Здравствуй, Даша! Глава восемнадцатая

МАЙК АДАМ

ЗДРАВСТВУЙ, ДАША!

(роман)

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

ЭПИЗОД 86

Катю Анисковец заперли в собственном доме сослуживцы и подчиненные мужа Григорович с Поплавским. Оставаясь снаружи, они никуда не уходили и, видимо, не собирались оставлять ее одну, исполняя приказ. Катя слышала их голоса и веселый смех во дворе. Она села за стол на кухне, но мыслями блуждала за чертой города, в поисках Майка Адама. Что с ним? Катя беспокоилась о нем одном. Не о дочери, не о муже, о любовнике. Она сама себя не узнавала и не понимала. Но именно Майк Адам, чужой, по сути, человек, в данную минуту, был ей роднее самых близких людей. И неведение того, что с ним могло случиться, того, что с ним мог сделать ее муж, пугало Катю. Она ломала голову, гадая что с ним, и молила Бога, чтобы с ним не случилось самого плохого, в душе все же сознавая, что ужасное, скорее всего, с Майком Адамом произошло. От этого Катя Анисковец мучилась и боль испытывала невыносимую. О муже, находясь взаперти, она не вспомнила ни разу.
Он пришел, когда совсем стемнело. Отпустил так называемую охрану, устало вошел в дом. Прислонился к дверному косяку, сжимая шапку в руке. Катя тут же бросилась к нему, но не для того, чтобы повиснуть на его шее и зацеловать, крепко обнимая, а с требовательным вскриком:
-- Что с ним?
Петр Скурчинский саданул в ответ кулаком по ее лицу. Удар пришелся по скуле, голова Кати дернулась. Потеряв равновесие, молодая женщина рухнула на пол, ударившись затылком о плинтус. Скурчинский перешагнул через распластанное тело жены, прошел на кухню. Из холодильника достал початую бутылку водки, поставил на стол. На стол же бросил пачку сигарет и зажигалку. С буфета взял стакан. Налив водки, выпил ее залпом. Не поморщившись, втянув ноздрями воздух, открыл пачку сигарет, взял одну, закурил. Открыв форточку, сел у окна, стряхивая пепел в горшки с какими-то цветами, стоящими на подоконнике. Их названий не знала и Катя. Это ее мама притащила. Сказала, что растения должны находиться в каждом доме.
Катя медленно поднялась на ноги. Без скулежа и оханий. Когда-то Петр клялся в том, что не поднимет на нее руку, в день свадьбы. Однако еще до свадьбы несколько раз срывался. Он всегда хотел ее ударить, но боялся Катиного брата. Те несколько раз Катя скрыла от своей семьи. Теперь можно никого не опасаться. Он стал начальником РОВД. Властью, в общем, не обделен. Хотя, имеет полное право. Жена изменила все-таки. Позор на весь Копыль. И уже не отмыться. Только мстить. Жестоко мстить. Сейчас можно. Тем более, он давно хотел уничтожить Майка, ненавидел его всегда.
Катя села за стол на прежнее место, туда, где сидела, пока не пришел Петр.
-- Что ты с ним сделал? -- упрямо спросила мужа, гордо взмахнув головой, закидывая упавшие на глаза волосы назад. Скула, по которой прошелся кулак, набухала лиловым.
-- Я его убил, -- спокойно ответил Скурчинский. -- Одной мразью меньше.
-- Тебя посадят, -- произнесла Катя. Внутри нее все оборвалось, будто, внутренности вынули из организма и замумифицировали то, что осталось.
-- Кто? -- заулыбался Скурчинский. -- Я здесь власть. Да будь моя воля, я бы к стенке ставил всех писак, как в 1937-ом году. Они только портят людям жизнь. Сами не живут и других поучают, как не жить. Ни один нормальный человек не будет сочинять чужие жизни и выкладывать их на бумаге. Только неудачники и бездельники. Человек должен работать, жениться, народить детей, воспитывать их и растить, он должен создать семью и построить для своей семьи дом, а не выдумывать бредни и пичкать ими мозги порядочных граждан. Писатели они, видите ли, целители душ, мать их!.. Всех к стенке, а книги в огонь, чтобы и духа от них никагого не осталось!
-- Ты -- дурак, Петр, -- сказала на это Катя Анисковец. -- Ты же учился в школе, потом в академии…
-- Нечего заниматься моим образованием, -- одернул ее супруг. -- Не тебе, по крайней мере. Я свое слово сказал. Теперь ты предложи, что мне делать с тобой.
-- Убить, -- тут же предложила Катя.
-- Нет, -- сразу отверг предложение Петр Скурчинский. -- Слишком мягкое наказание.
Он докурил, подошел к жене. Взял ее руки в свои.
-- Писатели, актеры, музыканты, -- произнес он, -- опухоль на теле нашего свободного демократического общества. А что делают с опухолью? Удаляют. Что я и сделал с твоим Адамом. Давно хотел, если честно, удалить его.
В следующую секунду запястья Кати Анисковец оказались в капкане наручников.
-- Что ты делаешь? -- глядя на наручники, спросила мужа она. -- Арестуешь меня? За что? Ты себя сам слышишь?
-- В глаза мне смотри! -- поднял голову Кати за подбородок Скурчинский. -- Каждый человек виновен. В чем-нибудь обязательно виновен, -- сказал, нависая взглядом над глазами супруги. -- Твою вину даже доказывать не надо. Она очевидна. Ты плохая мать, неверная жена и предательница семейного очага. Догадайся сама, что тебя ждет. Наказание неизбежно, милая моя. И тебя не спасут от ответственности ни твой драгоценный брат, ни твои простодушные родители, воспринимающие каждое твое слово, как откровение.
