Здравствуй, Даша! Глава двадцатая

МАЙК АДАМ

ЗДРАВСТВУЙ, ДАША!

(роман)

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

ЭПИЗОД 91

Девятнадцатого декабря Даша Белая была в Минске. Еще накануне вечером приехала к сестре. Мария Петровна посоветовала развеяться, вдохнуть воздух большого города. Быть может, он сумеет своей монолитностью расщепить ее маленькую проблемку. Мария Петровна теперь стала для Даши кем-то, вроде мамы. Разумеется, не заменила ее. Кто же в силах заменить родную мать? Но никто, кроме Марии Петровны, не относился к Даше с умопомрачительной теплотой и заботой, вниманием и любовью. Она забрала Дашу из опустевшей квартиры, которую снимал Николай Михайлович, подавленную и потерянную. Даша не верила, что все закончилось с Николаем Михайловичем. Однако его не было. Он исчез, также внезапно и таинственно, как и появился в ее жизни и в жизни Копыля. И никто не знал, куда. Остались лишь его фотографии, кое-какая одежда, книги, гантели возле кровати. Но самого не было. Квартира пропиталась холодом, потому что тепло, излучаемое Николаем Михайловичем, ушло вместе с ним. Даша не вылезала из постели, единственной хранительнице частички Николая Михайловича, которая еще пахла им, трое суток. Она ничего не хотела и никого не желала видеть. Квартиру вскрывали с помощью милиции, готовые к самому худшему, но надеясь, что с Дашей все в порядке. Таня Павловская, как всегда, первая забила тревогу. Дашка не берет телефон целый день, потом второй, потом третий. Марию Петровну тоже это обеспокоило. Узнав, что произошло, а именно, что режиссер ДК исчез в неизвестном направлении, предварительно намеренно причинив девочке боль, она поняла, что медлить больше нельзя. Как бы вообще не опоздать. Любовная трагедия -- самая страшная. Последствия непредсказуемы. Прикинув навскидку, где может обитать Даша, отгоняя назойливые мысли о детском суициде, Мария Петровна предположила, что девочку нужно искать там, где она жила в последнее время. На всякий случай, рассказала Руслану Пересильду вкратце о сложившейся ситуации. Выслушав, он поморщился, словно съел кислый лимон. Этот Николай Михайлович ему никогда не нравился. Знал, что он нагадит, а потом смоется. Так и вышло.
Дашу Белую обнаружили в полубредовом состоянии. Слава Богу, живую. Мария Петровна поселила ее у себя. В маленьком, но уютном домике на окраине. Там, где двое, там и трое поместятся. Дело в том, что как-то ночью Мария Петровна сняла с собственного забора полумертвого молодого мужчину, не так, чтобы очень молодого, но и не старого. Однако здорово израненного, вернее, избитого, со сломанными ребрами. В больницу он наотрез отказался ехать. Что-то кольнуло сердце Марии Петровны и она оставила его у себя. Стала выхаживать самостоятельно. Иногда советовалась с подругой, главврачом Копыльской больницы. Одна беда, не помнил он ничего. Ни кто он, ни откуда, ни как его зовут. Узнала его Даша Белая. Рассказала, что он писатель Майк Адам. Потихоньку оживлялась, проводя большую часть своего времени после школы с этим писателем. Друг другу они, видимо, помогали. И вместе им было не так тяжело и одиноко. Майк Адам тоже, вероятно, пережил какую-то страшную драму, поэтому его мозг сопротивлялся восстановлению памяти. Дашу же он помнил. Единственного человека, которого вспомнил Майк Адам, и была Даша.
Мария Петровна хотела оставить девочку у себя до окончания ею школы. Даша согласилась на опекунство Марии Петровны. С оформлением документов не затянулось. Осталось лишь разрешение ее сестры. Вот на выходные, совместить приятное с полезным, Мария Петровна и отправила Дашу в Минск. Разумеется, позвонила Вере, договорилась обо всем. Кто же знал, что Минск приготовит для своих граждан такой жестокий сюрприз…
Даша проснулась рано и, на удивление, в очень хорошем настроении. Она прошла на кухню поставить чайник. Кухня располагалась как раз напротив блока, в котором жила Верка, дверь в дверь. Девчонки ее, соседки по комнате, уехали еще вчера на выходные домой. Однако, не смотря на относительное уединение, сестры не разговаривали вечером. Посмотрели кино, потом легли спать. Даша не хотела лишних жалостливых и утешительных слов. Верка, после первой и единственной попытки разговорить младшую сестренку, поняла, что та не идет на контакт, и больше не настаивала на откровенности. Решила, Дашка сама поделится наболевшим, когда будет готова.
В общежитии было тихо. Казалось, что оно пустое полностью. Ни звуков посторонних, ни шума, ничего. Понятно, что многие студенты уехали, а остальные, видимо, отсыпаются. В будние дни, наверняка, здание гудит, как пчелиный рой, а обитатели его снуют вовсю, словно муравьи. Когда-нибудь и Даша Белая поселится здесь лет на пять, как минимум. Ну, если не здесь, то в какой-нибудь другой общаге. Прикольно будет наверно. Чайник закипел. Верка проснется, а Даша уже ей кофе в постель поднесет. Вот удивится!
Вера уже не спала, когда Даша зашла в комнату с чайником. Протирала глаза пальцами, прогоняя остатки сна.
-- Доброе утро, сестра! -- недовольно произнесла Даша. Не вовремя Верка открыла глаза.
-- Доброе утро! -- зевнув, ответила Вера. -- Чё встала ни свет, ни заря?
-- Валяться надоело. Кофе будешь? -- спросила Даша.
-- Буду, -- кивнула Вера.
Даша насыпала десертную ложечку растворимого кофе в одну кружку, во вторую, для себя, бросила пакетик одноразового чая. Сахару добавила в обе кружки одинаковое количество.
-- Осторожно, горячий, -- подала кофе Вере в постель.
-- Ты как? -- принимая кружку, спросила Вера.
-- Курить хочу, -- ответила Даша. Она не курила весь вчерашний день.
-- Поешь сначала чего-нибудь, -- посоветовала Вера, -- натощак вредно.
-- Да ладно тебе, -- отмахнулась Даша. -- Где покурить можно?
