Старая соль

Люди на земле существую трех родов...
БОРИС ЛЯПАХИН

СТАРАЯ СОЛЬ
( роман )
Люди на земле существуют трех родов: те, кто живы, те, что умерли, и те, которые плавают в море.
(Анахарсис Скифский)

Часть I

ТОЧИЛО
(дневники судового токаря)

Уже который год веду дневники, но писал все урывками, от случая к слу-чаю, и на чем придется, в основном, в записных книжках. С выходом в рейс, решил, буду вести нечто вроде судового журнала, ежедневно и скрупулезно, в толстой тетрадке. Я припас целых пять таких тетрадей – на рейс, надеюсь, хватит. Что из этого получится, бог весть. Хотя я замыслил по окончании рейса на основе этих записей книжку спроворить. Но, как говорится, мы предполагаем, а господь располагает.

Итак, сегодня девятое сентября, воскресенье. Тс. (Судовое время) 13.20. Внешний рейд порта Владивосток (Это между Русским островом и мысом Чуркина).
Похоже, мы, наконец-то, выходим в рейс. Не сходя с этого треклятого мес-та, на котором торчим уже две недели. Наверное, якорь давно засосало в грунт, и мы не выдернем его, если станем сниматься. Третий час на борту по-гранцы, третий час кто-то из начальников вопит по трансляции, вызывая не-прошедших досмотр. Никак не сыщут всю толпу. По палубам бродит вельми много нетрезвого люда. Его-то, наверное, и зазывают в столовую команды - чтобы досмотреть. Чтобы заглянуть в его безмятежную душу. А чего туда за-глядывать, когда публика отход празднует?
Больше, чем на час задерживают обед, зато меня не задерживают с рабо-той – завалили напрочь. Механики гуськом выстроились у дверей моего ка-бинета – токарки, соблюдают субординацию. Только Никанорыч, главмех, да стармех завода Бабушкин – то попеременно, то оба вместе лезут едва не под шпиндель. Чего лезут? Хотя они оба-два тоже изрядно хвативши. На Бабуш-кине красная вельветовая рубаха, и морда у него рубахе под стать. «Ну, как наши дела?» - спрашивает он солидно, подавляя сытую отрыжку. Делать вам нехрена, хочу сказать я, однако молчу, накручиваю ралюшки. Хотя я тоже хотел бы, «как белые люди», отмечать отход. И чего это я не кушаю водку?
Когда толпа заказчиков рассосалась, я тоже «рассосался» - должен же быть у меня обед. Или хотя бы перекур, если кормить сегодня не собираются. Пусть я даже и не курю. Сбегал в каюту за письмами, что вчера написал и не отправил, отдал их Кузьмичу (закатчик наш). У него, видел, начальник по-граничного наряда, прапорщик, - не то родственник, не то просто знакомый, - может, отправит письма.
Намедни вечером я было навострился в город – не вышло. Часов около шести, подвалил к борту «шаровичок», и мы втроем с системным механиком Гавозой и слесарем из рембригады Витей Булиным ловко этак по штормтра-пу в него сиганули. Но капитан, наш Лахтак - кликуха у него такая, - видно, на мостике был, усек и такой хай по трансляции поднял – на весь залив Петра Великого. «Если не вернетесь на борт, то будете списаны с судна». А мы-то уже трешник собрали – шаровику за перевоз. И вообще мне позарез на берег надо было. Не только письма отправить, но еще барахлишко забрать у Сви-стуновых – на предыдущей неделе чемодан упаковал. Не получилось. А ну, как и впрямь спишет. Хотя мы и не думали вовсе, что назавтра в рейс вый-дем. Перестали надеяться, что вообще выйдем когда-нибудь…
На несколько минут задержался на палубе, похватал свежего воздушка после прокисшей токарки, а сейчас приступил к «летописи».
В иллюминатор вижу огромное белое облако, похожее на двугорбого верблюда, будто бы привязанного к ажурной вышке на самой верхотуре мыса Чуркина. Верблюд тянется к западу, силясь сорваться с привязи, но не тут-то было. Нижняя его губа совсем отвисла, словно он плюнуть собрался с доса-ды. А задней ногой лягнуть опостылевшую стойку.
Наш пароход тоже похож на дромадера… хотя нет, дромадер – это, ка-жется, одногорбый, а двугорбый… (не поленился, заглянул для верности в словарь) да, мы похожи на бактриана, у которого не достает сил, чтобы со-рваться с коновязи. Или что там у верблюдов - верблювязь? Или все-таки якорь-цепь?
Однако для меня начинаются веселые денечки. Конечно, и прежде не-скучно было. С самых первых дней, с апреля, когда я попал на этот плавза-вод. (Кстати, книжка, которую я про себя замыслил, так и будет называться – «Плавзавод». Солидно и весомо. Как «Аэропорт» или «Колеса» А. Хейли). Но теперь… Выходим в рейс, а на борту ни одного рабочего мотобота. На одном гребного вала нет, а второй – вообще пустое корыто, одна обшивка. Кореш мой Серега Котов, назначенный мотористом первого мотобота, «ази-ка» - который без гребного вала, - меня извел своим нытьем: «Ну, когда вал делать будем, шеф?» Подлыгается, стервец. Надеется, что я, все побросав, кинусь его валы точить. Я, конечно, в своем деле ас – так про меня тут ду-мают, да и сам я на свой счет не дурного мнения, но выточить на станке мар-ки 1К62 гребной вал длиной почти три метра – это вам не в колбочки пукать, тут придется покорпеть. Возможно, еще и дырки в переборках буровить – помещеньице-то мелковато. Только меня муфтами да фланцами завалили – когда чего делать? Однако пора и в свой апартамент спуститься – не хвати-лись бы. Я-чай, любимый ремонтный механик уже возле станка топчется.
Судовое время. … Хреновато без часов-то! Я нынче без хронометра. Мои «кировские» в золоченом корпусе неделю назад в «Бодрости», в бане «умы-лись». Нашелся ловкач – и ведь я понял, кто… Хотя чего теперь скулить? А спросить не у кого. Сожитель мой по каюте Коля Леваков, по совместитель-ству сварщик, слинял куда-то. Наверное, в 107-й отход отмечает.
В общем, рейс начался. Причем почти в обещанное капитаном время. Од-нако сколько раз эти обещания передвигались! Как «последние китайские предупреждения». Помню, когда 12 апреля (дату запомнил – день космонав-тики) я впервые ступил на борт, а вернее на корму этого лайнера, первым, что бросилось мне в глаза, был огромный щит, на котором коллектив орде-ноносного Дальзавода торжественно обещал завершить ремонт к 1 июня. Я тогда еще возрадовался: всего-то полтора месяца посидеть на ремонте и – в море! Полтора месяца растянулись почти на пять…
Однако я малость совравши. 12 апреля я только во Владивосток из дома прилетел, а на «Захарове» появился уже 25-го, после двух недель нервотреп-ки (по записной книжке уточнил, почуяв сомнение). Впрочем, это не суть важно…
К сожалению, мы не слышали торжественных речей (у нас в каюте не фу-рычит транслятор), и только отзвуки «Прощания Славянки» сквозили через «форточку» с палубы. (А помнится, прежде на отходах «Как провожают па-роходы» запускали.) Хотя нам это было по барабану. Мы с Колей Левако-вым, оставив свои станки и аппараты (фланцы с барашками – Коля заваривал по низам, в каютах промтолпы, барашки на иллюминаторах, чтобы не взду-мали открывать) - могут подождать, и занялись более серьезным делом. И теперь у нас есть собственная розетка (потайная – ни один сыщик не найдет) и отлажен настольный светильник – можно работать за столом, можно кипя-тить чай и больше не нужно бегать по утрам по чужим каютам - бриться. Ос-талось навести окончательный марафет, кое-что подкрасить, подлачить и от-ремонтировать (или слямзить где-нибудь) стул. Коля еще горит желанием сварганить шторки на иллюминатор и занавески на вешала, то бишь койки. Он наверняка это исполнит: что-то раздобыть, пробить, спроворить – это его стихия. Бульбаш.
«По Дону гуляет, по Дону гуляет, по Дону гуляет казак молодой…» или «Пчелочка златая, что же ты жужжишь?..» - это ли не свидетельство выхода в рейс? Наши песнопения, наверное, и на берегу, на Русском острове по лево-му борту слышат и на Чуркином мысу – что справа. Песни доносятся с палуб и откуда-то снизу. Пьяные парни в обнимку с еще более пьяными девками шатаются по пароходу, как по деревне. Мой Николка тоже на взводе, хотя работоспособность еще не утратил. Уж сколько раз тянул меня: пойдем в сто седьмую, вмажем по семь капель по случаю. Мы без малого полгода вместе, но он никак не смирится с тем, что я вообще не пью.
Завыла сирена за бортом – видать, подходит кто-то. Говорят, здесь, на рейде, мы еще примем топливо и снимемся на Находку – за остальным сна-ряжением, а потом… Черт его знает, что потом.
Странные отношения складываются у меня с местной публикой. Понача-лу большинство, даже начальники, держались со мной настороженно: уж не заслан ли казачок? Трезвенник на флоте – нонсенс, у рыбаков это вообще ЧП. А если он вдобавок и не курит?!.. Но не рассказывать же всем, что я обычный хроник-алкаш, что мне невероятных усилий стоило завязать и что первая же рюмка, даже самая «законная», «по случаю» и «от души» будет для меня началом возврата к … и вспоминать неохота, противно. Не пью я уже четыре года. И не тянет.
Постепенно подозрения у товарищей ушли, и на меня стали взирать как на чудака, который, помимо прочего, еще и бегает по утрам. И вечерами – тоже. А между нами, девочками, благодаря этому бегу я однажды, можно сказать, с того света выбрался.
Стармех машины какое-то время все матерился: кто это топочет у него над головой, спать ему мешает. Ему не мешает спать грохот дизелей под но-гами, а вот мой топот… Хотя я, кажется, бегаю совсем бесшумно, кроссовки у меня очень даже мягкие – в Риге покупал.
Когда тут узнали, чего я стою как токарь, меня зауважали. А Никанорыч, главмех, так и вовсе с пиететом ко мне и зовет непременно по имени-отчеству. И только боцманская шелупонь, когда приходят за какой-то надоб-ностью, обращаются вроде с пренебрежением, свысока, порой с непонятной злобой. Я никак не вписываюсь в привычное для них представление о судо-вом токаре, точиле. Ну да с ними мне детей не крестить. И доказывать им что-то… не мечи бисер перед свиньями.
Но вот что меня беспокоит, так это вопрос – сумею ли я сдюжить этот рейс, если он будет такой, как обещано, долгий. Двадцать два месяца, без за-ходов! Бывал я когда-то по полгода в море, на китовом промысле даже по во-семь месяцев. Но двадцать два!.. Вряд ли выдержу, если буду вот так, как до сих пор, в одиночку, в собственном соку париться, копаться внутри себя? Уже немало разговоров слышал о сумасшествиях во время таких рейсов. Только сегодня Серега Котов рассказывал, что на «Владивостоке» (моем «Владивостоке»!) кто-то из обработчиков «ушел по слипу». Это насторажи-вает, но не будем больше о грустном. Пора спать.

10.09 Пн. Тс .06.30
Только что миновали траверз Скрыплева, красным всевидящим оком вспыхивающего рядом с оранжевой луной. Я отмерил свои сорок «подков» на кормовом ботдеке («на радость» Степанычу, стармеху машины), размялся, умылся, сунул кипятильник в банку и в ожидании чая (на завтрак в харчевню не пойду) принялся за дневник.
Здесь невозможно бегать по кругу, как было бы нормально. Разве только по главной палубе, между трюмами. Но тогда вся команда сочтет ме-ня за придурка и попросит капитана на всякий случай списать с парохода. Я бегаю по кормовой дуге, упираясь в переборки то на левом, то на правом борту. Упираясь и отталкиваясь. Это похоже на плавание в бассейне, на «ко-роткой» воде. Сорок моих подков – я вымерял – примерно пять километров. Хочется больше, дальше, но устаешь от этого мельтешения.
После бега делаю комплекс йоговской гимнастики – племянник Миша Свечников в прошлом году научил, - подтягиваюсь раз 15-20 – по самочувст-вию – на перекладине и – вниз. Здесь, на кормовой надстройке (да и на носо-вой – тоже) арматура для тентов – это же полный набор гимнастических сна-рядов: перекладины, брусья, стенки. Почему из шести сот населения на борту это вижу я один? Правда, где-то внизу, во чреве парохода есть, говорят, спортивный зал, и там, по слухам, очень активно занимаются каратисты (хотя карате у нас запрещен законом). Но я в том зале ни разу не был и заниматься там, в духоте, не хочу.
А у нашего рейса неожиданное начало. Хотя нет, скорее закономерное. Вчерашние застолья по всему пароходу не прошли даром. Около 11 вечера я собрался было спать, но явился ремонтный механик и попросил поработать. Срочно…
Тс. 08.10 Едва не уснул с тетрадкой в руках, потому и прервал запись. Встрепенулся вот, продолжаю.
Итак, с 23.00 до 04 утра без перекуров я вкалывал на станке, вытачивая муфты, втулки, болты и фланцы, чтобы снарядить хотя бы один обещанный к готовности мотобот. В Находке – до нее всего-то пять часов хода – работать начнем, а как работать без «грузовика»?
С Серегой Котовым – он, естественно, был при мне – не соскучишься, и спать мне совершенно не хотелось. Несколько раз заползал в токарку пьяный «дед» и только мешал работать, приказывая прекратить одно и начинать дру-гое, а потом наоборот. Чтобы исправить, сделать нормальной длину гребного вала (валы, вообще-то есть, но чужие, с каких-то катеров, почти на метр длиннее, чем нам нужно), он предлагает вырезать кусок из его середины, а две оставшиеся части соединить резьбой. Неужто не понятно, что при первом же реверсе этот вал разберется на две половины. А если усилить соединение сваркой, то вал из гребного станет «карданным» - бить станет, как мотовило. В конце концов дед сдался и, кажется, обидевшись, ушел прочь. Наверное, спать.
Мы с Серегой толковали что-то о подшипниках, когда возле нас возник Бабушкин, еще более пьяный и более красный, краснее, чем его новая руба-ха. И глаза у него были рубахе под стать. Он долго стоял молча, глядя на мою работу, затем, когда я оторвался, сказал укоризненно:
- Что же ты, Боря, на твоих глазах парня режут, а ты молчишь. Взял бы вот эту болванку да… - Виктор Николаевич показал на бронзовую заготовку в моем станке и, сокрушенно отвернувшись, пошел к двери.
Мы сначала вообще не поняли, в чем дело, но потом по трансляции стали вызывать поочередно врачей, потом замполита, кадровиков и проч., проч., проч. Оказалось, что в пьяной драке один матрос другого ножом саданул. В живот. И стали все одного спасать, а другого разыскивать. По всему судну искали. Видимо, нашли и сдали прибывшей в 6 часов водной милиции. А го-ворят, что парень-то он самый тихий, безобидный, даже мух не обижал, и, похоже, его крепко допекли, коли решился на такое. Да я тоже удивился: не-ужели это бурят Гена, самый, пожалуй, здоровый и, наверное, спокойный па-рень из боцманской ватаги, самый невозмутимый. Чем же его достали?
Однако в минувшую ночь на борту таких «тихих», что тоже были не-прочь ножичками пошалить, было достаточное количество. Публика здесь вообще отчаянная. И нам с ними работать, нам с ними жить.
Сейчас за бортом чудное ясное утро. Мы топаем себе неторопливо куда глаза глядят. Меня исподволь тянет на мостик. Все-таки штурман сидит где-то там, внутри – когда-то выветрится?
А у меня сегодня выходной – за ночное бдение. Мотобот мы все-таки сделали. Сейчас Серега крутит его на холостом ходу – в каюте слышу чиха-ние дизеля. Но как быть со вторым мотоботом – это разве боженьке известно. Непонятно, зачем вообще брали это корыто без двигуна. Все-таки у нас тут только токарное отделение, а не «Русский дизель».
Однако я имею полное право поспать. Хотя бы до обеда.
Тс. 17.10 Стоим на якоре вблизи какого-то берега. Примерно в полуми-ле от нас, тоже на якоре, «родственник» «Клопотов». Говорят, он задарил нам один из своих мотоботов – видать, ему нужда в нем отпала: наверное, домой с промысла возвращается. Однако почаще бы такие добрые вести слу-чались. Мне не придется теперь уродоваться со вторым гребным валом и во-обще с движком. Непонятно только, почему мы не в Находке, а черт знает где.
Немногочисленные маленькие домишки разбросаны по гористому бере-гу. Одно здание побольше, с наблюдательной каланчой вблизи, с антенной радара на ней. Похоже, брандвахта. И еще похоже, что мы не добежали до Находки, только вползли в залив Америка (теперь его, вроде бы, в Находкин-ский переименовали) и стоим где-то недалеко от мыса Поворотного. А впро-чем, я перезабыл все очертания и названия точек на здешних берегах. Теперь, из токарного отделения, мне трудновато будет вести географические наблю-дения – для своего дневника. Придется пользоваться сообщениями с мостика, если таковые будут, да осведомленностью бывалых людей типа Сереги Ко-това.
Курсант-заушник Котов уже распаковал свой безразмерный баул и при-волок ко мне в каюту ворох бумаг. Ему надо делать курсовые, и он надеется, что я нарисую все его чертежи. И ведь не зря надеется – нарисую. Он слав-ный парень, и механик из него получится отменный, если с панталыку не сойдет. Мне говорили, что у него запои случаются, причем затяжные.
Хотя в море чего пить-то? Меня он почему-то Валерьянычем кличет. Как, впрочем, и почти всех иных. Конецкого, что ли, начитался? Только у Конец-кого, во «Вчерашних заботах», помнится, Тимофеичи фигурировали. А я Се-регу иногда называю «Сто квадратных метров». Он на голову выше меня и почти такой же в ширину. И физиономия у него широкая, добродушная. А голос бабский. Говорит, что перестает бриться, отпускает бороду. Представ-ляю эту морду в обрамлении окладистой бороды – умора!
Однако чертежи мне пока делать не хочется. А хочется еще поспать. Или в кино сходить? Что-то там объявляли…

11.09 Вт. Тс.17.20
Заползли в какую-то симпатичную бухточку. Очень красиво сейчас, при солнышке, после затяжного, нудного дождя. Веселенькие кораблики снуют туда-сюда вокруг нас…
После короткого перерыва на ужин и три партии в шахматы опять при-ступаю к записям. Мотобот номер 2, тот, что презентовал нам «Клопотов», с пятью моряками на борту (и Котов Серега с ними) пошел за первой в этом рейсе рыбой. Добытчик, типа СРТМ, стоит примерно в миле по носу от нас. Чуть дальше – еще один. И еще…
Как давно я не видел этакой красоты! Очень хочется порисовать, да бо-юсь осрамиться – хотя бы перед собой. Давненько не брал я шашки в руки…
Все-таки не удержался, достал акварель и альбом. Часа полтора бился – получилось довольно бледно. Чтобы хорошо рисовать, надо много рисовать. Как и писать да и все что угодно. А то, что я торопился, боясь привлечь чье-то любопытство – это все оправдания собственной несостоятельности. Но… Надеюсь, у меня еще достанет времени и сил, чтобы реабилитироваться. Не зря же я взял с собой все эти причиндалы.
Женщин сегодня нарядили в огромные резиновые сапоги, брюки и клеен-чатые фартуки оранжевого цвета. Так они и шастают весь день по пароходу, привыкают, видно. Ведь большинство-то из них, как, впрочем, и я, на плавза-воде новички. Причем они и моря не нюхали. И откуда только не понаехали! Очень много молодых и красивых. Но все, почти поголовно, курят, как ко-нюхи. И матерятся. Когда выходил на палубу, к мотоботу, размечтался было, любуясь пейзажем, и вдруг слышу: «Ты что, б…дь, с солдатами не спала, что портянки наматывать не умеешь?»
…Все дела да дела, приходится отрываться от записей. Странно только, что меня до сих пор не зовут к станку. Хотя я и так сегодня вкалывал до оне-мения рук. Сходили с Колей в судовой магазин – его после обеда открыли толпе на радость. Я надеялся купить часы, но пока в магазине с ширпотребом напряженка. Продавщица, смазливая разбитная бабочка, пообещала, что в течение месяца будут и часы, и будильники (нам с Николкой и будильник лишним не будет). Пришлось удовольствоваться сгущенкой да компотами, зубной пастой и мылом. И, надо сказать, с появлением этих банок в каюте она стала выглядеть более обжитой и даже уютной. Хотя какой, к черту, уют?! Глянешь со шкафута в иллюминатор – такое убожество! Впрочем, все в наших руках.
По трансляции объявили, что к борту подошел мотобот – очевидно, уже сегодня начнем выдавать собственную продукцию – консервы.
Очень много пересудов на предмет предстоящих заработков. Но меня сей вопрос почему-то не очень занимает. Меня занимает другое.
Сегодня, около полудня, когда станок мой уже покраснел от натуги, в то-карную зашла гостья – дама в резиновых сапожищах, штанах пузырем и под-вязанной на шее рукавами кофте за спиной. Очень ей было любопытно рас-смотреть, а что это я тут такое выделываю. Она была так заинтересована, что едва не улеглась своими пышными грудями мне на спину, рискуя затолкать меня под крутящийся патрон. Жар от нее шел, пожалуй, больший, чем от пе-редней бабки. Я инда взмок.
Оказалось – коллега. Работала на каком-то заводе где-то в Липецке. По-просилась – не понять, в шутку или на полном серьезе – в нашу артель, на станок. Я сказал ей, что у нас тут заработки маленькие, с разделкой ни в ка-кое сравнение (хотя откуда мне это знать? Предполагаю только.) Она, похо-же, обиделась на мой холодный прием и как-то поспешно ретировалась. Ухо-дя, первым делом сунула в рот сигарету. Дама. А лет ей от силы двадцать. Ну, двадцать два.
Я, может, и не возражал бы против знакомства с нею (она, похоже, затем и приходила), но стоит ли размениваться по мелочам. Уж полюбить, так ко-ролеву. Или наоборот, найти душегрейку поневзрачней, чтобы головы не те-рять, не забыть свою жену. И ведь без этого, наверное, не обойтись. Двадцать два месяца – это не две недели. Тут и святой оскоромится. А я уже за время ремонта поиздержался, озабоченным стал. Порой в голове сплошная похоть и по ночам одеяло палаткой. Хоть на ручное управление переходи. А тот трех-дневный визит жены месяц назад только подлил масла в огонь. А как, инте-ресно, в таких рейсах должностные лица обходятся – ну там замполит, пред-судкома и другие начальники? Кстати, мой опыт работы в китофлоте этот вопрос тоже не проясняет. Кто-то (я знал даже, кто) пристраивался, но про многих никто ничего не знал. Или скрывали умело. Но там были восьмиме-сячные рейсы, а тут – двадцать два. А ведь все они живые люди – и замполи-ты, и эта вот пролетарочка из Липецка. Между прочим, здесь, на плавзаводе, из шести сотен людей в экипаже мужиков только четверть. И кому тут хуже?
Однако пора и товарищей новых представить, коллег по рембригаде. Из тех, что на ремонте были, только двое остались – Коля Леваков да Акимов Коля, слесарь. Последний и на станках управляется и вообще – семидел. Да, еще ремонтный механик был. Но он пришел незадолго до начала рейса, и я его не вполне понял. Иногда он мне нравится, иногда раздражает. Он вообще в Червякконтору перебрался недавно – кажется, с судоремонтного. Кем он там был, не знаю. Наверное, мастером в цехе. «Захаров» - его первый паро-ход. Хотя, говорят, ему уже доводилось на судах поработать, в пароходстве, на ледоколах. В полярки будто бы ходил. Начальника из себя он передо мной не корчит, но и приятелями мы пока не стали. Да вряд ли и станем. Хотя бы потому, что я изрядно старше него. Возрастом он посередке между мной и остальными пацанами. Впрочем, подружились же мы с Серегой Котовым, хотя тот тоже салага, на десять лет моложе меня…
«Дорогие захаровцы! Сегодня на борт нашего плавзавода поступила пер-вая рыба. Это означает начало новой путины для нас. В ознаменование этого в судовом кинозале в 21.00 будет дан концерт артистами краевой филармо-нии с участием заслуженной артистки РСФСР Ольги Синицыной. Просим на концерт не опаздывать».
Вот такое объявление только что дважды прозвучало по спикеру. Во-одушевляет? Нисколько. Меня больше занимает сумеречный пейзаж за ок-ном: сине-сиреневые сопки с лиловыми кучками облаков над ними на неж-ном, пастельно-зеленых, фиолетовых и голубых тонов фоне чистого неба. Море, днем сверкавшее изжелта-зеленой радостью, припечалилось вроде, густо посинев, почти сравнявшись тоном с сопками на заднем плане. У гори-зонта и ближе к нам, на воде мерцают огни. Еще никак не свыкнусь с тем, что я снова в море. Через столько лет…
Очень хочется пить, но мой сожитель где-то работает, сваривает какую-то крышку, а без него открывать компот неохота. Кипятить чай – долго: кипя-тильничек у нас слабоват. Коля Акимов обещал сделать новый. Говорит, в пятьдесят секунд трехлитровую банку до белого ключа взвинтит. Но пока его нет… Не пить же воду из крана. Она не шибко вкусная. Вернее, шибко нев-кусная. А не пойти ли по такому случаю в библиотеку? Вчера объявляли, что библиотека и почта в носовой надстройке открылись. А то у меня никакого чтива, кроме старых журналов да эразмовой «Похвалы глупости», которую я, наверное, скоро выучу наизусть. Впрочем, и «настольной» «Глупости» сей-час у меня нет. С нею сейчас Серега Котов «глупеет». Ни хрена, говорит, не понимаю. А Коля Леваков книжек не читает вообще. Счастливый человек. Как друг детства моего Вовка Казаков, который за всю жизнь прочел одну художественную книжку – «Это было под Ровно». Это не помешало ему за-кончить мореходку с красными корочками. Тогда как я, бывший круглый от-личник и сталинский стипендиат (семь с полтиной получал против обычных шести целковых) едва докарачился до диплома. Однако давно это было. Да и где он теперь, друг мой Вовка? Наверное, по Балтике чертит, кильку черпает. У него тоже судьба не медом смазана. Благодаря любимой супруге. Живет ли он с ней?

12.09 Ср. Тс. 10.10
Да-да, время рабочее, самый разгар, а я пишу себе дневничок. Вчера ве-чером, едва закончил писать и вышел подышать на палубу, меня изловили заводские механики и озадачили: как сделать «программу»? На дюралевом диске-картушке, с разбивкой по времени, выбираются участки – строго по окружностям, шириной 2,5 мм, соответствующие той или иной операции – от закладки рыбы в автоклавы до закатки банок. Е-мое, сказал я себе и механи-кам – тоже, идете на путину, консервы квасить, а самого главного для этого не имеете. Эти программы вам, наверное, в управе должны были выдать. Ну, протабанили, Василич, взмолились они, выручай.
Вообще, на гравировальном станке работа эта, на все одиннадцать дис-ков, потребовала бы не более часа времени – плевое дело. Но, покуда грави-ровального аппарата у нас нет, придется делать вручную – самодельными зу-билами и надфилями. А это уже, как ни крути, ювелирная работа. Я уже и инструмент подготовил и первый диск почти огоревал, как прибегает в каюту Лунев, 2-й заводской механик с еще более срочным, ну просто аварийным, заданием: на грузовом лифте болтов не достает, и он у них на соплях держит-ся.
В общем, с болтами и программой провозился я аж до двух ночи, и на сегодня до обеда мне предоставлен краткосрочный отпуск. Хотел это время употребить на ремонт каюты (надо же избавляться от нашего убожества), но не нашел на всем пароходе никакого столярного инструмента. Только горсть гвоздей выделил мне плотник, да сам я исхитрился сделать стамеску из плос-кого напильника. А теперь бросил все к чертовой бабушке и взялся за днев-ник.
Сейчас наш красивый большой пароход топает куда-то – не пойму, куда – полным ходом. Погода, с утра такая ясная, обещавшая чего-то, постепенно курвится и не обещает больше ничего, кроме дождя. Кажется, уже моросит.

14.09 Пт. Тс.07.20 Залив Петра Великого.
Бегали мы, бегали и прибежали назад, к вольному городу Владивостоку. Опять стоим на внешнем рейде, почти на том же месте, откуда снялись … не прошло и недели. Принимаем банку с т/х (теплохода) «Нагаево». Только вче-ра парни говорили насчет перегруза – хотят использовать всякую возмож-ность подработать. Меня это что-то не вдохновляет. Я сюда в грузчики не нанимался. Они молодые – им надо.
А почему я вчера не сделал запись? Кажется, ничего из ряда вон не слу-чилось. Просто занят был весь день по самые уши, и на запись не осталось ни времени, ни сил. Зато сколько полезного вчера сделано! Во-первых (это не из сделанного, но приятно), получил телеграмму из дома. Во-вторых, разделал-ся с валами. Один из них – совместными усилиями с ремонтным Валерой и Колей Леваковым – угробил. Они уговорили-таки меня проделать то, что предлагал дед, и в результате вышло то, что предполагал я: гребной вал со-гнуло коромыслом, и выправить его теперь… Горбатого могила исправит. Он теперь в мотоботной как металлолом будет валяться – не выбрасывать же за борт. Зато второй валик, выточенный наново, с установкой двух люнетов, получился как конфетка. Коля Акимов все цокал языком и приговаривал: «Ну, Василич, ты даешь! И на заводе так не сделают». Мелочь, черт побери, а приятно.
Что неприятно, так это покраснение под мышками, появившееся у меня пару дней назад. Неприятно и больно и мешает работать. Серега Котов гово-рит, что это потница – пройдет, мол. Однако мази, что он мне дает, не помо-гают ни хрена. Но не идти же с этаким пустяком в госпиталь.
Невольно вспоминается годичная практика на «Боре» аккурат двадцать лет тому. Мы тогда на Джорджес-банке работали, принимали у промыслови-ков мороженую рыбу. Я, как матрос-практикант, вкалывал в трюме – адова, надо сказать, работенка. Втроем за восьмичасовую вахту принимали до ста тонн хека, ставриды или скумбрии. Восемь через восемь. Плюхнут этот строп на настил, на стропе – две с половиной - три тонны рыбы в коробах. Хвата-ешь себе короб – то на брюхо, то под мышку, а то и на голову (в отечествен-ной коробке 33 кило, если финская, то ровно 30) – и в конец трюма. А трюм – что футбольное поле, а в начале погрузки и того больше кажется. Добежал и – шмяк эту коробку: ряд вдоль, ряд поперек – чтобы на переходах подвижки груза не произошло. Восемь часов отбегал, сил достает, чтобы только до ящика, койки добраться. Глаза смежишь и во сне … а ну эти короба «кре-стить»: ряд вдоль, ряд поперек. Только на вторые-третьи сутки в норму вхо-дить начинаешь: спать без снов и кормиться между вахтами. А тут глянь: и пароход, все пять тысяч тонн, под завязку – сниматься пора.
И вот в один из таких моментов у меня под мышкой вылезает наглый фу-рункул. Никого не спросясь. И такой он, сволочь, болезный, что я левую руку до уровня груди поднять не в состоянии. Пошел к судовому эскулапу – такой телок недоенный был, выпускник Тартуского университета. Потыкал он мне под мышку скальпелем – даже вскрыть не смог и освобождения не выписал. Ну что, дескать, это такое – чирей несчастный, - чтобы освобождения выда-вать. А без бумажки ты… В общем, так и бегал я по трюмам, корчась от бо-ли, орудуя одной рукой. Покуда фурункул мой самостоятельно не прорвался. Бегу, помню, с коробкой под правой рукой и вдруг слышу, как по левому бо-ку тепленькое потекло. И сразу легче стало, и обе руки заработали… Такая ретроспекция.
А еще вчера мы с Колей новую дверь в каюту поставили. Только под давлением старпома (на старпома дед нажал) плотник уступил нам дверь. Теперь, если скучно, можно новой дверью любоваться. С такой-то дверью нам и черт не брат и хоть три года можно в море болтаться. Без заходов. Еще бы малость подкраситься и можно гостей зазывать на новоселье. Хотя еще полно мелочей предстоит переделать, чтобы условия быта нашего до опти-мального довести. «Как у белых людей».
Кстати, о заходах. В библиотеку вчера я так и не зашел, не до того бы-ло. Может, сегодня?..
А на новую дверь, снаружи, мы приклеили, вместо номера, фишку – пе-рефразированный слегка постулат Козьмы Пруткова: «Если на клетке с тиг-ром увидишь надпись «мышь», не верь глазам своим». Толпа, проходя мимо, пялится: а что это значит? А ничего, говорю я, если спрашивают. Пусть бу-дет.
Погода, между тем, для середины сентября очень даже ничего – преиму-щественно солнечная. Однако пора «падать в робу». Новую, между прочим – вчера же получил. Как раз по мне – ни ушивать, ни подрезать ничего не надо.
Тс. 21.30 В совершенном расстройстве сел продолжать дневник, запивая горе чаем со сгущенным молоком. А расстройство мое оттого, что наши славные хоккеисты пропороли полуфинал «Кубка Канады». Продули горь-ковчане, на которых я так надеялся. Ну да бог с ними – не вешаться же.
Позади еще один день нервной работы, и вновь ничего примечательного. Мотоботы (уже оба) возят рыбу, банкотару, завод парит – с перекурами из-за частых поломок, девки курят и матюгаются. Тем не менее новые и новые ту-бы (тысячи условных банок – не понимаю, почему «условных») заносятся на счет плавзавода «Андрей Захаров», капают денежки в емкие карманы бойких тружениц тесака. Прошлой ночью эти стоялые жеребицы своим ржаньем на-прочь разрушили мой чуткий сон. (У них раздевалка, она же и сушилка – по соседству с нашей каютой, с выходом на шкафут.) Одна даже, сунувшись в иллюминатор, кричала: «Коля! Хватит дрыхнуть, пошли на чипыжи!» Коля (он спит надо мной, на верхней койке) и ухом не повел, даже не шевельнулся, а я, старый сучок, маюсь. А вот сейчас, кажется, опять эта подруга (ее вроде бы Ленкой Прокаевой кличут) и еще кто-то с ней заходили Колю навестить. Обе в кургузых фартуках и огромных сапожищах, при тесаках, все облеплен-ные чешуей, но в крахмально-белых кокошниках-«стандартах», какие носят продавцы в перворазрядных магазинах. Впрочем, чего и где теперь не носят? И надо же девкам хоть чем-то свою девичесть заявить. Но при том 99 про-центов из них смолят сигареты одну за другой, а кто и «Беломор», и матерят-ся – хоть топор вешай. И это – в начале путины.
Между прочим, в каюте барышни вели себя весьма скромно и даже гово-рили шепотом, хотя видели, что я не сплю.
Вчера я заглядывал в разделочный цех (его дверь почти напротив входа в токарное), и стало мне что-то не по себе – за них, бедных. Стоят они на мос-тках, перед столами, каждая – возле своего крана, и режут, режут, чистят, по-трошат, И подумалось мне: неужто можно вот так, изо дня в день резать и потрошить по 12 часов через 12 целый год, а то и больше, без выходных и праздников? А если можно, то чем это оправдывается? Какой высокой це-лью? Не на прогулку же они здесь собрались. Свежим воздухом подышать. На два года. Впрочем, наверняка больше половины из них и не представляли, что это такое – плавзавод и какая им предстоит работа, когда подписывались на вербовку. Хотя знаю, что много и «старослужащих», которые не в первую путину пошли. У Коли Акимова, например, подруга здесь, почти жена, разве только не в одной каюте живут, так у нее это пятый или шестой рейс. Пьян-кова ее фамилия. Правда, про нее тут недоброе поговаривают. Хотя все при-знают, что как раздельщице ей нет равных. Больше тонны рыбы за каждую смену потрошит – с ума сойти. Так ведь не сходит.
Когда-то на китобойной базе, на том самом «Владивостоке», я тоже ди-вился раздельщикам, которые так же, по 12 через 12 всю путину вкалывали. Но там другое. Они всегда на свежем воздухе – правда, в любую погоду, да-же в шторм и ливень, и работа у них была, можно сказать, творческая: каж-дый кит на предыдущего не похож, к каждому свой подход нужен. И они, как муравьи-верхолазы, по тушам бегали, в шипованных сапожищах, с ножичка-ми в руках. Ножички эти (фленшерные) на хоккейные клюшки похожи – длинная деревянная рукоять с тяжелым серпом на конце. Только серп не из-нутри, а снаружи заточен – как бритва. Да, финвал или кашалот – это вам не селедка-иваси, которую сейчас наши девки потрошат, и мне чертовски жаль, что мы не ведем китовый промысел. Интересно, кто сейчас «Владивостоком» командует? Может, кто из бывших моих коллег? Костырко, например. Этот – парень шустрый, за минувшие годы – десять, нет, одиннадцать лет миновало – вполне мог из третьего штурмана в капитан-директоры выбиться. Однако не хотел бы я, в нынешней своей ипостаси, с Толиком Костырко встретиться. Да и ни с кем другим из прежних своих соплавателей (вот словечко приду-мал!). У меня теперь новая жизнь, «с чистого листа».
Дед сегодня опять подступил к нам с программными картушками. Я только одну сделал – для ивася, на которой сейчас автоклав и работает, а на-до одиннадцать (а, может, и больше – в зависимости от числа видов продук-ции, на которой предстоит работать).
Кровь из носа – надо сделать, молит Никанорыч. Хоть вручную, хоть вножную, хоть механическим способом. Пообещал даже мошной тряхнуть, вознаградить материально. В том числе и за прошлый месяц. Тогда мы тоже пахали, как черти, и начальники также премию сулили. За время ремонта во-обще столько обещано было – мне уже на «Волгу» хватило бы. Или, по край-ней мере, на «Запорожец». Им главное – пообещать, а попробуешь потом на-помнить, они на совесть давят: всем, дескать, трудно. А ты как-никак комму-нист. Впрочем, чего ныть – все равно ведь сделаю – с премией или без и даже вне рабочее время. Я уж и приспособу небольшую придумал под эти картуш-ки. Однако пока помалкиваю. Может, это не очень по-партийному, но, пожа-луй, стоит повременить малость – покуда так не припрет, что и впрямь пла-тить будут. Нынче, как говорится, всякий труд в почете, но и всякий труд вознаграждаться должен. Теперь и чирей на заднице за здорово живешь не выскочит.
Кстати, дед говорил, что намедни к нему корефан на мотоботе приходил – не то с «Лазо», не то с «Постышева», и у этого кореша он мог целых семь го-товых картушек одолжить, да как-то запамятовал за делами. Наверное, за чаркой ни про какие картушки и не вспомнил. А наш кэп, говорят, когда про этого визитера прознал, приказал ему пендаля дать, чтобы с борта кувырком. Наверное, старый его знакомый, может, должник, коли он так круто с ним. А деда – тот было в гости на «Лазо» засобирался – не отпустил. Из вредности, что ли? Вообще, отношения тут между публикой диковатые. В том числе и среди комсостава. Штурмана с механиками – словно псы с кошаками. Такого я прежде нигде не видал. Ну, некая обособленность служб, она всюду суще-ствует, а здесь классовый или кастовый антагонизм. Причем порой работе во вред. Например, старпом до сих пор третирует нашу рембригаду в смысле кормежки. Если для палубных – рулевых и боцманской команды столы все-гда заранее накрыты, то мы, при всей срочности нашей работы, вынуждены торчать в очередях к раздаче. А эти, рогали, сидя за столами, никогда не пре-минут съязвить в нашу сторону. Глупо, мелко. Дважды ходил к замполиту – чтобы поговорить на сей счет, а заодно уплатить взносы, но не заставал его в каюте. Завтра еще схожу.
Сегодня был в библиотеке и набрал целый ворох книг: «Русь изначаль-ную» и «Великую» Валентина Иванова и три тома Э.-М. Ремарка. Библиоте-карь, маленькая, болезненно-бледная женщина с тихим, будто простуженным голосом, подивилась: зачем сразу так много. Я сказал, что соскучился по хо-рошей литературе и буду ее частым гостем. А библиотека, между прочим, довольно богатая. И библиотекарь, при всей ее бледности, весьма интересна. Я бы даже сказал, привлекательна. Таня Королева – ее имя.


15.09 Сб. 07.30
Хорошее, тихое утро. Медленно – едва заметно движение – ползем куда-то в обнимку с «Владивостоком» по правому борту. С тем самым. С тем и уже не тем. Кажется, и прежде высокий, он вырос еще больше. Наш «Заха-ров» в сравнении с ним – мелочь пузатая.
Множество новых надстроек нагорожено на нем: на корме, с заделанным слипом (так что Серега явно врал про матроса, «по слипу ушедшего» - никак тут не уйдешь), на обеих разделочных палубах. Борта его тысячеглазо светят иллюминаторами – свидетельство того, что на нем сейчас живет великая мас-са, гораздо больше нашей, народа и что бывшая китобойная база от романти-ческого, овеянного славой промысла перестроилась на переваривание ивасей и прочей кильки. Я не хожу на правый борт, опасаясь встретиться с кем-то из прежних знакомых. Когда час назад совершал свой утренний забег, заметил: на кормовой надстройке «Владика» какой-то чудак, вроде меня, тоже совер-шает эволюции. Ему-то хорошо – там есть, где разбежаться. А у Сереги Ко-това, оказывается, супруга на «Владивостоке» - раздельщицей. А я до сих пор и не знал, что он женат.
Тс. 18.25 Вся ювелирная, как и топорная, работа на судне достается нам, токарям (Коля Акимов хоть и слесарь – по судовой роли, но сейчас больше работает на токарном станке). Дед тянет нас к себе, где бы и какая бы ни слу-чилась поломка. Например, сегодня мне пришлось выпаивать сломанные и запаивать новые иглы-фиксаторы следящего устройства автоклава. Правда, с помощью дяди Миши, старшего усатого электрика Михаила Николаевича. У меня-то ни паяльника, ничего другого для этого нет.
А с картушками дело застопорилось. Теперь, оказывается, их нужно 49 (!) штук, а делать их можно только «топорным» способом, вручную – зубилом и надфилями, как уже делал я. Оборудования-то никакого нет. Но за здорово живешь этакую прорву никто ковырять не станет. В том числе и я. И нечего мне на совесть давить. Конечно, моряки – народ особый, специального спла-ва, не то что сухопутные крысы-начальники. Однако в последнее время на флотах тоже происходят перемены (увы, не к лучшему), и здесь мельчает публика. Помнится, прежде (на «Боре», к примеру, т.е. в курсантские годы) на судах не запиралась ни одна каюта. Разве только на защелку-«собачник» - для вентиляции. На ключ запирали помещения лишь в африканских портах: тамошние аборигены слишком уж любопытны и шастали повсюду, будто по собственным мазанкам. Стоило хоть на час оставить каюту незапертой, как по возвращении непременно чего-нибудь не досчитаешься. В Котону, столи-це Дагомеи (нынешнего Бенина) случилось у нас даже смертоубийство на этой почве. Один из матросиков, парнишка довольно плотного телесного со-держания, застав у себя незваного гостя, приложил его пятерней, свернутой в кулачок. Да не соизмерил силу приложения с физическими данными посети-теля, и тот, дополнительно стукнувшись обо что-то еще, испустил свой не-чистый дух. Нехорошая, в общем, история.
Здесь, на плавзаводе, все задраивается намертво – никакого доверия к публике. Да и то сказать, как доверять-то, если тут три четверти «папуасов», то бишь вербованных – кто их душу ведает.
А пароход наш весь день бегает от одного промысловика к другому – за сырцом, т.е. рыбой. Сырец, оказывается, бывает мороженым либо парным, что в переводе со сленга означает свежий, только что выловленный (век жи-ви, век учись). Подходим к добытчикам почти вплотную, разве только не швартуемся. И мотоботам остается лишь переваливать сырец с борта на борт. По-моему, проще было бы привязывать траулеры к борту и из трюма в трюм перегружать рыбу - чтобы не насиловать мотоботы да и людей поберечь. Все равно во время перегруза промысловики лов не ведут. Или тут какими-то не-ведомыми мне, более высокими соображениями движимы – нам того не по-нять?
Завод работает с частыми остановками – все из-за тех же поломок. «Вла-дивосток», видимо, тоже много «курит», и заработки там, по слухам, очень низкие. Говорят, уже более 70 человек подали заявления на списание – по этой причине. А поведал мне обо всем кореш Серега, который ночью исхит-рился смотаться в гости к супруге и провести у нее несколько приятных ча-сов. Мы, говорит, такую качку там подняли – едва не оборвали вешала (пред-ставляю двух таких бегемотов – жена у Сереги, видно, его же статей – в од-ной койке).
Завидую ли я ему? Хотел бы я, чтобы и у меня была жена на том же «Владивостоке» или, например, на «Лазо»? Затрудняюсь определить. Кажет-ся, я только начинаю привыкать к морской холостяцкой жизни и не знаю на-верно, было ли бы мне труднее на чисто «мужском» пароходе, где нет такого «цветника», как у нас. Но я ни минуты бы не раздумывал, предложи мне кто-то перейти сейчас на какой-нибудь сухогруз или рефрижератор, даже на дли-тельный рейс, даже в полярку. Как иногда жалею я, что не проскочил тогда, в апреле в «Востокрыбхолодфлот». Тоже – история из тех, которые вспомина-ются без удовольствия. Но когда-нибудь я к ней вернусь (когда стану книжку писать). Хотя чего и возвращаться, если вся она в записных книжках изложе-на.
Однако какой мудрец высказался о том, что воздержание после тридцати (или во сколько там?) лет благотворительно для организма? Вот для него, для отрезвления, полезно было бы получить промеж глаз. Хотя, наверное, и это не подействовало бы. Потому как сказать такое мог либо динозавр, либо чур-бан с глазами – все равно не почувствует. Уверен, что умник этот никогда не бывал в море хотя бы пару месяцев к ряду, без заходов. Не зря же Анахарсис Скифский говорил, что «люди на земле существуют трех родов: те, кто живы, те, кто умерли, и те, кто плавают в море». Вот он наверняка поплавал и знал, что это такое – воздержание. По-моему, несправедливо, что его в первую се-мерку мудрецов не записали, а только лишь как претендента. По нынешним временам уже одно это высказывание нобелевской премии достойно. Однако «заболтался» я. А не почитать ли нам «Русь изначальную»? Или с Ремарка начать?..

16.09 Вск. Тс. 07.40
Черт знает, где, но где-то недалеко. Откуда? Да от места, где были намед-ни. По-прежнему раздражает неосведомленность – хотя бы о местонахожде-нии. Да и об остальном тоже. Хотя тут есть и моя вина: как правило, транс-ляцию в каюте я отключаю. За смену в токарном от станков так насытишься, что после работы хочется тишины. Так и «неча на зеркало пенять, коли рожа кривая»
Сегодня воскресенье, только от всех других дней недели он отличается разве что названием да булочкой с кофе – к завтраку. Да тем еще, что в бу-дущем зачтется как отгул. Так что количество отгулов по возвращении домой можно посчитать по съеденным до того булочкам. А так, забудь, рыбак, о выходных и праздниках, и будешь после, дома вспоминать.
Какую, однако, глупость я сморозил! Рыбак! А вообще, кто мы здесь на самом деле? Об этом стоит поразмыслить, порассуждать. После работы…
Тс. 17.10 Рабочий день окончен, но настроение поганое – из-за ноющего зуба. Что-то вдруг один за другим зубы стали беспокоить. Говорят, тут есть дантист, но идти к нему неохота. Боюсь. Наверное, тоже какой-нибудь совместитель. Может, та самая фельдшерица – как бишь ее? – кото-рая мне на выход сюрприз изобразила? За два дня до отхода спохватилась, что моего санпаспорта в ее анналах не наблюдается. Едва меня не списали – медкомиссию проходить. А если знать, что это для меня такое – медкомис-сия…
В общем, я сам себя жалею (больше-то некому) – уже за одну только ночь, прожитую после того известия. Вернулся на флот! Я уже был готов к тому, что уеду назад, домой, потому как повторно комиссию мне не пройти.
Наутро эта стельная корова нашла мой санпаспорт. Вернее, вечером того же дня обнаружила и известила об этом главмеха. Да вот милый Никанорыч не удосужился меня в известность поставить, и в ту ночь на моей, и без того выбеленной макушке наверняка добавилось мела…
Куда-то мы весь день бежали, бежали… Но вот только что трижды про-ревел тифон – задним ходом работаем. А вот «стоп, машина!», и мы застыли на месте. И ничего нового. Большие и малые поломки, про которые писать… пусть про них механики пишут – как следует по инструкциям. А мне-то какая печаль? Бумагу только переводить. За путину, за те два года, что нам предпи-саны, если не весь пароход, то завод - во всяком случае перекроить придется.
Впрочем, сегодня я мало полезного сделал, одни бестолковые выжида-ния, ожидания сведущих людей, которых найти, как правило, весьма трудно. Утренняя смена разделки тоже бездельем маялась, девки то и дело курили – кто на палубе, кто здесь, в проходе. Иные ко мне в токарку норовили влезть, но я таких, что с сигаретами, выпроваживал. Сначала вежливо, потом, когда поднадоели, весьма неласково. Наконец пошел к себе и нарисовал на ватмане дымящую сигару, перечеркнутую накрест красным, и подписал: «Салон для некурящих». Вывесил при входе в токарное, но они только гогочут: «Видали, тут, оказывается, салон! Или, может, салун? Наверное, буквой ошиблись». Грамотные, язви их!
После обеда видел замполита – они всей политической верхушкой в бе-лых гигиенических нарядах заглядывали во все очкуры, вдохновляли народ на трудовые подвиги. А чего вдохновлять, если работа стоит? Меня тоже бы-ло вдохновить пришли, но, увидев, что я весь так в труде и сгораю (я от без-делья кухонный нож на наждаке вытачивал), шепотом удалились. Замполита (Матвеев его фамилия) я, однако, окликнул, справился насчет партвзносов. Оказалось, у него еще ведомость не готова. А мне так хотелось избавиться от лишних денег.
Только недавно я узнал разницу между замполитом и помпой – прежде мне казалось, что все едино – как ни назови. Не знаю, как у военных, а у ры-баков (да, видимо, и на торговом флоте), оказывается, если в экипаже менее пятисот организмов, то «комиссар» здесь по должности – помощник капита-на по политчасти, а если больше – заместитель. Хотя все они любят, чтобы их звали именно комиссарами. Всяк в себе Фурманова мнит.
Однако белые одежды вдохновителей напомнили мне: пора большую по-стирушку устроить. И еще: недурно бы собственную «прачку» - хотя бы до Скрыплева, до окончания рейса, завесть. Коля Леваков, между прочим, свое засаленное барахло к Ленке Прокаевой носит – стирает безропотно. И даже с удовольствием – если верить Николке. Только я в этих «прачечных» вопро-сах что-то робким стал. Старый, что ли? В тридцать-то девять. Или нравст-венность мешает? Хотя, если намерен работать здесь, чем-то придется посту-питься. Конечно, о семье, о детях забывать – тут и говорит не о чем. Но жить-то надо. По возможности нормально. Вон их сколько – молодых и красивых, и немало на себе оценивающих взглядов ловлю. Если бы они еще не кури-ли…
Как говорил «флагманский штурман черноморской эскадры» капраз За-гребельный, пускаясь в лирику перед нами, курсантами, целовать курящую женщину – все едино, что лизать пепельницу. А еще он приговаривал, что поцелуй без усов – как чай без сахара. При этом он доставал из нагрудного кармана мизерную расческу и разгребал жесткую щетку усов под носом, за которые носил прозвище Карабас. Сластена был большой, Иван Миныч. Мо-жет, мне усы отпустить? Жаль, что они у меня рыжие. Сам вроде черный. Прежде был. А вот усы почему-то рыжие растут. Рыжие татарские усы.
Когда-то, на «Боре», в бытность курсантом, и потом, уже штурманом на «Владивостоке», отпускал бороду с усами. Но усы потом сбривал – именно потому, что рыжие. А бороду носил до полугода. Сейчас и борода будет си-вая, как голова. А вот усы – по-прежнему рыжие. На такие вряд ли кто и клюнет.
Курить я бросил восемь лет назад, когда младшенькая у меня народи-лась, Танюшка. А курящих женщин… Нет, вру, целовал ведь и с наслажде-нием. Правда, когда сам курил. Временами курил по-черному, до двух пачек «Примы» в день. А будучи китобоем, смолил трубку – а как же иначе? Прав-да, ребята посмеивались надо мной. Тимофеич, второй штурман, как-то уви-дел меня в иллюминатор: я сам себе перед зеркалом с трубкой в зубах пози-ровал – то в профиль, то анфас. И, помню, я себе тогда весьма нравился. Са-лага. С того дня меня шкипером прозвали. И звали до самого ухода с китоба-зы. Даже когда я трубку забросил. А забросил потому, что трубочный табак в судовой лавке перевелся. До того «Золотое руно» и «капитанский» всегда был – хоть прокоптись. А потом исчез. Причем, я ни разу не видел, чтобы этот табак кто-то еще покупал. Может, сам весь и выкурил? А больше его не завозили. Как с харчами проруха тогда случилась – уж не до табака, видно, было.
Тс. 20.00 Как же чертовски мало знаю я о флоте вообще и о рыбном флоте – в частности. Смотрю вот в иллюминатор – кабельтовых в шести-семи от нас покачивается на мелкой зыби… а как назвать это, что покачива-ется, и не знаю. Какие-то сетки мешками висят у него по бортам, на фор-штаге угольником натянуто нечто вроде паруса, между мачтами – гирлянды ламп. Это, я знаю, светильники для ночного лова сайры. Однако, самое тех-нологию лова не представляю вовсе. Как-то наблюдал вблизи лов кальмара. Не помню уже, когда и где это было. Там тоже выносились за борт фонари голубого света, а на палубе ловца крутились барабаны, которые выдергивали из темноты одного за другим головоногих. Те словно из сопла выдавали струю воды – будто специально для того, чтобы сорваться с крючка и шмяк-нуться на палубу.
Кстати, работу нашего завода я тоже представляю весьма смутно, хотя очень часто бываю там по вызовам. Как скорая помощь. Разделка, автоклавы, бланш, закатка, ликвид, утилизация, - такой примерно перечень операций в нашей технологической цепи, этапов превращения свежей сайры в столь лю-бимую нашим великим народом сайру бланшированную. Любимую, но, увы, мало где доступную. Правда, говорят, нынче на сайру урожай - может, дове-зут, побалуют моих земляков в умеренно-континентальном захолустье…
Перед ужином в красном уголке на корме прошло этакое собрание-ассорти, совместное партийно-профсоюзно-комсомольское заседание меха-нико-судовой службы плавзавода. Что мы на нем делали? Избрали профсо-юзный комитет, партийное и комсомольское бюро службы и их секретарей. А еще присутствовавший здесь капитан подтвердил, что рейс действительно предстоит длиной в два года, без всяких перестоев, с предъявлением судна Регистру прямо в море примерно через год,
Я все это слушал вполне равнодушно, будто меня сии новости вовсе и не касаются. Я все пытаюсь разобраться в себе самом и чувствую – там проис-ходят какие-то перемены. Дай бог, чтобы к лучшему. Хочется, чтобы там, внутри заклинило, чтобы защитный экран образовался, который не позволит свихнуться с катушек. Я все-таки намерен быть здесь до конца.
Может, мне забросить эту писанину да и жить спокойно – как все живут? Сумею ли? Пожалуй, нет. Не писать, хотя бы для себя, я уже не могу. Мне нужен собеседник. Но никого вокруг, достойного быть таковым, пока не ви-жу. А кто вообще работает на плавзаводах или плавсараях, как называют их сами обитатели?
Слышал, что рыбак – это дважды моряк. Но можно ли назвать рыбаками их, потрошителей сайры и ставриды, многие из которых здесь по-семейному устроились? Их быт мало отличается от того, чем они жили на берегу, и им, конечно, проболтаться в море год и два – плевое дело. У них тут почти ( и даже без «почти») все: привычная, а для кого-то и любимая, работа, какое ни есть жилье, рухлядь разная и кухонная утварь, доступный отдых и развлече-ния. Здесь их дом, а все, что на берегу для них – экзотика, от которой они уже через месяц-другой устают смертельно и поскорее хотят вернуться на-зад, в привычную среду. Домой. Кроме прочего, здесь у них растут накопле-ния, и они привыкли к этому, и им не по себе, когда их мошна перестает на-биваться.
Так кто же они? Рыбаки? Моряки и морячки, да еще дважды?
Во мне давно и неизбывно сидит представление о моряках, прежде всего, как о странниках, которые бродят по океанам, заходят в разные порты, не обязательно иностранные, и много видят. Видят мир во всем его многообра-зии. Видят и впитывают, впитывают… Между прочим, я задавался этим вопросом еще в бытность китобоем, на «Владивостоке». Там мы тоже ничего, кроме воды да неба над ней да китов с акулами, не видели. Но как гордились своей работой!
Однако стоит ли плетень городить, задавать себе столько вопросов, на ко-торые ответов… Философ домотканый, а по сути кругом дилетант. Вспоми-наю Конецкого, который в какой-то книге отчаянно завидовал дилетантам. Явно кокетничал. Ведь наверняка и он, хоть и не мне чета, в иных ситуациях ощущал себя профаном, да не признается в этом. Хоть и говорит, что пишет одну голую правду. Его выручает ирония. Вернее, самоирония – в ней ему не откажешь.
Вчера просматривал свои записные книжки: местами смеялся в голос, иногда матерился с досады, тоже едва не вслух. Там тоже голая правда. Мо-жет, так и писать, «с натуры», о том, что видишь, как чукча песни поет. Только потом все перелопатить придется – чтобы на обозрение выставить. Но будет ли охота?..
По ночам часто просыпаюсь от постороннего шума. Вернее, от криков за переборкой. Не за той, возле которой мы с Колей спим в два яруса, а напро-тив. Там живет Мурашко, 4-й механик завода с «наложницей» из разделки. Она очень уж кричит. Во сне.
Однако, притомился я. Не пойти ли «погулять»?..

17.09 Пн. Тс.- Около восьми вечера. Место положения – где-то в заливе Петра Великого.
Днем слышали очередное предупреждение об ответственности за загряз-нение окружающей среды – такие выдаются обычно вблизи берегов, во внут-ренних акваториях. А вокруг парохода качаются на зыби огромные белые пятна – не то соды, не то пены, то ли рыбьего жира вперемешку с потрохами. По ним тучными стаями «пасутся» жирные чайки, балдеют от халявы – чтоб я так жил.
В иное время я и не видел бы этого, но сегодня с утра и почти до обеда маялся бездельем – даже неловко было перед ремонтным и ребятами. Потом, слава богу, «обеспечили», а ближе к вечеру и вовсе завалили.
Кажется, мы с Колей (Акимовым) выбили изрядную «шару» и, если нас не надуют, получим дополнительно к заработку рублей по 250, не менее. Ко-нечно, если выполним работу. Уже сегодня можно было бы сдать первые семь программ, но мы решили не торопиться – чтобы не пролететь с расцен-ками.
Опять плохо спал ночью – не только из-за воплей знойной соседки. Какая-то непонятная тревога накатывает вдруг. Сначала будто проваливаюсь куда-то и только ценой невероятных усилий, ценой пробуждения останавливаю падение, а проснувшись, сперва дрожу от лихорадочного напряжения, а по-том этот страх. Страх неведомо перед чем. Потом я слышу крики за перебор-кой и – прихожу в меридиан.
А не почитать ли нам Ремарка? Или, может, сесть за работу?..

18.09 Вт. Тс. 07.35 Куда-то шпарим полным ходом – аж киль красный. Сильно изменилась погода. Ветер, довольно крепкий, разогнал волну, и нас даже стало покачивать. Опять нормально спал только часа четыре, потом – ставшее уже привычным пробуждение, а дальше – ни в одном глазу, покуда вставать не приспело.
Что-то случилось в заводе: то ли поломка какая, то ли рыбы нет, - но ноч-ная смена закончила работу часом раньше положенного. Девки по обыкнове-нию переругивались возле сушилки да все спрашивали друг у дружки, а бу-дет ли другая смена работать. Причем это занимало их настолько, что мне невольно пришло в голову: не то беда, что корова сдохла, а то беда, что у со-седа жива. Они-то вот пахали, пусть и не полную смену, а другие за их счет жировать будут…
Первую партию «шабашки» я вчера так и не доделал. Меня выдавил из каюты Николка со своей габаритной подругой, и я допоздна услаждался му-зыкой у Сереги Котова – все блатные песни одесситов. А сегодня остался без бега: всю шлюпочную палубу завалили ночью каким-то хламом. Хотел даже сам все убрать, но куда?
Однако пора работать.
Тс. 20.15 Почти весь день стояли в бухте Восток, на рейде портопункта Ливадия. Оказывается, Ливадия есть не только в Крыму. Как Золотой Рог и Босфор – не только в Турции. Полчаса назад бросили якорь уже вблизи дру-гого берега. Погода опять отменная: полный штиль, и солнце до сих пор из-рядно греет. Или это мне здесь, в теплой каюте мнится?
Вчера, поздно вечером одна из раздельщиц сильно порезала руку, осту-пившись прямо в цехе. То-то ночью трансляция громыхала: то инженера по ТБ к капитану выдергивали, то профсоюзных, то партийных деятелей. А се-годня в обед и я имел с ними небольшую беседу.
Нет предела возмущению моему теми порядками, которые насаждает в столовой дура-боцман. Дай ему волю, он по всему пароходу такое завел бы. Хоть и прозывают боцманов драконами, но, как правило, звучит это уважи-тельно. А этого крокодилом хочется обозвать или еще как похлеще. Не знаю, каков он боцман, но человек негодный. Недалекий, начисто лишенный ува-жения к подчиненным, замечателен лишь луженой глоткой.
- Ты! – кричит он парню из команды заводских механиков.- Х… в пилот-ке! Не в сарае находишься! Сними головной убор! – Этак он утверждает культуру в помещении, находящемся в его ведении. И – на раздачу: - Я ска-зал, е…й рот! Палубной команде – в первую очередь!
Официантка с подносом, как взмыленная лошадь, бегает между раздачей и матросским столом, за которым восседают, едва не возлежат, «патриции», томные ребята-матросики, в то время, как публика из машинной команды топчется у раздачи с грязными чашками. Они съели из этих чашек первое, и туда же им наложат второе – но тогда только, когда всем матросам, в том числе и отсутствующим пока в харчевне, будут выставлены все блюда – каж-дое в отдельной посуде.
Я не выдержал, бросил свою чашку на стол и, дрожа от гнева и возбужде-ния, пошел к замполиту.
- У нас что на пароходе, - спросил я помпу, когда тот положил при виде меня телефонную трубку, - кастовое разделение существует? Когда одни, как белые люди, обслуживаются официантами, другие должны с грязными плошками в очереди торчать? Хотя им машины обслуживать, которые ждать не умеют.
Матвеев рот разинул, но ответить, по-моему, был не готов. Я развернулся к двери, но в это время в каюту вошел Вершинин, предсудкома.
- Ну что же вы, - остановил он меня. – Сказали и пошли. Надо же разо-браться. - Видно, он слышал мою гневную речь.
Пришлось «разбираться». С полчаса судили-рядили, и они твердо пообе-щали навести порядок. Только я сильно сомневаюсь, что на этом пароходе, с этим комсоставом будет когда-нибудь порядок. А еще подозрительно, что они со мной, судовым точилой, дела эти так серьезно обговаривали. Может, знают обо мне больше, чем я думаю? Здесь, на плавзаводе, есть собственный отдел кадров, но он ведет учет толпы по направлениям из Управы. Трудовые же книжки там, на берегу.
Только что закончил первую партию «шаровых» программ. Завтра состо-ится «аукцион», т.е. предъявление работы и подкрепление договора докумен-тально. Если состоится… Боюсь, все-таки околпачат нас с Колей.
По пароходу бродят слухи о каком-то «пассажире», который вскоре по-дойдет к нам. Надо бы написать письма, да времени нет. Расставаться же с дневником просто не хочется…
…Как всегда, на самом интересном меня прервали. Прервали звонки гром-кого боя: «общесудовая тревога»!
Полчаса продержали нас на постах по тревоге АХЗ. Все проходило вполне бестолково, тем не менее, командиры остались довольны и распустили всех по «домам». Кино, которое я намеревался сегодня посмотреть, видимо, не со-стоится. Впрочем, дойду до кинозала – а вдруг… Если же и впрямь не будет, напишу письма, а после почитаю. Ремарка.

19.09 Ср. Тс. 07.30 Залив Находка (Так объявили по трансляции, хотя я помню его как залив Америка). Самым малым ходом подползаем к мысу Ас-тафьева. Прямо по носу – огни города и усеченный конус уцелевшей сопки – какой из них – «Брат» или «Сестра»? Наверное, скоро они обе исчезнут. Там, слышал, новый порт строится, какой-то гигантский терминал. И эти сопки как стройматериал используются.
Сегодня неплохо спалось, можно бы и еще малость – после очередного «концерта» - еще одной общесудовой тревоги. Подорвали нас в час ночи и больше часа толкошились мы по постам, вытаскивали, а потом убирали про-тивохимическое снаряжение, средства для откачки воды и прочую рухлядь. Почти все ругали капитана: нашел, дескать, время. Но кто-то оправдывал его службистское рвение радиограммой из штаба ВМФ. Вроде бы получена ука-зивка к обязательному проведению учебных тревог. Мне это все по барабану, и тревоги мне не в тягость, хотя и удовольствия от них никакого. Надо толь-ко одеваться потеплее.
За минувшие сутки завод выдал 142 туб продукции – догоняем потихоньку «Сергея Лазо». «Владивосток» же безнадежно отстал. Погода свежая, хоть и ясная. Пора сряжаться на корежку. А письма вчера я так и не написал. Рас-слабился и уже во второй раз посмотрел хороший фильм – «Одиноким пре-доставляется общежитие».
Тс - около 22 часов. Стоим весь день близ мыса Астафьева, принимаем с супер-траулера «Гиссар» банкотару. Я до сих пор работаю, урывками, в пе-рекурах бегаю к себе, пытаюсь одновременно писать письма. И дневник. Не скучно живем однако.

20.09 Чт. Тс. 07.40
На ходу в акватории Находкинского залива. Ведем прием сырца – так бы-ло оглашено по трансляции. Но какой может быть прием, если оба мотобота висят на борту?
А вообще, следует ли писать обо всех этих мелочах? Но если не писать, то о чем же? Тогда и дневник надо прикрыть, как опальную газету. Мыслей-то в головке никаких. Видно, вчера все в письма выложил. Без остатка.
Беспокоит множество недоделок в каюте – на них просто не достает вре-мени. Можно, конечно, работать «по хозяйству» после смены. Так хотели бы начальники, хотя сами они, сменившись с вахт, с удовольствием отдыхают. Но можно и наплевать на этот быт – не в театре, чай, не в гостинице «Палас». Но этак и оскотиниться недолго.
А еще беспрестанный зуд у меня от «халявских» программ, связавшись с которыми, и сам теперь не рад. Придется целую неделю корпеть, не разгиба-ясь. А намедни дед еще дополнительно нагрузил: пришлось делать стойку сиденья на ИНы. Что это за ИНы, толком не знаю, но то, что делал я – обыч-ное вращающееся кресло на возвышении. Вот я и пахал едва не до полуночи. Потом еще исхитрился в кино сходить – «Европейская история» - достойно отдельного разговора. Но что день грядущий нам готовит?..
Тс – через четверть часа смена даты. А прошедший день отмечен был вновь ударной работой, грандиозной постирушкой и роскошным, только что завершившимся ужином из жареной, невероятной вкусности камбалы, кото-рую ребята сами сегодня наловили здесь, у Астафьева мыса. Оказывается, наши слесаря, особенно Витя Булин, могут не только гайки крутить, но и ры-бу жарить. Впрочем, пора спать, покуда не наступили новые сутки. Но перед сном – «таблетку» - хотя бы несколько страничек Ремарка.

21.09 Пт. Тс 07.40
Утром спикер опять не работал - не помню, кто вырубал его намедни, - поэтому информацией о состоянии дел на пароходе на данный час не владею. Могу сказать только, что сейчас наш дредноут шпарит, и, по-видимому, дав-но, куда-то полным ходом. На полную катушку парит и завод и, говорят, за прошедшие сутки должен был выдать на-гора едва ли не рекордное количе-ство тубиков. Мы, плотно позавтракав, тоже готовы к ударному труду и на-прочь не расположены к досужим измышлизмам. Хотя то, что я читал ночью, так и свербит, так и просится быть процитированным. И обсужденным. Но это потом. Сейчас – дефицит времени, цейтнот перед сменой. Скоро опять явится ремонтный и по обыкновению скажет: «Ну что, мужики? Вперед и – с песней?!» В этом и заключается весь наш развод, и эта присказка нашего ме-ханика уже начинает меня раздражать. Наверное, однажды я сорвусь и скажу ему ласковое слово. Впрочем, он, кажется, стал меня избегать…
Тс. 22.10 Посмотрел в кинозале «Фитиль» и кусочек какого-то фильма, после чего сбежал: от неимоверной духоты в зале едва не заснул.
Два дня как в нашей рембригаде появился новый слесарь – Паша из Киро-вограда. Я думал, что это где-нибудь в Казахстане, а оказалось, Хохляндия. Паренек перешел из разделки и оказался весьма ценным кадром – ремонтни-ком. Паша - Палий его фамилия - тучного сложения, с румяными толстыми щеками и грамотной русской речью, мечтатель и страстный любитель исто-рии. Сегодня после работы он сунулся к нам в дверь, и я пригласил его на чай. Он явно много читает, знает много исторических книг, а по характеру – натуральный флегматик. Хотя, пожалуй, еще рано судить о характере – через два дня знакомства.
А стоим мы сейчас не где-нибудь, а посреди бухты Тихой, в виду славного города Владивостока. Оттуда, с улиц Добровольского, Волкова и Пацаева, нас, должно, хорошо видать. Там стоит огненное зарево, но я равнодушно смотрю на него. Не скучаю. Меня больше занимают дела местные, судового значения. В обед опять скандалил по поводу свинского с нами, рембригадой и слесарями завода, обхождения. Нет предела возмущению моему, и боцман уже тигром смотрит в мою сторону – сожрать готов. Чувствую, что просто так мы с ним не разойдемся. Не исключаю и такой стычки, какая была у меня с Леней Российским год или чуть меньше назад на экскаваторном.
Тогда дошло до того, что корифей липовый Леня подослал ко мне «косто-права» из бывших урок. Меня еще ребята предупредили, что Российский по пьяни грозил на меня Поджига напустить. Подпустил и впрямь. Я на всякий пожарный под руками кусок трубы на три четверти дюйма держал – хоть на-выки кулачных боев еще не утратил, да кто знает, с чем гости могут пожало-вать.
Как-то поутру явился этот Поджиг. Я только свой ДИП-500 запустил и второй станок готовил – чтобы к хлебу масло заработать, на трех станках то-гда вкалывал, - как почувствовал вдруг: кто-то за спиной пыхтит. Оборачи-ваюсь – крепыш такой в тужурочке при челке над свинячьими глазками. Ба, да это ж Санька Гаврилов, бывший одноклассник мой – до седьмого класса учились вместе, покуда его по «малолетке» не упрятали куда-то.
В общем, правежа не получилось. Мы с Поджигом мило поболтали за жизнь. Он о своих хождениях мне поведал, а я даже и не спросил, за сколько его Российский прикупил и как вообще он, вор, по слухам, в законе, на заво-де очутился. Разошлись с миром, даже почти по-дружески, но гадливое ощу-щение долго меня не оставляло. А потом Российский (досталась же фамилия этакому «куску»!) сам подъехал – с мирными инициативами: чего, дескать, нам делить. Завод, мол, большой, халявы на всех хватит. Я тебя не трогаю, и ты не мешай мне «дуру гнать». И я закрыл глаза, поняв, что здесь, на некогда крупнейшем в мире экскаваторном заводе, борцы за справедливость не в чес-ти. Хотя я только и хотел, что нормально, как умею, работать. Хорошо еще, что время «ссылки» моей подходило к концу. Заканчивался год, который нужно было отработать на нережимном предприятии, чтобы получить реко-мендацию для загранзаплыва. И, как потом вышло, напрасно старался. Толь-ко лишний год ухлопал. Впрочем, ничто напрасно не проходит. Как там у Пушкина: и опыт, сын ошибок трудных…
А боцманов мы видывали разных. Один «американский летчик» с танкера «Островного», пожалуй, трех местных «крокодилов» стоил…
Спешу разделаться с программными дисками, которые – кровь из носа – надо сдать и закрыть до конца этого месяца. И еще жалею, что выписал ма-ленький аванс. Надо было еще «стольник» заказать – чтобы послать домой. Теперь придется ждать до получки. Но так, может, и лучше: буду знать, из чего посылать.
Коля Леваков и еще несколько парней сейчас на перегрузе – «денежку бе-рут». А мне надо брать программами.

22.09 Сб. Тс. 19.45 День аванса плюс суббота.
И все-таки мало денег я выписал.
Утром тихонько ушли из бухты Тихой. Около полудня бросили яшку в ви-ду кекуров «Пять пальцев», половили камбалешку (клев, сказывают, хорош был, да глубина велика – клюет крупная, а покуда вытянешь, вся изотрется, измельчает). Теперь вот опять выше поднялись – к Находке. Здесь промыш-ляет «Амга», если это можно назвать промыслом. Она морозит парной сырец, «промышленный» нами у других добытчиков, который доставляют к ней на-ши мотоботы. Что за кухня такая? Кому это надо? Заводчане изругались вдрызг: только портят рыбу. Ивась – он штука нежная, и от лишней перекан-товки половина его рискует угодить в утильку – на муку. Не обидно ли? Или это делается, чтобы обеспечить завод сырьем впрок? Или дать возможность заработать товарищам – с «Амги»? У промысловых судов, помимо задания на вылов рыбы, есть план и на ее заморозку, которая, говорят, недурно опла-чивается. Им, конечно, прямая выгода. А вот нам…
Сегодня на борт должны прибыть (или уже прибыли) большие начальники из Дальрыбы. По этому случаю капитан предупредил «личный состав» о возможном объявлении учебных тревог. Но у нас страху нет, мы теперь в этих тревогах – как дрессированные мартышки: любую объявляй. Хоть бе-лым днем, хоть во мраке ночи.
Кстати, днем, когда стояли возле кекуров, наблюдали красу и гордость флота российского – авианесущие крейсеры «Минск» и «Новороссийск» - оба сразу. И публика, толпясь по бортам, все шутила по этому поводу. Туда, дескать, тоже рыбные начальники наехали и дают дрозда застоявшимся во-якам. Вообще-то их насиженные места – у стенок Дальзавода, а вот в море встретить их – наверное, к большой удаче.
От работы сегодня неимоверно устал (ноги) и почему-то захотел спать. Когда закончил, вымылся в душе и, залившись чаем, завалился в ящик. Од-нако заснуть толком не смог. Так, покемарил часа полтора, однако, подняв-шись, почувствовал себя вполне отдохнувшим и полным ожидания чего-то доброго, каких-то важных событий. Подобные предчувствия уже случались и не однажды, да вот событий пока не богато. Может, все-таки дождусь чего?..
Боюсь признаться себе, но ожидаю я обыкновенного чуда - в виде ядре-ной бабы. Надеюсь про себя, что однажды явится она, вся из себя такая, и скажет: «На, возьми меня, милай!» А сам для того пальцем не шевельнул – вон ведь их сколько.
И в том боюсь признаться, что бездействие мое не от высокой нравствен-ности происходит, а от неуверенности в себе. В себе – как мужике.
Что до нравственности, то тут я себе давно оправдание нашел. Ведь за по-следние полгода… да, уже полгода минуло, как я из дома отбыл, - так за вре-мя сие у меня случилось только четыре ночи с женщиной, с женой, которая отважилась прилететь во Владивосток незадолго до нашего отхода. За полго-да четыре «случки». Впрочем, нет, пять: в последнюю ночь меня на два раза хватило. Причем с ней-то у меня никогда не было проблем. Не было и на сей раз, хотя я почувствовал вдруг, что она почти не волнует меня как женщина. И это после такого «поста»! И лучше бы она вовсе тогда не приезжала. Если бы не работа, которой, слава богу, невпроворот, я бы уже давно с катушек свихнулся. И ведь свихнусь, если у меня не будет женщины. Не переклю-чаться же на «ручное управление». Хотя и в нем для меня не выход.
Черт побери, а как же зэки годами без этого обходятся?! И ведь не сходят поголовно с ума. Вот загадка…


23.09 Вск. Тс. 07.15
Очередной отгул – в зачет, очередные кофе с молоком и булочка. А мы стоим на прежнем месте и хорошо работаем. На щите, возле столовой висит бумага: «За 21.09 выдано: 141 туб. консервов – 128% к плану, 4т муки, 1т жира». А за прошлые сутки, говорят, еще больше накатали – ну как тут не порадоваться. И погода нас просто балует: сентябрь по занавес, а на дворе словно лето красное. И только смутное беспокойство сидит внутри: когда-то эта благодать кончится и кончится надолго, и к тому надо быть готовым. Но беспокойство это сродни тому, что каждый год к концу июня у меня появля-ется: вот-вот солнце «под гору» покатится, к зиме, хотя настоящего лета еще и не видели. Все течет, все меняется. И хорошо, что мы не на экваторе жи-вем, где всегда все поровну и вечная жара. Правда, если вспомнить пребыва-ние мое на экваторе… ведь, почитай, целый год, всю годичную практику в Африке проторчали. Редкие, после выгрузки, пробежки на промысел и – на-зад: то в Лагос, то в Пуэнт-Нуар, Дакар или Котону и душные, до одури сто-янки. Иногда, особенно в зимнюю стужу, так хочется туда вернуться. Но сейчас не хочу.
Минувшей ночью во времени заблудился: пора уже вставать или еще ра-но? Колины часы (сам он всю ночь в отлучке был) меня вообще с панталыку сбили. Они у него то брешут часа на полтора, то и вовсе остановятся. Сквер-но без часов. А в судовой лавке их так и нет.
Вечером в компании Сереги Котова смотрел одесский боевик «Кто запла-тит за удачу?» Впрочем, Серега не досидел и до половины. У него на мотобо-те двигун барахлит – вот он и сорвался – работать. А следом за ним и я – к Ремарку. Хотя и меня зуд беспокоил: читать или скоблить картушки? Однако пора в «департамент токарных дел»…
Тс 19.45 Поужинали чем бог послал, теперь можно и… Многое можно, но нужно скоблить диски. Еще одиннадцать штук, и с нашей стороны усло-вия договора будут выполнены. Останется только оформить наряды, но это уже дело Бабушкина.
Сегодня ощущается качка, небольшая, но от нее слегка муторно. А в прежние годы меня от качки на еду тянуло. Чем сильнее качало, тем больше хотелось жрать. Неужто я так изменился за одиннадцать лет?
За окном матерятся девки, собираясь на смену. Матерятся жутко - от му-жиков такого не услышишь. Костерят друг дружку на чем свет стоит, как вражины заклятые, и качку – заодно. И курят… Как там у Лескова? «От их табаку у меня в голове копоть стоит». А задраить иллюминатор – духота в каюте будет несносная. А что у них там, внизу, с заваренными окнами? Поди, и там смолят, «не отходя от кассы»? Это ж крематорий в океане, а не пароход получается.

25.09 Вт. Тс. 07.20
Стоим, не знаю, где, но, кажется, совсем недалеко от начальной точки. А вчера такой был завал, что и на записи времени выкроить не мог. В шесть ут-ра заводские механики подорвали, и до шести вечера я из токарки не выле-зал. Разве за тем лишь, чтобы подхарчиться
А Лунев, второй механик завода, оказывается, хреноватый мужичок. Та-кой же, наверное, как и я. Обиделся, видите ли. Приволок мне звездочку уже в пять часов. Я-то еще и вякнуть не успел, а Коля Акимов возьми да шутка-ни: «Не делай ему, Василич, ничего – время вышло».
Лунев швырнул железяку мне под ноги и побежал по начальству – жало-ваться. Через пять минут Бабушкин летит с выпученными глазами, а следом за ним и дед – врастопырку. Хорошо еще, капитана не настропалили. А то списали бы к ядреной бабушке. Даром, что я безропотно продолжал работу. Надо – значит, надо.
В 18.00, едва я закончил, едва умыться успел, началось собрание судоме-ханической службы по самому болезному вопросу – оплате нашего самоот-верженного труда. Избрали совет бригады (вся наша служба – единая брига-да, Коля Акимов – бригадир). Я сам горланил за Акимова – лишь бы меня не прихватили ( подавались голоса и за мою кандидатуру). А систему оплаты придумали интересную. Ты, милок, можешь гора-аздо меньше соседа полу-чать уже потому, что меньше него в конторе этой или на пароходе работа-ешь. Даже если и работаешь не хуже. И даже лучше. Совет бригады к концу месяца каждому труженику будет КТУ выставлять, то бишь коэффициент трудового участия. Боюсь, теплоты во взаимоотношения среди публики это не прибавит. Ну да посмотрим.
А погода портится все-таки. Вчера невесть откуда туман свалился – то густой, то пожиже, сегодня ветерок крепенький поддает и уже приличную волну раскачал. Бедные, бедные девчонки… Наши дуроломы злословят про них: дескать, только-только качать начало, а они уже рыгают. Да в их цехе и без качки, от амброзии с души воротит, а тут еще и мотает…
Сразу после собрания – на ужин, а после него мы с Колей бросились на-шу берлогу красить, покуда краска, с таким трудом добытая, совсем не засо-хла. К полуночи управились, потом мылись в душе и пили чай. Так что те-перь каюта наша преобразилась – приятно посмотреть. Надо еще палубу рас-писать, и будет, как в лучших домах Лондона.
Сегодня – кровь из носу – надо шабашку прикончить: по четыре штуки на нос остается, - чтобы завтра наряд потребовать. Но пора и на работу сряжать-ся.
Тс. 22.00 Только что закончил работу, сходил наверх – размяться, и вот пью чай – за дневником. Сегодня было на удивление мало работы, потому-то я и успел пропилить свои оставшиеся 4 диска, а заодно и акимовские. Коля вчера было горячо взялся за них, но быстро «зубы поломал» - это в смысле переносном. А в прямом – поломал несколько надфилей, но ничего, как сам признался, путного не добился. Так что практически всю партию переделал я, Коля только дырки засверливал. Ну да «сочтемся славою». А завтра предъ-явим свои требования Бабушкину. И если он попытается в чем-то нас ужать, не пожалею потраченных на работу вечеров – диски полетят за борт.
Весь нынешний день простояли в какой-то бухте в обществе разнокали-берных и разномастных военных корветов. Завод наш, кажется, входит в ре-жим: девки все меньше курят, и суточная выработка постоянно превышает 100%. Соответственно прирастает и наш пай. Только как это будет выглядеть через призму мудреного КТУ, пока неясно. Подождем первой получки – то-гда разберемся. Пока все ходят в неведении, озабоченные, ругаются, путаясь в предположениях. Да и как иначе? Они сюда за деньгами шли. Романтикой нынче в море не заманишь. Потому ею тут почти и не пахнет.
После работы заходил Паша – посплетничать. Он хороший собеседник и слушать умеет – интересно с ним. Вот только в шахматы не играет. Оказыва-ется, он авиатор с высшим образованием, но что-то со зрением у него не ла-ды, вот и оказался Паша на п/з «А. Захаров» среди промтолпы. Только здесь, уже после выхода удалось как-то в нашу артель перебраться, в рембригаду. По-моему, у Паши – банальное косоглазие, легкий раздрай в очах. И хотя внешне оно его не очень портит, скорее даже изюминку привносит, мне уди-вительно, как его на авиатора учиться приняли.
Однако «флагманский» сварщик Николка Леваков на его счет так гово-рит: «Не люблю я работать с этими законниками, которые много знают. По-сылаю его баллон с кислородом принести, а он морду колодой: как это он будет баллоны таскать, с высшим образованием? Уж лучше с тупыми пьян-чужками типа Олега Батьковича (это он про Щербину, одного из слесарей) – они не ломаются, как целки».
В Колином суждении есть здравое зерно, хотя в этой связи мне вспоми-нается и другое. Год назад Саша Ножов, когда мы ехали с ним с кладбища, где его коллеги – инженеры копали могилу для Сергея, высказался между прочим: наш, дескать, брат, инженер все может и никакой работы не гнуша-ется – будь то проектирование станков, прополка свеклы или рытье могил. Не то что Его величество гегемон – рабочий класс, которому кругом для нормальной работы прежде условия создай. Но не потому ли и берется ин-женер-семидел за всякую, вообще-то чуждую ему, работу, что видит здесь конкретную пользу от себя, тогда как на штатном своем месте многие из них зачастую лишь портки протирают? Впрочем, безвременно упокоившийся зять мой Серега Свечников был одним из немногих в этом ряду исключени-ем. Он и в машинах был, как рыба в воде, и домишко в саду мог срубить, и Будду на доске вырезать – иному профессионалу на зависть, и инженерами руководил, даром, что только техникум имел за плечами. Они же, ножовы эти, Сергея и подсидели и в могилу до времени свели.
У Паши Палия любимый конек – историческая литература. «Ты Павла Загребельного читал?» - спрашивает он меня намедни. Я говорю, что-то не помню. Вот Ивана Загребельного читал – точно. Так это такая лажа!
- А что он написал? – задумчиво сощурился Паша.- Я такого и не знаю.
- «Практические вопросы навигации»,- отвечаю.- Причем такие «вопро-сы» мог написать только дуб, вроде Ивана Загребельного, и обучать по ним навигации можно лишь подобных ему дубов. И я у него учился.
- Где? – навострился Паша.
- Да неважно, - спохватился я. Не рассказывать же мне свою биографию. Даже ему, располагающему к откровенности…
Однако разболтался я сегодня. Надо хоть почитать малость, на сон гря-дущий.