-- Ты безумен, Петр! -- с ужасом воскликнула Катя Анисковец. Она вдруг поняла, что ее муж всегда был одержим, только скрывал умело, дожидался удобного момента. Получив власть, его одержимость вырвалась наружу. Он был опасен не только для нее, но и для всей ее семьи. Катя попыталась вырваться. Она толкнула Петра, который от неожиданности отлетел к стене и сполз по ней спиной на пол, стукнувшись головой о стену. Путь к двери наружу был свободен. Катя рванулась к выходу из дома. На ступеньках крыльца подскользнулась, кубарем полетела в снег. Поднялась, закричала, взывая хоть кого-нибудь на помощь. Разбудила всех собак вокруг. Цепной пес во дворе рвался на волю, задыхаясь в яростном лае. Петр Скурчинский сильно врезал ему по носу сапогом, чтобы тот заткнулся. Свою жену он нагнал у калитки. Развернул, ударил по лицу наотмашь ладонью, разбив ей нос. Сразу же хлынула кровь из обеих ноздрей.
-- В машину! -- приказал ей, подтолкнув.
Катя послушно поплелась к авто мужа, повесив голову, оставляя на снегу красные капли крови.
В салоне Катя откинулась на спинку сиденья, задрав голову, чтобы остановить кровь. Петр, усевшись за руль, пристегнул жену ремнем безопасности. В рот ей затолкал какой-то кусок тряпки, чтобы ненароком она снова глупостей не наделала. Разумеется, Катя попыталась сопротивляться, но увидев кулак мужа, нацеленный в ее нос, успокоилась. Машина завелась сразу, еще не остыла, прогревать не пришлось.
Что могло ожидать Катю Анисковец дальше? Могла ли она предполагать, что ее связь с Майком Адамом приведет к подобным последствиям? Что с ней сделает Петр? Все, что угодно. Ему ничего не будет. Он начальник местной милиции. А ей, Кате, никто не поможет. Весь город видел ее падение. А Майка больше нет. Надеяться не на кого. Даже на родителей. Петр и их не пощадит, если придется. Куда они едут? Куда Петр ее везет?
Машина остановилась у гаража.
-- Выходи! -- отстегнув ремень безопасности, Петр Скурчинский вытолкал свою жену из салона автомобиля. Она упала боком на мерзлую землю.
Бежать! Пока муж будет открывать гараж…
-- Вставай! -- Скурчинский поднял жену за воротник, толкнул к гаражу. Навесной замок он открыл мгновенно. Двустворчатую железную дверь отворил одним рывком, дернув на себя. Втолкнул Катю внутрь, включив одновременно свет.
Сорвав с пола половик, поднял крышку колодца.
-- Нет! -- вскрикнула Катя, вернее, ей так показалось. На самом деле из ее рта вырывалось лишь нечленораздельное мычание. Петр действительно хотел ее убить?!. Она побежала, но Петр подставил ей подножку. Катя прочесала ладонями весь пол гаража, ободрав кожу до крови.
Скурчинский поднял жену, обхватил ее руками и подтащил к колодцу. Катя вырывалась, как могла, и издавала непонятные горловые звуки сквозь кляп. Но ему удалось сделать то, что он задумал. Катя упала в зияющую дыру колодца. Потом Петр Скурчинский вернул крышку на место, закрепив ее навесным замком с длинными зубцами, и застелил половик. Выключив свет в гараже, запер его. Что делать дальше, он пока не знал. Но обязательно придумает.

ЭПИЗОД 87

Она не умерла. Петр ее не убил, бросив в колодец. Катя Анисковец не разбилась и не утонула. Она упала на что-то мягкое, скатилась с этого чего-то на земляной пол. Кляп во рту обезвредил рот от нежелательного вторжения песчинок с пола. Оставаясь в лежачем состоянии некоторое время, Катя слышала, как закрылся люк колодца, как Петр вышел из гаража. Потом тускло замерцала электролампочка в боковой стене колодца, который оказался чем-то вроде миниподвала. Катя встала на ноги, вытащила тряпку изо рта: руки-то были скованы спереди, огляделась вокруг. Два жидких матраса, на которые она упала, распологались прямо под люком. К люку же вела невидимая на первый взгляд железная лестница, с прутами-лесенками, довольно далеко прикрепленными друг от друга. Катя метнулась было к этой лестнице, но остановила себя на полпути. Не имело смысла стучаться в закрутую дверь, как говорится. Наверняка, люк заперт, а гараж, тем более. Электрический свет, включившийся так неожиданно и так кстати, видимо, был оставлен из милости. Помимо матрасов, Катя обнаружила еще сбитый из досок на скорую руку стол и такой же кривоватый стул. Стеллаж из необработанного дерева, шершавого, со свисающими стружками с каждой необструганной доски, смотрел прямо на нее. Он держал на себе разные рабочие принадлежности, инструменты, гвозди, гайки, шурупы и т. д.. На столе стояла банка со свечкой. В столе имелись встроенные три ящичка. Катя открыла их все по очереди. В первом ничего не было. Во втором валялся огрызок карандаша и неиспользованная туалетная бумага. В третьем она нашла кучу своих фотографий. На них она была изображена до замужества. С фотографиями в руках Катя Анисковец села на стул, придвинувшись к столу. И, хоть стул шатался, сидеть все же было лучше, чем стоять или лежать.