-- Вообще-то у нас строго с курением, -- сказала Вера. -- Отчисляют, представляешь, если словят с сигаретой на территории общежития…
-- Сегодня выходной, к тому же рано еще для ваших вертухаев, -- возразила Даша, взяв из куртки пачку сигарет и зажигалку.
-- Выйди на балкон, -- разрешила Вера, -- только не светись. Девчонки курят, сидя на корточках, чтобы не заметили.
-- По типу, не видно дыма и невозможно вычислить балкон, -- засмеялась Даша.
-- Ну, да, у нас туповатая система охраны порядка, -- засмеялась и Вера.
Даша не стала дразнить гусей. Она уедет, а Верке еще жить здесь. Села на корточки, закурила, прикрыв балкон. Сразу шибануло, голова затуманилась, закружилась. Это оттого, что на голодный желудок. Ее даже качнуло и Даша чуть не повалилась на попу. Права Верка, надо сначала хоть чаю попить. Даша потушила сигарету, забычковала, вернулась в комнату.
-- Почему куртку не одела? -- набросилась Вера сразу. -- Заболеешь!..
-- Не каркай, не заболею, -- огрызнулась Даша, взяла свой чай, начала пить маленькими глотками.
-- Вредина! -- сказала Вера. Когда нечего было сказать, она всегда обзывала Дашу врединой.
-- Очень остроумно, -- отозвалась Даша. -- Ты бы еще словечки из детского сада вспомнила.
-- Не умничай, -- произнесла Вера. -- Расскажи лучше, как ты до жизни такой докатилась?
-- До какой? -- напряглась Даша.
-- Извини, -- пошла на попятный Вера. -- Не хочешь, не говори.
-- Не хочу, -- заявила Даша и отвернулась.
-- Не переживай ты так, -- попыталась как-то утешить сестренку Вера. -- У вас все равно ничего бы не вышло. Он для тебя слишком старый.
-- Спасибо, поддержала в трудную минуту, -- буркнула Даша, не оборачиваясь.
-- Прости, -- еще раз извинилась Вера. -- Я не хотела.
Возникла длинная гнетущая молчаливая пауза. Потом Даша заговорила, не меняя позы:
-- Я ни фига не понимаю. У меня в голове не укладывается, как Николай Михайлович так мог поступить со мной. Я же его люблю. И он это прекрасно знает. Но самое главное: он любит меня. И он это знает, как и я знаю. Таня Павловская видела, как он тискает тетю Алену Мороз прямо на сцене, не таясь. И Костальцев тоже видел. Они мне не врали. Да и зачем? Я потом сама увидела удовлетворенный взгляд тети Алены, пиджак Николая Михайловича на ней и разодранную блузку, на которой пуговицы были вырваны с мясом... У нас должна была быть репетиция в это время... Мы немного опоздали... Он со мной даже словом не перемолвился. Чуть не сбил меня с ног. Даже сделал вид, что не узнал. И все. Больше я его не видела. Он и за вещами не пришел. Исчез так, будто инопланетяне похитили… Тетя Алена наверняка была на седьмом небе. Она же всегда хотела затащить его в койку… Он бросил меня, понимаешь? А срежиссировал так, словно виноват передо мной, чтобы я не чувствовала себя ущербной. Чтобы я могла гордиться собой, что это не меня бросили, а я выгнала изменника. Но это ведь не так. Что-то с ним случилось, с Николаем Михайловичем, потому что его будто подменили. Точно. После встречи с этим дядькой с хищной фамилией, с такой хищной птицей, не помню. Он его командиром был. Ты знаешь, что Николай Михайлович -- боевой офицер спецназа? Откуда тебе знать? Я сама случайно узнала, но он сам мне рассказал. Помнишь, когда он пришел за мной после маминых похорон?.. Вот тогда и рассказал. Я уверена, что он ушел с этим дядькой, вернее, к нему. Хочется верить для того, чтобы родину защищать. Николая Михайловича как подменили после. Я его не узнавала. Вот он и ушел. Ладно, пофиг на меня, но он подвел ребят. Это на него не похоже. Только факт остается фактом. Спектакля не будет. Да, мы знаем наизусть свои роли, кто за кем выходит и когда. Научились охватывать все пространство сцены и заполнять собой, а в целом без понятия, что видел в нас режиссер. Чего он хотел добиться от нас? Нет, я понимаю, конечно, что он хотел достоверности и бла-бла-бла… Но без него премьера не возможна. Тетя Алена никогда не заменит Николая Михайловича. Она прекрасный хореограф, однако режиссер из нее никакой. И предвзятости с моей стороны к ней нет, как и личного мотива не доверять ей. Я реально не догоняю, почему он нас оставил, а меня в упор не видел, не сказал даже «до свидания», поступил, как обычный мудак. Он же не такой!..
Вера обняла сестру, прижала к себе. Дашины плечи вздрогнули, она всхлипнула раз-другой и разревелась, не в силах больше сдерживаться. Вера гладила ее по волосам, успокаивая, говорила утешительные слова. Она не перебивала Дашу, пока та рассказывала о наболевшем, застрявшем занозой в сердце. Никогда не думала Вера, что ее младшая сестренка способна на такие глубокие чувства. Тем больнее было ей осознавать собственную холодность и черствость в отношении Даши. Она буквально вчера еще сомневалась в объективности Марии Петровны, настаивавшей на опекунстве девочки. Есть же папа. Живой. И квартира, в которой Дашка прописана. Она не хотела верить тому, что Мария Петровна порассказала о нем и и о его образе жизни. Как-то мельком ей пытался сказать Тимур о том, что вытворяет ее отец, но Вера отмахнулась, не стала слушать. Ей бы прислушаться тогда… К чему все эти мысли? Дашка осталась одна, вот к чему. Ей нужна поддержка. А банальными замызганными и замусоленными словами, типа «все будет хорошо», «время лечит» или «не переживай», не обойтись. Здесь нужно что-то покруче. Какое-то новое потрясение, прямо противоположное тому, что Дашка пережила. Отвлечь ее нужно кардинально. Опять же банальные походы в кино, в театр либо на концерт не прокатят. А вечером будет митинг на Площади. Может быть, туда? Потолкается в толпе, покричит «Жыве Беларусь!», может, и отвлечется на какое-то время. Свежий воздух, опять же. Хотя, какой там свежий в большом городе? В Копыле, и то, воздух чище. Да и самой Вере пробздеться не помешает, а то за учебой да за книжками забыла, что такое гулять. Отличница же, красный диплом -- мечта всей жизни…

ЭПИЗОД 92

Девчонки из группы Ирины Викторовны после концерта словно растворились. Но они предупреждали, что задерживаться не станут, выступят и разбегутся по своим делам, поэтому тут без обид. Хвалею их отсутствие даже на руку. Побольше с Ириной Викторовной побудет. Он так до конца и не поверил, что она возьмет его с собой на концерт, даже оказавшись в Минске. Все чудилось сном. Стыдно признаться, а тот факт, что Хвалей дальше Копыля нигде никогда не бывал, не скрыть и в самом себе. Вот и мерещилось Хвалею, что он спит. Однако Ирина Викторовна попросила водителя, который вез группу в столицу на мини-бусе, заехать за Хвалеем, потом усадила его рядом с собой и всю дорогу держала его за руку. Он даже в окно не смотрел, находясь рядом с ней, хоть ему очень хотелось. Но магнетический взгляд Ирины Викторовны словно приковал глаза Хвалея к себе. Они держались за руки и не сводили глаз друг с друга, как первоклассники, пока не прибыли на место. Да и после Ирина Викторовна никуда не отпускала Хвалея от себя. Всегда контролировала, чтобы он был на виду. Все-таки она несла за него ответственность. Как-никак, Ирина Викторовна являлась школьным учителем, а Хвалей ее учеником. В случае чего, ей одной предстояло держать ответ и за себя и за него. Представить же, что последует за концертом, ближе к вечеру девятнадцатого декабря, не под силу было бы ни Стивену Кингу, ни Дину Кунцу.
