Серая птица

Посвящение: Моим родителям посвящается








От автора

Вообще-то я хотел написать роман, где воспоминания детства, облеченные в литературную форму, могли бы быть интересны не только мне, моим родственникам и близким друзьям, но и другим людям. И я взялся за этот труд. Думал, сначала напишу отдельные главы, а уж потом объединю их общей идеей. Главы написал, но, перечитав их, увидел, что получились вполне законченные повести.
«Зачем же лезть из кожи вон в попытке объединить их, – подумал я, – пусть так и остаются повестями, и пусть их связывает некая духовная субстанция, как это и происходит в реальной жизни».
Не нужно разжевывать и навязывать читателю сюжетную линию. Пусть он сам для себя дорисует недостающие звенья и свяжет все вместе как заблагорассудится. Или не свяжет. Полная свобода.
Что касается стихов, то я растасовал их по трем странам и соответствующим мироощущениям. Насколько это получилось удачно – судить читателю.

И. Бель


























СЕРАЯ ПТИЦА



















СОДЕРЖАНИЕ

СЕРАЯ ПТИЦА ...................................................................... 1
Мертвая пустыня................................................................ 3
Странная птица................................................................. .12
Стрелок-радист.................................................................. 62
Федя Крафт.......................................................................... 88
В парке Чаир......................................................................108
Малыш и Чу........................................................................142
СТИХИ....................................................................................... 249
Американская серия........................................................ 250
Русская серия................................................................... 288
Израильская серия........................................................... 331
ПОЭМЫ..................................................................................... 356
Поэтам сермяжной ипостаси................................................357
Над гнездом кукушки.........................................................360
Художник Калмыков...........................................................361







Мертвая пустыня


Блестит на пальце бриллиант.
Загадочно блестит.
Сродни ему большой талант,
Что серости претит.
К познанью жаждой вдохновлять,
Он станет, суть узрев,
Расскажет правду без прикрас
Под пляску нежных дев.

– Да, это он, – услышал Малыш приглушенный голос сзади, – он так похож на Марко в детстве – такие же черные волосы и также страстно ловит рыбу.
Малыш оглянулся. На пригорке стоял человек в светло-серой накидке и большом берете того же цвета. Дуновение ветерка принесло от него запах подвальной сырости.
- Я – Николо, а ты Малыш – сказал человек скрипучим, почти не похожим на человеческий, голосом и Малышу вдруг стало страшно. Чтобы приглушить этот страх, он спросил:
- Вы, наверное, недавно приехали в наш поселок?
- Это место мы проезжали с братом в одна тысяча двести!!!!!! пятьдесят пятом году.
Малышу показалось, что он ослышался.
- Но ведь сейчас как раз одна тысяча девятьсот пятьдесят пятый.
- Двести,!!!!!!!!! – поправил человек, улыбнувшись.
Малыш легко считал в уме и быстро вычислил, что это было 700 лет назад, а этого просто не могло быть, но перечить не стал.
- Наверно, какой-то сумасшедший, приехавший с семьей новых поселенцев, – подумал он.
- Это место мы пересекли с Маттео, когда вместе с послом завоевателя Персии Хулагу направлялись из Отрара в долину реки Или. А, впрочем, если хочешь, расскажу тебе все подробнее. Давай присядем вот здесь.
Малыш с опаской присел на связку сухого камыша рядом с человеком, который, судя по всему, был сумасшедшим, и тот продолжал:
- Мы с Маттео сделали хорошие деньги в Константинополе, но случайно узнали, что где-то там, на севере и востоке, есть страны с несметными сокровищами. Ты скажешь – жажда наживы? Да, пожалуй, но это не главное. Нам было очень интересно, что же и кто же встретит нас там. Это было превыше нашей воли. Как будто неизвестная сила вела нас по пути неведомого. Это было как опиум, который мы несколько раз пробовали в Китае. Мы отправились в Сарай к западному хану Берке, но из-за войны не смогли вернуться по тому же пути. Тогда мы направили своих коней через плато Устюрт – к величайшему городу Хорезмского ханства. По долине Зеравшана мы поднялись к великолепной Бухаре. Там нам пришлось пережить Большой Бунт. Много крови богатых правителей пролилось в те дни. Чернь врывалась во дворцы, жгла и ломала все на своем пути, убивала, насиловала и грабила. Только через три года войскам Хубилая удалось усмирить народ, истребив половину его. То, что мы видели там, нельзя рассказывать не только детям, но и взрослым, дабы не зачерствели души. В конце концов, мы присоединились к послу завоевателя Персии Хулагу, следовавшему к Хубилаю. Мы добирались до великого хана целый год. Сначала мы обогнули пустыню Кызылкум и по долине Зеравшана поднялись к Самарканду. Оттуда мы спустились до Отрара, где провели две недели. К этому времени мы уже неплохо говорили на монгольском языке и к нам относились с большим уважением. Однако, на пятый день нас обворовали. Местный правитель, в знак уважения к нам, повесил десятерых подозреваемых, но драгоценности так и не нашли. Для того, чтобы добраться до долины реки Или, посол и мы решили пересечь Голодную степь – Бетпак-дала .
Здесь у этой речушки с названием Чу мы и сделали привал. Воины посла изжарили нам чудесных барашков. Когда мы купались в реке, я потерял амулет, подаренный матерью. Он всегда хранил меня от несчастий. Как только я потерял его, несчастья посыпались на нас с Маттео как из рога изобилия. Нас грабили почти на всех стоянках. Мы теряли друг друга в самых разных ситуациях, но, слава Богу, находили, подхватывали смертельные болезни, но нас вылечивали. Всевышний все-таки хранил нас для какой-то, только ему ведомой цели, но я постоянно думал об амулете. Однажды ночью мне приснился сон, в котором старый шаман предсказал, что амулет найдет мальчик, похожий на Марко. У меня появилась надежда.
- Но как найти этого мальчика и где его искать? – думал я, когда мы отправились к великому Хану через Урумчи. В Каракорум добрались через год. Великий Хан очень хорошо принял нас. Он был весьма любознательным – этот дикий завоеватель земель от Кореи до Европы. Ему было очень интересно, кто такие Латиняне и Папа Римский. Решил он отрядить послов к Папе и попросил нас с Маттео идти с ними. Послам он передал просьбу к апостолу церкви направить к нему христиан, которые бы убедили татар покончить с идолопоклонством.
Вручил Великий Хан нам с Маттео золотую пайцзу, на которой было предписано, чтобы во всех странах по пути следования давалось нам все необходимое и не чинились препятствия. Посольству выделили много коней и верблюдов. Я все время думал об амулете, но судьба распорядилась так, что, когда мы возвращались в оазис Шачжоу, что расположен на западной окраине страны тонгутов, гонцы с севера сообщили нам, что в степи за Алмалыком появился Большой Зверь, уничтожающий все на своем пути. Поэтому в сторону Хами мы идти не могли. Возвращаться пришлось по южному караванному пути…

На Малыша как из рога изобилия посыпались эти имена и названия. Теперь у него не было сомнения в том, что перед ним сумасшедший: и то, как необычно он говорил, и какие странные это были названия – как из узбекских сказок о Ходже Насретдине – все подтверждало.
- А если он буйный? – подумал Малыш. – Поговорит, поговорит, а потом набросится с ножом и...
Человек тем временем подошел близко к воде, внимательно на нее посмотрел и… пошел по ней на тот берег.
Малыш смотрел на него с раскрытым ртом несколько секунд, потом встряхнул головой, как бы пробуждаясь от сна. Человек дошел до середины реки, потом обернулся и сказал:
- Малыш, ты очень похож на Марко. Если тебе будет очень плохо, позови Николо.
- Хорошо, а кто такой Марко?
- Марко – это мой сын. Он стал очень знаменитым и позабыл отца, а ведь это мы с Маттео заронили в нем зерна Великого Любопытства.
Человек повернулся и продолжил свой путь к противоположному берегу. Вот он сделал последний шаг, чтобы ступить на сушу, и вдруг исчез, превратившись в небольшую светящуюся точку. Точка устремилась по направлению к чеченскому аулу и затерялась между дувалами.
Малыш с трудом дождался следующего дня. Когда он пришел вечером к берегу и разложил снасти, человек появился так же неожиданно. Он стоял и с грустью смотрел под ноги. Было видно – тяжелые воспоминания бередили его душу, что находило отражение на его красивом лице. Малыш неожиданно перестал бояться его.
- Теперь-то мы знаем, что возвращение по южному караванному пути было ошибкой, – как бы продолжая свою вчерашнюю речь, сказал Николо. – Надо было переждать, пока Большой Зверь не угомонится и не уйдет на север.
Из страны тангутов до города Лоб мы продвигались сорок дней из-за сильного ветра, дующего из Великой пустыни Такла-Макан. Было нас 10 послов, 60 воинов, 40 человек прислуги и проводников, 60 верблюдов, 80 лошадей, 14 мулов, 50 ослов, стадо овец и 14 собак. Послы рассказали, что недалеко от Лоб есть кочующее озеро, куда изливают свои остатки кочующие реки. Начало пути прошло сравнительно легко. Мы хорошо отдохнули в Лоб, запаслись водой и дополнительной провизией и вдоль реки направились в сторону ближайшего оазиса. По мере продвижения каравана стали все чаще попадаться песчаные барханы, преодолевать которые было истинным мучением, как для людей, так и для животных. Верблюды и кони, нагруженные поклажей, с трудом взбирались на эти высотки. Людям приходилось спешиваться и идти рядом. Они изматывались до полной потери сил. Мой брат, Маттео, два раза падал в обморок, и пришлось потратить много воды, чтобы привести его в чувство. Половина воинов умерло. Проводники держались, как могли, но и среди них начались неожиданные смерти. Бог, как видно, гневался на нас за неправильно принятое решение. Колодца, который мы должны были найти по пути следования и использовать его для пополнения запаса воды, не нашли. По-видимому, его засыпало песком. Положение каравана становилось ужасным. Природа старалась истребить все живое. Людей и животных начала мучить жажда, от которой не было спасения. Смерть настигала их прямо на ходу. Самые выносливые животные – верблюды и те стали погибать один за другим. Пришлось оставлять на песке провизию и много вещей. Почти все товары, которые мы захватили в Каракоруме для продажи в Венеции, пришлось оставить в песках.
Наконец, треть каравана и людей добралась до реки Черчен, на другой стороне которой, располагался оазис с одноименным названием. Долго люди и животные пили мутную воду, прежде чем перебраться вброд через реку. Послы приказали сопровождающим людям вернуться и поднести все, что было брошено недалеко на подходах к оазису. Трое суток длился отдых, в течение которого были подсчитаны убытки и потери. Картина была безрадостной, но и назад возвращаться было бессмысленно. Предстоял многодневный переход до следующего оазиса. По пути следования должны были быть три колодца, но только Высшим силам было ведомо, не случилось ли с ними то же самое, что и с предыдущим. Только зеленый чай и жирная пища помогали справиться с дрожью измученных долгим переходом тел.
Вышли в путь рано утром, когда в пустыне космический холод сковывает члены. Неделю шли без приключений, а в первое же утро следующей недели на нас напали разбойники. Это могли быть только жители горных селений. Народ этот отличался кровожадностью волков и непомерной алчностью. Их было не менее сотни, и напали они с юга и востока одновременно. Воины, защищающие посольство, были лучше вооружены и стойко сражались, поэтому нападающие быстро ретировались, оставив не менее трети убитыми в схватке. Среди защитников погибло только трое. У небольшого оазиса, стоящего на берегу высыхающей речушки, сделали привал с ночевкой. В полночь с севера подул сильный ветер, превратившийся утром в ураган, который гнал из пустыни песок. Песок этот бил как плетью, заметая все вокруг. Решено было не двигаться и переждать стихию. Она бушевала весь день. Слава Всевышнему, все остались живы. Издохли два верблюда, несколько лошадей и мулов. Окружающий ландшафт совершенно изменился. Намело немало новых барханов, которые, казалось, стали еще выше. Проводники предложили повернуть на юг и приблизиться к горам. Они говорили, что там есть дорога до селенья, от которого нужно будет опуститься на север вдоль реки к поселку. Река эта одна из тех, что берут свое начало высоко в горах, бурно спускаются вниз, замедляют свое течение в пустыне и теряются в песках. Вода в реке чистая и есть много рыбы. Отправились в хорошем настроении, надеясь на скорую встречу с большой рекой. Однако всех ждало разочарование: начиная с гор на юге до самых песков, в результате весенних дождей образовалось множество больших и глубоких оврагов, делающих передвижение на запад совершенно невозможным. Повернули обратно на север. Вдоль русла высыхающей речушки снова вернулись к тому же оазису, от которого начали путь. И снова решили сделать привал на сутки. На удивление, мы с братом чувствовали себя не плохо, чего нельзя было сказать о послах, которые все время пребывали в подавленном состоянии. Только крепкий кумыс приводил их в веселое расположение духа.
Рано утром, как только рассвет забрезжил на востоке, караван отправился в путь. До поселка добрались удивительно быстро – за два дня. Поселок был небольшой. Золотая пайцза подействовала на местного правителя как камча – он быстро распорядился выделить каравану нескольких верблюдов и провизию. Хорошо отдохнув, с новыми силами вышли в сторону оазиса и города Хотан. Через три дня вошли в хотанский оазис. Сначала появились участки золотоковыльной степи, потом первые селения с садами и базарами, которые тянулись до самого города. На полях убирали маис и жито. Встретились хлопковые поля и деревья шелковника. Мы видели, что в домашней работе люди используют быков, ослов и лошадей. Лица наполовину китайские, наполовину тюркские. У тюркских женщин рот и нос прикрыты платками.
Местный правитель выгнал из огромного постоялого двора всех его обитателей, расположил в нем со всеми почестями посольство и устроил пир. Мы с Маттео не стали участвовать в этом веселье и отправились посмотреть на город и на товары, которыми в нем торговали. Мы все-таки были купцы, и это интересовало нас в первую очередь. Захватили с собой китайца – переводчика с местных наречий и несколько воинов. Базаров было много. На них продавали свежие и сушеные фрукты, одежды из шелка и хлопка, ковры. Особо заинтересовали нас изделия из нефрита, большое месторождение которого было недалеко в горах. В Европе нефрит ценился высоко, а в Хотане он был самым дешевым в мире. Мы приобрели много нефритовых украшений и просто необработанных камней. Когда появились на одном из базаров, то услышали изумительное женское пение под неизвестный нам ранее инструмент.
- Это тангутский хор, – пояснил переводчик.
Мы подошли к тому месту, откуда раздавалось пение, и увидели пять красавиц, сидящих на коврах, в руках которых были древние струнные инструменты, отделанные золотом и украшенные нефритом.
- Нам надо купить несколько таких инструментов, – предложил Маттео.
Я согласился, и мы подошли к хозяину хора, восседающему на паланкине. Были у него длинные китайские усы и подведенные краской глаза. После того, как переводчик перевел нашу просьбу, хозяин замотал головой и стал громко причитать, размахивая руками.
- Что он говорит? – спросили мы.
- Он говорит, что может продать один инструмент, но только вместе с одной девушкой…
- Переведи ему, что девушка нам не нужна.
После того, как хозяин услышал наш ответ, он скомандовал носильщикам, и те подняли паланкин.
- Хорошо, – сказал я, – сколько стоит инструмент и сколько девушка?
Оказалось, что девушка стоила в пять раз дешевле инструмента. Мы решили, что отпустим потом “нагрузку” на все четыре стороны. Сделав покупку, мы отправились к другому базару. По пути через переводчика сообщили девушке, что она свободна. Та сразу же зарыдала и бросилась нам в ноги. Мы спросили, в чем дело, почему она так горько плачет. Она ответила, что ей некуда идти. Ее дом далеко в Индии. Она была продана хотанскому купцу в возрасте пяти лет. Этот факт нас несколько озадачил – в посольстве было запрещено находиться женщинам. Мы стали обдумывать несколько вариантов, и тут переводчик предложил дать ей приданое и таким образом быстро выдать замуж. Когда перевели девушке, та просто засияла от счастья. Для приданого было достаточно одной золотой статуэтки, которую мы приобрели до этого.
На ближайшем базаре переводчик объявил о том, что красивая невеста выдается замуж с приданым. Сразу же появилось много претендентов. Невеста показала пальчиком на одного из них, и тут же совершили обряд обручения, для которого мы с братом решили выделить необходимые деньги. На постоялый двор вернулись поздно вечером.
Отдохнув два дня, отправились в Яркенд. Недельный переход не был трудным. Хоть и нещадно палило солнце, но было достаточно воды и продуктов. Тем не менее, в дороге издохло несколько ослов и один верблюд. Одного воина укусила гюрза, и он через час умер мучительной смертью. По дороге шаман рассказал историю города. Еще в начале века Западный край, пытаясь освободиться от господства Китая, восстал и вступил в союз с Хунну, но Яркенд остался под властью китайского наместника. В середине века Хянь провозгласил себя шаньюем и попытался образовать в Западном крае государство наподобие Китая или Хунну, превратив войну в трехстороннюю. Но жители Яркенда перебили всю верхушку наместника и подчинились хуннам. Хянь двинул на восток, и ему удалось покорить Хатан. Новая держава на западе просуществовала недолго. Хянь бросился на повстанцев, но был дважды разбит и осажден в яркендской крепости. Только случайная гибель вождя повстанцев спасла Хяня от смерти. После Хяня на Яркенд напали хунны.
Через некоторое время мы с братом совсем запутались в хитросплетениях местной политики. Въехали в яркендский оазис. Показались поля, засеянные пшеницей, хлопком и кунжутом. На севере они резко обрывались песчаной пустыней. По дороге попадалось множество поселков с фруктовыми садами и виноградниками. Вскоре въехали в узкие улочки пригородов Яркенда. Переводчик сказал, что Яркенд славится своими коврами и металлическими изделиями. Яркендские украшения из нефрита одни из лучших в мире. Мы решили обязательно купить их. Поведал он также, что в Яркенде живут в основном уйгуры и дунгане, но много и китайцев, пришельцев с Гималаев и тюрков с запада. Монголы и кидании не составляют большинства. Молятся в основном Будде. Нас встретил сам правитель пятого улуса и сопровождал до центра города, где в спокойном саду разместили нас в большом белом доме со службами, с красными коврами и многочисленной челядью. Во дворе были также расстелены ковры и готовилась пища, от которой распространялся одурманивающий запах.
На второе утро также, как и в Хотане, решили пройтись по базарам. Яркенд произвел лучшее впечатление, чем Хотан. Он оказался бО!!!!льших размеров, товары были разнообразнее, и даже глиняные башни и стены были украшены мозаикой. Мы купили много товаров, так как понимали, что скоро начнется Средняя Азия, где другие культуры и другие товары. Через два дня караван отправился в свой последний переход по краю пустыни к городу Кашгар. Всего четыре дня потребовалось на переход, который был очень успешным – ни одно животное и ни один человек не погибли. Кашгар был самым большим городом на краю Великой Мертвой пустыни. За десятки километров на подступах к городу вокруг зазеленели поля, деревья и кустарники. Множество крестьян обрабатывали землю и собирали урожай.
Посольству выделили большой дворец у Восточного озера, из окон которого открывался прекрасный вид. Мы вышли с братом на веранду дворца и засмотрелись на красивый закат. Солнце наполовину село за горы Гиндукуша, освещая все вокруг красным светом.
- Ты знаешь, – сказал Маттео, – мне кажется, что это одно из самых красивых мест на Земле, не смотря на то, что на севере и востоке безжизненная пустыня, а на юге и западе лишенные растительности горы. Посмотри, более красивых гор ты не увидишь нигде.

Я согласился с ним, потому что картина была величественная. Мы понимали, что были единственными из европейцев, посетивших эти края. Это наполняло нас чувством гордости и счастья. Вечером сад перед дворцом осветился петардами. Все вокруг засверкало, затрещало и зашипело. Сказочный китайский салют был устроен в честь вновь прибывших. Потом на большой открытой площадке стали выступать акробаты, делая немыслимые кульбиты, сальто и другие трюки, которых мы никогда раньше не видели. Красивые девушки с чуть прикрытыми лицами разносили вдоль веранды сладости и напитки, но вина не было. Затем был продемонстрирован какой-то новый вид борьбы, при котором, использовались короткие мечи. Борцы так ловко с ними обращались, что казалось, будто они являются продолжением их рук.

На второе утро мы пошли по базарам, сопровождаемые охраной. Нам удалось купить множество чудесных товаров, которые мы надеялись довезти до Европы. Народу на базарах было великое множество: кричали люди, орали ослы, клекотали птицы. Играли, не мешая друг другу, на разных музыкальных инструментах. В Европе даже представления не имели о существовании этого мира, не менее богатого культурой, науками и результатами людского труда.
Через три дня посольство решило отправляться дальше. Через Гиндукуш было двигаться опасно. Балх и подступы к нему были захвачены диким племенем. Существовал еще один, но малоизведанный путь – через Тянь-Шань на Ош и далее на Бухару. Решили двигаться по нему.

Когда рассказ закончился, Малыш чувствовал себя так, как будто пробудился ото сна. Более того, он вдруг вспомнил, что видел два года назад этого человека во сне.
– Прощай, Малыш, – сказал человек в серых одеждах, – мы еще увидимся. Ты найдешь амулет моей матери, я в этом уверен. Жизнь твоя после этого будет счастливой и радостной, но при одном условии – если ты не забудешь обо мне. Или в этой, или в другой, или в третьей жизни мы встретимся с тобой, и я продолжу свой рассказ. И еще: когда тебе станет по-настоящему плохо, вспомни обо мне, но только тогда, когда станет по-настоящему плохо.













Странная птица


Где у речки туман серебрится,
Начиная заметно редеть,
Все беснуется серая птица,
И не может никак улететь.



Отца своего, Михаила Шанаурова, Ира помнила с трех лет. Именно тогда, в двадцать восьмом, в село, расположенное в среднем течении Енисея, приехала комиссия из района проводить коллективизацию. Среди крепких мужиков села началось брожение: кто-то открыто возмущался, кто-то тихо припрятывал зерно и забивал скотину, а несколько самых отъявленных и ненавидящих советскую власть подались в тайгу. Отец Михаила был очень крепким крестьянином: водились у него скот, птица, а дом был построен большой и на века. Дед был не только крепким, но и умным. Он сразу же понял, что с советской властью шутки плохи, отдал в колхоз все, включая дом, в котором открыли сельсовет. Советская власть это оценила – не стала трогать деда, который поселился со своей женой в пристройке. Не тронула советская власть также и отца, которого народ через несколько лет стал прочить в председатели за его деловые и человеческие качества. Когда на деревенской сходке по поводу кандидатуры председателя все, не сговариваясь, указали на отца, комиссия, прикрыв глаза на его происхождение, согласилась и открыла голосование. Он в страхе стал отказываться, отводить свою кандидатуру, говоря, что он не справится, но председатель комиссии сказал, что, к сожалению, другой кандидатуры у них нет – нужно попробовать.
– Справишься – наградим, а не справишься – посадим, – добавил один из членов комиссии, широко улыбаясь.
Отец понял, что выхода нет, и согласился. Выбрали его единогласно. Никто не сомневался в правильности такого выбора: мужик был хозяйственный, пил в меру, был добрым по натуре. Надо сказать, что доброта эта сильно вредила ему на первых порах. К примеру, он мог оставить дома мужика при больной жене, выделить подводу неработающей старухе, но сами же колхозники выдавали его при появлении в деревне вышестоящего начальства. Поэтому он стал вести себя жестче и осторожнее. Дела первые годы шли неплохо. Колхоз справлялся с планами по заготовке сена и по плану обобществления скота, но через несколько лет все начало само собой рушиться, поскольку интерес к работе у людей пропал. Плата трудоднями никого не устраивала. Жизнь продолжалась, но стала она клониться все больше в худшую сторону. Мужики начали пить и воровать все, что плохо лежит, бабы работали спустя рукава. Кто-то поджег большую скирду с сеном и коровник. Из района приехали ГПУшники и арестовали несколько человек, которые как раз-то и не были виновны. Никто из них обратно не вернулся. Коровник восстановили за неделю – благо, лесу вокруг много – а с сеном проблема была неразрешимой.

В семье дела шли тоже не очень, но семья была дружной. Первый ребенок – мальчик, родившийся в двадцать четвертом, умер, задохнувшись от печного угара. Потом, в двадцать пятом, родилась дочка. Девочка была самостоятельная, но часто болела, а впрочем, все дети в деревне болели. Выживало их немного. В тридцатом родился мальчик – черный и кучерявый, сильно похожий на отца.
– Не иначе, жена нагрешила с цыганом, – смеялись соседи.
– Да у нас их тут отродясь не было, а я в детстве точно такой же черный был, да и сейчас еще кучерявость не прошла, – отвечал отец смущенно.

И вот наступил тридцать третий год. Планы стали присылать совершенно нереальные. Чтобы выполнить план, пришлось отправить дополнительное поголовье в район. Оттуда пришло благодарственное письмо с указанием так держать и впредь перевыполнять планы. Отец понимал, что цепочка потянется и к весне может наступить катастрофа. Нужно было что-то делать. Он решил честно признаться, позвонил в район и рассказал о поджогах и о положении в колхозе.
– Ничего, – сказал председатель райисполкома, – у тебя ситуация не хуже, чем у других, я бы даже сказал, лучше, чем у других. Работай.

И отец продолжал работать.

Начался голод. Ели все, что способен был переварить желудок: мякину, соболек, конопляное семя, отруби, лебеду, травы и коренья. Воровали с фермы комбикорм, состоящий из отрубей, молотой люцерны, макухи и мучной пыли. Активисты из молодых комсомольцев строго следили и докладывали о таких случаях воровства, но отец старался дела эти замять и уговаривал молодежь не выносить сор из избы. Наверно, ему повезло, что ячейка в деревне была не столь уж активной. Разрешили сверху раздать скот по дворам. Голод закончился.
В тридцать пятом родился еще мальчик, а потом и девочка. Мать работала на птицеферме: вставала с петухами и приходила затемно. С младшими все время находилась старшая сестра. Только в воскресный день удавалось побыть вместе. Жили в любви и согласии. Отцу нравилось в воскресный день походить по лесу с ружьецом. Часто удавалось подстрелить куропатку, тетерева или другую лесную птицу. В патронташе всегда было несколько жаканов на всякий случай. Однажды он вышел внезапно на медведя, который собирал лапами малину и отправлял в пасть. Медведь оглянулся, прыжком встал на задние лапы и выпрямился во весь рост. А росту у него было более двух метров. На счастье в одном стволе был жакан, но отец совершенно забыл, в каком. Нажал курок правого ствола и ошибся. Медведь содрогнулся всем телом. Из пасти полилась, подкрашенная малиной, фиолетовая пена. Отец, не целясь, инстинктивно нажал левый курок, медведя отбросило чуть назад, а затем он кинулся вперед, но передние лапы подкосились, и он рухнул прямо к ногам отца. Тот еще долго стоял в оцепенении, а потом побежал в деревню, позвал двух соседей, и они вместе подогнали подводу к ближайшему пролеску. Еле как загрузили тушу и привезли домой. Собралась вся деревня – взрослые и дети. Все восхищались и поздравляли отца. Тушу освежевали и поделили на несколько частей. Из мяса сделали пельмени и вечером попировали всласть.

Зиму с тридцать седьмого на тридцать восьмой год прожили как обычно. В районе разрешили раздать людям почти все зерно из оставшегося после сдачи государству и пообещали весной выделить отборное зерно для посева. Пообещали но... не дали. Отец поехал в район, но там сказали, что зерно не отпущено сверху, откуда приказали выходить из положения своими силами...
– Как же своими силами, – растерялся отец, – мы же все сдали государству.
– А я, что могу сделать? – развел руками районный начальник, – ищи резервы.
– Да нет этих резервов, хоть убей – все раздал.
– А середнячки-то, поди, припрятали несколько мешков, а?
– Да вот те крест, – хотел сказать отец, но вовремя одумался.

Неожиданно помер дед, решив, что без хозяйства, которому он посвятил всю жизнь, оставаться на этой грешной земле нет никакого смысла. Умер тихо, никому не жаловался на болезни – просто выпил четвертинку, закусил соленым груздем, да залез на печку. А утром его бездыханного под женский плач спустили мужики с печи и положили на табуретки посреди горницы. Он лежал большой и бородатый и будто спокойно спал. Прожил он тяжелую, и, в общем-то, счастливую жизнь. Трудился много, с упоением, и все у него получалось ладно и с умом. Дети сыты были, и обуты, и жена ухожена и пригожа. На праздники собирал он всю родню и устраивал знатное веселье с поцелуями и подарками. Не любил грязных слов и пьяных драк и потому никогда не приглашал пьяниц и голь перекатную. Из-за этого слыл он серьезным человеком.

Отец вдруг понял, что остался он без серьезной поддержки, некому теперь дать ему дельный совет и сделать наставление. Очень он всегда полагался на отца своего, а теперь пустота подступила к сердцу.

Утром приехал районный начальник с уполномоченным, и стали допытываться, почему план по сдаче зерна выполнен только на девяносто процентов.
– Отец твой из кулаков, я слышал, был, – сказал уполномоченный, прищурившись.
– Он все хозяйство сдал в колхоз, – встрял районный начальник, – подчистую.
-А я тебя, Степан, не спрашиваю, – сказал уполномоченный и даже покраснел от злости, – ты своими делами занимайся, а я своими буду. Так вот, я и говорю, из кулаков отец-то твой был и ты, я смотрю, не понимаешь линии партии.
Уполномоченный достал из кожаной сумки тетрадку и стал что-то записывать туда.
– Да он в доску свой, – не выдержал Степан, – он, я уверен, все до зернышка сдал. Просто план уж больно велик…
Уполномоченный перевел колючий взгляд с отца на Степана.
– Ты чо сейчас сказал? Я не понял. Так ты, значит, планы партии считаешь завышенными. Неудивительно, что под твоим руководством тут вражеский клубок образовался.
– Да ладно, оговорился я, – испуганно пытался загладить острые углы Степан, – он сдаст все. Еще поднатужится и сдаст. Сколько тебе, Миша, нужно времени, чтобы недостающие десять процентов сдать?
– Ты же сказал, что он все до зернышка сдал? – повернулся к нему уполномоченный, – совсем ты, Степан, заврался. Я обязательно докладную подам на тебя. Нельзя это больше терпеть. Так когда, говоришь, Михаил, сдашь?
Отец начал тереть лоб, напряженно думая.
– Через неделю постараюсь.
– Ты уж постарайся, а то больно у тебя корни гнилые – как бы не поотрубали... И докладывали мне еще, что покрываешь ты вредителей…

После того, как все ушли, отец стал напряженно думать, что же делать, как жить дальше. Он хорошо знал, что у людей зерна практически не осталось. Люди, конечно, не помрут, как в городе – тайга прокормит первое время – но весной нечего будет сеять, а это уже пахнет очередным голодом для крестьян и тюрьмой ему. Слышал он, что людей забирают, и они потом не возвращаются. Что будет с семьей, если он – кормилец – загремит по этапу? Страшно даже представить. Никогда Шанауровы!!!!!!!! семей своих на произвол судьбы не бросали, но ведь всякое может случиться…

И все-таки крепкий ум передался от деда к отцу. Взвесив все за и против, он решил, что единственный выход, сулящий хоть какую-нибудь надежду, – это бежать. Бежать ночью со всей семьей, бежать в те края, где нет знакомых, прикинуться беженцами, все равно паспортов ни у кого не было – только бумажки, а любую бумажку за деньги можно справить. Надо добраться до Красноярска, а там поездом на запад.
– Страна большая, авось притулимся, – думал он, – на три дня продуктов хватит, несколько золотых запрятано, а там и подработать можно, руки еще не отсохли пока.

На другое утро он позвал в столярную мастерскую, которую он соорудил возле бани, жену и тещу свою, Катерину, держать совет. Теща предложила ехать на подводе до места, где кончаются пороги. Там на барже доплыть до Красноярска, а из Красноярска на поезде ехать через Новосибирск, Омск, Курган и Челябинск в Екатеринбург.
- Я уж сказывала, что там при старой власти приказчицей на кондитерской фабрике работала. Наелась шоколаду этого проклятого на всю жизнь – смотреть на него с тех пор не могу.
– Мама, – сказала Надя, – поди, не до шоколаду твоего сейчас – чего вспоминать.
– Да я вспоминаю-то не за просто так: там у меня товарки остались – не откажут, небось, помочь.
– Да ведь уже почти двадцать годков прошло, – сказал отец, – кто помер, а кто и забыл, чай, вас.
– Знакомых каких найдем обязательно.
– Да ведь, мама, в том-то и дело, что надо ехать туда, где нас никто не знает, – сказал отец, а иначе проговорятся, откуда мы, а там милиция запросит, и загремим за милу душу.
– Дальше Сибири не сошлют, поди, – сказала мать.
– Еще как сошлют – наслышался я в районе.
А давайте до Кургана доедем, – предложила мать, – все русский город и от Казахстана недалече. Не сложится жизнь в Кургане – поедем к казахам. Слышала я, что в столице ихней тепло и яблок много.
– Яблоками сыт не будешь. Я вот слыхивала, что казахи к нам в Сибирь от голода бежали, – добавила бабушка.
– Все равно, там, где тепло, там легче, – заключила мать.

Все-таки, в конце концов, решили сначала ехать в Курган и двигаться на подводах по левому берегу, так как это менее опасно. На сборы, которые проходили скрытно от соседей и от детей, ушло два дня. Всего детей, как уже говорилось, было четверо – две дочки и два сына. Старшей дочери, Ире, было тринадцать лет. Младшей, Гале, шесть. Старшему сыну, Лене, десять, а младшему, Мите – восемь. Ночью отец снарядил две подводы. Один конь был свой, а второй тоже свой, но отданный в колхоз. Его вывели втихаря из колхозной конюшни и провели по задам к дому. Коней запрягли в простые крестьянские телеги. Передок их был выше и шире задка, что облегчало повороты, колеса были обиты железом, шкворень и различные крепления были тоже железными. Колеса к телегам были приставлены новые. Дуги, спицы и ступицы для них были дубовые и хорошо подогнанные. Упряжь была хоть и старой, но крепкой. В специальный короб отец сложил запасные крепежные болты, скобы, кувалду, пилу, топор и другие инструменты. Он уже собрался зайти в избу, чтобы разбудить детей, но что-то его остановило. Охватило необъяснимое беспокойство. Непонятна была причина его. В небе послышался странный птичий крик. Отец поднял голову и увидел ее. Это была большая, доныне невиданная, красивая большая серая птица с тонкими как у чайки крыльями. Птица замерла на мгновение в воздухе, как бы всматриваясь в лицо отца, и затем резко развернулась и улетела. Беспокойство сразу же прошло.

– Ты слышишь меня?
– Да, слышу, но мне не удается тебя увидеть. Неимоверная легкость эта стала меня раздражать последнее время. И тут эта птица машет крыльями перед глазами и не дает ничего разглядеть...
– Я увидел его деда. Мне кажется, что он принял правильное решение. Я уверен, что он справится. Большие трудности и испытания предстоят ему. Я всегда неплохо предсказывал будущее, но сейчас оно в тумане. Все может случиться, но лишь в одно я верю – это та, нужная нам, семья.
– Откуда у тебя такая уверенность?
– Моя интуиция никогда не подводила меня.
– Да, но это было в той жизни.
– Ты прав, но я уверен, что двигаюсь по правильному пути и постараюсь сделать все возможное и невозможное... Прости, но я должен совершить следующий шаг...

Отец пошел и разбудил детей. Нехотя отвечая на их вопросы, стали грузиться. Детей закутали одеялами. Они тут же уснули и только на рассвете стали с интересом таращиться по сторонам.
– Куда мы едем, папа? – спросила старшая дочь Ира.
– В гости к моему другу в Красноярск.
– А почему все вместе?
– Он давно мне пишет – хочет всю семью посмотреть.
Некоторое время проехали молча.
– А кто скотиной будет заниматься дома? – спросила старшая и посмотрела подозрительно на мать.
Та смутилась, но тут же нашлась:
– Тетя Гутя согласилась присмотреть.
Этот ответ, похоже, удовлетворил Иру – она повеселела.
Младшие весело копошились в задней телеге, затеяв игру.

Лето было в разгаре. В лесу стояла жара. Донимали комары. Баба Катя намазала детей специальным раствором, сваренным из пахучих трав, но это мало помогало.
Решили не въезжать в деревни, которые должны встретиться на пути, а останавливаться лагерем неподалеку. Если чего понадобится, отец может вечером постучаться в избы и поговорить с мужиками. Так и сделали. Проехали Ворогово, до Никулино добирались двое суток, ночуя недалеко от берега, затем сутки ехали до Ярцево. Когда Ярцево было уже далеко за спиной, заморосил мелкий дождь и резко похолодало. Надели на себя все, что было, но все равно продрогли изрядно. К вечеру выглянуло солнце, поэтому ночевали под открытым небом. К середине следующего дня, почти рядом с Нижне-Шадрино, отвалилось заднее колесо на одной из телег. Отец отправился в деревню и вернулся через час с двумя бородатыми мужиками. Те осмотрели колесо и укатили его. Отец пошел вместе с ними. Вернулись через пару часов. С ними пришли две бабы с корзинками. В корзинках оказались картошка, шанежки и кринка сметаны. Бабы с сочувствием смотрели на детей, вздыхали, но молчали. Колесо починили, мужики обнялись с отцом и сказали: “С Богом”.

До следующей деревни было километров сорок, но добирались до нее трое суток из-за ужасной дороги, проходящей местами по заболоченной почве. Через день остановились у села Колмогорово. Между Колмогоровом и Остятской решили заночевать на берегу Енисея, поскольку комар в лесу стал неимоверно лютовать. Отец пытался наловить рыбы, но та не клевала. Все приметы указывали на то, что вскорости начнется дождь. Поели по-быстрому и стали делать навес. Отец быстро смастерил из тонких елок каркас, который накрыли большим количеством веток. Пошел дождь, который продолжался всю ночь. “Крыша” к утру потекла в нескольких местах, но дождь утих и можно было двигаться. Дети притихли, так как не могли никак согреться. Отец приказал им некоторое время бежать за телегами. Трое суток прошли без приключений, если не считать поломку задней оси, которую отец быстро устранил. Он и мать отправились в ближайшую деревню, так как запасы еды подходили к концу. В этой деревне они никого не знали, поэтому отец вытащил из загашника царский золотой. К счастью, оперуполномоченный, находившийся в деревне в командировке, был в глубоком запое, поэтому удалось беспрепятственно запастись харчами, а заодно и поговорить с мужиками. Один из них, плюгавенький и явно с перепоя, все выспрашивал, откуда они и куда движутся. Отец отвечал уклончиво, а мужичок не отставал. Наконец, один из селян – здоровенный малый, которому, видать по всему, плюгавенький надоел хуже горькой редьки, двинул того, как бы невзначай, и тот свалился с лавки. Потом испуганно ретировался и больше не появлялся. Отец расспросил о дороге на Енисейск и Казачинское. Мужики подробно рассказали и предупредили, о том, что, сказывают, де, балует в пяти километрах от Казачинского медведь-людоед. Что он загрыз, де, двух парничков и девку, которые ходили по грибы. Расспросили, есть ли ружье с картечью.
– Ты, главное дело, рогатину сооруди. Поди, с рогатиной-то хаживал?
– Хаживал, хаживал, – подтвердил отец, озабоченно поглядывая на мать.
Мать тоже заторопилась, переживая за семейство, оставшееся с бабушкой.
Переночевали в лесу, а утром отправились к Енисейску. К вечеру доехали до него и решили, как стемнеет, остановиться у знакомого плотника. Плотник встретил радушно, так как знал хорошо еще деда и очень его уважал. Сели к столу. Детей посадили в отдельной горнице. Отец не стал ничего скрывать и все выложил плотнику. После этого они молча сидели со стаканами самогона, уставившись в тарелки с картошкой и луком.
– Что за жисть пошла, Миша, а? Крестьянин теперь и не человек, и не скотина, – так – рабочее быдло. Ну, скинули Николашку двадцать один год назад и чего получили? Вот… Старая-то жизнь была нелегкая, да понятная, а теперь что? Полномочные эти рыскают, всех подчистую забирают, ни деток малых не жалеют, ни стариков. Все у них враги народа. Вон в Мокрушинское, сказывают, нагрянули – вы там поостерегайтесь, в село-то не заходите. Не ровен час, словят, да в каталажку.
– Сами такую власть себе захотели, – сказал отец, – а теперь чего уж…
– Да мы тута какую сотню лет ужо живем и отродясь никакой власти не меняли. Это в Питере да в Москве иродов полным-полно. Все бездельники да есть-пить хорошо хотят. Как власть заимели, тут же крестьянина за горло. Я в кулаках никогда не был, а, поди ж ты, – надысь записать хотели, потому, как есть коровенка да курей несколько. Я от греха подальше, отдал буренку, потому знаю, что ладом это не кончится. Вон, кузнеца нашего, Митрохина, взяли неделю назад, а семья без кормильца осталась. Так и не вернулся. Изведет эта власть крестьянскую жилку под корень, вспомнишь мои слова.
– Ты кому ни попадя такие слова-то не говори, а то, неровен час, загремишь.
– Да я в своем уме пока. Ты-то не от хорошей жизни бежишь, поди? Кому, как не тебе, мне душу выложить. Охо-хоюшки…

Переночевали, а рано утром двинули на Мокрушинское. Хоть оно, по словам плотника, было примерно в двадцати верстах, но дорога была скверная. Телеги бросало из стороны в сторону, вываливались мешки и иногда ребятишки. Для них это была веселая игра, а мать каждый раз в страхе ощупывала упавшего – не сломал ли чего. К вечеру добрались до деревни и остановились метрах в четырехстах от нее. Разожгли костер, сварили ужин и расселись вокруг клеенки, расстеленной на траве. Вдруг все услышали лошадиный топот. На поляне неожиданно появился какой-то человек в очень сильно надвинутой на глаза военной фуражке. Он осадил коня, мрачно посмотрел на всех, развернулся и галопом помчался обратно.
– Плохо дело, – сказал отец, – это, поди, милиционер ихний.
– А ты проследи, куды он подался, – сказала мать, – вон, на гнедого садись.
Отец схватил на всякий случай ружье и вскочил на коня, который пасся без седла невдалеке. Через сто метров он увидел седока, продвигающегося не в сторону Казачинского, а вверх по Енисею, то есть, как раз по тому пути, по которому им предстояло ехать дальше. Отец стал продвигаться незаметно за седоком. Вскоре он услышал голоса. Соскочил с коня, привязал его к дереву, отметив про себя место, и пошел, крадучись, на голоса. За деревьями он увидел на поляне две запряженные телеги, двух вооруженных винтовками милиционеров и трех крепких мужиков со связанными сзади руками. Тот, что выскочил на них на поляне, стоял и разговаривал с одним из милиционеров. Отец кинулся в обратную сторону, быстро нашел гнедого, вскочил на него и поскакал к своим. Семья встретила его встревожено.
– Давайте, скоренько собираемся и поедем по правой дороге.
– А что случилось? – спросила теща.
– Оперуполномоченный со своими костоломами поджидают нас в двух километрах отсюда как раз на дороге. Тут, если вправо взять, верст через пятнадцать должна быть Кемская – там отцов сослуживец еще с турецкой живет.
Быстро собрались и поехали, что есть силы стегая коней. Вскоре подъехали к развилке. Совершенно непонятно было, куда ехать. Взяли вправо. Просека с каждым километром стала сужаться и, наконец, стало понятно, что уперлись в тупик. Возвращались несколько часов и, в конце концов, решили заночевать у развилки. Тронулись рано. Через некоторое время показалась Кемская. Решили не рисковать. В деревню на подводе поехала бабушка. Сказала деревенским, что заблудилась, а сама из Бобровки. Сказала также, что живет тут в Кемском давненько ее родственник Егор Переверзев, с которым она хочет встретиться. Оказалось, что тот умер в прошлом году, осталась дочка с мужем и детишками. Баба Катя направила подводу к указанной избе. Дочка, звали ее Дуся, встретила радушно. Сказала, что день назад приезжала милиция из Красноярска и забрали трех, по-ихнему, кулаков и врагов народа.
– Никакие они не враги, – сказала она, – кемские оне – перебивались с хлеба на квас, да что тайга даст. Давайте к нам. Теперь тихо будет до следующего набега.

Баба Катя вернулась, лихо стегая вожжами коня. Семья направилась к Дусе.

Детишки быстро подружились и стали играть во дворе. Взрослые выпили немного и повеселели. Отец, однако, не мог расслабиться полностью, думая о том, что делать дальше.

Утром решили переждать трое суток, а потом вернуться по этой же дороге обратно к Енисею и ехать в сторону Бобровки. За эти три дня отец починил упряжь, пособил мужу Дуси с заготовкой дров на зиму, ремонтом избы и другими хозяйственными работами. Прощались со слезами. Дуся оглянулась по сторонам, а потом перекрестила всех большим крестом.
– Дай Бог вам удачи, – сказала она и заплакала.

Вернулись к Енисею и поехали вдоль берега, внимательно всматриваясь в дорогу впереди. Погода была солнечной, дул ветерок, разгоняя комаров. Дети веселились не в меру и старшая, Ира, пыталась их унять. Взрослым было не до веселья. Возможность неожиданной встречи держала нервы на пределе.
– Вы не слышали? – спросила бабушка, – ктой-то за нами едет.
– Нет, – сказал отец, – это вам от страху показалось.
– Да нет же, я слышала – конь заржал.
– Ладно, – сказал отец, – езжайте, а через версту примерно встаньте и там меня подождите, а я здесь покараулю.

Подводы скрылись через несколько секунд, а отец закурил и стал ждать. Казалось, что конь заржал почти над самым ухом. Седок ударил его кнутом и выматерился. Это был тот же конник, который случайно выскочил на них. Стало совершенно ясно, что он следил. Лицо было трудно разглядеть под козырьком фуражки.
– Что делать, что делать, – пронеслось в мозгу, – раз он следит, значит заподозревал чего-то. Ведь не отстанет. Будет ехать следом, пока не сдаст всех в органы. Что делать?
Пронеслась коварная мысль “Застрелить”, но он отмел ее, так как не был способен на убийство.
-Что же делать?
И тут пришло решение – прострелить коню ногу. Жалко, конечно, скотину, но появится запас времени, который позволит добраться до Красноярска.
Отец выстрелил. Конь рухнул наземь и задрыгал ногами. Как выбирался из-под коня седок, отец смотреть уже не стал и побежал к своим.
– Это кто там стрелял, не ты ли? – спросила баба Катя, когда он, тяжело дыша, появился.
– Да, я. В куропатку стрелял, но не попал.
– Так значит за нами никто не едет? – с недоверием спросила мать.
– Нет.
– А мы слышали, как конь ржал, – сказали почти хором дети.
Отец слегка покраснел, но быстро ответил:
– Может быть, но по дороге никто не ехал.

Когда тронулись, мать на ухо отцу спросила:
– А ты часом не пристрелил его?
– Кого?
– Конника.
– Да ты что! Я в человека отродясь не стрелял, ты же знаешь.
– Ну-ну..., – сказала мать.

К вечеру добрались до окраин Бобровки. Отец отправился пешком и из-за дерева проследил за крайними избами. В одной из них жила старуха, судя по всему, одинокая: сама изба и изгородь покосилась, тес на крыше прогнил, окна наполовину заколочены. Старуха стирала во дворе в деревянном корыте и разговаривала вслух.
– Привет, бабуся, – сказал отец, внезапно появившись прямо возле корыта. Старуха, которой на вид было примерно лет девяносто, даже не испугалась.
– Здорова, из коих будешь-то, не разгляжу, Колькин, что ли, сын?
– Нет, бабуся, мы тут проездом по пути в Красноярск. У тебя переночевать можно?
– А чего не переночевать? Переночевать можно, да у меня топчан только один.
– Ничего, соорудим чего-нибудь. Ну, так я пойду за своими.
– А где оне?
– Да туточки недалече.
– Ну, давай, зовут-то тебя как?
– Михаилом.

Отец вернулся, и семья вскоре въехала во двор старухи. Двор был в запущенном состоянии. Внутри избы воздух стоял затхлый. Были видны следы запустения. Мать наказала старшей дочери и мальчишкам привести в порядок двор, а именно, подмести, убрать все ненужное, а сама стала убирать внутри дома. Вскоре мало-мальский порядок навели. У старухи засветились глаза. Она попыталась накрыть стол, но мать ее остановила и сказала, что угощать будут они.
За столом разговорились. Старуха все вспоминала старое время, когда все было по-людски.
– Ентой власти савецкой я не люблю, – сказала она, – и не боюсь. Я надысь ихнему начальнику все так и сказала, что де оне нелюди и хватають кого ни попадя. Так он смеется. Говорит: “Мы тя, бабка, расстреляем как врага народа без суда и следствия, чтобы другим контрам была наука”. И хохочуть. Возвернуться на неделе обещались. А я не боюсь. На што мне така жисть. Деда убили в гражданскую, сына изверги забрали неизвестно куда, а невестка уехала в Казачинское к ейной матери. Да и правильно сделала. Чем я ей помогу? Совсем уж сил не стало. Колька у меня последыш был, слыш, – бабка заулыбалась, – шустрый такой и насмешник. Любил подшутить. Раз пошел с соседскими по грибы, забежал вперед, наложил кучу, прикрыл ее листьями и вернулся. Ну, идут оне, значит, а он все подводит их к тому заветному месту. И особливо своего недруга – Гаврилку. Он у них в милиции сейчас и служит, ирод. Подводит, значит, и кричит: вона какой груздь под листьями – это мой!
– Нет, мой! – кричит Гаврилка и прямехонько падает на говно. Вот смеху-то было. С тех пор он и возненавидел Кольку и извел его, в конце-то концов.
Старуха заплакала и утерлась платком.

Улеглись спать – дети в горнице, а взрослые во дворе – на старом сеновале.

Ночью отец слышал голоса, но спросонья не понял, что к чему, а утром старуха сообщила, что к Маланихе на постой встали пятеро мужиков, которые приехали на двух телегах, а у троих мужиков были связаны руки. Отец все понял и велел собираться в дорогу.
– Не тушуйтесь, оне пару днев пить будут, а потом, поди, и тронутся.
– Дай Бог, – сказал отец, – надевая хомут.

Выехали тихо – не по большаку, а по обходной дороге, которая как раз проходила мимо старухиного дома. К вечеру добрались до Таловки и заночевали в километре от нее недалеко от берега. Утром выяснилось, что старший сын, Ленька, заболел. У него появился сильный жар и он, весь в поту, метался на еловой подстилке.
– Пойду трав насобираю, сказал отец, перекидывая ружье через плечо.
– Главное, ромашки нарви, шалфея и мяты. Мы ему чай травяной сделаем с медом, – сказала бабушка.
– Хорошо, но какая сейчас ромашка? Поздновато уже, хотя по пути иногда попадалась, помню.

Отец пошел по краю дороги в обратном направлении. Над головой послышался уже знакомый тревожный крик птицы. Он поднял голову – это была она. Серая птица металась: то летела в том же направлении, в котором шел отец, то возвращалась.
– Как собака, – подумал он, – та, если хочет позвать куда, то же самое делает…
И шалфея и мяты было много, а ромашка встретилась только одна, да и та уже изрядно подсохла. Отец решил углубиться в лес. Было сыро и неуютно. Хотя в лесу никого не было, но он инстинктивно подошел к старой березе, чтобы окропить ее. И тут боковым зрением он увидел человека. Тот стоял, одетый в серые длинные одежды. На голове у него был большой берет из той же материи.
– Ты кто? – испуганно спросил отец.
– Я тот, кто печется о здоровье твоей старшей дочери. Ведь она должна родить его.
– Отец ничего не понял, решив, что перед ним сумасшедший.
– Что ты здесь делаешь, мил человек? – спросил он напряженным голосом.
– Понятия “здесь” для меня не существует. Дело в том, что я везде и здесь тоже. Я знаю, что у тебя заболел старший сын, а старшая дочь любит его больше всех и сильно переживает. Это может отразиться на последующем здоровье того, кого я давно жду, а этого я допустить не могу. Возьми вот это, завари в кипятке, остуди и дай сыну выпить три большие ложки. Ему станет значительно легче.
Человек говорил на русском языке, но как-то больно уж мудрено.
«Говорит, как врач в очках, который приезжал год назад из Красноярска», – подумал отец.
Он взял из рук странного незнакомца маленький матерчатый мешочек с тесемкой и поблагодарил.
– Прощай и ничего не бойся – пока жизнь твоей дочери будет зависеть от тебя – тебе ничего не грозит.
– Да я за себя, что ли, пекусь? Мне бы семью спасти.
– Иди и ничего не бойся…
Сказав это, незнакомец сделал шаг к ближайшему дереву и пропал. Отец с удивлением обошел вокруг дерева и в задумчивости отправился обратно, позабыв о малой нужде. Когда выходил на дорогу, снова услышал крик птицы, но уже издали. Он стал размышлять над словами странного человека и окончательно пришел к выводу, что тот сумасшедший. Даже хотел выкинуть мешочек, но перед этим понюхал его и запах ему неожиданно понравился. Еще на далеких подступах к стоянке отец почуял что-то неладное. Приблизившись, он понял, что случилась беда, увидев мечущихся родственников и услышав их возбужденные голоса.
– Совсем Леньке плохо – почти не дышит, – вскричала бабушка.
– Вот это заварите, – сказал ей отец, – будем его поить.
– Ты где это взял? – спросила мать испуганно.
– Долго рассказывать. Надо сначала Леньку поднять.
Несколько минут спустя бабушка уже поила больного.
После первой ложки тот открыл глаза и с удивлением посмотрел на семью, собравшуюся вокруг него, а после второй начал сильно потеть. Пот тек с него ручьями. Бабушка испугалась и решила на этом закончить лечение, но отец сказал твердым голосом, что третью ложку надо дать обязательно. Выпив последнюю порцию зелья, Ленька встал и, чуть покачиваясь, прошел несколько шагов, потом спустил штаны и стал долго писать. Казалось, что целая вечность прошла. Но вот он закончил, поднял штаны и обернулся. Глаза его блестели от счастья.
– Что это? Свят-свят, – перекрестилась испуганно бабушка Катерина. – Отродясь такого чуда не видела, чтоб ребенок в одночасье поднялся и оправился от хвори лютой.
Дети, радуясь вместе с Ленькой, уже носились по лужайке, играя в догонялки.

Теперь говори, – подступилась к отцу мать, – где лекарство взял?
Отец стал сбивчиво рассказывать. Мать ему не поверила.
–Темнишь ты последнее время, Михаил, спасу нет. Да уж ладно – не главное это, главное – все здоровы и можем ехать.
Решили на ночь глядя не сниматься, а заночевать на этом же месте.
– Я думаю, нам надо дней пять тут ночевать, – заявила вдруг бабушка. Те, что в Бобровке, не сегодня-завтра двинут, проедут мимо нас, а через пару-тройку дней и нам надо будет поспешать.
– Умная вы женщина, Екатерина Николаевна, – похвалил отец тещу.

Под руководством матери все занялись устройством лагеря с расчетом на пятидневное житье в нем. Углубились подальше в лес, чтобы не было слышно даже ржания коней, вырубили молодой сосняк и расчистили поляну, вырыли яму для продуктов, даже об отхожем месте позаботились, хоть и тайга вокруг была бесконечная. Отец с матерью попеременно стали дежурить возле дороги, соорудив себе удобную позицию для наблюдения.

На третий день, сразу же, как рассвело, показались телеги с людьми. Двое мужиков с винтовками и один безоружный громко пели песни.
– По всему видать, Маланиха постаралась и подливала вовремя, – сказал отец.
Телеги проехали и еще долго были слышны пьяные крики.
– Теперь пару деньков подождем и в дорогу, – сказала мать.

Через два дня наутро опять засобирался дождь. Небо нахмурилось, подул ветер, взбивая на поверхности Енисея высокую волну. Решили все-таки сниматься. Собрались быстро, хотя дети без баловства не могли и мешали старшей сестре укладывать вещи. Та работала на равных со взрослыми, давала подзатыльники младшим, если они совсем распоясывались. Через несколько минут телеги, скрипя колесами, выехали на большак. Пошел мелкий дождь. Дорогу стало размывать. Накрылись одеялами и шубами, предчувствуя худшее. К счастью, дождь быстро кончился. Вышло солнце и стало пригревать. Через несколько часов остановились перекусить. Развели костер, поставили кастрюли и стали варить картошку. Дети побежали к реке, но быстро вернулись испуганные.
– Там медведь! – возбужденным голосом сказал младший, Митька, – он лыбу ловит.

Отец подхватил ружье и вогнал в ствол патрон с жаканом. Вытащил из ящика с инструментами топор и быстро вырубил рогатину. Детям приказал оставаться с женщинами, а сам крадучись стал продвигаться к воде. Почти у самого берега росли камыши. Отец упал прямо среди камышей и раздвинул их. Ему предстала интересная картина. В воде на стремнине стояли большой медведь (по-видимому, медведица) и медвежонок. Медведица выхватывала из воды рыбину и протягивала ее своему малышу, который тут же уминал ее. Такой картины отец не видел никогда. Обычно медведица сначала наедается сама, а потом носит рыбу в берлогу, но чтобы вот так, как у людей – это было удивительно.
Хоть ветер дул со стороны реки, но медведица что-то почуяла. Отец знал, что главное при встрече с медведем не быть в “круге защиты”, а это составляло обычно около десяти метров. В этом случае потапыч всегда нападает. Если же человек находится за этим кругом, то он убегает.
Медведица побежала к берегу, обогнав поначалу медвежонка, но на берегу подождала и наподдала ему лапой, чтобы не отставал. Теперь они вместе, косолапо переваливаясь, помчались в тайгу. Отец опустил ружье, усмехнулся и пошел в обратную сторону. Дети были перевозбуждены и радостно обсуждали увиденное.

К окрестностям Юксеево добрались поздно ночью. Отец распряг лошадей, стреножил их и отпустил пастись. Заночевали прямо на телегах, так как устали неимоверно. Ночью отец проснулся, как ему показалось, от крика. Все спали, как убитые. Тишина была полная, как перед грозой. Только неподалеку кричал дергач, да шумела в траве мышь или еж. И вдруг отчетливо послышалось ржание незнакомого коня. Отец соскочил с телеги, подхватил ружье и, крадучись, пошел на звук. И в этот момент незнакомец как будто почувствовал что-то: шаги и потрескивание веток стали удаляться. Отец вернулся, лег на телегу и задумался.
- Выходит, он опять за нами увязался. Вот сволота-то. Одного коня я ему подпортил, так он другого достал. Интересно, где? В Бобровке мы его не видели. Наверное, в Таловке – туда мы не заезжали. Как же от него избавиться? Нет, на человека, даже на такого ирода, я поднять руку не могу. Что же делать? Так в раздумьях он и пролежал до рассвета. Кое-как позавтракав всухомятку, тронулись. День выдался жаркий. Несколько раз подъезжали к Енисею, чтобы попить водички, да освежиться. На одной из таких остановок отец увидел, что обод на одном из колес повело, да и ступицы подозрительно растрескались.
«Боюсь, что до Нахвальского не протянет, – подумал отец. – Что-нибудь, конечно, придумаю, но в Нахвальском надо бы в кузню заглянуть». Так все и вышло: пришлось чинить колесо уже через час подручными средствами. Помогли запасенные полоски сыромятной кожи, да гвозди. До Нахвальского кое-как дотянули. По дороге наткнулись на двух местных мальчишек, которые ходили по грибы и возвращались в деревню. Угостили их сахаром и расспросили, не наезжал ли кто последнее время. Те сказали, что третьего дня были несколько человек на двух телегах, но ночевать не стали и уехали, напившись браги.

Усадили мальчишек на одну из телег и въехали в деревню, не опасаясь нежелательных встреч. Мальчишки отправились по домам а семья подкатила к кузнице. Кузнец сначала расспросил кто такие, подозрительно поглядывая на всех, а потом, убедившись, что люди хорошие, улыбнулся и согласился помочь.
– Конника отдельного не видел случаем? – спросил отец.
– Нет, но я заприметил, что у них один пропал. Оне, когда месяц назад вниз по Енисею шли, были впятером, а тут, вижу, нет одного. Расспрашивать, от греха подальше, не стал.

Вы у меня можете переночевать. Живем тут в глухомани – не с кем словом перемолвиться. Давайте, и жена будет рада. Продуктами, чем сможем, снабдим.
– Спасибо тебе, да неудобно немного.
– Неудобно штаны через голову снимать. Как звать-то тебя?
– Михаилом.
– Давай, давай, Миша, – вон, видишь, изба с синим крылечком – туда езжайте, а я сейчас тут с кольями управлюсь и догоню вас.
Он схватил щипцами длинный раскаленный кол и бросил его в большую бочку с водой. Пар с шипением вырвался вверх. Сразу же кузница стала похожа на баню.
«В баньке бы попариться», – подумали отец и мать одновременно и переглянулись.
– В баньке попаритесь, – сказал кузнец, как будто прочитав их мысли.
Когда подъезжали к дому, из него вышла дородная и красивая лицом женщина с доброй улыбкой.
– Что муж мой делает, я и без радива и без телефона знаю. Он вас только приглашать начал, а я уже почуяла, что люди добрые у нас будут. Милости прошу, гости дорогие.
Вскоре подошел кузнец и сразу же полез в погреб. Оттуда он поднял все, что надо было для встречи гостей: картошку, редьку, соленья, лесные орешки и самогон. Накрыли на стол и сели вместе с детьми.
– Я так понимаю, что беженцы вы, – сказал кузнец.
Слово это, впервые прозвучавшее, кольнуло своей безысходностью. Отец сразу же понурил голову.
– Да не кручинься ты, Миша. Время сейчас такое. Останешься на месте – сгубят, в конце концов, а сорвешься – может, чего и получится, хотя везде одно и то же, я думаю.
– Не скажи, – вставила жена, – Земля – она большая и народ на ей разный.
– Да – это правда, только власть везде одна. На сходках говорят, что она наша – рабоче-крестьянская, а на деле получается, что крестьянин в ей лишний и вредный элемент, потому, как землю любит, а любить надо Советскую власть.
– Ох, договоришься ты на свою и мою голову – повезут тебя связанного, как тех давеча.
– А я до сих не уверена, правильно ли мы сделали. Може, надо было переждать, – сказала мать.
– Нет, Надежда, мне лучше было знать, пережидать или нет. Подбирались ко мне уже, ты же знаш.
– Ой, батюшки, страшно как жить! – сказала жена и вытерла платком глаза. – Давай, Касьян, и мы поедем лучшие места искать, а то, не ровен час, и нас загребут.
– Если и поедем, то не сейчас. Большим кагалом ехать опасно. А вы, стало быть, в Красноярск?
– Да, – ответил отец.
– А дальше как, на восток иль на запад?
Отец задумался на секунду и указал противоположное направление:
– На восток мы.
– Там места хорошие. Я служил в Николаевске-на-Амуре. Только жизнь там другая совсем и люди другие. Не скажу, что хуже, но другие.
Отец с кузнецом выпили изрядно и отец, уже заплетающимся языком, доказывал тому, что все люди одинаковы, только обычаи разные.
– Пора, Миша, спать ложиться, а то завтра рано вставать, – сказала мать.
– Да-да, мы сейчас во дворе подышим чуть, и спать, – согласился отец.

Они вышли с Касьяном во двор и, поливая двор, смотрели с восхищением на чистый небосвод, украшенный звездами.
– В книжках пишуть, что на звездах люди живут, – сказал мечтательно кузнец. – Нет у них, поди, колхозов, продразверстки и другого дерьма.
– Да, – согласился с ним отец, уже плохо соображая.
Усталость сморила его совсем. Голова сама опускалась на грудь.

На второе утро кузнец Касьян, несмотря на то, что вечером изрядно выпил, починил колеса и заменил лошадям подковы, управившись за три часа. После чая с шанежками семейство, разбуженное матерью, уселось в телеги и покинуло деревню. Предстоял дальний путь до Кононова. Надеялись, однако, до вечера добраться. На первой же остановке, сделанной после трехчасовой дорожной тряски, опять послышалось лошадиное ржание.
– Ну, он мне надоел! – возмутился отец. – Пойду с ним разбираться.
– Ты что, Миша! – стала останавливать его мать, – у него же ружжо есть.
– Поговорю с ним, что он хочет, да и все.
Отец открыто пошел по дороге в обратную сторону. На первом же повороте дороги он увидел конника, который поспешно скрылся в зарослях.
– Эй, ты! Я тебя видел. Скажи, что ты за нами увязался? Взять у нас нечего. Разве что детишек, дак я за них жизнь положу, ежели что. Ехал бы ты подобру-поздорову. Мы свернем и дорогу тебе дадим.
Ответом была тишина. Только деревья шелестели кронами, да пташки снова начали щебетать, испуганные поначалу криком.
– Ну, молчи-молчи… Я ить терплю-терплю, а могу и не вытерпеть...
Там, где скрылся конник, скрипнула ветка и послышались шаги, удаляющиеся в гущу леса.
Отец вернулся к семье такой мрачный, что никто не рискнул расспрашивать. Тронулись. Скрипели телеги, время от времени фыркали лошади. Все молчали. Как бы подчиняясь настроению семьи, замолчала вдруг и природа. Все свидетельствовало о приближении грозы. И действительно, сверкнула одна молния, за ней другая. Ударил гром, и вот уже крупные капли стали падать на голову и шлепаться в дорожную пыль. Горизонт был светлым, поэтому решили не прятаться в лесу, а продолжать движение, надеясь, что гроза быстро кончится. Вскоре уже всем, кроме маленькой Гали, пришлось спешиться и толкать телеги. Кони выбивались из последних сил. Все промокли до нитки, а тут еще начался ветер. Митя и младшая стали реветь во весь голос, надрывая сердце матери и бабушки. Видя бесполезность всех усилий, отец взял переднюю лошадь под уздцы и свернул в лес. Там было относительно сухо, но струи дождя пробивались и здесь. Решили просто переждать. Еще целый час грохотала гроза. Дождь то заканчивался, то вновь начинался. Но вот зачирикали первые пташки, и выглянуло солнце. Дорога, однако, была размыта настолько, что передвижение было невозможно. Необходимы были, по крайней мере, пять часов солнечной погоды, чтобы земля хоть немного подсохла. Стали ждать. Первые деревья и кустарник у дороги надежно скрывали беженцев, однако дорогу они видели хорошо. И тут ОН появился, ничего не подозревая…

Всадник – белобрысый мужик лет тридцати – ехал на дородном жеребце гнедой масти. Одет он был в казачью накидку и милицейскую фуражку. Одно ружье было перекинуто через плечо, а второе болталось стволом вниз за спиной. Два мешка, очевидно с продуктами, были связаны друг с другом, перекинуты через круп коня и привязаны веревкой к седлу сзади. Он даже не смотрел по сторонам, уверенный, что семья где-то впереди.
– Пусть проедет, – тихо сказала бабушка, – а мы здесь заночуем.
– Нет, через несколько часов он поймет, что мы позади и станет поджидать, – сказал отец, – Ну, его к бесу! Не будем обращать на него внимания. Будь, что будет. Нам ни вернуться, ни свернуть нельзя. Ближе к Красноярску увидим, что он задумал. Ночью будем попеременке дежурить.