26.09 Ср. Тс.19.50
Ясная, с крепким ветром погода. Изрядно покачивает, что особенно за-метно на стоянках. Сейчас опять куда-то топаем. Собственно, в стоянках и коротких, на несколько миль, перебежках и состоит наша работа. И постоян-но в пределах видимости еще двух-трех плавзаводов и плавбаз да нескольких малышей – эрэсов, сейнеров, которые умудряются снабжать рыбой армаду перерабатывающих монстров. Только почему-то много рыбы бракуется хи-миками и уходит в утильку, на муку, на радость Сереге (одни Сереги да Ни-колки на пароходе), мастеру утильцеха, парторгу нашему. Он, наверное, план перевыполняет.
Я весь день сегодня точил бронзу. Сначала делал втулки для рефмашины. Две заготовки забраковал – по раковинам. Но потом, оставив втулки недоде-ланными, принялся за кран для чайного котла. Утром кто-то из камбузной команды ошпарился кипятком. Оказалось, что на клапане крана запорной гайки нет. А гайку просто не на что завернуть: там все разбито-раздрызгано. Пришлось повозиться изрядно, зато кран стал краше прежнего. А теперь…
Теперь можно ходить в магазины и кино, валяться на койке и читать книжки. Надо пару дней расслабиться.
Николащки (Акимов и «мой», Леваков) приглашают коптить рыбу. Я нынче поучаствовал в сооружении коптильни, за что мне была обещана пер-вая копченая селедка.
Глянул сейчас в иллюминатор – в полумиле примерно стоит «Владиво-сток», еще недавно такой для многих желанный ( в т.ч. и для меня), но теперь почему-то жалким кажущийся. При всей его красе. Что-то не оправдывается пока его переоборудование и насыщение его супер-техникой китайско-малайского производства. Горит «Владивосток», как фанера, по всем пунк-там плана, и уже пошли слухи о возвращении его в Сингапур – на гарантий-ный ремонт. К счастью, нам Сингапуры не светят.
Вдруг подумалось мне: а куда подевался «близнец», «Дальний Восток»? Или ему в нашей конторе места не нашлось? Достаточно эксперимента с «Владивостоком», а «Дальний» запродали кому-то? Надо поспрошать у ребят – возможно, кто знает…
Почему-то нет никаких сигналов, никакой реакции на мое письмо. Хотя какие могут быть сигналы? Может, вообще ничего (что всего вероятнее), а может, вызов? Только куда, зачем – понятия не имею. Но не думаю, что все пройдет бесследно. Не оставляет меня некая смутная надежда – неведомо, на что. И нет-нет да взбудоражит обида за то, как со мной по весне в ВРХФ обошлись. Никак не забывается.

******


Вообще-то, работать надо начинать – тогда и забудется. Иначе зачем я сюда машинку приволок. Стоит вот за столом – как укоризна, пылью покры-вается. Я почему-то боюсь сесть за нее. Но не дневники же писать я сюда за-брался.
А вчера я нашел прачку. В буквальном смысле. Вернее, она меня нашла. Приходит в токарку тетка и просит переделать ей два ключа к каюте. А то, дескать, измучились вчетвером бегать друг за дружкой при одном ключе.
Сделал я ей ключи, и она, в знак благодарности, предложила носить к ней в стирку белье. И робу в том числе. Я вежливо отказался, а теперь вот думаю: может, воспользоваться предложением? Ради экономии времени. Да и тетка, хоть и подержанная, но вполне еще в теле. Как «размагничивающее устрой-ство». Но за кого, паренек, ты себя принимаешь? Эй, онанисты, кричите: ура!..

27.09 Чт. Тс. 07.30
Пока еще темно, и видно только, как и прежде, множество пароходов во-круг. Огни их – словно огни небольшого города. Как раз такого, о каких ум-ница Э. Ремарк говорит. А говорит он, что «в маленьких городах без борде-лей люди страдают от подавляемой похоти». Теперь это сексуальной озабо-ченностью называется. Я еще ночью, когда читал, хотел подняться, чтобы за-писать это. Поленился однако, но закладку оставил – чтобы не забыть.
Пожалуй, среднестатистический пароход тоже являет собой такой малень-кий городок без борделя. Среднестатистический. В нашем же случае это ско-рее большой бордель в железной коробке, и страдают здесь… вернее, даже и не страдают, а скорее захлебываются от пошлости. Через два года… да раньше, через год тут будет натуральный Содом. Вместе с Гоморрою.
Однако как тебя, праведного, заносит. Сам-то вон на каждую задницу пя-лишься. Правда, под этими штанами их не очень-то и разглядишь. Разве только в кинозале, куда они, как правило, в трико являются. А ходишь ты в кино главным образом - и не хочешь в этом себе признаться - ради одной особы. Кажется, Светой ее зовут. Она придет – и ты сидишь, фильмы смот-ришь, а нет ее – скачешь на ботдек, на пробежки с разминками. Вот только она почти всегда в сопровождении одного из матросов приходит. Потому и не решаешься к ней подсесть.
Вчера вечером передавали нечто вроде штормового предупреждения, но пока погода без изменений: все тот же ровный, сильный ветер. Информации о местонахождении нашем и работе за минувшие сутки не слышал. И это все, что я имел записать на утро нынешнего числа, которое, если верить гороско-пам, должно быть счастливым. Наверное, все-таки день, а не число, которым он пронумерован. Хотя какая разница!
А верю ли я гороскопам? Черт его знает. Но суеверным стал – точно. Все какие-то приметы отыскиваю, отмечаю. Гороскоп, что мне Леша Малышев перед увольнением из завода составил, по сей день зачем-то храню. Гороскоп сделан в строгом согласии с оккультными науками типа магии или астроло-гии – недаром Леша в цехе колдуном слыл.
И я, опять же, если верить ему, есть не кто иной, как энергетический вампир с неограниченными творческими возможностями, и меня зачем-то берегут аж целых два ангела-хранителя.
Насчет возможностей не знаю, но в то, что какая-то сила меня и впрямь бережет, верю безусловно. Сколько точек было на моем извилистом, как про-тиволодочный зигзаг, пути, которые, по здравомыслию или логике, должны были этот путь закончить. На том же «Владивостоке», например, на китовом промысле, или еще раньше, в Находке. Ан нет, жив курилка. Знать, кому-то, для чего-то я нужен. Однако заболтался я, а кто работать будет?
Тс. 19.35 Вот и поужинали. Есть возможность поразмышлять. В про-должение, так сказать, напечатанного. Про то, кому и зачем я нужен.
А нужен я – тут и к колдунам не ходи – детям своим. И вообще, я, как и всякий иной родитель, не пред родиной, а перед детьми своими в вечном долгу. Никто не является на свет по собственному желанию, и станет ли жизнь новорожденного нескончаемым упоением или проклятием, зависит в первую голову от «производителя». Прежде чем последовать заповеди (или призыву?) «плодитесь, размножайтесь», нужно крепко почесать репу: а что способен ты дать своему дитяти. И не забывать о том, покуда жив, и жить достойно – ради детей. А иначе и собственного уважения не достоин.
Вчера Бабушкин обещал провести наряды за шабашку, да боюсь, не за-был бы. Уже дважды напоминал ему о них, и всякий раз стармех выкатывал на меня глаза, будто впервые слышит. Он постоянно вроде с бодуна. А мо-жет, и не «вроде»? Мне кажется, когда он, как помпа или предсудкома, наря-жается в робу и лазает по цехам, карнавальное действо разыгрывает. Главмех Никанорыч, хоть и суется иногда не в тему, так хоть не рядится в камуфляж. И вообще держит себя без тени заносчивости. А Бабушкин – «белая кость». И еще тут некоторые господа.
Сейчас по левому борту у нас ошвартован т/х «Шилка», доставивший к нам 50 тысяч банок и бесценные организмы начальника ПДМ и кого-то еще из «больших мужиков». Час назад состоялось собрание первой смены завода с их участием – опять по вопросам бригадной системы труда и его оплаты. А нас туда не звали.
Я с утра и почти весь день громоздил в каюте полки – под книги и чемо-даны. Так что теперь наш «салон» резко напоминает купе вагона дальнего следования. Зато помещение стало значительно свободнее. Но еще более укоризненно смотрит на меня с полки доселе спрятанная за столом пишущая машинка. Будто спрашивает: «Ну, когда же ты меня приголубишь?»
Остается нам выполнить еще несколько мелких, но трудоемких работ и усовершенствований, и наше бунгало станет вполне приспособленным к дли-тельной морской работе. А может, и жизни. После этого, говорит Коля, мож-но будет заняться и личными вопросами (читай – женскими). Какая же жизнь без женщин?
Впрочем, я замечаю, что день ото дня становлюсь к ним все более равно-душным и взираю на них скорее по инерции, по привычке. Или только вид делаю?
Попробовали сегодня копченой селедочки. Копчение, конечно, далеко от фирменного, но сама селедка искупает все недостатки приготовления. Она настолько крупна и жирна, что светит, переливается снаружи всеми радуж-ными цветами.
А стоим мы сейчас в какой-то симпатичной бухточке – тишь да благодать – по соседству с «Сергеем Лазо» и в окружении военных кораблей. На сопках вокруг – лес радарных антенн. Все на страже мира.

28.09 Пт. Тс. 07.15 На прежнем месте, в том же окружении.
Взялся за дневник, а что писать, и не знаю. О том, что похолодало? Так это естественно – сентябрь на излете. Про зарядку на ботдеке или необыкно-венной вкусности завтрак? Тут никаких перемен, никакого разнообразия. Вчера, уже в одиннадцатом часу пошел в кино, а там что-то с аппаратурой не ладилось. Наконец, стали крутить «Песочные часы»… при освещенном зале. Несерьезно как-то. Полное отсутствие сопричастности к лицедейству на эк-ране. Уже через четверть часа я покинул зал (как ни странно, полный – народ от скуки мается) и вернулся «домой». В каюте шло сражение на шахматной доске между Серегой и Колей Л. Коля растет на глазах. Начинал, можно ска-зать, с нуля, а теперь… я уже несколько раз умудрился ему продувать.
Поболел малость за них и полез на вешала, где долго не мог уснуть, тупо уставившись в подволок. Вернее, в днище Колиной койки. Ничего не хоте-лось, и в башке пустота. Бабу, что ли, найти?..
Тс. 19.00. В 13.30 палубную и машинную команды парохода собрали на вече. После нудных официальных речей судовых начальников капитан во-просил: «У кого какие будут вопросы?» И я осмелился сказать о наболевшем.
«В период заводского ремонта множество жилых помещений на судне, главным образом рядового состава и в основном машинной команды, оста-лись как бы девственными – там и конь не валялся, - тут народ развеселился, а капитан уставился на меня, будто видел впервые. - Поэтому уже после вы-хода в рейс люди вынуждены скоблить и красить свои каюты, причем только в личное время и вполне безвозмездно. К тому же и материалы какие-то и краску здесь заполучить весьма проблематично: либо в ножки кому-то по-клониться надо, либо к замполиту или прямо к капитану с челобитной идти. Может это и соответствует добрым морским традициям, только правильно ли это? Правомерно ли?»
Конечно, говорил я не так гладко, как написано, но, когда закончил, в за-ле поднялся гвалт, словно в театре эстрады. Боцман, сидевший, конечно же, в первом ряду, встал с места и очами вроде съесть меня хотел. Вершинин, ведший собрание, едва утихомирил публику. После этого капитан сказал что-то невнятное о невключении жилых помещений в ремонтную ведомость, о чем должен знать главный механик (ну и что?). А ремонт, продолжил он, должны производить специально выделенные люди в рабочее, конечно же, время. И без всякой дополнительной оплаты – это он подчеркнул особо.
И это все понятно и правильно, только нам-то никто, никакие специаль-ные люди кают не красили. Мы делали это сами, в свое личное время и ни черта за это не получили. Только врагов нажили.
Потом я еще один вопрос задал: действительно ли, что в соответствии с бригадной формой работы пресловутый КТУ может быть снижен только за то, что человек недавно работает на пароходе? Независимо от того, как рабо-тает.
На это отвечал начальник ОТиЗа, но говорил так витиевато, так мутно, что я… Или я бестолковый такой?
А Коля Леваков мечтает о том, как после рейса вернется в свою деревню под Витебском и прошвырнется по ее авеню, весь в сером с крапинкой кос-тюме, с японским магом на брюхе и золотой печаткой на среднем пальце.
Чтоб я так жил…

29.09 Сб. Тс. 07.35 Идем за мороженой рыбой сквозь первый на-стоящий шторм в 7-8 баллов при волне баллов до шести.
Вчера стояли возле Скрыплева, в виду огней Владивостока. Но, странное дело, они не тревожили меня, воспринимались как нечто нереальное. Каза-лось бы, вот они – рукой подать, но пути до них – не менее года. Потому и близкие берега – словно красивые слайды. Видимо, уже произошел настрой, включение в ритм длительного рейса. Только сидит внутри смутная тревога: уж не сбывается ли предсказание Татьяны о наступлении спокойствия, кото-рое в данном случае означает мужскую пассивность, равнодушие к женщи-нам. Да на хрена мне это спокойствие, если… «Все равно жить не стоит, если хрен не стоит…» И зачем мне все это надо?..
Тс. 23.00 Проделал вечернюю зарядку. Может быть, и не следует заря-жаться на ночь, но мне это доставляет огромное удовольствие и радость. А при такой, как сейчас, погоде и вовсе восторг. Будто и не было утреннего да и дневного штормов. Только легкое покачивание сейчас ощущается.
Днем привезли почту с «Владивостока» - как она туда попала, бог ведает. Мне из той почты лишь одно письмо – от Татьяны. Не радостное письмо, скорее тоскливое, и я не знаю даже, чем на него ответить, как утешить. Из письма следует, что со дня на день нужно ждать телеграммы о кончине Ана-стасии Семеновны.
Что я думаю на этот счет? Да не желаю я смерти ни врагу своему, ни те-ще; но, уж коли неизбежна она, пусть умрет, не приходя в сознание, не ведая, что умирает. Пусть умрет без боли и мучений. И сожалею я о том, что не бу-дет меня в это время рядом с Татьяной. Тяжко ей придется. А вся моя по-мощь может состоять лишь из телеграммы да двух - трех сотен рублей. Увы! А хотелось бы сделать этакий жест, утереть носы кое-кому из ближних. Хотя о чем это я? О каких жестах – в такой-то момент? И вообще, для чего я здесь? Жизнь идет и надо думать о будущем. Работать надо.
Сейчас посмотрел чудесный фильм – «Белые росы» - с Санаевым, Кара-ченцевым и Новиковым. После него даже грусть-тоска от Татьяниного пись-ма вроде ушла, растаяла. Вот что значит мастерски сделанная работа. Как тут не вспомнить В. Конецкого, его «Вчерашние заботы», выдернувшие меня с того света пять лет назад.
По пароходу сегодня хмельные рожи мельтешат в изрядном количестве – похоже, почта с «Владивостока» богатой была. Коля Акимов презентовал «нашему столу» литровую банку меда – тоже с почтой прибыл. Отменный мед, свежайший, натуральнейший, а дух!..
Пили с Николкой чай с медом, ну а письмо буду писать завтра – время позднее.

01.10 Пн. Тс. 07.20 Ошвартованные в три борта – «Маршал Со-коловский», «Звездный берег» и мы – куда-то ползем враскоряку.
Странный рассвет наблюдал сегодня, странный и даже загадочный. Заря сквозь плотный туман, белое свечение – будто мы плаваем в большой колбе, наполненной светящимся газом. Фантастика!.. Ветра почти совсем нет, но слегка покачивает на мертвой зыби.
Вчера все свободное время потратил на письмо к Татьяне. Написал, а те-перь вот чешу репу: отправлять ли? – такого наворотил… в утешение. Кому-нибудь стороннему показать – очи повылезут. А еще вчера я «нарушил пост», боролся с похотью подручными средствами – перед самим собой стыдно. А куда ж деваться?
Что еще вчера было? Было воскресенье, последний день месяца. Ночью перевели часы на час назад, а я, того не ведая (спикер-то у нас в отключке), утром поднялся по «старому календарю» и явился в харчевню на завтрак в половине шестого. В столовой резалась в «козла» в ожидании завтрака вахта – посмеялись надо мной: «Экий ты, Василич, торопливый». Пришлось вер-нуться и, чтобы не терять время, взяться за письмо. Вот так и писал весь день – с перерывами на работу и еду, не замечая того, что мы из бухты Восток опять переползли к Владивостоку, что к нам привязался «Звездный берег», что полным ходом идет перегруз и что на пай в сентябре «накапало» у нас сто рублей. Какой будет при этом зарплата – понятия не имею. Вот выдадут расчетные книжки – увидим.
Еще вчера была пересменка и «праздничная» кормежка: утром – уже при-вычный кофе с булочкой, а в ужин – пародия на шашлык. И всего-то полсот-ни булочек остается – до отпуска. Впрочем, это так, к слову. Я не намерен считать булочки, а думаю закруглять с ремонтом «квартиры» и браться за ра-боту.
Черт возьми, сколько же я буду настраиваться на эту «работу»?! Полгода миновало, а только и сделано, что одна статейка. Да и та отфутболена, валя-ется в столе. Но ведь хорошая статья, я в ней ни словом, ни буквой не покри-вил. И написана… не с бухты же барахты редактор «Призыва» публицисти-ческий дар во мне обнаружил, и вторая премия среди журналистов тоже чего-то стоит. А этот пацан из «Знамени»… Документальные подтверждения ему подавай. А какие еще подтверждения нужны, если вместо мая в сентябре в рейс вышли? Надо было в какую-нибудь из центральных газет статью запус-тить. Хотя чего теперь кулаками махать?..
Тс. 21.15 Только что завершил покраску новых полок и теперь, как каж-дый вечер, предстал перед выбором: читать ли книгу или писать дневник. Или, может, по бабам? Покуда они ко мне сами не идут. Я уже жалею, что не пошел на перегруз. Мой юный друг Николка сейчас как раз освобождает на-ши трюма от готовой продукции. С группой других сознательных товарищей. Кстати, дед в конце смены предлагал мне влиться в эту группу, да я отказал-ся, сославшись на незаконченный ремонт каюты. «И далась тебе эта каюта», - недовольно пробурчал дед и переключился на другого товарища.
Она бы мне, конечно, не давалась, если бы ею занимались «спецотряды», как о том говорил капитан на собрании. Так ведь не занимаются. А дед… У нас правая рука не ведает того, чем занимается левая. И вообще, я сюда в грузчики не записывался. Тем более, что и без подработок моя зарплата за минувший месяц составит 678 рубликов (это мне Коля Акимов, заходивший перед ужином, насчитал). На берегу я с половиной того числился в десятке самых высокооплачиваемых субъектов на заводе. А тут еще плюс шабашка «дисковая». Хотя почему шабашка? Это полмесяца сверхурочных работ. Не понимаю только, почему их оплата какими-то заборами огораживается. Или начальники боятся свое головотяпство напоказ выставить? Благодетели! И что же мне эти деньги – солить, что ли? Ведь золотых печаток на персты мне не надо.
С грустью смотрю на «Звездный берег», красивый, «как бог», пароход, ошвартованный с левого борта. Именно такой или ему подобный вильнул мне хвостом полгода назад. Опять резанула по сердцу обида. На что? Или на кого? На судьбу, что ли? Так на нее обижаться – бестолковое дело. И никто не виноват в том, что ты такой незадачливый. Свою пеструю биографию ты сам себе рисовал. Как там у Лермонтова: «Чувствую, предназначение мое было высокое…», да профукал его, по мелочам разменял. Скоро сорок, а чего достиг, жил-то ради чего? Детей настрогал и тех на жену взвалил. Ну, добил-ся, вернулся на моря, хоть и не тем, на кого учился. Так ведь не уверен, что приживусь. Прежде в шторма веселая злость внутри бурлила. Помню, на «Боре», над старпомом смеялся, когда тот при каждом ударе волны нырял под иллюминаторы, едва не на четвереньки падал. Пароход тоже был не ма-ленький, в пять тысяч дедвейта, а волна била в скулу, перелетала через весь бак, метров в пятьдесят, и хлестала в надстройку, на двадцатиметровой высо-те. А мне весело было, и только мечталось о конце вахты в виде бутерброда с маслом в палец толщиной и крутым яйцом сверху. А теперь…
На прошлой неделе качнуло малость, а у меня уж тоска и вот-вот смычку травануть был готов. Мареман, морской волк хренов. Однако довольно. Сколько можно самоедством заниматься. Это сущий мазохизм, и настроения он не прибавит…
Взялся было за «Русь великую» - немного дочитать осталось, - Паша Па-лий явился – на огонек. Погоняли чайку, «посплетничали». Он вдруг раско-лолся, признался мне, что он вовсе не институт закончил, а только среднее авиаучилище. С чего бы это? Я к нему в душеприказчики не набивался. Или он сам меня выбрал? Поди, тоже на судьбу сетует. Как я. Рассказывал, как в шестьдесят восьмом на танке Прагу «брал». До авиаучилища он три года в яловых сапогах форсил, механиком-водителем. А я в 68-м… Тогда у меня сын родился, и я тогда отстал от своего парохода, «вербовоза» по фамилии «Витебск», и попал на танкера. И что там было в Праге в те дни, мы тогда ни ухом, ни рылом. Нам не рассказывали. И вообще, это от нас было очень да-леко. До лампочки.
Нынешний разговор мое отношение к Паше ничуть не изменил и ни к че-му меня не обязывает. Я так полагаю. В друзья его я не зачисляю. Да и нет у меня здесь друзей. Разве только Серега Котов. Но и он скорее корефан, а не друг. Друзья остались где-то там, за окоемом. И другие вряд ли когда еще будут.

02.10 Вт. Тс. 19.40 Где-то возле Находки.
Около часа назад, когда в кинозале проходило профсоюзное собрание, расстались мы со «Звездным берегом» и теперь одни, мощным своим коллек-тивом, засучив повыше рукава, приступаем к выполнению годового плана. А для этого мы должны ежедневно выдавать на-гора по 170 туб продукции, че-го до сих пор не делали еще ни разу. Хотя бывалый народ говорит, нам и двести – раз плюнуть, вот как ужо разойдемся. Я, конечно, не возражаю, не-дурственно было бы перекрывать ежедневную норму на полсотни процентов – тогда заработок у нас будет!.. А намедни мы с Колей малость в подсчетах промахнулись - рублей на 150 (как я и предчувствовал). Ну и бог с ним. Для почина и пяти сотен достаточно. Если будет.
А на собрании меня вместе с еще десятью организмами избрали в члены судового профсоюзного комитета. Право же, я удивлен. Чем руководствова-лись руководящие товарищи (а инициатива шла от них, сверху), внося в спи-ски мою фамилию? Вроде, за прошедшие здесь, на «Захарове», месяцы я ни-чем активным себя не запятнал. Ну, свою работу делаю, наверное, не плохо. Но здесь таких-то пруд пруди, причем со стажем, ветеранов местных. Или меня уже за мои досужие вопросы на встречах с начальниками пометили?
Где-то я афоризм такой встречал – от Спинозы, кажется: «Царедворец, говорящий правду в глаза государю, совершает подвиг гораздо больший, чем воин, сражающийся в одиночку со стеной вооруженных неприятелей». Толь-ко я-то ничего такого еще и не говорил. Государям. Здесь, во всяком случае. Или тут мои вопросы – уже нечто из ряда вон?
А вообще-то, мне это надо? Хотя чего уж теперь? Не бежать же к Верши-нину заявлять самоотвод. На собрании надо было заявлять. А то прям сомлел от оказанного доверия. Однако надеюсь, что почетная эта нагрузка не поме-шает мне в главном, в работе, которую я все только собираюсь делать, да ни-как не начну. И чего боюсь? Ответственности? Перед кем? За что? Перед са-мим собой? А может, ну ее на хрен, эту «главную» работу? Живи как все и дурью не майся. Вот когда припрет, что невмоготу, тогда и писать станешь. Не можешь не писать – не пиши. Так, кажется, учат мэтры нашего брата, графомана. Только я еще и до графомана не вырос…
Полки-то выкрасил вчера, а они ни черта не сохнут – такая «стойкая» краска. А я ею и палубу собирался вымазать. Придется отложить да попы-таться раздобыть чего получше. Может, Валеру, ремонтного, подключить? Он, вроде, паренек пробивной.
И вешала мы с Колей никак не занавесим, все недосуг. Заводские механи-ки задолбали с работой – все у них там сыплется.
А погода стоит!.. С удовольствием бегаю и гимнастику делаю – и утром, и вечерами, хотя чувствую, что не совсем здоров. Что-то неладное с горлом. Хотя это не транспортер и не автоклав – отладится. Вот чаю с молоком после бега приму «лампадочку» - оно и полегчает.
Вспомнил. На выборах судового комитета несколько человек голосовали против Татьяны Пьянковой, Акимовской подруги, тогда как все остальные прошли «единогласно». Видимо, среди товарок по потрошильному цеху она не шибко высоко котируется. Даром, что лучшая раздельщица и шустрая весьма. А внешне совсем невзрачная, мелкая и ледащая. И чем это она Колю заарканила? Правда, они то и дело с нею собачатся, сходятся и разбегаются по своим очкурам. Говорят, эта красотка значительное время тут в «сестрах милосердия» пребывала, «скорой помощью». Наверное, Коля иногда вспо-минает об этом и дает Тане пендаля, а потом заскучает, бежит мириться. Должно быть, она не только в разделке большая искусница. Иначе с чего бы ее в «сестренки» произвели?
Однако пора наверх, а потом – в ящик – «Русь великую» дочитывать.

03.10 Ср. Тс. 07.15 Следуем в бухту Восток для приема сырца.
Ветер: норд – 8 баллов, море – 6 б. В общем, погодка свежая, качает ма-лость, Когда выходил на зарядку, показалось, дождь идет, хотя небо почти безоблачное. Откуда дождь? Потом просек: ветер срывает гребешки с волн распыляет их и заносит даже на высокую нашу корму. А еще палуба на корме густо поклеена рыбьей чешуей. Я поначалу возмутился было: неужто нельзя поаккуратнее приготавливать рыбку для личного потребления? Но, похоже, и здесь ветер виноват, развеивая чешую с рыбы при перегрузке ее из каплеров в бункера.
Сегодня с утра намеревались с Колей Акимовым фрикцион на станке подтянуть. Вчера просто невозможно работать было: станок не тянет ни в жилу, даже при небольших нагрузках завывает надсадно, а то и останавлива-ется. Это ж ни в какие ворота! Если ничего не предпринять, как дальше-то жить будем? Станочек, конечно, допотопный, но мне доводилось и с более древними агрегатами дело иметь и ничего – тянули лямку. Но там были хо-рошие слесаря-наладчики, а тут… Токарь-то я, конечно, сурьезный, но вот слесарь, можно сказать, никакой. Конечно, фрикцион подтянуть и я сумею, а если дело не только в нем? Вся надежда на Акимова – он у нас семидел.
Тс. 18.25 Прилег было отдохнуть после работы и небольшой пости-рушки, с книгой – глаза слипаются. Отложил книгу – не спится. А тут Коля Леваков вваливается, чумазый, как черт, матерится на чем свет стоит:
- Е…й рот нехай! Сколько ни стирай этот свитер, завтра опять грязный будет. Загонят, как сегодня, в какую-нибудь щель, куда и тараканы не лазили, и выберешься оттуда в таком вот образе. Надеть бы сверху сварочную робу, так ведь там, в котельном, духота такая – хоть до трусов заголяйся…
Вообще-то достается ему – за такую каторжную работу платить втрое больше следовало бы, но у нас с ним одинаковые ставки: что у меня – в уют-ной (уже) мастерской, что у него – по тараканьим щелям. У меня даже боль-ше – за высокий разряд.
А мы нынче с утра с Бабушкиным схлестнулись.
Со вчерашнего дня оставались у меня недоделанными два барабана для завода и стаканы с крышками к ним. Работа все трудоемкая, поэтому, когда мы с Колей подтянули-таки фрикцион и залили масло и «конь» мой заржал, встрепенувшись», я вывернул зажатый в патроне стакан, чтобы выточить скоренько пару штоков по заказу ремонтного. И тут явился Бабушкин.
- Это что за х…ня такая !? – завопил он с порога своим язвительно-скрипучим голосом. – Почему ты снимаешь нашу деталь и ставишь какую-то хреновину? Будете сегодня хоть до двух ночи работать, но чтобы мне два ба-рабана были готовы!
От такого тона я рассвирепел.
- Вы, - ответствовал я, - можете работать хоть до двух, хоть круглые су-тки и даже больше, а мы будем работать то, что нам положено при нашем нормированном времени. И ни часом больше. А ставлю я то, что надо. У ме-ня, кроме вас, есть свои начальники.
Бабушкин от изумления выкатил глаза и поджал верхнюю губу, но про-должал грозить, слегка теперь заикаясь и подмыкивая:
- Ничего не знаю. Будут вам платить за сверхурочную работу и будете де-лать что положено.
- Вот когда будут, - добивал я его, - тогда мы и подумаем.
В это время в токарное вошел наш ремонтный Валера, по совместительст-ву миротворец. Он утешил Бабушкина, предложив все спорные вопросы ре-шать через него. Успокоились и мы. Однако я слегка куснул заводского стармеха напоследок:
- Вы хоть раз простаивали по моей вине?
- Нет, - опять он округлил глаза, почему-то удивленно.
- А зачем тогда шум поднимать?
- Ладно, Василич, - улыбнулся он, снизойдя до того, что похлопал меня по плечу. Скорее даже погладил, а не похлопал.
А вообще-то сегодня хороший день и настроение доброе. Не в послед-нюю очередь потому, наверное, что станок мы отладили, что поработали славно – приличную работу выполнили. Завтра еще только две крышки вы-точу и с «бабушкиными» барабанами будет покончено.
Сейчас мы вновь, в который уже раз, стоим в бухте Восточной. С правого борта у нас супер-траулер «Белово» - снабжает нас мороженой рыбой. Один из наших мотоботов перебрасывает такую же – с «Амги». Словом, в сырце мы недостатка пока не ощущаем. Вот только нет этикета, и потому, говорят, консервируем мы натурального ивася, без бланшировки. Чем одно от другого отличается, даже на вкус, я пока не знаю. Ну да все у нас впереди. Еще гово-рят, что скоро будем швартоваться к «Сергею Лазо» - ради этого самого эти-кета. Но разве нельзя доставить эти бумажки – хоть тонну, хоть две – тем же самым мотоботом? Зачем швартоваться-то? Это ж не шлюпку к борту на фа-линь подвязать – ошвартовать два плавзавода. Или там какие-то высокие со-ображения – нашему уму недоступные? Ну и хрен с ними! Пора, однако ко трапезе.

04.10 Чт. Тс. 07.25 И снова на рейде Находки.
Вот так, видимо, два года и будем болтаться в виду берегов – не в море, но и не на берегу. Я тебя вижу, ты меня – нет. Там за нас будут тосты подни-мать «за тех, кто в море», а мы… Неловко даже как-то. Хотя черт его ведает, что тяжелее – вдали от берега пребывать или постоянно в виду него. Навер-ное, все-таки поблизости – раздражает больно. Вдали-то мы плавали, знаем. Хотя тут работа такая, специфика. Нам рыба нужна, банко-тара с этикетом и прочие причиндалы.
Кстати, никогда не думал, что здесь – рукой от берега подать – может ид-ти промысел в таких объемах. Я все думал, что это где-то там, за морем, в океане или, по крайней мере, в проливах, море с океаном соединяющих. Ко-гда прежде через проливы ходил – Татарский, Лаперуза или Сангарский,- всегда встречались с промысловиками. Особенно много их было видно ноча-ми – по огням. А здесь, в Приморском прибрежье, казалось мне, только нава-гу из-подо льда и можно таскать – весьма популярный товар среди абориге-нов Владивостока. Да еще корюшка. Эта мне по Находке памятна. «Невель-ской», нефтебаза и рыбалка на шлюпках – от безделья. А покушали ее тогда – до тошноты: и вяленой, и жареной, и в котлетах. Свежим огурцом пахнет. А вкусна!.. Чтой-то нынче ее не промышляют?
За прошедшие сутки мы выработали подозрительно мало условных ба-нок. За завтраком Сережа Тарасов, механик утиль-цеха, сказал на этот счет: «На мороженой-то много не заработаешь». А у нас на борту только мороже-ная рыба и есть – та, что вчера принимали.
Вчера ходил в кино. Сперва показали, как «Маяковский смеется». Про-крутили одну бобину – публика не поняла и возроптала. Переключились на другой – я и названия не уловил, видел только, что «казахфильм» с участием Е. Евстигнеева. Ушел в самом начале.
На доске объявлений возле харчевни висят списки на получение писем и радиограмм. Ну, радиограммы – понятно, а письма-то откуда, кто их доста-вил? Или это еще те, с «Владивостока»?
Тс. 23.30 Прямо из душа – за стол. Передо мной банка с болгарскими сливами, наполовину приконченных «моим» Колей. Он наелся слив, напился чаю и спит себе, разложив губы с усами по подушке. А я опять ходил в кино и смотрел терпеливо то, что смотреть-то не хотелось: «Клопа» и «Кукарачу». Потому что там была она. А вчера ее не было. Ну и что? Что изменилось? А не прекратить ли мне вовсе эти синематографические посиделки? Ведь толь-ко время гроблю. После этих фильмов я ни черта не соображаю и ни на что не способен. Хочу спать, и целый день ноет сердце. К чему бы это? Да к то-му, наверное, что дома ждут вестей. А я молчу. Ни телеграммы, ни писем не отправил. Жду получку. А дома действительно, должно быть, туго.
Хотел еще что-то важное сказать, да забыл. Впредь нельзя откладывать на потом ни одной стоящей мысли, а сразу бежать записывать – недалеко. Стоящие-то мысли уж очень редко нас (или только меня?) посещают.
Тут есть один интересный паренек – матрос по фамилии Робертус. Взду-малось мне очерк о нем сделать. Но надо еще кого-то из его напарников о нем поспрошать. Пошел в ящик.
Стоп, вспомнил. Во время разминки, когда после бега я стоял на голове под правой шлюпкой, ко мне две барышни подошли. Тихонько так подошли – я за ветром и не слышал. Увидел только когда глаза открыл, когда одна из них спросила: «Это вы наш спортинструктор?». Я сложился, сел в «лотос». Одна из них была рядом, на корточках – видно, меня разглядеть пыталась. Вторая поодаль стояла, метрах в трех. Я ответил: « Нет, я не ваш спортинст-руктор, я всего лишь бегун-любитель». «А почему вы не занимаетесь в спортзале?» - спросила ближняя, поднимаясь. Я сказал, что даже не знаю, где он находится, и вообще люблю свежий воздух. Они о чем-то пошептались, похихикали и ушли. Было уже темно, и освещение на корме, как всегда, не-важнецкое, но мне показалось, что одну из них я где-то видел. Хотя чего ж тут такого – я наверное, уже всех их «где-то» видел. Почти месяц в море, а пароход, хоть и большой и я до сих пор не знаю, где спортзал находится, но пространство-то все-таки замкнутое.
Все, сплю…

05.10 Пт. Тс. 17.25 Где мы есть, не ведаю. Да и ведать не желаю. Сам я у себя в каюте, за столом. Млею после жаркой работы и не менее теплого душа. Заварил чаек, жду, когда распарится.
За дверью на чем свет стоит матерятся девки, взбешенные тем, что их за час до окончания смены вызвали «приготовиться к работе на рыбе». Глупо, конечно. Лишь полчаса назад «подорвали» команду мотобота. То есть еще и рыбы нет (оказывается) на борту, а их уже «в ружье». Не успеют обрядиться, как смене конец – разоблачайся поновой. Оказывается, завод больше полусу-ток простаивал, и промтолпа занималась клейкой этикета – так меня Коля Акимов просветил. А теперь рыбка подъехала – товсь к ножевой атаке! Или шкерочной?
Акимов сказывал, что в предыдущей путине, случалось, по полмесяца «перекуривали». А то и больше. Из-за отсутствия сырца (что-то никак не привыкну к этому неодушевленному слову в применении к рыбе, пусть даже и неживой).
У меня не идет из головы 7 октября, день смерти Сергея Свечникова (по-слезавтра год исполнится). Невольно вспоминается в подробностях, как то-гда, ранним промозглым утром постучалась к нам Фаина, какая-то страшная, прочерневшая вдруг. Лишь два дня назад были они у нас оба с Серегой, а тут вдруг: «Сережка умер. Из милиции по телефону сказали, что вечером в Троице-Никольском нашли мертвого мужчину с велосипедом. Надо ехать в морг – опознавать».
Этот морг при первой больнице, набитый трупами, уже «разделанными», на столах, и еще «тепленькими», свезенными в течение ночи и сваленными абы как и где, был как пыточный застенок инквизиции. Или потрошильня Малюты Скуратова. Двое лежали в притворе, между дверьми. Один из них – пацан еще, в солдатской робе – «отслужил». А внутри, на одном из столов и Сергей лежал, муж сестренки моей и мой хороший друг, хоть и на десять лет меня старший. И стоял там, внутри, какой-то неведомый мне доселе запах, вернее, дух. Это был дух смерти – позднее я понял это.
Помню, как на следующее утро, когда бежал по Абельмановской, едва преодолел себя, чтобы не свернуть туда, к этому жуткому моргу. И на другое утро – тоже. И потом я больше не бегал туда по утрам, стал бегать в проти-воположную от дома сторону.
Как тяжко переживала тогда утрату Фаина. Каждый день – в выходные или в будни, после работы - ходила на кладбище. И так было до моего отъез-да. А как теперь, успокоилась ли хоть немного? Надо бы радиограмму отпра-вить. Только как бы это сделать, чтобы не разбередить, не растревожить? Может, лучше не беспокоить? Как бы не приняли молчанье за забывчивость? Не знаю даже, как поступить. Пожалуй, надо это через Татьяну сделать – дать ей радиограмму, а уж она сходит, увидит по обстановке…
Тс. 21.20 По трансляции объявили: «Команде мотобота-двойки приго-товиться к спуску на воду!». Серега, сидевший у нас, наблюдая за нашим с Колей шахматным сражением, подхватился со стула, обронив напоследок: «Лягушки, за борт!». Коля тоже подался вслед за ним – наверное, к своей подруге. Сегодня будут танцы до упаду, о чем сообщили полчаса назад. «Приглашаются все свободные от вахт и работ».
А что же мы? Я? На разминку и в ящик? С подружкой по имени «Русь ве-ликая» - никак не дочитаю. Что-то мне в ней не нравится. Она как сказка воспринимается, хоть и населена историческими фигурами. А вот «Изна-чальная» - на сто процентов исторический роман, хотя не помню я из учеб-ников и другой литературы по истории ни Всеславов, ни Ратиборов. Навер-ное, были и такие в неведомых далях, да летописцы не донесли. И достовер-ность романа - это божий дар автора, его талант. Впрочем, критика – не наш удел. Даром, что Марк Твен, вроде бы, говорил, что единственный критик, чье мнение чего-то стоит – это публика. То есть читатель. А значит, и я.
А может, все-таки одеть нарядную рубаху да на танцы пойти? Не танце-вать, так хоть на публику поглядеть. Нет, буду я там как старый пень средь молодой поросли. Возьму-ка я лучше бумагу да напишу письмо. Хорошее, большое и доброе письмо. Или… Покуда время некуда девать, не начать ли мне писать роман? Или повесть. Ту самую, что задумывал. Прямо здесь, в дневнике. По настроению – вот как сейчас. А потом переработать на машин-ке. Все равно без черновиков я не смогу печатать. Так здесь они лучше со-хранятся. Итак, поехали!
**********
Однако хватит для начала. Хотя начало не очень казистое. Я ведь по-другому задумывал – с «большого белого облака, похожего на двугорбого верблюда». Но откуда-то вдруг всплыла эта сцена – один к одному списана. Это дней за десять до начала рейса в Диомиде было. Нас туда на газацию за-гнали, перед тем, как на рейд выставили. Та женщина – красоты необыкно-венной, а особенно сложения – нет-нет да вспомнится мне. Она ведь здесь должна быть. Но, странное дело, за все время я ни разу ее не встретил. А мо-жет, и встречал, да не узнал. Они тут в этих робах какие-то все одинаковые, как бы на одно лицо. За редким исключением…
А не лучше ли было бы не марать бумагу, а и впрямь пойти на танцы – может, разглядел бы. Хотя она, скорее всего, уже занята, «при деле». У кого-нибудь из заводского начальства. А может, и судового. Такие женщины в не-вестах не засиживаются. Да и не по себе шапку кроить пытаюсь. Она лет на десять меня моложе.
Батюшки-светы! Времени-то, чай к полуночи – спать пора, а я еще и не пробежался…

06.10 Сб. Тс. 23.15
Вот и еще одна суббота миновала; завтра – очередная «булочка». Очень быстро летит время и все пока впустую. Или нет? Как определить пользу ми-нувшего времени? А на хрена? Какой-то я меркантильный стал. Все-то мне пользу подавай. Ну почему нельзя жить просто? Жить чтобы жить. Не копа-ясь в смысле своего бытия. Где-то я читал – всерьез сказанное или так, шутки ради, - что если человек начинает задумываться о смысле жизни, то ему впо-ру показаться психиатру. Ну, допустим, психиатру-то я уже «показывался». Правда, не со смыслом жизни. Кстати, тот январь восьмидесятого отдельного рассказа достоин. Да что там – рассказа? Целой повести. Только кто ее опуб-ликует? Жаль, что я тогда не вел дневников. Хотя и без дневников я помню владимирскую психушку до мельчайших подробностей. Как и Центральную больницу водников в Москве, на Горьковской набережной.
«Да здравствуют советские больные, самые больные больные в мире!» - кричал кто-то из колонны первомайской демонстрации, увидев нас, высы-павших на больничный балкон.
«Ур-ра-а!» - проревела восторженная колонна, готовая реветь по всякому по-воду, а мы готовы были спрыгнуть вниз, чтобы влиться в эту кипучую массу.
Да ведь я, когда шел туда… а ведь тоже двенадцатого апреля, в день Кос-монавтики – какое-то знаковое число для меня, - я тоже бурлил восторгом. Товарищ Серебренников, начальник отдела загранкадров ММФ сказал мне утром:
- Я вас сейчас направлю в больницу водников, они вас посмотрят, и, если дадут добро, я выдаю вам направление в любое пароходство, на любой, по вашему усмотрению, пароход и – семь футов вам под килем…
Увы нам…
Однако давно это было, а кажется, только намедни.
Нынче я опять ходил в кино. Что там на экране было, не помню. Я сидел неподалеку от нее. Мог бы сесть рядом, да не решился…
А вообще, стоит ли поверять такое дневнику? Хотя кому и поверить, если не ему. Это – мой самый внимательный, самый чуткий собеседник. Вернее, слушатель. Все терпит и никогда не возражает.
Ну, ты прям как девица в собственном соку.
Сегодня было судовое партийное собрание. Избрали новое бюро, и я ока-зался в какой-то комиссии (кажется, народного контроля). Тут все партийцы обязательно должны в какой-нибудь комиссии или комитете состоять. А еще я буду постигать марксизм в группе тов. Ловейко, «любимого» нашего капи-тана – этот уж точно научит.
Неожиданно образовались сложности с отправкой денег домой. Оказыва-ется, на пароходе нет почты. Вернее, почта есть, но нет официально утвер-жденного работника почтамта. И покуда его не будет, не будут приниматься к отправлению переводы. Хотя что-то обещали сообразить завтра, при встре-че с «Чеботнягиным». На всякий случай заказал аванс в двести рублей. А сейчас чертовски хочу спать. Но как спать в этаком благовонии? После обеда я исхитрился выкрасить палубу – в зеленый цвет. Теперь у нас красиво, но дюже вонюче. Однако Николка спит себе, сопит в две дырки. Он у нас нынче захворал, простудился.
Вспомнил. Стоим сегодня на шкафуте с дядей Мишей, возле дизельной. Солнышко разыгралось, припекает даже; красота кругом. Вдруг снизу выле-зает тетка, бригадир или мастер разделки. На ней душегрейка, но губы при этом синие, дрожат от холода. Матерится тетка: «Черт бы побрал этот паро-ход! На улице теплее, чем в нашей каюте».
- Так грелку надо завести, - щурится, топорща усы, дядя Миша.
- Ну да, корми ее, пои эту грелку, и только до Скрыплева. Знаем мы, нау-чены.
- Ученый народ, - кивает в сторону бригадирши дядя Миша, когда она отошла, направляясь к камбузу. – Вот у кого надо марксизму учиться. Одна-ко греться пошла…

07.10 Вск. День Конституции. Година Сергею. Я помню тебя, Миха-лыч.
Тс. 19.40 По левому борту ошвартован сухогруз «Зеленоград». На нем – почта. Долгожданная почта пришла. Надеюсь, и мне что-то перепадет.
Сегодня же должны были встретиться с «Чеботнягиным» или послать к нему мотобот – за снабжением. Кстати, этот мотобот (его нам «Чебот» пре-зентовал в начале рейса) мы должны нынче вернуть по принадлежности. По-халтурили и – будя. Только как теперь работать станем? Наше-то корыто со-всем не готово. Я свою работу ( гребной вал) давно исполнил, а в дизеле еще и «конь не валялся». Наши хлопцы, обрадовавшись подарку, про свой и не вспоминали.
Завод лихорадит от нехватки рыбы. А та, что случается, большей частью идет в утиль-цех, на муку – из-за солярового запаха. И что за напасть? Отку-да? Но сегодня все-таки и разделка работает.
Получили расчетные книжки – зарплата за прошлый месяц гораздо ниже ожидаемой; аванс мне дали 50 рублей; и насчет переводов пока никакой яс-ности. А дома, точно знаю, ждут денег. Хоть и молчат, но безусловно наде-ются. Житьишко там туговатое, и Татьяне, должно быть, не очень весело. Непременно надо им помочь, чтобы хоть в деньгах недостатка не было.
Спал сегодня скверно. Проснувшись в 4 утра, так больше и не смог уснуть до подъема. Все думал… Опять давил в себе похоть. А чего ее давить, когда вокруг столько… «приспособлений» для ее удовлетворения? Нет, мне «столько» не надо. Мне надо одну, так я к ней подойти боюсь. Слабак! Все основания для подхода придумываю. Казалось бы, и придумывать нечего. Сел в кинозале рядом с ней да сказал какую-нибудь глупость. Нет, я боюсь смешным показаться. Тебе, вообще-то, сколько годиков, паренек, что ты за-стенчивый такой? Ах скоро сорок? Ну-ну, молодой ишшо и женат только один раз и детишков только трое. И нравственным надо быть и довольство-ваться онанизмом. Потому как коммунисты мы. Вот ведь хрень какая!
Еще одну «булочку» положили себе в котомку. До Нового года их будет 19 – это уже целый отпуск.
Второй день стоит чудная погода – не верится, что на носу зима. А мы с Колей до сих пор не покончили с обустройством. Все недосуг. А всего-то ос-талось шторы да занавески развесить. Но очень много работы, и я никак не могу выкроить время, чтобы подогнать все финтифлюшки для занавесей.
Сегодня снова будут танцы…

08.10 Пн. Тс. 07.40 Залив Посьет. Погода отменная. Поработали неплохо. Но что я хотел сказать-то с утра?
О моряках вообще говорят (Анахарсис Скифский), что это люди третьего рода – не живые, но еще и не мертвые. Рыбаки, по слухам, - моряки вдвойне. Видимо, ближе к покойникам. А как о нас, которые на плавзаводах и прочих базах обретаются, сказать? Тут думать надо. Много думать. Тут с бухты-барахты не говори, потому как запросто сморозишь глупость. Хотя зачем и говорить чего-то? Делать тебе нечего…

09.10 Вт. Тс. 07.30 Кажется, на прежнем месте. Во всяком случае сквозь сон я не слышал, чтобы машины работали на ход.
Вчера я получил целых три письма – два от Татьяны и одно – от лучшего друга Сотеры. Вчера же я отписал Сашке ответ и отправил на берег с «трип-перной командой», которую ночью Серега транспортировал на «Чеботня-гин». Говорят, 14 человек списаны «с насморком» на берег. Мне почему-то очень хотелось увидеть их, болезных, и я даже выходил на палубу уже после разминки и душа. Так и не увидел, не дождался. Что-то долго они собира-лись, а мне хотелось спать.
Вспоминается, как я лежал (лет 17- 18 назад – эва когда!) с гипертонией в больнице водников, на четырнадцатом километре и как мы тешили любопыт-ство, ходили смотреть «простуженных». Они выстраивались в одну шеренгу на этаже, если была непогода, либо прямо во дворе больницы, держа перед собой стаканы с персональной мочой. Лечащий доктор медленно проходил вдоль строя, по виду содержимого оценивая состояние пациентов и тут же назначая, кому сколько раз еще подставлять задницы под шприц. Знатоки го-ворили, что лечение тут немудрящее, но весьма болезненное. Я смотрел то-гда не без злорадства и радовался (и радуюсь по сей день), что при всем моем беспутстве, особенно в курсантской юности, меня миновала чаша сия. Тогда я не ведал смущения, знакомясь с «невестами»…
Днем удалось выкроить малость времени на оборудование вешалов, но потом, под конец смены меня завалили работой.
Да, о главном-то забыл. Вчера отправил-таки перевод домой в 150 руб-лей. Правда, пока неизвестно, как и когда переводы наши будут перечисле-ны, но уже сам факт, что их приняли, что я расписался в ведомости, успокаи-вает. А дома все не так уж трагично, как мне чудилось. Все идет своим чере-дом, пишет Татьяна, и теща не совсем плоха. Пока. Фаина от скорбей своих собралась поехать в Сочи. Непонятно только, что за отпуск у нее в эту пору и какова цель поездки. Или это Сорокина Фаина в Сочи уехала?
Поздно вечером, когда я письмо Сашке сочинял, меня было поработать пригласили – на нужды рефмеханика. Я уже и перелатался было и резцы-метчики навострил, а мне вдруг «отбой» сыграли. Что-то там не утрясли с приемкой аммиака. Придется сегодня им штуцеры с переходниками точить…
Опять к ретроспекциям потянуло. Аммиак напомнил мне, как у нас на «Боре» на Джорджес-банке… нет, это в районе Дакара было – от жары бал-лончик рванул. Мы тогда акул на корме ловили, да еще траулер к нам на швартовку подходил, а по палубе прыгал морской лев, тоже на удочку пой-манный. С БМРТ нам только-только выброски подали, начали швартовы вы-бирать, и тут будто большая лампочка хлопнула. Хлопнуло, и сразу над ютом облачко возникло. Я так по сию пору и не понял, что меня наверх, навстречу облаку вынесло, а следом за мной еще четверых парней. Два чудака за две-рью на «хуторе» попытались спрятаться. Их-то облачко, на корму осев, и на-крыло – едва потом откачали. А мы только прослезились хорошо, словно лук чистили. И хорошо еще, что только один баллон рванул. Их там, в пирамиде около четвертого трюма десятка три сложено было – весь запас для рефуста-новок.
Черный Давид, капитан наш, прибежал на корму. Вы, так-перетак, какого хрена добытчика не привязали (траулеру пришлось тогда новый заход на швартовку делать), а мы расселись по трапам и только воздух ловим жабра-ми, как рыбы. Забавный такой случай…
А Коля у меня все хворает. Вчера вечером намерили ему 39 градусов Цельсия, фельдшерица повелела с утра на прием явиться.
Мне, однако, пора на корежку отправляться. Нынче еще стирка предстоит да письмо домой написать нужно.
Тс. 18.35 Сегодня впервые был на перегрузе. Но впредь на эти «меро-приятия» постараюсь ходить пореже. Неумная работа, к тому же неведомо, насколько прибыльная. Однако благодаря смене профиля работы я сумел и письмо Татьяне накропать (во время затянувшейся перетяжки «Маныча» - на него перегружали наши изделия), и постирушку сделать, закончив работу в четыре часа, и даже отдохнуть малость. Только вот вешала так и не занавеси-ли – занавески не обшиты.
Николка был на приеме у доктора, но больничный не получил – за отсут-ствием температуры. Я не успел ему подсказать: нагрел бы сваркой болва-ночку да сунул ее под мышку перед походом в госпиталь. Так у нас на меха-ническом Коля Пинегин проделывал. Правда, однажды переборщил – гра-дусник зашкалило. Пришлось ему бегом до цеха драпать.
Леваков пришел домой с пригоршней таблеток в удрученном состоянии: надо работать идти. Но выглядит он и впрямь нездоровым.
А мне – не было печали – надо компанию сколачивать, комиссию по ох-ране труда, которую вчера мне поручили возглавить. Дело, конечно, нужное, но щекотливое – вполне зашиться можно. Если браться всерьез. Тут ведь не люди, а нелюди, промтолпа - чего их охранять-то? Деньги хапать приехали, так и не вякайте, что вам нехорошо или неудобно. Что в каютах дышать не-чем. Хоть каюта – это и не рабочее место, но по большому счету весь наш пароход – рабочее место, и здесь везде должно быть сподручно и удобно и чтобы дышалось легко. А тут, по низам, в каютах этой самой промтолпы ил-люминаторы заварены – для пущей безопасности. Это после того, как «Обу-хов» у стенки рыбного порта на борт лег, когда больше двух сотен раздель-щиц (по слухам) погибло. Тогда по Владивостоку еще слух пошел: будто бы звонит Чернышову в крайком Леня Брежнев и спрашивает, что, мол, у вас там случилось, что за многочисленные жертвы. А ему в ответ: все нормально, «наших» пострадало только четверо, остальные – промтолпа.
С той поры тут мало что изменилось. В отношении к промтолпе – вообще ничего. И пытаться это переломить – по зубам ли мне? Даже на отдельно взя-том пароходе.
А вообще можно и ни хрена не делать, только отчеты вовремя составлять. Вот сейчас схожу в харчевню, отужинаю – тогда и видно будет, чем заняться.

10.10 Ср. Тс. 07.30 Куда-то топаем полным ходом. Во время раз-минки наблюдал: на полном ходу разворот почти на 180 градусов, на обрат-ный курс, и вновь куда-то бежим самым полным.
Погода малость испортилась: пасмурно, легкая морось, даже, пожалуй, легкий дождь.
Вчера, наконец, заплатил партвзносы, перевалил подбор членов «своей» комиссии на Вершинина, предсудкома, а потом (уже во второй раз) сбежал с «Думы о Ковпаке». «Дума» эта – квинтэссенция хохляцкого гонора, облачен-ного в одежды документального повествования.
От нечего делать пошел пораньше на вечернюю разминку и… не знаю, радоваться или как, познакомился с двумя девчонками с теми самыми, что неделю назад меня за спортинструктора приняли. Но главное: одна из них – это та, которую мы с Серегой в Диомиде во время газации встретили, кото-рую я в своем будущем романе героиней собрался вывести. Мистика да и только. Не может быть таких совпадений, а если случаются, то выглядят вполне надуманными. Так что мой роман… А ну его к черту, этот роман!
Вчерашнее знакомство меня так взволновало, что я спал прескверно и се-годняшнего утра ждал как свидания. Они заявили, что тоже хотят приоб-щиться к здоровому образу жизни и будут, «если можно», заниматься вместе со мной. Они тоже хотят научиться стоять на голове.
Кстати, девочки хоть и молодые, но вполне упитанные – побегать им бу-дет весьма полезно.
Одну из них зовут Валей, а вторую, ту самую, Люсей.
- Людмила? – переспросил я ее.
- Ни в коем случае. Только Люся, - ответила она, подавая руку. – Людми-ла у нас Гуськова.
- Это она? – я кивнул на подругу.
- Нет, это Валя. Валя Песнина.
- С такой фамилией на эстраду надо подаваться, а не в разделку, - я ста-рался быть оригинальным.
- А мы вот поразделываем малость, а потом… какие наши годы. Хотя мы и тут поем.
- А капелла или в сопровождении? – остроумие так и брызгало из меня.
- Да как угодно.
- И где вас можно послушать?
- А вы приглашайте в гости – тогда и споем.
Я немедленно их пригласил, но они отказались, сославшись на какие-то дела. Но в другой раз пойдут обязательно. И споют.


Волнения мои напрасны были – не пришли девочки. А я-то уж было раз-мечтался, развивая мысленно это знакомство. Даже в затруднении оказался, делая выбор меж ними: обе хороши, чертовки! Хотя, конечно, Людмила (ни-как Люся с нею не вяжется), с ее «обводами»… Она вполне с Венерой Ми-лосской потягаться могла бы. Разве только ростом уступает. Хотя какой у той Венеры рост был – кто знает?
Умыли меня девочки. Впрочем, почему сразу «умыли»? Может, просто не смогли? Только настроения это не прибавляет.
Тс. 19.20 Сходил на ужин, и теперь могу спокойно переварить его. В каюте прямо-таки идиллия, семейная пастораль. Коля, сидя на корточках возле двери, производит постирушку. На моей койке «боевая» Колина подру-га Ленка Прокаева шьет наши занавески. А я хлопочу у стола: готовлю чай и что к нему полагается. За работу. А заодно и пишу.
Днем, благодаря Сереге, разжился тремя бутылками водки. Зачем они мне? Пока не знаю, но, возможно, пригодятся еще. Да и что с них – места не пролежат и хлеба не просят, хотя денег стоят. А Серега нынче (впрочем, он не особенно) и Миша с Питкиным изрядно попраздновали. Что праздновали? Какой такой праздник? Или день? «А день, какой был день тогда? Ах да, сре-да…».
А на дворе моросит, темно и сыро. В голове моей тоже только ветер да похотливые мыслишки. Пойти, что ли, в кино? На Свету Солдатову посмот-реть? Хотя мне сейчас не очень этого и хочется. Я больше думаю о другом. Вернее, о другой.
А может, в койку с книжкой завалиться? Да койка занята. И от книжки этой мне скучно. Сдать ее недочитанной в библиотеку?
Со вчерашнего дня на судне новый (вернее, старый, штатный) помощник по производству, замдир. Чувствуется, мужик хваткий – завод сразу зашеве-лился, завертелся, хоть и рыбы почти нет второй день. Говорят, на «Никиши-не» или где-то еще при этом замдире были самые большие по управлению заработки.
Мы, конечно, не против больших заработков и не против порядка на паро-ходе. Но порядка во всем.
Коля Акимов, я понял, падок до денег, хотя может и разгуляться довольно широко. Говорят, что это он свою жену Т. Пьянкову (официально они жена-ты или тоже «до Скрыплева», не знаю, но они уже не одну путину вместе тут) заставил перейти на разделку, где коэффициент идет выше, чем на учете (прежде она учетчицей была). Зачем, говорит, упускать возможность, когда она есть, если у нее на разделке хорошо получается. Ему бы самому эту раз-делку освоить, тогда во! заработок был бы.
Каково ему в бригадирах-то приходится? Я-чай, трудно удержаться, чтобы себе кусочек не прирезать, не приписать КТУ. Но в отношении других, ду-маю, он вполне может быть объективным: нет резона кого-то обижать в пользу других.
Краем уха слышал разговор между ним и ремонтным, о том, кому припи-сать те десятые доли коэффициента, на которые кого-то наказали. Ремонтный посоветовал: Левакову. По-моему, это справедливо. Коля – самая безотказная «лошадка» в ремонтной бригаде. При этом очень контактный, общительный. Хотя и хамоватый слегка.
Пока писал, и не заметил, как Николка с подружкой ретировались куда-то, а тут доктор «Пилюлькин» нагрянул, терапевт: - Где тут мой больной? – спрашивает. Я говорю, может, в 157-й музыку слушает (из-за переборки слышен голос Высоцкого – Серега крутит магнитофон «из Панамы»). Док попылил к соседям, а через несколько минут ввалился в сосиску пьяный Се-рега с улыбкой во всю ширь своей морды.
- Где Колька подевался? – спрашивает. – Там врач пришел, к нему, а у нас только два пузыря на столе и компания пять рыл, а Кольки нет. Один какой-то, которого первый раз вижу, халявщик – пьем сидим. Без Кольки…
Да, раскрутился Серега. Яркая иллюстрация к его признанию: «Я не пью – не пью, а потом ка-ак выпью. На неделю. А то и больше». Только бы он про работу свою не забыл за этим делом.
Сегодня я подписал первый акт как общественный инспектор по труду. Петр Петрович Головин, старший инженер по технике безопасности пригла-шал меня на разговор. Дважды. Дважды я ходил и оба раза его не заставал дома. Занятный фрукт. Внешне недоросль с широкой физиономией, с вечным румянцем и вечной же придурковатой улыбкой на ней. Но – старший.
Тут вообще все инженеры и инспекторы непременно «старшие». Младших нет.
Однако расходился я сегодня…

11.10 Чт. Тс. 07.30 Залив Петра Великого. На ходу в бухту Тихую.
Маловетрие, туман, тепло и сыро. И нечего сказать.
Что видел я намедни? Кажется, я утрачиваю способность видения. Все за-слонено – что перед собой-то кривить? – желанием близкого знакомства. На-до же, черт возьми, решиться! Ведь они не более смелы, чем ты. Эта их гру-бость, демонстрация эмансипированности своей – это то же, что и у тебя: средство спрятать неловкую застенчивость, оградиться от пренебрежения со стороны. Впрочем, я и не считал их дурными, недостойными, за некоторым разве исключением. С десяток-полтора наберется среди них матерых волчиц, а остальные… Мне кажется (да наверняка так и есть), что за плечами каждой из них – маленькая (маленькая – это для сторонних, но для каждой…) траге-дия или драма, которая и занесла их сюда, на поиски счастья. Для множества из них (из нас) счастье – это когда много денег. Я-то, конечно, не таков. Мы, как говорил Свирид Петрович Голохвастов, это что-то одно, а вы – это что-то другое. Или это не Голохваства заявление? Неважно.
Может, мне все-таки не суетиться пока, подождать, наблюдая? Но нужно же общаться с ними, чтобы лучше узнать хотя бы. Иначе что путное я про них напишу? Или беспутное.
Да дано ли тебе это? Сможешь ли?
Тс. 19.30 Стоим в бухте Тихой о борт с «Амгой». Берем с нее мороже-ную рыбу, а с плашкоутов принимаем снабжение. Что-то в последние полто-ры недели мы только и занимаемся приемо-сдачей чего-либо, а завод тем временем будто на последнем издыхании. Куда-то готовимся сейчас?
После обеда состоялось экстренное заседание судового комитета. Приго-ворили к списанию с парохода по ст. 33 п. 4 (за пьянство и прогулы) одну ра-зудалую бабенку. Когда ее тут допрашивали, мне показалось, что она не в се-бе, что у нее «кровля» набекрень. И никакого сожаления, даже волнения из-за «черной метки» в трудовой она не выказала. А ведь совсем еще молодая.
Когда закончилась эта бодяга, я изловчился написать и отправить письмо на Волхов-стрит, попросил Ольгу переправить мне почту от Татьяны – коли будет.
А кореш Серега гудит. Задраились с Толиком Степаненко в каюте и нико-го не пускают; допивают остатки андроповской. Акимов поделился новостью со мной: есть будто бы мнение об урезании обоим мотоботчикам КТУ на максимальные 25 процентов. Как это быстро у нас: урезания, обрезания и – 33-я. А между тем добрая половина команды сегодня была увлечена «охо-той»: добывали через шаровиков – они как мухи вокруг парохода снуют – спиртное. Я, кстати, и Акимова видел среди «добытчиков» на корме. Слы-шал, что и он иногда «запивает». А сделает ли он себе «сипоку» в таком слу-чае? Ну, не себе, конечно, а своему КТУ.
У меня «традиционные» затруднения в работе – все по причине нехватки ин-струмента. Даже самых завалящих проходных резцов нет. Попросил Колю Левакова напаять несколько пластин на резцы – не держатся. Видимо, это не обычного сварщика ремесло – напаивание пластин. А начальникам нашим до фени: хоть пальцем точи. Я еще до начала рейса механика предупреждал, что в море работать будет нечем, что надо инструмент заказывать. Там, на бере-гу, я по Дальзаводу с котомкой по цехам ходил, инструмент на водку выме-нивал у работяг. За свои кровные, между прочим. Только чтобы работать бы-ло чем. О том я и в статье написал, той самой «В четвертом измерении», ко-торую в «Красном знамени» забраковали. Факты им подавай! Конкретизи-руй! А это не факты?!
Давеча сцепился с рефмехаником Пашей. Этот аристократ является к нам с заказами, полагая, что для него тут режим наибольшего благоприятствова-ния, что заказы его должны выполняться «бегом», вне всякой очереди. Если я отказываюсь бросать ради него уже начатую работу, он тут же, как сегодня, бежит кляузничать к деду. Тот обычно жмет на меня. Но сегодня он почему-то ласковый и несколько раз здоровался со мной. И про Пашу с его претен-зиями ничего не сказал.
А бедолага ремонтный, видимо, всю ночь за Котова и Степаненко отду-вался, не вылезал из мотобота. Я тут едва было со смеху не упал, увидев, как Толик Степаненко пытался ключом на 36 открыть замок на дверце своей «двойки». Кто-то из них спьяну умудрился деньги за борт выронить – много денег, собранных с толпы на покупку спиртного. Как-то они рассчитываться будут?..

12.10 Пт. Тс. 07.35 Стоим на якоре в бухте Тихой. Погода так себе. По-прежнему берем мороженую рыбу с «Амги». На берегу наши люди при-нимают продукты. За сутки выдано 74 туб консервов и что-то там еще. Хре-новато. Или, может, это мы в пружину сжимаемся, готовясь к прыжку? Вот ужо пальнем!.. А меня что-то на лирику пробило.
Рубиновым глазом подмигивает Скрыплевкий маяк, напротив него – зе-леный огонь Басаргина. Отсюда виден весь внешний рейд Владивостока. Су-дов вокруг – не перечесть. По-над бухтой, в уютной седловине меж сопками стройные, расцвеченные огнями здания города. А тут… идешь по шкафуту – сверху и под ногами вода вперемешку с рыбьей чешуей. Остервенело хлещут по бортам стальные концы, на которых держатся пляшущие по воде сардель-ки кранцев. Противный скрип трущейся о сталь бортов резины, утробное ды-хание парохода. Все это фон нашего бытия. А пароход – он и впрямь как жи-вой. Не зря же англичане употребляют по отношению к судам местоимение «ши» - как к одушевленным предметам. Только к ним и ничему другому.
А я с удовольствием делаю зарядку, особенно вечерами. Сегодня неплохо спал.
Тс. 19.30 Похоже, будет шторм. Ветерок задул крепкий от зюйд-оста, и капитан час назад уже нагнал страху на толпу. Как бы при такой-то погоде нам тут не зазимовать – в ожидании снабжения.
В разделке не то раздоры начались, не то брожения. Только что норми-ровщик объявил сбор второй смене раздельщиц в комнате отдыха. Видно, что-то объяснять будут либо оправдываться.
«Гудят» мотоботные команды, по-черному. Серега утром концы отдавал, так я пожалел их, отдал бутылку. А он - клешни-то трясутся – целую кружку опрокинул, вылил на палубу. Тут же рухнул на четвереньки, давай вылизы-вать. А под ногами грязь – не прибирали несколько дней. После работы вы-дал ему еще одну, но не прошло и часа, как он стучится поновой – все за тем же. Я уж и не рад, что взял у него эти три бутылки. Третью я отдал Больде, который заявился буквально через минуту после Котова. А вот сейчас – и вновь по тому же поводу – скромно зашел Палыч, хороший турбинист и му-жик хороший. Увы, у меня ничего больше нет, помочь нечем. По бедности поболтали немного о том – о сем, и он ушел к жене, которая, говорит, празд-нует нынче поминки. Я его малость обнадежил, пообещав поговорить с сосе-дом (У Левакова, я знаю, что-то оставалось), но…
В конце смены позвонил в токарку дед: зайди, пожалуйста, к начальнику отдела кадров. Я сразу понял, зачем: наверняка с машинкой что-то неладное. Вчера я отдал кадровикам свою многострадальную «Москву» - из сочувст-вия в их беде. Ихний-то агрегат совсем развалился – приказы с реляциями не на чем печатать (сегодня на судкоме еще одного архаровца решили уволить). Пошел я посмотреть болезную. Увы, состояние ее весьма плачевно, почти та-кое же, как было в июне, когда мне ее Татьяна посылкой переслала и когда у нее вся требуха вывалилась из каркаса – спасибо почтарям. Двадцать пять рэ за «лечение» в мастерской плюс пятерка за скорость: я-то думал, что вот-вот в море уйдем. А теперь… Эта секретарь в отделе кадров – ей на бойне рабо-тать впору: по-моему, запросто кулачком своим телка завалит. А тут какие-то клавиши… И я тоже не мастерская. Коля Акимов, семидел наш, целый час крутил машинку, да все бестолку. Говорит, что в закатке есть грамотный па-ренек, некто Сарвели – надо будет разыскать. А теперь хочу сыграть в шах-маты. И Коля в печали – надо разогнать.

13.10 Сб. Тс. 07.30 Залив Восток.
Вчера, казалось, были в преддверии хорошего шторма, «а нынче погляди в окно…» - душа радуется. Правда, слегка похолодало, но тем приятнее было бегать и делать разминку. Похоже, я уже вписался в ритм, в размер продол-жительного бытия в местных условиях. Потому, наверное, и рифмы иногда в голове крутятся и хочется написать что-то этакое. Как говаривал Витек Теп-лухин (кого-то, явно, цитируя), как всякий порядочный человек, я пописывал стишки. Так ведь и у меня это не первые опыты. Впервые по-серьезному рифмовать я взялся на первой практике на «Боре». Сейчас-то я понимаю, ка-кими жалкими были те попытки, жалкое подражание то ли Маяковскому, то ли Есенину, то ли обоим сразу. Но с каким восторгом слушал мои вирши на ночных вахтах Коля Попов. А мне-то и лестно было. «Я на «Бору» матросом работать пришел. Вижу: можно работать – условия сносные…» Попов пото-му восторгался, что ни литературы русской, ни языка толком не знал и гово-рил с эстонским акцентом, даром что с русской фамилией. А настоящее имя его – я в паспорте видел – Анна-Мария. А уж как он Николаем обернулся, то бог ведает.
Однако меня удручают наши мотоботчики – вообще в разнос пошли. Как им помочь, не ведаю. Тем более, что они сами того не хотят. Не осознают своего состояния. Тараканят денно и нощно по пароходу, ломятся во все две-ри в поисках похмелья.
Я все сомневаюсь по поводу нашего звания или статуса. Кто мы – рыба-ки, моряки или кто-то в этом роде? Пожалуй, одно ограничение свобод же-лезными бортами-рамками не обеспечивает такого права. Хотя что мне до того? Какой смысл в этом копании? Куда как важнее разрешить проблему «той» ноги. Вот с какой ноги я сегодня встал? Наверняка это связано с моим теперешним настроением. Надо впредь это фиксировать и всегда вставать с нужного копыта.
Нынче сообщили приличные сведения о работе завода за прошедшие су-тки: 131 туб консервов и чего-то еще, - ну чем не маленькая радость на фоне неудач? А какие, собственно, неудачи нас посетили? Ах, машинка полома-лась, а нам без нее как без рук? А много ли раз с начала рейса мы к ней руч-ки-то прилагали? Нытик ты хренов! Зануда!
Тс. 20. 25 Взялся писать, а писать-то и не о чем. Все жду чего-то, к че-му-то готовлюсь. Сегодня Бабушкин подбросил занятную работенку: какое-то шаровое соединение для его машин. Только вот делать, как всегда, нечем. Приходится часами на наждаке резцы драть, чтобы внутреннюю сферу в штуцере выбирать. А штуцер – из нержавейки, вот попотеем. Какие-то ба-бочки опять ключи заказали. Заказали и не идут. Может, не нужны стали?
А наши ребята наловили сегодня уйму камбалы – ее тут, говорят, до чертовой бабушки. Шеф-кок Азат нам даже пять здоровенных рыбин в тази-ке принес, приготовленных в фольге в автоклаве. Позднее, после кино, на-верное, будем пировать. Впрочем, Николка кино почти не смотрит. Вчера по-сле первой бобины сбежал. А фильм-то хороший был: «Женатый холостяк». Сдается мне, что у Коли с чувством юмора беда. Я ему и сказал об этом. На что он заявил, что в этом смысле у него все нормально, только-де он любит что-нибудь серьезное.
Серега Котов сегодня наконец-то на воду спустился. Наверное, тяжко ему сейчас, но… последнее похмелье всегда водой – придется помучиться. Зато, надеюсь, лишняя зарубка в мозгу останется. Хороший ведь парень, а вот...
По правому борту ошвартован РТМ «Дружба народов СССР – ГДР». Бо-лее нелепое название для парохода трудно придумать. Ну да нам «с лица во-ды не пить», нам рыбку подавай да поболе. А насчет последующей работы, как всегда, разные толковища ходят. Одни говорят, на селедку пойдем, иваси будто бы дуром прет. Другие норовят на трубача – что это за фрукт, я толком не знаю, но вида не показываю. Трубача я только в «Нептуне» в готовом виде – нечто неопределенное – в ассорти кушал. А вот Бабушкин – ему-то с боль-шой колокольни лучше видать – утверждает, что на минтая двинем.
- Кому он нужен, этот минтай? – спросил я его. – Кто его ест?
- Простой советский заключенный, - ответил Виктор Николаевич. С этим я согласился. А когда-то в лагерях, мне братан рассказывал, бочки с соленой горбушей стояли – ешь не хочу.
Тс. 21.15 Удрал с фильма, едва он начался. «Инспектор ГАИ» - я его уже видел, как, впрочем, и все, что здесь показывают. За малым разве исклю-чением. Фильм неплохой, да больно уж проблемный, потому второй раз смотреть его трудно. А в зале – аншлаг. Даже дед пришел в кино – его я уви-дел здесь впервые.
А что же мы? Может, начнем, помолясь?..

14.10 Вск. Тс. 07. 25 Залив Восток. Маловетрие, ясно; т-ра воздуха +3, т-ра воды +11 градусов. За сутки выдано: 131 туб консервов, 1т жира, 5т муки.
Сегодня я летал во сне. Вообще очень редко вижу сны в последнее время. Говорят, сны без сновидений – самые продуктивные, в смысле отдохновения организма. А по-моему, такие сны обкрадывают нас на четверть жизни. Это как с бодуна: где был, что делал – ни хрена не помню.
Сегодня сон был яркий и цветной – такое вообще редко случается. Я си-дел на своем сосновом пне у дома и ждал солнышка, как бывало в раннем детстве. Как и тогда, я был в одних трусах, мне было холодно, и сидел я, ох-ватив себя за плечи. Было уже светло, над соснами в парке кружили грачи, а солнце все не показывалось. И тут я полетел. Я начал подыматься вверх, как «Харриер», как самолет с вертикальным взлетом – это я про себя во сне от-метил. Поднимался легко и медленно, пока не увидел солнце, большое, оранжевое, теплое. И мне сразу стало тепло. Я висел высоко над домом и смотрел вокруг. На юге, там, где должна была находиться школа, моя 14-я школа, почему-то было море. А во дворе дома, под липой сидели мужики и играли в домино. Среди них был отец. Я ждал, что он посмотрит на меня и что-нибудь скажет: похвалит меня или отругает наоборот: какого, мол, хрена ты туда забрался. Но он не смотрел на меня, а сказал вдруг: «Горе-чмык за-крыт на крестях». При чем тут горе-чмык?! – видимо, от недоумения я и про-снулся. Я проснулся и понял, почему отец не смотрел на меня. Нынче я не-много моложе него, того, который ушел из жизни, и он просто не узнавал меня, Не мог узнать. Или я это во сне еще понял? Но проснулся с легким сердцем.
А вчера я так ни черта и не начал и не знаю, когда начну. Да и стоит ли терзаться из-за того, что делать, за что браться, ну никак не хочется? Зачем заставлять себя? Что стоящее можно создать, написать при этом? И вообще, наверное, вполне достаточно дневника. Для потомков. Хотя кому они будут нужны, твои дневники, каким потомкам? У вас мания величия, сэр, никак иначе. Но, может, придет когда такое желание, что просто невмоготу, когда не можешь не писать… Не можешь не писать – не пиши – эта абракадабра как раз для меня, для моих терзаний. Зачем сосать из пальца, если в нем ни-чего нет, даже дырки?
Вот сейчас мне предстоит интересная работа – о ней и надо думать, над ней сосредоточиться, чтобы не ударить мурлом в грязь перед публикой, до-казать, что мы не зря тут отираемся и 6-й разряд нам не за красивые глазки присвоили. Вперед и – с песней!
Тс. 18. 40 Пахал сегодня, словно черт. На Бабушкина. А в голове весь день вертелся каламбур. Три деда у нас на пароходе: собственно, дед, то есть главмех; дедушка – старший механик ССУ и Дедушкин – так я Бабушкина перекрестил – стармех все-таки, хоть и заводской. Есть там еще «дедки», вроде дяди СЭМа (старшего электромеханика) или старшего рефрижератор-ного. Но это все мелочь, у которых по два – три человека в подчинении, а все они, помимо главмеха, еще и под Петровичем ходят. Однако какая дурь в го-лову лезет, когда тут, на станке великие, можно сказать, дела вершатся.
Нынче утром Петрович съязвил в мой адрес и Бабушкина, который явил-ся к нам на развод: «Бабушкин, наверное, Боре бабу пиздатую нашел, откуда-нибудь из разделки – вот он и помалкивает». Сказано было так, будто я во все прошедшее время только и делал, что брюзжал. И невдомек ему, хоть и мужик неглупый, что мне просто работа может быть интересной. Я промол-чал, сделав вид, что согласен на «бабу». Когда я час назад вывернул из па-трона готовый штуцер и преподнес его Дедушкину (он почти всю смену тор-чал у меня за спиной), нужно было видеть его глаза, его по-детски счастли-вую физиономию – это многого стоит. В том числе и «пиздатых баб».
Сейчас мы топаем назад, к родному порту, в Тихую бухту, где надысь своих снабженцев бросили. Чего-то они там наснабжали…
Тс. 23.35 «Москва слезам не верит» - в который раз смотрю этот фильм и всегда будто заново, впервые. И настроение после него совершенно необъяс-нимое. Такая светлая грусть и еще, пожалуй, легкая зависть: могут же люди!.. Поздно уже, а спать не хочется. Но надо. Но ведь еще и размяться надо. Нельзя давать слабины.

15.10 Пн. Тс. 07.30 На ходу. Куда – черт ведает. Сегодня не слышал ни побудки, ни радиоинформации. Ночью стояли в каком-то оживленном месте, в виду множества судов (может, в Тихой?). Чего стояли – нам тоже не доложили. Кажется, и мотоботы не майнали и никто к нам не привязывался. Или я во сне не слыхал ни фига?
А погода стоит отменная: безоблачное безветрие и теплынь, почти лет-няя. Спал нынче беспробудно, но проснулся с больной головой – от духоты в наглухо задраенной каюте. Еще остается неприятный осадок от вчерашнего состязания с Колей. Я огорчен тем, что руки у меня слабее его рук. Николка вполне доброжелательно объяснил это разницей в возрасте – ведь почти два-дцать лет, но меня это не утешило. Даже притом, что я, например, подтяги-ваюсь втрое больше него. И что делать? Уж не штангой ли пойти заняться? А мне это надо? Надо принять как данность: наверное, каждый второй встреч-ный сильнее меня, потому что моложе, потому что я давно перешагнул сред-нестатистический возраст мужчины. И утешаться тем, что в свои сорок я вполне еще могу провести три раунда в хорошем темпе – этого многие моло-дые не смогут. Хотя проверить бы надо, но где?
Тс. 17.00 Сбежал на полчаса пораньше с работы, надеясь помыться и на 17.00 попасть в кино. Увы, кина не будет. Сегодня пересмена и еще вместо кино нам предложен перегруз – наша смена с ноля часов. Акимов нынче бо-лезным сказался (спина у него «разламывается») – выходит, и на все пред-стоящие перегрузы мне ходить, поскольку на эти случаи на борту остаются по одному «спецу» из ремонтников: токарь, слесарь, сварщик. Конечно, можно было бы хвост поднять и я поднял было, сказав ремонтному, что я сюда не грузчиком нанимался. Но у Валеры Колесникова образовалась при этом такая постная физиономия, что я поспешил смягчиться, сказав: «Коли нужно…». Однако это в последний раз. В другой у меня тоже спина заболит. Или пупочная грыжа развяжется. Но с бригадиром надо поосторожней быть – он службу понял давно. А как вообще правильно вести себя в подобных слу-чаях?
Вообще-то все мы живем как бог на душу положит, не особо задумыва-ясь. О смысле жизни вообще и своих частных поступках. И только потом спохватываемся: эх, черт, не подумал! Я, возможно, делаю это, то есть ос-мысливаю «бытие свое» чаще многих других. Потому как до сих пор, как перст божий сидит во мне сказанное двадцать лет тому назад: «Какой обман-чивой бывает внешность!». Сказал это Николай Николаевич Корсак, навер-ное, самый уважаемый мною из отцов-командиров Таллиннской мореходки. В мой адрес сказал – как приговор вынес. А мне тогда ни оправдаться, ни просто выговориться не было возможности. Хотя как раз тот случай, проис-шедший накануне (я ведь и сам того не ведал, что подставил Карлуху Рим-меля), я не отношу к поступкам, за которые мне стыдно. Много было в жизни всякого, о чем до сих пор горько сожалею. Но тогда… С Карлом-то мы разо-брались и впоследствии сдружились еще больше, а вот перед Корсаком… Я с тех пор, наверное, ему (а больше, пожалуй, себе) доказать стараюсь, что он тогда ошибся на мой счет. Зря он так сказал.
Где-то он теперь? Если вообще жив. Ему ведь, должно быть, под восемь-десят. И где нынче Карлуха обретается? Наверное, давно капитан. Если не спился к чертям собачьим. Не помню, кто, говорил мне, что у Риммеля, в его «королевстве» не все в порядке. Это ведь его любимое: «Мы еще пошумим над дубравой». Жаль, если его «дубрава» пожухла.
Тс. 20.25 Почитал, подремал, поужинал. Взял бланки радиограмм, запол-нил, поздравил всех кого надо с грядущим праздником Октября (не рано ли?), но отправить не успел: почта закрыта. В 21.00 в помещении столовой команды грянет праздник, вечер отдыха в честь победителей в соцсоревнова-нии – только что объявили. Меня туда чтой-то не тянет, мне скоро на плаш-коуте «отдыхать». А вот Николка лыжи навострил: его подружка-победительница в дневную смену переходит – вот уж они отчебучат, напля-шутся. Мужики хлопочут, суетятся по корме – ну какой может быть отдых, если ты не замазавши. Погода изрядно испортилась: ветер задувает, и волна кучерявится, - а шаровикам до фени. Они опять как мухи кружат возле паро-хода и, говорят, взимают по-божески: по «чирику» (червонцу) за пол-литра. Кстати, как бы из-за непогоды не отложили перегруз. Хотя это мое опасение и не опасение вовсе, а тайное злостное желание. Больше всего на свете я не хочу сейчас лезть на плашкоут и укладывать там коробки с нашими консер-вами, «в бланше» и без. А хочу я… Не знаю, чего и хочу.
Вон Серега Котов знает. Совсем скурвился, стервец. Толе Степаненко спать ночами не дает, гонит чего-нибудь раздобыть – ему на похмелье. Жрет все, что горит и воняет. У меня в мое отсутствие одеколон спер, несколько раз довольно настырно денег требовал. Но, подойдя к ремонтному с объясни-тельной, едва слезу не уронил: не списывай, Христа ради. Жена-де с «Влади-востока» сюда скоро переберется. То-то ей радость будет. Теперь я понимаю, за что его оттуда поперли. И при всем моем понимании и сочувствии (мне ли этого не понимать) я бы его тоже не задерживал. Знать, по-настоящему хре-ново ему еще не было. И не разумеет он того, что ему намертво, испанской удавкой завязывать пора. Вот когда поймет, тогда я ему помогу. Чем могу.
Однако что теперь-то делать будем?..

