Павло Кобель. Сантехник

Павло Кобель











САНТЕХНИК
















Павло Кобель – один из самых неизвестных писателей современности.

«Сантехник» совсем не похож на «Алхимика» Пауло Коэльо, но почему-то
трудно не вспомнить эту сказку-притчу, когда хочешь сказать что-то о «Сантехнике».

Эта притча именно для нашего времени, а посему никогда не станет любимой книгой сильных мира сего и простых людей в восьмидесяти девяти (или уже восьмидесяти семи?) регионах России.

Предисловие

Считаю своим долгом предуведомить читателя, что «Сантехник» - книга символическая, чем и отличается от части второй «Налогового кодекса», где нет ни слова вымысла.
Одиннадцать лет жизни я отдал изучению взаимодействия человека с различными видами сантехнического оборудования. Уже одна возможность превращать любой бесполезный продукт в ценное удобрение достаточно соблазнительна для всякого посетителя санузла. Моим же воображением, признаюсь, в особенности завладела желтоватая жидкость, способная многократно повторять свой путь в человеческом организме, и я решил всецело посвятить себя ее изготовлению.
Это было в конце восьмидесятых, накануне последовавших затем глубоких преобразований, когда голубой «тюльпан» отечественного производства считался шедевром сантехнического искусства. Я потратил все свои скудные средства на приобретение чешского унитаза и все свое время - на изучение его сложного технического устройства. Мне удалось разыскать нескольких специалистов, всерьез занимавшихся установкой импортной сантехники, но от встречи со мной они уклонились. Познакомился я и с той публикой, представители которой именуют себя сантехниками, владеют нехитрым инструментом и готовы открыть каждому тайну пробивания засора, - только, разумеется, за баснословные деньги.
Мое усердие и рвение уходили в бесполезную струю. Мне не удавалось ничего из того, о чем на своем замысловатом языке твердили инструкции, пестрящие идиотскими символами. И мне постоянно казалось, что я двигаюсь не в том направлении: ведь сам по себе язык инструкций открывает широчайший простор для взаимоисключающих толкований. 12 июня 1990 года в 19 часов 47 минут я совершил некий чрезвычайно легкомысленный поступок: помочился в урну на избирательном участке. Даром мне это не прошло, и я смог на собственной шкуре убедиться в правдивости поговорки «от сумы да от тюрьмы не убережешься».
В 1999 году в мою жизнь вошел дядя Рома - Учитель, которому суждено было вернуть меня на прежнюю стезю. Однажды вечером я спросил у него, почему сантехники выражаются так витиевато, и что означает выражение «мочить в сортире».
- Существуют три типа сантехников, - ответил он. - Одни тяготеют к неопределенности, потому что ни разу не поворачивались к унитазу лицом. Другие знают его, но знают также и то, что понять его рассудком невозможно.
- А третьи? - спросил я.

- Третьи - это те, кто и не слышал об унитазе, но сумел самостоятельно приспособиться к рельефу местности, даже не задумываясь о том, как и зачем они все это делают.
В завершение чересчур, может быть, пространного предисловия и чтобы, тем не менее, пояснить, кого относил мой Учитель к сантехникам третьего типа, приведу историю, которую он же поведал мне как-то в своей подсобке.
Однажды...*

Автор

____________________________________________________________________
* От издателей: Несмотря на настойчивое желание автора поместить в настоящем предисловии целиком Священное писание, а также собрания сочинений Э. Хемингуэя, Х. Л. Борхеса и ряда других писателей, издатели не решились на столь радикальное увеличение объема книги, за что приносят искренние извинения читателям, отсылая их к первоисточникам.
Посвящается М. и Ж.









Пролог

Сантехник взял в руки книгу, которую для известной надобности принес в помещение кто-то из путников, да там и оставил. Книга была без начала и конца, но он открыл ее посередине и наткнулся на следующую историю.
У одного человека жила луна. Весь день она дрыхла на диване, а ночью шлялась неизвестно где. Однажды человек вернулся из командировки, а в квартире еврейский погром. Даже его любимую голубую чашку евреи разбили. Пришлось луну в зоопарк отдать. Первое время он очень скучал, а потом упал с дерева и успокоился.
«Какая чудесная история», - подумал Сантехник.





































Часть первая



Деда звали Ромуальдыч. Сумеркалось, когда, поев щец, он вышел из развалин своей хаты на самом краю села, чтобы вдохнуть густого пряного воздуха, принесшего со свежеунавоженных полей запах будущего урожая.
Пройдя через носовые отверстия, гортань, мимо селезенки дальше вниз, запах пробудил ответную волну: что-то подкатило к горлу, и вместе с негромким раскатистым звуком дед ощутил прилив к голове неясной жидкости.
Одновременно возникло щемящее чувство в нижней части живота, и дед начал медленно расстегивать штаны тремя мозолистыми пальцами: большим, указательным и средним. Горячая струя ударила в землю, образовав на месте падения небольшую лунку. Рядом с лункой Ромуальдыч заметил крохотный зеленый росток и, побоявшись повредить ему, отвел струю в сторону, едва не зацепив правый лапоть.
Журчание привлекло до того беспорядочно бродивших по двору кур, и они столпились вокруг, кося маленькими глазками то друг на друга, то на деда. Ромуальдычу вдруг подумалось, что куры – скотина хотя и мелкая, но многое понимающая, в том числе про человека. Однако, поразмыслив над этим еще немного, он сообразил, что, может быть, дело обстоит как раз наоборот – это он научился жить их привычками, думать их мыслями, и что им, скорее всего, просто хочется пить.
Одна из кур, рябая, та, что в прошлом году снесла какое-то странное яичко, которое дед, как ни бился, так и не сумел разбить, нацелилась клювом в направлении зеленого росточка. Дед ловко ударил ее носком левой ноги в сраку и подивился, что за какие-то пять минут второй раз спасает от гибели неведомое невзрачное растеньице.
Застегнув штаны, Ромуальдыч вернулся в хату и, удобно устроившись на обломках русской печи, провалился в небытие. Сон, приснившийся ему, был все тот же проклятый сон, и опять Ромуальдыч в нем ни хрена не понял, хотя очень старался, и от умственного напряжения у него даже заболел копчик.

______________


Проснувшись, дед долго лежал с открытыми глазами, но так ничего и не разглядел. Тогда он повернулся на спину и через большую щель прямо у себя над головой увидел солнце, стоящее уже довольно высоко, и по этому признаку заключил, что проспал довольно много.
Ему вспомнилось, как год назад он ходил в райцентр сдавать куриное перо.
Тогда ему посоветовали одного предпринимателя без образования юридического лица, который оказался столь недоверчив, что требовал, чтобы кур ощипывали прямо у него на глазах.
Ожидая своей очереди, Ромуальдыч читал трехтомную физику Ландсберга, которую выменял пару лет назад у заезжего библиотекаря на две тачки куриного помета. Слова были ему неинтересны, и он их пропускал, зато подолгу и с наслаждением разглядывал диковинные значки, из которых состояли формулы.
- Вот не знала, что здешние крестьяне столь образованны, - раздался вдруг неподалеку скрипучий женский голос.
Подняв голову, он увидел немолодую женщину с разбросанными по лицу отчетливыми следами былой красоты.
- Куры научат большему, чем любая книга, - отвечал ей дед, - они несутся и гадят по всей округе.
Так слово за слово они разговорились и провели в беседе целых два часа четырнадцать минут и тридцать одну секунду. Женщина рассказала, что приходится ПБОЮЛу двоюродной бабкой, что жизнь у нее скучная, и дни похожи один на другой как две куриных какашки. А Ромуальдыч рассказал ей, что не бывает двух одинаковых куриных какашек. Каждая из них имеет свою особую форму, свой запах и цвет, многое также зависит от освещения и от того, что в данный момент происходит в душе смотрящего. Он был рад неожиданной слушательнице и так увлекся, что начал чертить на песке те самые значки из книги и сильно воодушевился, увидав, какими похожими они у него выходят.
- Где ты всему этому выучился? - удивилась бабка.
- Где все, там и я, - ответил дед. - На заднем дворе школы, где я учился, было много всякой живности.
Ему было досадно, что она его перебила, и он, торопясь и захлебываясь словами, стал рассказывать дальше. С куриного он перешел на утиный помет, потом на индюшачий, а она слушала его, раскрыв рот, и все пыталась пошире распахнуть свои маленькие подслеповатые глазки. Время текло незаметно, и Ромуальдычу хотелось, чтобы день этот никогда не кончался, но тут вышел из лавки ПБОЮЛ и, ткнув кривым пальцем в четырех несушек, коротко бросил:
- За деньгами приходи через год.
__________________

Предназначенное расставанье обещает встречу впереди. Дед радовался предстоящей встрече и в то же время тревожился: а вдруг бабка уже давно померла. Много ведь всякой пернатой живности проходит через их двор, какой-нибудь из петухов вполне мог ее затоптать.
- Ну и пусть, - сказал он рябой курице, все еще высиживающей свое странное яйцо. - Велика важность. Была бы проруха, найдется и старуха.
Но другой половиной своего тела он чувствовал, что важность в последнее время и впрямь великовата. И у куроводов, и у куроедов, и у курощупов, и даже у куропаток всегда есть одно-другое заветное место, где живет та, ради которой можно пожертвовать радостью, счастьем, удовольствием, самолюбием, здоровьем и остаться ни с чем.
__________________

Рассвело уж совсем. Хризантемы в саду так и не принялись, и единственное, на что можно было положить глаз в полном бурьяне, давешнее растение неизвестной Ромуальдычу породы. За истекший ночной период оно вымахало сантиметра на два и пустило в сторону восходящего солнца листочек в виде стрелки, похожий на цыплячий хвостик.
Вокруг слонялись куры. «Хорошо им, - недобро подумал Ромуальдыч, -только жрут и срут, падлы, а о смысле жизни совершенно не задумываются».
С другой стороны, задумайся они хоть на миг, и их нежные куриные мозги, ныне столь высоко ценимые гурманами, перестанут быть деликатесом и превратятся в обычные потроха.
За всю свою не такую уж короткую жизнь они не прочли ни единой книги, даже вполне доступного им «Алхимика» знаменитого писателя Паоло Коэльо. Неведомы им и последние новости об уголовном преследовании мятежных олигархов, пластической операции на обратной стороне тела, мужественно перенесенной Борисом Моисеевым, вечной как мир реформе ЖКХ. Зато они счастливы и щедро делятся с человеком своим теплом, привязанностью, пухом и перьями, бедрышками, голенями, нежным фаршем из грудки.
«Превратись я сегодня из простого крестьянина в какого-нибудь фермера и начни убивать их одну за другой, они сообразили бы что к чему лишь после того, как оказались в чьем-нибудь жюльене, - думал Ромуальдыч. - Они доверяют мне больше, чем Президенту и Правительству вместе взятым, и только потому, что я веду их туда, где их, может быть, и ощиплют, но, по крайней мере, накормят».
Он сам удивился тому, что в голову ему поналезло столько всяких мыслей. Добро бы еще они копошились только внутри головы. Может, это оттого, что над миром висит проклятие? А, может, надо просто сходить в баню?
Раньше в село по большим праздникам приезжал банный автобус, где можно было всласть попариться, а иногда, перед выборами в Верховный Совет, даже попить «Жигулевского», прозрачной жидкости с легким привкусом пива. Но это было раньше, теперь праздников стало больше, а воды и тепла намного меньше. Выборов стало еще больше, чем праздников, но вместо бутылок «Жигулевского» привозят портреты Жириновского и голых артисток из самой Москвы, которые скачут по снегу и дурными голосами кричат: «Наше дело - справа налево! Голый суй, а не то проиграешь!».
Ромуальдыч плотнее запахнул зипун. Он знал, что всего через несколько часов, когда солнце достигнет (как бишь его, еще команда такая футбольная есть... нет, не «Амкар»...во - «Зенит») зенита, начнется такая жара, что не под силу будет гонять кур по палисаднику. В этот час спит вся Бразилия, даже Пеле, и тот дрыхнет. Зной спадет лишь под вечер, и только тогда можно будет снять с плеч тяжеленный зипун. Но ничего не попишешь: именно он, говаривают старики, спасает от холода.
«Лучше быть всегда готовеньким», - думал Ромуальдыч с чувством благодарности к зипуну за то, что он такой тяжелый и вонючий. В общем, как у зипуна свое предназначение - вонять, так у Ромуальдыча - свое. Предназначение его жизни - гнать, а уж что гнать - курей, велосипед, самогон - абсолютно не имеет значения. Ромуальдыч на этот раз собирался объяснить бабке ПБОЮЛа, как это так случилось, что простой крестьянин умеет гнать самогон.
А дело было в том, что в их селе умение гнать самогон передается по наследству, причем не только по мужской, но и по женкой линии. Одно время, еще при Иосиф Виссарионыче, этим вопросом шибко интересовались генетики, часто наведывались в село, брали на анализ говно, которое по научному называли «кал», но потом все куда-то сгинули вместе с этим самым калом и председателем калхоза.
Генетики научили Ромуальдыча латыни, не всей, конечно, но пару-тройку фраз типа «in vino Veritas» или «sic transit gloria mundi» он при случае ввернуть может, они же привили ему безответную любовь к формулам, посредством которых ученые умеют сложно и непонятно описывать даже самые простые вещи. И однажды он пришел к отцу, набравшись для храбрости, и сказал, что самогон пока больше гнать не хочет. Он хочет учиться.