Хвалей никогда не видел, да и где ему было видеть, столько беларусскоязычных музыкальных коллективов и людей. ДК железнодорожников, где проходил концерт, просто кишел ими. Все они надеялись на перемены и в самом начале концерта с песней «Перемен» Виктора Цоя выступила Nookie, вокалистка группы «Слот». Потом пели группы «Н.Р.М.», «Крама», «Уліс», «Палац», «Цмокі», «Рагнеда», «Зніч», «Ляпис Трубецкой», «Крывія», «Замковая гора»… Хвалей ощущал себя инопланетянином в этой компании. Оказывается, в Беларуси не хилая рок-тусовка! А Хвалей даже и не подозревал о ее существовании, впрочем, как и большинство беларусов, к тому же, Хвалею нравился рэп больше. Когда на сцену вышел герл-банд Ирины Викторовны, с залом начало твориться нечто невообразимое. Зрители и слушатели подпевали вокалистке так, будто знали все ее песни с детства. А потом Ирина Викторовна прочитала стихотворение, в стиле Юрия Шевчука, который на каждом своем концерте читает стихи, под аккомпонемент лишь барабанов, и стихотворение это отличалось от всего, что посылалось в зал со сцены. Разумеется, оно продолжало тему Беларуси и свободы, но в нем было столько агрессии и ненависти к существующему режиму, и Ирина Викторовна, естественно, в рамках литературного языка, так смело и отчаянно поносила «быдло лукашистское», что многие стали озираться вокруг, втягивая головы в плечи, боясь даже предположить, что последует за столь безрассудным поведением артистки, ведь, не секрет, что сотрудников КГБ в ДК хватает. Хвалей же наоборот радовался за Ирину Викторовну. Ее бы характер и ее смелость да в надежные хорошие руки!..
И, не смотря ни на что, выступление герл-банда из Копыля закончилось оглушительными овациями и рукоплесканием, выкриками «Браво!» и «Молодец!». Сама же Ирина Викторовна, сойдя со сцены, ухватилась за руку Хвалея хваткой цепного пса и прошептала, чтобы он ни на секунду не отходил от нее. Ее била нервная дрожь, и это понятно после такого-то выступления, но волнение Ирины Викторовны передалось и Хвалею. Он понял, почему девчонки свалили заранее. Что ж, если Ирина Викторовна расчитывает на него, надеется на его помощь, разве он подведет ее?.. Она тщательно готовилась к сегодняшнему дню и Хвалея взяла с собой не просто так. Знала, что потребуется мужское плечо. Знала, что довериться сможет только Хвалею. Не факт, но она могла испугаться, женщина все-таки. А Хвалей, какой-никакой, а мужчина и надежный тыл, который прикроет спину. Ирина Викторовна была уверена, что ее стихотворение незамеченным не останется. Конечно, если бы она разместила его в интернете, ничего страшного не произошло бы, но она прочла его в общественном месте нескольким тысячам людей. Это уже оскорбление и не отреагировать на него сотрудники спецслужб не имели права.
Стемнело, когда они вышли на улицу. Зато ярко горели фонари. Ирина Викторовна цепким взглядом поймала, словно в прицел, несколько подозрительно-темных машин, из которых, как по команде, вышли восемь человек в черных куртках и направились к ней. Она догадывалась, что попытка задержания не заставит себя ждать, но надеялась, что не так быстро. Бежать бесполезно. Да и куда? В ДК назад? Смешно. Сдаваться добровольно им Ирина Викторовна тоже не собиралась. Она их слишком ненавидела, чтобы позволить себе такую роскошь. Хвалей заметно нервничал, наблюдая неторопливое приближение неизвестных в черном. Ирина Викторовна шепнула ему, чтобы он ничего не боялся, она в обиду его не даст. Но Хвалей должен поддержать ее. Бить каждого, кто поднимет руку или замахнется на Ирину Викторовну, только не раньше того, как она сама произведет первый удар. Хвалей кивнул, что понял. Ирина Викторовна облегченно вздохнула: не ошиблась в парне. Она шагнула навстречу сотрудникам спецслужб. Один из них поравнялся с ней. Остальные, как бы незаметно, рассредотачивались вокруг, замыкая Ирину Викторовну с Хвалеем в кольцо.
-- Вы должны пройти с нами, -- сказал тот, что был ближе всех к Ирине Викторовне.
-- С какой стати? -- дерзко ответила та. -- Я вас не знаю.
-- Зато вы нам очень хорошо известны, -- заметил прежний говоривший.
-- Так вам автограф нужен? -- скосила под дурочку Ирина Викторовна.