Что ее ждет дальше? Петр никогда ее простит. Это очевидно, судя по тому, куда он запроторил свою супругу. Расправился с любовником жены без особых проблем. Что его может остановить сделать то же самое с Катей? Она уже не думала о Майке Адаме, не переживала за него. Ему уже все равно было, раз он умер. А мертвым, как известно, не больно. Грешно, конечно, так отзываться о погибшем, но Катя-то жива. Во всяком случае, пока. И ей очень не улыбается превращаться в труп. Да, Майк любил ее, пронес эту любовь через всю свою жизнь. Он герой и погиб, как герой, отдав жизнь за любовь, честь ему и хвала. После него останутся книги, а имя его навсегда сохранит история и литература. А что он оставил ей, Кате? Как он посмел вообще умирать, оставив ее одну на растерзание семьи и общественного мнения? Как она теперь будет смотреть в глаза людям? Майк Адам обещал Кате защиту и опору вкупе с любовью. Но нет его, и ничего нет. Он снова, как и десять лет назад, подвел ее. Одни обещания и слова, а на деле -- пустота. Ему там, на небе, хорошо, поди. Ни забот, ни хлопот. А ты тут одна разгребай все то, что он намолотил. Из огня да в полымя угодила, если мыслить метафорически. И зачем только согласилась уехать с ним? Ведь чувстовала, что ничем хорошим ее связь с Майком Адамом не закончится. Захотелось, дуре, новых ошущений и впечатлений. Вот и расплачивайся теперь по полной. Утешает лишь одно: секс зато поимела такого масштаба, от которого до сих голова кругом. Поэтому и состояние сохраняется какого-то полета, дающее иллюзию того, что все, что с ней происходит, только сон. Скоро Катя проснется и будет, как прежде все. Муж, дочь, работа, выходные у родителей. И опять по кругу.
Мысли усыпили ее. Она упала головой на стол. Руки успокоив между ног, зажав их бедрами.
Сколько Катя проспала, она не знала. Часов никогда не носила, а телефон отобрали еще в машине, когда везли домой. Ей ничего не снилось. Катя словно в яму провалилась. Ее разбудили посторонние звуки сверху. Вероятно, Петр вернулся.
Катя не ошиблась. Да и кто еще мог появиться в гараже, кроме его хозяина? Она напряглась в ожидании, гадая, насколько далеко может зайти Петр, полностью отдавшись на волю мести?
Вот он снял замок с крышки люка, вот и сама крышка поднята. В колодец просочился яркий, но узкий, луч света. Через мгновение в колодце оказался и Петр. Подходя к застывшей на стуле, как памятник самой себе, Кате Анисковец, он демонстративно снял с себя верхнюю одежду и расстегнул ширинку.
Петр схватил Катю за волосы, поднял на ноги и швырнул на матрасы лицом вперед. После набросился на нее сзади, срывая джинсы и трусы, мешающие овладеванию. При этом голову Кати вдавливал в матрас.
-- Стони, тварь! -- выкрикивал он время от времени. -- Получай удовольствие! Тебя собственный муж дрючит! Или не сладко? Не слышу ответа!..
Катя вынуждена была подчиниться силе. Имитировать, что ей все нравится. Но Петра эта ее покорность еще больше бесила. В конце концов, он ее просто отпинал. Она не пролила ни единой слезинки. Глухо охала после каждого удара, вцепившись зубами в воротник полушубка.
Наблюдая бесполезность проведенных наказаний, Петр оставил Катю в покое. Он оделся и поднялся наверх. Закрыл было колодец крышкой, но потом открыл, видимо, придумав что-то новое для супруги.
-- Поднимайся, одевайся и на выход! -- приказал ей сверху.
Катя подчинилась. Морщась от боли, она встала, подтянула трусы и джинсы, поднялась вверх по лестнице, вылезла из люка.
-- Умойся! -- протянул муж ей полотенце и проводил к умывальнику, не снимая, однако, наручников. Умывальник, аллюминиевый бочонок с язычком снизу, висел у самых дверей гаража. Под ним стояло ведро, куда стекала вода.
Влага приятно обожгла лицо, но неприятно отозвались те места, на которых образовались уже гематомы. В частности, на скуле и под нижней губой.
Петр дал жене ее косметичку, чтобы она как-нибудь заретушировала синяки.
Когда Катя была готова к выходу на улицу, по мнению Петра, он повесил ей на грудь табличку с надписью «ПРЕДАТЕЛЬНИЦА».
-- Что это? -- не поняла Катя.
-- Твое публичное раскаяние, -- объяснил Скурчинский. -- Ты прилюдно меня оскорбила и унизила. Точно таким образом будешь зарабатывать искупление.
-- Ты спятил? -- вырвалось у Кати.
-- Это ты сошла с ума, -- возразил тот. -- И стоит мне только рукой махнуть, как диагноз о твоей невменяемости тут же подтвердится. Хочешь всю жизнь провести в психушке?
-- Не хочу, -- опустила голову Катя.
-- Громче! -- потребовал Петр.
-- Не хочу, -- подняла глаза на мужа Катя Анисковец.
-- Тогда шагай!
Он отворил двери гаража. Подтолкнул Катю к порогу. В глаза ей ударил яркий солнечный свет, ослепив на мгновение. Она невольно зажмурилась. Проморгавшись, до появившихся слез на щеках, смогла продолжить путь. Петр выехал следом на машине. Он сказал, что она должна пройти с этой табличкой на груди до Центра и обратно. Чтобы Катя никуда не сбежала, Петр поедет чуть позади. А чтобы наказание было действенным, он велел жене идти по проезжей части, впереди его машины, чтобы все видели ее позор и падение. Время как раз подходящее. Людям -- на работу. К восьми.