________________

- Сыночка, - сказал ему на это отец, - кого только черт ни приносил в наше село. Люди со всего света приходят сюда в поисках чего-то нового, но вскоре понимают, что самогон везде одинаковый. Они набираются как свиньи, а утром обнаруживают, что настоящее еще хуже прошлого. У них могут быть чистые волосы и кожа, но они ничем не отличаются от наших односельчан.
- Однако! - смело возразил отцу Ромуальдыч.
- Когда эти люди видят наше жнивье и бегающих по нему кур, свиней и женщин, они говорят, что хотели бы остаться здесь навсегда, - продолжал отец.
- А я хочу повидать другие земли, посмотреть на других женщин и свиней. Ведь эти люди только так говорят, а сами никогда не остаются у нас.
- Для учебы нужны деньги. А на наш трудодень деньги хрен когда выдадут. Нашему брату, чтобы получить толику денег, надо сначала состариться и стать пенсионером.
- Что ж, тогда стану пенсионером, - сказал Ромуальдыч.
Ничего не ответил отец, а наутро вручил ему мешок с салатного цвета бумажками, на которых тут и там печатными латинскими буквами было написано что-то не совсем латинское.
- В огороде однажды нашел. Должно быть, с неба упал. Знающие люди
говорят: деньги. Если правда, купи себе ботинки с калошами и ступай по
свету учиться, пока не выучишь, что наша хата на краю села - самая крайняя,
а ядренее наших баб нет и в Голливуде.
И когда он благословлял сына, тот по глазам его понял, что и отца, несмотря на годы, неодолимо влекут эти самые неядреные голливудские бабы, как ни старается он заглушить эту тягу, утешаясь с женой, двумя снохами и соседской свиноматкой Даздрапермой, чье диковинное ненашенское имя расшифровывалось всего-навсего, как «Да здравствует Первое мая!».

____________________

Небо на горизонте медленно и сурово наливалось багрянцем, как граненый стакан свежевыгнанным самогоном, а потом взошло солнце. Вспомнив сказанное отцом, Ромуальдыч развеселился: он уже повидал множество женщин и свиней, из которых, впрочем, ни одна не могла сравниться с той, с которой через два дня он встретится вновь. У него есть куры, и зипун, и книга, которая хороша тем, что ее всегда можно обменять на другую, а то и. просто сдать в макулатуру. А самое главное - исполнилась самая его заветная мечта! Он стал пенсионером. Правда, пенсии с тех пор он ни разу не получил, но регулярные обещания Президента довести ее до прожиточного минимума, и тогда уже, наконец, выдать, греют душу почище любого самогона. А когда ему надоест ждать, всегда можно зарезать кур и отправиться бомжевать в большой город, в Малоярославец, к примеру. А если когда-нибудь надоест плавать в собственном дерьме в вокзальном закутке, к тому времени он узнает, есть ли на свете другие города, кроме Малоярославца и Москвы, другие способы найти пищу, кроме вокзальной урны.
«Не знаю, как бы мне удалось прожить без демократии», - подумал Ромуальдыч, глядя на восходящее светило.
В своих мысленных извилистых странствиях он всегда предпочитал не придерживаться какой-то одной извилины. Мир огромен и неисчерпаем, и стоило Ромуальдычу хоть ненадолго предоставить мыслям самим выбирать дорогу, на ней непременно встречалась какая-нибудь колдоебина. Только вот сами мысли не понимают, куда прут, им ничего не стоит полезть из ушей или вдруг кинуться сдуру в спинной мозг.
«Может быть, они правы, - думал Ромуальдыч. - Ведь я и сам все время норовлю залезть поглубже в карман, когда вспоминаю о бабке ПБОЮЛа».
Он взглянул на небо, прищурился - выходило, что до обеда, как всегда, еще далеко. Надо бы попробовать обменять Ландсберга на какую-нибудь другую книгу, полегче, скажем, на Сканави, да еще начать мысленно готовиться к встрече с бабкой ПБОЮЛа. О том, что его уже опередил десяток-другой деревенских, он не думал.
«Какая-нибудь щелочка и для меня найдется. Жизнь тем и интересна, что в ней часто понимаешь, куда попал, только когда взад уже дороги нет».
Он вспомнил, что в их селе недавно поселилась матушка Анджела, которая умеет толковать сны, и даже выпустила недавно в издательстве «Рипол классик» брошюрку под названием «Десять тысяч снов, приснившихся на толчке, и их толкование». Вот пусть и растолкует, что значит этот самый сон, приснившийся ему уже дважды.

________________

Матушка провела гостя в заднюю комнату, отделенную от столовой глухой металлической дверью, наверное, чтобы запахи не смешивались. В комнате стояли друг напротив друга два унитаза, выписанные из заграницы, а на стене висела схема подачи воды в помещение, на случай, если ее когда-нибудь подадут.
Хозяйка усадила Ромуальдыча, села vis-a-vis и, взяв его за обе руки, для начала вполголоса пробормотала стишок:
«А мне приснился сон,
Что Пушкин был спасен...»
Похоже, что стишок был поэта Андрея Дементьева. Деду часто встречались поэты - они, хоть ни гусей, ни свиней не пасли, тоже бродили по полям, выкрикивая разные слова, понятные и непонятные: «хорошо!», «шаганэ», «двенадцать», «братская гэс», «треугольная груша», «шоколадный заяц». А люди говорили, что они продали душу дьяволу, что воруют друг у друга какие-то «рифмы», а если на них нападет «стих», могут оставить все село на неделю без самогона. Ромуальдыч сам в детстве до смерти боялся поэтов, и теперь, когда Анджела взяла его за руки, этот страх вновь в нем проснулся.
«Подумаешь, унитазы заграничные», - подумал он, стараясь успокоиться и унять невольное желание немедленно воспользоваться по назначению этим великолепием. Ему не хотелось, чтобы матушка что-нибудь заметила. Чтобы отвлечься, он представил себя на приеме у проктолога и даже принял соответствующую позу.
- Очень интересно, - не сводя глаз с него, пробормотала матушка и
вновь по уши погрузилась в молчание.
Ромуальдыч еще больше забеспокоился. Что она там нашла интересного? Однажды приезжий из райцентра фельдшер уже искал у него в заднице какие-то тайные знаки, так он после этого месяц сидеть не мог. В конце концов, сны можно разгадывать и спереди.
- Знаю, - вслух ответила матушка его мыслям, - Повернись и покажи
мне язык. Дело в том, что сны - это язык, на котором говорит с нами
Провидение. С этого языка я еще могла бы перевести, но если Провидение
обращается к тебе на языке твоей души, лишь тебе одному будет понятно
сказанное. Деньги, впрочем, все равно давай, раз уж пришел.
«Вот сучка», - подумал Ромуальдыч, но отступать было некуда - позади унитаз.
- Мне дважды снился один и тот же сон, - сказал он. - Будто выгнал я своих кур на пустырь, где свалка, и хочу с ними поиграть, побегать за ними. И тут появляется ребенок и тоже хочет. Я детей не люблю, а курам по фигу, кто за ними гоняется.
- Ты сон давай, - перебила матушка. - Лекции по философии будешь читать, когда станешь новым русским.
- Ребенок гонял да гонял курей, а потом вдруг погнался за мной и пригнал аж к ебипетским пирамидам.
- Он помедлил, засумлевавшись, знает ли Анджела, что это такое, или она все больше по Мальдивам да по Канарам.
- К е-би-пет-ским, - повторил он, - и там сказал мне так: «Если снова
сюда попадешь, отыщешь спрятанное мной сокровище». И только пальцы
сложил, чтобы показать мне, что за сокровище и где оно там спрятано, как я
проснулся. И во второй сон то же самое.
Матушка долго молчала, потом попросила Ромуальдыча показать, как именно сложил пальцы ребенок.
- Да, с тебя хрен чего возьмешь, - молвила она наконец. - Но если вдруг
найдешь сокровище, десятая часть моя.
Дед мысленно захехекал - приснившееся сокровище сохранит ему даже те пару яиц, которые он собрался всучить матушке за труды праведные.
- Так растолкуй же мой сон, - попросил он.
- Прежде поклянись, что отдашь хотя бы половину того, что принес с собой.
Пришлось поклясться. Но матушка потребовала, чтобы он повторил клятву на унитазе.
- Этот сон на языке травоядных индейцев, точнее, на самом его
кончике, - сказала она. - Я попытаюсь его растолковать, хотя ихний кончик и разглядеть-то трудно. Вот за труды я и прошу у тебя десятую часть сокровища. Слушай же: ты должен оказаться в этом самом Египте и найти свои пирамиды. Я сама там не была, но, говорят, там в последние годы построили несколько приличных отелей. Вот и отправляйся туда, и скажи спасибо, что ребенок не загнал тебя на сафари в Кению.
Ромуальдыч почувствовал досаду, словно бы в сердечное место ему вонзилось шило.
-На вас, баб, только время даром потратишь, - сказал он.
-Я тебя предупреждала: сон твой не обыкновенный. А чем
необыкновенней что-либо, тем проще его назначение. Возьми хоть эти
современные кухонные агрегаты, только мудрецу под силу догадаться, для
чего они предназначены. А я мудростью не отличаюсь, вот и пришлось мне
заняться другим делом - давать советы за деньги.
-Как же я попаду в Ебипет?
-Это уж не моя печаль. Мы с турфирмой «Перекати-поле»
договорились лохов друг у друга не перебивать.
Ромуальдыч вышел от Анджелы в полностью расстроенных чувствах, от головы до кишечника. Он отправился в сельпо за едой, но там все еще шел евроремонт: приезжий армянин третий год оборудовал в сельповской хате дельфинарий с сауной. Хотя бы удалось обменять у армянина Ландсберга на Сканави - тот в юности мечтал поступить в институт, но его всюду принимали за еврея и, как следствие, не приняли даже на факультет мелкого ремонта обуви Международной Академии Бытовых Услуг.
Кур своих он оставил у своего нового друга, тихого переселенца из Грозного, в похожей на хлев общаге трактористов. У Ромуальдыча везде были друзья. Заводишь нового друга, и вовсе не обязательно с ним видеться. А то каждый норовит влезть в твою душу и наследить в ней грязными сапожищами. А посоветуешь ему хотя бы сапоги снять, обижается: «Я ж, блин, хотел как лучше». Каждый ведь совершенно точно знает, как именно надо делать большой батман.
Только свою собственную жизнь никто почему-то наладить не может. Это вроде как депутат от «Яблока» - сказки рассказывать умеет, а вот сделать их былью - нет.
Ромуальдыч решил подождать, пока солнце спустится пониже, и тогда уж опять погонять курей. Еще три дня до встречи с бабкой ПБОЮЛа. Странно, в прошлой главе оставалось два дня, а сейчас три. Хотя числа вообще штука странная: пьют всегда на троих, а ссать ходят по двое. Впрочем, если всем сразу пойти, обязательно бутылку сопрут.
А пока он взялся за Сканави, но, едва лишь углубился в чтение, на скамейку подсел какой-то жидкобородый в кепке и затеял с ним разговор.
-Чем нынче крестьяне занимаются? - осведомился он, указывая на
людей, слоняющихся по площади.
-Пашут, - сухо отвечал Ромуальдыч, делая вид, что читает.
На самом же деле он думал о том, как ощиплет четырех кур перед бабкой ПБОЮЛа, и еще она увидит, на что он способен, кроме этого.
Ромуальдыч часто рисовал на закопченной стене хаты эту сцену, всякий раз мысленно объясняя изумленной бабке, что делать это надлежит от хвоста к гриве. Еще он перебирал в памяти разные затейливые выражения, которыми развлечет ее во время оного.
Жидкобородый, однако, оказался настырным. Сообщив, что истомился душой и желает похмелиться, он потребовал глоток самогона. Ромуальдыч протянул туесок, про себя надеясь этим отделаться.
Не тут-то было - жидкобородый желал попиздить. Вернув туесок, он спросил, что за книгу читает дед. Ромуальдычу захотелось послать его на соседнюю скамейку, но жизнь научила на всякий случай быть вежливым с незнакомцами, и потому он молча протянул книгу: вдруг сосед сумеет прочесть ее название. А если неграмотный, то быстрее отвяжется.
- Нуте-с, - батенька... - сказал жидкобородый, оглядев книгу со всех
шести сторон. - Хорошая книга, толстая, только вам бы я посоветовал начать
с «Коммунистического манифеста». Зажигает, знаете, а в нашем с вами
возрасте это архиважно. Потом уж можно будет перейти к «Капиталу».
Ромуальдыч удивился: жидкобородый, оказывается, не просто умеет читать, но умеет читать именно эту книгу.
Почти все книги - это просто слова, а слова, в свою очередь, состоят из букв, - продолжал жидкобородый. - В этом гвоздь, а все остальное - совершеннейшая ложь. Каутский, Плеханов, Мартов и другие проститутки утверждали обратное, но на то они и проститутки. Кстати, настоящая фамилия Троцкого - Бронштейн.
- Мне это, кажется, понять трудно, - почесал репу Ромуальдыч.
- Вот и славно, - кивнул жидкобородый. - Вы ведь любите учиться.
«Словно читает мои мысли», - подумал дед.
- Вы откуда будете? - спросил он жидкобородого.
- Отовсюду.