-- Не заставляйте нас применять силу, -- процедил тот, что вступил в разговор, наверняка, жалея об этом. Лучше было бы безо всяких церемоний напасть скопом, надавать по почкам и сломать нос, как это обычно делается, а не расшаркиваться перед разными шлюхами…
-- Какие вы грозные, -- засмеялась Ирина Викторовна, -- и отважные! Ввосьмером на одну беззащитную женщину! Граждане! -- крикнула она, обращаясь к случайным немногочисленным прохожим и выходящим из ДК зрителям. -- Граждане, посмотрите-ка на этих откормленных, словно бойлерных псов, возомнивших себя богами, трусливых однако же, как шакалы!
С последним словом Ирина Викторовна сделала выпад ногой и угодила носком ботфорта прямо в нижнюю челюсть того, кто вел с нею переговоры. Хвалей зачастил ударами кулаков по тому, кто был справа от него. После чего молодая женщина и парень, прикрывая спины друг другу, бесстрашно напали на неожидавших сопротивления, а потому опешивших и растерявшихся «эсэсовцев от Беларуси». Кто мог из них подумать, что эта, с позволения сказать, «училка» владеет несколькими видами рукопашного боя и кикбоксингом, а этот бритый прыгающий, как обезьяна, «школьник», ей под стать?.. Никто же никогда не смел перечить представителям власти! Беспредел какой-то!
Невольные случайные зрители, которых становилось все больше с каждой секундой, место схватки превратили в нечто наподобие арены. Поддерживая Ирину Викторовну с Хвалеем, они хлопали в ладоши, потом расступились, пропуская их, чтобы те смогли беспрепятственно исчезнуть, и сомкнулись, когда за беглецами пустились в погоню поверженные органы порядка. Один из них, затравленно и гневно озираясь, тот, что разговаривал с Ириной Викторовной, выхватил из-под мышки пистолет и выстрелил в воздух, направив его затем на толпу. Кто-то запустил в него камнем, камень оцарапал его висок.
-- Вы что себе позволяете?! -- истерически заорал оцарапанный. -- Я вас всех сейчас перестреляю, как куропаток!..
Неподалеку взвыла милицейская сирена. Через несколько минут ППС-ники разоружили распоясавшихся, а еще спустя некоторое время оружие вернули и, козырнув, отпустили. Но Ирина Викторовна с Хвалеем были уже далеко. Кто-то подвез их до Площади Независимости, где народу собралась тьма. Здесь нетрудно будет затеряться. Поблагодарив водителя, Ирина Викторовна и Хвалей нырнули в толпу. Теперь, даже если бы они и захотели, вернуться назад им бы не удалось. Людское море подхватило их, как волны, и отбросило далеко от берега. И море это все разрасталось и разрасталось. Над головами развевались бело-красно-белые флаги и флажки. Последними размахивали маленькими ручонками дети, сидящие у своих пап на плечах. То и дело толпа скандировала лозунги «Жыве Беларусь!», «Саня, сыходзь!», «Лукашенко наш отец, но ему пришел конец!», «Беларусь в Европу!..». В мегафон по очереди говорили кандидаты в президенты Санников, Римашевский, Статкевич, обращаясь к народу, что перемены близки. Но Хвалей не слышал и не видел ничего и никого вокруг, кроме Ирины Викторовны. Что ему и кто эти люди повсюду? Речи, доносившиеся откуда-то сверху? Его волновало только одно: за что хотели арестовать Ирину Викторовну? За стишки разве? Да бред! Мы же не в Африке живем! И почему только ее? И так много их пришло. Они боялись одну молодую женщину, что ли?... Видел Хвалей в какой-то киношке, как приходили эсэсовцы арестовывать пацанов и девчонок, вооруженные до зубов… Но ведь тогда война была… Выходит власть воюет с нами. Но за что?
-- Ты чего такой задумчивый? -- обратила внимание Ирина Викторовна на сморщенный лоб Хвалея. Когда он думал о чем-то или был озадачен чем-то, его лоб всегда морщился, собирая кожу в эдакую гармошку.
-- Понять не могу, -- медленно произнес Хвалей.
-- Чего не можешь понять? -- прижалась Ирина Викторовна к нему всем телом.
-- Того, что мы сейчас сделали, -- произнес Хвалей. -- Вас же хотели арестовать, как преступницу какую-то.
-- Вероятно, для них я очень опасна, -- сказала Ирина Викторовна, а Хвалей не понял, пошутила ли она.
-- Смеетесь?-- обиделся он.
-- Нисколько, -- возразила Ирина Викторовна. -- Просто ты еще очень многого не понимаешь и не знаешь.
-- Так расскажите.
-- Ты хочешь во всем разобраться?
-- Хочу, -- кивнул Хвалей.
-- Ладно, -- что-то решила Ирина Викторовна. -- Обними меня крепко-крепко.
Хвалей обнял ее и Ирина Викторовна зашептала ему на ухо:
-- Я ненавижу их всех, Хвалей, понимаешь? И в ненависти моей виноваты они сами, а больше всех их недоразвитый президент! Они посадили и убили безвинно моего отца. Пока он сидел, его постоянно били, потому что он всегда отвечал ударом на удар. Некоторым ублюдкам из следственного изолятора очень не повезло: они до сих пор работают на лекарства. Моего папку обвинили бездоказательно, да никто и не пытался доказать его невиновность, а реального, настоящего преступника даже не собирались искать. Зачем, когда уже есть один? Такой геморрой эти поиски! Мы с мамой писали президенту письма, чтобы он разобрался по совести и отменил смертный приговор. Но нет! Кто же признает свои ошибки?! После папиной казни мама прожила несколько дней. Она умерла от разрыва сердца, вызванного горем утраты. А еще через пару месяцев поймали настоящего преступника, и то случайно. Но никто из их сраного КГБ и администрации даже не удосужился ни извиниться, ни, тем более, ответить за свое преступление. Потому что то, что они совершили с моим отцом, не что иное, как преступление. И я не простила им этого и никогда не прощу, понимаешь? Меня вырастил папин младший брат. Он профессиональный каскадер, сейчас живет и работает в Голливуде, и всему, что я умею, меня научил он. Я закончила Европейский гуманитарный университет и вернулась сюда. В Копыле осталась квартира.
Ирина Викторовна замолчала, положив голову на плечо Хвалею. Тот погладил ее волосы и сказал:
-- Я убью каждого, кто попытается причинить тебе вред.
-- Я знаю, -- произнесла Ирина Викторовна. -- Поэтому я с тобой. Ты большой молодец!
Их губы сомкнулись в поцелуе доверия.
Неожиданно, как взрыв гранаты, где-то впереди рухнуло разбитое стекло.