И Катя пошла. Растрепанная, растоптанная, разбитая, уничтоженная и униженная окончательно, с табличкой на груди, словно преступница, глядя под ноги и кусая губы. Петр же, для привлечения внимания к ней, без устали сигналил, вдобавок включив на сильную громкость музыку группы «Рамштайн».
Прохожие вынужденно смотрели на разыгрывающееся на их глазах представление. Кто-то осуждающе, кто-то жалея Катю, кто-то посмеивался злорадно, кто-то останавливался и пожимал плечами, кто-то крутил пальцем у виска, кто-то недоумевал, не в силах понять, что происходит вообще. Дети, идущие в школу, спешили как можно ближе подойти к тете и хотя бы посмотреть на нее, но дистаницию все равно сохраняли. Лишь единицы смельчаков подбегали к Кате, дотрагивались до ее руки, или спины и одергивали руки, как от прокаженной, быстро возвращаясь к своим друзьмя и хвастаясь подвигом. Некоторые пожилые женщины плевали Кате вслед. Говорили всякие гадости. Никто не посочувствовал ей, не помог добрым словом, не ободрил. Те женщины, у которых тоже имелись грешки прелюбодеяния, опускали глаза и старались быстрее пройти мимо. Никто не станет связываться с властью. Власть всегда права, даже если не права. Ей плевать на собственную неправоту. Из века в век власть делала белое черным и наоборот, потому что, как правило, к власти приходили больные и невежественные люди, обозленные прежним отношением к ним окружающих их людей. Получив власть, они старались уничтожить всех и вся, кто когда-то каким-либо образом обидел их или не так посмотрел. К сожалению, такова правда.
И пусть Катя была виновата в неверности мужу… Да сколько таких Кать по всему миру?..
Кто виноват в их измене? Только мужья! Именно мужья вынуждают своих жен искать любовь на стороне, поскольку сами не способны удовлетворить женщину, которая в замужестве, как правило, превращается либо в рабыню, либо в клушу, за редким иключением, переставая за собой ухаживать и забывая о том, что она женщина. Пока кто-нибудь не разбудит в ней ее снова. Ведь женщина для того и женщина, чтобы нравиться, чтобы вызывать восхищение, чувство прекрасного и любовь. И если она уходит от мужа, значит, он заслужил это. Значит, не был настолько внимателен и заботлив, насколько расчитывала она, выходя за него замуж.

ЭПИЗОД 88

К вечеру пошел снег. Сначала плавно опустились на город снежинки-диверсантки, не привлекая к себе особого внимания. А через полчаса небеса низвергли бесчисленную армию, вкупе с ветром. Снег, словно на смертельных врагов, нападал на людей, облепливал со всех сторон, норовя свалить с ног. Ветер, превращающийся в буран, не отставал от снега. Там, где снег пасовал и отступал, будто стая волков, буран нападал на жертву.
Хвалей опасался за Ирину Викторовну. Ей пилить и пилить до дома от музыкальной школы. Сегодня они не собирались встречаться. Завтра у Хвалея важная контрольная по физике. Он обещал Ирине Викторовне готовиться. Она вынудила его остаться дома и учить предмет. Но все прочитанные им параграфы так и остались чистым листом в памяти. Мало того, что он плохо соображал в написанной белиберде учебника, все мысли его находились с Ириной Викторовной на репетиции. А тут еще стихия разбушевалась за окном. Какая нафик контрольная?! Хвалей позвонил Костальцеву.
-- Слушай, -- без прелюдий начал он, -- твой «старик» дома?
-- Ну, да, -- ответил Костальцев, недоумевая, с чего бы Хвалею интересоваться его отцом. С некоторых пор, а именно с тех, когда Мишка познакомил и мать и отца с Таней Павловской, Костальцев-старший вернулся в семью. Девочка очень понравилась обоим родителям. Отцу не помешало даже то, что Танина мама пропадает с дня ее рождения неизвестно где, борясь с несправедливостью в каком-то глухом оппозиционном подполье, а с Таниным папой вообще ничего непонятно. Костальцев-старший неожиданно также похвалил сына за участие его в общественно-полезных мероприятиях. Конечно, Мишкино увлечение лицедейством в восторг его не привело, но и возражать против он не стал. Пускай развлекается, пока школу не окончил. Зачем нарушать только что возведенные мосты мира?..
-- А он никуда не собирается? -- выпытывал Хвалей.
-- Да нет, вроде, -- отвечал Костальцев. -- Тебе-то что?
-- Хочу «тачку» его угнать, -- вполне обыденно, как обычно, произнес Хвалей.
-- Ты чё, Хвалей, грибов пережрал или дури обкурился? -- перешел на шепот Костальцев, чтобы родные не услышали, но шепот этот скорее напоминал ядовитое шипение. Потом Хвалей понял, что Костальцев заперся в ванной, по включенному напоры воды.
-- Да я на время, -- успокоил Хвалей друга, -- расслабься.
-- Лучше бы угнал и все! -- проорал в трубку Костальцев. -- Какого хера меня ставишь в известность?
-- Ты же сын хозяина машины, -- напомнил Хвалей. -- Да на парься, ничего с ней не сделаю. Ирину Викторовну домой завезу и все, на место поставлю, -- пообещал.
-- А сама она никак? -- возразил Костальцев.