- Так не бывает, - возразил Ромуальдыч. - Отовсюду бывают только кандидаты на выборах, и то в зависимости от того, по какому округу они баллотируются. Я вот, к примеру, в этом селе родился.
- Ну, в таком случае я родился в Симбирске.
- Ну и как там, в Симбирске?
- Как у афроамериканца в анусе.
Ухватиться было не за что. Не за анус же афроамериканца.
- А чем вы занимаетесь?
- Чем занимаюсь, - сосед по лавке раскатисто расхохотался. - Я -
Предсовмина РСФСР. Президент России, по-нынешнему.
«Какую чушь иногда несут люди, - подумал Ромуальдыч. - Лучше уж с курями разговаривать, они хоть слово иногда дают вставить. А президенты эти разные только одно знают: «Слушать сюда!», - и баста.
- Зовут меня Владимиром, - промолвил жидкобородый. - Вот у вас, батенька, сколько, к примеру, кур?
- Сколько есть, все мои, - уклончиво ответил Ромуальдыч.
- В самом деле ваши? А земля, на которой вы их пасете, принадлежит
небось какому-нибудь олигарху-мироеду.
Ромуальдыч рассердился всерьез. «Это мы уже проходили: весь мир насилья мы разрушим, а на обломках будем писать всякие нерусские имена».
- Книжку верните, - сказал он. - Мне еще сегодня озимые сеять.
- Отдашь мне свой голос - научу, как добраться до сокровища.
Ромуальдычу все стало ясно. Голос ему отдай, а потом мычи всю жизнь, как корова: «Миру - мир». А сокровища, которые в земле таятся, опять достанутся всяким хитрожопым.
Но, прежде чем Ромуальдыч успел промычать хоть слово, жидкобородый широко раскрыл маленький рот и запел. Песня его взметнулась высоко в небо и оттуда, минуя уши, стала просачиваться в самую душу деда. Он узнал в ней всю свою тоскливую жизнь и увидел, как воплощаются его мечты, даже самые тайные, типа той, чтобы у соседа Петровича сдохла наконец коза. Он узнал имя бабки ПБОЮЛа и пронзительно вспомнил, как в первый и последний раз в жизни переспал с покойницей женой.

______________________

«Я - Президент России», - вспомнилось ему.
- Разве Президент России разговаривает с народом не через
телевизионную тарелку? - смущенно и робко спросил Ромуальдыч.
- Вообще-то тарелка разбилась при посадке, но с тобой я говорю еще и
потому, что ты способен следовать своей Судьбе.
- Что это за Судьба? - спросил дед.
- С одной стороны, слово для русского языка вполне обычное,
вспомним хотя бы другие, образованные по тому же принципу: молотьба,
гульба, голытьба. Но с другой - российская интеллигенция всегда вставала, а
потом опять ложилась спать, именно с этим словом на устах. Пока человек
молод и свободен, он знает свою Судьбу. Но стоит приучить его к горшку,
как таинственная сила начинает полоскать ему мозги и промывает их до
такой степени, что там ничего, кроме Петросяна с Дубовицкой задержаться
не в состоянии.
Ромуальдыча не шибко тронули словесные экзерсисы жидкобородого, но «таинственной силой» он заинтересовался - бабка ПБОЮЛа разинет пасть, когда он будет вешать ей на уши про эдакое. Бабам, хлебом их не корми, дай только послушать про что-нибудь таинственное, вроде экскрементов гуманоида, найденных при раскопках общественного сортира.
- Сила эта только кажется нашим согражданам недоброжелательной, но
в действительности она указывает человеку на его Место. Она готовит к
этому его дух и его волю. В этой стране существует одна великая истина:
независимо от того, кем ты являешься и что делаешь, ты - говно. И это и есть
твое великое предназначение на Земле Российской.
- Даже если я хочу всего-навсего учиться или, допустим, жениться?
- Или построить землянку, родить олигофрена, посадить репку. У
человека, кроме права на труд, есть еще почетная обязанность выбирать на
свою шею дармоедов. Так записано в Конституции, а ее последний вариант
пока никто не отменял.
Какое-то время они молча глядели на площадь и слоняющихся по ней нетрезвой походкой сельчан. Первым нарушил молчание жидкобородый:
- Так почему же ты решил учиться?
- Люблю я это дело.
Жидкобородый указал на торговца чипсами, пристроившегося со своей трехцветной тележкой в углу площади.
- В раннем детстве он тоже мечтал учиться. Однако потом предпочел торговать чипсами, копить да откладывать деньги. Когда состарится, проведет семь дней / восемь ночей в трехзвездночном отеле в Турции.
- Лучше бы он пошел в баню, - сказал Ромуальдыч.
-Он подумывал об этом. Но потом решил, что лучше заняться
торговлей. У торговцев всегда есть крыша. И у невест родители
предпочитают, чтобы зять был нечистым торговцем, а не чистым инженером.
Жидкобородый еще полистал книгу и, похоже, зачитался. А, может, задремал просто - для некоторых Президентов это состояние очень способствует эффективному управлению страной. Ромуальдыч решил разбудить жидкобородого:
- А почему вы со мной об этом говорите?
- Раз ты уже спрашивал меня об этом, в самом начале главы. Но сейчас я отвечу тебе более конкретно: ты готов отступиться от своей Судьбы.
- И вы всегда появляетесь в такую минуту?
-Всегда. Причем, если надо, могу и в форме предстать, хотя
предпочитаю гражданское обличье, да и имиджмейкеры к тому же склоняют.
В переломный момент я подсказываю выход из затруднительного
положения. А поскольку у нас все моменты переломные, а положения
затруднительные, работать приходится помногу, но не всегда люди это
замечают.
И жидкобородый рассказал, что недавно ему пришлось появиться перед одним избирателем в образе Генеральной Прокуратуры. Когда-то этот человек все бросил и отправился добывать нефть. Десять лет он трудился, а тут надоело, и решил отказаться от своей Мечты и податься в политику. Тогда жидкобородый решил вмешаться и прийти на помощь слишком старательному избирателю. Он обернулся футбольным мячом в прокурорских погонах, подкатился ему под ноги, но обозленный избиратель изо всех сил пнул его ногой. Однако вложил в удар такую силу, что мяч оказался в воротах «Челси». Там он себя и нашел.
Тут Ромуальдыч вспомнил, что разговор у них начался с сокровища.
-Если хочешь узнать подробней о своем сокровище, почитай о нем в
«Большой Российской Энциклопедии», когда она, наконец, выйдет. А за
совет - отдай мне десятую часть своих кур.
Ромуальдыч прикинул, что десятая часть его куриного поголовья составляет ноль целых семь десятых тушки, и пожмотничал:
- А может, лучше, десятую часть того, что найду?
- Посулить то, чем не обладаешь, - право политиков и тружеников рекламы, - укоризненно произнес жидкобородый.
Тогда Ромуальдыч сказал, что десятую часть поголовья он уже обещал матушке Анджеле.
-Эти экстрасенсы знают, как добиться своего, - с завистью вздохнул
жидкобородый. - Как бы то ни было, тебе полезно узнать, что все на свете
имеет цену, включающую прибавочную стоимость. Этому учил еще старик
Маркс. А мы учим, что прибавочная стоимость есть стоимость добавленная и
отбираем ее посредством НДС. Ну, лады, батенька: завтра пригоните мне
свой НДС. Тогда расскажу, как найти сокровище.
И он исчез за углом круглой площади.




