Здравствуй, Даша! Глава шестнадцатая

МАЙК АДАМ

ЗДРАВСТВУЙ, ДАША!

(роман)

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

ЭПИЗОД 76

Ночь прошла так быстро!..
Пролетела, как комета, не успел и оглянуться, забрав с собой все стоны и поцелуи. Они остались лишь в памяти. И никогда не повторятся. Будут, конечно, другие, но именно другие. Не эти. Первые самые, а потому самые дорогие.
Хвалей лежал с открытыми глазами. В постели Ирины Викторовны. В ее съемной квартире. Скоро прозвенит будильник, призывая вставать, умываться, завтракать и собираться в школу. Но еще оставались драгоценные минуты близости двух тел, еще вчера чужих. Хвалей хотел курить и воды, во рту пересохло, но боялся пошевелиться, нарушив сон любимой учительницы. Как котенок, она спрятала лицо в его подмышку. Ноги ее лежали на ногах Хвалея. А рука Хвалея покоилась на обнаженной спине Ирины Викторовны. Рука проснулась вместе с Хвалеем, заскользила по спине девушки, как по изысканнейшему шелку, запоминая каждую черточку на ней, трещинку, родинку, будто предчувтсвуя предстоящее расставание, пусть и ненадолго.
Хвалей гордился собой. Он в постели самой желанной женщины города! Любой обзавидуется, когда узнает, с кем Хвалей провел ночь. Сколько раз он мечтал об этом, закрывшись в ванной и любуясь ее фотоизображением в своем телефоне!.. Он и не думал, что его мечта осуществится так скоро. Да, он расчитывал на секс с училкой в перспективе. В конце концов, он доконал бы ее настойчивостью и упорством в желании ею обладать, но и предположить не мог, что Ирина Викторовна так быстро выбросит белый флаг. Нет, разочарован Хвалей не был, наоборот. Сколько дополнительных плюсов появится в его жизни и в учебе из-за связи с Ириной Викторовной!.. Да с какой Ириной Викторовной, нафиг, просто с Иркой. А ведь еще вчера вечером они были на «вы». Хвалей, словно верный пес, ждал Ирину Викторовну в фойе музыкальной школы с репетиции, впрочем, как всегда. Ничего удивительного в этом не было. И, как всегда, Ирина Викторовна, разрешила проводить ему себя домой. Однако не прогнала, как обычно, когда они оба оказались у ее двери, а пригласила войти.
-- Вы уверены? -- чувствовал в приглашении какой-то подвох Хвалей, не решаясь переступить порог манящего до сумасшествия дома.
-- Считаю до трех и закрываю дверь, -- произнела Ирина Викторовна. Хвалей не стал искушать судьбу и, не позволив учительнице начать отсчет, вскочил в ее квартиру, как на подножку набирающего обороты поезда. Дверь за ним с шумом захлопнулась. -- Раздеться помоги, -- расстегнула Ирина Викторовна перед ним приталенное зимнее пальто с меховыми воротником, рукавами и подолом. Хвалей снял с нее пальто, повесил на вешалку в прихожей, после чего занялся ее обувью. Ирина Викторовна села на банкетку в той же прихожей, вытянув вперед ноги. Хвалей, присев на корточки, расстегнул на ее сапожках молнии и ловко стянул, поставив в отсек для обуви. -- Не забудь раздеться сам, -- сказала ему Ирина Викторовна, не поблагодарив за помощь, направляясь на кухню.
Хвалей быстро справился со своими курткой и берцами, прошел в квартиру, задерживаться долго нигде не решился, посчитав за лучшее присоединиться к хозяйке на кухне. Она поставила на плиту кастрюлю с водой кипятиться.
-- Пельмени любишь? -- спросила.
-- Люблю, -- кивнул Хвалей. -- А вы меня что, кормить будете?
-- Ты против? -- деланно удивилась Ирина Викторовна.
-- Нет, что вы! -- опомнился Хвалей. -- Есть очень охота, если честно, -- признался.
-- То-то, -- удовлетворенно произнесла Ирина Викторовна. -- А то я уж подумала, что ты домой захотел, брезгуя со мной поужинать. Но я же не могу отпустить своего кавалера голодным да к тому же на ночь глядя.
Пельмени, хоть и магазинные, приправленные майонезом, показались Хвалею самым вкусным блюдом всей его жизни. Он съел и свою порцию, и порцию Ирины Викторовны уплел за милую душу. Она сама ее подсунула ему, восхищенно глядя на то, как он ест. А аппетит Хвалей испытывал волчий. Но в грязь лицом не ударил, не чавкал, не вымазался майонезом, не уронил ни одной пельмешки ни на пол, ни на стол, и отрыжкой потом не оскорбил, хотя у себя дома не сдерживался бы.
-- Наелся? -- спросила Ирина Викторовна, когда последний пельмень исчез во рту Хвалея. Тот удовлетворенно кивнул. -- На, запей, -- пододвинула ближе к гостю хозяйка стакан апельсинового сока. Сок был употреблен несколькими большими глотками.
-- Покурить бы… -- несмело посмотрел Хвалей на Ирину Викторовну.