Отец стал нарочито громко говорить и детям позволил кричать. Тронулись помаленьку. К вечеру проехали Кононово и остановились в нескольких километрах от него на ночлег. После грозы дышалось легко и настроение поднялось. У костра бабушка рассказала детям старинную сказку, а знала она их превеликое множество. Дети заметили, что и отец с матерью тоже слушали с интересом. Сказки эти рассказывала бабушке ее бабушка, а той, наверное, ее. Был в них и леший, и домовой, и русалки, и ворожеи и множество других персонажей, имена которых звучали странно, но загадочно: Белобог и Чернобог вершили большие дела, а Сварог давал огонь и наказывал нерадивых. Стали готовиться на ночлег. Отец договорился с матерью, что будет бодрствовать до трех ночи, а с трех – она. Ночь была сказочная – прохладная, но не холодная, ярко светили звезды. Время от времени небо бороздили метеориты. Отец вспомнил тещину сказку про огненных змеев.
«Это, конечно, сказки, но что-то на небе происходит, а иначе откуда все это, – думал отец. – Вот, говорят, и Бога нет, а кто ж такое беремя звезд-то натворил. Сами они, что ли появились? Нет, есть кто-то и этот кто-то могуч несказанно. Дочка Ира говорит, что это природа. Какая там природа? Что это – природа? Ежели она такая умная, эта природа, то она и есть Бог».
Мысль эта понравилась отцу. Он стал обдумывать ее со всех сторон. И со всех сторон получалось, что без Бога ничего не лепилось.
– А новая власть супротив него пошла. Долго ли Он будет это терпеть? Большие беды обрушатся на Россию, чует мое сердце.
К двум часам сон стал клонить голову. Отец закурил махорку, которая сразу же прогнала сон.
– Что же этот за нами увязался? На уполномоченного не похож. Тот бы в случае чего арестовал нас и вся недолга, а этот следит, высматриват. Може, убийца лютый, да ждет удобного часа. Лицо его, жалко, не удалось рассмотреть.
В три часа мать заменила отца. Тот мгновенно уснул. Снились ему звезды величиной с большие арбузы. На них стояли маленькие человечки, махали ручками, приветствуя чудовище без лица, кричали пискляво и неразборчиво. Чудовище время от времени смахивало лапой несколько человечков и отправляло в рот, но те продолжали радостно махать ручками и кричать. Но вот чудовище насытилось и уснуло, громко храпя, а человечки продолжали кричать все громче и громче. И вот уже можно было разобрать:
– Митьку украли! Митьку украли!

Отец проснулся от крика и сначала ничего не мог понять, но вот, наконец, до него стало доходить. Кричала теща.
– Что случилось? – спросил он, протирая глаза.
– Митьку украли!
– Как украли?
– Он отошел пописать и не вернулся.

Отец соскочил с телеги, надел полушубок, схватил ружье и пошел в том направлении, которое указала теща. Начало светать. Метрах в ста впереди он услышал сдавленный крик ребенка. Побежал, стараясь не шуметь. Очень помогали охотничьи навыки: глаз безошибочно определял, куда надо ступить, когда нужно наклониться, а когда остановиться и затаить дыхание. Очень скоро он увидел всадника с сыном, посаженным спереди. Он сделал рывок и забежал сбоку.
– Стой, буду стрелять! – крикнул он.
Всадник остановился и начал вынимать ружье из-за спины.
– Не замай ружжо, добром прошу.
Всадник перестал вытаскивать ружье и стал разворачиваться в сторону говорившего.
– Я тебя вижу, а ты меня нет, – крикнул отец, – потому стой и слушай, чо скажу. Сынка мово отпусти, и я тебя не трону. Езжай себе, но не попадайся мне боле.
– А если не отпущу? – послышался хриплый голос, который отец услышал первый раз.
– Не отпустишь – подстрелю коня, и подохнешь тут.
– Не подохну – деревня близко.
– Я белке в глаз попадаю…
Последняя фраза убедила похитителя. Он опустил на землю сына. У того были связаны руки и завязан рот. Митя сразу же побежал на голос отца.
Всадник резко ударил пятками коня и скрылся в тайге.

Отец с сыном вернулись в лагерь к всеобщей радости. Дети возбужденно заверещали, увидев брата. Митя с Ленькой тут же начали бороться в траве, причем, побеждал Митя, окрыленный освобождением.
– А ну, кончай свару! – прикрикнул на них отец, – надо бы затемно до Частоостровского добраться. Там дружок мой давний, Семен, живет с семьей. У него и заночуем.
На сборы ушло несколько минут. Все уже знали точно, кто за что отвечает. Погода была хорошая.
– Таперича вёдро будет до Успенского поста, – сказала бабушка и перекрестилась.

Накормленные и отдохнувшие лошади скоро понесли телеги, подпрыгивающие на ухабах. Без приключений к исходу дня подъехали к Частоостровскому. Отец не забыл дом, где жил Семен. Да и как он мог его забыть – ведь тот, помнил он, один стоял на пригорке у самого леса. Дед Семена был основателем этой деревни. Он был крепостным и бежал в Сибирь с двумя, такими же, как он, лихими мужиками на трех подводах. Захватили с собой инструменту разного да скарбу необходимого. Уже на Енисее решили разбежаться в разные стороны и попытаться обосноваться вниз по течению. Дед Семена и выбрал это место, где земли открытой было много. Срубил избу на холме, а вскоре нашел себе и жену в Красноярске, куда наведывался раз в месяц. Боялся, конечно, что заберут его без документов, но и хозяйством нужно было как-то обзаводиться…

Подъехали к Дому и увидели, что ворота заколочены.
– Вот те на! Чего ж это случилось-то? – сказал отец в недоумении.
– Не к добру это, чую, – добавила бабушка.
У соседней избы они заметили девочку лет тринадцати, которая с любопытством на них поглядывала.
Старшая, Ира, пошла к ней и спросила, где хозяева.
– Раскулачили их. Забрали всех еще весной: и Семена, и Катерину и деток ихних. И дом опечатали. Сказали, чтобы ни одна душа в него не заходила.
Ира обратила внимание, что из двух соседних изб выглядывали люди, но подходить к вновь прибывшим не собирались. Смотрели с подозрением и недоброжелательно.
Она вернулась и рассказала в чем дело и о своих наблюдениях тоже.
– Не надо нам здесь останавливаться – чует мое сердце, – сказала мать.
– Да, похоже, что тут нас не примут. На одного Семена я надеялся, а вот ведь судьба-судьбинушка.
Развернулись и поехали дальше. Местность стала меняться. Ровной дороги почти не было. Приходилось то подниматься в гору, то спускаться с нее. То и дело попадались булыжники, которые надо было объезжать. Вскоре, почти у самой воды, увидели высокую сопку, похожую на вулкан.
– Это Гремячинская сопка, – сказал отец, а за ней сразу Афонова гора. До Красноярска осталось километров двадцать-двадцать пять. Заночуем чуть погодя, а утром направимся в Коркино – от него паром идет на правый берег.

Так же, как и в предыдущую ночь, дежурили по очереди. Подключилась и бабушка. Ей выпало бодрствовать под утро. Однако сон сморил ее уже перед самым рассветом. Утром обнаружили, что одна лошадь пропала. Долгие поиски ни к чему не привели. Решили оставить часть скарба. Бабушка, как виновница пропажи, вызвалась идти до Красноярска пешком.
– Вы, Катерина Михайловна, не выдумывайте. Будем шагать попеременке. Да и Митька с Ленькой могут потопать, сколько вытерпят. Никуда не денешься – надо добираться до паровоза, а кроме как в Красноярске я и не знаю, где мы можем на него сесть.

Тронулись потихоньку. Отец, мать и бабушка пошли пешком, но Ленька вскоре предложил бабушке сесть, а сам пошел за телегой и шел более двух часов. Ира, как старшая, тоже спешивалась время от времени. Только самые маленькие, Галя да Митька, быстро уставали и в основном сидели на телеге. Через четыре часа сделали остановку. С продуктами была проблема: кончились хлеб и картошка, которой оставалось немного на дне мешка, да и та оказалась гнилой. Пришлось погрызть сухарей да запить их чуть подслащенным чаем. Деньги еще были, поэтому отец рассчитывал пополнить продуктовый запас на железнодорожной станции. Наконец, добрались до поселка Коркино, от пирса которого один раз в день отходил паром. Это была довольно большая баржа, которую буксировал катер с двумя старорежимными турбинами по бокам. С правой стороны был виден большой Железнодорожный мост, построенный в шестидесятые годы прошлого века. Он смотрелся как огромный великан, улегшийся поперек Енисея. Дети с восторгом смотрели на это чудо.

Подъехав к пирсу, узнали, что паром ушел час назад и новая ходка будет только завтра утром. В Коркино народ оказался не злой. Заночевали в пустом доме, который предоставил им хозяин за ножовку, подаренную ему отцом. В доме была кое-какая мебель, а во дворе печка-буржуйка. Удалось разжиться и хлебом и картошкой, так что заснули сытые. Отец встал рано. Он решил дать семье еще немного поспать, поскольку паром, как он узнал, будет только через пару часов, а сам решил пройтись, покурить и подумать, что делать дальше. Солнце вставало на правом берегу где-то там за знаменитыми Красноярскими Столбами. И тут он снова услышал резкий птичий крик. Серая птица кружилась над его головой. Она делала несколько быстрых махов крыльями, а потом замирала, летая по кругу. Из ворот ближайшей избы вышел немолодой мужик с самокруткой и доброжелательно посмотрел на отца.
– Чего голову задрал? Увидел чего любопытного?
– Да так, ничего, – ответил отец.
– Из далече будите?
– Издалече, отец, а вы тут давно живете?
– Родился я тут, мил человек, и помру, наверно, скоро.
– Что ж так? Хворь какая?
– Да нет, какая хворь, мы, Шахворостовы, крепкий корень. Жисть вот стала до невозможности поганая.
– Ну, не на погост же из-за этого...
– А вы, куда путь держите, ежели не секрет?
– Какой уж там секрет. На паровоз нам надо – на Урал мы едем в гости.
– Почему же не на станцию, а тут остановились?
– Дак ить парома ждем.
– Зачем же ждете, коль станция на этом берегу?
– Как на этом?
– На этом, мил человек. Уж пятый год как перенесли с правого берега.
– Вот те на! Что ж я, дурень, вознамерился на тот берег! Вот бы конфуз вышел, да лишние хлопоты. Пойду своих будить, да на станцию. Как ее найти-то?
– Вон, видишь, мост кончается и правее дым идет из большой трубы? Станция рядом. Езжай по над берегом, а у моста вправо возьмешь. Да спросишь там, чего уж.
– Спасибо, дед, побегу я.

Отец разбудил семью. Позавтракали второпях и поехали в сторону моста. Отец с матерью шли пешком. Когда приблизились к берегу, увидели, что на пароме уже стояли люди и несколько телег, нагруженных скарбом. Последним заходил белобрысый мужик, ведущий двух лошадей под узцы.
– Он же нашего Сиверко ведет! – всплеснула руками бабушка.
В этот момент раздался пронзительный птичий крик. Все услышали треск ломающегося дерева и крепкие на вид мостки, выдержавшие до этого сотни нагруженных телег, рухнули вместе с конником и одним из его коней. Сиверко вовремя отшатнулся назад, и только задние его ноги оказались в воде. Он развернулся и выпрыгнул на берег. Тут подбежал отец и схватил его под уздцы. Конника понесло течением. Он пытался схватиться за гриву своего коня, но тот мотал головой и не давался. Вот его конь, похоже, уперся в дно задними ногами, поскольку передние вдруг появились из воды. Он неожиданно ударил ими своего седока в голову. Тот ушел под воду мгновенно и больше не появлялся. Все, остолбенев, смотрели на разыгравшуюся трагедию. Конь утопшего выбрался все-таки на берег, тряхнул гривой и пошел к центру поселка.

Всем стало ясно, что человек потонул на их глазах и ничем помочь ему уже было невозможно. Некоторые из мужиков поснимали шапки и украдкой перекрестились.
Отец повел Сиверко к подводе и тут с баржи раздался крик:
– Эй, цыган, ты куда коня повел?
– Это мой, мужики, он украл его у меня …
– Твой, ну-ну, – послышалось в ответ.
Баржа должна была уже отчаливать, поэтому никто не стал спорить. Катер дал гудок и взял курс на правый берег. На пароме еще долго смотрели на телегу и людей на ней, двигающихся медленно по направлению к мосту. За заднюю перекладину телеги был привязан спасшийся конек, который шел и махал головой в такт шагам, а иногда вдруг устремлялся вперед. Поводок, однако, не давал ему сделать этого и он на время успокаивался.


Через полчаса подъехали к вокзалу. Народу было много. В основном крестьяне. С торбами, мешками, котомками они толпились у касс и доски объявлений. Читал для них обычно какой-нибудь молодой и грамотный парень. Внутри вокзала народ совершенно одурел от полного к нему пренебрежения и даже ненависти со стороны работников станции: кассиров, дежурных, буфетчиков и прочей челяди, поэтому почти все толпились на перроне.
Подогнали состав с заключенными. Состоял он из десятка столыпинских вагонов с маленькими зарешеченными окошками, проделанными на уровне глаз взрослого человека, и двух вагонов с военизированной охраной. Открыли один “Столыпин”. Стали выходить заключенные всех возрастов с узелками в руках. Их заставили присесть на корточки прямо рядом с вагонами. Собаки залаяли остервенело, разбрызгивая слюну. Подъехали две темно-зеленые крытые машины. Солдаты открыли задние борта, и людям с котомками дали команду грузиться. Они побежали в сторону грузовиков, не глядя по сторонам. Замешкавшуюся женщину лет пятидесяти одна из собак сразу же укусила за икру. Брызнула кровь, и охранники меланхолично оттащили кричащую женщину в сторону. Задние борта закрыли, и машины тронулись. Впереди и сзади их сопровождала охрана на полуторках.
– В пересыльную “Енисей” перегоняют, – сказала какая-то старушка, – в старое время можно было сердешным хлебушко передать, а ныне и не подпускают совсем.

Билетов в кассе не было. Выстроилась очередь около ста человек, которую время от времени разгоняли красноармейцы. Люди все равно возвращались, не теряя надежды. К полудню вдруг открыли две кассы, и одна из кассирш металлическим голосом объявила, что билеты будут отпускаться только по спискам городского совета. Две полные женщины уверенно растолкали всех и пробились к окошкам, вытащив из потайных мест списки. Они называли фамилии, а кассирши сверяли их со своими списками. Из толпы кричали “тут!” и радостно проталкивались к окошку. Через двадцать минут кассы закрылись. Снова у людей в глазах появилось выражение безысходности. Дети плакали. Если мать вытаскивала грудь, чтобы покормить младенца, то подходил красноармеец и говорил, что это запрещено. Приходилось бедной матери выходить из здания и где-нибудь на задворках выполнять свой извечный и священный долг. Бесчеловечность всего этого действа не укладывалась в головах деревенских жителей, привыкших к взаимовыручке и взаимопониманию среди односельчан.

К вечеру кассы вновь открылись. К ним протиснулся мужик в сером измятом костюме, похожий на престарелого бухгалтера, с новыми списками. Отец подумал, что он уже где-то видел этого человека... Начали зачитывать фамилии. И вдруг произошло настоящее чудо. “Бухгалтер” выкрикнул фамилию “Шанауров”, а из толпы никто не отозвался. Он повторил громче, и тут отца осенило:
- Тут мы! – крикнул он радостно, – нас семеро. Нам до Свердловска. Мужичок, не глядя, взял деньги и сунул в кассу.
– На семью не более пяти мест! – послышалось оттуда.
– Пусть будет пять, – опередила отца мать.

Мужичок вытащил зажатые в ладошке билеты и сдачу и сунул отцу, пряча при этом свои глаза. Тот схватил все это как самое драгоценное в жизни. Трясущимися руками сложил билеты вдвое и запихал за пазуху.
– Что с лошадями-то теперь будем делать? – спросила мать, когда радостные отошли от касс.
– Состав придет только в полночь, – ответил отец, – у нас еще времени целое беремя.

Стали думать, как побыстрей избавиться от лошадей, упряжи и телег и чтобы с выгодой было. Можно было выручить хорошие деньги, которых могло хватить и на дорогу, и на первое время в том месте, где придется остановиться. Вспомнили про детей, которые находились под присмотром бабушки на площади перед вокзалом.
– Голодные они с утра, – сказала мать, – может, золотой продадим?
– Ты что! Тут знаешь, сколько милиции и шпиенов ихних, будь спокойна, – выдал отец неожиданное утверждение, которое, скорее, было догадкой.
– Надо спросить у людей, где тут толкучка. Время, однако, ныне не подходящее. Поди, там и людей нету?
– Ты что, мать! – завсегда народ на толкучках толпился. В гражданскую, помню, только на толкучках и был товар.
– Да то ж в гражданскую, а сейчас сам знаешь…
Мимо проходил крестьянин с мешком.
– Слышь, мужик, где тут барахолка?
– Тут недалече – у лабазов.
– А где это?
– Вот так прямо пройдете до конца улицы, увидите церкву, а там, подле нее, и лабазы. Откель сами-то будете?
– С Нижних Порогов.
– Ого! Эк вас занесло! Не от хорошей жисти, поди?
Отвечать не стали. Отмахнулись от мужика и пошли к детям. Те сидели грустные на телеге. От голода спать им не хотелось, да и веселиться тоже.
– Мы пойдем на толчок продать коней да упряжь, – сказала мать, взяв на руки младшего.
– Купите мне петуха сахарного? – спросил Митя с нотками безнадежности в голосе.
– Купим, купим. Вы пока давайте, вытаскивайте все и сложите вон там, возле будки. И ждите нас там.
– Может, я с вами пойду? – предложила бабушка.
– Нет, Катерина Михайловна, за детьми присмотр нужен. Тут народ всякий ходит.

Вот, возьмите свои билеты и, в случае чего, езжайте до Екатеринбурга.
– Какого такого случая?
– А вы, будто не знаете, какое время ныне... Сколько народу пропало не за здорово живешь…
– Ладно, давай, но будьте там поосторожней, храни вас Бог.
Бабушка хотела перекрестить родителей, но вовремя одумалась. Она вообще-то и не была религиозной женщиной. В деревне и церкви-то не было никогда. Но на всякий случай молилась она на ночь и поминала Бога в нужное время, чтобы не гневить.
– И еще, возьмите вот, – сказал отец и положил что-то на ладонь тещи.

Та чуть разжала пальцы, увидела золотой червонец и тут же запихала его в какое-то только ей ведомое потайное место среди юбок.

Родители сели на подводу и быстро доехали до места, указанного мужиком, но никакой барахолки не обнаружили. Спросили прохожего. Тот объяснил, что ее закрыли и ворота опечатали.
– Но (и тут прохожий оглянулся и посмотрел с опаской по сторонам) вы походите по улицам тут, да поспрашивайте. К тем, которые в пиджаке да в кепке, однако, не обращайтесь. Смех один – одеты все одинаково и все в кепках.
Прохожий еще раз посмотрел по сторонам и заспешил по своим делам.
Свернули в переулок, проехали немного и остановились. Сразу же к ним подошла личность в фуражке с бегающими глазками и спросила, чем они торгуют.
– Ничем мы не торгуем, – ответила мать.
– А что заехали-то? Езжайте подобру.
– Угрожаешь ты, чо ли? – спросил отец и потянулся как бы случайно к топору, спрятанному в сено.
Личность быстро сообразила и ретировалась.
Через некоторое время подошел крестьянского вида крепкий мужичок небольшого роста.
– Лошадей продаете?
– Их самых.
И упряжь, я так понимаю.
– И ее.
– За все дам десять червонцев.
– Да ты что? Один Сиверко у меня больше стоит.
– Как хотите. Народ ныне пуганый. Может так случиться, что и вовсе не найдете покупателя. Так что я вернусь через час. Ежели чего, сюда же и подъезжайте.
Он ушел, а из-за угла показался милиционер в белой форме. Отец стеганул коня. Тот рванул с места, увлекая телегу и привязанного к ней Сиверко. Милиционер сначала ускорил шаг в направлении “нарушителей”, но потом понял, что не догнать, и пошел в обратную сторону.
Свернули направо, потом налево, проехали немного и снова остановились. Подошел огромный мужик бандитского вида. Сказал, что согласен купить за тридцать червонцев, но денег у него с собой нет. Предложил поехать к нему домой – это недалеко – и во дворе обделать все дело.
– А ты нас топором, а потом закопаешь, – смело высказала мать свою догадку.
Мужик посмотрел на нее исподлобья, ничего не ответил и пошел походкой гориллы, чуть пошатываясь.
Подходили еще несколько человек, но предлагали смехотворную цену.
– Выходит, что тот первый мужик был прав.
– А ты уверен, что это не одна шайка?
– Да ладно тебе – везде у тебя бандиты да воры. Не до жиру сейчас – быть бы живу.
Поедем потихоньку обратно.
– А милиционер?
– Хорошо, я оставлю тебя за лабазами, а сам пехом пойду его искать.

Так и сделали. Отец увидел мужичка сразу же, как вышел на ту улицу. Мужик как будто бы ждал его.
– Ну, что я говорил?
– Ладно, покажи деньги.

Мужик открыл холщевую сумку, на дне которой была видна пачка новых червонцев.
– Покаж.
Мужик полез в сумку.
– Можно я вытащу? – попросил отец.
– Это еще зачем?
– А что если у тебя только сверху червонцы, а внизу одна бумага?
– Ну, вытаскивай, – обиженно протянул покупатель.
Отец вытянул из пачки наугад одну ассигнацию и поднес к глазам. Червонец был настоящий – в правом углу было изображение Ленина, а на свет был виден герб.
– Ладно, пошли.

Мужик еще раз осмотрел лошадей и телегу и остался доволен. Отсчитал десять червонцев, по хозяйски сел на телегу и уже собрался было стегнуть коня, но тут отец закричал:
– Стой! Я там одну вещь забыл.
Он подошел и вытащил из сена топор, завернутый в тряпку.
– Теперь трогай.
Сиверко скосил глаза, почуяв близкую разлуку с хозяином. Он стал дергать головой, пытаясь оторвать поводок.
– А ну, не балуй! – прикрикнул на него мужик, несильно ударив вожжой. Это подействовало, но Сиверко еще долго пытался повернуть голову, идя рядом с удаляющейся телегой.

Мать всплакнула и утерлась краем платка.
– Пойдем уже, – сказал отец, увлекая ее за плечи и вытирая украдкой подступившую слезу.

По ошибке свернули не в тот переулок и поняли, что заблудились. Безуспешно пытались выйти на нужную улицу. В одном узком переулке неожиданно возник страшный нечесаный мужик, который вытащил из кармана перочинный нож и потребовал деньги, обнажив гнилые зубы. Отец не испугался и развернул тряпку, показав топор. Мужик в испуге ретировался. У дядечки в белом кителе и такого же цвета фуражке спросили, как пройти до станции. Похож он был на писателя Горького, портрет которого висел в деревенском колхозном клубе. Дядечка обстоятельно объяснил, как пройти к станции и, похоже, из вежливости спросил, откуда они. Он настолько располагал к себе, что отец рассказал, что они из Нижних Порогов, что продали с трудом лошадей и телегу и, что на них даже напали, чтобы отобрать деньги. Дядечка участливо кивал головой, охал и ахал, а при прощании пожал руки и пожелал счастливого пути.
– Вот, и в городе есть хорошие люди, – сказала мать, расчувствовавшись.

Дядечка свернул за угол, подошел к постовому милиционеру и стал ему что-то объяснять, показывая пальцем в ту сторону, где он встретился с селянами. Милиционер открыл железный ящик, прикрученный к столбу, вытащил оттуда телефонную трубку, крутанул несколько раз ручку и стал говорить…

Пройдя по переулку, который указал “добрый” прохожий, родители поняли, что направил он их куда-то не туда. Отец вынул подаренные дедом карманные часы и нажал кнопку. Крышка открылась с музыкой. Оставалось полчаса до отправления поезда.

Наконец, нашли нужную улицу, спросив нескольких прохожих. По пути зашли в бакалейную лавку, в которой торговал старый еврей в ермолке.
– И шо бы хотели купить, товарищи трудящиеся? – спросил тот участливо, как только они открыли входную дверь.
– Нам бы хлеба и колбаски в дорогу.
– Нет проблем, скажите сколько? Я вижу, у вас нет хорошей сумки, чтобы все это унести, так я могу предложить новую. Не кожаная, но не порвется до пенсии ваших детей, дай Бог им здоровья…

Накупили еды, не забыв и сахарного петуха, и в приподнятом настроении устремились к вокзалу, который уже был виден в конце улицы. И тут как из-под земли выросли милиционер с пистолетом и солдат с винтовкой.
– Предъявите документы, граждане…
– Мы оставили их на станции. Вот билеты, – быстро среагировала мать.
Милиционер посмотрел на билеты, но они не произвели на него никакого впечатления.
– Предъявите документы.
Отец стал безуспешно рыться по карманам.
– Пройдемте в отделение для выяснения личности.
– Да какое, отделение, товарищ милиционер, – стала возмущаться мать, – у нас там дети малые на вокзале и поезд через десять минут отправляется.
– Ничего не знаю. Нет документов – пройдемте в отделение.

Понурив голову, отец с матерью пошли в указанном милиционером направлении. Сам он и солдат шли сзади. Милиционер приказал свернуть направо – на улицу с названием “Улица Красных комиссаров”. Свернули, и тут отцу показалось, что он увидел в окне подвального помещения углового дома того человека, похожего на бухгалтера в сером костюме. Отец тряхнул головой и человек исчез. “Красных комиссаров”, “Красных комиссаров” почему-то повторил отец несколько раз. На мостовой валялись провода. Рабочие, занятые проводкой на другой стороне улицы, стягивали их со старого столба и наматывали на большие катушки. Когда мать с отцом отошли от этого места на несколько шагов, сзади что-то ухнуло, и все вокруг осветило вспышкой. Несколько секунд стояла тишина, а потом раздался женский вопль. Родители оглянулись и увидели, что сопровождающие их представители власти лежат на земле, придавленные телеграфным столбом. Столб, поставленный еще при крепостном праве, прогнил у основания, не выдержал и упал сначала на провода, идущие к дому, а потом самортизировал и свалился вниз, придавив милиционера и солдата. Проводка замкнула. От искр загорелся край крыши, покрытой легко воспламеняющимся толем. Пламя быстро распространилось по всей крыше. Отец обратил внимание, что на доме была прибита табличка с гербом и надписью “Паспортный стол”.
Родители стояли в оцепенении несколько секунд, а потом решение пришло к обоим одновременно. Не сговариваясь, быстрым шагом устремились они в обратную сторону. Бежать было нельзя, но и медлить тоже – до отхода поезда оставались считанные минуты. Никто за ними не погнался. Когда примчались на станцию, то увидели, что поезд уже стоял на перроне. Паровоз пыхтел, обдавая всех черным дымом. Бабушка с напряженным лицом стояла, окруженная детьми, рядом с проводником в форме и все время оглядывалась. Дети тоже были не веселые.
– Пришли наконец, а я думала уже и не увижу вас.

Дети обступили родителей, радуясь и обнимая их.
– Петуха купили? – строго спросил Митя.
– Купили, купили, давайте, поднимайтесь в вагон – уже отправление дали.

Зашли в вагон. Он оказался плацкартным, что всех обрадовало. Нашли свои места. На семью выпало четыре места в одном купе и одно – в соседнем. Отец сказал, что пойдет туда. Бабушка с матерью выбрали верхние полки, а детям достались нижние.
– Если днем захотите спать – подниметесь наверх, – сказала мать.

Разложили вещи. Мать собралась было уже вытаскивать продукты, но проходящий мимо проводник сообщил, что чай будет после отправления поезда.
Все сели на деревянные гладкие скамейки и стали смотреть в окна.

Там, на перроне, вдруг возник небольшой переполох. Люди забегали в разные стороны. Послышался милицейский свисток. Мать вздрогнула и вся напряглась. Оба родителя увидели в окне того усатого и приятного дядечку с двумя милиционерами. Они бежали к головному вагону. На противоположной стороне перрона у киоска с газированной водой стоял человек в сером костюме. Он смотрел на окна вагона, улыбался, потом махнул рукой, согнутой в локте. В этот момент усатый дядечка схватился за сердце и рухнул наземь. Милиционеры в удивлении остановились, не зная, что предпринять. Паровоз пронзительно загудел и вагон дернулся. Поезд стал постепенно набирать скорость…

Напряжение спало. Неожиданно приятное чувство охватило мать с отцом. Это еще не было ощущением свободы, но хотелось петь, плясать и обнимать детей. Дети с удивлением уставились на них, видя, что с родителями творится что-то неладное.
Особенно удивился Митя, которого начали тискать с двух сторон…
У проводника спросили, долго ли ехать до Новосибирска. Тот ответил, что сутки.
– Я там в двадцать четвертом был, – стал рассказывать отец, – он еще Новониколаевским назывался. На автобусе итальянском покатался, да. Как будто в избе сидишь, а тебя везут – чуднО!!!!. Город большой. Чего только там не было – всего и не упомнишь. Площадь Ленина особливо запомнил – домов там много настроили красивых в несколько уровней. Людей гуляло по ней много, да… И тебе пирожки с шанежками продают, и воду сельтерскую – прям, как в раю. Мы с Семеном хорошо там отдохнули. Тут отец что-то вспомнил и покраснел.
Мать стала вытаскивать продукты и ставить на стол. Дети оживились. Проводник принес чай в подстаканниках, но без сахара. Бабушка нарезала колбаску и огурчики, которые она прикупила на станции.
– Эх, надо было водочки в дорогу купить, – сказал мечтательно отец.
– Еще чего! При детях, что ли, собрался пьянствовать. И когда бы мы купили?
– Да, жалко…

Стали укладываться. Отец пошел в соседнее купе, где спать ложиться и не собирались. Сидел рабочий с молодухой, мрачного вида дядька с красным носом и всклоченными волосами, и дед с немного безумными глазами, который говорил, не переставая. Все были чуть-чуть выпивши, а недопитая поллитровка стояла на столике, окруженная нехитрой закуской.
– Выпьешь, мужик? – спросил мрачный, перебив деда.
– Спасибо, не откажусь.

Отец выпил и закусил соленым огурцом. Водка разлилась горячим и приятным теплом по желудку. Сразу стало хорошо и сильно захотелось спать.
– Вот я и гавару, – продолжал дед на жуткой смеси белорусского и русского, – ты, дура, не реви, а сумку мне подавай, а она реветь и идеть, как корова за вагоном. Я кричу: сумку, дура, подавай, а она не зрозумее, усе ревет. Ну, тады я осерчал: соскочил, дал ей в ухо, сумку забрав и еле догнал вагон. Не стал ей даже махать – дура, она и есть дура. В сумке-то у меня еда на усю дорогу.
– За что ж вы ее, батя? – возмутилась молодуха, – она ж ревела, жалеючи вас, все-таки дочка.
– Дочка, дочка, а не будь дурой! Вот я и гавару, што був голад у тридцать трэтьим. У колгаспе я працавав. У Бэлоруси еще ничего – бульба спасла, а на Украйне почти усе померли. Да, даже бусел ня летав. Ага, даже бусела хохлы сожрали. Соусем жыцця не було у их. Кожны дзень полны телеги свозили померших. А я у гражданскую не долго прослужив в войсках, – вдруг перешел дед на другое, – сябров моих забрали сюды – у Сибир, а мени оставили у Белоруси. Стрельнули на десятый дзень и попали у жопу.
Тут дед неожиданно шустро вскочил, вышел в проход, повернулся, рванул ремень, снял брюки и обнажил заскорузлый зад. Молодуха зашлась в истерическом смехе. Через всю правую половину того места, на котором сидят, шел глубокий кривой шрам. Дед поднял брюки, застегнулся и, как ни в чем не бывало, сел. Молодуха все не могла успокоиться, и жених стал отпаивать ее чаем.
– Заговорил ты, нас, дед, совсем, – сказал мрачный, – давайте спать укладываться.
Матрацев и тем более простыней не было, поэтому каждый стелил то, что у него было. Матери и бабушке в соседнем купе пришлось ложиться на голые доски, поскольку одеялами укутали детей, но они так устали, что, как легли, тут же уснули. Ночью состав часто останавливался, слышались какие-то крики в конце вагона, но проснуться ни у кого не было никаких сил. Утром первыми, как всегда, вскочили дети и разбудили остальных. У туалета выстроилась очередь. Все пассажиры посматривали друг на друга с недоверием, стараясь отводить глаза при прямых взглядах. В другом конце вагона – рядом с купе проводника – шла перебранка. Проводник закрыл туалет на ключ и никого не пускал, а граждане возмущались, причем нецензурно.

Позавтракали, чем Бог послал, и уставились в окна. Вскоре поезд тронулся. Пейзаж за окном не был однообразным: мелькали деревья, полустанки, убогие деревеньки, копны с сеном, коровы, одинокие и небольшими стадами, птицы летающие над лесом и сидящие на проводах, скошенные поля.
– Сколько у нас земли да леса! – восхитился отец тихим голосом, чтобы слышала только жена, – конца и края нет. Не можем только по-хозяйски распорядиться всем этим. Работать совсем не умеем, вернее, умеем, но как-то не на пользу себе. Ну, да ладно… Не нашего это ума дело.

На боковушке напротив соседнего купе сидел человек с колючим взглядом. Он, казалось, изучал пассажиров. Нельзя было сказать, что он чем-то отличался от остальных, но было в нем что-то неприятное, что трудно было объяснить. Человек читал книжку, но время от времени поднимал взгляд и впивался в жертву своими колючими голубыми глазами. Никто этого взгляда не выдерживал. Через два купе ехала тоже большая семья. Родители не заметили, как их маленькая дочка выскочила и побежала вдоль вагона. Когда она поравнялась с неприятным человеком, тот остановил ее рукой и стал о чем-то расспрашивать. Испуганная мамаша вовремя отреагировала и подбежала.
– Верка, я говорила тебе, чтобы сидела на месте или нет?
Она пребольно шлепнула дочку и та заревела. Человек, как ни в чем не бывало, углубился в чтение.

Родители с интересом уставились в окно. Их там заинтересовала “драматическая” сцена: два мужика не смогли разминуться на дороге – случайно сцепились телегами, осерчали не на шутку и мутузили друг друга почем зря. Митя, которому быстро надоело сидеть и пялиться в окно вместе с родителями, рванулся и побежал по проходу. Он домчался до купе проводника, заглянул туда, увидел, что тот пьет чай, и радостно помчался обратно. Тут его остановил человек с колючим взглядом, выставив в проход ногу.
– Ты куда бежишь?
– К маме с папой.
– А откуда ты?
– С Низних Порогов.
– Вы там живете?
– Да.
– Едете только ты и папа с мамой?
– Нет, исе Ленька, Илка и Галька.
– А почему это вы всей семьей едете?
– Мы насовсем едем.
– Как, насовсем?
– Будем в Свелдловске зыть.
– Понятно…

Отец повернул голову влево и его обдал холодный пот.
– Митя, иди сюда! Ты что там делаешь?
Митя вырвался из цепких рук дядьки и с испуганными глазами подбежал к отцу.
– Чего он спрашивал? – спросил тот.
– Спласывал, куда мы едем.
– Ладно, садись, и чтобы без разрешения никуда не бегал! Ира, ты смотри за детьми построже, а вы ее слушайтесь – это все-таки сестра ваша старшая.
Человек, только что сидевший на боковушке, куда-то исчез.
– Ох, не нравится мне, Надя, этот человек. Выслеживает все. Надо бы его поостеречься. Он, наверное, из органов – уж больно строгий.

Наступило время обеда. Проводник стал разносить чай. Пообедали тем же, чем и завтракали – хлебом, колбасой и огурцами. Отец после обеда решил пойти покурить. Имел он для набивания папирос табаком специальное приспособление. Повозился с ним, набил две длинные папиросы и вышел в тамбур. Одно окно в двери тамбура было открыто. Возле него и пристроился отец, закурив. Он смотрел на пролетающий мимо пейзаж, погрузившись в невеселые думки. Дверь тамбура открылась, и зашел тот человек с неприятным взглядом. Он вытащил из кармана большую красивую пачку, открыл ее и взял папиросу. Отец обратил внимание, какие тонкие, не знавшие тяжелого труда, были у него руки. Он встал напротив, затянулся и неожиданно выпустил дым не в окно, а в лицо отцу.
– Бежите, граждане крестьяне?
– В каком это смысле? – изобразил отец удивление на лице.
– В прямом. Бежите от земли, суки, а об остальном советском народе вы подумали? Рабочий будет пухнуть от голода, а вы – кататься на поезде? Я сразу понял, что ты за фрукт…
– Я не понимаю, о чем вы, товарищ, – пытался сопротивляться отец.
– Я тебе не товарищ, вражина! – И тут он схватил отца за горло, неожиданно для его фигуры, цепко, – скажи спасибо, что я в отпуске и мне не хочется портить себе настроение в дороге. Ну, ничего – в Свердловске мы разберемся с тобой.
Человек очередной раз затянулся папиросой, опять выпустил дым в лицо отцу, затушил папиросу о стенку тамбура и щелчком двумя пальцами выбросил ее в окно.
– Смотри, не вздумай сбежать – я тебя из-под земли достану, – сказал он, прищурившись, и пошел в соседний вагон.

Отец в растрепанных чувствах вернулся к семье. Ощущение у него было такое, что все в одночасье рухнуло. Он сел к окну и стал напряженно думать. Мать сразу же поняла – что-то произошло.
– Ты, что, Миша? На тебе лица нет.
– Да нет, ничего, Надя, все в порядке.
– Не первый год живем вместе, Миша. Вижу, что случилось недоброе. Меня не обманешь.
– Пойдем, поговорим.
Они сели на свободную боковушку, и отец шепотом поведал о том, что с ним произошло.
– В Екатеринбург не поедем, – сказала твердым голосом мать.
– А билеты?
– Сдались тебе эти билеты. Деньги у нас еще есть. Сойдем в Новосибирске, а там видно будет.
– Он, думаешь, не заметит?
– Я думаю, что он в Новосибирске все равно на станцию выйдет. Тут мы и сойдем.
– А если не выйдет?
– Чует мое сердце, что выйдет, да и все.
– Ну, ладно. А проводник если чего заподозрит – мы ж с вещами пойдем?
– Миша, что будет, то будет, чего сейчас загадывать.
– И то верно, – сразу успокоился отец.

Кондуктор объявил, что через пятнадцать минут поезд будет в городе Новосибирске и простоит полчаса. Отец попросил тещу, чтобы она встала в проход и стояла на стреме.
– Мы тут, дети, быстрехонько соберемся, уложим вещи, а вы будете тихо сидеть и никуда не бегать, хорошо?
– Я пИ!!!!сать хочу, – сразу же заканючил Митя.
– Пошли уже, ирод, сказала Ира и повела младшего брата в туалет.
Семья быстро собрала пожитки и уложила обратно под сидения.
Поезд подошел к станции Новосибирск. Как раз в тот момент, когда он окончательно остановился, грохнув всеми сочленениями, в вагон зашел тот человек.
Бабушка дала отмашку, но все уже и так сидели и смотрели в окна. Человек сел на свою боковушку и тоже уставился в окошко. Люди засуетились по вагону: кто-то выходил на своей станции, кто-то, наоборот, входил в вагон с чемоданами и баулами. Человек из органов, бросив несколько колючих взглядов на семью, не выдержал и пошел к выходу.

Отец приблизился к окну, чтобы посмотреть, куда тот отправится. Оказалось, что он просто вышел покурить. Курил он минут пять, потом вернулся, сел на свое место и стал читать свою злополучную книжонку. Положение было практически безвыходным. Покинуть вагон, а тем более с вещами, было совершенно невозможно.
– Только чудо может нас спасти, – сказала в отчаянии бабушка.
И тут на перроне люди задвигались в разные стороны в смятении, и послышался неровный гул голосов. Все, включая человека из органов, повернули головы и увидели такое, от чего у мужской части отвисли челюсти, у детей расширились глаза, а у женщин зарделись щеки. Прямо напротив окон вагона стояла обнаженная молодая женщина небесной красоты с чемоданом в руке и в шляпке. Она не замечала своей наготы, поправляла шляпку и кокетливо улыбнулась людям, ошалело глядящим на нее.
Бабушка пыталась прикрыть Леньке и Митьке глаза руками, но те мотали головами и, раскрыв рты, смотрели на красивую тетю.
Мужская часть стала выходить из вагона. Первым вышел проводник и как только он спустился с подножек вагона, женщина на его глазах превратилась в усатого человека в кителе. Затем еще несколько мужиков, не улыбаясь, спустились по ступенькам, двигаясь как во сне. Неприятный человек с голубыми глазами побледнел, привстал, застегивая пуговицы на пиджаке, и устремился с мерзкой улыбочкой к выходу. Выглянув из выходной двери вагона, он обомлел: вместо женщины стоял усатый человек, все лицо которого было в оспинах, что несколько отличало его от портретов, развешанные везде. Усатый вдруг поманил человека из органов указательным пальцем, и тот пошел к нему, как кролик к удаву. Отец тоже, увидев женщину, направился к выходу, но мать его резко остановила.
– Миша, ты про детей подумал?! – крикнула она ему в самое ухо.
Отец вздрогнул, отвернулся от голой и пришел в себя. Его сильно тянуло вновь оглянуться, но он держался изо всех сил. Семья схватила узлы и чемоданы и заспешила к выходу. На них никто не обращал внимания, поэтому им удалось без помех зайти в здание вокзала, пройти его насквозь и выйти на привокзальную площадь. Народ, встречающийся на их пути, стремился к заветному вагону увидеть то, о чем говорили все вокруг. У вокзала стоял пустой десятиместный автобус. Когда сели в него, удивленный водитель спросил:
– Что там случилось? Обычно набивается по двадцать человек, а сегодня никого, кроме вас.
– Мы ничего не видели, – сказала бабушка равнодушным голосом.
– Там тетька голая, – сказал Митя.
– Как, то есть, голая?
– А вот так, стоит голая с чемоданом, а ведет себя как одетая, – уточнил отец.
– Какая еще тетка? – удивилась Ира, – там Сталин стоял и курил трубку.
– Чудеса! – сказал водитель и подмигнул отцу.

А в это время на перроне происходило следующее. Два милиционера в белой форме – лысый постарше и молодой с кучерявыми волосами, – увидев, что толпа устремляется к одному из вагонов, засвистели в милицейские свистки и бросились туда же, расталкивая всех, кто встречался на их пути. Наконец, они добежали до места, где толпа стояла полукругом и шумела. Одни показывали пальцем и скабрезно улыбались, другие просто хохотали, хватаясь за животы, а третьи стояли навытяжку с бледными лицами. Милиционеры, увидев, кто перед ними стоит, тоже встали навытяжку, отдавая честь и раскрыв рты. Свистки выпали из их ртов.
– Вы над кем смеетесь?! – вскричал лысый, придя в себя. Он поднял с земли свисток и, напрягая всю силу легких, стал дуть в него.
Часть зевак увидела, что “голая гражданка” не обратила на милиционеров никакого внимания и продолжала кокетничать с мужчинами. У другой половины, состоящей, в основном, из представителей вокзальной администрации и других мелких начальничков, застыл ужас в глазах.
– Петрович, – это же Иосиф Виссарионович, – ошалело произнес кучерявый милиционер, продолжая держать руку у козырька фуражки.
Один из зевак, изрядно, судя по всему, подвыпивший, попытался схватить женщину за руку. В тот момент, когда он коснулся ее, женщина подпрыгнула, замахала руками и превратилась в большую серую птицу. Птица взмыла вверх, сделала несколько кругов, издала громкий гортанный крик и скрылась за зданием вокзала.

Семья благополучно доехала до конечной остановки – большого мясокомбината – и вышла. Огляделись по сторонам: окраина, грязь, запустение и холодный ветер в довершение ко всему. Стало темнеть, но было еще только пять с половиной часов вечера. До конца рабочего дня оставалось немного. У водителя в связи с этим наметился получасовой отстой. Он собирался было улечься в кабине, постелив себе под голову черную фуфайку, но мать неожиданно приняла решение и обратилась к нему:
– Послушай, довези нас обратно до вокзала – мы тебе червонец заплатим.
– Нельзя, попадет мне. Рабочих не увезу домой – припаяют политическое дело.
– Да ты и опоздаешь-то, может, на несколько минут. Скажешь, что поломался.
Какое-то время у водителя шла внутренняя борьба, но в конце концов алчность победила, и он согласился:
– Хорошо, садитесь. Прокачу с ветерком. Авось, успею назад вовремя.
Когда сели, отец спросил мать:
– Чего это ты надумала, Надежда?
– А ты что, собрался на улице ночевать? – вопросом на вопрос ответила мать.
– Нашли бы чего-нибудь.
– Ага, ночью… И вообще, Миша, давай к казахам поедем. Я всю жизнь мечтала жить там, где тепло. Изморозила мне всю душу эта Сибирь – нет моей силушки. И детишкам будет веселей. Да и с мамой мы уже поговорили – она согласна.
– Вы, я смотрю, без меня уже все решили. Оно, конечно, в теплые края бы не плохо, но документов-то у нас нет.
– Зато есть рабочие крестьянские руки. Кормить людей кто-то ведь должен? Мы, Миша, сдается мне, и должны… А документы – дело наживное.
– Хорошо – я не против. Билеты вот только есть ли, до тех краев?

Автобус ехал быстро, поскольку дорога была, хоть и грунтовая, но хорошая.
– Я вот все время думал, – обратился вдруг отец к Ире, – почему тебе Иосиф Виссарионович показался, а мне нет, и понял: это потому, что ты в пионерскую ячейку вступила...
Ира не поняла глубины мысли отца, но спорить не стала.

Приехали на привокзальную площадь. Зашли в здание вокзала. Там народ все еще кучковался и обсуждал происшествие.
– Женщина голая и с усами, – говорил седой рабочий в косоворотке.
– В кителе и шляпке, а снизу – один срам, – возмущалась толстая женщина, размахивая руками.
Усиленные наряды милиции дефилировали по залу, разгоняя людей.
– Больше трех не собираться! – кричали они, врезаясь клином в кучкующихся.

Семья подошла к кассе, возле которой была прибита карта железной дороги. Отец долго изучал ее и затем обратился к кассирше:
– У вас билеты на Турксиб есть?
– Та сколько хотите, – ответила кассирша с украинским акцентом, – цэ ж дорога пуста зовсим. Непонятно, зачем ее зробыли? Вам до Ташкенту?
– Нам к казахам…
– К яким казахам? Казахстан, он ого-го какой!
– Ну, где яблоки…
– В столицу ихнюю, что ли?
– Ну, да.
– Страннэнькие людины, – не знають, куды им ехать.
– Мы знаем. Только забыли название, – вставила мать, сильно смутившись.
Наконец, плацкартные билеты были куплены на утренний рейс.
Детей удалось уложить на вокзальных скамейках. Для взрослых мест не было. Пытались уснуть, сидя на каменной лестнице, ведущей на второй этаж, но подошел милиционер и согнал, сказав, что сидеть на лестнице запрещено. Сели на свои узлы, но подошел другой милиционер и сказал, что узлы надо сдать в камеру хранения. Ответили ему, что узлы туда не принимают – только чемоданы.
– Ничего не знаю, – настаивал милиционер, – с узлами запрещено. Пришлось выйти на привокзальную площадь. Ночь была холодной. По очереди прогуливались, возвращались, отдыхали на узлах и снова шли прогуливаться. Так промучились всю ночь.

Поезд к перрону подошел вовремя. Ожидали увидеть проводниц – казашек, но те оказались все русские. Нашли свой вагон и свое купе. Взрослые уложили вещи, вытащили сумку с едой, поручили Ире накормить детей и тут же улеглись спать.
Проснулись во второй половине дня, когда уже переезжали Обь на подъезде к Барнаулу.
Местность вокруг была лесистая, но уже больше стало лиственных деревьев, а лес не был таким густым, как тайга. Много было разработанных полей, на которых колосились зерновые. На некоторых уже шла уборка с помощью машин с большими вращающимися лопастями.
– Это комбайн, – пояснил отец, – нам в районе показывали его на плакате. Говорили, что скоро такие будут во всех колхозах, но это вряд ли. На него бензина одного не напасешься. А ремонтировать кто будет?

Стали подъезжать к Барнаулу. На город он не был похож совершенно – просто большая деревня. Дома стояли, в основном, деревянные и одноэтажные. Быт, судя по всему, тоже не отличался от деревенского. Автомобилей на дорогах не было видно совсем – телеги, повозки и крестьяне на них. Вокзал был неказистый и очень старый.
– Барнаул теперь районный центр, – сказал кто-то в соседнем купе.
– Что-то не похоже, – заметила бабушка, – вот Екатеринбург был настоящий город, да и теперь, поди, тоже. В ем одних кондитерских фабрик было три. Только наша одна половину Урала кормила.
– Да, мама, все ели только ваш шоколад.
– А ты не знашь, так и помолчи. У нас корона была нарисована на обертке. Все знали, что наши конфеты самые вкусные. Не бойтесь, и сейчас еще помнят.

По вагону ходили молодые белобрысые парни и девушки в одинаковых одеждах – темных сатиновых бриджах и светлых рубашках с короткими рукавами. Это оказались физкультурники – легкоатлеты из Новосибирска, которые ехали в казахскую столицу на соревнования под присмотром двух тренеров. Молодежь, несмотря на постоянные увещевания тренеров, веселилась, сновала по вагону, переходила из купе в купе, пела новые советские песни. До самого Семипалатинска, который уже принадлежал Казахстану, ни один представитель местной национальности так и не появился в вагоне.
В окне еще мелькали леса, но стали появляться голые холмы с клочками степи.

Семипалатинск также оказался большой деревней: деревянные одноэтажные дома, люди крестьянского вида на улицах, повозки, нищенски одетые дети, домашний скот, куры и утки в больших лужах посреди улиц.
После Семипалатинска холмов еще было много, но степь уже начинала брать свое. Наконец, увидели настоящих казахов. Они ездили на лошадях, одетые в темные халаты и сапоги. На голове были остроконечные войлочные шляпы с загнутыми вверх полями. Пасли они, в основном, баранов, лошадей и двугорбых верблюдов. Помогали им большие серые собаки. Тут же недалеко стояли коричневые юрты, возле которых суетились женщины в темных одеждах, закутанные в белые платки, и грязные детишки.
Полустанки, на которых останавливался поезд, удручали своей нищетой. Глинобитная землянка обходчика с порозовевшим от дождей и обтрепанным красным флагом на крыше, колодец, одинокий верблюд или конь да несколько кур – вот и все хозяйство.

Наконец, остановились в довольно большом по местным меркам городке с названием Аягуз. На станции стояло несколько человек, в основном, любопытных местных жителей.
Пассажиров среди них не было. Стрелочник в фуражке с красным околышем и двумя флажками стоял навытяжку посреди перрона. Рядом с ним совокуплялись две бродячие собаки, которых стрелочник безуспешно пытался отогнать ногой.
Наконец, появился пассажир. Это был низкого роста узбек лет сорока с добродушным лицом и тюбетейкой на голове, одетый в длинный стеганый халат. Тащил он большой и тяжелый чемодан. Показал проводнику билеты, вытирая со лба пот носовым платком, и с трудом поднял по ступенькам свой чемодан двумя руками. Место его оказалось в соседнем купе. Он снял с себя халат, под которым был пиджак с привинченным к нему орденом Красного знамени. Все пассажиры посмотрели на него с уважением и опаской одновременно. Шерстяное галифе военного образца было заправлено у узбека в яловые сапоги. В тюбетейке и полувоенном одеянии он выглядел немного нелепо. Увидев, что все смотрят на его орден, узбек погладил его и с гордостью и, добродушно улыбаясь, сказал:
– За басмач дали в тридцать пятом. Я в армия служил в Киргизия. Десять басмач стрелял и Маметбая в плен брал.
– Один подстрелил десять басмачей! – восхитился спортсмен, случайно услышавший эту речь.
– Адын.
– Так ты герой, батя.

Герой заулыбался, а потом немного с завистью посмотрел на легкую одежду спортсмена Ему было невыносимо жарко, хоть он и расстегнул почти все пуговицы своего кителя, под которым проглядывалось белое армейское исподнее. Еще две спортсменки прошли, щебеча, мимо его купе. Узбек вытер очередной раз пот совсем вымокшим платком и, наконец, решился. Взял полотенце и пошел в сторону туалета. Через несколько минут он вышел оттуда в пиджаке и кальсонах с тесемками. Галифе вместе с полотенцем узбек нес перекинутыми через плечо. Люди выглядывали из купе с ужасом, когда он проходил мимо. И действительно, человек в тюбетейке, в пиджаке с орденом Красного знамени и в исподнем озадачивал пассажиров не на шутку.
– Ты что это вырядился, – сказала толстая баба, когда он уселся в купе напротив нее.
– А что, – ответил тот, – им можно, а мне нельза. Тут он показал указательным пальцем на проходящего мимо спортсмена. Баба махнула рукой и стала думать о своем. Остальные пассажиры тоже не стали спорить с узбеком – слишком жарко становилось в вагоне. Начались казахские степи.

Семья тоже страдала от жары. Детей раздели до трусов и маек. Отец снял рубаху и остался в одной майке.
– Вот тебе и тепло, – сказал он матери, – а дальше, наверно, будет еще теплее.
– Кончай каркать, – неуверенно сопротивлялась мать, понимая, что вся ответственность за принятое решение ложится на нее. Это потому, что деревьев нет, а там, где деревья, всегда прохладно.

К вечеру начались пески прибалхашья. Жара усилилась. Открыли все окна, но это почти не помогало. Мужики постоянно курили в тамбуре. Вскоре справа по ходу поезда увидели озеро Балхаш. Железная дорога подходила почти к самой воде.
- К трем часам ночи будем в Уш-Тобе, – объявил проводник, – кому надо в Талды-Курган – не пропустите.

Только к двенадцати ночи жара спала, и можно было поспать. Ходьба в вагоне прекратилась и наступила относительная тишина. Только мирный стук колес.


Машинист пассажирского паровоза ИС20, везшего семью в неизвестность, Николай, проверил рабочее давление пара в котле и посмотрел на часы. Было одиннадцать сорок пять.
– Лепсы прошли вовремя, значит, через полчаса будем у разъезда Матай, – отметил он про себя и потянул тягу провозного гудка.
Два молодых кочегара, которые работали с ним уже второй рейс, были физически крепкими, молчаливыми и работящими парнями. Вот и сейчас они кидали уголь в топку как заведенные.
– Надо бы попросить в управлении, чтобы им повысили зарплату. Работа тяжелая и неблагодарная. И вообще, поговорить надо с ними, чтобы шли учиться. Мало что ли алкашей слоняются на станциях? Всегда можно кого-то сблатовать в кочегары.
Особо старался тот, что помоложе. Он забрасывал уголь в топку с такой частотой, что пот стекал с него градом.
– Володь, – крикнул Николай, решив дать парню отдохнуть, – сходи, проверь кран в тендере, а то кажется мне, что вода слабо подается.

Володя кинул совковую лопату и пошел в специальный вагон, сцепленный с паровозом, в котором хранилась вода и уголь.
Николай сбросил скорость и стал внимательно вглядываться в темноту. Мощный прожектор освещал пути на сто метров вперед. В прошлом году именно в этом месте на повороте он врезался днем в верблюда, переходящего рельсы, Он увидел его почти в последний момент. Удар был настолько сильным, что паровоз содрогнулся. Когда Николай выглянул в окно и посмотрел назад, он увидел окровавленную заднюю половину верблюда в песке.
Как раз в это же время, когда он вспоминал о бесславно погибшем верблюде, к разъезду Кайракты, расположенному в двадцати километрах от разъезда Матай, в сторону Семипалатинска подходил товарный состав с хлопком из Узбекистана. У стрелочника Турсуна Сегизбаева, ответственного за перевод путей на разъезде Кайракты, случился сердечный приступ. За неделю до этого от родов умерла его жена Алия. Всю неделю он работал как автомат, думая о жене и ребенке, и вот в этот вечер, как всегда, завел будильник и лег отдохнуть. Долго лежал с открытыми глазами, глядя в потолок своей землянки, и вдруг страшная боль в груди и темнота…
Товарный проскочил разъезд и помчался навстречу пассажирскому по тем же путям...

Приближаясь к разъезду Матай, Николай начал курить одну папиросу за другой, вглядываясь вперед. Странное беспокойство охватило его. Он почему-то был уверен, что в ближайшее время должно произойти что-то необычное. На всякий случай он сбавил скорость до минимума. Впереди увидел прожектор товарного.
Увидел также, что огромная птица стала метаться в луче прожектора. Потом на мгновение она зависла в воздухе, спикировала в сторону и исчезла. Николая охватил настоящий страх. Он остановил поезд.
Птица подлетела к вагону, в котором ехала семья, и стала биться в стекло. Отец проснулся, вгляделся в темноту, но ничего не увидел. В этот момент послышались два паровозных гудка: сначала один протяжный, а потом другой, короткий. Раздался страшный треск и душераздирающий вой. Вагон резко повело влево и перевернуло. Лязг и удары продолжались еще несколько секунд, а потом наступила тишина и небо осветило зарево.

Первой очнулась бабушка. Все тело гудело. Она ощупала себя и убедилась, что ноги и руки целы. Рядом плакали дети, значит, были живы. Все ли? Чьи-то сильные руки схватили ее подмышки и попытались тащить. Однако это было непросто сделать – вес у бабушки был около девяноста килограммов. Она стала отбиваться, но услышала над собой:
– Женщина, успокойтесь, мы пытаемся всех вытащить наружу.
– А что случилось, милок?
– Катастрофа. Два поезда столкнулись. Нашему вагону повезло, потому, что предпоследний – перевернулся один раз и встал на колеса. Почти все живы. Наша команда помогает вытаскивать людей.
Бабушка поняла, что это один из физкультурников.
– Так пошто ты меня тянешь – детишек надо.
Парень задумался на миг, оставил бабушку и двинулся на голоса детей.

Пришли в себя отец с матерью и на ощупь нашли всех детей. Те цеплялись за родителей и не переставали плакать. Мать старалась успокоить их. С помощью физкультурников все выбрались наружу. Открылась ужасная картина: перевернутые вагоны, искореженные груды металла, стекла, горящие как порох вагоны с хлопком в голове состава. Ночь и так не была холодной, а от пожара стало жарко как в пекле. Слышались крики и стоны раненых. Последние два вагона стояли в стороне от железнодорожного полотна, но на колесах. Почти все остальные лежали на боку, причем часть из них была смята в гармошку. Появились какие-то люди с фонарями и стали делать попытки вызволить людей из железного плена. Без специальной техники это почти не удавалось. Поскольку помощь быстро прийти не могла, люди стали организовываться сами. Наиболее инициативные “взяли власть” в свои руки. Одним из таких лидеров оказался узбек. Он отдавал отчетливые и нужные команд, которые остальные люди стали беспрекословно выполнять, убедившись в их правильности. Сам он тоже не стоял без дела: то помогал нести раненого, то разбивал кувалдой входную дверь. И никто не обращал никакого внимания ни на его акцент, ни на его кальсоны. Нашлись врачи, которые стали оказывать первую помощь. Для освещения развели костры, используя доски из разбитых вагонов.
Мать и отец внимательно осмотрели и ощупали детей. Кроме синяков и незначительных ушибов ничего не было. Не пропала также ни одна вещь. Родители отвели детей и бабушку в сторонку и тоже стали помогать остальным. Появилась кое-какая информация. Оказывается, машинист и один кочегар погибли, а другой кочегар цел и невредим, потому, что находился в тендере. Количество погибших пассажиров неизвестно, но очень большое, судя по всему.

Наконец, ужасная ночь кончилась. Стало светать, и тут появился первый двукрылый самолет с красным крестом, нарисованным на хвосте, а за ним еще два. Потом подъехали грузовики с красноармейцами и спецтехникой.
К полудню всех раненых увезли самолетами и грузовиками. На небольшом автобусе приехали несколько чиновников, которые переписали оставшихся в живых и выдали каждому, включая детей, справку, что он попал в железнодорожную катастрофу на разъезде Кайракты Туркестано-Сибирской магистрали девятого августа 1938 года. Выдали также дубликаты билетов тем, кто потерял свои. К вечеру пришел дополнительный пустой поезд, отправленный из Семипалатинска. В него посадили всех, причем в купейные вагоны.
– Черт меня дернул в это путешествие, – сказала мать, когда все уселись в купе.
– Так все же ладом, Надя?
– Ничего себе, ладом! Случайно живы оказались.
– Значит, кто-то хранит нас.
– Да … А ты знаешь, мне тоже кажется, что кто-то нас бережет: Бог или кто – не знаю.

Поезд шел очень медленно (очевидно, был такой приказ после катастрофы), останавливался на каждом полустанке и подолгу стоял. В одном месте простоял несколько часов. Только утром пересекли большую реку Или, что брала свое начало в Китае и впадала в озеро Балхаш. Впереди, по ходу поезда, показались снежные горы, которые все поднимались и поднимались по мере приближения к ним. Через два часа въехали в пригороды столицы и затем в северную часть города, которая состояла из одноэтажных аккуратных домов, окруженных высокими тополями. Вообще, город был очень зеленый. Во дворах были видны плодовые деревья: вишневые, сливовые, персиковые и яблоневые. Яблок и довольно крупных было так много, что даже листвы не было видно. Вдоль улиц росли высокие и стройные тополя. Люди приветливо махали руками пассажирам.
– А мне здесь нравится, – сказал отец матери. Я вот все время думаю про документы. Пусть мне будет хуже, но я тебе одну вещь скажу: повезло нам с этим крушением…
– Ты что, совсем рехнулся!
– Смотри, нам выдали справки, что мы попали в крушение, так?
– Ну, так.
– Пойдем в паспортный стол, покажем эти справки и скажем, что документы сгорели.
– Ишь, какой хитрый! А они спросят, где жили до этого…
– Скажем, в Красноярске на улице “Красных комиссаров”.
– Это как это?
– А помнишь, столб упал и проводку замкнул?
– Ну.
– И дом загорелся.
– Да помню, помню, что дальше?
– А какая табличка была на том доме?
– Не помню я. Совсем ты мне голову заморочил.
– Была там табличка ”Паспортный стол”. Ежели дом сгорел, то и все дела сгорели.
– Ишь ты! Ума палата у тебя, Миша! А если не сгорели?
– Какие-то сгорели, поди, а какие, кто знает?

В северной части столицы был свой вокзал. К нему поезд и подъезжал. Семья с интересом смотрела в окна. То, что они увидели там, всем понравилась. На перроне торговали овощами и фруктами. Стояли лотки с различной сдобой и конфетами, газированной водой и мороженым. Люди были одеты совсем не так, как в Сибири. Были они в светлых брюках, юбках и рубашках. Из двух репродукторов раздавалась веселая музыка.
– Мы тута зыть будем, – сказал Митя и улыбнулся. Великая Надежда задела крылом своим, взвилась в небо и полетела над домами, тополями и арыками – туда, к высоким Тянь-шаньским горам, покрытым голубой елью и спускающимся к городу зелеными прилавками. И там, у самой зеленой травы превратилась она в большую серую птицу, летящую к горизонту. Свет отражался от перьев птицы и превращался в серебро, которое рассыпалось веером, падая на головы ничего не подозревающих и озабоченных своими повседневными делами прохожих.

До рождения Малыша оставалось ровно девять лет…












Стрелок-радист


Вот такое случилось со мной -
Не могу ничего позабыть.
Повстречаться хотел я с войной
Не был глупым. Дурным, может быть?