===============

Ромуальдыч вновь взялся было за Сканави, но чужеземные буковки в формулах на этот раз не казались ему скачущими по экрану блудливыми дритатушками. Он был вздрючен разговором с жидкобородым, потому что чувствовал: в словах того была сермяжная Правда. Дед подошел к лотку и купил пакетик своих любимых чипсов с лягушачьими лапками, размышляя, сказать ли носатому гастарбайтеру все, что он о нем думает, и решил пока не говорить.
«Пущай еще помучается, хрен моржовый, - подумал он. - Вот примет Дума «Закон о несоотечественниках», и погонят их отсюда липовой метлой вместе со всеми ихними лотками, лавчонками и супермаркетами».
И Ромуальдыч, весело насвистывая из «Полета валькирий», зашагал по просторам узких и кривых переулков, на ходу отправляя в рот чипе за чипсом, у которых предварительно обламывал лапки. Шагал он куда глаза глядят, к причалу. Там, в маленькой будочке, где раньше был сортир общего пользования, продавали жвачку, обереги от налоговой полиции и путевки в Африку. Ведь, кажись, в Африке Ебипет. Там еще гориллы со злыми крокодилами.
- Завтра куплю у вас билет в Ебипет, - сказал он будочнику, - и быстро отошел, чтобы запах, сохраненный будкой, несмотря на перепрофилирование, не бередил душу.
- Еще один мечтатель-хохол, - сказал будочник своему помощнику по связям с общественностью. - Один такой уже нашел свое счастье в Гренаде.
В общежитие-хлев, где его дожидались куры, Ромуальдыч двинулся самой длинной тропой. В ихнем селе, как и во всяком российском населенном пункте, тоже имелся свой долгострой - гастроэнтерологический центр для трудных подростков, и дед решил подняться на самый верх и покемарить на проржавевших балках. Оттуда ему и привиделась Африка. Кто-то когда-то какого-то хрена ему объяснил, что из Африки в незапамятные времена завезли негров и евреев. Ромуальдыч ни тех, ни других терпеть не мог, хотя понимал, что без них ни оркестр русских народных инструментов не создашь, ни русский народный футбольный клуб «Спартак».
С верхотуры все село, включая площадь с сельсоветской хибарой, фасад которой недавно обложили веселенькой трехцветной плиткой, было как таракан на ладони.
«Будь проклят тот день, когда я сел на эту скамейку» - подумал дед. Эти щелкоперы, жидкобородый с Анджелой, верно, не понимают, что он - знатный куровод, отмеченный медалями ВДНХ и «За заслуги перед органами». Если он решится уехать, куры без него затоскуют и, вместо того, чтобы нестись, будут часами обсуждать вторжение американцев в Ирак.
Поднялся ветер. Он знал этот ветер - люди ласково называли его «пердуном», потому что он приносил с полей надежду на будущий урожай. «Не разорваться же мне между курами и сокровищем», - подумал Ромуальдыч. А есть еще бабка ПБОЮЛа, хотя куры, конечно, важнее: ведь у бабки ни пуха, ни пера, ни мяса - только кожа да кости. Правда, в соседнем селе, на севере, когда куры у них передохли от просроченного корма «Моя семья», научились выделывать их кожу и резать из кости магендовиды и четки для новых русских. Кстати, помнит ли его бабка? Поди и не заметит , если он не появится перед ней через два (ишь ты: опять два!) дня, потому что все дни казались ей одинаковыми, как один бесконечный сериал про секс в большом городе.
«Отец с матерью попривыкли как-то без меня на том свете, - думал он, - попривыкнут и куры».
Он снова оглядел площадь с высоты. Бойко шла торговля чипсами, хотя покупателей и не было; на той скамейке, где он разговаривал с жидкобородым, теперь целовалась парочка пидоров.
«От засранцы...» - подумал Ромуальдыч, но докончить мысль не успел -прямо в харю ударил новый порыв «пердуна».
На этот раз он нес с собой и новые запахи: путешествий в плацкартных вагонах, ночевок в подъездах и лифтах. Приносил он и запах пирамид, если пирамиды, конечно, вообще пахнут. Дед позавидовал ветру, который все свое носит с собой, и почувствовал, что вот-вот может ему уподобиться.
На следующий день к полудню он явился на площадь и приволок с собой часть куриной тушки.
- Поди ж ты, - сказал он жидкобородому, - мой друг молча сожрал всех моих кур и даже не икнул ни разу. Хорошее предзнаменование.
- Получилось как всегда, - ответил жидкобородый. - Это называется: Процесс Пошел. Дурачкам везет.
- А почему так происходит?
- Потому что жизнь хочет, чтобы ты следовал своей Судьбе, и, как следствие, возбуждает в тебе аппетит следователя.
Затем жидкобородый принялся осматривать и обнюхивать одноногую тушку.
Короче, Склихасовский, - отвлек его дед, - где сокровища?
- В Египте, возле пирамид.
Ромуальдыч прибалдел. То же самое сказала матушка Анджела, но тогда, по крайней мере, куры были еще не сожраны.
- Ты найдешь туда путь по дорожным знакам и указателям, которыми
отмечен путь каждого в этом мире. Надо только внимательно смотреть,
потому что гибэдэдэшники любят воткнуть где-нибудь на шоссе «кирпич» и
спрятаться возле него в канаве. Не забывай и про народные приметы: мох,
например, всегда растет с северной стороны пальмы.
С этими словами он распахнул на груди пиджак с жилеткой, и потрясенный Ромуальдыч увидел бронежилет, усыпанный драгоценными и полудрагоценными камнями.
- Вот, возьми, - сказал жидкобородый и, сняв с бронежилета два камня,
желтый и коричневый, протянул их Ромуальдычу. - Они называются Урин и
Калцедон. Желтый означает «малое», коричневый - «большое». Запутаешься
в знаках, они тебе пригодятся, особенно, при встрече с гибэдэдэшником. Но
вообще-то, - продолжал он, - отныне тебе решать: рыбку съесть или на
холмик присесть.
Дед спрятал камни поглубже в штаны.
- Самое главное - не забудь, что ты должен до конца следовать своей
Судьбе, и еще крем от загара. А теперь я расскажу тебе одну коротенькую
историю.
Некий новый русский отправил своих трех сыновей учиться не то в Оксфорд, не то в Кембридж. Там, как известно из достоверных источников, одни аристократы учатся - дети арабских шейхов. А сыновья из всего придворного этикета знали только, что вилку нужно держать в левой руке, а шницель - в правой. Поэтому в столовку их не пустили, а послали гулять по средневековому замку, в котором располагался университет.
Старший сын нашел в одной из парадных комнат серебряную ложечку и спрятал ее в левый полуботинок, чтобы не отобрали.
Средний нашел золотое ситечко, наподобие того, что было у мадам Грицацуевой, и спрятал его в правый полуботинок.
А младший ходил и разглядывал картинки и надписи на стенах, большая часть из которых была на живом великорусском языке.
Когда их, наконец, позвала приемная комиссия, старший и средний вошли в зал, сильно хромая - один на правую, другой на левую половину. Младший же вошел легкой задумчивой походкой и смело посмотрел в лицо приемной комиссии, несмотря на то, что на животе у него был спрятан рисунок Обри Бердслея, сделанный с натуры в соседнем, женском колледже, куда он часто лаживал через окно в период обучения в этом самом университете.
В итоге младшего сына в университет приняли, и он вскоре выучился играть в гольф, а двух других балбесов отправили куда подальше, в Итон.

Ромуальдыч, выслушав рассказ, долго молчал. Он ни хрена не понял, что хотел ему сказать жидкобородый.
Пристально глядя на Ромуальдыча, жидкобородый Владимир быстро ударил левой рукой по сгибу правой и этим странным жестом напутствовал его. А потом засунул снова под мышки большие пальцы рук и пошел своей дорогой, фальшиво насвистывая «Интернационал».

___________________________


Самое высокое место в селе Большие Козлы - силосная башня. Если взойти на нее, откроется вид на площадь и копошащегося на ней носатого муравья - торговца чипсами. А если резко потянуть себя вверх одновременно за оба уха, можно и Африку увидеть. И в тот знаменательный день, ровно 22 апреля, стоял на башне, брезгливо отвернувшись от ветра, Владимир, Предсовнаркома, а по-нынешнему Президент России. У ног его смирно лежала одноногая куриная тушка. Ее, несмотря на особую торжественность момента, уже мало что интересовало.
Глядя на утлую флотилию сгрудившихся у причала лодчонок, Владимир думал о том, что никогда больше не увидит Ромуальдыча, как ни разу не видел Троцкого, Каменева, Зиновьева, Волошина. Мавр, после того, как он сделал свое дело, должен освободить кабинку для следующего.
У Бессмертных не бывает друзей и врагов, у них есть только интересы. А все же интересно было бы ненадолго оказаться в каком-нибудь интересном положении. Интересно также, найдет ли старина Ромуальдыч свое сокровище.
«Жаль, что он сейчас же, как только до чего-нибудь докопается, сразу же забудет мое имя, - думал Владимир. - Надо было дать ему визитную карточку. Чтобы он, идя своим правильным Путем, никогда не забывал, кто проложил для него этот Путь по бездорожью».
Он поднял глаза от куриной тушки и, выбросив высоко вперед правую руку, произнес низким грудным голосом Людмилы Зыкиной:
— Я люблю тебя, Россия!

______________________

«Странное место этот райцентр», - думал Ромуальдыч.
Он сидел в крохотной забегаловке на два стола - одной из тех, что так часто встречались ему на улицах городка, зазывая надписями: «Попробуй зайди» или «У нас вы окончательно отдохнете». Несколько человек бритой наружности, передавая друг другу, курили по очереди толстую самокрутку с незнакомым запахом. За эти часы он повидал столько всяких людей: мужчин, женщин, лиц без определенного пола, - сколько за всю свою жизнь не видел даже на картинках в журнале «Караван историй».
«Край земли, - сказал он сам себе. - Здесь каждый думает только о том, как не свалиться вниз, к трем китам с их тремя частями и тремя составными источниками».
В детстве он видел репродукцию с картины художника, кажется, Неизвестного, «Иван Грозный убивает своего. сына». Сейчас все окружающие казались ему похожими на Грозного, а себя он чувствовал сыном, которого вот-вот долбанут по башке неустановленным металлическим предметом.
К тому же все говорили на каком-то непонятном языке. «Фрустрации, -доносилось до него, - прет-а-порте...франчайзинг... Единственную знакомую фразу произнес очкастый юноша с татуировкой на лбу: «Писюк завис...». Это Ромуальдычу было не только понятно, но и хорошо знакомо.
К нему подошел хозяин, и Ромуальдыч щелчком по горлу попросил принести чего-нибудь горячительного. Идиот хозяин принес чай, в котором вдобавок плавал какой-то бумажный комочек на веревочке.
Впрочем, все это не играло значения - надо было думать не о том, как набраться, а о том, как добраться. Денег у него не было, но был исполнительный лист к лопнувшему банку «Чаровница», по которому, баял адвокат с аристократической фамилией Падла, можно получить деньги у какого-то Пушкина. Очень скоро он будет уже у ебипетских пирамид. Жидкобородый в бронежилете вряд ли стал бы его обманывать всего за один голос, да еще такой пропитой, как у Ромуальдыча.
Он говорил ему о знаках, и Ромуальдыч, покуда шкандыбал в райцентр, все думал о них. Мир полон знаками: они на земле, в небе, но больше всего их на заборах и стенах, особенно мест общего пользования. Надо только научиться как следует их читать. В сельсоветском ватерклозете Ромуальдыч прочел однажды надпись: «До зарплаты еще два года, а срать уже нечем» - и сразу догадался, что исполнили ее не сами сельсоветские, а кто-то из посетителей.
«Бог не выдаст - свинья не съест», - подумал Ромуальдыч и слегка успокоился. Даже бумажный комочек показался не таким противным на вкус.
- Ты, ёпэрэсэтэ, откедова будешь, брат? - послышалась вдруг родная
речь.
Ромуальдыч поздравил себя с облегчением: он думал о знаках, и вот подан знак. Кликнувший его был примерно одного с ним возраста, обут в такие же валенки, только надпись на телогрейке «UNITED STATE'S ARMI» указывала на то, что он из другого села.
- Балакаешь по-нашенски? - спросил Ромуальдыч.
- В этой стране почти все знают русский. Другое дело, что правильно писать на нем умеет один Розенталь.
- Присядь, я хочу угостить тебя портвешком.
- Здесь портвейн не пьют - обычай не тот. Старики водку хлещут, а молодежь больше колется.
Ромуальдыч сообщил юнайтед стейтсу, что ему нужно добраться до пирамид. Он чуть было не ляпнул о сокровищах, но вовремя прикусил язык: каждый, кому он о них говорит, требует одну десятую, а в сокровищах их не так много: не то девять, не то двенадцать.
- Ты хоть представляешь, ёпэрэсэтэ, где это? Из здешнего аэропорта
раз в две недели летает «Ан-2» до Хургады, но оттуда еще чапать пятьсот кэмэ по пустыне. А это удовольствие - не ананасы с рябчиками жрать, если ты, конечно, не верблюд. Бабки-то у тебя есть?
Ромуальдыч хотел было рассказать про бабку ПБОЮЛа и еще про одну бабку из Ростова-на-Дону, куда его лет сорок назад посылали обмениваться опытом, но тут к ним с видом Ивана Грозного, твердо решившего добить сына, направился хозяин заведения.
- Валим по-быстрому, - сказал юнайтед стейтс. - Он нас не хочет.
На улице Ромуальдыч достал из кармана кошелек и хотел показать новому другу исполнительный лист, чтобы уточнить, где проживает Пушкин, дока по части обмена испещренных закорючками листов на дензнаки. Но тот быстро отобрал у него кошелек.
- Завтра же на заре выступаем в направлении пирамид, - сказал он. - Но
сначала надо купить одного осла.
Они двинулись по улочкам райцентра, тесно заставленным палатками и лотками с предметами первой необходимости - от глиняных копилок в виде головы местного мэра до настоящих швейцарских песочных часов, сделанных в Эфиопии - и очутились в подземном торговом комплексе «Харон и компания». Там было не продохнуть от продавцов и их товаров. Манго и авокадо лежали рядом с сидениями для унитазов, персидские ковры размером десять на пятнадцать метров - рядом с маникюрными наборами. Ромуальдыч не сводил глаз с кармана своего спутника, где лежал его старенький кошелек. Он хотел было попросить кошелек взад, но подумал, что в райцентре могут быть свои обычаи по поводу того, в чьем кармане должен находиться твой кошелек.
Вдруг он увидел мотыгу, искусно вырезанную из цельного куска мамонта и украшенную крупными якутскими алмазами. Ромуальдыч решил, что, когда вернется из Ебипта, непременно купит себе такую же.
- Давай спросим, сколько она стоит, - не оборачиваясь, сказал он своему спутнику.
В этот миг он понял, что отвлекся на часок-другой, заглядевшись на мотыгу. Сердце у него опустилось в нижнюю половину тела и подавало оттуда тревожные сигналы. Он боялся пошевелиться, но потом превозмог себя и осторожно повернул голову.
Вокруг гремел и бушевал торговый комплекс, сновали и горланили люди, как на сцене во время концерта Филиппа Киркорова, лежали вперемешку шматы сала и кошерные консервы, медные тазы и пьяные бомжи, витали знакомые и не вполне знакомые запахи - и только его новый кореш словно дематериализовался.
Ромуальдыч поначалу еще уверял себя, что он отошел в один из бутиков справить нужду и вот-вот вернется. Но время шло; механический голос нараспев объявил продавцам и немногочисленным покупателям, что до закрытия комплекса остается пять минут.
Внезапно откуда-то из-за угла ударили часы, угодив Ромуальдычу в самое сокровенное, и комплекс опустел.