-- И не мечтай! -- сказала, как отрезала, Ирина Викторовна. -- На улицу курить! -- добавила. -- И вообще, поел? Свободен. Я свой долг выполнила, -- заявила.
-- Спасибо! -- тут же вышел из-за стола Хвалей, засобирался на выход. Ирина Викторовна стояла рядом, когда он обувался.
Их взгляды встретились.
В один миг, не понимая, как все случилось, Хвалей вдруг сгреб учительницу в охапку и смачно поцеловал в губы. Ирина Викторовна, естественно, вырвалась из объятий ученика и не слабо съездила по его физиономии ладонью.
-- Ты что, больной, Хвалей? -- не крикнула, а полупрошептала она. Глаза гневно сверкали в полумраке прихожей.
Взбешенный такой реакцией Ирины Викторовны, Хвалей судорожно сжимал кулаки. Ответить он мог, но не факт, что попадет удар по цели, как бы самому же себе не навредить. Но силой собственного веса ее можно было повалить, весил-то он больше учительницы. И тогда она не отвертится. Однако Ирина Викторовна разгадала коварный план Хвалея. Их руки сцепились. Ирина Викторовна помогала себе ногами, коленями вбивая удары в живот Хвалея, как гвозди. Оба не издали ни звука. Молча боролись, не сводя друг с друга глаз. Ирина Викторовна одолела бы Хвалея и выставила за дверь, но зацепилась за ковер на полу, потеряла равновесие и стала падать. Падение же ускорялось нависшим над ней весом Хвалея.
Оказавшись распластанной на полу, Ирина Викторовна поняла, что сопротивляться более бесполезно, хотя из вредности мотала головой, уклоняясь от настойчивых губ Хвалея. Однако, в итоге, сдалась окончательно, отвечая на его поцелуи столь же жарко и неистово.
Хвалей смелел все больше и больше. Он принялся сдирать с «жертвы» одежду. Освободив от «плена» женскую грудь, тут же захватил в заложники соски, один губами, второй пальцами. Свободной рукой освобождал Ирину Викторовну от брюк на ней и от нижнего белья.
-- Стоп! -- прижала указательный палец к губам Хвалея Ирина Викторовна, почувствовав, что он готов вот-вот к проникновению в нее. -- Остановись! -- приказным тоном произнесла и выскользнула из-под него. -- Мы же не дикари, -- успокоила, что не отказывается от продолжения, а то Хвалей подумал, что она его сейчас выставит. -- Перейдем на кровать и продолжим. Но начнем с предварительных ласок, -- остановившись у «спальни», выгнула спину Ирина Викторовна.
-- Это как? -- неловко поднялся с пола Хвалей, запутавшись в спущенных штанинах.
-- Ты же уже большой мальчик, -- укоризненно посмотрела она на него. -- Соображай сам.
Ирина Викторовна прошла в так называемую спальню. Это была ниша, задернутая занавеской, в которой боком стояла кровать. И еще тумбочка с настольной лампой и несколькими книжками на тумбочке.
-- Это чё, лизать типа? -- дошло до Хвалея. Он отдернул занавеску и уставился на призывно лежащую молодую красивую девушку с раздвинутыми ногами, согнутыми в коленях.
-- А ты как думал? -- не отрицала Ирина Викторовна.
-- Ну, это… это же западло, -- высказался он.
-- Не хочешь, не надо, -- усмехнулась Ирина Викторовна. -- Где дверь -- знаешь!
Но Хвалей не мог уйти. Это же позор, если он ее бросит сейчас тут вот так. Она засмеет его, посчитает слабаком и чмошником. А то, что он полижет ей там, никто ведь не узнает. Хвалей же не дебил какой, чтоб самому об этом хвастаться, верно?
-- А вы мне? -- вырвалось вдруг у него.
-- Что я тебе? -- не поняла вопроса Ирина Викторовна.
-- Ну, тоже… -- мялся Хвалей.
-- Тоже заслужить надо, -- отозвалась Ирина Викторовна. -- Иди давай лижи или вали на все четыре стороны. Терпение у меня не безграничное.
И Хвалей, смешно сказать, припал ртом к ее межножию. Целовал, работал языком, как умел. Даже понравилось. Ирина Викторовна зажала его голову ногами, направляла то и дело руками, как лоцман, к наиболее чувствительным местам. В конце концов, позволила войти в себя, чтобы тут же разочароваться. Хвалей почти сразу и кончил.
-- Ну, ты и лошара, Хвалей! -- спустя несколько минут произнесла Ирина Викторовна, позволив ему отдышаться на второй половине кровати. -- Лизать не умеешь, трахаться не умеешь, даже целоваться толком не можешь. Лох ты, Хвалей, а не крутой «пэцан»! Собирайся и вали отсюда, давай! -- столкнула с этими словами Хвалея с кровати.
А Хвалей чуть не плакал от обиды и растерянности. Он не понимал, что с ним произошло. Умолял простить и дать второй шанс. Если у него не будет возможности реабилитироваться, как они смотреть будут друг другу в глаза? Вот всю ночь Ирина Викторовна и занималась воспитанием Хвалея. Учила, как правильно доставить девушке удовольствие, как правильно целоваться, с языком и в засос…
-- Научишься куннилингусу, -- говорила она, -- девки к тебе в очередь выстраиваться будут и снова занимать с конца, чтобы получить добавки.