16.10 Вт. Тс. 07.30 Зал. Петра Великого. Ветер: зюйд – 7-8 баллов, волна – 5-6. Прилично качает. Даже наш большой пароход.
Довольно трудно, но и забавно бегать было. Иногда будто взлетаешь и вхолостую молотишь в воздухе ногами, то как придавленный ползешь, норо-вя на четыре точки опереться.
Еще два энтузиаста утренней гимнастики выползли на корму в одно со мной время. Вернее, энтузиастки. Я уж и забыл думать про них и не видел со дня знакомства. Когда уж это было? Сегодня они почему-то обособились и едва покивали на мое «Здрасте!», будто впервые увидели здесь, на шлюпоч-ной палубе. Или обиделись на что? Но я, кажется, поводов для этого не да-вал. Ну да бог с ними.
Не было бы, говорят, счастья, да несчастье помогло. Спасибо шторму – нам не пришлось идти на перегруз, и я спал всю ночь, хоть и хреновато. Ре-бятки из 167-й до двух часов тараканили по пароходу в поисках чего-нибудь, хоть одеколона. Не однажды вламывались и к нам, но всякий раз выставля-лись не солоно хлебавши. Коля был к ним весьма суров. «Идите спать к е…й матери!», - предлагал он гостям перед тем как хлопнуть дверью. И они шли, чтобы через какое-то время постучать вновь. Кажется, стучались все четверо, по очереди.
А вчера наш завод выдал полтораста «тюбиков» с «сопровождением» - это весьма недурственно. Только как дальше пойдет при такой-то погоде? Кстати, и на станке работать, когда качает, очень неловко. Но пока…
«Не знаю, как воспримете Вы мой поступок, да я и сам не пойму, что это: дерзость легкомысленная, робость ли перед Вами или глупость несусветная – двигатель взаимоотношений противоположных полов. В одном только уве-рен – в Вашей порядочности, Светлана, в том, что Вы не станете обсуждать это письмо с кем бы то ни было, чтобы подвергнуть осмеянию его автора.
Вы нравитесь мне. Да, вот так, без обиняков. Я давно за Вами наблюдаю, любуюсь Вами с того самого дня, когда впервые увидел Вас на пароходе. Кажется, это в июле было, задолго до начала рейса, и только теперь решился. Давно хотел как-то сблизиться, познакомиться, все искал подходящую си-туацию и не находил. Так до сих пор и не придумал ничего, кроме как напи-сать записку. Робость проклятая – по наружности, я-чай, и не подумаешь.
Я совсем не уверен, что мог тоже привлечь Ваше внимание, что Вы во-обще замечали меня во все это время. Так вот, пытаюсь привлечь. И если за-писка моя Вас заинтересовала, если Вы свободны от мужской опеки, предла-гаю Вам… пока не руку и сердце, а просто знакомство.
Думаю, Вы найдете способ ответить. Если Вы заняты или я неинтересен Вам, верните эту записку автору. А если предложение мое как-то Вас… ну, заинтриговало, что ли, то в нашей каюте Вы – всегда желанная гостья. С уважением, Б.»
Вот что я в печали своей придумал. В обед перепишу набело на отдельном листке и останется только передать. Хотя надо еще придумать способ пере-дачи.
Тс. 18.30 Отправил поздравительные, с праздником, радиограммы, целых шесть штук – аж на 9р.90коп. Как-то полегче стало. Полчаса проторчал в ожидании старшего инженера Петра Петровича – сначала возле его каюты, потом – у апартаментов замполита, где они вели приятную беседу вместе с капитаном и предсудкома. Что-то все по вопросам охраны труда. Дока Пет-руша не дает покоя и самому большому начальству. Но я больше к нему не пойду. Слишком уж он необязательный человек, и память у него короткая. А я ему не мальчик на побегушках.
После работы, едва мы с Николкой помылись и уселись приятно провести время за чаем и шахматами, явился наш шеф, опять с виноватой физиономи-ей: «А не согласится ли кто пойти на перегруз мороженой рыбы?». Я жела-ния не изъявил, а Коля согласился. Из наших с ним еще Мишка Цепелев по-шел. А я проводил их до шкафута и пожелал счастья в личной жизни.
Стоим мы сейчас на рейде поселка Восточный (куда ни ткнешься, непре-менно на что-нибудь «восточное» напорешься), прячемся от непогоды. Пред-ставляю, что сейчас в заливе творится, если даже сюда, в бухту зыбь накаты-вает баллов в 5-6. Говорят, в этом поселке рыбокомбинат находится, имени Надибаидзе. Знакомая фамилия, но чья – не помню. И что нам с того комби-ната?..
Сегодня по-зимнему белесое небо и такая же белесая вода. Невольно вспомнилась повесть (или роман?) «Белый юг», что печаталась в журнале «Вокруг света». Такой же колорит, такое же настроение – безнадега.
Переписал красивым почерком письмо, теперь надо как-то исхитриться передать его. Конечно, это глупость, но не воздать ли ей похвалу, вслед за великим Эразмом…
Тс. 23.20 А у нас по-прежнему без перемен, если не считать, что от бор-та отвалился РТМ «Дружба СССР – ГДР», с которого, видимо, забрали все, что в его трюмах было. Но Коля все не идет с перегруза. Может, кого другого подвязали, или он на ночной завтрак отправился?
Посмотрел одну серию фильма «Судьба», на вторую не достало желания. Потому что ее в зале не было. Собрал в трубе высохшее белье, размялся хо-рошо и напился чаю. Теперь можно и почивать. Окинул взглядом, морским и выпуклым, свой дневник – мать честная! – это сколько же тетрадок мне на весь рейс понадобится! Да хоть бы было что-нибудь интересное. Или я не умею наблюдать или переварить, осмыслить увиденное не в состоянии? Не-ужто все коту под хвост?!
А вот и Коля.

17.10 Ср. Тс. 07.30 На ходу – наверное, опять в Тихую бухту, откуда нас обычно шторма выгоняют. Намедни выдано 119 туб консервов – это все, что я уловил из утренней информации.
Проспал я сегодня. Проснулся было в 5.00 – от холода, натянул на себя одеяло и успокоился, пригрелся.
Что-то чайки раскричались. Под этот крик мне утром снилось что-то эта-кое – никак вспомнить не могу.

Мне большое плаванье прочили.
И уверовал я, что где-то,
В океане звездною ночью
Отыщу я свою планету.

Бился в парус суровый ветер.
Альбатросом шхуна летела.
Цель была, горизонт был светел,
Только правил я неумело.

И силенок мне не достало,
Чтоб лавировать океаном.
Затаились рифы и скалы
На пути к неведомым странам.

Сбился с курса – и вдребезги шхуна.
Но неистовый голос моря
Вновь зовет из тихой лагуны,
Ветры- странники волнам вторят.

Я взираю на встречных лица,
Всех готов с собою позвать.
Мне не страшно в них ошибиться,
Страшно их разочаровать.

Вот что вспомнил я, вот что вертелось у меня в голове уже много дней и только сейчас оформилось. Конечно, «я не Байрон» и стишок не вполне, осо-бенно третья строфа. Но это, наверное, не только Попову можно прочесть. Который Анна-Мария. И мы еще подумаем. А теперь – майна помалу!
Тс. 19.40 Шел к помпе, т.е. замполиту (может, его «зампой» называть, покуда он зам, а не пом?), а попал к Петруше. Он почивал, болезный, верно, сил набирался – перед ужином. Набрался, потому битый час капал мне на мозги, наставляя на будущую совместную работу. А у меня замполит не шел из головы: почто я ему так вдруг понадобился?
Прямо от Головина пошел на ужин, а сейчас… То же, что и вчера. Под бортом плашкоут с продуктами болтается, но на перегруз нас почему-то не приглашали. А вообще день сегодня прошел под трудовыми знаменами, и сделано, право слово, немало. Но вот бригадир наш Акимов «укололся», как сказал зашедший в мою обитель Иван Шамонин. Он приходил заказать гайку для судовой пишущей машинки. Обещал и мою посмотреть – дня через три. Видно, шибко занят. Нынче кадровичка встретилась на трапе и в первую очередь справилась, а не сделал ли я свой аппарат. Она обеспокоена его со-стоянием, похоже, больше меня. Однако зачем я понадобился замполиту?..
Тс. 20.30 К Матвееву я так и не попал – оне заняты. Договорились созво-ниться опосля. Ходил в библиотеку – справиться о наличии здесь трудового законодательства. Оказывается, есть, и мне в ближайшее время нужно будет с ним поработать. Вернее почитать. Получил из дома долгожданную радио-грамму. Добрые вести, только о переводе ни слова. Получили ли они его?
А теперь можно и почитать и даже сходить в кино, хоть на две серии.

18.10 Чт. Тс. 07.30 Внешний рейд п. Владивосток. Ясно. Ветер N – 3 б., t - +4, t воды - + 11 градусов. Наработали 81 туб консервов, 1,5 т жира, 5 т муки.
Почему-то утренние данные о нашей работе сильно отличаются от тех, что вывешиваются на доске объявлений. Как правило в меньшую сторону. Я, конечно, не в обиде, но стоит ли неверные данные в дневник заносить? И нужны ли они вообще? Не в них же суть моих записей. Я же тут не производ-ственные отчеты пишу. Впредь стану заносить лишь аномальные «явления». А что значит, аномальные, сели все мы тут суть аномалия?
А кино я вчера не смотрел. Опять показывали «Москву, что слезам не ве-рит» - не каждый же день Гоше радоваться. Поэтому я долго читал, затем сделал разминку и даже продул Коле шахматную партию. И не испытывал угрызений по поводу того, что занимаюсь чем угодно, но не делом. Ну их к лешему – угрызения всякие и прочие дела. В том числе и творческие. Знать, не шибко надо.
Почему-то очень много судов скопилось здесь, на внешнем рейде. Самых разных: танкеров, больших и малых, лесовозов, буксиров, рыбаков. Но по-прежнему тревожит меня вид «морей», «берегов» и «островов» разных из хо-зяйства «Востокрыбхолода». Неужто так и не бывать мне на этих красивых пароходах? А жалко…
Тс. 19.35 Ну вот, и поужинали. А дальше что? Какое-то смутное беспо-койство довлеет надо мной, не позволяющее даже осмыслить прожитый день. Но если все-таки попытаться. Что думал я в течение суетного дня? Да все о том же, что и во все прочие: как поеду домой – в отпуск или навовсе, как буду ходить по ковровским улицам, таким близким сейчас, таким род-ным: Ногина, Циолковского, проспекту Ленина, - и увижу много знакомых лиц… Я и теперь вижу многих – кого хочу видеть. И кого не хочу. О детях думал… Вот сейчас там полдень. Танюшка уже пришла из школы – ей до дома-то пять минут. Татьяна, наверняка приходившая на обед, уже выходит из калитки, машет дочери рукой. На улице, должно быть, сыро – осень глу-бокая - и Танюшке не хочется опять выходить из дому, она смотрит в окош-ко. А паренек еще в школе, вымучивает последние уроки. Настюха квохчет в своем излюбленном углу, все помирать собирается. Обстановочка. «Ревет сынок – побит за двойку с плюсом; жена на локоны взяла последний рубль…» - Саша Черный вполне уместен к этим моим бредням. Интересно, что означает фраза в телеграмме: «Нормально во всех отношениях»? Может, в письме найду объяснение. Осталось только дождаться очередной почты. Грустно что-то стало.
Хотя были и веселые мысли. Глядя на какую-то цифирь на переборке пе-ред станком, я вспомнил Женьку Журынкина, Голову, который однажды так же вот, уставившись на инвентарный номер соседнего станка, размечтался: если бы вот столько у него было денег. И запорол «шестую» коробку, впи-лившись резцом в перемычку. Тогда с него 176 целковых содрали – за брак. Половину зарплаты. Единственный на моей памяти случай подобного удер-жания.
Все это у меня в старых тетрадях описано. И, по-моему, неплохо. Напи-сано один к одному, «с натуры», но каковы типажи! Журынкин, Бурлаков, Тулюсин, Коля Пигалов. Там ведь целая повесть, производственный роман. Вот чем надо было бы заниматься мне сейчас. Нужно написать Татьяне, что-бы выслала мне тетради – может, и впрямь возьмусь.
Кто-то из мэтров, Вася Аксенов, кажется, говорил, что нельзя писать о сиюминутном, если пишется не газетная статья. Событие, предмет писания, должно отдалиться во времени, чтобы стать видным автору как бы со сторо-ны. И мне не нужно суетиться с замысленным «Плавзаводом». Надо просто писать дневник, описывать местные события, поменьше погружаясь в воспо-минания. Хотя куда от них деваться, если… Если бы не они, тут с тоски сдохнешь. Событий-то кот наплакал. Удручающее однообразие…
Однако сегодня надо непременно попасть к замполиту.
Где-то после обеда наш замечательный во всех отношениях пароход рва-нул когти из бухты Тихой, оставив на берегу несколько человек (неизвестно пока, зачем), побежал за рыбкой. И вот сейчас мы стоим в какой-то живопис-ной бухточке, и оба наши мотобота работают, возят «парной сырец». Но что же меня беспокоит?..
Тс. 22.55 После разминки и чаепития.
Посмотрел фильм «Карантин» - от души. А до того был у замполита. Ана-толия Семеновича (тезка шурина моего, Сорокина) беспокоит вопрос визи-рования членов вверенного ему экипажа, особенно коммунистов. Как я по-нял, нам в этом рейсе предстоит поработать совместно с американцами (пока это лишь предположения), возможно, с заходами в чужие порты (на Аляске или в Канаде). К тому времени вся команда должна быть «завизированной». Кто не будет, того заменят. А шесть сотен организмов – это не шестерка и даже не шестьдесят. Хотя не мое это дело. Отнес Матвееву свои бумаги – ан-кету с биографией и рекомендацией – пусть изучает. Теперь я малость успо-коился, хотя осталось ощущение того, что помпа что-то недоговаривает, что-то важное, касаемое меня. Иначе зачем бы он меня так настойчиво вызывал.
После него зашел в библиотеку, намереваясь полистать КЗоТ. Впустую. Тот талмуд, что Таня, библиотекарь, нашла вчера, оказался лишь перечнем или каталогом законодательных актов о труде без фактического их содержа-ния. Придется либо к Вершинину идти, либо к кадровичке. Но зато «малыш-ка» (так я про себя библиотекаршу пометил за ее габариты) выдала мне наи-дефицитнейший «товар» - «Над бездной» В. Пикуля. Почитаем…

19.10 Пт. Тс. 07.30 Залив Находка.
За прошлые сутки наработали так, что и говорить неохота. Сейчас прини-маем банкотару с «Владивостока».
Тс. 18.35 Старпом по спикеру объявляет штормовое предупреждение: « В связи с приближением циклона закрепить… и т.д.». Сегодня пахал как черт, но день показался, тем не менее, очень долгим. Дядя СЭМ (старший электромех.) заказал – не было печали – два грузила для рыбалки. Вот но-вость так новость! Сделал я эти грузила и пошел стирать свои тряпки. Потом посмотрел концовку «Петровки – 38» - нужна была мне эта «Петровка», как зайцу триппер. Ее в зале не было. Да если бы и была, разве я на что-нибудь решился бы? Слизняк!
Интересно, что будет думать на мой счет помпа, ознакомившись с моими бумагами?
Сегодня отдал машинку Ивану Шамонину, который, вдрызг пьяный, при-шел ко мне в токарку в сопровождении трезвой жены, мастера разделки и су-довой активистки. Красивая женщина, достойная, наверное, кого-то посерь-езней Ванюшки. Но вот поди ж ты. Они мне чем-то напоминают одну пару с «Витебска», достославного вербовоза (его, наверное, уже давно на гвозди по-резали). Там для меня изумлением была тесная (более чем) связь судовой докторши (наружно очень положительная дама) с матросом (забыл и имя его и фамилию, но помню, что полный был оторвоз), будто не было на судне приличных мужчин. Взять хотя бы меня. Докторша жила по соседству со мной, а Ванька (вспомнил: тот тоже был Ванькой) двумя палубами ниже. Они высовывали головы в иллюминаторы и договаривались (я слышал это, да, наверное, и не только я) о «случке». А я тогда по ночам на корму размаг-ничиваться бегал, к кастелянше. Сдобная тетка была, лет на десять меня старше, только пахла селедкой. Я заглядывался тогда на докторшу, а она предпочитала матроса.
Колю Левакова, едва мы с ним из душевой вышли, ремонтный срочно по-звал к деду – явно за срочным заданием. Николка отработал, сварил срочные рогули для машины – чтобы оставить их в сварочной, до завтра. Почему бы завтра и не сделать эту «срочную» работу?
Что-то было у меня важное для записи – забыл. Хотел ведь подняться, чтобы записать безотлагательно. Нет, отложил на потом, решив, что не забу-ду. А теперь вот терзаюсь.
Почему-то удивительно чистая, вернее пустая голова у меня сегодня. Без-мятежная такая. Может, с Матвеевым стоит поговорить: не подкинет ли сю-жетец, темку – хотя бы для очерка.

20.10 Сб. Тс. 20.05 Зал. Америка (Находка).
Рано утром, во время зарядки видел яркие огни порта Восточный, видно и самое Находку.
Днем грозились усилением циклона до шторма, лил дождь, но сейчас ста-ло заметно тише. По обоим бортам привязаны пароходы: справа опять «Дружба народов СССР – ГДР», слева – рефрижератор «Дальневосточный». Справа берем мороженую рыбу, налево готовую продукцию отгружаем.
В самом конце смены явились в токарку «вербовщики»: сперва дед, а сле-дом – ремонтный. Я идти на перегруз желания категорически не изъявил. Дед не очень-то и настаивал, Валера тоже робко вербовал. Так и ушли от нас ни с чем. Однако вся остальная рать из рембригады с самим Колесниковым во главе горбатится на перегрузке.
На это счет много пересудов ходит: очень уж скромно оплачиваются эти работы. Но я даже при солидной оплате играть мускулами после работы не желаю.
Вчера выдали 120 тюбиков консервов – вполне прилично в сравнении с предыдущими днями. Сегодня завод «санитарит». Что-то уж очень часто они прихорашиваются. Впрочем, им виднее.
Сегодня было объявлено о наборе охотников на курсы боцманов, правда, из числа матросов 1-го класса. Полагаю, однако, что и меня при моем жела-нии на них возьмут. Надо разузнать. Так, любопытства ради.
Только что сделал важное приобретение – будильник электронно-механический. Купил, прибежал, радостный, в каюту, вставил на место бата-рейку, а обновка – ни с места. Пошел назад, в лавку. Только с пятой попытки обнаружил «ходячий» будильник. Теперь могу Сереге с Толей вернуть их ча-сы.
С Котовым контакты наши утрачены – нынче в обед я остро почувствовал это. Возникшее меж нами в последнее время отчуждение мне что-то не хо-чется преодолевать. Вспоминаю его физиономию недельной «свежести» - дурно становится. Серега чувствует это, и свои попытки к сближению оста-новил.
Прочел повесть «Париж на три часа». С интересом прочел, хотя ожидал большего. У меня исчезло представление о В. Пикуле как о писателе зага-дочном, выдающем на-гора невероятные секреты истории. Секреты-то не стоят того, что вокруг них наворочено. Хотя преподносится все с чувством, умело.
А не сходить ли мне к замполиту – может, что новое разузнаю.
Однако почему нет пассажира с почтой? Только есть ли там что для ме-ня?..


21.10 Вск. Тс. 07.25 Залив Находка.
Производим (или произвели) смену якорной стоянки. Ветерок до 25 м/сек (по шкале ветров это «жестокий шторм», четыре метра до урагана) и, кажет-ся, еще крепчает. Температура воздуха +7, а когда бегали, казалось, много за минус. «Октябрь уж наступил…» Давно наступил, а я только хватился.
К замполиту вчера не попал – они, как всегда, заняты были беседой с людьми более ценными, нежели мы. Хотя что мне с него, чего хочу услы-шать, о чем сказать? За жизнь потолковать? Так исповедник он неважный. Добро бы старше был да умней. А то ведь возраста примерно моего, может, на два-три года старше, и ума, судя по всему, не густо. Конечно, информиро-ван – согласно положению, и вес на пароходе имеет, значимость – опять же благодаря должности. Хотя надо заметить, он добрый малый и ко мне вполне доброжелателен, без тени заносчивости. Но если ему рассказать, к примеру, о моих… не знаю, как и назвать, брожениях, что ли, до отъезда во Владиво-сток, поисках веры, хождениях по церквам и молельным домам, не поймет ведь. А то и из партии попрет. А нам это надо? Правда, по большому счету, «кодексу строителя коммунизма», коммунист я хреноватый и, если верю в коммунизм, то только в ефремовский. Матвеев, поди, и Ефремова-то не чи-тал, если вообще о нем слышал. Конечно, сейчас я несколько отличаюсь от того оболтуса, который в восемнадцать лет был старшиной роты назначен (вот ведь фокус – как глаза замазать умел; или все-таки прав был Корсак?) и в партию принят и тогда же, еще будучи кандидатом, схлопотал строгача и… женился. Женился на спор, за литр водки, а строгий выговор был «за несерь-езное отношение к партийности, выразившееся в несвоевременном получе-нии партбилета, продолжительной самовольной отлучке и появлении в учи-лище в нетрезвом виде». Сейчас… Да что сейчас? Далеко ли я ушел от того «ллойдовского» бурсака?..
Постучал в окно Иван Шамонин – связку перчаток принес. Хоть в них ка-кое-то время нуждаться не буду. За окнами (иллюминатором) обычный ут-ренний антураж: гомон с матюгами – девки на смену сряжаются. Пора и мне на «кичку».
Зачитал вчера роман «Реквием каравану PQ-17» - заинтригован.
Тс. 20.05 Стоим близ мыса Астафьева, по-прежнему обнявшись с «Даль-невосточным». Так, в обнимку и переползали сюда с противоположной сто-роны бухты, чтобы укрыться под крутым берегом от пронизывающего до костей «норда». Воскресенье нынче шальным получилось – в смысле работы. Я-то думал, что разгружусь сегодня, однако уже к 9 часам меня завалили за-казами по самые помидоры. Да еще мы с Колей затеяли нарезать шестерню для его (строгального) станка. Я долго провозился с расчетом делительной головки, однако рассчитал. А резать… вот «узкие места» разошьем – тогда и за шестерню возьмемся.
Не могу преодолеть (да, наверное, и не стоит) неприязни к рефмеханику Паше. Не выношу постоянного слащаво-страдальческого выражения на его физиономии. Он будто страдает от аскарид или геморроя, но при этом всегда готов съязвить по поводу нашей неоперативности в обеспечении его, рефме-ханика, запросов. А стоит ответить ему такой же «язвой», он тут же, с непре-менным котиком на груди (где только раздобыл этого, себе под стать, кота?), стучать к деду побежит. Он с этим кисой и рефмашину, похоже, обслужива-ет. Впрочем, обслуживают ее рефмашинисты и мотористы, а они с котиком только ЦУ раздают. И у нас над душой ноют.
Дед сегодня тоже работенку приволок: два шатуна расточить требуется. Я сказал ему, что эту расточку без 4-хкулачкового патрона не сделать. «А разве у нас его нет?!» - выкатил он шары, будто впервые об этом слышит. Я же им еще летом, на ремонте все уши прожужжал, что доведись до серьезной рабо-ты в море, мы без такого патрона наплачемся. И она еще будет – сегодня только первый сигнал. Попробую подкладывать пластины, но это все на авось. Очень большое смещение центра расточки – полдня выставлять при-дется.
Завтра у нашего шефа, Валерия Николаевича Колесникова, день ангела. И у Олега Николаевича Щербины (Батьковича – подпольная кличка) – тоже. Сбросились мы всей оравой по «чирику» на подарки – завтра «гулять» будем.
После смены маленькое партсобрание состоялось, выбрали группу народ-ного контроля машинной команды да пропагандистов-агитаторов назначили. Я и тут – в контроле.
А на дворе изрядный колотун. После него вонючее, урчащее тепло над-строек таким милым, уютным кажется. Завод работает хреновато, продолжа-ется перегруз готового товара – там пашет большая часть заводской толпы. Пассажира с почтой так и нет. Зато сегодня будут танцы.
Николашка на танцы «забил болт» - решил порвать со своей толстой, ле-нивой «коровой» (так он Ленку Прокаеву обозвал). Что же она делать-то бу-дет?
Кое-кто из наших (механических) ребят, уже отведав здесь «семейной» жизни, перешли на образ жизни холостой, а мы все ни на что не решаемся. Все чего-то ждем. Ну-ну, жди, милай, может, чего дождешься.
Наши отношения с Серегой Котовым, похоже, наладятся, хотя прежней доброты меж нами вряд ли следует ожидать. Он выбрался наконец из «стра-ны дураков» и нет-нет заглядывает к нам. Пока по вопросам сугубо деловым. Ну да нам не детей крестить.
Однако я так и не разузнал о боцманских курсах. Пожалуй, надо созво-ниться и все-таки встретиться с замполитом.


22.10 Пн. Тс. 07.25
Зал. Находка. Ясно. Ветер West-4 б, t +3, t воды +7градусов. Только что опять сменили якорную стоянку. Сидя в столовой над чашкой сметаны, слы-шал грохот якорной цепи – становились на якорь.
«Парень, ты с какого года? И с какого парохода? Ни ответа, ни привета, а на речке тает лед…» Я, кажется, этот шлягер мореходской поры еще во сне запел. От него и проснулся. Или под него? И это теперь на весь день.
Невольно Толик Полещук вспоминается – то была его любимая фишка. Где-то он теперь, обреченный быть вечным боцманом? Хотя четыре года на-зад, когда я разыскал его в Таллине, он, вроде, был пожарным помощником на «Георге Отсе». И это – его потолок. Его, «краснодипломника», лучшего из нас впередсмотрящего на «Боре», при выпуске оказавшегося дальтоником. Вот чья драма достойна отдельного повествования. И я ведь прикидывал и даже записывал что-то. Почему бы не вернуться, не написать хотя бы рас-сказ? Или, к примеру, о Титове?
«Сколько слов и надежд, сколько песен и тем…» - под сурдинку из-за пе-реборки Высоцкий напевает. Музыкальные ребята в соседях у нас. У них по-стоянно магнитофон на взводе: то Челентано или Высоцкий хрипят, то язвят одесситы: «Я московский озорной гуляка…». Вот с другой стороны, где ме-ханик Мурашко обретается, оттуда только женские стоны слыхать да иногда перебранка с матом и визгом…
А сметана сегодня жидкая, с каким-то творогом наполовину. И когда ее успели заморить? Только два дня как ее получили, в бочках и очень много. Нажимаем на фрукты – груши и яблоки. Груши, как и яблоки, зеленые и круглые. Японские, говорят. У меня от них уже зубы ныть начинают. А у Ко-ли ничего, не болят. Он враз по пятку груш замолачивает и парой яблочек за-кусывает. Витамины, говорит. Только чавкает как чушка.
Тс. 21.15 Сегодня показывают «Гадюку», с которой я свалил, едва нача-лась демонстрация. Потому что они ушли. Если бы они сидели, тогда и я ос-тавался бы до упора. А до того у нас было славное застолье, и все наперебой таки умилялись: какой же замечательный подобрался коллектив в рембрига-де. И я тоже умилялся, а чем я хуже других? А в наш с Колей Акимовым ад-рес натурально дифирамбы пелись, будто это нас нынче чествовали, а не Олега с Валерием Николаевичей и не Серегу – третьего электромеха. Мне и впрямь занравилась наша артель, по крайней мере за столом (мы ведь впер-вые так дружно собрались), и я даже пел красивые песни, сольно, а капелла, дрожащим от волнения голосом. Мне, черт возьми, хотелось понравиться ре-бятам, хотя, казалось бы, достаточно и того, что они меня просто уважают. Наверное, уважение это (я его нутром чувствую) значит гораздо больше, чем умение зачаровать хорошей песней. Хотя как знать? А Коля Акимов неплохо владеет гитарой и поет почти профессионально.
И вообще, сегодня хороший день, хоть и понедельник. Да почему «хоть»? Ведь понедельник – это «мой» день. Если бы еще и…
Вся рембригада с утра была на перегрузе. Только «святая» троица – Аки-мов с Леваковым да я отбоярились. Ну да мы тоже славно поработали. А сей-час я пойду на разминку и потом буду читать.
С минуты на минуту от нас отвалит «Дальневосточный», увезет нашу продукцию и делегатов на комсомольскую конференцию. Вчера был-таки пассажир – «Мария Ульянова»,- доставивший нам 24 человека – в экипаж и… все. Почты опять нет. Однако вира помалу!


23.10 Вт. Тс. 07.30
Залив Петра Великого. Маловетрие, +7, +9.
Вновь принимаем перегрузчика с банкотарой – какая проза! Зато у нас в артели вчера была-таки «поэзия» - этим меня ребята слегка разочаровали. Се-годня им скверно и наверняка предстоит «доброе похмелье» на приеме ба-ночки. Ночью они лазали по корме, кричали по матушке, грохотали в двери, что-то выясняли и угомонились только после двух часов. Мне за них неловко почему-то, совестно и в то же время жалко их, болезных.
Вчера я около десяти вечера выбрался наверх, как обычно – размяться. Возле гакобортного огня на ботдеке, в бочке, укрепленной там еще месяц на-зад, пылал огромный костер. Дядя СЭМ со своею подругой питали его бума-гой, картоном и досками, поднося их откуда-то из-под вешалов. СЭМ делал это старательно, с наслаждением, в чем и признался мне, подойдя высказать свою «зависть мужеству» моему. Так и сказал: «Завидую вашему (почему-то на «вы») мужеству».
Какое же в том мужество, возразил я, если человек по утрам и вечерам за-рядку делает? «Но я-то так не могу, - настаивал он (я так и не знаю, как его зовут, слышал лишь, что он и механик по системам Гавоза капитану Куркову свояками приходятся), - а так хотелось бы». Мне показалось, что оба они - и СЭМ, и его подруга – в изрядном подпитии. Она скоро куда-то слиняла, ведь она была в рабочей смене (которая, впрочем, ни хрена не работала), а меха-ник еще долго мельтешил передо мной, рассказывая, как и за что он любит огонь.
Тс. 20.30 Нет, все-таки «мой» день – это вторник. Каждый вторник, как сегодня, я чувствую душевный подъем. И не только душевный. Как бы толь-ко завтра спад не случился.
Здорово работалось сегодня, и сделана чертова уйма работ, тогда как хлопцы маялись похмельем. Кое-кто вновь наопохмелялся (оба Николки в т.ч.), кто-то перестрадал и выкарабкался. Как это все до противного знако-мо!...
Минут двадцать назад была у меня возможность поговорить со Светланой, но я вновь этой возможностью не воспользовался. Размазня! Спешил, видите ли, прочитанную книгу сдать. Словно эта книга сбежать могла. В баню.
Ну, сдал Пикуля, взял Конецкого – «В сугубо внутренних водах», - ну и что? Добро бы сам за работу взялся. Наверное, я так за «перо» и не примусь. Ну и… хрен с ним!
Сегодня здесь, в районе промысла, расчудесная погода. А район этот на свой глаз, морской и выпуклый, я определяю миль на 15 удаленным от побе-режья. Видимость такая странная: четкая, будто фиолетовой тушью очерчен-ная линия горизонта, а над ней – разделительная полоса тумана, выше кото-рой плавают вершины сопок.
Получил сегодня маленький аванс и накупил разной снеди – конфет да пе-ченья с сушками – для себя и Коли. Ему пока не можется, спит весь день и даже на ужин не поднялся. А вот за Серегу Котова я очень рад. Он вчера на мотоботе работал и в общей пьяной пирушке участия не принимал (хотя мог бы, нашлась бы подмена), зато сегодня ходит гоголем.
Говорят, сегодня перед кино суд какой-то состоится. Товарищеский. Надо бы сходить. А завтра, решено, бросив все, примусь за письма. Давно не пи-сал, хоть и не получал еще долее. Пусть хоть они там почаще письма полу-чают.
Тс. 22.35 «Товарищеский суд в составе: председательствующего Голови-на Петра Петровича, товарищеских заседателей…»… Разбираются три дела, два из которых я прослушал, а с третьего ушел, не выдержав духоты киноза-ла, недовольный самим судом, но более всего – собою, своим поведением. Если с первым «делом» все ясно, хоть и шито оно белыми нитками: не такое уж это тяжкое преступление – курение в неположенном месте, чтобы его на суд вытаскивать. Даже товарищеский. То второе меня просто обескуражило.
Четверых друзей из разделки застают в 37-й каюте в кампании с ведром браги (кулаги по-местному). И суть дела сводилась к тому, чтобы разузнать, откуда это зелье у них появилось, кто его производит и спаивает команду. Один (Лысенко – я запомнил) признался, что был мертвецки пьяный и что не помнит ничего, чем, вроде бы, всю вину взял на себя. Остальные отнекива-лись и отбрехивались как могли, что они тут вообще сбоку насрано, и за всех них даже бригадир горой выступила – настолько они все честные и дружные ребяты (уже одно то, что их вместе обнаружили, говорит об их нерушимой дружбе) и вовсе они не плохо воспитаны (ею).
И тут послышалась реплика из переполненного зала: «Настоящие това-рищи корешей не продают». Я и сам не пойму, какой смысл вкладывал в свою фразу. Просто мне до тошноты противно было видеть этих «честных и дружных» ребят, которые не знали, как им, оставаясь по-настоящему чест-ными, вылезть сухими из ведра с кулагой. Зато Матвеев понял ее по-своему и, буквально взвившись со стула, принялся костить и нести что-то насчет фронтового братства, что здесь «некоторые защитники, пороха не нюхавшие и даже живого немца не видавшие (будто сам он только что с передовой), ложно понимая товарищество, пытаются выгородить…» и т.п. Меня это здо-рово задело, и я знал, чем ответить на это, но и то знал, что никак я не отвечу, не выйду к трибуне. Потому что, едва раскрою перед публикой рот, так сразу забуду, о чем хотел сказать. Проклятое косноязычие! «Зачем Бофор косноя-зычен? За что герцог руки лишен?..»
Все кончилось тем, что виновных оштрафовали на десять рублей каждого и лишили последующей и годовой (если она еще будет) премии. Суровое, конечно, наказание. Шандарахнули рублем, как бывало Папа Аносов нас, курсантов, грозил шандарахнуть и отправить с рублем на Сахалин или Кам-чатку. А ведь неделю назад тот же замполит с капитаном заодно на партсоб-рании говорили, что за брагу будут беспощадно списывать с судна. Где же ваша принципиальность, любезные мои? Ведь это в вашей власти, и ни к че-му было устраивать судебный фарс. Конечно, эти закатчики и точильщики могут быть весьма ценными кадрами, какими разбрасываться себе дороже. Но закон-то, говорят, един для всех. Кстати, я слышал, что Петруша, Петр Петрович то бишь, председатель суда, сам до рюмочки горазд. Причем на ха-ляву. Ему, говорят, «отступного» подносят, в случае обнаружения наруше-ний. Не знаю только, что ему подносят. Может, ту же брагу?
Невольно вспомнилась собственная история, случай с Загребельным, ко-гда меня по возвращении со штурманской практики на партсобрании пытали, с кем я пил в одесском аэропорту. Тогда я сразу просек, что, если возник та-кой вопрос, значит, кто-то уже заложил, и «честно» признался, что угощал в ресторане руководителя практики Ивана Миныча Загребельного. А почему бы и нет? Мне было лестно выпить с руководителем, а ему – приятно. И я, как коммунист, честно об этом говорю.
Минычу тогда, как и мне, строгача ввалили, и парни думали, что это – по моей вине, что я его продал. Но как мне было доказать, что продали нас обо-их до меня. Я-то почти наверняка знал, кто именно, но доказательств у меня не было. Впрочем, тогда мне было наплевать на все: три дня оставалось до госэкзаменов. Три беспробудно пьяных (с горя), в компании с Дублем, дня. Хорошо еще, что первым была письменная астрономия – ее я даже с бодуна написал на пять «шаров».
И все-таки мне не миновать разговора с замполитом, мне нужен этот раз-говор.
Однако Коля проснулся и даже зовет на чай. А на часах-то уже почти пол-ночь!..

24.10 Ср. Тс. 07.30 Судно в состоянии покоя, за бортом ясно, маловет-рие, +6, +8, 165туб.
Только что от борта отвалился, наевшись, «Тарханск», а нас в ближайшие дни, похоже, ждет «добрая охота».
Тревожные сны видел сегодня. Дети снились и что-то еще из семейной драмы. К тому же не проходит беспокойство после вчерашнего суда, будто я в чем-то провинился. Вновь возвращаюсь к отношениям между людьми на судне. Нет здесь единой команды, нет такого, чтобы «у самой кромки бортов друга прикроет друг». И друзей-то настоящих вокруг не наблюдаю. Так, компании по интересам. А интересов всего три: деньги, девки и вино. Хотя, наверное, это нормально – здесь, на плавзаводе, с его огромным населением, с его спецификой.
Если судить по всякого рода собраниям, заседаниям и таким вот, наподо-бие вчерашнего, судам, на этом пароходе только четыре нормально функ-ционирующих, сознательных и дисциплинированных организма: капитан с замполитом, предсудкома Вершинин да комсомольский вожак. Все осталь-ные – так себе: либо сами злостные нарушители, либо потворщики и без-дельники, устранившиеся от воспитательских обязанностей, и всех их надо воспитывать и перевоспитывать. Но в том-то все и дело, что только эти чет-веро (да еще несколько человек) могут позволить себе роскошь говорить то, что думают, предлагать и критиковать что и кого угодно и портить отноше-ния с командой. Сами они по должности неприкасаемые. Или неприкосно-венные? Иное дело, если кто-то помимо них решится быть принципиальным и нелицеприятным. Тот немедленно окажется в глухой изоляции да еще и от-деланным так, что дай бог до берега ноги донести. Негодование ворочается во мне, но кому все это проговорить?.. У меня здесь тоже нет друзей. Друзья остались где-то в давно прошедшем времени. Однако пора на трудовую вах-ту…

25.10 Чт. Тс. 07.30
Где мы есть, не ведаю, только вижу через форточку облачность бал-лов до восьми, незначительные волну и ветер, прохладный воздух (+6) и вода (+8). Слышал еще, что намедни напахали аж 181 «тюбик» консервов – хвала разделке и всему заводскому коллективу!
Вчера сочинил-таки письмо, потому и не делал записей кроме утренней. А в 9 часов у замполита состоялось организационное заседание головной груп-пы народного контроля (куда вхожу и я) с получением мандатов и разбивкой на сектора. Мы вместе с мистером Питкиным (Толей Печуркиным) и поли-тинспектором Мишей (фамилии не знаю) будем строго контролировать вы-полнение плановых заданий и чего-то там еще. У нас неограниченные права и еще больше обязанностей. Но самое противное в этом – непременная от-четность о проделанной работе, а отчеты эти для меня – что серпом по яйцам. Надо это дело Мише поручить – ему, при его синекуре, это должно быть в удовольствие. Я вообще не знаю, зачем он тут находится. Спросить бы, да неловко…
Выбрался на шкафут – а мы-то, оказывается, в любимой Тихой бухте сто-им, принимаем баночку и масло да, говорят, должны остатки продукции ко-му-то свалить. В последние два дня лихо работает завод, только пай почему-то прирастает не так скоро. У меня, как всегда, горы заказов, а вчера в голову пришла вдруг мысль: а не перейти ли мне работать в завод – точильщиком ножей? Подумал сначала в шутку, а потом и на полном серьезе. У них сво-бодного времени – почти круглые сутки, даром что работа двенадцать через двенадцать. Однако благая эта мысль из разряда утопических, потому что дед меня скорее на берег прогонит, проветриться, чем позволит уйти от станка. Да я и сам… Ведь токарь на пароходе – фигура значимая, если не знаковая, а точильщик, он и есть точильщик, наждачная душа. От ШДП до точильщика – это уже не падение, а черт знает что.
Вчера Иван Шамонин принес отремонтированную машинку. При нем я отстучал несколько пробных строчек – все нормально. Но едва он ушел, а я взялся печатать рассказ, как аппарат запортачил снова. А я, право же, и не огорчился. Придется нести машину обратно, а это снимает с меня обязатель-ство выполнять то, чего ради я здесь пребываю. Опять двадцать пять!.. Уж помалкивал бы, в тряпочку.
Опять пошли разговоры о перегрузе, причем, по слухам, работать там предстоит после основной рабочей смены. Но это уже перебор, братцы. Даже в Великую Отечественную продолжительность рабочего дня была установ-лена в 14 часов, а тут 16 задать собираются. Дудки! Мы в рабы не записыва-лись. Или начальники полагают, что мы в свое рабочее время отдыхаем? Пойду-ка я брошу письмо…
Тс. 17.50 Вообще-то писать сейчас я не собирался. Взялся было после душа за книгу, но вдруг вспомнил про то, что давно хотел записать. Или я уже писал об этом: про местных «старших» - инженеров, инспекторов, кас-сиров и т.п.? Кажется, писал, но от того нисколько не меньше мое недоуме-ние: как можно быть старшим, если младше никого нет? Нельзя быть стар-шим братом, когда ты единственное чадо в семье. Или это магическое «старший» оклад на порядок повышает? Наверное.
Сейчас мы опять куда-то бежим, и мне нисколько не жаль, что стоянка в бухте Тихой была столь краткой. Жаль только, что не получили почту. Сама же стоянка в виду города только раздражала. Ну а почта, видимо, как всегда, идет к нам окольными путями, «через Погост», как говаривали дома.
Нынче опять было много работы и завтра будет не меньше, и я даже рад этому – только бы пореже дергали меня по сторонам. Николка тоже зарабо-тался. Уже 18.05, а он все не идет из своей конуры, а чай остывает.

26.10 Пт. Тс. 07.25
Выползаем из какой-то бухты в неведомом направлении.
Информации не слышал, но и без нее могу сказать, что за минувшие сутки выдали на-гора, вернее, не выдали и «прожиточного минимума». Дорого об-ходятся толпе эти вот пробежки туда-сюда.
На дворе ясно и прохладно – в соответствии со временем: октябрь уж по-дошел к закату. Дома, наверное, уже заморозки изрядные бывают; вот-вот зима нагрянет. Как они там перезимуют? Нас-то тут и накормят и обогреют, а они…
Вчера еще одно письмо Татьяне написал. И зачем? Мне бы ее ободрить, поддержать, а я… Наверное, это от дурного настроения, которое не вмещает-ся в дневники – надо и с Татьяной поделиться.
Однако здесь бывают и приятные времена. Это время после окончания смены, с наступлением вечера, наплывом ожиданий, предчувствия чего-то доброго, возможно, счастья. Ожидания эти, как правило, не оправдываются, предчувствия обманывают, но каждый вечер они приходят вновь. Чуда жду, черт побери!
А наша рембригада, оказывается, понесла потери: позавчера был списан и отправлен на бережок «матрос с «Кометы» Мишка Цепелев. Вчера вывесили приказ: списать такого-то, туды его в качель, за нарушение положения или распоряжения о безопасности работы и плавания и чего-то там еще. Где-то внизу, у девок, по их просьбе, раздраил Мишка заваренный иллюминатор – «подышали свежим воздухом». И – никаких судов и профсоюзных заседаний. И паренек вполне положительный, не забулдыга, и слесарь хороший. Жаль его.
У меня сложились странные отношения с Валерой Колесниковым, ре-монтным механиком нашим. Не могу понять, отчего, но постоянно в его при-сутствии ощущаю какую-то неловкость, будто в чем провинился перед ним. И не могу смотреть в его водянисто-зеленые глаза: они по-рыбьи холодные, равнодушные вроде. Как у акулы. Хотя он со мной всегда предупредительно вежлив – из уважения ли или наоборот, неприязни? Но… Легок на помине…
Тс. 19.30 Только что, прямо за трапезным столом, за ужином получил ра-диограмму. И не жаль Татьяне денег на такие словеса. Но все равно приятно. Это вроде бальзама на раны после тяжкой сечи, что лишь полчаса как завер-шилась в машинном отделении. Право же, я сейчас себя ощущаю… Так и хо-телось крикнуть всем этим, уткнувшимся в тарелки: «Вы какого хрена не по-ете гимны в мою честь, в честь судового точилы, который вас, вам…» В об-щем, я себя сейчас именинником чувствую. Есть еще место для подвига. Хо-тя бы трудового.
Утром Валера как-то робко позвал: «Василич, дед срочно к себе зовет. Там дело очень серьезное». Ну, зовет так зовет – в первый раз, что ли. Под-нимаемся к деду, а тот какой-то вздрюченный: «Выручай, Борис Василич. Может, придумаешь чего?» А в чем дело, спрашиваю. Пойдем, говорит, в машину - на месте покажу. Спустились в машинное и там… На валу генера-тора, на диске ( диаметр его почти полтора метра) от щеток токосъемника такая выработка – я только подивился, что они еще какой-то ток снимали. Спрашиваю деда, неужто за два месяца, что после ремонта прошло, так желе-зо вытерлось. Так не за два месяца, а за два года, отвечает. Надо было, когда в Дальзаводе стояли, разобрать, снять этот вал да проточить. А вся эта бодяга тридцать тысяч по сметам стоит.
Тут у меня мурашек побежал, и больше я ни о чем не спрашивал. Козе по-нятно: сэкономили. Ладно, на швабрах да краске экономят – ржавые парохо-ды тоже плавают. Но если в хороший шторм судно обесточенным окажется?.. Но не идти же сейчас из-за этого токосъемника в порт, на ремонт.
Снял я со своего станка верхний суппорт и укрепил его прямо на месте, возле генератора. Николка Леваков по моему рисунку основание к пайолу приварил, а потом половина машинной братии тяни-толкаями работали, вручную вал крутили, через цепную передачу. Хода суппорта только на треть диаметра диска хватало – пришлось трижды переваривать, передвигать. И так, на карачках стоя почти все восемь часов, я протачивал вручную диск турбины и вспоминал при этом, как в шестьдесят шестом на Джорджес-банке якорь вымбовками выхаживали, вручную. Вернее, не вымбовками, а розма-хами. На вымбовки можно целую толпу поставить, а тут только по два чело-века: по одному на рукоять. Тогда на «Боре» брашпиль квакнул, а шторм будто из-за угла выскочил, налетел нежданно-негаданно. Да какой – на все двенадцать баллов. Едва мы успели траулер отвязать – чтобы о борт не раз-несло, с якоря сниматься, да не тут-то было. Глубина под нами была метров шестьдесят, и якорь-цепь была вытравлена почти до жвака-галса – семь смы-чек. И выбирали мы эти смычки полные шесть часов, на морозе, под ветром и водой от расходившихся волн. Помнится, якоря на «Боре» тонн по восемь тянули, а со смычками на все двадцать.
Здесь мороза не было, была душная жара, и глаза заливало потом. Но все это окупилось одной только фразой, сказанной негромко дедом, когда я уно-сил свои железяки: «Да, Василич, ты – мастер». Сказал точно так, как недав-но Акимов высказал, тем же тоном. Дед еще добавил, что, мол, премия за ним. Обманет ведь, но это уже неважно, это чепуха в сравнении с тою фра-зой. Меня уже не очень-то беспокоит, что я не штурманом здесь, а лишь то-карем, точилой служу. И все треволнения и похотливые мыслишки ушли ку-да-то.
Только теперь вот вспомнил, что вчера опять упустил возможность пого-ворить, опять накатило сентиментальное ожидание. Пожалуй, я так и про-жду, покуда не обнаружу вдруг, что она в интересном положении, как было дома год назад… Опять эти чертовы воспоминания!..
Днем, когда выбрался на палубу на обед, я изумлен был погодой и тем, что увидел вокруг. Была исключительная, миль до пятидесяти, видимость, было пронзительно-лазурное небо и больно слепящее солнце и бешеные блики от него на встревоженной ветром воде. Хотелось идти, бежать куда-нибудь без оглядки. Вот мы и шли и бежали. Только недавно застопорили машины в ви-ду кучки промысловиков. А что теперь?
Тс. 22.55 Танкер «Сургутнефть» стоит по левому борту, к правому наш «Азик» начал подвозить рыбку. Полчаса назад по трансляции все кричали: «Моторист мотобота-один, вы задерживаете спуск мотобота на воду!» А мо-торист мотобота Толик Степаненко с какою-то барышней в клеенчатом пе-реднике все выясняли, кто из них «уже другого нашел» - я невольно подслу-шал это, проходя к себе после первой серии фильма «Любить человека». Кстати, чудесный фильм, в котором я увидел многое для себя и про себя – тоже. И в очередной раз белой завистью позавидовал тем, кто так добротно сработал фильм.
День однако завершился и, если подвести итоги… А на хрена их подво-дить? Разве нельзя без подведений? Прожили день и – слава богу. Вон в 167-й ребята дружно дуются в очко и горя не знают. И ремонтный с ними - для компании, для антуражу. Они играют, а он спицами, жмурясь от наслажде-ния, стучит – вязать насобачился, как заправская кружевница. Он и напоми-нает мне тропининскую «Кружевницу» - такой же задорно-румяный в работе. И такая в каюте № 167 идиллия – невольно перехожу на шепот.
А в 157-й Серега Котов, одержимый трудовым порывом, красит все под-ряд в белый цвет. Намедни стол оклеил шпоном, а сегодня вот красит – кра-сиво жить собирается и радоваться жизни, отудобев после запоя. И не обра-щает внимания на приказы, которые разносятся по трансляции – все о каких-то бригадах да звеньях и, разумеется, о наказаниях: кому, за что и сколько.
Бьют здесь однако здорово, жестоко бьют, но я согласен с тем, что на та-ких базар-судах только драконовыми мерами и можно поддерживать поря-док. Только вот меры эти должны распределяться точно по адресам, а то за-частую бывает, что наказывают, вплоть до списания, не тех, кого следовало бы.
Меня беспокоит, что я вроде теряю способность думать, анализировать увиденное, способность сочинять. Хотя зачем и сочинять-то. Пой себе, как чукча: что вижу – то пою.
Кстати, если вернуться к предназначению своему, смыслу дальнейшей жизни, то я на сей счет в полнейшем сейчас раздрае. Зачем я вернулся на флот? Продрался сквозь такие рогатки, сквозь годы. Жить ли без него, без морей не могу? Или из упрямства: даром, что ли, пять лет в мореходке па-рился? Или же для того только, чтобы ощущения освежить, чтобы достовер-но писать морские романы? Так ведь уже того, что было, что поплавано, не на один роман хватит, и помню я все, будто не далее как вчера или, в худшем случае, позавчера это было. Вот вспоминал сегодня про Джорджес-банку – это же тоже готовый сюжет для романа. Или повести. А Галифакс, эти мета-морфозы, эти встречи через год – такое разве выдумаешь? Писал бы себе. Так нет, опять в моря да на Дальний Восток понесло. Или Конецкого за пояс за-ткнуть возомнил. А может, все-таки… «В морях твои дороги» - так, помнит-ся, называлась книжка, с которой все и началось. Еще в детстве. Кстати, это хорошая мысль и завтра я ее продолжу. Если не случится чего форс-мажорного. А теперь пора на разминку.

27.10 Сб. Тс. 07.30 Японское море (точные координаты мне неиз-вестны, а запросить на мостике – пожалуй, за японского шпиона сочтут).
Погода смурная, дождь; ветер ост – 3 балла, воздух +8, вода +12 градусов. С левого борта ошвартован транспорт «Баргузин» - и когда только его привя-зали? В полночь, когда я спать ложился, на его месте стоял «Сургутнефть», а теперь… Значит, опять готовься к перегрузу. Странновата такая резкая пере-мена погоды, Впрочем, ветерок вчера бойкий подувал, вот и нанес всякой дряни. Проснувшись ночью, я даже подумал было, уж не снег ли там сыплет белыми хлопьями. А снегом казались капли дождя в свете судовых прожек-торов на фоне черной воды. Дождь идет периодически, поэтому по радио то дают команду переправлять перегрузчиков, то объявляют отбой. Похоже, эта «симфония» надолго.
А может, на «Баргузине» почта для нас есть? Далась мне эта почта…
Сегодня в каюте у нас тропическая жара, несмотря на распахнутый иллю-минатор: первый день дует воздухогрейка, то бишь калорифер. Значит, зимой не замерзнем.
Тс. 19.51 Время ставлю точное, ибо только что, буквально пять минут на-зад приобрел в лавке симпатичные часики марки «Свет». Недорого, всего 28 рублей, но приятно. И мне просто их не доставало.
Сейчас наш пароход хорошо болтает. Море не менее 6 баллов. Шепеляво свистит ветер, отыскав щелку в иллюминаторе, а двери из коридоров на шкафут открываются с натугой – из-за того же ветра, который упирается в правый борт. И при всем при этом наш неутомимый экипаж осуществляет перегруз необходимых стране консервов на т/х «Баргузин». Видимо, что-то крепко припекло нашего осторожного капитана, коль в такую погоду на вы-грузку отважился. Может, подзаработать решил в оставшиеся дни месяца или оправдаться хочет за хреновую предыдущую работу? Чего уж тут оправды-ваться? Работать надо было, когда погода была и рыбы от пуза, а мы в то время бегали куда-то ошалело, вытаращив глаза, но с деловым видом. Теперь черта лысого наверстаешь – четыре дня до конца месяца. Сегодня-то, может, и неплохо сработаем: с утра брали рыбку, и дневная смена потрошила ее почти без перекуров. Девки из цеха редко выскакивали и все по одной – что-бы только смычку за борт травануть. Не до курева теперь бедолагам. А вот ночная смена, наверное, будет «курить»: вряд ли им на всю ночь сырца хва-тит.
Рембригада сейчас в полном составе на выгрузке. Только нас с Акимовым даже и не записали на перегруз. За невероятную загруженность нашу, что ли? Или еще почему? Хотя мы за это не в обиде, и впредь я был бы весьма рад такому обороту…
Как надоел это горлопан начальник цеха! Только и слышно по матюгаль-нику: «Мастера такого-то прошу зайти…» или «Бригадиру Субботиной срочно явиться…», - скрипучий, противный голос.
Веселый стармех Бабушкин вернулся на днях из города (и когда только успел смотаться?) и продолжает гулять на пароходе. От него постоянно несет то вином, то перегаром – то закусить, то блевануть рядом с ним хочется. И этот субъект возглавляет на плавзаводе, помимо собственно завода, еще и то-варищеский суд. В его отсутствие по суду его Петрушка заменял, а с заводом управлялся второй механик Лунев, который все больше не нравится мне. Но-ровистый, с апломбом и длинным языком. А поначалу таким симпатягой ка-зался (внешне он весьма привлекателен, импозантен даже, хоть на сцену вы-води). Воистину, если хочешь узнать человека, дай ему власть. А я-то его даже в товарищи себе предполагал.
Впрочем, самый-то неприятный, с кем часто дело иметь приходится, - это все тот же рефмеханик Паша. Вот в ком дерьма – на владимирском тяжело-возе не упрешь.
Зато в подчинении у него отличные ребята. Коля Сарвели, например. Одна фамилия чего стоит. Да и вообще хороший парень, хоть и латыш. А меня он за глаза Чемберленом прозывал – за мою неизменную бейсболку на голове. Недавно, в день именин Щербины с Колесниковым, он мне признался по пьянке, что втык за меня от деда получил. Назвал меня при Никанорыче Чемберленом, а тот его и раздолбал. Приятное, однако признание…
Что-то Иван Шамонин не торопится мою машинку наладить. А не занять-ся ли мне прямо здесь, «не отходя от кассы», составлением плана или даже написанием? Что-то я свой «Плавзавод» забросил. Не сделать ли еще хотя бы главу? Или, может, рассказ – о Джорджес-банке? А лучше повесть. С одно-именным названием – «Джорджес-банка». По-моему, звучит. Не хуже «Плав-завода». И непременно предисловие надо. Итак, начнем, благословясь.

Однако я и дал! Время без четверти три – когда спать-то буду? Ишь расхо-дился. А куда вообще это девать? И если я так буду дневник заполнять, мне никаких тетрадей не хватит. Все, пошел в ящик.

28.10 Вск. Тс. 07.28 На переходе в залив Восток.
Ясно, ветер NNWest – 9 баллов, море – 6-7б., t воздуха +5, t воды +12 град. За сутки выдано 131 туб консервов, 1т жира, 1,5т муки.
Наверное, занимаясь в таких условиях, к концу путины я сделаю из себя супермена. Если мороз во время бега – сущая чепуха, то ветер плюс мороз да еще какая-то изморозь – вот это да, достает до желудка. (Не пойму только, почему в информации по радио плюсовую температуру давали, если на планшире ледяная корка блестит). А с учетом изрядной качки – килевой главным образом – вообще получается не бег, а сплошное удовольствие. В морду – ветер с какими-то брызгами – наверное, конденсат валящего из заво-да пара, с густым запахом вареной, пареной, жареной рыбы. Рыбий жир – так я про себя называю этот тошнотворный букет.
Только что я с великим удовольствием съел воскресную булочку, запив ее кофием с молоком, таким горячим, что невозможно держать кружку – руки не терпят. Значительная часть публики поэтому берет по две кружки, чтобы, переливая из одной в другую, остудить «нектар» до приемлемых кондиций.
Накануне вечером ужасно не хотелось выходить наверх, на разминку. И все-таки я одолел свою лень и, хоть невероятно неловко было – из-за качки – проделал весь свой «набор».
Перегруз вчера все-таки прекратили около 22.30 – опять же из-за шторма, отвязали от борта «Баргузин» и пошли… Николка, придя с перегруза, вел се-бя как-то странно: был суетлив и необычайно разговорчив, до болтливости. Мне поначалу показалось, что он успел где-то «хрюкнуть» малость, но когда Коля заговорил про абсолютную надежность «Захарова», для которого лю-бой шторм – сущие семечки, что, мол, его даже и не раскачает как следует, я дотумкал, что это он от страха. Это он сам себя пытается успокоить. А ведь он – мужик, как-никак срочную три года оттрубил. И я представил, что же тогда сейчас с девчонками делается, которых здесь большинство, и что же есть такое наш славный пароход – жестянка, набитая страхом. Я сказал Ни-колке, что «Захарыч» наш и впрямь посудина надежная и еще не было случа-ев гибели такого типа судов по причине шторма. На камни выбрасывало и у стенки в порту переворачивались, но не в море от качки. Сказал и ушел на разминку.
Тс. 11.20 У меня «окно» и почему бы через него не заглянуть в дневник?
Наш пароход бежит навстречу высоким волнам и потому таким быстрым, стремительным даже кажется этот бег. Ветер значительно ослаб, к вечеру, вероятно, совсем стихнет. Что за странные перемены в погоде? И что же бу-дет зимой и как мы тогда будем работать? Прятаться по тараканьим щелям?
Оказывается, я был не совсем справедлив в отношении Лунева. У него есть серьезные причины для раздражительности и нетерпимости. На него навеси-ли какое-то оборудование, о котором он ни ухом ни рылом. Как тут не вспомнить «сосуд «ведо» из «Вчерашних забот» Конецкого? И вообще по-добные факты на флоте (и не только, наверное) весьма не редки. И ведь не по чьему-то недоброму умыслу. А просто так: кто-то что-то не записал, не за-фиксировал списание какой-нибудь отслужившей свое железяки, и пошло-поехало. Так я, помнится, уходя с «Нерчинска»… или с «Тагила» ?.. магнит-ный компас не мог сыскать. И мне тогда «сыскали» что-то около трехсот рублей.
Лунев отказывается подписывать акт на списание утерянного оборудова-ния. Подписать – значит, подвесить на свою шею ни много ни мало 6672 рублика – это его полугодовой заработок, а на берегу за такие деньги вообще пять лет корпеть надо. Ловейко, сказывают, пригрозил снять Лунева с долж-ности. Тут важно, как Никанорыч себя поведет: поддержит Лунева – значит, все обойдется, а примет сторону Бабушкина… Это он своего второго меха-ника дожимает – Лунев-то гораздо грамотней него. Так говорят. Чем я-то мо-гу помочь? Посочувствовать разве? Или с дедом поговорить?
Тс. 18.30 Ветер, как я и предполагал, свернулся до слабого, и море утих-ло. Вновь с левого борта ошвартован «Баргузин», и рембригада, в том же, что и вчера, составе приготовилась на перегруз. Мне нынче вспомнилось вдруг, как однажды, еще во время стоянки в Дальзаводе, Питкин рассказывал о по-жаре на «Сов. России». Рассказывал здорово, но я тогда как-то мимо ушей пропустил, а вот сегодня вспомнил: если это один к одному воспроизвести – отменный рассказ получится. Пригласил Питкина на вечерний чай (из своей корысти), а его, мать честная, тоже на перегруз записали. Жаль.
Тс. 20.45 Был у Вершинина. Как деловая колбаса попросил «Справочник профсоюзного работника», кое-что выписал себе в «береговую» тетрадь. За-говорил было про историю с Луневым – Вершинин сделал вид, что впервые слышит, но пообещал разобраться. Обещать – это его конек, кредо. Только вот до выполнения… Вообще-то он здесь фигура номинальная. Увы. Попро-сил меня составить вопросник, чтобы обратиться с ним в управление кадров. Там, дескать, есть инструкции и положения, регламентирующие все нюансы в работе флота рыбной промышленности, в т.ч. перегрузы и прочее. Я, ко-нечно, составлю, только сомневаюсь, что это будет иметь какое-то продол-жение.

29.10 Пн. Тс. 07.30 Ветер северный, слабый, море – 3 балла, воздух +3, вода +12 градусов. Выдали намедни 25 «тюбиков», сырца на борту ноль. Продолжаем перегруз готовой на «Баргузин», по корме на бриделе танкер «Оханефть» болтается.
Не могу не ухмыльнуться, слушая по радио сонный голос 4-го штурмана: «Погода пасмурная…», - это когда прямо в лоб ему упираются звезды по ку-лаку величиной. Или он не выглядывая из штурманской свои сообщения ве-дет? Или еще глаза не открывал?
Я сегодня спал отвратительно. Проснулся ровно в 4 – вроде по нужде, а потом целых два часа койлался без сна. Взялся было за тетрадь, вздумал на-чатый позавчера рассказ продолжить – не пишется, бросил. Около шести за-дремал снова, но тут безотказный будильник голос подал – подъем!
Пай у нас на вчерашний день составил 139 руб. 50 коп. и сегодня вряд ли вырастет. Однако капитан наш демонстрирует неудержимое стремление ра-ботать еще лучше, свою заботу о нуждах и наполненности карманов экипажа. А сколько, интересно, топлива вылетает в трубу при таких вот переходах с двумя прицепами – на борту и по корме? Надо у стармеха спросить – для ин-тереса.
Еще 15 минут у нас есть до «вперед и с песней» и их можно провести «В сугубо внутренних водах», у Конецкого…
Тс. 19.35 «Вдруг наступять постные времена и все будуть сосать лапу, а мы – молочко», - так витийствовал Коля Леваков, когда мы с ним топали из магазина с охапками пакетов, коробок и банок. Теперь у нас на двоих 30 ба-нок сгущенки, которая мне вообще-то изрядно приелась. Это бы молочко да домой, детишкам. И я помышляю, как бы его так рассовать, чтобы сохранить до дому или посылкой отправить, а то Николка все высосет. С ним черта лы-сого сбережешь.
Таскали мы за собою танкер, таскали, покуда не намотали буксир на винт. Часов пять кутерьма на корме пуржила – освободились-таки. Теперь в об-нимку с одним лишь «Баргузином» продолжаем движение. Говорят, где-то рыба для нас припасена – 50 тонн, - как раз столько нам до месячного плана не хватает. Это на один день работы. У нас их целых два в запасе, но где ры-ба?..
После обеда очередную бодягу завели по поводу перегрузов. Парни недо-вольны: ни оплаты приличной, ни даже выспаться не дают, а подрывают в любое время суток. И все заявили, что больше от рембригады добровольцев не будет. Наверное, в отместку за этот демарш двух бунтарей – Витю Булина и Пашку Палия Колесников на весь день в котел засадил. И выбрались они оттуда, словно черти, чумазые, запаренные.
А среди заводских механиков продолжается свара. Один Мурашко ходит, улыбается вроде придурковато, будто его это и не касается. Нае…ся со своей Маринкой и улыбается. Бороду отпустил, на цыгана стал похож. Ему бы еще серьгу в ухо.
Заходил Серега Котов, получил от меня мат и ушел, довольный. А я жую сухое печенье (в ужин-то голодный остался по причине омлета) и размыш-ляю: то ли мне в кино пойти – там, сказывали, опять «Думу о Ковпаке» за-пустить собираются – «по многочисленным заявкам публики», то ли про-должить общение с Конецким. Мне очень интересно его читать и в то же время досадно: он будто опередил меня, прежде меня высказал то, что дол-жен был я сделать. Ревность или зависть?
И Питкин где-то запропал. Наверное, опять квасит с «шефом» Гавозой. Вместе пьют, а потом шеф его за пьянку костить будет…

30.10 Вт. Тс 07.30 Наконец-то мы доползли до злачных кущ, однако работы не предвидится, и, судя по всему, мы так и недовыполним план. Опять жесткий ветер и море весьма неспокойно – рыбу мотоботом не подвез-ти, и швартоваться к нам в такую бучу весьма рисково.
Бегал я нынче сквозь метель: первый в этом году снег просыпался. Он и теперь идет, попеременно, зарядами. Какая-то смутная тревога от него.
Только что выступал по радио капитан, напомнил, что сегодня день подве-дения итогов, проведения заседаний советов, комитетов и прочих комиссий. Заботливый командир однако. Вчера даже к перегрузчикам с рекомендация-ми обращался: как строп накладывать, как его брезентом укрыть. А пай-то у нас, похоже так и останется размером в 142 рубля – весьма не густо. Обидно однако.
Вчера вечером сижу я с ребятами в 167-й, в «дурака» играю (это вместо Конецкого и Ковпака) и слышу вдруг: к начальнику цеха вызывают. Оставил карты (а только вроде масть пошла), являюсь к начальнику (хоть он и не мой начальник), а тот всучил мне два пломбира (увы, не мороженых) – делать на-до. А что и как делать, ни сам он, ни я толком не знаем. Потом все-таки разо-брался, да вот незадача: ключи от токарки у Акимова, а кричать-вызывать на ночь глядя того же Акимова или ремонтного я как-то постеснялся. Решил, что ничего с этими пломбирами до утра не сделается, потерпят, хотя началь-ник и изъявил желание утром готовые пломбиры иметь. Поимеешь, подумал я и вернулся в 167-ю.
В который раз обратил внимание на то, как публику по трансляции вызы-вают. Если это кто-либо из комсостава, то всегда обращаются с просьбой, иногда, чувствуется, с нижайшей – если командир большой. Когда нужен кому-то матрос или плотник, этого бесцеремонно требуют: «Прибыть не медля сук-кину сыну в диспетчерскую мастеров да без замотчанья!». А по-чему бы вежливость на пароходе не распространить пошире, на каждого, не-зависимо от должности, члена экипажа? И не пора ли прекратить кричать по радио по ночам, когда больше половины народа отдыхает? Можно ведь за надобностью посыльного отправить – не за три моря киселя хлебать.
Тс. 19.30 В продолжение затронутой поутру темы. Этика – по-гречески обычай, нрав, характер. Философская дисциплина, изучающая мораль, нрав-ственность. Этим высоким категориям посвящаю я заметку, о которой про-сил меня мистер Питкин, ответственный за стенную печать. Заглавие приду-мал вполне, на мой взгляд, соответствующее: «Об этике, эстетике и беспар-донном хамстве». Правда, вполне вероятны смешки, а то и плевки со сторо-ны некоторых соплавателей (знаю даже, от кого персонально). Ну да пережи-вем. Только вот где Питкин? Как бы он был кстати сейчас.
Расходившаяся волна штивает так, что продавщица в магазине наотрез от-казалась отпускать весовые товары. И что проку от того, что мы прибежали в промысловый район, что вокруг, по всему горизонту огни, а то и зарева огней промысловых судов и таких, как наше – плавучих сараев?
В полдень какой-то РС выметал кошелек и, видно, ухватил что-то, и вмиг его окружили, словно голодные колорадские жуки, красно-черные мотоботы с прожорливых плавзаводов и баз. Мы тоже скоренько смайнали свою само-ходную жестянку, только так же скорехонько она вернулась восвояси, пус-той, с оскорбленным в своих добрых побуждениях экипажем. Не дали нам рыбки, и, вероятно, не видать нам месячного плана, не видать положенной за его выполнение награды, и пай наш, словно маятник остановившихся ходи-ков зависнет на шести часах. Дурацкое сравнение, но ничего лучшего в голо-ву не приходит. И помалу выветривается с судна запах рыбы, уступая место хлорной вони и другим, не менее отвратным ароматам. А в столовой коман-ды звучит ритмическая музыка, которую выдает на-гора самодеятельный ан-самбль «Ай-яй». Однако надо продолжить заметку в газетку.

31.10 Ср. Тс 07.30 Куда-то опять бежим. Продукцию не выпускали, сырца не имеем, и вообще все вышло так, как я и предполагал.
Облачность 5-6 баллов, ветер – до 9 – северный, волна – 4 балла. Сегодня пересмена и, очевидно, пройдет она безболезненно, поскольку четвертые су-тки завод не работает.
А заметку вчера я так и не дописал. Закатилась к нам Колина подруга: раз-говоры, то да се; потом до половины двенадцатого смотрел какое-то кино, которого даже названия не знаю. Вернувшись домой, обнаружил в каюте ма-ленький такой погром: заедки на столе, в стаканах недопитое вино – видимо, Николка начал праздновать день своего рождения. Это подтвердилось, когда он приполз неможаху ночью, погремел тут банками и опять исчез – до утра. Похоже, ночевал у подружки.
Вчера он отдал стармеху Степанову мой будильник, и я нынче едва не проспал. Пришлось утреннюю разминку сократить, а будильник у Степанова надо забрать обратно – он мне нужнее. Вот пока и все.
Тс. 19.53 Поужинали оладьями со сметаной, мимоходом заглянул в мага-зин за чайными товарами, а теперь… Черт знает, что теперь.
Перед ужином стриг Серегу и Толю Степаненко, т.е. каюту 157. Как бы мне это удовольствие не взвалить на себя на всю «оставшуюся жизнь». Отка-зать-то я не могу, а ну как потянется ко мне вся корма – это ж никакой лич-ной жизни.
Коля намедни помирился со своею подругой и ночевал у нее, и вновь у них этакие игривые отношения. А ведь ее (Люду, это уже не Ленка Прокаева) ед-ва не списали на берег по инициативе Федорыча (терапевта, завлазаретом). Ох уж этот Федорыч, дока док, продувная бестия и большой охотник до жен-ского персоналу. Активный во всех отношениях мужчина, то и дело нас зака-зами нагружает. С Колей Леваковым они с недавних пор кореши (думаю, к этому Людка сопричастна). Николка пообещал доктору соорудить (с моим участием) агрегат для перегонки йода на спирт. У него, говорит, этого йода – цистерна. Вот погуляют хлопцы!
А рыбы-то у нас так и нет. Часа два назад повторилось то же, что и вчера: один РС окружила армада мотоботов и перерабатывающих судов, а он выло-вил с гулькин нос, и опять мы помчались куда-то, выкатив зенки…
Коля пришел с ужина и сообщил, что сегодня убили Индиру Ганди. Вот это новость, черт побери! Такая сильная женщина была, такая умница! Впро-чем, меня это известие насколько огорчило, настолько и не удивило. Когда я прежде видел ее по телевидению или в газетах, я всегда чувствовал, что ка-кой-то рок над нею висит. Не знаю, почему, но чувствовал.
А все-таки странно здесь ощущается время. Оно будто замедлилось, порой вроде и вовсе останавливается. Иногда я кажусь себе астронавтом, полетев-шим с невероятной скоростью неведомо куда и знаю, что, вернувшись, обна-ружу там, на берегу, такие перемены, о которых теперь и догадываться не могу. А сам за это время останусь неизменным. Наверное, это оттого, что масса событий, происходящих на земле, проходит мимо нас, не касаясь. Мы тут будто изолированы. Как сайра бланшированная, закатанная в банке.
Только что капитан самолично отдал команду готовить к спуску мотоботы. Он никак еще на что-то надеется. Ведь до конца суток, а с ними и месяца ос-тается 3 часа 40 минут. За это время можно лишь разделочные столы запач-кать. Впрочем, когда-то надо работать. Работать надо всегда, когда есть воз-можность. У нас уже было четыре незапланированных, вынужденных вы-ходных. Правда, не у меня, не у всей нашей бригады.
Сегодня утром стармех Степанов из души в душу Юру Михалева костил за то, что тот вчера после шести часов работы в котле ушел (согласно КЗоТу, между прочим, имел на то полное право) крутить кино. А Боря Толстопятов потел там до двух ночи.
- Вы не моряк, Михалев, - жал на самое чувствительное Степанов. – Вы – киномеханик, и лучше бы вам с вашими взглядами сидеть на берегу. Мы на воде работаем, в экстремальных условиях, и береговые нормы и законы здесь неуместны. Здесь надо работать. - При этом механик вроде апеллировал ко мне, ища поддержки, и даже козырнул: - У токаря тоже нормированный ра-бочий день, а его и ночью поднимают, и он встает и делает.
- Я правильно говорю, Борис Василич? – полувопросил он в заключение.
Я скромно промолчал, хоть и хотелось сказать, что по нашей же вине и го-ловотяпству и образуются большинство экстремальных ситуаций, а потом мы дергаем людей да еще и стыдим, совестим их.
Промолчал я. Лучше все-таки молчать, потому что неведомо, как меня поймут. И те, и другие. Да и выступать я не умею, чего уж там. Вот напи-сать…
Коля Акимов сегодня предложил написать куда-нибудь (я посоветовал в Крайсовпроф) «анонимку» с жалобой на местный произвол с оплатой работ по нарядам. Говорят, теперь все внеурочные работы будут вознаграждаться прибавкой одной десятой к КТУ. Меня это не очень волнует, но если они та-ки надумают писать, я непременно поддержу и подпись поставлю.
А Индиры Ганди не стало!!!

01.11 Чт. Тс. 07.30 Небо почти сплошь в облаках, ветер сильный, но теплый, и бегал я сегодня с удовольствием и много – целых тридцать «хо-док».
Сегодня впервые за… не помню уж сколько времени, видел во сне Татья-ну в довольно странной, почему-то рассердившей меня ситуации.
А у Коли сегодня день рождения – я было совсем забыл. Коля спит уже 12 часов и вставать не хочет.
- Может, не идти сегодня на работу? – выговорил он, когда я, уже в кото-рый раз, принялся будить его. Тут-то я и вспомнил про день его рождения. А мы даже на подарок ему не собрали. «Надо будет исправить положение, надо серьезно поработать в этом вопросе», - почему-то вспомнился вдруг Белобо-родов с его излюбленным тезисом.
А меня не оставляет какое-то постоянное беспокойство. Хотя почему «ка-кое-то»? Все ведь ясно: шерше ля фам. Или что там за перестройки идут в организме? Чепуха какая-то. Че-пу-ха! – как говаривал Николай Алексеевич Антонов, наш преподаватель физики и сопротивления материалов. Че-пу-ха!
Тс. 17.45 Через пятнадцать минут идем воевать за судовую шахматную корону – все хоть какое-то разнообразие в жизни. Причем я ощущаю посто-янный цейтнот, мне катастрофически не хватает времени. Разве только на-плевать на все кинофильмы, что тут показывают?
Сегодня проходит очередная акция по сбору денег на подарки. И вновь сразу для двоих. Коллективно решили праздновать именины Коли Левакова и Вити Булина в один день (хоть и задним числом) 7 ноября. Боюсь только, чтобы не вышло как в прошлый раз. Хотя мне-то о чем горевать?
Вчера вечером к нам с «Сергея Лазо» доставили больную женщину и, ви-димо, очень долго здесь оперировали. Утром объявили по судну, что нужна для переливания кровь – как раз моя, 3-я положительная. Я пошел было, да опоздал.
Ночью и днем сегодня малость поработал завод, девки запачкали ручки. А теперь мы вновь куда-то несемся, задрав хвост.
Настроение нынче почему-то сволочное и самочувствие хреновое: ощуще-ние острого голода, как после инсулина, и противная дрожь в руках – надо съесть что-то. Хоть компота из яблок с черешнями – Коля соизволил оста-вить в банке. А потом… Там объявили, что покажут «Возьму твою боль». Сомневаюсь, что фильм этот мою боль возьмет – не пойду. Скорее всего спать лягу. После разминки. А завтра непременно продолжу повесть. Или рассказ? Хотя почему завтра? Почему не сегодня? Может, и дрожь в руках пройдет.



Тс. 23.15 Разошелся я было не на шутку, но меня вовремя остудили явив-шиеся ко мне турнирные бойцы. Бойцы-то правда, слабоваты. За полчаса я разделал под орех Олега Николаевича (Щербину) и любимого шефа. Они, весьма довольные, ушли, а я еще поднимусь на полчасика размяться и – в ящик.

02.11 Пт. Тс. 07.34 На переходе в неведомое. Слышал где-то, что под Корею идем, но мне отсюда не видать. Там, за бортом малооблачно, ветрено и свежо: всего-то плюс два объявили, и водичка десять градусов.
Спал сегодня отвратительно. Никак не отпускало меня это «Второе при-шествие» - все хотелось вернуться, продолжить, дописать до конца. Только мысль о том, что утром к станку становиться, и сдерживала. Заснул, навер-ное, после двух, поднялся поздно, но преисполненный некой отчаянной ре-шимостью. Скорее даже уверенностью: я вполне способен сделать что-то серьезное. Надо всего лишь заставить себя сесть за машинку. (Что-то Ванька ее не несет. Или за пьянкой некогда? А пойти к нему, поторопить… ведь он ничем мне не обязан). Из-за переборки опять, как почти каждое утро, «марш веселых соседей» слышится: «Я московский озорной гуляка…».
Тс. 19.20 Пришли в «Корею», и сразу стало тепло и тихо. По слухам, где-то здесь, в экономической зоне КНДР нас с нетерпением ожидают 120 тонн свежайшего – еще хвосты дергаются – сырца. Но не отсюда ли мы драпанули несколько дней назад и добежали аж до Находки и потом до Владика, а те-перь пришлепали обратно. Непонятные моему разумению эволюции. Да не получилось бы так, как было вчера.
Один РС ждал, ждал, когда кто-нибудь у него рыбу из кошелька заберет и дождался. Мы шустро так подскочили и выгребли из его кошелки подчистую аж полторы тонны ивася. Остальной-то, говорят, сквозь дырки в кошельке гулять ушел.
Сегодня в обед я наблюдал необычайной силы картину, достойную кисти Репина и Айвазовского – обоих сразу. Я назвал ее про себя «лежбище мор-ских котов». Захожу, отобедав, с визитом в 167-ю и вижу: в засаленных чер-ных робах, ватниках и сапогах прямо на палубе храпят четыре туши, принад-лежащие морякам из рембригады. И так меня эта картина развеселила, что я потом больше часа смехом давился. Как представлю себе, так и заржу – Акимов все пугался: что это с тобой, Василич?
Нынче очень остро вспомнились мои ребятки, Татьяна вспомнилась – не-вмоготу стало. Сейчас-то ничего, улеглось. Опять было до черта работы и завтра будет, и неведомо когда наступит передышка. И это после капиталь-ного ремонта, через два месяца после выхода в рейс.
Перед ужином выиграл еще одну турнирную партию – у довольно сильно-го паренька, радиста. Через 20 минут должны вновь собраться в красном уголке, чтобы продолжить турнир. Правда кое-кто из бойцов, получив в на-чале по одной-две «баранке», к шахматам резко охладел и больше на игрища не являются. Но не думаю, что оставшиеся станут от этого выглядеть блед-нее.
День ото дня крепнут Колины связи с Людой. Я с содроганием представ-ляю то время, когда она, совсем освоившись, так и приживется в нашей каю-те. Они же меня до смерти обкурят. Люда смолит одну сигарету за другой. Кашляет утробно и смолит.
В «доме» нынче холодно, «дуйка» что-то не фурычит – Гавозе надо бы со-общить. Однако пора и на ристалище. Отыграюсь, а там… Куда-то испари-лась моя утренняя решимость. Может, шахматы ее вернут…
Тс. 22.55 А может все-таки «мое» число – двойка? Может, что-то и полу-чится после сегодняшнего начала?
Только что от меня ушли гости, вернее – гостьи. Те самые – Люся и Валя. Та самая Люся, которую я записал в героини будущего «Плавзавода» и с ко-торой не знал, что делать. А она вот – пиши с натуры, ничего не придумывая. Правда, пока я о ней ничего не знаю, но надеюсь узнать – если она сама того захочет. Пока могу сказать лишь, что красива она необыкновенно. Нет, это не записная красавица с обложки журнала, но любой из них я предпочел бы ее. Она – средоточие или олицетворение женственности. Тогда, в Диомиде, она показалась мне недоступной, недосягаемой, а сегодня… О чем мы только не говорили. Причем так запросто, будто мы много лет на одной кухне провели. Мы пили чай и говорили. И во мне поселилась надежда на продолжение. Мне кажется, это та женщина, о которой я смолоду мечтал.
Однако переволновался я здорово. Даже теперь, когда они ушли, меня слегка знобит. Но это приятный озноб и возбуждение не тревожное, возбуж-дение предчувствия. Очень надеюсь, что завтра они (лучше бы она) придут снова.
А они, между прочим, как это ни странно, не курят.

03.11 Сб. Тс. 07.34 В экономической зоне КНДР.
Какого лешего мы торчим здесь со вчерашнего вечера?! Где обещанные сто «косяков», как говорит Коля, рыбы? Или мы сюда с разведывательными целями приползли? Как бы нас тут не прихватили за неприглядные делишки? Как того пресловутого американца по фамилии «Пуэбло». Корейцы – они су-ровые ребята.
Толпа ропщет, главным образом по адресу капитана. Одна только и отрада – погода здесь отменная: ветра почти нет и облачность незначительная, воз-дух плюс одиннадцать, вода – четырнадцать градусов. Только бы работать. Хотя мне-то чего горевать насчет работы? С кем бы ею поделиться?
А спал сегодня опять скверно. Почему бы это?..
Тс. 18.05 Ну вот и испортил я себе весь день такое поющее настроение. Продул две партии подряд – пареньку из разделки, мойщику палуб Мухину. Здорово играет, стервец. Или это я играл хреново, занятый сторонними мыс-лями, все торопился куда-то. К победе, что ли? Ведь хотел дивидендов на шахматах подзаработать. Заработал… два «бублика». А теперь, довольный, жду гостей. Придут ли? И стоит ли обнадеживать себя на том лишь основа-нии, что она глазами стрельнула? Да стрельнула ли? Может, показалось только? Но чем время занять до их прихода? Может, «взять шашку в руки»?..



Тс. 23.20 Так никто ко мне и не пришел, и я даже рад этому. По-моему, у меня получилась неплохая концовка рассказа. Только следовало бы его пи-сать от третьего лица, а то уж очень он смахивает на дневниковые записи. Ну да если когда доберусь, возьмусь переписывать, тогда и переделаю. Впрочем, видно будет.
А спать-то совсем не хочется, хоть и время уже зашкаливает. Взбудоражен я своим писанием, будто чифиря нахлебался. Наверное, так действует чи-фирь.
Думаю вот, а что же такое я Люсе скажу, если она все-таки придет ко мне. Не сегодня, так завтра. А скажу я ей, без всяких китайских церемоний, сле-дующее.
Я предполагаю, Люся – вы в случае чего не судите строго, поскольку это только предположение, - так вот, я предполагаю, что, отправляясь сюда, на плавзавод, помимо материальных интересов, вы преследовали, как минимум, еще одну цель. Вы питаете надежду на встречу с человеком, с мужчиной, ко-торый станет вам новым мужем. Вы молодая, и это, при ваших-то данных, вполне естественно. Даже при том, что у вас двое детей, которым, конечно же, нужен отец.
Теперь – я. Я здесь с несколько иной целью, и о том, чтобы новую жену искать, говорить не приходится. Я со своей женой не разводился и, наверное, не буду, потому что слишком много мы с нею вместе пережили и слишком хорошие у нас с ней отношения. Плюс трое детей, от которых я никогда не откажусь. Нет, о любви к жене я не говорю, хотя, уверен, что она-то меня любит до самоотвержения. Вы в прошлый раз фильм вспомнили – «Слово для защиты». Так вот, у жены моей ко мне точно такие чувства, что и у ге-роини фильма. Поэтому разводиться с ней было бы неоправданной жестоко-стью, тогда как она огромной благодарности достойна. За то хотя бы, что столько лет терпит меня. Правда, в мой актив можно записать, что я все это время старался быть неплохим отцом. Но…
Сейчас, когда от дома и детей нас отделяют десять тысяч миль и впереди, почитай, два года такого отстояния, не следует ли нам как-то облегчить, скрасить его? То есть, возможно, это и несколько цинично звучит, но я пред-лагаю вам разделить эти два года вместе со мной. Предлагаю стать женою до Скрыплева. Если, конечно, вы не определили для себя более подходящий объект. Или организм, как тут говорят.
Жена моя достаточно умна и вполне понимает, что такое для здорового мужика два года без женщины. Поэтому вам нет нужды упрекать себя в сов-ращении доброго самаритянина.
Иное дело я. Ведь в случае вашего согласия я непременно буду испыты-вать угрызения за то, что обманываю ваши надежды и, некоторым образом, ваших детей. Но вы чертовски нравитесь мне, и я давно искал повод с вами познакомиться, сблизиться даже. И вы сами дали этот повод…
Написал вот и думаю, ну не наглец ли ты? Да какая приличная женщина на такое согласится? А неприличная-то нам не нужна. Хамло ты, братец. Ло-жись-ка спать.
Вспомнил вдруг, как утром, когда бегал, на левом борту, под шлюпками все металась и кричала жалобно какая-то птица. Что это? Знамение какое, что ли?
Вновь, в который уже раз, накатил нервный озноб, возбуждение от пред-чувствия перемен. Все предчувствую да предчувствую, а перемен чтой-то не случается. Может, на сей раз?..
Не выйти ли еще подышать? Пароход на ходу, курсом, похоже, на Влади-восток. Ветер теплый, хоть и довольно сильный. Надеюсь все-таки, что это ветер перемен.