Коля увидел фашистские самолеты в пять часов утра 22 июня 1941 года, когда вышел из палатки пионерского лагеря "Зорька". Лагерь был расположен на северо-восток от города Станислав (ныне Ивано-Франковск) между деревнями Ланы и Делиево в живописной холмистой местности, недалеко от места слияния рек Быстрица и Днестр. Над лагерем часто пролетали самолеты, поэтому и на этот раз Коля подумал, что это свои, но то, что было необычным, – это количество их. Самолетов было много, и они гудели как-то очень уж назойливо. Потом из самолетов что-то посыпалось вниз, и небо над лесом сначала осветилось ярким светом, а потом, будто сотня больших барабанов, ухнуло враз и по очереди. Это пробудило Колю окончательно, он бросился к соседним палаткам, чтобы разбудить друзей, но увидел, что и отдыхающие, и пионервожатые уже проснулись и носились по лагерю в панике. На время воцарился хаос. Коля пытался остановить кого-нибудь и спросить, но все отмахивались от него и мчались только в известном им направлении. И тут он случайно услышал это слово – Война – из уст начальника лагеря, который выходил из дома администрации с завхозом и не заметил Колю. Коля приник к окну помещения, в которое те заскочили. Он слышал, как начальник пытался связаться по телефону с городом. Ему это не удавалось. Тогда он связался с местной администрацией, располагавшейся в поселке Делиево, и слышно было, как оттуда ему сообщили, что самолеты бомбят Станислав. Никакой другой информации не было. Радиоточка тоже молчала. Начальник приказал старшей пионервожатой собрать все руководство. Когда все пришли, он сказал:
– Главное, чтобы не было паники. Будем ждать правительственное сообщение. А пока никого из детей в город не пускать и провести военные игры.
– А можно сказать, что это война? – спросила старшая пионервожатая.
– Нет, пока не было правительственного сообщения, нельзя.
– Но, что сказать детям?
– Скажите им, что идут учения.
Коля все понял и решил прорваться в город.
– Дома мать и две маленькие сестры, – думал он, – а я тут прохлаждаюсь на отдыхе.
Ему уже было пятнадцать лет, поэтому он был в старшей группе. Он и еще два его друга знали все входы и выходы в лагере, поэтому Коля подхватил свой рюкзачок, беспрепятственно вылез из дыры в заборе за столовой, которая была прикрыта доской, и побежал к главной дороге, ведущей в город. По опушке он спустился к реке, перешел через мост и вышел на большак. По дороге ехали военные машины с расчехленными спаренными зенитками и два грузовика с вооруженными винтовками солдатами. Коля стал голосовать, но на него не обращали внимания и один командир, сидящий в кабине, даже погрозил ему кулаком. Коля пошел по обочине. Наконец, из одной из машин ему протянули руку и втянули в кузов.
– Тебе куда? – спросил усатый сержант
– В город...
– Ложись поближе к борту и не рыпайся, – приказал усатый, – а в городе мы тебя выкинем.

Ехали очень долго с постоянными остановками. Слышались крики на украинском и русском. Мат сыпался со всех сторон.
– Чого ж вы нас як собак сгоняете, мы шо, не совэцьки людыны?
– С дороги, с дороги, живо, мать вашу, не видите, что военные машины? Да по законам военного времени я тебя шлепну сейчас, дед!
– Шо ты мэнэ пугаешь – я пуганый. Я такими, как ты, сопляками в гражданскую командовал!
– Ты женой своей, давай, командуй, не видишь, ее чуть не задавили. Граждане, сойдите с дороги. Дайте пройти военному транспорту!

Коля выпрыгнул почти возле самого центра. До ратуши, от которой дом был совсем недалеко, он добежал за несколько минут. Дом был частный, большой, на две семьи: внизу жил зять Яков с сестрой Ханой, а наверху Мать Коли, он и сестра Люся. Хана была старше Коли на 7 лет, а Люся младше на два.
Зять получил этот дом два года назад, когда советские войска вошли в Западную Украину. Дело в том, что он был ярым коммунистом еще при польском правлении. После окончания работы в своей сапожной мастерской он ходил на сходки, где на полном серьезе обсуждался вопрос установления советской власти в Польше, пел революционные песни. Поляки перед каждым советским праздником на всякий случай сажали всех коммунистов на несколько дней в тюрьму. Этот факт был предметом особой гордости Якова. Советская власть подняла его на небывалые высоты – он стал директором обувной фабрики и большим человеком. Дом выделили в самом центре – недалеко от ратуши.
Коля зашел в дом и увидел, что за столом собрались представители всего большого семейства, которое было рассыпано по городу. Зять вкратце "доложил" обстановку, а, вернее, все то, что он знал по слухам и беспорядочным приказам, поступающим сверху на его фабрику.
– Немцы наступают стремительно, – сказал он, – и уже сегодня-завтра их передовые отряды могут быть в городе, поэтому всем родственникам нужно срочно эвакуироваться. Я могу помочь с транспортом.
– Что ты говоришь, Ицхак, – сказал дядя Семен, обращаясь к зятю, – немцы очень интеллигентные люди. Они никого не тронут – я знаю. Я слушаю по радио их. Все. Что говорят русские – это пропаганда. А у меня два магазина. И что, я оставлю их здесь и поеду неизвестно куда? Нет, я остаюсь и старших сыновей оставляю с собой.
Он вдруг замолчал, немного подумал и сказал:
– Младшие, Веня и Сара, пусть едут с матерью… Кто его знает?
Все остальные решили, что ехать надо.
Коля поднялся к своей семье на верхний этаж. Там уже шли сборы.
– Надо позвать Ицхака – у него приятель, Иосиф, работает начальником движения на вокзале, – сказала мать, – узнать, когда сегодня отправляют поезд
– Чего узнавать, – сказала Хана, – надо двигаться к вокзалу и садиться в любой поезд, который идет на север.
– Нет, надо все сделать законно, – настаивала мать.
– О каком законе, мама, ты говоришь – война.
– Нет, я все-таки позову Ицхака и поговорю с ним. Она так и сделала. Ицхак согласился со своей тещей и сказал, что найдет машину, чтобы отправить их сейчас же. Позвонив на станцию другу, он выяснил, что уже два состава с беженцами ушли, причем второй бомбили и если они не поторопятся, то останутся в городе.
– А это правда, что немцы – народ интеллигентный? – спросил Коля у зятя.
Зять отмахнулся от него и стал названивать на фабрику.
– Я слышала от тети Эльзы, что они убивают евреев больше других, – сказала Хана.
– Ладно, – сказала мать, – для немцев мы, прежде всего, советские люди и разбираться они, особенно первое время, не будут. Надо эвакуироваться.
– Биндеры не поедут. У них дом и два магазина, и они все это оставлять не хотят, – сказал Коля.
– Ох, жадность никогда до добра не доводила. А я не боюсь оставлять квартиру – лишь бы вы мне живы и здоровы были, – сказала мать, – давайте собирать. Что унесем, то и возьмем.

Ицхак позвонил и сказал, что машин нет, и они должны добираться до станции пешком.

Кое-как с передышками добрались, нашли Иосифа, который повел их в конец состава, стоящего в тупике. Возле вагонов толпились сотни людей, и Колю обуяло отчаяние – как можно найти место для четырех человек в этой толчее. Наконец, они добрались до предпоследнего вагона, на дверях которого было написано "Для служебного пользования". Мать с опаской посмотрела на надпись.
– Ничего, не бойся, Рахель, нам приказано перегнать его без пассажиров до Киева, а там вас встретит мой знакомый – Григорий и переведет в другой поезд. Кажется, он пойдет в Среднюю Азию. Это настоящий тыл.
– Какую еще, Среднюю Азию? – пыталась возмущаться мать, – там же басмачи.
– Басмачей там давно перебили – отстаешь от жизни. Давайте, давайте загружайтесь. Тут вас будет солдат охранять.

Пока взрослые разговаривали, Коля наблюдал, как идет посадка. Она проходила на удивление спокойно и организованно. Люди в военном давали распоряжения, которые выполнялись без крика и суеты.
Вдруг Коля увидел приближающихся к нему двоюродных братьев, шестнадцатилетнего Менахема и пятилетнего Шломика.
– Может, поедешь с нами на Урал? – спросил Менахем, – у меня, ты знаешь, отец специалист по металлу – не пропадем.
– Нет, я с матерью и сестрами.
– А куда они хотят?
– В Среднюю Азию.
– Ну, вы даете! Там же работы никакой нет. Пропадете.
– Зато там тепло и фруктов навалом.
– Ну-ну.
– Я к папе хочу, – сказал Шломик.
– Ладно, не ной, сейчас пойдем к твоему папе, – сказал Менахем, – ну прощай тогда, не знаю, увидимся ли когда.
Братья пожали друг другу руки, а потом обнялись. Они были примерно одного роста и очень похожи друг на друга.


Солдат помог поднять сумки и прикрыл за ними дверь тамбура. Поезд тронулся и стал медленно продвигаться по пригородам Станислава. Коля смотрел в окно с приподнятым настроением – он всегда любил железную дорогу. Последнее время он часто ездил во Львов на соревнования по надеванию противогаза, поскольку был чемпионом города в этом виде военного спорта. Каждая такая поездка сопровождалась приятными беседами с попутчиками, чаем с печеньем и разглядыванием проносящихся мимо западно-украинских пейзажей. И на этот раз предчувствие дальней дороги будоражило нервы. По ходу движения поезда Коля увидел несколько мотоциклов с коляской и мотоциклистов в черном, выезжающих из ближайшего леса. Передние остановились, и вдруг раздалась автоматная очередь. Одна из пуль попала в верхнее окно и пробила купе насквозь.
– Ложись – это немцы! – крикнул солдат, и выбежал в тамбур.
Оттуда раздались винтовочные выстрелы. Поезд стал резко набирать скорость. Автоматные очереди продолжались, и было слышно, как разбивались окна в соседних вагонах.
Солдат вернулся в купе возбужденный.
– Это немецкий передовой отряд, – стал пояснять он, – хорошо, что ни артиллерии, ни танков нет, а то бы мы тут все остались.

На Киев состав стал продвигаться не в направлении Львова, поскольку тот был тоже приграничным городом, а в сторону Молдавии. На одной из веток вблизи молдавской границы поезд повернул и пошел на северо-запад.

Ехали несколько суток, не выходя на перрон на станциях – мать боялась проверок. Хорошо, что она позаботилась о еде и питье и в вагоне был туалет. В Куйбышеве действительно встретил Григорий, железнодорожник лет пятидесяти с большими, как у Буденного, усами. Он проводил семью до места их временного пребывания – небольшой комнатенки в неказистом домике, почти у самой железнодорожной станции и пообещал помочь эвакуироваться в сторону Ташкента. Эвакуации пришлось ждать несколько месяцев.

Москву объявили на осадном положении. Правительство и дипкорпус эвакуировали в Куйбышев. Город кишел милицией и работниками НКВД. Огромное количество эвакуированных было оттеснено на окраины, где они кое-как устраивались и жили в различных пристройках, сараях. Частная торговля пресекалась, но подпольно можно было купить все. Мать продала свои немногочисленные драгоценности и стала запасаться сухими продуктами и консервами. Все это уместилось в два небольших ящичка, которые она прятала и берегла, как зеницу ока. Наконец в один из вечеров пришел Григорий и сказал, что через два дня на юг отправляется состав, в котором отведено четыре вагона для эвакуируемых. Нужно было получить предписание в эвакуационном комитете при горисполкоме. Григорий сказал, что у него есть знакомая в комитете.

Предписание дали в город Андижан. Название было красивым, почти что французским.

До Средней Азии добирались очень долго. Навстречу шло много составов – с техникой, обмундированием и продуктами для фронта, солдатами. Приходилось пережидать их на станциях и различных разъездах. Уже по дороге узнали, что поезд идет через Ташкент и далее – в Ферганскую долину до города Андижана, причем, Андижан находится почти на границе с Киргизией.
– Как мы будем там жить? – спрашивала вслух сама себя мать, – мы ни порядков их не знаем, ни языка.
– Ничего, в Союзе все знают русский – не пропадем, – сказала Хана. Коля почти всю дорогу молчал не только потому, что был единственным мужчиной в семье, но и по причине подавленного настроения. Впереди была полная неизвестность, а позади друзья и девушка Римма из десятого "А" класса. В пионерлагере они были в одном отряде, танцевали вечером под аккордеонную музыку и даже два раза целовались ночью. Римма была ниже Коли на целую голову, и ему это очень льстило. Им казалось, что все только начинается и вот... война. Вероятность того, что Коля встретит Римму в Андижане, была очень мала – ее родители были какими-то высокопоставленными чинушами, которые, как он думал, дальше Куйбышева вряд ли отправятся, и не из-за того, что такие смелые, а только потому, что там собралось все начальство.

В Андижан приехали ночью. Кое-как переночевали на вокзале в ужасно стесненных условиях, а утром отправились искать местный эвакуационный комитет. Такого не оказалось. Начальник вокзала с узбекским акцентом объявил всем, что жилье надо искать самим, работы нет, но можно помогать грузить продовольствие с оплатой тоже продовольствием.
– Всэ, кто найдот жильё, нада записатса райисполком, – сказал начальник напоследок. Пошли по дворам искать пристанище. Проходили целый день, и только под вечер на их стук из одной развалюхи вышла старуха-узбечка с маленькой девочкой. Старуха не знала русского языка, и девочка служила ей переводчицей. Она перевела, что бабушка согласна приютить семью, но с условием уборки в доме и во дворе. В комнатке, которую отвела старуха, было только две кровати и старый стол, но главное, что над головой была
крыша. Прибрали в своей комнатушке и в комнате старухи, подмели во дворе и соорудили там же из камней и железок печку для варки еды и подогрева чая. Черный и покореженный чайник старуха дала.
– Зеленый чай нада пит, – сказала она по-русски и сама удивилась своим успехам.
На следующей неделе мать, проявляя необычайную активность, начала искать работу, а старшая сестра пошла на курсы медсестер. Мать ее отговаривала, потому что знала, куда отправляют этих девушек после окончания курсов.
Коля с трудом нашел школу, которая оказалась в другом районе. Целая проблема была в эту школу записаться. И тут мать проявила активность и добилась своего. Надо сказать, что женщина она была волевая и очень умная. Прожив, в общем-то, интересную жизнь в центре Европы, в Праге, она волею судеб попала на север Польши, где ее и семью постигла незавидная судьба. Но она теперь понимала, что это не самая плохая судьба, поскольку людей ее национальности по слухам просто сжигали в печах где-то там – в центре цивилизованной Европы. Мать настояла, чтобы Колю приняли, рассказав какой он был спортсмен и отличник учебы. Коля начал учиться в девятом классе, подрабатывая на рынке у торговцев дынями и виноградом. Зарплату он, естественно, получал натурой. Иногда он менял виноград на хлеб у своего же брата – поселенцев.

Так, с трудом вживаясь в новую жизнь, семья просуществовала три года. Нельзя сказать, что все было плохо. Были и счастливые дни. Появились знакомые как среди эвакуированных, так и среди местного населения. Семью один раз даже пригласили на узбекскую свадьбу, где они попробовали плов.. Это блюдо сразу понравилось. Да и как оно могло не понравиться, если в нем было и мясо, и рис и приправы и пахло изумительно. Летом было полегче, чем зимой: арбузы, дыни, персики, которые приносил с базара Коля, притупляли чувство голода.

Наступил 1944 год, и в мае справили восемнадцатилетие Коли. Еще полгода назад, когда его вызвали на допризывную медицинскую комиссию, мать загрустила. Война не кончалась, а единственного сына могли забрать на фронт. Более того, он туда стремился уже давно.
– Глупый, – говорила она, что ты рвешься туда, там убьют тебя, а что я буду тогда делать с двумя девицами?
– Не убьют, – уверенно отвечал Коля, – наши немцев так гонят, что они не успевают отстреливаться.
– Глупый, – уверенно заканчивала разговор мать.

После призыва местный военкомат определил Колю в танковую сержантскую школу, которая располагалась в Киргизии под городом Фрунзе в горах. Как только привезли группу, в которой был Коля, дали команду забивать колья и натягивать огромные палатки. Командовал этой операцией младший лейтенант – таджик. На русском он говорил со страшным акцентом и сильно коверкал русские пословицы
– На бога надэйса, а сам нэ пляши, – говорил он, самодовольно улыбаясь.
– Цыплат по восэмь щытают, – сказал он по поводу чего-то, и все заржали.

На полуторке привезли черные матрацовки и серые наволочки для подушек. Последовала команда рвать на склоне траву и набивать матрацовки.
– Жестка пастиляет – мягка паспайт, – прокомментировал это событие младший лейтенант. Рвать руками было очень трудно. Все порезали руки до крови, но матрацовки и наволочки с грехом пополам соломой и травой в течение двух часов набили все. Положили их на проржавевшие двухъярусные кровати, и служба началась.

В первую же ночь Коля проснулся от дикой боли в пальцах ног. Он стал делать велосипедные движения ногами, и в стороны посыпались горящие обрывки газеты. Он услышал прысканье соседей по казарме и хриплый голос замком взвода сержанта Мисяка:
– Так, велосипед прошел успешно.
Дежурный по казарме посоветовал опустить ноги в тазик с холодной водой. Коля опустил, но это слабо помогало. Пальцы сильно жгло: на правой ноге между пальцами вздулся волдырь.
– Утром попросись у старшины в санчасть, – сказал дежурный.
Коля с трудом уснул, а утром на подъеме обнаружил, что вспухли почти все пальцы. Он попросился у старшины и тот его отпустил в санчасть, но только на полчаса, поскольку через час начнется двадцатикилометровый кросс. В санчасти сержант смазал пальцы мазью, перевязал бинтами и сказал, что кросс бегать нельзя. Коля сообщил это старшине, но тот его даже не стал слушать.
– Стать в строй! – скомандовал он, нахмурясь.

Кросс Коля добежал, не чувствуя ног. Когда снял сапоги, то обнаружил, что все бинты были в крови. Показал старшине. Тот с испугом разрешил ему идти в санчасть.
«Зачем евреев берут в армию? С ними одни проблемы», – подумал старшина, но вдруг вспомнил, что начальник курсов, полковник Берман, тоже еврей, и хмыкнул.

Пальцы быстро зажили, и на следующем кроссе Коля прибежал третьим, поскольку был худее всех и, как оказалось, выносливее.

Подружился еще с тремя курсантами, один из которых был тоже евреем по национальности, по имени Жора. Он был очень шустрым и жизнерадостным. Зная множество анекдотов, он рассказывал их всем, с кем общался: друзьям, преподавателям, медсестрам. Жора был нетипичным евреем, т.к. пил все, что льется, и ухлестывал за любой особью, которую можно было назвать женщиной. Надо отдать должное, что и эти особи его сразу же начинали любить за веселый нрав, и судя по всему, за мужские достоинства. Второй был тихий и доброжелательный татарин Ильдус. Он никогда не вступал ни с кем в конфликт, стараясь сгладить острые углы.
Жора раздобыл в ближайшем селе под названием "Горный орел" пол-литра мутной самогонки.
– Малсаниха меняет на что угодно, – сказал он, – на ваксу, дрова, старую одежду. Говорят, она известку в самогон добавляет. Я себе стакан налью, выпью, подождем час, а потом уж вы давайте. Могу даже завещание оставить. Жора вытащил из пилотки половинку тетрадной странички бумаги и химический карандаш. Наслюнив его, он написал: «В моей смерти прошу никого не винить…». Потом немного подумал и приписал: «кроме Малсанихи».
Он выпил стакан залпом и закурил. Осталось только полбутылки. Через пять минут он жутко повеселел и стал петь:
– На Дерибасовской открылася пивная, там собиралася компания блатная...
– Что, Бог на троих любит, – услышали вдруг друзья из-за спины голос младшего лейтенанта.
– Нет, Бог троицу любит, – нашелся Коля.
– Это еще бабушка на две сказала, – продолжал младший лейтенант, – что я не чувствую, что ли? К Малсанихе хадыл – запах очин знакомый. Я вам сколько раз говорил, что на территория части распить спиртные напитки запрещено. Навоз и ныне там. Он же на ногах нэ стоит.
– Он выпил за территорией части, товарищ лейтенант.
Повышение по званию явно понравилось командиру, и он заявил:
– Ну, ладно, я только его одного заберу.
– Нет, – сказали друзья, – забирайте нас всех.
– Отставить разговорчики! – прикрикнул младший лейтенант и пошел вместе с Жорой по направлению к штабу. Там Жору направили убирать свинарник. Он располагался сразу же за частью на дне лога, который хорошо просматривался с палаточной территории новых курсантов. Все видели, как Жора подтаскивал с помощью большой грабарки варево свиньям. Во время одной из таких ходок он споткнулся и упал в грязь. Вскочив довольно шустро, он с остервененьем стал пинать ни в чем не повинных животных, снова упал и затих. Друзья испугались, подозревая, что он захлебнулся, и побежали к свинарнику. Приблизившись к ограде, они увидели, как измазанный с ног до головы Жора курил папиросу и обнимал большого кабана, которому, судя по всему, дым не нравился, но он из вежливости стоял на месте.
– Ты, хрюша, хоть и некошерный, но человек, – говорил Жора, – а младший лейтенант – чурка и придурок. Ты знаешь, какую пословицу он выдал вчера в столовой? Он сказал: аппетит приходит во время беды. Вот и мне жрать охота – беда. Тебе не понять – ты жрешь, не переставая. А мы три раза в день, да и то, такого наварят, что через час уже живот к спине прилипает.

Коля и Ильдус расхохотались и вернулись к палаткам.

Занятия были очень тяжелые. На теорию перепадало 1-2 часа в день, а остальное – практика: кроссы, стрельба на полигоне, езда на боевых машинах.
Через месяц, когда Коля уже чувствовал, что еще чуть-чуть – и он не выдержит тех нагрузок, которые приходилось испытывать курсантам при плохом питании, в части появилось несколько командиров в летной форме и медицинская комиссия, набирающая курсантов в школу авиационных стрелков-радистов. Авиация, особенно перед войной, была мечтой всех мальчишек, поэтому желающих набралось много. Однако комиссия была очень строгой. Особенно строго проверяли зрение и вестибулярный аппарат. На удивление друзей, взяли всех троих. Принятым дали один день на отдых и сборы. Все были в приподнятом настроении.
– Ребята, – сказал Жора, – я тут надыбал таких девочек в Горном Орле! Они нас приглашали посидеть на речке. Я сбегаю, уточню ситуацию и вам сообщу.
Он пошел в сторону гаражей, где у него был "черный ход". Через полчаса вернулся и повел друзей за собой. Между мастерскими и территорией гаражей они перелезли через забор и помчались, пригибаясь, в лог. Прошли вдоль лога метров триста и поднялись наверх. Село Горный Орел было перед ними во всей красе: избушки, избушки – одна меньше другой, ютящиеся на пригорках как попало по отношению к странам света. Село принадлежало совхозу с одноименным названием, который, в основном, занимался заготовкой яблок. Кроме того, все пригорки вокруг села были засеяны пшеницей и рожью. На краю села, в ущелье, протекала бурная горная речка. Друзья направились к ней. Подошли к воде, напились и осмотрелись. Было очень красиво. Стояли яблоневые деревья с поспевающими плодами, урюковые и терновые заросли, справа поле кукурузы, а слева шумела речка. Сели на большие камни недалеко от нее и стали ждать. Вскоре показались девочки. Их было три: двум, высоким, можно было дать лет по восемнадцать-двадцать, а третья, маленького роста, выглядела совсем салажкой.
Коля мысленно выбрал себе самую маленькую, но вдруг испугался.
– А вдруг она несовершеннолетняя, – подумал он и решил, что спросит ее саму.
– Алла и Галла, – представились те, что казались постарше.
Маленькая молчала.
– А тебя как зовут, спросил Коля в залихватской манере.
– Меня – Света, – сказала маленькая и посмотрела на Колю женскими глазами.
Коля смутился.
– Мы вина урюкового принесли, – сказала Галла.
– Высший пилотаж! – восхитился Жора, – а нам сегодня как раз паек дали – в летчики меня забирают.
Девушки с восторгом посмотрели на него.
– Ну, и их тоже, – как бы с сожалением, – продолжил он, указывая на своих друзей.
– Правда?! – всплеснула руками Алла, – и куда поедете?
– Да тут же, во Фрунзе, будем на курсах учиться.
– Тут, во Фрунзе, нет летных курсов, – сказала вдруг Света, – моего брата из-за этого в Чкалов направили на курсы пилотов.
– А он разве сказал пилотов? – выкрутился Ильдус, – он сказал летчиков, а стрелки-радисты разве не летчики?
Девушки засмеялись и вытащили из холщовой сумки бутыль с вином золотистого цвета и два граненых стакана.
– Из этого будете пить вы, а из этого мы, – сказала Галла, подавая Жоре стакан.

После того, как выпили, жизнь показалась просто прекрасной. Война была где-то там далеко, а здесь было солнце, вода, небо и смеющиеся девушки.
Осколки от первого камня впились Коле в подбородок и щеку. Второй угодил Ильдусу в плечо. Все устремили взгляды влево – в сторону речки. Оттуда шла ватага местных ребят допризывного возраста с длинными палками и камнями в руках. Инстинкт самосохранения сработал мгновенно – друзья бросили девушек и рванули через кукурузные заросли. Они неслись, не чувствуя ног и ударов стволов и початков. Очнулись только на другом конце поля, которое оказалось недалеко от забора, огораживающего часть. Прислушались. Никто не бежал.
– Да, воины мы, что надо! – восхитился Жора, – бежали как шведы под Полтавой.
– А я не успел даже испугаться – сами ноги понесли, – сказал Ильдус.
– И у меня то же самое, – добавил Коля.
– Да все нормально, – сказал Ильдус, немного подумав, – хороши бы мы были, если бы ввязались. Пацанам-то ничего бы не было, а наше летчество закончилось бы в дисбате.

Пролезли через дыру в заборе и очутились в части. Там их никто не хватился, поскольку всем принятым был предоставлен день отдыха. Плечо у Ильдуса болело, но удар был скользящий, поэтому были задеты только мышцы.

На второй день друзей и еще нескольких курсантов повезли в город Фрунзе на полуторке.
По дороге в двух местах они видели капитально разрытую землю и тысячи зеков на строительстве чего-то очень серьезного.
– Подземные заводы строят, наверное, – догадался Коля.
– Да помолчи ты, – сказал Ильдус, – мы будто бы не догадались.

На окраине города подъехали к небольшому двухэтажному кирпичному зданию, возле которого располагалось летное поле. На поле стояло несколько Ли-2 и Ил-4 и один Ил-2.
В здании, которое оказалось штабом курсов, друзья показали командировочные удостоверения и получили направления в одну комнату курсантского общежития.
Завтра развод в 8¬¬:00, и там все узнаете, – сказал помощник начальника штаба – высокий кучерявый капитан.

На той же полуторке поехали в общежитие.
В комнате одна койка уже была занята. На ней лежал рыжий парень с белесыми бровями и ефрейторскими нашивками.
– Ну, че, пассажиры, прибыли отдать жизнь за Родину?
Все насторожились... Заявление было явно провокативным.
– Вы хотя бы знаете, пассажиры, что на семь погибших стрелков один погибший летчик?
– А че ты нас запугиваешь? – спросил в свою очередь Жора, – по-твоему, выходит, что стрелки-радисты должны гибнуть чаще, чем происходят боевые вылеты? Иди, девочкам заливай.
Рыжий, не обращая внимания на доводы Жоры, продолжал:
– Вы, наверное, думаете, что выйдете отсюда через шесть месяцев лейтенантами? Хрена с два – младшими сержантами вас выпульнут, и полетите вы свои кишки на провода наматывать без погонов со звездочками.
– Слушай, ты, вали отсюда, пока не отхватил, – сказал Ильдус, подойдя к кровати рыжего, – мы тебя не будем закладывать – просто отп..м, чтоб другим не повадно было.
– Попробуй, тронь, – сказал рыжий, приподнимаясь, – сразу под трибунал пойдешь.
– Не тронь говно, пока оно не воняет, – сказал Коля.
Рыжий встал и вышел в коридор.
Друзья побросали вещи возле кроватей и через час отправились искать столовую.

На второе утро на построении Коля пытался высмотреть рыжего, но его нигде не было.
Уже на занятиях он сказал Ильдусу, что это была подсадная утка. Тот как-то странно ухмыльнулся.
– Хотели нас проверить на моральную подготовку, – сказал Жора, – вроде мы ему ничего такого не наговорили.
– Есть же такие засранцы... – начал Коля, но дальше продолжать не стал, поскольку вошли преподаватели курсов. Это были все боевые летчики, увешанные орденами и нашивками, указывающими на ранения. Двое хромали и пользовались палками. Для них была сделана поблажка – брюки навыпуск. Остальные – в полевой форме. Начальник курсов был высокий и худой полковник со шрамом на лбу. Он сказал короткую речь:
- Товарищи курсанты. Вас сюда послала Родина, чтобы пополнить ряды нашей армии стрелками-радистами – важнейшими членами экипажа наших бомбардировщиков. Враг подбил в начале войны сотни наших машин из-за того, что в них отсутствовала защита самолета с тыла. Не буду скрывать от вас, что курсы эти очень трудны как в физическом, так и в моральном отношении. Вся штука в том, что радист-стрелок должен одновременно стрелять и вести связь. Кто научится делать это, тому море по колено. Еще никто не мог победить в драке стрелка-радиста, а это может пригодиться вам на гражданке.
По рядам курсантов прошел смешок.
– Стрелок-радист, продолжал начальник, – очень уязвим в воздушном бою, поэтому, если кто сомневается и побаивается, то можем отправить назад на сухопутку.
Никто не сомневался. Все хотели на фронт – отомстить фашистам за все их злодеяния.

Первый месяц был посвящен физической подготовке. Тут друзья, проведшие два месяца на танковых курсах, себя показали. Они оказались самыми сильными в кроссе, подтягивании на перекладине и даже в подъеме переворотом, который Коля делал так себе, он оказался лучше всех остальных курсантов, выглядящих доходягами, хотя на курсах кормили по летным нормам, т.е., намного лучше, чем в остальных войсках.
Немного удручало друзей, что форма на них была не летная, а самая что ни на есть пехотная: галифе, гимнастерка, сапоги с портянками и пилотка. В такой форме особым успехом у девушек в местном клубе пользоваться не будешь. Но, вообще говоря, было не до девочек. После занятий все валились на койки и сразу же засыпали. Первым перед ужином всегда просыпался Ильдус.
– Восточный человек пищу чувствует за десять километров, – говорил он, – и находит ее даже с завязанными глазами.

Когда начались занятия второго месяца обучения, все поняли, что физическая подготовка была просто луговыми цветочками под майским солнышком по сравнению с тем, что началось. Сначала всех учили стрельбе из скорострельной автоматической пушки и авиационного крупнокалиберного пулемета. Потом осваивали только лишь радистское дело – учились включать рацию, говорить в микрофон и принимать голос командира в наушниках. Потом начали совмещать в одном человеке два этих столь различных ремесла. Применяли для этого такой метод. Надевали на стрелка-радиста наушники и начинали передавать ему по рации информацию, а в это время несколько человек, стоящих вокруг, лупили его кожаными подушками, набитыми ватой. После этого испытуемый должен был в точности повторить текст принятого сообщения. Получалось не у всех и не сразу. Некоторые отсеялись на этом этапе и разъехались по старым частям. Друзья остались.
Преподаватели работали также над постановкой у стрелка-радиста четкого и разборчивого голоса. Для этого укрепляли на нем шлем и микрофон и начинали бить боксерскими перчатками. При этом курсант должен был передать в эфир заранее выученное наизусть полуминутное сообщение. Тренировались долго и упорно – до тех пор, пока у последнего курсанта не получалось это вполне удовлетворительно. После такой учебы курсанты превратились просто в каких-то сорвиголов. После трех месяцев будущие стрелки-радисты уже могли: пить и не пьянеть, в одиночку отбиваться от двух-пяти человек, легко уходить от патруля в самоволке и проч. Это отбило охоту у местных задираться к курсантам на танцах, происходящих на территории местной ткацкой фабрики, шьющей военную одежду для фронта.

Были во время учебы и веселые моменты. Например, работу на ключе им преподавал Майор Кесельман, родившийся где-то в украинском местечке. Он считал, что для доходчивости нужно брать примеры из жизни. Он говорил примерно так:
– Заходишь в лавку. Здравствуйте, здравствуйте. А сколько у вас, к примеру, сегодня стоит килограмм -- .-.- ... --- (мясо). Тридцать рублей, почтенный. Сколько, сколько? ... --- ... , ...---... , ...--- ...(СOС, СOС, СOС).

Как ни странно, но усвоение материала с помощью этих хохмочек шло очень успешно.

Уроки истории партии преподавал одноногий подполковник, который очень занятно объяснял курсантам свободу в демократическом государстве, к каковому он, естественно относил и СССР. Он говорил:
– Вы свободны по отношению к государству... – дальше он делал паузу. – Но и государство свободно по отношению к вам... После этого он улыбался, щуря глаза.
Такая трактовка была неожиданной, но никто на нее особого внимания не обратил, потому что это воспринималось само собой. Но шестерка, которую так и не выявили до конца курсов, доложил этот факт вышестоящему начальству и подполковник вскоре исчез.

Коля регулярно получал письма от матери из Андижана. Она сообщала, что все у них нормально. Хана работает медсестрой в госпитале, а Люся ходит в школу и учится очень хорошо. Сама она приторговывает на базаре. Работа не тяжелая, но приходится много стоять и поэтому побаливает спина. Очень боится возвращаться домой ночью, так как темень непроглядная. У Коли сжималось сердце при чтении этих писем. Он очень соскучился по матери и сестрам. Он понимал, насколько им тяжело там без мужской поддержки. Увидит ли он их когда-нибудь? Война разбросала людей по всей стране и конца ей не видно.

Ильдус и Жора писем не писали. Ильдус сказал, что родители у него старые и неграмотные, а двух братьев убили на войне в первый же год. Жора был сирота. Хотя, как он рассказывал, где-то на Украине жил у него старый дядька, но его, толи убили, толи эвакуировали.

И вот пришел день, когда на завтра были назначены прыжки с парашютом. С утра все ходили в приподнятом настроении, пряча страх так глубоко, чтобы ни дай Бог, кто-нибудь не заметил. Надо сказать, что до этого дня были утомительные тренировки по укладке парашюта. Нужно было правильно сложить купол и стропы, а затем затолкать их в ранец. Инструктор сразу предупредил, что каждый складывает и укладывает парашют только для себя, чтобы потом никто не нес ответственности за ЧП. Двоим, после первого занятия, объявили, что они могут считать себя погибшими, так как переплели стропы и сложили парашют неправильно. Инструктор-белорус подробно объяснил принцип раскрытия парашюта:
– Адзин гамон вяроуки зачеплен к самолету, а други гамон к заплечнику. Кали курсант прыгнэ дык заплечник атчыняетца и пускае парашют.
Этот процесс оттачивали на земле, т.е. прыгали из люка стоящего на земле самолета, на землю. Лучше всех упаковка и тренировочные упражнения получались у Жоры, но уже за день до прыжков он ходил бледный и на все вопросы отвечал односложно:
– Завтра, завтра.
И вот, наступило это завтра. Для прыжков были подготовлены два самолета Ли-2 – по два взвода парашютистов в каждом. Послышалась команда, и курсанты стали заходить в самолеты по приставной лестнице. Коля попал в один взвод с Жорой, причем Жора был на два курсанта впереди. Взлетели. Через десять минут инструктор открыл люк и скомандовал:
– Приготовиться, первый пошел!
Один за другим курсанты подходили к люку, на мгновение замирали и... прыгали вниз, кто с криком "За родину!", кто "За Сталина!", а кто и молча. Подошла очередь Жоры. С мертвым лицом он подошел к люку, но остановился за шаг до него, вцепился в штангу, к которой крепился карабин вытяжной веревки и замер.
– Вперед! – скомандовал ему инструктор
Жора не шевелился.
– Вперед, курсант! – уже с остервенением заорал инструктор и стал одной рукой отдирать пальцы Жоры от штанги. Это ему никак не удавалось.
– Давайте отцепляйте его, – заорал он, подзывая остальных парашютистов. Несколько человек, включая Колю, стали изо всех сил отдирать пальцы Жоры, который почему-то закрыл глаза и мычал. Это ни к чему не привело. Тогда инструктор стал перецеплять карабины парашютистов, обходя Жору, и выталкивать их одного за другим. Жора вернулся на взлетное поле вместе с инструктором. В этот же день начальник курсов собрал совещание командиров, посвященное "разбору полетов" и произошедшему ЧП.

Почти все выполнили прыжки на отлично, а Жорин случай рассматривался отдельно.

С одной стороны, все преподаватели отмечали великолепные успехи Жоры, а с другой стороны, как же он будет летать, если не совершил ни одного прыжка с парашютом?
Замполит предложил курсанта Георгия Борсетского отчислить и вернуть на курсы танкистов. Воцарилось молчание.
– Товарищи командиры,- сказал начальник курсов, - а что, собственно, страшного в том, что он не прыгал с парашютом? В бою, если он не оставит горящую машину, его только наградят посмертно. А я вообще думаю, жить захочет – прыгнет.
Все с удовольствием поддержали.
– Все равно, – сказал замполит, мы нарушаем инструкции, и я этого так не оставлю.
– Хорошо, – сказал начальник, если вы найдете такие инструкции, по которым отчисляют отличников, и покажите их мне – я его отчислю. На том и разошлись.

Жора с утра готовился в дорогу. Он собрал чемодан и сидел грустный на нем.
– Ты куда собрался? – спросил Коля.
– Как куда? Обратно в танковую.
– Тебе что, уже приказ зачитали?
– Нет.
– Ну, вот и зря собираешься. Пошли на развод, – сказал Ильдус.
На разводе, как всегда, начальник курсов зачитал главные приказы на сегодняшний день и огласил случаи наказания в виде нарядов для провинившихся по мелким нарушениям курсантов. И все...
Приказа об увольнении с курсов и переводе в старую часть не было. Жора был страшно удивлен.
– Ничего удивительного нет, – сказал Ильдус, – предстоит проверка готовности курсантов, а кто у нас лучше всех проводит прием-передачу в условиях, приближенных к боевым? А кто стреляет точнее всех? А?
– Но, мне кажется, не бывает стрелков-радистов без хотя бы одного прыжка с парашютом, – сказал Коля. Я читал инструкцию, а там написано, что курсанты за время курсов должны совершить не менее 5 прыжков.
– Я тоже так думаю, сказал грустно Жора.
– Однако ж приказа не было, – гнул свою линию Ильдус.
– Это странно.
– Мне кажется, они отчислят меня после проверки.
– А я думаю, что все будет нормально, – сказал Ильдус.
Так и получилось. Начались другие занятия, а приказа все не было. Было такое впечатление, что командование курсов специально задалось целью забыть инцидент.
И Жора через несколько дней как ни в чем не бывало бегал кросс, сдавал экзамены по приему-передаче и стрелял из пушки по искусственной цели из хвостового отсека. Но самое интересное, он, по-видимому, из-за полученного стресса, скатился из передовиков до среднего уровня, а в первые ряды курсантов неожиданно выдвинулся Коля. У него все, кроме физической подготовки, получалось лучше, чем у остальных. Его даже сфотографировали на доску почета курсов, как рекордсмена по количеству передаваемых и принимаемых знаков морзянки в минуту.
– У тебя на гражданке был бы первый спортивный разряд, – сказал ему восхищенный инструктор.

На доску почета, однако, его не повесили. У него были подозрения, почему, но он старался о них не думать. Однако навязчивая мысль каждый раз возвращалась, особенно после отбоя.
– Конечно, я в органах на учете – ведь я из Западной Украины. Каким бы отличником я не был, это все перевесит. Нужно быть на голову выше всех остальных, чтобы как-то заметили. Даже то, что я из простой семьи, был комсомольцем и спортсменом, для них ничего не значит. Так что же делать? Ничего не остается, как жить с этим.

Через месяц курсы закончились, и предстояло распределение. Ждали его с нетерпением и интересом. Радости друзей не было предела, когда они узнали, что все трое получили назначение в летную часть, готовящую летчиков для фронта, в городе Андижане. Колю распирало от радости – ведь он поедет к своим.
– Бога, конечно, нет, – сказал ему Ильдус, – но кто-то свыше нам благоволит уже второй раз.

Командование курсов устроило прощальный обед с лимонадом, на котором преподаватели отметили самых выдающихся курсантов, упомянув и Колю, и пожелали счастливого продолжения дальнейшей службы. Некоторые из преподавателей, как заметили курсанты, выпив свой лимонад, заметно повеселели.

Разъезжаться было намечено в течение недели, причем друзьям достались билеты на предпоследний день. Была уйма свободного времени. Решили пройтись по городу. Удивило то, что местных жителей в нем почти не было – в основном, эвакуированные. Были развешаны афиши, которые приглашали на концерт Большого симфонического оркестра СССР, расселенного в центре. Институт физкультуры имени Лесгафта приглашал абитуриентов сдавать документы для поступления. Приглашало на работу биологическое отделение института генетики…
– Я смотрю, здесь весь Ленинград и Москва, – сказал Жора, – может, на оркестр сходим?
– Уснем там со скуки, – добавил Ильдус.
– А давайте в кино пойдем – предложил Коля, – вон, смотрите, афиша комедии “Аршин мал алан” с Рашидом Бейбутовым в главной роли. Хорошо поет – мне нравится: “Я смеяться не устану – счастье мне пришло навек. Ах, спасибо Сулейману – он хороший человек! Ах, ты моя дорогая, ах, золотая…”
– А ты на азербайджанца похож, – восхитился Ильдус, – если усы отпустишь – ну, вылитый азербайджанец!

Кинотеатр располагался поблизости. До первого сеанса было еще три часа, но очередь за билетами стояла длинная. Простояли около часа, но билеты все-таки взяли. Решили еще погулять.
Город, хоть и был столицей Киргизии, имел очень провинциальный вид. Кроме дома правительства с колоннами и нескольких административных зданий в центре, все остальные дома были одноэтажными и довольно жалкими на вид. Если бы их не скрывали деревья, густо засаженные на скромных участках земли, то город можно бы было принять за большую деревню. Настоящим украшением были только горы – заснеженные и величественные, они жили отдельной отстраненной жизнью уже многие миллионы лет. Их вид как бы говорил о бренности существования, мелочности суеты и тщетности всех усилий. Великий Тянь-Шань был виден со всех концов города. А там, в горах была жемчужина Средней Азии озеро Иссык-Куль.
– Жалко, что мы так и не попали на Иссык-Куль, – сказал Жора, а еще несколько дней и нас уже здесь не будет.
– А, может, рванем? – предложил Ильдус. – Попросим у командования машину и рванем на один день. Туда около восьмидесяти километров. Доедем максимум за три часа. Выедем часов в пять утра, а вернемся часам к семи. Ну, как?
– Да мы-то не против.
– Так давайте не пойдем сейчас в кино, а вернемся и спросим.
– А билеты?
– Что билеты? Продадим.
Друзья вернулись к кинотеатру и быстро продали билеты.


Начальник курсов к их просьбе неожиданно отнесся с пониманием. Некоторые из преподавателей тоже изъявили желание позагорать на озере. Поездку назначили на следующее утро. Начальник дал распоряжение подготовить крытую грузовую машину и выделить со склада сухие пайки на день.

В пять утра взяли рюкзаки с одеялами, сменным бельем и сухим пайком, сели в машину и поехали. Первые два часа все дремали, думая каждый о своем. Взошло солнце. День обещал быть чудесным. Друзья постелили одеяла у заднего борта и приспособились наблюдать природу, которая была великолепна. По ущелью проходила бурная река Чу. Густой кустарник, мощные деревья, птицы, горный воздух и запахи цветов опьяняли и наполняли почти детским восторгом. Не хотелось думать ни о чем плохом.
– Я слышал, что эта речка в долине становится широкой и потом в Казахстане теряется в песках, – сказал Коля.
– Я тоже об этом слышал, – подтвердил Жора, и еще то, что много в ней рыбы и дичи видимо-невидимо.
– Вот бы порыбачить и поохотиться, – сказал Ильдус, – удастся ли когда-нибудь?
– Какие ваши годы, – услышали они сзади и оглянулись.
Это сказал инструктор парашютного дела.
– Загадывать, конечно, не надо, но и пессимистом быть последнее дело. На войне пессимистов в первую очередь убивают.
Друзья с уважением закивали головами. Он, инструктор, знал, о чем говорил, так как был весь изранен и носил на груди орден Боевого Красного Знамени.
Приехали в первый поселок на озере – Рыбачье. Он оправдывал свое название. На берегу было много рыбацких лодок, разбросаны снасти, металлические и деревянные корыта для рыбы. Тут же гнила протухшая рыба, от которой распространялся ужасный запах. Бродячие собаки крутились возле этой кучи, огрызаясь друг на друга. Рыбаков, однако, было немного – человек пять.
Не далеко от дороги стояло деревянное строение, от которого шел запах аммиака, перебивающий даже вонь от рыбы. Машина остановилась недалеко от него.
– Пожалуйте, господа, в антисанитарный нужник общего пользования, – сказал Жора, зажимая нос.
Когда зашли, запах стал настолько мощным, что заслезились глаза. Насколько это возможно, быстро справили нужду и выскочили, как ошпаренные.
– Следующую остановку будем делать в поле, – сказал шоферу майор, который был старшим по званию в команде.

Поехали вдоль озера. Слева, примерно в трех километрах, проходил невысокий хребет, а между ним и дорогой тянулись красно-розовые поля.
– Что это? – спросили друзья.
– Это мак.
– Мак? А зачем столько маку? Столько и пирогов-то не сделать.
– Это не для пирогов, а для аптечных целей.
– Интересно, что в нем используют: цветы или стебли?
– А черт его знает.
Маковое поле тянулось несколько километров. Наконец, доехали до поселка Чолпон-Ата и свернули направо. До берега было чуть больше километра. Подъехали почти к самой воде и остановились. Спрыгнули с машины, размяли спины и руки и осмотрелись. Вода была голубая и прозрачная. Вдоль берега шла полоса песка, на краю которой стояли два сооружения, состоящие из четырех палок, врытых в песок, и стянутых сверху жердями и тряпок, натянутых сверху. Под этими сооружениями сидели две киргизские семьи, спасаясь от прямых солнечных лучей.
– Надо было палатку захватить, – сказал майор.
– Ничего и в кузове можно, – сказал шофер.
– Жарко, однако, в кузове, – заметил инструктор

Разделись до трусов, и пошли в воду. Она оказалась настолько холодной, что заломило колени. Превозмогая себя, нырнули. Вынырнув, растерли руки, грудь, шею и еще раз нырнули. После этого выскочили на берег, как ошпаренные, и плюхнулись на горячий песок. Состояние у всех было такое, как будто только родились.
– Ну, что ж, – сказал майор через минуту, – теперь можно себе позволить.
Он вытащил из своего рюкзака поллитровку, запечатанную сургучом, два стакана и банку тушенки. Сразу же из-под навесов вышли несколько детей, подошли и стали смотреть голодными глазами.
– Дайте им пару банок тушенки и сахару, – сказал майор.
Дети радостно схватили подарки и бросились к родителям. Через некоторое время появились и родители. Они стояли молча, но все было понятно и без слов. Лица их были обтянуты кожей. На них выделялись только раскосые глаза, которые смотрели с мольбой.
Пришлось отдать еще пару банок и полбулки хлеба.
– Ничего, до вечера как-нибудь перебьемся, – сказал Жора, закурив папиросу.
Оставалась еще банка тушенки, печенье и немного хлеба. Этого хватило, чтобы закусить водку. Настроение поднялось. Лежали и загорали часа три. Один за другим почувствовали на коже жжение и надели гимнастерки. Жжение усиливалось. Больше всех страдал инструктор. Когда уже стало невмоготу, тот снял гимнастерку, и все увидели, что на коже у него волдыри. Поснимали верхнюю одежду. Оказалось, что спины были красными у всех.
– Надо намазаться маслом, – предложил Коля.
Он слил в ладонь жир из банки из-под тушенки, которая валялась поблизости, и собрался намазать спину инструктору и Жоре.
– Я вспомнил! – вскрикнул Ильдус, – самое лучшее средство – это моча.
– Сейчас курсант и инструктор взаимно обоссут друг друга, – захохотал майор.
– И делать это они будут через плечо, – добавил Коля.

Однако было не до смеху.
– Ну что ж, похоже, что отдых закончился – едем обратно, – сказал майор и отряхнул пыль с галифе.

Обратно ехали невеселые – спины болели. В санчасти врач-лейтенант определил, что у всех ожог первой степени. Пострадавшим повезло, так как мазь от ожогов в аптечке оказалась.
– Вы что, не знали, что в горах солнечная радиация выше, чем в низине? – спросил врач.
– Как-то не задумывались, – ответил майор, – а надо было. Ничего, ребята, до свадьбы заживет.
– Когда прибудете на место, обязательно обратитесь в санчасть, – дал указание курсантам лейтенант, – и постарайтесь на спине не спать.
– Да уж это будьте спокойны, товарищ лейтенант.

Через три дня последние оставшиеся курсанты провожали друзей на вокзале. Обнялись и попрощалась, так как никто не был уверен, что удастся встретиться еще.
В поезде Коля познакомился с девушкой-студенткой, следующей из казахской столицы в Сарыагач на побывку к родителям. События развивались настолько стремительно, что уже через несколько часов девушка пообещала через неделю приехать в Андижан.
– Я не знал, что ты такой ловелас, – удивился Жора, – и что будешь делать, если она действительно приедет?
– Не знаю, что-нибудь придумаю.
– Во, дает! – восхитился Ильдус. – Придется тебе, как честному военному человеку, жениться.
Коля отмахнулся и продолжал охмурять студентку. Вскоре она вышла на своей станции и долго махала рукой вслед уходящему поезду.

Прибыли в Андижан. Летная часть располагалась на краю города. Там же неподалеку было общежитие летного состава. Женатые снимали квартиры в городе. Начались полеты, тренировки, стрельбы – в общем, военные будни. Коля, кроме успехов в военно-политической подготовке, оказался большим комсомольским активистом. Он участвовал в создании газеты “На страже мирного неба”, оформлял красный уголок, активно выступал на собраниях. В общем, на очередных перевыборах его стали выдвигать на пост комсорга эскадрильи. Командир сильно испугался: шутка ли, еврей и комсорг эскадрильи. Он был уверен, что это выйдет ему боком. Стал напряженно думать, и решение пришло: надо его как лучшего бортрадиста сплавить командиру. Так и сделал. В результате Коля стал летать с командиром полка, что сильно подняло его в глазах не только сержантского, но и офицерского состава. Однако вскоре командир и еще несколько офицеров улетели на фронт, а вместо них с фронта прибыли новые. Новый командир привез с собой своего штурмана и бортрадиста. Коля снова вернулся в эскадрилью, но в другую, где служил Ильдус. Они еще больше сдружились. Практически все свободное время проводили вместе.

Однажды Жора подошел к Коле после полетов и заговорщическим тоном сообщил:
– Ты знаешь, странные бумажки я случайно прочитал. Ты особиста нашего знаешь. Последнее время он, похоже, запил. Закрывается у себя в кабинете и когда выходит, от него спиртягой разит, как от врача. Я был начальником караула и проверял наряды в штабе. Когда собирался уже уходить, особист вышел из кабинета, дыхнул на меня спиртом и сказал, чтобы в кабинете прибрали. Я зашел и в пепельнице нашел несколько бумажек. Они немного подгорели, но прочитать можно. Он, видать, их сжечь хотел, но отключился.
– Ты что! – возмутился Коля, – выкинь сейчас же, хочешь под трибунал пойти?
– Да я выкину, но тут тебя касается.
– Как это, меня?
– А вот так, пошли почитаешь.
– Нет, я ничего читать не буду.
– Напрасно, там и про Ильдуса есть и косвенно про меня.
– Хорошо, пошли. Только сразу же после этого сожжем.
Зашли в пустое общежитие, встали возле окна в углу коридора, и Коля развернул бумажку:

“В связи с ориентировкой Особого Отдела ГУГБ НКВД СССР N 4/66389 “ Об оперативных мероприятиях по пресечению подрывной деятельности германской разведки” просим сообщить результаты наблюдения за беженцем с оккупированной ныне территории Западной Украины Карлом Б. с помощью агента-осведомителя Асудли.
Особый Отд. ГУГБ НКВД СССР располагает данными, свидетельствующими о том, что иностранные разведки через свою агентуру по различным каналам ведут разложенческую и вербовочную работу среди отдельных морально неустойчивых военнослужащих частей Красной Армии, и особенно среди военнослужащих авиачастей. Больше половины всей агентуры, засылаемой на нашу территорию, имеет возраст до 25 лет. В связи с вышеизложенным и постоянной нехваткой кадров настоятельно рекомендуем продолжить практику объединения двух объектов нашего наблюдения и агента-осведомителя.

Зам. нач. ОО
Капитан Дядюра”

– Ну как, понравилось?
– Не понял... Ну и что?
– А ты прочитай слово "Судли" справа налево...
– Илдус получается. И что?
– Ты что, не понял? Это же Ильдус наш.
– Не может этого быть – мы же друзья!
– И я так думал, но последнее время он как-то странно себя ведет. Куда-то исчезает без объяснений. Потом появляется... Выходит, он к нам приставлен еще с танкового.
– Жора, если даже это так, то мы не должны подавать виду, что мы что-то знаем. Иначе – нам крышка. Смотри, не проболтайся нигде. Дело это серьезное. И все-таки странно. У меня все документы есть, подтверждающие, что я эвакуировался в первые дни войны, когда еще немцы только наступали. Выходит, они не очень верят этим документам. Как же теперь жить дальше, зная, что тебе не доверяют?
Жора огляделся и тихо спросил:
– А кому, сейчас, Коля, доверяют?
Коля хотел возмутиться, но вдруг раздумал. Он чувствовал себя как голый в бане. Выходит, что все, о чем он говорил в компании друзей, докладывалось по инстанции. И как теперь себя вести с Ильдусом? Ведь не хватит выдержки продолжать дружбу, как ни в чем не бывало, а надо. Он вышел во двор общежития подышать. Посмотрел на небо. Свинцовые тучи нависли над головой, предвещая дождь. На их фоне светло-серым призраком выделялся силуэт огромной серой птицы, похожей очертаниями на чайку, но значительно больше ее размерами. Птица сделала несколько кругов и исчезла неизвестно куда. Коля долго простоял на крыльце в задумчивости – что бы это могло значить.

На следующее утро зачитали приказ по части о переводе курсанта Ильдуса Садриева в N-скую воинскую часть. В этот же день по своим каналам был отозван и предан суду особист за утерю важных секретных документов и пьянство. Все его последние донесения признаны были недействительными.
Проблема общения с Ильдусом разрешилась для Коли сама собой. Колю, как лучшего радиста, направили в Баку для повышения квалификации на специализированные курсы. Жизнь сделала крутой поворот, но в какую сторону – никто не знал, а впрочем...



























Федя Крафт

Безлюдный, тихий, незаметный
Плывет по Лете к нам паром,
И бред ужасный, несусветный
Вновь возникает под пером.


Федя был старшим сыном в семье немцев, живших в Поволжье всю свою жизнь. Дома говорили в основном на немецком. С детства отец приучал Федю, что порядок должен быть во всем: в доме, во дворе, в голове. Приучал он, как правило, на своем примере и только изредка как бы невзначай ронял:
– Для того, чтобы был беспорядок не нужно большого ума. Ты, Федя, не торопись. Сначала немного подумай, а потом делай. У тебя и голова есть, и руки умные.
Федя про себя посмеивался над отцом, но осознавал, что ничего плохого тот не посоветует, поэтому старался всегда придерживаться принципа – сначала подумать, а потом сделать.
Сестра Феди в результате такого воспитания тоже была спокойной и рассудительной. И только на улице они почти ничем не отличались от остальной предвоенной ребятни: играли и бесились как остальные дети в поселке. Во всех играх Федя изображал из себя, либо водителя грузовика, либо тракториста, либо танкиста. Он с наслаждением крутил баранку, переключал скорости или давил на воображаемые газ и тормоз. В шестнадцать лет в первый раз сел за настоящую баранку и решил, что это его призванье на всю жизнь. Права получил легко и стал работать на ферме – возить навоз на поля.

В сорок первом сначала забрали отца и еще трех глав семейств в поселке. Когда пришли, отец побледнел, но присутствия духа не потерял. Он сказал, что и в тюрьме хорошие столяры и плотники нужны, поэтому он не пропадет и скоро вернется, так как ни в чем не виноват. Матери сказал:
– Хельга, Федя вполне самостоятельный мужчина и на первое время может быть главой семейства. Ты его не пили, но и сильно не загружай – молод еще, не перегорел бы.
Жить Феде стало намного тяжелей. Кроме основной работы, ему пришлось взять на себя основные заботы о домашнем хозяйстве, в котором была и корова и свиньи и разнообразная птица. Но он справлялся, и оставались даже силы ходить вечером в субботу на танцы и гулять допоздна с любимой девушкой.

В сорок первом пришли почти сразу две беды – война и переселение в Казахстан и Сибирь, причем первая беда была всенародной, а вторая только немцев. Никто не понимал, в чем они провинились. Этот вопрос задала мать Феди молоденькому оперу-лейтенанту в синей форме.
– Родина вам не верит, – ответил лейтенант, – если немец, не дай бог, дойдет до Волги – вы ж первые побежите сдаваться – вы ж одной нации.
– Кто это такую глупость придумал? – спросила возмущенно мать.
– Ну-ну! Мамаша, вы говорите, да не заговаривайтесь, а то можно и в Сибирь загреметь.

До него вдруг дошло, что он сморозил чушь, и парень зашелся безудержным смехом.
Мать поняла, что спорить бесполезно и стала быстро собирать в дорогу необходимый в хозяйстве скарб. Федя помыл в реке кузов своего грузовика и подогнал его к дому. Когда загрузились, то оказалось, что кузов заполнился с верхом. Вечером пришел опер с двумя незнакомыми милиционерами – молодым и пожилым. Лейтенант посмотрел на груду вещей, усмехнулся и приказал солдатам машину освободить. Молодой с готовностью запрыгнул в кузов и стал с остервенением выбрасывать коробки с посудой, которая с грохотом разбивалась, чемоданы с бельем, открывшиеся и обнажившие постыдные детали женского туалета. Мать бросилась к машине, но тут же получила от пожилого удар прикладом ниже челюсти. Она, запрокинув голову, упала на чемоданы с бельем. Из носа пошла кровь…
Федя рванулся по направлению к пожилому, но тут на нем повисла сестра, схватив за шею мертвой хваткой.
– Вам, немчура, это все не понадобится, – с ехидной улыбкой сказал молодой, продолжая выкидывать вещи.
Лейтенант еле заметно сыграл желваками.
– Ты, Сысоев, поменьше болтай, а побыстрее заканчивай – нам еще семь дворов надо обойти. А вам разрешено взять только один узел и к пяти часам – к станции. Режущие и колющие инструменты запрещены. Нарушители будут строго наказаны.
Мать пришла в себя и стала рыдать. Федя, братья и сестра собрали все самое необходимое в один узел, подхватили мать под руки и отправились к станции. Феде даже в голову не пришла мысль о побеге, хотя ЗИСок его друга – Мишки стоял через два дома: сказали к станции – значит, к станции – во всем должен быть порядок.
На станции всех немцев поселка грузили в два товарных вагоны, вокруг которых стояло около взвода охраны с двумя овчарками. После того, как всех загрузили, засовы закрыли и состав тронулся.

Эти трое суток, пока поезд добирался до северного Казахстана, вспоминались Феде как один большой кошмар. Был конец осени. В вагонах, стены которых, казалось, состояли из одних щелей, не было ничего, кроме печки-буржуйки, пары десятков полений и мешка угля, состоящего из одной пыли. Печку растопили, но это совершенно не помогало – весь жар уходил в трубу, а то, что оставалось, выдувалось через щели. Буржуйки были годными только для разогрева воды в кружках. Пытались заткнуть, хотя бы самые нижние щели в вагоне, но это также мало помогло. Дети после нескольких часов езды, стали кашлять. Встала проблема туалета для взрослых. Еще в поселке Федя не побоялся замотать в тряпье маленькую садовую ножовку и небольшой топорик – он был убежден, что без этого они точно пропадут. В вагоне инструменты оказались очень кстати. Кто-то предложил выпилить две доски в обоих концах вагона и использовать их как отхожие места, огородив двумя простынями. Федя вдруг ощутил гордость за свой мастеровитый народ. Правильно, видать, говорил отец, что он не пропадет и в зоне.
Засовы вагонов на остановках не открывали, хоть женщины и тарабанили по стенам алюминиевыми чашками. Только на каком-то полустанке, где поезд стоял несколько часов, засовы приоткрыли и всунули несколько канистр с водой и десяток буханок мерзлого хлеба.

К концу первых суток пути померла бабушка Берта – мать конюха Ханса Беккера и двое мальчиков-близняшек – детей Маеров – механика Ивана и учетчицы Эльзы. !!!!!!! К вечеру второго дня умерших уже было пятеро: двое стариков, молодая девушка Анна, которая немного нравилась Феде, и двое грудных детей.
– Никого выносить не будем, – ответил на просьбу стариков охранник на одном из полустанков, – на товарной будет учет людей.
Невыносимый запах от тел, стоны и громкий кашель слились в сплошной кошмар, который просто раскалывал Федину голову. Он подолгу сидел на полу в забытьи, прижав ладони к ушам, и пытался вспомнить хоть что-нибудь хорошее, но ему не удавалось. Мать сильно разболелась – у нее начался жар. Сестра прикладывала к ее голове мокрое полотенце. В этих условиях это было все, что можно было сделать. В вагоне было еще трое больных. На ближайшем полустанке охрана сообщила, что всех везут в Сибирь. Старый дед Крафт на ломаном русском сказал охране, что несколько человек не довезут и вообще, почему с ними обращаются как со скотом, хотя они такие же советские граждане, как все? Охранник засмущался и сказал, что они действуют по приказу.

На станции Уральск что-то произошло. Засов вагона открыли и попросили (не приказали) перейти в общий вагон и больных с семьями высадили и временно поместили в станционном зале ожидания. Приехал врач и тут же в зале осмотрел всех больных.
– Четверым требуется госпитализация, – сказал он, – но коек нет. Место есть только в спортивном зале школы, что поблизости от госпиталя. Все равно сейчас не до спорта.
Какой-то человек явно из городской власти скривил лицо и заявил, что спорт сейчас в школе самое главное – будущие защитники родины. Есть только помещения конезавода. Подогнали открытую бортовую машину и четыре семьи с грехом пополам забрались в кузов. Федя видел, что матери совсем плохо – она уже никого не узнавала и громко стонала. Сестра все время плакала, а Федя, как мог, ее успокаивал. Помещение конезавода оказалось конюшней, хоть и вычищенной наспех, но со всеми конскими запахами. В углу стояло несколько старых коек, заправленных солдатскими одеялами, и тумбочек. К стене была приделана буржуйка, возле которой в чане для варки гудрона был насыпан мелкий, почти как пыль, уголь. Федя уже знал, что толку от такого угля мало. Несколько проржавевших керосиновых ламп, конечно же, оказались без керосина и валялись в углу. Феде, как самому молодому, поручили найти немного керосину. Он пошел с небольшой самодельной канистрочкой, которую удалось провезти в чемодане, на улицу. Было холодно. Мела, хоть и не сильная, метель и Федя сразу же задрожал всем телом. Куда идти, он не знал. Конюшню окружало несколько домишек и большой барак квартир на семь. На улице никого не было. Он постучал в ставни окон ближайшего дома, выглядевшего лучше других. Никто не открывал. Злобно лаяла, привязанная к крыльцу, огромная собака. Слышно было, как в сарае хрюкали свиньи и кудахтали куры. Наконец, дверь открыл огромный, со всклоченными волосами мужик в кальсонах и, почесывая грудь, спросил:
– Тебе чего? Оглоблей хочешь получить? Щас собаку спущу, чего шляешься? Дети все в школе, а тебе чего?
– Дяденька, – сказал Федя, сознавая, что акцент его выдает, – у вас нет немного керосину? Мы тут только что приехали, а купить керосину – надо в город ехать.
– Переселенцы, что ли? – спросил мужик
– Да, нас только что привезли.
– Вы, блядь, немчура, будете наших солдат убивать, а я вам керосину буду давать? Нет уж, хера, выкуси.
Он показал Феде фигу и захлопнул дверь. Федя пошел к бараку, поняв, что в зажиточных домах ему ничего не дадут. Постучался в одно мутное окно, и тут же открылась дверь. В проеме стоял молодой кучерявый парень.
– Ты че, пацан, мороз такой, а ты гуляешь? Случилось ли че?
– Мы тут только приехали. Керосину надо – сбивчиво начал Федя.
– А, переселенцы, понял. Пошли в мастерскую – там у меня литра два есть.
Зашли в сарай, который парень назвал мастерской. Феде он сразу понравился. Висело несколько лобзиков. В углу стоял станок с ножным приводом, пахло стружкой, на стенах висели поделки из дерева, фигурной работы.
– А ты что, столяр? – спросил Федя, который и сам увлекался этим делом.
– Да, и слесарь тоже. Вот, смотри, – и он открыл железный ящик, – все мое. Ящик был наполнен слесарными инструментами.
– О-го-го! – восхитился Федя, – а можно я к тебе буду приходить?
– Отчего нельзя? – можно. Приходи.
– Как тебя зовут?
– Меня – Леха.
Федя с радостью выскочил на улицу и, не чувствуя мороза и ветра, помчался по направлению к конюшне. Теперь у него появился друг, а с другом и море по колено. В конюшне толпились какие-то незнакомые люди, стоял неприятный резкий запах лекарств. Федя вдруг все понял и, расталкивая всех, бросился к кровати матери. Она лежала со спокойным бледным лицом и больше ни о чем не волновалась. Рядом сидел старик-врач в очках и стояла медсестра. Несколько стариков стояли, сняв шапки и потупив взор.
Федя заревел, но потом вспомнил, что надо будет утешать сестру, и вытер слезы тыльной стороной ладони.
Два старика сказали, что живут тут неподалеку и сделают гроб. Их жены взяли на себя хлопоты, связанные с похоронами. Похороны были намечены на завтра.
Наутро к конюшне подьехала машина, из которой вышел незнакомый старик и сказал, что взрослые обязаны ехать на работы, за которые будут давать паек. Вызвались несколько стариков и сестра Феди. Мать во второй половине дня похоронили. Федя стоял у могилы без слез и думал только о том, что с ними теперь будет.

