарь.
Видно дерево вдали.
Рисовал его Дали.
И родной Владимир Даль
Взоры устремляет в даль!
- А кто знает, кто такая черноплодная казачка? – спросила до этого дремавшая Обрубина.
- Чернобровая? – переспросили подруги.
- Нет. Именно черноплодная.
- Уволь, не знаем!
- Это девочка, родившаяся в станице от негра. И как только негра туда занесло? А что такое силос и сила?
- Да уж говори!
- Сила – сила женская, а силос – сила мужская.
- Барыня, прекратите курить! – снова потребовала Ташкова. – Это же вредно и вам, и нам. Как вам не стыдно, в конце концов?
А наглая Курицкая, продолжая смолить, прочла в рифму:
Чем вам Бельгия не Дания,
А Голландия не Швеция?
Много надо внимания,
Коль посещаешь лекцию.
Зазвенело за дверью, и вошла надзирательница:
- Вы лишь русскоязыческие писательницы или среди вас и жирнолистки есть?
Единогласное и единоутробное презрительное молчание было ответом.
- Тут до вас сидел поэт из Монголии Мындылштам. Знаете такого?
И на это ответом - молчание.
- Не хотите отвечать, не надо. Но и без ужина останетесь! – дверь обиженно захлопнулась.
- Какой здесь высокий потолок, посмотрела вверх и зевнула Обрубина. – У нас в израильских тюрьмах куда ниже. А тут не потолок, а потология.
- И там вам приходилось сидеть? – проявила интерес юрист Варинина. – За что, если не секрет?
- Ерунда. За неуплату налогов.
- Скоро и у нас будут сажать, - с надеждой в голосе заметила Спиртнова. – А то некоторым теперь безбедно живётся!
- Кто такая диабедная девушка? – тут же среагировала Толстикова.
- Больная диабетом, - догадалась Устинович. – У меня тоже высокие сахара.
- У вас и гонорары не низкие, - подковырнула Толстикова.
- Что, кстати, обещали сегодня на ужин? – спросила проголодавшаяся Ташкова.
- Сухую яичницу! – заржала Толстикова. – Поджаренную без масла.
- Эх, как там без меня мои собаки? – загрустила Курицкая. – Муж забывает кормить. Всё скульптуры лепит…
- Каких пород? – поинтересовалась Устинович, будучи тоже собачницей.
- Одна дог, а вторая едок. Только ест, и больше ничего. Ну и какает, конечно, в квартире…
- Зачем же таких держите? – оказалась ненавистницей домашних животных Спиртнова.
- Это не мы их, а они нас, - засмеялась Курицкая, потянувшись за следующей сигаретой.
- Опять хотите нас отравлять? – заволновалась Ташкова. – Побойтесь Бога! Ну, прямо одну за другой…
- Нос заткните и не нюхайте, - щёлкнула зажигалкой автор «Фазиса Лубоцкого».
- Эх, кто б прочёл нам Гумилёва, - мечтательно сказала Спиртнова и повернулась к Курицкой. – Угостите сигареткой. Тоже захотелось.
- Теперь, значит, в два смычка? – пришла в ярость и яркость противница табака, и указала на транспарант, висевший над дверью «Взаимная любовь есть взаимное жертвование!» - Любите ближнего, а не дымите ему. А вы не хотите ничем жертвовать!
Спиртнова лихо создала облако, показав, что пускание дыма ей совсем не чуждо: - Кто помнит, каково полное имя княжны Ярославны из «Князя Игоря»?
- Ярославна Моисеевна Рабинович, - нашлась Обрубина, и помещение наполнилось разноголосым хохотом.
- Хороший писатель Генрих Бёль, - не к месту сказала отравленная дымом Ташкова. – Его романы – его нестиранное бельё…
- Прекратите литературные споры! – застучала в дверь чем-то железным надзирательница. – Спать пора, вашу мать!