-- Ты в окно посмотри…
-- У меня здесь нет окон, идиот!
-- Короче, на улице буран, если ты не в курсе, -- сообщил Хвалей. -- Ирина Викторовна на репетиции. Скоро репетиция закончится. Смекаешь?
-- А такси твоя Ирина Викторовна не додумается вызвать? -- обескуражил этим ответом Костальцев Хвалея.
-- Вот, блин, -- почесал затылок Хвалей, но быстро справился с проблемой, которой, в сущности, еще и не было. -- Тем более, надо спешить, -- решил он. -- Поэтому на твоей совести совесть твоего папаши. Пока.
Хвалей не стал слушать возражения Костальцева и отключил телефон. Костальцев-старший по-любому не вылезет из теплой и уютной квартиры в такую непогоду. Как бы там ни было, Хвалей был честен с другом. Если что-то случится, все будут знать, что Хвалей за свой поступок ответит.
Он вышел из дома и сразу же, как на ринге боксер, пропустивший удар, едва не был сбит с ног невероятной силы порывом ветра с лопатой снега в лицо, не меньше. Неприятность эта только добавила решимости в намерения Хвалея.
Черный «форд» Костальцева-старшего он вскрыл без затруднений. Даже сигнализация не успела сработать. Хвалей сел за руль. Прогрел машину несколько минут. Посмотрев на часы, сказал себе, что пора, и нажал педаль газа. Остановился он только у музыкальной школы, прямо напротив входа. Где-то через пятнадцать минут группа Ирины Викторовны начнет выходить из здания, прощаться друг с другом поцелуйчиками.
Как только он увидел первую представительницу «герлбанда», тут же вышел из машины, сутулясь, поеживаясь от холода, подбежал к ней.
-- Давай в машину! -- прокричал девушке, рукой показывая на «форд». Та не стала себя уговаривать, узнав Хвалея.
Сам же Хвалей открыл дверь музыкальной школы и вошел в холл. Ирина Викторовна и еще две девушки, музыканты ее группы, одевались перед зеркалом.
-- Хвалей?! -- удивилась она, увидев его в зеркале. Обернулась.
-- Я за вами, -- скромно улыбнулся тот.
-- Ты с ума сошел? -- деланно злилась Ирина Викторовна, хотя по глазам было видно, что ей понравилось то, что Хвалей пришел за ней. -- Собственным телом будешь прикрывать меня от ветра и снега?
-- Зачем? -- потупил взор Хвалей. -- Нас всех укроет теплая и очень необходимая в данный момент крутая «тачила».
-- Что? -- не поняла Ирина Викторовна.
-- Похоже, твой кавалер, -- заметила одна из девушек группы, -- заделался сегодня личным таксистом.
-- Прошу на выход, -- открыл Хвалей дверь наружу, -- карета подана!
-- Не кривляйся! -- ущипнула небольно его за щеку Ирина Викторовна.
Она, конечно, удивилась, увидев «форд», словно сивку-бурку из песни, но пока повременила с отчитыванием ухажера. Было холодно, ветрено и снежно. Но когда Хвалей развезет девочек по домам, уж она задаст ему перца!..
Не спрашивая Хвалея ни о чем, все-таки он поступил в каком-то смысле по-джентельменски, все забрались в машину, хваля его за предусмотрительность и за то, как он вовремя появился. Хотя девочки собирались вызывать такси. Как же им повезло всем с Хвалеем!..
Он включил музыку, о чем тут же пожалел. Из динамиков в салоне зазвучало хрипло-баритонистое «Здравствуй, чужая, милая!..». Лицо Хвалея аж перекосило от услышанного. Однако чего другого можно было ожидать от владельца «форда», давно устаревшего, как и все в этом городе?.. Хвалей потянулся выключить плеер, но пассажирки его остановили.
-- Пускай поет, -- попросила рыженькая клавишница. -- Прикольная тема. Раньше даже вставляла.
-- Не знал, что ты такая древняя, -- вырвалось у Хвалея. Ирина Викторовна тут же ущипнула его за ногу. Мол, думай, что говоришь.
-- Да я вообще фанаткой Солодухи была, -- продолжала рыженькая клавишница, как ни в чем не бывало, -- особенно, когда он под Игоря Талькова косил.
-- А кто такой Игорь Тальков? -- поинтересовался Хвалей.
-- Во темнота! -- упрекнула его ударница, шикарная брюнетка с большим ртом, который ничуть не портил ее лица, а придавал какой-то особенный шарм, хотя в школьные годы ее называли «крейзифроком».
-- Да уж, -- поддержала ее и ритм-гитаристка, родная ее сестра, младше на год. -- Дремучий он у тебя, Ирка… Игорь Тальков -- последний русский пророк, -- добавила.
-- Блаженный, что ли? -- уточнил Хвалей.
-- Типа того, -- ответила рыженькая клавишница, поскольку сестры махнули на него рукой. Да и Ирина Викторовна взглянула на Хвалея с упреком.
-- Да чё такого-то? -- не понимал он.
-- Ты вообще музыку слушаешь? -- спросила ритм-гитаристка.
-- Ну, да, -- кивнул Хвалей. -- Рамштайн там, Систем оф даун…
-- Короче, «Хайль Гитлер!»?
-- Это почему? Я не нацист, если вы подумали чего-то там…
-- Ладно, хватит, -- прекратила прения Ирина Викторовна. -- Выключай это национальное достояние, -- обратилась к Хвалею.