Сестры не было долго и, наконец, поздно вечером подъехала грузовая машина, в кузове которой сидели одни мужики, которые со смешками ссадили сестру. Та как сомнамбула прошла мимо Феди, не замечая никого в конюшне, пошла к кровати и рухнула на нее, громко зарыдав. Федя подошел к ней и стал спрашивать, что случилось, но сестра еще громче зарыдала. Потом она уснула и бредила всю ночь. Утром Федя пошел к Лехе и спросил его, как можно вызвать врача к сестре. Они пошли вместе в местную больничку. Главный врач – тот, что освидетельствовал умершую мать, – сразу согласился и отправился вместе с друзьями в конюшню.
– Вы тут останьтесь, а я осмотрю ее, – сказал он ребятам.
Он зашел, но вышел неожиданно быстро. Он был мрачнее тучи.
– Твою сестренку, – сказал он, обращаясь к Феде, – изнасиловало несколько человек. Я ее заберу пока в больницу, хотя мест там нет, и сообщу участковому.
– Я их всех убью, – сказал Федя.
– Ты брось, парень, – сказал врач, – хочешь в колонию попасть, не вздумай мстить.
– Это слово вертелось в голове Феди, но никак не всплывало и вот врач его произнес.
Месть. Да, именно этого Федя хотел всей своей душой. Он уже для себя решил, что никто его уже не в силах остановить. Эту ночь он практически не спал – продумывал все свои действия. Сначала он решил пойти рано утром к конторе и узнать, кто был в той бригаде, где работала сестра. Он понимал, что сделать это нужно скрытно, так как там, скорее всего, дежурят несколько милиционеров. Он стал продумывать каждый шаг и от этого не мог уснуть. Нужно было кому-нибудь отвести душу. Федя вспомнил про Леху и пошел к нему. Тот оказался дома и радостно впустил его.
– А родители у тебя есть? – спросил Федя.
– Нет. На отца пришла похоронка, а мать три месяца как умерла
– Давай я тебе что-нибудь смастерю: скамейку или еще чего для хозяйства.
– Зачем это тебе?
– Хочу наработаться, чтобы уснуть. Мне завтра на работу в трудармию.
– У тебя, я смотрю, что-то случилось – мрачнее тучи.
Федя все ему поведал. В последний момент подумал и решил о своих намерениях не рассказывать. Потом вместе с Лехой они пошли в мастерскую и до полуночи мастерили. Потом Федя вернулся в конюшню.
В пять утра он проснулся, как от толчка, собрался и пошел к конторе. Мороз щипал ему нос и уши, но он не замечал этого – все мысли его работали в одном направлении.
Он зашел в контору трудармии и обратился к учетчице:
– У меня сестра заболела и просила передать ее бригадиру, что несколько дней не выйдет на работу.
– В какой бригаде она работала?
– Я не знаю, может, вы мне скажете?
– Как фамилия сестры?
– Крафт.
– Фамилии какие-то вороньи, – с брезгливостью сказала учетчица.
– Да, мы из Поволжья.
– Так, Крафт, Крафт, – водила по амбарной книге учетчица, – а, нашла, в бригаде Шахворостова – вон, они уже садятся на машину.
– А можно я вместо сестры поработаю? – попросил Федя.
– А тебе сколько лет?
– Шестнадцать, – соврал Федя.
– Если шестнадцать, то можно, а паспорт есть?
– Есть, есть, но я его дома забыл.
– А зовут-то как?
– Учетчица выписала какую-то бумагу и сунула ее Феде.
– На, отдай это Шахворостову.
Учетчица показала рукой на полуторку, у которой собралось несколько мужиков, среди которых выделялись один приземистый и широкоплечий.
Федя взял бумагу, подошел к полуторке и отдал ее широкоплечему. Он не ошибся – это оказался Шахворостов.
– Хорошо, нам повариха нужна, а то вчера одна приболела, – сказал он, хитро подмигнул подельникам и похабно заржал.
– Век свободы, не видать, Шах, – сказал худой, – такую шмару нам подкинули – до сих пор томление в груди, – и он показал ладошкой на причинное место. Все заржали. Оглядев всех, Федя понял, что это, в основном, бывшие зеки: наглые морды, наколки на руках, плохие зубы.

Федя сжал свои зубы до боли, посмотрев на всех, с трудом скрывая ненависть. Он даже побелел лицом.
– А ты, фраерок, случаем не захворал? А то, я смотрю, бледненький какой-то. Не животом маешься, случаем?
– Нет-нет, – со страхом ответил Федя, – это я перекурил вчера – теперь не могу на папиросы смотреть.
– Это хорошо, – сказал худой, – нам больше достанется.
Шофер крутанул пару раз заводной ручкой, сел в кабину и машина медленно тронулась. За ней в хвост пристроились еще два грузовичка с людьми в кузовах. В кабинах рядом с водителем сидели по одному вооруженному милиционеру.
Через час все разгрузились возле кошар. Феде пришлось выгружать мешки с продуктами: хлебом, картошкой, луком и пр. Несколько поодаль стояло две армейские кухни, возле которых крутились создания, отдаленно напоминающие женщин. Только юбки и символизировали их половую принадлежность. А в остальном – это были тоже бывшие зечки, которые курили папиросы, говорили хриплыми голосами и матерились.
«Какой же гад определил сестру в эти бригады, – подумал Федя, скрипя зубами, – я до него тоже доберусь».
Федю сразу же приспособил в помощники главный кашевар – старый бывший зек с одним глазом. Он приказал притащить из речки воды и почистить картошки.
Федя принес воды, сел на пень и стал чистить картошку, наблюдая за "своей" бригадой. Они были заняты постройкой крыши на ближайшей кошаре. Федя видел, куда все отлучаются по нужде – это был небольшой ложок в тридцати метрах. Долго и терпеливо он ждал, когда пойдет в лог бригадир, но тот был, как будто сделан из железа. Но вот, наконец, к самому обеду Шах дал какие-то распоряжения и отправился в лог. Федя прихватил топор для колки дров и направился как бы в другую сторону. Он обошел кошару и выглянул из-за ее угла. Увидел, что Шах уже скрылся в логу, прижал топор к груди и побежал. Подбежав к краю лога, Федя увидел, что Шах сидит в характерной задумчивой позе и читает обрывок газеты. Федя оглянулся, убедился, что никто больше не движется в их направлении и медленно, шаг за шагом, стал спускаться по склону. К счастью ветерок дул со стороны Шаха, поэтому тот ничего не слышал. Вот он потер между ладонями газету, чуть приподнялся и стал вытирать зад. В этот момент Федя сделал решительный прыжок и со всей силы ударил Шаха топором по голове. Тот в последний момент инстинктивно чуть дернул головой, поэтому удар пришелся по шее. Выпятив в ужасе глаза, Шах попытался вцепиться в топор. Ему это почти удалось, но Федя сумел еще раз его поднять и обрушил удар на этот раз прямо в лоб. Шах рухнул прямо на свое дерьмо и задергался. Федя забросил топор подальше, дошел до конца лога, вышел из него и зашагал к кошарам.
Через четверть часа Шаха обнаружили. Он был в сознании, но ничего вразумительного сказать не мог. Он только мычал и пытался встать. На одной из полуторок его отправили в город. Милиционеры собрались вместе и начали производить предварительное дознание. Очень быстро они нашли мужика, который видел Федю, направляющегося в лог, хотя и не в том направлении, что Шах. Федю сразу же арестовали, но не повезли в поселок, так как уехавшая с Шахом машина все еще не вернулась, а связали и положили в кузов до вечера. Обеда ему не дали. Он слышал стуки ложек и голоса, но никто к нему не подошел. Холод сковал все члены.

В городе на допросе, который проводил престарелый и, судя по всему, не злой следователь, Федя сразу во всем признался. Рассказал про сестру.
– Они ее изнасиловали, – говорил он сквозь слезы.
– Мы бы могли и их привлечь, – сказал следователь, – но где медицинское освидетельствование?
– У нас мать позавчера умерла, а я не знал, что надо освидетельствование, – с трудом выговорил Федя.
– В любом случае пойдешь в колонию.
– А сестренка что, одна останется?
– Одна не останется. У нас в Советском Союзе людей не бросают.
«Еще как бросают», – подумал про себя Федя, но ничего не сказал.

Поздно вечером он вернулся домой, сопровождаемый конвойным. Сестры нигде не было. Он спросил двух стариков-соседей по конюшне, и те сказали, что сестра только что вышла. Федя выскочил вместе с конвойным на мороз в одной рубашке и стал громко звать сестру. Темнота еще не была полной, и ему показалось что-то пугающее в очертании большого дерева, стоящего недалеко от конюшни. Он подбежал к дереву и увидел тело, раскачивающееся на веревке. Схватив сестру за ноги, Федя стал громко звать на помощь. Конвойный не пошевелился. Старики выскочили не сразу. Они подбежали, потом один из них вернулся и принес нож, которым перерезал веревку. Сестру внесли втроем. Она уже не подавала признаков жизни...
Утром, после того, как вызванный стариками врач выписал Феде свидетельство о смерти, приехал черный воронок и забрал его.
Подержали его несколько дней в одиночке, а потом отправили с этапом на север. Федя попал в Норильскую трудовую колонию для несовершеннолетних преступников, организованную при Норильском комбинате НКВД. В колонии было не менее тысячи человек, мал мала меньше. Часть уже прошли беспризорную школу и заправляли в зоне, как воры во взрослой колонии. Малолетки были поделены на десять воспитательных отрядов, постоянно воюющих друг с другом. Время от времени возникали настоящие войны, которые гасились охраной быстро и жестоко. После каждой такой потасовки пять-шесть трупов выносились за территорию и хоронились в общей могиле.

Около трехсот человек из колонии были "устроены" на работу в цехах Норильского комбината. В их число попал и Федя, поскольку уже проявил свои столярные и слесарные способности. В цехах малолеткам пришлось работать рядом со взрослыми, которые ничему их не учили, а использовали на подхвате... В зоне не было бани-прачечной, склада, столовой, конторы, школы и клуба. Из транспорта была одна лошадь, выделенная комбинатом, которая, конечно, не обеспечивала нужд колонии. Хозинвентаря почти не было. Многие работы проводились практически голыми руками. На руки эти было страшно смотреть. Бараки напоминали скотные дворы. Малолетки жили впроголодь и превратились в страшных зверенышей, способных на все. Для того чтобы раздобыть питание, они устраивали набеги на женскую зону, расположенную поблизости. Нескольких женщин, пытавшихся сопротивляться, настигла лютая смерть. Найти виновных охране не удалось. Недалеко от Норильска был построен штрафной изолятор – Калларгон. Начальник лагеря имел право направить туда заключённого на срок до полугода. По-видимому, дольше на штрафном пайке протянуть не могли. После штрафного изолятора отправляли «под Шмитиху», то есть, на кладбище. Приятель Феди, Косой, самовольно вернулся с комбината «домой», не выдержав голода. Его направили на лесоповал на месяц. Оттуда он вернулся почти обессилившим, но злым. Подделал талон на обед и получил лишнюю порцию баланды. Выдал его свой же малолетний заключенный Гунявый. Послали на Калларган, а это верная смерть. Косой еще на лесоповале раздобыл бутылек керосина. Он прикинулся больным животом и попросился в больничку. Его и еще двух доходяг отвезли туда. Там он стащил шприц, влил в него керосин и ввел его себе в правую руку. Это была реальная возможность остаться, но его как членовредителя отправили с попутным конвоем обратно…

Недовольство нарастало в зоне стихийно. Сначала воровская верхушка наотрез отказалась есть вонючую баланду, в которой не было даже намека на что-то съедобное. Потом, не сговариваясь, отказались почти все остальные. Федя от голода и усталости валился с ног, но тоже отказался. Один доходяга, уже потерявший рассудок, начал хватать чашки и пить баланду прямо через край. Охранник выхватил у него из рук чашку и стал бить его палкой. На него набросилось человек десять и буквально растерзали в пять минут. Еще пятеро охранников, не сориентировавшись, попали в самую гущу и были задушены. Малолетки вывалили из бараков во двор и стали крушить все, что попадало им под руки. Зарезали лошадь, которая стояла, запряженная в телегу, недалеко от охранного помещения. Федя с содроганием смотрел на это, но что он мог сделать? Вид крови возбудил толпу еще больше. Она бросилась к воротам, но тут раздалась очередь из ППШ с вышки и несколько парней упали, как подкошенные. Дальше все было как и в зонах для взрослых: окружили колонию со всех сторон, ворвались солдаты с дубинками, раскололи толпу на части, круша всех, кто попадался под руку. После того, как бунт утихомирился, стали искать зачинщиков, которых свои же и выдали. Зачинщиков вывели за ворота и расстреляли. Самому старшему из них было 17 лет...

Через день приехала комиссия из управления ГУЛАГа, и всех, кому было меньше шестнадцати, направили в Абакан, где они пополнили отряды беспризорников, а старших перевели в лагеря для взрослых тут же, в Норильске. Феде было меньше шестнадцати, но ему повезло – произошла какая-то путаница с документами. Федя, тоже по везению, попал не на строительство, а на работы в штольне, прорезающей гору Рудную, что располагалась на восточном склоне горной гряды. В штольне было всего минус 4-6 градусов, а на поверхности минус 40. Это была существенная для здешних мест разница. Она позволяла выжить. Федя подружился с профессором из Ленинграда, у которого, как он сказал, были известные родители-поэты. Отца его репрессировали, а мать постоянно преследовали, но не посадили. Он написал в лагере со своим приятелем шуточную поэму на фене, и воровские авторитеты его уважали и в обиду не давали. Профессор этот рассказывал очень интересные вещи, которые Федя понимал наполовину.
– Вот ты, Федя, немец, – сказал как-то он, – а ты читал что-нибудь из немецкой классики?
Федя покраснел и ответил, что читал только русскую и советскую литературу – Горького, Толстого, Некрасова…
– Ну, вот и стыдно не знать своей национальной литературы, – сказал профессор, – тут в библиотечке комбината я видел, есть Гете, Томас Манн и Гофман. Странно, почему они остались – видно по недоразумению – ну, да ладно, почитай для начала Гете, а если не поймешь ничего, то я тебе разъясню. Видишь ли, Гете – это единственный в истории человек, в котором сочетались великий поэт, глубокий мыслитель и выдающийся ученый. Мне до него, ох, как далеко, но он для меня как факел. Представляешь, за что бы он ни брался, все у него выходило лучше, чем у других и по-новому, как в поэзии. И в минералогии, и в ботанике, и зоологии, и анатомии он сразу же шел по своему пути.
Федя ничего не знал про такие науки, но слушал профессора с интересом и с уважением. На следующий вечер профессор дал Феде книжонку, и тот ночью, накрывшись одеялом, зажигал лучину, делал отдушину, чтобы выходил дым, и читал, читал "Фауста". Голова у него шла кругом – он совершенно ничего не понимал, но слова завораживали, хитросплетение их было сказочным и возвышенным.
– Неужели это написал немец? – думал Федя. Те немцы, которых он знал и о которых слышал, были либо хорошими трудягами, либо хорошими солдатами. А тут такое написано! Федя решил завтра поговорить с профессором и мгновенно уснул.

Когда на следующий вечер после тяжелых работ в штольне и скудного ужина Федя подошел к профессору, тот читал вслух какие-то стихи.
– Это чьи стихи?
– Мои, Федя, мои, – чуть засмущавшись, ответил профессор. Если запишу – все равно отберут, так я их повторяю столько раз, чтобы запомнить навсегда.
– Я тогда попозже подойду, ладно?
– Да нет, что ты? Давай, подсаживайся. Какие проблемы?
– Я вот прочитал несколько страниц и ничего не понял.
– Не удивительно это. Любой, даже очень образованный, но неподготовленный человек тоже мало что поймет. Прежде всего, Федя, надо осознать, что Гете писал «Фауста» почти 60 лет.
– Ого! А он что, больше ничего не написал?
– Хороший вопрос. Написал, но вещи незначительные, которые знают только специалисты, а «Фаусту» он посвятил всю свою жизнь, и нужно, конечно, кое-что знать об этой его жизни, чтобы понять, о чем он пишет. Вот, ты начал читать с «Посвящения», да?
– Да.
– Так вот, он как бы отмечает в этой части знаменательное событие – окончание первой части трагедии, а посвящает ее тем, кто слушали ее начало, и умерли к концу: сестре, другу юности, поэту Ленцу. Пишет он и о других поэтах, которые жили вдали от Веймара и не признавали его: о Клопштоке, Клингере, братьях Штольбергах… А «Театральное вступление» ты понял?
– Да, мне кажется. Там актер и поэт ботву гонят, а директор всю дорогу накатывает на них.
– Федя, я прошу тебя, когда мы говорим о литературе, по фене не выражаться.
– Хорошо, но, мне кажется, звонят они немного запутанно.
– Не звонят, Федя, а говорят.
– Ну, говорят.
– Пойми, «Фауст» – это глубоко философское произведение. Каждая фраза в нем продумана. Вот, к примеру, такое:

Не говори мне о толпе, повинной*
В том, что пред ней нас оторопь берет.
Она засасывает, как трясина,
Закручивает, как водоворот.
Нет, уведи меня на те вершины,
Куда сосредоточенность зовет…

(
........................................................................................
* Перевод Пастернака)




А? Это ведь как точно и говорит о том, что Гете понимал силу толпы, но и отстранялся от нее. Даже, будучи в толпе, как мы с тобой, Федя, не нужно сливаться с ней совсем и терять себя. Нужно все время в голове строить дороги, замки и возделывать поля. Нужно носить и складывать до лучших времен кирпичики мысли.
– А если настоящим кирпичом попадет по голове, то вот вам и все – пропадут все ваши кирпичики?
– Да, человек, к сожалению хрупок и на 80 процентов состоит из воды, но это не простая вода – находится она в таких сложных молекулярных соединениях, что куда там космосу. Нет на земле сложней машины, чем человек. Меня всегда смешила самоуверенность врачей. Я даже самого искусного из них представляю в виде мастерового с начальным образованием в халате, стоящего с молотком и
стамеской возле сложнейшего аппарата, начиненного миллионами проводов, ламп, сопротивлений, конденсаторов и прочей сложнейшей технической требухой. И что он может сделать с этой машиной? Да, в лучшем случае, отрежет кусочек провода, соединяющего важные и слаженные части. И будет эта машина всю жизнь чадить и искрить и никогда уже не станет работать как в первозданном своем виде. Человек, Федя, придумал бумагу и письмо и с помощью этого передает свои знания другим. Стукнет его кирпич, а он уже многое записал. И все равно найдется тот, кто прочитает написанное.
– А у нас в поселке почти никто ничего не читал – некогда было.
– Это все отговорки. Всегда есть возможность. Вот посмотри, мы живем хуже скотов, работаем до изнеможения, а все равно ты нашел время и начал читать. Вот и продолжай. Посмотришь – тебе будет легче переносить всю эту мерзость, что нас окружает.

Через два дня Федя заявился к профессору смурной.
– Я не врубаюсь, профессор. Видно, умишко у меня куцый, чтобы такую вещь осилить. И, наверно, надо жить в Германии, чтобы понять, о чем это.
– Ты не прав, Федя. Нужно работать над собой. Поверь, что задатки и ум у тебя есть. Пойми, что Гете писал «Фауста» всю свою жизнь и в стихах попытался изложить свое видение мира. Я попытаюсь тебе объяснить попроще. Понимаешь, Федя, такой человек как Фауст и даже с таким же именем существовал на самом деле. Он был средневековый маг и чернокнижник, который сумел подняться выше схоластики и попытался постигнуть законы природы. Он прорывался к знаниям через предрассудки и мракобесие, которые были в то время.
– А что такое схоластика? – спросил Федя.
– Был такой метод в средневековой Европе, который применялся к богословию и к философии. Боюсь, что тебе сейчас будет трудно понять, а попросту это, когда все жизненные и природные явления объясняют по раз и навсегда записанной схеме.
– Это как Краткий Курс? – без задней мысли ляпнул Федя.
Профессор оглянулся по сторонам и спокойным голосом сказал Феде:
– Больше чтобы я этого не слышал…
– Хорошо, это я так – для примера.
– Плохой и опасный пример, Федя. И вообще, мы говорим о науке, а не о политике, усек?
– Усек.

– Итак, мы о Фаусте. Отец его привил ему любовь к науке и воспитал стремление служить людям. Он со всей душой стремится помочь им во время чумы, но в результате видит, что он бессилен против сил природы. Тогда он обратился к небесам, т.е. к Богу, но и оттуда не получил помощи. Он занялся серьезно наукой, но в конце жизни понял, что все напрасно и решил наложить на себя руки.
– Для этого большого ума не надо, – вставил Федя.
– Да, правильно. И Фауст, когда услышал мольбы людей, решает остаться жить, но состояние у него было очень тяжелое…
– Да, немножко разъяснилось. Спасибо, профессор.

Федя вышел из каптерки профессора и пошел, не спеша, думая о прошедшей встрече. При выходе из барака на него налетел Свищ:
– Ты слышал, тех, кому еще нет шестнадцати, выдернут из лагерей и сварганят малолетку.
– Свищ, – сказал Коля, если ты кому-нибудь скажешь, что я несовершеннолетний, я тебя из-под Земли достану и заставлю говно жрать, ты понял?
Свищ, жалкая личность, замахал утвердительно головой, но верить ему было нельзя. В «малолетку» Федя возвращаться не хотел. С хмурым видом он вернулся, чтобы посоветоваться с профессором. С ним считались и советовались не только простые заключенные, но и авторитеты зоны. Он за пару лет поднялся от простого рабочего до геотехника, не ссучившись.
– Федя, Шопенгауэр сказал, что девять десятых нашего счастья зависит от здоровья. Ты, тьфу-тьфу, здоров, а за остальное не волнуйся – я постараюсь, чтобы тебя не взяли. Урки разморозят зону, и вохрам будет не до малолеток. Сноска: (учинят беспорядки)!!!!!!!!!!!!!!!!!
– Спасибо, Лев Николаевич, а кто такой Шопенгауэр?
– Это немецкий философ, который помер еще до отмены крепостного права в России.
– А-а, – разочарованно протянул Федя, – что он мог знать о нашей жизни…
– Я тебе уже говорил, Федя, что природа человека очень слабо изменилась за это время. Так что многое он знал и понимал. И тебе бы не помешало его почитать после освобождения. Я тебе потом про него расскажу. Но сначала осиль Фауста.
Федя пошел в свой барак, лег на нары и стал думать о профессоре.
«Интересное дело. Человек из интеллигентной семьи, никогда до лагеря физически не работал, с блатными не общался, а какая сила духа у человека! Никому спуску не даст и умный. Прочитал столько книг, что мне даже не снилось. На любой вопрос есть у него ответ. И все время о чем-то думает. Повезло мне, что я с ним встретился». Федя углубился в чтение:

Божок вселенной, человек таков,
Каким и был он испокон веков.
Он лучше б жил чуть-чуть, не озари
Его ты божьей искрой изнутри.
Он эту искру разумом зовет
И с этой искрой скот скотом живет.


«Вот это точно! Как будто про нас написал. Прав, видать, профессор, что человек не изменился за много лет. Плохого в нем больше, чем хорошего. А иначе мир бы не был устроен так несправедливо. Вот бы сделали так, что рождается человек, а ему сразу же делают операцию, как аппендицит, и вырезают кусочек мозга, который за зло отвечает. И все... И будет на земле коммунизм».
С этой мыслью Федя и уснул.

На второй день с утра начался шмон и отбор малолеток для формирования новой зоны. Предварительно взрослую зону разделили на четыре сектора с удвоенной охраной. Все понимали, чем это им грозит, и всеми правдами и неправдами старались избежать своей участи. Вохра вела себя как никогда жестоко. Тех, на кого не было документов, оценивали на глаз, а так как почти все выглядели доходягами, то брали почти всех. Федя находился в самом дальнем от входных ворот бараке, где была каптерка профессора. Того с утра не было. Федя зашел за барак, чтобы отлить. Там стоял небольшой, ведер на двадцать, чан, который зеки приспособили как отхожее место и для ловли птиц. Зеки переворачивали его, выливая содержимое, потом приподнимали, сыпали хлебных крошек, подставляли для упора дощечку с привязанной к ней веревкой, за другой конец, которой дергали когда птица оказывалась под чаном. Приспособление нехитрое, но срабатывающее безотказно.
На этот раз чан был перевернут вверх дном. Федя сразу понял, что внутри большая птица – она билась там и шелест больших крыльев ни с чем нельзя было спутать.
«Вот обрадую сегодня профессора дичью», – подумал Федя, приподнимая чан и подсовывая под него руку. Птица не давалась. Наконец, с большим трудом он вытащил ее за крыло и обомлел. Птица была невиданной красоты: все оперение ее было серебристого цвета, от головы к шее шли золотистые полоски. Тело было коротким, но необычайно грациозным. Но самое главное – это глаза. Они были большие и смотрели с мольбой, как человеческие. У Феди по спине пробежали мурашки.
– Если я ее кому-нибудь отдам, то мне конец, – пришла сама собой мысль, от которой Феде поплохело. Он присел на землю и просидел так несколько минут, приходя в себя. Птица спокойно смотрела на него все это время. Федя разжал пальцы. Птица не взлетела сразу, а встряхнула всем телом, пригладила несколькими короткими движениями перышки, посмотрела последний раз на Федю и только потом подпрыгнула и полетела, быстро взмахивая крыльями.
Странное чувство овладело Федей. В нем появилась уверенность, что в малолетку его не заберут ни за что. Он вышел из своего укрытия и пошел в свой барак уверенной походкой.
– Ты куда это к малолеткам намылился, – услышал он оклик солдата, стоящего на вышке. – А ну, канай в свой барак!
Федя развернулся и пошел обратно.
Вечером с комбината вернулся профессор вместе с другими зеками.
– А, Федя! – с радостью встретил он. – Давай, подсаживайся, будем чифирить.
– Слушай, Николаич, – сказал неожиданно один из авторитетов, который в комбинат ходил, но там принципиально не работал, – чо ты гонишь порожняк для этой сопли? Он же не догоняет. Ему от твоего звона ни жарко, ни холодно. Давай я лучше ему свою науку передам. Будет честным пацаном. Как сыр в масле будет кататься.
– Нет, Викентич, ты не прав. У парня есть мозги, а эту вещь нужно развивать, а то скукожатся.
– Как знаешь, Николаич, а то я б его мозги пристроил по делу.

-Ты, Викентич, лучше бы надыбал парню шконку, а то ему спать негде.
– Да пусть вон там, возле тебя, на место Сипатого ложится – тот вчера, ты ж видел, дуба дал.
– Спасибо, Викентич. Ну что, Федя, прочитал дальше?
– Да, Лев Николаевич. Мне все легче и легче читать. И думать я стал о том, о чем раньше никогда не задумывался. Вот, например, что важнее – свобода или порядок?
Профессор с восхищением поглядел на Федю.
– Понимаешь, по большому счету люди делятся на две категории: тех, кто предпочитает свободу и тех, кто предпочитает порядок. Первые обычно народ безалаберный, с беспорядочным полетом фантазии, для которых свобода мысли и действий превыше всего. Они могут быть наивными и простодушными, добрыми и злыми, скупыми и щедрыми, но всех их объединяет одно – любовь к свободе. Вторые же, а к ним могут принадлежать люди умные и большие профессионалы, предпочитают порядок. Ради этого порядка они готовы закрывать глаза на различные нарушения свобод, в особенности, если они их лично не касаются. Так уж сложилось в мире, что чаще всего к власти выбиваются и приходят самые яркие представители вторых. Видя, что нарушение некоторых свобод ни к чему опасному для таких лидеров не приводит, они «входят во вкус» и наводят в стране такой порядок, – тут профессор посмотрел по сторонам и убедился, что никто не подслушивает, – что жертвами становятся и первые, и вторые.
– Но ведь, если распустить народ, то будет анархия?
– А вот это, Федя, не обязательно...
Профессор не стал уточнять, почему не обязательно, и посоветовал Феде идти спать.
Федя улегся на койку Сипатого, от которой шел густой запах псины, и сразу же уснул. Приснилась ему широкая степь, по которой он едет, держась за баранку. На горизонте садится большое красное солнце, а на его фоне проносится стадо странных животных, похожих на оленей, но без рогов. На головы животных надеты противогазы. За животными гонится стая волков. Большие орлы, как погонщики, летят за стадом, размахивая огромными крыльями. Вот, орлы спикировали вниз, вцепились когтями в шкуры волков и подняли тех в воздух.
Потом выпустили, и волки полетели вниз, расставив лапы в разные стороны. Так они и упали на несущихся по степи животных в противогазах и стали на ходу рвать зубами их спины. Самый крупный из волков – очевидно, вожак – что-то крикнул на человеческом языке, но Федя не мог разобрать из-за шума, создаваемого миллионами копыт. Стадо неслось по степи, взбивая пыль, обезумевшее от страха и чувства свободы одновременно.












В парке Чаир

Весна опять за жизнь воюет
С белесой бабушкой-зимой,
А та взбесилась и лютует -
Не хочет жертвовать собой.


Коля попал в Среднюю Азию, а вернее в Узбекистан, в первые дни войны. Он эвакуировался из бывшего польского города Станислав (или Станиславов, как его называли местные) ставшего после 1939 года советским, вместе с семьей, в которую входили мать и две сестры. На все станции, на которых останавливался поезд с эвакуировавшимися, люди специально приходили, чтобы увидеть тех, кто пережил первый удар фашистов. Несли еду, сладости детям, с сочувствием расспрашивали. Никто не верил, что война продлится еще долгих пять лет. Думали, что явление это временное, а люди уже испытавшие бомбежки и обстрелы, вызывали неподдельное сочувствие. Однако когда приехали в Среднюю Азию в город Андижан, узбеки встретили очень холодно. Ни работы, ни жилья, ни еды, – ничего не предлагалось коренными жителями. Многие местные притворялись, что вообще не знают русского языка. Все пришлось искать и добывать самим. Коля только за один паек трудился на строительстве Каракумского канала, где работа была поистине рабской. Мать покупала недорого семечки, жарила их и продавала на местном базарчике. Старшая сестра стирала белье для одного зажиточного узбека. Так, практически без перемен, жизнь продолжалась до 1944 года, когда Колю вызвали как допризывника на медицинскую комиссию. Пожилой добряк-подполковник раскрыл Колин паспорт, и брови его подскочили в удивлении. Дело в том, что Коля был еврей, а имя у него в паспорте, выданном в Станиславове, было двойным: Ка!!!роль-Филипп. Домашние всегда звали его Филе.
– Что это у тебя за имя такое? – спросил подполковник, – ты уж выбирай: либо Ка!!!!роль, либо Филипп, а мы запишем его в военную карточку. В паспортный стол походатайствуем.
Коля никак не хотел, чтобы вписали его ласковое домашнее имя, и неожиданно решился:
– Запишите Карл, как у Карла Маркса. Кароль – это тот же Карл, только по-польски.
– А что, хорошее имя, – согласился подполковник и записал. – Но учти, – сказал он, – тебя никто так звать никогда не будет. Имя все ж таки немецкое. Говори, например, что ты Коля.
С тех пор Кароль-Филипп, он же Карл, стал Колей. Вскоре его призвали в армию. Мать долго плакала, уверенная, что сына заберут на войну, но того из-за тщедушного телосложения сразу не взяли, а определили сначала на курсы танкистов, на которых в свою очередь, специальная комиссия отобрала несколько человек на курсы стрелков-радистов. Коля был искренне раздосадован, что остается в тылу, так как рвался на фронт. Учеба на курсах, однако, пошла у него успешно. Коля закончил их с отличием. Как лучшего его направили в Баку для повышения квалификации на специализированные курсы, которые он также с отличием закончил в конце 1944 года и ждал распределения.
– Вы, конечно, хотите служить в самом нужном для Страны месте? – спросил полный полковник, присланный в Баку осуществлять распределение специально из Москвы.
– Так точно, – сказал Коля твердым голосом, понимая, что полковник имеет в виду фронт.
– Ну что ж, вот вам направление в самое нужное Родине место, и желаю вам с честью продолжить службу.
– Спасибо, – сказал Коля не по-военному, с радостью беря запечатанный конверт.
Он отдал честь, развернулся и вышел в коридор. Там трясущимися руками он разорвал конверт и увидел, что его направляют в одну из азиатских столиц для дальнейшего прохождения службы в гражданском аэрофлоте. Разочарованию его не было предела.
У него даже появился порыв вернуться в кабинет, но он одумался, понимая, что это бесполезно.
Столица сразу понравилась Коле. Город был очень зеленым и располагался у подножия высоченных гор, поросших тянь-шаньской елью. Аэропорт был километрах в двадцати от центра. Коле выделили небольшую квартирку рядом с аэропортом и направили в четвертый экипаж на Ли-2. Уже через неделю он совершил первый полет в город Ташкент с грузом запчастей. Коля быстро сдружился с командиром и штурманом, которые были почти его одногодками. Командир, поучаствовавший в войне, был высоким, жилистым, отважным и веселым, а штурман – среднего роста, чуть расположенным к полноте и флегматичным парнем, к тому же рассеянным в быту. Командир был в звании старшего лейтенанта, штурман – лейтенанта, а сам Коля был старшиной, поскольку офицерских званий стрелкам-радистам не давали.
Прошел год. Пришла победа. Радости людей не было границ. В перерывах между полетами, летчики, как и все люди, отмечали Победу в больших шумных компаниях, сильно не увлекаясь, впрочем, алкоголем.

Третьего августа начальник аэропорта вызвал к себе всех троих.
– Полетите вы и экипаж Полупанова в Берлин за новыми моторами. Они там на складах пылятся уже почти год. В Берлине вам заменят ваши движки на новые. Еще по три возьмете на борт. Ваш экипаж обратно полетит через Львов, Краснодар, Баку, Ашхабад и Ташкент, а экипаж Полупанова по этому маршруту полетит туда и обратно. Странно, конечно, что туда вы летите через Москву, но с начальством не спорят. Пришел такой приказ сверху.
Вылетели пятого, рано утром. Сделали посадки в Актюбинске и Саратове. К вечеру приземлились на Ходынке. Всех вызвал к себе начальник аэродрома – прославленный летчик Алексей Семенков. Был он в возрасте примерно тридцати лет и в звании полковника.
– Ну что, орлы, как долетели? Далече ваш город от Москвы. Где садились?
– Делали две посадки, товарищ полковник, долетели нормально, – доложил командир.
– Ну, вот и славненько. Если никаких непредвиденных обстоятельств не будет, то у вас есть двое суток свободных. Получите паек и денежное довольствие. Жить будете в хорошей гостинице, которая для иностранцев. А в понедельник утром вам нужно прибыть сюда. Машину за вами я пошлю. Так что будьте готовы.
– Всегда готовы, – вырвалось у Коли.
– Шутник? Я шутников люблю, – сказал Семенков и улыбнулся.
– Вы только в городе будьте поосторожней. Много сейчас там шпаны. У всех оружие трофейное.
– Не беспокойтесь, товарищ полковник, – сказал командир, – мы люди дисциплинированные.
– Знаю я вас, – заулыбался Семенков, – как юбки увидите, сразу ваша дисциплина куда-то девается. Ну, ладно, идите к начхозу и получите положенное. До свидания, товарищи.

В хозяйственной части получили направление в гостиницу “Националь” и паек на два дня, в который входили, наряду с другими продуктами, сухая колбаса, шоколад, галеты и даже маленькая стеклянная баночка черной паюсной икры. Такой паек получал только высший офицерский состав. До метро «Сокол» подвезла попутка, отправляющаяся в центр за продуктами. Когда слезли с машины, то увидели новенький автобус, подходящий к остановке.
– Может быть, на автобусе прокатимся, посмотрим Москву? – спросил штурман.
– А что – это идея! – сказал командир. – На нем как раз написано, что он идет в центр.
Автобус был почти пустой. Только несколько рабочих и двое военных.
– Как-то странно нас тут встречают, – заявил Коля, когда уселись на заднее сидение.
– Нормально – Москва, – сказал командир.
– А я тоже думаю, что тут что-то не так, – добавил штурман. – Сам Семенков встретил, такие пайки, «Националь». Мне даже страшно становится.
– Ладно, не тряситесь заранее, – сказал командир, – лучше подумайте, как нам культурно провести вечер.
– Я еще никогда не видел Красную Площадь, – мечтательно заметил Коля.
– Нет, сначала отвезем на Пресню одно письмо, а потом махнем на Красную Площадь, – сказал Командир.
– А что за письмо?
– Да меня Палей (начальник порта Палеев) попросил его матери передать.
– Ну, хорошо, но сначала надо устроиться, – заметил штурман.

Через час были уже в гостинице. Командир получил отдельный номер, а Коля со штурманом – двухместный. Они зашли в номер и просто ошалели: деревянные кровати, диван, радиоприемник, туалет, отделанный белым кафелем, – такого шика они не видели никогда.
У командира, к которому они зашли, было еще шикарнее. В туалете рядом с унитазом был еще один – пониже с каким-то краником. Что это такое, было непонятно, а спрашивать у дежурной постеснялись. Решили потом спросить у кого-нибудь.
Чай и все принадлежности для него, включая электрический чайник, который они видели первый раз в жизни, были, поэтому вскипятили чай и стали обедать сухим пайком.
– Эх, жаль – бутылочки нет! – сказал штурман.
– Кто тебе это сказал? – спросил командир.
– А что, есть? – вскрикнули друзья хором.
– Есть, но не про вашу честь, – парировал командир, – я ее прихватил для последующих приятных встреч.
– В парке Чаир распускаются розы… – запел штурман, мечтательно закатив глаза, а вообще-то, в Москве много рынков, и там можно купить все, что пожелаешь.
– Хватит набивать желудки – двигаем на Красную Пресню, – сказал штурман.
– А куда ехать-то, знаешь?
– Язык до Киева доведет, – сказал командир.

Собрались, начистили сапоги, и вышли из гостиницы. В центре было довольно многолюдно. Спросили у москвича, по виду, как доехать до Красной Пресни. Тот сказал, что лучше всего на метро до проспекта Горького, а оттуда на автобусе, но можно и сразу вон на том троллейбусе, который довезет до зоопарка. Решили ехать на троллейбусе, чтобы посмотреть Москву. С военных денег за проезд не брали. Несколько девушек, находящихся в салоне, с интересом бросали взгляды на трех бравых летчиков. Вскоре доехали до зоопарка, вышли у кинотеатра, спросили у прохожего, как пройти на Малую Грузинскую улицу. Прохожий объяснил, и друзья пошли. В одном из переулков свернули случайно не в ту сторону. В результате вышли к воротам госпиталя. За чугунной решеткой ворот стоял очень худой человек лет сорока-пятидесяти на вид и с мольбой в глазах смотрел на них.
– Что такое, дядя? – спросил командир.
– Ребята-летчики, – услышали они хриплый голос, – тут за углом папиросы продают. Купите две пачки «Севера» – помираю без курева. Здесь, блин, отбирают. Вот, возьмите деньги. Там, за углом, пацаны продают курево.
Друзья переглянулись. Коля, как самый младший по званию, не препираясь, взял деньги и побежал за угол. Через пять минут он вернулся и отдал папиросы страждущему.
– Спасибо, ребята-летчики, никогда не забуду.
– Да ладно, чего там, – сказал командир, – люди должны помогать друг другу, а что это за госпиталь?
– Туберкулезный…
Троица переглянулась и быстро ретировалась.
Когда зашли за ближайший угол, то штурман выпалил:
– Это ж заразная болезнь. Вот так вляпались.
– Ничего, – сказал командир, открыл сумку и вытащил оттуда поллитровку, запечатанную сургучом.
Все радостно посмотрели на командира.
– Не радуйтесь, – сказал тот ехидно, – это Коле – руки помыть.
Он отбил перочинным ножом сургуч, открыл бутылку и плеснул Коле.
Тот было поднес ладони ко рту, но последовал приказ: «Отставить!»
Дом по указанному адресу нашли через десять минут. Это был четырехэтажный неокрашенный кирпичный дом, находящийся как бы во дворе почти нового государственного административного здания. В дом, очевидно, попала фугаска, поскольку он был починен в нескольких местах на скорую руку. Некоторые дыры были просто прикрыты фанерой. Внутри, неожиданно, дом выглядел вполне ухоженным. Дверь открыла старушка интеллигентного вида. Услышав, кто они и откуда, пригласила войти. Квартирка была маленькой однокомнатной, с малюсенькой кухней. Три здоровых молодых парня чувствовали себя в ней довольно неуютно.
– Как там Семен? – спросила старушка, – жена его не донимает?
Вопрос озадачил. Таких подробностей о своем начальнике они не знали.
– Да вроде дружно живут, – ответил командир осторожно.
– Ой, бросьте, – сказала хозяйка, – знаю я, как они дружно живут: как кошка с собакой.
Штурман заулыбался. Командир зыркнул на него, и тот унял улыбку.
– Мы, пожалуй, пойдем. Нам еще несколько мест надо посетить, – соврал Коля.
– Ой, – всплеснула руками старушка, – я ж вам даже чаю не предложила.
– Нет, спасибо, спасибо, – заслонился ладонью командир, – мы пойдем.
– Почему вы к сыну не переезжаете? – спросил Коля, вставая со стула. – Вам же скучно здесь, да и помочь некому.
– Ну, вот еще, – вдруг жестко и, как показалось всем, надменно отрезала хозяйка, – прописку, что ли, терять?
– А зачем она вам? – вставил бестактный вопрос штурман.
– Ладно, отставить разговорчики! До свидания, мамаша. Приятно было познакомиться, – сказал командир. Троица спустилась вниз по лестнице.
– Интересный народ эти москвичи, – сказал Коля, когда они вышли во двор, – ей уже Богу душу надо отдавать, а она о прописке говорит! Чудеса!
– Куда мы теперь? – спросил штурман.
– На Красную Площадь, конечно, – сказал Коля, – посмотрим Кремль, смену караула, мавзолей…
Возле зоопарка сели на троллейбус и поехали к самому центру. Вышли недалеко от площади – на улице Горького, и пошли в сторону Кремля.
На площади было пусто. Только несколько одиноких фигурок в военном пересекали ее в разных направлениях, да еще милицейский черный воронок медленно подъезжал к Спасской башне. Возле мавзолея стояли три девушки и смотрели развод караула.
- Как будто нас поджидают, – радостно заметил штурман.
– Может быть, это подруги тех парней, что так усердно задирают ноги? – высказал версию Коля.
– Были их, будут наши, – твердо заявил командир.
Встали метрах в десяти от девушек и закурили. На Спасской башне часы пробили три раза.
– Жрать что-то захотелось, – сказал штурман.
– Нашел время думать о еде – нужно о духовном, товарищ лейтенант, о духовном, – сказал командир.
Девушки пошли в сторону храма Василия Блаженного, что-то щебеча. Команда двинула следом. Проходя мимо караула, Коля невольно повернул голову направо и увидел, сколько черной зависти и тоски было в глазах у высокого солдата, стоящего навытяжку с винтовкой.
Подружек догнали уже у храма. Командир взял инициативу в свои руки.
– Девушки, на улице прохладно, а вы так легко одеты.
Девушки обернулись. Глаза их заинтересованно заблестели. Шутка ли, три летчика во всем блеске, да еще такие симпатичные.
– Нам не холодно – мы же не старушки какие-нибудь, – ответила самая шустрая, небольшого роста блондинка.
– Нет, вы старуськи, но очень симпатицные, – потешно просюсюкал штурман.
Подружки весело засмеялись.
– Мы попали в затруднительное положение, – сказал, насупившись, командир, – совершенно не знаем Москву, прилетели на два дня, а послезавтра – «далеко-далеко, где кочуют туманы…»
Девушки переглянулись.
– Мы вообще-то собирались сегодня поехать на Сельскохозяйственную выставку, но потом решили проехать в центр. Сегодня день рождения у Вики, – сказала блондинка и указала на высокую брюнетку.
– Валя, ну зачем ты? Будешь теперь всем прохожим рассказывать про мой день рождения.
– Поздравляем, но мы не прохожие, – вставил Коля, – а попавший в затруднительное положение летный состав.
– Вот так, официально? – съехидничала третья девушка, которая была симпатичнее всех, но, судя по всему, с характером.
– Нет, правда, помогите нам осмотреть достопримечательности, – сказал командир, и мы по гроб жизни будем вам благодарны.
– По гроб не придется, – сказала самая симпатичная, которую звали Элла, – мы собирались возвращаться домой, пообедать – с утра уже на ногах.
– Мы можем пообедать в каком-нибудь саду – у нас есть с собой сухой паек, – сказал штурман.
– Вот еще, – сказала Валя, улыбаясь, – есть всухомятку с незнакомыми мужчинами…
Вика что-то шепнула ей на ухо, и та утвердительно кивнула.
– Хорошо, – сказала она, – можно поехать ко мне поесть суп-харчо, это на Автозаводской. Отец на суточное дежурство только заступил.
После этих слов Валя засмущалась.
– А мама? – спросил Коля.
– Мама умерла…
– Извините, пожалуйста.
– Да, – сказал командир, посуровев. – Мы, вообще-то, никуда не спешим. На Автозаводскую, так на Автозаводскую.
Возле Большого театра спустились в метро, через полчаса вышли на станции «Автозаводская» и направились к Валиному дому. Когда зашли в квартиру, Валя засуетилась: зажгла и накачала примус, поставила кастрюлю супа, накрыла стол и выставила на него все, что было в доме. Командир вынул из сумки часть сухого пайка, предусмотрительно прихваченного из гостиницы, и бутылку водки.
– Мы водку не пьем, – сказала Элла.
– Как, вообще не пьете? – спросил Коля.
– Нет, почему же, вино пьем, но у нас его нет.
– Здесь базарчик какой-нибудь имеется в окрестности? – спросил командир.
– Да, вон за той башней есть рынок, – показала в окно Вика.
– Приказ, надеюсь, понятен? – спросил командир, посмотрев на штурмана и Колю с напускной строгостью.
– Да уж, так точно, конечно, – ответил Коля, и они отправились в указанном Викой направлении.

Рынок был маленьким. На нем торговали всем самым необходимым: картошкой, капустой, пирожками, кое-какой зеленью. Торговали также семечками, кукурузой, пшеничным зерном и просом. На краю располагалась пивная, рядом с которой стояло человек десять страждущих и три инвалида без ног, передвигающихся на деревянных дощечках с подшипниками. Инвалиды были сильно пьяны, а один из них во все горло распевал песню «Широка страна моя родная…»
– О, Летуны! – воскликнул он, сконцентрировав взгляд на Коле и штурмане, – первым делом, первым делом самолеты!!! Знаю я вас – прилетели, нас…ли и улетели, а пехота должна кровь проливать?
– Ты ж в санбате служил, – сказал ему другой инвалид.
– Ну и что? Санбат что, не пехота?
– Не пехота…
Тут стал разгораться, по-видимому, старинный спор, и наши герои обошли спорящих и приблизились к концу очереди, спросив, где можно достать вина.
– Вон, закрытую лавку видите? – спросил один в очереди. – Так вот, подойдете и постучите в окошко три точки и одно тире.
Коля заинтересованно посмотрел на дядьку в кепке.
– Почему “Ж”?
– Жора его зовут – это я ему код придумал.
– Ты не радист случайно? – спросил Коля
– Случайно радист.
– В каких войсках служил?
– В танковых, а что?
– Да нет, ничего.
– Отслужился я, – сказал танкист, – ранение у меня в ногу.
– Понятно…
Тут все стали свидетелями следующей сцены. Одна из женщин свободного поведения, которые постоянно трутся возле пивных, споткнулась и упала, засвидетельствовав полное отсутствие исподнего. Инвалид, недружелюбно встретивший друзей, неожиданно издал крик:
– Мужики, чур, я первый – с войны не е…ся!
Раздался дружный хохот и какой-то старик помог женщине встать. Та осклабилась и заявила инвалиду, которому оставался буквально один шаг до жертвы:
– Чаго ж ты дожидался, пока я упаду? Пойдем уж, уважу ветерана, так и быть.
Ветеран радостно поспешил за ней, усердно отталкиваясь колодками от земли.
Коля и штурман пошли к указанной будке. После условного стука открылась задвижка, выглянула бородатая морда и спросила:
– Чего вам, служивые?
– Нам бы вина, дядя, пару бутылочек.
– Тридцать рублей.
– Дорого, дядя.
– Не хотите – не надо, – сказала морда и захлопнула задвижку.
– Эй, дядя, ладно – мы согласны.
Задвижка открылась, и бородатый выставил две бутылки.
– Что это за вино? – спросил Коля.
– «Кинзмараули».
– Ух, ты! – восхитился штурман. – А не врешь?
– Что, наклейку не видите, летчики? – залыбился бородатый.
Забрали вино и пошли обратно. Когда вышли на улицу, где жила Валя, остановились в ужасе: все дома были одинаковые – двухэтажные и выкрашенные в один желтый цвет.
– Слушай, а ты номер дома запомнил? – спросил штурман.
– Нет, – ответил Коля, – когда выходили, казалось все просто, а ты-то, штурман чего не сориентировался?
– Да, – почесал за ухом штурман и зевнул.
– Придется кричать, – сказал Коля.
Они приложили ладони ко рту и, что есть силы, закричали:
– Валя! Элла! Вика!
Прохожие с удивлением оборачивались.
Коля увидел, что военный патруль, шедший по улице примерно за три дома от них, устремился в их сторону.
«Этого еще не хватало", – подумал Коля, вспомнив про бутылки, и увлек друга за рукав в ближайшую подворотню, на ходу объясняя ситуацию.
Им повезло – двор оказался проходным. Выбежали на другую улицу, пересекли дорогу и заскочили в подъезд большого здания. Дежурная, находящаяся в будке со стеклом, отодвинула створку и спросила, к кому они пришли.
Штурман назвал первую, пришедшую на ум, фамилию:
– К Петрову.
– Петров будет принимать через час.
– Ну, ничего, – сказал Коля, – мы здесь подождем.
– Ожидание в фойе запрещено, – металлическим голосом возвестила бдительная охранница.
– Да мы никому не помешаем, товарищ дежурная.
– Нет, поднимитесь на второй этаж и там можете ожидать у кабинета.
Коля и штурман радостно переглянулись и устремились на второй этаж. Там они посидели полчаса и спустились вниз.
– Вы куда, граждане? – спросила дежурная, – Петров скоро придет.
– Мы немножко погуляем на улице, а то у вас тут душно, – сказал Коля.
– Ходят, не знают, зачем, – послышалось им вслед.
На улице уже стало темнеть. Друзья осмотрелись и направились, как им показалось, по тому же пути – через калитку и в проходной двор.
И тут послышался женский вопль. За ближайшим сарайчиком кто-то копошился. Друзья, не задумываясь, бросились на крик. Выскочив из-за угла сарая, они увидели, как здоровый детина раздевает молоденькую девчонку.
– Эй ты, а ну, отпусти девочку!
Детина развернулся в их сторону и, не целясь, выстрелил. Друзья рухнули на землю. Коля успел первым выхватить пистолет и выстрелил в воздух поверх голов девушки и нападающего. Детина бросил жертву и тут же скрылся, перепрыгнув через заборчик. Буквально в этот же момент кто-то навалился сзади. Штурману удалось вывернуться. Он нанес рукояткой пистолета удар в голову нападавшего, потом развернулся и увидел, что другой нападавший двумя руками держит Колю за шею и пытается свалить того наземь. Штурман занес руку с пистолетом над головой «злодея» и к своему ужасу в потемках разглядел солдатскую форму и повязку на рукаве, но остановиться уже не мог и ударил. Солдат свалился, и друзья бросились бежать. Откуда-то сбоку вслед им раздался милицейский свисток. Пробежав метров двести между домами, они остановились, тяжело дыша.
– Вот так приключений мы на свою голову поимели, – сказал Коля, – по-моему, это была милиция.
– Нет, – это был патруль, сказал штурман, – с чем вас и поздравляю…
– Да, поимели, – сказал Коля, застегивая гимнастерку. – Ты не штурман – ты Иван Сусанин, – сказал он, – посмотри, нам нужно на Автозаводской проулок, а это улица Ленинская слобода.
– Да ладно тебе, давай лучше спросим у прохожих. Кстати, бутылки целы? Что-то запах подозрительный.
– Коля открыл хозяйственную сумку, просунул руку и вынул отбитую верхнюю часть бутылки. Вторая бутылка тоже была разбита. Пришлось выбросить их вместе с сумкой.
Остановленный друзьями прохожий сказал, что Автозаводской проулок находится рядом. Вышли как раз к тому месту, откуда под «нужным» углом была видна водонапорная башня.
– Вот он, наш подъезд! – радостно возвестил Коля.
Они поднялись на второй этаж и остановились у двери.
– Коля, а почему так тихо? Когда мы уходили, девочки крутили пластинки, смеялись…
– Да, странно…
Они позвонили. Дверь открыла Валя.
– Вы чего так долго? – спросила она, – мы уже все пластинки прослушали, танцевали, а сейчас вот фотографии смотрим.
Командир сидел в окружении девушек и с серьезным видом разглядывал фотографии.
– Ну, что, принесли? – спросил он, поднимая глаза.
– Можно вас, товарищ командир, на пару слов на кухню, – попросил штурман.
На кухне друзья рассказали командиру все, не утаивая.
– Вы сдурели! – сказал он, – это ж нападение на патруль. Вы представляете последствия? Так, плохи наши дела. Надо прыгать и дергать кольца.
Вышли в комнату к девушкам. Те по выражению лиц летчиков поняли, что случилось что-то неординарное.
– Очень жаль, девушки, но ребята по моей просьбе позвонили в гостиницу и им сообщили, что мы должны срочно возвращаться, – сказал командир, – служба.
В глазах девушек промелькнули разочарование и облегчение одновременно. Дело шло к ночи, и ситуация начинала приобретать двусмысленный характер.
– Когда будете возвращаться из командировки, позвоните? – с надеждой в голосе спросила Элла.
– Обязательно, девочки, – заверил штурман, хотя отлично помнил, что обратный полет не предусматривал посадки в столице.
Распрощавшись, вышли на улицу и тут же увидели патруль у соседнего дома. Рядом, на проезжей части, стоял черный воронок. Два милиционера беседовали между собой в сторонке.
Друзья вернулись в подъезд.
– Что будем делать? – спросил штурман.
– За мной – на чердак! – приказал командир и помчался, перескакивая через две ступеньки, наверх. Коля и штурман бросились за ним. Выход на чердак, закрытый деревянной задвижкой, был на высоте двух с половиной метров. Коля подставил сначала руки, а потом плечи командиру и тому удалось открыть задвижку, а затем подтянуться и залезть на чердак. Там он отыскал старую швабру и спустил вниз.
– Цепляйтесь! – крикнул он.
– Я сначала Коле помогу, а потом уж придется цепляться за твою швабру, – сказал ему штурман.
Он подставил руки и плечи Коле, который быстро оказался наверху, подхваченный жилистыми руками командира.
Затем Коля и командир спустили швабру и подтянули штурмана, который в последний момент чуть не сорвался.
– А как обратно будем спускаться? – спросил Коля.
– Сначала поищем пожарную лестницу, – сказал командир, – а потом уже решим.
Лестница была и выходила на чердак. Эта сторона дома, к счастью, не была освещена. Один за другим экипаж спустился на землю и побежал через дорогу. Как раз в это время по ней ехал "Студебеккер" с крытым кузовом. Друзья проголосовали. Шофер увидел, что голосуют военные, и остановился.
– Ты куда едешь? – спросил командир.
– На Чистые пруды.
– Это далеко от центра?
– Нет, не далеко, хотя смотря что называть центром.
– Может быть, подбросишь к Националю?
– Не имею права, товарищ старший лейтенант.
– Ну, хорошо, подбрось хоть до прудов.
Экипаж попрыгал в кузов и "Студебеккер" резко тронулся. Откуда-то сзади послышался свисток, но водитель, к счастью, не обратил на него внимания.

В гостинице они спросили у дежурной, не звонил ли кто-нибудь им. Оказалось, что не звонил.
Разошлись по номерам, но долго не могли уснуть – были перевозбуждены.
В 4 часа утра раздался звонок, сначала у командира, а потом и у остального экипажа. Их срочно вызывали на аэродром и сообщили, что машина ждет внизу. Быстро оделись, захватили вещи и спустились вниз. Там стоял зеленый автобус, в котором сидело несколько офицеров в летной форме. В дороге решили закусить сухим пайком, но оказалось, что забыли воду. Есть всухомятку не стали.
Когда приехали, всех направили к Семенкову. Тот был возбужден и, не приглашая сесть, дал указания:
– В Берлин полетите на другом самолете – не на Ли-2, а на настоящем «Дугласе». Вы знаете, что в обслуживании и управлении он – точная копия нашего Ли-2.
«Только наоборот», – подумали друзья одновременно.
– На вашем Ли-2 в Берлин полетит другой экипаж, который вернется назад на «Дугласе». Вам приказано доставить в Берлин важное правительственное лицо. Примите машину, карту маршрута и все, что полагается, потом – пробный полет и не позже 11:00 доложите лично мне о готовности. Да, у начальника связи возьмите свои и наши позывные и уточните частоту.
– Что, у них нет своих экипажей? – спросил штурман, когда они уже подходили к «Дугласу», – поперепутали все – без бутылки не разобраться.
– Я думаю, – сказал командир, – что это делается в целях безопасности. Тут москвичи друг с другом связаны, примелькались. Возможны заранее подготовленные покушения или диверсии. А мы что? Прилетели с другой целью, ни слухом, ни духом, ни ухом, ни рылом. Ничего не ведаем – эдакие ослики на витрине.

Машина оказалась, не в пример Ли-2, легкой в управлении. Ничего в пробном полете не тряслось, закрылки не скрипели и работали четко, двигателя было почти не слышно и, самое главное, он не подтекал, как на Ли-2.
В общем, самолет был в полном порядке. Доложили о готовности в 10:30 . Подъехал заправщик и еще одна крытая машина, из которой два майора в форме НКВД перенесли в самолет несколько чемоданов и какие-то ящики. После того, как отъехал заправщик, показался большой черный лимузин, сопровождаемый охраной на американских джипах-фордах.
Лимузин и эскорт остановились. Из лимузина с переднего сидения соскочил верзила в сером костюме, подбежал к задней дверце и открыл ее. Оттуда вылез полный невысокий человек в шляпе и еще двое вышли с другой стороны, и все четверо направились к входной двери самолета.
– Ребята, – заметил командир чуть испуганным голосом, – это ж Каганович.
– Да ну, брось ты! – сказал штурман, приподнимаясь на сидении, чтобы лучше разглядеть приближающуюся группу в иллюминатор. Коля тоже приподнялся, чтобы тоже посмотреть, и тут же услышал команду приготовиться к взлету, продублированную на его наушники. Мотор взревел. Командир сжал кулак правой руки и показал большим пальцем за спину. Коля понял и пошел закрывать входную дверь. Приближаясь к ней, он отдал честь сидящим на креслах людям, стараясь не глядеть на главного. Каганович и сопровождающие его люди никак не прореагировали на это приветствие. Коля вернулся, подключил наушники и начал сеанс связи.
Лимузин и сопровождающие его джипы быстро уехали с летного поля. Буквально через минуту командир увидел еще какие-то машины, двигающиеся по полю в их сторону.
– Ребята, мне кажется, что мы начнем движение чуть раньше команды, – крикнул он и потянул рычаги. Самолет тронулся с места.
– А почему раньше? – спросил штурман.
– Погляди вон туда…
Штурман взглянул в указанном направлении и увидел мчащийся по полю джип, в котором сидели офицер и двое солдат с повязками на рукавах. За ними поспевал черный воронок. Офицер соскочил на землю и стал махать руками. Именно в этот момент последовала команда на взлет. Винты взревели. Самолет стал набирать скорость. Командир почти незаметно помахал в иллюминатор левой рукой.
– В парке Чаир распускаются розы… – запел штурман, глядя на командира с восторгом и страхом одновременно. Коля ничего этого не видел, так как был на связи.

– Ты думаешь, в Германии не достанут? – сказал штурман, когда набрали высоту.
– Я уже думал об этом, – ответил командир, выключив рацию и отодвинув один наушник кожаного шлема – у нас есть два слабых звена – девушки и шофер «Студебеккера».
– О чем это вы? – спросил Коля, снимая наушники.
– Нас, похоже, застукали, – с досадой в голосе ответил командир, – мы видели, как они подъезжали при взлете.
– Кто? – не понял Коля.
– Патруль, мил человек, и милиция.
– Да вы что?!
– Так что ждите милой встречи, – сказал командир, опуская ухо шлема.
– Я помню наши встречи и вечер голубой… – пропел ни к месту штурман.
– Тебе бы только петь, – возмутился Коля, – надо думать, что отвечать.
– А что отвечать – придется признаваться.
– Да ты что, с ума сошел! Это же конец нам. Надо сделать все, чтобы выкрутиться.
– Да, от этих волкодавов выкрутишься…
– Если на девушек они не выйдут и никто в темноте не увидел номера «Студебеккера», то нас там не было.
– А где мы были?
– Гуляли по Москве.
– Где гуляли? Москвы мы не знаем, улиц не знаем.
– У нас схема Метро есть. Надо только найти в Германии москвича, да расспросить его, что там на каждой остановке понастроено наверху.
– Хорошая идея, – сказал штурман, – но бесполезная.
– Это еще почему?
– Все равно на чем-нибудь поймают.
Погодные условия были отличные. Полет проходил нормально. Однако, когда почти пролетели Украину, вопреки прогнозам, погода испортилась настолько, что пришлось сделать вынужденную посадку во Львове.

Когда сели, то увидели на поле целую делегацию, встречающую неожиданно свалившегося на голову большого чиновника.
Начальник аэропорта оказался бывшим начальником штаба полка, в котором воевал командир. Он быстро распорядился насчет гостиницы и заверил, что метеослужба дает весь день сегодня и завтра туман с дождем.
– Можете сегодня спокойно посмотреть достопримечательности. Фашист Львов не бомбил – надеялся, видно, себе оставить. Бои шли, в основном, в пригородах. Машину проверим и дозаправим в лучшем виде. Кагановича уже повезли на дачу первого секретаря, где он будет ночевать.
– Я вам Львов покажу по высшему разряду – я его хорошо знаю, – сказал Коля, – Отсюда до моего родного города около 150 километров.
– Так ты отсюда? – с удивлением спросил командир, – что ж ты нам никогда не рассказывал?
– Да как-то случай не представлялся, – засмущался Коля.
Командир вдруг все понял, вспомнив, что это западная Украина, и посмотрел на Колю с пониманием.
– Ну что ж, показывай, – сказал он, когда они в плащ-накидках слезли с кузова грузовой машины, которая подвезла их к центру города.
Начали осмотр с любимого Колиного костела Эльжбета. Он рассказал друзьям легенду о молодом прекрасном принце, полюбившем простолюдинку Эльжбету, которая не понравилась окружению принца, и ее отравили. Принц с горя наложил на себя руки, а его родственники раскаялись и построили этот красивый собор.
– Лучше бы они ее родственникам деньги отдали, – неожиданно заявил штурман закуривая папиросу.
– Да, вот так – тебя не послушались и поступили по-своему, – парировал командир, пытаясь тоже прикурить, прикрываясь плащ-накидкой.
Недалеко от костела был виден другой собор.
– А это что за церковь? – спросил штурман.
– Это собор святого Юра.
– Православный?
– Нет, католический. Здесь православная церковь есть только на окраине.
– Ишь, куда загнали, капиталисты!
Ничего интересного про храм Коля не помнил – только то, что возле него стоял лагерь Богдана Хмельницкого.
Потом пошли по лужам на площадь Адама Мицкевича – польского поэта, посреди которой стоял ему памятник. Коля рассказал, что памятник настолько красив, что поляки все время просят его перенести в Варшаву.
– Это что за шикарное здание? – спросил командир
– Это гостиница «Жорж». Здесь были казино и дорогие рестораны.
– А ты видел ее в то время? – спросил штурман.
– Ну конечно.
– Так ты, выходит, при капитализме пожил? – хитро улыбаясь, высказал командир.
– И родился, – сказал Коля, потупившись.
– То-то я смотрю, к тебе наш особист все присматривается, – заметил штурман.
– Ну ладно, хватит об этом, – сказал командир, – пошли дальше, а то у нас еще большая культурная программа, как сказал Коля.
– Какая еще программа? – недовольно спросил штурман и зевнул.
– Мы еще не видели Кафедральный собор, ратушу, Армянский собор, не сходили в Оперный театр – он тут уникальный.
– Ох, не люблю я оперный – скучно там, – сказал командир. – Кроме как на балерин, не на кого и не на что смотреть.
– Внутри, знаете, как там красиво!
– Это все интересно, но, учитывая погодные условия и чувство голода, предлагаю посетить ресторацию, – заметил штурман.
– Голосую – за! – сказал оживленно командир.

Небольшое кафе нашли за Ратушей. Народу не было. Заказанное пиво оказалось отменным.
– Понимаете, какое дело, – стал разглагольствовать командир, поглощая котлеты и запивая их большими глотками пива. – Мы, советские люди, не приучены к восприятию прекрасного. Нам подавай что-то реальное и приносящее пользу, и это правильно. Ну, посмотрим мы еще несколько соборов – и что? У нас даже фотоаппарата нет, чтобы родственникам и знакомым потом фотографии показать, а вот о качестве пива можно будет рассказать, вызывая интерес у сослуживцев.
Пиво действительно было очень хорошее. Очевидно, не всех пиводелов убило на этой войне.
– Вот так, если хоть один человек остается, то можно передать секрет другому поколению, – продолжал командир, – и так во всем. Человеческая порода живуча. Сколько народу побило. Видел я после боев – пройти невозможно – одни трупы. Думал, все. Жизнь остановится. Ан нет.
– Мне техник один здесь в порту сказал, что на ЛАЗе очень красивые девушки есть, – вставил штурман.
– Я думаю, что сейчас на нем почти все львовяне работают, – сказал Коля, – я знаю, где это. Если пешком, то далеко будет. Туда, правда, ходит трамвай, но из другого района. Нужно взять попутку.
Заплатили за пиво и пошли на ту улицу, по которой, по расчетам Коли, могут проходить машины в сторону ЛАЗа. Дождь кончился. Вскоре им повезло, и остановилась полуторка, на которой они успешно добрались до завода. Напротив проходной – в ста метрах от нее – стоял клуб, у которого стали собираться стайки молодежи, так как дело шло к вечеру. Слышно было, как внутри здания играл духовой оркестр.
– Ну, вот и приземлились, – сказал командир. – Надо искать контингент.
Девушки были, но, стояли группами по две или по четыре. Друзья не теряли надежды. Наконец, им повезло: три девушки, причем все симпатичные, соскочили с подножки трамвая и направились к клубу.
– Опять фортуна светит нам надеждой, – воскликнул штурман, широко улыбаясь.
Друзья встали на пути девушек, а Коля даже развел руки в стороны.
Девушки захихикали и остановились, поглядывая с опаской в стороны. Какой-то высокий парень лет шестнадцати-семнадцати вышел из клуба, огляделся и направился в их сторону.
– Вы чо, летуны, – сказал он и цыкнул слюной между зубами, – это наши подружки.
– Мальчик, – сказал командир, – иди домой, ты забыл сделать уроки.
Еще не успел командир закончить фразу, как получил правой в ухо и качнулся в сторону. Штурман бросился на выручку, но тут же получил он парня прямой в переносицу. Коля не успел отреагировать и тоже схлопотал в ухо. Парень дрался профессионально. Командиру все-таки удалось схватить его правой за голову, но тут раздался милицейский свисток. Первым порывом было бежать, но поддаться ему было бы позорно, и летчики остались на месте. Парень же рванул в сторону клуба и скрылся за ним. Милиционер оказался местный. Он извинился за своих балбесов и предупредил, что ходить в это место небезопасно – слишком много шпаны тут крутится. Девушки убежали еще в начале драки.
– Что ж, сказал командир, – будем считать полет неудачным.