Через стеклянную крышу подземелья Ромуальдыч увидел заходящее светило. «Солнце всходит и заходит, поясницу так же сводит» - остро подумалось ему. Поясница болела по утраченному деревенскому укладу, по размеренной жизни в родных пепелищах, по несостоявшемуся свиданию с бабкой ПБОЮЛа, которая, как он надеялся, скрасит своими румянами его одинокую старость.
А теперь он из обнакновенного деревенского чудака превратился в чудака на букву «мэ». И все это случилось между восходом и закатом, как будто другого времени, чтобы так напакостить ему, Всевышний в своем расписании не нашел.
«Круто ты попал на TV» - подумал Ромуальдыч и горько заплакал.
«Когда я гонял своих курей, я был счастлив и молод. А теперь я стар и страдаю аденомой простаты. И не знаю, что делать и кто виноват. Я стану злобным карликом по имени Хакамада и буду ненавидеть тех, кто сумел пройти в Думу, потому что мне это не удалось».
Он расстегнул молнию на котомке, чтобы посмотреть, не осталось ли там какой-нибудь жратвы, но нашел лишь пресловутого Сканави, зипун и два камня, которые дал ему жидкобородый.
И тут, увидев их, Ромуальдыч почувствовал огромное облегчение, словно они свалились в котомку прямо с его души. Наверняка их можно продать какому-нибудь чурке, тогда он купит билет и сможет вернуться обратно.
«Но на этот раз я буду умнее самого Познера», - подумал он, доставая камни из сумки и пряча их в задний карман порток «Адидас». Он стал трогать и гладить камни прямо в кармане - на ощупь они были гораздо теплее его остывающей задницы. Вот настоящее сокровище - дотронешься, и на душе легче.
Камни напомнили Ромуальдычу о жидкобородом. В душе прозвучали его слова: «Если нельзя, но очень хочется, то можно». Ему захотелось понять, правда ли это. Он вынул камни из кармана, положил их обратно в котомку, откуда их могли спереть, и решил попробовать с ними пообщаться. Жидкобородый говорил, что вопросы камням надо задавать четко, ибо уши у них тоже каменные, и вопросы они читают по губам. Он спросил, пребывает ли еще с ним учение жидкобородого.
- А ты сам как думаешь? - ответил вопросом на вопрос не то Урин, не
то Калцедон, не то оба вместе.
- Найду ли я сокровища? - проигнорировал вопрос минералов Ромуальдыч.
Камни молчали, как будто проглотили свои каменные языки. Вот он – знак! Ромуальдыч понял, что есть вещи, о которых лучше не спрашивать, чтобы не нарваться на откровенное хамство. «Вначале ты должен сам решить задачу, а потом уже подгонять решение под ответ»,- учит Сканави.
Однако камни дали ему понять, что жидкобородый по-прежнему всюду, и это придало ему уверенности. Он снова оглядел мрачное и пустое подземелье, но уже не правым, а левым глазом. Вовсе не чужой мир здесь построили, а нашенский, просто новый. Кто был ничем, тот стал всем! И так будет всегда, пока есть на свете жулики и злодеи, менты и стоматологи, Пахмутова и Добронравов. Ромуальдыч понял, что может смотреть на мир обоими глазами искателя приключений на свою задницу.
- Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел, а от тебя, Чубайс, и подавно уйду, - пробормотал он, погружаясь в сон.

___________________

Проснулся он оттого, что кто-то толкал его ногой в бок. Многофункциональный базар, посреди которого Ромуальдыч устроился на ночлег, оживал, как алкаш с первым глотком поправочного пива «Бочкарев».
Ощупав по привычке окружающий мир в поисках своих кур, Ромуальдыч протяжно рыгнул и окончательно вспомнил, что мир-то - новый, но сейчас это его не колебало, как давеча. Нонче он не будет рыться по мусорным сусекам в поисках жратвы, а на голодный желудок отправится за сокровищами! У него нет ни гроша, но зато впереди его ждет огромный алтын. Вчерась ночью он выбрал себе судьбу искателя приключений на: он станет одним из тех, о ком рассказывает передача «Вокруг да около».
Дед вразвалочку двинулся по торжищу, чувствуя себя Морозом Красным носом, обходящим свои владения. Незаконные мигранты открывали свои палатки и бутики, и он помог продавцу прокладок поставить палатку и призывно разложить товар.
Торговец прокладками улыбался: он знал, для чего живет, и довольно разминал руки, готовясь встретить первых покупательниц. Глядя на него, деду вспомнился ласковый прищур жидкобородого Владимира.
«Он торгует прокладками не потому, что хочет, а потому, что может», - подумал Ромуальдыч и отметил, что не хуже жидкобородого с первого прищура может определить, насколько человек близок или далек от своего Пути.
«Это ж как два пальца облизать - и как же я раньше не догадывался этого делать?»
Когда разложили и натянули, продавец протянул ему упаковку новых вечных прокладок «Старая дева». Ромуальдыч просветленно принял и отправился дальше. И тут только до него доехало, что пока они ладили палатку, мигрант говорил на смеси таджикского с нижегородским, а он - на языке Тургенева и Черномырдина, но оба, стал быть, понимали друг друга. «Выходит, как есть песни, в которых слова только мешаются, так и разговорному жанру слова в принципе не нужны, взять хоть Елену Степаненко».
«Все один хрен», как говорил жидкобородый.
Ромуальдыч решил совершить променад по улочкам райцентра, чтобы внимательно изучить все дорожные знаки. Это потребует терпения, но терпеть нужду его начали учить еще во времена ускорения научно-технического прогресса и таки, кажись, выучили.
«Все один хрен», - снова вспомнилась ему аксиома жидкобородого.

_____________________

Торговец подгузниками смотрел, как и чем занимается новый день, и чувствовал обычный параноидально-похмельный синдром по гипертоническому типу с астеническим состоянием, томивший его по утрам. Уже пятнадцать лет отсидел он в своей лавчонке, куда редко заглядывали надзиратели ... миль пардон, покупатели. Теперь уже поздно было что-либо менять в жизни; сидеть и торговать подгузниками - вот все, что он умел. «Эх, были люди в наше время, не то, что нынешние - племя, да и то, в основном, с берегов Невы...» Доля при дележе им досталась неплохая, и они скупали все подряд; особенным спросом пользовались подгузники для игры в сику. Складывая выручку в сетчатые мешки из под польской картошки, он мечтал, как разбогатеет, зачехлит фомку, и старость его будет скрашена персональной парашей и теплой бабой на широких одноэтажных нарах.
Но время стало времечком, потом временами, появилось чувство долга всем и каждому, в том числе Парижскому и Лондонскому клубам. Центр торговли сместился на Токийскую биржу и соседи-торговцы, сделав пластические операции на глазах, уехали туда. На Савельевском спуске осталось лишь несколько лавочек, никто не хотел подниматься, все хотели только опускаться.
Но у Торговца подгузниками выбора не было: товар у него непортящийся, срока давности не имеет, а долги прощают только супружеские, да и те покойникам.
Все утро он наблюдал за редкой птицей, пытающейся долететь до середины местной речушки Пемзы. Она занималась этим долгие годы, изо дня в день, но, видно, ему так и не суждено узнать, что ей там надо.
За несколько секунд до обеденного боя курантов в соседней посудной лавке у витрины остановился незнакомый пейзанин. Прикид у него был клевый, однако наметанным глазом Торговец определил, что кошелек у него уже сперли. И все же он решил повременить с обедом до ужина.
Сквозь пыльную витрину Ромуальдыч с трудом разглядел, что в помещении кто-то есть. Войдя, он увидел, что не ошибся: помещение было лавкой, а при лавке имелся хозяин, юзанный жизнью чувак с пронзительным взглядом единственного левого глаза.
- Хотите, я вам витрину помою? - спросил Ромуальдыч. - А то с улицы
непонятно, что Вы здесь чем-то торгуете.
Хозяин ничего не отвечал.
- А вы мне за это дадите какой-нибудь жратвы.
Хозяин все так же молча сверлил его победитовым взглядом. Ромуальдыч понял, что на него наступил решительный момент. В котомке у него лежал зипун - грязнее все равно уже некуда. Достав зипун, он принялся тереть стекло. Через полчаса на витрине обнаружился рекламный плакат фирмы «Проктэр энд Гэмбл». Счастливый папаша держал за пухленькие ножки младенца, поперек которого был написан текст:

«Малыш белугою ревел.
В младенцах зная толк,
Я «Памперс» на него надел,
И он навек умолк».
Тут как раз в лавку зашли двое прыщавых юнцов с кипой свежих юмористических журналов «Вовочка» и купили большую упаковку «Хаггис супер драйв».
Окончив работу, Ромуальдыч попросил у хозяина еды.
- Иди за мной, - отвечал тот.
Повесив на дверь табличку «Закрыто: Coca-Cola», он повел Ромуальдыча в рыбный ресторанчик «Золотая рыбка», стоявший в самом верху спуска. Там они сели за один-единственный маленький столик.
Торговец подгузниками рассмеялся:
- Тебе ничего не надо было чистить. Подгузники грязи не боятся.
- Отчего же вы меня не остановили?
- Оттого, что нам обоим надо было прочистить карманы и промыть мозги.
А когда они похавали, он сказал:
- Я хочу, чтобы ты на меня работал. Сегодня, пока мы с тобой перетирали, пришли двое с пустыми ведрами - это хороший знак.
«Опять знаки, - подумал Ромуальдыч. - Сам-то ты понял, чо сказал?»
- Ну так как? - настаивал Торговец. - Пойдешь ко мне разводящим работником?
- От заката до рассвета все перемою и всех вампиров перебью, - ответил Ромуальдыч.- А вы мне за это дадите денег на путевку в Ебипет.
Одноглазый снова рассмеялся.
- Если ты даже целый год будешь отираться в моей лавке, и при этом будешь получать хороший процент с каждой покупки, все равно тебе придется брать кредит в банке «Юная процентщица». Между нами, между нами и Египтом - тысячи километров тундры.
Пиздец, как всегда, подкрался незаметно. Исчезли улицы и переулки, дома и люди, грабли и мотыги из кости мамонта. Сгинули куда-то Вера, Надежда, Любовь и, мать их, Софья, приключения и злоключения, сокровища и пирамиды. Во всем мире воцарилась воистину матросская тишина. Ромуальдыч, не чувствуя боли от вонзившейся в горло селедочной кости, остановившимся взглядом смотрел в раскрытую дверь едальни и страстно желал только одного: набить морду жидкобородому.
Одноглазый глядел на него, подняв бровь - еще утром, совсем недавно, он веселился, как младенец. А теперь, кажется, повзрослел и даже отрастил бороду.
Я могу дать тебе денег, чтобы ты мог доехать автостопом до своего села, - сказал одноглазый.
Ромуальдыч не ответил. Потом встал, подтянул портки «Адидас» и подхватил котомку.
- Я остаюсь работать у вас разводящим, - сказал он.
И, помолчав еще часок, прибавил:
- Мне нужны деньги, чтобы купить инкубатор.