Видимо, Ирина Викторовна была хорошим учителем, а Хвалей прилежным учеником, поскольку, через часа два полезных уроков, под руками и губами Хвалея тело Ирины Викторовны постепенно начало дрожать от возбуждения, а ее недовольное посапывание постепенно сменилось на приглушенные стоны, а потом стоны эти перешли в безудержный крик сладострастия, да и сам Хвалей получал несказанное удовольствие который раз подряд. Двое в постели, наконец-таки, достигли консенсуса. Обессиленные и мокрые свалились в сон, как в колодец.
Ирина Викторовна проснулась одновременно с первым звуком будильника. Открыв глаза, клюнула Хвалея в плечо.
-- Я в душ, -- потянулась, -- ты на кухню. -- Поймав его недоуменно-обиженный взгляд, поправилась: -- Ты же мужчина, вот и покорми свою женщину.
Хвалей облегченно улыбнулся. Ирина Викторовна голышом пошлепала в ванную. Когда она вышла, посвежевшая и улыбчивая, Хвалей уже справился с чаем и бутербродами, сам себе удивляясь. Ирина Викторовна одобрительно повела бровями.
За завтраком, сидя друг напротив друга, она сказала Хвалею:
-- Если я услышу или замечу, что кто-то знает о нас, убью. -- Обычно так сказала, как будто анекдот рассказывала. А Хвалей лишь улыбнулся в ответ.
-- Чё ты лыбишься, лошара! Понял, что я сказала?
-- Вы такая красивая, Ирина Викторовна! -- продолжая улыбаться, произнес Хвалей. -- И вся моя!
-- Ну-ну, -- не отрицала Ирина Викторовна. -- Вечером приходи, продолжим уроки. И прекрати называть меня Ириной Викторовной, не в школе!
Она выпроводила Хвалея первым из квартиры. Не хватало, чтобы их увидели вместе идущими на занятия. Посмотрелась в зеркало. Красотка! А досталась не пойми кому. Но он ей нравился. Этот не сбежит в случае несанкционированного нападения на них в какой-нибудь подворотне. Имеется уже горький опыт. Ирина Викторовна любила и ценила сильных и настойчивых мужчин, не путать с назойливыми. Из Хвалея можно слепить такого.

ЭПИЗОД 77

В школу Даша Белая пришла, вернув свой прежний внешний вид, в черно-розовых тонах. Все шмотки Анны собрала и упаковала в один куль, перевязав его веревкой. Оставила только лосины и ту очень понравившуюся кофточку. Сначала думала выбросить вещи на помойку, но, пораскинув мозгами, решила отдать в уцененку. Все-таки жалко, одежда-то красивая и почти новая вся.
Как же она рада была снова видеть и школу, и школьный двор, и одноклассников! Всех, включая и Хвалея с Костальцевым, даже ничего не зная об участии последних в ее судьбе. Поэтому слегка удивилась, когда Хвалей приветливо улыбнулся, поздоровавшись первым, а Костальцев поинтересовался, все ли у нее в порядке. Даша Белая спросила тогда Костальцева, в чем подвох, на что тот ответил лишь пожатием плечей, а Хвалею шепнул, но Даша расслышала, что Белая снова стала сама собой, такой же колючей недотрогой и себе на уме; что, наконец, закончится ее выдрючивание перед учителями и что в образе «эмо», как это не странно, Белая больше похожа на нормального человека, чем была до этого целый месяц. Хвалей согласился с мнением друга, но добавил, как бы ее не переклинило заново, похоже у Белой клинья входят в привычку.
-- А ничего, что я тут стою и все слышу? -- не сдержалась Даша Белая.
-- Так присядь, -- посоветовал Хвалей, -- и уши закрой руками…
-- Ты же в коллективе находишься, -- продолжил Костальцев, -- вот коллектив и обсуждает повестку дня…
-- Ой, привет, Белая! -- появилась Кошкина. -- Ты прям, как призрак коммунизма, то появляешься, то исчезаешь. Снова в лохушку играешь?..
-- Ты о чем? -- не понимала Даша Белая.
-- А, у тебя, видимо, амнезия? -- предположила Кошкина.
-- Да она реально по ходу не догоняет! -- догадался Хвалей. -- На чем сидишь?
-- Ты чё, больной, Хвалей? -- вскочила из-за парты Даша.
-- Она реально бешеная! -- отскочил Хвалей в сторону от греха подальше. -- Ее клинит не по-детски!
-- Подожди, -- решил выяснить все наверняка Костальцев. -- Даша, -- обратился к девушке, тут же насторожившейся, поскольку по имени Костальцев никогда раньше ее не называл, -- ты реально не помнишь ни фига?
-- А что я должна помнить? -- обеспокоенно забегали Дашины глаза. Она вдруг сразу догадалась, что речь шла об Анне, которая заменяла ее здесь и, похоже, очень подмочила ей репутацию.
-- Отвалите от нее! -- весьма кстати в класс вошла Таня Павловская. -- Привет, Даша! -- чмокнула подругу в щеку.
-- Да мы только за нее, -- оправдывался Костальцев. -- Разобраться лишь хотим, либо она нас держит за идиотов, либо сама с приветом.