04.11 Вск. Тс. 07.30
Кофе без сахара и булочка с изюминкой – традиционный воскресный зав-трак. Единственное достоинство сегодняшнего жидкого кофе – его темпера-тура, близкая к точке кипения, отчего невозможно было держать в руках ме-таллические кружки. А других тут нет. Даже в лавке.
А на дворе чудесная погода, и мы болтаемся средь этой благодати, умиро-творенные в собственном безделии. Кого бы спросить, чем мы занимаемся в продолжение последних полутора недель? Почему зачастую околачиваемся там, где не видно «ни зги», ни единого промыслового судна, и во что нам обойдется каждая баночка консервов из тех 15 тонн сырца, за которым мы бегали несколько суток? И сколько топлива вылетело в трубу во время на-ших «прогулок». Вопросы, вопросы, на которые никто не ответит и от кото-рых раздирает зуд раздражения.
Тс. 19.30 А ужин сегодня скверный, хоть и воскресенье нынче. Харчо на-столько густое, что ложка стоит, и подозрительно черный омлет на второе. И все это после двух часов толкания по тревогам.
Давно тревог не играли, соскучились. И вот отвели душу. А в мыслях все то же: полнейший раздрай.
Дочитал Конецкого, и надо бы его в библиотеку снести да взять что-то взамен, но Люся просила, чтобы эта книга к ней попала. Не хочется обманы-вать, хоть и делать сейчас нечего и писать неохота: выпустил пар.
А день сегодня был просто чудесный, по-летнему теплый и светлый. И мо-ре казалось теплым, и оттого на душе было радостно и светло. А сейчас вот снова суматошно. Столько дел у меня, столько работы, что я в постоянной растерянности: за что же браться? Когда не знаешь, за что браться, не берись ни за что – следует так поступать, пожалуй. Только вот бредни-то куда де-вать, как от них избавиться?

05.11 Пн. Тс. 07.25 Между небом и землей и берегов не видно.
Погода – благодать, и днем, наверное, опять лето будет – так и подмывает за борт сигануть да отмерить саженками пару миль. На борту около трех тонн сырца – есть чем попачкать руки девкам. Только что дали ход, но куда пошли, неведомо. Говорят, сегодня ясно станет, куда направим мы стопы. А что же до сего дня? Выходит, мы просто и не знали, куда нам плыть и чем заниматься? Потому и занимались черт знает чем. И капитан, вроде, тут ни при чем. Ах какой несчастный, всеми позабытый пароход «Андрей Захаров»!
Коля сегодня дома не ночевал и только в половине седьмого прибыл от «невесты». Прибыл и завалился спать, а сейчас вот опять поднялся. А я? Я не найду себе покоя, покуда не выясню… Постараюсь сделать это сегодня, ина-че хреновина будет, а не жизнь. И никакой работы. Очумелов я какой-то…
Тс. 17.35 Почти полчаса торчал намыленный в душе в ожидании воды. У трюмачей где-то в системе вырвало кран, вот я и утирал разъеденные мылом глаза полотенцем. Дождался-таки воды, обмылся кое-как и теперь вот попью чаю да надо что-то со стенгазетой делать.
Принес сегодня Питкин эту газету в токарное – я и обомлел. Третьекласс-ники краше газеты делают. По крайней мере аккуратнее. Но я просто млею от той серьезности, с которой Питкин отнесся к партийному поручению, в котором он вообще-то ни ухом, ни рылом. Нам сказали – мы пошли. Другой бы (и я, разумеется) отказался: не умею, мол. А он… поручили стенгазету – значит, делай сам, никому не передоверяя. Вот он и размахнулся, не ограни-чивая себя никакими правилами и традициями в оформлении газет – он про-сто о них не ведает.
Сверху листа этаким клеточно-школьным шрифтом: «Слава великому ок-тябрю!», - а ниже, на добрых три четверти ватмана размазан какой-то непо-нятный орден красного цвета. И все. По бокам оставлены две засаленные вертикальные полоски – видимо, для заметок, в т.ч. и моей. Однако на этот «праздничный» лист можно разве лишь анекдоты записать, но никак не рас-суждения об этике и хамстве.
Кстати, сегодня я в судовом комитете заседал. Долго заседали, с переры-вом на обед – и все по вопросам увольнения отчаянных обработчиков – двух девиц двадцати лет и одного бугая-рыбовара. Последний в знак протеста против отказа в удовлетворении его просьбы о списании решил просто не ходить на работу. Его списали – по 33-й статье. Как я тому ни противился, большинство порешило: по 33-й! И баста. А девчонок оставили, вняв их сле-зам. Хотя подозреваю, ненадолго. Настырные хлопцы-мастера дожмут, не оставят их в покое, будут цепляться к каждому малейшему огреху. Жаль дев-чонок. Особенно ту, на которую больше всего мастер Егоров (красавец-мужчина) давил.
Оказывается, ей вовсе не двадцать лет и у нее есть ребенок, из-за которого она сама тоже просилась на берег. Ее не отпускали – нечем, дескать, на берег отправлять. А потом сами вздумали списать как негодную обработчицу. Что-бы тоже – с «надлежащей» статьей – какая у них, сволочей, страсть к этим статьям! Львова (это ее фамилия) в сердцах бросила: «Спать с вами не стала – вот вы меня и гоните!». (Красивая, между прочим, женщина) А Егоров ее едва не в антисоветизме обвинил. Дескать, кричала, что тут у нас нет совет-ской власти. А есть ли она тут?
Я невольно сравнивал Львову с собой и нашел, что у нас немало схожих черт: та же строптивая непокорность перед начальством, твердость и рез-кость, порой до грубости, за которыми скрываются легкоранимость и застен-чивость. Впрочем, возможно, я и ошибаюсь. Они все мастерицы лить слезы. Хотя она-то как раз и не лила слез. А вот другая… Ту оставили безоговороч-но – зачем только на обсуждение выносили. А мне она не понравилась.
А еще сегодня была коротенькая, мимолетная встреча у входа в харчевню. Люся пообещала встретиться вновь, где-то через два часа. И я жду, как олух, этого времени. А в ней было (может, мне только показалось?) что-то вроде легкого раздражения. На меня. Но за что? Или я навязчив был? Да вроде нет. Однако вот смеху будет, если все мои надежды рухнут. Хоть за борт.

06.11 Вт. Тс.07.30 На подходе к бухте Тихой.
Ветер зюйд – 3 балла, море – 3, воздух +6, вода +10 градусов.
С левого борта ошвартован транспорт «Ясноморск» - перегружаем то, что на «Баргузин» не вместилось. И, видимо, все праздники будем занимать-ся перегрузом.
Впрочем, как говорит сосед слева Игорь Мурашко, 3-й механик завода, нам страху нет. Да и какой страх после такого вечера, что был вчера? Вчера я принимал гостей. Сперва мы с Люсей сходили в библиотеку, произвели об-мен книг, а потом долго сидели у меня в каюте, причем Коля с подругой де-ликатно удалились, оставив нас сам-два. Конечно, при таких обстоятельствах никакого серьезного разговора и быть не могло: не затевать же его при сви-детеле, пусть и таком премилом, как Валя Песнина. Хотя… В третий раз они были у меня и всякий раз являются вдвоем. Может, потому и вдвоем, что да-ют понять: никаких «серьезных» разговоров они не хотят, они их таким ма-нером просто отсекают. Им здесь, я вижу, интересно, я для них – «клуб инте-ресных встреч», но не более того. А мне-то, мне, пардон, баба нужна. Я три месяца без женщины, а по сути уже полгода. Кто тот мудрец, что заявил о пользе воздержания после тридцати или скольких там лет? Да бывал ли он в море хотя бы месяца два кряду? Вряд ли. Его бы на какой-нибудь СРТМ, где женщины не водятся, на полную путину, на полгода – глядишь, по-иному за-голосил бы.
Конечно, абы какая мне не нужна. Мне Люся нужна – это я теперь на сто процентов знаю. И с нею, мне все-таки кажется, мы найдем точки соприкос-новений. Впрочем, как знать, что там в ее большом уме (а ума она и впрямь недюжинного, не по-женски умна) творится? Обещали нынче вечером снова прийти, а пока … вперед и с песней!
Тс. 12.20 Сыграли с Колей послеобеденную партию и обнаружили вдруг, что наш красивый пароход уже уцепился за грунт в бухте Тихой. Нам при-шлось выбраться на шкафут, чтобы заодно протереть залепленный солью ил-люминатор – из каюты сквозь него ни черта не видно было. У меня, как все-гда, очень много работы. Но не работа тяготит меня, а тяготит меня отчего-то ожидание предстоящей встречи. К тому же хочется спать. Минувшая ночь была шальной до одури. Сперва Мурашко с Наташкой вопили за переборкой в бесконечном экстазе – будто прямо в ухо. Потом Серега Котов, опять загу-лявший, явился за «коньяком для мужчин». Отдал ему одеколон, чтобы дру-гих избавить от его посягательств. Потом справа магнитофон запустили: «Небоскребы, небоскребы, а я маленький такой…» - видать, Вилю Токарева шибко залюбили, изменив «одесситам». Однако пора работать.
Тс.16.10 Работу закончил, сделал капитальную приборку и даже успел накропать маленькое письмишко. Ремонтный на берег отправляется – письмо мое зашлет. А вот о почте для нас пока никаких слухов. Зато ходят слухи о предстоящем назавтра поступлении сырца – будем будто бы работать на минтае. А еще говорят, что капитан пригрозил, что в случае отсутствия рыбы за завтрашний (праздничный) день никакого отгула не начислит. А имеет ли он на это право?
Одну из девиц, что обсуждали намедни на комитете, все-таки списывают с судна «в распоряжение ОК». Коля Акимов даже съязвил в мой адрес: дес-кать, администрация плюет на все решения вашего комитета. Пошел я к Вершинину, чтобы выяснить, что почем. Он говорит, что все правильно, что списывают барышню по решению товарищеского суда – за нарушение про-тивопожарной безопасности. Тут, мол, никакой комитет администрации не указка.
Хотел сейчас помыться, да девки все душевые оккупировали. Вот и сиди тут, жди у моря погоды.
Тс. 20.35 Все жду. Надоело до чертиков это ожидание, уже сомневаться стал: получится ли у меня что-либо с этой бывшей женой бывшего погра-ничника. «Опасное дело» - сказал Николка, узнав от меня, кто был ее муж. Вот и я думаю, к тому ли берегу пытаюсь ошвартоваться? Но одурел я со-всем от своей… любви или тоски – черт ее ведает. Может, махнуть на это де-ло да и не терзаться? Авось, перетерпим, перебьемся. Тоже мне, Донжуан плешивый.
Сходил в кассу, получил аванс. Как все получил – 50 рублей, хотя заказы-вал 30 – на взносы да на мелкие покупки. Хотя никуда они, «лишние-то», не денутся. Только опять беспокоит безвестность с отправкой переводов. Будет ли у нас, наконец, свой почтальон? А завтра, говорят, и впрямь у нас будет 120 тонн мороженого минтая. Только и от этого никакой радости нет.
Ну и дневник у меня! Сплошное нытье. К черту!

07 ноября. Ср. Тс. 07.30
С праздником вас, любезный Борис Васильевич!
Какая, вроде бы, чепуха: иду себе из харчевни, настроение смурное, а на-встречу дядя СЭМ. Руку подал, с праздником поздравил – настрой пунктов на пять выше поднялся. К работе готовы, хотя желания работать, понятное дело, ни малейшего. Николка нынче явился только под утро, часам к шести, после ночного бдения в сварочной. Готовились ребята к празднованию име-нин, да, видимо, впустую: «машина» не сработала – мощности не хватило. Как они теперь? Неужто всухомятку праздник пройдет? А может, оно и к лучшему?
Представляю, что и как сегодня на берегу будет, дома. Впрочем, пожалуй, и эти измышления ни к чему: одно расстройство.
400 тонн продукции и всю муку уже выгрузили на «Ясноморск», а под правый борт через полчаса должен стать БМРТ (названия я не слышал), ви-димо, тот самый, что должен снабдить нас минтаем. Парни вчера шутили: стоит ли нашему корвету где-то по Курилам шарахаться, топливо жечь, коли можно, стоя здесь вот, на рейде Владивостока, перехватывать с каждого идущего в порт рефрижератора малую толику – с них не убудет – и беспере-бойная работа обеспечена. И все планы будут перевыполнены. Только кто же те несметные армады сейнеров, больших и малых траулеров, которые там, под Курилами абы где корпят, обрабатывать и обеспечивать станет?
А я, кажется, успокоился, как-то враз, и сегодня спал вполне безмятежно. Наверное, нужно вообще поизбавиться от похотливых мыслишек – они себе дороже. Тогда и работа пойдет. Та самая, большая работа. Только с ее помо-щью в наших условиях и можно одолевать похоть. Ну а теперь… «на кореж-ку, на корежку рано утром выходит народ…». Невзирая на октябрьские праздники…
Тс. 12.00 После праздничного (по факту, но не по содержанию) обеда. Содержание же таково, что завод меня просто завалил работой. А дед еще на перегруз нашу артель пытался настроить – охотников нынче не нашлось. Ре-монтный таки сошмыгнул на берег, на шаровике. И еще ради праздничка, что ли, нам выдали расчетные книжки. У меня, как говорят, на круг 411 рублей вышло за прошлый месяц. Я вполне доволен, хотя у некоторых парней и по-больше – за перегрузы. А вот обещанной дедом премии чтой-то не видать – забыл, наверное, старый. Но я напоминать не стану: так-то спокойнее, неза-висимым себя чувствую. Почты по-прежнему нет – это беспокоит.
Читаю сейчас «Записки из мертвого дома» Ф.М. Достоевского. Интересно необычайно, но при этом настолько тягостно, что воздуха при чтении не хва-тает, задыхаюсь вместе с Горянчиковым в затхлой казарме острога. Беспро-светная тоска и безысходность. Нам ли горевать о нашем житье-бытье? Радо-ваться надо, каждому дню радоваться. Жить, не распыляясь, и все будет тип-топ.
Закончить бы пораньше работу, ради праздничка. Закончить да почитать, на вешалах вытянувшись – вот и праздник удался бы.
Вспомнил, как вчера стармех Степанов, неплохой в общем-то мужик, опять матерился по нашему адресу, которые бегают по утрам и вечерам. Лень, говорит, было с койки подняться, чтобы посмотреть на этого мудака. Я скромно промолчал, постеснялся признаться, что один из этих мудаков – я. Понятно, что мой топот больше тревожит его чуткий сон, нежели грохот ди-зелей под палубой, но не менять же бег на бормотуху. Вон Олег Батькович нахлебался кулаги да еще чего-то добавил и тараканит туда-сюда с мордой набекрень и глаза враздрай. Серега Котов тоже вразнос пошел – опять неде-лю не просыхает. Жалко его.
Тс. 16.15 Праздник набирает обороты. Четко и бесперебойно работает «снабжение». Челноками снуют шаровики между пароходом и берегом. На-ши матросы даже сами изловчились смотаться на берег (через БМРТ «Амурск», что стоит у нас по правому борту) и доставить водку просто-таки в промышленных объемах. Плотник носил чемоданы и ящики куда-то вниз, на корму. Где-то весь день прячется бригадир наш Акимов. Наверное, тоже весь в заботах о «снабжении». Дед несколько раз спрашивал его. Уже неред-ки на палубах нетрезвые физиономии. Очень активно контактируют со «снабженцами» дамы – видать, тоже хочут надраться. Да, сегодня на парохо-де заштормит. А на полночь намечается начало работы для завода – рыба-то под бортом. Правда, на «Амурске» добрая половина команды тоже увлечена «снабжением». Праздник!..
А погода сегодня по-настоящему праздничная, лучезарная даже. И мерт-вый штиль. Эх, прогуляться бы сейчас по Ленинской! У меня даже мыслишка мелькнула: не изловчиться ли и мне да смотаться до вечера, а то и до утра к Свистуновым. Однако я сурово отверг эту авантюру: от такого путешествия одно лишь расстройство получишь. А то и неприятности. Отпразднуем здесь как-нибудь. Компоту и конфет закуплено навалом, а что еще нам нужно для маленького счастья? Яйца почесать, как говаривал Палыч, мой учитель по столярному ремеслу?
Тс. 18.20 Изумительный сиреневый вечер на рейде наводит… А ни черта он не наводит. Красота и все! Сиреневый туман над нами проплывает… Только что был-таки, состоялся тот самый серьезный разговор, который не давал мне покоя много дней. Серьезный разговор с серьезной женщиной. С умной женщиной, пожалуй, гораздо умнее меня женщиной. Разговор не-жданный – я уже было отказался от него, - но тем более значимый. Особенно теперь. И я, как полный идиот, всем доволен, и настроение у меня расчудес-ное. Только как бы сократить время до следующей встречи.
Она постучала неожиданно, когда я только забрался с книгой на койку. Я так и обалдел от радости. «Можно мне у вас платье погладить? – спросила Люся, стоя в дверях с утюгом и платьем в руках. – А то в гладильне все сто-лы заняты, ко всем очереди». Как я тут засуетился! Не знал, что предложить, куда посадить, чем помочь. Она от всего отказалась, только попросила стол освободить и сразу принялась гладить свое красивое бежевое платье. Гладила ловко, но тщательно, а я с дивана любовался ею, такой статной, складной и ловкой, и неожиданно для самого себя завел тот разговор. Все как тогда за-писывал, слово в слово. Она больше слушала, иногда односложно отвечала что-то, а потом сказала, что разговор этот мы обязательно продолжим. Воз-можно, сегодня вечером.



Ч А С Т Ь II

Л Ю С Ь К А
( все тот же дневник)

08.11 Чт. Тс. 07.30 Бухта Тихая.
Да, вчера было то, что я и предполагал, что должно было быть. Изобилие водки, которым обеспечил себя предприимчивый экипаж, обернулось тем, что до утра по пароходу слышны были крики, безобразная ругань, барабан-ные стуки в запертые двери, женский плач и, как следствие – теперешнее мое состояние. Ночь почти без сна. К тому же я изрядно переволновался накану-не, а выхода волнению так и не случилось. Правда, волнение это, как и весь наш долгий, откровенный разговор, было приятным. Мы даже сходили в сто-ловую команды, где в полумраке и тесноте танцевала уже пьяная публика, и тоже танцевали. Что-то медленное и красивое, и я тщетно пытался унять свою дрожь от ее близости, от трепетного и податливого ее тела, ее запаха. Нет, не духов, а ее запаха, который я теперь найду, наверное, среди сотен других, выберу как сторожевой пес. Она была ослепительно красива в беже-вом платье и… хорошо, что там было темно.
Мы станцевали только один танец и тут же вернулись в каюту. Мы верну-лись и говорили, говорили – я уже и не припомню, о чем. Да обо всем на све-те, но очень немного и осторожно и даже, наверное, бережно, - о себе самих. Только теперь я уверен, что это именно та женщина, которая мне нужна, нужна была еще давно-давно. Уверен, что с нею я был бы не тем, что есть те-перь, хотя это лишь предположение, которому никогда не найти ни подтвер-ждения, ни опровержения. И не надо. Одно только знаю наверняка: я буду очень жалеть, если она не станет моею. А станет или нет, будет, видимо, из-вестно уже сегодня. Правда, несколько настораживает то, что она не ответила сразу, попросила время подумать. Даже и не просила. Просто сказала, что от-ветит завтра. Уж не готовит ли она какой сюрприз? Однако нужно отвлечься от ожидания – оно захватило меня всего – от воспаленного мозга до горящих пяток. Как отвлечься? Да работой – как же еще?
Николка мой никак не хочет подниматься – нету сил у Николки. А вон хлопцы из 167-й – молодцы. Вижу: топают дружно в харчевню, на завтрак. Правда, только трое. Олега Батьковича нет. Тот-то был вчера хор-рош. Как, впрочем, и многие прочие. О, снаружи голос слышу, противный такой голос, скрипучий: «У рыбака своя звезда, сестра рыбацких сейнеров и шхун…». Та-кую песню терзает! Это наверняка баба Зина из своей сушилки. Всю ночь, что ли, там просидела?
Ну что, мужики, пора и нам вперед и с песней?!
Тс. 11.45 Все бы неплохо, да что-то самочувствие у меня неважнецкое. Наглотался на всякий случай таблеток, только эффекта пока от них не ощу-щаю. Утешаюсь тем, что у многих ребят и барышень состояние сегодня го-раздо плоше моего. Потому и жизнь с утра на пароходе какая-то вялая. Ни шатко, ни валко идет перегруз, до сих пор не запущен завод, хотя намерева-лись сделать это еще к полуночи. И начальственный состав пока не реагиру-ет: видимо, чувствует начальство, что народ еще не готов, что ему надо очу-хаться, прийти в себя. А может, само в себя приходит? Или мучается от ут-раты морального права на жесткие меры: протабанили, дескать, вчера, прозе-вали эту беспрецедентную акцию по затариванию судна водкой. Говорят, поздно вечером примчался на корму замполит – сигнал будто поступил: на корме водкой бойко торгуют. Сомневаюсь однако, что он не ведал об этом раньше: торговля-то шла целый день.
БМРТ «Амурск» через несколько минут отвалит от борта. Только что объ-явили о пересадке их людей с нашего парохода. А я зверски хочу спать. Коля Акимов очень некстати подбросил мне небольшую, но весьма кропотливую работенку. Боюсь, замотает она меня.
Тс. 18.30 Странные серебристо-белые сумерки уже во второй раз наблю-дал я сегодня. На все вокруг не то изморозь легла, не то налет какой-то. И самое солнце было белым, опускаясь в белесую дымку между Скрыплевским и Басаргинским маяками. Должно, к непогоде это. Впрочем, завтра увидим. На судне по-прежнему царит безделица, и вот только сейчас объявили о го-товности второй смене разделки к работе на минтае. Когда-то должны же мы заработать.
Обнаружил сегодня маленький недочет в рассчетке: мне не оплатили 10% за ремонт – хоть и невеликие, но весьма нужные деньги. Ходил в бухгалте-рию - обещали вернуть.
Нынче, как и вчера, бойко заработало «снабжение» - видимо, ночью паро-ход опять забалдеет. А Ф.М. Достоевский начинает помалу вгонять меня в тоску, и хочется вернуть его в библиотеку недочитанным. Но это так невеж-ливо по отношению к классику – придется вымучить до конца. Хоть и со-мнение червоточит: а чем же он так велик, Федор-то Михалыч?
Новоявленная моя подруга, похоже, не очень скучает без меня. Или это ее игра? Черт их ведает, этих подруг.
Думаю сегодня на ночь наглотаться снотворных пилюль, чтобы хоть одну ночь отоспаться как следует. Пытался было вздремнуть после работы – не получилось. Думы треклятые одолевают.
Артель наша ремонтная без пастыря бесхозной оказалась: второй день ни-кто почти не работает. Коля Акимов вообще где-то сгинул, так что супруж-ница его Таня Пьянкова по всему пароходу рыщет.
Сейчас пойду на ужин, а что потом? Подожду до начала киносеанса да и спать завалюсь. Бог с ней, с любовью этой. Что-то уж очень ненадежной она мне сейчас кажется, партнерша моя.
Тс. 19.25 Мое состояние начинает меня пугать. Будто на канате баланси-рую, на грани обморока. Давление, что ли, поднялось или, может, простудил-ся? Только бы не серьезное что. Почему-то совсем не хочется мне сейчас уходить с этого парохода. Но очень хочется опять видеть ее, черт бы ее по-брал! Как свободно говорит она, касается всего, о чем с другими было бы просто немыслимо. Она на восемь лет меня моложе, но я пред нею себя по-рой пацаном чувствую. Эти зеленые, с карими искрами, всегда чуть насмеш-ливые глаза… Придет или нет? Может, у нее другие варианты имеются, а я – лишь один из них? Вряд ли. На ветреницу она никак не походит. Если не придет, завтра я пойду… к Федорычу…
Давно я Татьяне писем не писал.

09.11 Пт. Тс.07.25 На полном ходу куда-то курсом к Ostу. На полный ход (наконец-то) коптит завод. А бегал я сегодня при полной наглой Луне, крепком ветре и температуре в плюс один градус. Бегалось трудно – следст-вие употребленной вечером таблетки радедорма. Зато прилично выспался.
Но какой день был вчера, какой вечер, черт меня задери! И ее – тоже. За целый день безделья у нее не нашлось нескольких минут, чтобы зайти и ска-зать…
Встретились мы в кинозале и потом, когда кино не состоялось – кинщик «заболел», - здесь, на кормовом ботдеке. Они были втроем и вроде пытались изобразить какие-то упражнения. Гетеры!
Почему-то мне не хотелось их присутствия. В сторонке от них я проделал разминку и ушел. Ушел и лег спать уже в десять часов. Однако еще надеялся, ждал, что она придет. Не пришла. Ну и слава богу! Довольно волнений. Они мне ни к чему, только вредят здоровью. Теперь мне ясно, что, если бы у нас с нею что-то началось, я напрочь лишился бы покоя.
Николка мой вчера опять надрался и опять всю ночь проспал на диване. Сейчас, как и вчера, не хочет подниматься.
Почему-то вспомнилась коротенькая вчерашняя встреча с еще одним Ко-лей – Кочетовым, который здесь второй механик ССУ с кличкой Бычий Глаз (которая, между прочим, здорово подходит к его внешности). Среди ребят, особенно судовых мотористов, он не в чести. Некоторые его даже тихо нена-видят. За что? Ведь он был когда-то корешком однокашника моего Бори Марчука, еще в мореходке. По каким таким интересам?
«Пора бы идти туда, на «двойку», - только и сказал мне Бычий Глаз – и в этом, видимо, вся его сущность, все его цели и заботы. Он «делает деньги», ему нужен большой коэффициент, а «двойка» будет лишь на Курилах и вы-ше. Впрочем, я тоже не стал бы возражать против больших заработков.
Тс. 11.50 В столовой команды нет посуды. Всю порастащили по каютам на праздники. Кое-кто и по сию пору в празднике пребывает. Серега Котов опять ищет «коньяк для мужчин». А наш шеф Валера остался на берегу и как теперь будет нас догонять… я ему не завидую. Впрочем, не один он отстал от парохода. А толпой-то и догонять веселее.
Утренний развод, как и вчера, проводил дед, явно тоже угоревший после проводов жены. И развод этот ему как зубная боль.
За окном яркий полдень, ультрамариновое море, которое нельзя загрязнять отходами и всяким прочим хламом. Капитан зачитал предупреждение на этот счет в связи с тем, что скоро мы должны войти в экономическую зону Япо-нии. Видимо, пойдем Сангарским проливом. А топаем мы сейчас в направле-нии Курил, в южно-Курильскую экспедицию.
Девки без единого до самого обеда перекура потрошат минтай. Застоялись, жеребые.
А у нас в бригаде бестолочь образовалась: дед явно не знает, кого и чем занять. Хотя мне это не грозит. Меня не оставляют своими заботами заво-дские механики. Сегодня очухался и появился в токарке Игорь Мурашко и тут же получил добрый втык от Бабушкина: что за разгулы, язви тебя в ко-рень! В общем, погуляли, пора и за работу браться.
Кажется, сегодня я чувствую себя лучше вчерашнего. Однако нужно еще покушать таблетки.
Тс. 18.30 Недавно хотел было восхититься и записать восторженное: ах какой, дескать, невиданной красоты закат наблюдается. Постоял, присмот-релся: закат как закат. Красный блин солнца заметно для глаза тонет в море. В какое-то мгновенье вдруг совсем исчезает – нет его. И только красноватые отблески еще долго играют на воде.
Закончили работу, помылись, и я вновь в надежде на встречу. Пойти, что ли, самому? Она, скорее всего не придет после такого тяжкого дня. Им сего-дня крепко досталось.
Тс. 22.45 В 24.00 судовые часы переводятся на час вперед. То есть сегодня придется на час меньше спать, а второй смене – работать.
А я потерпел фиаско. Вроде как затрещину получил в самый неожиданный момент. Я-то был почти на сто процентов уверен, что отказа не будет, что поломается она малость, чтобы приличие соблюсти, и в конце концов придет ко мне на вешала.
Ни хрена я не знаю женщин и людей вообще, черт бы меня побрал!
Взамен себя, чтобы вроде сгладить вину за отказ, она предложила мне зна-комство с кем-то другим, вернее, другой, которая тоже вполне замечательная, достойная женщина, ничуть не хуже ее. «А я другому отдана и буду век ему верна», - примерно так следовало мне понимать причину отказа. У нее на бе-регу, в Алма-Ате, остался человек, который ее любит и ждет, а она… Это у них вроде проверки чувств – она для того и в море пошла, на год.
Но какое мне до этого дело?! Меня, может, тоже на берегу любят и ждут, но это там, за десять тысяч верст, а здесь-то!.. И на кой ляд мне какая-то за-мечательная Люда Гуськова, если мне нужна только она, Люська!
Мы опять сидели на бухте капронового каната на корме, и у меня, по мере того, как она говорила, росло ощущение, будто меня сдавливает тисками и не было сил вырваться из них. Мне хотелось возмутиться, заорать, но вместо этого я смиренно согласился с нею, отказавшись только от «замены». Орион с Близнецами над рубкой покатывались со смеху над тем, как Дульсинея поднесла здоровенную фигу раскатавшему было губы идальго. И теперь я – словно пес, которого поманили колбасой, но, вместо нее, дали здорового пендаля, а потом, чтобы малость смягчить, швырнули обглоданную кость. А он, гордый, на кость и не смотрит. Впрочем, я пока и кости не видел. Зато у меня появилась жгучая зависть и ревность к некоему Володе, которого она безумно любит. Кто он, каков, что за тип?
Сейчас я сижу в обществе Коли Левакова и товарища Питкина и пытаюсь утешиться. А может, действительно, еще будет мне утешение? Может, еще подождать нужно – неужто я хуже того Володи из Алма-Аты?

10.11 Сб. Тс. 07.20 На подходе к Сангарскому (Цугару) проливу.
Маловетрие, ясно, tв +7, tводы +14 град. Видимо, сегодня будет полнолу-ние. Забыл эмпирическую постоянную на нынешний год, чтобы точно вы-числить. Да это сейчас и не важно. Сейчас я, противный себе самому, «заки-нул удочку» в другой омут – авось, клюнет. Боюсь только, что выудив «рыб-ку», я выпущу ее обратно: она вряд ли окажется золотой.
И о чем это я все пишу, страдалец несчастный? Женить бы тебя - соломи-ной в задний проход, а лучше – дрыном здоровым…
Полтора суток мы топаем, все это время непрерывно работал завод, а по информации наработали лишь 45 туб консервов да муки 4 тонны. Заступаю-щая сейчас первая смена опять станет бездельем маяться – скоблить и чис-тить те же носители, что и два дня назад скоблили.
В который раз возвращаюсь к вчерашнему разговору и не могу понять, что же это было – глубокая порядочность и верность или польский гонор (она го-ворила, что кто-то из ее пращуров родом из польской шляхты, а папа был че-кист). Когда я вчера вошел к ним в каюту, у них про какой-то стимул шла дискуссия. На высоких тонах причем. И Людмила не захотела мое любопыт-ство потешить: тебе-то, мол, какое дело до нас. Это мы про свое, про бабье. Хотя я успел уловить, что речь шла о рыбе, о работе. Да чего теперь на этом голову ломать? Мне будет просто больно видеть ее, если даже никто другой здесь рядом с ней не поведется и вряд ли меня утешит какая другая. Пожа-луй, из-за нее я сбегу с этого красивого парохода. Вот ведь как зацепило!
Когда же, однако, будет почта?
Тс. 12.25 Сейчас, когда мы входим в самую узкую часть Сангарского про-лива, хочу изумиться окружающими нас красотами. Справа по корме – осле-пительное солнце, пронзающее изумрудно-белесые буруны от винта. Облака – по-летнему легкие, светлые. Если бы не ветер (с утра-то его и не было), вполне можно было бы загорать: солнце натурально печет в затишках. Вспомнилось невольно, как когда-то я, в бытность практикантом на «Боре», часами сидел на кормовом шпиле после ночных вахт, заколдованный такими же, прозрачно-зелеными бурунами от винта, уносящего меня от дома к неве-домым странам.
Народ толпится по бортам. Еще бы – заграница! Япония! Для большинства из них, крутозадых в клеенчатых фартуках, залетевших сюда из Ферганы или Брянска, одно наименование это - диво до головокружения. И так некстати, нелепо даже прозвучала сейчас пространная информация из уст заботливого капитана Ловейко об экономической зоне Японии, «одной из самых развитых стран Дальнего Востока». Его бы устами…
Тс. 19.20 А полнолуние-то я профукал. Огромный оранжевый блин, из-рядно смятый с правого края, висящий сейчас над горизонтом, напоминает, что наш естественный спутник уж дня два, если не три, как в третьей четвер-ти. Наверное, Луна и виновата в моей очередной неудаче. Не знаю, переме-лется ли, перетрется ли когда этот камень, что я намедни проглотил, только никакую другую я не могу и не хочу представить на ее месте. Или обманы-ваю себя? Не знаю. Знаю лишь, что немало времени пройдет, прежде чем я успокоюсь.
Через два часа должны подойти к промысловикам, объявлена готовность мотоботам, а нас с Колей Акимовым срочно вызвали в токарное – на аварий-ной срочности работы. В 16.00 механик Мурашко слинял из цеха, чтобы вы-стирать персональную робу… в нашей душевой. Знать, подружка Наташка бойкот объявила, не обстирывает его. По этому поводу я с ним крепко схле-стнулся, и теперь у Мурашки, явно в отместку замозжила срочная работа. Сходить поругаться, что ли? Пожалуй, схожу.
Тс. 22.40 Сходил я и поругаться и взносы заплатить сходил и в робу об-рядился, когда Мурашко деда ко мне привел, а тот посулил мне отдых на весь завтрашний день за сегодняшнюю избыточную эксплуатацию. Однако работы вышло всего на семь минут да и та пустяковая: проверил на биение один валик да поправил щечку шкива от транспортера – у заводских механи-ков на это разума не достало. Заодно выдал им «консультацию» и пошел пе-реодеваться. Сыграв с Николкой одну партию в шахматы, отправился в кино-зал, но через десять минут ушел: там «Асю» показывали – хороший фильм, но не к моему настроению. И забрел я невзначай в спортзал – впервые за не-сколько месяцев – и так здорово там пропотел, как давно не случалось. Хотя проделывал все то же, чем занимаюсь наверху, на палубе. И теперь в разду-мье: где же полезней заниматься? Пожалуй, все-таки на свежем воздухе.
А пароход наш уже стоит в районе промысла – он, будто забором, огоро-жен огнями добытчиков по «периметру». Наши мотоботы уже подгребают к борту с полными каплерами ивася, по трансляции кричат: «Вторая смена – к работе!», - и, право же, настроение у публики изрядно повышается – по себе сужу. Еще бы! Целая декада миновала, а «на табло одни нули» – надо навер-стывать во все лопатки. Впрочем, я завтра наверстывать буду, а теперь – спать.

11. 11 Вск. Тс. 19.32
Такая благостная погода стояла в последние дни, что, видимо, устала быть таковой. Обрыдло ей быть благостной. И уже час с небольшим назад засви-стел, перевалившись через горизонт, ветер, загудел с подвывом и все набира-ет силу, упираясь в борт, и мощным гулом отвечает на этот напор стальное сооружение по «фамилии» «Андрей Захаров». На шкафутах темень, в столо-вую идешь, рискуя споткнуться о конец или шланг или просто поскользнуть-ся на осклизлой от рыбы, залитой водой палубе. Дядюшку СЭМа срочно тре-буют на мостик. В цехе идет пересмена. Девки, одни торопливо впрыгивают в надстройку, прячась от ветра, другие неохотно покидают ее, чтобы спус-титься вниз, к своим любимым разделочным столам.
Да, здесь уже океан, и голос его совсем иной, чем голос моря.
Сегодня мы едва не проспали. Забыв вчера запустить будильник, я про-снулся лишь в половине восьмого. А спал всю ночь так спокойно, так безмя-тежно, будто избавленный от непомерной обузы волнений и суеты последних дней. И чего суетился, о чем хлопотал?..
Работой сегодня не был загружен, поэтому всю смену делал ключи – спер-ва для токарной, а потом – к спортзалу. Так что теперь во всякое свободное время, никого не тревожа, смогу спуститься в зал и позаниматься вволю. Ко-нечно, душновато там, зато дух, запахи, которые я успел позабыть и которые волнуют теперь, напоминая младые годы.
Сейчас мы болтаемся где-то недалеко от северо-восточных берегов Япо-нии, точнее – Хоккайдо, в японской экономической зоне. Днем инспекцион-ное судно, переоборудованное из китобойца, подходило к борту, обежало во-круг, будто вынюхивая, а не гадим ли мы тут, и убралось восвояси. Других обнюхивать. По трансляции ежечасно сыплют предупреждения: не валите, сукины дети, мусор за борт, а не то…
Где-то около полудня встретили мы одессита, плавзавод «Восток» - судно совершенно от нас отличное, этакий хозяин, гроза океанов. «Черный, хоть и белый весь, мститель британских морей». Ему тесно, видите ли, в Атлантике, и он сюда притопал, на другой конец света. Я не мог налюбоваться его ста-тью и с легкой завистью думал о тех, кто на нем работает. Он совсем не по-хож на наши плавучие «сараи» - базы и плавзаводы, и на транспортные суда не похож. Это скорее круизный лайнер – внешне во всяком случае.
Все жилые помещения на нем расположены выше главной палубы, в ко-лоссальной, изящных обводов носовой и почти такой же, с двумя высочен-ными трубами кормовой надстройках. Говорят, у них идут по два отгула в неделю – почему бы и не жить как-нибудь. А что от Одессы далеко, так в мо-ре, где бы ты ни находился, все далеко, все относительно.
Уже дважды, уже после смены меня дергали на работу. Заводские механи-ки, будто чувствуя вину за собой, обращаются ко мне до тошноты предупре-дительно. И я «набухаю» от гордости за свою значимость, за свое место на судне. Какая одначе хреновина!
Отправил сегодня домой перевод на сто рублей и радиограмму дал. По-прежнему жду-не дождусь почты. Впрочем, не я один. А у нас уже 12 отгу-лов нащелкало – можно в отпуск отправляться. Шутка. А если всерьез, то я таки надеюсь, что она придет. И я буду готов к этому. А может, и не придет. Но во всяком случае сам я туда больше ни ногой.

12. 11 Пн. Тс. 07.27 Экономическая зона Японии. Правда, берегов чтой-то не видать. Из моего окна по крайней мере. Может, они с другого борта красуются?
Довольно крепкий ветерок задувает, баллов до семи, и волна приличная, но все еще тепло. Уже который день без перекуров пашет завод, а выработка почему-то низкая. Сегодня, например, лишь 113 тубиков выдали. Спрашивал у знатоков, почему так. Говорят, что все дело в мелком, как килька, ивасе.
Какую-то странную качку испытывает пароход: будто едешь в старом трамвае по разбитой вдрызг колее. Поэтому бегать сегодня было очень труд-но, особенно по левому борту, где шальной ветер так и норовит швырнуть на переборку.
Выскочив на корму, я немало удивился, увидев здесь Ритулю. Одну. Дру-гих ее наперсниц не было. Впрочем, и она, помахав малость крылышками в затишке, под правыми шлюпками, незаметно исчезла.
Вчера вечером опять занимались в зале. Когда спустились в зал – я Никол-ку с собой прихватил, - там уже занимались трое парней. Я впервые вблизи увидел каратэ. Тот, что вел занятия, смотрелся вполне внушительно. Николка так и загорелся от зависти, ему тоже захотелось стать таким. Только ведь это для него – как печатка на палец, чтобы по своей улице в проходку ходить. Тут нужны долгие месяцы тяжкого труда – не по нему это.
Гостей, что ли, сегодня пригласить?..
Тс. 19.32 Серенький денек сегодня выдался, без каких-либо значительных или просто заметных событий. В продолжение почти всей рабочей смены то-чил один червячный вал. Вообще-то ничего особенного, трехзаходный вал с шагом 12 миллиметров – работа пятого разряда, но при нашей оснастке, на нашем оборудовании… Когда я вчера выверил старую железяку и определил ее полную непригодность, заводские механики слегка запаниковали: а как же работать-то? У Бабушкина вообще истерика приключилась: убили! зарезали! Словно из-за этого вала весь завод остановится. Я сказал, что, если они най-дут в своих сусеках подходящую болванку сорок пятой стали или лучше 40Х, то я сделаю им новый вал. Они дружно отвесили челюсти: да разве возможно такое? – но буквально через пять минут мне приволокли аж две штанги стали 40Х – и чего только у них там нет. Правда, толстоваты «прутики» - лишнего съема почти 30 миллиметров, да желательно было бы «улучшить» заготовку, подкалить предварительно, единиц до 30, но, увы, термоцеха здесь нет. Впро-чем, сталь 40Х и в «сыром» виде переживет весь их завод.
Сегодня Бабушкин целый день торчал возле меня, наблюдая за сотворени-ем чуда. А когда в половине пятого я снял готовый «червяк» со станка и пе-ренес его к Акимову, на фрезерный – шпоночный паз прорезать осталось, - он едва не прослезился. «Не знаю, как тебя благодарить, Василич. Вино ты не пьешь… А хочешь, деваху тебе сосватаю? Кстати, тобой многие интересуют-ся…»
- Из своего гарема, что ли? – посмеялся я и пошел в душевую, но послед-ние «бабушкины» слова приятно волнуют, однако.
Почти одновременно со мной высыпала на воздух разделка: у них рыба кончилась. И негде рыбу взять. В такую погоду ее не только перевозить мо-тоботами, ее и выловить-то невозможно. «А пого-погода-то разгулялась, по-смотри, какая благодать…» А тут еще пересуды слышал, будто бы баночка, которую недавно приняли, заграничного производства, для консервирования нашими способами не годится, чернеет. Вот и выполняй тут программы-задания.
«Пароход качает, пароход гудит, ветерок крепчает, океан сердит» - этот детский стишок вполне подходит к теперешней ситуации. И – совсем из дру-гой оперы, байки из харчевни.
- Сижу в кабаке, - рассказывал Паша Палий, - заходит чудак, заказывает выпивку и закуску. Потом берет свой дипломат, достает оттуда шмат сала, аккуратно режет и, извинившись – дескать, без этого не могу, - приступает к трапезе.
- Сижу в кабаке, - подхватывает Серега Котов, - заходят два чудака, зака-зывают выпивку и закусон, достают из дипломата пару пузырей и без изви-нений приступают к трапезе.
Я тоже вспомнил, вспомнил, но не рассказал, как сидел я в кабаке, на во-кзале в Мурманске, обедал; заходят две барышни, устраиваются по соседст-ву, заказывают бутылку водки и селедку с луком – селедка с луком в мур-манских ресторанах за деликатес подавалась, - разливают по стаканам, выпи-вают и, не закусив, требуют вторую, с которой поступают аналогично. После этого съедают по кусочку селедки с хлебушком и, покачивая бедрами, поки-дают зал. И – ни в одном глазу… А в одной из них я, к изумлению своему, узнал Таньку, первую жену Шуры Шиндавина, но не окликнул, не позвал. И Шурке потом ничего не говорил.
У меня сейчас тоже «ни в одном глазу», хотя уже 23.00 на хронометре и пора бы спать. До сих пор дрожат руки после тренировки в зале и сорока «подков» на ботдеке. После работы пошел было в кино. Там затеяли сначала «Исполнение желаний» - по Каверину, очень даже приличный фильм, но ко-му-то запала блажь сменить «меню»: поставили «Маму», румынскую дребе-день с Козою-Гурченко. Вот я и ушел в спортзал. И не жалею.
Но… Спокойной ночи – с Федором Михалычем. Какой же он все-таки тя-желый мужик!..

13.11 Вт. Тс. 07.25 Район прежний. Штормуем помалу.
Ветер West – 7-8 баллов, море – 6, t воздуха -1, воды +10 градусов.
Сырец отсутствует; естественно, не работает завод. При такой погоде, по-хоже, так и будем танцевать. А кто ее сменит?
Сегодня «несчастливое» число, хотя, скажем, месяц назад оно вовсе не бы-ло несчастным. Правда, тогда была суббота, а нынче… Поживем – увидим.
Тс. 17.34 Горизонта нет, водяная пыль скрывает его, сокращая видимость вполовину. Часть неба покрыта серой ватой, остальное – удивительно чисто-го голубого цвета, но и туда со всех сторон ползут ватные, разных оттенков – от изжелта-белого до фиолетового – облака. Ветер рвет гребни волн, тут же превращая их в крахмальную пыль.
А Николка приглашает играть в шахматы. Паша Палий зашел. Гость да не тот.
Тс. 19.25 И все-таки не будет мне покоя до тех пор, пока она не будет со мной. Или вовсе не покинет этот пароход. Или я не смотаюсь.
Что перечувствовал я сейчас, встретив ее в столовой, когда она поздорова-лась со мной, как-то сердито поздоровалась, словно обижена на меня. И чем я ее обидел?
Вот влип!
Тс.23.25 Что-то все короче становятся мои записи. Зато сегодня я, кажется, начал… Тьфу-тьфу! Не сглазить бы. Но, надеюсь, теперь пойдет дело.
Только что нас покинули гости из каюты 117 и откуда-то еще – все Никол-кины подружки. Посидели, похохмили, напились чаю и пошли дальше – «в обход». Если честно, то радости от этого визита я не почувствовал. К тому же все они очень много курят, особенно Галина.
А до того я был в спортзале. Но там сегодня так тесно и душно, что я, про-делав лишь половину комплекса йоги, ушел наверх, бегать. Там и встретил девчонок.
Ветер, похоже, стихает, а мы все топаем и топаем – куда? – бог весть. Днем, например, долго шли курсом зюйд-ост. На сей счет я даже с Бабушки-ным поспорил. Он уверял, что идем мы только на север, основываясь на том лишь, что по левому борту у нас острова – японские, само собой. Мне понят-на его логика, только я-то знаю еще, что в полдень солнце находится на ме-ридиане, т.е. точно или почти точно на юге, а в момент нашего спора, именно в полдень, оно было чуть правее курса.
Однако мы только что заметно сбавили ход, и капитана попросили позво-нить на мостик. Видимо, куда-то пришли.
Пошел было сегодня в кино, только его вовсе не было – «кинщик заболел». Но народ долго и упорно сидел и ждал, что кто-нибудь найдется и осчастли-вит их фильмом. Была там и каюта 38, в полном составе…
Однако спать пора. Оказывается, сейчас мы будем принимать рыбу…

14.11 Ср. Тс.07.35
День начинается совсем не так, как следовало бы ему начаться. Во-первых, я едва не проспал. Во всяком случае от бега пришлось отказаться. Ночью, в четвертом часу была объявлена общесудовая учебная тревога. На-верное, Ловейко до сблеву наикался – так часто и «ласково» поминала кэпа его веселая команда, выбравшись на палубы и бестолково тычась друг в дружку. Поматерились от души и пошли сны досматривать. Я, вернувшись к себе, никак не мог заснуть, а уснув наконец, совсем не хотел просыпаться. Сквозь дрему слышал, как тарахтел за бортом мотобот – чего он там привез, никто толком не знает. Сейчас в разделке, возле конвейера толпятся слесаря, точильщики и прочая технобратия, а женщин что-то не видать. Сквозь «фор-точку» слышу: «Девки, как одеваться-то? Рыба-то есть или нет?» «А ты не одевайся – тебя и так пропустят» - это первая смена веселится с утра.
Небо сейчас чистое, умытое такое; только по горизонту расстелены узкие лиловые облака. Ветер ослаб, море поуспокоилось, и воздух довольно све-жий. А ночью, во время тревоги такие яркие звезды светили, красивые звез-ды красивых созвездий: Ориона, Близнецов, Малого Пса. А у меня внизу много-много работы, и я пойду сейчас туда и стану самоотверженно ее вы-полнять, думая все о том же, о «наболевшем». Хотя сегодня имею желание после смены поработать. Если не на машинке, так хоть в тетради попишу.
«Вперед и с песней», говорят, прислал радиограмму – видимо, идет сюда пассажиром. Тем же пассажиром в город уйдут делегаты профконференции. Но главное – там должна быть почта. Когда-то он подгребет?..
Тс 13.10 Обеденный перекур.
Сегодня, обнаружив себя средь множества обрабатывающих судов, при-чем добытчиков не видно до самого горизонта, я думал и горел негодовани-ем: нет правды на земле, но и на воде ее не наблюдается. Равно как и спра-ведливости. Хотя и то и это нам кругом постоянно обещают.
Вот работают бок о бок два парохода – «Рыбак Владивостока», как белый лебедь, красивый и сильный, и «Андрей Захаров», гадкий утенок в сравне-нии с первым. Собственно, не они работают, а люди на них работают. Люди как люди, с одинаковыми примерно возможностями, желаниями, качествами наконец. Где-то я слышал или читал высказывание одного большого акаде-мика, что если оценивать двух субъектов – гениального ученого и безграмот-ного дворника по тому, что заложено в них природой, то разница меж ними меньше, чем между таксой и доберманом. Но если сравнивать то, что имеют наши люди за равный примерно труд, то сравнение это ни в одни ворота не полезет – естественно, не в пользу нас, «гадких утят». Тяжесть труда и быта на «Захаровых» несравненно выше, чем на «Рыбаках», а заработок на поря-док ниже. И это потому лишь, что кому-то посчастливилось попасть на су-пер-пароход, с его новейшей оснасткой, а кто-то довольствуется плав-сараями типа «Захаров».
Да, когда-то и «Захаров» был флагманом, был лучшим среди судов по-добного назначения. Но ему уже четверть века, устарел бывший флагман, и все железо на нем прогнило – латать его вспотеешь. Помню, на новеньком, с иголочки «Владивостоке» у рембригады только и было работы – гарпуны править, а токарь всю путину поделки для команды точил - из зубов кашало-та. Наверное, сейчас и там «веселее» стало. Технически. Теперь он тоже ве-теран. И план не тянет не потому, что люди ленивые или бестолочь сплош-ная. Это как у шахтеров получается: одни открытым способом деньгу гребут ковшами, а иные на километровой глубине на карачках ползают. За такое же, в лучшем случае, вознаграждение. И где у нас справедливость? Жаль, что меня на конференцию не послали, а то бы я задал такой вопрос.
Тс 17.15 В кинозале сейчас идет «Ваш сын и брат», и мне хочется пойти туда. Но я не пойду. И не потому вовсе, что у меня дел невпроворот. Хотя что тут объяснять? Пожалуй, я просто хочу спать. Вот сейчас напьюсь чаю и – в ящик. А пока…
Погода сегодня трудно описуема. Весь день стояли в виду каких-то неви-данной красоты, хотя и далеких, берегов. Что это – Япония? Курилы? – какая разница? Просто это по-настоящему красиво, сурово красиво.
Видимость сейчас исключительная – миль пятьдесят. Весь день на корме торчали девчонки – тоже впитывали окружающую красоту, отдыхая от вче-рашнего шторма. Рыбы нет, и они бездельничают, отсыпаясь про запас перед завтрашней пересменой. Даже их начинает раздражать отсутствие рыбы и вынужденное безделье. Впрочем, Валя Песнина сказала мне так: «Хорошо бы ее до весны не было, а весной домой уехать». Не поймешь этих девок.

15.11 Чт. Тс 07.30 На переходе.
Погода непонятная, но сравнительно тепло: +7 градусов, вода - +10. Ве-тер и море около четырех баллов. За минувшие сутки произвели 6 и одну де-сятую туб консервов – вот до чего допрыгались. Десятые доли стали в отче-тах поминать.
А вчерашний день, как чаша, наполнен был событиями, хотя и мелкими, ничего почти не значащими. Самое заметное, пожалуй, то, что я радиограмму получил и потому успокоился малость. И еще я написал большое и, по-моему, доброе письмо Татьяне. Почти написал. Сегодня закончу и сдам на почту.
В девять вечера, после партийного собрания, на котором трех б…й из раз-делки приняли кандидатами в партию, пошел в кино, но тут же слинял. Пока-зывали «Судьбу», которую я недавно видел и повторно смотреть не желаю. Ушел и засел за письмо, потом бегал, разминался, потом совсем было со-брался отойти ко сну, как в каюту постучали. Барышни пришедши, обе-две: Люся с Валей. Мне бы их развернуть, так нет, до половины второго потчевал их чаем и вел светские беседы. Вообще-то сидит во мне надежда… да и она – какого бы рожна она опять явилась, если бы сама видеть меня не хотела?
А за переборкой у соседей тоже не спали, и магнитофон издевался: «…Шла бы ты домой, Пенелопа!..».
Сегодня на завтраке в харчевне вавилонское столпотворение: враз со-шлись две смены, а кружек-ложек и на одну всем не хватает. К тому же вчера на борт к нам перебрались десятка полтора организмов с «Блюхера» - непо-нятно, зачем, если у нас и без того народу избыток. Однако как бы там ни было, но я почему-то чувствовал стыд перед ними за этот кавардак, сидя за одним большим, но негостеприимным столом. А тут еще курва-боцман – вот этому никогда и ни за что не стыдно.
Тс 23.00 Несколько раз в продолжение дня порывался записать что-то важное, да что-то все мешало, и я упустил и не могу вспомнить, что же ска-зать хотел.
Вновь мы в японской зоне и, кажется, начали работать. Надолго ли? Лов-лю себя на том, что точно этой фразой я заканчивал письмо домой. А еще… Вот, вспомнил! Я хотел записать некий спич, а именно:
- Уважаемый товарищ капитан! – хотелось обратиться мне. – Виктор Пет-рович! Неужели вас не беспокоит всеобщая со стороны экипажа неприязнь к себе, если не сказать большее? Или вы сами такую же неприязнь питаете к недостойному вас экипажу и вам плевать на него и все его неудобицы и по-тому не задаете себе труда трезво поразмыслить над методами руководства, управления не просто судном, а механизмом, вернее, организмом, каковым является плавзавод? Неужели вы не понимаете, что жизнь, отношения чело-веческие нельзя уложить в рамки одних лишь инструкций и приказов, коими вы тужитесь направить течение этих жизней? А не больны ли вы, не страдае-те ли манией величия, что не замечаете и ненависти к себе? Вас не любят, с вами не согласны зачастую даже ближайшие к вам по должности люди и одобряют ваши действия лишь из слабости своей, из боязни испортить отно-шения с капитаном. Сколько ляпсусов вы натворили и творите! Создается впечатление, что судно болтается, руководимое какими-то капризами, но от-нюдь не трезвым умом и расчетом, коими должен обладать капитан. Все эти шараханья из стороны в сторону, это нежелание работать с промысловиками на человеческих, а не протокольных условиях, все это привело к тому, что имеем мы, ничего, можно сказать не имеем: ни плана, ни заработков, ни даже просто нормальной обстановки. Похоже, что вы умышленно делаете все это, чтобы как можно меньше были заработки, чтобы как можно меньшие али-менты получала ненавистная вам первая (или какая там?) жена. Но для этого вам вовсе не нужно было идти в море и подвергать незаслуженному наказа-нию ни в чем перед вами не провинившуюся толпу в шесть сотен голов, ко-торые в основном только ради заработков здесь и оказались. Чего стоит одна лишь последняя учебная тревога. Вас не терзает после нее изжога?
Эх, Виктор Петрович! Шел бы ты домой… Пенелопа!
Впрочем, схоластика все это. Никому и ничего я не скажу.

16.11 Пт. Тс 07.30 Японская зона – звучит однако.
Ясно и прохладно, ветер N-3б, море – 4. Давеча выработали 115 тубиков. Завод работал без перекуров, а выработка неважнецкая – видимо, из-за мело-чи. На этом пока заканчиваю, имея намерение написать письмо.
Тс 19.15 Премерзкий ужин сегодня был – баранина от Азата, под стать ужину и настроение мое и совершенно пустая голова. Дед нынче одержим какою-то срочной работой – пришлось до полшестого проторчать в токарной. После душа и чая я неожиданно уснул да так крепко, что разбуженный час спустя, долго не мог понять, где я, что я и что вообще творится на свете.
Днем принимали баночку с «В.Блюхера», и надо же было именно в это время бедному полководцу приспичить – пустил здоровенную струю не то мазута, не то другой какой гадости за борт. И именно во время пролета над нами японского «камикадзе», наблюдателя. Сказывают, японцы нашего неза-дачливого коллегу арестовали, и, похоже, начальников на том коллеге ждут серьезные неприятности. Я им сострадаю и на сем закругляю последние но-вости.
Вот только что Николка вернулся с тех же «аварийных» дедовых работ. А гнусность моего состояния, наверное, от предчувствия недобрых вестей. Пятница сегодня, черт ее задери!

17.11 Сб. Тс 07.20 Где-то на прежнем месте. Погода изумительная: тишь да гладь, да теплынь – градусов десять. Информации не слышал, но…
Не было и шести утра, когда в каюту ворвался стармех Степанов, весь не в себе, перепуганный и взъерошенный. Я проснулся сразу, полагая, что это по мою душу, однако Петровичу нужен был Коля. Тот оделся быстро, хоть и ворчал по обыкновению, и побрел за механиком в котельное отделение. А минут через десять сам дед прибежал ко мне: «Василич, спустись в котель-ное, замерь дырку там - заглушку надо выточить».
Я срядился в семь секунд, смайнался в токарное за инструментом, а там, возле токарки уже митинг идет, разделка паникует: авария, дескать, крупная, и не миновать нам Дальзавода. В первых рядах митингующих – всезнающая Таня Пьянкова, экстрараздельщица, коммунист, а по совместительству жена или сожительница Коли Акимова. Кричала громко, но невразумительно. Я подхватил с передней бабки штангель и помчался вниз.
В котельном была обстановочка небольшого погрома – будто Мамай про-шел. Однако устранение аварии заняло совсем мало времени. Я забил в от-верстие в паропроводе подобранную тут же, среди хлама, заглушку, Николка обварил ее и – все дела. Впрочем, я представил себе, что тут творилось, когда эту гайку сорвало и пар в 400 градусов под давлением 28 атмосфер свистал наружу. Даже теперь, когда мы туда пришли, можно было бы с веничком па-риться. Тут уже и заводские слесаря толкались – разведчики, что ли? Ну да через двадцать минут, когда я уже «мерил подковы» на ботдеке, все было на местах и из трубы вместе с белой струйкой пара от «Пензы» повалил черный дым от главного котла и замолотил главный двигатель. Маленькое, хоть и шумное приключение завершилось, а мы с Колей вновь готовимся к работе.
Тс 19.40 Весь день сегодня наполнен ожиданиями. Ждали встречи с пас-сажиром, ждали почту и дождались, наконец. Сначала Бабушкин принес мне в токарное два письма – от Татьяны и Танюшки. Но этого было мало, я ждал большего. И вот уже после ужина получил еще два письма – еще одно от Татьяны и от сына. Читал и перечитывал, и хотелось домой, и радовался: хо-рошо, что мне есть чего ожидать. Ведь тут есть граждане, которым вообще не пишут. Толя Стеценко, например, мотоботчик с «двойки», или Ефимовна, сушильщица из первой смены. А может, им наоборот легче, потому как ждать нечего и никуда не тянет? Черт его ведает, кому тут легче.
А ремонтный с этим пассажиром не вернулся. Говорят, 20-го еще один из Владивостока выходит – может, на том…
Сегодня, сказывают, была возможность основательно затариться рыбой, но наш «лахтак» (это один из «псевдонимов» Ловейко), взяв у подвернувше-гося рыбачка 20 тонн ивася, отказался от оставшихся тридцати и полным хо-дом помчался куда-то. Куда? Нам то неведомо. А может, и ему самому?
Погода неожиданно подпортилась. То и дело поливает дождь, и даже штормовое по судну сообщили. Но это, пожалуй, и к лучшему. Не так скучно будет.

18.11 Вск. Тс 07.25
Местонахождение неизвестно, погода на три балла по всем параметрам, завод парит, но много ли сырца, неведомо. Сегодня – тринадцатый отгул, от-меченный, как обычно, кофием с булочкой. Тринадцать недель мы в море. Это лишь восьмая часть от всех запланированных, но уже столько тут всяко-го было! А сколько будет?.. И пойду-ка я работать.
Тс 19.25 Весь день бежали куда-то в северном направлении, тогда как весь обрабатывающий флот, по слухам, ушел на юг, в район Исиномаки (или Есина… - бог ведает этих японцев). Завод хоть и работал без перерывов, но рыба на исходе, и скоро, видимо, опять будут танцы.
Потихоньку развязываюсь с той прорвой работы, что нагромоздили мне механики завода и утильки. К правому борту подходит на швартовку какой-то перегрузчик – явный признак предстоящего безделья. Вышел на палубу, глянул: привязался теплоход «Горноалтайск». А что дальше? Пойду, потол-кую с Достоевским.
А Толя Пухов сообщил, что мне будто бы есть посылка.

19.11 Пн. Тс 07.25
Стоим, покачиваясь, с перегрузчиком под бортом и, кажется, еще прини-маем рыбку, Прохладно нынче, и что-то наподобие снега временами кружит. Как славно сегодня бегалось, хотя спал… впрочем, спал, как обычно, бывало и хуже. Только что и впрямь обнаружил себя в списке «посылочников», но радости от этого не почувствовал. Когда кончится эта ипохондрия, черт бы ее побрал? Ломать себя надо. Но если в голове пустота?..
Тс 19.17 - Здорово, Михаил! - Приветствую вас! – встречаются на шка-футе двое – один с автоклава, другой – из утильки. – Видал, какое зарево над горизонтом? – Видал. Это город там светится. – Какой город, чудило! Это к нам ивасей гонят…
Люди ждут большой рыбы. Люди хотят больших заработков. Чтобы были большие заработки, капитан решил с 21-го числа всю команду гонять на под-вахты, на потрошение ивася. Так он намерен – очевидно, вместе с замполи-том – вытянуть план. А я намерен 21-го пойти с заявлением на расчет – если и впрямь всех погонят на разделку. Я сюда нанимался токарем и подвахту, если в ней есть разумная необходимость, готов стоять. Но только там, где от меня польза будет. Прихоть же дураков я выполнять не намерен. Какой прок от меня на разделке? Вот если на мостике кого подменить… Вспоминаются подвахты на китобойцах. Вахту отмотал и еще четыре часа с биноклем по го-ризонту шаришь – сколько раз прежде марсового матроса китов обнаружи-вал. Или на той же «Боре». Впрочем, там это не было подвахтой. Просто па-хали восемь через восемь.
От этого известия, что утром в токарку принес стармех, у меня оконча-тельно сникло настроение, которое не исправили ни посылка, ни приход дев-чонок перед ужином – и чего приперлись, когда мне так муторно? И писать совсем не хочется. Исписался, что ли, еще ничего и не накропав? Не ранова-то ли? Или это временно? А ведь сегодня «мой» день – понедельник.
Тс 22.30 День таки оказался моим. Только что, отправившись в кино, встретил почтальона нашего, Люду, которая, увидев меня, вернулась в свое заведывание, чтобы вручить мне целых три письма. Одно из них я считаю, пожалуй, самым важным из всех полученных, в том числе и прежде. Завтра и далее нужно будет написать достойный ответ Татьяне. Я, наверное, зави-дую ей с ее истовой любовью. Жаль, что сам я испытываю острую тягу к ней, наверное, похожую на любовь, лишь вдали от нее, как теперь. Да и то, долж-но, от затянувшегося («полезного») воздержания. А вообще-то она для меня – как добротная, привычная вещь, моя вещь, которую я просто не могу пред-ставить в чужих руках. И стоило ей сейчас вроде намекнуть на свободу дей-ствий своих, на способность свою кому-то «красиво» отдаться, как во мне вознегодовал собственник. А ведь я сам спровоцировал ее на эту «свободу», выговаривая свободу для себя: как мне тут тяжко, бедному. Даже совета спрашивал, идиот! Вообще-то, не очень верится в то, что она способна на та-кое. Это скорее всего от отчаяния, хотя чем черт не шутит. Сам-то я готов изменить ей в любое время – мне можно и вроде даже нужно. Но почему бы и ей не развязать себе руки (и ноги), будучи в таком отдалении, почему не почувствовать себя на равных со мной? Но… Если насчет «отправления ну-жды» я не сказал бы ей ни слова, но вот «отдаться красиво» - этого не прощу. Это будет предательство. Я-то никогда и никому не клялся в любви до гроба. Я, кажется, вообще никому не говорил этого слова – люблю. Или еще не со-зрел? Что было когда-то там, в далеком Галифаксе – это, пожалуй не в счет. Тем более, что там я говорил это по-английски.
А не почитать ли нам теперь интервью В.Конецкого, что прислала Татьяна с письмом?..

20.11 Вт. Тс 07.30 Ветер NW-3-4б, море – 3 балла, t – 0, t воды +9 . Ин-формации по работе опять не слышал да и знать не хочу. Хочу вернуться к статье Конецкого, из которой понял, что Вик. Вик. озабочен нынче лично-стью писателя и всякого творца, коим несомненно следует быть образчиками для подражания прочим смертным. Сам-то он уже несомненно являет собой эталон, с которого хоть иконы пиши – это между строк так и прет. Занимать-ся же сочинительством прочим разным гражданам, которые не писатели, по его мнению, противопоказано, если даже не грешно. Ладно хоть не единст-венным в свете маринистом себя считает и к пьедесталу своему допускает некоторых иных, в т.ч. и Ростислава Титова, чему я, вообще-то, весьма пора-довался. Знать, хорошо идет Ростислав Юрьевич - позавидовать можно. Но мы не станем завидовать. И спорить с мэтром Конецким – тоже. Мы еще возьмем свое. Вот с ивасем разделаемся и…
Выйдя нынче на палубу на разминку, я малость прибалдел: по правому борту висел, да не просто висел, а колобродил с ором и писком огромный рой чаек – столько враз я никогда не видел. Рыбы, что ли, тут много?
Еще видны были звезды, но какие-то скукожившиеся – от холода, навер-ное. И Луна тонким серпиком упиралась в горизонт, и не было от нее обыч-ной дорожки на воде, а только скудная россыпь мелкого бисера. Мне тоже было холодно бегать под этими съежившимися звездами и ущербной Луной, но я честно отмерил 20 «концов» по ботдеку, топоча над головами машинной элиты. При этом опять все пытался вспомнить: а что же такое нестерпимо важное я хотел сказать, записать, да опять забыл.
А на берегу, сообщают, уже стоят изрядные морозы. И я что-то совсем не хочу на берег. Вот если бы там лето стояло… В Африке сейчас хорошо. Где-нибудь в Гвинее или Дагомее, которая теперь Бенин. Полежать бы сейчас на песочке, на пляжике в Котону. Или Пуэнт-Нуаре. Неужто я и впрямь был там когда-то? Как-то слабо верится. Особенно в преддверии грядущей подвахты.
Тс 17.25 Оказывается, на радость нам, на подвахту выходить не завтра, а уже сегодня, и в 20.00 мы с группой товарищей, вооружившись шкерочными ножичками, ринемся в неравный бой с ивасями. Перед обедом бравый наш капитан произнес по трансляции пламенный, воодушевляющий на подвиги спич, и нам сам бог велел положить животы своя на выполнение всех планов и предначертаний ХХVI съезда КПСС. А еще он не преминул известить, что-де все, которые ушлые и которые остались в Исиномаки, пребывают нынче в унынии, положив зубы на полку, тогда как мы, хоть и на мелочи, да вкалыва-ем во все лопатки. Забыл, видать, лахтак, как мы три недели шарахались из конца в конец, не наработав ни рубля к паям. Зато как танцевали!
Почему-то не выходит из головы Конецкий с его интервью, появилась охо-та написать ему – нечто полемическое. Вот только куда писать-то? Чтой-то адреса своего мэтр не указал.
А погода здесь стоит прелестная, однако.

21.11 Ср. Тс 07.28 Экон. зона Японии. Ясно, маловетрие и мертвый штиль.
Намедни выдали 123туб – невысокий такой скачок в сравнении с преды-дущими днями. Разгон, что ли, берем?
С японского берега хитро подмигивает проблесковый маячок – прямо на-против моего бунгало. Судов вокруг немного, зато все добытчики. Рыба на борту у нас, кажется, есть, и это наличие рыбы чтой-то стало меня занимать. Хотя почему бы и мне во главу, так сказать, угла, целью своего здесь нахож-дения поставить не эфемерное, вообще-то, написание бессмертного романа, а банальный хороший заработок? Что я, рыжий, что ли? Ну не пишется толком, хоть ты тресни! Хреноватый писатель из меня. Так почему бы не успокоиться и не жить, как все нормальные люди? С женой, можно считать, договори-лись, индульгенцию на будущие грехи от нее получил (вот ведь сволочь!), так и не о чем волноваться и терзаться бесплодными потугами.
А потрошить рыбу, оказывается, не так уж страшно и противно. После первого наполненного бункера у меня возникло что-то вроде спортивного азарта. Все дело в том, как наловчишься ее разделывать.
Берешь этак рыбку хватко поперек тулова спинкой вверх, с чувством пере-хватываешь ножичком хребет и тут же, уловив момент, тянешь ее в сторону, чтобы головка вместе с потрохами под ножом осталась. Затем перевернул, по хвостику – чирк! – и в бункер ее, любезную. Есть еще некоторые нюансы в потрошильном деле: не резать «лопанец» или нестандарт, то есть мелочь, - но это несложно вовсе: хорошая рыба сама в руки просится. У девчонок это особенно здорово получается, хотя, говорят, и из мужиков хорошие раздель-щики случаются. Если у нас, на «Захарове» первым номером Татьяна Пьян-кова считается, то на «Владивостоке», Серега говорил кто-то из парней луч-ший потрошитель. Кстати, наш слесарь Витя Булин немного от девок отста-ет, а иных и обходит.
Мне поначалу Ленка, хотя нет, тут она не Ленка вовсе, а Елена, Прокаева помогала. Я с удовольствием наблюдал, как ловко она в считанные секунды обрабатывала сразу по паре рыбин. Ну да и мы еще насобачимся. Вот только когда читать-писать будем – времени-то совсем не остается. А книжки я на-медни знатные взял: «Маршал Жуков. Воспоминания» и Рабиндраната Таго-ра.

22.11 Чт. Тс 07.30 По-прежнему в японской зоне.
Погода вполне приличная, и бегалось в удовольствие. Выдали намедни 135туб консервов, не дотянув до «капитанских» 140, несмотря на мое актив-ное участие в процессе. Вчера я шел на подвахту в самом шапкозакидатель-ском настроении, полагая к 23.00 настрогать свои два бункера кильки. Не тут-то было. То ли рыбка мне доставалась самая мелкая – килька в натуре, то ли место мне досталось неудачное – в самом конце ленты, а потому и доста-валась мне одна мелочь, только урок я свой выполнил, когда на часах было уже 23.37. И не было вчера прежнего подъема и эйфории от пребывания в изысканном обществе.
Дважды сталкивался вчера с Люськой, но от этих встреч настроение мое только опускалось. Почему она так резко переменилась в отношении ко мне? Смотрит, вроде, с ненавистью. А может, это показное? Помнится: если вас усиленно игнорируют, значит вами очень интересуются. Надо все-таки по-пытаться выяснить, что за дела.
Вчера, после некоторых сомнений и раздумий, побывал на заседании клуба «ОЛИМП», и что-то тягостное отложилось в нутре моем от сего посещения. Отчеты, доклады, выступления с лекциями – не такими мнились мне заседа-ния Общества любителей искусства, музыки, поэзии (так раскладывается их помпезная «шапка»). Да и какой из меня к лешему лектор? Пожалуй, зря я ввязался в эту компанию. Не было печали…
Написал письма детям, а вот Татьяне – не успел. Постараюсь сегодня, по-скольку завтра, по слухам, должен быть пассажир. Ну и – вперед и с песней!
Тс 20.00 Умудрился за один день продуть вторую партию Коле. Эт-то что-то значит. Хотя тут может быть два варианта: либо Николка неимоверно вы-рос, либо я стал играть ни в какие ворота. Скорее всего второе, поскольку башка моя вовсе не шахматами занята.
А на подвахту нас сегодня не приглашают. И не мудрено. Проку от нас – как от пресловутого козла, а кроме того, ночью взяли 80 тонн такого крупно-го ивася, какого, говорят, отродясь не видали, и раздельщицы его сами как сахарок «употребят», без нашей доброй помощи. Зато я в течение дня исхит-рился письмо накропать, но такая там изобразилась муть, что и самого тош-нит. Да после такого жена не то что отвечать, она на хрен должна меня от-править, а уж наставить рога - святое дело. Но ведь и предыдущее мое пись-мо не лучше было. Или она гордости напрочь лишилась? А я? Может, это ревность во мне ворочается? Ревность собственника. Тупая, безоснователь-ная и бессмысленная ревность. Хоть я к тебе и равнодушен (ой ли?), но ты там ни-ни!
А Люська сегодня поздоровалась со мной довольно приветливо. Вот и раз-берись в их настроениях. Но разобраться надо. Пора разобраться, пора обуст-раиваться. Или уж пересмены дождаться, а тогда и пойди на штурм? Экой ты смешной какой. А вернее, трусливый.
По слухам, есть вероятность оказаться в зоне расходившегося не на шутку тайфуна «Клара». Резкое ухудшение погоды в течение дня эту возможность вроде подтверждает. Но штормовать нам сейчас как-то не ко времени. Толь-ко было дело пошло и пай подрос изрядно (уже 95р на доске обозначено) и нате вам по мордасам. Тайфун этот все карты может спутать.

23.11 Пт. Тс 07.30 На прежнем месте, и страхи наши относительно по-годы, кажется, не оправдались: ясно и тепло.
Не дает мне покоя написанное вчера письмо: отправлять – не отправлять? Несколько раз уже перечитывал Это же просто демонстративное неуважение к Татьяне – она того не заслуживает. Может, другое написать, а это – в му-сор? Какая-то опустошенность внутри.
Тс 18.40 Бестолковый день сегодня. Работать не было ни малейшего же-лания. Наверное, потому, что в полдень был пассажир, на который мы отпра-вили своих профсоюзных делегатов и я отправил-таки злополучное письмо. А теперь жалею. А еще сразу после обеда кончилась рыба, и завод «закурил».
С пассажиром я получил сразу четыре письма, из которых три – от Татья-ны. И они, пожалуй, объясняют или извиняют ее за то, что она написала то-гда, что повергло меня… По сей день не могу объяснить, понять своего тогда состояния.
Танюшка маленькая тоже меня не забывает, пишет регулярно – надо вот ответы сочинять. Может, еще порисовать что-то – уж больно красиво тут, да, боюсь, не сумею я доступными мне средствами – шариковой ручкой и про-стым карандашом – красоту эту изобразить. Да и художник-то я… не Поле-нов, не Куинджи. Хотя, по-моему, рисунок, если он от души, больше сообща-ет, чем любая фотография.
Ремонтный механик Валера Колесников так и не вернулся, а его ждали с этим пассажиром. Ну да и без него мы вполне справляемся с ремонтом.
Тс 22.40 После нескольких часов «бега трусцой» остановились где-то, принимаем сырец, запустили завод. К Николке приходили гостьи. Я тоже по-сидел с ними малость, подышал табачком, а потом слинял в 167-ю, где ребя-тишки поминали неведомого мне деда Петра. Деда медного, как твердил от-чаянно веселый, в сосиску пьяный Витя Булин, поднимая очередную чарку с одеколоном. Оказалось, дед Петро – это дед Олега Щербины, взрастивший и воспитавший детдомовского питомца до Олега Николаевича или Батьковича, как его тут чаще именуют. Он тоже был пьяный до соплей и икоты. Самый трезвый из них был Толик Каракой, а вот Толя Пухов… Это надо видеть. Он затухал, не двигаясь с места, от чарки к чарке, до полного бессмыслия в очах и только все петь пытался: «…Только пуля казака во степи дого-онит…»
Я тоже пытался подпевать, но, устав от зловония, ушел от них. Оказывает-ся, и одеколон, в зависимости от назначения, может быть зловонным.
А день вообще-то бестолковым оказался. Был настрой на работу, хотелось после смены пописать – по-моему, вызрел у меня рассказ, я уже за станком проговаривал первые строчки. Начало – самое главное. И заголовок. Он бу-дет называться «Кашалот». Нет, название его будет «Богодул». Ох уж эти гости!..

24.11 Сб. Тс 07.27 Следуем в район Исиномаки. Или все-таки Есина-маки?
Подняться бы на мостик да на карту взглянуть, но я боюсь туда подни-маться. Даже когда по делу туда вызывают, мне не по себе. У меня там серд-це болит. И какая, к черту разница – И или Е?
Погода благоприятная – только вкалывай, однако выработкой за прошлый день мы похвастать не можем – 40 туб всего. Правда, в каплерах, говорят, еще есть полсотни тонн ивася, но этого и на сутки не хватит.
За ночь пересмотрел ворох снов – будто фильм многосерийный. Только серии не связаны сюжетом. Сначала Ольга Свистунова явилась, впервые за все время – к чему бы это? Причем явилась мне в интимной обстановке, хотя никогда для меня она не была привлекательной. И не потому, что она – жена товарища моего. Я вообще всегда дивился, чем это она Женьку очаровала. Потом, без всякого перехода, Шиндавины наснились, тетя Тоня, будто бы умершая, и Сашка над ней и еще полно всякой всячины. Однако проснулся я в добром и бодром настроении и бегал с превеликим удовольствием. А те-перь с новыми надеждами начинаю новый день. Что-то он принесет? Может, опять ничего, как и большинство предыдущих. Но без надежды вообще и жить не имеет смысла. Татьяна в письмах наставляет, как следует вести себя. Наивная, разве же можно этому следовать?..
Тс 19.00 Сходил пораньше на ужин, чтобы к 20 часам опять хоть немного проголодаться. А на 20.00 назначен сбор на день рождения Паши Палия. По этой же причине я собрался с 16 часов свою подвахту отработать. Однако по-сле хождений за мастером разделки обнаружилось вдруг, что фартуков не достает. Сапоги с грехом пополам отыскали, а фартуков нет – хоть ты тресни. Ну, мы с Толей Каракоем трескать не стали, а смиренно отправились по до-мам. Легкая перебранка с заводскими ребятами: они в душевой постирушку самосильную устроили, - потом чай, шахматы и чтение – уже в который раз – писем и «Маршала Жукова».
Просмотрев еще раз письма, особенно последнее, я пришел-таки к выводу, что напрасно отправил в пятницу свое письмо. Надо было другое написать. Или, может, ничего? Может, оно придаст малость остроты в пресноватый суп наших отношений? Но что же она за человек?
Я-то в похотливом дурмане идиотские свои вопросы задавал, за советами обращался. И она советует – мать честная! – жена мужу советует, как ему половчее другую бабу уговорить! Такое разве что у Э.Золя можно было встретить. В этом что-то химерическое скалится. Прежде всего, во мне са-мом. И она без ума от этой химеры. И чем же я могу вознаградить ее за это? Разве только триппером? Идиот! Извращенец! Или эта извращенность и при-тягивает ее ко мне? Может, ее следует использовать и в отношениях с други-ми? Коли недостаточно благодетелей.
Но если без дураков, любил ли я кого до сих пор по-настоящему, до само-забвения, до самоотречения, как это по писанному должно быть? Может, проститутку из Галифакса? Это какая-то юношеская истерика была, хоть я себя тогда, в двадцать лет, матерым мужиком считал. Но ведь дурак дураком же был. И из ушей солома. Разве зрелый мужик женился бы на спор?
А половой инстинкт вполне до дурдома довести может. Он, пожалуй, по-сильнее всех прочих будет. Даже самосохранения. Вспомнился анекдотич-ный случай из личной практики. В бытность курсантом. В Клайпеде дело было. По приходе из Африки. Тогда мы с Толиком (тоже Толик!) Гришковым в кабачок зашли и там «невест» сняли, двух сестриц, поехали к ним на хату. А ночью, в самый разгар «полетов» менты нагрянули – хата, видимо, небла-гонадежной была и кто-то стуканул про клиентов. Я уже «размагнитился», сижу за столом, пиво прихлебываю, а Гришков… Его менты за ноги тянут, а он, голый, в подругу мертвой хваткой вцепился и кричит: «Мужики, дайте кончить!». Пришлось тогда на четвертной раскошелиться, чтобы с парохода не загреметь…

25.11 Вск. Тс 07.30 Ясно, штиль, тепло и тихо.
Коля опять не ночевал дома, а я, как те девицы под окном, промаялся весь вечер в тщетном ожидании. До половины десятого просидели у Паши на именинах - постно и скучно. Кончилось пойло, и все побежали из-за стола по своим норам. А навстречу Анка Аленкина, «Пулеметчица», со подругой Суб-ботиной да еще с двумя, емкостью по пол-литра. Кто еще не убежал, конеч-но, вернулись, а я не вернулся, хоть с Анной наверняка не заскучали бы. Она в разделке – ходячий анекдот и редкая, виртуозная матершинница. Я ее по утрам через иллюминатор ежедень слышу. Ее да сушильщицу первой смены Ефимовну, бабу Зину.
Завод нынче не работает – нет сырца; объявлен санитарный день. Пошел, как водится, в харчевню, очередной отгул булочкой отпраздновать и в дверях с Люсей столкнулся. Да как-то неловко, неудобно. Чтобы сгладить нелов-кость эту, при всем честном народе пригласил ее в гости. Придет ли?
Ей уже известно, что я о художниках доклад готовлю. Судовой теле-граф…
А мы опять словно в лето возвращаемся. И дай-то бог, чтобы не видеть нам ни штормов, ни морозов. Быстрее время пролетит. Хотя не только в них дело.
Тс 17.15 Стоим в тесном окружении «близнецов» и собратьев. У кого-то что-то принимаем, кому-то что-то отдаем. Только насчет рыбы пока и речи нет. Завод «санитарит», но меня это не шибко волнует. На пай наработали 110 рублей, значит, за месяц выйдет карбованцев триста – с нас и довольно.
Мы в своем токарном отсеке тоже генеральную приборку проделали, даже дед тут суетился, толкался под ногами. Ну а теперь, помывшись в душе, сижу и жду…
Тс 20.23 Черт побери, кажется, у меня появилась надежда. Поначалу я сидел перед ней, как школяр на экзамене. Волнуясь до дрожи и пота. А по-том… Она впервые попросила меня рассказать о себе, и я понес такую ахи-нею… Собственно, это я записал однажды как рассказ от первого лица под названием «Уникум». Вполне, впрочем, автобиографичный. Я говорил, как с листа читал, а она слушала и смеялась, и неважно было, верит она тому, что я наколбасил, или нет. И, похоже, я сдал «зачет» и допущен к дальнейшим эк-заменам. И не нужно торопиться. Вредно торопиться.
Когда она ушла, чтобы успокоиться, зашел в библиотеку. Таня Королева посоветовала полистать Большую Энциклопедию – там наверняка что-то о Федоре Васильеве найдешь. Нашел. Статья, хоть и небольшая, но уж очень мудреная – все больше о трагическом психологизме живописи Васильева. Кому это надо здесь? Нам бы чего попроще. Была бы репинская «Далекое – близкое» - почитать из нее о путешествии художников по Волге. И вообще, чтобы о Васильеве говорить, нужно говорить о его работах, и чтобы они пе-ред глазами были. Пожалуй, я не по мерке шапку шью. Наверное, откажусь. Но в энциклопедию надо почаще заглядывать – тут столько всего!
Витя Алексашин умудрился где-то себе палец отдавить. Или даже два. Дверью. Таким образом утильцех понес тяжелую потерю – особенно если учитывать собственный Витин вес. Как они теперь без него?
А я томлюсь в ожидании новой встречи. Как придурок. Все суета сует и томление духа.

26.11 Пн. Тс. 07.30 Район Исиномаки. Погода без изменений: тепло, светло и мухи не кусают. И завод по-прежнему не работает – нет сырца.
А встреча таки состоялась, начавшись в половине десятого вечера вчера и закончившись в полвторого сегодня.
Девчонки (они опять были вдвоем) остались весьма довольны и душевно благодарили за интересно проведенное время. Еще бы: я старался, как за-правский скоморох – откуда чего берется. Этакий жизнерадостный и счаст-ливый карапуз. Сорока без малого годков. Но почему она не приходит одна? Зачем опять притащила с собой Песнину? Чтобы дуэтом петь? Правда, у них это очень здорово выходит. По-настоящему красиво. Без дураков. И мне бы-ло чертовски приятно их слушать: «Я несла свою беду…» или «Сронила ко-лечко со правой руки…». Я даже забыл про свою озабоченность. Только вот устал и не выспался. Однако надеюсь на новую встречу. Пусть и опять втро-ем. Может, потом как-нибудь…
Попытался вернуться к «Кашалоту». Однако концовки для него так и не вижу, не вижу финала. Зато придумал новое название – «Богодул». Так, по-жалуй, будет лучше. А в конце его женить, и получится хеппи энд. И вся не-долга.
Вчера Петрович рассказывал, как мальчишки нашли где-то японскую кас-ку и взялись испытывать ее на прочность. Надели на голову младшего, а два других обалдуя сбросили на нее со стенки камень, который едва вдвоем под-няли. Пацан, слава богу, жив остался, и каска ничего, выдержала.
Я под сурдинку брехал про деда, который с кремневым ружьем на охоту ходил. Это я когда-то от Соловьюка услышал, а тут преподнес от собствен-ного лица и публике весьма понравилось…
А мы, кажется, куда-то потопали.
Тс 19.25 Что мы имеем на сегодня? Вместе с Николкой дружно постано-вили: ни…я. Два часа проиграли в подкидного дурака – этого мне явно не хватало – и разошлись восвояси: девки – готовиться к работе, хотя рыбы и нет, а мы – ужинать. А что теперь? Будем ждать кино. А если и «кина не бу-дет», сяду писать что-нибудь. Наверное, продолжу «Кашалота». Вернее, «Бо-годула».
Однако мысли так вокруг нее и вьются. Странное она создание – Люся, Людмила Петровна Толочная. Никак ее не пойму. Варианты, что ли, она про-игрывает? Пожалуй, если что-то у нас и срастется, боюсь, мне придется туго. Делить ее с кем-то еще – это не для меня. Она же, если и будет отдаваться, если все-таки снизойдет, будет делать это с оглядкой по сторонам.
А не написать ли мне письмо Мишане? Конечно, вряд ли он ответит мне, но, может, ему будет приятно. Почему не сделать человеку приятное?