-- Беларусы, сюда! -- кто-то радостно и призывно заорал.
-- Отойдите от дверей! Не бейте окна! Это провокация! -- отчаянно пытался кто-то предотвратить неизбежное.

ЭПИЗОД 93

Предложение сестры сходить вечером на митинг Даша Белая приняла охотно. Она всегда мечтала поучаствовать в чем-нибудь грандиозном и масштабном. А предстоящее событие имело даже статус исторического. И почувствовать себя частичкой истории, ощутить на себе, как это, ответственно или так себе, конечно, хотелось. Она бы в жизни себе не простила потом обратное.
-- Кстати, за кого ты голосовала? -- поинтересовалась у сестры.
-- Догадайся с трех раз, -- отозвалась Вера.
-- Чё, за Луку, да? -- тут и гадать было нечего.
-- Я не хочу вылететь из универа, -- сказала Вера, будто оправдываясь перед сестренкой за неверный, но вынужденный выбор.
-- Так серьезно?
-- Думаешь, они не могли проконтролировать количество голосов за него? Я не стала лезть на рожон. Нас заранее предупредили, кому мы должны отдать свои голоса, если не хотим проблем, -- говорила Вера. -- Один мой друг, он на этаже живет, отказался голосовать вообще. Заявил, что его политика не касается, что он творческий человек… Завкафедры лично пришла за ним в сопровождении оперотряда и его заставили проголосовать так, как им было нужно. «Кулек» же находится под эгидой президента. Это гарантированное стопроцентное «за», понимаешь? Даже если ты проголосовал против.
-- Да уж, -- вздохнула Даша.
На Октябрьскую Площадь, где должна была состояться демонстрация, девчонки доехали на метро. И странное дело, никакой демонстрации они на Площади не увидели. Даже транспорт не ходил по проезжей части. Играла громкая попсовая музыка. А Площадь превратилась в ледовый каток с новогодней елкой посредине. Немногочисленные желающие катались на коньках и их катание охраняло оцепление вдоль всего катка из омоновцев в черной форме.
-- Абсурд какой-то! -- выпалила Даша Белая и громко рассмеялась. Вера одернула ее, потому что они остановились у светофора, на подходе к катку, прямо напротив одного из оцепления, большого и широкого, как танкер. Он свирепо вылупился на сестер, но с места не сдвинулся. Видимо, нельзя было отлучаться с занятой позиции. А еще, наверняка, он взгляд не мог оторвать от внешнего Дашиного вида. Не знал, кто перед ним, и как себя вести с ней.
-- Даша, успокойся! -- умоляла Вера. А Даша Белая еще громче и еще сильнее смеялась. Вид этого «шифоньера», именуемого человеком, веселил ее больше всего.
-- Да он боится нас! -- отмахнулась Даша от сестры.
-- Перестань! Что ты несешь! -- пыталась увести ее Вера.
-- Нет, ты только подумай, -- позволила все-таки Даша Белая увлечь себя Верке за собой, при чем, скорым шагом, в сторону ГУМа, -- он залил каток, чтобы людям негде было собраться, да еще псов приготовил на всякий случай. Какой мудак!..
-- Прекрати, Даша! -- устало произнесла Вера. -- Откуда в тебе такая неприязнь к власти?
-- Это ты властью называшь? -- возмущенно возразила Даша Белая. -- Они же бандиты!
-- Давай вернемся лучше домой, -- предложила Вера.
По проспекту в сторону вокзала один за одним проехали несколько автозаков.
-- Вер, а чё это? -- остановилась Даша, провожая взглядом машины.
-- Лучше нам не знать, -- медленно произнесла Вера, тоже глядя им вслед.
-- Я так не думаю, -- проговорила Даша и бегом бросилась вперед.
-- Подожди! -- крикнула ей Вера, но та не остановилась. Вере пришлось бежать следом за сестрой.
Они обгоняли немногочисленных прохожих, словно в игре, несясь с ветром наперегонки.. Так казалось со стороны. Такими беззаботными выглядели их лица Даша Белая боялась не успеть, боялась пропустить что-то важное, что-то, что происходит без нее. Поэтому она спешила, подбадриваемая юношеским максимализмом туда, где разбиваются мечты, иллюзии и надежды, не подозревая, правда, этого. Вера, в свою очередь, чувствуя ответственность за сестру, как старшая, не отставала от нее. И была поражена больше Даши, увидев многотысячную толпу на пути, собравшуюся на Площади Независимости, требующую справедливых и честных результатов в выборах президента страны. Вера сильно сомневалась, что беларусы вообще способны на какие-то решительные действия, в силу менталитета национального, чья терпимость не однажды высмеивалась в анекдотах и скетчах. Ее приятно удивило, что она ошибалась. Под стенами Дома правительства, в окружении Красного костела, педуниверситета, главного здания БГУ, Главпочтамта и гостиницы «Минск» собрались и стар и млад, так сказать. Бабушки, дедушки, с палочками, с орденскими планками, с национальной символикой в руках, не колхозной зелено-красной, а исторической; мужчины и женщины в годах, трудяги заводов и фабрик; молодые семьи с детьми на папиных плечах; студенты и студентки, просто юноши и девушки, словно озаренные каким-то светом, стояли в ожидании чуда. Вера так радовалась за них, ей безумно хотелось обнять их всех и расцеловать. Единство поколений и всех возрастов говорило о многом. Они все верили, что завтра будут жить по-другому, в свободной стране, не опасаясь того, что за ними ночью могут придти и забрать безо всяких объяснений, как в 1937 году. И бодрое настроение передавалось каждому, даже самому последнему скептику…
А потом все это лопнуло, как мыльный пузырь. Чуда не произошло. Его и не могло быть. Не в этой стране, которой правят бандиты и убийцы, творя гадости и подлости исподтишка, нанося смертельные удары в спину, как последние чмо.
Провокаторы сработали слаженно.