Часть вторая


Почитай уж без году неделю работал Ромуальдыч в частной лавочке, а во вкус так и не вошел. Да и мудрено войти, потому что вкуса у подгузников, как такового, не было – одна сухость во рту. Торговец день-деньской зырил на него одиноким глазом и бурчал, чтобы дед оставил хоть что-нибудь для продажи.
Однако увольняться не пришлось, потому что Торговец, хотя и бурчал непрерывно всеми частями тела, был из так называемых «честных» и слово держал: Ромуальдыч исправно получал долю с каждой покупки и даже сумел зашить в портки несколько пятирублевых монет. Бумажным деньгам он не доверял еще со времен реформы лысого кукурузника. Но однажды утром, надевая портки, он хорошенько пощупал в потайном месте и понял, что, если будет зашиваться в таком же темпе, инкубатор ему уже не грозит.
- Отчего бы нам не сделать наружную рекламу? – сказал он хозяину. – «ИЖ» только на рекламе и выехал, корыто вон тоже оцинкованное, а ездить на нем можно только с ледяной горы.
- Жили мы раньше без всякой рекламы, - отвечал тот. – Наружка, правда, была, но цели и задачи перед ней ставились сугубо внутренние.
- Без рекламы не вытащишь и рыбку из пруда. Без нее мужчины так никогда и не узнали бы, насколько сухо может быть там у любимой женщины, а женщины ни за что не догадались, что самое большое удовольствие возлюбленному можно доставить, вооружившись бритвой «Жиллет».
Торговец в это время обслуживал посетителя, пожелавшего купить большую упаковку «Памперсов», но не знавшего точно своего размера. Торговля теперь шла бойко, словно весь райцентр с утра до вечера только пил и писал.
- Слава аллаху и местному молокозаводу, - сказал он, когда покупатель, наконец, отошел. – Люди обделывают свои делишки, а мы – свои. Скоро я дам тебе столько денег, что тебе придется покупать вторые портки. Что тебе еще нужно? Третьи? Но зачем – ведь ты же не Лайма Вайкуле?
- Затем, что мы живем в знаковое время, - невольно вырвалось у деда, и он тотчас пожалел о сказанном: одноглазый-то ведь никогда не встречал Президента.
«Что называется, Процесс Пошел, - вспомнились ему слова жидкобородого. – Дурачкам везет. Ибо жизнь хочет, чтобы человек следовал своей Судьбе».
А одноглазый между тем переваривал сказанное Ромуальдычем. Ясно, что одно лишь его присутствие в лавке было хорошим знаком, разрешающим, и он не раскаивался, что нанял этого яйцеведа в штатском. Хотя получает он больше, чем зарабатывает своим горбом, но, с другой стороны, Анне Курниковой тоже отстегивают отнюдь не за умение держать ракетку двумя руками. Торговцу казалось, что недалек тот час, когда Ромуальдыч возвратится к своим недоеденным несушкам.
- Зачем понадобились тебе пирамиды? – спросил он, чтобы сменить мизансцену.
- Затем, что в многотиражке «Красные Козлы» о них передовица большая была, - ответил Ромуальдыч и изобразил руками, какая именно была передовица.
Сокровища превратились в гамлетовское «не то было, не то не было», и он старательно обходил мысль о них, как обходят на дороге коровью лепешку, потому и не стал рассказывать одноглазому свой сон.
- Впервые так хорошо вижу человека, который хочет обменять шило странствий на мыло впечатлений. А пирамиды эти – просто кучка камней. Ты и сам во дворе можешь наложить такое.
- Видать, вам и не снилось кино «Титаник» о дальних странствиях, - ответил на эту инсинуацию Ромуальдыч и пошел встречать очередного засранца.
Через две недели одноглазый вернулся к разговору о рекламе.
- Не люблю я светиться на НТВ в прайм-тайм, - сказал он. – Я же не Ходорковский, которому сам Путин не страшен. Нам с тобой за свои капиталовложения придется всю жизнь выплачивать.
«А мужик прав», - тоскливо подумал Ромуальдыч.
- Вот и ответь мне, на хрена козе баян? – заострил вопрос одноглазый.
- Тута как в лаун теннисе: пока удача на твоей стороне, надо делать все, чтобы перебросить ее на сторону противника. Это ведь так и называется: Процесс ради Прогресса. Авось кривая вывезет.
Одноглазый помолчал-помолчал, да и отвечал:
- Государство собирает с нас тринадцать тысяч восемьсот три вида налогов и возлагает на нас за это лишь пять обязанностей. Самая главная – помнить, что нет Президента, кроме Путина, и Ястржемский пророк его. Четыре других – поститься, поститься и еще раз поститься как завещал…
Он снова замолчал.. При упоминании Вечноживого с кепкой глаза его увлажнились. Он, хоть и был всегда готовым, все же сумел прожить жизнь и не стал пока готовеньким.
- Ну, а пятая обязанность? – спросил Ромуальдыч.
- Ты вот намедни вякал, что мне, век воли не видать, никогда не снились сны о дальних странствиях. Так вот: пятая и самая почетная обязанность каждого, будь ты хоть гражданин, хоть поэт, - служба Родине в ея Вооруженных Силах.
Каждый у нас хоть пару лет должен послужить Родине и товарищу старшему прапорщику. А тот посылает иногда гораздо дальше пирамид. В молодости я скопил немного на то, чтобы откосить от армии. Потом мне выбили глаз и признали ограниченно годным для строительства генеральских дач, но я сел за кражу лопаты. И каждый день глядел через телевизор в клеточку, как проходят мимо брюнеты и блондины, соловые и рыжие, каурые и прочей масти, - но все до единого бритые наголо!
Видел я и как некоторые из них возвращаются, счастливые и довольные выпитым, и вносят в дом на вытянутых руках символ отданного Родине, матери, долга – дембельский альбом. Один из них, киномеханик, крутивший индийские фильмы, рассказал мне, что возвращался из армии почти целый год, и каждый день к вечеру так уставал, что на следующее утро приходилось все начинать сначала.
- А не пойти бы вам в армию прямо сейчас? – спросил Ромуальдыч.
- Я жив только благодаря мечте о ней и боюсь, что, когда мечта станет явью, мне больше незачем будет жить на свете.
Мечтать – не строить. Ежели ты не токмо мечтаешь о пирамидах, но и жаждешь осуществить свою мечту, то это твоя головная боль, и за пирамидоном я для тебя не побегу.
В тот день он разрешил Ромуальдычу дать рекламу на радиостанции «Эхо» вокзального сортира. Не все хохлы мечтают о сале одинаково.

_______________________

Минуло еще два срока – реклама в «Эхе» сделала свое дело: в лавку валом валили местные и проезжие диарейцы и энурезцы. Эти, как известно, за ценой не постоят. Ромуальдыч прикинул: если так и дальше потекет, скоро никакой осени не хватит считать его курей. А Ебипет – что ж, Ебипет, мабуть, такая же мечта, как для одноглазого хозяина служба в Вооруженных Силах. Он был доволен своей работой и постоянно представлял себе, как он въедет в село верхом на белом петухе породы «Манхэттен», а за ним курей мыслимо-немыслимо, и все несутся.
«Помни: удвоение ВВП – дело рук самих удвояющих» - говорил ВВП.
Ромуальдыч помнил. И удвоял, да так, что ни присесть, ни продыхнуть.
Он был горд собой. Он многому научился: понимал и мог ответить на языке нижней части тела, читал знаки на полу лавки и вокруг нее. Однажды он услыхал, как стонет какой-то человек: в такой, мол, позе с утра до вечера – врагу не пожелаешь. Ромуальдыч сразу смекнул, что это знак, и сказал одноглазому:
- Почему бы нам не установить парочку унитазов, как у матушки Анджелы? Пользоваться ими можно будет в общем зале, но за дополнительную плату.
- Большое новшество, можно подумать, - отвечал тот.
- А еще мы предложим еду и напитки. Таким образом, мы замкнем жизненный цикл человека, и ему не надо будет от нас уходить, пока есть в кармане хоть грош.
Одноглазый довольно долго смотрел на него – Ромуальдыч даже вспомнил анекдот про воробышка, которого все принимали за сову, а он просто какал. А ближе к вечеру все-таки смог заговорить.
- Скажи мне, ты добить меня хочешь? – спросил он у Ромуальдыча.
- Вы же знаете: я хочу курей, а вовсе не вас.
Одноглазый глубоко затянулся папиросой «Дым отечества».
- С тех пор как сижу, в том числе в этой лавке, ходит разная шушера и предлагает мне всякие пирамиды. А ну если мы действительно заколотим столько денег, что ни в одну банку не влезут?
- Что ж в этом плохого?
- Большие деньги – большая социальная ответственность. А это уже большие срока, я к таким не привык.
Ромуальдыч не нашелся, что ответить. Одноглазый продолжал:
- Не знаю кто и куда тебя послал, но оказался ты у меня. И теперь словно бы открываешь передо мной дверь камеры. А мне оно надо?
«Хорошо еще, что я ничего не рассказал продавцу чипсов» - подумал Ромуальдыч. – Курям, что ни впаривай, на все клюют, а людям зачем-то надо знать, сколько лет они с этого будут иметь.
- Бим-салабим-малабим-дурдом, - произнес наконец торговец подгузниками.
- Что это значит?
- Чтобы понять по-настоящему, надо в этом самом дурдоме родиться, но примерный смысл такой: «Нам, татарам, адекватно – что калым, что Колыма». И гася папиросу о каблук, добавил, что с завтрашнего дня Ромуальдыч может продавать хоть мать родную. Остановить Процесс, который уже куда-то Пошел, невозможно.

______________________

Люди взбирались по крутизне, ища убежища от посторонних глаз, и вдруг на самой верхотуре видели перед собой лавку – не лавку, нужник – не нужник, а именно то, что нужно нуждающемуся. Как же было не зайти и не попробовать?!
«Что б моим подчиненным до такого додуматься!» - говорил один, подставляя оборотную сторону тела вибросушилке немецкой фирмы «Васистдас».
Другой утверждал, что таких ароматов не вкушала даже восточная царица Рексона. Третий вспоминал, что на Руси существует давняя традиция думать думу именно в таких местах, поэтому, мол, Государственная Дума тратит половину своего бюджета на обустройство прилегающей территории.
И очень скоро все прослышали об этом изобретении, и народ потянулся по склону, чтобы своими глазами увидеть, какие новшества можно внести в такой старинный промысел. Появились и другие заведения типа «сортир», но для посещения их не требовалось столько усилий и натуги, и потому они пустовали.
Скоро в лавку пришлось провести канализацию. Теперь здесь негде было присесть и мухе.
Sic transit полгода.