Выключение музыки совпало с прибытием трех пассажирок к их дому. Они все жили в одном подъезде. Попрощавшись с Хвалеем и Ириной Викторовной, музыкантши вылезли из машины, скорее побежали к подъезду. «Форд» покатил дальше. Вернее, развернулся, поскольку Ирине Викторовне было в другую сторону.
-- Чья машина? -- спросила она.
-- Костальцевова бати, -- не стал врать Хвалей.
-- Дал покататься?
-- Ага, угнал…
-- Ты после этого нормальный человек?..
-- Да верну я ее на место! -- заявил Хвалей. -- В такую погоду все равно он никуда не поедет.
-- Но ты же понимаешь, что это нехорошо? -- настаивала Ирина Викторовна. -- Я преподаю у тебя «Человек и общество» и еду с тобой же в угнанной тобой машине!..
-- Ир, давай не будем ругаться, -- нажал Хвалей плавно педаль тормоза. «Форд», не хотя, остановился.
-- Зачем мы остановились? -- не услышала реплики Хвалея Ирина Викторовна.
Вместо ответа, Хвалей привлек лицо Ирины Викторовны к своему и поцеловал ее глаза. Она, после поцелуев, часто заморгала ими, успокаиваясь.
-- Еще, -- вдруг попросила.
Хвалей повторил поцелуй.
-- Не знала, что глаза тоже могут быть эрогенной зоной, -- окончательно успокоившись, проговорила Ирина Викторовна.
-- Понравилось? -- вполне довольный собой, Хвалей снова зарулил по заснеженной дороге.
-- Да, надо будет повторить, -- мечтательно отозвалась Ирина Викторовна.
-- Не вопрос, -- усмехнулся Хвалей. -- Скоро будем дома…
-- Что? -- спохватилась Ирина Викторовна. -- И не мечтай! -- пошла на попятный. -- Пока физику не выучишь, можешь даже не подкатывать! -- добавила. -- И машину вернуть на место не забудь!
-- Да я… -- пытался как-то оправдаться Хвалей.
-- Не начинай! -- остановила она его. -- А то не возьму с собой на концерт в Минске, -- пригрозила.
-- У тебя будет концерт? -- нахмурившееся было лицо Хвалея разгладилось. -- Когда?
-- Девятнадцатого. Так что, привозишь меня домой, разворачиваешься, возвращаешь машину и идешь ровненько к себе домой, учищь физику, пишешь контрольную, хотя бы на троечку, я, естественно, проверяю, поэтому обмануть меня даже не пытайся, а уже потом я подумаю, стоит ли тебе разрешать повторить процедуру с моими глазами, -- на одном дыхании произнесла Ирина Викторовна.
-- Почему ты такая жестокая? -- вырвалось у Хвалея.
-- Для твоего же блага, -- прозвучал ответ.
-- Ну, тогда приехали, -- обреченно бросил Хвалей.
-- Вот и замечательно, -- чмокнула Ирина Викторовна его в щеку и выпорхнула из машины.
Хвалей провожал ее долгим взглядом, пока Ирина Викторовна на исчезла в подъезде. Потом развернул «форд» и поехал возвращать машину на место, а там и физику учить. Если он хотел обладать Ириной Викторовной полностью, должен был следовать ее правилам игры.

ЭПИЗОД 89

На планерке в Доме культуры директрисса понтересовалась у Николая Михайловича, в какой стадии находится его работа над спектаклем. Как бы уже пора что-нибудь и показать. За все время пребывания Николая Михайловича на работе, работы, как таковой, никто не видел. Разумеется, всем понятно, что творческий процесс во временные рамки не запряжешь, но, тем не менее, результат, хоть какой-то, заявленной постановки, должен быть. К тому же, спектакль «Здравствуй, Маша!» числится в плане мероприятий текущего года. Год подходит к концу, спектакля нет. Напрашивается сам собой очень нехороший вопрос, а профпригоден ли режиссер, в таком случае? Николая Михайловича ждали и надеялись на него, как на молодого талантливого специалиста в своем деле, способного горы свернуть на любимом поприще. Однако пока слышат лишь одни обещания. Так дальше продолжаться не может. Николай Михайлович обязан назначить дату премьеры и прямо сейчас. Иначе директор сама решит, когда спектакль увидит свет.
-- Я не знаю, -- развел руками Николай Михайлович. Он вообще не слушал того, что говорила директрисса Дома культуры. Визит Беркутова тревожил его больше. Бывший командир (хотя, бывают ли командиры бывшими?) разбередил незаживающую рану потерь в сердце Николая Михайловича. Залез пальцами в рану и расковырял ее. Нет, не хотел Николай Михайлович сейчас возвращаться в строй под теплое крыло Беркутова, поскольку знал, вернее, догадывался, что его ждет в ближайшем будущем. До конца жизни не отмоется. Оппозиционные кандидаты в президенты страны в открытую призывали народ выходить на Октябрьскую площадь столицы в день выборов, чтобы вместе отпраздновать… Отпраздновать что? Дураку понятно, ничего не изменится. Лукашенко не позволит отобрать у него власть. А поскольку он человек мстительный, некоторым лидерам от оппозиции, которые его оскорбили, а оскорбили, видимо, все, раз посмели выдвинуть себя, чтобы его заменить, придется жестоко поплатиться. Пострадают невинные люди, потому что обязательно произойдет какая-нибудь провакация, не важно с чьей стороны. Большое скопище людей -- потенциальная угроза. Власть будет готова уничтожить толпу. Это неизбежно. Это понимают и каждый кандидат в президенты и действующий президент. Команда Беркутова обязательно выполнит приказ по зачистке, если произойдет что-либо выходящее за рамки дозволенного. Беркутов готовит убийц. Николай Михайлович сам был таким. Возможно, он нагнетает, и ничего такого не будет на Площади, но это маловероятно. Там, где толпа, всегда разрушение и хаос. Тот, кто сможет контролировать ситуацию, тот и победит. Зачем Беркутову понадобился Николай Михайлович, вот в чем вопрос? Он так и не сказал напрямик, хитрил, увиливал от ответа, намекал на что-то, на что? Что он знал такого? Ответы за семью печатями.