Паника, давка, страх охватили всех. За первой волной насилия, примененной властью к своим гражданам, через небольшой интервал времени, последовала вторая, потом третья, положившая конец смелости и вере в добро, посмевшему поднять головы без надлежащего разрешения «скоту». Президент отдал приказ «закатать в асфальт» всех. И ОМОН со спецназом не ударили лицом в грязь. Удары дубинок, подкованных сапог, кулаков, со спрятанными кастетами под перчатками, обрушились, как цунами, на головы бабушек и дедушек, мужчин и женщин, девчонок и парней, на детей, не разбирая ни пола, ни возраста. Крики боли, шока, ужаса не смолкали долгое время. Причем кричали, как пострадавшие, так и нападавшие. И те и те от страха. Многие сопротивлялись внезапному нападению. На таких набрасывались скопом и молотили, пока жертва не затихнет и не обездвижется, после чего хватали за ноги и за руки и волокли к автозакам. Хватали тоже без разбора всех подряд, кто под руку попадется, и вели к автозакам.
У Веры невольно потекли слезы, когда она увидела, как упал первый пострадавший, и его начали тут же пинать четверо омоновцев в черном. Она крикнула в их сторону: «Сволочи!». Они тут же переключились на нее. В их глазах было только звериное бешенство. Они пьянели от вида крови, от собственного насилия и вседозволенности. Им разрешили сверху, дали приказ давить любого, кто окажет сопротивление и кто не окажет тоже. Кому больше поверят потом, когда начнется разбирательство, да и начнется ли?.. Один шагнул в направлении Веры. Та отсутпила на шаг назад. Но губы ее, не переставая, произносили только одно слово «сволочи». И она не знала, не осозновала, шепчет его или выкрикивает. Вера даже не ощутила, как Даша, ее сестра, ухватила ее за руку и рванула на себя. Вера чуть не упала, и от толчка в руке, разбудившим кровь, будто пришла в себя. Оцепенение прошло. Она отчетливо разглядела, как к ней направляются те четверо, а может уже и не те, но направляются именно к ней.
-- Беги! -- толкнула Вера Дашу в спину, чтобы та не задерживалась и не оглядывалась. Сама тоже старалась не отставать.
Впереди мелькали чьи-то спины. Поиски спасения приводили людей в тупик. Они метались на месте. Дубинки и ноги омоновцев сбивали их, как кегли, заламывали за спину руки, лица вдавливали в замерзшую землю. Пошел снег.
Вера и Даша Белые очутились в каком-то лабиринте, из которого выхода не было. И справа, и слева от них, и впереди, и сзади падали люди, их жестоко избивали. Крики о помощи, умоляющие взгляды захлебывались в крови и отборном мате представителей власти. Их красные бешеные глаза так были похожи на волчьи.
Уклоняясь от дубинок и рук беззаконного закона, Даша Белая споткнулась о чью-то потерянную или выроненную, упущенную дубинку. Она растнянулась на земле, животом и ладонями, оцарапав пальцы. Верка перескочила через сестру по инерции. Остановилась, повернулась назад. Один из преследовавших их ухватил Дашку за ногу и волок на себя. Дашка истошно вопила, тщетно цепляясь за холодный асфальт. Верка подняла дубинку, безо всяких сомнений подбежала к сестре, замахнулась дубинкой на омоновца. Тот выпустил Дашкину ногу, перехватил замахнувшуюся на него руку, отобрал дубинку и плашмя опустил ее на Веркину голову. Девушка рухнула, как подкошенная.. Омоновец и еще трое подоспевших ему на помощь коршунами накинулись на беззащитную жертву, отпинали ее, отметелили дубинками. Кто-то из них несколько раз прыгнул ей на ноги. Хрустнули кости. Земля под Веркиным телом набухала красным.
Про Дашу словно забыли. Она сидела чуть в стороне, поджав под себя колени и обхватив их руками, не в силах пошевелиться, ни в силах издать даже звука, завороженная тем, что происхрдило с сестрой. Она пыталась закричать, но голос будто бастовал, отказываясь подчиняться. Рот ее беззвучно открывался и закрывался, как у пойманной рыбы, глаза, не мигая, словно застыли широко распахнутыми.
Это походило на побоище. Если вы оказывали хоть какое-то сопротивление, омоновцы будто сатанели. Они были похожи на берсерков в бою, но боя-то никакого не было. И творившееся ими насилие происходило от страха, от их животного страха. Они и представить себе не могли, что такое огромное количество людей не боится их, а ненавидит и презирает. Ведь кто идет служить в «опричники»? Ущербные, ограниченные, мстительные особи рода человеческого. Согласитесь, только подонки могут поднять руку на стариков и детей.
Неожиданно для всех, не для одной Даши Белой, ее голос, вернее, возглас прямо повис на Площади, взвившийся, как сирена. И, как всегда, когда ей было страшно, со всей мощью своих легких, Даша позвала на помощь Николая Михайловича.
-- Ни-и-колай Ми-и-ихайлович! -- как стрела, пронзил воздух ее призыв.

ЭПИЗОД 94

Алена Мороз сутки выхаживала Николая Михайловича, борясь с его «отходняком». Употребив неимоверное количество алкоголя, он отравил свой оганизм. В той ситуации, в которую он загнал себя и Дашу, и Алену, разумеется, иного выхода, лучшего, чем напиться, он не придумал. А потом ноги сами понесли в дом Алены. Все время, пока Николай Михайлович лежал пластом, она не отходила от него ни на шаг. На работе взяла отгул, Алю попросила не мешать и вообще оставаться пока у парня своего. Алена делала Николаю Михайловичу компрессы, поила рассолом, подставляла тазик, когда его рвало, выносила, выливала в унитаз и мыла этот тазик сразу же, читала вслух роман про Анжелику. В благодарность, он подарил ей страстную ночь любви. Первую и последнюю. Он ненавидел сам себя, невольно сравнивал Дашу Белую с Аленой. Дашины худенькие костлявые плечи с округлыми плечами Алены, Дашину неоформившуюся еще грудь с грудью Алены второго размера, тоже небольшую, но с чувственными розовыми сосками, плоский Дашин живот, даже с кубиками пресса, с округлым животиком Алены, с несколькими складочками на нем, гладкую, бледную, почти белую Дашину кожу, без единой морщинки, с бархатной кожей Алены, с немногочисленнымы, но они все же были, следами жизни на ней. Их глаза. У одной -- широко распахнутые и любознательные, готовые удивляться. У другой -- уставшие, но вспыхивающие огнем при каждом появлении Николая Михайловича…
Он не понимал сам себя. Зачем обидел Дашу? Почему пришел к Алене и спал с ней? Появление Беркутова будто поломало его. Николай Михайлович вдруг поймал себя на мысли, что внутри него живут два разных человека: один тот режиссер, влюбленный романтик и идеалист, а второй -- солдат, временно потерявший память, но готовый в любую минуту встать в строй, если понадобится. Надобность появилась в лице Беркутова. Анатолий Федорович возник, как вулкан, взорвал мозг Николая Михайловича и потряс все его устои. Глазами Беркутова Николай Михайлович посмотрел на себя и на Дашу и ужаснулся. Нельзя связывать себя никакими узами, никакими привязанностями. Это слабое уязвимое место, которое враг непременно ипользует в своих целях. Тебе мало одного урока с Анной и дочуркой? Ничему не учат ошибки? Николай Михайлович не имел никакого права подвергать опасности ни Дашу, ни кого-либо другого. Тем более, что Даша и без того уже пострадала из-за него. Он движется в верном направлении. И поступил он правильно. Даша очень молода, она справится с болью. Через несколько месяцев от нее и следа не останется, а через год она и не вспомнит о нем, если не раньше. Все проходит, не правда ли?.. Он же солдат, а возомнил себя незнамо кем. Он нужен своей стране. Не зря же командир лично приехал за ним.