Троица пошла пешком, решив не поднимать шума. У командира был подбит глаз, у штурмана нос, а у Коли краснело ухо. Шли несколько минут молча, а потом командир вдруг начал хохотать.
– Ты чего? – спросил Коля испуганно.
– Как он нас разделал! Как Бог черепаху. Погуляли….

Он опять закатился смехом, который заразил остальных. Хохотали до коликов в животе, до икоты. Наконец, успокоились и дальше шли счастливые и веселые. А что было грустить? Война кончилась, жизнь налаживалась, впереди побежденная Германия, возвращение домой, нескучная неизвестность.
Поймали попутку и быстро добрались до общежития в летном городке. Там узнали, что в местном клубе, который находился в двухстах метрах от общежития, как раз в это время были танцы.
– Что же мы поперлись в такую даль? – сказал штурман.
– Ничего, зато размялись, – улыбнулся командир, притронувшись пальцами к глазу.
Решили на танцы не ходить, а хорошо поспать перед завтрашним днем.

Утром у кастелянши попросили пудру и припудрили синяки. Когда прибыли на аэродром, узнали, что самолет обслужен по высшему разряду – заправлен, проверен и готов к вылету. Его даже помыли, и теперь он стоял в самом удобном для взлета месте и сверкал на солнце.
Командир обошел самолет со всех сторон: осмотрел шасси, закрылки, хвостовую часть и остался доволен. Экипаж сел по своим местам и стал готовиться к полету. В девять часов подъехали несколько лимузинов, из которых вышли Каганович, секретарь Львовского обкома, другое начальство и охрана. Провожающие подобострастно и преданно смотрели на большого начальника. Он пожал руки только секретарю горкома и еще кому-то рядом с ним и пошел на посадку. Два амбала устремились за ним и обогнали его. Первый зашел в самолет, а второй встал у входной двери навытяжку. Первый проскочил по всему самолету: заглянул в туалет в хвосте, в кабину экипажа и проверил сидения. Второй поднялся по лестнице сразу же за Кагановичем. Еще двое референтов поднялись последними. Референты эти, судя по выправке, были тоже из НКВД. Амбалы вышли. Коля втянул трап и захлопнул дверь.
Разрешили взлет. Самолет подрулил к полосе и через несколько минут успешно взлетел.
На этот раз большой начальник был в веселом расположении духа. По-видимому, проводы были не без возлияний. Он подошел и пожал руку каждому из экипажа. Спросил, откуда они, хотя было ясно, что он знает все. Поблагодарил за первую часть полета.
– Я надеюсь, товарищи летчики, – сказал он, – что и вторая часть будет успешной.
– Ох, не надо было ему это говорить, – заметил Коля, когда Каганович вернулся на свое место.
– Да ладно, откуда он знает наши традиции, – успокоил командир.

Через час пролетали над Краковом. Местная служба запросила позывной. Коля передал по рации и продублировал ключом. Коридор полета был расчищен тщательно – ни один летательный аппарат ни навстречу, ни параллельным курсом не был замечен.
Взяли курс на Познань. Там был контрольный аэродром на случай аварийной посадки. Полет проходил нормально. Пролетели Познань и взяли курс на Берлин. Для посадки высокого гостя американцы предложили аэропорт Темпельхоф в своей оккупационной зоне. Он располагался почти в самом центре. Это был лучший аэродром Германии, да и всей Европы. Однако комендант города дал команду сажать в восточную зону в аэропорту Трептов. Когда шли на посадку, заметили, насколько сильно была разрушена столица Третьего рейха. Практически не было видно ни одного целого дома, во всяком случае, в центре.
Высокого начальника встречала большая делегация, состоящая из коменданта Берлина генерал-полковника Горбатова и еще каких-то генералов и штатских.
Экипаж отправился на доклад к начальнику аэродрома, полковнику Степанову. Оказалось, что земляки с новыми моторами улетели два дня назад, а для них оставили один самолет уже с новым движком и тремя на борту. Вылет, однако, задерживается до отлета Кагановича назад в Москву.
– Будете дублирующим экипажем в расчете на непредвиденную ситуацию, – сказал Степанов. – Если все будет нормально, возьмете курс на Львов через три дня, а сейчас получите направление в гостиницу КЭЧ*. Она тут неподалеку – дойдете пешком. Если будете гулять по городу, учтите, что в нем все поделено между союзниками на четыре сектора. Управление совместное, но лучше не попадаться.
– А что тут можно смотреть, товарищ полковник? – спросил командир. – Все ж разрушено.
– Ну, не скажи, старший лейтенант, две трети, конечно, повреждено, но одна
треть осталась. Работают магазины, есть несколько кафе, в которых можно послушать хорошую музыку. Им, правда, разрешено работать до 21-00…
Тут полковник прервал свою речь, вспомнив, очевидно, о субординации.
– В общем, особо не увлекайтесь. Отметьте командировочное предписание,
получите у моего зама оккупационные марки, пайки, талоны на питание в гостиничной столовке и гуляйте. На марки, которые получите, сильно не разбогатеете, но можете какой-нибудь сувенир себе купить. Последний день
командировки прошу находиться в гостинице. И еще: всегда имейте при себе командировочный лист – здесь комендатуры работают на совесть.

В вагончике заместителя начальника выдали все, о чем говорил начальник, и еще раз предупредили не выходить за пределы советской зоны. Старшина, выдавший направления в гостиницу “по секрету” рассказал обо всех “злачных местах”.
– В кафе «Фройлен Кюнст» – свиные сосиски подают. Не дорого – каких-то двадцать марок. Там играет скрипач на любой заказ… Доедете на двухэтажном автобусе, который останавливается рядом с аэродромом, до улицы Циммер-штрассе, а там пройдете до пересечения с Линден-штрассе и увидите кафе. Вообще там все интересные места рядом. Конечно, много разрушенного, но это уж, как говорится “извините, битте”.

............................................................................................................
* Коммунально-эксплуатационная часть


Друзья пошли к гостинице. Она оказалась очень даже неплохой. Ее миновали снаряды и бомбы. Были заменены только несколько окон на втором этаже. Взяли ключи у симпатичной дежурной в звании старшего сержанта. Оказалось, что все попали в одну, но приличную, комнату: стояли деревянные кровати с двумя тумбочками возле каждой, шкаф, приемник. Был даже небольшой закуток со столом, на котором стояли кухонные принадлежности.
– Гуд циммер! – сказал командир
– Зер гутес циммер! – подтвердил Коля
– Учти, Коля, ты у нас официальный переводчик.
– Я не знаю, получится ли – у них тут берлинский акцент. Я не очень-то.
– А какой ты акцент улавливаешь?
– С баварским, вроде, выходило ничего.

Хотя было еще три часа дня, решили никуда не ходить, а хорошо поспать. Вскипятили чай, подзаправились пайком и на боковую. Утром, легко позавтракав, захватили баул и положили в него на всякий случай три шоколадки. Пошли искать остановку автобуса. Она действительно оказалась рядом с гостиницей. Стояло человек десять немцев. При приближении экипажа те расступились, пропуская победителей. Командир сделал знак рукой, чтобы они продолжали стоять на своих местах, но те не возвращались в очередь ни в какую. Пришлось отойти в сторону. Даже после этого какое-то время немцы продолжали стоять в стороне. В конце концов, поняв, что господа офицеры не торопятся ехать, немцы вернулись и встали точно так же, как и стояли до этого. Подошел двухэтажный автобус. Кондуктор что-то выкрикнул, и четыре человека поднялись на ступеньки.
– Чего это он крикнул? – спросил штурман.
– Он сказал, что есть только четыре места.
– Вот это да! Можете представить, товарищи летчики, – сказал командир, – что такое происходит, например, в Москве?
– Да ни в жисть! – сказал штурман. – В Москве бы все бросились одновременно, и победил бы сильнейший.
– Я сейчас скажу крамольную мысль, – предупредил Коля, – но я удивляюсь, как мы их победили – это же ходячие исполнительные машины.
– А ты, значит, считаешь, что дисциплина не обязательна? – спросил ехидно командир.
– Дисциплина, конечно, нужна, но должны же быть возможности и для свободного творчества.
– От них один бардак происходит, от этих возможностей.
– Может быть, но мне все же ближе свой раздолбай, – заключил Коля.
– Вот увидите, – высказал неожиданно гениальную мысль штурман, – они за несколько лет восстановят всю страну, а мы потом будем их догонять.
– Ох, Сибирь по вам плачет, – пошутил командир, но перед этим посмотрел по сторонам.
На третий автобус удалось сесть. Из окон открылась безотрадная картина: вокруг лежали еще не убранные завалы, хотя солдаты на танках и самоходках растаскивали их, а инженерная техника грузила и отвозила за город, много зданий было разрушено, транспорт практически парализован. Метро не работало, трамваи и обычные автобусы не ходили. Спасали двухэтажные, которые каким-то чудом оказались целы. Их парк находился недалеко от центра. Людей на улицах было немного – главным образом солдаты, офицеры и немецкие плохо одетые женщины. Детей, в основном, младше десяти лет, было мало. Они своим поведением не отличались от взрослых – сгорбившись, быстро пересекали улицу и скрывались в подъездах.
– Пришибленные какие-то все, – заметил штурман.
– Тут мы и союзники каждый день бомбили – будешь тут пришибленным.
– Так им и надо, – сказал Коля, – захотели Гитлера – вот и получили.
– Дети и женщины не виноваты.
– Все виноваты, – возразил Коля и замолчал.
На каждой остановке прислушивались к объявлениям водителя. Наконец он выкрикнул “Циммер-штрассе” и Коля вовремя отреагировал. Вышли и увидели, что улица была хорошо расчищена, а здания в основном целые. В витринах были выставлены товары – самая необходимая одежда и утварь. Здесь можно было увидеть офицеров с прилично одетыми дамами в шляпках и жакетах с модными подкладными плечиками. У одной такой пары Коля спросил, где находится кафе “Фройлен Кюнст”. Оказалось, что рядом. Зашли. Было несколько пустых столиков. Сели. Заказали фирменные сосиски и пиво. Официантка принесла пиво в двух полулитровых керамических кружках с крышками. Кружки были очень красивыми.
– Давайте поищем и купим такие кружки как сувениры, – предложил Коля.
Спросили у официантки, сколько они стоят. Из-за Колиного акцента она не поняла вопроса и сказала, что кружки у них не продаются. Не стали уточнять и принялись потреблять напиток, который оказался очень хорошим. Заиграл маленький оркестрик, состоящий из пенсионеров. Потом вышел старый скрипач и стал играть, подходя к каждому столику. У некоторых столиков ему клали деньги в боковой карман, стараясь делать это незаметно.
Сосиски были такие вкусные, что только раззадорили аппетит. Напиток, правда, его притуплял. Пришла официантка, до которой дошло, чего хотели русские. Она сказала, что сувениры можно купить у Рейхстага. Это всех удивило. Посидели еще немного, слушая музыку, а потом расплатились и вышли на улицу.
– Хорошо бы Рейхстаг посмотреть, – сказал командир, – а то потомки не поймут.
Как пройти спросили у проходящего мимо офицера. Тот сказал, что надо идти прямо, потом повернуть направо и прямо – до Унтер ден Линден.
Там с востока идет Франкфуртер, которая переходит в Унтер ден Линден.
– На ней столько наших полегло, ребята, – сказал офицер, – вы даже не сможете себе представить. Немцы танки закамуфлировали вдоль всей Франкфуртер и расстреливали нашу пехоту, танки и транспорт в упор. Но мы к Рейхстагу стремились, будь он неладен! На Унтер ден Линден выйдите и увидите Рейхстаг и Бранденбургские. Рейхстаг уже в английской зоне, но можете идти спокойно – русских везде пропускают. У Бранденбургских ворот на площади большая барахолка. Можно хорошие вещи купить. Смотрите только поосторожней там. Загремите в объединенную комендатуру – будут большие проблемы.
Поблагодарили за информацию и за совет и пошли в указанном направлении. По пути встретился небольшой, но чистенький парк. Решили зайти. В нем даже детские площадки были почти целыми, но детей не было. Гуляли военнослужащие с девушками и без. Работало кафе, рядом с которым стояли почти пустые столики.
Пошли дальше. Наконец, вышли на Унтер ден Линден и по ней подошли к Бранденбургским воротам. Там действительно было столпотворение. Американские и английские солдаты и офицеры продавали различные вещи, а советские и французские покупали. Но больше всех было немцев, которые и продавали и покупали. Один старый немец в шляпе с пером, приспособил для торговли большой платяной шкаф, в котором он сделал перегородки. На перегородках стояли керамические пивные кружки изумительной красоты.
– Вот такую я всегда хотел, – сказал Коля.
– Ну так и бери, – сказал командир.
Коля подсчитал, и оказалось, что пяти марок не хватает.
– Держи, – протянул штурман десятимарочную банкноту.
– А тебе если не хватит?
– Ладно, бери, пока даю.
Коля купил кружку и положил в баул.
Американский солдат продавал сразу несколько женских швейцарских часов. Командир и штурман купили себе пару.
– Теперь все девушки ваши, – сказал Коля.
Подошли к Рейхстагу. Все стены его были испещрены фамилиями солдат и офицеров, дошедших до Берлина. Была, например, такая надпись:
“Посетили Берлин с удовольствием 7 мая 1945. Группа туристов из Красноярска” или такая: “От Москвы и до Берлина. Падалко Екатерина. 9 мая 1945”.
Обратно в гостиницу возвращались по тому же маршруту только в обратном направлении. На проходной их ждал сюрприз – вызов в комендатуру района Панкоф, расположенного на самом севере восточной зоны, к девяти утра следующего дня. Было написано, что им надлежит явиться в кабинет лейтенанта НКВД Жигарева в 9-00.
Командир слегка побледнел.
– Похоже, нас вычислили.
– Что будем делать? – спросил штурман, настроение которого резко упало.
– Будем стоять на своем – гуляли по Москве, и все.
– Где гуляли? – спросил командир с сарказмом, – если мы не назовем хотя бы пару улиц, то грош цена нам. И молитесь Богу, чтобы они не вышли на девушек. Ну, это сразу выяснится, я думаю. Побольше уверенности в голосе. Я смотрю, штурман раскис?
– Да ладно вам! Правильно Коля говорит – нужно одно талдычить. Нам ничего другого и не остается. Спросим у старшего сержанта, может, кто-нибудь из Москвы в гостинице есть.
Оказалось, что в девятом номере уже вторую неделю живет капитан, прилетевший из Москвы. Тот оказался на месте. Пришлось врать напропалую. Командир сказал, что они летят через день в Москву, которую совершенно не знают и хорошо, если бы он хотя бы схематично нарисовал им улицы в центре. Капитан оказался хорошим парнем. Он с удовольствием вынул из планшета карандаш и вырвал из ученической тетради листок, на котором в течение десяти минут набросал схему со стрелками, квадратиками и надписями.
– Вы надолго в столицу?
– Нет, на двое суток.
Капитан оказался не любопытным. Он не стал расспрашивать, откуда они и куда полетят из Москвы. Поблагодарили его и вернулись в свой номер.
– Надо еще выяснить, как добраться в эту комендатуру.
Спросили у дежурной. Оказалось, что это проблема и что, по-видимому, из центра им придется добираться до комендатуры и обратно в центр пешком.

Вечер провели каждый со своими тяжелыми мыслями. Опасность была реальная и неотвратимая. Как себя вести на допросе, что будут спрашивать, – не было ясно. Еще раз сели вместе и обсудили маршрут “прогулки” по Москве. В него входил, в основном, центр: Проспект Маркса, Кузнецкий мост, Столешников переулок, Пушкинская улица, Китай-город и Красная площадь.
– Подробностей не помним, поскольку были первый раз, – уточнил командир, – и вообще, не нервничать и верить в удачу. Было видно, что сохранить бодрость духа удается ему с большим трудом.

Встали в шесть часов утра и в мрачном настроении, не разговаривая друг с другом, попили чай. Есть не хотелось. Взяли с собой кое-что из сухого пайка и пошли на остановку автобуса. Им снова уступили место, и они не стали изображать из себя интеллигентов – сразу же сели и поехали. На Унтер ден Линден спросили у русской регулировщицы, как нужно двигаться в район Панков. Она долго и путано объясняла, а потом сказала:
– Пройдете по этой улице вон до той башни, а там спросите.

Так и сделали. Добрались до места за два с половиной часа. Сильно захотелось есть, но время поджимало, поэтому зашли в старинное, не разрушенное здание, поднялись на второй этаж и нашли кабинет Жигарева.
Постучались, но никто не ответил. Тогда попытались открыть дверь, но та оказалась запертой. Сели на скамейку, приставленную к стенке рядом с дверью, и тут же появился человек в гражданском.
– Вы по вызову к 9-00?
– Так точно, – ответили почти хором, преданно глядя в глаза человеку.
– Я лейтенант Жигарев, – представился тот и поздоровался с каждым за руку. – Вы заходите первым, – сказал он и показал на Колю.
Коля зашел за ним и сел на предложенный стул рядом с большим столом, на котором стояла лампа с колпаком. За спиной лейтенанта стоял большой сейф, выкрашенный в синий цвет. Лейтенант вытащил из него и долго перебирал какие-то бумаги, потом положил их обратно, взял другие и тоже стал их перебирать, бросая иногда пронзительные взгляды на Колю. Нервы у того напряглись до предела.
– Вы были беженцем с оккупированной территории?
– Нет, когда мы уезжали оттуда, территория еще не была оккупированной.
– Откуда вы знали об этом, если вам было тогда всего пятнадцать лет?
– Когда мы садились на поезд, немцы только бомбили Станислав, и мы даже видели мотоциклы передового отряда, который нас обстрелял, однако нам удалось беспрепятственно выехать.
– Какое задание вы получили в комендатуре города Станислав? – неожиданно спросил лейтенант и направил лампу прямо в глаза Коле.
Свет был настолько ярким, что какое-то время после того, как лампа была отведена, Коля ничего не видел, кроме черных и белых пятен.
– Никакого задания я не мог получить, так как был во время оккупации в Средней Азии.
– Как попали в авиацию?
Коля начал рассказывать свою историю, начиная с учебки, но лейтенант слушал его невнимательно, постоянно листая дело.
– Кто конкретно дал вам задание попасть в авиацию? Говорите правду – мы все знаем.
– Никто не давал – я сам захотел.
– Это ты своей девушке пой, – перешел на “ты” лейтенант, – а мне не надо. Вот видишь, какое дело уже есть на тебя.
Он показал пухлую папку, лежащую перед ним.
– Вместе с ранением солдата на Автозаводской это тянет на вышку.
– Какого солдата?
– А, значит, на Автозаводской вы были?
– Какой Автозаводской, где?
– Не прикидывайся дурачком, у нас есть все данные. Вы прибыли на Автозаводскую с определенной целью, которая нам известна, и там, испугавшись патруля, убили одного солдата и скрылись на автомобиле, который вас поджидал, так?
Коля вдруг понял, что следствие не располагает абсолютно никакими данными и даже на девушек и водителя «Студебеккера» они не вышли.
– Ни на какой Автозаводской мы не были и ничего, что вы говорите, не делали.
– Я про других не спрашиваю. Отвечай за себя! – повысил голос лейтенант, понимая, что он допустил какую-то ошибку и дальнейший допрос не имеет смысла.
– Свириденко! – крикнул он.
Открылась боковая дверь и вошел сержант с пистолетом на боку.
– Уведи задержанного. Пусть посидит немного и подумает о том, как он вводит следствие в заблуждение. Нет, сначала позови старшего лейтенанта.
Сержант позвал командира. Когда тот вошел, Коля почти незаметно мотнул головой вправо-влево, надеясь, что командир его поймет. Сержант повел Колю к боковой двери. За ней оказался длинный коридор с дверями. Дошли до самого конца, и сержант открыл ключом дверь в торце.
В камере Колю охватило необъяснимое веселье – он стал насвистывать фокстрот Рио-Рита.
– Фиг им штурман и командир чего расскажут! Только бы штурман выдержал, только бы выдержал.
Через час послышались шаги в коридоре. Коля приник к окошечку входной двери и увидел, что сержант ведет командира. Конвоир открыл боковую дверь в середине коридора и впустил туда задержанного.
Когда сержант ушел, Коля крикнул:
– Командир, ты меня слышишь?
Ответом была тишина.
«Видно, звукоизоляция тут, – подумал Коля и улегся на топчан. – А может быть, не хочет отвечать, потому, что боится, что здесь могут подслушать. Молодец!»

Примерно через час вернулся сержант и открыл обе камеры.
– Пойдемте, у вас, похоже, все в порядке, – сказал он тихо и зашагал впереди.
– Ну что ж, товарищи летчики, можете пока идти, но ваше дело пока не закрыто, – сказал Жигарев и подписал повестки. – На месте с вами будет работать мой коллега. Не забудьте отметиться на выходе. – опустил голову и углубился в бумаги.
Друзья вышли в коридор. Все трое закурили, хотя Коля был некурящий.
– Ладно, пронесло пока, – сказал командир, – но эти волкодавы не отпустят совсем. Во всяком случае, таскать будут, пока не посинеем. Будьте бдительными, граждане. Мойте руки перед едой и не кашляйте за завтраком.
– Как было-то? – спросил его Коля.
– Он мне начал заливать, что ты во всем признался. Хорошо, что ты дал знак, а то бы я раскис, наверное. Тебе знак я не смог дать, – обратился он к штурману.
– Я для себя решил, – сказал тот, – что буду все отрицать в любом случае, и держался, хотя он мне тоже заливал. Говорил, что вы оба признались и раскаиваетесь. Дурак! Так я ему и поверил. Если бы он полетал с наше, не стал бы такую ерунду пороть. Хреновый работник! У них, смотрите, тоже бывают хреновые.
– Скажи спасибо, что он хреновый, – сказал командир.
Лейтенант в регистратуре взял через окошечко повестки и размашистым жестом поставил штампы. На выходе сержант проверил и наколол повестки на специальный штырь на стене.

Вышли и тут же увидели недалеко от входа крытый фургон темно-зеленого цвета и двух автоматчиков рядом.
– Ну, вот и прилетели, – сказал штурман.
– Не факт, но подозрительно, – заметил командир, – делаем разворот вправо.
Друзья не дошли до фургона и повернули вправо. Автоматчики с интересом проследили за ними глазами, но не сдвинулись с места. Когда через несколько секунд Коля оглянулся, то увидел, как из дверей выводили офицера без фуражки с отведенными назад руками.
– Вроде не за нами, – сказал Коля, и все оглянулись. Офицера подтолкнули к двери фургона и захлопнули за ним дверь. Дальнейшего экипаж не видел, так как нужно было заворачивать за угол.
Прошли в мрачном настроении какое-то время, и тут их остановил патруль.
– Ваши документы, – сказал капитан – начальник патруля, лихо козырнув.
Показали командировочные удостоверения. Вид у всех троих был настолько мрачным, что капитан на этом не закончил и спросил, почему они оказались в этом районе.
– Были вызваны в комендатуру по повестке.
– Можете это доказать?
– То есть, как?
– Какой-нибудь документ есть, подтверждающий вызов?
– Нет, у нас при выходе забрали повестки.
– Назовите фамилии.
– Зачем?
– Товарищи офицеры, если будете пререкаться, я вынужден буду сопроводить вас в комендатуру.
Командир назвал фамилии. Капитан записал их в блокнот.
– Подождите здесь, а я позвоню.
Он перешел по каменной мостовой на другую сторону улицы и зашел в дверь, над которой была табличка «Почтамт».
– Вы всех летчиков останавливаете? – спросил у солдат патруля штурман.
– У вас вид был убитый – вот и остановили.
– Интересно, – вставил командир, – значит, веселых вы пропускаете!
Солдаты засмеялись. Начальник патруля вышел из почты и еще издалека стал делать руками знаки, что все в порядке. Подошел в добром расположении духа и даже извинился, что было вообще нереально. Медленно пошли по тротуару, еще не настроенные на обратный путь. И тут увидели подвальчик с зазывающей пенистой кружкой над дверью. Не сговариваясь, зашли. Заняты были только два столика: за одним сидели свои офицеры, а за другим – американские, причем последние громко смеялись. Один из них повернулся к друзьям и широким жестом предложил присоединяться.
– Отставить, – скомандовал командир и прижал к сердцу руку, благодаря за приглашение.
Сели через два столика, подальше от эстрады, на которой сидели и играли три пожилых музыканта: на фортепьяно, аккордеоне и скрипке. Мелодия была цыганская.
– Что у нас с шансами?
– По паре кружек можем позволить.
В кафе зашел еще один офицер с артиллеристскими знаками и сел за отдельный столик.
– Где-то я эту личность видел, – сказал командир, – у меня такое ощущение, что я его все время вижу в Берлине. Может быть, конечно, это нервы, но все же…
– Думаешь, следит за нами?
– А мы его проверим: выйдем, спрячемся и проследим, выйдет следом или нет.
Американцы разбушевались не на шутку. Видно было, что гуляли они давно.
– Почему они в нашей зоне?
– В своей их бы уже давно забрал патруль, а наши стесняются.
– С другой стороны, они никого не трогают – веселятся, и все. Может быть, у них день рождения.

Заказали пиво. Решили выпить по одной и сматываться. Очень хотелось проверить артиллериста. Выпили, расплатились и направились к выходу.
– Гуд бай, рашнс! – услышали они приветствие американцев. Те улыбались во весь рот и махали руками.
– Гуд бай, гуд бай, – сказал командир и отдал честь.

Вышли и направились в одежную лавку, расположенную напротив. Преимущество ее было в том, что в ней была большая стеклянная витрина, через которую можно было наблюдать. Хозяйка лавки сразу же услужливо предложила свою помощь, но Коля сказал, что они зашли просто посмотреть. Хозяйка стала нахваливать товары. Коля принял на себя общение с немкой, в то время как командир и штурман начали наблюдать. Подозрения их оправдались: артиллерист выскочил из кафе и стал спокойно смотреть во все стороны. Следак, судя по всему, был опытный, поскольку сразу понял, что экипаж заскочил в какой-либо магазинчик. Других вариантов не было: с обеих сторон улица состояла из высоких домов, стоящих вплотную друг к другу. Он стал ждать, закурив папиросу.
– Да хрен с ним, пусть следит! Что, мы шпионы какие-нибудь? – возмутился штурман.
– И действительно, – согласился командир, – пойдемте, и не оглядывайтесь – пусть работает.
Делать было нечего – пришлось выходить. Повернули направо. Артиллерист радостно закурил вторую папиросу, отвернувшись в другую сторону. В конце улицы спросили у старой немки, как пройти в центр. Она испуганно и сбивчиво объяснила и после этого быстро засеменила по разбитому тротуару в сторону развалин большого дома.
Недалеко от центра решили выпить еще по одной кружке пива, чтобы истратить последние марки. Нашли открытое кафе, в котором было довольно много народа.
– Посмотрите! – сказал Коля, когда они сели и показал пальцем наверх. Все трое задрали головы. Посетители кафе тоже один за другим подняли головы. Там кружила огромная птица, переливаясь на солнце. Было такое впечатление, что она покрыта множеством блесток. Птица сделала несколько кругов и улетела в сторону. Люди с возбуждением стали обсуждать увиденное.
Сделали заказ и одновременно обратили внимание капитана-артиллериста, который уселся за столик на другом конце кафе и развернул газету.
– Он мне надоел, – сказал Коля.
– Не обращайте на него внимание – берегите нервы, – подбодрил командир.
К артиллеристу подошел нищий в серых одеждах и стал кланяться чуть ли не до земли. Артиллерист его игнорировал. Нищий выпрямился и сделал шаг в сторону, но вдруг поскользнулся и стал падать на капитана. Тот подхватил его вовремя. Нищий начал снова кланяться и благодарить. Артиллерист махнул ему рукой, чтобы уходил, и тот ретировался.
Принесли заказ. Друзья выпили по нескольку глотков и командир со штурманом закурили.
– Жизнь – прекрасная штука, – сказал командир, – если не нервничать. К сожалению, людям не удается придерживаться этого принципа. Однова живем. Нужно радоваться каждому прожитому дню и стараться не думать о плохом. Вот, к примеру, посмотрите на этого капитана. Он хмурый и злой. Уверен, что он весь в заботах. Во-первых, боится нас потерять, во-вторых, ему приходится тратить деньги на пиво, а в-третьих, у него есть семья и ее нужно кормить.
В самый разгар этих рассуждений артиллерийский капитан вскочил как ошпаренный. Кобура у него была расстегнута, и он растерянно шарил в ней рукой. Судя по всему, она была пуста. Капитан залез под столик и стал искать там, но безуспешно.
– Это тот нищий у него спер, – сказал штурман. – Теперь загремит следачок под трибунал, бедняга.
Капитан в полной растерянности сел на стул и закурил папиросу.
– Ему теперь, как честному человеку, следует повеситься, поскольку застрелиться он уже не сможет, – заявил вдруг командир, – но и веревки у него тоже нет. Пойдемте, надоел мне уже этот цирк. Завтра отлетаем. Вставать рано. Разврат считаю завершенным за неимением свободно конвертируемой валюты.

Друзья сели в автобус и через час уже были в гостинице, где их ждал сюрприз: старший сержант сообщила, что звонили с аэродрома и сказали, что в 22-00 придет машина и увезет их на аэродром. Следует быть в полной готовности с упакованными вещами.
– Планы меняются – вечерний концерт отменяется ввиду срочной командировки капельмейстера, – сказал командир.
В назначенное время пришла грузовая машина со скамейкой в кузове и друзья, подпрыгивая на каждой ухабине, поехали к аэродрому Трептов. Самолет их был заправлен и готов к полету. В пассажирском отсеке прямо на полу стояло три авиационных двигателя. Ровно в полночь они взлетели и взяли курс на Львов.























Малыш и Чу

А там, у края Ойкумены,
Где дует ветер-чародей,
Стоят обшарпанные стены -
Останки памяти моей.


Шел 1955 год. Десять лет как кончилась Война, а жизнь в большой стране, называемой Советский Союз, только начала понемногу "устаканиваться". Весь же остальной цивилизованный мир почти избавился от последствий страшных годин и зажил своей непростой, но свободной жизнью.
– Элвис Пресли впервые появился в телеверсии самой популярной кантри-радиопрограммы The Louisiana Hayride, а в июле достиг 10-го места в разделе кантри чартов журнала Billboard с песней Baby Let's Play House, которая стала одной из первых образцов музыки рокабилли.

– Мисс Англия (Маргарет Роув) выиграла "Приз зрительских симпатий", хотя многие отмечали, что ее красота "совершенно не английская". Параметры тогдашней Мисс Англии (92,5-60-92,5) больше соответствовали латинскому типу красоты, часто встречающемуся в Средиземноморских странах.

– На экраны выходит фильм "Елена Троянская" с очаровательной Бриджит Бардо в главной роли и фильм "Семилетний зуд". В главной роли – женщина, ставшая легендой ХХ века – Мэрилин Монро.

- В Англии уходит в отставку Черчилль. Соцстраны подписывают Варшавский договор. В США демонстрируется первый автомобиль, работающий от солнечной энергии.

– Умер Альберт Эйнштейн.

- На полигоне White Sands (штат Нью-Мексико, США) осуществлен пуск ракеты "Viking – 12". Ракета достигла высоты 230,4 километра.

– Во Франции вышел фильм "Французский канкан". В главной роли Жан Габен.

– Увидел свет первый алгоритмический язык FORTRAN (FORmule TRANslator – переводчик формул). Он использовался для решения научно-технических и инженерных задач и разработан сотрудниками фирмы IBM под руководством Джон Бэкуса (John Bakus).
– Фирма Bell Laboratories анонсировала первый транзисторный компьютер TRADIC
– Был опубликован первый вариант Книги рекордов Гиннеса.

Да и Советский Союз был не без событий
– На палубе стоявшего на рейде военного корабля прошел концерт художественной самодеятельности. Особенно большой успех выпал на долю матроса Василия Шукшина.

– В Мосфильме вышел фильм по книге писательницы Осеевой «Васек Трубачев и его товарищи»

– С полигона Капустин Яр (Астраханская область, СССР) осуществлен первый испытательный пуск баллистической ракеты Р-5М. Пуск прошел успешно, ракета достигла цели.

– Началось выдвижение кандидатов в депутаты Верховных Советов союзных республик. Предвыборные собрания, происходящие в обстановке огромного патриотического подъема, демонстрируют великое единение Коммунистической партии, Советского правительства и народа. В Москве и Московской области кандидатами в депутаты Верховного Совета РСФСР выдвинуты: первый заместитель Председателя Совета Министров СССР, Министр Обороны СССР Николай Александрович Булганин, Председатель Президиума Верховного Совета СССР Климент Ефремович Ворошилов, знатный каменщик-новатор Василий Васильевич Королев, первый заместитель Председателя Совета Министров СССР Лазарь Моисеевич Каганович, ректор МГУ академик Иван Георгиевич Петровский, Председатель Совета Министров СССР Георгий Максимилианович Маленков, заместитель Председателя Совета Министров СССР Анастас Иванович Микоян, бригадир прядильщиц Московской шерстопрядильной фабрики имени М.И. Калинина Серафима Александровна Котова, первый заместитель Председателя Совета Министров СССР, Министр Иностранных Дел СССР Вячеслав Михайлович Молотов, заместитель Председателя Совета Министров СССР Михаил Георгиевич Первухин, главный режиссер Малого театра народный артист СССР Константин Александрович Зубов и др.

– Постановлением СМ СССР создано девятое Центральное управление Министерства обороны СССР для осуществления функций Генерального заказчика по строительству, проектированию и оснащению комплексов специальных объектов.

– В Сахалинской области, в Томаринском районе, в колхозе "Заря" Борискин Александр Иванович пишет Президиуму Верховного Совета Союза СССР.

Заявление:

Прошу обратить внимание на следующий факт. Зачастую бывает, когда отпускают хлеб, то рабочие бросают работу и идут получать хлеб, который не всем достается в больших очередях, а когда очень редко выбросят что-либо: сахар или лапшу по полкило выпустят в продажу, то тогда жуткое зрелище, что твориться. Похоже на то, что за это кто-то получает доллары. Стыдно и обидно смотреть, а ведь это массовый уход рабочих и служащих от станков во время работы, чтобы получить очень редкого полкило сахару или лапши, а станки стоят, дорогое время попусту, а сколько рабочий тратит нервов, как падает производительность труда, а администрация заводов не в силах предотвратить это, они тоже хотят достать хотя бы полкило сахару или лапши.
Инвалид 2-й группы, 1902 года рождения, красногвардеец гражданской войны, 3,5 года на фронтах у Щорса в отрядах и дивизии и 4,5 года Отечественной, т.е., 8 лет войны, рабочий стаж 37 лет. 29 V 55 года.

– В Нарьян-Маре открыто автобусное движение

– Н. Ойстрах 24 мая написал стихотворение и опубликовал в Московском милицейском вестнике:


КОЗЛИК И МИЛИЦИОНЕР

(Сатирическая песенка)

Жил-был у бабушки серенький Козлик.
Очень упитанный, миленький Козлик.

Вот как, вот как!

Миленький Козлик.
Бабушка Козлика очень любила,
Вдоволь поила и сытно кормила.

Вот как, вот как!

Сытно кормила.
Но как-то ночью, морозной, суровой,
К бабушке вдруг заглянул участковый.

Вот как, вот как!

Сам участковый.
Сделав проверку, пришел в удивленье,
Козлика взял он с собой в отделенье.

Вот как, вот как!

Взял в отделенье.
Как обнаружили там паспортистки,
Козлик у бабушки жил без прописки.

Вот как, вот как!

Жил без прописки.
Козлика звали Василий Иваныч,
Козлик домой приходил только на ночь.

Вот как, вот как!

Только лишь на ночь.
Днем он шнырял по большим магазинам
И запасался трико с габардином.

Вот как, вот как!

Трико с габардином.
И говорят, что в Петровском пассаже
Он закупал холодильники даже.

Вот как, вот как!

Все для продажи.
Бабушка ж ездила с этим товаром.
Ну, и сбывала, конечно, не даром.

Вот как, вот как!

Ясно, не даром.
Все прокурор подытожил умело,
И в нарсуде скоро слушалось дело.

Вот как, вот как!

Целое дело.
Сколько ж им дали? —
конечно, мы спросим.
Козлику — десять,
а бабушке — восемь.

Вот как, вот как!

Десять и восемь.
Вот и вся сказка о Козлике сером,
Взятом за рожки милиционером!

– Было проведено 14 воздушных ядерных взрывов, 9 наземных и один подводный. Успешно завершены испытания отечественных термоядерных бомб.

– Поэтесса-заключенная Анна Баркова написала стихотворение:

Загон для человеческой скотины.
Сюда вошел – не торопись назад.
Здесь комнат нет. Убогие кабины.
На нарах брюки. На плечах бушлат.

И воровская судорога встречи,
Случайной встречи, где-то там в сенях.
Без слова, без любви. К чему здесь речи?
Осудит лишь скопец или монах.

На вахте есть кабина для свиданий,
С циничной шуткой ставят там кровать;
Здесь арестантке, бедному созданью,
Позволено с законным мужем спать.

Страна святого пафоса и стройки,
Возможно ли страшней и проще пасть –
Возможно ли на этой подлой койке
Растлить навек супружескую страсть!

Под хохот, улюлюканье и свисты,
По разрешенью злого подлеца...
Нет, лучше, лучше откровенный выстрел,
Так честно пробивающий сердца.

– Сформированы первые воинские части космического назначения в связи с подготовкой к запуску первого искусственного спутника Земли (2 июня 1955 года создан НИИП № 5 – ныне Государственный испытательный космодром "Байконур" в Казахстане).

Итак, 1955 год. Дети все еще активно играют "в войну", но взрослые старались забыть жуткое времечко. Народ жил бедно и с оглядкой, но хватка мрачного наследия уже начала ослабевать. Еще год назад везде висели портреты Сталина, но в этом году они стали загадочным способом исчезать. Базар заметно оживился: кроме овощей и фруктов, на нем стали торговать мясом, рыбой и колбасой. На барахолке можно было купить почти все. То тут, то там слышались звуки русского раздольного веселья с неизменными патефоном, водкой, винегретом и пельменями на столах. Слышались татарская и чеченская гармошки, а также уйгурские заунывные, исполняемые женским хором, песни под двухструнный дутар и флейту (нэй).
Малыш жил с родителями в интернациональном городке-станции Чу. Каждый день он смотрел на проходящие мимо поезда, которые тащили огромные черные паровозы, и мечтал о дороге. Ему уже удалось пережить этот восторг передвижения по незнакомым местам, когда он замечал любую мелочь, и все было внове и интересно. Ему было странно, почему взрослые были ко всему безразличны – только кивали головами (и то не всегда), когда малыш в восторге указывал на какого-нибудь зверька или пичужку. Малыш мечтал о новом путешествии в пустынный поселок Уланбель, о котором намекнули родители месяц назад. Его злило, когда взрослые отшучивались и на его вопрос, поедем мы или нет, отвечали русской поговоркой: "с печки на полати на кривой лопате". Хотелось поехать на машине, а не на кривой лопате. Малыш уже ощутил сладость быстрого передвижения. Он уже два раза проехал по железной дороге в купейных вагонах. Все ему нравилось: и пыхтящий черный паровоз, обычно "украшенный" спереди портретом Сталина, и обходчики с молотками, простукивающие колеса, и запах вагонов, и мелькающие в пути столбы, и медленно двигающиеся пейзажи, и неизменная курица на обед, и чай с лимоном в подстаканнике. Одно из таких путешествий два года назад отвлекло его от неприятного события, произошедшего с ним, о котором будет рассказано позже. Это было путешествие в столичный город, где жила бабушка с семейством. Родители Малыша захотели, чтобы их старший сын учился в столице. Там он проучился только в первом классе, после чего бабушка сказала, чтобы его забирали, т.к. она не справляется. Малыш с удовольствием согласился вернуться в станционный поселок, поскольку это сулило ему встречу с оставленными друзьями и вожделенной железной дорогой, но в поселке вдруг загрустил, вспомнив те неприятные события, произошедшие с ним два года назад.







Пятьдесят третий


Малыш хорошо запомнил этот год, поскольку именно тогда произошли события, значимость которых он оценил только, став взрослым.
В феврале умер Сталин. С матерью, которая никогда не была активной комсомолкой и даже не заикалась о вступлении в партию, случилась истерика.
– Как мы теперь будем жить? – причитала она.
Отец, предварительно осмотревшись и убедившись, что никого рядом нет (Малыш стоял за дверью и все видел в щелку), тряхнул мать за плечо и, приглушив голос, сказал:
– Ты что, с ума сошла, перестань реветь! Будем жить лучше, я уверен...
Он снова осмотрелся вокруг и добавил совсем тихо:
– Помяни мое слово – его еще проклянут.
Мать, к удивлению Малыша, не возмутилась, а вытерла слезы и пошла делать что-то по дому.

Несколько слов о доме, в котором жил Малыш.
Родители купили небольшой саманный домик почти на окраине поселка. Домик включал участок земли (степи) примерно десять соток, обнесенный глиняным дувалом. Поначалу на участке ничего не было – только ковыль, мышиные норы да муравьиные кучи, которые исследовал каждый день Малыш. Но через месяц после покупки дома отец с друзьями вырыли глубокий колодец, укрепив его бревенчатым срубом. Чуть позже все вместе приступили к строительству сарая и подвала под крышей. Строительным материалом служили глина и кизяк (высохшие коровьи лепешки). Специальную форму похожую на носилки с бортами без дна, устанавливали на дощатый настил и наваливали в нее смесь кизяка с глиной, заранее разбавленную водой и перемешанную в специальной яме. Выравнивали руками поверхность этой пахучей смеси и вываливали полученный мягкий кирпич на плоскую поверхность двора. В течение недели он высыхал и был готов к употреблению. За один день потом были построены и сарайчики и погреб.
Соседом справа был мальчик-татарин – одногодок Малыша, а справа девочка-китаянка, которая была старше на один год, но выглядела совершенной малюткой. Малыш сразу же с ними подружился. Отец мальчика был машинистом паровоза и приносил домой уплотнительные металлические кольца, которые почти все пацаны поселка гоняли с помощью специального металлического прута с крючком на конце. “Технология” эта в настоящее время утеряна, но в то время дети не были избалованы игрушками и поэтому Малыш и соседский мальчик с упоением носились по пыльной улице, пугая лязгающими звуками бродячих собак. Для девочки Малыш строил дворцы из глины и песка и однажды даже удостоился приглашения на чай. Во дворе у родителей девочки был настоящий Китай: ворот колодца, украшенный головой дракона, яркие гобелены на стенах, изображающие героев Китайского эпоса, китайская посуда и недорогие вазы. Малыша накормили неизвестными ему сладостями и напоили душистым чаем, который сильно отличался от плиточного, продаваемого в магазинах в то время. После чая Малыш долго гулял с девочкой, а вечером, каким-то невообразимым образом они оказались на дне глубокого котлована, прорытого у одного из ближайших домов. Может быть, их привел Великий Инстинкт. Они сняли трусики и стали изучать то, что отличает девочек и мальчиков. Удовлетворенные увиденным, они вылезли на поверхность и разошлись по домам.

Однажды Малыш, мальчик и девочка играли на ближайшем пустыре. Они строили "Китайскую стену". Работа так увлекла их, что они не заметили, как в природе произошли кардинальные изменения: во-первых, солнце исчезло и заметно потемнело, а во-вторых, стало очень тихо. Девчонка-китаянка вдруг бросила "работу", вскочила и понеслась что было мочи к своему дому. Малыш проследил за ней, ничего не понимая, и вознамерился было продолжить игру, но, случайно бросил взгляд на мальчика-соседа. Тот стоял, раскрыв рот, и показывал пальцем на что-то позади Малыша. Тот обернулся и остолбенел – сзади была черная стена и всё... Вдруг стало трудно дышать. Мальчики инстинктивно раскрыли рты и стали жадно хватать жалкие остатки кислорода, образовавшиеся во фронтальной зоне урагана, а это был он...
Также инстинктивно Малыш бухнулся животом на "Китайскую стену", развалив ее, и закрыл голову руками. Мальчишка же в страхе побежал к своему дому. В этот момент ураган накрыл их, и Малыш на некоторое время потерял сознание.

Ураган, ураган – на земле света нет.
Словно черный наган у виска и кастет.
Я не слышу щелчка, я не вижу огня -
Помутнело в глазах и в мозгу у меня...

Малыш очнулся без посторонней помощи, покачиваясь, вылез из котлованчика и огляделся вокруг. Ему открылась грустная картина: на земле валялись сорванные провода, столбы, сломанные стулья, деревья, какие-то предметы неизвестного предназначения. Крыши у двух ближайших домов были сорваны. Мальчишка-сосед оказался в пяти шагах – он сидел совершенно неестественно, согнув голову и расставив в стороны руки, прижатый к столбу большим стволом дерева. Изо рта, по краям губ у него стекала кровь. В этот момент дунул небольшой ветерок, и Малыш стал судорожно глотать воздух и задыхаться...
Мальчишку через два дня похоронили с соблюдением мусульманских законов, а Малыш серьезно заболел. Болезнь требовала врача-психиатра, но в то время такой должности, а тем более в провинции, не было в помине. И Малыша стали таскать к терапевтам, пичкать лекарствами, делать уколы, но все это, естественно, не помогало. Прошел год, и состояние его стало ухудшаться, скорее всего, от лекарств. И тут, на его счастье, погостить приехала прабабушка, отличающаяся крепким характером и неимоверной коммуникабельностью. Через неделю она перезнакомилась со всеми соседями, расширяя круг знакомств с невероятной скоростью. Через неделю она заявила матери:
– Так, ребенка надо показать Балябихе.
– Какой Балябихе, что ты бабуля, разве можно верить всяким шарлатанам!
– Балябиха – не шарлатан – она уже полгорода вылечила, и я ее видела – очень внушающая женщина.
– Ну ладно – делайте, как знаете, – махнула рукой мать и заплакала.
На второй день появилась Балябиха – черноволосая женщина, лет сорока- пятидесяти (как показалось Малышу) полная и очень спокойная. Села напротив и пристально посмотрела на него. Малышу вдруг сильно захотелось спать, и он зевнул.
– Ну, что, милый, ветра боишься?
– Ага.
– А чего его бояться – он же добрый, – сказала Балябиха, погладила Малыша по голове обеими руками, затем ее ладони скользнули по голове вниз, и она легонько надавила большими пальцами на его глаза. Ему стало приятно и уже просто мучительно захотелось спать.
– Ветер – он славный, он игрун, веет себе, где хочет, снизу вверх, сверху вниз, справа налево, слева направо, сильно - слабо, на мальчика - мимо мальчика, злится порой, да не со зла, а от характера, воет порой, да не с голоду, а от тоски-кручины, как подует, так и пролетает мимо, пролетает мимо, мимо, мимо, мимо...
Балябиха стала сильно дуть на Малыша, но ему было не страшно – он уже твердо знал, что ветра никогда не будет бояться. Так оно и случилось.


По-видимому, из-за того, что по двору ходили разные животные, Малыш заразился конъюнктивитом. Глаза гноились, а утром их нельзя было раскрыть. Мать применяла народное средство – заставляла Малыша помочиться, а потом намачивала ватку и промывала глаза. По утрам стоял неприятный запах мочи. Стала подниматься температура. Мать из-за предубеждения против врачей сбивала температуру тоже народными средствами – чаем с малиновым вареньем. Но температура держалась. Все звуки казались Малышу нарочито громкими и нервными. Бабушка выводила его поздно вечером во двор оправиться. Малыш сидел и меланхолично глядел перед собой. У него начались галлюцинации. Он видел большие мертвые горы, за спиной бабушки стоял человек в светло-серой накидке. Большой берет был надет на голову и скрывал глаза. Человек силился, что-то сказать Малышу, но у него не получалось. Наконец, он сжал губы и выдавил из себя:
– П-п-п-охож…
На кого похож, не было понятно. Человек махнул рукой, повернулся и пошел в горы. Дальнейшее Малыш не помнил, так как потерял сознание. На крик бабушки выскочил отец, поднял его на руки. Следом вышла мать и замотала его одеялом.
– Все, я понесу его в больницу. Из-за твоих предрассудков мы потеряем сына, – сказал отец.

Больница располагалась около железнодорожной станции, а это было далеко. Отец понес Малыша, а рядом шла мать. Малыш очнулся, понял, что его несет отец, и ему стало хорошо.
– Мне уже хорошо, – сказал он
– Ну вот, ему уже хорошо, давай вернемся, – сказала мать.
Но отец упорно нес. Больница была закрыта, а свет в ней горел только в одном окошке на втором этаже. Сторож сказал, что принимают только утром с 9 часов.
– Что же нам делать? Ребенку плохо.
Если плохо – несите к врачу. Главврач тут недалеко живет. Сторож объяснил, как дойти до него.
У главврача во дворе была большая овчарка, которая подняла свирепый лай. Заспанный хозяин вышел, привязал собаку и пригласил всех в дом. При свете керосиновой лампы он осмотрел Малыша и сказал, что у него свинка в тяжелой форме.
– Сейчас я оденусь, и пойдем в больницу. Я помещу его в детскую палату.
Вместе с главврачом дошли до больницы и поднялись на второй этаж. Врач сделал Малышу укол.
– Ложись вот на эту кровать, – сказал он после этого, – в палате находятся еще три мальчика старше тебя на несколько лет, но, я думаю, все будет нормально.
Вода в графине, горшок – под кроватью. Если что, зови через окно сторожа.
Мать и отец поцеловали малыша и ушли вместе с врачом, потушив свет. Стало темно и жутко. Соседей по палате не было слышно. Опять поднялась температура, и начались те же галлюцинации: горы и человек в длинных одеждах и берете.
– Малыш, тебе плохо, я вижу, но завтра утром температура спадет и больше не поднимется, – сказал он.
– Не забывай, что ты должен сделать это.
– Что? – сквозь сон спросил Малыш.
– Найти амулет – он в реке.
– Что такое амулет?
– Амулет – это такая металлическая вещица, которая соединяет человека с высшей сущностью. Мой амулет был освящен в соборе Святого Марко.
– Почему я должен его найти?
– Так предначертано.
– Но, почему именно я? – уже засыпая, спросил Малыш.
– Потому, что ты похож на Марко… Моего Марко! Я так редко видел его. Я назвал его в честь святого Марко, потому, что мы жили недалеко от базилики Сан-Марко. Мы с братом Маттео виноваты, что заразили его этой страстью к путешествиям. Когда мы вернулись первый раз от Великого Хана, Марко было уже 15 лет. Я не был рядом с моим сыном, когда он был в твоем возрасте, Малыш, и очень сожалею об этом. Он отвык от меня и стал относиться ко мне так же, как и к своему дяде Маттео – просто как к родственнику.

Последние слова Малыш уже не слышал, так как крепко спал. Когда он проснулся утром, то увидел три пары глаз уставившихся на него с трех соседних кроватей. На одной лежал толстый пацан с наглыми блестящими глазами, на другой белобрысый и худой, а на третьей – странное создание с немного перекошенным лицом и крупным лишаем на правой щеке.
– Ты что, с неба упал? – спросил наглый.
– Нет, меня ночью принесли, – ответил Малыш.
– Как маленького – на ручках, – заключил белобрысый ехидным голосом, – маменькин сынок, что ли?
– Я не мог идти, – сказал Малыш и отвернулся к стенке.
Поняв, что разговор окончен, эти двое переключились на того, с лишаем.
– Мать твоя сегодня не придет, – сказал наглый.
– Ее машина сбила, – добавил белобрысый.
Послышался сначала тонкий вой, который стал усиливаться и усиливаться и завершился почти звериным рыком. Малыш повернулся и увидел, что лицо у жертвы издевательств перекосилось еще сильней, и он смотрел безумными глазами. Малыш понял, что с этим мальчиком что-то не ладно. В это время зашла нянечка и начала ругать обидчиков:
– Я вам сколько раз говорила, идиоты малолетние, что он немного больной психически – его нельзя злить, а вы что делаете? Совсем совесть потеряли. Вот я главврачу да родителям вашим расскажу, как вы тут болеете. Лучше бы книжку, вон, почитали. Сказку о царе Салтане или, к примеру, про войну.
Нянечка вышла, но обиженный продолжал подвывать.
– Вчера, когда она наклонялась к тебе, я видел, что она без трусов, – сказал наглый белобрысому.
– Ну, и что ты увидел? – спросил белобрысый.
– Как будто не знаешь, что.
– Ну, что, что?
– Жопу, вот что, – выпалил наглый, и оба залились счастливым смехом.
Обиженный перестал выть и только хрюкал время от времени. В десять часов пришли красивая врачиха с нянечкой для обхода. У всех измерили температуру и сделали уколы. Обиженный не давался, но нянечка неожиданно быстро скрутила его и стянула штаны. Он легонько подергивался и скулил. Пацаны хихикали. Обед принесли только малышу, поскольку только у него была повышенная температура. Остальные пошли в столовую самостоятельно. Перед самым выходом белобрысый пнул по лодыжке обиженного, и тот поднял страшный визг. Наглый и белобрысый убежали, а обиженный свалился на пол и стал вопить так громко, что у Малыша заложило в ушах. Прибежала нянечка и вместо того, чтобы успокаивать, надавала обиженному подзатыльников. Тот неожиданно успокоился и пошел в столовую смирно. После обеда полагался “мертвый час”, который на самом деле длился три часа – до полдника. Обидчики продолжали донимать обиженного самыми изощренными методами.
– Отстаньте от него, а то я вас ночью конъюнктивитом заражу, – сказал Малыш.
– Как это ты нас заразишь, интересно? – спросил наглый.
– Возьму и гноем вам намажу глаза.
– Ты это брось, – сказал белобрысый, – нас послезавтра выписывают.
Видно было, что угроза подействовала, поскольку издевательства прекратились.
К вечеру температура поднялась еще больше. Ночью Малыш несколько раз просыпался. Уже под самое утро появился человек. Он стоял и ласковым взглядом глядел на Малыша.
– Я Николо, если ты помнишь, Малыш.
– Я помню.
– Пытаюсь помочь тебе, но у меня ничего не получается. Как видно, предначертано, что ты должен переболеть этой “свинской” болезнью. Зато Небо будет милостивым к тебе потом и пошлет тебе интересную жизнь. У нас с Маттео и Марко жизнь была очень интересной. Говорят, что нами двигала нажива. Да, готов признать, что сначала так и было. Когда мы продали все, что нажили в Константинополе, и отправились в Сарай на реке Тигри*, то там у западного
правителя Берке нам удалось удвоить свое состояние. Потом же, путешествуя по Великой Степи, мы почувствовали жажду познания. Даже если бы мы потеряли все или нас ограбили кочевники, мы бы продолжали свое движение на Восток. Жажда познания опьяняет и окрыляет одновременно. Поверь, Малыш, нет на земле ничего более важного, чем жажда познания. Те, к кому она приходит,
..............................................................................................
* Название Волги во времена Золотой Орды


становятся одержимыми и в конце концов продвигают человечество на новую ступень развития. Одна беда, Малыш, что природа человека, почти не меняется.
Он также жесток, коварен, жаден, добр, простодушен и щедр одновременно. Он завистлив, труслив, коварен, беззлобен, храбр и прямодушен по нескольку раз на день.
Малыш не все понимал, но голос Николо завораживал и успокаивал. Стали слипаться глаза. Голос стал слышаться откуда-то издалека и постепенно
затихать. Малыш уснул. Ему снилась Италия, в которой он никогда не был, Какой-то человек плыл на лодке между домов и громко пел песню на непонятном, но красивом языке. Лодка подплыла к одному из домов, с балкона которого Великий Хан показывал пальцем в сторону и говорил:
- А мать твоя не придет больше на свидание…
Раздался громкий визг, и Малыш проснулся. Визжал обиженный. Он бился головой в стенку, находящуюся возле кровати, и уже разбил свой лоб в кровь.
- Ну, все, – сказал Малыш, – я обещал вас свинкой заразить, теперь
держитесь.


– Мы главврачу расскажем, – сказал белобрысый.
– И нянечке тоже, – добавил наглый.
– Давайте, говорите, вот она идет.
Нянечка ворвалась в палату как фурия. Она схватила за шиворот сначала наглого, подняв его рывком с кровати, а потом тем же приемом подняла белобрысого.
– Все, вы надоели мне! Сейчас будете объяснять главврачу все, что вы творите! – кричала она, дергая провинившихся из стороны в сторону.
Вид у них был испуганный.
Объяснение у главврача, по-видимому, было серьезным, поскольку виновники вернулись хмурые, легли на свои койки и молчали.
– Хотите, я вам сказку про маленького утенка расскажу? – спросил Малыш.
– Ты что, думаешь, что мы совсем идиоты и не знаем эту сказку? – сказал наглый.
– Нет, это другая сказка.
– Ну, давай.
– Утка с селезнем свили гнездо недалеко от берега. Они вывели трех утят – двух больших и одного маленького и хилого. Когда родители улетали на поиски еды, большие утята вытолкнули маленького и продолжали спать, а тот плавал и плавал вокруг гнезда. Голодная лиса подошла к берегу, потрогала лапкой воду и отдернула ее – вода была холодной. Но ей страшно хотелось есть. Лиса пошла к гнезду. Маленький утенок увидел ее и громко закрякал. Братья его проснулись и тоже увидели лису. Они выпрыгнули из гнезда и поплыли подальше от берега. За ними поплыл маленький утенок. Лиса сделала еще несколько шагов, но потом развернулась и пошла в обратную сторону...
– Да пошел ты со своей сказкой для яслей.
Малыш обиделся и перестал рассказывать.
– Почему люди бывают такими злыми? – думал он, – Видно, дома у них не все в порядке или в голове. Наверно, в голове... Собаки, например, тоже бывают разные. Шарик у соседей, что живут напротив, добрый – он все время крутит хвостом и ластится, а у соседей слева Рекс, злой как черт, – все время пытается сорваться с цепи и разорвать в клочья. С этими мыслями Малыш заснул и тут же появился Николо.
– Я начал беречь тебя, начиная с твоего деда, – продолжал он прерванный предыдущей ночью рассказ.
– Как это?
– Я проследил весь его путь от холодного севера до жаркого юга и не давал Случаю вмешаться в ход событий, предусмотренный свыше. Твоя мать должна была без помех добраться до места, где ты родился. Случай – вот великая сила. Никому до сих пор неизвестно, какие силы управляют им: верхний или нижний мир, Дьявол или Бог, силы зла или добра. Бороться с ним можно, но не всегда. До твоего рождения я прослеживал всех в твоей семье, но деда на Большой Войне я уберечь не смог. Я не смог даже сделать так, чтобы родственники нашли его и похоронили. Он погиб под Ржевом, а похоронку отправили из Калинина. Я сделал так, что почтовый самолет совершил вынужденную посадку и почту перегрузили на другой самолет, а при перегрузке один ящик развалился и письма упали в снег и намокли. Их подсушили, затолкали в другие пакеты и поставили штамп города Ржев.
Но это не помогло. Слова “пропал без вести” сразу же отбили у семьи желание попытаться найти его. Я бы помог, но мне не дали шанс. До 1952 года твой дед лежал в лесу. Его останки нашли пионеры. В подкладке почти истлевшего сапога был чудом сохранившийся воинский билет. С почестями перезахоронили его в деревне Дубровка недалеко от Ржева. Фамилия и имя его на мемориальном камне. Я надеюсь, когда ты подрастешь, поедешь туда и увидишь, что я говорю тебе правду.
– Я верю вам и обязательно поеду.
И отца твоего я хранил, как мог...




Пятьдесят четвертый


Родители привезли Малыша в столицу к бабушке, чтобы он начал учиться в нормальной школе, поскольку поселковой школе они не доверяли.
Бабушка Надя (бабуся) жила с большим семейством в одном из бараков, которые были построены еще до войны для работников Ботанического сада Академии наук. Ботанический сад (“Ботаника”, как иго называли все живущие в нем) располагался в предгорьях Заилийского Алатау и представлялся Малышу большим и красивым заросшим лесом с открытыми участками, засаженными всем, чем можно. Тут же давали огороды работникам сада, которые были большим подспорьем в хозяйстве людей. В саду были специальные участки с насаждениями, на которые крепились бирки. Дети иногда срывали их, но за это сильно наказывали не детей, а родителей, а те в свою очередь пороли своих чад.
Бараков было три. Это были вытянутые одноэтажные строения по 5-6 квартир в каждом. Каждая квартира – это две маленькие комнатки и общая с соседями прихожая. Бабушка жила с матерью (бабой Катей), старшим сыном Леней и его женой Машей и младшей дочерью Геей. Младший сын, Дмитрий, вернувшись с Морфлота, женился на красавице Лене, которая жила с семьей в соседнем бараке, и перешел жить к ней.
Средняя дочь, Галя, вышла замуж и жила где-то в центре, иногда наведываясь в гости к матери.
Младшая тетка, Гея, была старше Малыша всего на шесть лет, поэтому он звал ее на “ты” и вообще относился как к старшей сестре. Это было взаимно. Они иногда ссорились, поскольку Малыш мешал ей учить уроки, передразнивая ее зубрежки, особенно, когда она зубрила немецкий язык. Зато она научила его целым фразам, например, пункт, пункт, кома, штрихт, кома, кома – даз гизихт, что означало: точка, точка, запятая, минус – рожица кривая. Тетка была веселой девчонкой – поздно вечером бегала вместе с пацанами, которые длинными палками сбивали летучих мышей, усаживающихся обычно на бельевые веревки. Малыш увязывался вместе с ними, участвуя в этом безудержном веселье.
Бабуся работала кассиром в бухгалтерии в хозяйственной конторе. Контора находилась в трехстах метрах от бараков и располагалась в неказистом здании, расположенном на одном из концов п-образной цепочки строений, в число которых входили склады, кузница, ангар для тракторов и машин, и магазин. Для того чтобы привезти деньги, бабушка брала холщовую сумку, накладные, снаряжала подводу и ехала одна в банк.
– А кто подумает, что тетка в старой сумке везет большие тышшы, – отвечала она тем, кто спрашивал, не боится ли она ездить за зарплатой одна.
Надо сказать, что суммы она привозила, по тем временам, большие, так как выплачивала зарплату не только рабочим, но и научному составу и Академику, который впоследствии стал президентом академии наук. Бабусю он любил и всегда расспрашивал, как дела в семье и не надо ли чем-то помочь. Бабуся всегда отказывалась, хотя жизнь была очень тяжелой. Получаемых денег, включая зарплату сына и его жены, не хватало практически ни на что, поэтому приходилось вести свое хозяйство. Были заведены куры, утки, корова. Покупать и заготавливать приходилось, в основном, зерно, а сено для коровы косили сами на территории сада, где его было немеряно. Сено складывалось на поле в снопы и сушилось. Осенью Малыш любил ездить с бабусей на подводе и смотреть, как она скоро и умело управляется с вилами. Нужен был еще один человек, чтобы утаптывать и разбрасывать сено наверху, но, как правило, дядя Леня днем работал на секретном заводе (весь город знал, что там делают торпеды) и поэтому бабусе приходилось делать несколько поездок вместо одной.
Иногда ей добровольно из чистого уважения помогал старый казах Джарас. Надо сказать, что в Ботанике царила настоящая дружба народов. Ни о какой национальной вражде не было и речи – все друг другу помогали, ходили в гости, делили радости и горести. Среди пацанов правил самый старший по возрасту парень-казах Саткан. Он был строгий и справедливый: никогда не применял силу по отношению к младшим по возрасту. Он командовал набегами на бахчи (арбузные и дынные посадки), водил ватагу на праздничные демонстрации, причем все добровольно делились с ним морожеными, на которые выдавались родителями, как правило, 3-5 рублей (самое дешевое молочное мороженое стоило девяносто копеек, а самое дорогое – пломбир – аж рубль восемьдесят). Потом жизнь его завертела в криминальном направлении – нередкая судьбы мальчишек в те годы. Он стал вором-рецидивистом, имя которого было хорошо известным в окружающих Ботанику районах. В то время пацаны делились на кодлы по 10-30 человек, которые контролировали определенные районы. Так вот, если какая-нибудь кодла ловила тебя, то прежде, чем бить, выяснялись знакомые авторитеты. Имя Саткана открывало все тротуары и переулки...

Прогуляв в свое удовольствие лето, Малыш направился в первый класс в ближайшую школу номер 46, что была в районе под названием Биокомбинат. Она стояла на расстоянии примерно километра три от Ботанического сада. Так далеко никто и никогда не ходил один – только в компании. В Ботанике набралось пять человек, которые учились в этой школе – из них трое первоклассники, а двое третьеклассники. Третьеклассники, хоть и были хорошо знакомы с первоклассниками, но ходили чуть в сторонке, как бы подчеркивая свое превосходство. Осень была в разгаре. Малышня делала набеги на бахчи, яблоки, груши и всяческие ягоды, типа ирги, смородины или боярки. Ели сладкий картофель-тапинамбур, не моя и не срезая шкурку. Выкапывали его, как дикие кабаны, из земли и ели, вытерев предварительно о штаны. Беда подкралась незаметно. В школе заставили сделать анализ кала и мочи. У всех оказались глисты. В тот же день, когда были получены результаты анализов, всех зараженных забрала скорая помощь и развезла по городским специализированным больницам. Формой кузова она была очень похожа на черный воронок, только кремового цвета с красным крестом и надписью “Скорая медицинская помощь” по бокам. Вечером всех родителей известил специальный посыльный, разъезжавший до поздней ночи. Бабуся была в растерянности: она обещала целый год содержать Малыша в порядке, а тут такое происшествие.