-- С ней все в порядке, -- уверенно заявила Таня. -- Если хочешь, я тебе потом все объясню.
-- Спрашиваешь, конечно, хочу! -- пошел на попятную Костальцев.
Прозвенел звонок на урок. Все расселись по местам. В класс торопливо вошла Мария Петровна. Заняв стол учителя, спросила, кто дежурный и что было задано на дом. Оказалось, сегодня ученики должны читать наизусть отрывок из «Евгения Онегина».
-- Очень хорошо! -- удовлетворенно произнесла Мария Петровна, открывая школьный журнал. -- Так, Хвалей, прошу к доске!
-- Вот, блин! -- процедил Хвалей, вылезая из-за парты.
-- Что такое, Хвалей? -- услышала бурчание Мария Петровна, но не разобрала слов. -- Ты какой-то особенный? Выучить отрывок задавалось всем, без исключения.
-- Да я учил, -- отозвался Хвалей, подходя к доске.
-- Вот и замечательно! -- поощрила Мария Петровна. -- Читай, пожалуйста…
-- Итак, она звалась Татьяна… -- начал Хвалей и тут же запнулся.
-- Продолжай, продолжай…
Хвалею нужно было все время подсказывать первое слово следующей строчки, чтобы он смог вспомнить всю строчку и до конца ее произнести, вернее, пробубнить безо всякого выражения и понимания того, что он читает. Однако Мария Петровна терпеливо возилась с ним, поскольку на большее, он не был способен, да и не претендовал. На троечку она постоянно его вытягивала чуть ли не клещами. Ведь он в самом деле учил, просто память его не считала нужным запоминать то, что никогда ему в жизни не пригодится. Мария Петровна осозновала это больше Хвалея. Но портить ему судьбу не имела никакого желания, в отличие от некоторых, тем более, являясь его классным руководителем. Она не могла допустить, чтобы ее склоняли за неуспеваемость по ее же предмету. Вот и тащила за уши, а по другому никак не получалось.
-- Ладно, садись, -- в конце концов, отпустила Хвалея на место, с горем пополам одолев бессмертное произведение Пушкина в самом ужасном исполнении. Обрадованный тем, что мучения закончились, Хвалей облегченно вздохнул, усаживаясь за парту, под ироничные аплодисменты класса. -- Ну-с, -- обвела взглядом класс Мария Петровна, -- а теперь послушаем, как нужно читать Пушкина. Белая, что-то я не вижу ее, к доске!
Даша специально вжималась в парту за спиной Коли «Пиноккио». Таня Павловская успела шепнуть ей, что Анна в отсутствие Дашки выбилась чуть ли не в отличницы, а у классухи вообще в любимчики записалась. Мария Петровна в пример ее всегда ставила.
Пришлось вставать, выходить к доске, обреченно, как на эшафот Марии-Антуанетте.
-- Даша?! -- аж всплеснула руками Мария Петровна, уставившись на Дашу Белую, застывшую у доски. -- Что с тобой опять?
-- Кризис среднего возраста, -- потупив глаза, отвечала Даша.
Класс зашелся в смехе.
-- Что на тебя находит постоянно? -- недоумевала классная.
-- Уже все прошло, что находило, -- сказала Даша Белая. -- Больше изменений не будет.
Мария Петровна каким-то образом поняла или прочитала в глазах ученицы, что та не шутит и в своем намерении оставаться такой, как есть, тверда, поэтому, успокоив класс, попросила Дашу прочесть заданный на дом отрывок.
-- Я не выучила, -- призналась Даша Белая.
-- Почему? -- кусая губы, спросила Мария Петровна, убеждаясь с каждой минутой, что теряет девочку.
-- Не интересно, -- прозвучал ответ.
Класс притих, в ожидании бури. Никто из них еще не осмеливался так открыто опускать Пушкина.
-- Объясни.
-- Старо, неубедительно, скучно, депрессивно.
-- Целый букет, -- отметила Мария Петровна. -- Но ты, я надеюсь, не станешь отрицать мировое значение Александра Сергеевича в литературе…
-- Не стану, -- перебила ее Даша Белая.
-- Хоть за это большое тебе спасибо, -- с сарказмом поблагодарила Мария Петровна.
-- Ставьте двойку уже, Мария Петровна, -- заявила Даша. -- Ну, не нравятся мне все ваши Пушкины, Лермонтовы, Тютчевы, Блоки… Один депрессняк сплошной…
-- Садись, Белая, -- грустно произнесла Мария Петровна, опасаясь, как бы девочка не наговорила еще больших глупостей. Ребенок, явно, не в себе. Нужно немедленно что-то решать по ее вопросу. Открыть глаза, наконец, всем, что у Белой расстройство рассудка, только действовать нужно тихо, не привлекая внимания. Похоже, Белая набирает очки среди сверстников… Она им нравится и видится эдакой амазонкой бесстрашной. Даже Хвалей с Костальцевым, первые насмешники, уже не высказываются в ее адрес, как раньше. Непонятная метаморфоза…

ЭПИЗОД 78

-- Прикинь, -- обратилась Даша Белая к Тане Павловской, когда они затихарились в туалете покурить, -- мне сегодня Хвалей дверь открыл, пропуская вперед себя, на входе в школу. И поздоровался в придачу. Что-то в лесу сдохло или это Анна поработала?..