27.11 Вт. Тс 07.35
Никакой информации сегодня нет, потому, во-первых, что я сегодня по-просту проспал. Добросовестно пробудился по сигналу будильника, вырубил его и … уснул по новой. А спать сегодня я лег ровно в 4 часа утра, до того же «слушал соловьев» на диване своей каюты.
Сперва была дружеская посиделка в обществе сам-пять, с кофием и по-пытками петь песни. Ансамбль, однако, неспетым оказался, потому скоро и разошлись, так ни единой и не исполнив. А потом, уже после полуночи, со-шлись опять. Коля, к нашей радости, завалился в ящик, а мы с Люсей… Не смогу сейчас воспроизвести все, о чем мы говорили. Да и надо ли? Причем никакой пошлости и – без рук. Но так не хотелось расставаться.
А сейчас у нас отличная погода, полное отсутствие рыбы и вместе с этим – совершенно нерабочее настроение. У всей команды. За исключением разве нас – рембригады и заводской механической службы. А потому, хоть и очи слипаются, вперед и с песней.
Тс 19.20 Чертовски деловой день случился сегодня – столько работ нара-ботано. Но завод по-прежнему «курит», поэтому жду прихода Люси. Она уже забегала полчаса назад, пересказала содержание фильма «Спасатель», кото-рый смотрела до прихода сюда, и пообещала прийти вновь, после ужина - ес-ли так и не будет работы. Однако сейчас вдруг забеспокоился наш судовой эфир: вызывают диспетчера Панченко, мастеров разделки кличут. В харчевне я слышал разговор о возможной приемке рыбы, но мне ее сейчас почему-то совсем не хочется. Хотя вовсе не «почему-то» - козе понятно. С нетерпением жду пересмены.
Вчера девчонки рассказывали про «мать» свою – Анну Аленкину. Ориги-нальная, между прочим, дама. Внешне она… у множества мужиков при ее виде, как у кобелей, с языков слюна капает. Красивая женщина со статью ко-ролевы. Но при этом – оторви и брось. И первая после бабы Зины матершин-ница.
Намедни, говорят, подъехала она к мастеру Егорову. Вы посмотрите, го-ворит, Николай Петрович, какой все-таки замечательный человек, какой ду-шевный человек Паша Палий. Конечно, подхватил Егоров, душевный, обра-зованный и без дурных привычек – в самую бы пору вас повязать: честным пирком да за свадебку.
- Вот и я, - продолжила Аленкина, - тоже так думаю. Только ведь мне не человек, мне мужик нужен.
Не знаю, дошел ли сей пассаж до Паши нашего, только коснись такое ме-ня, я бы насмерть оскорбился.
Сегодня в крайне хреновом состоянии Витя Печуркин (который Питкин) наблюдается. В конце рабочего дня подошел ко мне, такой жалкий: «Не дай помереть, Василич», - просит униженно. Отдал я ему живительное средство – тот самый «Шипр», который он мне неделю назад вернул. При этом спраши-ваю, с какого рожна ты в разнос пошел. Он что-то невнятное залепетал – про полное благополучие и довольство в семье, что, мол, этот рейс ему вовсе и не нужен, а у него и дача и квартира есть и все, что нужно.
- Ну вот, - говорю я, - все есть, а ты тут гадость всякую хлебаешь. На-пьешься да загнешься с перепою.
- Что ты! Что ты! – испуганно замахал он руками. Суеверный, боится, как бы я ему не на каркал беды. Одеколон однако забрал.
Парень-то хороший, на редкость честный и добросовестный. Он в востор-ге от своей судовой подружки Светы, которую почему-то не одобряет «жен-совет», подруги его, Питкина, законной жены, которая происхождения тоже из этой компании, а теперь мается на берегу. Может, он потому и здесь, что-бы от законной быть подальше?
Однако надо маршала Жукова почитать…

28.11 Ср. Тс 07.25
Все там же, все в том же полувопросительном состоянии. Опять хочется мне сейчас сказать: «Дорогой и любимый товарищ капитан! Неужели ваша совесть не ерзает от неудобства за то, самое хреновое во всех отношениях положение, в каком оказались граждане на вверенном вам пароходе? Кого теперь вы обвините в том, что судно, завод опять не работает который уже день? На кого, на чью совесть свалите вы теперь груз топлива, вылетевшего в трубу за время наших бесцельных (или многоцелевых?) пробежек? Ведь дру-гие-то суда находятся в абсолютно равных с нами условиях. Почему же то-гда, скажем, на «Рыбаке Приморья» еще неделю назад на пай было 280 руб-лей, а у нас..?» Такие вот шкурные вопросы занимают меня теперь.
Вчера я дождался-таки гостей. Они пришли (опять с Валей) уже около по-луночи. Снова чаи, снова песни и беспричинное волнение. На этот раз рас-прощались в два часа, и ничего, кроме раздражения, от этого визита у меня не осталось. Видимо, она все хочет замаскировать от подруг свои со мной отношения, а для этого, полагает, ничего лучше таких вот коллективных по-сиделок нет. Мне, однако, это начинает надоедать, и сегодня я ей скажу: до-вольно! Либо – либо. Мне этот камуфляж ни к чему. Я устал, и мне еще надо работать. И не только на станке. Так-то.
Сейчас у нас довольно свежая погода, крепкий ветерок, а посему работы для завода на ближайшее время не предвидится. Ну и черт с ним!
Тс 10.20 Не дают мне покоя все те же мысли. И, кажется, я разобрался, в чем дело. Да тут и не нужно быть тонким психологом. Очевидно, она много хорошего говорила подругам своим о том Володе, про свою любовь к нему и чувствовала (да оно так и было) себя не такой, как они все. «Вы – это что-то одно, а мы – это что-то другое». Теперь же, связью со мной, недостойным (разве может быть на каком-то «Захарове» кто-нибудь, могущий – нет, не со-перничать, но хотя бы приблизиться к уровню предмета ее обожания?), она вроде боится дискредитировать себя, девальвироваться в глазах этих самых подруг. Отсюда и нежелание открытой связи. Если, скажем, тайные сноше-ния, когда они станут известны, она может объяснить тем же удовлетворени-ем пресловутых физиологических потребностей, то какое объяснение дашь связи открытой? Открытая связь порушит ее неординарность, сделает такой, как все. А она не такая, не хочет она быть «как все». Вот и вся недолга. И мне просто надо быть терпеливым и доказать… Хотя ни черта я не буду доказы-вать. И то, что я тоже не такой, как все. Я свою цену знаю.
А наш чудо-капитан опять отказался от рыбы. Но он, будто бы, не поже-лал пойти на нечестную сделку. Промысловики давали парной сырец, пред-лагая оформить его как мороженый. У них, помимо плана вылова, план на заморозку имеется, который надо выполнять. Но наш-то молодец честный и принципиальный. Только нашей толпе от этой его принципиальности ника-кого навару. Завод стоит, пай не растет.
Тс 23.53 Только что пришли из кино. Смотрели «Избранного» с Леонидом Филатовым в главной роли. Все увиденное очень созвучно моему тепереш-нему состоянию. Жаль, Люся не видела его. Очень хотелось бы услышать ее мнение о нем. Она заходила ко мне перед ужином. Поговорили. Ни о чем. И пошли по сторонам.
А я, кажется, начинаю втягиваться в карты и потому ни черта и не делаю, не пишу. Да и до писаний ли тут, если сплю ночами по 2-4 часа, а днем об-думываю ночные бдения? Нужно этому положить конец. Может, с пересмен-кой что-то изменится – осталось два дня.
Сейчас в кинозале механик Лунев, видимо, специально севший рядом, сказал мне, что некая особа сильно мной заинтересована. Любопытно, конеч-но, кто это, только мне надо прежде с другой особой разобраться. А она сей-час работает, считает, кто сколько скумбрии напотрошит.
- Так что мне сказать-то? – напомнил Лунев.
- Кому? – очнулся я.
- Ну, я же говорю, она насчет встречи спрашивала.
- Да в любое время дня и ночи – у нас двери не заперты: хоть в каюте, хоть в точильне.
- А если серьезно?
- Да я вроде занят. У меня есть женщина, - соврал я и не покраснел. Ведь выдаю желаемое за действительность. Хоть бы узнать, кто это.
- Все, вопросов больше нет, - с удовольствием, как мне показалось, за-ключил Лунев, и мы стали смотреть на экран…
Впервые в этом рейсе обрабатываем скумбрию, которой приняли более 60 тонн. И вновь не обошлось без казусов. На наших глазах РТМ «Гея» взял до-вольно много рыбы, на которую и нацелился наш Ловейко. Но рыбаки опять предложили брать свежую скумбрию как мороженую, иначе грозились развя-зать кошельки. Не знаю, что уж там за переговоры были, но, похоже, наш «Лахтак» принес в жертву свои принципы: сырец приняли, завод парит. В кои-то веки.
Работаем мы сейчас совсем близко от японских берегов. Днем без бинокля видны строения по всему побережью. Ну прямо как в бухте Тихой. Завтра, пожалуй, надо дать радиограмму да письма написать.

29.11 Чт. Тс 07.30 Экономоческая зона Японии. С левого борта – т/х «Свирск» с банкотарой, вокруг, по всему горизонту – японские рыбаки, в столовой у нас – манная каша, а на моих ногах – новые ботиночки. Вчера ку-пил по случаю. Только жмут маленько. Погода стоит отменная и бегать было одно удовольствие. Завод вертится, вываривает тубики натуральных консер-вов, и я готовлюсь влиться, попасть в его ритм и темп.
Спал сегодня прескверно, все ждал чего-то, дурак. Сейчас вот услышал за окном ее голос, и что-то будто зашевелилось внутри, такое шершавое и теп-лое. Почему-то все приходит на ум «Страдания молодого Вертера» в перело-жении на собственную персону. Страдалец хренов!
Тс 20.40 Славный день сегодня. Добрый, деловой и притом какой-то без-мысленный. Голова пустая и чистая, словно вымытая кастрюля. И неведомо отчего такое светлое настроение. Наверное, в предчувствии новой встречи. Первая состоялась перед ужином, совсем короткая, в три фразы. Она обеща-ла прийти снова. «Хочу сегодня быть с тобой, - сказала она запросто. – Толь-ко в душ схожу».
Завод опять не работает, опять кончилась рыба. Недавно мы расстались со «Свирском» и теперь бежим куда-то, задрав хвост из черного дыма.
Неужто она будет моей?..

…Finita la komedia…

* * *

06.12 Чт. Тс 07.25 «Ой, где был я вчера, не пойму, хоть убей…»
Я будто только теперь выполз из состояния глубокой гроги, тяжкого нар-коза или безнадежной ипохондрии. Или все-таки депрессии? Да «хоть горш-ком назови», какая по сути разница?
Все это время не проходило ощущение жестокого стыда, будто меня за-стукали на краже, уличили во лжи. И было неотступное желание враз покон-чить со все этим. Только вот как?
Но сегодня я сказал себе: спокойно, товарищ! Ты ведь уже бывал в подоб-ных ситуациях, но никогда при сем не возникало у тебя желания сигануть с пизанской башни или, пуще того, за борт. К тому же вода там такая холодная – бр-р!
И сжигать дневники по такому поводу… Дневник-то тут при чем?
Правда, прежде такое случалось (было раза три или четыре) по пьяни или с бодуна и не с такими женщинами. Скорее даже и не с женщинами, а с не-кими особями женского рода. Но когда перед тобой, здоровым и, вроде бы, сильным, лежит…
Она пришла тогда румяная, разгоряченная после душа, с влажными, зави-вающимися волосами, вошла без стука и спросила: «Ты что так сидишь?».
- Тебя жду, - ответил я.
- Вот она я и пришла, - сказала она и села рядом со мной на диван. – И что будем делать?
- Народ собрался и к разврату готов, - брякнул я внезапно откуда-то при-шедшее и тут же пожалел, испугался.
- Ну, если готов, тогда приступим к разврату, - легко и живо отреагирова-ла она, тут же встала, задернула основательно шторку на иллюминаторе, по-дошла к двери и заперла ее на ключ, спросив мимоходом: - А где наш Коля?
- Наш Коля на случке, - выдал я, хотя понятия не имел, где был «наш» Ко-ля.
Она вернулась к дивану и начала неторопливо, деловито как-то раздевать-ся. Без тени стыдливости, даже не вырубив свет и не потребовав отвернуться.
А что же я? Я был словно в ступоре, только чувствовал, как все во мне съеживается, как гусиной кожей покрываюсь от темечка и до пят и мелкой дрожью забило все мое жалкое существо.
- Ну что же ты? – позвала она, уже улегшись на мою нижнюю койку и от-городившись занавеской.
Я торопливо разделся и неловко забрался к ней со стороны ног в паниче-ском, словно в предчувствии авиакатастрофы, состоянии. Вот такого со мной еще точно не бывало.
Передо мной лежала самая красивая женщина, самое красивое тело в под-лунном мире – куда там Венерам и Дианам. Только длинный, ломанный ка-кой-то шрам слегка уродовал ее живот, но при этом делал ее еще более при-влекательной, вожделенной.
- Что это? – я осторожно коснулся шрама.
- Это кесарево сечение при вторых родах, - ответила она, внимательно на меня глядя, отчего я сделался совсем жалким.
- Мне не смотреть, закрыть глаза? – спросила она. А мне было все равно. Я был в полной растерянности. Я сгорал от желания и в то же время дрожал от холода, суетился, что-то делал и все неловко, все не так.
Это длилось около часа, может больше, покуда она не встала, так же, как раздевалась, деловито оделась и вышла, бросив только, обернувшись у двери: «Бывает. Не плач».
Я продолжал лежать, раздавленный, уничтоженный, поверженный во прах и совершенно бессильный, неспособный ни к каким-то действиям, ни к мыс-лям. Сколько так лежал, не помню. Меня привел в чувства явившийся зельно пьяный Николка.
- Васильевич! – позвал он. – Давай сгоняем партейку!
Но не успел я одеться и выбраться с вешалов, как он уже забулькал, плюхнувшись на диван, запрокинув голову на переборку.
Я сел к столу и по привычке достал дневник. Раскрыл его – тетрадь уже заканчивалась, остался лишь свободный клочок на последней странице. «Fi-nita la komedia», - записал я там, закрыл тетрадь и пошел к «вечному огню» или «крематорию», что неустанно коптит на шлюпочной палубе, чтобы пре-дать огню свой исповедник. «Крематорий» почему-то не работал. Весь му-сор, что ли, уже пожгли на пароходе? Только густой смрад гари шел от про-черневшей продырявленной бочки, вывешенной на релингах позади спаса-тельной шлюпки. Нет, пожалуй, если бы в бочке и полыхал огонь, я не сжег бы тетрадь – пока поднимался, уже передумал.
Я перешел от «крематория» вправо, к кормовому флагштоку – почему-то флаг на нем никогда не вывешивается – подышал свежим воздухом, глядя во тьму, лишь кое-где проколотую огоньками и звездами. Тугой и ровный бак-штаг продул мои мозги, и я вернулся в каюту.
Коля так и храпел, сидя на диване. Я разделся и, забравшись на свою уку-шетку взялся изучать дневник. Почти всю ночь не спал и к утру пришел к выводу, что три четверти из всего написанного можно было и не писать. Ко-му какое дело до того, сколько тубов продукции мы выдали на-гора в по-следний понедельник сурового месяца ноября и в каком районе Тихого океа-на это происходило. Даже мне самому, если вздумается когда-нибудь, лет этак через двадцать просмотреть свои вирши, все это будет до фени. А тем паче стороннему читателю, доведись мне когда-нибудь воплотить все это в книжку. И еще эти глубокомысленные (будто бы) самокопания. А действа-то где? Где события, где конфликты? Хотя, наверное, я сам в себе – конфликт.
Ладно, проехали и начинаем «с чистого листа». «Мы будем жить теперь по-новому». Теперь, решил я, не буду писать ежедневно, всю эту мишуру. Только что-то значимое, интересное. Вот что было такого в продолжение пропущенной недели? Сейчас и вспомнить не могу – выходит, и вспоминать не надо. Или я просто не замечал ничего, погруженный в свое горе?
С Людмилой Петровной мы, если и встречались в это время, то лишь здо-ровались без всякого энтузиазма, как шапочно знакомые. Только на третий день у харчевни она вроде сделала примирительный шаг, попросила назавтра поднять их с Валей на утреннюю пробежку – тоже приобщиться решили. И даже ключ от своей каюты дала – чтобы я не стучал, а поднял их, не тревожа других девчонок. На следующее утро я подошел к 38-й – дверь была заперта, и изнутри в скважине торчал ключ. Стучать я не стал и бегал себе в прежнем гордом одиночестве. Вечером они опять пришли вдвоем и долго сидели, прихлебывая чай под душевное пение Челентано и часто чему-то, как мне ка-залось, беспричинно весело смеясь.
И все-таки я думал, что она вернется. Если она не дура. А она не дура.
И она вернулась. Пришла вчера вечером, когда я только закончил письмо к детям.
- Что ты пишешь? – спросила она.
Я сказал.
- И о чем ты им пишешь?
Я дал ей написанное: «Прочти, если интересно». Она не отказалась.
Где-то у Конецкого я прочел такое замечание, что женщины любят муж-чин за талант. Неважно какой и в чем он выражается. Пожалуй, вчера я уви-дел тому подтверждение.
В письме детям я написал, как, собираясь на подвахту в разделку, наря-жаюсь в ботфорты и фартук, преображаясь при этом в Джека-Потрошителя.
- Лучше бы ты в Джека Лондона преображался, - сказала Люся, возвращая мне письмо. Причем в голосе ее вовсе не было разочарования. Было что-то другое. Скорее всего надежда, замешенная с уверенностью. Во время наших с нею бдений я уже читал ей кое-что из написанного и видел, с каким жад-ным интересом она это слушала. Может, то, что я пишу, не только ей, но и другим интересно будет? А вдруг я и впрямь – талант? А она как-то прогово-рилась мне, что некогда безумно влюблена была в одного армянского юношу за то лишь, что тот виртуозно играл на саксофоне.
- Как его звали? – во мне зашевелилась ревность.
- Важик, - ответила она и внимательно на меня посмотрела. – Вообще-то он был глупый совсем мальчишка, но играл здорово.
- А где?.. – мое встревоженное самолюбие требовало продолжить дозна-ние, но вдруг откуда ни возьмись всплыл «логический» анекдот про контра-басиста Жору, и я зашелся смехом.
- И что тут смешного? – недоуменно спросила она.
Я, однако, не мог остановиться, и она, обиженная, ушла.
А вчера… Однако я разболтатся. А кто работать будет?
Только вот здорово штивает, волна баллов на шесть-семь потянет – рабо-тать при этом будет непросто. Как непросто было сегодня бегать. Меня то и дело заносило с борта на борт. Разок даже треснулся о шлюпбалку. Ну да пе-реплывем – и не такое видели…
Серега Котов одолел меня с контрольными: помоги да помоги, а то меня из бурсы выставят. Курсант – заушник. А я бы и рад помочь, да сам уже на-прочь забыл английский. Язык, он тоже практики требует.
А еще у меня морока с поршневыми кольцами для наших дизелей. Вернее, не у меня морока, а у наших механиков. Никак им не втемяшу, что для поршневых колец чугун специальный нужен, который закаливать можно. Иначе они так и будут рассыпаться. Да ты, говорят, выточи только, а мы уж как-нибудь. Только вот «как-нибудь» не получается. Только чугун и время во прах переводим…
Да, пока я тут страдал, пароход наш снялся от уютных японских берегов и переместился к суровым Курилам. Какой-то остров за окном с поселением на берегу – то ли Шикотан, то ли Кунашир. Нет, скорее всего Кунашир – вижу большую «плечистую» гору со снежной головой, засунутой в облака. Это, кажется, вулкан Тятя.


07.12 Пт. Тс 07.30 Как все-таки трудно избавляться от привычек! Тем более, когда они не дурные вовсе, наподобие писания дневников.
Где мы и что мы – это опустим. Работаем, одним словом. По правому бор-ту ошвартован РТМС «Новоуральск», большой такой, вполне современный добытчик. Его швыряет волной, хлещут по бортам стальные концы – того и гляди порвутся, жутко скрипят кранцы, но при этом мы умудряемся прини-мать с него мороженую рыбку. Вчера, говорят, хотели возить мотоботами, но не рискнули на такой волне. К тому же оба шкипера – и Больда, и Степанен-ко - оказались вчера в сосиску пьяными. Оба-два. И неведомо, по какому случаю.
А у нас вчера был творческий вечер. Сначала я попытался рисовать Люсю. Не понравилось. То ли качка мешала, то ли навыки утрачены. И руки дрожа-ли. Нужно будет непременно порисовать еще. Мне просто очень хочется ри-совать.
Потом, уже где-то после девяти вечера, когда к нам еще пришла Валя, произошла сцена, на мой взгляд, просто идиотическая. Картина Репина…
Я сижу на своей койке с тетрадкой, Люся гладит на столе, по просьбе Ко-ли, его рубашки, сам Николка рядом с Валей на диване – курят, крутится кас-сета магнитофона, привнося в антураж проникновенный голос Челентано, и тут явление новое. Влетает в каюту Люда, последняя Колина зазноба. Влета-ет без стука, с коробкой специй в руках – прямо из закатки явилась, ставит коробку на верхнюю Колину койку, снимает у двери сапоги и без приглаше-ний и прочих глупостей проходит к столу, садится напротив Вали и говорит: - Закурим, что ли? – и тут же берет сигарету, вперившись испепеляющим взглядом в Песнину. Ей предлагают конфету, произносят какие-то нейтраль-ные фразы. В этот момент пароход изрядно тряхнуло волной – раз, другой.
- Как хорошо! – говорит Валя. – Как здесь, на корме, здорово качает! (она, как ни странно, любит качку).
- Тебе нравится? – спрашивает Колина Люда.
- Да, очень, - отвечает Валентина.
- Так приходи на ночь, не так качать будет…
Тут состоялась долгая немая пауза. Даже словоохотливый Николка не на-шелся, что сказать. Да и что тут скажешь? Разве можно сердиться на обезья-ну за то лишь, что она обезьяна? И обезьяна эта – вполне подходящая пара другому бабуину.
Мне вспомнилось давнее – как я еще в юности поехал однажды на этюды, за Погорелку (теперь эту деревню Чкаловом называют). И меня тогда разгра-били местные пацаны, настырные какие-то, тупые и нахрапистые – все крас-ки из этюдника порасхапали. Они были мельче меня, но их было много, стая, и я был в полной растерянности. В конце концов я схватил одного из них и пригрозил, что, если они не вернут краски, я сверну ему башку. Но они толь-ко кружили вокруг, скалились, как мелкие собаки, покуда не появился какой-то мужик из деревни. Тогда они все разбежались, и мне этого, захваченного пришлось отпустить. И я так и остался без красок, которые в ту пору были для меня очень дороги. К тому же и дефицитом.
Но в какой связи мне вспомнилось это?
Да потому, наверное, что Коля – это такой же вот нахрапистый деревен-ский пацан, только немножко выросший и чуточку пообтесавшийся с годами.
Мы с Люсей заключили вчера пари: она пообещала бросить курить. На что пари, пока не установили. Она сказала, на что угодно – в пределах воз-можного. Что ж, пусть так. Она – если выиграет, выиграет вдвойне, а я – только наполовину. Какая, однако, глупость! И что мне с того, курит она или нет? Хотя, конечно, целовать курящую женщину – это… Да я сам, хоть и бросил курить уже шесть лет назад, но до сих пор табачный дым мне при-ятен.
А сегодня, сказывали, должен быть пассажир.
Тс 12.15 Пообедали, сыграли в шахматы, скучаем. По-прежнему справа привязан «Новоуральск», приписанный к какому-то порту Маго. Это, гово-рят, в Хабаровском крае, что для меня явилось открытием. Никак не думал, что такие серьезные суда могут базироваться где-то на речках, пусть даже та-ких великих, как Амур.
А прошлой ночью у нас изрядная авария произошла. Дед, взъерошенный от страха, в половине третьего прибежал за Колей. При подъеме мотобота вырвало блок, приваренный к надстройке с левого борта, и «балдежная леди» повисла на одном гаке – чудом мужики целы остались. Акимова тоже подор-вали и почти всю ремонтную артель. Сейчас, после обеда кто-то может отсы-паться, а прочие уже высыпали на работу, судачат по поводу зарплаты. С ней у нас какая-то задержка выходит, чего-то там перемудрила булгахтерия со всеми этими подвахтами, перегрузами и КТУ – никак разгрести не могут.
Каково-то чувствует себя одна некурящая женщина?..

11.12 Вт. Тс 07.25 (Можно, пожалуй, и не отмечать это судовое время, ни к чему оно для истории).
А ипохондрия, как гласит энциклопедический словарь, это всего лишь чрезмерное внимание к своему здоровью, необоснованная тревога за него, страх заболевания неизлечимым недугом. То же, что творится со мной, это совсем другое, это явная циклотимия, как некогда, еще лет пять назад, диаг-ностировала мое состояние доктор Мищихина. То есть резкая смена настрое-ний. Правда, там – смена беспричинная, а моя-то причина – вон она, с палу-бы ее голос слышу. Тут того и гляди кровля съедет и за борт чай пить пой-дешь.
«Небоскребы, небоскребы, а я маленький такой. То мне грустно, то мне больно, то теряю свой покой…» - это Виля Токарев поет за переборкой. С утра поет, и все ему по барабану. А мое настроение меняется по нескольку раз на день. То я собираюсь пойти к деду с заявлением – чтобы уйти, покон-чить со всем этим, но стоит ей заглянуть, так будто солнышко прорежется из-за свинцовых туч и – жизнь прекрасна и удивительна.
Как-то незаметно на пароходе возник Валера Колесников – на пассажире, видно, добрался – и ну давай, с места и в карьер, дисциплину нагнетать. «Вперед и с песней». У нас тут и без него было все сладилось, так нет, начи-най сначала. Конечно, народец подраспустился, вольничает слегка, кое-кто квасит без меры, особенно бригадир Акимов, но с работой задержек не было. По нашей вине. Вы только платите исправно, и нечего перья топорщить.
На мотоботе №2, во всю его рубку с правого борта – надпись киноварью: «Балдежная леди» - это Серега Котов расстарался. А слева, корявенько так, но крупно выведено: «Вася – дурак», - должно быть, кто-то из девок потра-фил. А может, из парней – матросу мотобота Васе Князеву дань отдали. Ве-селые ребята.
Вчера под вечер, едва я из токарки выбрался, Люся забежала. Как бы ми-моходом. Мы, говорит, сегодня тебя обсуждали.
- Это за что? – спрашиваю.
- Да так. Топчемся тут около сушилки, а ты внизу стоишь. Сперва пошел куда-то, к носовой, потом вернулся и встал там, у мотобота и все на море смотрел. Верка Субботина говорит: «Самый морской моряк на этом парохо-де». А Ирка Львова как-то по-английски назвала, а потом по-русски: «Старая соль», - говорит. Она же у нас иностранка. Кажется, в Курске в инязе англий-ский с французским преподавала.
- Old salt, - пришел я на помощь Люсе.
- Вот, точно - олд солт, - подхватила она. – Это, говорит, то же самое у англичан, что морской волк. Я даже загордилась за тебя. Вы еще не знаете, какой он настоящий морской волк. Так рассказать хотелось!
- Так уж и волк? – возразил я, хотя в носу приятно щекотало.
- Конечно! – уверила она. – Ты же сам себя не знаешь…
Знали бы вы, барышни, какая у этого волка на душе дребедень, думал я про себя, когда она убежала. Настоящие-то волки…
Впрочем, им, девкам, оно виднее. Сбоку. Вернее, в профиль. Только в действительности, в натуре, так сказать, по внутреннему самоощущению, я совсем не old salt, а сущий old man, старик Сантьяго, смолоду ушедший в мо-ре за большой рыбой, под старость нашел ее, да вытащить не в силах. Всю душу в кровь изодрал и до берега никак не доберусь. И вокруг столько акул!..

После ухода моей Рыбы я рисовал Колю. И получилось так неожиданно (для меня самого) хорошо, что Коля тут же схватил портрет и побежал в 167-ю (а может, и еще куда) хвастать. А когда вернулся, сказал, что у меня теперь полпарохода заказчиков на парсуны, а сам сделал заявку на портрет в крас-ках. Может, и в самом деле как-то красками разжиться? А не веселей ли нам будет? Только ведь я уже пытался нечто изобразить акварелью – что-то не очень. И не получится ли с живописью так же, как с книгописанием? Дело-то стоит. Одни наброски да зачины, а на выходе – пшик. Хотя бы рассказы из записей вычленить, переписать отдельно.
Сейчас готовлюсь на подвахту. Вернее, уже готов. И вовсе не ради зара-ботка, а чтобы только потолкаться возле нее. Прошлый раз она все четыре часа простояла рядом, и с ее помощью я настрогал целых четыре малых бун-кера. Вернее, она мне настрогала, а я только плавники рыбам остригал да та-ращился на нее.
А вчера, едва я по полной форме явился в цех, как старший мастер Салюк, сказал мне: «И зачем ты пришел? Никогда не поверю, чтобы у судового то-каря не было работы на станке. Иди и занимайся своим делом».
Я, право же, был приятно удивлен: однако и у нас на судне имеются ра-зумные люди. Может, и сегодня Салюк назад отправит? Но я к Люське хочу!
Тс 23.40 Как говорят девчонки, мы сидим и тащимся. Кушаем компот, за-пиваем его кофе – после вяленой рыбы никак не напьемся - и слушаем краси-вую музыку: «Я московский озорной гуляка, по всему Тверскому околот-ку…»
У меня доброе расположение, и я готов сидеть так хоть до утра. Хотя Ко-ля еще вчера заметил: «Они, Василич, совсем тебя зае… с этими посиделка-ми».
Мы сегодня опять настрогали четыре бункера, и я там, под сурдинку ска-зал ей: «Давай-ка забирай свое хозяйство и перебирайся к нам. Коля возра-жать не станет».
- Ну почему ты так торопишься? – улыбаясь, говорила она. – Надо подож-дать еще.
Я не понимаю, чего еще ждать, но вполне уже тем доволен, что она не от-казывает категорически. Надейся и жди. Чего? Когда она в меня насмерть влюбится? Да будет ли такое? Возможно ли?
Однако как здорово выматываются девки на разделке. Это особенно по Вале заметно. А ведь еще только три месяца мы в море. Что же будет даль-ше?

12.10 Ср. Тс 07.25 Залив Южнокурильский. Пасмурно, морось, а воз-дух теплее воды.
Сегодня день рождения товарища Питкина. Он еще вчера говорил мне об этом, показывал фотографию «мамули» своей и дочки и едва слезу не обро-нил над ними. А еще говорил, что нынче мотобот пойдет на берег – можно будет спиртишком отовариться, чтобы именины отметить. Кому до чего.
А я первое время по прибытии сюда смотрел вокруг и налюбоваться не мог: не иначе как здесь списывал свои несравненные пейзажи Рокуэлл Кент – такая чистота и ясность. И вдруг ни с того, ни сего снег с дождем и ветер противный, и куда что подевалось.
Я только что позавтракал «заморской» икрой – вкусно, черт побери! И ик-ра эта – вот ассоциации! – напомнила вдруг Африку, Котону и спасателя Олуфеми, и у меня зудят от нетерпения руки: надо срочно вернуться к рас-сказу «Спасатель», который теперь и не «Спасатель» будет, а «Привет из Африки». Он уже вызрел у меня в голове – и запев вижу и концовку.
А вчера у нас с Люсей был разговор о музыке. Музыка и зрительные обра-зы. И цветовое восприятие. Оказывается, она любит мягкие, неброские цвета вроде бежевых, палевых, светло-серых. С ее-то характером это довольно странно, не вяжется. А мне б кого-нибудь попроще бы. Только где ее взять, чтобы попроще, но при этом… Эх, Тася, Тася! Позвала бы ты меня к себе – сейчас же сорвался бы. А без этого не вернусь. С ума сходить буду, но не вернусь.
У Люськи скоро тоже день рождения. И что я ей подарю? У военных мо-ряков бытует поговорка, что из рейса жене привозят чемодан грязного белья и х… стоячий. Но то у военных и – после рейса, а тут?.. Впрочем, стоит ли голову ломать над этим? Взять да и не ходить – и никакой головной боли. А сейчас вернемся в Африку, к Олуфеми…

Оказывается, те невзрачные строения на берегу, в большинстве деревян-ные, барачного типа – это не что иное, как Южно-Курильск – «(до 1946г. пос. Фурукомаппу) поселок городского типа, райцентр в Сахалинской области; расположен на о-ве Кунашир на берегу Южно-Курильского пролива; рыбная промышленность» - так в СЭС написано. Негусто. И грустно как-то, никако-го энтузиазма. Впрочем, вполне соответствует виду с моря.
Заскочил Питкин: не надо ли чего на берегу, Василич? Они через пять ми-нут на «азике» на берег пойдут – «за песком». Ну, и еще за чем-нибудь. Я от-казался: «у меня все есть». Да и вряд ли они «чем-то» там еще разживутся – с ними замполит на берег срядился. Впрочем, возможно, и замполиту «ничто человеческое не чуждо». А «балдежная леди», говорят, направляется к «Ры-баку Приморья» - там-то что за дела?
Тс. 11.45 Вернулись наши «гонцы» - «азик», помимо песка для пожаро-тушения, еще «кое с чем» - замполит и впрямь «человеком оказался», а Сере-га Котов на своей «леди» с «Рыбака» наших профсоюзных делегатов доста-вил – Риту, Зюзю и Наталью. Впрочем, я пока только одну Зюзю видел. А еще они черную зависть с собою привезли – на «Рыбаке», говорят, такие за-работки – нам и в кошмарном сне не привидится. И живут они там – как бе-лые люди. И почему-то сразу с их возвращением пополз слух о том, что мы не сегодня – завтра снимемся в Охотское море, за большим минтаем. Но по-чему не было писем?
Тс. 19.35 Сегодня я с трудом набил один бункер, правда, большой, но чертовски устал при этом. Минтай очень мелкий сегодня, ну, как тот ивась, похожий на балтийские кильки. А девкам откуда-то с аккумуляции то и дело подносят отборного крупняка – вот они и майнают бункер за бункером. Впрочем, не то беда, что я мало наработал, а в том, что все четыре часа был я один-одинешенек, вернее, самдруг с минтаем, а ее где-то черти носили. Она и в цехе не появлялась, а я даже спросить ни у кого не посмел – чтобы себя не выдать. Вот и мучился. Думаю, в последний раз.
А сейчас мы собираемся на именины к Питкину.

13.12 Чт. Тс. 07.25 Прол. Южно-Курильский. Облачность 8-9б, ветер West – 4б., море 2-3б. Кое-как работаем – будто весь пароход в состоянии тяжкого похмелья после Питкиных именин. Никак не могу разбудить Никол-ку. Он вчера был в совершенной кондиции, а времени на то, чтобы отоспать-ся, было немного. Как впрочем, и у меня – легли мы во втором часу по полу-ночи. Только для меня праздник обернулся одним лишь кусочком селедки, доброго, правда, посола, и чашечкой яблочного сока. А вот сколько принял на грудь флагманский сварщик Леваков, то мне неведомо. Потому что в 20.30 я вынужден был оставить торжественное собрание в каюте 167 и уйти на расширенное заседание судового комитета совместно с советом бригады 1-й смены и руководством завода.
И заседали мы, болезные советчики и комитетчики, аж до пол-одиннадцатого, и столько там было всего… Собирались-то по поводу списа-ния и увольнения пятерых членов славного нашего экипажа, которые, види-мо, не вынесли испытания славой, замарали своим поведением звание заха-ровца и, чтобы не портить антуража, группового нашего портрета, должны были быть вынесены за скобки.
Поначалу все шло благопристойно: были досужие разговоры, уговоры и даже шутки с угрозами. И все бы ничего – двух барышень мне самому хоте-лось матом обложить. Но вот как обошлись с Ириной Львовой – меня от это-го просто коробит. Правда, судя по всему, и она сама в последнее время дер-жалась, как бы это сказать, не вполне традиционно, что ли. Как я понял, у нее дома беда, и она давно просилась на берег, а ее не отпускали: не на чем, дес-кать, отправить. Чувствуется, бабу до края довели: тут ведь постоянная ми-грация, коловерть идет – кто на транспортах на берег уходит, кто с добытчи-ками, а почему ей нельзя? И она вчера в горячке ляпнула, что здесь, на этом пароходе ни советской власти нет, ни вообще Советского Союза.
- Вот, - мгновенно подхватил старший мастер Салюк, - я же говорил, что она антисоветчица, судить ее надо.
- Как это нет советской власти?! – взвились в один голос замполит с Вер-шининым. – А мы?! Вы вообще понимаете, что говорите?
- Я говорю, что мне домой надо, дети болеют, мать…
- У всех дети, у всех мать…
Черт побери! Ведь она на голову выше всех них, которые тут ее судьбою распоряжаются. И этот Салюк – а я-то о нем еще как о разумном человеке думал.
Да все просто, потом объяснила мне Люся. Просто Салюк (и не только он) долго Ирину добивался, а она ему не дала – вот и вся недолга. К Львовой многие мужики клинья подбивали – ни с кем так и не закружила.
И завели на нее дело, и накропали сопроводиловку в контору, хотя долж-ны были просто отпустить домой. А я клял себя, свое косноязычие и бесто-лочь свою – меня ведь никто не слушал, сколько я ни пытался воззвать к здравому смыслу. Я ушел к себе и сел за письмо: тоже решил «сопроводи-ловку» Ирине написать – чтобы в партком отнесла, - и тут пришла Люся. И мы долго сидели с ней, пили чай под музыку и говорили обо всем, покуда не ввалился безумно пьяный Николка и все сразу скойлалось, и Люся пошла к себе домой. Правда, еще до ее ухода пьяный Коля пригласил ее к нам хозяй-кой и отпустил ей на размышления двенадцать часов.
А пари она проиграла. Не знаю, почему, от какого стресса, но она вновь закурила. Жаль. Мне искренне обидно за нее. И я так хотел проиграть!..
Тс. 11.45 Да, сегодня – день похмелья. Кое для кого – очень трудный день. Коля не поднимался до половины девятого, Олег Щербина, с разбитыми гу-бами и фингалом под глазом, - с утра пьян, причем вкрутую. Почти не рабо-тает Коля Акимов, изредка забредает в токарку, безумным глазом глянет в никуда и снова удалится. И сам виновник торжеств товарищ Питкин слинял куда-то – наверное, спать. А я… Я хорошо полсмены поработал, а теперь си-жу и жду. Наверное, у моря погоды. На исходе те 12 часов, которые Николка отпустил на раздумья Люсе. И хотя я понимаю, что все это было шуткой - че-го по пьянке не набуровишь, но где-то внутри теплится: а вдруг придет.
Погода за бортом что-то портится: усиливается ветер, нет-нет да запуршит снежок. А суда, которых собралось вокруг видимо-невидимо, вовсе не смот-рятся сейчас сирыми и заброшенными, какими показались мне при подходе сюда три дня назад. Они как-то по-хозяйски тут расположились, основатель-но и в темноте, сияя множеством огней, кажутся средоточием праздников, особенно в сравнении с «лучинами», тлеющими на берегу.
Сегодня «азик» опять ходил на берег. Я делал заказ Толе Степаненко - по-ка не знаю, выполнил ли он его. Хоть бы Люська пришла, что ли. А Коля спит, сидя рядом со мной, с пепельницей на животе и зажатой меж пальцев потухшей сигаретой.
А не почитать ли нам Лонгфелло?
Тс. 20.37 Приступаю к очередной записи без всякого особенного на то же-лания. По привычке. От нечего делать. Другие мужики от нечего делать за-куривают, а у меня одна, но пламенная страсть, и никак от нее не избавиться. Да и стоит ли? Может, когда-нибудь я еще воздам должное этой моей «па-губной страсти».
Где-то после обеда объявили штормовое предупреждение, и сейчас стано-вится понятным, что объявили не зря: ветер начинает дергаться и шипеть в иллюминаторных щелях. А задраиваться наглухо неохота – воздуха не хвата-ет.
Какое оно все-таки гиблое место, этот Южно-Курильск, этот поселок го-родского типа, особенно в такую вот погоду. Когда шел с ужина, неожиданно ударил резкий и хлесткий заряд снега – даже берега стало невидно. Сейчас снега нет, и я с тоской смотрю на эти приземистые хибары, беспорядочно разбросанные по узкому плато, уступом выползающими из-под сопок в море. И ведь там живут люди, делают что-то. Вот где тоска-то!..
Сегодня еще три часа угробил на один бункер потрошеного минтая – кому это надо? Может, отказаться от этих подвахт? Какова, интересно, будет реак-ция моих любимых начальников на такой демарш? А еще у меня в мозгу за-села шкворнем мысля – выйти к чертовой матери из всех этих советов и ко-митетов, от которых пользы людям – одна лишь нервотрепка и пустая трата личного времени. Как было единоначалие на судах, так оно и остается, и плюют капитаны – и, наверное, поделом, - на все мудрые и мудреные реше-ния советов с комитетами. Хоть я и сам негодую иногда: как это можно на-шим мудрым коллективным решением пренебречь?! Это же волюнтаризм! Но разве может быть иначе? Иначе бардак будет. А так… собака лает – паро-ход идет. И все эти общественные органы – лишь дань времени. Конечно, чувствуется, что-то серьезное назревает, но пока... Одно сказать могу, хоро-шему пароходу капитан хороший нужен. Не такой, как наш лахтак. Тут нам явно не повезло. Публика все сожалеет о Куркове и ждет – не дождется его возвращения. А мне в этой связи Черный Давид вспоминается, Коган. Нужно основательно взяться за «Джорджес-банку», которую я решил переименовать в «ЗСА». То есть «Зимняя северная Атлантика». Такое название, по-моему, интрижки подольет.
А теперь пойду-ка, гляну, что за кинцо сегодня будет.
Тс. 22.02 Не могу смотреть кино. Но вовсе не потому, что мне неинтерес-но, а из опасения, что она придет в мое отсутствие и, не обнаружив меня, обидится: почему я ее не жду.
После работы она зашла ко мне, около часа просидела. Говорили все о том же – о возможности нашего сосуществования, да так опять и не договорились ни о чем и разошлись в состоянии недоумения. Впрочем, это я недоумеваю, а она… Черт ее знает, что она себе думает.
Еще до ее ухода заглянула Татьяна Пьянкова – непонятно, зачем – на Ко-лю ли посетовать, что гудит без продыха, то ли новости выведать. Люська говорит, что Пьянкова – первая сплетуха на пароходе. Впрочем, для меня это не новость. А опасаться сплетен мне… Кого мне бояться? За близость с хо-рошей женщиной осудят? Глупо. Короля, говорят, делает свита, а мужчину – женщина. А Людмила Петровна Толочная на этом пароходе – королева. Так что мне и погордиться можно.
Из кино (там идет «Волчья стая») я ушел сразу после начала, сделал пол-комплекса суставной гимнастики, не без труда пробежал «двадцатку». На дворе морозит, снежит, и ветер норовит свалить с ног. Ничего, не свалил, и я благополучно вернулся в каюту и дождался ее. Теперь она за нашим столом пишет милому, симпатичному своему письмо, Коля, пьяный, храпит на ве-шалах, а я тщусь надеждами. Дурак! Тоже мне – старая соль! Старый валенок ты, а не соль.

14. 12 Пт. Тс 07.25 Погода посуровела однако: мороз и снег, и бегать пришлось по обледенелой корме. Несколько раз подламывался, готовый брякнуться. Ничего, обошлось.
А на пароходе с раннего утра бестолочь суетливая. Множество народа отправляется на берег – большинство из тех, кто был здесь по оргнабору и чьи сроки закончились и кого не сочли нужным задержать. То есть которые работали хреновато. Ну, и списанные за всякие прегрешения граждане тоже будут встречать Новый год в уютной домашней обстановке. Только мало ко-го это радует. Наверняка даже тех, кто уходит по доброй воле, терзает сожа-ление. Или я это со своей колокольни так рассуждаю? Мне-то сколько раз доводилось уходить – и добровольно, и не вполне, но сожаление было всегда.
По пути в харчевню видел Ирину Львову – у нее на лице только отчаянная решимость и никаких страданий. А мне искренне жаль, что она уходит. Ко-нечно эта среда – не для нее, но ведь среду делают люди. Будь здесь больше таких, как Ирина…
Написал письмо Татьяне. Обидное письмо, недоброе. И за что я ее так безжалостно шпыняю? За собачью преданность и любовь? Так за это благо-дарить надо, а я… Свое нестояние в письмах к жене вымещаю. Мне, пожа-луй, самое место среди персонажей «Мастера и Маргариты» - этакая смесь из Лиходеева, Бегемота и Азазелло в одном лице.
Вчера Людмила Петровна, закончив письмо и заклеивая конверт, проци-тировала мне кого-то из мудрецов: «Не то люби, что хочется любить, а то люби, что можешь, что имеешь». Я только не понял, к чему это, и к кому об-ращено было – то ли ко мне, то ли к адресату своему незабвенному. Целых два больших листа накатала, убористым почерком. И мне мучительно хоте-лось заглянуть в них, прочесть. Что там? Может, она решилась на что-то?
Я как-то униженно просил ее остаться, но она ушла: дела.
Однако хватит скулить. Надо подумать, когда и как я буду делать трекля-тую стенгазету – от нее-то мне не отвертеться.
Тс. 19.25 Будто еще раз по соплям получил. Зашла сейчас моя зазноба, забрала свои тапочки и пошла к себе – отчеты делать. Мне бы сказать во след – скатертью дорога, а я, вместо того, жалобно проблеял: «Придешь ли сего-дня, Люся?» Она в ответ сказала, что приглашена сегодня на день рождения -к Егорову – «собраться надо». Это что – декларация о независимости? Или «знай свой шесток». Мне бы совету Пушкина последовать: чем меньше жен-щину мы любим, тем больше нравимся мы ей. Отгородится бы, не обращать внимания или, пуще того, с другой шашни завести – с тою же Песниной, на-пример. Она ведь и параметрами не уступает, а лицом даже краше, и ко мне, я вижу, неровно дышит, но…
На пароходе заговорили, что, если в этом месяце у нас не будет плана, то Ловейко с судна уберут, что вернут штатного капитана Куркова. Мне тоже хотелось бы, чтобы Ловейко заменили – неважно даже кем: хуже-то не будет. Только, думается мне, что все это - лишь голубые мечты. Таких ловейков с волосатыми лапами на берегу ничем не свернешь, хоть тресни.
Какая пустота в голове и ни к чему душа не лежит. Надо бы дочери пись-мо написать, но с таким настроением… Рисовать стенгазету просто не хочет-ся. Наверное, сегодня я буду смотреть кино – от начала и до конца, спокойно и со вкусом. А потом почитаю Гайавату и буду хорошо спать.
Странное дело, еще ни разу, как бы скверно мне ни было, у меня не воз-никло желания напиться. Сегодня Толя Степаненко привез мне с берега три бутылки спирта – хоть залейся. А мне даже в голову такое не приходило. И не потому, что спирт этот я заказывал к ее дню рождения. Хотя что мне те-перь до того дня? Но ведь, ели не пригласит, обижусь насмерть.
А мужики наши опять где-то пьют. Ну и шут с ними. И ремонтный…
15.12 Сб. Тс 07.35 Рейд Ю.-Курильска. По левому борту ошвартован т/р «Остров Шокальского», берем мороженый сырец. А вчера, говорят, наш ка-питан очередной ляпсус выдал. Кто-то предложил ему 200 тонн свежей ры-бы, а он отказался: у нас пока есть. И было это еще до привязки транспортно-го рефрижератора, когда наша публика от безделья дурью маялась.
Сегодня бегать оказалось просто невозможно. Одолев лишь две «дуги», я оказался весь покрытым снежным панцирем – пришлось убраться в каюту.
Вчера, в половине десятого, когда я дописывал письмо Галине, неожидан-но явились девчонки, мокрые, продрогшие – и где их только носило. Забежа-ли будто бы за магнитофоном, но просидели почти до часа ночи под музыку и чай и «Песнь о Гайавате», из которой я прочел им целую главу. В то же время по корме шарахалась пьяная толпа – наверное, половина кормового населения была «перебрамши» (не думаю, что и в носовой надстройке пуб-лика не тешилась тем же самым). Мой друг Николка, полюбезничав с посе-тившей его подружкой Людой, совсем было помирившись с ней и догово-рившись о ночлеге, вдруг собрался на дискотеку. Он взял свои парадные штанишки и… проспал всю ночь в обнимку с ними в 167-й каюте. Витя Бу-лин был в отрубе аж с 20 часов и до утра, даже обмочился, болезный, и как он будет сегодня работать?.. Олег Николаевич Щербина все совался в нашу каюту с предложением сыграть в шахматы, покуда я не взял его под микитки и не утащил к нему на вешала. Говорят, и дед вчера нахлестался и пел похаб-ные песни под аккомпанемент кого-то из мотористов. Я, правда, его не слы-шал, слышал лишь Генку Глазунова…
Тс 11.45 Мужики наши опять пьяные. К вечеру, боюсь, надерутся больше вчерашнего. И если мы так и будем здесь стоять, они ж вообще оскотинятся. Сейчас вот собрался на обед, а хлопцы дружно заседают в каюте, балдеют. Позвал: хоть пожрите, говорю – отказались. Потом все-таки надумали, вы-шли на палубу, но до столовой не добрались. Бригадир Акимов порвал ком-бинезон, вернулся, сидит, ковыряет иголкой, зашить пытается. Левакова от-правили за котлетами. Тот котлеты принес – штук восемь враз, как-то нако-лотые на три вилки, а вот бутылку спирта где-то потерял по дороге. А тут по-варенок Азат прибежал – на ту бутылку, которую Коля потерял: котлеты-то – его работа. Пришлось Азату на камбуз вернуться не солоно хлебавши, а кол-леги сидят и гадают: куда это бутылка подевалась?
Тс 21.30 Однако это начинает надоедать. Опять мой Николка пьян до бес-памятства, храпит, валяясь на диване. В каюте уже утвердился алкашный дух, несмотря на разверстый иллюминатор. Меня даже подташнивает, как бабу на сносях.
Утром главмех с тяжкого похмелья мужикам разгон давал. На Серегу Рус-тамова наехал за то лишь, что тот чище него одетым на развод явился.
- Ты чего вырядился? – кричит Никанорыч. – А если я тебя под пайолы пошлю?
- Я уже тринадцать лет под пайолами живу, - ответил Серега.
- Ты – котельный машинист! – беленился дед. – Когда будешь вахту сто-ять? На кой хрен я переводил тебя на эту должность?..
- Надо его в механики перевести, согласно этикету, - съязвил Серега Ко-тов.
- Ты еще подскажи мне, пьянь несчастная! – перекинулся дед. – Тебя тоже надо бы перевести…
Куда переводить Серегу Котова, он не придумал. Как-то вдруг остыл и, махнув в безнадеге рукой, ушел из токарного.
А где-то после обеда в сосиску пьяный и наглый Леваков с аналогичным Акимовым, взяв бутылку спирта (опять где-то разжились), пошли к главмеху «говорить по душам». До чего они там договорились, не знаю, только оттуда Николку юзом приволокли – смотреть тошно. И лежит он сейчас на диване в грязных драных штанах и булькает с присвистом. Надоело все это до черти-ков!
Хоть бы Люська зашла, что ли. Хотя чего ей тут – эка невидаль!

16.12 Вск. Тс 07.24 «И руки тянутся к перу, перо к бумаге…» Только вот ничего путного из-под этого пера пока не вытекает. Бытовуха, текучка урез-ная.
Стоим на прежнем месте. Мороз и ветер и обледеница под ногами, как моя матушка говорит. Бегать при этом больно уж неловко. Однако «урок» свой я выполнил.
В час ночи меня Люся разбудила – перекур у них образовался. Полчаса я сидел перед ней нормальной сонной мухой, но, тем не менее, рад был неска-занно. В то же время Леваков проснулся, слез с вешалов, намешал двухлит-ровую банку воды с вареньем и долго пил, опохмелялся. Потом оделся и по-шел к своей подруге, должно, до изумления ее обрадовал. Перед уходом ска-зал, что намедни Питкин будто бы отравился, хватанув из бутылки уксуса вместо спирта. Догулялись, ек-конарек!
Семнадцатый отгул сегодня обозначился – это, так сказать, наш пассив – на дорогу домой хватит вполне. Но я уже не очень хочу домой, хотя и в то-карку идти сейчас – опять эти болты и фланцы и никакого творчества. Но иди надо.
Тс 17.57 Снова я в дурацком состоянии, в состоянии безнадежного ожи-дания. Еще час назад все вокруг радовало: и солнечная погода, и множество наших собратьев вокруг, и даже берег не казался таким уж мрачным. А те-перь опять тоска. Она обещала прийти в пять, сейчас уже шесть, а ее все нет. Может быть, спит, только мне от этого не легче. Я даже чай не пил после смены – думал, вместе напьемся. Колю предупредил о ее приходе, и он дели-катно отвалил в неизвестном направлении. Неловко как-то от всего этого. И вообще, кошмар - это мое состояние. Скорей бы ужин, а там – кино, и пошло оно все к черту!
Сегодня почти всех наших парней отправили на перегруз. Николка тоже пойдет – с 20.00. А я категорически отказался.
Да, Питкин все-таки действительно отравился – уксусной эссенцией, и те-перь, видимо, будет списан на берег. Жаль, при всех его заморочках редкой доброты паренек, редкого добродушия. И ведь слесарь – каких поискать. Может, все-таки здесь выходят?
Сейчас о борт с нами стоит «Кронид Коренов», весь такой обновленный, с иголочки. Он с нами в Дальзаводе вместе парился. Теперь мы уже изрядно пообшмыгались, а ему только начинать.
Однако что я до начала сеанса делать буду? Может, подстричься? Хотя ведь Толя Каракой, мой персональный цирюльник, на перегрузе – значит, стрижка отменяется. Взяться, как бывало, самому, в два зеркала? Это ж надо второе зеркало искать да как-то присобачивать. Ладно, перебьемся пока. А не сходить ли нам в библиотеку, не удостоить ли визитом клуб «ОЛИМП»?..

17.12 Пн. Тс 07.20 На прежнем месте, без движения и без информации. Довольно холодно, но ветер слабый – бегать можно. Только на повороте по левому борту палуба скользкая – осторожничать приходилось. А вчера, вме-сто библиотеки, я в кино подался – услышал, что «Ярослава Мудрого» пока-зывать будут. Но «Ярослава» не показали, а зарядили «Через Гоби и Хин-ган», причем через пень-колоду, с остановками через 5-10 минут – пленка рваная. Я даже одной серии не высидел и вместе с механиком Луневым по-кинул зал. Лунев еще там, сидя рядом со мной, обронил вроде невзначай: «Жаль, что Ирину списали».
- Какую Ирину? – не понял я.
- Львову. Не будь я женат…
- Так чего же ты за нее вступиться не пришел? Ее там так облили. Такую ей подорожную состряпали – прямиком на Колыму.
- Да я же на вахте стоял и не знал про то заседание. Кстати, это она тобой интересовалась. Помнишь, я тебе говорил?
Я молча проглотил эту новость, подумав про себя: «Что же ты, стервец, тогда мне этого не сказал? Глядишь, все по-другому обернулось бы». Одна-ко, как по-другому, я и теперь представить не могу. И почти всю ночь не спал – все думал об этом. И даже Люську не ждал – она вроде потускнела пе-ред моим пристальным взором. Хотя не видел я ее целых два дня.
«Милочку два дня не видя, думал век ее не видел…» Хорошо было Нико-лай Василичу – видно, он без этих бабов вполне обходился, а у меня совсем кровлю сносит. Может, и мне списаться да отправиться следом? Только ку-да?
Вон, Витя Булин, говорят, решился и со следующим пассажиром отбывает домой. Позвала бы сейчас Татьяна…
Тс. 16.20 Оказывается, здесь, в этой богом проклятой дыре может быть так красиво, даже зимой. Можно было бы целый день любоваться ровным сияни-ем заснеженных сопок под голубизной неба, игрой теней и света по их за-росшим бокам успокоительно-мягких оттенков, кажущимся отсюда плюше-выми, которые хочется погладить, словно знакомые с детства игрушки. И этот неожиданный, вызывающий на их фоне контраст – неприступно-суровые серые скалы над синим морем… Только вряд ли я любовался бы всем этим, оставаясь в том душевном состоянии, в каком пребывал утром.
Где-то в половине десятого они вдруг появились в токарном – с Валей вдвоем. Обе были разрумяненные, свежие, словно только что испеченные пампушки.
- Ничего, что я у тебя свои графики оставила? – без предисловий сказала Люся.
- Да ничего, - ответил я, хотя совсем не понимал, зачем ей это нужно бы-ло. Да и тон ее показался каким-то необычным, не то извиняющимся, не то заискивающим. И Валя чему-то странно улыбалась, будто знала что-то эта-кое, да не могла сказать.
- А мы вот в баньку сходили, - продолжила Люся все тем же тоном.
- Так идите к нам, чайку погоняйте – знаете там где чего. Может, и я за-скочу – вот только разделаюсь – заказ срочный.
Они вроде обрадовались, оживились, пошли наверх.
- Так мы подождем тебя, - обернулась Люся.
- Да, - вспомнил я, - в кают-компании после обеда совещание какое-то, вас не звали? Я бы пошел, да работа…
- Может, и сходим – нам тоже говорили.
Когда минут через двадцать я поднялся к себе, Люся была здесь одна. Она сидела на диване под задернутым иллюминатором и ждала – меня. И я запер дверь.
И был «час пик». Или черт знает чего. Прямо на диване. Ничего подобно-го за двадцать без малого лет своего «замужества» я не испытывал. И понял, что, несмотря на эти двадцать лет, я не научился обходиться с женщинами. И еще понял, что никакой другой, кроме нее, мне не надо. Это был час счастья, после которого я и узрел окружающую нас красоту. Когда шел с обеда, на-любоваться не мог.
Люся после обеда пошла-таки на совещание, а я вернулся в свой апарта-мент – уж больно много работы из завода понатащили. Но потом сильно по-жалел, что не пошел на сбор. А было там, как мне после рассказывали, нечто небывалое.
Когда собрались все приглашенные, капитан вышел на середину салона и попросил публику внимательно на него посмотреть, удостовериться, что он трезвый и в полном рассудке. Потом по трансляции в кают-компанию при-гласили терапевта, чтобы тот, уже как врач, как специалист, засвидетельст-вовал совершенную вменяемость капитана. И уже после этого на головы со-бравшихся понеслось такое, чего, наверное, диктатор Калигула в римском сенате себе не позволял. Говорят, даже сушильщица баба Зина покраснела от стыда. Похоже, кто-то накапал на него в контору, вот он и сорвался. Однако, можно и впрямь предположить о скором его низвержении.
Хотя не один Ловейко достоин быть отмеченным за некоторые особенно-сти в руководстве своими службами. Тот же Никанорыч, который панически боится капитана, со своими механиками, не считая прочей мишуры, обходит-ся весьма и весьма неласково. Как позавчера на разводе, с Серегой Рустамо-вым. Стармех Степанов, обычно с недоброй иронией говорящий про тех, кто поклоняется Бахусу, что де «ходят в страну дураков», сам намедни в той стране побывал и по всей корме ползал и плакался и извинялся за что-то пе-ред всеми встречными мотористами. А сейчас он снова обуян производст-венным рвением и суетится, вертит хвостом, надеясь замазать свой «малень-кий» фортель. Системный механик Гавоза – на этом клейма негде ставить, неделями в беспамятстве, а туда же – парторг машинной команды.
Как все они на том представлении себя чувствовали? Может, им тоже следовало бы публичное освидетельствование пройти? С покаянием.

18.12 Вт. Тс 07.25 Рейд Южно-Курильска. Погода щадящая, но завод работает из рук вон. С такими темпами нам ни плана не видать, ни заработка. Впрочем, меня это особенно не трогает, а занимает меня одно… Отведав «сладкого», я ни о чем другом и думать не в состоянии. Я сплю и даже бегаю с мыслями все об одном. Вернее, об одной.
Она пришла сначала около одиннадцати вечера – покурить. Затем вдво-ем с Валей пришли после ноля – во время обеда. Коля как раз вернулся с пе-регруза. Посидели, покурили, чаю напились. А пришли-то они будто бы по делу. Оказывается, у Вали заканчивается срок договора (она здесь по оргна-бору). И задумала она воспользоваться этим, чтобы слинять на берег, а там получить новое направление, на другой пароход.
Идея, конечно, интересная, сказал я, только где гарантия, что следующее назначение не окажется хуже нынешнего. Можно попасть на лайнер типа «Рыбак Владивостока», а можно и в «дыру» чернее «Захария» - выбирать-то не приходится: куда засунут. А вот я, говорю, надумал вообще уйти, хочу ут-ром заявление деду подать. Это мне вдруг, экспромтом пришло. Захотелось проверить реакцию красы моей ненаглядной. Люся ничего не сказала на это, только глянула как-то недобро и заторопилась уйти. И я пожалел, что ляпнул такое.
А вот теперь мне другая мысля явилась: а не выговорить ли у деда для се-бя новый режим работы – в сменах, в зависимости от напряженности в рыб-ном цехе. Деду-то, наверное, все равно, а мне и так зачастую больше по но-чам работать приходится.
Впрочем, это не с бухты-барахты я надумал. Люська потом опять заходи-ла, чтобы спросить, это я всерьез – насчет ухода. Я признался, что извелся без нее, уж лучше не видеть и не бредить. Она сказала, что и рада бы – была бы возможность. Вот я такую возможность и придумал…
Говорят, из Владивостока вышел очередной пассажир. Только что мне с него? Разве письмо от кого получу?..
Тс 19.20 Временами, как сейчас, с небес выстреливаются мощные заряды снега, и тогда ни черта не видно и напрочь теряется ощущение моря. Но ко-гда проясняется и становится виден берег, сходить на этот берег чтой-то со-всем не хочется.
Поразительно невкусная, вонючая баранина в нашем холодильнике. И ко-гда только она кончится? Когда дают эту «фирменную» баранину, эти азу, рагу и прочие изыски – их особенно Азат любит готовить, - я остаюсь голод-ным. Вынужден восполнять рыбными консервами – без калорий-то не нара-ботаешь. А сегодня пришлось поработать изрядно. Правда суматошно как-то: что ни работа – все срочная. Акимов совсем перестал мне помогать. Он то с бодуна, то какой-нибудь хреновиной занимается, вроде малокалиберных пис-толетов. А сегодня весь день порывался перелезть на «Постышев», стоящий третьим бортом через «Спасск-Дальний». У него, говорит, там хорошие ко-решки – обещали крабов ссудить и икры. Не знаю, прорвался ли он туда.
Зато к деду с того же «Постышева» наведывались богатые гости, и Ника-норыч к концу нашей смены ввалился в токарку и ну давай нас уму-разуму наставлять. И чем меньше он в чем-то соображает, тем более глубокомыс-ленный вид принимает и более мудро, как ему кажется, судит. Я всякий раз сдерживаюсь, чтобы не рассыпаться смехом. Мне его даже жалко при этом.
А в то самое время, когда я вынужден был выслушивать его наставления к Луневу, меня в каюте Люся ждала. Дождалась-таки. И когда Николка после душа деликатно оставил нас наедине, отправившись в кино, у нас было це-лых два часа забвения. Правда, не совсем так вышло, как могло бы быть, но тут я сам виноват, перегорел слегка. Люся сама сказала, что не надо было тя-нуть – это мне на будущее урок. А потом мы с нею долго и интересно гово-рили – и куда девались мои сомнения насчет моего здесь пребывания, и все стало по местам. Только сейчас я здорово хочу спать – очень уж короткой и хлопотной ночь была.
Наши ушлые ребята побывали все-таки на «Постышеве». Приволокли от-туда два электромотора и будоражащие новости про тамошние заработки - фантастика да и только. Все взвинчивают себя. Горят от зависти.
И еще. Люся сказала, что Валина затея сделать ход конем – дело безна-дежное, потому что сейчас на плавбазы попасть можно только по большому блату. А какой там у Вали блат? Значит, будем жить здесь, только бы Люська меня, не морочила.
Тс 23.30 Каким, очевидно, совершенно счастливым болваном смотрюсь я сейчас. Не знаю, как долго может такое продолжаться, но сейчас у меня на душе ни малейшей тревоги, мне легко и покойно, и все на свете мишура, все преходяще. Даже радиограмма от Вовы, которую она мне только что показа-ла, вовсе не расстроила меня, а скорее даже развеселила. И она не обиделась. Я верю, пройдет время, и она станет моей. Совершенно, без оговорок. Только мне надо заставить себя работать, надо писать – она, я вижу, хочет этого и близостью своей поможет мне. И она с каждым часом становится мне все ближе и ближе.

19.12 Ср. Тс 07.28 Непонятного происхождения тревога накатила на меня ночью, во время сна. От нее я и проснулся и долго потом соображал, в чем дело.
В половине первого ночи, в обед приходила Люся, и было так комфортно, так душевно тепло в течение того получаса, что она пробыла у меня. Сидели, шептались о пустяках, и я не мог надышаться ею. После ее ухода я безмя-тежно уснул, но буквально через час проснулся – мне было очень плохо. Я проверил пульс – порядка 65 ударов, ничего у меня не болело, но при этом я был охвачен беспричинным страхом. Страхом непонятно чего. И было про-сто плохо. Подумал о Татьяне, о детях, и показалось вдруг, что никогда больше я их не увижу. Они так недосягаемо далеки от меня. Вернее, это я от них далек, и вообще я раздраен, раздвоен, и все эти мои мудовы страдания – предательство по отношению к ним. Надо непременно написать письмо. Хо-рошее, доброе письмо. Ведь никакого покоя с Люськой мне не будет. Ей не нужна семейственность. И эти скачки в ее настроениях – это та же самая циклотимия, какую когда-то диагностировала мне доктор Мищихина. Или, может, именно это нас роднит? Родственные души, ек конарек!
Я врубил ночник, достал бумагу и прямо на койке, на коленях до полови-ны пятого писал письмо. Потом забылся на какой-то час. А теперь… Там, должно быть, полно работы, и еще эта чертова стенгазета дамокловым мечом висит надо мной…
Тс 19.20 Нас облепили со всех сторон транспортники и промысловики типа «Спасск Дальний» и «Молодежный», нас затоваривают рыбой и заби-рают то, что мы тут наработали. А работаем мы, надо прямо сказать, хреново, и, пожалуй, теперь приспела очередь капитана выстроить по ранжиру всю толпу, раздеть ее донага и вопросить: доколе?! Когда вы, свиные ваши рыла, будете нормально работать? Прежде вам рыбы не хватало, а чего теперь? Где результаты вашего бригадного метода? Или вы только кляузы строчить мас-тера?
А любопытно, кто же это все-таки на него настучал? Может, Вершинин? Он ведь где-то на берегу.
Час назад зашли к нам Люся с Валей – две неразлучницы. Зашли, а мы тут с Николкой и Толей Пуховым в «тысячу» режемся. Мне бы с реверансом подскочить к гостьям, а у меня карта прет недуром – как бросить? Не отры-ваясь от дела, предложили им селедки откушать – Вити Булина продукция – хор-роша рыбка. Барышни не отказались, покушали и ушли. Мне показалось, обиженные.
Наверное, я всегда должен ее врастопырку встречать и чтобы все дела-товарищи по боку. А того, как я часами тут высиживаю, ее ожидая, да впус-тую – разве ей растолкуешь? Ее дела – это дела, а мои – плюнь да разотри.
Закончив игру, мы с хлопцами отправились ужинать, хотя есть совсем не хотелось. Мы тут уже дважды принимались за селедку и скумбрию.
Тс 23.12 День закончился, а сказать вроде и не о чем и настроение ниже ватерлинии. Ходил в кино – неплохой вроде фильмец – «Смотри в оба» с Брондуковым в главной роли. Когда к себе вернулся, Коля сообщил: она приходила. Отсюда и упадок. Хоть бы предупредила, что придет.
Ладно, переживем. Скорее бы утро да на работу.

20.12 Чт. Тс 07.24 Все там же, на том же рейде, только холодно чер-товски и ветер бьет с копыт. Хотя штормовое предупреждение, объявленное намедни, пока не оправдывается. Продолжаем принимать рыбу с п/р «Моло-дежный» - наверное, до Нового года хватит. А меня беспокойство не остав-ляет: надо, наконец, в библиотеку сходить да перед Таней Королевой изви-нится: не оправдал я ее надежд. Нахлестался и – в кусты. Вот что любовь-то с нами делает. А еще стенгазета, а еще РДО, которые надо отправить всем при-сным делищ-то, делищ!!!
Тс 23.55 Вынужденное безделье заставило меня вспомнить о дневнике. Вообще-то сейчас я рисую стенгазету. С Люсей вместе, в комнате отдыха разделки на корме. Этакий творческий тандем у нас. И, кажется, довольно успешный.
А день сегодня выдался просто шальной. Бабушкин с Луневым за один день решили переделать едва не весь свой завод, и потому вкалывал я сего-дня как проклятый. Только патроны на шпинделе переставлял трижды: то трех- то четырехкулачковый и обратно. И переделал столько всякой всячины, что и не упомнить. А механики, радостные от моей спорой работы, все под-таскивали, все подносили, покуда я, наконец, не осерчал и послал их всех к едреной бабушке. А сейчас вот на досуге, во время перекура думаю себе: как же вообще наш завод работает, если не проходит дня, чтобы что-то не слома-лось, что-то переделывать, перетачивать не пришлось. Ведь каждая поломан-ная деталь – это остановка. Выходит, вся наша работа из сплошных остано-вок состоит. Отсюда и производительность…
Однако я не заметил, как в другой день перескочил, в день рождения Лю-си. Итак…

21.12 Пт. Тс 00.04 Все там же, борт о борт с «Молодежным» (справа) и «Челябинском» (с левой стороны). Четвертым в нашей компании значится какой-то траулер «Пластун». Он по-за «Молодежным» подвязан. А какую изумительную красоту я нынче наблюдал… Впрочем, о красоте, пожалуй, потом. Дела…
Тс. 07.22 Спал я сегодня ровно два часа и двадцать минут, но - удиви-тельное дело – не чувствую себя невыспавшимся. Наверное, сонливость с зе-вотой заявятся потом, а пока… Я же не описал ту красоту, что созерцал вче-ра. Да и как ее описать, какими словами, где взять их? Наверное, это было знамение к ее рождению.
Голубовато-стальное, в белых барашках, все в движении море, нежно-голубое небо с живыми, розовых и фиолетовых тонов, облаками, сияющие под солнцем снежные сопки, тонущие в розовом же тумане, и сквозь этот ту-ман, сквозь солнце – искристый крупный снег. И еще чайки, огромные бело-розовые чайки, то взмывающие вверх, то падающие на воду – их, казалось, так же много, как и снега. Я выбрался на шлюпочную палубу и стоял, рази-нув рот, глядя на все это и не мог наглядеться. Фантастика да и только.
В пять часов к нам пришли Люся с Гуськовой – крахмалить стандарты. Пили чай, мололи чепуху, и всем было покойно и даже весело. Перед ужи-ном я отправил радиограммы – домой. Потом опять дулись в карты с мужи-ками, опять в это время зашла Люся – за красками и бумагой и ушла в комна-ту отдыха. Скоро и я последовал за ней, и просидели мы с перекурами до че-тырех часов утра. Сегодня день ее рождения, и мне надо быть орлом, соот-ветствовать надо. Однако я уже зеваю, а мне еще работать. Представляю, ка-ков я буду к вечеру.
Тс. 18.38 На том же месте, в той же самой 151-й каюте (нашей каюте), на диване, застеленном обшмыганным одеялом. Часа полтора до этого сидели за пиршественным столом в бунгало №38 – я и шесть его обитательниц. Все было вкусно и пьяно и… скучно. Скучно, очевидно, потому, что пятерым присутствовавшим в 19.30 идти в потрошильню, на заработки, а нам двоим веселиться было бы вроде непристойно. За падло, как Люська сказала. Она ведь работала в своей Алма-Ате где-то в пенитенциарной системе – там и на-хваталась, оно и проскакивает иногда. Поскучав вволю, пошли к нам, вот и сидим теперь тут. Принесли для Николки выпивки с закуской, а он не пьет, ломается.
Погода испортилась: туман, снег, ветер. Ночью отвалил от нас «Молодеж-ный», недавно отшвартовался «Челябинск», и теперь наш пароход в гордом одиночестве выдает на-гора тубы консервов.
Я сегодня работал до 14 часов, когда за мной Люся зашла. А в обед я хло-потал насчет подарка, духов, с которыми вышел некий конфуз. Впрочем, те-перь подарки вручены, и я рад, что Люся довольна. А теперь хочу спать - дух вон.

22.12 Сб. Тс. 07.28 Рейд Южно-Курильска. Ясно, маловетрие, море – 3 балла. Выпущено 130 туб консервов, 4 т муки. Вчера вечером привязали к левому борту транспорток «Аметистовый» с продуктами и снабжением и почти всю нашу артель отправили на перегруз. И очень кстати. Иначе, если бы Николка был дома, не было бы у нас такой «медовой» ночи, какая случи-лась сегодня. Правда Коля явился в 4 часа, но к тому времени мы были уже настолько насыщены и умиротворены, что могли позволить себе и поспать Хотя это оказалось чертовски неудобно. Тесно очень. А пуще того – жарко. Она, словно печка, так и пышет жаром. «Грелка во весь рост». Эта расхожая сентенция в применении к Люсе покоробила меня. Она оскорбительна для нас обоих. И я не представляю, как обходились бы мы, согласись Люся пере-селиться в нашу хижину. Ведь я давным-давно привык спать один (да и она, наверное, тоже). Очевидно, пришлось бы нам использовать многострадаль-ный наш диван. Или перекраивать вешала. Ведь живут же здесь другие пары по-семейному. Надо бы сходить к кому-нибудь за опытом. Впрочем, о пере-селении мы еще не договорились. Теперь Николка спит, а Люся поднялась вместе со мной в половине седьмого и ушла – наверное, продолжить свой сон. А мне сейчас на работу
Интересно, есть ли на «Аметистовом» почта? Конечно, сейчас вопрос этот не так будоражит меня, как еще полмесяца назад, но все-таки интересно было бы узнать реакцию Татьяны на мои письма. А не ломается ли у нас все к чер-товой матери? Не есть ли это начало конца? А что взамен? Во всяком случае, нужно набраться терпения и окончательное решение принимать тогда лишь, если буду уверен, что я для Люси не меньше того, чем был для Татьяны.
Хотя что я есть такое, какую незаменимую ценность из себя представляю?
Вурдалак ты чертов – вот что надо признать Ты ведь не в состоянии ска-зать женщине – люблю. Даже когда она сама тебе в этом признается. И поде-лом тебе, если у разбитого корыта окажешься…
Говорят, вчера умер Дмитрий Федорович Устинов. Печальная новость. Ведь он для нашего Коврова был вроде Саввы Морозова. Больничный ком-плекс, троллейбусы в городе – все только ему благодаря. А как он тогда, в 82-м, у нас в цехе едва под робота не угодил. Вовремя его оттолкнули. Теперь не угодит. Никогда. Да ведь все мы не вечны.
Тс. 20.40 На пароходе суета – ожидается пассажир с севера. Надо бы письма написать, да что-то не можется. Весь день в полусонном состоянии корпел над стенгазетой – удовлетворения ноль. Около четырех смайнался в токарку, и там меня, как водится, заводские механики подловили. Все те же муфты да фланцы. Через два часа «домой» вернулся, а тут Люся ждет. Всего-то часок побыла, заторопилась в лавку за покупками. А я – на ужин да на почту – Колины телеграммы отправить. Не отправил: уж больно много наро-ду там собралось. Зато сигарет Николке купил целых два блока – дыми, ми-лок, на здоровье.
Паша Палий с завтрашним пассажиром отбывает к родным берегам - на-хлебался романтики по горло, денег ограчил – не довезти. А ребята опять пошли на перегруз – уже готовой продукции – на т/р «Комсомолец Примо-рья». Он где-то в 16 часов к нам подвязался.
А письма надо все-таки написать…

23.12 Вск. Тс 07.27 Пришел из харчевни по колена мокрый. Старый козел Владимир Григорьевич делает по утрам «одесский шум». Он будто бы моет шкафуты, но только заливает их, причем шпигаты не чистит, и потому по па-лубам гуляет «приливо-отливная» волна – не перепрыгнуть. Только что чет-вертый помощник объявил, что воздух нынче – минус восемь, вода – плюс четыре градуса. Ясно и потому радостно. Завод наращивает темпы – видно, кто-то из заводских получил острастку от Ловейко. Продолжаем работать с «Комсомольцем Приморья» - хор-роший такой транспорток, тоннажем едва ли не больше нашего.
Публика в ожидании пассажира: видимо, опять многие уходят на берег. Интенсивная ротация кадров. А я досадую, что еще не написал письма.
Ночью несколько раз забегала Люся. Всякий раз я просыпался, но вовсе не досадовал, а оживал при ее появлении. По-моему, ее просто тянет ко мне, и я чертовски рад этому.
Тс. 19.20 Эта дамочка с ее настроениями здорово умеет портить настрое-ние другим. В частности мне.
Заходит в шестом часу, когда мы с Колей только начали первую партию. За Колю его подружка болеет, Люда номер два. Или три? – я уж со счетов сбился.
Людмила Петровна присела в уголок с журналом и сигаретой – еще бы рюмку коньяка для антуража. Я сделал движение чтобы прекратить игру, она опротестовала: «Играйте, боже мой!», - а через пять минут вдруг подхвати-лась: надо бежать. Правда, пообещала зайти потом. Через час, и правда, при-шла – я на ужин собирался. Ни слова не говоря, будто меня тут и нет, забира-ет бумагу и краски. Я, огорошенный, и сказать не знаю что, смотрю недо-уменно. Она: : «Приболела что-то. Ничего не хочется». И пошла. А я не стал задерживать. И на хрена они мне нужны, такие ее заходы и выходы?
А меня сегодня измочалили. Все те же заводские механики. Даже обеден-ного перерыва меня лишили. Да мы тебя, стучали себя в белые груди, отпус-тим пораньше, да мы тебе отгул устроим. Отпустили, устроили. Я выбрался из токарки только в четверть шестого, палубы под ногами не чуя. А тут еще эта…
На сегодня было назначено партийное собрание – отменили. Как объявили по трансляции, по причине занятости людей на перегрузе. «И еще хренового состояния замполита», - добавил стармех Бабушкин, торчавший за моей спи-ной. А я и знать не знал, что Анатолий наш Семенович питает слабость «к ней, проклятой». Тут сказали, что он намедни у дверей своей каюты почивать устроился. Вот это замполит! Свой человек.
Итак, партсобрание отменено, зато капитан объявил общесудовое собра-ние по выполнению колдоговора и каких-то там предложений. Это вместо кино.
Не пойду. К чертям собачьим все эти собрания!
Утром поспешно дописал письмо Татьяне и вместе с открытками во Вла-дивосток сдал на почту. К полудню мотобот перевез нашу почту и пассажи-ров на «Марию Ульянову» - она ночью сюда подгребла, стоит в полумиле от нас. Может, еще до Нового года Татьяна получит это самое короткое мое письмо. Но почему от нее-то так долго ничего нет? Уж не случилось ли чего?

24.12 Пн. Тс. 07.37 На том же месте в гордом одиночестве.
Сегодня я бессовестно проспал. А спал я сегодня всего полтора часа. Хотя нет, с учетом того, что проспал, получается целых два. Притом, что надеялся нынче отоспаться. Увы.
Нынешняя ночь была ночью знакомств. Я заочно (по письмам) знакомил-ся со своим… как же его назвать? – оппонентом, что ли. Или соперником?
Вообще-то никак не ожидал такого да и теперь не возьму в толк – зачем? Что это было? Актом доверия или верности? Или капитуляции?
Она принесла целую кипу писем от него, уложенную в хронологическом порядке, стянутую резинкой, положила передо мной и сказала: «Читай. У ме-ня нет от тебя секретов».
Я сперва не въехал, но, глянув на верхний конверт, понял, что это, и был огорошен.
- Но это же чужие письма, как можно? – робко изобразил я глубокую по-рядочность, хотя и возгорелся любопытством.
- Я хочу, чтобы ты прочитал, - настояла она. И я стал читать.
Это, если коротко, ушат сиропа в шоколаде, особенно в начале. И все письма одного, словно под копирку, содержания.
- А что это за жемчужинка, которую он так часто и нежно целует? - ото-рвавшись однажды, спросил я.
- Ну как, неужели не понятно?
Я понял и съязвил:
- Да он гурман, твой полковник.
- Подполковник, - поправила она. – И он больше не мой. Вернее, я - не его.
«Ой ли?» - подумал я, промолчав, и продолжил знакомство. Она ушла ра-ботать, оставив меня с письмами. Где-то в середине пачки я увидел, что он догадывается о существовании некоего «третьего», которого он вначале име-новал почему-то животным или животноподобным, и мое возникшее было сочувствие к нему сменилось жесткой неприязнью: за что?! Потом гипотети-ческий противник в его глазах обрел реальную форму в образе зловещего «йога». Видимо, уже тогда, два месяца назад Люся дала ему понять или на-мекнула на что-то, выговаривая для себя или оправдывая (скорее в собствен-ных глазах) возможность своей измены.
Я устал от этого чтива. Несколько писем вообще пропустил, просмотрел самое последнее и после этого долго думал и не мог уснуть. Если она отре-шилась от него, то почему продолжает писать, отвечать на каждое его посла-ние? Причем целыми сочинениями на заданную тему. Наверное, она тоже за-блудилась и не вполне осознает свои действия.
«Люби не то, что хочется любить, а то люби, что можешь, что доступно». Оказывается, этот излюбленный ее афоризм принадлежит Горацию. Умно и, главное, практично. Любопытно, кого из нас двоих предпочла бы Людмила Петровна, окажись мы с Владимиром Михалычем, Вовой, в равных условиях, рядом с ней. И что бы сделала она сейчас, окажись она дома, в своей Алма-Ате? Мои письма ему показывала? Хорошо, что пока я ей не писал. Но я пре-бываю в полном замешательстве и что ей сказать, не знаю.
Однако пора и на работу.
Тс 21.07 Солнце – на лето, зима – на мороз. Эта пословица оправдывается даже здесь, у черта на рогах, на самом краю океана. В продолжение дня по-года менялась несколько раз, пока не установилась пронизывающая, с вет-ром, стужа. Даже в каюте задувает откуда-то, холодно, и я вынужден надеть куртку.
А в семнадцать часов, когда я только собрался пойти на партсобрание, за-гремели вдруг звонки: капитан наш отважный разыграл учебно-тренировочное представление с пробоиной в борту в районе носовой над-стройки, заводкой пластырей и, одновременно, тушением пожаров. Меня, вопреки моему расписанию по тревогам, поставили на связь, и я более полу-часа торчал на самом ветродуе на баке, в резиновых сапогах, хоть и с утепли-телем, и шапчонке своей с помпоном на макушке. Ничего, выстоял, только ноги озябли здорово.
Как раз во время этой тревоги вернулся с берега «Азик», ушедший туда еще до обеда. И я веселился, глядя, как боцман со своими арапами и мотош-кипером Больдой загружали через иллюминаторы звенящие мешки по своим каютам. Видать, славно отоварились. Потом был дележ добычи, и даже мне досталась бутылка «столичной» - всего за 7 рублей.
Когда мы «потушили все пожары и заделали пробоины», Люся пришла к нам – гладить. Затеяли было серьезный разговор, да времени было мало: она спешила на смену, я – на ужин. Проходя мимо сушилки, слышал, как кто-то из девок выговаривал: «Вот жизнь корабляцкая! В расчетных книжках тыщи нарисованы, а детям послать нечего».
Кстати, это наша общая беда. Почта к переводам только наличные прини-мает, а наличных по пароходу всего несколько сотен рублей тасуется – из кармана в карман. Я, чтобы своим к Новому году послать, у Бабушкина одалживался; только вчера наскреб, долг вернул и теперь гол, как сокол. Как в следующем месяце с переводами быть, ума не приложу. Правда, тот же Ба-бушкин говорил, что обещали вроде бы решить сей вопрос – с безналичными переводами.
Нынче я и в кино не пошел – там какое-то «Пламя» показывают, – решил отоспаться. Да только ночью Люська наверняка поднимет…

26.12 Ср. Тс 07.18 На прежнем месте, в тех же условиях.
Счастливые часов не наблюдают и дневников не пишут. Потому-то я и пропустил вчерашний день – это был день счастья. До головокружения. За-вод не работал, и мы были вместе, всю ночь и почти весь день - если не в объятьях, то рядом.
Зато сегодня я вроде отрезвел. Она дала понять, что ей вся эта любовь по барабану. Мне так кажется. Забежала вечером, двух минут не пробыла, спо-хватилась вдруг, будто вспомнила что, и слиняла. Успела только сообщить, что сегодня к нам из Владивостока «Зеленоград» снимается – какая разведка им новости поставляет?
Наверное, это ее реакция, осмысление моей реакции на акцию с письмами. Я, конечно, тоже гусь лапчатый, взял бы да отказался, не читал. Так нет, да-вай насчет порядочности огород городить. Правда, все это в горизонтальном положении происходило, отдохновение в беседах «по душам». И вот резуль-тат – опять душа не на месте.
Может, с «Зеленоградом» письма будут. В зависимости от них, от того, что ответит Татьяна на мои вопросы, приму решение. Скорее всего спишусь. Какого дьявола я буду себя здесь изводить?
Вчера отдал в ремонт машинку Коле Сарвели. Может, это даст мне какой-то толчок. Хотя все это чушь собачья: в машинке ли дело, что я тут дуру го-няю. Обалдел совсем. Вот, с исправной машинкой вдохновение накатит. Хоть бы стенгазету дорисовал…
Тс. 19.25 «Старшине мотобота Больда прибыть на мотобот! Срочно при-быть на мотобот и установить связь с мостиком!» - наверное, целый час кри-чали по спикеру. И все без толку. Мотобольда пропал. Говорят, запил по-черному. Еще бы не запить, когда они с бурятом Геной столько мешков к не-му в каюту затарили. Спирта, между прочим. Больда даже водкой манкирует, предпочитает ей какой-нибудь одеколон. Или еще что покрепче. И даже оде-колон предпочитает пить из горла.
Наконец, его где-то отыскали и под микитки приволокли ко второму трю-му, чтобы пересадить на мотобот. Тот давно болтался под бортом, поджидая своего капитана.
«Рвани каботажные! Куда вы меня тащите?» - горланил шкипер, стоя в спускаемой вниз корзине, словно узник в клетке. Емелька Пугачев. Любо-пытно, как он в этаком виде с ботом управится? Правда, состояние изрядного подпития – его обычное состояние. Он, по-моему, вечно пьяный, с глазами навыкате и обрюзгшей небритой личиной. Но до работы злой.
Зато на «двойке» старшина – Некипелов, совершенный пофигист. Ходит на дырявом, как решето, корыте, и все ему до лампады. И его орлам, вроде Сереги Котова – тоже. Кстати, Серега, как и Больда, в запой ушел – два дна его не вижу. Вчера его наперсник Толя Степаненко часа полтора в собствен-ную каюту колотился – никак достучаться не мог. Там Сережа почивали.