В больнице Сталинского района, куда попал Малыш, была неимоверная скукота. Кормили ужасно, а еще заставляли проглатывать крупное, величиной и формой напоминающее сливу, фиолетовое лекарство, которое никак не проглатывалось. Самым маленьким его все-таки разрезали на части. Вкуса оно было неимоверно противного. Некоторых сразу же тошнило, но врачи, как иезуиты, заставляли детишек глотать снова. На стенах были развешены плакаты, на которых был изображен свиной цепень, приближающийся к этому фиолетовому яйцу. Он проделывал дыру в нем, въедаясь как бурав, а потом все его тело распадалось на отдельные сегменты и выходило в известном направлении. Через час после потребления этого ужасного продукта советской медицины всех детей сажали на горшки с обязательной последующей проверкой каждого.
Веселее всего было в палате. Из-за нехватки мест в ней вместе с детьми поместили двух парней – шестнадцати и семнадцати лет. Парни были очень хорошие: делились с малышней передачами, рассказывали интересные истории, не матерились. К ним приходили даже знакомые девушки, которых ужасно забавляла болезнь парней. Кормили в больнице плохо, по-видимому, чтобы не баловать глистов. Малыш все время ощущал чувство голода. “На воле” он был далеко не толстым, но в больнице за две недели совсем отощал. Когда во второй раз Бабуся пришла навестить малыша, то украдкой накормила его пельменями со сметаной. Тут же у нее созрел план. На удивление третья неделя прошла очень интересно. Малыш подружился с двумя одногодками, взрослые парни накормили его виноградом, а в библиотеке он нашел интереснейшую книгу Виталия Бианки о зверях. Читать вечером запрещалось, но по соседству с палатой находилась кладовка, дверь в которую уборщица иногда не закрывала. В кладовке стояли ведра, щетки и один стул. Свет был хоть и тусклый, но читать было можно.

В общем, неделя проскочила как один день. В субботу пришла бабуся, в приемной опять накормила Малыша пельменями, потом воровато оглянулась и подсунула ему сверток.
– Что это? – спросил он.
– Одежа. Давай, скоренько одевайся.
У Малыша загорелись глаза:
– Сбежим, что ли?
– Сбежим, сбежим, не ждать же пока тебя здесь заморят. Не бывать этому.
Малыш переоделся, они беспрепятственно вышли из больницы, завернули за угол и тут же сели в неизвестно откуда появившийся трамвай, остановка которого была как раз рядом с больницей.
На удивление, никаких последствий побег не имел. Когда Малыш через день появился в школе, учительница его просто поздравила с быстрым выздоровлением.

Школа, в которую ходил Малыш, была старая, построенная в начале тридцатых годов. Прошел всего год со дня смерти Сталина. Его большой портрет висел на фасаде. Однажды Малыш шел с друзьями из школы домой. Впереди шли две девчонки с косичками и размахивали портфелями. Мальчишки поравнялись с ними. Проходя мимо одной из них, Малыш дернул ее за косичку, а когда та повернула голову, то он узнал дочку своей учительницы. Та училась в параллельном классе.
– А я тебя знаю – ты дочка Лидии Михайловны.
– Ну и что, а ты дурак.
– Почему это я дурак?
– А потому, что дергаешь за косы.
– Это я просто так.
– Ну, значит, ты просто дурак.

Тут Малышу стало обидно, поэтому он решил ей отомстить.
– Я знаю, почему ты не в нашем классе.
– Почему?
– Потому, что Лидия Михайловна боялась бы тебе ставить пятерки.
– Ах, так? – сказала покрасневшая вдруг дочка, – я все маме расскажу.
Малыш не знал, что там рассказала дочка, но на другой день учительница попросила привести в школу родителей. Пришла Бабуся и ей, как потом узнал Малыш, припаяли политическую близорукость и поклеп на советского учителя. Ситуация была непонятная и очень напряженная. Видно было, как Бабуся сильно переживает. Дело, однако, развития не получило и быстро забылось.

В школе Малыш учил азбуку и написание букв. Это было интересно, но дисциплина в классе напоминала военную. Сидеть на парте следовало прямо, не горбясь, а руки складывать спереди одна на другую ладошками вниз. Сидеть так сорок пять минут было просто невозможно. На перемене дежурные из старших классов ходили с повязками с иезуитской ухмылкой, не давая бегать малышам по коридорам. Только во дворе была относительная свобода, но первые дни первоклашки стеснялись и только стояли и смотрели, как школьная ватага носилась в броуновском движении. Потом и их втянуло в этот водоворот.
После школы Малыш со своим другом Витькой любили исследовать Ботанику. Витька знал все: где посажена трава, которая, если тронешь, опадает, где растут мочалки, где можно найти грибы и землянику. Обычно они шли до самого конца сада по грунтовой дороге, справа и слева от которой ютились строения. В них жили семьи старейших, еще с самого основания сада, работников. Первым был дом Сары – престарелой, как казалось Малышу, татарки, все лицо которой было изъедено оспой. У нее был провалившийся нос, как потом узнал Малыш, от сифилиса, который вылечили. Она была агрономом со специальным образованием и очень активной работницей. В течение дня ее можно было встретить почти во всех уголках Ботанического сада. Она меняла бирки на саженцах или привешивала новые, выкорчевывала сорняки, подрезала ветки, делала прививки и прочее. Дети ее любили, но на расстоянии, так как побаивались из-за страшного вида.
Следующим по ходу был дом уйгуров. Это было большое и по-своему красивое строение, расположенное в живописном месте у речки “Поганка”. Речка называлась так потому, что брала свое начало где-то в горах в глиняных отложениях. Вода несла эту глину и была желтой. Все берега ее были также желтыми. Уйгуры уже не работали в Ботанике, но жили тихо и никому не мешали, поэтому советская власть их не трогала. Уйгурские дети были веселыми. Малыш с Витькой с ними дружили. На отвесном берегу речки к толстому дереву они примотали трос и привязали снизу поперечную палку. За эту палку можно было схватиться, разбежаться, зависнуть над водой и в обратном движении этого гигантского маятника вернуться к исходному месту. Так можно было раскачиваться до бесконечности долго. Было немного страшно, но захватывающе. Следующим и последним был большой двухэтажный дом, в котором жили несколько казахских семей. Главы их работали конюхами, разнорабочими и просто занимались подсобным крестьянским трудом на многочисленных участках Сада. Возле дома было настроено большое количество сарайчиков, в которых хозяева держали домашнюю птицу и скот. Сразу же за домом начинались горные прилавки, переходящие далее в четырех-пяти тысячные вершины Заилийского Алатау. На прилавках располагались два кладбища – христианское и старое мусульманское.

Итак, исследование начиналось прямо с гор. С этого края, в основном, были высажены саженцы, и начинались два притока Поганки, напоминающие каналы. Каналы заросли ежевикой, которую жители в больших количествах собирали осенью. Далее шли яблоневые сады, где в промежутках между деревьями засаживались огороды и клубника. Малыш вспомнил, как однажды он помогал бабусе убирать картошку, а рядом стояло яблоневое дерево, облепленное крупными плодами медовки. Яблоки были еще неспелыми, но уже очень сладкими, поэтому не набивали оскомину. Малыш съел их столько, что живот его вспучился, как у беременной женщины. Пришлось вечером делать клизму.
За яблоневыми садами стоял сад орешника. Это был не простой грецкий орех, а маньчжурский. Его скорлупу можно было разбить только с помощью камня. Зато ядрышки были значительно вкусней, чем у грецкого, потому, что были душистей и жирней. В стороне от орешника шла липовая аллея. Весной цветки липы собирали все, зная об их лечебных свойствах. В стороне были заросли редких растений: фисташки, фейхоа, барбариса, китайской груши, редкого дикого винограда и диких яблок – раек. Райки были вкусны зимой, после первых заморозков. Они становились мягкими и теряли свою первобытную горечь. Еще далее в стороне росли пробковые деревья и красная крупная боярка. Боярка осенью становилась сочной, душистой и сладкой. Ни один плод не мог сравниться с ней по вкусу. Ботанический сад поперек пересекался дубовой аллеей. Прямо перед ней росли высокие кусты дальневосточной ягоды – ирги. Ягоды эти, когда поспевали, становились черными со сладким и душистым соком, красящим рот, словно чернила.
Ниже дубовой аллеи, слева, стояли два скифских кургана, разрытых, очевидно, еще в древности. За ними располагался питомник азиатских деревьев и растений, а справа виднелась оранжерея тропических растений.
Питомник был распланирован полосами: полоса деревьев, полоса бахчевых культур, т.е., арбузов и дынь, которые представляли главную вожделенную цель пацанячьих набегов во главе с Сатканом. В один из таких набегов сторож выстрелил из двустволки, заряженной крупной солью. Два кристалла попали в задницу самого прыткого из ватаги – Шурки – брата друга Малыша – Витьки.
Он по инерции пробежал несколько шагов, а потом рухнул в траву и начал вопить. Саткан подхватил его и поволок в сторону арыка, протекающего недалеко от бахчи и заросшего зарослями ежевики и терна. Все кинулись в этом же направлении. Саткан стащил с Шурки штаны и заставил его сесть в воду.
– Сиди, – сказал он, – соль растворится и будет нормально.
Шурка скулил от боли:
– Да, растворится, жди. Будет заражение крови, и я умру.
– Не умрешь. Мы тебе жопу йодом намажем, когда придем домой.
Холодная вода, по-видимому, немного анестезировала Шуркин зад. Он сумел встать. Все увидели, что кровь уже не сочилась. Ковыляя и держась рукой за брата и за Малыша, он смог передвигаться. Пройдя вдоль арыка по воде, чтобы сторож не увидел, ватага направилась, не в бараки, а в пристройку рядом с тем бараком, где жили Витька с Шуркой. Саткан отправился к себе и притащил бутылек с йодом. Все смотрели и жмурились, когда он мазал ваткой те места, где вошла соль. Шурка мычал, сжимая в зубах старое полотенце.
– Ты полежи тут на животе немного, а потом посмотрим, – сказал Саткан, если опухнет, тогда родителям скажем. Так и порешили.

К счастью, опухоль не увеличилась. Шурка, чуть ковыляя, вернулся домой. Родители их всегда были заняты самими собой и не обратили на него никакого внимания. Даже в школу он пошел в понедельник и сидел на уроках, как он рассказывал, на одной половинке. Через три дня опухоль прошла. Шурка радостно показывал всем желающим несколько красных шрамиков.
– Вот, – говорил он, – полевое ранение.
– Пулевое, – поправляли его.
– Нет, – говорил он, – полевое. Получил на арбузном поле.
Отец Витьки и Шурки сидел на завалинке возле дома, играл на двухрядке незатейливые мелодии. Был он добродушный и простой мужик. Никто не знал, где он работал. Он исправно каждое утро уходил куда-то и вечером возвращался.
– Денег, ирод, совсем домой не приносишь, – ругалась жена Маруся, которая, как судили соседки, была спекулянткой и склочницей. Подозревали, что он кому-то помогает строить дом бесплатно. Это было вполне возможно – был он человек добрый, безотказный и, судя по всему, совершенно счастливый. Наблюдал он за возней мальчишек у сараев с отрешенностью и счастливой улыбкой, наигрывая “Амурские волны”.
– Ну вот, опять завел свое “Киев-Киев –хва-хва-хва” – говорила жена, выглядывая из окна.

Приближался праздник Седьмое Ноября. Все пацаны заранее начинали клянчить у родителей деньги на мороженое. Витька умудрился получить по два рубля два раза, поскольку начал просить еще в сентябре. Саткан загадочно молчал и на все вопросы отвечал мудро:
– Еще дожить надо до праздника, а там видно будет.
Но вот, наконец, все дождались этого дня. Сбор был назначен на семь часов утра.
– В восемь выставят заграждения. Фиг нам удастся прорваться на площадь, – говорил Саткан со знанием дела. – Вы, главное, в толпе не теряйтесь. Держитесь друг за дружку колбаской, а я буду вашу колбаску тащить.
Все принарядились (черные брюки и белые рубашки) и ужасно волновались. Пошли обходными путями – через речку “Весновка”, барахолку, а там вниз – до Узбекской улицы, славящейся своим сумасшедшим домом, окрашенным в желтый цвет. Вообще, в столице название двух улиц было очень символичным. Например, увезти на Ташкентскую, значило похоронить, поскольку главное кладбище располагалось рядом с этим трактом, связывающим азиатские столицы. Попасть же на Узбекскую означало сойти с ума. Итак, ватага проходила по Узбекской и сворачивала на Фурманова, которая уже вела к центру. На подступах к центру увидели машины заграждения и несколько милиционеров.
– Я их отвлеку, а вы вон в тот проем слева между домом и кабиной пролезайте, – сказал Саткан, – и ждите меня на той стороне. Мусор не полезет за вами – там уже не его участок.
Он пошел направо, возле угла дома подхватил у арыка камень и бросил в боковое стекло грузовика заграждения. Милиционер засвистел в свой свисток и побежал за Сатканом.
В этот момент все помчались к указанному им проему. Несколько взрослых тоже устремились следом. Саткан же обежал дом и перелез в небольшой проем, оставленный блюстителями порядка без присмотра. В самый последний момент он услышал трель свистка, но погони не было. Собрались все на краю улицы, по которой шел поток демонстрантов. Теперь задача была пересечь этот поток как можно быстрее.
– Ребенок мать потерял! – закричал Саткан ломающимся голосом, – у него мать на той стороне.
Он ринулся через толпу, причем цепочка устремилась за ним. Все повторяли за Сатканом писклявыми голосами:
– Ребенок потерял мать!
Люди, не понимая в чем дело, расступались, а цепочка устремилась к цели.
Уже почти на другой стороне улицы она разорвалась, потому, что какой-то въедливый дядька, завопил:
– Милиция, здесь воры!
Саткан мгновенно отреагировал. Он схватил дядьку за галстук и карман рубашки.
– Если еще раз заорешь – порву и галстук и рубашку.
От такой наглости дядька проглотил язык, и вторая часть цепочки благополучно перебралась в нужное место. Но задерживаться было нельзя.
У главпочтамта – последняя преграда перед площадью – несколько шеренг из дружинников и милиции. Пропускают только по пригласительным билетам.
– Значит, так, – командует Саткан, – когда очередной дядька или тетка будут проходить, пристраивайтесь по одному, но с другого бока от проверяющего.
На эту процедуру с несколькими неудачными попытками ушло целых полчаса. Но к началу военного парада все-таки успели. Перед самой площадью стояло заграждение из курсантов пограничного училища. Курсанты мальчишек не гоняли – пускали их везде.
Наконец, все услышали гул моторов и по площади пошли танки. Восхищению пацанов не было предела. Настоящие танки в нескольких метрах. С башнями, из которых выглядывали танкисты, с пушками.
– Смотри, смотри! Вон, у того башня крутится. Щас как бабахнет по Дому Правительства.
– И они все высыплются.
– Кто там болтает? – прикрикнул Саткан, – болтун – находка для шпиона.
– Это Витька.
– А тому, кто закладывает, пендаль и минус одно мороженое.
– А чо я сказал?
– А то. Я сказал, минус мороженое, значит минус. Гони рубль.
Провинившийся вытаскивал из кармана смятый рубль и почти плача протягивал главарю.
Но вот закончился военный парад, и началась демонстрация трудящихся. Оцепление продолжало стоять, но стало совсем неинтересно. Группа уже собиралась приступить к одному из самых приятных этапов – поеданию мороженого, когда раздался крик какой-то женщины, стоящей поблизости:
– Смотрите, Вася Чечен*!
Всем захотелось увидеть чудо, и толпа бросилась к живому заграждению. Пацанам удалось залезть на стоящие поблизости деревья, откуда они стали всматриваться в людское море. Все сразу же увидели великана, который сильно
..........................................................................................
* Увайс Ахтанов – известный баскетболист в середине пятидесятых. Он обладал ростом около 2,30 м.


возвышался над толпой. Самые высокие (в пятидесятые метр семьдесят было большим ростом для мужчины) были ему почти по пояс. Он шел среди толпы и нес небольшой красный флажок, а может быть, это казалось, и флаг был не таким уж и маленьким. Витька тут же рассказал, что, когда шел с матерью на базар, где она торговала всем, что продавалось, то видел как Вася залезал в свой "Москвич".
– У "Москвича" было снято переднее сидение, и он почти лежал на заднем, но поехал, – сказал он. – А жену я тоже видел – она обычная. Сидела справа на переднем сидении и смеялась.
Посмотрели на Васю и приступили к мороженому. Особого простора для
соревнования не было, так как денег у каждого было максимум на шесть
сливочных мороженых или на четыре пломбира, или на восемь-десять
молочных. С одной стороны, хотелось победить по количеству, но молочное было невкусным. Нужно было быть изобретательным. Например, быстро заглотать штук пять молочных, а потом уже с наслаждением съесть пару пломбиров или три сливочных. Варианты были возможны.
Мороженое перемежалось газировкой по тридцать копеек. Сироп был малиновым, поэтому запить очередной брикет щиплющей горло и душистой газировкой было непередаваемым наслаждением.
С осипшими от постоянной болтовни и мороженого голосами уставшие, но счастливые, возвращались домой, но уже по другому – более цивильному
маршруту, т.е. по прямым улицам столицы. Они были забросаны фантиками от конфет, сдутыми шариками, пакетами, сигаретами, кусками красной материи от транспарантов, бумажными цветами и еще Бог знает чем. Сильно поддавшие в
колоннах трудящиеся, возвращались, продолжая распевать “Утро красит нежным светом…” или “Широка страна моя родная”, но уже нестройно и без особого энтузиазма.

В бараках шло приготовление к праздничному обеду. Поближе к сараям были расставлены длинные деревянные столы, на которых были накрыты клеенчатые скатерти. Еду ставили простую, но вкусную: капусту, винегрет, грибочки, селедку. Из напитков всегда были лимонад, квас и водка. На горячее делались неизменные сибирские пельмени с уксусной подливкой. Для детей, как правило, ставили отдельные столы без водки но с дополнительными сладостями, типа конфет и пастилы. Веселье начиналось в обед и заканчивалось поздно ночью.
Детям быстро все надоедало, и они убегали играть, либо в войну, либо в “Черную кошку”*. Звуки автоматных очередей и взрывов производились самими участниками игры. В качестве пистолетов и автоматов использовалась любая деревяшка – игрушек, к сожалению, у мальчишек не было почти никаких. Как-то раз дядя Леня – брат матери Малыша, сжалился над пацанвой и на станке, который стоял у него в сарае, выточил и соорудил большой пулемет и несколько автоматов. После этого “война” не стихала уже несколько месяцев. Дядю Леню все любили. Это был молодой кучерявый парень, которого малолеткой во время войны забрали на подземный военный завод под городом Фрунзе, где он проработал, практически не выходя на поверхность три года.
В результате такой психологической травмы он запил, но потом одумался и бросил, решив жениться. Первая невеста – Надя была красивая и дородная девушка, которая запомнилась Малышу в синем открытом платье в белый горошек. Она была приветливой и очень любила дядю Леню, но у них что-то не заладилось через несколько месяцев. Вторая невеста была Маша, очень похожая на Надю, украинская красивая девушка, в которую Малыш сразу же влюбился. Она и оказалась женой дяди Лени. Более терпеливой женщины Малыш не видел никогда в жизни. Ей пришлось терпеть безропотно пьянство мужа до конца его жизни, ни разу не повысив на него голос при людях. Несчастья сыпались на нее одно за другим. Сначала померли родители. Потом дядю Леню пырнули ножом, когда он возвращался поздно вечером с работы. Парень в кепке попросил закурить, и когда Леня поднес спичку, воткнул ему нож между ребер. Дядя Леня схватил его за руки мертвой хваткой и потерял сознание. Еще долго потом медсестра скорой помощи пыталась разжать его пальцы, но безуспешно. Помог только специальный укол. До сердца не хватило полсантиметра. После этого случая он запил снова и не прекращал пить до конца дней своих.


..............................................................................................................
*Название банды, орудовавшей в Москве после войны



Дядя Леня был мастер на все руки: и по столярному, и по слесарному делу. Станок, стоящий в сарае, он нашел на свалке возле вагоноремонтного завода. Знакомый тракторист помог ему привезти его, и дядя Леня восстановил его в течение нескольких месяцев. Таким же образом он восстановил старый трофейный немецкий мотоцикл с коляской. Он поначалу имел жалкий вид, но мало-помалу превратился в мощное чудовище, приводившее в восхищение всю детвору. Когда дядя Леня выезжал, то раздавался ужасный треск и дым застилал все ближайшие окрестности.
Но верхом творческой мысли дяди Лени был автомобиль с педалями, который он сооружал полгода. Никаких чертежей и специальной литературы он не имел – все делал по наитию. Автомобиль имел дюралюминиевый корпус и приводился в движение с помощью двух педалей. Через 10-15 лет промышленность Советского Союза начала выпускать почти точно такие же автомобили для детей.
Надо сказать, что они отличались от дядиной модели в худшую сторону. Проехаться на дяделенином чуде мог любой в возрасте от пяти до восьми лет. В одном из сараев для него было отведено специальное место, где он запирался под ключ. Ключ хранил Малыш.
В одну из ночей автомобиль украли. Это было всеобщее горе, как детей, так и взрослых, живших в бараках. Многие добровольцы вызвались искать машину. В ближайших, не густонаселенных, районах “КИЗ” (Казахский институт земледелия) и “Биокомбинат” рыскали они по дворам, натыкаясь порой на злых собак и хозяев, но безуспешно. Очевидно, увезли машину в дальние районы, куда было трудно добраться.

Через месяц это горе было забыто, поскольку появилось новое увлечение – ходули. На них ходили все мальчишки, и даже взрослые парни пробовали свои силы, красуясь перед своими девушками. Тетка Гея тоже попробовала, но ей не понравилось.
– Ходишь, как дурак, и боишься упасть, – сказала она и ушла делать уроки по немецкому языку.

Следующим увлечением было обучение собак несению пограничной службы. Мучили двухлетнего Шарика и годовалого Джульбарса. Последний был совершенно тупой и добродушный. На очередную команду он начинал вертеть хвостом и ластиться к “дрессировщику”. Шарик же смотрел умными глазами и старался изо всех сил. Он стал слушаться команд “лежать”, “сидеть”, “голос” и “жарко”. После последней команды он осторожно снимал кепку, предварительно подставленную к его морде. Был у него один недостаток – он был сексуально озабоченный. Любое колено, появляющееся перед ним, он старался использовать для акта, начиная сразу имитировать соответствующие движения. Мальчишки, смеясь, отталкивали его, а девчонки краснели и уходили.
Шарик играл с мальчишками в войну с увлечением: лаял в нужный момент, брал языка, сразу начиная с ним сексуальную игру.

Начало зимы было не холодным. Только несколько дней шел снег, который быстро растаял. Мальчишки были разочарованы. Лыжи и санки стояли не использованные по назначению. На улице было грязно и пасмурно, поэтому все сидели дома. Каждый веселил себя сам. Телевизор еще не появился, поэтому нужно было что-то делать. Малыш обратил внимание, как скучно было взрослым. Женщины всегда находили работу, а мужикам было туго. Не все увлекались чтением, да и книг было – раз-два и… обчелся. Слушали песни, которые заводили на патефонах, смотрели в потолок, щелкали семечки – тоска.
Но вот выпал хороший снег и ударили морозы. В школу и обратно из Ботаники ребят возили на санях. Извозчиком взялся быть старый конюх, живший одиноко в крайнем бараке. Ох, веселые это были поездки! Контрастируя с солдатской школьной дисциплиной, они приводили ребят в полный восторг. Школьников было шесть-семь человек от семи до пятнадцати лет. Никто никого не обижал. Только для смеху иногда сталкивали кого-нибудь во время движения, и тот бежал за санями и плюхался раскрасневшийся и счастливый, догнав сани. Иногда сбрасывали портфель, и жертва сама соскакивала на всем ходу, падала, хватала портфель и мчалась вдогонку. Естественно, что тетради и учебники после таких игр становились мокрыми, а жертве попадало от родителей по полной программе.
Дорога проходила по территории большого питомника КИЗа и ничем не отличалась от обычной лесной дороги. Только один дом стоял посредине пути – Большой дом Старика. Старик был с большой бородой и сильно походил на Льва Толстого из учебника родной речи. Конюх сказал, что ему больше ста лет и родился он при крепостном праве. Дед всегда стоял у калитки в одной рубахе, независимо от погоды, и махал рукой, когда сани с ребятней проносились мимо.
Однажды недалеко от его дома случилось что-то с подпругой и дед, увидев это, пригласил всех к себе домой, пока конюх возился с лошадью. Дед с радостью стал кормить ребятню: принес большую банку меда, разлил ее по блюдечкам и нарезал белого хлеба. Затем поставил уже горячий самовар и стал подливать всем чаю. Все это время он рассказывал, что у него было много сыновей и дочерей, а у тех, в свою очередь, тоже много сыновей и дочерей, и так он вспомнил три поколения. Дети совершенно запутались, но распутывать у них не было никакого желания – так сладок был мед и так вкусен свежий хлеб.
– А теперь все разъехались, а три жены померли, и остался я бобылем. Мне ить сто первый годок пошел, ребята. Никак не помру. Тяжело уже стало хозяйство-то вести, да и ни к чему уже. Тут дед пустил слезу, но быстро оправился и снова засуетился, подбрасывая дровишек в печку.
– Вы ко мне, ребята, заходите в гости. Завсегда покормлю вас, да напою чаем с медом.
Малышу дед очень понравился. Веяло от него чем-то древним и сказочным. И то, что мороза он не боялся, вызывало удивление и восхищение. Жаль, что не удалось пацанам воспользоваться гостеприимством деда – через несколько дней он скончался. Обнаружил это случайно кузнец ботанического сада. Просто обратил внимание, проезжая мимо, что воет собака. Когда вошел в дом, то увидел старика, лежащим на боку у печки с охапкой дров.

Похоронили сообща. В бараках собрали со всех деньги на гроб и поминки и проводили деда в последний путь по-человечески. Похоронили его в конце Ботанического сада на прилавках. На памятник денег не было, поэтому поставили простой крест, из-за чего парторг сада осталась недовольной церемонией. Малыш тоже шел со всеми в процессии и думал о связи поколений.
«Вот, – подумал он, – я видел деда, который родился при крепостном праве, когда я вырасту, и будет мне сто лет, напою я чаем с медом детей и получится, что дети в далеком будущем будут связаны со временем крепостного права». Мыслью этой он поделился со своим другом-Витькой. Тот ничего не понял.
– Кто же теперь будет жить в его доме? – спросил он.
– Домовой, наверное, – пошутил Малыш.
Витька шутки не понял, но глаза его заблестели.
– Давай сегодня вечером зайдем к нему, – предложил он.
– А собака?
– Собаке принесем чего-нибудь.
– А тебе не страшно? – спросил Малыш.
– Шурку возьмем, – сказал Витька, как будто Шурка был кем-то, кто мог защитить в случае чего.
– Ладно, до вечера еще надо дожить.

Вечером все же решились. Взяли с собой пару костей, выброшенных на помойку, старый заржавленный, но наточенный о камень нож и две палки. До дома деда от Ботаники было недалеко – каких-нибудь пятьсот метров. Уже начало темнеть. Подошли к дому, огороженному невысоким частоколом. Калитка была открыта. Собаки нигде не было. Раздался крик незнакомой ночной птицы, от которого оба друга вздрогнули одновременно. Они прошли, крадучись, до крыльца, которое еле просматривалось в темноте. Начали подниматься по ступенькам и тут каким-то шестым чувством, присущим только животным и детям, уловили опасность. Справа послышался еле слышный прерывистый сдавленный писк. Они повернули головы и не увидели, а почувствовали, что на них несется большое животное. Это была собака деда. Крик птицы повторился. Собака как будто встретилась с преградой – передние ее ноги подломились, и она покатилась клубком шерсти к ногам друзей. Те в одну секунду добежали до дверей веранды, которая оказалась закрытой. Подергав тщетно дверную ручку несколько раз, Малыш и Витька развернулись и помчались к калитке. В ней стоял человек в длинном сером халате.
– Малыш, – сказал он, – никогда не ходи туда, куда не ведут пути правды…
– Мы просто хотели посмотреть, – заканючил Витька, ища возможность улизнуть.
– Мне кажется, – заметил человек, – смотреть намного удобнее днем…
– Днем мы в школе.
– Ночью в чужие дома забираются только воры, но вы, я знаю, не воры. Вами двигало любопытство, как и мной когда-то.
Малыш и Витька стояли и заворожено слушали человека. Он не вызывал страха, но и бежать они не могли. Какая-то сила мягко, но настойчиво удерживала их на одном месте.
– Собаку я просто усыпил. Когда вы уйдете – она проснется. Днем можете приносить ей еду, но близко не подходите – просто бросайте ей еду, и когда она начнет есть, налейте в плошку воды. Не забывайте это делать каждый день. Если забудете, то с вами могут случиться неприятности. Не забывайте.
Человек шагнул в темноту и исчез.
– Фиг я буду этого кабздоха кормить, – сказал Витька когда они уже подходили к баракам.
– А я буду, – проговорил в задумчивости Малыш.


Пятьдесят пятый


Старый знакомец отца, Евстигнеев, давно уговаривал его поехать с ним в Уланбель, и поработать там под его руководством. Он обещал, как говорила мать, золотые горы – большую зарплату, красивую природу, приятное времяпрепровождение и прочее. Отец не решался, так как знал, что Евстигнеев был запойным пьяницей, но в Чу с работой стало плохо, поэтому в конце концов он согласился и стал уговаривать мать. Та, наконец, сдалась, но подходящей оказии для поездки не представлялось. Малыш уже весь измучился, предвкушая путешествие. И тут подвернулся благоприятный случай – приятель отца – Федя Крафт, отсидевший в сталинских лагерях десять лет и освободившийся буквально недавно, должен был ехать на своем ЗИСе в командировку в Уланбель. Малыш не знал, когда Федя познакомился с отцом, но он часто бывал в их доме.
Вот и на этот раз они сидели на кухне, пили чай и разговаривали. Отец попросил Федю:
– Расскажи что-нибудь про лагерь.
Федя помрачнел и проговорил:
– Давай лучше о тебе.
Видно было, что ему очень неприятна просьба, а рассказывать он не намерен даже лучшему приятелю, но ссориться по этому поводу он тоже не хотел. Федя был очень хороший и сильный человек, и даже лагерь не сломил его. Ему было очень тяжело, т.к. он во время войны потерял семью, а своей так и не обзавелся. Было хорошо заметно, как он отогревался душой в доме Малыша.
– Расскажи лучше, как у тебя сложилась жизнь после вашей эпопеи в Москве и Берлине.
– Да нечего особенно рассказывать, – сказал отец, – из Берлина возвращались по «южному пути» – через Львов, Киев, Ростов, Баку и Ашхабад. Вернулись в Столицу и жили первый месяц как на иголках, но потом поняли, что беда миновала, и повеселели. У командира родился сын, и он ходил какой-то рассеянный и праздничный. Штурмана перевели в Симферополь и он написал через полгода, что женился там.
– А ты чего, Коля бобылем ходишь? – сказал мне командир через год. – Сейчас мужики на вес золота – можешь себе такую кралю найти! Знаешь, я иногда сожалею, что рано женился. Вот, к примеру, новая учительница появилась в городке. Я тебе скажу...
Честно говоря, о женитьбе я не задумывался, но девушку завести мечтал. Решил посмотреть, что за учительница. В субботу как бы случайно прошел мимо школы во время перемены. Она стояла в светлом платье и модной шляпке и спокойным и рассудительным голосом внушала детям какие-то важные истины. Дети внимательно слушали. Миловидная и опрятная девушка мне очень понравилась. В этот день полетов у меня не было, и я решил подождать ее после работы.
– Извините, можно вас проводить до остановки? – спросил я.
– До какой остановки?
– Ну, вы же не в городке живете?
– Да, но я иду пешком до рощи Баума, а там уже сажусь на автобус.
– До рощи Баума?! – так это же добрый десяток километров.
– Для одной меня, к сожалению, автобус аэропорт предоставить не может.
– Как вас зовут?
– Меня – Ира.

Мы пошли сначала через поле, а потом между огородами, чтобы сократить путь.
Цвел подсолнечник, распространяя запах, напоминающий аромат специй, смешанных с тонкими духами. Сторож, увидев мою летную форму, даже не стал вылезать из шалаша
– Вы родились в Столице? – спросил я.
– Нет, мы приехали из Сибири, из Красноярского края еще до войны и живем в Ботаническом саду.
– А, так это у самых гор?
– Да. Далековато... Но семья у нас хоть и большая, но без моей помощи туговато. Я закончила педагогический техникум и провела только несколько первых уроков. Что это я все про себя, да про себя..
Так мы незаметно и дошли до остановки. Я молил Бога, чтобы автобус задержался как можно дольше, и он меня услышал. Мы простояли два часа, рассказав о себе почти все. Мне казалось, что мы знакомы уже целую вечность.
Через месяц мы поженились, а через год у нас родился Малыш.
– Я в это время был в Норильске, – сказал грустно Федя. – Тяжелое это было время и я, может быть, и не выдержал бы всего, если бы не профессор.
Тут Федя стал рассказывать про профессора, но Малыш почти ничего не понял.
Слушая разговоры отца с Федей, Малыш уяснил для себя, что Федя, хоть и работал шофером на автобазе, был образованнее любого учителя, и образование это он получил в заключении. Он говорил так же правильно, как и диктор по радио или как говорили профессора в кинофильмах.
Федя с удовольствием согласился перевезти семью, поскольку поездка одному через пустыню – дело не простое и скучное.

Выехали рано утром. Грузовик взревел, обдал всех облаком густого дымы и мягко тронулся. Радости Малыша не было предела. Он старался смотреть сразу на все и замечал все подробности проплывающего мира. Родители были заняты младшим братом, который постоянно устраивал им сюрпризы. Через некоторое время отец не выдержал и попросился в кабину к Феде. Мать на него обиделась и надавала брату шлепков. Это хорошо подействовало, и в кузове воцарилось спокойствие. Машина подъехала к пойме реки Чу. Река промыла довольно глубокие каньоны в глинистой почве. Обрывы были испещрены гнездами птиц. О, какие это были птицы! Перья их были выкрашены во все цвета радуги. Они, как попугаи в Африке, носились над головой стаями и громко щебетали. От этого зрелища невозможно было оторваться. Все – и Федя, и родители, и младший брат с восторгом наблюдали это явление. Жаль, что вдоль реки машина шла всего полчаса, а потом прошла через деревянный мост на понтонных лодках и помчалась по степи по древнему караванному пути. На этой дороге не было ничего: ни асфальта, ни указателей, ни придорожных заправок. Одному Всевышнему было ведомо, как Федя определял направления на многочисленных развилках и поворотах. Было начало мая, и вскоре перед всеми открылось красное бесконечное море тюльпанов. Ландшафт менялся постоянно. То вдруг появлялись холмы, то равнина до горизонта, то боялыч и пучки засохшей травы делали землю пятнистой как шкура леопарда. Иногда встречались густые леса саксаула, а иногда отдельные кусты его придавали пейзажу сходство с саванной. Начало весны и поэтому земля ярка и привлекательна: зеленые кусточки, огромные распластанные зеленые лопухи ревеня, жизнь которого быстротечна, красные и желтые тюльпаны и маки. На саксаульных зарослях то тут, то там видны огромные шапки-гнезда хищных птиц. Нескончаемые желтые закрепленные корнями песчаные холмы, поросшие кустами и травой. Часто почти из-под колес выскакивал заяц и мчался, петляя. Федя в этом случае останавливался, выхватывал свою двустволку шестнадцатого калибра и палил вслед косому, но куда там! Конечно, не попадал.
Стало темнеть и Федя, посовещавшись с отцом, свернул с дороги к зарослям саксаула. Лучшего места для ночлега трудно было выбрать. Когда разложили лагерь, то услышали какой-то гул. Повернули головы и увидели огромное стадо сайгаков. Сотни тысяч голов – до горизонта в одном стремительном порыве неслись, поднимая пыль до небес. Потом, в последующие годы, их почти всех истребили государственные заготовители мяса и браконьеры, а тут их было не счесть. Большие, чуть загнутые вниз носы их были похожи на противогазы, каковыми они на самом деле и являлись, спасая, правда, не от газов, а от пыли. Первое же стадо стало перебегать дорогу. Такого Федя вытерпеть не мог. Он выскочил и пальнул попеременно из двух стволов. Было видно, как два крупных сайгака как бы уперлись в неожиданно появившуюся на их пути стенку и свалились в пыль. Стадо в ужасе свернуло в сторону от дороги. Отец с Федей подтянули туши, и Федя очень быстро их освежевал. Одну тушку он присыпал солью, замотал тряпками и закопал в глубокую яму в зарослях, а из другой нарезал мясо для шашлыка. Мясо было замочено с луком и уксусом на час в кастрюле.
Пока оно мариновалось, мать пошла ломать ветки саксаула. Удивительное дело – не нужно было никакой пилы. Просто подходи, выбирай ветку посуше и не очень толстую и тяни ее в сторону ствола. Ветка чуть напрягается, а потом с треском ломается. Малыш тоже помогал матери, причем сразу же занозил ладошку. Через полчаса они наломали уже большую горку дров, которые были растоплены с помощью заготовленных заранее дощечек и газет. Костер запылал. Саксаул не сгорал быстро и давал голубоватое, сильное пламя.
Шашлыки начали жариться, а по пустыне пошел одуряющий запах. Первый же готовый дали Малышу. Неожиданно он ему не понравился. То ли мясо было жестким, то ли сайгачина не годилась для шашлыка. Мать тоже, пожевав, сказала, что мясо отдает псиной. Отец упорно жевал и проглатывал. Только один Федя ел с наслаждением. На лице его было счастливое выражение. В жизни ему приходилось столько раз голодать, что он ничего не мог с собой поделать – всегда ел впрок, как волк.
Костер догорал. Искры стремительно взвивались ввысь и тухли на лету. Где-то совсем недалеко завыли шакалы. Малыш испуганно прижался к матери.
– Ничего, не бойся, – сказал Федя, – они к людям боятся подходить. А кости я выкинул метров за сто отсюда.
– А туша сайгака? – спросил отец.
– Я ее глубоко зарыл, – ответил Федя, – не достанут.
– Так они, значит, подойдут? – спросил малыш уже с любопытством.
– Нет, так близко побоятся.

Малыш успокоился и почти сразу же уснул. Ему снились большие зеленые горы, по которым несутся вверх носатые сайгаки, ничего не видя вокруг. Сверху, над сайгаками, летят орлы похожие на самолеты. На самой вершине в кустах укрылась волчья стая и поджидает добычу. Орлы углядели своими зоркими глазами волков и устремились вниз. Вот они уже у самой земли, расправили крылья, выпустили вниз свои острые когти, ухватили волков за холки и потянули вверх. Потом выпустили их, и волки полетели вниз, расставив лапы в разные стороны. Так они и упали на несущихся вверх сайгаков и стали на ходу рвать зубами их спины. Самый крупный из волков, очевидно вожак, закричал:
– Потуже крахом затяни, да в доску не спусти, а то по мокрухе пойдем. Ну, ты, костогрыз, законопать ему бебики. Хочешь, чтобы он тебя потом в рифму взял, да мусорам сдал. Тогда нам вилы – вспотеем на всю катушку...
Малыш проснулся, потому, что всегда спал очень чутко. Хоть было и темно, но светила луна. На фоне ее он увидел две странные фигуры, копошащиеся над кем-то, кто вырывался но, судя по всему, был связан. Фигуры говорили на странном языке. Только отдельные слова были понятны Малышу. Отец и мать лежали рядышком связанные с кляпами во рту, а фигуры копошились, как понял Малыш, над Федей, потому, что тот закричал:
– Вы скажите, что вам надо, мы вам дадим, а что вы нас вяжете?
– А ты не базлай, балдох, а то бейцалы вырву! Не надо нас бояровать, – сказал хриплым голосом один из бандитов
– Вы чо, лапти сплели? – вдруг выдал Федя непонятную фразу, продолжая вырываться.
Фигуры вдруг замерли на мгновение и тот, с хриплым голосом, спросил:
– А ты, волосатик, хочешь слепить горбатого, что тоже у хозяина мотал?
Он повернул голову в сторону Малыша, который приподнялся с одеяла, чтобы лучше слышать, и Малыш увидел у него на правой щеке большой шрам, идущий от шеи до глаза.
– Да, – ответил Федя, – отзвонил десятку как с куста.
– Ну, ты, звонарь, заправляешь!
– Да век свободы не видать! – сказал Федя.
– А где чалился? – спросил тот, что был помоложе.
– На Колыме.
– Баки не вколачивай. В каком лагере?
– В Сусумане.
– Хрипатый, похоже, он не вколачивает, – сказал молодой.
– А ты, баклан, сдохни, когда весовые базарят, – сказал старший и, обращаясь к Феде, прибавил: – А кто там законил?
– Чирик, – не задумываясь, ответил Федя.
– Слышал, слышал, – сказал хрипатый уже без угрозы в голосе, – его в "Белый Лебедь" * потом загнали вместе с другими медведЯ!!!!ми. А ты что, в завязке?
- Да, – сказал Федя, – подженился в Чу, тут и дети пошли.
– Ну, ты ладно, не очкуйся. Мы тебе не сильно на хвост наступим. Клифты
на ваши поменяем и лайбу заберем. Нам только до железки добраться, а там мы погоним майдан, и ищи ветра в поле...
Тут они развязали Федю, вытащили кляпы у родителей и начали снимать с себя замусоленные и порванные во многих местах телогрейки. Стащили куртку с отца, а Федя нехотя снял свою. Хрипатый по-деловому осмотрел ЗИСок.
– Баклан, забери у него зайчики **, воду и пожрать.
Баклан схватил сумку с провизией и большую канистру с водой, оттолкнув мать, пытающуюся инстинктивно защитить их.
– Вот так нас и оставите подыхать? – спросил Федя.
– Ничо, не подохнете – тут река недалеко, а нам, если зачалят, вышак светит.
Машина не заводилась. Вожак посмотрел на Федю бешеными глазами. Тот вытащил заводную ручку, вставил ее в прорезь спереди капота и начал крутить.
Машина не заводилась. У Феди со лба ручьем катился пот, а рубашка взмокла на спине. Наконец, после пятой попытки грузовик заревел и тронулся, чуть не сбив Федю с ног. Машина помчалась, подпрыгивая на ухабах, и вскоре скрылась за ближайшим холмом.
– С Моинкумского сбежали, – сказал Федя, – там рудник урановый.

* Исправительно-трудовая колония N6 в Соликамске. ** Ключи.


Мать и маленький братишка заплакали одновременно:
– Они нам почти ничего не оставили, – причитала мать.
– Не плачь, Ира, вторую канистру с водой и мясо Федя в песок закопал, чтобы охлаждались, – сказал отец
– Ну вот, и булка хлеба осталась, – продолжил с оптимизмом Федя, приподнимая кусок газеты.
– А куда нам идти? – спросила мать.
– Тут до речки километров пятнадцать, если по прямой на север, – сказал отец, показывая карту.
– Может и поменьше, – сказал Федя, явно подбадривая мать, – от Фурмановки мы проехали километров пятьдесят, и тут дорога должна приблизиться к реке.
Брат ревел, не переставая, и мать, занимаясь им, быстро отвлеклась от мыслей о безрадостной перспективе.
Собрали все оставшиеся жалкие пожитки, которые поместились в две небольшие сумки, захватили две палки, которые очень кстати оказались вынутыми из кузова, и отправились по направлению на север. Младшего брата Малыша отец посадил на плечи и тот быстро успокоился. Солнце светило неимоверно свирепо. Постоянно хотелось пить.
Мать сказала, что надо терпеть, сколько возможно, потому, что если начать пить сразу, то потом не становишься. Но Малыш и его брат ничего не знали про эту теорию, поэтому им давали воду понемножку, как только они начинали просить.
Шагали много часов. Малыш упорно шел, представляя себя то Робинзоном Крузо, то командиром полка, но после нескольких часов ходу упал на песок и, как ему потом вспоминалось, потерял сознание. На самом деле он мгновенно уснул, перейдя в горизонтальное положение. Сделали привал.

Проснувшись, Малыш увидел рядом с собой сопящего брата. Они оказались под небольшим навесом, состоящим из простыни, натянутой на две палки. Мать и отец сидели поблизости с опущенными головами. Феди не было.
– Где дядя Федя? – спросил малыш.
– Он пошел вон на ту горку посмотреть, что у нас впереди, – ответила мать, подняв голову, – лежи там и не вылезай – тут очень жарко.
Малыш видел, что лица у родителей были красными и опухшими. Ему стало жалко их.
– Я посижу немного снаружи, а вы хотя бы головы просуньте сюда, – сказал Малыш и начал выбираться из-под навеса.
– Не вылезай, – сказал отец, как показалось Малышу, злобно.
Малыш повиновался и стал думать о том, что мир устроен несправедливо. Кто-то в этот самый момент сидит или лежит в прохладном доме, пьет чай или воду и даже не подозревает, что где-то далеко он готов отдать даже свою механическую двустволку за кружку холодной воды.
– Мам, я пить хочу, – сказал он.
Мать налила из канистрочки четверть стакана и протянула малышу. Вода была теплой, но Малыш с жадностью ее проглотил. Стало чуть легче.
Федя не возвращался...
– Я пойду, его поищу, – сказал отец.
– Ты что, с ума сошел? Хочешь нас тут оставить?
– Ну, хорошо, подождем еще немного.

Ждать пришлось очень долго. Уже и солнце стало клониться к закату, когда появился совершенно обессиленный Федя.
– Там за этим холмом, еще один. Я думал он рядом, а оказалось километров пять, – сказал он, – я до него дошел, поднялся и все вокруг осмотрел. Там на горизонте, похоже, река. Здесь переночуем, а утром двинем.

Ночью стало очень холодно. Взрослые пытались развести костер, бросая в него валежник, сухую верблюжью колючку и ветки боялыча. Пламя разгоралось и тут же начинало тухнуть. Благо боялыча вокруг было много. Всю ночь, не смыкая глаз, отец и Федя таскали ветки и только под утро с первыми лучами солнца обессиленные повалились на землю. Проспали они недолго, хотя мать все время шикала на брата, чтобы он не хныкал и не мешал взрослым спать. Первым проснулся отец и разбудил Федю. Позавтракали тем, что было, быстро собрались и пошли.

До второго холма дошли сравнительно быстро, а потом открылась равнина, идти по которой, особенно Малышу, было мучительно трудно. Солнце палило.
Шли долго, а предполагаемая река, казалось, продвигается вперед вместе с ними.
– Похоже, что это мираж, – сказала мать.
– Нет, – упорно настаивал на своем Федя, – там должна быть река. Мы идем точно на северо-запад, скажи, Коля.
Отец утвердительно кивнул.
Сделали очередной привал. Немного попили. Воды оставалось совсем немного. Братишка постоянно ныл, так как у него, похоже, сильно болела голова. Опять соорудили небольшой навес, постелили кусок брезента и положили на него детей. Через некоторое время Малыш почувствовал, что под ним что-то шевелится. Он выскочил от страха из-под навеса и закричал:
– Тут змея!
Отец быстро вынес брата Малыша наружу, а Федя осторожно приподнял брезент. Под ним оказалась полутораметровая гадюка, которая, злобно зашипев, быстро уползла.
– Хорошо, что мы гадюку встретили, – сказал вдруг Федя, – значит вода близко. Гадюки всегда в камышах живут.
Взрослые оживились, и Малышу стало немного веселей. Только братишка плакал, уже не переставая. Пошли немного быстрее и вскоре, действительно, все увидели реку Чу, а вернее, камышовые заросли и летающих уток. Подошли к воде. Между двух участков зарослей камыша берег подходил к самой воде. Цвела осока, плавали лилии, плескалась рыбешка, за которой выпрыгнула огромная щука. Стайка уток плавала в отдалении.
Малыш бросился к воде, чтобы напиться, но отец остановил его:
– Нельзя пить не кипяченую! Тут всякая зараза может быть.
Малыш заплакал, так как хотел попить холодной воды. Братишка спал на плече у отца.
Всех стали донимать крупные оводы, которые кусались больно и, казалось, вырывали куски мяса. После овода всегда оставалась капля крови.
Набрали в чайник воды, разожгли костер из камыша и быстро вскипятили чай. Чайник поставили в речку для охлаждения. Напились и стали думать, как бы раздобыть съестное. Никаких снастей для ловли рыбы не было, но мать вдруг вспомнила, как они ловили в детстве маленьких щучек.
– Мы делали из проволоки петлю и шли с этой петлей по отмели. Там всегда стояли в неподвижности небольшие щурята и, двигая плавниками, поджидали добычу – мелких мальков. Мы подходили и потихоньку подводили петлю с хвоста, доводили ее до середины туловища, а потом дергали.
Катушка с медной проволокой нашлась у отца в сумке. Выломали четыре толстых камышины, которые выглядели как настоящий бамбук, к концам их привязали петли и пошли искать отмель. Она нашлась в ста метрах от "стоянки". Разошлись в разные стороны и начали рыбалку.
Первым выхватил из воды щуренка Малыш. От радости он так дернул удилище, что проволока оторвалась и рыба уплыла. Отметив это событие горючими слезами, Малыш взял у отца новый кусок проволоки, соорудил петлю и продолжил. Довольно приличную рыбину вытащила мать. Глаза ее засветились. Потом поочередно поймали по щуренку Федя и отец. Дело пошло. Через пару часов было выловлено не менее двадцати рыбин. Проблема питания на этот день, а может быть, и следующий была решена.
Рыбу поджарили прямо на костре. Благо соль была. С удовольствием поели. Отец с Федей быстро соорудили два шалаша из камыша – один для матери и братишки, а второй – для мужчин, к которым был причислен и Малыш. Все сразу уснули и спали до глубокой ночи, но ночью резко похолодало, и пришлось разводить костер. Так и просидели все у костра до самого утра, а утром произошло счастливое событие. Первым гул мотора услышал братишка:
– Би-би, – сказал он, показав на речку.
– Что-то гудит, похоже, – с надеждой в голосе проговорила мать.
Гул усиливался, и вскоре из-за косы появилась моторка, в которой сидел человек в соломенной шляпе и с густой копной волос, спадающих на плечи.
– Сюда, сюда, – закричали все хором.
Моторка приблизилась к берегу. В ней сидел старик с большой седой бородой, но очень крепкий на вид – с широкими плечами и мускулистыми руками.
– Что это вы тут делаете, да еще с детьми? – спросил он, выйдя из лодки и легко подтянув ее на берег.
Мать начала рассказывать ему про наши приключения. Дед слушал ее с явным состраданием. По всему было видно, что хороший был человек.
– Я тут мирабом* работаю. Дом у меня недалеко от Уланбеля. Рыбачу, милы люди, пока силы есть, рыбу ловлю да вялю. Корова у меня есть, птица, баранчики – прожить хватает. Вы, видно, умаялись? Если хотите, я вас сначала к себе завезу. Напою, накормлю, а потом уж в Уланбель доставлю – туда всего-то двадцать километров.

* Речной смотритель



- Конечно, хотим, – сказал за всех Малыш.

Как только мотор лодки загудел, Малыша охватил такой восторг, что он захотел запеть, но сдержал себя. Он смотрел на проплывающие берега, заросшие высокой травой и камышом, огромных стрекоз, которые летали с лодкой наперегонки и даже садились отдохнуть на уключины.
У взрослых вид был озабоченный – они то и дело лупили по плечам ладошками, убивая оводов-кровопийцев.
– На овода хорошо красноперка идет, – сказал дед, – только закинешь – сразу хватает. Одна беда – крючки можно достать только в Чу. Я сноровился из иголок швейных их мастерить. Нагрею на керогазе, да и плоскогубцами загну. Рыбешка часто срывается, конечно, но приноровиться можно. Все иголки у жены потаскал – ругается – страх, потому как и их тоже только в Чу продают. А удилища тут все делают из камыша, потому как нет дерева совсем. А они ничего – крепкие.
Щуку на пять кило держат те, что потолще.

Через некоторое время показалась крыша низкой хаты, покрытой соломой. Возле хаты ютились еще два хозяйственных строения. Рос также большущий и раскидистый карагач, густо покрытый мелкими листьями. Небольшая территория вокруг хаты была огорожена забором, составленным из камышовых палок, скрепленных алюминиевой проволокой. По двору гуляли огромная свинья, утки, куры, несколько гусей и... пони, хромающий на правую ногу. Огромная собака начала лаять густым низким голосом, но как-то без злобы, а после того, как хозяин прикрикнул на нее, перестала с удовольствием и завиляла хвостом. Вышла хозяйка – низкорослая, крестьянского вида, еще далеко не старая женщина с добрым лицом и заулыбалась.
– Знакомь, Анисим, с людьми-то. Я щас чего-нибудь приготовлю по-быстрому.
– А откуда у вас пони? – спросил Малыш.
– Анисим из Чу привез. Там цирк у них был, а сторожем анисимов брат – Иван работал. Так пони этот заболел, и его хотели усыпить, а Иван попросил ему оставить – уж больно красивый он. Оставили, а он отдал Анисиму. На природе, говорит он, быстрее оклемается. И действительно, оклемался. Бог детишек нам не дал, так вот за лошадкой ухаживаю. Он теперь как родной мне.
Познакомившись со всеми, хозяйка засуетилась: сначала кинулась в сарайчик и вышла оттуда с кувшином молока и еще какой-то бутылью, завернутой в полотенце. Потом она кинулась на свой небольшой огородик и нарвала там свежей редиски, укропу и луку. Через некоторое время позвала всех в горницу, где был накрыт большой стол.
– Зачем вы так? – смущенно сказала мать. – Не велик праздник нас встретить, да и продуктов на нас уйму изведете.
– Нет, что вы?! – запричитала хозяйка, для нас гости – всегда праздник. Мы тут бирюками порой месяцами живем.

Сели к столу. Взрослые выпили самогону и стали закусывать, а Малыш вместе со всеми стукнулся кружкой сладкого кваса.
– Ты что чокаешься со взрослыми, – возмутилась мать, – хочешь алкоголиком стать?
– Да ладно тебе, – сказал отец, – кто кем будет – никому неизвестно.
Хозяйка рассказала, что замуж за деда вышла вторично, поскольку муж ее первый не вернулся десять лет назад с войны. Детей не зачали. А с дедом встретились случайно в очереди к зубному врачу. У нее сильно болел зуб – терпеть невозможно было, а дед стал ей что-то успокаивающее говорить, и боль прошла. А потом второй раз его встретила на базарчике, и он помог ей в два раза дешевле купить мяса, а потом корзину помог дотащить до дому – он тогда еще здоровее был.
– Извините, а сколько вам лет сейчас? – спросил Федя.
– Мне? Сорок три ...

Все с удивлением промолчали.
– У него война тяжелая была, – сказала за деда жена, – в пехоте служил. Призвали в сорок первом, но повезло – до конца войны довоевал. Два раза контуженный был и нога одна короче на три сантиметра. Одних медалéй у него цельная балетка.
– Да ладно тебе, не интересно это людям. Зубы им заговариваешь, не даешь, как следует поесть. Они намучились за эти дни, а ты со своими медалЯ!!!!ми.
– Да не мои они – все твои, – заулыбалась хозяйка и посмотрела влюбленными глазами на мужа.
– Спасибо, хозяйка за хлеб-соль, - сказала мать, – пора нам и честь знать, да и спать хочется – сил нет.
– У нас в горнице места мало, так я вам в сарае на сеновале постелю. Одеяла у меня теплые – пуховые – не будет холодно.
Все отправились на сеновал, Федя с отцом покурили во дворе, поговорили еще немного и тоже отправились спать.

Когда Малыш проснулся утром, то увидел, что еще рано, но спать не хотелось. Скосил глаза влево – матери не было, скосил вправо – отец и Федя лежали с открытыми глазами.
– Что-то не спится, – сказал отец, – пойдем обкупнемся да, может быть, поможем чего хозяину. Встали, взяли туалетные принадлежности и пошли к берегу реки. Когда обошли небольшие заросли камыша и вышли на открытый участок, то опешили. Дед стоял голый, по колено в воде, и намыливал себе лицо. Между ног его свисал брезентовый гульфик, скрывающий внушительного размера чресла.
– Теперь я понял, сказал Федя, – почему мы победили немецко-фашистских захватчиков
– И завоевали пол-Европы, – добавил отец улыбаясь.
Дед, как ни в чем не бывало, намыливал себе голову. Малыш и взрослые ретировались и пошли искать удобное место для помывки. Они нашли его вскоре вниз по течению реки. Камыши расступились, открывая небольшую заводь, в которой плескалась рыба и квакали лягушки. Малыш шел первым. Вдруг он прыгнул в воду, откуда в разные стороны выпрыгнули лягушки, и вытащил за шею змею, радостно улыбаясь. Взрослые с ужасом на него уставились.
– Выбрось сейчас же эту гадость! – закричал отец.
– Это же ужик, папа! – радостно возвестил Малыш. – У него, видишь, тут на голове оранжевое пятнышко, и клыков нет.
И тут Малыш в доказательство надавил двумя пальцами на скулы змеи. Она раскрыла пасть и, действительно, клыков у нее не оказалось, но шипела она угрожающе. Взрослые с опаской обошли Малыша и зашли в воду.
Когда вернулись в дом, то к всеобщей радости обнаружили, что стол уже был накрыт к завтраку: горкой лежали аппетитные пирожки, в чашках лежали сметана и творог. Посреди стола стоял огромный самовар, начищенный до блеска. Малыш еще никогда не пил чай из самовара и поэтому с восторгом смотрел на это чудище, из которого шел пар.
После завтрака загрузились в лодку и поплыли. Солнце светило как всегда ярко. Сразу же налетели оводы, но Дед прибавил скорости, и они отвалились. Вновь восторг охватил Малыша – все-таки он больше всего любил путешествовать.
– Вот, интересное дело, – кричал Дед из-за гула мотора, – река здесь шириной метров тридцать, а за Уланбелем еще тридцать километров, и она теряется в песках – пересыхает. Говорят мало на земле таких рек. Я ее сразу полюбил.
«Странные эти взрослые, – подумал Малыш, – река теряется, а он ее за это полюбил...»
Дед сидел сзади у руля, густая копна волос его развевалась на ветру. Он был похож на демона. Вдали показался понтонный мост и домишки по обе стороны от берега.
– Это Уланбель уже, – крикнул Дед.

Подплыли вплотную к мосту – он был деревянным и держался на восьми больших понтонных лодках, между которыми посередине был просвет. Через этот просвет могла пройти любая моторка и даже катерок. Несколько лодок лежали в перевернутом виде слева.
– Тут на правом берегу живут одни сосланные чеченцы, а на левом – все остальные, – сказал Дед, – ты на этот берег к ним не ходи, – добавил он, обращаясь к Малышу, – они народ кровожадный и мрачный, а на левом пацанов здесь много – друзей найдешь быстро.
И действительно, несколько мальчишек стояли с удочками, а двое сидели возле понтонной лодки, из-под которой предательски вырывались струи дыма.
– Если увижу тебя с папиросой – выдеру, как сидорову козу, – заявила мать, обращаясь к Малышу.
Захватив жалкие пожитки, все отправились в поселковый Совет, располагавшийся на главной площади, посредине которой стояла оставшаяся от майского праздника трибуна с транспарантами, типа "Мир-Труд-Май", "Миру-Мир" и прочее. В Совете им сообщили, что радиостанция располагается на краю поселка как раз в той стороне, откуда они пришли. Возле дома должна быть большая антенна между двумя столбами. Все вспомнили, что дом такой они проходили и обратили внимание, что он отличается от остальных строений своими относительно большими размерами. Пришлось возвращаться.
Когда пришли, то убедились, что дом действительно был большой и был сооружен из плоских камней – основного, как оказалось потом, строительного материала для капитальных сооружений в поселке. Остальные же домишки, а было их не более ста, были саманными. Хоть они и имели жалкий вид, но тепло держали хорошо, а летом в них было не жарко. Каменные же строения, как потом почувствовал Малыш, во многом им уступали – в них было жарко летом, но холодно зимой.
Одну – большую половина дома занимала радиостанция, обслуживающая местную советскую власть, лабораторию селекции и службу погоды местного аэропортика.

Встретил всех молодой парень-радист по имени Сашок из местных самоучек. Он сказал, что Евстигнеев в запое, но дня через два оклемается. С готовностью повел во вторую половину дома – показывать квартиру. Она оказалась двухкомнатной с деревянной верандой. Из мебели был стол с тремя старыми обшарпанными стульями, две кровати с матрацами и одеялами и тумбочка.
Возле дома стояли сарай, туалет и москвич со спущенными колесами. Мать с укоризной посмотрела на отца и сказала:
– Да, настоящие золотые горы...
– Ничего, – ободрил ее Федя, – главное, что есть крыша над головой, а остальное – дело наживное, да и люди помогут. Здесь люди хорошие. В основном, ссыльные, а среди них... Тут Федя осекся, посмотрев на Сашка, но тот хитро подмигнул ему и закончил:
– А среди ссыльных говна почти не бывает. – Тут он стукнул ладошкой себе по лбу и воскликнул: – Совсем забыл, там, на радиостанции, вам продукты заготовлены на первые дни. Мужики, пошли принесем.
Все мужики, включая Малыша, пошли на другую сторону дома, а мать осталась и стала думать, куда же девать младшего. Ничего не придумав, она заплакала. Тут вернулись мужчины и, увидев плачущую женщину, немного опешили. Первым пришел в себя Сашок:
– А что случилось, почему Вы плачете?
– Вот думаю, куда я младшенького дену ночью.
– Фу, ты, – и тут Сашок снова ударил себя по лбу тыльной стороной ладони, – совсем забыл. Там в сарае еще есть вещи.
Пошли и открыли сарай. Он был заполнен всякой рухлядью: старые весла, сети, проржавевшие ведра, коромысло, тряпье, лишь отдаленно напоминавшее одежду и старая деревянная детская кроватка. Федя поднял ее, стал сжимать и растягивать спинки, а потом удовлетворенно заявил:
– Ничего – крепкая. Покрасите – будет как новая, а сегодня-завтра и так постоит.
– Боюсь, что она все время будет у нас такая стоять, – сказала мать, с укоризной посмотрев на отца.
– Я покрашу, – вызвался Сашок, – у меня есть белая краска.
– Ну ладно, – сказал Федя, – я пойду в контору отмечать командировочный лист, а вы тут привыкайте.
– Я уже привыкла, – сказала мать и снова заплакала.
– Я пойду, погуляю, – сказал Малыш, – посмотрю все.
– Только осторожно там, – крикнула мать, когда Малыш ужи спускался с веранды, – и недолго гуляй – скоро есть будем.