-- Да, так будет лучше для всех, -- сказал он вслух, поглаживая обнаженное плечо Алены Мороз. Она доверчиво лежала головой на его мускулистой груди, отдыхая от ночных постельных трудов. Его голос не потревожил ее покой. Нега от полученного удовольствия незримым щитом охраняла ее. А за окном начинало светать.
Алена проводила Николая Михайловича на вокзал. Он уезжал налегке. По его словам, ему не нужно было ничего, что могло напомнить Копыль. Она не плакала, старалась выглядеть сильной. Но не верила, что они расставались навсегда. Перед тем, как сесть в автобус, отправляющийся в Минск, Николай Михайлович тоскливо посмотрел вдаль, прощаясь с городом, который подарил ему столько радости, чмокнул Алену и, не оглядывась, поднялся в салон. Сел он у окна, сразу завесив его занавеской, и не видел, как Алена махала ему рукой.
Беркутов встретил Николая Михайловича, как родного. Сказал, рад, что он с ними. А с кем, с ними, не уточнил. Поинтересовался, как там девочка, что с ней?
-- Не понимаю, о ком вы, -- ответил на это Николай Михайлович. Беркутову понравился такой ответ. Он улыбнулся и, положив руку на плечо Николая Михайловича, произнес:
-- С возвращеним и добро пожаловать домой!
Николай Михайлович кивком поблагодарил за доверие.
До девятнадцатого декабря он не думал ни о чем. Тупо выполнял приказы Беркутова, сидел в штабе, несколько раз заседал в Доме офицеров на каких-то важных совещаниях. Никто его ни о чем не спрашивал, да и о чем? Для всех он прибыл с очередного важного задания, успешно выполненного, между прочим, судя по повышению в звании.
Николай Михайлович предполагал, что может произойти в день выборов, но не думал, что это возможно. Только не в Беларуси. Не тот народ. В России там, в Украине -- понятно, но не у нас. Если бы кто-то не выбил окон в Доме правительства, ничего не было бы. Постояла бы толпа, покричала, как обычно, и рассосалась, люди разошлись бы по домам, утром вышли бы на работу, как ни в чем не бывало, а в обеденных перерывах вспоминали свое участие в митинге, как самое большое приключение в их скучной серой жизни. Николай Михайлович сразу понял, как только упало первое стекло, что ВВЕРХУ давно и заранее спланировали и разработали операцию по дискредитации оппозиционных лидеров, очернении их в глазах обывателей и необходимых жертвах, как для устрашения людей, так и для правдоподобности провокации.
-- Это подло и мерзко! -- сказал он Беркутову. -- И я же знал, что так будет!..
-- Поэтому ты на правильной стороне, -- вымолвил Беркутов. -- Это же толпа. Горе, если оно случается, действует в единственном числе. А цифры чувств не вызывают.
-- И с каких пор вы занялись математикой?! -- удивился Николай Михайлович.
-- Деньги не пахнут, сынок, -- поежился на ветру Беркутов.
-- Я вам не сынок, -- ответствовал Николай Михайлович. Он сорвал с себя погоны, снял портупею с пистолетом и бросил Беркутову под ноги.
-- Ты делаешь огромную ошибку! -- пытался вразумить его Беркутов. -- Мальчишка!
-- А ты останови меня! Я же толпа! Дробинка в таблице ваших цифр!
Он подоспел как раз вовремя. Плечом к плечу с кандидатом в президенты Римашевским отбивался от силовиков в штатском, которые сосредоточенно и методично продолжали наседать на окна в дверях Дома правительства и призывать людей к штурму. У Римашевского была разбита голова и кровь заливала его лицо. Провокаторов удалось вытеснить, толпу успокоить. Лишь журналисты неугомонно носились, тыкали камерами чуть не в нос. А потом пришли ОМОН и спецназ. Выстроились «свиньей». Угрожающе предупредили стуканьем щитов об атаке. Это разъярило тех в толпе, кто стоял в первых рядах лицом к ним. Очень многие были в недоумении и растерянности. В глазах читался вопрос: «За что»? Николай Михайлович пытался остановить неизбежное и непоправимое. Он обратился к бойцам, к их совести, чтобы они открыли глаза, посмотрели, куда их привели, как быков? Но в их глазах не увидел ни одной эмоции. Они получили приказ. А солдат приказ исполняет, а не сомневается в нем. И Николай Михайлович прекрасно осозновал, что достучаться до них нет шансов. Его первого сбили с ног. Он взвыл от отчаяния. От бессильной ненависти. Сколько безвинных пострадает от политических игр подонков и ублюдков, стремящихся к абсолютной власти и порабощению всего человеческого, уничтожения его.
Затем Николай Михайлович услышал свое имя. Оно повисло в воздухе захлебывающимся страшным криком. Так кричать могла, только таким образом, единственная девушка в мире. Даша! Но что она делает здесь?.. «Нашел время рассуждать, -- одернул себя Николай Михайлович. -- Ты нужен ей, так иди и помоги ей!»
И он ринулся, как терминатор в одноименном фильме, расталкивая и сминая на пути омоновцев, туда, где ждала его Даша Белая, надеялась на него и верила в него.