27.12 Чт. Тс. 07.30 Стоим на якоре на рейде Южно-Курильска. Работа-ем во все лопатки, наращивая темпы и выпуск продукции (146 туб консервов и 4т муки). Значит, есть резервы, ядрена вошь! Вот только погодка слегка подкузьмила: ветер крепкий задувает - уже покачивает изрядно, и морозец добрый – около десяти по Цельсию. Наверное, мотоботам лихо приходится – они рыбку возят с «Острова Ушакова», еще с ночи.
Я вчера весь вечер и далеко за полночь Люсю на творческие подвиги вдохновлял. Она у себя, в 38-й стенгазету делала, а я валял дурака, хотя мог бы, наверное, тоже что-то полезное совершать. Мог бы, да не делал. Устал я от этой сугубой своей полезности. А не повалять ли, думаю себе, дурака для разнообразия. Хорошо валялось. И, кажется, ей в работе споспешествовало.
Когда к себе вернулся, уже после часа, и лег спать, Серега Котов шепотом к нам внедрился, к Николке: дай бутылку – трубы горят. Кажется, Коля свои бутылки уже опростал, а просить у меня Серега, видимо, постеснялся, а я на-вязывать не стал.
Вчера по пути в кино, которое, впрочем, смотреть не стал, наблюдал «пей-заж», достойный Кукрыниксов: прелестник Больда, пьянее пьяного и грязнее грязного, в зашмыганной до крайности робе напару с верным бурятом Геной кадрили женщин – такого и в театре сатиры не увидишь…
Однако пора на ристалище.
Тс. 10.30 Я корпел над своей стенгазетой, когда в каюту ввалились два Коли.
- Васильевич, - сказал Леваков, - вы почему цирк не смотрите? Там мото-бот перевернулся – вон его два других тянут.
Я высунулся в иллюминатор. В нескольких кабельтовых от нас, ровно по середине между нами и «Островом Ушакова» торчало из воды нечто похожее на поплавок. Причем казалось, что там здорово «клюет»: «поплавок», кото-рый был кормою «Азика», то подпрыгивал, то почти исчезал под водою. Три – теперь уже три других мотобота, два из которых были, естественно, не на-ши, пытались буксировать его. А скорее, просто удержать на плаву. Наша публика толпилась на корме, живо обсуждая картинку.
- А что, людей-то сняли?
- Вроде пересели люди. Там Больда что-то упирался, до драки дошло.
- А почему мы-то ни хрена не делаем? Уж минут сорок кувыркаются. Могли бы сами подойти да вытащить.
В это время, кажется, мы дали ход. Видимо, до того якорь долго выбира-ли. И тут же «поплавок» еще раз высоко выпрыгнул над водой и канул в пу-чину. Я посмотрел на время: 10.44.
Итак, «Азик» канул на дно, и у нас остается одна «Балдежная леди». И как жить дальше? Слышал, глубина под нами всего-то 12 метров. Были бы водо-лазы, вполне можно понять. Или хотя бы один акваланг и гидрокостюм – я сам мог бы управиться. Но, кажется, у нас на борту нет ни того, ни другого. Может, на «Ушакове»?.. Впрочем, инициатива, говорят, наказуема. Там, на мостике, есть умные головы – пусть соображают.
Тс. 15.12 Потихоньку продвигается моя газета – не сегодня – завтра дол-жен закруглить, вот только со стихами загвоздка, трудно даются стихи по за-данию. Хотя я сам себе задание-то определил, да вот…
А наверху полным ходом идет «разбор полетов». Капитан уже собирал старшин мотоботов, мотористов, механиков, включая ремонтного Валеру, всех, кто, по его мнению, причастен, потребовал от всех объяснительные. Спешит как-то сам отмазаться.
Говорят, Больда, накувыркавшись там, протрезвел, а тут опять надрался. Наверное, спишут бравого шкипера. Хотя и поделом.
С сегодняшнего дня вся наша артель, помимо нас троих, опять идет на подвахту. А я что-то хочу спать – непогода, что ли сказывается?
Тс. 19.15 Слегка завидую тем, кто идет в ночь на подвахту. Хотя какая уже подвахта? Они идут на полную смену, на все 12 часов, до утра. А зави-дую все по той же причине: всю ночь мог бы быть рядом с ней. Только у ме-ня другая «радость» - когда же я отделаюсь от этой чертовой газеты? Вроде все время занято ею. Казалось бы, какая чепуха, а на деле…
Говорят, Витя Булин днем на разделке все бабские рекорды сокрушил. Ему бы женщиной родиться, этому Вите, а он еще их и соблазняет.
Погода скурвилась окончательно, на палубу не высунуться – метель с ног сшибает. А на борту не утихают пересуды насчет гибели мотобота. Большин-ство склоняются к тому, что вовсе не пьяный Больда тому виной. Нельзя бы-ло вообще в такую погоду мотоботы спускать «Голову с плеч капитану – во всем виноват капитан». Только не наш.
Тс. 22.30 Ну вот, еще одним днем меньше жить осталось. А сколько всего остается – узнать бы. Хотя нет, не надо. Тогда жизнь превратится в сплошной отсчет. Вернее, сам ты превратишься в ленинградский метроном и будешь…
Но ведь живут же люди, когда им доктора срок отмеряют, причем живут да-же более интенсивно, чем до того. Чем меньше остается, тем больше хочется сделать. А если еще знать, как кончишь…
Но вот что мне положено знать, с чем определиться, так это то, как мне быть в ближайшее время.
Вчера я ей попенял, что у нее здесь находится много вещей, гораздо более ей интересных, чем мое общество. Она возразила: «Ну назови мне что или кого-нибудь, кто более интересней тебя. Я ведь потому тебя и выбрала…».
- Тогда почему ты не переходишь ко мне?
- Меня устраивает нынешнее положение, наши отношения.
- Понятно, прийти сюда – значит поступиться своей свободой. Ты свобод-ная и привлекательная женщина. Я вижу, как мужики на тебя таращатся. Вчера третий механик – мы с ним возле токарки стояли, а ты мимо шла, - так он так губы раскатал: «Эх и хороша! Вот бы!..» Тебе нравится нравиться. А станешь жить со мной – этого не утаишь, и публика вынуждена будет отсту-питься. Не вся, конечно, но большинство. А тебе…
- Думай, что хочешь, - фыркнула она и ушла.
Вот я и думаю, не потерять бы все, ничего не получив взамен. И довольно изводить самого себя. И так ли уж она хороша, что ни о ком, кроме нее и по-думать невозможно? А Ирина Львова? Только где она?..
Возьмусь-ка я за стишата…

28.12 Пт. Тс. 07.25 На прежнем месте, в тех же условиях.
Сегодня выдали аж 184 (!) туб консервов и 4т муки. Только сомнение ме-ня точит: действительно ли столько консервов сделали или это с поправкой, о которой вчера на разводе дед говорил? Не думаю, что это от нашей подвахты такой эффект. Тем более, если ночная подвахта к полуночи вся уже разбежа-лась по норам. Так Люся сказала.
Выходит, здесь тоже бытует практика брать в долг в собственном карма-не, практика 32-го, 33-го и далее числа. Сейчас мы как бы заработаем, вы-полним, а с Нового года сядем на «блокадный паек»
В час ночи, в обед, приходила Люся, и все вроде «расселось по местам». А до ее прихода к нам то и дело барабанил Серега Котов, грязный, опустив-шийся до ручки, с разбитыми руками и губой и благоухающий при этом бу-кетом из духов, одеколонов и соляра. Он накануне умудрился уснуть в мото-боте, под движком, аккурат, под топливопроводом, который почему-то вдруг прорвало.
Вчера «Балдежную леди» обслуживала артель Больды, и Толя Степанен-ко, видимо, забрал ключ от каюты. Вот Серега и шарахался едва не всю ночь. А сделать второй ключ – на это у них толчины не достает. Механики-дизелисты!
У меня есть водка, но «лечить» его я не буду. Все равно в конце концов водой похмеляться придется. Должен же он выбраться из этого дерьма.
В харчевне висит «Молния» - поздравление 2-й смене с досрочным вы-полнением месячного задания. Может, это тоже с «корректурой»? Удивляет меня, однако, позиция нашего капитана, такого принципиального и честного, в данном контексте. Или он, как всегда, ни ухом, ни рылом?
Как бы сегодня со стенгазетой закруглить…
Тс. 16.30 А ночью Люся сказала, что день (у них что день, что ночь – все день) сегодня какой-то необыкновенный.
- В чем это выражается? – спросил я.
- Да понимаешь, настроение у всех какое-то необычное, приподнятое. Те-перь я понимаю, почему. Была ночь вседозволенности. Девчонки работали, не обращая внимания на мастеров, на количество работали – свободно, рас-кованно, словно песню пели. Хором. Многие и правда пели. И показали, на что способны. Около десятка из них нарезали почти по тонне. И «Прощание славянки» вполне заслужили.
- А почему не всегда вот так – свободно и раскованно? – спросил я.
- Черт его знает. Кураж, наверное, нужен. А где его взять?
Мне сегодня тоже не помешал бы кураж. Должен же я когда-то покончить с этой чертовой газетой! Немного осталось – стихи в основном.
Опять зашел Серега Котов – дай одеколону. Я дал ему пендаля и задраил дверь – пускай помается.

29.12 Сб. Тс. 07.24 На прежнем месте. С левого борта ошвартован транс-порт «Камчатка». Информацией о работе не располагаю, но, думаю, кураж на разделке еще не иссяк, хотя завалов было не меряно – девки то и дело бегали курить.
Люська вчера свою газету все-таки вывесила – мне на зависть, а я из-за своей совсем покой потерял – стихоплет хренов! А Новый год таки неумоли-мо приближается. Вчера вдруг живо представил своих, их предновогодние хлопоты – где бы чего достать к столу. С чем у них нет проблем, так это с ел-кой. Наверняка уже поставили. Получили ли они мой перевод? Почему мол-чит Татьяна? Знать, обходятся своими силами. Или с чьей-то помощью? Если бы так, мне было бы гораздо покойней. Не чувствовал бы себя таким раздво-енным. Хотя вполне могу оказаться у разбитого корыта. И поделом. Серьез-ных отношений с вольной казачкой Люськой Толочной ждать не приходится.
Вчера опять толковали на сей счет, она по-прежнему в неопределенности.
Словно какая-то пружина сжимается. Но когда она разожмется… Что бу-дет тогда? Да ничего, наверное. Поеду к жене прощения выпрашивать.
«Дружба ли это? Любовь ли это?» - пришло на ум из какого-то недавно читанного стиха. Может, и впрямь любовь. У меня. Только радости от нее нет ни капли. Одно беспокойство и тяжесть ожиданий.

30.12 Вск. Тс. 07.28 И снова без информации, кроме разве того, что пого-да сейчас отменная: около пяти градусов мороза при полном безветрии.
Как бы хорошо мне нынче бегалось, как бы позанимался я, если бы не дя-дя СЭМ. Этот ползает по палубам в полубреду, все норовил меня ущипнуть – уж больно любо ему, что меня ущипнуть невозможно. Это все после именин Сереги Тарасова. Они вчера еще начали, когда я на вечерней разминке был, и сейчас активно продолжают.
Сегодня у нас девятнадцатый, последний в этом году, отгул. Но не это главное. Вчера на меня снизошел невероятный душевный подъем, ознамено-вавшийся завершением (гора с плеч) стенгазеты и еще… Впрочем, это было уже гораздо позднее, когда подъем мой пошел на убыль, и эйфория уступила место злости, которую рассеяла она своим – пусть запоздалым – приходом. И была «светлая», по-доброму насыщенная ночь. Но прежде того я умудрялся работать на станке, сочинять стихи (для газеты очень даже приличные) и ри-совать одновременно. В то же время и пароход наш куда-то снимался, куда-то ходил, работал с танкером «Москальво» - это я успел заметить, - и, нако-нец, оказался на прежнем месте.
А народ ждет встречи с «Зеленоградом», только тут слушок пополз, что якобы наше начальство, во избежание осложнений, намерено до Нового года его не принимать. Что они этим выиграют, непонятно, но очень даже вероят-но, что проиграют. Впрочем, что там судить, чего гадать. Как-нибудь пере-бьемся, только обидно будет, если к Новому году не получим почту. Пойлом-то и без «Зеленограда» все затоварились.
А теперь можно и на корежку отправиться. С легкой душой.
Тс. 17.37 Сегодня был изумительный день и роскошный вечер: почти полное отсутствие ветра, гладкое море и розово-фиолетовые облака по-над сопками тех же оттенков. Только я что-то здорово нынче устал, хотя и сделал немного: небольшой заказ для Акимова да червячный вал – для механика Лунева. Да вот еще небольшую постирушку между делом успел спроворить. А перед обедом вывесил, наконец, стенгазету в красном уголке, и она, кажет-ся, если и не произвела фурор, то впечатлила публику безусловно. От неко-торых моментов в ней народ просто в восторге. Я исхитрился сделать четыре небольших наброска – Котова, Левакова, Акимова и Никанорыча, причем все узнаваемые, сопроводив их эпиграммами. Говорят, все начальники, включая замполита и капитана, приходили смотреть. Это, будто бы сказал Ловейко, надо в управу отослать, на конкурс.
Что ж, могу поздравить себя с маленькой удачей.
Получил сегодня две поздравительные радиограммы – от Галки и Татья-ны. Но я хочу писем. Где они?
Люська почему-то опять не идет. Все спит, что ли? Но чему удивляться?
В обед меня вызывали к начальнику цеха – акты подписывать. При этом слышал резкий такой разговор между нормировщиком Волынцом и механи-ком Бабушкиным.
Волынец: - Вот токарям (это увидев меня) ты за что выписал по 60 руб-лей? Это же 80 – если с коэффициентом.
- А ты знаешь, как они работают? – ощетинился Бабушкин. – Вот это, - он указал на меня, - самый добросовестный человек во всей машинной команде. Все барабаны он нам переделал.
- Правильно, я согласен, - кивнул Волынец. – Потому что он не пьет, - до-бавил, словно уличил механика в подлоге. – И вообще там у них всего два человека и есть путных.
Мне показалось, что нормировщик подписал бы наряды безропотно, если бы я кушал водку как и все прочие. Я подписал поданные мне акты и пошел вон.
Позднее Бабушкин заходил в токарное, чтобы мы в ведомости расписа-лись, чтобы пойти с ней к деду. Капитан, говорит, подписывать отказался: дескать, у вас есть главмех.
Так что наряд этот - по 62 рубля каждому нам с Акимовым – пока висит в воздухе. Вот и вкалывай, не щадя живота своего…
Отчего я так скверно чувствую себя? И отчего не идет Люська? Надо не-много полежать…
Недавно боцман шарахался по корме – с охотничьим ружьем и собакой на руках. Куражится, словно первой гильдии купец. А вот по радио объявили: «Слесарю Печуркину срочно зайти в насосное отделение!» Знать, механик Гавоза очухался от похмелья и хочет еще. Вот жизнь!..
Тс. 19.26 Еще час назад под нашим правым бортом стоял траулер «Наде-жда», нагружая нас мороженым минтаем, а сейчас уже «Зеленоград» подвя-зывают. «Гастроном приехал!» - кричат на палубе у нас. Трюма транспорта уже раскрыты, в одном из них видна гора посылок. По нашему шкафуту за-бегали «жандармы»: замполит, вполне оклемавшийся от загула, старпом – этому сия миссия явно не в жилу, и только что встретившийся мне на пути в харчевню Вершинин – видать, на «Зеленограде» и притопал сюда. Значит, завтра будут письма. Наберемся терпения.
А Люська так и не была…

31.12 Пн. Тс. 07.23 На прежнем месте, которое стало нам вроде дома род-ного. Как до начала рейса на рейде Владивостока торчали, так и тут. Правда, тут мы даем стране «угля» - нынче аж 154 тубика накрутили да муки две тонны, а сколько спирта выпили!..
А сегодня, как ни крути, последний день славного уходящего года – пора итоги подводить, подбивать, как говорится, бабки. Только чего подбивать-то? Если оглянуться этак пристально, с прищуром – цельный год какой-то суеты. При минимальных результатах. Это я персонально о себе. За весь «За-харов» говорить не буду - никто меня на это не уполномочил. А вообще, от-четы о выполнении планов я составлять не обязан. Ни годовых, ни кварталь-ных, ни месячных. Никому и ничего я не должен. Разве только детям. Уже по факту произведения их на свет. По делу мне бы с ними находиться следова-ло, а я все себя ищу. Искатель приключений. На свою задницу.
Ночью от нас отвалил «Зеленоград», и сразу после его отхода на доске на-против почты повис жиденький листочек с перечнем получателей посылок. Но почему их так мало? Или разобраны еще не все?
Тогда же, после часа ночи заходила Люся. Очень мило поболтали, догово-рились… Да ни о чем и не договорились. И я понятия не имею, какой она бу-дет – встреча Нового года. Наверняка итоговые собрания и праздничный ужин с танцами. А что потом?
Вчера рисовал Колю Акимова – поясной портрет на полуватмане. Весьма удачно получилось. Во всяком случае Коля остался довольным до соплей. Он отнес портрет к себе в каюту, а после вернулся и пригласил нас в гости на Новый год. Не за рисунок вовсе, а от широты душевной. Я скромно отказался – дескать, уже приглашен. Но если бы и не был приглашен, делить общество Акимова с Пьянковой – такое можно разве с бодуна.
Люся попросила раздобыть электроплитку – надо фирменные блюда гото-вить. Легко сказать – раздобыть, но где? Может, к Ивану Шамонину схо-дить? Этот черта лысого добудет.
Услышал за окном: «Ты что, мать, не с той ноги встала? Или праздники начались?» - это, кажется, Субботина кого-то приветствует.
А, между прочим, какая нога – «та», а какая не «эта»? - вот вопрос. Надо бы это проблемой всерьез озаботиться. Сам-то я с какой ноги сегодня встал? Убей – не помню. Вот, пойду поработаю – может, и разберусь.
Тс. 20.35 Итак, день, а с ним и год идет к закату. Последний раз в этом го-ду пробежался по «скобе». С удовольствием бегал, и хотелось бежать еще, но нужно поспешать в 38-ю, куда меня уже пригласила Валя. Незадолго до этого они с Люсей приходили к нам погладиться, в то же самое время Коля с Пу-хом пили спирт. На ужин, конечно, никто не ходил. Какой ужин, если тут море разливанное?
Николка с Акимовым еще до обеда начали встречать. Или провожать? А потом бродили по пароходу и искали друг друга. Чтобы продолжить. Потом успели проспаться, потом Акимов ушел на совет экипажа и его заменил Толя Пухов. Потом Пух отлучился – на минутку и исчез. Потом по радио объявили сердито, чтобы с почты срочно забрали все посылки, и все побежали…
И я получил-таки посылку, а Коля Леваков принес мне четыре письма. Содержимое посылки меня изрядно удивило: в ней были две коробки с тор-тами «Москвичка» и одна – с конфетами. Торты – это, конечно, не плохо, по-думалось мне, - но сразу два – это на Татьяну не похоже. Я раскрыл коробки и был приятно удивлен: в одной был мешок с семечками и орехами, а в дру-гой – елка! Вот это – Новый год! Спасибо Татьяне, спасибо детям. И – за фо-тографии.
Однако пора сниматься – меня ждут.


01.01.85г Тс. 08.25
- Здравствуй, жопа! Новый год! – поздравляет кого-то сушильщица баба Зина. – Заходи, гостем будешь. Пол-литра поставишь – поднесу маненько. А не поставишь, кулаги налью. Нальем, Люська?
Это какая такая Люська?! Люська вон на моих вешалах за занавеской со-пит.
В ответ на свой вопрос я услышал заливистый лай. Это же бабы Зинина шавка, которая за хозяйкой, словно веревочкой привязанная, бегает. Или на руках. Даже в харчевню и нужник.
Но почему они в сушилке сейчас, а не в своей каюте? Смену перепутала, что ли, старая? Однако надо задраить форточку (что я и сделал), а то они сво-им лаем мою женщину разбудят.
Люся спит сейчас на моей койке – я слышу ее ровное дыхание за занавес-кой. Я чертовски счастлив. Счастлив и уверен. Не знаю, в чем именно, но в чем-то большом и важном. Потому что она здесь, у меня, и дышит так глубо-ко и ровно.
Это был такой сюрприз! Прихожу с завтрака, а она сидит здесь и ждет ме-ня. Мы только три часа назад расстались, расстались как-то не очень хорошо, будто измотанные вдрызг от бесконечного веселья. Я даже…
А она, оказывается, и не спит…
Тс. 19.25 Странная апатия вдруг на меня накатила. Даже к написанию дневника. Отчего бы это? И снова непонятное беспокойство, страху сродни.
Николка, булькая, храпит на диване, раздражая меня до тошноты. При-шлось перебраться на койку.
И что же за день был сегодня? И вообще весь этот Новый год. Что-то хи-мерическое сквозит из всего этого. Бесконечные хождения из каюты в каюту, основательные возлияния всюду и я при них – как наблюдатель, с постной физиономией, способной испортить всем праздничное настроение. Ничего, настроение не портилось и на мое постное выражение никто не обращал внимания.
Люся, по-моему, пила очень много и вышла за пределы своего и без того необычного (хоть и привычного для меня) состояния, и я все ждал от нее ка-кого-нибудь финта, пассажа. И он последовал-таки, этот пассаж, где-то в на-чале пятого, когда она подхватилась вдруг, будто бы взбудораженная шумом от скандала в коридоре, и ушла, несмотря на мои уговоры.
А скандал тут был действительно грандиозный.
Механик Мурашко, сосед наш слева, видимо, смазал по физиономии из-менившей ему сожительнице Марине, а эта Марина привела из носовой мо-ряков (матроса Саньку) бить Мурашку. И от мерзостей, которые они кричали друг другу тут, возле нашей каюты, просто уши хотелось заткнуть.
Но, как потом выяснилось, этот скандал в ту ночь был далеко не единст-венным на славном «Захарове», были и похлеще и с хорошим мордобоем. Кто-то здорово избил матроса мотобота Ваську, того самого, чье имя укра-шает рубку «Балдежной леди» - «Васька-дурак». И еще кое-кто замечен сего-дня с добрыми фонарями в ознаменование прошедшей встречи.
Утром на развод в токарку явились только четыре организма: моторист Дима Плихтяк – с большого бодуна, в подобном же виде котельный маши-нист Жора, абсолютно трезвый (!) Серега Котов да я, уже отрезвевший после тридцати граммов шампанского. Ни единого образа из механического на-чальства при этом не было.
Потолковав минут двадцать о вреде курения и алкоголя и о разности со-стояний человека пьющего и завязавшего с этим делом (Жора живенько ин-тересовался), мы развелись по каютам. Я вернулся к Люсе и провел с нею еще целых два часа. Потом она ушла спать к себе, а я, снова одевшись в робу, спустился вниз – работать.
В токарном шло тихое похмелье: Акимов, Леваков и Ленка Андреева из разделки. Вернее, то было не похмелье, а ожидание оного. И оно явилось в моем обличье. Пришлось выделить им бутылку – сердце разрывалось от жа-лости. А когда они, починившись, разбрелись, я все-таки малость поработал – станок даже заржал от восторга.
На обед в столовую приходили человек пять или шесть, а после обеда бы-ла вызвана на работу разделка. И это был маленький кошмар. Пьяные девки пели песни, скандалили с мастерами и между собой, бегали на перекуры и похмелья, и это мне, наконец, надоело. Баста, сказали мы с Серегой в 16.00 и пошли по домам. Сейчас уже 20.20. Только что я взял в библиотеке хорошую книжку, отправил домой добрую телеграмму и вот сижу себе на вешалах, скучаю.
Ужин был отвратительно-обильным: много-много риса, тухлого мяса и винегрета, а на первое – недоваренный луковый супчик. И я остался полуго-лодным. Когда только все устаканится?
Столовая наполнена музыкой – видимо, настраивают публику на танцы. Я же могу вволю почитать.
А какой пьяной была сегодня Пьянкова, утверждавшая свое право на это за ударный в течение месяца труд. Но я ее и никого других не осуждаю. Дев-кам, действительно, потребна временами добрая разрядка.

* * *

05.01. Сб. Тс. 18.45
Только что пришел из кино. Смотрели «Секрет ее молодости». И кажется мне сейчас, что лучше фильма я отродясь не видывал. Потому что она сидела рядом со мной. Так просто, почти по-семейному, и я чувствовал себя совсем молодым и нравился себе и другим нравился. Другие мне завидовали. Как это, наверное, думали другие, она, такая молодая, такая красивая и незави-симая, почему это она вместе с ним? Значит, в нем что-то есть. Эта женщина не будет вот так запросто сидеть с кем попало. Вот почему я нравился себе. Я был горд, во мне гуляло тщеславие.
А серьезного разговора, который мы затевали до похода в кино, так и не получилось. Она ни с того, ни с сего заявила вдруг, что все, что я тут пишу – чепуха несусветная. Что надо работать всерьез. Хотя даже и не видела, что я тут накропал. Да если бы и увидела, все равно не разобрала бы.
А все минувшие пять (или четыре?) дней я писал. Писал с лихорадочной одержимостью, забыв про дневник (к черту все дневники!), во всякую сво-бодную минуту садясь к столу или полулежа на койке, на коленях. Как Ми-хал Иваныч Глинка. Уже извел ворох бумаги – 48 рукописных листов мелким почерком. Надо бы набело, на машинке отстучать, да я боюсь почему-то за нее садиться. Может, потому, что и впрямь чепухи нагородил? Может, она права?
Начал я с рассказа (или повести) «ЗСА», а потом вдруг переключился на нее, которая в моем повествовании идет под «грифом» Екатерина Чиненная. Я было заикнулся, что, мол, не слышала, не знаешь, а туда же – чушь несус-ветная. Так ты прочти, говорит, но я не решился. Вот закончу, говорю, тогда и…
А что тут было в эти пять дней, и не припомню уже.
Люська то неожиданно, как обычно, появлялась, то так же вдруг убегала, то одна приходила, то с Валей вдвоем, и непременно с новостями. Сперва мы должны вот-вот сняться на Охотское море, под Камчатку, потом - будто бы в марте нас прогонят на перестой во Владивосток. Все это время шли пере-грузки – кто только к нам не подваливал; завод работал из рук вон плохо, а большая часть ремонтной артели запойно пила. И пуще прочих – бригадир Акимов. Он вообще почти не работал, только на заседания ходил – КТУ де-лить. Пьянкова с ним извелась, бедолага. Даже я однажды взбеленился, Ко-лесникову высказал, что, мол, за хреновина такая, когда некоторые граждан-ские… Валера тут же пообещал нечто вроде референдума провести на эту тему, на тему доверия – внутри нашего коллектива. Но тут объявили очеред-ной перегруз, вопрос повис в воздухе, а я пошел к деду – с заявой на списа-ние. По семейным вроде бы обстоятельствам. Никанорыч даже не спросил, по каким именно – настолько был огорошен. Когда Люська узнала про это, потребовала заявление немедленно забрать. И я забрал, неуклюже перед ста-риком извинившись.
Еще 3-го числа заседал судовой комитет, который одобрил предложение капитана о списании – за пьянство и прогулы – 2-го грузового помощника. Капитан дальнего плавания, уже командовавший пароходами, дошел до руч-ки. А что с ним дальше будет, на берегу?..
Перед заседанием меня Вершинин к себе пригласил – посоветоваться. Дескать, со штурманами в конторе напряг, где Ловейко второму замену най-дет? Если только передвижку сделает и будет без 4-го работать? «А мне го-ворили, что ты – штурман по образованию».
Я сделал вид, что намек не слышал. Сказал только, что и в машинной ко-манде не грех чистку сделать, каждому третьему можно пендаля давать с та-кой же формулировкой. С чистой совестью.
- Ну уж это ты хватил, Василич, - сказал он.
- Ничего я не хватил, - возразил я. – Ты вон на корму сходи да посмотри на тех, которые хватили…
Николка опять спит, сидя на диване. Пора его на ужин будить.
Но как чудесно я сегодня отработал! Совершенно один во всей токарной. Почти вся машинная братия брошена на чистку котла. Видно, и впрямь гото-вимся к Северу.
Только что к левому борту подвязали «Зеленоград» (в который уже раз!) – добирать снабжение. Куда ж нам плыть?..
06.01 Вск. Тс.18.56
«Девки по кустам лежат кверх пи…м, а мы сидим, трубкам курим». Такую тираду выдал мне по пути из харчевни Серега Котов. Это, видимо, констата-ция того, что из заводской трубы дыма не видно.
Мы налопались от пуза картошки с папоротником и разбрелись по норам – жирок завязать. Папоротник я ел впервые – довольно вкусно. Наверное, был бы еще вкуснее, если бы его готовил не Азат.
Таким обильным ужином я отметил 16-летие племяша Сережки, которому еще после обеда отправил поздравительную РДО. А вот как завтра быть?
Завтра другому Сережке, Свечникову – 50. Исполнилось бы. Его уже пол-тора года нет, а Фаина, как Татьяна писала, до сих пор едва не каждый день на кладбище ходит. Если радировать сестре, что я не забываю о ее муже, не сыграет ли это недобрую шутку? А я о нем и впрямь не забываю. Ведь он не зятем мне был, а больше – другом.
Может, Татьяне радиограмму дать – пусть наведается к Фае да побудет с ней. Хотя, наверное, она и сама догадается.
Утром в токарку механик Лунев мне занятную новость принес. Намедни, говорит, дед от вышних начальников втык получил – за мою новогоднюю стенгазету. Ловейко будто бы кричал: «Это же очернительство всего коллек-тива! Подрыв авторитета комсостава! Моего авторитета! Это же аполитично, черт побери!»
Странно. То они в Управу на конкурс собирались ее послать, а тут… Или прочитать удосужились? Но я там ничего такого, ничего, кроме правды. «Дед Мороз у нас в гостях» и – картинки с натуры. Гольная же правда. И почему они мне напрямую, в глаза ничего - ни замполит, ни Вершинин, ни сам Ни-канорыч? Я сразу же в красный уголок смайнался – висит газета на своем месте, и публика возле нее топчется. Даже боцманские обалдуи пришли, го-гочут.
Или дед боится меня ненароком травмировать? Я ему днем намекнул, что пребываю в раздумье насчет своего дальнейшего здесь нахождения. По слухам, очередной пассажир вот-вот должен подгрести. Если бы мы здесь его дождались… Хотя вероятность такую я просматриваю. Только что к нам привязался РТМС «Публицист» (и каких только имен пароходы не носят!), а у него, говорят, 400 тонн парного сырца да 40 тонн минтаевой печени. А за-вод наш пока стоит – мазута не было. А что приняли – 150 тонн – так это на три смены полноценной работы. Правда, по корме еще мотается танкерок – «Анапка», но у него в цистернах одна солярка. И что дальше?
Однако обрыдли мне все эти страдания. Если в 21 хороший фильм объя-вят – пойду. А выспаться еще успею.

07.01 Пн. Тс. 07.26 Рождество Христово. И – Сергеево. «Юбилейное».
Вчера Люся спросила меня, верю ли я во что-нибудь этакое, сверхъестест-венное. А я и не знаю толком, верю или нет. Знаю лишь, что и со мной про-исходили вещи невероятные, которым объяснения я по сей день не нахожу. Например, невероятно уже то, что я живу по сей день. Ведь уже было не-сколько случаев… Хотя я уже говорил об этом. Но мне вдруг вспомнилось, как еще в юности мы с пацанами по грибы поехали. На 92-й километр по му-ромской дороге. Ходили, бродили – грибов мало. Притомившись, устроились на мху под сосной, передохнуть. И уснули все. Сколько спали, не ведаю, только очнулся я, вернее, меня разбудил мужик какой-то, при бороде и посо-хе и в брезентовом плаще с капюшоном. Я сижу на корточках в чернижнике, в руке – целая гроздь спелых ягод, а он мне: «Ты, паренек, своих-то не поте-ряй. Они во-он где», - и рукой показывает. От своих я уж метров за полтора-ста учесал – в лесу это много. Нашел своих, а мужик исчез, будто и не был вовсе.
И что это было, по сей день не понимаю. Вроде, лунатизмом я ни до, ни после того случая не страдал. Но что это знак какой-то был, уверен. Только какой?
Вчера я пошел-таки в кино, но тут же убрался, едва просмотрев «Альма-нах кинопутешествий». Вернулся в каюту, а тут Люся сидит. И когда только успела? Она там же, в кинозале была, с девчонками, на первом ряду. Чужая какая-то, недоступная. Вот я и ушел.
Разговор поначалу как-то не вязался, будто на первом свидании встрети-лись. А потом она стала читать стихи. Свои. Стихи-посвящения. И я обалдел.
Она мне говорила прежде, что пишет, но чтобы такое!.. Я, конечно, не большой знаток поэзии, но все-таки понимаю, что почем. И если это не пла-гиат, то она, по-моему, поэт настоящий. Вот кого надо было к стенгазете притянуть. Кстати, ее-то газету я только наискось видел, не читая ничего. Или, может, я от влюбленности своей растаял?
Однако на работу пора.
Тс. 19.40 Я сейчас в некотором недоумении пребываю, в некотором даже ступоре. Будто вне в морду плюнули.
Минут тридцать назад Юра Рыженький принес мне расчетную книжку вместе с книжкой бригадира Акимова – передай, дескать. А я не удержался да полюбопытствовал, каковы же заработки у напарника. Оказалось, что при меньших, чем у меня, окладе и паевых зарплата у Коли едва не в полтора раза выше моей. И это при том, что они по нескольку дней каждый месяц умудряются вообще не работать. Такова пресловутая система КТУ или «своя рука – владыка».
Конечно, заглядывать в чужой карман неблагородно, да я и прежде, на механическом, с подобным сталкивался не раз, но не проглатывать же это безропотно. И я им выскажу, хоть завтра, на разводе, все, что о них думаю.
Впрочем, и в моей котомке уже больше тысячи целковых – в случае чего не налегке домой отправлюсь. И мне ни золотых печаток на пальцы, ни магов под мышки, как Левакову, не нужно.
Тс. 22.30 Продул три партии подряд Сереге (он просто счастливый от меня ушел), просмотрел очередной выпуск альманаха кинопутешествий, от-мерил двадцать «подков», постирался и после чая возвращаюсь к «напеча-танному».
Люськи нет и, видимо, не будет – переживем. А все-таки стихи ее меня поразили. Я ожидал услышать какое-нибудь сентиментальное сюсюканье, а оказалось… по-моему, очень даже сильная лирическая поэзия. Жаль, что не мне эти стихи посвящены, и завидую тому, кто ее вдохновил. И почему-то чувствую себя сейчас еще более неуверенно, этаким примазывающимся к чужому счастью. Или разрушающим его? Да и она сама в себе разобраться не может, хотя высказала давеча лучший для нее вариант: «Вовка разводится с женой, и я без промедления за него выхожу».
- А что же я? – спрашиваю. – Запасной вариант?
- Что ты! – взвилась она. – Какой вариант?!
Но ничего вразумительно так и не сказала. Хреновина какая-то.
А Бабушкин сегодня сказал, что через два дня завод опять встанет. И че-рез два же дня мы должны сниматься на Север. Но где же пассажир?..

08.01 Вт. Тс. 07.30 На прежнем месте.
Отчего-то из железной своей скорлупы я перестал замечать окружающее, все, что за пределами парохода. Копаюсь, как МНС п китовых потрохах, в собственных чувствах и переживаниях. Впрочем, вне нашей скорлупы все остается по-прежнему: тот же недалекий заснеженный берег, тот же поселок городского типа с жидкими огнями по ночам, скудный маячок на мыске, не-доброе какое-то море да чайки – либо хлопьями по воде, либо клочьями бу-маги – в воздухе. А на материке, в Приморье, по сообщениям радио, сейчас и вовсе гиблуха: во Владивостоке минус восемнадцать, а в Уссурийске аж 27, да со штормовыми ветрами. И меня туда сейчас не тянет. Вот если бы вмиг дома оказаться… Каково-то там сейчас зимуется?
Что-то не обратил внимания, стоит ли еще танкер по корме или уже ушел? А мотоботы наши возят рыбку с «Гранитного берега» - вон, ближе к берегу заякорился.
Да, я и забыл, третьего дня «Постышев» нам один свой мотобот задарил. Взамен нашего утопшего. «Паша» домой шел, на ремонт, видимо. Так что извозчики ему стали без надобности. А Больда у нас теперь на новом, со ста-рыми дырками, «рысаке» гарцует.
На работу пора, да что-то жаль с дневником расставаться. Он мне как доб-рый приятель, которому все доверить можно. Дневник мой – друг мой. Толь-ко с ним повнимательнее надо быть, не упуская ничего, мало-мальски важно-го.
Тс. 19.20 Кажется, я заболел. Не знаю, насколько серьезно. Пока только насморк да дрожь в коленках. А, право, хочется свалиться накрепко и надол-го и спрятаться под крылышком или в бороде эскулапа нашего Виктора Фе-дорыча. Да просто отлежаться.
А вообще день сегодня добрый. Очень много работы, но все в удовольст-вие. А под конец смены меня стармех Петрович подловил, подсуропив штуч-ку, которую и при доброй оснастке можно с чистой совестью на целый день растянуть. А я за два с половиной часа управился - в ударе был
- Ну, Василич, - сказал мне Толя Пух, и я не слышал, чтобы он подлыгал-ся, - ты настоящий мастер! (А ведь кто-то уже говорил мне такое.)
Я не расплылся в блаженной улыбке, но, мать честная, как же мне было хорошо! И что мне за дело после этого до рвачей и хапуг? Такое никакими деньгами не купишь. Только, дай бог, чтобы и в другом деле меня однажды назвали мастером.
Вчера, после долгих сомнений я все-таки дал радиограмму Фаине, но до сих пор не уверен, что правильно поступил.
Завод работает через пень по-матерному, но всюду чувствуется какое-то напряжение, будто в ожидании перемен. Но что-то их так не хочется, этих перемен. Стоять бы и стоять здесь до самой весны, пока не оттают помойки. А по теплу только и сниматься в дальние дали.
За переборкой у соседей бухтит телевизор. Видно, устали от музыки, от Челентано с одесситами. А мне вообще хочется отключиться от внешнего мира. Хорошо, что спикер у нас пропускает одну только внутрисудовую ин-формацию. Однако нос мой совсем прохудился. Но еще надо бы письма на-писать…

09.01 Ср. Тс. 07.20 Пока все там же, на том же месте.
Ни вчера вечером, ни сегодня я не бегал – совсем болящий. И нервы на пределе. Еще одна такая ночь и как бы чего не вышло. Всю ночь выясняли отношения да так, что и говорить противно. И не буду.
Сейчас в столовой Таня Королева сказала, что отыскала хорошую книжку по искусству Возрождения – зашел бы в библиотеку. Она таки надеется вер-нуть меня в клуб, из которого я позорно, хоть и «по-английски», дезертиро-вал. Я вроде согласился, хотя что мне до того клуба?..
И письма я вчера не написал – Люськин приход сбил с панталыку.
По корме на бакштове опять какой-то танкер болтается – видно, топлив-ная проблема разрешена. Значит, скоро снимемся отсюда.
Не хочу-у!
Тс. 11.45 Обед. В шахматы сегодня тоже не играю – не в форме. Играют Николка с Серегой. Я – болельщик. А на дворе такая сегодня погода! – тепло и солнечно и воздух… Даже я со своим носом чувствую необыкновенную его чистоту. Видимость изумительная, и как сияют заснеженные сопки на остро-ве!
Название танкера, что висит у нас на бакштове, «Капитан Дьячук». Мы из-за него наматываем круги по рейду. А судов вокруг осталось раз два и обчел-ся. Вчера маячила поблизости «Советская Россия», но сегодня и ее не видать.
Бригадир наш вчера здорово подбил себе глаз пружиной – все пистолеты мастерит. Сегодня с утра он не работал, видимо, и после обеда не выйдет – у него справка. Поэтому у меня небольшой завал.
Недавно, где-то час назад ко мне в токарку Олег Щербина заходил – «по-говорить по-серьезному». Он вознамерился вступить в партию и хлопочет насчет рекомендаций. Надеется получить визу на загранзаплыв и еще посту-пить в институт. И все почти единовременно.
Я, хоть и как мог старался быть серьезным, но… Он же ребенок. Большой и нескладный. И притом изрядно и часто закладывающий. Одно слово – Батькович.
Тс. 19.37 Сходил в библиотеку и взял у Тани книгу – действительно очень хорошая и богато иллюстрированная. Поговорили малость за жизнь. Она хо-рошо отозвалась о моей стенгазете и удивилась, узнав о реакции начальни-ков: «Наверное, у них затруднения с юмором. В детстве на горох ставили».
А сейчас я в затруднении: то ли письма писать, то ли изучать «Искусство Возрождения».

10.01 Чт. Тс. 07.25 Вчера мы переползли на другое место: судя по крат-кости перехода, от Южно-Курильска недалеко. Куда точно, не знаю, но нака-нуне слышал упоминание о бухте Косатка. Может, это она и есть.
Вечером я все-таки бегал. Не потому, что чувствовал необходимость, что хотелось, а скорее – от злости. На самого себя. Бегал тяжело и после душа собирался лечь спать, но тут постучала. Она.
И был какой-то странный вечер. Сначала она натерла меня тигровой ма-зью, а потом писала письмо своему Вовке. А я, лежа под одеялом, писал письмо ей. Написал каких-то красивых глупостей, она ответила. И после еще долго вели разговор по переписке (в присутствии Коли иначе было нельзя), опять ни к чему не пришли и расстались весьма прохладно.
Видел себя в списках на получение РДО. От кого бы это? Впрочем, скоро узнаем. Но вот что я уже знаю: мне надо бежать отсюда. Не предупреждая ее. Просто однажды поставить ее перед фактом своего отбытия. Тогда, возмож-но, и узнаю, че почем и что я есть для нее.
А на дворе чудесная погода, и как не хочется прятаться от нее в свежевы-крашенную камеру – токарку. Только вот от нее не спрячешься. Увы.
Тс. 19.40 Радиограмма пришла еще вчера, и я ругаю себя за то, что вчера же ее не забрал. Хотя ни изменить что-либо, ни ускорить события я не в со-стоянии.
«Боречка очень плоха мама боится что не дождется тебя не забудь поздра-вить ее и утешить скорым возвращением постарайся ближайшее время найти способ выбраться письма получила своих пока не отправляю жду твоего ре-шения Таня»
Какое тут решение может быть, кроме одного – я немедленно пошел к де-ду и отдал заявление на отгулы. Довольно быстро отыскал и подмену себе. Это тот самый паренек, который ведет секцию каратэ. Володя Платонов его зовут. Не знаю уж, каков он токарь, но паренек вполне разумный и взвешен-ный. Кстати, официально он тренирует дзюдоистов. Дзюдо-то не запрещено. На всякий случай, для страховки, я и Акимова слегка завострил.
В общем, тут мне, можно сказать, повезло, и дед согласился меня отпус-тить. Хотя и попытался было отговаривать: ну чем, дескать, ты матери помо-жешь? Пока доберешься…
Я сказал, что в противном случае не на отгулы, а на расчет заявление по-дам, и он сдался. Теперь остается ждать пассажира, который, по слухам, вы-шел 7-го числа.
Какое славное сегодня было утро и какой противоположностью может обернуться вечер. Ей благодаря, Люське Толочной.
Сразу после развода, едва я включил станок, она неожиданно появилась в токарном и позвала: «Выйди на минуту». Я вышел. Она как-то неловко, роб-ко даже переминаясь, сказала, что жутко хочет спать, что Галина Щербакова отпустила ее до 11 часов, но спать в своей каюте ей как-то неудобно. Туда часто забегают девчонки, и ей просто стыдно будет спать, тогда как они ра-ботают.
Я дал ей ключи, и она спросила: «Ты придешь?». Я, конечно же, пришел, почти тут же, и мы провели вместе прекрасные, ни с чем не сравнимые два часа. И мне никуда, никуда не хотелось.
А потом была радиограмма, и начались хлопоты с ней.
Уже после работы Люська вновь пришла ко мне, с какими-то маленькими рыбешками, которые она готовит для мальчишек своих как сувениры. Потом еще раз приходила, с еще одним «дракончиком», и вот только что была снова – уже со своей «бухгалтерией». Я помог ей свести дебит с кредитом, и она, уходя, пообещала, что придет еще, уже ночью, когда я буду спать.
- А чем же ты до ночи намерена заниматься? – удивился я.
После некоторой заминки она призналась, что приглашена в гости (они еще в обед «вмазали» по случаю дня рождения). Я даже не стал выяснять, чьего дня, она сама вдруг понесла ахинею насчет свободы, как, дескать, хо-рошо, что она свободна, и как было бы неловко идти, будь она связана со мной. И я показал ей радиограмму.
- Надо ехать, - решительно сказала она без тени сожаленья. Или просто форс держала? Однако так тому и быть.
Хотя еще не прошло гриппозное состояние, сегодня буду бегать.

11.01 Пт. Тс. 06.58 Кажется, в той же самой бухте, готовимся отвязывать от левого борта т/р «Гиссар». Боцмана вызвали на бак выбирать якорь - ви-димо, будем куда-то сниматься.
Сегодня, в день рождения Галки, хотелось бы быть на подъеме, но только что Юрий Игнатьевич, 4-й штурман наш, выдал такую информацию, что ску-лы сводит. Да и после ночных кошмаров я уже не уверен, дождусь ли пасса-жира, который для меня сейчас вроде «летучего голландца» - в недосягаемой дали. Я в конце концов либо сам за борт сигану, либо ее «в набежавшую вол-ну» брошу. Пусть поплавает.
А тут еще денежная проблема обострилась. Казалось бы, вот они – 1244 рубля, в книжке записанные, да еще за этот месяц, да премия за ивась должна быть, а поди получи их. Акимов говорит, что я еще и до берега не доберусь, а зарплата уже в контору переведена будет. Серега же Котов пугает, что нама-ешься там, покуда получишь. Может, перевести все домой? Так до дома еще добираться – билеты, то, се.
Любопытно, придет ли моя «отрада» сегодня? Да пожалуй – хотя бы сво-их «драконов» забрать. Похоже все-таки, дело идет к разрыву. Но тогда зачем мне потом сюда возвращаться? Только дадут ли мне другой пароход? Впро-чем, ты еще с этого не убрался, а на другие планы строишь…
Тс. 19.15 Это же черт знает, что такое. Она пришла – и куда девались все мои волнения и страхи. Она тоже всю ночь терзалась: пойти – не пойти. Не пошла – из гордости. И сегодня с утра, как сама рассказала, все противобор-ствовала сама с собой. Но как же я без нее целый месяц буду? Если не боль-ше.
Только было отправил радиограмму домой, что в конце месяца вернусь, но тут мне передали, что каратист Плотников отработал «задним». Он тоже на берег захотел, а мне ничего не сказал, сукин сын. Такие вот мы благона-дежные.
Пришлось срочно новую замену подыскивать. Нашел. Это та самая Рита Ганина, Люсина соседка по каюте, что захаживала не раз к нам в токарку. Опять же, не знаю, какой она токарь, но мне это и не важно. Мне важно ее согласие и согласие деда взять ее в команду. Конечно, в оставшиеся дни я ее поднатаскаю, и болтов-гаек нарезать она, наверное, сумеет. Да как-никак и Акимов тут.
Мы сейчас топаем штормовым Охотским морем в район западной Кам-чатки. Ночью уже перешли на камчатское время, а топать нам до нового рай-она порядка двух с половиной суток.
Днем, когда шли проливом Анны между Кунаширом и Итурупом, давали какую-то информацию про местный ландшафт с вулканами.- хотелось запи-сать, да было не до того.
Где-то около 15 часов попутной волной так поддало под зад мотоботу-единице, что едва с талей не сорвало. После этого старпом наш («Бля-бля») приказал всем мотоботным командам нести дежурство (не знаю, круглосу-точно или как) у своих объектов, чтобы чего не случилось. Но чего именно? Может, волну попридержать или удержать руками мотобот, когда очередная волна шандарахнет? Или, если сорвет, ловко попрыгать в сорванное корыто и рулить на нем куда надо?
Я даже и возмущаться не могу – это же просто идиотизм. Хожу, как воро-на, с разинутым от изумления клювом.
Волна сейчас баллов на 6-7 тянет, и нашу лайбу изрядно поматывает. Дев-чонки из разделки одна за другой на шкафут выбегают – харчами с рыбой поделиться. Днем док наш Виктор Федорыч уволок в разделку мешок суха-рей – при качке, говорят, шибко помогают. Не знаю, не пробовал. Мне-то качка только бегать мешает. Да кушать при ней не очень способно.
А по судну, невзирая на качку, бродит упорный слух про то, что в бли-жайшие дни капитан Ловейко переберется на «Лазо», уступив теплое место капитану Куркову. Публика от этого с восторге, но мне сие как-то до лампа-ды. Мне надо быть дома.
Отправил Татьяне сто рублей, остальные, заверила меня кассир Маша, я непременно получу на берегу, в Управлении. Хорошо бы…

12.01 Сб. Тм (камчатское) 07.37 На ходу и… не видно ни зги. Впрочем, мне и смотреть никуда неохота. Несмотря на то, что спал я нынче часа два-три, не чувствую себя невыспавшимся и пребываю в благостном настроении.
Сегодня начинаю «передавать опыт» новому токарю. Об этом уже вся корма, да что корма – весь пароход гудит. Еще бы: девка и – судовое точило. Ну да посмотрим…
Тм. 18.20 Только что со стрижки. Не своей, а я стриг некоторых «бара-нов»: Серегу, Валеру ремонтного да Толю Степаненко. А то уйдешь, говорят, кто же и подстрижет?
Тм. 19.37 Был вынужденный перерыв , заполненный двумя шахматными партиями, порцией жидкого супчика и тремя ложками пшенной кашки. Возле харчевни стармех Бабушкин делился с публикой свежими новостями: до 15-го у нас не будет рыбы, и завод уже стоит, а еще кина не будет неведомо сколько – чего-то там сломалось. Поэтому будем играть в карты. Уже начи-наем.
Тм. 21.17 Ну вот, полтора часа угробили, можно и спать ложиться. Чтой-то не идет мой лекарь-массажист. Наверное, тоже спит.
А у меня совершенно пустая голова. Потому, пожалуй, что я не видывал более серых и тоскливых морей, чем это – Охотское. И, если я не уйду сей-час с парохода, то сколько еще мне этой прелестью любоваться придется? Или уж не смотреть туда, за борт?
А вероятность того, что я никуда не уйду, мне показал дед совершенно ре-альную.
- Не знаю, Борис, - сказал он, - что мне с тобой и делать. Акимову три не-дели лечиться надо. А эта девушка… ну какой с нее прок?
Мне нечего было ответить, и он вполне может упереться рогом и никуда меня не отпустить. А «эта девушка» по имени Рита, действительно замена никудышная. Я полдня наблюдал за ее поведением у станка – в ней нет и на-мека на рабочую закваску. Я ведь знал женщин-токарей, вполне были даже приличные среди них, до 4-го разряда. А тут… Она просто боится станка, волнуется до дрожи в руках и мерительным инструментом пользоваться не умеет. На месте деда я бы ее и близко к станку не подпустил.
Однако ей это все доставляет огромную радость – такое внимание со всех сторон. Вся машинная команда перебегала посмотреть и все коллеги по шке-рочному ножику. Пусть себе тешится. Мне – лишь бы замена была. Неужто дед меня не отпустит? А если мать действительно так плоха? Никогда не прощу себе своего бегства, если не застану ее.

13.01 Вск. Тм. 07.21 На переходе в Охотоморскую экспедицию. Шторм утих, но довольно морозно. Ночью шел обильный снег, и это оправдывает малость мое нежелание бегать сегодня. А бегать неохота, потому что состоя-ние отвратное, даже теперь, после воскресного кофе с пампушкой. В грудях небольшой Везувий клокочет и булькает – какой уж тут бег? А еще говорят, что пассажира будто бы до февраля нам не видать – и куда же я собираюсь?
А тут еще эта Рита. У меня такое чувство, будто, подыскав себе такую за-мену, я подлог совершаю, подсовываю заведомый «брак», который уже через день-другой обнаружится. Тогда меня точно не добром поминать, а прокли-нать станут. Но теперь уже поздно, пожалуй. Отговаривать ее, разуверять ее в способности работать на станке – это же оскорбительно до смерти.
Почему же все у меня наперекосяк, почему не складывается как надо? Я вроде, уже и домой не хочу. Если бы не мать…
Тм. 19.30 Шальной, переполненный работой день. Такого завала я не помню даже со времени заводского ремонта. Не верится, что я когда-нибудь разделаюсь с этой прорвой. А тут еще эта Рита…
Она нынче едва без руки не осталась: сунулась в перчатке под еще вра-щающийся винт – ее и подхватило. С перепугу бросила все и убежала куда-то. Перепугаешься тут. Я невольно вспомнил, как одного паренька на моих глазах патроном подхватило и перекинуло через станок, голого по пояс, с ошкуренной спиной. Хорошо еще, под шпинделем не протащило, иначе был бы фарш.
Через полчаса примерно Рита вернулась и категорически заявила, что от-казывается от своего сюда назначения. Тут Валера с Акимовым к ней под-ступили, да так мягко, тактично – уговорили, приладили бронзовую болванку на Колин станок, так она ее до конца смены и скоблила. А я старался в ее сторону не смотреть – чтобы не расстраиваться. Поводов для расстройства и без нее хватает. Эти кривотолки насчет пассажира. Последняя новость – от Колесникова: пароход будет через день-два. А дед не мычит, не телится, буд-то и нет у него моего заявления.
Мы тем временем идем все дальше и дальше от дома, ближе к «большой» рыбе. А народ собирается Старый Новый год встречать. Николка даже на ужин не пошел – видно, к празднику готовится. Наверное, и Люська сегодня «отмеченная» придет. Если придет вообще. Ее на всякие подобные события непременно куда-нибудь приглашают. Она здесь весьма и весьма популярна. И это меня бесит. А ей – до лампочки…

14.01 Пн. Тм. 07.30 Идем малым ходом – видимо, уже подгребаем к мес-ту постоянной дислокации. Довольно жесткий противный ветер встречает нас, и приличный мороз хватает за ноздри. И вода – плюс три градуса.
Завод не работает – отсутствует сырец. Всю ночь отсутствует Николка. Только забегал пару раз в каюту за деньгами. На что они нужны были? На кулагу, что ли?
Сейчас, за завтраком Олег Щербина сказал, что Коля спит у них в каюте, и я, вообще-то, к нему не в претензии. Мы тут тоже Старый год гуляли. По словам Люси, это был один из лучших ее праздников. И я рад, если это дей-ствительно так.
В голове сейчас удивительная незамутненность и пустота, полное отсут-ствие мыслей. И это ничуть не хуже, чем их подавляющее обилие.
Тм. 19.45 Опять все идет шиворот-навыворот и никакого эстетического наслаждения. Да еще колотун вдобавок, который уже и вовнутрь парохода пробирается. И вообще неприятностей столько, что перебирать их надоест. Главная – опять мое отбытие в подвешенном состоянии. Похоже, дед не на-мерен меня отпускать Где-то рядом пассажир, но мне не видать его, как сво-их ушей. А тут еще с Бабушкиным схлестнулся. Ему, видите ли, не нравится, что я в последнее время «дергаться стал». После этих его «мне не нравится» мне стоило огромного труда сдержать себя, чтобы не натворить глупостей. Так хотелось двинуть его левой сбоку!
Разумеется, все это желания работать не прибавляет. А работы по-прежнему невероятно много и вся – сложная. Такую «новому токарю» пере-поручить – даже и подумать невозможно. От этой «замены» раздражение од-но.
Удручает и чертовский холод, в котором мы оказались. Вокруг нас много льда, а море парит от стужи так сильно – будто туман из него поднимается.
А коэффициент здесь, при этих райских условиях – 1,8. Вопрос: справед-ливо ли это? Резюме: это ни в какие ворота не лезет. Это противоречит здра-вому смыслу. Но… Тем, которые на берегу сидят, оно, конечно, виднее.
Капитана нашего Ловейку действительно Курков меняет. Об этом мне дед сказал, когда опять отговаривать заходил. Да мы, говорит, с Курковым, зна-ешь, какую деньгу огребем, а ты уходить собрался.
Не нужна мне деньга, мне на берег надо. Это Коле вон до зарезу: отоспит-ся с бодуна и на перегруз пойдет, за деньгой. Утром я радировал Татьяне, чтобы прислала новую телеграмму, заверенную врачом. Тогда, может, мои «шефы» не будут упираться. Даже Люська меня не отговаривает. Кстати, у них сегодня пересмена, и она обещала прийти.
Заходил Серега Котов. С этим, когда он трезвый, я душу отвожу. Сыграли партию, поговорили о разном, и он пошел на «Тегеран-43», а со мной Про-спер Мериме остался – с «Хроникой царствования Карла IX». Хоть восторга от него я и не ожидаю. Я ожидаю другого…

15.01 Вт. Тм. 19.25 Все скверно и противно – глаза бы не глядели. Это после минувшей ночи такое. Она обманула меня, пренебрегла. А я больше всего на свете не люблю, когда мной пренебрегают. Ведь это, пожалуй, была последняя из доступных нам ночей. Потому и неуютно так, нехорошо. По-скорее бы слинять отсюда.
И работал сегодня без всякого желания. Мне желание еще вчера отбили. И бегать невозможно: там ветер больше 20 метров в секунду - с ног сбивает, да еще мороз минус семнадцать. И дневник этот – сущая чепуха, из которой вряд ли что-то путное высосешь впоследствии. Нытье сплошное да самоко-пания.
Мы однако втроем с «Писателем» и «Алмазным» ползем куда-то. Говорят, в лед, чтобы качка перегрузу не мешала. А Витя Булин нынче деду заявление подал, о списании. А еще объяснительную предъявил такого содержания:
«Вчера, следуя старой доброй традиции, я отмечал приход Старого Ново-го года, а сил-то своих не соизмерил и отправился в «страну дураков» и вы-брался оттуда с опозданием и больной головой. Я в этом, конечно, раскаива-юсь и прошу меня больно не бить. Я и так побитый.»
Дед потребовал объяснительную переписать, но Витя отказался. Тогда Никанорыч сказал, что тому придется самостоятельно выкручиваться на со-вете бригады.
А Витя мне решительно нравится. Совершенно необыкновенный, само-бытный такой человеческий экземпляр. Ни на кого не похожий. И удиви-тельно спокойный во всех ситуациях. Сегодня он загорелся желанием сде-лать пневморужье и одолел меня расспросами, как просверлить ствол для не-го.
А вот только что мне принесли свежую новость. Рита Ганина, оказывает-ся, ходила к капитану с просьбой отправить ее на берег с первым же пасса-жиром. Это, конечно, сюрприз! Ну что за публика вокруг?! Какие-то все хи-меры-хамелеоны. Да я, пожалуй, и сам таков.
Люська сказала (все-таки пришла), чтобы я немедленно шел к замполиту. Сходил, заручился поддержкой. Семеныч пообещал потолковать с дедом. Только вряд ли это толковище на деда подействует. Если не возымеет обрат-ного действа. Так что вся надежда на заверенную радиограмму от Татьяны.
А пассажир, по слухам, где-то близко.

16.01 Ср. Тм. 07.28 Стоим неведомо где и только ежимся от холода. Ве-тер сейчас 17 м/сек, мороз – 20. Покуда по шкафуту до носовой пройдешь, того и гляди сосулькой обернешься. Потому по шкафутам никто не ходит. Кроме меня.
Нос и корма парохода сидят во льду, середина – в черной полынье, от ко-торой тянет жуткой стужей. Эта стужа пожирает все благие желания и мыс-ли. Тяжко приходится тем, кто работает наверху, на палубах. Впрочем, и всем другим немного легче. Тоска тут какая-то безысходная.
В час ночи первую смену вызвали на работу. Тогда и ушла от меня Пет-ровна. Сейчас она заглянула сюда мимоходом, чтобы поздороваться и пошла считать свои бункера. А мы пойдем в железные игры играть. Интересно, чем сегодня Рита удивит. Будет ли сегодня РДО? Когда подойдет пассажир? Од-ни вопросы, ответов пока нет.
Тм. 19.30 Полчаса назад Люся упрекнула меня в том, что за три месяца, что она меня знает, я еще не выказал желания писать. Как же, говорю, вон сколько накропал на той неделе. Она только нос наморщила, отмахнулась.
- А дневник, - говорю я, - разве это не есть желание писать?
- Что ты там пишешь? Чепуху, небось. Садился бы за машину да рабо-тал…
Легко ей говорить, но мне… Впрочем, я все оправдания себе ищу. Слабак ты – вот и весь сказ.
Утром на развод пришел дед – то ли с бодуна, то ли похмелившись, - и сходу ко мне:
- Радиограмму дал?
- Дал.
- Ну и зачем тебе это надо, Борис? Ну зачем ты поедешь? Мать все равно не вылечишь, только сумятицу домой принесешь. У меняя вот тоже мать по-мерла, когда я в путине был. Ну и что? Зачем ты поедешь?
Я стоял и тупо молчал, хлопая зенками, а дед продолжал:
- Ты ведь еще ничего не заработал, с чем поедешь? Сейчас вот только за-работки пошли, а ты… Ты много дал пароходу, очень много – и на ремонте, и здесь. Так сейчас тебе надо взять! Вот клянусь, вот при всех, все будет нормально, да я тебе премию выпишу, всю дорогу оплачу – туда и обратно, только не езди сейчас. Я вот его могу отпустить, - он показал на ремонтного механика, - этого тоже, - кивок на Левакова, - потому что еще двое сварщи-ков у меня есть, а тебя кто заменит? Нет, не могу, не отпускаю!
С этими словами, наклонившись как-то, набычившись, дед ушел из то-карки. Нечего сказать, доброе настроение для работы он накатил. Под этим настроением чуть позже я в пух и прах раздолбал Риту Ганину за ее «подлян-ку». Она тут же побежала к замполиту, потом в отдел кадров и еще куда-то, а под конец попрощалась с нами, сказав, что завтра выходит в разделку. А мне уже все равно. Все равно от нее проку нет…
Что-то меня на вешала потянуло.
Тм. 21.40 В кинозале показывают «Несколько дней из жизни Обломова». Сильная вещь, удивительная по актерскому исполнению, но только не для моего настроения. Чем-то этот Илья Ильич мне самого меня напоминает – леностью мыслей, что ли? Будто упрек мне. Потому-то я и сбежал уже через полчаса.
Сижу вот, а в голове такая дребедень (а часто ли ее что-то иное посеща-ет?). Заглянула в каюту Татьяна Пьянкова, «соломенная вдова», брошенная Акимовым, спросила Левакова. Может, у нее теперь на Левакова виды име-ются? А Акимов теперь с Ленкой Андреевой в тесном контакте. Та пересели-лась к нему в тот же день, когда съехала Татьяна. А мы-то полагали, что у них все основательно, на года. Они давно и родней перезнакомились, и по-сылки с разных сторон получали и вдруг…
Да, плавзавод – это институт особый, и атмосфера для личностных отно-шений здесь специфическая. Намедни вижу: к Мурашке какая-то новая особь стучится, скромно так, намекающим на интимность стуком. Я-чай, заживут хорошо. А что же у нас с Люськой? Устал я от этой двойственности. Пожа-луй, лечиться надо. Только чем? Клин, говорят, клином вышибают. Да где его взять? Может, возвращение домой и станет для меня излечением?
За переборкой, у Саши Бойко который день не смолкает красивая музыка. Они там и не ведают, что попутно и мою душу оживляют. «Я московский озорной гуляка… каждый стих мой зверя душу лечит…» Эта звукопрони-цаемость так меня радует сейчас. «Годы проходят, театр – не мода, театр – жизнь» - слышу из-за стенки и вовсе мне созвучное. И Челентано – тоже под-ходит. Этот подходит во всякое время.
Опять буду ждать Люську по ночам… В этих ее ночных явлениях пре-лесть необыкновенная. Я просыпаюсь, если сплю, с каким-то телячьим вос-торгом и немедленно возникающим желанием. От нее обычно веет холодом разделочного цеха и свежей рыбой. В несколько минут…
Однако надо как-то деньжатами разжиться на дорогу. Может, водку кому продать по сходной цене – у меня ее изрядно скопилось в рундуке. Охотни-ков найдется – только свистни.
Пожалуй, Мериме надо почитать. Что-то я сегодня разговорился.

* * *

22.01.85 Тм. 00.20 Борт т/х «Амурск», каюта 338. Пока в дрейфе, даже не на якоре. В ожидании старта.
Как же я ждал ее, все глаза просмотрел, стоя, задрав голову, на корме «Балдежной леди». Даже шея занемела. Наверное, вся команда «Захарова» высыпала по бортам, провожая уходящих на берег. А ее не было. Мне ли в отместку – только за что? Или самой трудно было: долгие проводы – лишние слезы?
Так ее и не дождавшись, я спустился вниз, в машинное мотобота, где хло-потал у дизеля Серега Котов. До пассажира шли довольно долго. От дизель-ной гари и от болтанки даже муторно стало, едва не траванул. И как они только тут работают, подумалось.
А мы и впрямь напровожались уже, нарасставались. Как в четверг, 17-го получил заверенную радиограмму, так и началось. Эти последние дни были просто сумасшедшими, скорее даже горячечными какими-то.
Сперва мы с Акимовым пошли к Никанорычу, и тот все-таки согласился с тем, что Коля заменит меня. Акимов стучал себя в грудь, что, мол, справится и что претензий ни у кого не будет.
- Ну, смотри у меня! - пригрозил дед, подписывая мою обходную. – И чтобы туда и обратно.
- Конечно, пообещал я. – А куда же еще? Я же все барахло свое здесь ос-тавляю.
Однако насчет барахлишка я долго сомневался. Конечно, без него в доро-ге легче, хлопот меньше. А ну как после отгулов меня на другой пароход сва-лят? Впрочем, здесь есть надежный кореш Серега – в случае чего переправит. На том и порешили.
И была суматошная работа: все механики вдруг захотели, чтобы я им на-перед переделал все, что только можно переделать. По-моему, они и сами не знали, чего им надо. Но – надо.
Встреча с пассажиром «Михаилом Урицким» ожидалась сперва 18-го. По-том сдвинули на сутки, потом еще и еще.
И уже тогда пошли проводы. Проводы и прощания, в компаниях – с вод-кой и чаем и наедине - с выяснением отношений - устно и на бумаге. Она да-же позволила мне прочесть последнее свое письмо к Вове – при мне писала. И я понял, что все так и обстоит, как я предполагал. Она еще никоторому из нас двоих не отдает предпочтения, несмотря на жаркие объятия по ночам и во всякое, когда удается урвать, время. И как знать, не предпочтет ли она ко-го-то третьего, покуда и я окажусь на берегу? Если уже…
- Вниманию экипажа и гостей теплохода «Амурск», - прервали меня на полуслове. – В 22.30 в кинозале будет демонстрироваться художественный фильм «Георгий Седов». Приглашаются все желающие.
Оказывается, здесь еще вчерашний день, 21-е число. Здесь живут по Вла-дивостокскому времени.
Откуда-то послышалось: «Ну вот, исчезла дрожь в руках. Теперь – на-верх…» Как это к месту!
Что ж, будем и мы переключаться, переходить к новой жизни. Перевожу часы и закрываю последний лист. А что будет дальше, то Богу ведомо…


Часть Ш

В ОЖИДАНИИ ТРАНСПОРТА

1

- Здравствуйте, Елена Васильевна! Это из регистратуры вас беспокоят - Нина Федоровна. Тут мужчина пришел, говорит, ваш старый друг, сто лет не виделись.
- Да больше, - подал я голос.
- Больше, говорит. Вот я и позвонила, вы уж извините. Что? Дать трубоч-ку? Хорошо. Вас, мужчина…
Я взял протянутую цербером в очках трубку, другой рукой снял с плеча походную торбу и поставил на скамью.
- Ленка, привет!
- Привет! Ты как там оказался?
- Приехал, вот и оказался. Еле отыскал. Все больницы тут по Второй Реч-ке облазил – до онкологии и инфекционной. А ты вон где окопалась, у дети-шек.
- Я же запретила тебе на работе у меня появляться. К тому же знаешь, се-годня амбулаторный день – вчера же говорила. Позвонил бы. Что у тебя стряслось?
- Цейтнот у меня небольшой – твоя помощь нужна. Я бы, конечно, позво-нил, если бы знал, куда. Да Ольга Свистунова ни адреса нового, ни телефона твоего не знает. Говорит, что только работу ты не поменяла. Вот и подсказа-ла, примерно.
- …
- Алло, ты где пропала?
- А с кем это я говорю?
- Вот те раз! Полчаса болтаем, а она – с кем говорю. Или зазналась – ста-рых друзей не признаешь?
- Борька, ты, что ли?!
- А кто же еще?
- Борька, родненький! Как же ты здесь оказался?
- Здрасьте вам, начинай сначала. Сел на самолет и оказался. Да я уж две недели здесь, у Свистуновых зацепился. А где вы теперь, никто толком не знает. Куда переехали? Толик-то дома или в морях?
- Толик сейчас на Западе, второй год на линии Рига - Стокгольм. Он на «Руси» сейчас, на пассажире – знаешь, наверно. А я… Ты где сейчас? Ах, да. Жалко, уйти не могу. Ты, пожалуйста, часам к четырем, нет, лучше к пяти, точно, к пяти часам подъезжай на Камскую… Мы сейчас не на самой Кам-ской, где прежде, а Камский переулок, 7, на сопке. Ты подъезжай, а я тебя встречу, прямо на остановке.
- Ты, Лен, извини, я уж забыл, если троллейбусом со Второй Речки, это в какую сторону?
- Выйдешь от больницы на Вторую Речку, к рынку, там и садись. Четыре остановки и – Камская.
- А от Столетия? От Свистуновых.
- Тут вообще три минуты пешком. В общем, в пять я тебя встречу. Обяза-тельно приходи, слышишь, буду ждать… Да, запиши телефон, на всякий слу-чай.
- Говори, я запомню…
Я вернул трубку брюзгливой служительнице здравоохранения, подхватил свою походную торбу и вышел из дверей детской больницы.
До пяти времени уйма – успею еще и в поликлинику и в кадры наведаться. А уже оттуда… И вдруг меня торкнуло: а ведь Ленка-то… знать, хахаля себе завела. «Я тебе запретила…» Образцовая жена. Толика Зайцева надежда и опора. Он там между Ригой и Стокгольмом рогом упирается и ведать не ве-дает, какие роги ему тут Ленушка наращивает. Сю-сю-сю, Толик туда, толик сюда! Недотрога! Воистину, нет ничего святого на земле. А о разводе с Тать-яной я ей тоже не скажу. Зачем? Пусть думают, что и у нас тишь да благо-дать…

2
А почему, в самом деле, от прямоугольных кирпичей по воде расходятся круги, а не прямоугольники? Или хотя бы квадраты.
Полупьяный парень справа от меня рассказывает своей подружке анекдо-ты, и оба хохочут, как в театре сатиры. Последний анекдот был про чукчу, который привез на берег самосвал кирпичей и бросает их в воду, пытаясь решить…
А этот парниша, он тоже на медкомиссию сюда в этаком виде? И все-то ему по барабану. А я разной фигней от дурных мыслей пытаюсь отвлечься. Не мысли, а ступор какой-то.
Час назад был внизу, в восьмом кабинете, на предварительном осмотре. И намерили мне там – хоть в космос, хоть под лед. Тут же бросился в двадцать первый, к Алексеевой, но только увидел в ее руках эту грушу, только она мне манжету завернула, чувствую: сердце в желудок провалилось и в ушах коло-кольный набат.
- Сто семьдесят на сто, - резюмировала доктор Алексеева. – Пили вчера?
- Я вообще не пью.
- Тогда… Вы как давно у нас работаете?
- Полтора года.
- Полтора года – это значит, вновь поступающий…
- Как это?
- Так, до трех лет. Я передаю ваши документы в конфликтную комиссию. Она, кстати, сейчас должна работать. Идите к шестьдесят второму кабинету, это на третьем этаже – вас вызовут. Карточку сейчас сестра отнесет.
И вот уже битый час ерзаю на топчане в районе шестьдесят второго, и ра-зум мой возмущенно кипит: как это я, токарь шестого разряда, которого ждут не дождутся на плавзаводе «Андрей Захаров», вдруг оказался вновь посту-пающим? Вольноопределяющийся, язви тебя в коленку! И как я им докажу? Людям в белых халатах бесполезно что-либо доказывать. У них свои мерила и законы. Однажды в Мурманске я уже искал справедливости, до первого секретаря горкома дошел и оказался в результате на мертвом якоре. На Горь-ковской набережной в Москве, в Центральной больнице водников.
А может, все-таки сегодня повезет и конфликтная комиссия разберется? Ее, говорят, Хардина возглавляет. О ней Серега Котов хорошо отзывался: можно, говорил, с теткой дело иметь. Может, мне сейчас и не ждать, а подъе-хать к ней как-нибудь потом, с презентом и приветом - от Сережи Котова? Только Сережа мог и набрехать про нее – с этого станется.
Как сказал старина Эйнштейн, все в жизни относительно. Когда ты счаст-лив, время летит со скоростью света, а когда тебе скверно… Как же беско-нечно долго тянется это ожидание! Ожидание неведомо чего. Выходит, если хочешь долго жить, надо быть несчастным. Хреново надо жить.
Эти мудрые мысли пришли ко мне через задницу, занемевшую от долгого сидения на жестком топчане. Когда же они принимать начнут? Нас тут всего трое – по конфликтным делам. Эта девчонка с полупьяным приятелем – ей надо санпаспорт восстановить: потеряла где-то. Еще одна девица – с бюлле-тенем, который почему-то не подписывает лечащий врач. Да вот я, горемыч-ный – что ни комиссия, то у меня заморочки. Прежде с ногами маялся – из-за вен хирурги не пропускали, а теперь вот давление прыгает. Как я устал от этого! Или плюнуть на все да вернуться в родные Пенаты, к детишкам?
За дверью кабинета слышен многоголосый гомон, иногда – заливистый смех: наверное, и там обсуждают, почему от кирпичей круги расходятся.
Поднялся со своего места, перешел к окну, на другую сторону. Здесь, в нише стоит огромная кадка с пальмой под подволок. На листьях пыль, и зем-ля давно не поливалась. Может, полить? За окном, на асфальте, ведущем к соседнему корпусу – трогательная сцена прощания. Три черта, один пьянее другого, попеременно падая и поднимаясь, никак не разойдутся, хотя, видно, очень нужно разойтись. Они то пытаются что-то запеть, то матерятся в три горла. Дорога, где они возятся, аккурат вровень с моим третьим этажом и по прямой до них метров двадцать пять – тридцать. Мне тоже захотелось к ним в теплую компанию, спеть что-нибудь, но в это время открылся кабинет по-зади и оттуда дружно пошли доктора с одухотворенными лицами, кто в бе-лом, а кто так, цивильно.
- Конфликтной комиссии сегодня не будет, - объявила одна из вышедших в белом. Должно быть, Хардина, замглавврача по флоту.
- Ну, конечно, - взорвался я. – Посидели, посмеялись, разошлись. И пуб-лика может расходиться. Не скажете, надолго? Кстати, с праздником вас, уважаемые! С наступающим.
Понимаю, что обрубаю себе хвост, но не могу остановиться. И Хардина – это была она – изумленная моей наглостью, таки приняла меня. Давление, как ни странно, оказалось почти в норме. Видимо, я расплескал излишки вместе с гневной тирадой.
- Все-таки вам надо подлечиться немного, - миролюбиво предложила Ма-рия Петровна. – Я вот таблеточки выпишу, недельку попьете и потом подой-дете.
- К вам или…
- Ко мне. Тогда и решим, что с вами делать.
Мне ничего не оставалось, кроме как согласиться. И я потопал в кадры.

3
В отделе кадров «Дальморепродукта» царили толчея и гомон, как на одес-ском Привозе. Хотя нет, Привоз, тот под небом голубым, а здесь… еще бы дымок подвесить в три слоя и – аккурат «Зеленый попугай». Двадцать лет тому назад.
А интересно, жив ли тот «Попугай» теперь?
Забросив пьянку, я совсем отбился от исторических мест типа «Серой ло-шади», того же «Попугая» или «Китового уса». Вот было время!
Ну, «Китовый ус», ютившийся в полуподвале управления китофлота, на-верняка прикрыли, поскольку самого китофлота давно нет, а вот другие…
- Василич! – это явно взывают ко мне. Обернулся. Миша Добридень, заха-ровский слесарь едва не в обнимку с официанткой Зиной – фамилию не знаю – радостно лыбятся мне. Там, на пароходе, совершенно мне чуждые, здесь воспринимаются как самая ближняя родня. Тоже обнять захотелось. Особен-но Зину. Смазливая бабочка.
- Ты как тут? – спросил Миша, пожимая мою руку.
- Да как и все, - кивнул я неопределенно. – Комиссию прохожу. А вы?
- Мы прошли. Ждем вот… - Миша чего-то темнил.
- Пятнадцатого «Постышев» в Охотское море пойдет, - заговорила Зина. – Можно до «Захарова» добраться. Только как на него попасть? На «Посты-шев» -то.
- А откуда эта новость?
- Да говорят. Еще вроде бы пассажир какой-то, но это позднее. А мы уж тут и так почти месяц.
- Сейчас узнаю, - сказал я. – Кто тут к Егоровой последний?
Галина Степановна Егорова, старший инспектор ОК по рядовому составу судо-механической службы, тетка весьма приятная. Внешне. Но уж больно строга. Глядя на нее, невольно думаешь, и какой мужик с такой уживаетя? Или это она только здесь такая суровая, а дома…
- Что вы хотели? – опустила она меня с небес. – Я же вчера вам все распи-сала, все объяснила.
- У меня вопрос.
- Слушаю вас.
- Мне сказали, что пятнадцатого «Постышев» в Охотское идет.
- Ну, и что?
- Как?!
- Вы медкомиссию прошли?
- Нет еще, но…
- Вот, не прошли, зато прошли все сроки для комиссии, и я должна опре-делить вас на работу. На «Магадане» требуется токарь, я вас туда и направи-ла. Еще вчера. Вы были на «Магадане»?
- Был еще вчера, - соврал я, не моргнув глазом. - Но никого там не нашел, ни капитана, ни стармеха.
- Не застали вчера, сегодня найдете. А пройдете медкомиссию, я за вами сразу пришлю и первым же транспортом отправлю на «Захаров». Держать вас здесь… Ваш главмех Михеев забомбил управление радиограммами: вер-ните нам токаря. Только вас требует и никого другого. Гордитесь.
- Это им надо годиться.
- Чем? – удивилась Егорова.
- Да тем, что имеют честь по одним палубам со мной ходить.
- А вы от скромности не умрете.
- А я вообще пока умирать не собираюсь – ни от скромности, ни от гордо-сти.
- Прекрасно. А пока до свидания. Да, забыла. Вас в парткоме ждут. Из общего отдела дважды звонили.
- А это зачем? И когда?
- Да в любое время, сказали. Кроме обеденного перерыва. Но завтра чтобы были на «Магадане». А «Постышев», к вашему сведению, краболов и, если будет кого-то брать на промысел, то, прежде всего, своих. Так что подождать придется…

4

Заведующий общим отделом парткома похож на политического обозрева-теля Зорина. Один к одному. Такой же большеголовый и кучерявый и в ог-ромных, в пол-лица очках. Как сова. Правда, глаза Зорина в телевизоре за толстыми линзами трудно разглядеть, а у этого они рыбьи. Вернее, акульи. Бесцветные, немигающие зенки. Фамилия его Титов. А звать – вот ведь фо-кус! – как и Зорина, Валентином. Валентин Иваныч Титов.
Он даже не поздоровался со мной. Только кивнул на мое «здрасте» и зада не приподнял за столом.
- Садитесь, - показал он на стул напротив себя, при этом смотрел, не от-рываясь, вроде вовнутрь хотел заглянуть, увидеть там мои нечистые помыс-лы. А там какие помыслы? Там первородная чистота и всеобъемлющая лю-бовь. Хотя, должен признаться, шевелилось нечто до прихода сюда: ну поче-му бы не подделать подпись Алексеевой в санпаспорте да штамп нарисовать – это мне раз плюнуть. Или запустить кого-то вместо себя к терапевту – лю-бой бич за бутылку корейской согласится. А у них, у этих бичей, давление – как у младенцев. Но я же прогнал эти мысли.
Глаз я не отводил, смотрел честно и, как рекомендовано, придурковато и тоже не моргал – школьная привычка. Похоже, Титова это слегка озадачило. Он склонился к бумагам на столе и надолго замолчал, а я гадал про себя, за каким рожном меня сюда позвали. Взносы я плачу исправно, безобразия не нарушаю. Если только из-за письма? Так это когда было – я и думать забыл.
- У вас какое образование? – спросил он вдруг, не поднимая головы.
- Среднетехническое. Таллинская мореходка.
- А стаж?
- Если с учебой, то…
- Я партийный стаж имею в виду.
- Двадцать лет, помимо кандидатского.
- Вы, наверное, думаете, зачем вас сюда пригласили? - наконец он оторвал от бумаг свои окуляры.
- Думаю, - признался я честно и поднял глаза, показывая, как меня это за-нимает. Со стены за головой Титова внимательно взирал на пришельцев Же-лезный Феликс. Но почему Дзержинский, а не Ильич, например? Или Кон-стантин Устинович.
- Хотелось поближе познакомиться с токарем с дипломом штурмана, - сказал Титов.
Опять-двадцать пять, и этому объяснять надо…
- Вообще-то биографию вашу мы знаем, - он словно подслушал меня. – Наверное, на мостик вернуться… А если честно, хотелось бы вернуться на мостик?
- Это нереально. Такая ремиссия, - брякнул я неожиданно откуда-то вы-лезшее. Вроде, из медицины. Нахватался, отираясь по комиссиям.
- Какая ремиссия? – кажется, его очки стали еще больше.
- Ну, перерыв
- Но все-таки.
- Я доволен, что вообще вернулся на флот.
- А замполитом стали бы работать? – это было вообще ниже пояса. Или mazzolato - обухом по затылку.
- Это шутка? – опомнившись, спросил я.
- Отнюдь, - эва, какие словечки заворачивает.
- Мне биография не позволяет такую роль исполнять, - после некоторого раздумья ответил я.
- Мы знаем вашу биографию, - повторился он. – Но… Мы доверяем своим коммунистам, - все-таки дело именно в письме, в том самом письме, что я еще в прошлом году отправил в ЦК. – И я вам предлагаю, - он опять вперил-ся в мои глаза, - пойдете на курсы замполитов?
- Я не потяну.
- Почему?
- У меня трудности в общении с массами. Ведь замполиту с народом рабо-тать. А у меня… это, я слышал, по-научному называется социофобией.
- Так уж и фобия?
- Ученым виднее. Мне проще со станком.
- Хорошо. Но имейте в виду, наше предложение остается в силе. Всего вам доброго. – Титов поднялся с места и протянул мне руку. Пожатие неожи-данно оказалось крепким, вроде от души.
«Ты еще не знаешь, дядя, последние завитки в моей биографии, - подумал я почему-то с легким злорадством. – Иначе вряд ли стал бы меня сватать в комиссары. Ты ведь насквозь аморального типа сватал».
И все-таки я уходил из парткома с чувством глубокого удовлетворения. Еще и потому, что знал теперь, что такое общий отдел. Это гестапо внутри гестапо.
А вот за такие мысли можно и по восемьдесят пятой загреметь. Или какая она теперь?
А может, все-таки расписаться - за Хардину?..