-- Ты же не знаешь ничего, -- сразу поняла Таня Павловскую причину удивления подруги поступкам некоторых одноклассников.
-- Так просвети меня, -- произнесла Даша, -- а то хожу, как дура, тут, а все косятся в мою сторону и не догоняют ни фига, как и я, соответственно.
-- Хвалей, Костальцев, Коля «Пиноккио», Юлька Пересильд и Николай Михайлович вместе участвовали в твоем спасении, -- сказала Таня. -- Юлька даже ранена была. Ее брат чуть Хвалея не пришиб, но Хвалей-то не виноват был в этом. Только в том, что машину его угнал, чтобы к тебе успеть. В общем, его отправили с раненой Юлькой обратно в город, в больницу. В общем, это все, что я знаю. Они не рассказывают ничего, что там видели, где тебя обнаружили без сознания. Но после того, когда ты вышла из больницы…
-- Я из больницы не выходила, -- перебила ее Даша Белая. -- Я вообще в больнице не была.
-- Так-то так, -- согласилась Таня Павловская, -- но ведь этого никто не знал и даже не догадывался, что в твоем теле чужой. Анна так искусно управляла им. Потом я заподозрила что-то неладное. Ты говорить стала по-другому, вкус у тебя вдруг поменялся не в лучшую сторону, при чем, одеваться ты стала иначе, прости, не ты, а Анна… С кем бы я не заговорила о подмене, никто мне не верил. Так что, ты уж не обижайся.
-- Да я не обижаюсь. Проехали.

ЭПИЗОД 79

Всю ночь Майка Адама мучили кошмары, в которых он, то и дело, терял Катю Анисковец навсегда. Он остановился в той же единственной гостинице, откуда утром съехал. Его встретили, как родного, и заново поселили в том же номере, который он занимал до этого. Нет, он не пил, хотя мысль опоить себя алкоголем возникала. Смысла не видел, разве что для сна. Он не понимал, зачем остался, но объяснял тем, что перестраховался. По ночным зимним дорогам ездить опасно. Чего он хотел? Чего ждал, обманывая себя ложной причиной нахождения в Копыле? Близость Кати сводила Майка Адама с ума! Подтверждение тому страшные сны о ней. Страшные финалом. Она всегда погибала. А он ни разу не смог успеть, чтобы спасти ее. Бежал на помощь, но так медленно, даже стоя на одном месте, будто на тренажере. И она его не звала, вот что странно! Он знал, что Катя в опасности, хотя сама Катя этого не подозревала. Однако потом, когда Майк Адам все-таки добегал, правда, поздно, в ее открытых глазах читал немой укор, мол, на тебе надеялись, а ты, как обычно, все испортил.
Катя стала еще красивее, чем прежде. Теперь она женщина, тогда девчонкой была. Сравнение понятно. И немым укором она одарила Майка Адама наяву, он вдруг вспомнил ее взгляд, когда уходил, вот этот взгляд и преследовал его всю ночь. Нужно что-то решать, решиться на какой-то поступок. Либо уезжать отсюда и никогда не возвращаться, оставив человека в покое, либо уезжать, но с ней, однако сначала остаться. Сделать так, чтобы все увидели, что его намерения серьезны и честны, а главное, смелы. Подставить под удар и себя, и ее. Жестоко. Город маленький, до вечера сплетни паутиной опутают все его улицы. Да, жестоко. Но любовь эгоистична. Даша Белая права, за нее нужно бороться, не обращая внимания на препятствия. Сколько можно душить себя воспоминаниями и сожалениями о несовершенном? Возможно, сейчас уже поздно ворошить прошлое, да Майк Адам устал бегать от самого себя, от своей любви, заменяя ее суррогатом за деньги. Ему нравились падшие, вернее, он себя ими наказывал за свою трусость по отношению к Кате. И считал такое падение заслуженным наказанием, обрекая себя на нелюбовь. Но любил-то он все равно! Никаким скальпелем эту любовь было не выковырять из сердца, разве что вместе с сердцем. Он не осмеливался появиться Кате на глаза, боясь обидеть ее и скомпрометировать ее своим обществом, поскольку вел беспорядочный образ жизни. Бесконечные пьянки и проститутки… Хотя это не оправдание. К тому же, Катя вышла замуж. А значит дверь закрыта. Зачем зря стучать в закрытую дверь? Все равно ее никто не откроет. Но ведь открыла же! Не побоялась, ночью, одна в доме… словно ждала его. Словно всегда его ждала, а встретила агрессией. И это нормально. Катя имела право обойтись с ним грубо, даже пощечин надавать. Хотя, что он о себе возомнил? Ждала она его, как же! Да и он хорош, какие претензии он имеет право ей предъявлять? Никаких! Он может лишь доказать, что любит. Так, чтобы она поверила в его искренность и простила за ошибки юности. Плевать на то, что будет потом. Останется ли она с ним или вернется к мужу. Катя увидит, что Майк Адам достоин ее, что он поднимался, поднимался к ней по какой-то невидимой лестнице и вот, наконец, добрался. Ей казнить и миловать. Стоп! Нет! Опять перекладывание решений на ее плечи. Не так надо! Нужно ей дать ясно понять, что он хозяин положения. Украсть, как на востоке делают, и прямо сказать, что ты моя! Только украсть у всех на виду, чтобы она не подумала, что ты боишься ответственности, как заурядный вор, а готов вступить в противоборство со всеми ментами города. Он поймет, посмотрев ей в глаза, осталось ли в ней хоть капелька нежных чувств к нему. И, если в Кате притаилась эта одна капелька, значит, он сможет превратить ее в море, не боясь быть здесь чужим, быть избитым и даже убитым. Майк Адам не убежит больше от собственной любви. Его любовь здесь, в этом городе. Так какого черта он сидит в гостиничном номере и рассуждает о том, что сделает, но не делает? Нарисовал себя в голове суперменом, так соответствуй! И не ссы, как выражается молодежь, в случае опасности.