С рождением брата внимание родителей к малышу резко ослабло. Первое время его охватывало даже чувство ревности, но вскоре он почувствовал преимущество этого – почти полная свобода. Еще в Чу он мог гулять там, где ему заблагорассудится часами. Иногда он даже не появлялся на обед, а к вечеру почти никогда не получал взбучку.
Вот и на этот раз он решил сделать разведку окрестностей. Дом стоял на краю поселка, поэтому в одну сторону открывались просторы. На восток просматривалась пойма реки, которая, как потом узнал Малыш, заливалась ранней весной полностью, а в конце мая, еще не высохшая, она радовала глаз разнотравьем, но туда ходить, как сказал Сашок, не следует, т.к. много змей, охотившихся на отмелях за рыбешкой. Там летали утки, чайки и другие птицы. Туда тянуло, но нельзя так нельзя. Малыш направился вдоль окраины поселка в направлении на юг. В отдалении стояли развалины каменного дома, а за ними виднелось какое-то озеро, окруженное камышом. Малыш пошел туда. Прошел мимо развалин, но не проявил к ним интереса. Со стороны озера раздавались выстрелы. Подойдя к камышам, Малыш раздвинул их и увидел примерно в тридцати метрах низенького толстого человечка с ружьем и резиновых сапогах. Что-то смешное было в его фигуре, что заставило Малыша улыбнуться. Толстячок побежал пригнувшись к ближайшим камышам. Он бухнулся туда и стал ждать. Вскоре на воду сели две птицы, в которых Малыш сразу же узнал камышевок по характерным признакам. Малыш знал, что мясо их не очень съедобное. Толстяк же явно собирался пристрелить бедняг. Малыш вложил два пальца в рот и пронзительно свистнул. Камышевки полетели по направлению к реке. Толстячок с удивлением оглянулся и закричал:
– Эй, мальчик, ты что мешаешь мне охотиться?
– Дядя, это были не утки, а камышевки – у них мясо плохое.
– Откуда ты знаешь? Ты что, местный?
– Нет, я только что приехал, но птиц я знаю по книжке Виталия Бианки.
- Не читал, – сказал толстячок, – я книги вообще не читаю – у меня от них глаза болят. Я только вчера приехал и вот решил поохотиться. Ни с кем еще не подружился. Меня зовут Булат, – он протянул пухлую ладошку Малышу, – я тут буду работать помощником бухгалтера в лаборатории селекции. Будем знакомы.
Познакомились.
– Ну, я пойду дальше на разведку, – сказал малыш.
– Я бы с тобой пошел, но с ружьем как-то не удобно. Пока, еще встретимся.
Малыш пошел обратно по направлению к разрушенному дому. В проеме окна стояла фигурка, напоминающая статуэтку совы. Малыш решил проверить. Приблизившись к окну почти на пять шагов, он увидел, что это была действительно статуэтка совы.
– Может быть, в ней деньги? – мелькнула у него мысль. Он сделал еще два шага. Статуэтка повернула голову, посмотрела но вдруг вспорхнула и полетела близко над землей. Это была живая сова... Малыш стал укорять себя за излишнюю поспешность. Ему казалось, что если бы он приближался к птице медленно шаг за шагом, то он мог бы, в конце концов, поймать ее. У него в этом случае была бы живая сова.
«Она бы ловила мышей вместо кошки», – подумал он.
Тут же его мысли перескочили на кошку. Он решил, что надо найти или попросить у кого-нибудь котенка, обязательно черного. И собаку. Теперь, когда все переезды закончились, у матери не будет аргументов против собаки. Но обязательно овчарку. Другие породы Малыш не признавал. Вообще, он уже давно заметил, что собаки его не боятся и он их тоже. Он всегда заговаривал с ними тихим голосом. Они при этом начинали прислушиваться. А потом махали хвостом. Еще в столице он как-то случайно забрел на чужой двор. Там выскочил огромный волкодав и бросился на него.
– Ты чего испугался? – спросил Малыш спокойно, – я тебе ничего плохого не сделаю, просто не туда забрел и все, а ты испугался.
Пес со всего маха резко остановился, упершись в землю передними лапами, посмотрел ошалелыми глазами на Малыша и вдруг упал на живот и стал подползать к нему, жалобно скуля. Малыш его погладил и вышел из калитки. За спиной он слышал, как пес бросился всей мощью своего стокилограммового веса на забор.
Малышу давно хотелось собачку. Он мечтал научить его всем премудростям собачьей науки и еще чему-то, известному только ему одному. Думая обо всех этих приятных, в общем, вещах, продолжая идти по краю поселка, Малыш вышел к аэродрому. Аэродром, конечно, был слишком громким названием для этого неогороженного участка степи, на котором стояло три самолета-кукурузника У-2, два небольших домика, предназначенных для обслуживающего персонала и редких пассажиров, отгороженные колючей проволокой примитивные приборы гидрометслужбы – конденсатное ведерко, флюгер с пропеллером и ... Стояла еще небольшая ветровая электростанция. Ее пропеллер крутился на высоком столбе постоянно.
Самолеты пользовались особым вниманием Малыша, поскольку отец летал когда-то, но эти имели очень уж жалкий вид – это были фанерные двукрылые сооружения типа этажерки, обтянутые парусиной. Как они могли летать, было не понятно. На поле не было никого. Только одинокий плешивый пес стоял и с тоской смотрел на окружающий мир.
– Пойдешь со мной на разведку? – спросил Малыш.
Пес меланхолично завилял хвостом и подошел. Из одного из домиков вышла красивая и дородная женщина с пухлым мальчиком, примерно одногодком Малыша.
– А ты чей будешь? – спросила она.
– Мы только сегодня приехали. Мой папа будет на радиостанции работать.
– А мама у тебя кто?
– Мама у меня учительница.
– Учителей у нас комплект, а вот на селекционную станцию нужны лаборантки. Пойдем-ка к Палычу зайдем.
– А кто это, Палыч? – спросил Малыш.
– Палыч – это заведующий селекционной станцией.
– Давай знакомиться. Меня зовут Долорес Автономовна, а это мой сын, Гоша.
– Гоша, – сказал Гоша и стал ковыряться в носу.
– Перестань ковыряться в носу, – сказала Долорес Автономовна, – у тебя на руках микробы.
Гоша наклонился к уху Малыша и тихо добавил:
– А в кармане лягушата.
– Вы что там шепчетесь? Уже подружились? Ну, вот и хорошо. А мебель у вас в доме есть?
Малыш сказал, что почти ничего нет, так как их по дороге обворовали и машину забрали. Долорес Автономовна покачала головой сокрушенно и направилась к Палычу, а Малыш с Гошей поплелись сзади.
– Ну, покажи лягушат, – попросил Малыш.
Гоша вывернул карман. Там действительно оказались лягушата, но дохлые.
– Странно, – сказал Гоша, – я только вчера вечером их поймал.
Он стал выворачивать все карманы, и во всех лягушата были дохлые. Стал распространяться неприятный запах разложения лягушачьей плоти.
– А у меня х... не залупается, – с гордостью заявил вдруг Гоша, – давай покажу.
Они встали за ближайшим углом и Гоша показал.
– Будут операцию делать, – с еще большей гордостью добавил Гоша.
– Что, вообще отрежут? – с ужасом спросил Малыш.
– Нет, только кожу, – сказал Гоша, – мать говорит, что у мусульман и евреев у всех отрезают. Мне чечены показывали – у них у всех обрезано.
– Эй, где вы там? – крикнула Долорес Автономовна.
Новые друзья выскочили, как ни в чем не бывало, из-за угла.
– А у меня четыре папы, – похвалился Гоша.
– Как это, четыре? – Удивился Малыш. У всех только один папа.
– А у меня четыре. В понедельник – папа Гриша, среду – папа Володя, пятницу – папа Леша и воскресенье – папа Дима. И все они летчики.
– И у меня папа летчиком был, – сказал Малыш, но с четырьмя папами-летчиками один явно не конкурировал, что было заметно по лицу Гоши. Малыш решил бить другими козырями. – А у меня еще есть ружье-двустволка – оно стреляет резиновыми пулями с пружинками.
– Покажешь? – спросил Гоша заинтересованно.
– Покажу, а у тебя, что есть?
– У меня есть самопал – можно спичками стрелять. Я уже дома натырил пять коробков – завтра пойдем галок шмалять. И еще есть рогатка.
Малыш увидел, что Долорес Автономовна подошла к аккуратному каменному домику с невысокой оградкой и постучалась в дверь. Открыл ее высокий седой человек в очках.
Долорес Автономовна рассказала ему, что есть перспектива получить образованную лаборантку и заспешила сообщить новость другим знакомым.
– Долорес, вы скажите людям, что надо помочь с мебелью и другими вещами.
– Да знаю я – не маленькая. Сегодня натаскаем им полный дом.

Они обошли так несколько домов, и везде Долорес Автономовна рассказывала об ужасах, которые пришлось пережить вновь прибывшим, добавляя о том, что их ограбили бандиты.
Люди слушали с неподдельным состраданием и обещали сегодня же принести все необходимое. Потом Долорес пригласила Малыша к себе домой, и там они попили чаю со сладким маковым пирогом. Незаметно наступил вечер. Малыш пошел домой. По дороге он видел, как несколько групп людей тащили самые разные вещи: кровати, керогазы, кастрюли, банки и прочее. Подойдя к дому, он увидел несколько человек и кучу вещей, наваленных возле веранды.
– Спасибо, спасибо, – говорила мать со слезами на глазах, куда нам столько?
– Ничего, – сказал усатый высокий кавказского типа человек, – бери, хозяйка, в хозяйстве все пригодится. Меня Ферзали зовут.
Он протянул руку сначала отцу, а потом матери и улыбнулся чистой улыбкой очень хорошего человека. Мать позвала всех в дом, но они отказались, уверяя, что надо сначала устроиться, а потом уж они это событие вместе крепко отметят.
Малыш в этот вечер долго не мог уснуть, переживая весь путь, пройденный ими последние несколько дней, и мечтая о дне завтрашнем, когда они с Гошей пойдут шмалять галок.

Гоша заявился к десяти часам с хозяйственной сумкой.
– Ты что, в магазин собрался? – спросил Малыш.
– Нет, – это для конспирации. Тут самопал, дробь и спички.
Друзья зашагали по пыльной дороге, проходящей почти по краю поселка, по направлению к реке. Вышли к понтонному мосту, повернули направо и пошли вдоль реки, навстречу течению. Метров через двести показался небольшой пригорок. Зашли за него и сели на песок. Гоша достал самопал, состоящий из загнутой и сплющенной с одной стороны медной трубки, прикрепленной жестью к деревянному прикладу, спички, длинный тупой гвоздь, склянку с дробью, кусок ваты и газетный лист. Сбоку на трубке было пропилено отверстие.
– Кроши спички, – приказал он.
– А как их крошить?
– На, вот, гвоздь и кроши об шляпку.
Он с деловым видом показал, как это надо делать. Малыш быстро накрошил спичечных головок, а Гоша засыпал их в ствол самопала. Потом он утрамбовал аккуратно это крошево гвоздем.
– Резко трамбовать нельзя, – сказал он, а то бабахнет.
После этого Гоша забил гвоздем вату и насыпал немного дробинок. Дробинки он тоже утрамбовал ватой. Сбоку самопала была прибита небольшая скобочка. В которую Гоша просунул спичку, причем головка ее приткнулась вплотную к отверстию, пропиленному сбоку трубки.
– К бою готовы! – возвестил Гоша, взяв самопал в левую руку, а коробок спичек в правую, – теперь будем ждать дичь.

Ждать пришлось очень долго. Солнце нещадно палило, и малыш вспомнил наказы матери, что надо прикрывать голову, а то будет солнечный удар. Он снял майку и соорудил себе чалму. Гоша сделал то же самое. Опять залегли на позицию...
Вдруг Малыш почувствовал, что сзади на него кто-то навалился и больно сжал горло. Гоша был тоже захвачен черноголовым пацаном тем же приемом.
– Ты чо, Муса, своих не признаешь? – захрипел Гоша, вырываясь.
– Какой ты свой – ты пес, я тебя просил достать два крючка, а ты уже месяц тянешь, – сказал тот, что держал Малыша. Возле него стоял сопливый пацаненок.
– Отпусти его, – попросил Гоша, – я нашел один.
– А кто это такой? – Я его раньше не видел, – спросил Муса.
– Он вчера приехал – у него папа радист.
– А-а-а, – с уважением в голосе протянул Муса, – значит, радио может починить?
– Мой папа все может, – гордо заявил Малыш.
– Иса, возьми у него крючок.
– Что за пацаненок с тобой? – спросил Гоша у Мусы, – я его раньше не видел.
– Он с дядей Али приехал из Шакая по разрешению на свадьбу.
- Аслан, – обратился Муса к пацаненку, – забери у него самопал. Пока второй крючок не принесет – не отдадим.
Пацаненок подошел и неожиданно очень резко выдернул из рук Гоши заряженный самопал.
– Вы чо, зарядили его уже? – спросил Иса и вытащил из кармана коробок. Потом он достал пачку беломора, закурил и только после этого поднял самопал стволом вверх и резко провел боковой стороной коробка по спичке, прикрепленной сбоку. Раздался выстрел, и сразу же вспорхнула стая уток, которая покрякивала где-то за зарослями камыша.
– Нормальный пестик, – сказал Муса.
Группа чеченцев исчезла так же быстро, как и появилась.
– Ничего, сказал Гоша, – у меня еще два есть.
– Они что, так всегда на наших нападают? – спросил Малыш.
– Нет, в открытую они не решаются – боятся участкового, дядю Славу. Он два раза на день их проверяет. Пойдем, я тебе его покажу. – Он поднял голову и посмотрел, прищурившись, на солнце, – сейчас примерно часов десять, а он в половине одиннадцатого идет их проверять.
Мальчишки направились в обратный путь, подошли к мосту и сели возле одной из перевернутых понтонных лодок. Гоша достал из хозяйственной сумки небольшой сверток газеты и развернул его. Там оказались две папиросы.
– Будешь курить? – спросил он.
– Нет, я не курю – мне мама не разрешает.
– Мамы много чего не разрешают, а мужчины должны курить, – сказал Гоша и полез под лодку. Малыш направился за ним. В нос резко ударил запах испражнений. Кучки засохшего и незасохшего дерьма свидетельствовали о том, что лодки использовались не только для скрытного курения. Гоша сделал первую затяжку и начал судорожно кашлять – стало понятно, что курить он не умеет. "Покурив", друзья вылезли из-под лодки и расположились рядом.
– Вон он идет, – указал пальцем Гоша.
К мосту, с намерением перебраться по нему на правый берег, шел милиционер в темно-синей форме, в портупее, с пистолетом на левом боку, в галифе и сапогах, с кожаной сумкой через плечо.
- Он у них в каждый дом заходит два раза в день и всех проверяет, а в промежутке пьет водку. Их переселенцами называют.
– Что, они сами переселились? – спросил Малыш.
– Да я вообще-то не знаю, но думаю, что не сами, потому что злые очень – на эту сторону почти не ходят, ни с кем не разговаривают, даже из домов своих почти не выходят – вон посмотри, почти никого нет, только бабки во дворах.
Действительно, поселок на правой стороне реки выглядел вымершим.
– А люди их боятся – у них кровная месть. Вот и Муса говорит: если ты ко мне хорошо будешь относиться – хлеб с маслом будешь приносить, крючки, то ты будешь моим другом, а мы, чеченцы, для друга можем все отдать. А если ты мне ничего не будешь давать, то ты будешь моим врагом, а врагов чеченцы режут.
– И что, правда, режут?
– Нет, я думаю, он за своими взрослыми повторяет. Они боятся наших пальцем тронуть – их всех сразу в тюрьму посадят на двадцать лет – это мне пьяный дядя Слава говорил.
За разговором друзья подошли к радиостанции, то есть, к дому Малыша.
– Ну, ладно, я тоже пойду домой, – сказал Гоша, а то мать заждалась – она у меня одна.
Он побежал вприпрыжку, а малыш обтер ноги о половичок и открыл дверь на веранду.
Дома стало уютней: на веранде на примусе жарилась картошка, распространяя вкусный запах, кровати в доме были заправлены, брат спал в своей кроватке, мать что-то подшивала, но отца не было. На стене мурлыкала радиоточка, представляющая собой большой диск из черной бумаги с металлическим каркасом. Эти радиоточки, как говорил отец, с войны почти не изменились.
– Где папа? – спросил Малыш.
– Работает с утра. Этот алкаш, его начальник, опять напился – даже сюда не смог прийти. Лежит на диване в радиостанции.....

Через некоторое время пришел отец.
– Ты знаешь, Ира, меня оперуполномоченный вызывал и расспрашивал про ограбление, – сказал он матери, – он сказал, что нас ограбил известный вор-рецидивист Хрипатый, который уже убегал пять раз. Говорит, что ему инкриминируют убийство двух охранников и еще трех гражданских. Говорил, что далеко они уйти не могут, так как Федин грузовик заглох недалеко от станции Чу. Вокзал заблокировали. Идет проверка на всех полустанках. Оперуполномоченный спрашивал еще про Федю. Я рассказал все, что знаю про него, так что ты тоже говори начистоту.
– А что я должна говорить начистоту? Я про него ничего не знаю.
– Ну, расскажи, что знаешь. Мы про него ничего плохого не скажем. И еще: уполномоченный предупредил, что будет говорить с Малышом, так что ты с ним пробеседуй.
– Да я все слышал, – сказал Малыш, – я про дядю Федю буду говорить только хорошее.
– Только не сочиняй там, – сказал отец, – а то ты у нас известный фантазер.
Малыш пообещал и пошел спать. Когда он проснулся утром, то отца уже не было дома, а мать что-то делала во дворе. Малыш позавтракал тем, что было на столе, и решил готовиться к рыбалке. На веранде стояли два удилища без снастей.
– Мама, у тебя шпагат есть? – крикнул он через окно веранды.
– Где-то был.
Мать зашла в дом, открыла одну из сумок и стала рыться в ней, выложив несколько катушек ниток, иголки и прочие принадлежности. Малыш незаметно умыкнул две иголки, вспомнив, как Дед рассказывал о самодельных крючках. Наконец, мать достала моток серого шпагата и отмотала метров десять.
– Смотри, – сказала она, – это у меня последний шпагат – береги удочки.
Малыш отправился на другую сторону дома искать радиста-ученика Сашка. В радиостанции за ключом в наушниках сидел отец и выбивал что-то с помощью азбуки Морзе. Во время приема был слышен писк. Он пытался избавиться от него, настраиваясь на нужную волну. Красная стрелка настройки двигалась по дугообразному окошечку. В каком-то из положений сплошной писк замолкал. Были отчетливо слышны все эти точки и тире.

Рядом на диване лежал дядя Миша и распространял спиртные миазмы. Спросить где Сашок было не у кого, и Малыш решил найти его сам. Нужный дом ему показала соседка. Он стоял недалеко от реки. Вернее, это был не дом, а очень низкая избушка удлиненной формы с маленькими окошками. Когда малыш вошел, предварительно постучавшись, то чуть не свалился, так как вниз вели ступеньки. Свет почти не пробивался через окошки и поэтому почти ничего не было видно. Наконец, глаза привыкли. Малыш увидел, что за большим столом сидело много детей разного возраста и престарелые родители (лет сорока). Сашок, как старший сын, находился рядом с отцом, а еще одна взрослая девочка сидела рядом с матерью. Посередине стола стоял большой казанок, из которого мать разливала детям суп. Если кто-то тянул руки раньше времени, получал от отца чувствительный удар ложкой.
– Это сын нового радиста, – сказал Сашок, – что, случилось?
– Ничего, я просто хотел про удочки поспрашивать.
– Садись, мальчик, я тебе вкусненького супчика налью, – предложила мать.
– Спасибо, – сказал Малыш, – я только что поел. Я подожду на улице.
– Да зачем же на улице на солнце жариться? Тут прохладно. Посиди с нами. Сашок вот покушает, и решите все вопросы.
Малыш сел и стал рассматривать всю честную компанию и комнату. В комнате, кроме стола и стульев, почти ничего не было. Такой бедности Малыш еще не видел.
– Зачем столько детей? – размышлял он про себя, – их же всех кормить надо. Нас, вот, всего двое, а как тяжело приходится родителям, а тут целых семеро детей. Оно, конечно, веселей, но, все равно, было непонятно, о чем думают такие родители.

Наконец, обед закончился. Малыш с Сашком вышли во двор, по которому гуляло несколько кур. Никакой другой живности не было.
– Что за проблемы?
– Понимаешь, у меня есть удилище и шпагат, ну, еще три иголки, а что дальше?
– Хорошо, давай сядем на скамейку, и я тебе все расскажу. Прежде всего, шпагат должен быть той же длины, что и удилище. А кого ты собираешься ловить?
– Щук, конечно, – сказал малыш.
Ну, тогда найдешь кусочек гудрона и натрешь шпагат, чтобы он в воде не размокал. Потом одну сторону привяжешь к удилищу, а вторую обмотаешь тонкой медной проволокой, а конец ее проденешь через ушко крючка. Ах, да, крючка у тебя настоящего нет.
Сашек зашел в дом и через минуту вышел, неся на ладони два больших крючка.
– На, вот, эти – для щуки как раз. Поймаешь сачком мальков и зацепишь самого большого за спину – он должен плавать, тогда щука схватит
– Саш, а зачем обматывать проволокой?
– Да ты что, щука тебе враз перерубит зубами шпагат. Нужно сантиметров семь обмотать. Привяжешь шпагат к спинкам кровати и обмотаешь. А, забыл: прежде, чем привязывать леску к удилищу, нужно продеть поплавок. Пробок везде навалом. Сделаешь гвоздем дырку и спичкой проденешь шпагат. После этого спичку оставишь в пробке. Понял?
– Понял, ну, я пошел.
– Давай, ни пуха тебе, ни пера...
– К черту, – ответил Малыш и зашагал домой.

Дома сидел участковый Слава и ждал его. Рядом сидела мать.
– Привет, рыбак, – сказал Слава, – поймал уже щуку?
– Нет, я только удочку делаю, – ответил Малыш.
– Хорошо. Я, вот, пришел поговорить с тобой по-мужски о том приключении, которое случилось с вами в пути. Ты всех нападавших видел?
– Я не только видел, но и запомнил их хорошо. Один, самый главный, был косой на один глаз. У него было много татуировок на руках, а два других были помоложе, но тоже с татуировками.
– Да это мы все знаем, сказал Слава, – ты расскажи, что они говорили.
– Я ничего не понял – они говорили не по-русски.
– По фене, что ли? – заулыбался Слава
– Я не знаю.
– А что Федя им говорил? – спросил вдруг участковый.
Малыш посмотрел на мать, которая густо покраснела, немного подумал и сказал:
– Он на них матерился
– Ишь ты, мат-то ты знаешь, а феню нет.
– Не знаю я никакую Феню, – захныкал притворно Малыш.
– Ну, ладно, ладно, не знаешь так не знаешь, я пойду, пожалуй, счастливо вам устроиться на новом месте.
– Спасибо, – ответила мать и пошла провожать милиционера.
Малыш тут же забыл про допрос и пошел делать удочку. Он сделал все последовательно, как говорил Сашок. Больше всего он возился с обмоткой шпагата около крючка. Требовалась ювелирная работа. Выпросил у матери кусок марли и сделал небольшой сачок.
– А в чем я рыбу принесу? – спросил он мать
– Ты сначала поймай.
– Я обязательно поймаю, – сказал Малыш таким тоном, что мать сразу ему поверила.
– Нужно сделать кукан, – сказала она, – это кусок толстой проволоки с маленькой деревяшкой – упором, на одном конце и длинной – колом, на другом. Поймаешь рыбу, отвяжешь проволоку от длинной палки, проденешь через жабры, снова привяжешь к колу и воткнешь его в землю на берегу, а рыбу – в воду. Малыш все нашел, сделал как надо и отправился на берег реки. Палило солнце, поэтому он прихватил соломенную панамку.

Подошел к берегу и направился вдоль него. Он был уверен, что носом учует рыбу. Действительно, через некоторое время он почувствовал что-то неуловимое в воздухе – какие-то молекулы, которые дали, тем не менее, ему сигнал, что встать надо именно здесь. Его охватил такой азарт, что даже руки чуть-чуть тряслись. Он провел несколько раз сачком по мелководью и вытащил несколько мальков. Самого большого зацепил за спинку, откинул удилище и сделал первый заброс. Он никогда не видел, как же клюет эта большая рыба – щука. Было видно, как малек водит поплавок из стороны в сторону. Потом на поплавок села стрекоза. Малыш засмотрелся на нее. Стояла почти полная тишина. Только слышно было, как гудят оводы и мухи, квакают изредка лягушки да время от времени плещется небольшая рыбешка. Вдруг из воды выпрыгнуло что-то чудовищное, как показалось малышу, и с плеском бухнулось обратно. Малыш вздрогнул всем телом.
– Неужели это щука?!

В тот самый момент, как он подумал о ней, поплавок исчез. Удилище мощно потянуло вправо.
– Резко не тяни, – услышал он голос за спиной, – поднимай удилище и отходи от воды.
Малыш, следуя указанию, изо всех сил стал поднимать камышовую палку и медленно отходить от берега. Наконец, его усилия увенчались успехом: он вытянул на берег здоровенную щуку. Казалось, вся спина ее была покрыта тиной. Она разевала пасть, обнажая ряды острых зубов, и имела очень свирепый вид.
– Сунь ей палку от кукана в пасть, – сказал Сашек (а это был он), – и только потом вытаскивай крючок.
Малыш сунул палку и просунул руку вдоль обмотанной проволокой лески глубоко в пасть щуки. Конечно же, он сразу поранился об острые как бритва зубы и у него пошла кровь. Не обращая внимания на кровь, в азарте Малыш выдрал крючок, на котором еще болталась рыбка. Потом, следуя советам матери, просунул проволоку кукана через жабры, закрутил ее обратно вокруг кола и воткнул последний глубоко в землю и только потом пустил рыбину в воду. Она сразу же стала вырываться из привязи как взбесившаяся собака.
Малыш нацепил вторую рыбку. Сделал заброс. Буквально через несколько секунд поплавок исчез. Малыш в точности повторил свои предыдущие действия и вытащил еще одну щуку, но чуть поменьше. Азарт буквально обуял его. Он делал забросы один за другим, вытащив пять рыбин.
– Ладно, – сказал Сашок, – я вижу, что ты заядлый рыбак, а говорил, что никогда не рыбачил... Пойду я.
Последние слова Малыш не услышал, – он неотрывно смотрел на поплавок. Вытащил еще одну щуку. Уже появилась опасность, что рыбы сорвут кукан и уплывут. Но тут Малышу не повезло: очередной раз, закинув удочку и увидев, что поплавок исчез, он дернул удилище немного сильнее, чем обычно и... щука сорвалась вместе с крючком. Рыбалка окончилась. Чуть не плача от досады, Малыш смотал удочку, вытянув щук на берег. Он задумался – как же их нести домой? Перекидывать через плечо он боялся. Пришлось волочь их прямо по земле. Один из друзей отца потом уже, через много лет, рассказывал с восторгом в компании, как он увидел Малыша, уныло бредущего по краю поселка с удочкой, волоча по пыли шесть щук...

Дома мать разрезала и выпотрошила рыбин, нарезала их на куски, а потом перемолола в мясорубке. Затем она нажарила котлет и подала их на ужин, пригласив несколько соседей. Взрослые выпили водки. Все с восхищением отзывались о Малыше, неподдельно удивляясь его успеху.
– У нас тут самая удачная рыбалка – это две-три щуки, а тут целых шесть, – сказал Ферзали, – ай, молодец! Думаю, Коля, – обратился он к отцу, – что у вас здесь дело пойдет. Тут у нас совсем нет технической интеллигенции, а ты и в радио, и в электричестве разбираешься. Я один могу провода протянуть и обрыв починить, но одному, как ты понимаешь, это трудно… Есть Сашок, правда, но я боюсь его к этому делу подпускать. У меня две пары когтей есть, а в конторе договоримся – подработаешь. И еще одна мысль у меня давно в голове. Совсем вечером народу нечего делать – негде отдохнуть. Нужен кинотеатр. Старая конюшня пустует – можно почистить, изнутри заштукатурить, и будет хороший зал. Я людей найду – забесплатно сделают. Сможешь кино гнать?
– А чего, – ответил отец, – дело нехитрое.
– Ну, вот и хорошо. Давайте выпьем за будущий клуб культуры и отдыха!
– В конюшне, – сказала мать.
– Да что ты, Ира, – дай человеку помечтать.
– Почему думаешь, что это мечта? – оскорбился Фарзали. – Это объективная реальность. Киноаппарат уже давно стоит в красной комнате лаборатории. Завтра пойдем вместе и посмотрим – в порядке или нет.
Утром они пошли и посмотрели. Аппарат оказался в порядке. Несколько добровольцев отправились вечером в клуб, замесили глину, оштукатурили конюшню изнутри, сделав предварительно из того же камня будку киномеханика, сколотили несколько рядов скамеек из досок, которые достал председатель поселкового совета. Через неделю клуб был готов к приему посетителей.

Отца оформили старшим монтером линий электропередач и киномехаником, несмотря на то, что официально он был радистом. На такие нарушения местная власть шла из-за нехватки кадров.
– Так мы за год заработаем двадцать пять тысяч и сможем вернуться в столицу, – сказала мать отцу, – тогда на полдома хватит.
– Хватить-то хватит, но у меня договор на два года.
– Ну и что? Ты не в армии, прервешь договор – ничего тебе не будет.
– Перед Мишей неудобно, – сказал отец.
– Перед кем? Ему удобно напиваться как свинье, подставляя тебя, а тебе, видишь ли, неудобно. Я больше года здесь не выдержу. Ты посмотри, тут нет ни одного дерева, а я родилась в тайге и всю жизнь жила в самом зеленом городе Советского Союза. Дети без овощей и фруктов. Ты посмотри на младшего, у него же рахит из-за этого.
– Хорошо-хорошо, – согласился отец, – если накопим, то уедем. Ему и самому не очень нравилась местная жизнь. Хоть он и быстро познакомился с несколькими соседями, которые были заядлыми рыбаками и охотниками, но он-то им не был совершенно. На первой же охоте на уток вместе с двумя соседями, после которой те вернулись обвешанные кряквами, нырками и чирками, отец подстрелил только одного жалкого чирка, которого мать просто выбросила собакам, поскольку он был величиной чуть больше жирного воробья. Рыбалка его тоже не очень привлекала, да, по правде говоря, на эти забавы у него уже не хватало времени – все дни, включая воскресенье, были заняты работой. Для повышения мобильности передвижения по поселку он купил мотоцикл К-175, который воплощал промежуточную стадию от мопеда к мотоциклу. Этой трещалки было достаточно для быстрого передвижения в течение дня по поселку.
Малышу тоже купили маленький двухколесный велосипед. Он гонял на нем с наслаждением первые два дня, а на третий, осмелев, решил попробовать ездить, не держась за руль. Несколько раз упал. Потом он стал пробовать еще один способ: раскручивать, что есть силы педали, а потом класть ноги на руль и нестись, поднимая столб пыли по дороге. В очередной раз Малыш раскрутил педали и уже собирался поднять ноги, но мотнул руль и большой палец ноги попал между цепью и шатуном. Палец вмяло, раздробив ноготь. Боль была невыносимая. Малыш заорал и побежал вприпрыжку домой. За ним стелился кровавый след (искореженный ноготь остался у Малыша на всю жизнь). Дома мать промыла рану перекисью водорода и перевязала. Нога болела целый месяц. В первые дни он просто выходил на улицу, садился на скамейку возле старого "Москвича" и наблюдал за улицей. Проезжая дорога была в двадцати метрах от дома, причем именно в этом месте она поворачивала на девяносто градусов, огибая небольшой пустующий домик. Но вот в один из первых дней болезни, выйдя в очередной раз подышать воздухом, Малыш заметил, что в домик вселилась семья: отец с матерью, девочка примерно его лет и совсем маленький пацаненок – ее брат. Девочка была полной и красивой. Она сразу понравилась Малышу. Он стал с интересом за ней наблюдать. Она все время что-то делала во дворе – то стирала вместе с матерью белье, то вывешивала его, то носила воду из колонки, то нянчила брата. В какой-то момент, заметив что за ней наблюдают, иона стала вести себя немного по-другому. Во-первых, она стала надевать платье в горошек, которое ей очень шло, а во-вторых, стала тоже поглядывать в сторону Малыша.

Вот и в тот день, когда это произошло, парочка переглядывалась, не решаясь на знакомство. Пристальный взгляд Малыша отвлек очередной проезжающий мимо грузовик, перевозивший несколько казахских юрт, которые в разобранном виде выглядели огромным сооружением в кузове, превышая его высоту в три раза. Малышу показалось, что грузовик ЗИС-5 двигался чуть больше той скорости, которая бы позволила ему резко повернуть влево. Так оно и оказалось – машина повернула, но вдруг накренилась и перевернулась. Малыш привскочил со скамейки и в оцепенении уставился на машину, не веря своим глазам, но его привел в чувство пронзительный визг соседской девочки.
– А...а, – кричала она, – убили!!!
«Странно, – подумал Малыш, – кого это убили? Никого не убили. Просто машина перевернулась».
Он побежал на другую сторону дома звать отца. Когда они прибыли с отцом, то возле машины уже стояло несколько зевак, а из бензобака вытекал бензин...
– Что вы стоите! – закричал отец, – надо шофера вытаскивать.
Он бросился открывать дверь, но ее заело. Тогда отец нашел камень и разбил боковое окно. Он обмотал руку тряпкой и вытащил все стекла. Потом еще с одним человеком они с трудом выволокли водителя, который был в порядке, но вдрызг пьян. Он явно не понимал, что с ним случилось.
– Ладно, Шура, – говорил он заплетающимся языком, – ща пойду спать. Только покурю и пойду.
Он шарил по карманам, но не находил папирос. Появился участковый и забрал шофера составлять протокол.
– Он пьяный был? – спросила девочка, которая оказалась рядом с малышом.
– Да, напился как свинья, – деловым тоном ответил Малыш.
Девочка с уважением посмотрела на него.
– А я во втором классе учусь, сказала она.
– Я тоже. Я видел, что вы недавно приехали. Вы откуда?
– Мы на поселении, – деловито ответила девочка, – папа отсидел три года в Сибири. А раньше мы жили в Ленинграде – на девятой линии.
– Ну и как в Ленинграде?
– Там хорошо – там подружки мои остались и Вовик. Он за мной сумочку носил.
– Пацаны, наверное, смеялись над ним? – спросил Малыш.
– Нет, Вовик был здоровый – они его боялись.
– А хочешь, я буду твой портфель носить?
Девочка покраснела.
– Нет, над тобой будут смеяться – ты маленький.
– Ну, и езжай к своему Вовику, – неожиданно для себя заявил Малыш.
Девочка обиделась, поджала губы и отправилась к своему домику.


Жизнь семьи Малыша утрясалась. Отец работал на трех работах. Три раза за день он выходил на связь и сидел по часу-полтора в радиостанции, потом он шел с Фарзали устранять проблемы с подачей электричества. То одного, то другого Малыш видел забирающимися с помощью металлических когтей на столбы с мотком алюминиевой проволоки через плечо. А с наступлением темноты отец шел в клуб-конюшню гонять фильмы. Подлинным событием для малышни были мультфильмы. Именно в этом клубе Малыш увидел впервые мультфильмы-шедевры "Сказка о рыбаке и рыбке" по А.С. Пушкину и "Лесная фантазия". Чеченские ребята сразу же поняли, с кем надо водить дружбу, и стали липнуть к Малышу, особенно перед сеансом.
– Ты, если кто тронет, – говорил кто-нибудь их них, – то сразу зови нас. Мы его зарежем...
Малыша эта перспектива никак не устраивала. Он старался все-таки с чеченцами дружбу не водить. Но от них он научился нескольким словам, а главное, он понял, что народ этот очень гордый и лучше всего с ними не связываться. Хоть они и уверяли в дружбе, но что-то в этих уверениях было бравурное и показное. Потом уже, в зрелом возрасте Малыш заметил эту черту у многих кавказцев, особенно у тех, чей интеллектуальный уровень был не высоким.

Мать начала работать в лаборатории института селекции. Малыш часто забегал к ней среди дня и с уважением смотрел на людей в белых халатах, переливающих что-то из колб в реторты и обратно, насыпающих порошок и разбавляющих его синей или красной жидкостью. Было в этом что-то завораживающее, алхимическое. Он просил иногда попробовать дистиллированной воды, которая казалась кислой по сравнению с обычной. Мать рассказывала, что вкус воде придают соли, которые очень полезны для организма, и если пить все время только дистиллированную воду, то можно помереть.
Братишку отдали в детский садик, где он первое время устраивал настоящие побоища, будучи очень неуживчивым. Но через неделю он нашел себе друзей и уже не хотел вечером уходить домой.

Лето шло к концу. Малыш с сожалением об этом думал, поскольку скоро надо было идти в школу, которую он не любил с первого дня (и, кстати, до последнего звонка). Будучи подвижным, он не мог вынести сидения сорок пять минут без движения, сложив руки одна на другую на парте. Солдатская дисциплина в школе его тяготила. Еще в первом классе он старался сесть поближе к окну и с тоской смотрел на улицу, где на уроке физкультуры гоняли такие же, как он. На перемене он выскакивал как пуля из класса и часто налетал либо на какую-нибудь учительницу, либо на уборщицу, которая с проклятиями провожала его вслед. Но Малыш не слышал этих проклятий – он уже был на улице и пинал первый попавшийся камень с остервенением и наслаждением одновременно.
И вот опять надо будет идти в школу и готовить уроки. Нужно было использовать оставшееся время как можно более плодотворно. Самым большим мастером на выдумки был Гоша.
– Я стырил четыре патрона, – сказал он с деловым видом, придя утром, – по одному вытаскивал из патронташей у папы Гриши, папы Володи, папы Леши и папы Димы. Они у них все равно не полные были – не заметят.
– У нас же ружья нет, – сказал Малыш.
– У меня появилась мысль. У тебя напильник есть?
– Есть.
– Тащи. И марли захвати.
– А марля зачем?
– Увидишь. Если есть спирт, то отлей в бутылек, – сказал Гоша и протянул Малышу бутылек от капель валерьянки.

Малыш вспомнил, что в шкафчике стояла поллитровая бутылка спирта. Дома он открыл бумажную затычку, налил в бутылек, не разлив ни капли, захватил напильник и вышел, закрыв дверь на ключ. После этого он положил ключ в условленное место – под коврик у крыльца – и друзья отправились. Путь их лежал к холмам за окраиной поселка. Они поднялись на первый холм и остановились. Отсюда был виден весь поселок, часть реки, чеченский аул и степь до горизонта. Поселок имел жалкий вид – в основном, землянки но, главное, почти ни одного деревца. Малышу, родившемуся и пожившему годик в столице, вид поселка не понравился, но он тут же об этом забыл, как только они перевалили холм. Дорога вела в сторону песков Муюнкумов. На горизонте были видны небольшие барханы. Движение по этой дороге было очень редким, как сказал Гоша.
– Будем проводить испытания, – сказал он, показав на кусок трубы диаметром сантиметров пять, торчащий на краю дороги. Конец трубы был загнут. Он был направлен в сторону дороги под большим углом к горизонту.
– Вот здесь начинай пропиливать, – сказал Гоша, отметив на трубе место недалеко от изгиба в сторону свободного конца, – а потом я тебе помогу.
Труба была железная, поэтому пропиливать было неимоверно трудно. Кроме того, палило солнце, а воды они с собой не захватили. Через пять минут Малыш уже обливался потом и тяжело дышал.
– Ну ладно, сказал снисходительно Гоша, – давай я помогу.
Он был хоть и здоровее Малыша на вид, но вместо мышц у него был жир, поэтому задышал он тяжело уже на первой минуте. Пот лил с него ручьем, заливая глаза.
Малышу стало жалко друга. Он предложил свои услуги, на которые тот сразу согласился.
Наконец, дырка была пропилена. Гоша выковырял верхний пыж из патрона крючком для вязания, высыпал на прихваченную тряпку дробь. Потом он выковырял следующий пыж и высыпал на газетку порох. То же самое он проделал с другими тремя патронами. Затем он засыпал в трубу порох, забил с помощью палки тряпки, засыпал дробь и тоже забил тряпками.
– Орудие к бою готово! – возвестил он как в кино громким голосом, подняв руку.
Потом он подсыпал остатки пороха в пропил, обмотал это место марлей, предварительно смочив ее спиртом, а моток размотал. Он оказался длиной около двух метров. Затем он попросил Малыша спрятаться за ближайший холмик, поджег марлю и побежал к Малышу. Они залегли и с интересом стали смотреть на марлю, огонь по которой двигался очень быстро. В этот самый момент со стороны поселка на холм въехал мотоцикл с коляской и стал неумолимо быстро приближаться к "пушке". Друзья как завороженные открыли рты, не в силах издать даже звука. Когда мотоцикл подъехал к тому самому месту, раздался оглушительный выстрел, другой конец трубы вырвало из песка, он поддел колесо со стороны коляски, колесо подпрыгнуло, завалив коляску набок.
Еще пыль от коляски не улеглась, а друзья уже подбегали к поселку, на краю которого, не сговариваясь, разбежались в разные стороны.

Происшествие обсуждалось целую неделю. Одни утверждали, что Михаил, механик местной автомастерской, налетел на мину, подложенную врагами народа, другие, что это все проделки бухгалтера заготконторы – любовника его жены. Оперуполномоченный завел дело, но оно никак не продвигалось. Он тщательно осмотрел трубу, понюхал ее, нашел пропил, сделал все необходимые измерения. Главное он понял – преступление тщательно спланировано. Во-первых, труба зарыта в песок так, чтобы при выстреле попасть как раз под колесо мотоциклетной коляски, во-вторых, угол "ствола" был вычислен с учетом того, чтобы не попасть в мотоциклиста и, в-третьих, преступник или преступники применили специальную обувь, имитирующую детскую. Он не сомневался, что дети такого придумать не могли. На всякий случай он арестовал и посадил в каталажку двух чеченцев, которые были у него всегда на подозрении, а также бухгалтера. Последний божился, что был во время преступления вне поселка, но уточнить где отказывался. Из районного центра приехали еще два милиционера. В первый же вечер, проходя мимо домика оперуполномоченного, Малыш слышал из окон пьяные крики и брань.
– Ты... не держишь поселок в руках, у тебя народ распустился. Ты знаешь, как Петрович квалифицирует происшествие? Как террористический акт. Ты развел здесь врагов народа.
– Да пошел ты! – Какой еще террористический акт – это жен тут не могут поделить. В поселке красивых баб – раз, два и обчелся, а ты теракт!
– Не, вы пить будете или как? При таком винегрете можно два литра уголубить, а вы по две сотки жахнули и уже про какие-то акты заговорили.
Малыш не стал слушать дальше потому, что спешил домой, сильно проголодавшись. Они целый день носились с Гошей по заводям, ловили щурят, стараясь не показываться в поселке. Но по всему было видно, что на них подозрения не пали. Через три недели все позабыли о происшествии, поскольку новое событие отвлекло всех. Интеллигенция поселка решила создать свой театр. На первое время намеревались поставить пьеску по мотивам фильмов Чарли Чаплина. Режиссировать вызвалась учительница литературы Элеонора Силантьевна. Постановка перемежалась куплетами, из которых Малыш запомнил один:

... И вот нашел копейку –
Купил себе еврейку.
Еврейка заводная
И очень шухарная...


В воскресенье все собирались на квартире Элеоноры Силантьевны. Женщины шили костюмы, а мужчины беседовали о внешней политике. К вечеру все кончалось застольем.
Спорили до хрипоты в голосе о судьбе создаваемого театра.
– Сначала мы потренируемся здесь на местном, так сказать, контингенте, – сказала Элеонора Силантьевна, – потом поедем с гастролями в Джамбул, а потом, смотришь, и в столицу пригласят.
Скептики придерживались другого мнения.
– Дай Бог, местных жителей собрать, – сказал Степа – приятель отца, – людям не до театра.
– А я думаю, что народ соберется, ввернул Ферзали, имитируя акцент Сталина. Все в страхе переглянулись, и гулянка быстро свернулась.
На субботу была намечена премьера. У поселкового совета было вывешено одно единственное, написанное от руки, объявление:

"Пьеса-водевиль ПРИКЛЮЧЕНИЯ ЧАРЛИ ЧАПЛИНА. Вход свободный"
На удивление, в клубе, т.е. в бывшей конюшне, собрался почти весь поселок. На всех мест, естественно, не хватило. Несчастливцы попросили входные двери не закрывать, чтобы хотя бы слышать пьесу. Очень долго не могли установить тишину, но, в конце концов, занавес открыли. Спектакль начался. В течение всего одноактного представления тишина была полная. В нужный момент публика смеялась и хлопала в ладоши. В общем, успех был полный. В течение месяца спектакль повторяли четыре раза. Каждый раз зал был полон. Приходили даже престарелые казахи, почти не понимающие по-русски.

В поселке царила атмосфера "Высокого искусства". Взрослые смаковали некоторые двусмысленные, с сексуальным оттенком эпизоды, а дети шумно обсуждали и спорили по поводу самых смешных моментов. Самого Чарли Чаплина играл отец Малыша, чем последний несказанно гордился. Все пацаны с нескрываемой завистью выспрашивали подробности личной жизни отца, его предпочтения в еде и времяпрепровождении. Узнав, что он летал на военных самолетах, пацаны прониклись к нему еще большим уважением, а соответственно и Малыш становился незаметно для себя "Центром Вселенной", вокруг которого крутились и свои, и чеченцы. В рассказах он стал понемножку привирать, поскольку фактов биографии, которые он помнил, было немного, а интерес окружения рос быстро. Каждый вечер Малыш собирал возле себя пять-шесть слушателей и вещал обо всех новых боевых подвигах отца. Неожиданно для себя, Малыш обнаружил в себе это качество – полет фантазии. Он почувствовал, что может выдать бесконечное число вариантов с самой разнообразной окраской. Иногда он входил в какой-то экстаз, представляя все сочиненные эпизоды на самом деле. Правда и неправда сливались так гармонично и красиво, что существование их по отдельности представлялось каким-то кощунством.

А днем все было по-прежнему. Продолжались летние каникулы. Утром, как правило, Малыш отправлялся на рыбалку один или с матерью, днем купался в речке и пытался курить под понтонными лодками. Однажды утром он нашел на берегу утенка. Очевидно, неудачно прыгнув, он сломал лапку и беспомощно барахтался и пищал. Невдалеке громко крякала утка, боясь приблизиться к берегу. Малыш поднял пушистый комочек и, забыв про удочки, быстро побежал в местную амбулаторию, расположенную недалеко от школы – там работала медсестра Таня, которая в спектакле играла богатую дамочку.
Таня, несмотря на очередь в семь человек, быстро выпрямила утенку ножку, приладила к ней дощечку и туго перевязала бинтом.
– Через неделю придешь на перевязку, – сказала она, улыбнувшись...
Малыш прижал к себе утенка и радостно помчался домой.

Держать утенка дома мать запретила. Пришлось сооружать для него гнездо из старой коробки в сарае. Малыш положил на дно коробки травы, поставил плошку с водой и насыпал хлебных крошек. Утенок лежал на брюшке и тихо попискивал.
Рано утром Малыш вскочил и помчался в сарай – утенок был в той же позе, но с закрытыми глазами, но когда благодетель приблизился, он открыл глазенки и радостно запищал. Счастью Малыша не было предела.

Спустя несколько дней утенок встал на ноги, а затем деловито пошел по двору, поклевывая что-то направо и налево. Когда Малыш приближался к нему, утенок подходил к его ногам, переминаясь, как бы приглашая к прогулке. Малыш пошел к крыльцу, а утенок поковылял за ним, то есть, маму он нашел и был счастлив. Наскоро пообедав, Малыш пошел к реке. Утенок устремился за ним. Как только они приблизились к берегу, утенок ни секунды не помешкав, бросился в воду и отплыл несколько метров. Малыш стал звать его, испугавшись, что он уплывет совсем:
– Ути, ути, ути...

Утенок, совершенно не обращая внимания на эти призывы, вдруг нырнул. Малышу показалось, что прошла целая вечность. Утенок вынырнул примерно в десяти метрах от места заныривания. Восхищению малыша не было предела. Он стал снова звать своего нового друга, но тот продолжал его игнорировать. Тогда Малыш решил схитрить – он развернулся, как будто бы намереваясь пойти домой. Утенок мгновенно это заметил и заспешил к берегу. Отряхнувшись, он, как ни в чем не бывало, поковылял за "мамой".
Через месяц, то есть, к началу учебного года утенок первый раз взлетел и сел на крышу сарая.
«Ну вот, – подумал Малыш, – еще через неделю он научится летать и улетит от меня в теплые края». Ему вспомнился рассказ "Серая шейка". Но все оказалось не так. Хоть утенок (уже утка) научился летать, но никуда исчезать он не собирался. По-прежнему они ходили пешком до речки, где утенок вволю нырял за водорослями и рыбешкой, а обратно он улетал и радостно поджидал Малыша во дворе.

Как-то, в один из вечеров отец сказал, что завтра утром ему нужно срочно ехать в командировку в Чу. Мать стала соображать, что бы дать ему в дорогу. В сундуке хранилась сухая колбаса. Она вытащила ее. В дальнейших приготовлениях у Малыша не было сил участвовать, поэтому он пошел спать. Когда на второй день он проснулся часов в десять, отец уже уехал. Малыш выскочил во двор, но утенка нигде не было. Он стал звать его условным свистом, но все было напрасно. Из веранды вышла мать и спросила:
– Ты чего свистишь?
– Утенка зову.
– Не надо его звать – я его сварила папе на дорогу. Чем эту колбасу жевать всухомятку, лучше утятинки поест...
Малыш остолбенел. Он не мог вымолвить ни слова целую минуту. Получить такой удар от родной матери! Он даже не заплакал, а пошел к речке и долго сидел на берегу, пытаясь понять, что же произошло. До позднего вечера он сидел и смотрел на воду, вернее, на отражение облаков и прибрежных камышей в ней.
– Она же знала, что я люблю утенка... Почему же она это сделала? Наверно она любит Папу больше всех. Но я все ж я ее сын. О чем бы ни думал Малыш в последующие дни, душевного равновесие не наступало.

Но наступило первое сентября. Надо было идти в школу во второй класс. Основные учебники были куплены заранее на "Большой Земле", а остальные удалось получить в школьной библиотеке с обязательством сдать их по окончании учебного года. Почти всех одноклассников и учительницу Малыш уже знал, поэтому учеба началась без напряжения. Учительница оказалась хорошей – все время говорила о природе, о том, что ее надо любить и беречь. Но Малыш и так любил природу, поэтому ему было немного странно слышать подобные увещевания. Как можно было не любить природу, если она была всем, что окружало Малыша?

А в природе начались изменения. Днем еще было тепло, а ночью температура опускалась чуть ли не до нуля, поэтому приходилось закутываться несколькими одеялами. На улице завывал ветер. Сказать о том, что с деревьев падали листья, нельзя по причине того, что в поселке было только четыре дохлых карагача возле лаборатории, листья с которых обвалились уже в августе. Птицы косяками потянулись на юг. Рыба стала меньше клевать. Мать постоянно пилила отца, что надо уезжать из этой дыры, что они замерзнут тут зимой, что денег уже накоплено достаточно для покупки небольшого дома в столице, где жила бабушка со всей семьей.

В одно воскресное холодное утро прибежал Гоша и сказал, что в чеченском поселке отец Мусы зарезал своего кровника, поэтому его собираются забрать в тюрьму. Друзья побежали к реке, перешли через понтонный мост и направились к толпе, окружавшей небольшой домишко. Стояли, в основном, местные чеченцы – мужчины с суровыми лицами, молясь на арабский манер. Гоша потянул Малыша чуть в сторону, откуда был виден весь двор. Там посреди двора на металлической кровати лежал убитый с большим крючковатым носом, прикрытый какими-то тряпками. Несколько женщин в черных одеждах с закрытыми платками лицами стояли поодаль и громко причитали. Возле соседнего домика стоял "черный воронок". Вскоре из домика вышли три милиционера и чеченец со связанными сзади руками. Один из милиционеров был оперуполномоченный Слава. Он остался, сержант сел в кабину, а рядовой вместе с чеченцем залезли в фургон. Воронок отъехал, но еще долго толпа смотрела ему вслед. Потом, как бы вспомнив причину собрания, запричитали плакальщицы.
– Пойдем, скоропудов* пошмаляем, – предложил неожиданно Гоша.
– А из чего?
– Из рогаток, конечно.
– А у меня нет.
– Зато у меня их пять штук, – сказал Гоша.
– Зачем тебе пять?
– Заготовил про запас. Мне папа Гриша из Чу привез веток, а я из них и наделал. Резинки из трусов вытянул, а кожанку из старых ботинок нарезал. Хочешь, научу рогатку делать?
– Да я умею, – ответил Малыш. Он действительно в первом классе превзошел всех сверстников в создании этих древних орудий охоты.

* Сорокопут



- Пошли, я тебе покажу, где скоропуды садятся, – позвал Гоша после того, как они вышли из его дома с двумя рогатками в карманах.
Они подошли к столбу линии электропередачи. Гоша указал на провода. На них действительно сидели почти неподвижно птицы в два раза больше воробья. Гоша заложил камень в кожанку и выстрелил. Малыш видел, что камень пролетел в метре мимо птиц. Тогда он выбрал камешек покруглее, прицелился чуть пониже крайней птицы с учетом направления и силы ветра, растянул резину и выстрелил. Птица свалилась.
– Ого! – восхитился Гоша, а ты целкий. Я еще ни разу не попал, а ты с первого раза. Как ты это делаешь? Расскажи.
Малыш не знал, как он это делал, поскольку все получалось само собой.
– Я потом тебе расскажу, – сказал он, и друзья пошли подбирать добычу.
– Давай еще нашмаляем, сделаем шашлык, – предложил Гоша.
– А они разве съедобные?
– Еще как съедобные – вкуснее уток. Я уже несколько раз пробовал и воробьев, и синицу.
– А синицу зачем убил? – спросил возмущенно Малыш.
– Это не я, это другие пацаны.
– Синиц и голубей убивать нельзя.
– Это почему еще?
- Синицы просто красивые, а голуби приносят мир – мне мама говорила.
– А ты, я вижу, маменькин сынок. Какой еще мир?
– Их везде рисуют, когда про мир пишут, – обиженно продолжал, как бы оправдываясь, Малыш.
– Они не мир приносят, а говно, – уверенно заявил Гоша, – ты видел в соседнем доме голубятню?
– Ну, видел.
– Так они обосрали не только ее, но и нашу крышу. Я там петли поставил, так каждый вечер по одному попадается. Мама из них суп делает.
Возмущению Малыша не было предела. Мать, будучи педагогом, постоянно увещевала его, начиная с трех лет, что голубей трогать нельзя, играть в азартные игры и лянгу нельзя, курить нельзя и вредно для здоровья. В конце концов, таким зомбированием она своего добилась: малыш практически ничего из запрещенных вещей не делал. Ну, разве что курил иногда не в затяг, причем курение удовольствия ему явно не доставляло. Он заметил, что отец, хоть и курил "Беломор", отдавая послевоенной моде, но тоже не в затяг. Убийство голубей Малыш приравнивал к измене Родине, поэтому его переполняло возмущение.
– Ты знаешь, что за это могут посадить в тюрьму?
– Да брось ты, какую тюрьму. Мать дядю Славу оперуполномоченного угощала и говорила, что это голубиный суп, а он нахваливал.
– А дядя Слава что, тоже твой папа?
– Нет, ты чо, совсем? Он приходил, когда искали, кто взорвал мотоциклиста.
«Ну, если дядя Слава не возмутился, то мать, очевидно, сильно преувеличивала», – подумал Малыш.
– Так будем шашлык жарить или нет? – Спросил Гоша
– Будем, только надо еще нашмалять.
Друзья стали ждать, но птицы, почуяв неладное, больше не прилетали. Через час терпение иссякло. Гоша стал ощипывать птичку. Пользуясь перочинным ножом, он очистил ее от внутренностей и отрезал голову. Найти алюминиевую проволоку для шампура не представляло труда. Вскоре дичь распространяла аппетитный запах. Малыш попробовал – ему не понравилось. Во-первых, Гоша пережарил сорокопуда, а во-вторых – без соли мясо было безвкусным.

Наступил канун ноябрьских праздников. Власти зашевелились с наглядной агитацией. Порозовевший от превратностей непогоды плакат, висевший на стене школы, заменили новым – алым:

“ДА ЗДРАВСТВУЕТ 38-я ГОДОВЩИНА ВЕЛИКОЙ ОКТЯБРЬСКОЙ СОЦИАЛИСТИЧЕСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ!”

Перед входом был повешен портрет Ленина, а по бокам школы портреты Карла Маркса и Фридриха Энгельса.
Хоть погода была плохая, но праздничное настроение было у всех детей. Взрослые почему-то не радовались и ходили как всегда хмурые. Да и чему было радоваться, в основном, ссыльному народу?
– Папа-Леша в пятницу обещал ракетницу принести – на 7-е ноября будем салют делать, – похвалился Гоша.
– Ух, ты! Что, настоящую? – удивился Малыш.
– Еще какую настоящую!
– Покажешь?
– В субботу папа-Леша летит в Джамбул. Если оставит ее дома, то покажу.
Папа-Леша по оплошности ракетницу оставил. Друзья зашли в дом Гоши на большой перемене (школа была рядом). Гоша осторожно с полки достал пистолет с огромным стволом.
– Он чо, заряжен? – спросил Малыш.
– Вряд ли – он патроны всегда отдельно держит и прячет. Малыш направил ствол на большую китайскую вазу и нажал спусковой крючок. Раздался выстрел. Ваза взорвалась, рассыпавшись на мелкие части. Ракета с жутким шипением стала рикошетить по всей комнате. Не сговариваясь, друзья рухнули на пол. Все затихло, но запахло дымом. Горели занавески на окнах. Гоша содрал их, и мальчишки стали их топтать. Потом Гоша принес ведро воды и вылил на оставшиеся сполохи пламени. Огонь был потушен. Друзья огляделись по сторонам и остолбенели. Черные полосы и пятна были на всех стенах. Нитки, карандаши, шкатулки, фотографии и всякая другая мелочь валялись разбросанными по всей комнате.
– Я сбегу теперь из дома, – сказал Гоша уверенным голосом.
-Куда ты сбежишь? – вокруг степь, а там шакалы и волки.
– Ну и пусть меня волки съедят, а домой мне возвращаться нельзя.
– Может, у нас в сарае будешь жить? – предложил Малыш.
– Нет, там холодно.
– А в степи, думаешь, не холодно?
– В степи тоже холодно, – вдруг осознал Гоша, – а что же мне теперь делать?
– Давай я скажу, что это я выстрелил, – предложил героически Малыш.
– Тебе мать всыплет ни за что, нет, я признаюсь и будь, что будет.
Друзья в подавленном настроении отправились в школу, причем на урок опоздали на пятнадцать минут. Учительница их не пустила, чем доставила такую радость, что они сразу же забыли о происшествии и помчались к реке.
Все обошлось. Мать Гоши, увидев разбомбленную квартиру, попричитала и поплакала, а потом папа Дима прислал двух маляров и одного столяра, которые были приписаны к местному "аэропорту", и те за четыре часа восстановили внешний вид квартиры, причем она стала даже красивее. Только китайская ваза была безвозвратно утеряна, да несколько шкатулок и радиоприемник "Рекорд" не подлежали восстановлению.

Наступило седьмое ноября. На трибуне, которая была сколочена вечно пьяными плотниками еще к майским праздникам, местные власти поменяли транспаранты. Трибуна была высокая, размерами в основании примерно пять на пять метров. Вверх вела лестница, по которой поднималось только начальство. Митинг должен был начаться в девять часов утра, но Малыш с Гошей решили испытать трибуну на прочность уже в семь. Они залезли наверх и стали подпрыгивать. Трибуна заметно дрожала.
– Фиг, она выдержит десять человек, – сказал Гоша.
– А спорим, выдержит даже двадцать! – парировал Малыш.
– Спорим на десять щелбанов, что не выдержит?
Друзья поспорили. К девяти часам стал подтягиваться народ. Еще два дня назад до всех руководителей была доведена мысль, что сначала мимо трибуны должны были пройти люди из каракулеводческого совхоза, затем работники лаборатории селекции, школы, работники торговли и затем все остальные желающие, которые должны были предварительно записаться в поселковом Совете. Никто не записался. В девять часов председатель местного Совета по матюгальнику стал приводить толпу к порядку. Малыш заметил, что многие были не трезвы. Примерно в девять тридцать пошла первая колонна. Несли портрет Ленина и Карла Маркса, махали флажками и громко кричали ура. Полный председатель стоял в белом бостоновом костюме и белой фуражке военного покроя и был похож на Маленкова. На трибуне стояло еще десять человек, среди которых и директорша школы. У всех на груди были приколоты красные банты. Мимо трибуны пошла "колонна" лаборатории селекции, возглавляемая Палычем, в которой работала мать. Впереди несли портреты Булганина и Ворошилова. В это время подкатил ГАЗ-67, на котором сидело какое-то начальство в количестве четырех человек, прибывшее из районного центра. Начальство гуськом стало подниматься на трибуну. Как только взошел последний начальник, трибуна подозрительно заскрипела, но выдержала. Пошла "колонна" средней школы номер один. В ней были в основном учителя и ученики старшего седьмого класса. Несли портреты Ворошилова и Булганина. После этого шествие закончилось. Начальство в едином порыве устремилось с площадки трибуны к лестнице. Этого трибуна не выдержала. Раздался треск, она сложилась как карточный домик и рухнула, накрыв досками и транспарантами всех, кто на ней стоял. Несколько секунд была тишина, а потом все стоящие рядом бросились разбирать завал, мешая друг другу. Быстро разбросали доски и выяснилось, что троих серьезно покалечило, но все живы. Раненых быстро отправили самолетом в районный центр, а на второе утро на “черном воронке” с охраной приехал следователь. Забрали двух плотников и начальника хозотдела местного совета. В поселке говорили, что всех будут судить как врагов народа и отправят в Сибирь. Еще прошел слух, что сторож магазина видел утром на трибуне каких-то детей, но по близорукости не разглядел чьих. Следователь с оперуполномоченным до вечера обошли дома самых хулиганистых пацанов, но к Гоше и Малышу не зашли. Вечером следователь уехал. Гоша отсчитал Малышу десять щелбанов, причем бил он пребольно, так что под конец у Малыша выступила скупая мужская слеза.
– Больше со мной никогда не спорь, – сказал он, – я всегда выигрываю.
– Не ври, я у тебя уже два раза выигрывал.
– Это была случайность, сказал Гоша, – а пошли сегодня ночью посмотрим, как ловят сомов на мосту.
– Меня мама не пустит, – с сожалением проговорил Малыш.
– А меня, думаешь, пустит. А мы и спрашивать не будем – тихо сбежим, а потом вернемся.
Вечером Малыш посмотрел, куда мать кладет ключ, не раздеваясь, лег и долго лежал с открытыми глазами. Потом заснул, но в страхе проснулся и пошел, крадучись, к двери. В этот момент заплакал брат, спавший в большой комнате, из которой был вход на веранду. Малыш стремглав бросился в свою комнату и замер. Брат поплакал и успокоился, поэтому мать к нему не вышла. Малыш снова встал, надел куртку, пружинистыми шагами прошел к двери, открыл ее и неслышно захлопнул. Потом он открыл ключом веранду, вышел и тут ему ударила в голову мысль, а как же родители выйдут? Он вспомнил, что в ближайшем к двери окне есть щель. Он нащупал ее и просунул туда ключ. Тот с шумом упал на пол. И тут Малыш с ужасом подумал: а я как вернусь?
– Ничего, скажу, что ходил в туалет и спросонья закрыл дверь.
Малыш подождал еще некоторое время и отправился к реке. Идти было страшновато, так как в поселке вообще не было фонарей. На одном из столбов на самом верху светил фонарик. Малыш подошел и посмотрел наверх. Оттуда слышалось лязганье плоскогубцев и тихое пение. Малыш прислушался. Так пел только один человек в поселке – дядя Ферзали.
– Дядя Ферзали, вы чо, ночью работаете?
Человек наверху так испугался, что фонарик выпал и чуть не упал на голову Малыша. Слышно было, как человек стал поспешно спускаться. Когда он спустился, то стало ясно, что это действительно дядя Ферзали.
– Ты что, Малыш, ночью бродишь? – испуганным голосом спросил он.
– Я ночную рыбалку хочу посмотреть.
– Слушай, скажи, ты мужчина?
Малыш промолчал.
– Если ты мужчина, то никому не скажешь, что видел меня на столбе. Хорошо?
Малышу было непонятно, что может быть секретного в том, что ему пришлось увидеть, но он согласился.
– Это будет наш маленький мужской секрет. Добро?
– Добро, – сказал Малыш и направился к мосту.
Светила луна, хоть и не полная, но подсвечивающая достаточно, чтобы сориентироваться. Через некоторое время он увидел огоньки и радостно направился к ним. Когда подошел, увидел, что трое взрослых сидели на краю моста и курили. Гоша уже был рядом с ними. В консервных банках с маслом горели фитили, сделанные из обычной веревки.
– Здравствуйте, – поприветствовал Малыш.
Никто не ответил, только зашикали на него, чтобы молчал.
– На что ловят? – спросил он Гошу шепотом.
– На лягушат. У них тройной просмоленный шпагат, вот такенные крючки и колокольчики привязаны.
– А зачем лампадки?
– Сом на свет идет.
Сом не клевал. Малышу стало очень скучно, а, кроме того, было зябко и хотелось чаю с пирожками. Он пошел по мосту в сторону чеченского аула. Там не было видно ни одного огонька. Только большая, судя по голосу, собака душераздирающе выла на луну. Малышу стало жутко, и он быстро ретировался к рыбакам. Они как раз разливали из большого китайского термоса чай.
– Хочешь чаю? – спросил самый старший.
– Да, а то я совсем замерз.
– А что ж не оделся потеплее? Вы, пацаны, шли бы домой, а то что-то не клюет – вам неинтересно будет.
– Нет, нам интересно, мы терпеливые, – сказал Гоша. И буквально в этот момент зазвенел колокольчик. Один из рыбаков в возбуждении стал тянуть шпагат и наматывать его на палку. Двое других старались ему помогать советами.
– Ты отпусти немного, Володя, а потом опять подтянешь – дай ему вымотаться. Судя по усилиям рыбака, на том конце шпагата раба была очень большой. Володя взялся за один конец палки и шпагат начал быстро разматываться. Он сделал это вовремя, поскольку рыбина устремилась под мост и застряла где-то там между понтонными лодками. Дальнейшие усилия рыбаков ни к чему не привели. Тогда Володя разделся догола и прыгнул в воду. Через некоторое время он уцепился за шпагат и поплыл вдоль него.
– Он тут, запутался за доску. А здоровый, гад! Я его боюсь...
– Не бойся – он сам тебя боится, отцепляй.
Снизу раздались какие-то хлопки и шлепки вперемешку с матом. Наконец, шпагат напружинился и начал поддаваться. Вылез, весь дрожащий, Володя.
– Д-д-давайте, наливайте, что уставились, – сказал он своим приятелям. Один из них достал из хозяйственной сумки бутылку водки и стакан, налил Володе и тот опрокинул напиток, задрав голову. Все взоры опять обратились к старшему рыбаку, который выводил сома.
Наконец, он его вытянул и положил на доски моста. Рыбина была метра полтора длиной, с большущей головой, которую она резко поворачивала, намереваясь укусить кого-нибудь за пятки.
– Киянка-то где? – спросил Володя.
– Да вон она, в сумке.
Третий рыбак вытащил из сумки деревянную кувалду, замахнулся и ударил сома по голове. Тот содрогнулся, но продолжал дергаться.
Малышу стало жалко сома. Сразу же расхотелось смотреть рыбалку дальше.
– Я пойду домой, – сказал он и пошел по мосту, понурив голову
– Постой, я тоже пойду, – крикнул Гоша и подбежал к Малышу.
– Они не рыбаки, а убийцы, – сказал Малыш.
– Ты баранину любишь? – неожиданно спросил Гоша.
– Да, а что?
– Так баранов же тоже убивают, только ты не видишь этого.
Малыш задумался.
– Слушай, Гоша, – спросил он, – почему ты такой умный?
– Со мной папы беседуют. Ведут воспитательную работу, как говорит мама.
– Ты так профессором можешь стать.
– Не, не стану – я хочу летчиком быть как папы.
– Я тоже, – сказал Малыш.
Незаметно за разговором они дошли до дома Малыша. Входная дверь была открыта – по-видимому, кто-то из родителей пошел в туалет. Все складывалось отлично. Малыш юркнул в дверь, лег на кровать и сразу же уснул.