-- Что значит, не знаю? -- взорвал поток мыслей Николая Михайловича разгневанный возглас директриссы Дома культуры. Она нависла над ним, как гора, поскольку и выглядела соответствующе и голос имела громовой, как только повышала его. -- Зарплату, значит, знаешь, как получать! А как работать, не знаешь? Специалист, называется! Гавнист ты, а не специалист!..
-- Попрошу не орать на меня, уважаемая! -- с улыбкой на лице чуть-чуть громче, чем обычно, произнес Николай Михайлович. -- Я не глухой. Назначайте дату сами. Я к ней подготовлю ребят. И что за манера у вас, чуть что, сразу в крик? Берегите здоровье свое, вон оно у вас какое огромное!
Директрисса даже опешила и впервые не знала, как отвечать на эту обезоруживающую улыбку с довольно хамскими словами, надо сказать.
-- Я пойду, да? -- направился к выходу из кабинета директора Николай Михайлович.
-- Куда? -- запоздало отозвалась директрисса.
-- Репетировать, разумеется, -- все также улыбаясь, открыл дверь Николай Михайлович и вышел.
Сотрудницы, именно сотрудницы Дома культуры (Николай Михайлович был единственным мужчиной в коллективе, не считая работников хозчасти, но те были людьми подневольными и подчинялись руководству райисполкома, не смотря на то, что «офис» их находился в подвале Дома культуры), провожали Николая Михайловича изумленно-восхищенными взглядами. Сами они не смели перечить начальству. Однако и Николая Михайловича не красила такая победа над женщиной. Это был вынужденный маневр.
Алена Мороз уже сидела в зале, когда Николай Михайлович появился там. Был ее день. Закрепление хореографии. Только актеры задерживались.
Николай Михайлович сел рядом с Аленой Мороз.
-- Привет! -- сказал, опускаясь в кресло.
-- Привет, -- ответила та. -- Как жизнь молодая? -- зачем-то спросила.
-- Издеваетесь, Алена Ивановна? -- с той же, казалось, приклеенной улыбкой, что адресовалась директриссе Дома культуры, посмотрел он на нее.
-- Мы уже на «вы», Николай Михайлович? -- не без сарказма ответила Алена Мороз.
-- Нет, прости, -- повесил голову Николай Михайлович. -- С чего ты взяла?
-- Что с тобой? -- не заметить, что с мужчиной творилось нечто непонятное, было невозможно.
Николай Михайлович вдруг схватил Алену Мороз за руку, подняв на нее глаза, порывисто встал с кресла, потянул женщину за собой вглубь кулис. Прижав Алену к стене, Николай Михайлович внезапно стал покрывать ее жаркими страстными поцелуями. Понимая, что поведение Николая Михайловича выходит явно за рамки, Алена Мороз все же воспользовалась моментом, ни секунды не жалея о том, что принимала его поцелуи и целовала сама с не меньшей страстью. Она знала, что вспышка или помрачение, обуявшее Николаем Михайловичем, непременно пройдет, но с собой ничего поделать не могла. Не могла оттолкнуть его, не могла обидеться на него, не могла остановить, чтобы разобраться, что с ним творится. Нет, конечно, могла, только не захотела. А зачем? Сегодня он любил ее. Пускай это сегодня и пройдет, однако Алена будет знать точно, что оно было. И никто это сегодня у нее не украдет.
Николай Михайлович жаждал больше, чем просто поцелуи. Он словно обезумел. Алена не останавливала его. Он порвал блузку на ней, вырвав все пуговицы, они со стуком попадали на пол и покатились куда-то. Бюстгалтер тоже был сорван. Брюки, как его, так и ее, спустились с ног одновременно. Николай Михайлович овладевал Аленой Мороз, как дикарь. Она же закрывала рот собственным кулачком, чтобы не закричать от удовольствия.
-- Николай… Михайлович?! -- удивленно-изумленный вопрос Тани Павловской прекратил бешеное исступление.
Она стояла позади, не в силах пошевелиться от увиденного. Глотала слезы от обиды за Дашу Белую. Как он мог?
Ее окликнул приближающийся Мишка Костальцев.
Николай Михайлович отпустил Алену Мороз, подтянул брюки. Сняв свой пиджак протянул ей. Не сказав ни слова, он стремительно прошел мимо Тани Павловской, Костальцева, которые пришли на репетицию, не поздоровавшись с ними, как обычно, подхватил с кресла куртку, вышел из зала. На выходе из Дома культуры столкнулся нос к носу с Дашей. И тоже не задержался, прошел рядом, не замечая ее, словно девушка была пустым местом.
-- Не поняла, -- опешив, произнесла Даша Белая. Но не погналась за ним. Мало ли? Может, что-то случилось?.. Потом расскажет.
Даша догадалась сразу и обо всем, едва увидела Алену Мороз в пиджаке Николая Михайловича. Собственно, тут и догадываться было нечего. Все и так ясно. К тому же, тетя Алена и не собиралась скрывать интимной близости с Николаем Михайловичем, демонстрируя напоказ его пиджак на себе и торчащую из-под пиджака разорванную блузку.