Майк Адам порывисто вскочил с кровати, оделся, посмотрел на часы. Рановато еще для подвигов, конечно, но, как бы снова не опоздать…
Он вышел из гостиницы, пешком направился в ближайший цветочный магазин. Приобрел целую охапку розовых роз. Погода шептала. Яркое солнце, безветрие, морозец, слепящий под ногами снег, будто союзники, желали и верили в удачу Майка Адама.
Он подъехал на своей машине к зданию, в котором размещалась редакция местной газеты. Вышел без цветов. Подошел к парням, курящим у входа, спросил, на месте ли Катя Анисковец. Те утвердительно кивнули. Он попросил позвать ее.
Она вышла через минут пять, в копне каштановых волос, в кожаном полушубке, в джинсах, в ботфортах на платформе. Яркая помада выразительно подчеркивала изгиб губ, а тушь -- разрез глаз, увеличивая их. Все повторялось заново, как тогда, много лет назад, когда Майк Адам вот так же как теперь вызвал Катю на улицу, чтобы подарить стихи, заглаживая вину, только случилось это летом. Катю облегало коричневое воздушное платье без рукавов, перехваченное поясом на талии, ветер забавлялся с ее волосами…
-- Ну? -- вытянул Катин голос Майка Адама из закоулков памяти в редакционный двор.
Майк Адам открыл заднюю дверку «kii», взял цветы и вложил их в руки ошарашенной и застывшей на месте от удивления женщине. Лицо ее утонуло в розах.
-- Ты с ума сошел? -- справилась наконец с эмоциями Катя Анисковец, кое-как уложив розы на руках. Но глаза ее сияли неподдельной радостью, хотя оглядывалась по сторонам она постоянно, не потому, что хотела зрителей вокруг, а опасалась именно их появления. Ну, а сотрудники газеты, те словно прилипли к окнам, наблюдая за происходящим на улице. Так что, волей-неволей, к вечеру, а то и раньше, весь Копыль будет знать о связи Кати Анисковец на стороне. Самое обидное, что доказать обратного она не сможет.
-- Знаешь, что ты сейчас сделал? -- в упор спросила Катя Майка Адама. Не дожидаясь его ответа, ответила сама. -- Ты убил меня, понимаешь? Зачем ты появился в моей жизни снова? -- устало прошептала.
-- Я люблю тебя, -- произнес Майк Адам.
-- Прекрати, Майк, -- простонала Катя. -- Какая любовь? Это уже даже не смешно.
-- Я и не смеюсь.
-- А где ты был тогда все эти годы? Тоже любил меня? Интересно, каким образом? Лица платочком накрывал тем, с кем спал, представлял меня на их месте?
-- Зачем ты так?
-- А как? Приперся он, понимаете ли, герой-любовник, говорить о любви, спустя десять лет. Речь готовил все это время? Практиковался? Моей дочери уже девять лет! Да пошел ты вообще и цветы свои забирай!..
Катя чуть было не ушла, бросив розы в Майка Адама. Он остановил ее, схватив за руку, втаптывая лепестки в снег ногами.
-- Ты что делаешь? -- крикнула вдруг Катя Анисковец на него. -- Им же больно! -- принялась подбирать выброшенную красоту. Майк Адам присел рядом с ней на корточки, помогая.
-- Садись в машину! -- сказал ей, когда все цветы снова оказалисьв руках у Кати.
-- Я на работе, -- отрезала та.
-- Перебьются без тебя сегодня.
-- Только сегодня?
-- Не придирайся к словам. Садись.
-- Зачем? -- отказывалась Катя. -- Поезд ушел давно, Майк! Ты ничего не сможешь вернуть и ничем то, чего даже не было! Ты выдумал все! И меня тоже выдумал, а я как дура, поверила, что я именно такая, какой ты меня видел. Но это не так, Майк! Пойми, дорогой, наконец, и отпусти меня уже, не мучай!..
-- Если ты так говоришь, значит, мы еще можем догнать поезд, -- решил Майк Адам. -- По крайней мере, попытаемся. Садись!..
Он с силой подтолкнул Катю Анисковец к открытой машине. Потеряв равновесие от толчка, она плюхнулась на переднее сиденье, выронив половину цветов, однако возмутиться не успела. Майк Адам захлопнул дверку, сел за руль и вдавил педаль газа, подмигнув «пленнице».