Утром, выйдя во двор, Малыш услышал, как неистово каркали вороны, зазывая зиму. Он зашел в дом. Родители сидели за столом, пили чай и о чем-то беседовали. Малыш не вслушивался, обдумывая планы на зиму, но вдруг одна фраза отца привлекла его внимание:
– Понимаешь, Ира, обрыв электропроводки где-то произошел. Лаборатория может встать и людям без света нельзя. Я Ферзали попросил поискать обрыв. Он опытный монтер – найдет. Без работы совсем не может. Говорит, что от безделья вши заводятся. Рассказывал, что в зоне он тоже монтером был и ночью специально залезал на ближайший к его бараку столб и перерезал проводку...
Малыш хотел сказать, что видел Ферзали ночью на столбе, но вспомнил испуганные глаза азербайджанца, связал их с услышанным от отца и промолчал.
А на второй день пошел снег. Надо было подумать о лыжах и коньках. В сарае были найдены старинные лыжи длиной более двух метров. Передние их концы почти полностью выпрямились. Мать посоветовала подержать их над паром, а потом зажать где-нибудь, выгнуть и держать, пока не остынут. Так малыш и сделал. Большого загиба не получилось, но уже можно было кататься, не боясь воткнуться концами в любую неровность. Крепления были примитивные, но проверенные в деле. Это был широкий ремень с сыромятными шнурками для носков валенок и кольцеобразные полоски резины, вырезанные из автомобильных баллонов. Малыш достал коньки-ласточки. Они были самодельные. Их сделал родной дядя Леня – слесарь от Бога. Крепились они к валенкам также сыромятными ремнями. Коньки сильно заржавели. Пришлось оттирать их наждачной бумагой и намазывать машинным маслом. Были еще санки, но они подготовки не требовали.

Ударили морозы. Река застыла, и на ней можно было без опаски кататься на коньках.
В субботу и воскресенье на речке веселились как дети, так и взрослые. Из чеченского аула не появлялся никто…
Малыш делал походы на лыжах с Гошей. У того лыжи были маленькие и удобные, с металлическими креплениями, что вызывало неподдельную зависть у Малыша. Гоша обычно мчался впереди и вещал:
– Вот лисьи следы, а вот зайца, а вот мышиные.
Малыш плелся позади, проклиная все на свете. Резинки креплений срывались, лыжины были тяжелые, и к ним постоянно лип снег. У Малыша было единственное преимущество – это валенки. Ноги не мерзли. Им было даже жарко. Гоша же через полчаса поворачивал назад, так как его ботинки, несмотря на толстые носки, от мороза не защищали.
К соседям вернулся хряк, который убежал в камыши еще весной и там одичал. Он зарос темной густой шерстью, стал плоским и хребет его выгнулся. Кроме того, у него появились загнутые вверх клыки. Единственный признак, по которому хозяева его узнали, было черное левое ухо. Хряк явно оголодал и поэтому виновато похрюкивал, когда соседка открывала для него свинарник.
В трех километрах от поселка охотники убили одинокого волка, который иногда подходил к крайним домам, вызывая бешенство у всех собак. Волка сбросили с саней недалеко от дома Малыша. Туша его была огромных размеров. Малыш прикинул, что он был примерно в три раза больше любой собаки. А, самое главное – он не был серым, как изображают волков в книжках. Шерстяной покров был как карта – с большими белыми морями, серыми реками и черными островами. Потом, уже взрослым, Малыш узнал, что это, скорее всего, был вымирающий вид волка, который исчез в Средней Азии еще в начале двадцатого века. По-видимому, одна из последних особей и была подстрелена охотниками в тот далекий 55-й. Малыш подумал, что ни один зверь не выстоял бы против этого чудовища, даже тигр. Стало страшно.


Наступил март, появились первые признаки весны: затрещал лед на реке, с крыш днем потекли потоки, которые подмерзали только к ночи, снег стал прилипать даже к саням, не говоря уже о лыжах. В песках на проталинах стали появляться подснежники, но они не были мелкими и белыми, какие видел в своей короткой жизни Малыш, а крупные и светло-фиолетовые с желтыми тычинками. Неописуемый восторг охватил Малыша при мысли, что скоро май, а в мае родители собираются возвращаться сначала на станцию Чу, а затем, если купят дом в столице, то в столицу. А там бабушка, прабабушка и друзья.
– Мы поедем или не поедем? – спрашивал Малыш.
– С печки на полати на кривой лопате, – отвечала мать.
– Зачем они меня злят? – думал Малыш, – ведь они меня любят. Не было ничего более обидного для него, чем эта фраза. Она как бы опускала взвивающиеся в небо мечты на землю, и от этого было мучительно грустно. Наконец, решение было принято. Отец уволился со всех работ, кроме радиостанции, на которой он был до последнего дня.
Там по связи он и узнал, что в начале апреля в Уланбель приезжает в очередную командировку Федя, причем обратно в Чу он должен был возвращаться порожняком. Более удобного случая трудно было представить. Семья засобиралась. Стали упаковывать вещи, которые уместились в два больших старых чемодана и сундук. Самыми большими по размеру были старые лыжи. Родители стали прощаться с друзьями. Провели около пяти застолий, причем на всех был тамадой кавказский человек Ферзали.
– С этим маленьким бокалом, – говорил он, поднимая стакан с водкой, – но с большим чувством хочу сказать вам, Коля и Ира, что с вашим отъездом у нас у всех исчезнет кусочек души. Нам останется только под вой пурги вспоминать, какие хорошие люди жили с нами рядом.
Мать заплакала, а Малышу что-то подкатило к горлу, когда он подумал, что, может быть, больше никогда не увидит Гошу, других своих товарищей, этот поселок и, главное, эту реку, которую он полюбил всем сердцем.

Нас бросало, нас кидало -
Гул расскажет в проводах,
А осталось очень мало -
Только память, только прах.


Наконец, в один из вечеров приехал Федя, сказав, что он нашел в Чу жилье – саманную пристройку, в которой недавно умерла старушка-татарка. Жилье это было недалеко от радиостанции. Он согласился переночевать в доме Малыша. Вечером они сидели за столом с отцом и говорили о политике.
– Я слышал, что был съезд партии, где говорили, что у Сталина были ошибки, – говорил отец.
– Все мы люди, все мы человеки, – отвечал Федя, прошедший суровую школу жизни.
– Но ведь тогда выходит, что многих сажали по ошибке, – продолжал отец.
– Да уж, жизнь без ошибок не бывает, – уклонялся Федя.
– Вот, например, Ферзали хочет подать бумагу на реабилитацию, – продолжал Отец, – ему дали десять лет за то, что он рассказал анекдот про Берию. А где сейчас Берия, а?
– А если Берию реабилитируют? – парировал Федя. Эта мысль озадачила отца, поэтому он предложил налить еще по одной.

Утром загрузили весь скарб и поехали. Быстро проехали пустынный участок и выехали в степь, густо покрытую красными тюльпанами. Одуряющий запах цветов и открывшиеся просторы опять привели Малыша в то восторженное состояние, которого он всегда ждал. Хотя в кузове изрядно трясло и часто попадала дорожная пыль, особенно, когда ветер дул с тыла, пейзаж был настолько разнообразным, что эти мелочи совершенно не замечались. Снова барханы и заросли саксаула, снова бесконечные стада сайгаков, снова вой волков и шакалов во время ночевок. Заехали в Фурмановку, остановиться на ночлег у фединого знакомого. Дом и его обитатели совершенно поразили Малыша. Это была настоящая украинская хата, покрытая соломой с деревянным забором, на котором висели глиняные кувшины. Женщины были одеты в украинские национальные платья, а хозяин был совершенно лысым с хохлом на макушке и в шароварах.
– Ты чего, Богдан? – спросил Федя, не боишься, что тебя за национализм загребут?
– Нет, не боюсь, – ответил хозяин, во-первых, как ты знаешь, я уже за национализм отсидел 8 лет, а во-вторых, после того, как Гуталин дуба дал, к нам прислали нового оперуполномоченного – хохла. Мы с ним горилку пьем каждое воскресенье...
– Смотри, Богдан, продаст он тебя когда-нибудь.
– Да ну их всех, Федя, давайте в баньку, да поужинаем.
После баньки все сели за стол, на котором были и вареники с вареной картошкой и поджаренным на сале луком, моченые яблоки и соленые арбузы, в общем, по мнению Малыша, полное изобилие. Утром тронулись в путь и к вечеру подъехали к станции Чу.
Квартирка, к которой подвез Федя, оказалась пристройкой к такой же двухкомнатной избушке, заселенной многодетной казахской семьей. Хозяин семьи – небольшого роста добряк, лет пятидесяти, с сильным акцентом сказал, что он не возражает, если приехавшая семья поживет с полгода. От денег он отказался.
– Пачка "Беломора" в день минэ будете давайт, и хватит, – сказал он.
На том и порешили. Выгрузили и занесли вещи. К вечеру пришел радист местной радиостанции Степа. Радист он был плохой, как говорил отец, а человек ветреный.
Степа был в очках и похож на вечного студента.
– Вы сколько здесь будете жить? – спросил он отца.
– Месяца два – не больше, – ответил тот.
Можете пока подработать, а я возьму отпуск. Нам с Надей надо приготовления к свадьбе сделать.
– Ладно, – сказал отец, – все равно до отъезда в столицу делать нечего. Контора там же?
-Там, там, – радостно всплеснул руками Степа, – а я пойду, скажу Наде.

Отец начал работать, а Малыш решил сходить к старому дому, который они продали почти год назад. Он точно не знал, как надо идти, но помнил, что от станции нужно идти в сторону базара, а уже от базара, он был уверен, что сориентируется. Он вспомнил, как три с половиной года назад родители оставили его одного с братом, которому было полгода, и сказали, что пойдут на базар. До этого Малыш ходил туда только с родителями. Брат лежал в люльке и сначала тихо играл с погремушками. Малыш в это время мастерил ручку для плетки из ивовой ветки. Он ставил нож под углом к ветке и делал сплошной надрез, прокручивая ее. Затем он проделывал то же самое в обратном направлении. В результате вся кора разбилась на клеточки. Теперь нужно было концом ножика снимать кору с клеточек через одну. Малыш был в самой середине этой кропотливой, но очень творческой работы, когда брат начал плакать. Малыш начал качать люльку. Брат скосил глаза, увидел, что это не мать и стал реветь громче. Малыш увеличил амплитуду раскачиваний. Брат заревел во всю силу своих легких. Малыш стал раскачивать люльку с остервенением, толкая ее двумя руками. При одном из таких толчков центр тяжести люльки сместился настолько, что она замерла на какое-то мгновение и рухнула. Брат выкатился и от удивления замолчал.
«Убил», – подумал Малыш и метнулся к двери.
Он помчался, плача на ходу, в сторону базара, ориентируясь на удивление хорошо.
– Так, – думал он, сначала надо добежать до угольного железнодорожного склада, затем вправо, примерно через сто метров будет домик стариков, которые всегда сидели на скамеечке и здоровались с родителями. Стариков не оказалось, но домик с петухом-флюгером Малыш узнал. Возле дома нужно повернуть налево и пройти по китайской улице, которую ни с чем не спутаешь – в окнах были цветные стекла. Затем нужно было повернуть направо и пройти мимо дома милиции, а от него базар уже был виден. Малыш вспомнил, какие продукты в основном покупали родители. Это были картошка, помидоры, огурцы и лук. К счастью, с этими овощами был только один ряд. В конце ряда стояли родители.
– Я убил Олега, – сказал Малыш сквозь слезы.

Отца как будто подбросило. Он пулей помчался домой, а Малыш с матерью пошли за ним быстрым шагом. По дороге все выяснилось, поэтому мать почти успокоилась.
Потом отец рассказывал, что когда он прибежал, то увидел младшего сына, лежащим на спине и жующим его тапок. При этом он издавал радостные звуки и пускал слюни.
Итак, Малыш шел к старому дому. Возле дыры в заборе угольного склада он увидел группу мальчишек с тачкой, ворующих уголь. Среди них был старший брат соседской девочки-китаянки Лаовай. Малыш, преисполненный радости, подбежал и поздоровался с ним.
– А, жид, – сказал тот совершенно равнодушно, – ты чо тут?
– Мы приехали вчера из Уланбеля, а я решил пойти, наш старый дом посмотреть, – проглотив обиду, ответил Малыш
– Ну и иди, смотри, чо тебе здесь надо, отхватить хочешь? – сказал один из пацанов, посмотрев угрожающе.
От такой несправедливости Малыш растерялся. Он развернулся и направился домой. Как-то вдруг прошло ностальгическое приподнятое настроение, но появилась злость.
– Я никогда в жизни никому не буду прощать такие вещи. Буду драться до конца, даже если против меня будет несколько человек, – решил он.
– А что же ты сейчас струсил? – спросил внутренний голос.
– Я не струсил, – сказал Малыш вслух, поднял с земли два камня и пошел в обратную сторону – к угольному складу. Пацанов с тачкой уже не было...
– Пойду, все-таки посмотрю старый дом, – решил Малыш и выбросил камни.
Старый дом был на месте, улица была на месте – вообще ничего не изменилось. Это было странно, потому, что Малышу казалось, что прошла целая вечность. Он заглянул через небольшую пробоину в дувале, увидев построенный отцом колодец, сарайчики и пустырь – ничего не изменилось. Пыльная широкая и прямолинейная улица, по которой по утрам и вечерам гоняли стадо коров, была, как всегда, пустынна и уныла.
Малыш вспомнил, как по ней мимо дома однажды пробежали два молодых вора с мешками за плечами, а через некоторое время толпа и два милиционера на конях.
Малыш с матерью, ведомые любопытством, тоже отправились посмотреть, чем это кончится. Воры были настолько глупы, что от страха не стали прятаться среди домов и дувалов, а помчались прямо в поле. Было хорошо видно, как они бежали, поднимая пыль, а за ними поскакали милиционеры. Дальнейшее уже не было интересно, поэтому толпа понемногу рассеялась.
Малыш вспомнил, как однажды осенью горела степь. Вся окраина собралась и смотрела. Развлечений, кроме кино, не было, а горящая степь радовала глаз. Такая это была радость – горящая степь...
На второй день мать спросила:
– Ты знаешь, где школа?
– Да.
– Пойдешь завтра на учебу. Я записала тебя в учительской.
– Хорошо, – сказал Малыш, – а в какой класс, “А” или “Б”?
– Да это без разницы – мы все равно больше месяца тут не останемся.

На второе утро Малыш взял портфель и пошел. Школа, по сравнению с уланбельской, была большой. Не менее двухсот школьников копошились во дворе: младшие носились как угорелые, а старшие что-то обсуждали. Зазвенел звонок. Через пять минут все разошлись по классам. Малыш остался в коридоре один. Он прислонился к двери и чуть не плакал.
– Ты что, мальчик, здесь стоишь? – спросила проходящая мимо учительница
– Я не знаю, куда мне идти.
– Ты первый раз пришел?
– Да.
– Ну, пойдем – я тебя отведу.
Учительница погладила Малыша по голове, взяла его за руку и завела в класс. Малыш даже не заметил, что было написано на двери.
– Вот, Анна Сергеевна, принимайте еще одного ученика.
Анна Сергеевна указала на парту и Малыш сел. Урок продолжался. Краем глаза он заметил, что у соседа по парте был учебник первого класса.
«Странно, – подумал Малыш, – они что, повторяют первый класс?»
Он поднял правую руку.
– Тебе чего, – спросила учительница.
– Анна Сергеевна, а я по этим учебникам уже учился.
– Как, то есть, учился?
– Да я учился по ним в прошлом году...
– А ты в каком классе? – наконец-то задала учительница сакраментальный вопрос.
– Во втором.
– А почему же тебя привели ко мне?
– Не знаю.
– Ты должен был сказать, что ты второклассник, – строго заключила Анна Сергеевна.
– Меня никто не спрашивал.
Как раз к концу первого урока недоразумение было разрешено – Малыша привели во второй ”Б” класс. Третьим уроком была физкультура. Тапок у Малыша не было, но учитель физкультуры разрешил быть босиком. У остальных мальчишек тоже не было специальной формы – майки да черные повседневные трусы. Девочки были в черных трусиках-фонариках, делающих их ужасно уродливыми. В спортивном зале сначала была перекличка, причем на названную фамилию учитель физкультуры – бывший офицер – требовал ответ "Я", а потом из учеников строилась живая пирамида...
Закончились уроки и Малыш, весело размахивая портфелем, помчался домой. Дома его ждала весть, которая его сильно удивила.
– Мы с мамой и твоим братишкой через два дня поедем в Столицу на две недели, – сказал отец, – а ты останешься здесь, чтобы не прерывать учебу в школе. Мы оставим тебе деньги и некоторые продукты. Степа будет заходить каждый день. Мы едем покупать дом. Ты не боишься оставаться один?
Показать себя трусом Малыш не хотел и поэтому сказал, что не боится.

Через два дня, в пятницу, родители с братом уехали на поезде, причем Малыш провожал их и ушел со станции домой пешком. Это было недалеко – каких-то триста метров. Часы на вокзале показывали пять часов вечера. Начало темнеть. Тут до Малыша стал доходить весь ужас положения. Дело в том, что он боялся темноты, а темноту в пустом доме он с трудом себе представлял. Его охватил ужас. Электричества в избушку не было проведено. Для освещения применяли керосиновую лампу с фитилем. Малыш, когда вернулся с вокзала, закрыл входную дверь, снял с лампы стеклянную трубу и поджег фитиль, надел трубу и быстро лег на кровать, накрывшись до подбородка одеялом. Спать не хотелось. Раздались негромкие стуки в окошко. Малыш не сразу понял, что это была крупная моль, рвущаяся к свету. Через час фитиль стал прогорать, и нужно было покрутить валик на лампе, чтобы поднять его, но Малыш боялся встать с кровати. Лампа потухла... Вдруг Малыш начал слышать каждый шорох. Кто-то скребся в углу.
«А если это крыса? – подумал Малыш, – хотя нет, это мышка – она всегда там скребется».
Малыш накрылся одеялом с головой и стал считать слонов, как его учила мать. Это не помогало. Было страшно. За дверью послышалась возня и казахская речь. Это немного успокоило Малыша, и он уснул.
Утром он проснулся в хорошем настроении, но вспомнил, что нужно идти в школу и погрустнел. Вышел в коридорчик, вернее, под навес, соединяющий два входа: вход в квартиру Малыша и вход в квартиру соседей, чтобы разжечь керогаз и вскипятить чай. Там на корточках сидел глава семейства и накачивал примус.
– А, сасэд, – сказал он, – минэ мама твой говорил, что ти адын астался. Ай, шайтан, зачем деты один аставляйт! Ти как спал, хараще?
– Да, – ответил Малыш.
– Ти заходы к нам, когда хочещь, чай будем пит, бешпармак кюшать. Заходи, не бойся. У меня дэти хорощий, будете подружаться.
– Спасибо, – сказал Малыш и поставил чайник на керогаз.
Родители оставили продукты: хлеб, картошку, сухую колбасу, лук, чеснок, огурцы и помидоры. Малыш сделал бутерброд с колбасой и запил его сладким чаем.
Взял портфель и пошел в школу. По дороге он решил, что после уроков он примется за изучение окрестностей вокруг дома. Он наметил делать короткие маршруты в разных направлениях, потом возвращаться и наносить все интересные объекты, которые он увидит, на план в тетрадку. По возвращении из школы он так и сделал: взял новую тетрадку в клеточку, на первой странице в центре нарисовал маленький домик и подписал коротким словом "Дом". Потом взял из стола компас отца, наметив в тетрадке стрелку на север. Это было как раз направление на базар, а также старый дом.
– Ничего, – решил для себя Малыш, – хоть я там все знаю, но нужно кое-что прикупить на базаре, а заодно проведаю старые места.

В воскресное утро он взял все деньги, так как боялся оставлять их дома, положил их в кошелек, а кошелек засунул в задний карман брюк. В другой карман он засунул сетку для продуктов. В нагрудные карманы положил несколько конфет-подушечек и бутерброд, завернув их в газету. На всякий случай, за пазуху заложил рогатку. Закрыл входную дверь на замок, а ключ спрятал в тот же карман, где была сетка.
На базаре было много народу. Китайцы торговали приправами, рисом, морковью и редькой. Было загадкой, откуда они брали этот длинный белый рис и такую крупную чистую редиску. Уйгуры тут же в небольшой загородке делали дунганскую лапшу, причем сам процесс ее изготовления напоминал цирковой номер. Толстый дядька брал тесто, которое набухало три-четыре часа, мял его, примачивая каким-то раствором, а затем раскатывал в виде удлиненного жгута. Концы жгута он брал руками, вытягивал на весу и складывал пополам. Получившуюся петлю теста он скручивал, затем снова вытягивал и складывал, каждый раз, ударяя ее о свой огромный живот, скручивая петлю жгута после каждой вытяжки то влево, то вправо. Проделывалось это до тех пор, пока витки жгута не становились одинаковой толщины по всей длине. Затем он клал тесто на стол, вытягивал его вдвое, добавлял муки и снова вытягивал до тех пор, пока отдельные нити не выглядели как вермишель. Дядька потел. Казалось, что от пота лапша серебрится. Потом она бросалась в большой чан с водой для варки. Лапшу вытаскивали специальными палками и раскладывали на красивые фаянсовые тарелки, расписанные яркими цветами и райскими птицами. Затем она заливалась мясным подливом, в который добавляли сладкий перец, баклажаны и капусту. У Малыша потекли слюнки, но купить тарелку значило лишиться четверти денег. Он пошел вдоль рядов, наслаждаясь запахами, примериваясь, чего бы купить. Он остановился возле стойки, где дядька с усами продавал виноград. Вид винограда лишил Малыша последней воли. Он решился – залез рукой в задний карман, чтобы взять деньги, и с ужасом обнаружил, что их нет. Он помчался назад к тому месту, где продавали дунганскую лапшу. Там стояло несколько человек, наблюдая за толстым поваром-фокусником. Малыш стал пристально смотреть под ноги стоящим, но кошелька нигде не было.
– Ты что, ищешь, пацан? – спросил худой дядька с недельной щетиной на лице и в кепке.
– Кошелек с деньгами, – ответил Малыш, еле сдерживая слезы.
– Ну, ты даешь, грызун, – сказал худой, – кошелек, может быть, ты найдешь, а деньги вряд ли. Он посмотрел по сторонам и медленно пошел в сторону выхода с базара. Вторым чутьем Малыш почувствовал, что его деньги в кармане худого, и решил пойти за ним. Худой вышел из ворот базара, подошел к большой плетеной корзине для мусора и что-то выбросил в нее. Затем он стал быстро продвигаться по китайской улице. Малыш приблизился к корзине и увидел, что на шелухе от семечек лежит его кошелек. Малыш на всякий случай поднял его и убедился, что он пуст. Худой был уже в конце улицы и собирался повернуть направо. Малыш припустил за ним бегом, добежал до угла и уже собирался было повернуть направо, но его остановило нехорошее предчувствие. Он перешел на шаг и тихо подошел к угловому дому. Выглянул из-за угла и увидел, что буквально рядом, спиной к нему, стоит худой и еще какой-то очень крупный дядька за ним.
– Ты где шатался, Мосел? – спросил Дядька хриплым голосом.
Где-то Малыш уже слышал этот голос.
– Да сегодня полная борода, – сказал Мосел, – сбазаровал только два кожевника – у грызуна одного и у фраерка, а потом легавых увидел и лег на дно.
– Ты че, кусочником заделался, Мосел, еще неделю тому, какой куш брал, а сегодня, ты покнацай – тут и бумаги не наберется.
– Да век свободы не видать, я честный щипач, что я тюльку гоню, что ли? Если я ноги замочу, то тебе тоже труба.
– Ладно, не базлай, думаешь, я зря зеленого прокурора сделал – у меня в столице такие корешманы! Давай все – придешь вечером на малину – будем дербанить.
В этот момент Малыш непроизвольно кашлянул. Здоровый дядька мгновенно отклонил голову вправо и посмотрел в его сторону. Малыш узнал Хрипатого. Тот тоже прищурился и оттолкнул Мосла в сторону. Малыш развернулся и, что было силы, побежал по китайской улице в сторону базара, где постарался скрыться в гуще народа. Его всего трясло от страха и вдруг сильно захотелось по-маленькому. На базаре туалет был как раз недалеко от входа. От него тащило вонью на весь базар. Возвращаться туда было безумством, и Малыш решил перелезть через забор. Он стал пробираться между рядов, все время поглядывая по сторонам. Вдруг кто-то схватил его за шкирку.
– Ты чего, пацан, шугаешься, стырил чего?
Малыш поднял в страхе глаза и увидел незнакомого волосатого дядьку.
– Ничего я не тырил.
– А что зыришь по сторонам, как урка?
Стали собираться любопытные. Это было совсем ни к чему, и Малыш стал имитировать жалобный детский плач. Дядьке на мгновение стало стыдно. Он отпустил ворот рубашки. Малыш помчался вдоль рядов и лабазов дальше. Глиняный дувал, огораживающий базар с тыла, был высоким, однако в одном месте стояло несколько ящиков с капустой. Он запрыгнул на один из них. Раздался вопль продавца, но Малыш уже перенес правую ногу на другую сторону дувала, бросив взгляд назад. Хрипатый и Мосел неслись в его сторону с напряженными лицами. Малыш промчался между двумя домишками, потом выбежал на грунтовую дорогу, которая вела к железнодорожной станции. С обеих сторон дороги к ней жались избушки, соединяясь друг с другом огороженными дворами. Ни влево, ни вправо прорваться было нельзя. Малыш вспомнил, что примерно через двести метров была какая-то база, куда грузовики часто завозили бревна. Он решил забежать туда, а там уже сориентироваться дальше. Страх прошел – была только жажда скрыться от преследователей. Ворота базы, к счастью, были открыты. Малыш немедленно юркнул туда. Он увидел нагромождения бревен, досок и всяческой щепки. В нос ударил запах смолы и свежей древесины. Работала пилорама. Проходящие мимо рабочие не обратили на Малыша никакого внимания – они шли по своим делам, одетые в черные спецовки и с папиросами в зубах. Малыш бросился в сторону железного ангара, полного досок, обежал их ряды и спрятался между ними, предварительно разведав пути отступления. Ждал он недолго. Со стороны входа раздалась ругань с матом и угрозами, затем все стихло.
– Они их не пустили, наверно, – решил Малыш, – и стал потихоньку выбираться из своего укрытия. Он отряхнул стружки и опилки и, как ни в чем не бывало, отправился к воротам, но уже издали увидел за ними своих преследователей, прикуривающими друг у друга.
«Хорошо, что они меня не заметили, – подумал Малыш и рванул в обратную сторону». Забравшись в то же самое укрытие, он стал обдумывать, что делать дальше.
– Надо найти щель и выбраться с этой пилорамы (а не склада, как он раньше думал). Но куда я попаду в этом случае? Постоянно слышится гудок паровоза – значит, железная дорога недалеко, а вдоль нее я могу добраться до станции, откуда до дома рукой подать.
Малыш вышел из укрытия и пошел, внимательно осматривая забор. Сделав несколько шагов, он уперся в подсобку, решил не привлекать внимания и повернул обратно. Стал трогать доски забора одну за другой. Сразу же за большой кучей опилок одна доска поддалась – она была только на одном гвозде. Открылась дыра, в которую мог пролезть взрослый. Малыш юркнул в нее и помчался по пустырю на стук вагонных колес. Добежал до железнодорожного полотна, а затем пошел по тропинке вдоль него. Он решил дойти до станции, от которой он знал дорогу хорошо. Так он и сделал. В результате вскоре был возле дома. Дверь была закрыта на замок. Малыш вспомнил, где у него ключ и полез в карман. Ключа не было... Холодный пот выступил по всему телу. Не выдержав напряжения всего этого дня, Малыш начал плакать навзрыд. Вышел сосед.
– Шьто плачишь?
– Я ключ потерял, а деньги у меня украли.
– Ай, Шайтан, зашем дэти оставлять один? – сказал возмущенно сосед и пошел в сторону сарайчика. Оттуда он вытащил ломик, с помощью которого легко взломал скобы.
– Ти двэрь не закривай вабче – у тебя нечего воровайт.
– Хорошо, – сказал Малыш и зашел в дом.
– Я тыбе могу малэнько денги давайт. Или нет, лучше приходи к нам ужинат. Обязатэльно приходи, слишишь?
– Спасибо, я зайду.
Малыш решил, что деньги он попросит у Степы, а к соседу ходить он стеснялся.
На второе утро он кое-как позавтракал и пошел в школу. Он все время озирался, из-за углов резко не выходил и, как оказалось, правильно делал. Посмотрев за очередной угол, он увидел Мосла, который курил, держа папиросу указательным и большим пальцами, озираясь по сторонам.
«Неужели меня поджидает? – подумал испуганный Малыш. – Как же он узнал, где я живу? Хотя нет, от дома целых три квартала. Наверное, ждет Хрипатого».
Малыш решил пройти к школе в обход – через городской парк. В парке росли высоченные карагачи и тополя. Пух от них покрывал землю, будто снегом. В парке почти никого не было. Только пара старушек на скамейке, и офицер разговаривал с девушкой, одетой в платье с модными плечиками, возле гипсовой скульптуры девушки с веслом. Рядом с качелями и каруселями гуляла мамаша с маленьким ребенком и собакой. Малыш пошел по гаревой дорожке, обсаженной с двух сторон его любимыми цветами – "львиным зевом" и "анютиными глазками ". Дорожка вела к вечно открытой калитке, от которой до школы было каких-нибудь сто метров. Калитка была закрыта. Малыш мог бы перелезть через забор, но, увидев двух дружинников в другом конце дорожки, решил вернуться к главному входу. В школу он уже опаздывал. У входа – прямо за воротами – с двух сторон росли два могучих дуба, которые были видны со всех точек Станции Чу. Как только Малыш поравнялся с одним из них, кто-то схватил его за шиворот. Скосив глаза вправо-вверх, Малыш увидел, что это был Мосел. Не владея никакими приемами и даже не подозревая об их существовании, Малыш сделал все правильно: он поднырнул Мослу под руку, которой тот держал воротничок форменного школьного кителя, и дернул головой вперед. Мосел, не ожидая такой прыти, разжал ладонь, а Малыш помчался в ближайший переулок.
– Зачем я это сделал? – мелькнула у него мысль. Надо было бежать прямо к дружинникам.
Но было уже поздно. Малыш решил мчаться на станцию, где всегда дежурили милиционеры. Сзади слышалось сопение Мосла, который стал задыхаться уже на первых секундах бега. Малыш повернул в переулок и чуть не попал под колеса грузовика. Он уклонился в самый последний момент. Мослу уклониться не удалось. Сзади раздался сдавленный крик и визг тормозов. Пробежав по инерции какое-то время, Малыш понял, что никто за ним не гонится. Он обернулся и увидел, что в конце улицы стал собираться народ. До него, наконец, дошло, что Мосел попал под машину. Малыш вернулся, протиснулся через нескольких любопытных и увидел своего преследователя с вывернутой неестественно головой, и дымящимися окровавленными кишками, выдавленными из живота. Картина эта не вызвала у него никаких чувств: ни злорадства, ни жалости, ни отвращения. Просто Малыш вдруг почувствовал себя взрослым. Он подумал, что во всем мире он остался один, и полагаться нужно только на себя самого.
– Не нужно делать ничего лишнего – только самое необходимое, чтобы выжить – решил он. Нужно придумать, как прокормиться оставшиеся двенадцать дней. Деньги украли, продуктов осталось на 2-3 дня. К соседу идти и побираться не хотелось – у того и так пять ртов, а жена недавно умерла. У Степы приготовления к свадьбе – ему не до меня. А, кстати, он обещал заходить, а не зашел ни разу. Наверное, занят по горло. Нужно где-то заработать денег. А где?
Он пытался перебирать в голове разные варианты, но все они были нереальны – слишком мал он еще был, чтобы наняться к кому-либо. Тут он вспомнил про бывшего соседа Лаовая и его "банду", зарабатывающих воровством угля на базе и продажей его жителям. Может быть это единственный вариант...
Он пошел домой, чтобы бросить портфель, и во дворе увидел перевернутую тачку, замазанную бетоном. Тачка была довольно тяжелой, но после того, как он ее перевернул, покатилась легко. До угольной базы, которая представляла собой большую территорию с угольными терриконами, огороженную деревянным забором, Малыш добрался довольно быстро. В нескольких местах уголь был насыпан почти вплотную к забору. Именно такие точки разрабатывала "банда" Лаовая: они проделывали в заборе дырки, а уголь высыпался наружу. Нужно было что-то типа ведерка, чтобы насыпать уголь. Малыш закатил тачку за кусты и пошел искать ведро. Ему повезло – в куче отбросов на пустыре он нашел заржавленный совок. С помощью этого орудия труда он быстро набросал почти полную тачку угля, положил на нее сверху совок и, с трудом передвигая, направился к ближайшим частным домам.
– Кому уголь, кому уголь! – кричал он тонким голосом.
Никто не отзывался – только остервенело лаяли собаки. Наконец, в одном из дворов открылась калитка и вышла толстая-претолстая тетка, которая грубым голосом спросила:
– Сколько хочешь за всю тачку, пацан?
Малыш опешил, так как совсем не подумал об этом.
– Ну-у-у-у, – стал он тянуть, поскольку ничего в голову не приходило.
– На пятерку, – сказала тетка, – и высыпай уголь у меня во дворе.
Малыш радостно взял деньги, закатил тачку и высыпал уголь.
– Тащи еще, – сказала тетка. Тачек пять я у тебя, пожалуй, куплю. А что ты такой дохлый? У тебя родители есть?
– Нету, – соврал Малыш, – и помчался к базе.
Так он натаскал четыре тачки, заработал двадцать рублей и возвращался, намереваясь сделать пятую ходку. Он подкатил к одной из дыр и стал выгребать уголь, стоя на коленях. Вдруг он получил сильный удар по шее. Вытащив голову из дыры, он увидел, что возле него стоят пацаны из банды Лаовая и сам главарь, ехидно улыбающийся.
– Ты чо наш уголь тыришь, жид? – сказал он, прищурив один глаз.
Малыш схватил правой рукой большой кусок угля и бросился на Лаовая. Уголь угодил тому по скуле, но тут пацаны скрутили Малышу руки и стали пинать. Это бы было еще ничего, но один из них залез в карман и вытащил деньги. Он показал их Лаоваю, и тот, держась одной рукой за подбородок, махнул другой в сторону от забора. Банда бросила Малыша и помчалась. Малыш пытался их догнать, но безуспешно...

Домой он вернулся грязный и зареванный. Жизнь кончилась для него. Он не знал, что делать дальше. Очень хотелось есть и спать. Он поставил на керогаз кастрюлю с водой, бросил туда немытую картошку и лег. Проснулся он от страшного кашля. Вся комната была в черном дыму. Малыш подумал, что это пожар и в страхе бросился к выходной двери, но она была заперта. В отчаянии и совершенно обезумев от страха, он дергал и дергал дверь и только спустя несколько секунд вспомнил, что он закрыл ее на крючок. Выскочил, наконец, наружу и упал на землю в безудержном кашле. Выбежал сосед.
– Ой, вай, пожяр! – вскричал он, бросился в свою халупу, вытащил ведро с водой и плеснул прямо в открытую дверь, из которой валил черный дым. Пока он бегал за вторым ведром дым резко уменьшился. Сосед заглянул в комнату и увидел, что источник дыма – это кастрюля, стоящая на керогазе. Он снял ее с помощью двух тряпок и выбросил во двор. Из кастрюли посыпался обугленный картофель. Именно в этот момент во дворе появился Степа.
– Ну, как дела? – весело спросил он.
– Диля, диля – гавно деля, – сказал сосед, – ти кто такой?
– Я Степа...
– Зачем пришел?
– Я должен проведать Малыша. Вот я ему печенье принес.
– Где ти быль тры дня, Стопа?
– У меня там приготовления к свадьбе, то да се.
-То да се, то да се. Ти ребенка бросиль. У него дэнги сваравайт, кюшать нет. У тебе ест мазги, то да се?
– Я не знал, – сказал Степа растерянно. Хорошо, – он обратился к Малышу, – пойдем к нам домой – там поедим, то да се...
– Не пойду.
– Вот видите – он не хочет, – с надеждой в голосе сказал Степа.
– Он есть хочет, а к тэбэ не хочит.
– Хорошо, я ему чего-нибудь принесу. Мы вместе с Надей придем.
– Пойдем ко мнэ, – сказал сосед, – этот Стопа совсем дурной – может, забыт и не принесет.
Сначала давай будем миться. Снимай всо. У тебя новый одежда есть?
– Есть, – ответил Малыш и пошел искать чистые трусы и майку. Он нашел их в шкафу и опять вышел во двор. Там уже стоял сосед с ведром воды, которое он принес из колодца.
– Все снимай. Буду тиба из ведра поливат. На мила – намилишься хорошо.
Малыш разделся, а сосед плеснул на него из ведра холоднющей водой. Кожа сразу покрылась пупырышками. Малыш намылился, а сосед вылил после этого на него все ведро. Затем он растер его своим полотенцем и велел одеться потеплее. Здесь была проблема. Чистой была только школьная форма. Решив, что выхода нет, он надел форму.
Забыв от голода все условности, он пошел покорно за соседом. В доме оказалась какая-то женщина, которая мела полы.
– Это мой сыстра, Айгюль, – сказал сосед. Она мнэ помогайт – жалеет мене. Айгюль, постирай его манатки, пожялуста.
Айгюль принесла большую чашку с мясом и отдельно отвар, называемый шурпой, забрала одежду и вышла. Малыш наелся от пуза, поблагодарил и сказал, что хочет спать.
Дома стояла страшная вонь от горелой картошки. Он лежал на спине и вспоминал весь сегодняшний день, всплакнул немного, понял вдруг, что он страшно соскучился по родителям и уснул.
Утром он долго лежал и раздумывал: идти ли ему в школу или заняться добыванием денег опять. Поскольку он ничего не придумал насчет денег, то решил идти в школу.
В школе Анна Сергеевна спросила, почему он не был на занятиях вчера. Малыш сказал, что болел.
– Покажи справку, – попросила учительница.
– Я не ходил к врачу.
– Если ты не ходил к врачу, значит это прогул. Завтра придешь в школу с родителями.
– Родителей нет...
– Как? – опешила Анна Сергеевна. А где они?
– Поехали в столицу покупать дом.
– А тебя что, оставили одного?
– Да.
– Надолго?
– На две недели.
– Немыслимо! И что, сам себе готовишь, стираешь, ходишь на базар?
– Да.
– Немыслимо! – толи восхитилась, толи возмутилась учительница. Пойдем к директору – будем что-нибудь решать.
– Я не пойду.
– Как это, не пойдешь! Надо идти. Назначим кураторов из пионеров – они тебе будут помогать.
– Нет, не хочу кураторов.
Учительница попыталась взять малыша за руку, но тот увернулся, схватил портфель и выбежал во двор. Никто за ним не гнался. Во дворе он налетел на директора, который был одет в модный белый бостоновый костюм и держал большую кожаную папку, поддерживая ее снизу и прижимая к бедру. Директор, это было известно всей школе, до конца войны работал в системе НКВД, поэтому всегда был хмур и сосредоточен. Он остановил левой рукой Малыша и, играя желваками, спросил:
– Фамилия?
Малыш сильно испугался и, заикаясь, назвал.
– В каком отряде сидишь?
– Во втором "Б"? – выдавливал из себя бедняга.
– А ты знаешь, сколько дают за побег? – спросил директор.
– Не знаю.
– А кто должен знать, Пушкин?
– Не зна-а-а-ю, – начал притворно реветь Малыш.
– А ты знаешь, что ходить надо тихо и прямо?
– Зна-а-а-аю.
– Тогда ходи тихо и прямо и застегни воротник, – сказал директор без тени юмора и стал медленно подниматься по ступенькам парадного входа.
Малыш тоже прошел несколько шагов, а потом припустил к входным воротам бегом.
Во дворе дома его уже ждали Степа и Надя. Надя была в голубой майке и без бюстгальтера. Майка плотно обтягивала грудь с выпирающими сосками. Малыш сразу же влюбился в Надю.
– Вот ты какой, – сказала она и потрепала его по голове. Волосы черные как у цыгана. Красивый будет мужчина.
Малышу было приятно это слышать.
– Мы тебе еды принесли, – сказал Степа. Ты на нас не обижайся, хорошо?
– Я не обижаюсь.
Ну, вот и чудненько, – заторопился Степа, так мы пойдем?
– Идите, – сказал Малыш, потупив взор.
– До свидания, мужчина, – помахала рукой Надя, перебирая пальчиками.
Степа попытался обнять ее правой рукой, но она отстранилась.
– Так тебе и надо, – сказал Малыш, обуреваемый ревностью.
Он зашел в дом и увидел, что еды принесли только на один день, причем главное блюдо – гуляш – надо было съедать немедленно, а то оно может быстро испортиться.
Наступила ночь. Комнату наполнили страхи. Малыш понимал, что на улице дует ветер, но все равно ему казалось, что кто-то скребется в окна и тихонько стучится в дверь, что кто-то дергает дверь, проверяя, как крепко держит ее крючок. Он закрылся одеялом с головой и пытался считать до миллиона. Это не помогало.
– Что делать? – думал он. Как добыть деньги? Что делать со школой? А что, если я встречусь неожиданно с Хрипатым?
Малыш вдруг представил себе это очень отчетливо: он идет по улице, заворачивает за угол, его хватают, надевают на голову вонючий мешок и заталкивают в кабину грузовика, потом долго везут. Во время этой езды он вдруг вспомнил про красивую девочку Люду, сидящую за соседней партой с высоким хлюстом Сашей. Саша ей что-то рассказывает, а она смотрит на него доверчиво и хихикает.
– Почему вот таким гладким говнюкам всегда везет? И папа его на москвиче подвозит, и девочка с ним красивая сидит, а я тут...
Малыш снова вспомнил про Люду. Ему стало вдруг легко и радостно.
– Она еще поймет, с кем надо водиться. Я ему завтра на перемене так врежу...
В этот приятный момент он уснул. Снился ему большой город с небоскребами и множество машин на широких улицах. А кто это в белом костюме подходит к огромной красной машине? Да ведь это он сам, но уже взрослый. Он садится за руль и едет мимо красивых домов и садов.
Возле одного из домов его поджидает очень красивая девушка в обтягивающей майке с выступающими сосками. Да ведь это же Люда! Только она тоже заметно выросла и похорошела. У нее красивые и ровные передние зубы (у Люды маленькой двух передних зубов не было) и красные туфли на тонком каблуке. Из-за этого казалось, что она парит в воздухе.
Малыш подъезжает на своей красной большой машине к Люде, открывает переднюю дверцу и предлагает сесть. В это время раздался страшный рев, они видят огромный грузовик, который мчится прямо на них. Нужно отбежать в сторону, но ноги не слушаются. Страх сковал все мышцы и убил волю.
Он вспомнил слова Феди, который говорил, что если тебе делается страшно, не дай страху победить – действуй и не думай о последствиях. Малыш оттолкнул Люду в самый последний момент, когда махина уже нависла над ними. Грузовик накрыл его сверху, но больно не было – было только очень трудно дышать. Он открыл глаза, но вокруг была кромешная темень. Только через полминуты он сообразил, что накрыт одеялом настолько плотно, что воздух почти не проникает в легкие.

Раскрыв одеяло, Малыш увидел, что уже утро, но точного времени он не знал, поскольку часы завести забыл. Попив чаю с колбасой и хлебом, принесенным Степой и Надей, он решил все-таки в школу пойти, так как очень боялся взбучки, которую мог получить от матери после ее возвращения. Долго не мог найти портфель. Он оказался за дверью на улице.
Малыш шел в школу, широко размахивая портфелем. Его неожиданно охватило ощущение полной свободы и счастья. Казалось, что все вокруг улыбаются ему, собаки машут хвостами и даже коты провожают его ласковыми взглядами, выглядывая из-за заборов. Девушка, несущая на коромысле два ведра воды, уступила ему дорогу и весело улыбнулась. Малыш помахал ей рукой, провернулся на 360 градусов, держа портфель двумя руками и... увидел справа большой грузовик. Страх сковал его мышцы на мгновение, но он снова вспомнил слова Феди и бросился влево, но тут же получил подножку и больно ударился подбородком о землю. Портфель полетел далеко вперед. Кто-то схватил его сзади и тут же в нос ударил запах эфира. Малыш потерял сознание.
Очнулся он в маленькой комнате. Занавески на окнах были прикрыты, но Малыш все-таки определил, что на улице была ночь. Он лежал, привязанный к кровати с завязанным ртом. Он уже просто устал бояться, поэтому голова его работала хорошо.
– Надо действовать, – решил он и стал дергаться всем телом, поджимая ноги и выгибаясь во все стороны. Ему показалось, что в одном месте веревка чуть поддалась. С новой силой он стал извиваться, как червяк, и веревка заметно ослабела. В это время дверь в комнату открылась и зашла крупная женщина, распространяя запах тех же духов, которые использовала мать, и включила свет. От запаха духов в голове Малыша помутилось. Он, неожиданно для себя, заплакал навзрыд.
– Ну что ты, что ты, Малыш, – стала успокаивать его женщина. Ее голос показался ему знакомым. Он вгляделся и узнал Балябиху. Было видно, что и она узнала Малыша.
– А, это ты, Малыш. Подрос как. Еле тебя узнала. Такой же черненький и красавец. Так они за тобой охотились? Совсем, сволочи, совесть потеряли. Ну, я Терентию задам! Он у меня на карачках будет ползать – прощения просить.
Она погладила Малыша по голове, сняла у него повязку, стягивающую рот, и вышла из комнаты. Вернулась быстро с хлебным ножом и стала резать веревки.
– Скажи, миленький, они знают, где ты живешь?
– Нет, они хотели узнать, но не смогли.
– Ну, вот и хорошо. Беги домой и ходи в школу только со взрослыми.
– Они уехали в столицу покупать дом.
– И тебя оставили одного?
– Нет, Степа присматривает за мной.
– Вот и ходи в школу со Степой.
– Он живет далеко от нас и у него скоро свадьба.
– Ну, кто-нибудь из взрослых в доме живет?
– Живет сосед с детьми.
– Понятно. Тогда купи все, что надо и сиди дома до приезда родителей.
– У меня денег нет.
– Тебе родители не оставили денег?
– Нет, оставили, но Мосел у меня украл их.
– Да, он сволочь был известная. Ему что дети, что старики – все едино. Но его машина задавила.
– Я знаю.
– Откуда ты знаешь?
– Он за мной гнался, а его машина задавила.
– Видно, Бог наказал изверга. Туда ему и дорога.
– На вот деньги, – сказала Балябиха и сунула Малышу несколько сотенных бумажек.
– Нет, не надо. Как я буду вам отдавать?
– Не надо отдавать, миленький. Считай это подарком и оплатой моих грехов. Беги, беги домой... А, ты ведь не знаешь где мы. Мы недалеко от молочного комбината, знаешь?
– Нет, я только слышал, а рядом никогда не был.
– Как же тебе объяснить? В общем, побежишь вот так и выбежишь на улицу Советскую. По Советской возьмешь вправо – она приведет тебя к станции.
– А, я знаю, мы с мамой на Советской хлеб всегда покупали.
– Ну, вот и хорошо, беги.
– А вы мой портфель не видели?
– Нет, миленький, они тебя без портфеля привезли.

Малыш выскочил из окна и помчался в указанном направлении. Отсутствие портфеля его сильно огорчило. Он решил на свой страх и риск пойти к тому месту, где ему дали подножку. Подойдя туда, он не увидел ничего, кроме пустынной улицы. Постучался в ближайшую калитку. Никто не отозвался. Постучался в другую. Тут ему повезло – вышла женщина примерно материных лет и спросила, что ему нужно. Малыш объяснил.
– Нет, мальчик, я в это время на работе была, а вот в том доме живет старушка, которая почти никогда не спит и всегда знает, что происходит на нашей улице. Спроси у нее.
Малыш подошел к заборчику, обнесенному старой заржавевшей колючей проволокой. Через проволоку он увидел древнюю старуху, сидящую на завалинке.
– Здравствуйте, бабушка, – крикнул Малыш.
– Чего орешь? – я тебе не глухая – мне всего-то 79, а вот мама моя глухая – ей 102. Знай, спит целыми днями – ничегошеньки не хочет делать. А я таскайся по воду да по магазинам, чтоб им пусто было. А тебе чего, милок?
– Я портфель свой ищу. Я тут упал и потерял портфель...
– Чего там упал. Я все видела. Тот, что подохлее, тебе чего-то сунул под нос, и они тебя потащили. Я в милицию ходила сообщать. Да. Оне записали, но сюда не приезжали. Видать не поверили мне. Чего там старуха наплетет, думають, и не приехали. А тот, что поздоровее, взял твой п!!!!!Ортфель и выкинул вон через тот забор. Там узбеки живут. Живут бирюками – ни с кем не разговаривают, да и русский, поди, не знают.
– Спасибо, бабушка, – сказал Малыш и направился к указанному дому. Во дворе на ковре сидел старик с длинной бородой и курил кальян. Как ни кричал Малыш, тот не реагировал – видно, был глухой. На крики вышел парень лет шестнадцати и хмуро спросил на русском, чего надо. После объяснений зашел в дом и затем мрачно вынес портфель, подошел и перекинул его через забор. Портфель упал прямо в пыль, но это ничуть не огорчило Малыша – главная проблема была решена. Он открыл портфель и убедился, что все на месте.
Домой, “заметая следы”, он возвращался по новым улицам, с трудом ориентируясь и возвращаясь по несколько раз на то же самое место. Когда ему уже стало казаться, что он окончательно заблудился, Малыш увидел знакомый обветшалый плакат, висящий над воротами автобазы: “Сталинская пятилетка – залог создания материальной базы коммунизма!”. Дом был как раз за воротами автобазы.
Дверь была открыта. Малыш увидел Степу, сидящего за столом.
– А, ты пришел, наконец, а я тебя везде искал и уже половина дня жду. Ты где был?
Малыш на секунду задумался, рассказать ли Степе обо всем, но потом решил, что не стоит.
– Был у друга тут одного, переночевал у него.
– А, понятно. А меня Надя бросила. Сказала, что я тюфяк.
Степа жалобно посмотрел на Малыша через огромные очки с большими диоптриями, и Малышу стало его жалко.
– Вернется еще, – ободряюще сказал он.
В это время из дверей квартиры соседа вышла его сестра и спросила, есть ли что-нибудь постирать. Малыш стянул с себя рубашку и отдал ей.
– Мы уже продукты все купили к свадьбе, костюм и фату, а она меня бросила, – продолжал Степа. – Родители ругаются, говорят, что я не мужик, а тряпка. Что мне теперь делать?
Он открыл кожаную сумку и достал оттуда колбасу, хлеб, огурцы и… бутылку водки.

Я, с твоего позволения, выпью, а ты ешь, давай. Я и чай поставлю
Малыш сильно проголодался и поэтому набросился на еду как волчонок.
– Она мне говорит – ты целоваться не умеешь, а откуда она знает, как надо? Вот то-то и оно.
Степа поставил на керогаз чайник, сел, налил немного водки и выпил. Его всего передернуло, из глаз полились слезы.
– Я ей говорю, что любиться будем после свадьбы, а она говорит – недотепа. Все, напьюсь и домой не пойду – у тебя заночую.
Степа выпил второй раз, и его снова передернуло, но на этот раз меньше. Очки у него сползли на нос и в том месте под носом, где должны расти усы, вспотело.
– Скажи, Малыш, тебя никто не обижает? Знай – я за тебя горой. Вот этими руками придушу и раздавлю в лепешку.
Степа стукнул кулаком по столу, попал по краю тарелки с огурцами, которая упала и разбилась. Огурцы рассыпались. Степа стал их подбирать. Один из них он вытер о край рубахи и надкусил.
– Ты не переживай, я тебе тарелку новую принесу. Она, главное, говорит: поцелуй меня в грудь, а родители-то ее за стенкой. А если зайдут? То-то же. А может, я правда недотепа?
Малыш не стал его ни в чем переубеждать и сказал, что идет спать.
– Да, ты спи-спи, а я еще выпью.
Он выпил, уже не морщась и не закусывая. Глаза у него остекленели. Он подпер подбородок кулаками и уставился немигающим взглядом на горящую лампу.

Когда утром Малыш проснулся, то Степы не было. Малыш вышел во двор и увидел, что тот лежит на земле возле собачьей будки, в обнимку с Джульбарсом, который зализывает ему щеку. Вышел сосед.
– А, Стопка, он ещо и водка пьет? Совсэм нэкудишний человек. Ти скажи ему, домой нада идты, к мами.
Он распутал собачью цепь, которая намоталась на шею Степе, и оттащил от него пса. Степа пробудился и стал тереть кулаками глаза, не понимая, что с ним произошло. По всему было видно, что возвращается он к действительности с трудом.
– Малыш, почему я здесь оказался?
– Ты вчера водку пил.
– Где?
– У меня.
– А потом?
– А потом пошел к себе домой.
Степа вдруг все вспомнил, обхватил голову и стал раскачиваться взад-вперед.
– Да ничего, Степа, – сказал Малыш и вдруг ощутил себя взрослым, умудренным опытом, человеком. Ему захотелось подойти к Степе и погладить его по голове, но он пересилил себя.
– Ты иди домой, может быть, она ждет тебя там.
Степа с удивлением уставился на Малыша.
– Ты думаешь? – спросил он.
– Да. Она тебя любит.
Степа смахнул слезу, подхватил рюкзак, с которым он пришел, и направился к калитке со счастливым выражением лица.

Малыш долго смотрел ему вслед, а потом, вспомнив о своих делах, нахмурился. Что делать дальше он не знал. Деньги и провизия, оставленная родителями, кончились. Просить у соседа он не хотел. Идти на заработки тоже было страшновато. Вся смелость его куда-то подевалась. Стало страшно и безутешно. Но тут, на самом пике отчаянья, он вспомнил о деньгах Балябихи.
– Я положил их в кармашек рубашки в клеточку. А где же рубашка?
Малыш стал перебирать ворох грязного белья, накопившегося за последние дни. Рубашки там не было. И тут он вспомнил, что отдал рубашку в стирку Айгюль. Малыш бросился к двери соседа и стал тарабанить в нее. Сосед открыл с сердитым лицом.
– Ты чего так бьешь?
– У меня в кармане были деньги, а я отдал постирать.
– Деньги постирать?
– Да не деньги, а рубашку, а в ней деньги.
– Вон там посмотри, там весь белье сохнет.
Малыш подбежал к бельевой веревки и сразу же увидел свою клетчатую рубашку. На удивление деньги оказались в кармашке, но они были совершенно мокрые. Аккуратно расправив купюры, он положил их на кусок шифера, валявшийся под ногами, и понес драгоценную ношу к сараю. Джульбарс радостно замахал хвостом, думая, что ему несут что-то вкусненькое.
«Главное, чтобы ворона не склевала», – подумал Малыш и вернулся в дом.
Там он побыл совсем немного, а потом услышал какой-то шум и лай Джульбарса. Он выглянул в дверь и увидел, что несколько ворон дерутся из-за денег.
– Кыш! – закричал Малыш и побежал к сараю, размахивая руками. Вороны вспорхнули, унося в когтях последние деньги.
Малыша охватило отчаяние. Слез не было, но и надежды тоже. Он вышел из дома и побрел по улице, ничего не замечая и смотря в землю. Он ничего не слышал: ни шума проезжающих грузовиков, ни криков ребят, затеявших игру на куче бревен, рассыпанных неподалеку, ни крика птицы над головой. Его остановила только фигура в длинной одежде, внезапно появившаяся на его пути. Малыш поднял глаза и увидел Николо, отца Марко, который смотрел на него задумчиво и отрешенно.
- Ты не звал меня, но я понял, что наступил мой час. Нам надо ехать к твоим родителям, а то произойдет непоправимое, а этого я допустить не могу. Собирайся. А, впрочем, тебе нечего собирать. Пойдем – в пути я обеспечу тебя всем необходимым. Малыш, как завороженный, стал слушаться Николо. Он хотел взять с собой портфель с учебниками, но раздумал. Они наравились к станции. Выглядели они совершенно необычно – седой старик в длинных, похожих на рясу, серых одеждах с капюшоном и Малыш в неказистой синей школьной форме и с портфелем. Но, удивительное дело, – никто не обращал на это внимания.
– Ваши документы, – услышали они, подходя к углу вокзала. Маленького роста милиционер возник как бы из воздуха.
Николо протянул ему кусочек газеты. Милиционер внимательно посмотрел на него, повертел в разные стороны и заявил, что все в порядке.
– Хочешь в ресторан? – спросил незнакомец.
Конечно же, Малыш хотел. Более того, он мечтал всегда попасть в это царство чистых салфеток, нарядных официанток и чудесных сказочных блюд. Ни разу он не был в нем, но наблюдал эту недоступную жизнь из окна несколько раз при переездах.

В ресторане сидело несколько человек: два офицера, какие-то дядьки подозрительного вида, обросшие щетиной, но в костюмах и галстуках, и две нарядно одетые девушки, которые все время хохотали и украдкой посматривали на офицеров.
– Через несколько минут эти офицеры подружатся с девушками. Один из них женится на одной из подружек, потом разойдется с ней и женится на другой, причем первая сделает попытку покончить жизнь самоубийством, но в последний момент раздумает и через некоторое время выйдет за шофера. Шофер через год сопьется и погибнет, захлебнувшись собственной блевотиной. Жена останется с двумя детьми и...
– Откуда вы это знаете? Человек не может знать, что случится в будущем.
– Так то человек....
Официантка принесла два блюда, от которых шел одуряющий запах, и поставила на стол.
– Что это? – спросил Малыш.
– Котлеты по-киевски. Очень вкусно.
Малыш попробовал и забыл обо всем. Он стал уплетать котлеты, даже не глядя по сторонам. Незнакомец не притронулся к блюду. Взгляд его был задумчив и печален.
Из ресторана они вышли прямо на перрон. В этот момент раздался свисток и поезд тронулся. Уборщица с ведром помахала с укоризной головой, увидев как мальчик лет семи-восьми и его дед в сером костюме и такого же цвета шляпе устремились за вагоном и вспрыгнули на подножку в последний момент.
– Чем думают люди? Вместо того чтобы ждать поезда, шляются где попало...
В поезде Николо показал проводнице тот же обрывок газеты, и она провела их к купе в середине вагона. Вагон оказался купейным! В купе сидел старик лет пятидесяти и уплетал курицу. На столе лежали огурцы, помидоры и какие-то приправы. Старик поздоровался так зло, как будто бы Малыш с Николо претендовали на его обед. Ел он неприятно, чавкая, не глядя в глаза пришельцам. Наконец он закончил свою трапезу, поспешно убрал продукты в кожаную сумку и закурил.
– Почтенный, – сказал Николо, – вы даже не спросили разрешения у нас, а ведь, кроме взрослых, в купе ребенок.
– Где здесь ребенок? Он уже взрослый пацан – пусть привыкает к взрослой жизни.
– А я все-таки попросил бы вас выйти в тамбур, – сказал Николо.
– Тебя не спросил, – сдерзил старикашка и посмотрел на Николо, но под взглядом того вдруг весь съежился и вышел.
Вернувшись, он поднял Малыша за шкирку и сел на его место у окна.
Около часу он сидел так, глядя в окно, но потом не выдержал и принялся болтать.
– Вот ты, дед, – сказал он, обращаясь к Николо, – серчаешь на меня, а не знаешь, какая у меня жизнь была тяжелая. Я, можно сказать, всю жизнь в органах прослужил. Начинал в Сибири. Да. В тридцатых мы Блюхера брали в Чите. Ну, умора была! Он на митинге выступал и не подозревал, что мы его тепленького собирались накрыть. Заливает там с трибуны, а мы впятером: я, Семенов, Шахворостов, Белослюдцев и этот, как его, тьфу забыл, да не важно, взяли его в кольцо...
Тут сосед неожиданно приумолк, решив видно, что сболтнул лишнего.
– Потом чуть не утонул. Да. Вел я тогда одну контру, председателя колхоза – решил сбежать с семьей. Почти что до самого Красноярска за ним охотился. Вот только, когда на паром перебирался, поскользнулся и в воду. Отнесло меня течением метров на двести и к берегу прибило. А там рыбаки стояли. Еле откачали. Я потом их старшего под статью подвел за вредительство. Не поверил мне, что я из органов, не дал мне подводу, чтоб за той контрой погоню учинить.
В этот момент поезд остановился, и по радио объявили, что стоянка одна минута. Сосед, увлекшись своим рассказом, не услышал объявления и переспросил:
– Сколько она сказала?
– Десять минут, – ответил Николо и хитро посмотрел на Малыша.
– Да? Пойду, прикуплю в ресторане красненького, а то на сухую тяжело рассказывать.
Он вышел и через минуту поезд тронулся. Когда он уже набрал достаточную скорость, Малыш увидел, как из двери привокзального ресторана выскочил их сосед с расширенными от ужаса глазами и побежал за поездом, но усилия его не увенчались успехом. Он сбил с ног одного из провожающих, бутылка с красным вином выпала из его рук и разбилась...
Должна же быть какая-нибудь справедливость, – сказал Николо и улыбнулся.
– Ложись спать, – сказал он Малышу, подняв сидение и достав оттуда подушку и одеяло, – а я подышу воздухом.
Малыш разделся, с удовольствием потянулся и свалился как подкошенный на подушку.

Приснилось ему, что удочка зацепилась за дно. Малыш разделся догола и зашел в воду, продвигаясь вдоль лески. Вот он уже дошел до поплавка и стал тянуть леску. Она не поддавалась.
«Крючок, видно, зацепился за корягу», – подумал Малыш и стал снова дергать шпагат из стороны в сторону.
Это ни к чему не привело. Тогда он набрал в легкие воздуха и нырнул. Открыв глаза, он стал перебирать леску и, наконец, достиг самого дна. Там он увидел, что крючок зацепился за какое-то кольцо, которое, в свою очередь цеплялось за металлический крюк, торчащий прямо из песчаного дна. Малыш дернул этот крюк, но тот остался на месте. Тогда он снял кольцо и вынырнул на поверхность. Отдышавшись, он посмотрел на свою добычу, которую предварительно отмыл. Это была серебряная птица, на груди которой был закреплен прозрачный камень. Малыш зажал птицу в ладошке и решил бежать к родителям и показать свою находку, но тут он вспомнил о человеке в берете, который говорил, что он должен найти амулет.
– Ну и что, – сказал он сам себе, – он вообще мне привиделся во сне и больше никогда не появится. Мама может продать этот амулет кому-нибудь и купить мне новый велосипед.
– А, может быть, нам хватит на покупку квартиры в столице и мы, наконец, отсюда уедем.
Малышу так захотелось снова оказаться в пути, что он схватил удочку, позабыв о пойманной рыбе, и уже намерился бежать, но тут прямо на пути его возник тот человек.
– Я всегда знал, что ты найдешь амулет, Малыш, – сказал он, – еще тогда, в тайге, когда я помогал твоему деду, я знал об этом. И потом, когда твоя мать чуть не умерла, отравившись ягодами, я знал об этом. И вот этот миг настал! Дай мне его. И учти, от того, как ты мне его отдашь – с чистым сердцем или оставив внутри сожаление, зависит вся твоя дальнейшая жизнь. Не торопись, Малыш. Подумай, а потом реши.
– А если я не отдам?
– Звезды показали, что этого не может быть.

Малыш верил этому человеку, а когда тот смотрел ему в глаза, то чувствовал, что силы покидают его и воля исчезает.
– Да, я, конечно, отдам вам амулет, потому, что он ваш, а мама всегда говорит мне, что чужие вещи брать нельзя. Тот, кто переступит через это, потеряет себя и будет несчастным всю жизнь. Я верю своей маме – она меня ни разу не обманула, хоть и была иногда несправедлива ко мне.
Малыш протянул амулет человеку и тот сразу же повесил его на цепочку. Потом он погладил его и ... исчез.

Первое, что увидел Малыш, когда проснулся, был амулет, который висел на шее у Николо.
– Теперь мне не нужно будет мотаться по всему белому свету, так как душа моя успокоилась. Теперь я могу вернуться в Венецию и увидеть Площадь святого Марко и, кто знает, может быть, я наконец-то встречусь с душой моего любимого сына... Я уверен, что встречусь с Марко и своим братом Маттео, а ты – со своими родителями. Нам обоим с тобой будет легко на душе. Вон, посмотри – уже видны горы. Скоро мы уже будем в твоей родной столице.
Действительно, впереди показались знакомые снежные вершины, поросшие голубой елью. Значит, еще немного и он очутится в городе, в котором он родился, в котором ждут его старые друзья и две бабушки, в котором находятся его родители.
Поезд сначала остановился в нижней части города. Минуты ожидания на этой остановке тянулись мучительно долго. Наконец, загудел паровоз, лязгнули вагоны и медленно двинулись к заветной цели. Первые, кого увидел Малыш на вокзале в верхнем городе, были отец и мать, которые с тревогой во взгляде всматривались в проходящие вагоны.
– Пойдем к выходу, – сказал Николо.
Малыш рванулся к двери, соскочил со ступенек и побежал, что было духу к родителям. Обняв и поцеловав их поочередно, он спросил:
– А откуда вы узнали, что мы приедем?
– Как откуда? Ты же прислал телеграмму и что значит “мы”? – спросил отец.
– Я не присылал никакой телеграммы, папа. Мы приехали с Николо.
Малыш оглянулся, показывая на того, с кем он приехал,
но сзади никого не было...
– Я тебе говорила, – сказала с укоризной мать, – что не надо было оставлять его одного...
Малыш побежал обратно к своему вагону.
– Ты куда, мальчик? – спросила его проводница.
– Вы не видели дяденьку в сером костюме? Мы с ним выходили вместе.
– Мальчик, ты в нашем вагоне не ехал. Ты что-то перепутал. Я всех пассажиров помню.
– Ну как же, тетя проводница, вы нас несколько раз чаем поили и разговаривали с Николо.
– Мальчик, не мешай, пожалуйста, иди, вон тебя родители дожидаются, а мне смену сдавать надо.
Малыш, понурив голову, пошел к папе и маме. В этот момент раздался громкий птичий крик. Все люди, стоящие на перроне, подняли головы и увидели большую, невиданную доселе серую птицу. Птица сделала несколько кругов, резко снизилась, почти задев крыльями Малыша, потом взмыла вверх и стала летать кругами, становясь все меньше и меньше, пока совсем не исчезла.
– Я тебе говорила, – повторила мать, – что не надо было оставлять его одного...