- Зачем вы девушки пернатых любите? – запела нехорошим голосом Спиртнова, опьянев от сигареты. – Какие такие споры, голубушка? У нас здесь голография – аристократический бордель! Графы и графини голые бегают…
- Я вот пожалуюсь начальнику тюрьмы, - пригрозили из-за двери, - и вам ещё впаяют! Да вампира-страдателя подпущу, пускай у вас дурную кровь отсосёт!
- Ой, не надо! – завопила Тунцова, боявшаяся не только тараканов, но и вампиров. – Мы хорошие!
- Жизни людей это компьютерные игры высшего порядка, - неожиданно умно изрекли за дверью, и свет погас. После чего мужской голос добавил: – Завтра в тюремном театре силами артистов-зэков даётся незаконченная пьеса Аркадия Островского «Дикая собака Динго на Сене-реке». И сам автор будет в парике. А на следующей неделе ожидается премьера «А у нас во дворце есть блядёшка одна…» того же автора. Вход свободный как грех первородный. Приходите! Послышались удаляющиеся шаги.
- И мужика в помощники пригласила, стерва, - шепнула Спиртнова. – Ну, коль так, придётся принудительно спать. Обильной всем мочи! Но терпите и часто не мочитесь! И не допускайте ссыциального явления, когда мочатся мимо цели…
- Ох, хочу на родину Ганнибала, - размечталась, засыпая, Устинович, - в Ганибалтику…
- А я бы побаловалась, - размечталась и Ташкова, - отправилась бы на бал!





Глава Тридцать девятая (последняя).

Винится автор перед читателями в том, что устал писать далее об этих придурках и решил завершить повествование.
Как догадывается смышленый читатель, власть в Попсовии вскоре сменилась… Нет! Прошу прощения. Не власть сменилась. Власть осталась прежней, с непоколебимой ориентацией на «Мурку» и почую блатягу. На престол взошла несгораемая тусовщица. Её никакая казнь не взяла. Да, да, она! Клавка Норисчак. Теперь она царица! Смена произошла мирно, так сязать, «бархатно» как проходят ныне модные революции в бывших союзных республиках. Короче, прежняя царица добровольно отреклась и исполнила угрозу, нанялась на старости лет посудомойкой в раритетную пельменную. В ту, единственно уцелевшую от превращения в суши-бар, паб или ресторан. Можем и адресок дать. Вдруг наведаться захотите? Находится недалеко от площади поэта-бунтаря, на улице Красина, в двух шагах от Садового кольца. Вывеска сохранилась с советских времён, что является большой редкостью в наше переменчивое время. В помещении, не скроем, тесновато, но уютно. Высокие столики те самые, что качаются и больше пригодны для сеансов спиритизма, чем для размещения на них закуски и … выпивки. Мы не случайно притормозили перед последним словом. На стене красуется вечно актуальное объявление: «Приносить с собой и распивать спиртные напитки строго запрещается». И скромная подпись более мелко: «Администрация». Заметим, что этот порок (распивание) так и не искоренился несмотря на изменившуюся обстановку. Кругом частные заведения с любезными официантами, как закрытого (в помещении), так и открытого (на свежем воздухе как в Парижске) типа. Но по-прежнему люди обоего пола группируются по трое. И, отыскав укромное местечко (сидя на лавочке, стоя за гаражами-ракушками, зайдя за торговую палатку или за угол ближайшего дома), разливают в одноразовые стаканчики (теперь и такие появились – цивилизация!). Под нехитрый закусон, а то и без оного, опрокидывают внутрь, одобрительно крякая и закуривая очередную сигарету (тоже вид закуски). Обычно ритуал происходит после окончания трудового дня, перед тем, как отправиться домой к вечно недовольной жене и хулиганистым деткам. Те, кто работает вблизи нашей пельменной, выпивают в более комфортных условиях, не в столь «полевых» как ранее отмечено. Да и под пельмени хорошо спорится, так что приходится ни раз и ни два гонять «гонца» в близлежащую торговую точку за добавкой. Пустую тару, как награду вместо непредусмотренных чаевых, собирает экс-царица. Затем смахивает в качестве ответной любезности сомнительной чистоты тряпкой крошки с вертлявого как пьяная балерина стола. Собирая тару, героиня мурлыкает под нос привязчивые мотивы из своего в прошлом необъятного репертуара. Особенно часто исполняется «Миллион злющих ос». Тут самое место вспомнить и об авторе слов. Что с ним?