-- Ну а репетиция будет-то? -- переселивая внутреннюю боль, спросила она, прямо глядя в глаза тети Алены.
-- Конечно… будет, -- не ожидавшая подобной реакции, Алена Мороз поначалу оторопела, но быстро справилась, даже позавидовала выдержке Дашиной. И правильно, профессионализм должен превосходить личное.
Репетиция понравилась Алене, как никогда раньше. В принципе, спектакль готов. По крайней мере, те части, за которые отвечает она. Не попрощавшись, все разошлись, кто куда.
Алена Мороз поспешила домой. Она еще не анализировала поступка Николая Михайловича. Поняла одно: он специально это сделал, желая, чтобы их кто-нибудь увидел вдвоем. Для чего только? У него ведь с Дашей Белой полная идиллия. Можно сказать, идеальная пара… Или это только кажется? И не все так гладко?..
Поздно вечером в дверь позвонили.
Открыв дверь, Алена увидела на пороге Николая Михайловича, шатающегося, с остекленевшими глазами, сильно пьяного.
-- «Две разных войны в голове. Две разных весны. Одна зима»… -- произнес он монотонно и рухнул на Алену. Она пыталась его удержать, но упала тоже, подмятая им.
На шум прибежала дочка. С ее помощью Алена заволокла Николая Михайловича в квартиру.

ЭПИЗОД 90

Попытка шевельнуться под грузом набросанных на спину веток и еловых лап, попытка выбраться из ледяной могилы, подсекла локти Майка Адама, на которые он водрузил весь свой вес. Он плюхнулся носом в снег. А ноги и руки вдруг забалансировали в воздухе, потеряв опору. С глухим стуком Майк Адам упал куда-то вниз, на земляное покрытие. Сверху на него свалились разрозненные комья снега. Майк Адам закричал. От боли. Он повредил еще больше то, что и без того было не хило повреждено. А именно ребра и некоторые кости рук. Удар по лицу он пропустил лишь один. Тот, самый первый, который нанес Петр Скурчинский внезапно. Потом Майк Адам закрывался, как мог.
Постепенно сознание возвращалось к нему. Кто знает, сколько он пролежал, забросанный ветками, как труп. Это чудо, что под ним разверзлась земля, укрыв хоть как-то от холода. Непременно замерз бы Майк Адам, если бы не провалился в яму. Интересно, откуда она взялась тут? Но и разлеживаться долго в относительной безопасности не стоило. Не стоило испытывать судьбу лишний раз. Возможно, он попал из огня да в полымя, если из ямы нет выхода. Если она настолько глубока, что Майк Адам не сможет выбраться. Еще надо разобраться, что это за яма. Может, это берлога какая звериная и он в ней не один, либо ловушка…
Майк Адам нащупал зажигалку в кармане, пстрыкнул ею, морщась от боли в ребрах. Перышко огонька слабо, но терпимо для глаз, помогло оценить обстановку.
Место, куда попал Майк Адам, вовсе не походило на яму. Скорее, на военный блиндаж. Крышка люка, видимо, совсем прогнила, вот почему, Майк и провалился вниз. Удивительно, что блиндаж до сих пор никем не был обнаружен. Хотя ничего особенного он и не хранил в себе. Сгнившие доски шконок, трухлявый стол. В общем, ничего итересного. Все сгнило, что могло заинтересовать.
Выход наружу предусмотрен практический. У стены под люком Майк Адам обнаружил железную узкую лесенку. Без нее ни в жизни не выбрался бы, высоковато. Наверняка, блиндаж фашисты копали. У наших не хватило бы ни мозгов, ни средств для железной лестницы.
Не без труда Майк Адам поднялся по лесенке, с каждым пройденным шаговым подъемом требовалась передышка. Видимо, ребра сломаны скопом. В любой момент осколки костей могли впиться в самые разные важные внутренние органы, а легкие вообще проткнуть. И прощай, жизнь! А умирать очень не хотелось.
Из веток выкарабкиваться было еще сложнее, но не так больно. Хотя лицо исцарапалось не слабо. К тому же вокруг стояла тьма кромешная. Что внизу, что вверху, -- никаких отличий. Это потому, что небо висело беззвездным и безлунным черным полотном. Видимо, глубокая ночь царила вокруг. И примораживало. Уши Майка Адама сразу ощутили укусы мороза на себе. Нужно было двигаться. Добрести до первого дома и попросить помощи. Главное, дойти, не свалиться на дороге и не замерзнуть.
И Майк Адам пошел. Заплетающимися ногами, вырисовывая восьмерки.
Город впереди спал, но фонари горели. Майк Адам шел на их свет, прижимая руки к бокам, ходившим ходуном. Открытым ртом он жадно хватал воздух, задыхаясь с каждым шагом. Уже на подступах к городу, его скрючило в кашле. Кровь заструилась изо рта по губам. Глаза слипались и от усталости и от близкой потери сознания. Есди он упадет, уже не встанет. И замерзнет нахрен на смерть! Чувствуя, что ноги подкашиваются, Майк Адам вдавливал ладони в сломанные ребра под курткой, взвывал от боли, от чего тут же выступали слезы, но зато двигался дальше, переставлял ноги.
Он повис на заборе у самой калитки первого же двора. Бешено залаяла собака где-то сбоку. Глаза Майка Адама закрылись. Сознание отключилось, будто его выключили, как компьютер из сети.