-- И куда мы едем? -- смирилась с участью Катя.
-- В Тимковичи, -- ответил Майк Адам.
-- Почему не в гостиницу? Ты ведь в ней остановился. Ах, да, нас бы быстро нашли. А в Тимковичах у тебя что? Дом приобрел по случаю?
-- Да нет, -- прозвучал ответ. -- Но там живет одна старушенция, у которой я неделю жил. Она во мне души не чает.
-- А ты уверен, что она не умерла?
-- Уверен.
-- И что мы будем делать у твоей старушенции?
-- Кать, ты же взрослая…
-- Да-да, я забыла, прости, что уже выросла. Даже мамой стать успела. Тебя не смущает наличие ребенка у будущей невесты? Мы же жениться едем или я не права?
-- Почти.
-- А то, что у меня муж есть…
-- Не проблема.
-- Ах, не проблема… Как ты заговорил, просто приятно слушать…
-- Готовился.
-- Ну, да. Десять лет большой срок. Приготовиться можно было на славу.
Помолчали.
-- А все-таки, что мы будем делать у твоей старушенции? -- любопытствовала Катя Анисковец. -- Не будешь же ты меня банально трахать?
-- Почему не буду, буду, -- усмехнулся Майк Адам.
На несколько секунд Катя растерялась, не ожидая такого прямого ответа, но быстро справилась.
-- Даже так… -- протянула она. -- Любить, значит, меня везешь. Еще и заявил о своем намерении всему городу посреди бела дня. А мне необязательно тебя любить, да?
-- Обязательно, -- сказал Майк Адам.
-- А если я не хочу?
-- Хочешь.
-- Ты слишком самоуверен.
-- В норме. Даже сама попросишь.
-- Я?! -- поразилась наглости водителя. -- Останови машину! -- потребовала вдруг.
-- Мы еще не доехали.
-- Останови машину! -- повторила Катя Анисковец.
Майк Адам нажал педаль тормоза. Невдалеке уже поблескивал знак с надписью «Тимковичи». А машина остановилась в поле. Не в самом, а вдоль дороги, с двух ее сторон, спало под снежной шубой колхозное поле.
Катя вышла, вышел и Майк Адам. Подошел к ней вплотную.
-- Чего ты хочешь от меня? -- закричала Катя. -- Не прикасайся ко мне!..
Но Майка Адама было уже не остановить, хоть Катя и попыталась бежать. Полем? На каблуках? Она упала, не преодолев и десяти шагов. Майк Адам рухнул рядом с ней, обхватил ее, прижал к себе. Разгоряченное ее дыхание из открытого рта пьянило похлеще вина. Они смотрели друг другу в глаза и не могли отвести взгляда, ища спасения друг в друге. Порывистые поцелуи не заставили себя долго ждать.

ЭПИЗОД 80

Выходит, Хвалей с Костальцевым стали хорошими? И облагородила их она, Даша Белая? Чудеса, да и только! Хотя, чему удивляться? В ее жизни в последнее время -- сплошные чудеса. Кому сказать -- не поверят. Таньке Павловской не поверили же, когда она пыталась достучаться до всех, твердя, что Даша Белая совсем не Даша Белая. А начни Даша рассказывать что-нибудь о себе в подобном роде, -- точняк в «дурку» упекли б! Классуха, стопудово, спит и видит, как бы из Даши Белой выдуманных бесов вывести! Если тебя раздражает внешний вид ученицы -- не смотри и не обращай внимания! Однако, видимо, она права. Все-таки школа есть школа, но Даша все равно меняться не будет. Пускай чего хотят делают и жалуются куда хотят, пускай даже психиаторов вызывают. Даша-то знает, что она здорова. Это общество вокруг напрочь заразно собственной ограниченностью и примитивизмом. Все новое и непонятное -- нафик! А зачем парить мозг? Это же усилия надо прилагать, которых нет. Вернее, нет мозгов, которых усилить предпологается. Зациклилась классуха на своей русской литературе, как будто другой литературы больше нету. Поэтому и личная жизнь не сложилась. Поэтому и злая такая. Как будто ее Феты и Тютчевы -- панацея в жизни каждого школьника. Ну, нравится тебе такая поэзия -- хорошо. Зачем другим навязывать? Даша Белая не переносила школьную программу. За некоторым исключением, читать некого. А то, что нравилось ей, видите ли, неудобоваримо. Не достойно внимания. Это Цой, Курт Кобейн, «Слот» не достойны внимания?.. Трахнул бы ее кто-нибудь, как следует, может, взгляды бы и поменялись. А то ходит всю дорогу неудовлетворенная, а хочется же, и срывается на тех, кто под руку попадется, то есть, на вверенном классе. А дети-то чем виноваты перед ней, при чем, чужие?.. Любить надо кого-нибудь, а не вздыхать сокрушенно над стихами Фета, Тютчева и иже с ними. Они-то реально любили, раз стихи писали! Интересно, Костальцев писать не начнет? Целый день все «терся» о чем-то с Колей «Пиноккио». Явно на счет Таньки Павловской. Да и Хвалей цветет и пахнет в присутствии Ирины Викторовны. Кажется, что и он ей нравится. Так-то особо не видно, но глаза обоих выдают.