Естественно, заступившая на престол новая «метла», замела по-новому, разогнав прежнюю камарилью. Говорят, талантливый поэт обеднел (молодые гадёныши ходу не дают - задавили своим «рэппом») и теперь шманяется по электричкам, декламируя за скромную плату матерные частушки. Ходит в том же, серебристо-платиновом лапсердаке-фраке (на новый денег нет). Ходит и зимой (он тёплый, на вате), и летом (нараспашку). Костюм сильно изношен, засалился, покрылся мазутными пятнами, весь в дырах и заплатах. Если кто желает послушать поэта, отправляйтесь на Курский. Там спросите у любого носильщика (но не насильника!), под какой платформой бомжует бывшая звезда.
Хорошо. С Обрезниковом выяснили, и, как говорится, вопрос закрыт. А что с канцлером? Зубоскалкин, будучи ещё не старым, женился на царице. Ловко подсуетился, но выходит, что прогадал – ведь её попёрли со стула-престола. Но он (чего никто не ожидал) оказался верен избраннице и решил с ней разделить тяжёлую долю, устроившись в то же заведение грузчиком и сторожем по совместительству. И ничего – не жалуется. Правда, стал выпивать. Ну, а как же без этого, когда кругом пьют и закусывают? Тут и булыжник алкашом станет. С ним разобрались. Теперь о судьбах остальных героев.
Улыбчивого Цинандали подвели малость его соотечественники-грузины. Их новый молодой царь переметнулся к емерихамцам, захотел стать членом НАТО. «На то оно и НАТО, чтоб казалось златом», - гласит старинная грузинская поговорка. А чтобы показаться шибко достойным, он напал на близлежащих соседей, осетин. Тут Россия вступилась и надавала зарвавшемуся хлопчику по мордасам. Собственно, зачем я пересказываю, когда это всем известно? Так, что же стало с великим скульптором и его созданиями? Собственно, с ним самим ничего. Как с гуся вода. По-прежнему улыбчив и коверкает русские слова, путая падежи. А вот шедевры пострадали от гнева народного. О том, что «Супер-пупер-Петра» сшибли «Бураном» мы писали ранее. Но это случилось ещё до… На его место он взгромоздил «Царицу с веслом». Подобное изваяние совершенно возмутило новую императрицу и всё тот же народ. Стали забрасывать скульптуру гнилыми овощами и фруктами, кирпичами и прочими камнями – всем тем, что попадалось под руку возмущённым прохожим. Даже объявили в средствах массовой дезинформации подписку на сбор средствах для приобретения взрывчатки, чтобы покончить с ненавистной «Статуей Несвободы». Учитывая народный гнев и возмущение, перепуганный автор в одну из тёмных и долгих зимних ночей своевременно и оперативно демонтировал шедевр. Теперь «произведение» можно видеть (вернее его отдельные части – руки, ноги, торс, весло) торчащими из-за забора личного особняка скульптора на улице Малой Грузинской (здание бывшего посольства ФРГ). Не поленитесь, поезжайте и полюбуйтесь. Это совсем недалеко от станции метро «Брикадная» (пешочком минут пять). Ну, хватит о скульпторе. Теперь о его покровителе. Покровитель в соответствии с ранее избранной генеральной линией жизненного поведения по-прежнему на посту (наверное, пожизненно) и продолжает застраивать столицу домами с башенками-пирамидками. Он не потопляем несмотря на смену руководства страны. Лишь кепки периодически обновляются. А для старых и поношенных создан особый музей. Падкий на всякую вздорность народ охотно его посещает наряду с галереями Вшилова и Клязунова. Вход бесплатный, а наши граждане любят халяву!