________________________

Ромуальдыч очнулся еще до восхода солнца. С тех пор как он впервые ступил на зыбкую почву райцентра, транзитнуло не то девять месяцев, не то девять с половиной недель.
Он надел малиновый пиджак, специально купленный к этому дню, покрыл голову бейсболкой с вышитой сзади надписью «kiss me», обул кроссовки и без шума и пыли спустился вниз.
Город спал с чувством исполненного долга, как часовой у полкового знамени. Ромуальдыч съел пирожное «Красная Шапочка», запил чаем «Майский сон». Потом уселся на пороге лавки и закурил «Дым отечества».
Так он сидел и покуривал в полном одиночестве, без единственной мысли, слушая постоянный и ровный шум ветра, нюхая постоянный и ровный запах. Забычковав, сунул руку в карман – и тщательно осмотрел вынутое. Нюх его не подвел: то был запах денег, настоящих денег – не рублей, и на них можно было купить инкубатор, запасти на зиму кормов, и еще останется, чтобы выкупить у армянина сельпо и открыть там для молодежи дискотеку «У Ромуальдыча». Молодежи, правда, в селе уж не осталось, но, может, слетятся обратно из своих Израилей на шум и свет дискотеки. То-то будет весело, то-то хорошо.
Ромуальдыч терпеливо дождался, когда проснется одноглазый и отопрет заведение. Потом, опроставшись, они вместе выпили еще чаю.
- Уйду я, - сказал дед. – Теперь мне есть на что разводить курей, а вы можете отправляться хоть в армию, хоть сразу на тот свет.
Одноглазый молчал, как ебипетский сфинкс.
- Благословите меня, - настойчиво сказал Ромуальдыч. – Благословите, а то хуже будет.
Одноглазый все так же молча заваривал чай. Наконец, когда терпение Ромуальдыча почти уже лопнуло, он обернулся к тому.
- Я горжусь таким крестником. Ты вдохнул аромат жизни в мою лавочку. Но знай: я не пойду в армию, пока она не станет контрактной. Знай и то, что ты не купишь себе даже ножку Буша.
- Кто это сказал? – с легкой угрозой спросил Ромуальдыч.
- Бим-салабим-малабим-дурдом, - только и ответил старый форточник. И благословил деда.

__________________________

Затем Ромуальдыч пошел к себе в комнату и собрал нажитое непосильным трудом – получилось с хороший гулькин нос. Уже в дверях он вдруг заметил позади себя свою старую джинсовую котомку «Армани», которая давно не попадалась ему на глаза, так что он и забыл про нее и не вспомнил, если бы не заметил вдруг позади себя давно не попадавшуюся ему на глаза старую джинсовую котомку «Армани». В ней лежали его зипун и книга, заложенная на первой странице листочком фигового дерева. Он вытащил зипун, в одночасье решив подарить его какой-нибудь поломойке из местных, и тут по полу покатились два камня – Урин и Калцедон.
Тут дед вспомнил про жидкобородого и сам удивился, что столько времени не вспоминал о нем, хотя все вокруг, особенно телевидение, изо всех сил старалось не дать ему забыть ничто и никого.
«Мечтать – наша профессия, - говорил ему Владимир. – Следуй знакам».
Дед собрал камни, и тут его снова охватило странно знакомое ощущение, будто жидкобородый все еще где-то рядом с нами и никуда уходить не собирается.
«Я снова стану старым пердуном с партбилетом, - подумал он, - а кто стал ничем, тот опять будет всем. Еще десяток яйцеобразных лет курям под хвост».
Куры, однако, научили его нестись по жизни, не притормаживая на остановках, и сейчас он сознавал, что способен покорить любую вершину и шагнуть дальше, в любую пропасть.
«Если нельзя, но очень хочется, то можно», - так говорил жидкобородый Владимир.
Однако ни о чукчах, ни о других малых и больших народностях, которые хоть и мечтают, но на людей, осуществляющих их мечты, кладут с прибором, жидкобородый и словом не обмолвился. Он не говорил ему, что пирамиды – это то, что каждый может наложить у себя во дворе. Забыл он также сказать телефон налоговой полиции, куда надо срочно звонить, если у тебя завелись деньги.
Ромуальдыч взял свою котомку и присоединил ее к остальным вещам. Спустился по лестнице. Хозяин обслуживал чету засранцев, а еще двое готовились к утреннему обряду, расстегивая штаны. Посетителей с ранья набежало много. Только сейчас Ромуальдыч вдруг заметил, что лысина одноглазого напоминает ему лысину жидкобородого.
«Словно жидкобородый Владимир прошел тут и оставил на каждой лысине следы своего присутствия, - подумал Ромуальдыч. – Но ведь он так и говорил мне, что капает на мозги каждому, кто связался с Судьбой».
Он ушел не прощаясь – этому его научил один англичанин из Херсона. Но он понимал, что хотя и не прощается, но уходит. Уходит с желанием покорить мир во главе куриной стаи.
«А может, не куриной, а верблюжьей? – думал Ромуальдыч. – Когда еще представится возможность смотаться в Ебипет».
Расстояние от села до райцентра он одолел меньше чем за год. Осталось-то, мабуть, всего ничего. Проще простого: выйти на улицу и спросить у первого встречного, где тут посылают в Ебипет.

________________________

Помещение, где сидел Американец, напоминало Библиотеку Конгресса США – так же пахло пылью, потом и ученой скотиной. «Стоило десять лет учиться на первом курсе Мичиганского университета, чтобы оказаться на втором», - думал он, сосредоточенно листая комикс «Том и Джерри идут в публичный дом».
Однако отступать было некуда – позади стенка. Надо было следовать знакам. Всю свою жизнь он учил тот единственный язык, на котором говорит Вселенная, - английский. И вот теперь он почти свободно читает комиксы, досконально знает, что Вторую мировую войну Трумэн выиграл у япошек в покер, получив при последней раздаче street, только вот кто такой Mihail Zadornov так и не сумел выяснить. Тщетно пытался он спрашивать у других американцев – все они, даже те, чьим хобби было забивание себе головы всякой чепухой, которая никогда в жизни не пригодится, только пожимали плечами.
Американец уже истратил часть отцовского наследства на бесплодные поиски. Он рыскал в лучших на свете библиотеках, выписывал и даже читал всю англоязычную прессу, включая рукописный таблоид монгольского улуса Veliky Ustiug. Там то он и вычитал между строк об одном знаменитом сантехнике, выходце из России, работавшем в свое время еще на строительстве римского водопровода. Ну, работал и работал, там их сотни тысяч работало, у одного Калигулы в загородном доме было тридцать пять тысяч одних унитазов из золота и слоновой кости. Но тут как раз вернулся из Египта знакомый археолог и рассказал о некоем сантехнике, который вот уже двести лет ладит канализацию в оазисе Эль-Каюк, имея на вооружении лишь два инструмента: ржавый гаечный ключ и нержавеющую Tvoju Mat.
Американец тотчас отменил запланированную покупку контрольного пакета акций «Дженерал Моторс», наскоро покидал в дорожную сумку одноразовую зимнюю одежду и вот он здесь, в хлеву, похожем на Библиотеку Конгресса, а за его стенами большой караван, который собирается идти через Сахару, а по пути его будет оазис Эль-Каюк.
«Я должен своими глазами увидеть Сантехника и своим носом учуять этого проклятого Zadornov’a», - подумал Американец, и даже вонь верблюдов показалась ему в эту минуту не столь невыносимой.
Тут к нему подошел старый араб с котомкой «Армани» и поздоровался.
- Откуда путь держишь, добрый человек? – спросил он.
- От верблюда, - отвечал Американец и снова развернул комикс.
Ему было не до разговоров: надо освежить в памяти все, что он учил за десять лет; не исключено, что по возвращении ему предстоит переэкзаменовка.
Старик тем временем, усевшись, достал из котомки и тоже раскрыл книгу. Американец заметил, что она пестрит значками, похожими на математические.
«Небось тоже студент» - подумал он. – В свободное время можно будет поговорить с ним о зверствах преподавателей».