ЭПИЗОД 95

Ни растерянности, ни, тем более, страха, Хвалей не испытывал, когда начался разгон Площади. Ему, наоборот, стало весело. Не зря в столицу съездил. Будет что корешам в Копыле рассказать. Он всегда мечтал какому-нибудь менту в рыло съездить, а тут бей -- не хочу. И тебе, в сущности, за это ничего не будет. ОМОН даже лучше, чем обычный мент, почетнее. Главное же, что Ирина Викторовна была солидарна с ним. С этим быдлом надо разговаривать на их же языке и использовать против них их же оружие. Дубинкой Хвалей завладел без особого труда. Краем глаза невдалеке заметил до боли знакомую балетную пачку и размалеванную мордочку Дашки Белой. Сначала Хвалей подумал, что ему показалось. Чего Белой делать здесь? Она же в Копыле должна быть. С другой стороны, он же, Хвалей, тоже здесь, поэтому нечего удивляться. Будет о чем в школе потрепаться потом, поделиться общими воспоминаниями…
В общей «куче-мале» Хвалей то и дело поглядывал в сторону Белой, стараясь по возможности не упустить одноклассницу из виду. То, что произошло после с Белой и ее сестрой, возмутило Хвалея не на шутку. Он был далеко и предотвратить нападение на них, как бы ни старался, не смог бы. Однако он выкрикнул, обращаясь к Ирине Викторовне, что там Белая, и, указав пальцем, где именно, сорвался с места, поспешая к ней. Ее дикий призыв о помощи только подстегнул порыв Хвалея. Он едва не опоздал. Один из омоновских подонков занес дубинку для удара, метя в голову Дашки. Хвалей в прыжке преодолел расстояние, разделявшее его и противника. Падая на бок прямо у ног Белой, своей, вернее, отобранной у кого-то, дубинкой саданул по ногам омоновца, увлекая его за собой на землю. Обладая змеиной вертлявостью, Хвалей быстро сгруппировался, оседлал неудачного нападавшего и с удовольствием начал разбивать ему всю его физиономию. Ирина Викторовна не отставала от Хвалея. А потом еще и Николай Михайлович появился. Даша бросилась ему на шею, разревелась, как дура. Ирина Викторовна склонилась над Веркой. Девушка была без сознания. Одна нога неестественно вывернута и из-под коленной чашечки торчала кость. У второй ноги похожая ситуация в области бедра.
-- Их всех убить мало, -- пробормотала Ирина Викторовна.
Справившись с отчаянием и страхом, поскольку Николай Михайлович был рядом, Даша Белая упала на колени рядом с сестрой, пытаясь привести ее в чувство. Нужно же было как-то выбираться отсюда. Николай Михайлович снял шинель, предложил положить Веру на нее и вынести на дорогу. Он понимал, что любое движение причинит девушке боль, но другого выхода не видел. Ее могли просто затоптать. А накладывать «шины» не было времени. Да и не с чего.
Пока он перемещал Веру на шинель, Ирина Викторовна и Хвалей следили за безопасностью. Но, похоже, никому до них не было дело. Те же, что напали на сестер Белых, еще не очухались. Так что до дороги добрались беспрепятственно. Разумеется, машину поймать не получится. Почти двенадцать ночи и движение перекрыто. Нужно переходить дорогу и двигаться к железнодорожному вокзалу. Там оживленный район и шансов на помощь больше.
Следует уточнить, что все, что произошло с героями на Площади, с того момента, когда все они оказались вместе, длилось считанные секунды. В общей сумятице никто ни на кого не обращал внимания. Большинство пыталось как можно скорее выбраться из западни, устроенной спецслужбами, скрыться и забыть этот кошмар. Те, кому не очень везло, отбивались. Ну, а те, кому совсем не повезло, заполняли автозаки. Отряды ОМОНа и спецназа, не разбираясь, задерживали, применяя, естественно, силовые приемы, всех, кого смогли «обезвредить» и кто попадался под руку, особо не гоняясь, как за зайцами по полю. У них и без того рейд получился урожайный. Начальство не оставит без награды отличившихся.
Несколько омоновцев все же преследовали группу с Николаем Михайловичем во главе. Это были те самые, нанесшие увечья Вере Белой, очухавшиеся и рвавшиеся в «бой». Они нагнали беглецов у самого выхода к вокзалу, между зданиями химфака и юрфака БГУ. И у них было огнестрельное оружие. Видимо, тот, кто у них считался главным, посчитал смертельным оскорблением ответные силовые действия, направленные против предстовителей закона.
-- Лежать! Лицом вниз! -- приказал он Николаю Михайловичу, Ирине Викторовне, Хвалею и Даше Белой, наставив на Николая Михайловича пистолет. Те трое, что ему подчинялись, тоже вытащили оружие.
-- Убери ствол! -- приказным тоном ответствовал Николай Михайлович, сделав шаг вперед навстречу омоновцам.
-- Стоять! -- выкрикнул самый старший, самый буйный из них.
Николай Михайлович остановился.
-- Ты и так уже превысил свои полномочия, -- сказал он. -- Я добьюсь возбуждения уголовного дела на вас всех за умышленное нападение на гражданское лицо и нанесение увечий. В лучшем случае вас просто выпрут с работы. В худшем, вы сядете…
-- Не учи ученого! -- нервно перебил Николая Михайловича омоновец. -- Кому из нас поверят больше? К тому же, я буду все отрицать, и в ответ обвиню тебя в том же самом. А еще лучше пристрелю вас всех прямо сейчас.
-- Как отчитываться будешь? Здесь куча свидетелей. Оглянись вокруг.
Соратники омоновца попрятали оружие, похлопали его по плечам и быстрым шагом повернули назад. Тот растерялся ненадолго, поубавилась прыть. Этого времени хватило Николаю Михайловичу, чтобы произвести маневр, поднырнуть под руку с пистолетом, выбить оружие из руки и зарядить тыльной стороной ладони в кадык противника. Тот схватился обеими руками за горло, задыхаясь, захрипел.
-- Никогда не наставляй на меня оружие, мудак! -- процедил Николай Михайлович и отправил омоновца в глубокий нокаут прямым в переносицу.
-- Нужно вызвать «скорую»! -- запричитала Даша Белая. Она, как и остальные, наблюдала за только что разыгравшейся сценой, ни жива-ни мертва, прикованная к месту, словно загипнотизированная. Но ступор прошел и вернулась паника.
-- Никто не приедет, -- поднял Николай Михайлович пистолет, засунул его в карман брюк, предварительно разрядив. Обойму спрятал в другом кармане. -- Нужно такси. На вокзале их полно.