Теперь о других героях. Король попсы стал послом Болгарии в России и больше не поёт, сорвав голос. Короля гламура назначили министром культуры в связи с уходом Жоржа Бенгальского на заслуженную пенсию. Ходят неподтвержденные слухи, что ему снова какой-то гигантский кот, сбежавший из зоопарка, голову оторвал. Ну и поделом, если это правда! Ведь одна дурная голова многим другим покоя не даёт.
Славный птах, соловей Россини, говорят, вернулся в оперу, устав от попсы, да и рэпперы замучили бесконечными угрозами и покушениями. Теперь постоянный и бессменный исполнитель партии призрака в известном произведении английского композитора, наконец-то поставленном на сцене Очень Большого Тятра. Из-за этого композитор Девяткин, обидевшись и приревновав, рассорился с администрацией ведущего Тятра и с его Главнейшим дирижёром (читатель догадывается о ком речь).
Гламурно-попсовые композиторы, которые ранее гибли и воскресали, теперь здравствуют и процветают, строя очередные особняки (доходные дома), приобретая недвижимость за бугром, покупая яхты и самолёты, расширяя джакузи, теперь вмещающие целые девичьи коллективы, не считая продюсера.
Наконец мы дошли до главного. Как там дела на Очень Крестной площади и в расшалившейся ни в меру обители скорби? Но сначала о неосуществившейся реконструкции Кремля.
Как и предполагалось, заморский архитектор с подозрительной второй половиной фамилии (Финкильштейн-Запойный) эту половину с блеском подтвердил, развязав на длительный срок и угодив в заграничный ЛТП. По настоянию Госдумы решили с ним расторгнуть контракт и больше не возобновлять. И зюгадовцы замучили ежедневными демонстрациями. «Руки прочь от Кремля!» - орали железными глотками под окнами парламента. К тому же спикерше ночью явился призрак Ивана Грозного, пригрозив безжалостно износиловть, если покусятся на святыню. От приведения несло таким зловоньем, что дама целый месяц не могла придти в себя. Так что бедный Кремль решили оставить в покое, переключив неукротимую созидательно-разрушительную энергию мэра и его миллионщицы супруги на что-нибудь иное. Отыгрались на ЦДХ. Разрушив оплот художников, возвели на его месте модернистское сооружение в виде порезанного на дольки апельсина, получившего в народе меткое название «расчленёнка». А бедных живописцев с их нетленками переселили за МКД, подальше от глаз людских. Хрен теперь какой-любитель «чёрного квадрата» туда попрётся. Так было покончено на Руси с евангардизмом. Просто и решительно. Кстати нео-большевика писателя с апельсиновой фамилией снова выслали из страны как некогда Биаррицына и поселили в штате не то Вермут, не то Портвейн, не то Вермонт….
Теперь снова о Мавзолее. Ведущие учёные страны пришли к заключению, что всё там происходящее – шалости полтергейста, существование которого не отрицается, но и целиком не принимается. На всякий пожарный решили прописать туда постоянно Несгибаемый Голос Всех Эпох (НГВЭ), сразу убивая этим двух зайцев. Во первых, чтобы следил за порядком; во вторых, в случае собственной кончины (не вечным оказался даже и знаменитый карикатурист) лучшего места для упокоения уважаемого человека не сыскать. Поэтому заблаговременно с согласия героя на Мавзолее подправили вывеску. Отныне она гласит: «Крупский и Промзон». Китайского императора отправили на Стародевичье, как он того и желал. Говорят, теперь по ночам из-под дверей усыпальницы доносится всем знакомый баритон, поющий по аккомпанемент очень сыгранного ансамбля знаменитый мотив: «Не думай о соседях свысока…»

PS. Если о ком забыли упомянуть, то не взыщите. Значит они того заслуживают!


Георг Альба. Москва.
5 октября 2008 года.

© Copyright: Георг Альба, 2008
Свидетельство о публикации №1810050313