5

А зачем мне Ленка Зайцева понадобилась? Конечно, увидеть просто хоте-лось – мы уже, черт знает, сколько не виделись. Я вообще по возвращении из дома хотел у них остановиться. Свистуновым в прошлом году, пока на ре-монте маялся, наверное, плешь переел. Но «кролики» на другую квартиру перебрались, но куда? Со Свистуновыми они не больно ладили – какая-то кошка между ними прошмыгнула. А, кроме того, Ольга говорила, что у Лен-ки в нашей конторе подруга работает, именно в отделе кадров – как-то посо-бит с устройством. Ну, и как медик наверняка имеет знакомых… Хотя при трезвом-то разумении… она – в детской больнице, а мне у рыбаков, на Чур-кине «протяжи» нужны – это ж совсем другая епархия. Разве только подска-жет, чем мне давление сбить? Так ведь и Ольга – фельдшер и выписала мне энам с радедормом – ешь не хочу. И глотаю я эти таблетки и суставной гим-настикой регулярно занимаюсь – все не впрок. Не в коня корм. Такая у нас «конституция».
Однако припозднился я и, если еще на Чуркин поеду, на «Магадан», вряд ли успею на рандеву с Ленкой Зайцевой. Пожалуй, надо позвонить да пере-нести встречу, а то будет ждать…

Вся наша жизнь – сплошная работа над ошибками, зачастую тоже оши-бочная. Причем одно наслаивается на другое, покуда вдруг не поймешь, что и самая жизнь твоя – это одна большая ошибка. Чья-то. Наверное, пращуров. Ведь не по своей охоте ты появился на свет.
Два месяца назад я сбежал с парохода, от Люськи сбежал, надеясь разо-браться в себе самом и дать ей возможность понять, что мы есть друг для друга. Но ни в чем я не разобрался, только наделал черт знает чего – навер-ное, очередных ошибок – вспоминать не хочется. После отгулов вернулся во Владивосток, вольный, как ветер (будто бы), опять притулился у Свистуно-вых, и что теперь?
Впрочем, все это очень походит на озабоченность смыслом жизни, а кто-то умный сказал, что в таком случае нужно постучаться в дурдом. Или выма-териться от души и продолжать ошибаться дальше. Не ошибается тот, кто спит на правом боку. И уж коли мы являемся на свет божий – значит, это ко-му-то нужно. Пока ты нужен, имеет смысл жить. Например, я знаю, что очень нужен детям. И жене, пусть теперь и бывшей, после оформленного в феврале развода, тоже нужен. Несмотря ни на что. А еще я нужен на парохо-де. Вон что Егорова говорит: Никанорыч забомбил контору радиограммами: верните нам нашего токаря. Именно меня и никого другого. Гордись, сукин сын!
Но лучше бы он Хардиной радиограмму послал.
Намедни Егорова занесла меня в свой гроссбух в колонку «в ожидании транспорта» и выписала направление на «Магадан». Что это за «Магадан», я понятия не имею. Слышал, что это старая галоша, которую собираются пере-делать под какой-то тренажер. И на черта он мне сдался, когда мне до зарезу нужно на мой плавзавод. Конечно, «Магадан» - это все-таки лучше, чем ле-соповал. По слухам, тут многих из базы резерва лес пилить отправляют. Словно зэков. Слышал в толпе, как один кадр другому говорил: «На лесопо-вал? Да за милую душу. У меня еще восемьсот карбованцев на кармане оста-лось – я вам такого навалю!..»
А может, стоило на предложение Титова согласиться? Нет, тогда уж точно мне ни «Захарова», ни Люськи моей не видать. Только нужен ли я ей?

Минувшей ночью я занимался словоблудием. Вернее, словообразованием. Я находился в каком-то хохляцком городе – не то в Полтаве, не то в Херсоне, кругом мельтешили кичливые вывески, афиши с неведомыми доселе аббре-виатурами, которые я, однако, легко расшифровывал, радуясь во сне своей грамотности. Потом я нашел то, что искал – гостиницу или общежитие, где должна была проживать Люська. Гостиница была без названия, но я знал, что Люська именно здесь, и, поднявшись на второй этаж, сразу ее нашел. Она вышла из округлой формы помещения, полуголая, поправляя растрепанные волосы, и попросила подождать немного, «пока Вова соберется». Я отодви-нул ее в сторону и прошел вовнутрь, где возле бельевого шкафа стоял тот са-мый Вова, блондинистый крепыш из породы коней-производителей. Был он в полном неглиже и неловко пытался натянуть через голову трусы. Бить его я почему-то не стал. Следом зашла Люська и сказала, чтобы я шел «туда» - я знал, куда это. Там мы и будем говорить. «А на Вову ты не сердись. Ты же хочешь детей?» Я, разумеется, хотел детей и… проснулся.
Будто со страшного похмелья болела голова, и под левой лопаткой воро-чался шкворень. Перетрудился, что ли вчера? А что я, собственно, вчера де-лал? Да ни черта. После кадров ни на какой «Магадан» я не поехал – настроя не было. Пообедал в «Нептуне», на Ленинской, употребив с удовольствием ассорти из морепродуктов, потом смотрел «Командира счастливой «Щуки» в «Приморье», а по пути домой, к Свистуновым, предавался ностальгии. Вспо-минал, как ровно десять лет назад попал на того же «Командира» в Мурман-ске. Тогда, перед сеансом забрел в мебельный магазин и так был очарован египетским кухонным гарнитуром, что непременно решил его купить. Вот схожу, думал, в рейс, половлю селедочку и непременно куплю этот гарнитур и отправлю домой. Отправил…
Там тоже замглавврача председателем комиссии была и запустила она ме-ня в очередной противолодочный зигзаг: партком, горком, перелет домой, медкомиссия в военкомате, потом обратно, в Мурманск и – впустую. А уже после эпистолярная бодяга – куда только не писал, вплоть до ЦК КПСС, а толку?.. И вся-то моя жизнь – сплошные зигзаги…
Дома мы дулись с Вавяриком в шахматы – вот откуда головная боль. Не-сколько раз забегала к нам Ольга, все звала с собой, к «баронессе». Этажом ниже, в квартире Светки Новиковой, прозванной почему-то баронессой, гу-ляли чей-то день рождения. Кажется, Душки, Душманчика – Катюхи Фирса-новой, у которой мужик тоже в море.
- Пошли, - тянула меня Свистунова. – Там Сивакова, капитанша, вся в тос-ке и печали – развлеки ее.
Мне не хотелось никого развлекать. Тем более, эту плоскодонку Сивако-ву, хоть она и капитанша и три месяца без своего капитана. И вообще на-строение было отвратное. Я негодовал на себя: как можешь ты, вице-чемпион плавзавода, наголо громивший именитых разрядников, продувать какому-то сопливому семикласснику! Конопатый Вавярик, мелкая копия своего отца, ковыряя в носу, ставил мне мат за матом, между делом успевал дописывать уроки и трижды принимался за любимую еду – картошку со сметаной. Чер-тов вундеркинд! А мне ни есть, ни пить не хотелось. Снизу, сквозь пол про-бивались лихая музыка и визги гуляющих дам. Видно, кавалеров им не хва-тало. Под этот гвалт я, в конце концов, и уснул, оставив Вовку у телевизора. Перед тем вспомнил еще, как Ольга говорила, что от Женьки радиограмма была. Он будто бы снялся откуда-то с Северного Калимантана и через недели полторы будет дома. Может, еще и увидимся, если я не пройду до того ко-миссию.
А бегать сегодня что-то не хочется. Но - надо. Как говаривал механик Та-расов, пусть обрушится мир, но режим есть режим. Надеваю кроссовки и шорты – бегаю, как всегда, в любую погоду, по пояс голый – и в путь. Кило-метра полтора по темным улицам до стадиона, десять кругов по гаревой до-рожке, два десятка подтягиваний на баскетбольной стойке и – назад. Стадион тут, в Моргородке, какой-то нестандартный. Его, наверное, специально для чиновников районной администрации делали. Миниатюрный такой стадион-чик – чтобы чиновная братия не слишком перегружалась, когда ее на спор-тивные подвиги потянет.
Думал, сегодня с духом соберусь, подкачу мелким бесом к той румяной курочке, что тут по утрам фланирует. Не чего-то там ради, а общения для. Кто знает, когда еще я до своего «Захарова» доберусь – сбрендить можно. А в компании из дома 8 по Волхов-стрит мне чтой-то не больно интересно. Вся компания – женский персонал, бабы-разведенки, каждая с одним-двумя детьми. Замужняя – лишь Ольга Свистунова. Да теперь тоже без мужика: Женька три месяца в морях. Она тут у них заводила, вроде фельдфебеля. Она и прозвищами всех оделяет – будто звания присваивает. И прозвища эти при кажущейся нелепости прикипают ко всем намертво. И, странное дело, никто не бунтует на корабле. А гуляют они чего-нибудь едва не каждый день. Вся-кий раз далеко за полночь.


6

Пассажирский салон рейсового катера «Капитан Варакин» очень похож на зал кинотеатра. Я даже знаю, какого. Миниатюрный такой, по-домашнему уютный зальчик кинотеатра «Октябрь» в Таллине. Как вспомнишь – так вздрогнешь…
Публика в салоне, словно в кино, чинно сидит в затылок друг дружке. Будто в ожидании сеанса всяк занят своим делом. В «Октябре», помнится, в каждом ряду, с прохода, были откидные места. Здесь, на «Варакине», таких нет, но два кресла на самой середине салона стоят будто наперекор осталь-ным, повернутые в корму. На них, я заметил, почти никогда никто не садит-ся. Разве только если салон переполнен. А я всегда сажусь на одно из этих кресел, лицом, так сказать, к залу, и разглядываю людей. Я вижу почти всех, и мне очень интересны эти незнакомые лица, такие разные, такие… Все со своими мыслями и заботами. И я забываю о нынешнем своем одиночестве, и на душе становится так же тепло и уютно, как в этом салоне.
Обычно переправа длится минут десять, но сейчас в бухте много льда, на-несенного ветром, поэтому катер движется медленно, наощупь. Слышно, как лед шуршит за бортом, скребется, словно мышь в подполе.
Без меня тебе, любимый мой,
Земля мала, как остров…
- поет в салоне Алла Пугачева. Это ж она про меня поет. Для меня весь мир в последнее время сузился до размеров одной крохотной точки в океане, плавзавода, куда я, во что бы то ни стало, должен вернуться. Третий месяц пошел, как мы расстались, а у меня в голове... Никогда бы не подумал, что в сорок лет так крышу снесет. Все что ни делаю в это время, происходит на фоне мыслей о ней, на ее фоне. И все эти лица в салоне, всех женщин я не-вольно сравниваю с ней, с моею Люськой. И ни одну из них, хотя нередко встречаются очень красивые, я не предпочел бы ей. Неужели так у всех бы-вает? Ведь если быть объективным… Хотя как тут можно быть объектив-ным?
Знаю, милый, знаю, что с тобой…
Ни черта ты не знаешь. Как и я сам.
Люська не раз спрашивала меня, за что я ее люблю. А я не мог толком от-ветить. Банальные красивости ей говорить – глупо как-то: она, по-моему, выше них. Она совсем-совсем другая, не как все. У меня в кармане лежит ее маленькая фотография. Иногда, если нет посторонних глаз рядом, я взгляды-ваю на нее, хотя, пожалуй, в этом и необходимости нет. Я и без фотокарточ-ки легко, очень живо ее представляю, просто вижу ее. Фотография эта для меня скорее как талисман, как залог ее верности. А она… За два с половиной месяца всего одна радиограмма, всего три слова: «Жду целую Люся». И та еще дома была получена.
Мое пристальное разглядывание женских лиц, и не только лиц, чувствую, становится неприличным. Кое-кто из них, отрываясь от своих журналов и га-зет, бросают вызывающие взгляды на меня. Некоторые, вроде, сдерживают желание присовокупить что-то на словах. И я прячу свои глаза в «Известия».
Вот те раз! 5-миллионный Стамбул подвергся нападению стаи свирепых волков, которые держат в страхе все население огромного города. И никакого спасу нет.
А ведь я был там, в перепуганном нынче Стамбуле. И тогда никаких стра-хов вокруг не замечал. Только как же давно это было! Наверное, в прошлом веке. Или до новой эры?
Я видел чертову уйму городов – от Прибалтики до Чукотки, от Баренцева и до Черного моря. И это только у нас, в Союзе. И каждый город неповторим, со своим лицом и характером. Как эти добрые люди. А восприятие каждого зависит от твоего настроения, от состояния твоего. Вот как теперь. Неделю назад не было для меня города краше и желаннее Владивостока. А сейчас он мне ненавистен, потому что бог весть сколько придется здесь проторчать, потому что никому из сидящих в этом салоне нет дела до меня, до моего оди-ночества. Все, вишь, такие деловые, целеустремленные и благополучные, черт бы их побрал! Знают, что делают, куда и зачем плывут, газетки почиты-вают. Хотя ведь, наверное, и я им кажусь благополучным и целеустремлен-ным, тоже газетку читаю. А сам с давлением 160/100. А оно на мне нарисо-вано?
Через иллюминаторы из салона трудно что-либо разглядеть за бортом. Иллюминаторы расположены высоко по-над креслами, и, чтобы заглянуть в них, нужно подняться с места, загородив обзор сидящей позади публике. Вряд ли кому это понравится, хотя, конечно, никто не выскажет неудоволь-ствия. Поэтому никто не смотрит из салона в иллюминаторы. И я не смотрю. Но мне хочется хотя бы с воды увидеть, где стоит этот «мой» «Магадан», чтобы знать, как до него добираться.
Пугачева допела свое. Вслед за ней из динамика понеслось:
На теплоходе музыка играет…
Встаю со своего «поперечного» кресла и задолго до подхода к причалу поднимаюсь по небольшому трапику и через тесный коридорчик выхожу на палубу, на правый борт. Матрос-мужичок пенсионного возраста, в ватнике и рукавицах, с бело-красной повязкой вахтенного на рукаве, скучает, навалив-шись на планшир, невидящим оком окидывая проплывающий мимо берег. Я тоже смотрю туда, в надежде увидеть свой пароход, временное свое прибе-жище на период «в ожидании транспорта».
Бухта Золотой Рог. Интересно, кому это взбрело, по аналогии или в под-ражание, окрестить эту бухту подобно той, где сейчас трясется от страха Стамбул? И пролив, один из выходов в залив, Босфором наречен. Правда, с добавлением Восточный. Словно и нет, не нашлось иного звучного названия в нашем собственном варианте. Или это сознательно делалось – чтобы сразу привлечь сюда громкими, известными всему миру названиями, торгующую публику. Недаром нынешний Золотой Рог во Владивостоке не менее знаме-нит, чем стамбульский, и трудно где-либо в наших портах, и не только в на-ших, увидеть такую сутолоку, такое разнообразие. Танкеры и сухогрузы, ле-со- и рудовозы, ролкеры, балкеры, крейсера и эсминцы, буксиры, баржи, плавзаводы и базы и черт-те чего тут только нет, куда и откуда все это не хо-дит. Вон вдоль причала рыбного порта, неимоверно длинные, но при этом стройные, пижонистые такие, вытянулись два транспортных рефрижератора: один - «берег», другой – типа «море». Эти действительно по всему свету бро-дят, и я с легкой завистью взираю на них и вздыхаю слегка: ведь я вполне мог оказаться на одном из подобных, если бы меня тогда, год назад в ВРХФ приняли. Если бы не злокозненный начальник отдела загранзаплыва. Впро-чем, попади я туда, я не встретил бы свою Люську. Это меня утешает.
А вон старый знакомый стоит, тоже собственность «Рыбхолода» - «Ху-дожник Врубель». Он чуть помельче и попроще соседей, хотя тоже ничего, солидный кораблик. Интересно, Аркаша Баринов по-прежнему на нем или перешел куда? Вот, черт возьми, метаморфозы: мои друзья-однокашники давно в начальниках – кто помполитом, как Григорьев, кто, как Свистунов, в старпомах, большинство же с четырьмя шевронами - капитаны. Только я уникум – судовой точило. Это надо суметь. Впрочем, кое-то из наших – бо-годулы беспросветные. Иные и вовсе сгинули, как Боря Марчук, как Витька Прохоров. Так что можно Творца благодарить, что я не в их числе.
Сразу за рыбным портом начинается неразбериха судоремонтного завода, затем идут причалы ТУРНИФа, полунаучного, полупромыслового управле-ния, плотно забитые траулерами всех мастей и калибров. В этой конторе Свистунов работает.
Потом вообще непонятно чье хозяйство, куда без удостоверений и про-пусков может пройти любой охотник. Чуть дальше, протянув едва не до се-редины бухты якорь-цепи, стоят два близнеца-плавзавода, большие и свет-лые, с белыми надстройками и светло-серыми корпусами, с насверленными в несколько рядов кружочками-иллюминаторами по бортам. Почему-то вид их меня не волнует, скорее, наоборот – вызывает отчуждение. Они всего лишь похожи на мой. Мой «Захаров» - совсем особенный, единственный, потому что нигде больше нет такой, как на «Захарове», команды, нигде нет такой женщины, как моя Люська.
«Магадан», как черт из табакерки, появился вдруг, сразу после «близне-цов». Такой махонький, жалконький такой, он прижался к стенке между но-вым, с иголочки угловатым танкером и высоко задравшим нос, почти севшим кормою на причал сухогрузом. Нечего сказать, достойное местечко уготови-ла мне Галина Степановна. Хоть и временно, да обидно как-то. Впрочем, не место красит человека. Отныне мы будем украшать этот задрипанный паро-ход. Собственной персоной.
Место, куда подходит наш катер именуется сорок четвертым причалом и представляет собой массивный железный понтон, на котором уже топчется на ветру нетерпеливая толпа, спешащая на противоположный берег, в центр города. Ледяное месиво близ причала вынуждает катер двигаться ползком, а у него и так уже не остается времени – ходят-то они по расписанию. Одна льдина, большая и толстая, нехотя отдвигается от причала, уступая нажиму корпуса, и упирается в берег. «Михаил Варакин» вклинивается между льди-ной и понтоном, и пенсионного возраста матрос ловко накидывает швартов-ные веревки на миниатюрные кнехты, хотя, пожалуй, в этом и нет нужды. И тут же дробно застучали по железу каблуки прибывших пассажиров, а на-встречу им, не дожидаясь, пока все сойдут, запрыгали через борт на палубу катера самые нетерпеливые из встречных.
Муторная погода стоит во Владивостоке в эти мартовские дни. Обычно, даже в зимнюю стужу бухта бывает чистой ото льда, но сейчас словно плот-ная пробка заткнула горловину «Золотого Рога», и рейд закрыт для рейдовых катеров, а многочисленные суда стоят в ожидании причалов, впаянные в ле-дяное поле. Оттуда и наносит упрямый зюйд-вест лед вовнутрь бухты. И хотя периодически его утюжат мощные, с крепкими корпусами буксиры, очень возможно, что переправу сегодня вообще закроют. Ну да мне страху нет: от Моргородка сюда можно и на электричке добраться. Удобней даже.
За воротами переправы из-под ног моих шарахнулась большая белая, с черными и рыжими пятнами по бокам, дворняга. Ей, видимо, тоже совер-шенно необходимо туда, на другой берег – дела. Но, пожалуй, придется ей своим ходом, вокруг, через Луговую добираться. Этот пенсионер с повязкой черта в два пропустит без билета на борт. Да там уже и дверь затворили, и катер, трижды жалостливо взвыв, заработал задним ходом.
У собаки умные, даже мудрые какие-то глаза, но наполненные такой тос-кой и обреченностью, что мне хочется погладить ее и взять с собой. Только я не знаю, как там, на «Магадане» к меньшим братьям относятся. Да и вряд ли она пойдет со мной, давно отбившаяся от людей. Вон как дернулась, едва я протянул руку, чтобы погладить.
Я оставил псину в покое и набрал ход в направлении «Магадана», но вдруг спохватился: газеты-то у меня вчерашние. А свежих в утренней спешке и не купил. Резко, к удивлению попутчиков разворачиваюсь и по крутой ле-стнице зигзагами поднимаюсь наверх, к кафе и газетному киоску. Киоск по-чему-то закрыт. Зато возле него торчит, улыбаясь щербато, знакомая, даже родная до боли, физиономия - Жора Мешков!
- Куда же это ты, милай, красоту свою подевал? – спрашиваю его, пожи-мая холодную, жесткую клешню. – Где борода твоя? И вообще, почему ты здесь, а не в милом сердцу Орехово-Зуеве?
В ответ Жора только отрешенно махнул рукой и без приличествующей паузы спросил:
- Мелочишкой не выручишь, милай? Даже пятака на катер нету.
Мне сразу вспомнилась дворняга, что шарахалась у переправы, и, видимо, это отразилось на моем лице: радость встречи на физиономии Жоры мигом исчезла, уступив место растерянности. Чтобы развеять его опасение, прого-вариваю любимую его фразу:
- Эх, братуха, и ты, видать, горе знавал.
Жора облегченно сморщил мясистый сизый нос и зябко передернулся, во-гнал голову в плечи, в негреющий воротник «рыбьей шубы». Одет он в за-шмыганную коричневую куртку из синтетики.
- Если ты не торопишься, - говорю я ему, - то давай вместе до «Магадана» прошвырнемся. Мне там верительные грамоты вручить надо. А потом схо-дим в какую-нибудь харчевню, посидим, семь-восемь. Думаю, работать сего-дня меня не заставят.
- Эх, семь-восемь, куда мне торопиться? – осклабился Жора. – Время – это единственное, чем я теперчи богат. Махнуться бы с кем, у кого время в обрез, но лишку денег.
- Что у тебя случилось? – спрашиваю я, уже направляясь вниз. – Ты дома-то был?
Жора охотно идет рядом, сунув руки в глубокие карманы поношенного макинтоша, и рассказывает свою эпопею.

7
В январе мы вместе с Жорой уходили с «Захарова». В одной каюте оказа-лись на «Приамурье». Жора, в отличие от меня, намерен был вообще уво-литься из опостылевшей «червяк-конторы» и осесть на берегу, на малой ро-дине – в Орехово-Зуеве. Там он имел какие-то дела с текстильной промыш-ленностью до того, как попал во Владивосток. Он ностальгически воздыхал о прежней своей работе, прежней жизни на твердой земле, куда решил оконча-тельно и бесповоротно вернуться на сорок шестом году своей замысловатой жизни. А еще он горел страстным желанием разобраться в непонятном деле: по какой-то причине с него, почти два года назад закончившего честно вы-плачивать алименты на свою дочь, вновь затребовали алименты да еще по-требовали погасить некую задолженность в размере более пятисот рублей. В продолжение всего недельного перехода до Владика не было дня, чтобы Жо-ра несколько раз не обратился к этой теме, возмущенный кознями бывшей жены.
А вообще, если бы не Жора Мешков, тягостное ожидание прибытия в порт показалось бы нам куда длиннее. Он был по-бабски болтлив, знал не-сметное количество прибауток и анекдотов да к тому же гадал по руке и на картах, словно рыночная цыганка. И мы – нас было четверо в каюте «При-амурья» - разинув рты внимали толкованиям Жоры, как оракулу. Любопыт-но, черт возьми!
При всем при том Жора был большой охотник до рюмки и, не будь он классным рефмотористом – специальность вообще дефицитная – еще раньше и не раз мог бы загреметь с морей по «тридцать третьей». Впрочем, нынеш-нее его решение уйти на берег было, по слухам, вовсе не его решением, а на-стоятельным советом дяди СЭМа, старшего электромеханика на «Захарове», приходившегося Жоре зятем. Кстати, они и квасили-то на пароходе вместе. Я сам не раз наблюдал, как они, обнявшись по-братски на диване в каюте у СЭМа, распевали песни ночи напролет. Но СЭМ был здоров, как черт, и на-утро, после душа, выглядел свежим, как огурчик. К тому же он был СЭМ. А Жора, с его хилыми телесами, с похмелья тяжко, подолгу мучился. Случа-лось, что и на вахты не выходил.
Отправившись на берег, классный «дед мороз» Жора, видимо, решил «за-вязать» и вести трезвый образ жизни, хотя вслух об этом не объявлял. На-верное, натягивая на себя схиму аскета, он все-таки не застегнулся намертво, оставив себе возможность в любой момент сбросить ее. Сказать же вслух о своих трезвых намерениях означало бы для него взять соцобязательство. Это было бы вроде страшной клятвы. А, чувствуя собственную слабину, он не хотел связывать себя словом.
Однажды вечером, видя, как Жора возлежит в одиночестве на своей верх-ней койке и что-то там тщательно изучает на подволоке, я пригласил его со-ставить мне компанию в баре.
- Пойдем, Георгий, музычку послушаем, кофейку с бальзамом изопьем, на красивых барышень посмотрим, в платьях и на каблуках. На «Захарии»-то они все в ватных портах да ботфортах, а тут другой коленкор – есть на что приятно посмотреть.
- Нет, милок, не пойду, - отказался Жора, перевернувшись на бок. – Если я пойду, то сразу закажу двойной бальзам без кофе. А бальзам – это такая шту-ка, что если его двойными дозами принимать, то очень скоро забальзамиру-ешься и будешь как мумия в саркофаге. А мне еще рано в саркофаг. Мне еще с женой разобраться надоть. А что до женщин, которые в том баре сидят, да и тех, что на «Захарове» остались, то все они – отбросы земного общества, во что их ни наряди. Их вышвырнули с земли, вот они в моря и уплыли. Будь что-нибудь подальше морей – там им самое место.
- Что это ты так на женщин озлобился?
- Так ведь женщина – это такое произведение искусства, это же для наше-го брата сплошная беда. От них все неприятности в жизни. Ну а тех, которые по морям болтаются, и женщинами-то звать неприлично. Ты только посмот-ри, как стервозно они табак смолят. Как конюхи. А матерятся! Я сам не свя-той, иной раз и завернешь с досады. Так мужику это пристало. А с губ жен-щины мат – это мерзость особого неприличия. Это что-то поганое…
Жора вдруг утратил обычные свое спокойствие и невозмутимость, сел на краю койки, свесив босые ноги, свирепо взъерошил рыжую бороду, потом соскочил на палубу и, прошлепав к иллюминатору, уселся за стол.
- Не верю я ни одной из них, - заговорил он с жаром. – И ты не верь. Все они одинаковы. Ты вот Люську свою оставил, надеешься на нее, веришь, должно.
- Надеюсь и верю, - сказал я.
- Ну и дурак! – отрезал Жора. – Думаешь, она ждать тебя будет и не взглянет ни на кого? Хочешь, карты на нее раскину? Хочешь знать, что у нее на уме? Карты, они не врут.
- Неужто ты и в самом деле веришь в эту чепуху? – сказал я изумленно, не желая выказать, что жучок сомнения скоблит меня и без его гаданий.
- Эх, братуха, сказал он, - я на себе уже все проверил. Потому и говорю.
- Что за глупость! – не сдавался я, хотя и понимал: по делу молчать бы на-до. – Ну вот, если карты твои не врут, если на одно и то же гадать несколько раз подряд, всякий раз одни и те же карты выпадать должны. Попробуй хоть два раза разложить – хреновина получится. Хотя чего я тут с тобой толкую! Идешь в бар или нет?
- Иду. Уговорил, черт красноречивый, - осклабился Жора. – Погоди, штанцы надену. Но если сойду с панталыку, бог с тебя взыщет.

И все-таки Жора несколько раз гадал мне на нее. И всякий раз вокруг мо-ей червонной дамы крутился какой-то бубновый король. Наглый такой. Буб-новый. Жора только многозначительно поглядывал на меня, тыкая в короля пальцем, хотя и понятия не имел, что это за фрукт. А я делал вид, что ни на иоту картам не верю, но знал точно, что между мной и Люськой действи-тельно стоит этот король бубен. Хоть она и уверяла меня, что он для нее больше не существует, она его, конечно же, не забыла. Не могла забыть. Хотя бы потому, что он по-прежнему почти ежедневно пишет ей письма. И она их читает. И наверняка отвечает ему. И если при мне она и могла думать о нем, как о чем-то стороннем – сколько там верст от Курил до Алма-Аты? – то, как знать, не воспылают ли в ней былые чувства к нему теперь, когда она оста-лась на «Захарове» одна?
Да одна ли? Ведь там, кроме нас двоих, с этим бубновым, еще много от-менных парней, и мы с ним вполне можем бедными оказаться. Она жила со мной, а ему при этом нежные письма писала. Может, теперь она и меня так ждет, как ждала встречи с ним?..

За день до прихода во Владивосток мы забежали в бухту Светлую за во-дой. На стоявшем здесь же краболове «Постышеве» разменяли бутылку вод-ки – я в буфете взял за «полтинник» - на куль вареных крабов и до самого прихода шелушили крабовые ножки. С Жорой мы расстались, когда тепло-ход «Приамурье» уперся кормой прямо в Ленинскую и Мешков, не дожида-ясь прибытия властей и разрешения сойти на берег, перепрыгнул через ре-линги на причал и пустился в город, по магазинам. Надо же было отметить благополучное прибытие к родным берегам. Мы с ним не прощались тогда, надеясь назавтра встретиться в кадрах при оформлении отпусков. Однако не встретились. И я уже думал, что не встретимся никогда. Я просто забыл о нем. А он вот объявился.
- Мы как тогда пришли, я скоренько рассчитался с управой, - говорил Жо-ра, мелко семеня рядом со мной по обледенелой дороге вдоль железнодо-рожного полотна. – На руки получил почти три куска. Еще две премии обе-щали домой перевести – я адрес им оставил. Уже и билет взял на самолет до Москвы на третье января, думал, еще куплю чего-нито для матушки. И, черт его знает, как это случилось, где… Умудрился все документы потерять: пас-порт, военный билет, трудовую. Мы тогда с корешками отметили это дело, да мало показалось – я в город погнал. Помню, назад целый портфель сивухи тащил. Я тогда на «Путинцеве» приткнулся – он здесь, на песках стоял. А оч-нулся утром на морвокзале, без документов, без грошей. «Путинцев» на дру-гой день на промысел снялся, и я остался мертво на мели.
Помнится, будто бы я на катер садился с тем портфелем и, вроде, в воду его плюхнул. Хотя не уверен. Ну, заявил в милицию, целый месяц ходил туда – не подбросит ли кто документы. Хрена с два. В общем, оказался не пришей, не пристегни – без документов, без работы. Через месяц – есть такое положе-ние – заплатил штраф, паспорт новый дали. А вот работа… Пошел к Егоро-вой: так, мол, и так, возьмите обратно. А эта мегера: «У нас тут не проходной двор – сегодня уволился, завтра обратно». Тут, говорит, не биржа труда, раньше надо было думать. На прошлой неделе на Камчатку завербовался. Послезавтра пассажиром туда иду. Только ты сеструхе моей там, на «Захаро-ве», не говори ничего, - попросил он в заключение своего рассказа. – Юрке, СЭМу расскажи втихаря, но только чтобы она не знала.
- Хорошо, - пообещал я, - сеструхе твоей ничего не скажу, даже если до-берусь до «Захарова».

К «Магадану» нам с Жорой пришлось пробираться через лес эстакад, на которых варятся корпуса мотоботов для плавзаводов и краболовных баз. Хлипкую деревянную сходню, протянутую с кормы «Магадана» на причал, перехлестывали несколько канатов, заведенных с разных судов на тумбу прямо напротив кормы моего будущего ковчега. Когда мы поднялись на па-лубу, из двери, ведущей в надстройку, выглянул матрос в тулупе, с воротом выше головы, спросил, чего надо.
- Мне к капитану нужно, - ответил я. – А еще лучше – к деду.
- А дед как раз у кэпа, - сказал вахтенный, пропуская нас в теплый сумрак помещения. – Вот, прямо и наверх.
- Уж, я, пожалуй, к капитану с тобой не пойду, - сказал мне Жора. – Где тут у вас гальюн? – повернулся он к матросу.
- А это палубой ниже, - объяснил тот, и я подумал, что, прежде, чем идти к капитану, надо провести окольную разведку, познакомиться с будущим при-станищем.
- А тут, оказывается, и жить можно, - объявил Жора с удовлетворением, выходя из нужника. – Тепло и удобства есть. Если бы меня не ждали с нетер-пением на Камчатке, я, наверное, захотел бы остаться здесь. Тут, смотри-ка, и народ хороший обитает. Здравствуйте, товарищи моряки! – приветствовал он троих любопытных кадров, выглянувших из распахнутой двери одной из кают.
- Ну, ты побеседуй с хорошими людьми, а я наверх поднимусь, - сказал я и пошел к капитану.
Капитан мне почему-то не глянулся. Долговязый, мужиковатый какой-то, сухопутный капитан из тех, что такими вот магаданами командуют. А стар-ший механик, напротив, пижонистый интеллектуал, хотя и тоже сухопутный. Этих в море ни за какие коврижки не выгонишь. Окопались тут…
Капитан прочел мое направление, протянул его деду и сказал брюзгливо:
- Опять двадцать пять. Нам токарь нужен для серьезной работы, а ты, гля-дишь, через неделю-другую пятки смажешь. В ожидании транспорта. Чего они там, в кадрах маракуют?
- Я ведь только вчера говорил с Егоровой, - почему-то потряхивал бума-гой дед. – Обещала дать замену Халикову. А это… Вы… Как вас? Вы, пожа-луйста, отправляйтесь в кадры; пусть Егорова, хотя бы прямо вот тут, нам расписку даст, гарантию на случай выхода пассажира. А то мы Халикова на «Блюхер», потом и вы на свой пароход, а мы без токаря останемся.
- Я не против, - сказал я. – Еще раз туда-сюда прогуляюсь. Заодно, если не возражаете, в поликлинику забегу. Работать сегодня, наверное, уже не смогу. Переправу не закрыли бы. Как бы в обход не пришлось кружить.
- Мы не возражаем, - кэп небрежно показал, что я могу удалиться. А мы люди не гордые. Я развернулся и пошел за Жорой Мешковым.

8
- Мир дому сему!
- Тому, кто с миром, хозяева рады. Заходь, дорогой, держи прибор.
- А без этого можно?
- Не понял.
- Я… не потребляю.
- Ни себе фига! Впервые вижу на флоте живого человека, который отка-зывается выпить чарку. И никогда не пил?
- Пил.
- И как, сам бросил или заставили?
- Сам себя заставил. Выпил, что мне было отпущено, и решил, что хватит. Иначе перебор будет.
- Вот за это уважаю. Ну, будь здоров!
- Обязательно буду.
- А ты как сюда, работать?
- Да, токарем.
- Ага, Вове Халикову замена. А где наш Вова, ребяты?
- В стране дураков Вова. В моей каюте спит, - ответил один из ребят.
- Ну, нехай спит. А тебя как звать-то, милай?
Я назвался.
- Прелестно! Почти тезки. Меня Алексеем кличут. Можно Леня. Леня То-ропчин. Это вот Коля Редькин, это Митрошин Слава, боцман Гена только что откушал и удалился… Кстати, если не пьешь, так закусить не откажешься? Мы тут юшки из севрюжки сообразили. Вчерашняя, правда, но вполне… Шахиня на нашем супер-пароходе деловая тетка. Хочешь, познакомлю?
- Успею еще. А юшку на завтрак как-то не очень…
- Ну, и ладно. Рассказывай. Должны мы иметь представление, с кем пред-стоит работать.
- Так ведь я ненадолго. Дождусь пассажира и – на «Захаров».
- А ты с «Захарова»? И давно?
- Третий месяц, как ушел.
- Ну, и как там? Как заработки? Я слыхал, у них сейчас золотой рейс. Это правда?
- До моего ухода золото что-то не блестело. При мне шкипером Ловейко был – слышали, может?
- Как не слышать? Знаем такого бурбона.
- А если знаете, то заработки при нем…
- Ну, сейчас-то там Курков – этот план всегда делает. Говорят, у них там пай под четыре сотни вылез. Толпа гребет по куску в месяц, не считая преми-альных. Ты, наверное, тоже успеешь хапнуть.
- Может быть.
- А почему без восторга? Или ты не за деньгами? За романтикой? Или другим каким интересом?
- Да есть один интерес.
- Все ясно. Больше вопросов не задаем. Мы же тактичные джентльмены. Мы, почитай, все тут – с бору по сосенке. Кроме нескольких кадров. Костяка, так сказать, магаданского…
- Но у меня – вопрос, можно?
- Валяй.
- А что гуляем?
- Как!? Выборы же на носу. Готовимся. Во всеоружии – блок коммунистов и беспартийных.
- Все ясно. И у меня вопросов больше нет…
Этот диалог имел место рано утром в столовой «Магадана» и поверг меня в легкое изумление: организованное похмелье на завтрак. Да тут и впрямь какой-то тренажер.

9

Все-таки не отвертелся я от этого «лайнера», и сегодня у меня здесь пер-вый рабочий день. Правда, «рабочий» - это очень громко сказано. Уже вторая половина дня, а я даже руки не испачкал.
Мой предшественник Вова Халиков, очухавшись, заверил меня, что так будет и впредь, что ни на станке, ни вообще я тут ничего делать не буду. За что буду иметь оклад, плюс «пожарки», и все вместе превысит двести целко-вых. Да еще харч бесплатный; кормят тут довольно сносно – я уже отведал первый обед. На первое была та же «юшка из севрюжки», вернее, из голов горбуши – очень вкусно. Второе – традиционные макароны по-флотски, ко-торые я с молодости не переносил. Хуже «шрапнели» перловой. А «шахиня», шеф-повар, она же и буфетчица в одном лице, добрая такая тетка, наверное, безотказная, но тоже не в моем вкусе.
А что до работы… пожалуй, я предпочел бы и меньшую оплату, но за конкретное дело. Тут же – трубки, вентили, шланги, гидрофоры и еще черт знает чего, что к токарному станку никакого отношения не имеет. И еще сам станок - это какое-то чудо! Вова хвастал, что он тут однажды такой вал сумел выточить, такой вал!.. Хоть на выставку. Я думал, ну, и что же тут такого – я тебе любой вал с любым закидоном и нарезкой хоть вдоль, хоть поперек сде-лаю. Но когда увидел сей шедевр шведской техники конца девятнадцатого века, гонору у меня поубавилось.
Чтобы шпиндель завертелся, его надо рукой запустить, провернув шкив; скорость у станка одна-единственная, самохода нет вообще, а тормозить но-гой приходится.
Посмотрев на такую эквилибристику, я захотел тут же снова в кадры по-бежать: я, мол, вам не жестянщик, не сантехник и не Митютька-фокусник. И мне руги-ноги дороги пока. Но Вова Халиков отговорил меня, успокоил.
От нечего делать затеял было Люське очередное письмо сочинять, да бро-сил: все равно безответное. Там, на «Захарове», должно, уже потешаются на-до мной. А тут еще Жора Мешков душу разбередил - вспоминать тошно.
После визита к Егоровой я его в «Волну» повел, на морвокзал, накормил от пуза и сам заодно покушал. Впрок. Само собой, графинчик на триста грамм заказали. Жора его в два приема оприходовал, забурел, несмотря на добрую закуску, и куда-то вдруг заторопился. Ссудил я ему пятерик и у во-кзала на трамвай посадил, а сам на Фокина потопал, к троллейбусу.
* * *
А на этом «Магадане» любопытная публика собралась. Такой же, вроде меня, временный народ. Они собираются в соседней каюте, устраиваются кто где и заводят травлю – благо, работой не перегружены. Володя Халиков, у которого я принял хозяйство, пьяный, похоже, всегда, еще со вчерашнего дня затеял что-то там выточить. Вроде набойки на туфли для какой-то из дам. В таком-то состоянии да на этом станке… Однажды он наверняка окажется без рук. Или чего другого. Хотя он уже взрослый мальчонка. Мелкий, правда. Чернявый и худой, как цыганенок.

10

Несмотря на распахнутую настежь дверь, в каюте невыносимо жарко. По отпотевшим переборкам сбегают струйки влаги, оставляя на пластике изви-листые следы. Вода лужами скопилась по углам. Тут вроде и дышишь вла-гой. Как в скверной парилке. Водосборники под иллюминаторами перепол-нены, но этого никто не замечает.
За столом под иллюминатором сидит новый токарь – это я. Слева от меня, облокотившись о стол, жмурится в полудреме судовое светило Коля Редькин. Напротив него, в кресле, невесть как попавшем сюда, в каюту мотористов, вольготно раскинулся Слава Митрошин, моторист мотобота с «Рыбака При-морья», бывший зверобой и еще черт знает кто, а здесь – просто моторист. Он по-медвежьи массивен и округл, с тугим животом под грубым серым сви-тером, с маленькими веселыми глазками на широком румяном лице и при густых пшеничных усах. Ему, похоже, совсем не жарко.
На комингсе, при входе, толстый и неповоротливый, словно забытый куль, во всю ширину двери разместился Леня Торопчин, боцман с плавзавода «Суханов», на «Магадане» «пожалованный» в матросы.
Вернулся, оставив, видимо, свои попытки что-то выточить, Халиков. Был он в состоянии средней поддатости – где-то еще добавил, - переполз едва не через голову Торопчина в каюту и уселся, откинувшись, на нижнюю койку. Его почти и не видно в тени. Уснул сразу, что ли?
Время послеобеденное. Капитан со стармехом, как обычно, говорят, от-правились по делам в управление. А скорее всего – по домам. Вахтенный четвертый механик Валька Сергаев завалился после обеда в ящик – жирок завязать, а второй штурман Игорь Николаевич (фамилию его из мужиков ни-кто не знает) копается в своих бумагах наверху да временами, будто от ску-ки, стучит на пишущей машинке. Идиллия, да и только.
Сквозь приоткрытую из коридора в машинное отделение дверь доносится размеренное тилипание вспомогательного дизелька, наполняющего старое судно теплом и уютом. Легкий запах гари и машинного масла, идущий отту-да же, дополняет антураж. Комиссий и проверок не предвидится. Наверху, на палубе трещит совсем не весенний мороз и подвывает ветер, а здесь, в каюте мотористов – уютная, мирная травля.
- Ты чего там про выборы говорил? – спросил Редькин Торопчина. – На самом деле выборы какие?
- Ну, ты, Гаврила, даешь! По всей стране подъем народных масс, а ты… Из тайги, что ли, вылез?
- Нет, я с «Магадана»… не вылезаю. А где голосовать-то будем? За кого?
- Голосовать будем на «Боевом» - там наш участок. А за кого – в бюллете-не ж прописано. Кстати, там пива бесплатно нальют, по профсоюзным биле-там…
- Мели, Емеля, нальют. Догонят и добавят…
- А чего мели? Я позапрошлый год в Москву летал, на профсоюзную кон-ференцию посылали. Нам тогда, всем делегатам по двустволке тульской пре-зентовали и по пыжиковой шапке – мужикам. А бабам – песцовые.
- Ни хрена себе! И много вас там было?
- Да тыщи полторы, наверно,
- А чего делали-то?
- А хрен его мама ведает. Чего-то принимали. Решения.
- И где твоя пыжиковая шапка?
- Я ружье тогда папане в деревню отвез – ворон гонять. А шапку братель-нику на свадьбу задарил. Она на мой кухтыль не лезла, - Леня ласково погла-дил себя по стриженой голове.
- А у меня была шапка, - заговорил Слава Митрошин. – Вы когда-нибудь ларгу видели?
- Погоди ты со своей ларгой! Я ж не досказал.
- Чего?
- Так меня нынче тоже в избирательную комиссию наладили. Прихожу на «Боевой», спрашиваю, где замполита найти. Ихний замполит – председатель комиссии. Стучу в каюту. Оттуда голос нежный: «Входите». Открываю дверь и чуть с копыт не свалился. Сидит за столом дама в кителе, с лычками на ру-кавах, как у старпома, вся из себя вдрызг официальная. И дама эта – Лидка Князева, раздельщицей на «Суханове» была, моя грелка - две путины койку делили.
- И чего?
- А ничего. Она меня не узнает, ну, и я сказал, что в комиссию не могу – грамотешки маловато. Так что валяй, чего ты там про ралгу или как ее?
- Ларгу, чума ты огородная, хоть и профсоюзный делегат, – возмутился Слава Митрошин. – Зверь такой из семейства настоящих тюленей. Ох, и кра-сивый зверь, скажу я вам. Шапка у меня была из ларги. Скоко лет носил – и все как новая.
Я годов, наверное, пятнадцать назад из пароходства тягу дал. Заработков не стало, в заграницы только приблатненные ходят, ну, я и подался на поиски счастья. Пришел прямо в Дальрыбу, и запустили меня на зверобойную шхуну типа «Нерпа», на «Ларгу» Ну, ларга и ларга, черт ее мама ведает. Дали мне мотобот – деревянную лодку типа ЯЛ-4 с движком. На самой шхуне, помню, дизель стоял на 350 лошадей. Парадный ход – восемь узлов. Бывало, ветерок задует, мы, вроде, полным ходом шпарим, аж киль красный, а в конце вахты, глядишь, мили на 2-3 позади прежнего оказываемся. Я на мотоботе со стар-помом работал. Он на румпальнике сидит, на носу два матроса с обгалдерами – туши вылавливать, тут же боцман с винторезом, а я, у движка скойлавшись, кемарю.
Как-то, помню, уж больше месяца как на промысел вышли, а у меня еще два пузыря водки оставалось. Я тут к боцману и подъехал: заделай, говорю, мне ларгу – это уже когда я узнал, че почем. Заделай, говорю, ларгу, а я тебе пузырь поставлю, Ну, боцман, конечно, согласился. За пузырь он хоть ларгу, хоть бегемота мог заделать.
В Татарском проливе это было. Топаем, помню, на боте вдоль припая. Ту-манчик такой парит – льда у борта не видать. Где-то старпом и наехал на вы-ступ льдины. Как «Титаник» на айсберг. Как только борт не проломил. Бар-кас, слава богу, целым остался, а меня, сонного, во всей моей амуниции за борт выкинуло. А старпом даже и не заметил – сам спал. Я в воде в момент, конечно, проснулся и, как пингвин, на льдину выпорхнул – даже промокнуть не успел. Заорал благим матом нашим вслед, а из тумана только слышу: «пух-пух-пух» - движок стучит. Передрейфил я, как сукин сын – ведь еще сено в волосах торчало. Потом огляделся: льдинка-то махонькая и – вот она, берите ее – ларга рядышком возлежит. Я, как ее обнаружил, так вообще обомлел. Хоть и говорят, что они безобидные, если их не трогать, да черт ее знает, что у нее на уме-то. А со страху она мне такой громадной померещи-лась.
С полчаса, наверное, я рядом с ней трусился. Штаны мокрые – не помню уж, от купанья или написал от счастья. Спохватились наши, вернулись за мной – как нашли только? Я и не слышал, когда они подгребли. Только вдруг: ба-бах! Ларга моя как-то вперед сунулась и затихла. Наши подвалива-ют, боцман мне тесак в руки сует: надрежь, говорит, пока грудь, а я еще одну стрельну. Я тут оштапорился, осмелел, к ларге с ножиком подхожу, накло-нился над ней, примериваюсь, откуда начать. И вдруг меня кто-то будто ло-патой сзади как-ак шандарахнет! Метров семь я парил альбатросом и нож по-терял. Вскочил, гляжу – а она на меня, зубья ощерив, гарцует. Я давай по льдине круги заворачивать, ору во всю глотку. Боцман услыхал, дострелил. И тут же - разделывать. Вот мастер был! Разрежет на груди, руки просунет, об-нимет, как женщину и, будто барана из шубы, вытряхивает. И вроде крови на нем не видать.
Из той ларги я шапку себе пошил и носил сколько. А потом как-то в каба-ке подзашли, и я ее гарсону за штоф коньяку отдал.
- Сейчас бы такую шапку, - мечтательно сказал Коля Редькин.
- Да, - согласился Леня Торопчин, поглаживая округлую свою макушку, - чего только мы за этот пузырь не закладывали. – Он сделал паузу, видимо, собираясь еще что-то рассказать из личной практики, но в это время в каюту сунулась заспанная физиономия вахтенного механика.
- Коля, - позвал он, - выйди на минутку.
Редькин вяло поднялся из-за стола, подошел к двери.
- Слушаю вас, Вольдемар Викторович, - почему-то он назвал механика Вольдемаром.
- Выйди сюда, - настаивал механик. – Разговор тет-а-тет. Выпусти его, - механик легонько пнул ногой Торопчина.
- Я ведь могу и ногу выдернуть, паренек, - не поворачивая головы, спо-койно сказал Леня.
- Чего?!
- Того. Говорю, ноги выдерну.
- Пусти меня, Леня, - погасил назревающий конфликт Редькин.
Торопчин развернулся, не подымаясь с места, боком, освободил проход. Редькин вышел в коридор, механик отступил к двери в машинное, наклонил-ся к уху электрика.
- Смотайся в магазин, Коля. Корешки пришли – именины отметить надо.
- А ты не ошибся адресом, мальчик? – на худом, скуластом лице Редькина заиграли желваки.
- Не понял, - удивленно вскинулся Сергаев.
- Я тебе тут что, по поручениям? Шестерка? Тебе надо, так и беги сам.
- Ясно, - сощурил глаза механик. – Вы сейчас на вахте стоите?
- Ну и что?
- А где вы должны во время вахты находиться, вахтенный электрик? Марш в машину!
- Да пошел ты, сосунок, - обронил Редькин, поворачиваясь, чтобы вер-нуться в каюту.
- Стой! – крикнул механик, ухватив его за плечо, дернул на себя.
- Ах ты, щенок! – развернулся Коля. – Пошли!
Мимо механика он подошел к двери в машинное отделение, потянул Сер-гаева за руку. Тот не двигался.
- Ну, что же ты, вахтенный? – Редькин будто клешней сдавил запястье ме-ханика и рванул его за собой. Сергаев влетел в дверь, успев ухватиться за поручни на площадке над главным двигателем. Едва не вывалился через них. Глаза его побелели от ярости. Он развернулся, поднял правую руку, готовый ударить электрика, но тот опередил его, боднув твердым, будто медным лбом в подбородок. Механик запрокинулся и, не задержи его Редькин, свалился бы назад, через поручни на дизель.
- Задавлю! – хрипел Редькин, ухватив механика за воротник куртки, стя-нув его на горле. Механик обмяк и не сопротивлялся больше, только злобно скрипел зубами, сознавая свою беспомощность.
Разнял их Слава Митрошин. Растащил по сторонам, как нашкодивших па-цанов, и вытолкнул обоих назад, в коридор. Даже цыкнул слегка: «Ишь вы!..»
Леня Торопчин тоже не поленился подняться, чтобы посмотреть, не нужна ли кому помощь.
- Ты еще пожалеешь об этом, - злобно сверкнул глазами на Редькина ме-ханик, оправляя на себе куртку.
- Иди, иди! Я те пожалею, - угрюмо, глядя исподлобья на него, сказал Ко-ля, готовый, казалось, вновь броситься на механика.
Только мы с Халиковым оставались безучастными в происшедшем дейст-ве. Вова, свесив ножки с койки, безмятежно похрапывал, даже постанывал слегка. А я подумал про себя: «И чего это Коля взбеленился? Такой пустяк! Я, например, с удовольствием прогулялся бы. А вообще на этом пароходе не соскучишься. Даже в ожидании транспорта».

11

Сижу на топчане в стеклянном ящике морвокзала, и мне здесь чертовски уютно, несмотря на множество народа вокруг. Сегодня отпросился на полдня у деда – будто бы в поликлинику, а сам – на главпочтамт: нет ли чего? Полу-чил, однако. Только не от нее. От Сереги Котова письмо. Адресовано на «За-харов», когда я еще дома был. Но что за кульбиты, как оно сюда попало? Люська, что ли переправила? Но почему тогда сама ничего не написала? Ох, и доберусь я до нее!..
А сочинение Серега занятное состряпал.
«Здравствуй, друг мой собинный Валерьяныч! (И дался ему этот Валерья-ныч! Поветрие тут у всех какое-то: чужими именами-отчествами друг друж-ку покрывать).
Сегодня утром почтовый дилижанс еле припер ко мне твой конфиденци-альный пакет. Получил я его в 8.00, а уже в 10 был в кадрах, в секторе за-гранзаплыва. В 21.00 даю ответ.
Ты не удивляйся такой оперативности. Оперативность получилась из-за того, что 25-го числа мне, наконец-то, пришла с «Захария» РДО, что я могу получить в кассе управления свои отпускные. Отпуск мой к концу подходит, а они там только очухались. Вот я и дернулся с утра в Управу. Лечу, полный радужных надежд – сам понимаешь. Через неделю на работу выходить, а я не люблю, когда мои деньги оттягивают государственный карман. Ему и так не-легко, а в моем осталось совсем-совсем мало.
Ну вот, ныряю сначала в сектор загранзаплыва. Сидят три организма, бу-мажные души, карточками шелестят: шур-шур-шур. Я им популярно объяс-няю, что вот, по поручению друга своего, который, не щадя живота, в морях трудится, доставил тугаменты для визирования, и подаю им твои бумаги. Самый молодой из троицы взял их и давай читать. Долго вчитывался в твои анкеты и автобиографии – я за это время успел все образцы на стенах вы-учить. Оказалось, что ты, друг мой, забыл там насчет паспорта (ну, где вы-дан, номер и проч.) прописать. Ладно, думаю, это ерунда. Этот кадр, значит, прочитал и говорит: «Я бумаги принять не могу». Ну, думаю, началось: это не так да тут не эдак. А вот сейчас самое интересное скажу, что и сам впер-вые услышал: «Визы открываем только тем, кто у нас три года отработал». Я говорю, раньше-то совсем по-другому было, только год требовался. И зачем, говорю, тогда нас всех заставляют документы на визирование писать?
А это, говорит, я не знаю, И еще говорит: много мест работы поменял (это о тебе).
Тут влезает в нашу беседу пожилой черт и спрашивает молодого: «А раньше виза у него была?» Тот ему: да, мол, бывал чудак в заграницах, моло-тил штурманом в ДВ-пароходстве. А старик: «К нам из ДВ по-доброму не приходят. Приходят только те, кому визу прихлопнут».
Тут они давай вместе твои бумаги теребить, потом сделали вывод: из-за того, что ты уволился из ДВ, уехал к себе, потом в Таллин, а потом во Вла-дик вернулся, ты еще не определился и не знаешь, чего хочешь. И вернули бумаги назад. Старикан говорит, чтобы ты, когда будешь здесь, сам зашел к ним. Собственной персоной. Тогда, мол, они все растолкуют, че почем.
Ну, тут я думаю, больше тебе помочь ничем не могу. Взял бумаги - на-строение, чую, упало на 50%. Так что, извини, дорогой. Пошел в булгахте-рию за пятаками.
История вторая, короткая.
Захожу, значит, к счетоводам и бодро так говорю: посмотрите-ка по «За-харову» отпускные для Котова Сережи. Шушера за стойкой прищурилась и говорит: «Ничего нет». Ах, думаю, вобла ты сушеная, я же радиограмму-то с собой прихватил, а в ней ясно прописано: «Деньги получите». Тыкаю ей РДО: а это, мол, что такое? Ну, она, змея, опять выскользнула: я РДО тоже получила, но сумма неправильная и выдать ее не могу. Ты, говорит, полу-чишь, а потом не вернешь. Я подала запрос на пароход, так что зайдите в пятницу. И настроение мое упало на остальные 50%.
Вот, думаю, что значит просить копию исполнительного и справку об уп-лате алиментов. Эта камбала лупоглазая запомнила меня по прежнему визи-ту. Остается маленькое утешение: может, вместе с отпускными премия за ивась начислена – потому и много? В пятницу будет ясно. А пока…
Бумаги твои я оставлю у матери. Если буду в морях, когда ты придешь, она тебе их выдаст. Вот пока и все.
Надеюсь, пожатие моей мужественной клешни вернет тебе силы. Мужай-ся, как я, и не плачь.
Твой корефан Серега».

Интересно, где он сейчас сам, мой корефан Сережа? Как вообще на бере-гу-то оказался? Или слинял сразу после меня, если отпуск кончается? Видно, ему с «Захарова» мой пакет переслали, а он думал, что я туда вернулся. Мо-жет, он опять уже в море? Или еще здесь, на берегу околачивается? Тоже «в ожидании транспорта»? Или на лесоповале? Надо будет к нему домой наве-даться. Хотя бы документы заберу. А в загрансектор не пойду: нужна мне эта виза, как зайцу триппер. В Сингапур за «Волгой» я не собираюсь, в Южную Америку – тоже. Чего я там не видал? Та же каторжная работа, если еще не хуже, в тамошней жаре. Бывали мы… в Италии, где воздух голубой. Полгода молотить, чтобы потом заскочить на несколько часов в какой-нибудь Кальяо или Панаму и бегать там, язык на плечо – где бы свои несчастные тугрики повыгодней отоварить. Да и с американцами в кампанию попасть – невелико счастье. К тому же я не хочу от Люськи на другой пароход убегать. Мне дай бог до нее добраться. Однако пора на «Магадан» отваливать. Успеть бы к обеду. Хотя… Неожиданная мысль осенила меня. А не пойти ли мне сейчас к товарищу Титову да не настучать ли ему на наших ретивых кадровиков? Это пошто они достойным коммунистам дорогу застят? Нас тут в замполиты сва-тают, а они визу открывать не хотят. Эта мысль достойна проверки. На вши-вость. А «Магадан» подождет, никуда не денется.

12

Если бы я не знал, куда шел, если бы она не окликнула меня, я не признал бы ее, проскочил мимо. Как же она преобразилась! Передо мной была не прежняя Ленка, смазливая девчонка, которую Толик привез из Таллина. Сей-час предо мной стояла Елена Васильевна, женщина во цвете лет, во всей сво-ей красе и собственном соку тридцати… А сколько же ей? Она, кажется, на два года моложе Толика, а тот на два младше меня – вот и считай.
Только голос абсолютно тот же, мягкий, с легкой хрипотцой, кошачий ка-кой-то, будто мяукает, только быстро.
- Борька, как здорово, что ты пришел! – она, без тени стеснения поцелова-ла меня в губы, чуть отстранилась и сказала еще: - Нисколечки не изменился. Только белый совсем. А как Танюшка? Как дети?
- Да все в порядке. Тебе пламенный привет просили передать.
- Ну и хорошо, пошли.
Она взяла меня под руку и повела сперва черед двор ближайшего к оста-новке дома, потом по узкой козьей тропе наверх, по крутому склону сопки.
- К нам можно по дороге идти, там асфальт, автобус ходит, но тут гораздо короче, - мяукала она, шествуя впереди меня, иногда оглядываясь, словно боясь потерять. Я безропотно топал следом, с удовольствием любуясь лад-ными ее статьями. Слегка даже вызывающими. Когда-то мы с ней флиртова-ли малость. Большего с женой товарища своего я позволить себе не мог.
- Я тебя дома на пятнадцать минут оставлю, за Андрюшкой в садик сбе-гаю, а потом к Дубовым поедем, на Баляйку. Наташу-то помнишь? Я ее пре-дупредила – она ждет нас, стол накрыла. Заодно и помоемся – у нас тут воды третий день нет. Ты не хочешь ванну принять?
- Да я только позавчера в «Бодрости» парился.
- А что же нас не позвал? Мальчишек напарил бы. И я – тоже.
- Не догадался. Не подумал как-то.
- А про какой цейтнот ты говорил? Что-то неладное? С комиссией опять?
- Давай уж доберемся, там расскажу.
- Давай.
Новая квартира Зайцевых оказалась меньше прежней, двухкомнатная, но обставлена, на мой не избалованный вкус, изысканно. И наполнена всевоз-можной бытовой техникой.
- Нам из-за мамы разменять пришлось, - объясняла на ходу Елена. – Ты же знаешь, какая она у нас. Там, на западе продала, сюда переехала и тут… Со-шлась с каким-то дедом. Он ороч по национальности, представляешь, дедок такой в кухлянке. Он где-то в Партизанском районе охотой промышлял. Так разве она поедет к нему в тайгу. Вот и пришлось разменять на две, да еще с доплатой. Ну, ты посиди немножко. Хочешь, телевизор включи. Я – быстро.
Мне было не до телевизоров. По пути, как обычно, я на почтамт заскочил, а там письмо. Без обратного адреса, но явно от Татьяны. Сразу вскрывать не стал, боялся почему-то. А сейчас не терпелось.
В конверте, отправленном Татьяной, оказался другой конверт – из Талли-на, от Титова. Вот это сюрприз!
Сидя дома, поуспокоившись оттого, что с матушкой моей все в порядке и умирать она вовсе не желает, я изобразил-таки пару рассказов и отправил их Ростиславу Юрьевичу. Бывший мой преподаватель астрономии в мореходке уже в те поры был известным маринистом, и кому как не ему я должен был отослать свои вирши? Запустить их в какой-то журнал нахальства не достало.
Дрожащими руками вскрываю конверт. Текст отпечатан на машинке, явно добротной. Не то, что моя «Москва».
«Таллин, 08. 02. 85
Добрый день, Борис!
Не скрою, был удивлен (и обрадован) пришедшими от Вас письмом и рас-сказами. И… фамилию сразу вспомнил, даже зрительно немного помню, а вот год, «эпоху» забыл. Шутка ли – 30 лет в «альма матер» служу. Еще три года и – пенсия. Столько лиц за это время перед глазами прошло! Если бы Вы какую-то зацепку указали, координаты…
Мореходка наша скрипит, пришла в жалкое состояние: набираем по одной группе судоводов и механиков и по две – новой дурацкой специальности – «автоматизация судовых систем». От наших выпускников сейчас все шара-хаются, т.к. кругом нужны командиры с высшим образованием; ликвидиро-ван военный цикл, дисциплина упала. Парни учиться не хотят, придуривают-ся, поскольку сразу после выпуска попадают в армию. И при том здесь соби-раются строить новое здание на горе Ласнамяэ, в новом микрорайоне Талли-на.
Но как бы то ни было, у меня есть повод и основание поздравить Вас с на-ступающим днем Советской Армии и Военно-морского флота! И будьте здо-ровы – начинается и у Вас возраст, когда приходится думать о здоровье.
И скажу сразу – честно и от души, что не надо никаких извинений за свои письма, якобы за то, что время мое отнимаете и напрашиваетесь. В наше время как раз это редкость – когда люди говорят по совести, делятся тем, что накипело, наболело. А у всех нас, если ты не последняя скотина, сегодня ду-ша должна болеть. Ибо залезли мы в такую яму вонючую, что чем больше разбираться начинаем, тем страшнее положение проясняется. Да и не прояс-няется, а затуманивается. И Ваши мысли по этому поводу мне понятны и близки. К тому же, находясь ближе к производству материальных благ, Вы все это видите ярче и четче. Но, мне кажется, однако, что еще важнее – как-то людей изменить. И труднее. Ну, положим, и официально это проповедует-ся, но в том беда, что официальным утверждениям и призывам – даже самым здравым – люди разучились верить. И проповеди «революционных» измене-ний звучат малоубедительно, неубеждающе. Революции должны многое лик-видировать: классы, группы, слои общества. А так – оперетка получается.
Я вот мало, вроде бы, смыслю в экономике, но ясно понимаю: ничего не выйдет, ежели министры и министерства и прочая бюрократия останутся в нынешнем состоянии, а воздействовать на их совесть и разум – смешно… Да ладно, чего там рассуждать. Все равно мы, по-прежнему, слушаем, но не де-лаем.
По поводу Ваших занятий литературой могу выразить удовлетворение – это лучше, чем рыбалка с самогоном и домино во дворе. Что же до содержа-ния текстов, то мне кажется, что это части чего-то большого, будто выхваче-ны из повести или романа. Впрочем, и самостоятельно они могут быть пред-ставлены. Сделаны вполне добротно, крепко. Некоторые места – из судового быта или океанские картинки – и вовсе на зависть классикам жанра. И еще, Вы поднимаете вопрос, проблему женщин на флоте. Конечно, проблем у нас и других по горло, но тема, безусловно, серьезная. Правда, я мало с нею зна-ком. Как, наверное, и большинство из читающей публики. Возможно, потому и будет интересна.
Вообще существует такой Совет по морской литературе, центр его в Мо-скве, глава – Тимур Гайдар (адмирал в отставке, сын Аркадия Гайдара), а за-меститель Владимир Тюрин, мой добрый товарищ. Я тоже в него вхожу. Так что можете послать что-то туда. Или опять – мне. Только постарайтесь до начала июня. Потому что я могу уйти в море, на практику с курсантами.
Напишите, кто с Вами учился – может, я сообщу о них весточки. У нас бывают юбилейные встречи выпускников. Пишите всегда и обо всем, без всяких церемоний и сомнений. Буду только рад.
Всего доброго. Титов ».

Я дважды перечитал письмо и вдруг удивился совпадению. А если бы это письмо да другому Титову показать, из общего отдела? Однако смел Рости-слав Юрьевич. Насчет вонючей ямы-то каково! Это какая такая яма, спросят облеченные товарищи. Или Титову, как и другим большим писателям, Тито-вы из общих и прочих отделов по барабану? Хотя и я, когда ему писал, наго-родил всякого – тоже под статью. И все это, когда страна скорбит безутешно по безвременно ушедшему Константину Устиновичу Черненко. Правда, ко-гда ехал в троллейбусе да и так, на улицах не больно видно было. Хотя фла-ги, склоненные, по углам, с черными лентами заметил. Знать, перемены гря-дут.
Однако Зайцева где-то запропала…

13

И куда это вас, любезный, занесло? И что сие за опочивальня?
Я, как патриций, возлежу в незнакомой постели, утопая в чем-то мягком и теплом. В перине, что ли? Никогда не спал на перинах. Ложе широкое, не одноместное, и рядом со мной явно кто-то был еще – место нагретое. И дух неземной, женский. Не знакомый прежде запах. Мне бы с моим носом нюха-чом на парфюмерную фабрику, а я по «Захаровым» да «Магаданам» мыка-юсь. Причем в полном неглиже – на мне даже исподнего, даже трусов нет. От этого некоторая неловкость: а вдруг кто застукает?
Уже и солнце за окном, а я… Сколько времени? Я-чай, на пароходе надо быть, а я тут. Но где?
Неужто сорвался вчера?! Мне стало страшно. Даже зазнобило от страха.
Нет, не может быть. Не мог я с тридцати граммов шампанского - единст-венно, на что меня подбили… Но что же тогда? Пил я только кофе, много кофе и еще воду какую-то – лимонад или компоты. И много ел. Закусывал за всех.
И что же за летаргический сон со мной приключился?
У Дубовых, после ванной – меня тоже уговорили душ принять – мы сиде-ли в кухне, больше похожей на комнату – настолько она просторна. Сидели сначала втроем, если не считать двух пацанов, двух Андрюшек – Дубова и Зайцева. Я не мог налюбоваться Натальей – настолько она красива с восьми-месячным, в нос упирающимся животом. Но при этом удивительно подвиж-ная и веселая.
Здесь, у Дубовых, гостям всегда рады – это я по прежним годам помню. Жаль только, не было сейчас Олега, Наташиного мужа – интересный мужик. Хотя какой мужик – ему всего-то года тридцать четыре, кажется. Они с То-ликом Зайцевым, по-моему, на «Острогожске» скорешились. Толик уже вто-рым помощником был, когда Олег после Одесской мореходки четвертым пришел. Сам Олег, как и мы, родом из кондовой России, из Тулы, вроде бы, а Наташа – одесситка – где еще такие красавицы родятся? Спустя лет пример-но пять Олежек и Толика обскакал и многих прочих корефанов. И уже долгое время на самых престижных судах в пароходстве. Сперва на перегонах был, а сейчас где-то на миповских перевозках.
Когда Ленка узнала о моих злоключениях на «Магадане», она тут же вы-бралась из-за стола и пошла к телефону – «Томке позвонить». А еще пример-но через полчаса затилипал дверной звонок, и в нашу мирную компанию влилась Тамара Федоровна Панасенко. Собственной персоной. Заполнив ею все остававшееся в кухне пространство. Та самая Тамара Федоровна, которая сидит в кадрах, в одном кабинете с Егоровой и на которую привходящая публика, включая меня, бросает украдкой взгляды, исполненные восхищен-ного ужаса. Ее бы в мрамор и на постамент – достойная пара была бы пре-красному Давиду. Она села слева от меня, а сидящая справа Ленка все тыкала мне в бок кулаком и шептала яростно: «Займись! Смотри, какая баба! И без мужика».
А я что-то сробел, всю сноровку потерял. За что ни возьмусь, то пролью, то мимо пронесу. Затеяли было танцы, а у меня поджилки трясутся. И те три-дцать граммов шампанского не помогают. Покуда дело до песен не дошло.
«Отговорила роща залота-ая», - запели девки ладно, в три голоса. В сере-дине первого куплета и я вступил: «…И журавли, печально пролета-ая…». И они все вдруг умолкли, оставив меня с песней наедине. Я допел. Допел с удовольствием, с упоением даже. Они захлопали и потребовали еще.
И были «Клен ты мой опавший…» и «Ты жива еще, моя старушка…», а потом залихватская, из курсантской поры «…Не рассчитывай, Манька, на брак…».
Засиделись допоздна, за полночь, наверное. Потом засобирались домой, такси вызвали, а я, как честный рыцарь, вызвался даму проводить. Но…
Из-за двери вдруг послышалось: «Я тебя давно опоила колдовскою тра-вой…», - и в комнату вплыла она. Я опять испугался. Неужто я с нею спал!? Неужто изменил!? Да нет, ничего такого не помню. Наваждение какое-то!
- Ты проснулся? – ласково проворковала она, катя перед собою столик с чашками и тарелками. Ни фига себе, как падишах в гареме. – Что будешь, кофе или чай? Рекомендую чай, бабушкин рецепт, на пятнадцати травах.
- А сколько времени, Тамара Федоровна? – проблеял я жалобно.
- Почему Федоровна?
- А как?
- Тома. Можно Тамара. Если ты на работу боишься опоздать, не бойся. Я с Галей о тебе говорила. Можешь на свой «Магадан» не ходить. Только вы-писку возьми и принеси к ней – в любое время можно. Подыщем тебе работу у нас. Ленка говорила, что ты рисуешь хорошо. Художником будешь, плака-ты к выборам писать.
- А я тут ничего такого?.. – начал было я.
- Очень даже ничего. Кстати, до своего пассажира можешь у меня оста-ваться.
- Но у меня все там, у Свистуновых, все вещи…
- Смотри. Было бы предложено. – Она принялась разливать чай, а я зыркал по сторонам: куда делись мои красивые трусики?

14

Квартира Сережи Котова расположена на втором этаже неухоженной кир-пичной хрущевки, которую я отыскал не без труда, хотя и был здесь уже, прошлым летом, вместе с хозяином. Их тут на Чуркине много – на одно лицо.
Расхристанная парадная дверь, крашенная железным суриком, сумереч-ный подъезд, пропахший кошками, на подоконнике между этажами - кон-сервная банка, полная зловонных бычков да еще керамический горшок с ка-ким-то засохшим цветком. Оторванные перила на балясинах – словно шипо-ванные лыжи – за такие разве с бодуна держаться.
Черная квадратная кнопка звонка провалилась под моим пальцем, причем никакого звука вослед не послышалось. Тогда как дверь, обитая черным же дерматином, особой непроницаемости не внушала. Нажал еще – тот же ре-зультат. Стучать? Разве только ногой. Что я и сделал как можно вежливо. Как только можно стучать ногой.
От первого же стука дверь легко приоткрылась. Я отворил ее чуть пошире и крикнул вовнутрь:
- Есть кто дома?
В ответ – тишина. Я повторил: - Есть кто-нибудь? – Результат тот же.
Вот живут, подумалось мне, как на барже - заходите, люди добрые, бери-те, что хотите.
Прошел в прихожую. Откуда-то сбоку, из кухни, наверное, вышла флег-матичная пестрая кошка, мурлыкнув, потерлась о мою штанину. В воздухе стоял крепкий дух водочного перегара вперемешку с табачным. Фу ты, ну ты. Двустворчатая, застекленная рифленым стеклом дверь, ведущая в покои, была не притворена. Оттуда, почудилось мне, доносился то ли храп, то ли всхлипыванье.
Не разуваясь, осторожно прошел во внутрь, осмотрелся. Напротив входа посреди большой комнаты, под желтым абажуром стоял массивный квадрат-ный стол с какими-то бумагами на нем, вроде чертежами. Прямо на чертежах – тарелки с остатками снеди да два пустых стакана. «В тарелке киснет про-шлогодний рыжик, а водка выпита до капельки вчера», - ухмыльнулся я про себя, уподобившись Саше Черному.
Слева от стола стоял шкаф типа «Хельга» с хрусталем и какими-то книж-ками за стеклом. Справа, под небольшим ковром - диван с потертыми подло-котниками, рядом с ним – такое же кресло, а в углу, на тумбочке бликовал без звука включенный телевизор. Позади стола, за стулом с высокой спинкой – выход на балкон. Оттуда, с балкона и доносился храп.
Я обогнул стол, раздвинул занавеску и увидел… Но где же я это видел? Да у Гоголя, у Николай Василича, при въезде Тараса Бульбы с сынами в За-порожскую Сечь. Только здесь Сережа Котов олицетворял собою всю Сечь, а заодно и свою голубую мечту морского периода. Один к одному. Как, быва-ло, за шахматами мечтал.
Сережа возлежал ничком на раскладушке – как только это хлипкое со-оружение из холста и трубок выдерживало такого бегемота? – в обнаженной красе своей и в одних семейных трусах. Одна рука его между прутьями тол-стой плетью вывешивалась с балкона, другая покоилась в ящике поверх пус-тых пивных бутылок. В изголовье стоял еще один ящик, с водкой. На неко-торых посудинах еще белели нетронутые колпачки.
Бороды у Сережи не было. Была только недельная щетина да патлы из-рядные, почти до плеч. Он, однако, ничуть не печалился об этом, как не на-прягался и по поводу назревшей в стране революционной ситуации. И только всхрапывал слегка. Даже лежа на животе.
Будить его было жалко, но как с документами быть? Не ехать же сюда еще раз.
Снаружи, из прихожей послышался стук…
Я откинул занавеску, переступил порог. Из прихожей в комнату, опасливо глядя на меня, ступила маленькая, худенькая женщина в легеньком сером пальтеце и вязаном, в тон, берете, с авоськой в руках. Выглядела она лет на пятьдесят, хотя Серега говорил, что мать его – это была, явно, она – уже два года на пенсии. «И как это такая дюймовочка, - подумалось мне, - могла та-кого богодула выносить»?
- Вы кто? – спросила она испуганным шепотом.
- Я – друг Сережкин, Борис – он, наверное, говорил вам. Мы на «Захаро-ве» вместе были.
- Да-да, он говорил. Хороший, говорил, друг. Он еще документы для вас…
- Да, я, собственно, за ними и пришел.
- Я сейчас найду, погодите минуту, - засуетилась она. – Я в наш магазин бегала. Проснется – есть запросит. А дверь-то не закрываю. Он где-то по-следний ключ посеял. Захлопну – не открыть. Его ведь не добудишься.
- А он что, еще в отпуске?
- Да чтой-то? Отпуск отгулял. Сначала все занимался, все чертил, курсо-вые, а как неделю назад деньги получил, так с круга и сошел. Порет, не про-сыхая. И все сразу забросил. Уж с учебы-то выгонят. Людей стыдно. Всю не-делю на балконе валяется. Как возьмется песни орать – сопки вокруг пляшут. Была бы сноха – он ее побаивается, все острастку давала. Так она в море. А я чего… Ладно, хоть не буйный, не дерется. Вон у соседей сынок, у Самсоно-вых Колька – беда. То и дело в кутузку его отправляют. А он там отлежится, приходит домой и опять за свое.
Она отнесла на кухню свою кошелку, достала из шкафа и протянула мне большой серый конверт.
- Вот, он говорил, если Борис придет, отдашь. Может, чаю поставить? Или кофе? Кофе хороший есть. Он тут набрал всякого, а сам только водку с пи-вом и дует. Его ведь на лесоповал, было, после отпуска-то наладили. Отгово-рился как-то. Учиться, мол, надо, а тут… Выгонют ведь и с работы. Уж луч-ше бы на свой пароход уехал.
- А медкомиссию он проходил? – спросил я.
- Да проходил. Сразу как с моря заявился, так на другой день и пошел на медкомиссию. Сперва в управу, он говорил, а потом по больницам.
- Спасибо вам. Вы ему, как проснется, привет от меня передайте. И чтобы не дурил. Пусть на «Захаров» возвращается. Скоро пассажир туда пойдет. Я тоже там буду…

15

В секторе загранкадров было все точь-в-точь, как Серега описывал, как в департаменте… «неважно, в каком департаменте». Три клерка, три акакия, кто в очках, кто так, на босу ногу шуршали бумажками, перебирая судьбы за-гранкадров.. Однако здесь было посвободнее, чем у кадровиков внизу, где Егорова с Панасенко кресла протирают. И посветлее даже. Да и как иначе? Чай, на этаж выше, другая категория.
Я громко поздоровался. Только один, ближний к двери, без тени вооду-шевления ответил мне, равнодушно, лениво даже глянув на пришельца. Тот самый, молодой, про которого сказывал Серега.
- К кому мне обратиться? – не снижая тона, спросил я.
- Смотря зачем? – ответил молодой по фамилии Горюнов С.В. – я разгля-дел табличку на его столе.
- Мне передали, что здесь меня лицезреть желают. Я - с «Захарова».
- Ах, да-да, помню, был у нас один товарищ, колоритный такой, при боро-де. Как ваша фамилия?
Я назвался.
- А документы у вас с собой?
- Вот мои документы, - я выложил на стол «секретный пакет инженера Грачевского», вспомнив вдруг что-то из детства, из Гайдара. Кажется, «Судьбу барабанщика». Вот ведь память – всякую дребедень хранит! И мне стало чертовски весело.
- Да-да, вот тут, вот это, в общем, вопросов куча, - Горюнов будто обрадо-вался найденному в анкете. – А главное – пестрота. Где вы только не были. Помотались по белу свету. У нас, вы, наверное, знаете, как это называется?
- Мои университеты, - выдал я.
Он удивился. Даже задумался слегка и даже улыбнулся.
- Я полагал, иначе, - с улыбкой возразил он.
- Иначе – это летун, - подхватил я. – И, как я понимаю, доверия я не за-служиваю. С доверием у меня…
- Мы не хотим краснеть с вашими документами на парткомиссии, - к нам подошел другой инспектор, тот самый, «старый» из серегиного донесения. Он, я заметил, хоть и не поздоровался, но сразу с моим приходом навострил большие свои уши. А ведь я насчет краснения уже слышал где-то. Да в «Рыб-холоде», год назад. Дежавю какое-то сплошное.
- Я, вообще-то, не больно и хотел. Замполит настоял, Матвеев – может, знаете. И он не краснел, и другие товарищи, когда рекомендацию давали.
А в прошлом году меня на заводе в загранплавание рекомендовали и тоже как-то не стыдились за меня.
- Но вы только год у нас.
- Без малого полтора, хотя и это неважно. Я ведь положение по визирова-нию прекрасно знаю – не первый год замужем. Оно на весь Союз одно.
- Но вот вы в пароходстве были, почему оттуда ушли?
- Так я же все в автобиографии изложил. Или прочесть некогда было? Или у вас тут…- едва не брякнул «не советская власть», вовремя спохватился. – Как доктора на Чуркине свое гнут: до трех лет – вновь поступающий, так и у вас? – на меня накатывал прилив ярости.
- Позвольте, - протянул я руку и сгреб со стола свои анкеты с биография-ми, следующим движением перехватил все бумаги надвое и оглянулся во-круг. – Урны у вас тут нет?
- Вы что тут демонстрируете? – обиделся старший.
- Ничего. Куда мусор выбросить?
- Забирайте с собой.
- Ладно, - я расстегнул сумку и сунул бумаги туда. И как бы, между про-чим добавил: - А Валентин Иваныч за меня тоже не краснел. Не видел я по-краснений, когда говорил с ним.
Клерки переглянулись и в один голос вопросили:
- Какой Валентин Иваныч?
- Да Титов. Или у вас другой Валентин Иваныч есть? Он мне учиться предлагал, - это было последнее, что я сказал, прежде чем затворить за собою дверь. Акакии остались за ней с разинутыми ртами.

16

«Я сегодня не такой, как вчера…» Я ушел из кадров веселый и злой и пре-исполненный решимостью. «Рубить концы!» - скомандовал я сам себе. Еще в понедельник у Хардиной демаршем профланировать и – к чертям собачьим все эти пи…страдания. Поеду назад, к Татьяне, к детишкам.
На почте опять была иезуитски краткая радиограмма от Люськи: «Полу-чила РДО жду Люся». Зато большое письмо прислала Татьяна. Большое и доброе. И…
«Не хочется верить, что между нами все кончено. По-моему, то, что про-изошло – это глупость какая-то, недоразумение. Но если ты по-другому счи-таешь, если не хочешь мне писать, то я все равно писать буду. Хотя бы о де-тях. Надеюсь, это ты мне не запретишь…»
Всегда спокойная, уравновешенная – за многие годы я почти не видел Татьяну плачущей, - но сейчас, когда она писала это, она явно с трудом сдерживала слезы. А может, и не сдерживала вовсе. Если рядом не было де-тей. И я, читая это… Мне так нужно было это письмо!
«Я вернусь домой на закате дня, обниму жену, напою коня…»
А почему бы нам и в самом деле коня не завести? Или мирную, добрую лошадь. А еще арфу, как мечталось когда-то. Пусть стоят: арфа – в малень-кой комнате, вызывая думы о высоком, а в сарае – сделаю выгородку под стойло – большая, ласковая лошадь. И чтобы приветствовала меня тихим ржаньем, когда я принесу ей краюху хлеба, посыпанную крупной солью.
Только лошадь, наверное, больших денег стоит, даже в цирке заезженная. А настоящая арфа и того больше – говорят это целое состояние. Но где его взять, если не в море, на минтаевой путине?
И все-таки я решил! И никаких сомнений. А теперь надо Людмиле Пет-ровне письмо снарядить. Последнее. Прощальное.
Вернулся на почтамт, купил конверт и бумагу и прямо здесь, в зале скоро-писью, как пишу дневники – разберет, коль захочет – накропал следующее:
«Здравствуйте, недоступная радость моя, свет в далеком окошке Людмила Петровна!
Вы так забаловали меня своим вниманием, что я просто слюной исхожу, мурлыкая от удовольствия. Будто меня за ушком чешут. Возлежу на мягкой укушетке и млею и представляю себе, как и вы тоже лежите, а рядом с ва-ми…
Хрен его знает, кто там рядом с вами, но подозреваю, что кто-то есть на-верняка.
За два с половиной месяца две радиограммы, по три слова каждая. Неужто не могла хотя бы одно письмо нацарапать? Или нечего? Или все время по-прежнему уходит на сочинения к нему, любезному Владимиру Михалычу? Интересно, в чьем присутствии теперь ты пишешь? Кто тебя нынче вдохнов-ляет?
Я из-за тебя до ручки дошел, сам себя не узнаю, с женой развелся, от де-тей сбежал. Какой же я, простите великодушно, чудак, на букву М! И чего ради? Кого?
Но, похоже, кризис миновал, и мой потрепанный организм пошел на по-правку. В понедельник иду к доктору за резолюцией – что в плавсостав не годен. Это чтобы уволиться без отработки. А потом сяду на большой и кра-сивый самолет и… Или нет, лучше я на поезд №1 по имени «Россия» - чтобы через всю Россию-матушку, чтобы душой оттаять, отмолиться, чтобы умы-тым к детям вернуться. А ты…
У тебя там много вариантов – выбирай любой, вешай лапшу, наставляй рога. С меня довольно.
Прощай».
Я запечатал конверт, подписал его и тут же бросил в большой ящик, на котором написано: «Выемка корреспонденции в 10.00 и 18.00». А теперь на трамвай и – «домой», к Свистуновым.