Значит, опять затишье. Даже грустно. Не будет больше придирок в адрес Даши Белой со стороны одноклассников. У них теперь другие цели и заботы. Одна лишь Мария Петровна не оставит ее в покое. Из принципа настоять на своем.
Таня Павловская позвала после уроков в ДК. Там будет чествование победителей вчерашнего конкурса. Ей Сергей Мелешко позвонил, просил всех предупредить, чтобы не разбегались по домам. Но что Даше делать на чужом празднике? Не на своем месте? Она отказалась. Не потому, что триумфатором была не она, а Таня Павловская, хотя и это тоже, в некотором смысле, не надо лукавить с самой собой, а потому, что у Даши возникли вдруг срочные дела. Но, если бы они и не возникли, она бы не пошла на праздник, которого не заслужила. Не хотела, чтобы ее все увидели на вторых ролях. В общем-то, Таня и не особо настаивала на своей просьбе. Видимо, она тоже чувствовала бы себя неловко в присутствии подруги, претендующей в первый ряд.
Они поцеловались, прощаясь, и разошлись в разные стороны. Таня Павловская поспешила в Дом культуры, Даша Белая зашагала в сторону дома, в котором еще совсем недавно она была счастлива и у нее была полноценная семья: папа, мама и сестра. Увы, на сегодняшний день ей похвастаться в этом плане нечем. Николай Михайлович не считался. Он вообще из другой оперы. Мамы не стало, сестра в Минске, папы тоже типа не стало. Но как он мог? Николай Михайлович сказал, что папа женился. Вдруг? Зачем? Что такого с ним произошло, что нужно было жениться? И на ком? Этот вопрос беспокоил Дашу более всего. Но как он мог, не могла она взять в толк. После похорон мамы времени прошло всего ничего. Хотя в пьяном угаре папа способен был на любые безумные поступки либо его состоянием кто-то искусно воспользовался, какая-нибудь мегера из таких же алкашей, чьи ряды папа пополнил, не задумавшись.
Ключ не подошел к замку. Странно. Молодожен решил откреститься от собственной дочери? Но это не только его дом, но и ее, Дашин, тоже, и, между прочим, Веркин. Вот, урод! Даша Белая начала ненавидеть родного отца с новыми силами. Ключ от квартиры она отстегнула от общей связки ключей и выбросила, швыранула на этаж выше, раз все равно он не подходит больше. Позвонила в дверь. Она все выскажет дорогому папочке прямо в глаза, все, что о нем думает, а думает не очень. Да только дверь никто не спешил открывать. Тогда она еще раз нажала на кнопку звонка и не отнимала руки, пока ей не открыли.
Какая-то тетка, как бочка, в мамином халате, с заплывшими свинячьими глазками, с «химией» на голове, танком встала на пороге.
-- Чего тебе? -- зевнув, спросила.
-- Вообще-то я домой к себе пришла, -- заметила Даша Белая.
-- Вообще-то я здесь я живу уже длительное время и тебя что-то ни разу не видала, -- возразила тетка.
-- Папу позови! -- требовательно произнесла Даша. Прошмыгнуть мимо новой жены отца не представлялось возможным из-за ее габаритов. Дашу уже подташнивало от одного вида новоиспеченной мачехи, а папу-то как угораздило связаться с таким «монстром»?.. И как только халат на ней не расползся по швам? Видимо, безразмерный. Точно, мама, как его надевала, так тут же превращалась в маленькую девочку, буквально утопая в скользкой ткани.
-- Про папу вспомнила, потаскушка малолетняя? -- смерила ее презрительным взглядом тетка. -- А где ты была все то время, когда я за ним ухаживала, как за младенцем? Трусы его зассанные стирала, рыги его за ним подбирала, сопли утирала, выслушивала весь тот бред, что он несет, не затыкаясь ни на секунду?.. А?..
-- Кто тебя звал-то? Сама, небось, набросилась на бесхозного мужика, Золушка-переросток? -- съехидничала Даша.
-- Жальце твое, -- поморщилась тетка, -- на меня не действует. Разбрызгивай яд свой на учителей в школе. Болше эффекта будет. Я, как сама видишь, толстокожая. Но знай одно: если бы не я, твой папуля бы сдох давно, поскольку пил всякий денатурат со всякими дегенератами местными. И квартиру эту я спасла, а не отобрала, заруби это себе на носу. А теперь проваливай отсюда туда, откуда пришла. Ничего тебе здесь не обломится. Твой папаша не нуждается ни в тебе, ни в твоей сестре. А я тем более. Усекла?
-- Пускай он сам скажет мне в глаза, -- отчаянно крикнула Даша.
-- И не кричи! -- перекричала ее тетка. -- Я законная жена твоего отца и законная хозяйка этой квартиры. Вы здесь никто. Ауфидерзейн!
Тетка шагнула назад и захлопнула перед самым носом Даши Белой дверь.
-- Ну, мымра кубатурная, -- погрозила Даша кулаком двери, -- ты еще пожалеешь! Весь свой ливер устанешь соскребать с пола! -- И, взъерошив волосы, закончила фразой из песни Аллы Пугачевой: -- «Все знают, в гневе я страшна!»