17

У Свистуновых гуляли. Бревенчатая восьмиквартирная двухэтажка, одна их трех остававшихся «памятников» начала века, давно подлежавших сносу, но никак ему не поддававшихся, ходила ходуном. Едва я вошел в подъезд, сразу понял: Свистунов пришел.
Они с Ольгой стояли на площадке второго этажа, возле своих дверей и, видимо, курили. И беседовали. Я задержался внизу, чтобы не мешать им.
- Слышишь ли ты меня, голубка? – ворковал Сибелиус (прозвище с море-ходки) с нежностью, на какую только был способен.
- А не пошел бы ты, Женя, на …., не менее нежно отвечала Ольга. – Ты, голубок, скажи, когда ты меня из этого вертепа увезешь?
- А чем тебе не нравится этот вертеп? Тепло и сухо и мухи не щекочут.
- Да-да, и удобства – ни воды, ни туалета. Тебе хорошо там, на своем «Пе-ленгаторе», а мы тут с горшками да ведрами, зае… на горку бегать, - в под-питии Свистунова материлась, как грузчик.
Я стал подниматься по скрипучим ступеням наверх.
- А вот и Борис! – неподдельно обрадовалась Ольга.
- Василич, привет! – Женька шагнул мне навстречу. Мы обнялись. – Все такой же, как огурец. Ольга говорит, ты на «Магадане».
- Да, ни дна бы ему…
- А ты где вчера пропал? – отстранила Ольга мужа. – Почему ночевать не пришел?
- Да я на пароходе ночевал, - соврал я бойко. – Меня на пожарку законо-патили.
- А что Зайцева? – похоже, Ольга не поверила мне. – Ты нашел ее?
- Нашел, - отмахнулся было я.
- Ну и что? Поможет?
- Помогла. Я, ребята, решил домой вернуться.
- Да ты что?! – голоса Свистуновых слились воедино.
- Ты погоди, - взял меня Женька под руку. – Пошли, примем по пять ка-пель…
- Чего ты болтаешь! – одернула его супруга. – Он же не пьет.
- Ах, да, я и забыл, Все равно пойдем, потолкуем. За шахматами. Ты еще не разучился?
- Меня Вавярик подучил.
- Вавярик – это фрукт! – поднял Свистунов указательный палец в восхи-щении от своего сына. – Светка тоже ничего, но Вавярик!..
В кухне собралась вся честная компания, все Ольгины товарки. Выпивали, закусывали, угощали друг дружку. Моему появлению обрадовались так, словно это я пришел с моря. Мы с Женькой, однако, ушли в комнату, где Вовка смотрел по телевизору «Место встречи изменить нельзя».
- Ты чего это, Василич, надумал? – Сибелиус еще с мореходки звал меня только по отчеству. Вот и теперь, несмотря на свой капитанский статус.
- Да обрыдло все, Женя. Что ни комиссия, то заморочки. То на обследо-вание, то на конфликтную комиссию. В кадрах замордовали. Подозрительно всем, как это я с дипломом штурмана в токари подался. Словно шпион анг-лийский. Хотя и на замполита учиться сватали. И смех и грех. Сегодня я бу-маги на визу порвал. Думаю, шабаш, поплавали и будя.
- Да брось, не горячись. Все притрется. Пройдешь ты эту комиссию. А ви-за… Долго ли бумаги написать? Мы еще, как Карлуха говорил, пошумим над дубравой.
- Не знаю. Давай лучше партию расставим. Ты как?
- Я? Я только за. Вавярик, где наши шахматишки?..



18

Март выдался ядреный, морозный по-зимнему. Потому, наверное, «Мага-дан» выглядел насквозь прозябшим, скукоженным. Черные борта его поседе-ли от инея, а понизу, у ватерлинии от долгого стояния даже льдом поросли. И только сизый дымок над трубой да белый тулуп вахтенного на корме давали понять, что тут еще живы.
Старший механик на сей раз выпендривался недолго. Без обычного нытья подписал мне выписку из судовой роли и даже сам сходил к капитану, чтобы поставить печать. Да и я, на всякий пожарный, подменой заручился. Коля Редькин – я сперва сбегал вниз, с ребятами поздороваться – оказался не толь-ко электриком, но и на любых станках мастак. В случае чего, сказал он, если болт какой выточить, это нам на раз-два. Ты деду так и передай. И дед с этим согласился.
- Но вы все-таки напомните Егоровой, – стармех вдруг заговорил со мной на вы, - что нам постоянный токарь нужен. Тут работы много предстоит. И еще у меня маленькая просьба: занесите на «Боевой» списки избирателей.
- С полным нашим удовольствием, - обрадовался я и, еще раз заглянув к ребятам, покинул борт «Магадана». Полагаю, окончательно и бесповоротно.
Перманентно пьяный Халиков – он так и не ушел никуда, так здесь и ку-выркался – вышел на корму помахать мне ручкой. Мне почему-то стало жал-ко его, неприкаянного.
Я помахал ему в ответ, крикнув «Счастливо!», и пошел вдоль причала, в направлении «Боевого». И вдруг подумал, а на кой ляд мне все это надо – все эти выписки и списки, если я, вроде, лыжи навострил? По инерции, что ли, перемещаюсь? Хотя чего теперь торопиться? Сдам списки, нанесу визит к Хардиной и – в кадры: «Прошу уволить по собственному по причине тяжко-го заболевания». Зря только Ленку напрягал. И Тамару Федоровну. Эх, Тома, Тома! Жили бы мы с тобой, как голуби, если бы… Как вы все мне надоели!
Теплоход «Боевой», видимо, недавно передвинулся ближе к судоремонт-ному заводу. Зачем?
Пароходишко небольшой, одного примерно тоннажа с «Магаданом», но смотрелся и впрямь по-боевому, как бойцовый петух с распушенным хво-стом – кормою. На палубах его происходила какая-то возня. Хотя почему «какая-то»? Такое бывает обычно перед выходом в море: что-то грузится, что-то кантуется, что-то крепится по-походному. Матросики, покрикивая, поругиваясь, хлопотали на баке, возле трюмов.
Несмотря на мелкие габариты, внутри «Боевого», оказалось, можно за-блудиться. Я не без труда отыскал наверху каюту помполита, вошел, получив «добро» и невольно вспомнил Леню Торопчина. Как он ее называл? «Грелка моя, Лидуха Князева».
Во френче со старпомовскими шевронами на рукавах и вузовским «по-плавком» на высокой груди она производила странное впечатление. Как там у незабвенного нашего Николай Василича? «А предмет-то того, игривый». Ей бы рядом с Пьянковой за шкерочным столом песни петь, а она, вишь, про флагманскую группу разговоры разговаривает. И со мной не прочь поболтать была: «Как там настроение на «Магадане?».
Насчет настроения на «Магадане» я пожал плечами и, отдав председателю избиркома списки избирателей, отбыл в известном мне направлении: сначала наверх, за газетами, а после – в полуклинику и – на покой.

19

Не знаю, радоваться мне или как? Доктор Хардина позволила мне выйти в море. «Годен сроком на 6 месяцев» - будто скоропортящийся продукт про-штамповала. И еще направление к судовому врачу: «при постоянном рейсо-вом эпикризе». То есть под надзор. И я опять в полном раздрае: чего делать? У Чернышевского бы спросить.
Я шел с твердым намерением получить от нее вердикт, что в плавсостав не годен, но она настояла, чтобы я разделся, и приступила к обычному ос-мотру. Давление, к изумлению моему, оказалось едва не идеальным.
- Вот, - констатировала Мария Петровна с полным удовлетворением, - таблеточки попили, и результат налицо. Только перед выходом еще загляни-те ко мне. Непременно.
Я пообещал непременно заглянуть, хотя и не знал теперь, состоится ли этот выход вообще. И про то не сказал, что никаких таблеточек я не пил, не покупал даже. И от уколов, которые мне Ольга делала, отказался.
Однако, если теперь увольняться идти, запросто две недели отрабатывать заставят. Чего доброго, назад, на «Магадан» запрут. Разве только на доброту прелестных инспекторов нажать?
В салоне «Владимира Пукало», делавшем первый утренний рейс на Маль-цевскую после осевшего тумана, я взялся за газеты. В «Литературке» пересу-ды о произведениях на темы любви. Неужто такую блажь печатают?! Что знают они о любви, если пишут такое? Я бы им рассказал…
Я не успел додумать, что бы я «им рассказал», потому что на развороте «Рыбака Приморья» увидел: «Мы – захаровцы!» - фоторепортаж на весь раз-ворот с комментариями - с моего парохода, «победителя в соцсоревновании по ДМП». Правда, фотографии какие-то размазанные – трудно узнать кого-либо, кроме разве Верки Субботиной. А капитана Куркова я вообще видел впервые.
Но как это меня резануло! И куда же я навострился - лыжи смазал? Вот где мое место! Вот где я должен быть!
Я зашел в попутное почтовое отделение и переправил шестерку в санпас-порте на 12, приписав: «без ограничений». Изобразить почерк Хардиной с характерными «з» и «р» оказалось делом двух минут. Теперь можно идти «качать права» к Егоровой.

20

Увидев меня, входящим в кабинет, Галина Степановна не то загадочно, не то ехидно улыбнулась
- Легок на помине, - сказала она, с любопытством меня разглядывая. – Опять ваш главмех шумит: подайте нам любимого токаря – хоть на транс-порте, хоть на вертолете. Просто незаменимый какой-то.
- Родственные связи, - отшутился я.
- Как ваши дела? Выписку принесли?
- Вот выписка, вот санпаспорт – можно запускать.
- Куда?
- Да куда угодно. Хоть в космос.
- Чудесно! В космос пока не нужно, а пойдете в базу резерва, отметитесь и опять ко мне.
Я сбегал в подвал, где размещался «штаб» базы, отметился у инспектора и вернулся назад.
- Теперь ваше рабочее место будет здесь, в седьмом кабинете, у Одиноко-ва. Я с ним говорила. Там стол свободный есть.
- Одиноков? – переспросил я. – А как зовут его?
- Одиноков, Олег Герасимович, замначальника по резерву, разве не знае-те? Или знакомый?
- Да слышал, - кивнул я.
- И все-то у вас знакомые, - опять улыбнулась Егорова.
- Так мы всю жизнь на халяву, - парировал я. – Я и к вам-то попал по большому блату. А как с транспортом? Что-нибудь предвидится?
- Через неделю «Любовь Орлова» в экспедицию пойдет. Тамара Федоров-на! – Егорова обернулась к Панасенко. – Проведите его до седьмого. Пока-жете там, что делать.
- Как твои дела? – поинтересовалась Тамара по-свойски, когда мы вышли из кабинета. – Почему в гости не приходишь?
- Да замотался я с этими комиссиями. И Женька Свистунов пришел - гу-ляли.
- Все ясно с вами. А что Одинокова ты действительно знаешь? – она, ви-димо, слушала наш с Егоровой разговор.
- Знаю. Заочно.
- Это как?
- Да так, потом расскажу, - мы уже подошли к кабинету с табличкой «Одиноков О.Г.».

Как же мне было не знать Одинокова? В бытность мою на «Владивостоке» эта фамилия постоянно была на слуху. Один из самых удачливых капитанов во флотилии. Кажется, он «Звонким» командовал тогда. Его, вроде бы, и на Героя Труда представляли, да что-то там не срослось. То ли он беспартий-ным был, то ли еще чего. Но тогда как в капитаны выбился?
Два года мы, можно сказать, бок о бок терлись, а встретиться тет а тет не доводилось. Он – на «малыше», на китобойце, я – на базе. Хотя тоже на ма-лышах начинал, на «Закаленном». Может быть, когда и сталкивались: капи-таны малышей при каждой швартовке на базу поднимались.
Голос-то его наверняка узнаю – во время охоты, а это, почитай, ежеднев-но, - постоянно в эфире болботали. У него, помню, фишка такая была: «Вни-мание всем, кто меня слышит и кто меня подслушивает! Есть лушпайка хво-стов на тридцать. Нуждающимся через пять минут даю пеленг…».
Интересно, какой он внешне?

Внешне Олег Герасимович оказался похожим на знаменитого Рутгера Хауэра. Один к одному. Такой же альбинос белоголовый, с пропеченным ли-цом, такой же крепко сбитый. Говорил ли ему кто об этом?
Он поднялся навстречу нам, поздоровался бегло и, указав на мое место: «располагайтесь», - вышел, видимо, куда-то торопясь. Голос все тот же, глу-ховатый, но сильный. А меня он, конечно, не узнал. Да откуда?..

21

На новом рабочем месте меня решили использовать на полную катушку. И впрок. В первый же день нарисовал «Молнию» по обстановке на промысле и транспарантик – о субботнике к годовщине Ильича. Главным же в планах работодателей был стенд ко дню Победы, а из материалов к нему, кроме двух десятков фотографий, не было ничего – хоть из носа выковыривай. Из средств же производства я обнаружил только много ватмана, два пузырька с тушью – красной и фиолетовой – да кисточку в три волоса. Поэтому первые произведения пришлось творить средствами подручными – обратным концом той самой кисточки, заточенным «лопаточкой». Слава богу, перочинный нож и зажигалка всегда при мне. Назавтра меня финансово подкрепили, и я пол-дня бродил по магазинам в поисках масляных красок, кистей и еще что под-вернется.
Масляные краски оказались дефицитом, разжился гуашью. На безрыбье, говорят, и рак – карась. Набрал кистей и перьев и все принес в седьмой каби-нет. А уже через день, увидев мои недюжинные таланты, замначальника Одиноков сделал мне предложение:
- На «Уборевич» штатный художник требуется. Вы не хотите туда пойти?
Я с глубокой признательностью отказался:
- Моего пришествия, как мессии, на «Захарове» ждут. Как можно обма-нуть их ожидания? И я, боюсь, не смогу художником. Я, вообще-то токарь.
- Так это вполне можно совместить, - настаивал он. – А лишние деньги – они, вообще-то, не лишние.
- Михеев меня не отпустит, - гнул я свое.
- А мы его и спрашивать не будем.
- Хорошо, подумаю, - вроде сдался я.
- Подумайте, согласился Одиноков, а я вдруг спросил:
- А вы здесь давно?
Он посмотрел на меня внимательно, будто что-то вспоминая, и, не отве-тив, спросил:
- А как, говорите, ваша фамилия?
Я назвался.
- Вроде, знакомая, - произнес он. – Мы прежде нигде не пересекались? – у него на переносице собрались складки.
- На китовом промысле, на «Владивостоке», - сказал я.
- Точно! – хлопнул он себя по лбу. – Звездочет! На базе четвертым был! То-то я слышу, голос будто знакомый. – И вдруг вроде осекся, растерялся даже: - А почему токарь? Тебе бы… - он перешел на ты.
- Долго рассказывать, - отмахнулся я. – Бывают… метаморфозы…
И мы стали не то чтобы приятелями, но добрыми товарищами – точно.

- Наверное, женщина на «Захарове», - предположил он как-то. – Потому туда и рвешься.
- Была, - признался я.
- Почему была? Куда делась?
- Да там же. Только я уже третий месяц никак не доберусь.
- Все ясно с вами. Будем пробиваться на «Захаров».

Скоро уже все кадровики стали переживать за меня. День спустя Олег по-ведал, что со дня на день пойдет на промысел «Боевой». «Правда, на нем флагманская группа выходит, но мы и тебе местечко пробьем. Капитан там мой корефан. Когда-то старпомом был у меня…»
Потом вдруг оказалось, что «Боевой» выйдет лишь в середине апреля. И я приуныл…

22

И все-таки она вертится! И Бог на небе есть и справедливость на земле. Иначе разве сидел бы я сейчас под сводами морвокзала в ожидании посадки на этот вон белоснежный лайнер по фамилии «Любовь Орлова», что виден за стеклами?
Там почти весь день сыплет спорый снег – будто зима опять вернулась. В залах холодно и неуютно, несмотря на большое множество всякого народа – не один я жду вызова на посадку. То и дело объявляют об отправлении тури-стического поезда «Орленок». Железнодорожный вокзал рядом – только мосток перейти. Но там тесно и, как правило, присесть негде, поэтому поезд-ные пассажиры тоже тут. И бодрые пионеры – тоже. Они целую неделю тол-пами маршировали по Владивостоку, а сейчас поезд развезет их по всему Приморью, по домам. И я тоже домой отправляюсь…
Сходить бы в нужник – давно хочется, но при мне два здоровенных баула и сумка – не отойти: сопрут. И не на кого положиться, чтобы присмотрели. Сдать бы их в камеру хранения, а вдруг посадку объявят? Бегай тогда, язык высунув.
Мужиков среди ожидающих совсем мало, сплошь девки да бабы. И нико-го знакомых. Подходила одна ко мне, с нашей разделки – Серкибаева, кажет-ся, ее фамилия. Смазливая такая среднеазиатка, но при этом разбитная до пошлости. Говорит, что со следующим пассажиром тоже на «Захаров» вер-нется. Я буду ждать с нетерпением, отшутился я. Она кого-то тут на «Путин-цева» провожает.
А еще здесь – вот я изумился было и возрадовался – Ирина Львова. Я ее днями еще в кадрах заметил, но решил, что показалось. Когда час назад при-тащился сюда, увидел ее, подошел. Она поздоровалась и застеснялась вроде и тут же: «А мы вот с Сашей на «Путинцев» идем».
Саша был при ней – замухрыжка какой-то, мелкий, плюгавый. Мне даже обидно стало – за нее. И за себя досадно: такую женщину проворонил! И на кого польстилась! Вон, вижу, сидит этот Саша – должно, вещи караулит, а ее нет.
Почти напротив меня сидит нечто человекоподобное, утробно, едва не до рвоты, кашляя, предваряя это всякий раз страшными ужимками. Живое и, должно быть, мыслящее существо. О чем оно или она может мыслить, то и дело поправляя красивый шерстяной платок на сморщенной головенке, тере-бя ручонкой нос, нависший над вывернутыми губами и острым подбород-ком? Куда она? Зачем здесь? И ведь кто-то еще заботится об этой головке. Иначе откуда такой платок?..
Целую неделю я вкалывал, как проклятый, что называется, от зари до за-ри, превратив седьмой кабинет в художественную мастерскую. Одиноков только посмеивался: «Скоро мне придется новое становище подыскивать - выживешь совсем».
Плакаты и транспаранты, объявления и даже стенгазета – Галина Степа-новна нарадоваться не могла: «И как же мы раньше вас не обнаружили?» А мне и любо. Я и рад стараться. И как я к месту и вовремя оказался! Тут нос по ветру держат. В стране новый генсек – петь надо соответственно. Но я се-бя про себя поздравил: именно Горбачева я видел во главе страны – газеты надо внимательно читать. Хотя тем, которые сейчас там, в Охотском море, к кому я сейчас так стремлюсь, все это глубоко до фени. Их это вроде и не ка-сается. Пока. Зато теперь…
Сегодня утром, прощаясь, Одиноков дал понять, что впредь я могу быть направлен на любой – по моему желанию – пароход. Мотаю на ус. Только боюсь, не придется мне использовать такую возможность. Не задать бы в скором времени стрекача из этой славной конторы. Как-то меня Людмила Петровна примет?
Меня беспокоит то «прощальное» письмо, что я ей недавно отправил. Од-на надежда: это письмо пойдет к «Захарову» вместе со мной, на «Орловой», и я там, на почте, изловчусь его перехватить. Впрочем, что бы там ни было, горю от нетерпения, Еще какая-то неделя и…
Жора Мешков, собственной персоной, вдруг возникает передо мной.
- Ба, какие люди! И без охраны! – тонко сострил я. – Я-то думал, ты давно по камчатским сопкам за медведями бегаешь, а ты все тут?
Жора только поморщился сизым от холода носом. Его видавший виды ма-кинтош и вязаная шапка были обильно присыпаны снегом. Он словно по пе-ленгу на меня вышел.
- Сейчас бы пивка рвануть, - без всяких реверансов сказал он. – Вон тут в буфете «жигулевское» есть.
- Ты минутку посмотри за моим барахлишком, - попросил я. – Я в гальюн сбегаю. Вернусь, дам на пиво.
Жора радостно плюхнулся на деревянный диван, а я побежал к выходу, где размещались «удобства». Мелькнуло, правда, опасенье: не слинял бы Жора с моими баулами. Но тут же я пристыдил себя: как можно? Он ведь че-стный малый, этот Жора, хоть и чудак. Добрый, но слабохарактерный, как тот Хмырь, которого Вицин в кино играет. Вроде даже наружностью похо-дит. Особенно вострыми глазками.
Однако какие сравнения на ум приходят, когда нужда припирает. Вот те-перь гораздо легче жить стало.
А в баулах у меня, помимо шмуток, спирта восемь литров, из Коврова вез - как только во Внукове не прихватили? Друг Сотеро мне в обмен на икру спроворил. У них на заводе этого спирта хоть залейся. Технический, но пьет-ся!.. Николке Левакову со товарищи наверняка понравится.
Жора тоже, думаю, не отказался бы, но не толкать же его своими руками на край.
Там у меня еще Ольгины пироги лежат. Вчера Женька в Гайдамак поехал – его «Пеленгатор» туда перегнали. Вот суженая и снарядила его в дорогу. А заодно и меня. Пироги она знатные печет, хоть и финской национальности от роду.
И Ленка Зайцева тоже кулинар изрядный. Эта два дня назад в Находку с пацанами наладила. Туда нежданно-негаданно Толик из западных круизов возвращается. Опять нам свидеться не удалось.
А вот Жора сидит на месте. Я вынул из сумки сверток с пирогами и вру-чил ему, присовокупил еще целковый – на пиво и… только его и видели. Как Сивка-Бурка.
За окнами уже давно стемнело. И только белый лайнер у причала светится ярче прежнего. Да видно еще, как кружат на свету снежинки.
Когда же нас посадят-то, черт побери!? Хотя не столь уж это и важно - ча-сом раньше или двумя позже. Ну вот, кажется, объявляют.
Где-то поблизости запел Челентано. Двое чудиков неподалеку встали со скамьи. У одного под мышкой магнитофон. Похоже, дорога не будет скуч-ной.
Добрый путь вам, господа!


Часть IV

НА КРУГИ СВОЯ

1

«Я его оскорбил. Я сказал: «Капитан, никогда ты не будешь майором».
Только это не я. Это меня оскорбил вон тот долговязый, патлатый салапет, что сидит напротив. Хотя он и сам того не ведает. Сказал, что видит. Он про какого-то радиста рассказывал, которому, «как вам, лет 48-50».
Неужто я так плох? Неужто и впрямь выгляжу на десять лет старше своих сорока? Вот что любовь-то делает!
Я только что из кинозала. Там «Любовь и голуби» показывали. И там Александр Михайлов именно так про любовь говорил. Только в ином смыс-ле. Кстати, это уже третий фильм, просмотренный мною за один лишь день. Тут, на «Орловой» кино крутят, видимо, круглые сутки. Вот я и хожу, чтобы время коротать. А заодно, чтобы поменьше в каюте находиться. Иначе, по-дозреваю, что до «Захарова» я доберусь экспонатом для кунсткамеры, про-спиртованным в банке. Спиртовая банка - это наша каюта №116 – такой здесь крепкий дух образовался.
С выходом в море – а мы уже миль на четыреста от Владивостока убежали – хотел вернуться к дневнику, да передумал. Вот уж доберусь до «Захарова», тогда и… Да и о чем тут писать? Об этих вон Гавриках, которые от морвок-зала не просыхают? Вчера, после посадки на ужине в ресторане они суп через край хлебали – тоже кино.
Утром они еще что-то болботали. Мы даже перезнакомились все. Хотя нет. С двоими, которые суп хлебали, мы накануне, прошлым вечером позна-комились. Они оба – Славы, оба идут на «Путинцев». Один, по фамилии Павлов – матросом, второй, без фамилии - поваром. Тот, который Павлов, оказался лепшим корешем нашего боцмана Гузаирова и, узнав, что я на «За-харов» справляюсь, все ему сердечные приветы передавал. Пока не уснул.
Четвертый член нашего временного коллектива появился в каюте под ут-ро. Где он был до того, мы как-то не выясняли – не до того было. Потому что, появившись, он перво-наперво спросил, где достать бутылку. И сразу опять слинял на поиски оной. И ведь «достал». Выговорил за четвертную у буфет-чицы. И был весьма доволен. Хотя и ненадолго – чего там пить-то?
А потом пошли беседы, и он меня «оскорбил». Но я его прощаю. Потому что он молодой, но, более всего потому, что «земляком» оказался, хоть и ро-дом из Выборга.
Сережа – его Сережей зовут – только год назад закончил рыбную море-ходку в Таллине и полтора года, до самого выпуска, был под началом у Анд-рюхи Белобородова, моего предпоследнего командира роты. Оказывается, жив, курилка, Андрей Тимофеич, и еще мореходам служит. Из альма матер ему до нашего выпуска гон дали, а в рыбной, вишь ты, прижился. А ведь ему теперь, наверное, под шестьдесят.
Кстати, у Сережи почти такие же ясные, как у Белобородова, голубые гла-за. У того, правда, они больше в зелень, цвета морской волны, у этого – в си-неву. Но очень ясные. И прямо-таки сияют на побитой, с ободранным носом, физиономии. Где его били, он не сказал, а мы и не спрашивали. Работает он в колхозе «Новая жизнь» и идет на какой-то добытчик гидроакустиком, по-скольку из радистов его на год выставили – не болтайся попусту в эфире. Се-режа очень разговорчивый паренек, без устали сыплет какие-то анекдоты – возможно, очень смешные, потому что сам над ними очень смеется. Больше смеяться некому: оба Славы, разодрав бельма от похмелья, вновь заливают их и отключаются до следующего приема. Уповаю только на то, что скоро они выдохнутся или у них иссякнут средства. Однако на прием пищи в судо-вой ресторан они бегают довольно прытко.
Кормят здесь очень вкусно, но удручающе мало. Особенно оскорбитель-ной выглядит розочка масла, которую наделяют пассажирам в завтрак и ужин. Не знают пароходские доброхоты, как надо масло намазывать, как это делают рыбаки. Чтобы масло толщиной с хлеб было.
А любопытно было бы узнать, какие финансовые средства отслюнивает наша контора Дальневосточному пароходству за фрахт этих вот лайнеров, типа «Орловой», «Садовской» и иже с ними. Не дешевле ли было бы свой лайнер завесть? Держит же наш «Морепродукт» такой балласт, как «Мага-дан» или «Боевой», задрипанный «флагман». А ротация экипажей на судах происходит непрерывно, и свой пассажир был бы весьма и весьма. И допол-нительный доход мог бы нашей фирме приносить. Или тут экономическая политика, которая не нашего ума дело?
Говорят, мы идем сейчас к Сангарскому проливу, а первым пунктом на-значения будет Холмск, где прихватим на борт группу сахалинских товари-щей. Но это, как у нас дома говаривают, все равно, что в Слободку через По-гост. С выходом в океан, вокруг Хоккайдо, а потом фактически назад, через Курильские проливы и пролив Лаперуза – что за зигзаги? Или это ледовой обстановкой диктуется? Хотя чего нам тут, в этаком комфорте горевать? Жи-ви да радуйся. Оно и впрямь: в иллюминатор глянешь, а вода так и несется навстречу. Наши дырки чуть повыше ватерлинии – это вам не первый класс. Зато тут натурально ощущение полета наблюдается. «Люба Орлова», хоть и из серии выходящих в тираж, но пока, ежели полным ходом, узлов на два-дцать вполне кочегарит.
Так что вполне. Если бы еще не мозговые завихрения. Чего только на счет возлюбленной не набредится – и во сне и в бодрствовании. Несусь вот, как рысак орловской породы, а к чему прибегу?
Пытаюсь браться за перо, памятуя резюме Титова, да всякий раз на эпи-столярный жанр переключаюсь – все к ней, несравненной. И всякий раз та-кую блажь нагорожу, что и самому противно становится.
Однако здесь, на ботдеке бегать очень даже удобно. Кружки, правда, мел-коватые, зато палуба деревянная – хоть босиком гуляй. Снег, который мы из Владивостока на палубах контрабандой увозили, весь растаял, и даже все вы-сохло. И теперь там такая благодать. А воздух!..
А бегал я в паре с еще одним пареньком – похоже, из судовой, «орлов-ской», команды. Он даже после меня оставался круги отмеривать. Правда, вышел позже. Это мне греет душу: не один я чудак на доблестном нашем флоте.
2

После захода в Холмск пассажирам на «Орловой» пришлось потесниться. Более двух сотен кадров теперь набилось в пассажирские каюты. Дюжину сахалинцев разместили на креслах в салоне. Тут образовалась этакая ноч-лежка вокзального типа. Но все были довольны, и никто не роптал.
А по судну началось нечто вроде броуновского движения. Живенько так стало. Дамы зазывали кавалеров, кавалеры – дам. Получилось изрядное бор-дельеро, дом терпимости на плаву. Хотя нас этим не удивишь. Одна лишь 116-я, то есть наша, каюта оставалась сугубо пуританской. Только раз Сере-жу было востребовали дамы, что по соседству, и увели с собой, но вскоре он вернулся, с еще более натертой физиономией – ему там нашлась достойная замена. И больше Сережа не рыпался, всецело отдавшись карточной игре. Ре-зультатом этих игр стали багровые, распухшие лопухами уши у всех троих. Мне, как ни странно, все это вовсе не мешало писать. Кажется, дело пошло
Когда на рейде Холмска судно затрясла якорь-цепь, я понял, что шварто-ваться не будем, будем работать на рейде, и пошел наверх, на ботдек – моло-дость вспомнить. Я ведь здесь бывал когда-то, и не раз. Но якорь мы бросили так далеко от причалов, что узнавать что-то или не узнавать было все равно, что «не знал, да забыл». Ведь сколько времени минуло.
На сей раз мы добежали сюда за двое с небольшим суток, а, помнится, танкер «Нерчинск» от Владика до Корсакова едва не неделю топал. Я в те поры весь Сахалин по периметру вымерил – от Южно-Сахалинска до Охи. И был я тогда довольно шустрый малый – в 22 года уже второй штурман на приличном танкере. Вернее, перспективный.
Наша мореходка котировалась тогда высоко, почти вровень с «вышками». И когда в Корсакове у нас прорвало трубопровод и почти сотню тонн мазута выхмыстало на причал, капитан Парамзин в мгновение ока сделал «рокиров-ку»: второй, грузовой помощник смайнался на место третьего, а я из третьих вырос во вторые. А работа второго на танкере да в снабженческих рейсах – это такой фунт лиха, сплошной форс-мажор, с передышками на время пере-ходов, когда валишься с ног прямо в кают-компании, не снимая ватника и яловых сапог. Так еще и ходовые вахты для тебя никто не отменял. Словом, богатая морская практика.
Однако не успел я в меру ею насладиться, как на рейде Поронайска - оче-редная «оказия». При спуске шлюпки старпома нашего, Лудиса Калвишкиса розмахом по голове так шандарахнуло, что пришлось мне срочно старпомо-овы дела принимать. «По трупам», выходит, я наверх карабкался. Впрочем, сам того не ожидая. И еще не очень стремясь. Шутка ли: вышел третьим, вернулся старпомом. Правда, по приходе назад нам нового старпома присла-ли, но факт налицо и послужная отметка для дальнейшего роста важная…
Перебирая все это, я вдруг увидел поблизости Ирину Львову. Она стояла, держась за релинги, и тоже смотрела в сторону порта. Стояла одна, без Саши. Видно, и у них в отношениях какие-то сложности.
Мы как-то вдруг встретились глазами, сблизились и разговорились. Боль-ше я говорил, делясь тем, что вспомнилось.
- А что же потом? – спросила она в паузе.
- А потом танкер «Нерчинск» нашел себе надежную стоянку, а вернее, вечную лежку где-то на дне Берингова моря. Но к тому времени там уже был другой старпом, и много их там сменилось. А я услышал об этом, уже будучи сухопутным моряком.
- Да, ведь и я слышала что-то, по телевизору сообщали: его тогда льдами, кажется, раздавило, но команда спаслась.
- Кстати, это был уже второй пароход, утонувший после моего ухода. Первым была «Зея», и там никто не спасся. Ее перегоняли в дар товарищам из Бангла-Деж, и угодили они под тайфун где-то в Южно-Китайском море. Пароходишко мелкий был, сухогруз типа «Тисса», тысячи на полторы. Это вдвое меньше нашего лайнера. Таким в тайфунах неуютно…
- А я на «Захарове» сразу вас разглядела. Старая соль…
- Вы меня в краску вгоняете, - заскромничал я. – Старая соль – это кто всю жизнь с морем, а у меня такие паузы…
- Нет, все равно вы как-то резко выделялись…
Бог весть, до чего бы мы еще договорились, но к борту «Орловой» буксир-толкач подогнал обшарпанный плашкоут, густо населенный гражданами ост-рова Сахалин, вожделевшими до «Орловой». Они были шумные, в большин-стве своем пьяные, включая и женскую половину. Впрочем, как и везде при таких вот посадках. Мы принялись рассматривать их, но тут по трансляции объявили, что мне и еще двум пассажирам, следующим на «Постышев» над-лежит прибыть к начальнику рейса в каюту 48.
- Мне очень жаль, - сказал я.
- Жаль чего? – она подняла брови.
- Красивая вы женщина.
- Вам жаль, что красивая?
- Что не моя.
Она улыбнулась и протянула руку.
- Вас там Люся ждет.
- Не уверен.
- Надейтесь.
- А где ваш Саша? – все-таки не удержался я.
- В баре сидит, музыку слушает.
- Пойдемте со мной на «Захаров», - улыбнулся я, не выпуская ее ладонь.
- А давайте вы с нами, на «Путинцев».
- Я бы с радостью, да меня там не ждут уж точно.
- Вас начальник рейса, по-моему, заждался, - напомнила она.
- Да. До встречи, - сказал я, отпуская руку.
- Еще увидимся… до высадки, - кажется, ей не хотелось, чтобы я уходил. Да и мне, признаться, тоже. Но…
Рыжий, с огромным носом и синими пьяными глазами парень – это и был начальник рейса – поинтересовался, на какой именно пароход мне нужно, то-гда как перед этим его носом лежала судовая роль, где было пропечатано: «п/з «Захаров». Я подтвердил свое намерение сойти на «Захаров» и никуда больше, и он принялся уверять меня, что все у него отработано, все отлаже-но, и мне не придется прыгать на промысле с парохода на пароход. Я еще по-дивился, откуда такая озабоченность моей персоной. Или я у них как wery impotent значусь, даром, что во втором классе амброзию нюхаю?
- Завтра мы встретимся с «Путинцевым», - доложил мне носатый началь-ник, - а пятого будем у Западной Камчатки.
- Прелестно! – сказал я и предоставил его двум вызванным вместе со мною дамам – кадровичке и завпочтой, следующим на «Постышев».

3

«Павел Постышев» встретился с нами рано утром, когда пассажиры дос-матривали сладкие сны, либо, как я, маялись бессонницей. Впрочем, я тоже видел сны, только проснулся рано, еще пяти не было. Глянул в иллюминатор – милях в пяти огни какого-то парохода. Предположил, что это плавбаза «Антарктида» - накануне о ней говорили – и завалился снова, обдумывать увиденный сон.
А видел я до пробуждения сельскую ниву с пастухом и стадом. И в том стаде – Буренка, наша будто бы Буренка, кормилица. И вышел у нашей Бу-ренки конфликт с пастухом, и она, обидевшись, улеглась под дождем прямо посреди большой лужи, свернувшись по-собачьи калачиком. И я долго обду-мывал, к чему бы это, что это значит. Не додумал. Примерно через полчаса в каюту вломилась наша номерная, которая не убирала в нашей каюте и благо-даря которой мы убирались сами. Она ввалилась в помещение без стука и прокричала: «Кто тут на «Василий Путинцев? Готовьтесь выходить!» И опять пошла суета.
Впрочем, у нас суетились только два Славы, а мы с Сережей хладнокров-но наблюдали за их возней. А чего возиться, если всех вещей шнурки да авоська?
Чуть погодя и я поднялся. Побрился скоренько и выбрался наверх – мне утреннюю пробежку никто не отменял. У правого борта, под трапом уже приплясывал на волне мотобот, на который высаживалась первая группа де-санта. На «Путинцев» с берега шло сорок человек, почти все – разделка. И я подивился внутренне глубокой прозорливости нашего руководства: напра-вить сорок раздельщиков на пароход, который возвращается домой. Чего де-лать-то?
В первой же группе я увидел и Ирину с ее спутником. Уже перебравшись на мотобот она, как и прочие, смотрела назад, вверх, в сторону «Орловой». Увидев меня, как-то коротко взмахнула рукой, и мне стало чертовски груст-но. Наверное, нам больше не свидеться. Я не стал бегать и ушел в каюту.
Мы с Сережей будто осиротели, оставшись вдвоем. Вернее, осиротел он, лишившись карточных компаньонов. Пришлось мне заменить их, поскольку писать что-либо, даже письма, в присутствии одичавшего товарища – это же мука мученическая. Это как дитя оставить без игрушки.
Слава богу, сиротели мы недолго. Скоро к нам подселили двух наперсни-ков, а потом еще двоих, которые не прочь были выселить нас с насиженных мест. Мы, однако, не выселялись, желая жить, как белые люди.
Один из новичков, лежа на верхней койке, все «радировал» кому-то: «Хи-рург Новоселов шлет привет хирургу Файзуллину. С больной все в порядке. Она отправлена в Магадан». Словно Юстас Алексу.
А потом пришла суровая дама, оказавшаяся любимой супругой хирурга Новоселова – это он лежал наверху. Увы, наша изящная словесность не рас-полагает средствами для выражения того, как истосковавшаяся на другом па-роходе супруга будила мужа своего. Наконец, она его уволокла, водрузив на его место другой организм – шеф-повара с п/б «Антарктида», беспамятно пьяного, больного пневмонией, которого доктор Новоселов сопровождал на берег. И в 116-й каюте вновь образовалась атмосфера спиртовой банки.
И в этой атмосфере я все-таки написал письма детям. Маленькой Танюш-ке даже картинку нарисовал с пароходами на фоне сопок. Шествуя к почте, услышал по трансляции: опять начальник рейса зовет. Носатый начальник обрадовал: местный старпом связывался с «Захаровым» - оттуда обещали мо-тобот подослать – за мной и почтой. Так что надо быть готовым.
Погода однако испортилась; ветер нагнал волну; подошедший к борту «Орловой» траулер «Стожары» раздавил несколько балясин штормтрапа, опущенного но него, чтобы забрать человечка. Хорошо еще, что без человеч-ка раздавил.
Скорее бы за мной пришли, туды их в качель!

4

«За счет эффективного использования промыслового оборудования, вне-дрения передовой технологии, сокращения сроков и качества ремонта повы-сить производительность труда на 1% и довести средний вылов на одного рыбака до 386 ц. рыбы»
Из соцобязательств судоэкипажа СТР «Жаркий».
Отчаявшись ждать, разуверившись в том, что меня вообще заберут с этой злосчастной посудины, тем более, что начальник рейса уже предположил ве-роятность прогулки до Питера и обратно, я распихал свои баулы по прежним местам и сел с Серегой играть в карты. Надсадно, трубно бухал наверху бо-лезный кок с «Антарктиды», рассеивая в атмосфере бациллы с флюидами. Сережа, морщась, раздал карты в «подкидного дурачка». Только я развернул своих валетов, как по трансляции прокричали: «Захаров» и «Тухачевский» - на высадку!» Делом трех минут были сборы, и я вывалился с вещами на бот-дек.
Под бортом «Орловой» терся СТР «Жаркий, но его я во внимание не при-нял, я искал мотобот. По корме у «Жаркого» крутился какой-то баркас - ока-залось, с «Маршала Мерецкова». А где же мои захаровцы?
И тут я увидел на палубе «Жаркого»… Олега Щербину! Он стоял на палу-бе траулера и, задрав голову, таращился вверх. И еще три-четыре знакомых лица увидел я рядом с ним. Один из парней, заметив меня, показал Олегу. Так мы встретились, чтобы разойтись.
Олег Николаевич наладил домой, с расчетом из конторы. Сказал, что дома дела пожарные. А тебя, говорит, батькович, там как бога ждут.
Ну, так я иду. Только ждут ли те, кто мне нужен? Через час-полтора, мо-жет быть, к вечеру я буду знать это.
С «Захарова» в этот раз ушли десять человек. Среди них Аня (не помню фамилию), из второй смены разделки, приехавшая во Владивосток вместе с Люсей и Валей Песниной. Хорошая, скромная, как мне казалось, девчонка. Она сейчас была очень грустна. Долго, с явным сожалением смотрела она сверху, с палубы «Орловой» на нас, уходящих к «Захарову». Вроде попро-сить хотела: «Возьмите меня обратно». Знать, что-то случилось у нее, не сложилось что-то.
А в кают-компании «Жаркого» тепло и по-домашнему уютно. Здесь - де-мократический централизм, и капитан здесь сидит за одним столом с матро-сами. И кормят здесь сытно и вкусно. Особенно это ощутимо после издева-тельской пайки на пассажирском лайнере, где все время проходило в ожида-нии сигнала к кормежке. Где все сметалось под чистую, при чем всегда оста-валось ощущение легкого голода. Не чтут там святой закон: море любит сильных, а сильные любят пожрать.
«Жаркий» испытывает изрядную качку. Сейчас бы, после сытного обеда вздремнуть чуток, да неловко как-то устраиваться тут. Это тебе не танкер «Нерчинск». И ты тут не второй помощник. А ходу до «Захарова», по словам капитана, часа полтора. Можно поизучать наглядную агитацию – вон ее сколько развешено…

5

08.04.85 Пн. Тм (камчатское) 07.20 Охотоморская экспедиция, борт п/з «Захаров».
Словно я и не уходил никуда. А все, что было в эти три месяца – это вроде сна с картинками. И чего только не набредится…
Четвертый день я здесь, на «Захарове», а только сейчас про дневник вспомнил. До дневников ли тут?..
Когда СТР «Жаркий» прислонился к борту плавзавода, почему-то не гря-нул, приветствуя меня, духовой оркестр. И никакой другой не грянул. И ра-достная толпа не высыпала к бортам с аплодисментами. Только красная мор-да боцмана Гузаирова виднелась возле лебедки да двое матросов суетились на палубе, принимая корзину, перенесшую меня вместе с почтовыми мешка-ми с борта траулера. И больше ни души. Словно все прочие повымерли. Только когда я со своими чемоданами и сумой взгромоздился по трапу на нашу палубу и подступил к каюте, откуда ни возьмись появилась Танька Щербакова, в рабочем одеянии, со стандартом на голове.
- Ой, Боря! – всплеснула она. – С возвращением! Сейчас я Люсе скажу, подменю ее на часик – почирикайте.
Каюта оказалась незапертой и внутри – никого. Только дух здесь стоял чужеродный. Мой-то уже повыветрился.
Я взялся распихивать по рундукам свою рухлядь, а внутри все так и тре-пыхается. И когда открылась дверь… Как я только не рухнул от апоплекси-ческого удара.
Никогда и ни у кого не видел я таких сияющих глаз. Никогда и нигде я не видел женщины более прекрасной, чем она, моя Люська. И что было в тече-ние последующего часа, я и не помню теперь. Было какое-то безумство. Буд-то я провалился куда-то, растворился – в ней. А она – во мне. А когда, нако-нец, вынырнули на поверхность, поуспокоились, Люся вспомнила: «Надо в цех вернуться. Щербакова на час отпустила».
- Иди, - отпустил я ее. – После смены придешь, надеюсь.
- А вы почту привезли? – спросила она, поправляя перед зеркалом стан-дарт.
И тут я вспомнил, а вспомнив, сморозил:
- Если там мое письмо будет, ты его не читай, пожалуйста. Порви сразу, не читая. Или выброси. – И зачем сказал?
Минут десять спустя она появилась вновь. Но уже не она, а Горгона в ее обличье.
- На! – швырнула она мне в лицо скомканное письмо вместе с конвертом. И тут же ушла, хлестнув на прощанье дверью.
- Вот и приехали, - сказал я сам себе. – Размагнитились – можно и назад возвращаться. Пока «Жаркий» у борта, не выпрыгнуть ли обратно? Только вряд ли он опять к «Орловой» меня повезет. Да и где теперь та «Орлова»?
Как знать, до чего бы я еще дотумкал, если бы в это время меня не вызвал дед.
- Давай, Борис Василич, - без всяких китайских церемоний сказал он, - принимайся за работу. Мы тут совсем зашились без тебя.
- Мне бы надо в кадры наведаться, - напомнил я.
- Кадры никуда не денутся, а работа стоит. Пойдем, я сам тебе покажу, что надо в первую очередь…
Какая прелесть, однако – с места и в карьер. Надо было хоть в робу пере-одеться. В новый комбинезончик, что мне Татьяна, добрая душа, сшила.

Помирились мы в тот же вечер. Правда, мне пришлось на колени пасть.
- Прости, - молил, - с отчаянья написал. Ведь думал, не увижу больше. А ты сама… Почему не писала?..
Ладно, проехали. Хотя как проехали? Похоже, все продолжается, все вер-нулось на круги своя. Жаркие ночи и выяснения отношений без конца.
В первый же день тут у нас по случаю моего возвращения пирушка со-стоялась с участием всей рембригады. Спирт, который я привез, вернее, по-ловина его, одна канистра в 4 литра будто испарилась. Вторую я заныкал – мало ли еще когда занадобится. Так хлопцы еще самогону приволокли. Где-то в машинном, в коффердаме они стационарную перегонку наладили.
- Ты же сам, Василич, крышку из нержавейки нарезал, помнишь? - толко-вал мне Леваков, когда я полюбопытствовал насчет их виноделия. Еще перед Новым годом.
Значит, и я руку приложил, сам того не ведая.
Под самогон затеяли фотографирование. Снимались анфас и в профиль, коллективно и так, по очереди. Иван Шамонин вдруг признался, что он – профессиональный костолом. «Если кого замочить надо, - кричал он из угла, непонятно к кому обращаясь, - это мне как два пальца откусить». Я понял, что он дошел до кондиции. Впрочем, скоро и все другие упились до тарака-нов. И некуда было деться от разговоров «по душам».
Коля Акимов посоветовал мне срочно налаживать семейную жизнь. А для того, сказал он, перво-наперво вешала надо расшить – хотя бы под полуто-распальник. Вот как у него.
Что я, между прочим, не преминул и сделать уже на следующий день. Пошел к боцману Гузаирову и передал ему привет от Славы Павлова. От это-го боцман вдруг несказанно подобрел и выдал мне довольно сносный плот-ницкий инструмент плюс пару брусков и две дюймовые доски. Плотничал я в перерывах между токарными работами, и уже во вторую жаркую ночь нам с Люськой было совсем не тесно.
За этим дел громадьем я совсем забыл про отдел кадров, что надо…
Валентина Трофимовна сама вчера явилась. В токарку.
- Вы что, подпольно тут работать будете? – спросила она за моей спиной.
Я вырубил станок, обернулся.
- Елки-палки, совсем забыл!
- Так-так, может, вам и табель не нужен и зарплата не нужна? – улыбалась кадровичка. – Вы когда тут появились?
- Да уж три дня вкалываю. Вон механик подтвердит.
Валера Колесников, стоявший рядом, закивал.
- Ладно, придется поверить. Вы после обеда зайдите ко мне с документа-ми. Заодно бумаги на визу возьмете.
Вот те раз! Склероз у тетки, что ли? Забыла никак, что я брал уже эти бу-маги и что рекомендацию мне давали.
Однако, я заметил, что на судне многие мне искренне рады. Это, гражда-не, вселяет оптимизм в наши души. И в случае образования тупика в некото-рых отношениях нам, с нашим оптимизмом да двуспальной софой, и сам черт не тятька. Да в наш апартамент да на такое ложе любая дамочка… Вон их сколько за окном матерится.
А Люська переходить сюда насовсем что-то не собирается. Правда, я пока и не настаивал – думал, сама догадается. Увы…

09. 04 Вт. Тс. 07.25 На прежнем месте, которого я, собственно, и не знаю.
Вчера, наконец, я увидел камчатский берег, темный и пологий вблизи, уходящий вдаль заснеженными сопками. И изумительно ясная для Охотского моря погода. Мне-то казалось, здесь такой просто не может быть, по опреде-лению. Тем не менее, над нами бездонное синее небо, а под нами хрустально-чистое море и ни льдинки вокруг. Зато огромное множество пароходов, како-го я в одном месте никогда прежде и не видывал. А в воде толстыми торпе-дами, нет, скорее шустрыми поросятами снуют сивучи. Их здесь столько!.. Ну, как тараканов по каютам. Когда я уходил в январе, стасики были штуч-ным товаром на борту, а теперь…
Ночью поднялся по нужде, врубил свет, а умывальник, смотрю, черный весь. И шевелится. Они, стервецы, на водопой вышли. Натрескались дармо-вых харчей – едят все: от хлебных крошек до картошки, оставляя в ней толь-ко оболочку, - а теперь им пить подавай.
Опускаю ноги на палубу – умывальник вмиг белым стал. Словно их и не было. Надо что-то делать, иначе загрызут. Как Люська меня грызла.
Минувшая ночь была похожа на все предыдущие. И в то же время отлич-ная от них. Сегодня, помимо пылкой страсти и тягостных выяснений, был еще и трезвый разговор. Она поведала мне, что толпа без ума от капитана Куркова, но внутри этой толпы ворочается такой сволочизм, все промеж себя как собаки. А ведь еще и до половины рейса не дошли, до «экватора»…
Я слушал ее и вспомнил вдруг тот репортаж в «Рыбаке Приморья» - «Мы – захаровцы!». Сколько гонора и спеси в этих захаровцах! То и дело можно услышать: «У нас, на «Захарове» так не делают». Это когда кого-нибудь в неумении или промахе уличают.
Вчера один такой «захаровец» по фамилии Ваня Сытниченко ко мне явил-ся права качать. Приволок он крылатку вентилятора на валу, которую с этого вала сдернуть надо было. Да беда – съемник на вал не наворачивается. Гля-нул я, а там гайка накидная забита до невозможности. А резьба на гайке ле-вая, дюймовая. Причем гайка глухая.
Говорю ему, что тут либо метчик нужен, хотя бы один – третий, либо ле-вый резец для внутренней резьбы. А у нас и правых-то в хозяйстве не водит-ся. Прежде хоть пластины победитовые были – Коля Леваков мне их сваркой на державки прислюнивал. А теперь и того нет.
Ваню такой оборот возмутил до глубины организма. Он усмотрел в этом мое нежелание (или неумение) сделать такую пустяковую работу. За сим я в мягких выражениях наладил его из токарного. Вместе с его крылаткой.
Он потом за ужином выдал эскападу, что коль скоро ты (то есть я) токарь-универсал, у тебя должно быть абсолютно все и все ты должен делать.
- А ты пойди со своей крылаткой и съемником к деду, - посоветовал я ему. – А лучше прямо к Куркову. И растолкуй ему, как ты съемник довел до тако-го состояния. Что ты им делал…
Под утро, перед уходом Люська сказала, что сегодня мы идем в гости, на жареную картошку к … Ване Сытниченко.
Тм. 11.45 Иду сейчас с обеда, а навстречу морда улыбается – Серега Ко-тов!
- Ты как тут? Откуда?
- Так на «Боевом» подгребли.
- С флагманской группой?
- С самой что ни есть.
- Обедал уже?
- Нет еще, иду.
- Заходи потом, я шахматы расставлю.
Не успел я расставить шахматы, Толя Каракой явился с маленькой ново-стью: получил РДО от Олега Щербины: «Срочно вышли 200 Елизово Кам-чатской главпочтамт до востребования».
- Он же три сотни с собой брал! – поднялся с дивана дремавший Леваков.
- Видать, поиздержался на «Орловой», - сказал я. – Он, когда с «Жаркого» перебирался, первым делом спросил, есть ли тут чего выпить. А там и девоч-ки разные.
- Вот и выпил, мать его! – выругался Коля. – А надо посылать. Иначе ему оттуда не выбраться. Что это за… как его, Елизово?
- А это вроде Артема при Владивостоке или Внукова в Москве – там аэро-порт Петропавловский.
Решили скинуться сообща. А уж вернет Батькович или нет – это как со-весть его положит.
Тс. 22.20 Теперешнее мое состояние напомнило тревожные дни перед уходом в отгулы. Как быстро все вернулось. Беспокойство и злость и рев-ность непонятно к чему или кому. На кой ляд сдалась мне эта их картошка, эта компания, в которой верховодит специалист по картошке Сытниченко, он же половой гангстер, как пренебрежительно отозвалась о нем Люська. И что ее туда тянет? Четыре бабы-пустомели и Ваня при них. Да еще меня пристег-нули.
Какие-то недомолвки, намеки на какие-то ужасно смешные и интересные события, смешки и междометия. Я просто не знал, как себя вести, что гово-рить, чтобы быть понятым. Тем более, после этой стычки с Ванькой. В конце концов, я встал и ушел, никому ничего не объясняя. И не надеялся после это-го, что она придет.
Пришла. Однако я до сих пор не могу успокоиться.

11. 04 Чт. Тм. 19.33 Оказывается, этот неказистый берег, до которого сейчас мили три, – это мыс Сивучий. Любопытно мне, это из-за обилия сиву-чей его так назвали или, наоборот, сивучи, прознав о его названии, стали тут гуртоваться? И какой, однако, ты дурень!
Вчера записи не сделал, не до того было. Помимо завала работы, еще и два заседания пришлось выстрадать. Пошел к замполиту – взносы заплатить, а угодил на партбюро, а потом, без паузы – на судовой комитет. И такая тос-ка меня забрала от этих заседаний, такая безнадега! Зато кругом «единоглас-но». Шаг вправо, шаг влево – на берег! И никому рта раскрыть не дают в оп-равдание. Хотя никто и не пытался раскрывать. Зато…
Намедни Люська говорила про замдировскую подружку – ее ихний совет бригады к списанию приговорил – за прогулы и пьянство. А тут ее и не по-минали даже. Замяли, видать. Надавили на кого следует.
А Люська вчера за целый день только раз и появилась. Посидела минут пять, послушала «одесситов» за переборкой и подхватилась – тоже картошку жарить для какого-то нужного кента.
Ну, кент так кент, а вечером Серега Котов мне рассказывал:
- Я щас кинцо посмотрел. «Девочка и Грант» называется. Такая, пардон, хренотень! Домой пошел верхом, чтобы от кина проветриться. Иду вдоль надстройки и вдруг – другое кино! Из чьей-то форточки корма выдвигается. Такая, знаешь… как ты говорил?..
- Эллиптическая?
- Во, точно, эллиптическая. Мне даже погладить захотелось. Не успел. За первой другая показывается – еще лучше. И, знаешь, кто это был?
- Я догадался, - сказал я. – А чья форточка-то?
- По-моему, начальника цеха.
- Прелестно! Твой ход, Серега.
Потом, уже к полуночи, она явилась – хватило наглости.
- Ты прямо от кента? – спросил я. – Как наш кент? Картошка ему понра-вилась?
- Это что, допрос?
- Это просто вопрос. И еще один: почему через окно-то?
- Следил, что ли, за мной?
- Разведка донесла.
- Знаешь, что?!
- Знаю, только говори.
- Вот когда мне будет сорок лет, я, может, тоже…
- Через двери будешь ходить?
- Да пошел ты!..
- Нет, это ты иди… картошку жарить
- Пойду! – вскочила она. – Но ты еще… Я тоже могу мстить. Я тоже могу убивать…
Я даже испугался: что это с ней? Попытался неуклюже примириться. Ну, прости, говорю. Я ведь за ноги никого не держал.
- И только-то?! – она подхватила куртку и хлестнула дверью так, как это уже делала. Хорошо еще, Левакова не было дома.
И опять состоялось примирение - сегодня утром, до обеда еще. Пришлось признать себя кругом виноватым. А сейчас вот думаю, что зря.
У нас нынче вроде санитарный день обозначился. Ко мне на стрижку сперва Котов напросился – как тут откажешь? А потом Акимов - под сурдин-ку. Вот Акимов мне и поведал, сидя под простыней, что Людмила Петровна на пару с Сухановой уже давно у начальника цеха гостюют. Ему об этом Пьянкова сказала, а Пьянкова знает все. Они с Колей опять по-семейному со-существуют.
Лишь одно приходит на ум в ее оправдание: если они с Сухановой, как некогда с Песниной ко мне, к начальнику ходят. Музычку послушать, чайку попить… с картошечкой. Только вот которая из них на начальника клюет?
А ну их всех!

12.04 Пт. Тм. 11.50 «Будто к нам опять зима вернулась…» Богомерзкая погода сейчас. Со вчерашнего вечера снег сыплет. Мы вчера вышли из связ-ки с Владивостоком и потопали куда-то. Я как раз бегать выбрался и обнару-жил изменения в природе. И такие резкие.
А сегодня с утра, невзирая на погоду, по трансляции музыку дают: «И снится нам не рокот космодрома…», и уже который раз напоминают про день космонавтики и что сегодня по этому случаю будет торжественное соб-рание и художественный фильм «Укрощение огня». Будто мы, все шесть со-тен особей, «заправили в планшеты космические карты» и несемся навстречу звездам, а не ползем насчет разжиться парным минтаем.
Кинишко, конечно, с удовольствием посмотрю, хоть и видел уже дважды, а вот торжества… это, пожалуйста, без нас. Мы и без того уже такие торже-ственные.
У нас снова была «первая» ночь. Это поначалу. А потом пошла околесица с намеками на разочарования. И я вдруг подумал, что наши с ней отношения – лишь в половых сношениях, а мне этого мало. Я подумал и сказал:
- Если тебе с Ваньками или Дорожкиными интересно, так и иди к ним. Как говорится, у вас своя компания, у нас – своя.
И она ушла. В три часа ночи.
Да, вчера вечером на корме буза какая-то назревала. Ажиотация вокруг японских кроссовок и джинсов и еще какого-то ширпотреба, выделенного как поощрение за ударный труд на машинную команду. Сегодня с утра в то-карном опять про это загомонили. Уже громче. Похоже, назревает русский бунт. Бессмысленный и беспощадный. Как бы он не омрачил светлый день отечественной космонавтики. Тут «Укрощением огня» не отделаться…

13. 04 Сб. Тм. 09.15 Разбор «полетов», после укрощения огня. И никаких делов. Теперь какие дела?
«Пусть сгорит все на свете, но режим есть режим», - сказал, проходя мимо меня третий дизельный механик. Я сидел на трапе и завязывал шнурки на кроссовках, готовясь бегать. Надо было выйти на «трек», чтобы хоть малость согреться. Отмерил полтора десятка «подков», с грехом пополам. В этом бедламе, что сейчас на шлюпочной палубе, и не только там, запросто и ноги поломать. Не поломал, однако. И даже разогрелся. А теперь приступаю к из-ложению событий вчерашнего дня в хронологическом, как водится, порядке.
После обеда, как я и предполагал, на корме возник шум. Весенний такой. Начавшись снаружи, на палубах и по коридорам, он плавно перетек к нам, в токарку – а куда же еще, тут тепло и мухи не кусают. Мат-перемат стоял та-кой, что мой 1К62 отказывался вращаться.
Кричу: кто-нибудь может толком рассказать, в чем дело. Рассказали. Вот фабула.
За выдающиеся успехи в труде на минтаевой путине славный экипаж славного плавзавода «Андрей Захаров» был удостоен награды в виде кроссо-вок, джинсов и прочих качественных товаров, каких и на берегу днем с огнем не сыскать. Кто так расщедрился и как все это сюда пришло – это дело деся-тое и нас не касается. Товар разделили между службами: в какой пропорции – тоже не нашего ума дело. Естественно, некоторая часть досталась и ма-шинной команде – для поощрения ударников механикосудового труда. И Ко-ля Кочетов, он же Бычий глаз, он же второй механик силовых установок и председатель профкома машинной команды поощрил чем бог послал себя, любимого и других товарищей механиков. Из прочей братии одному лишь Юрке Стоколосову достались женские туфли на высоком каблуке. Потому, наверное, что моторист Стоколосов с Бычьим Глазом вахту стоит.
По требованию толпы эти туфли Юрка принес в токарное, и их водрузи-ли, как вещественное доказательство, на станину фрезерного станка. Для пу-щего разогрева. Когда атмосфера раскалилась добела и токарка уже готова была взорваться, Коля Сарвели позвонил Никанорычу. Тот предложил не-медленно собраться в красном уголке, и скоро вся машинная орава вместе с сопутствующей атмосферой переместилась вниз, в комнату отдыха и славы. С переборок на собравшихся смотрели Владимир Ильич и товарищи члены Политбюро и, похоже, недоумевали: нашли, мол, о чем шуметь.
Народу было битком – вся машинная команда, за исключением вахт и, как ни странно, механиков. Из механиков был только ремонтный - Валера Ко-лесников. Говорили, казалось, все, и никто никого не слушал.
- А где Кочетов? – прокричал кто-то из угла.
- Где Бычий Глаз?! – подхватили другие.
Когда в зале появился Никанорыч, гомон на время утих, но потом возоб-новился тоном еще выше: «Где наши кроссовки? Джинсы где? Где справед-ливость?! Где Кочетов?!»
За вторым механиком дважды посылали гонцов, а он все не шел. Толпа уже распалилась, настраиваясь на сомосуд: «В утильку его! В автоклаве сва-рить! За борт!»
И тут явился Коля. Он же Бычий Глаз. Один глаз у него и впрямь какой-то странный, будто вывернутый наизнанку. За него и прозвище получил. Он, между прочим, мне вроде однокашника: нашу мореходку заканчивал, годом позже меня.
Он пришел в синей робе, с вымазанным тавотом бульдожьим подбород-ком и даже с ветошью в руках, хотя время его вахты давно прошло. Явно одесский шум создавал.
- Это почему здесь собрались в рабочее время? – бросился он сходу в ата-ку, будто не слышал объявления и Никанорыча будто не замечал. – Мы еще выявим зачинщиков. Я уверен, что без Акимова и Сарвели тут не обошлось.
Лучше бы он этого не говорил. От такой наглости толпа на миг оторопела, а потом взорвалась неистовым ревом. Некоторые даже посрывались с мест, и, неведомо, чем бы все это кончилось, если бы не Никанорыч. Он вышел на середину и поднял руку.
- Я полагаю, нам все ясно, - сказал он, когда наступила тишина. – По-моему, нам сейчас надо доизбрать цеховый комитет и ввести в его состав то-каря нашего, Бориса Василича. В качестве председателя.
- А где наши джинсы? – прокричал кто-то.
- Я так думаю, у кого совесть есть, те вернут, а нет…
- Пускай подавятся! – продолжили за деда и: - Токаря в председатели! Да-ешь Василича!
- Ну, вот, - подытожил дед, - по-моему, единогласно. Народ тебе доверяет, Борис Василич.
- Но я же… я и так… в судовом комитете, в партбюро.
- Ничего, одно другому не помеха. Народ доверяет – это надо ценить. Принимай дела.
- Я сейчас все бумаги принесу, - с петушиным гонором объявил Кочетов, хотя и видно было, что он доволен таким исходом.
- Может, и шмутки принесешь? – ухмыльнулся Никакорыч.
- Я принесу. Кому? Прямо вам? Или тебе? – Кочетов все еще топорщил перья.
- Бог с тобой, Коля, - сказал я. – Носи на здоровье. А с бумагами… давай до завтра. Мне еще к станку надо.

После ужина почти половина рембригады собралась, как водится, у нас. На торжественный сбор не пошли, ждали начала фильма, играли в «тысячу одно». За переборкой у соседей надрывался магнитофон: «Я московский озорной гуляка, по всему Тверскому околотку…» На шкафуте - через иллю-минатор слышно - переругивались девки.
Мне что-то неспокойно было. Люська обещала зайти, поговорить. Уже час после смены, а ее все нет. Спуститься к ним, в 38-ю? Не разминуться бы где.
- Вниманию экипажа! – заскрипел над столом спикер голосом третьего штурмана. – В двадцать один ноль ноль в кинозале будет демонстрироваться художественный фильм «Укрощение огня». Приглашаются все свободные от вахт и работ.
- Сколько там на твоих золотых, Василич? – спросил Коля Леваков, тасуя карты. – Не пора места занимать?
- На моих золотых без пяти, - глянул я на часы. – А места, поди, все уже заняты. Надо было на торжества идти, чтобы места застолбить. А так, навер-ное, стоя придется.
- Ну, ж нет, стоя…
- Внимание! – опять вклинился спикер. – Пятому, пожарному помощнику просьба прибыть на корму, в район сто пятнадцатой каюты. Повторяю…
- Кому это в сто пятнадцатой пожарник понадобился? – ехидненько хмыкнув, вопросил Серега Котов, глянув при этом на Левакова. – Не Ленке ли Прокаевой?
Коля Леваков не успел среагировать, в коридоре, за дверью послышался какой-то гомон, будто бранился кто.
- Опять кочегары с разделкой за место под душем бьются, - предположил я, но тут из хора за дверью выделился голос Питкина, отчетливо произнес-ший: «Горит».
- Ну вот, где Питкин, там опять горит, - обронил мимоходом Серега, тере-бя толстыми пальцами карты.
- Нет, - поправил его Витя Булин. – Где горит, там Питкин.
Мне тоже захотелось продолжить взятую тему: Печуркин, то есть Питкин, уже несколько пожаров пережил на судах, а года три назад едва не сгорел в машинном отделении «Советской России» - сам мне рассказывал. Однако я не успел рта раскрыть, как по трансляции прокричали:
- Пожарному помощнику срочно прибыть в район сто двадцатой каюты! Судовая пожарная тревога! Пожар в районе сто двадцатой каюты!
- Посмотри, Василич, что там за паника, - сказал Серега, но я уже шел к двери, думая при этом: «Забыли добавить, что тревога учебная».
Я распахнул дверь, но тут же ее захлопнул. Клуб желтого едкого дыма ус-пел за мгновенье ворваться в каюту.
- А ведь и впрямь горим, мужики, - обернулся я назад. – Где Питкин, там горит. Надо вырываться.
- Судовая пожарная тревога! Судовая пожарная тревога! – уже панически кричал транслятор. После этого из коридора понесся трезвон громкого боя.
- Набираем воздуха, - скомандовал я сам себе, - и от двери направо, к вы-ходу. Дым вроде слева идет. Доиграем после.
Все поднялись, готовые к выходу.
В коридоре уже едва различим был свет. Я ринулся от каюты к трапу за душевой, но глотнув валившего оттуда дыма, отпрянул и, развернувшись, выскочил на палубу, на шкафут. Тут уже сновало множество народа. И когда только понабежали?
Люди бегали вверх-вниз по трапам, толкались в полной растерянности, явно напрочь забыв свои обязанности по тревогам. Кто-то даже смеялся, ка-ким-то истерическим смехом. Многие повисли на релингах вдоль бортов, скорее всего от любопытства. Но где же все-таки горит?
«Судовой № 101. При пожаре… - мне явственно представилось мое рас-писание по тревогам, в рамочке над койкой, - герметизирует помещения, вы-являет очаг возгорания, ведет наблюдение за смежными помещениями, дей-ствует с багром по указанию…» Черт, где этот багор и кто бы мне указал, где с ним размахнуться?
Двери из надстройки, выходящие на шкафут, были задраены. А вот внизу, на главной палубе вход вовнутрь был открыт и оттуда валил дым, который ветром загоняло в коридор между токарным и разделочным цехом. Чтобы пробраться вниз, к объявленным каютам, нужен КИП или хотя бы обычный противогаз. Может, пока шланги подготовить? Но почему никто этим не за-нимается? И где же КИПисты, руководство где? Мне показалось, что с мо-мента объявления тревоги прошла уже уйма времени.
Наверху, на левом борту вдруг громко закричали. «Уже и там горит, что ли?» - подумал я и взлетел наверх. Штормтрапы под восьмой и десятой шлюпками были вывалены за борт. Значит, не все тут валяли дурака, кто-то не бездействовал. Глянул вниз – подо мной со шкафута вытянулся ряд любо-пытных голов, а чуть ниже из двух соседних иллюминаторов тянулись нару-жу, к трапам чьи-то руки. Тянулись и не дотягивались. Потом чей-то орга-низм в свитере – мне показалось, знакомом – вынырнул едва не по пояс, руки ухватились за балясину, но тут же выпустили ее, а сверху тем временем громко подсказывали, как ловчее перебраться на штормтрап. Она еще раз до-тянулась и снова выпустила, и трап раскачивался, дергался, стуча деревяш-ками по борту.
Я и сам не понял, как перемахнул через фальшборт, как оказался на этом трапе меж двух бледных, взъерошенных голов, одна из которых принадлежа-ла, конечно же, Люське. А кому же еще? Второй была закадушная ее подруга Суханова. Интересно, что их сюда занесло? Опять чьи-то именины? Или жа-реная картошка?
Увидев меня, Люся робко, но с надеждой улыбнулась и тут же сделалась серьезной и сосредоточенной.
- Боря, родненький, вытащи нас, - попросила слева без всякого энтузиазма Суханова. Люська смотрела молча, но в этом взгляде было…
- Девки, спокойно, слушай меня! – приказал я как мог уверенно. - Пооче-редно – Люся первая, - руки наружу, держись за трап. Обеими руками дер-жись.
Она повиновалась, опять выбралась наполовину, ухватилась за балясину и снова отпустила. Дым, сочившийся из-за ее плеч, давал понять, что оставав-шейся внутри ее части, должно быть, очень тепло. Но внизу – она против во-ли взглядывала туда – там было двенадцать метров над черной ледяной во-дой. В ней боролись два страха…
Ну, смелей, не бойся, - уже попросил я.
Она, бледная, как полотно, словно оцепенела, молча смотрела на меня.
Пришлось применить силу. Я взялся левой рукой за боковую шкаторину трапа, правой подхватил ее под локоть, вытянул по пояс наружу и, перехва-тив поперек груди, выдернул и поставил рядом с собой на балясину. Сверху раздался одобрительный гул.
Она сначала судорожно вцепилась в боковые леера, прильнула к трапу, часто и прерывисто дыша, но, переведя дух, словно заправский матрос, взле-тела наверх, на палубу, успев еще на ходу одернуть задравшуюся было юбку. Мне даже смешно стало: вот бабы! Однако я тут же переключился на Суха-нову.
- Ты можешь перейти к этой форточке? – показал я на иллюминатор, от-куда выдергивал Люську.
Она покорно убралась вовнутрь, а затем высунулась справа. Я помог ей высвободить поочередно руки и плечи и могучую грудь, и тут она тихо ска-зала:
- Ну, а я здесь помирать буду.
Обыденно так сказала, словно опять картошку жарить собралась.
- Не вылезу я, Боря. У меня ведь пятьдесят четвертый размер.
Лицо ее покрылось испариной, а в голосе было такое, такая обреченность, что мне страшно стало. Даже ноги мелко задрожали на ставшем зыбким тра-пе, а руки… До сих пор я только слегка придерживался ими за балясину, а теперь они вцепились в нее словно клешни. Еле совладал с собой.
- Ты, голуба, не тушуйся, - постарался бодрым голосом сказать я. – У нас такие ли бугаи сквозь форточки выскакивали. Как пингвины.
- Нет, я не выберусь, - упрямо повторила она и обреченно обвисла.
Я снова попытался использовать силу, но, как ни тянул за потные, скольз-кие руки, все было напрасно: корма пятьдесят четвертого размера пробкой заклинивала иллюминатор. Она уже и назад не могла убраться – теперь и грудь мешала.
- Василич! – вдруг услышал я крик снизу, с воды. У борта качался мото-бот, в котором стояли старпом с боцманом и два матроса.
- Давай наверх! – кричал старпом в матюгальник. – Ее сейчас КИПисты выведут. Там третий уже на подходе.
Я и впрямь услышал через дымящий иллюминатор какой-то треск - види-мо, спасатели взламывали двери. Я погладил горемыку по слипшимся воло-сам и побежал наверх.
Пока я висел на трапе, пожар разошелся не на шутку, охватывая одну за другой каюты по главной палубе, поднимался вверх по коридорам. Но четко-го, единого руководства тушением так и не было. Была какая-то самодея-тельность, много суеты, беготни и воплей. Главное-то было в том, чтобы знать, что делать. И если кто проявлял инициативу, ему охотно подчинялись.
Я вдруг почувствовал, как здорово продрог там, за бортом. Кроме легкой рубашки, на мне ничего не было. В каюту теперь не пробиться, в токарном никакой одежды мы не оставляли. Наугад заскочил в разделку и, к счастью своему, прямо у входа обнаружил чей-то зашмыганный ватник и старые кир-зовые сапоги. Да еще мойщик палуб Андрюха – вот догада! – подошел с «шестеркой» горячего чая: «Погрейся, Василич».
Залпом проглотил чай и – снова на палубу. И удивился: действия команды обрели, наконец, упорядоченную направленность. И чего я только не делал. Вооружал и разносил по палубам шланги, раскреплял и заново крепил штормтрапы, где-то стоял на страховке, открывал и перекрывал воду, через токарное отделение поддерживал связь с машинным. Но прежде нам при-шлось лебедками передвинуть громоздкий фрезерный станок, чтобы освобо-дить дверь, о которой я прежде и не ведал. Теперь только через нее и можно было попасть в машинное отделение.
Где-то часа через два подошла помощь с других судов, но еще до того па-роход наш, залитый по низам водой, начал валиться с борта на борт, пока од-нажды не завис, застыл, накренившись влево градусов на двадцать. Казалось, еще немного, стоит доброму ветру ударить в правый борт, и мы сотворим оверкиль, перевернемся вверх тормашками.
Я в это время стоял в токарном, возле своего станка, держась невольно за станину и упираясь ногами в деревянную подножку и что было сил тужился помочь «Андрею Захарову» выпрямиться. И вспоминал, как, будучи на Кав-казе, пособлял автобусу, который меня вез, забираться в горы. Даже взмок от напряжения. А судно чтой-то не слушалось.
И тут меня сорвало: «А как там девчонки?» Сбросив мокрые рукавицы в корыто станка, я через разделку, по наклонной скользкой палубе побежал к утильке.
- Может еще чайку, Василич? – услышал вдогонку глас палубомойщика. Какой тут чаек!
В тридцать восьмой каюте народу набилось, как давеча в красном уголке. Все были возбуждены, даже взвинчены, но ни тени, ни намека на панику здесь не было. Только в самый критический момент девчонки выбрались на палубу, но, «подышав свежим воздушком», вернулись обратно. Едва я сунул-ся в дверь, как мне хором ответили на незаданный вопрос:
- В душ ушла.
Больно мне это интересно, куда она ушла.
- Как вы-то? – спросил, чтобы погасить неловкость.
- Мы-то? - выступила вперед Щербакова. – У нас, как в Польше, а вот вы, Борис Василич, Люсечку свою спасли, а Суханову на произвол судьбы? Или смазки не хватило? Вон у матросов хватило, так намазали, что еле отодрали. В госпиталь пришлось отправить.
- Ну, как она?
- Да ничего, жить будет. Стыдится только. Матросики ее догола раздели, чтобы тавотом намазать. А то никак в дырку не пролазила. Ободралась еще малость. И кто-то там из спасателей закоптился здорово – тоже в госпитале. А как у вас? Каюта-то цела? Если нет, перебирайтесь к нам – мы потеснимся. Кому диван, а кто и подвинется, рядышком положим. И Левакова с собой приводите.
- Хорошо, я Коле передам приглашение.
Я вернулся назад и снова разносил шланги и подключал погружные насо-сы, кого-то опять страховал, куда-то лазил сам. И так до рассвета, покуда не объявили по трансляции: «Отбой пожарной тревоги»! На часах было чет-верть пятого.

Когда отвалил от борта последний мотобот, увозивший аварийную пар-тию с «Суворовца», я решил-таки наведаться в каюту. И вдруг спохватился, что во всю ночь не видел Колю Левакова. Где он, ллойдовский сварщик, за живучесть бился? Хотя где тут, кого в суматохе и разглядывать было?
Поднялся на свою палубу и раздраил дверь в надстройку. За дверью зияла непроглядная чернота, пронизанная удушливой гарью и оглушающей тиши-ной. Почему-то и работы судовых дизелей не было слышно. Застопорили, что ли?
Сделал пять осторожных шагов вперед, до поворота налево, дальше по-брел ощупью. Первая дверь - механика Мурашки, а вот и наше с Николкой бунгало номер... Впрочем, номер – это в уме. Дверь я определил по ручке, хотя сама она, даже наощупь, не отличалась от черных переборок. Отвори-лась дверь на удивление легко. И за нею возгорелся свет. Словно встречный автомобиль ударил фарами по глазам – такой был контраст.
Каюта совсем не пострадала, только изрядно подмочена была. До коминг-са залита палуба, вода была поверх покрывал на койках. Видимо, пожарники поливали палубу через иллюминатор – для охлаждения. А заодно и все ос-тальное. Блестел от воды диван, смочены книжки на полке, и стоящей на са-мом верху пишущей «Москве» тоже досталось. Хорошо еще иллюминатор остался цел. Он не был задраен и потому не разбит. Сквозь него теперь и струился свет. Скудный сиреневый свет раннего утра. Но каким ярким он ка-зался после черной дыры коридоров.
А в каюте вполне можно жить. Были бы только свет и вода. И теперь, на-верное, стасиков не будет. Вот, чай, кому досталось! Только, должно быть, придется потесниться. У соседей-то малость похреновей обстановочка. Часа два назад со шкафута видел, как у мотоботчиков горело огнем.
Однако надо было поспать. Хотя бы пару часов. Здесь в лужу укладывать-ся как-то не того, не очень. Так и отправился в тридцать восьмую, к Люське на диван. И как был в мокрой одежонке, так и плюхнулся, словно в яму про-валился.
Тм. 10.20 После завтрака – его на два часа задержали – вернулся на корму – надо было чем-то заниматься. Опять поднялся на ботдек. Теперь шлюпоч-ная палуба и вовсе превратилась в свалку. Еще оставались неубранными бес-порядочно раскатанные шланги. Люди вытаскивали из выгоревших кают все, что еще надеялись сохранить и все несли наверх. Однако большая часть скарба после мучительных сомнений летела-таки за борт.
Под четвертой шлюпкой, ближней к трапу, я увидел Серегу Котова. Он сидел прямо на железе палубы в полной, казалось, прострации, тупо уста-вившись на что-то перед собой. Я подошел ближе и увидел у ног его нечто похожее на большую уродливую сковороду серого цвета. Да это же «дипло-мат», мечта курсанта-заушника, которым только недавно хвастал Серега: «На Ленинской, в ГУМе отхватил, перед самым отходом».
Я вдруг представил Серегу, шествующим по Владику с этой вот сково-родкой и даже закашлялся от смеха.
- Может, поправим как, Василич? – Серега поднял на меня глаза, готовые брызнуть слезой.
- Конечно. Приноси в токарку, я тебе для него колеса выточу, - моя весе-лая рожа, должно, оскорбила Серегу. Он отвернулся.
- А как у вас все остальное? – кое-как справившись с собой, спросил я.
- А так же: выбросить жалко, оставить – только ради хохмы. Но у меня хоть все бумаги целы остались в рундуке, а вон у Ленки… Все, что нажито непосильным трудом, все прахом пошло. И не только у нее. У всех, кто под нами горели.
Под соседней шлюпкой сидели Коля Леваков в обнимку с Ленкой Прокае-вой. Лицо раздельщицы было серым и безучастным, Николка что-то ей на-шептывал – видимо, утешал.
- А отчего загорелось-то? – неожиданно для самого себя задался я вопро-сом.
- А хрен его ведает. Кто говорит, закатчик самогон варил, да уснул, а кто на девок грешит – готовили там что-то на плитке. Замыкание вроде случи-лось. А у тебя там случаем ничего с берега не осталось?
- Ты о чем? – не понял я.
- Ну, помянуть малость, - Серега поскреб под бородой.
- Кого поминать-то? Сгорел, что ли, кто? Закатчик этот?
- Упаси бог. Я вот про него, - он пнул в сердцах бывший дипломат. – Ни хрена мы с ним не сделаем.
- Не сделаем, так новый купим. Пойдем на Ленинскую и купим.
Серега встал и, размахнувшись, запустил в море несостоявшуюся гор-дость. В это же время из разбитого иллюминатора из каюты системного ме-ханика вылетела бумерангом пустая бутылка, звякнула о край борта и, уже невидимая, плюхнулась в воду. Ей во след из каюты понеслось хриплое: «И снится нам не рокот космодрома…»
- Все гуляют, - хмыкнул Серега.
- А чего гуляют-то? – спросил я и добавил: - А если бы по голове?
- Так день же космонавтов. Задним числом. Или сочельник. Почему бы и не гулять, тем паче, если у тебя капитан в свояках? А если бы по голове, то я и капитану бошку свернул бы.
Я невольно глянул на Серегу: этот свернет.
- Вниманию экипажа! – ворвался в наш диалог судовой транслятор. - Че-рез пятнадцать минут в кинозале будет демонстрироваться художественный фильм «Укрощение огня». Приглашаются все желающие.
- Однако здесь не перевелись юмористы, - мне снова стало весело.
- Пойдем, что ли? – спросил Серега. – Самое время посмотреть, как огонь укрощают.
- А как же поминки?
- А поминки с сочельником мы на потом оставим. И пасху заодно. Ты не забыл, что завтра пасха?
- Как можно?! Я и на берегу только о ней и думал. Значит, в кино?
- Пошли. «И снится нам не рокот космодрома…»
Я хотел был подхватить, но опять заговорил транслятор:
- Внимание! Судовому токарю срочно прибыть к капитану! Повторяю…
- Никак тебя, Василич? И прямо к капитану! Должно, опять форс-мажор.
- Сколько можно?! Опять кино не посмотрю.
- А может, там чего интересней будет. Я место займу, придешь - расска-жешь.
- Расскажу, - у меня вдруг засосало под ложечкой. Чего им от меня надо?..

14. 05 Вск. Тм 07.20 Святая Пасха на дворе. Самое бы время яйца на лу-жайке катать, а мы… Мы в Охотском море на борту п/з «Андрей Захаров». И яиц нам даже на завтрак не дали. Хотя кофе с булочкой – как водится.
Очевидно, это будет последняя запись в моем дневнике, моем журнале – я так решил. Через полчаса я заступлю на вахту, уже не в токарном отделении, и должен буду делать записи в другом журнале – судовом. С сегодняшнего дня я…
Когда вчера меня вдруг вызвали к капитану, я был в легком недоумении и, пока шел по пароходу, все репу чесал: зачем?
В салоне у мастера, кроме него, сидели еще замполит со старпомом и предсудкома Вершинин. Я еще подумал, нестандартно получается: прежде, вроде, тройками судили, а тут – квартет. И за что все-таки судить? Большой вины за собой я не чувствовал. Курков начал без предисловий.
- Мне сказали, вы – штурман по образованию, - его тон предположение об экзекуции сразу отмел.
- Был такой грех, - сказал я.
- И где грешил? – он вдруг сразу перешел на ты.
- В Таллине. Давно это было.
- Соседи, значит. Я в Риге учился. Рабочий диплом есть?
- Все документы при мне. И дипломы – тоже. На всякий случай.
- Ты, наверно, в курсе, третьего штурмана мы на берег отправляем. Нужна замена. Сработаешь?
- Да я давно, как врачи говорят, не практикую.
- Повторяю вопрос: сработаешь?
- Думаю, что да. Только без аттестации…
- Аттестацию мы сами проведем. Недельку продублируешься под нашим контролем и – в путь. Я, конечно, сделал запрос в контору, но улита едет, ко-гда-то будет. Да и штурмана там в дефиците. А рейс еще длинный.
- Если надо… Только как главный механик?
- Ну, с ним мы решим. Значит, принесешь Иванычу диплом, он тебе па-мять освежит, и завтра к 8.00 на мостик. В каюту можешь сегодня переби-раться. Вещи Березкина собрали? – Курков повернулся к старпому. Тот кив-нул: «Все приготовили».
- Значит, решено. Вопросы есть?
- Пока нет. По мере поступления…
- Свободен. Завтра – первая вахта. Да позови мне Никанорыча…

Итак, опять я начинаю с чистого листа.
Сегодня брился, смотрел на свою физию в зеркале и вдруг взбрело: «Чем ты живешь? Чего достиг, старик? – Я не старик, мне сорок лет – ответ». Хотя и сорока еще… Только в июле исполнится.
Может, это и авантюра – такое возвращение. Да и сверхзадача передо мной другая была. Но как же это здорово, что «нам не дано предугадать».
Час назад переправили на «Любовь Орлову» - вон она, в миле примерно стоит, из Петропавловска вернулась – Суханову и третьего помощника Бе-резкина. И еще двух сопровождающих – фельшерицу и кого-то из матросов.
Мотоботчики, вернувшись, говорили, что, когда Суханова на трап выби-ралась, упала прямо на нижней площадке и что-то еще сломала – то ли руку, то ли ключицу. Вот бедолага. Ну да там врачи есть, есть кому присмотреть.
Вон, вижу, «Орлова» будто на дыбы стала, взбила буруны винтом - сни-мается. И лежит им путь далек – прямо во Владивосток. А нам…
Неожиданно вспомнилась книжка из детства, с которой у меня все нача-лось, еще с тринадцати лет – «В морях твои дороги». Автора вот никак не вспомню.
Однако время, пора на мостик – вахту принимать.