______________________

«Это ж надо, - думал тем часом Ромуальдыч, в очередной раз пытаясь прочитать название первой главы. – Вот уже почти два года, как я взялся за книгу, а до сих пор дальше фигового листка не продвинулся».
Перед ним не мельтешил жидкобородый Владимир, но дед все равно не мог сосредоточиться. Отвлекала еще и мысль, которая, кажется, решила навеки поселиться в его бедной башке. «Тоже, нашла себе ПМЖ, зараза, как будто других голов на свете нет. Вон у верблюда башка какая – есть где разгуляться».
Рядом сидел иностранец и так же читал книгу. Ромуальдычу он не показался, как, впрочем, все иностранцы: сначала добродушно похлопывают тебя по плечу и охотно дают в долг, а уже спустя несколько лет начинают говорить про какую-то реструктуризацию.
Дед закрыл книгу – еще подумает, что он тоже иностранец, - затем вынул из-за пазухи камни и стал демонстративно играть ими.
- Урин и Калцедон! – поразился иностранец.
Ромуальдыч поспешно спрятал камни за пазуху.
- Купишь уехал в Париж, остался один шиш – сформулировал он на понятном иностранцу языке.
- Грош им цена, - ответил тот. – Рокфеллер такими камешками даже полы в курятнике не выложил бы, однако человек понимающий сразу узнает Урин и Калцедон. Но я и не подозревал, что они докатились до здешних мест.
- Мне подарил их Президент, - ответил на незаданный вопрос Ромуальдыч.
Чужеродец, словно лишившись своего иноземного языка, неверной рукой достал из потайного кармана два камня – такие же, как у Ромуальдыча.
- Ты говорил с Президентом? – проговорил он.
- Ну да, вам, империалистам трудно представить, что президенты говорят с народом, - сказал Ромуальдыч, у которого куда-то подевалось желание продолжать беседу.
- Да нет, почему же. Народ первым признал Президента, когда все остальные еще спрашивали друг у друга: «Ху из, мистер?». Как раз в том, что президенты общаются с народом на его языке, нет ничего необычного. Взять хоть Билла Клинтона и Монику Левински. – И Американец добавил, словно опасаясь, что старик не въехал: - Об этом рассказывали по телевизору, в ток-шоу «Влезь без мыла в замочную скважину». Из этой передачи я и узнал про Урин и Калцедон. Ведущий сказал, что гадать можно только на этих камнях, и что жрецы носили их на золотых бронежилетах.
Теперь уж Ромуальдыч не жалел о том, что пришел в этот мир.
- Быть может, это знак, - пробормотал, как будто бы размышляя, Американец.
- Кто сказал тебе о знаках? – интерес Ромуальдыча рос как на дрожжах.
- Все на свете – знаки, - сказал Американец, откладывая свой комикс. – Давным-давно люди говорили на одном языке, а потом некоторые перешли на иврит, другие и вовсе на арабский. Я здесь затем, помимо прочего, чтобы обучить несчастных арабов основам демократии: как правильно пить кока-колу, с какой стороны надкусывать гамбургер и так далее. И еще я должен найти одного человека, который владеет гаечным ключом. Сантехника.
Разговор их был прерван появлением толстого, как исполнитель арии Ленского, араба – владельца помещения.
- Повезло вам, ребята, - сказал араб. – Сегодня после обеда в Эль-Каюк отправляется экскурсионный караван.
- Но мне нужно в Ебипет! – растерянно воскликнул Ромуальдыч.
- В Египте и находится Эль-Каюк. Ты сам-то откуда будешь?
Ромуальдыч ответил, что он из России. Американец обрадовался: будет еще кого поучить азам демократии.
- Пончик называет знаки везением, - сказал он, когда хозяин вышел. – Если бы я умел как следует писать, то написал бы толстую, как этот араб, книгу о словах «везение» и «совпадение».
И добавил, что встреча его с Ромуальдычем, у которого тоже, вот везение, есть Урин и Калцедон, вряд ли просто совпадение. Потом осведомился, не Сантехника ли разыскивает старик.
- Я ищу сокровища, - ответил тот и, спохватившись, прикусил язык левой стороной челюсти, где у него еще оставались зубы.
Однако Американец вроде бы не придал значения его словам и только сказал:
- По большому счету – я тоже.
- Что такое «по-большому», я знаю, а вот в сантехнике не разбираюсь – нужды не было, - сказал Ромуальдыч, но тут снаружи раздался баритон звавшего их толстяка.
Караван поведу я, однозначно, - сказал им во дворе человек, похожий на Наполеона в исполнении Савелия Крамарова. – Кто хочет мыть сапоги в Ниле, а не попасть под поезд, как Анна Каренина, делай, как я. Остальные – коммунисты и будут повешены на первом же саксауле с конфискацией имущества и младших жен.
Тронуться готовились человек двести, среди которых было едва ли не вдвое больше ослов. У Американца оказалось множество чемоданов, набитых комиксами и жевательной резинкой. Во дворе толпились женщины, дети и мужчины в одинаковых футболках с надписью «Все путем» на катарском языке. Стоял такой шум, что даже Вождю пришлось говорить чуть громче обычного.
- Люди здесь собрались разные, и каждый пусть вспомнит свою маму и поклянется, что будет слушать меня, на каком бы телеканале я ни выступал.
Раздался приглушенный гул голосов – это каждый вспоминал маму. Ромуальдыч помянул мать своего соседа Кузьмы, а Американец – Бенджамена Спока.
Потом послышался звук трубы, сделавший свое трубное дело. Ромуальдыч и Американец, купившие себе по верблюду, не без труда устроились со своей поклажей между горбами. Ромуальдыч при этом вспомнил Горбачева и неожиданно для себя пожалел беднягу.
- А между тем так уж совпало, что никаких совпадений не существует, - словно продолжая давешний разговор, сказал Американец. – Я приехал сюда потому, что один мой кореш услышал от другого, который где-то когда-то видел…
Но слова его потонули в шуме тронувшегося каравана. Ромуальдыч, однако, просек, что пытался сказать Америкашка: сколько веревочке ни виться вокруг шеи, узелка не миновать.
«Чем дальше от начала Пути, тем ближе его конец», - просветленно подумал старик.
Караван, тем временем, тоже не стоял на месте. Шли, останавливались, снова шли, снова останавливались и опять шли, чтобы опять остановиться там, где нужда заставит.
Ромуальдыч, чувствовавший себя между горбами, как селедка под шубой, молча разглядывал многочисленных туристов. Потные, грязные, молчаливые, они тупо щелкали затворами фотоаппаратов, пытаясь сохранить в памяти электронных обрубков песчинки мгновений.
Старший гид монотонно рассказывал о пламенной любви юного Тутанхамона к красавице Нефертити, которая накрылась золотой крышкой весом сто восемнадцать килограмм девяносто три грамма.
Ромуальдыч понимал, о чем говорит Старший гид, хотя до него долетали только отдельные слова: фараон (видимо, ихний полицейский), мумие, папиросы, которые изготавливались из травы под названием «лотос». Он и сам часами мог говорить, ни о чем не думая и как бы растворяясь в безмерной силе стихийного разума.
«Я учился у кур, учился у памперсов, - думал он. – Теперь меня будет учить этот пустынный обалдуй. Пустыня – самое мудрое из всего, что я видел прежде, потому что мудрость и сыплющийся песок неразделимы».
А ветер дул как из дула пистолета Стечкина, который Ромуальдычу дали однажды подержать на военных сборах. Старик вспомнил, как ощутил силу ветра, стоя на недостроенной силосной башне. Этот ветер, видимо, шевелил когда-то перья его курей, преющие теперича Бог знает в какой перине.
«Забыли меня, наверное, мои пернатые подруги, - думал он без особой грусти, - ведь у еды короткая память. А я вот помню, особенно одну, рябую – сердечко у нее горчило как-то по-особому».
Тут ему вспомнилась родственница ПБОЮЛа – должно быть, она уже нашла себе какого-нибудь геронтофила на сайте знакомств www.vozmimenja.ru. То, что он почему-то был в этом уверен, произвело на старика сильное впечатление: может, и он овладел Всеобщим Языком и знает теперича настоящее и прошлое всех на свете? Некоторым из нас дано знать все, ибо все уже записано в базе данных Федеральной службы охраны прав человека, чья фамилия и должность начинаются с одной заглавной буквы.
- Дурдом,- промолвил старик, вспомнив Торговца памперсами.
Иногда песчаная пустыня вдруг становилась каменной. Если экскурсия оказывалась перед валуном, все слезали с верблюдов и долго фотографировались на его фоне, принимая его за пирамиду Хеопса. Тут же, словно из-под земли, появлялись немытые со времен Великого Потопа арабчата и предлагали по дешевке купить череп Эхнатона или лобковую кость Клеопатры. Верблюды громко ржали, а гиды изо всех сил пытались сохранить невозмутимость, но кто-нибудь из них обязательно умирал от смеха, и тогда остальные бросали жребий, кто поведет дальше его туристов.
Сколько бы не кружила экскурсия, сколько бы не меняла направление на противоположное, она неуклонно двигалась к цели, потому что цель – повышение благосостояния экскурсоводов – двигалась вместе с ней. Иногда, впрочем, Вождь залезал на большой валун, который возили за ним на отдельном верблюде, и, обращаясь к туристам, строго отчитывал гидов за возникшее из-за длительного хождения по кругу головокружение от успехов. Один только Американец ничего, казалось, не замечал, уткнувшись в очередной комикс.
Ромуальдыч в первые дни пути пытался слушать Вождя, но потом окончательно запутался в его речах и обнаружил, что шум ветра гораздо содержательнее. Он также научился понимать своего верблюда и однажды, по совету последнего, даже выбросил книгу: лишняя тяжесть. Впрочем, он по-прежнему был уверен, что именно Книга спасет человечество, потому что ее можно открывать и закрывать бесконечно, в отличие от свиной тушенки.
Мало-помалу он сдружился с Младшим Экскурсоводом, отвечавшим за левую заднюю ногу ромуальдычева верблюда, и однажды тот рассказал ему историю своей жизни:
- Я жил в деревушке из пяти дворов неподалеку от Эль-Кайфа. Был у меня дом из одной комнаты, сад из одного дерева и одноглазый сынишка. Короче, пора было помирать.
Но однажды затряслась земля и из заброшенного колодца полилась оранжевая газированная жидкость со вкусом апельсиновой корки. Она залила все живое вокруг, а вслед за ней прилетел огромный самолет, набитый одеялами и спасателями.
Фамилия главного спасателя была похожа на окрик, которым мы заставляем верблюда опуститься на колени, и, когда он представился, все верблюды попадали в оранжевую воду и захлебнулись. Гаагский трибунал присудил нам компенсацию, и я смог купить на нее это теплое местечко.
Конечно, условия тут похуже, чем у тех, кто ведает передней частью верблюда: фураж продать легче, чем помет, да и запах от него благороднее. Зато фуражом приходится делиться с верблюдом, а помет весь наш с напарником, иногда мы даже экспортируем его через знакомого таможенника в Израиль: там научились делать из него конфеты «Птичье молоко».
Так и открылся мне смысл слов Всевышнего: не надо бояться неведомого, ибо каждый способен обрести то, чего хочет, получить то, в чем нуждается.
Теперь я ничего не боюсь, так как понял, что и наша судьба и история мира пишутся одной левой.
Иногда встречались две экскурсии. И не было случая, чтобы они не находили общего языка, потому что цель пути у них была одна, словно и впрямь все на свете было написано одной левой.
Бывало, что на огонек забредали таинственные бедуины, крышевавшие пустыню еще со времен фараонов. Они забирали свой бакшиш, предупреждали, где нужно опасаться нападения других бедуинов, а затем, станцевав «Цыганочку» с туристками из Ханты-Мансийска, так же таинственно исчезали.
В один из таких вечеров Младший Экскурсовод подошел к костру, у которого сидели Ромуальдыч и Американец.
- Слух идет о большой разборке между группировками бедуинов, - сообщил он.
Ромуальдыч лишний раз убедился, что мир един: в Японии – Япончик, на Тайване – Тайванчик, в Бедуинии – свой Бедуинчик родом из жаркого Солнцева курирует финансовые потоки и фигурное катание.
Молчание нарушил Американец, поинтересовавшийся, насколько это может быть опасно для экскурсии, и не надо ли дать телеграмму губернатору Калифорнии Арнольду Шварценеггеру.
- Где вход, там выхода нет, - ответил Младший Экскурсовод. – Тут как у верблюда: начал дело – обратно не втянешь. Остальное за нас есть кому решать.
-Дурдом, - добавил он таинственное слово и отошел к верблюду.
- Зря ты не обращаешь внимания на экскурсию, - сказал Ромуальдыч Американцу. – Присмотрись как причудливо ее движение к цели.
- А ты зря книг не читаешь, - отвечал тот. – Какой-нибудь «Алхимик» в этом смысле даст сто очков вперед твоей экскурсии.
Люди, как и животные, на которых они сидели, шли теперь быстрее, молча переваривая холодную пищу: Вождь запретил жечь костры, чтобы не привлечь израильские бомбардировщики, участвующие в разборках на стороне «ЮКОСа».
Чтобы спастись от холода, верблюдов и лошадей ставили в круг, а сами ходили вокруг этого круга по кругу, пока не согревались.
Как-то ночью, созрев от однообразного хождения, Ромуальдыч рассказал Американцу всю свою историю.
Американцу особенно понравилась та ее часть, которая была связана с памперсами, величайшим изобретением американского гения после теории относительности и оральных контрацептивов.
- Вот что движет Вселенной, - сказал он. – Когда чего-нибудь желаешь всей душой, большого или малого, то приобщаешься к Душе Мира. А в ней заключена огромная сила, как в Терминаторе-2.
И добавил, что душа есть у всего на свете: чем неодушевленней предмет, тем больше в нем души. Вот в Буше-младшем, например, души гораздо больше, чем в Буше-старшем.
Ромуальдыч слушал молча, поглядывая то на верблюжий зад, то на лошадиный.
- Я видел, как идет экскурсия через пустыню, - сказал он наконец. – Пустыня в то же самое время идет через экскурсию, и там, где они встречаются, возникают оазисы и свалки. А если бы они не шли навстречу друг другу, как Россия и Америка, мир никогда бы не узнал атомной бомбы.
Теперь оба глядели на лошадиный зад.
- Вот это и есть магия, - подытожил Ромуальдыч.
После долгого созерцания лошадиного зада подал наконец голос Американец:
- О’кей. Похоже, мне стоит присмотреться к экскурсии.
- А мне – заглянуть в твои книги, – отвечал старик.

____________________

Книги были странные. Слов в них было всего ничего, да и те состояли, в основном, из одной–двух букв:
«А!», «Ух, ты!», «Ой!». На картинках были нарисованы огнедышащие драконы с лицом Ксении Собчак и почему-то соль, видимо англицкая. Мысль, впрочем, на все книги была одна, и Ромуальдыч в конце концов ее просек: все на свете - один хрен, что Ксения Собчак, что англицкая соль, а, значит, незачем платить больше.
Из одной книги он узнал, что самое важное давно уже написано – несколько строчек, которые нацарапал на внутренней поверхности блошиной подковы один леворукий умелец из Криворожской губернии.
- Это называется «письменность», - сказал Американец, втайне гордясь тем, как выгодно он вложил деньги в годы учебы.
- На хрена же тогда столько книг?
- Некоторые люди обнаружили, что из одних и тех же букв можно составлять совершенно разные подписи к картинкам. За подписи начали платить отдельно, и теперь автор, если даже совсем ничего не придумает, обязательно черкнет под картинкой: «Нет слов». А потом те, кто не умел рисовать, начали составлять целые книги из подписей к несуществующим картинкам. Так появились писатели: Шекспир, Достоевский, Zadornov. Яйцеголовым это понравилось, и с тех пор остальным, чтобы прослыть умными, тоже приходится время от времени делать вид, что они читают.
Больше всего заинтересовала Ромуальдыча книга о знаменитых сантехниках. Всю свою жизнь они посвятили постижению Великого Творения, состоящего из элементов: твердого и жидкого.
Он узнал, что жидкий элемент продлевает жизнь и лечит от всех болезней, включая хроническое гнойное воспаление подмышечной чакры. Сотворение твердого элемента требует усидчивости и значительных усилий, но в один прекрасный момент создатель его замечает, что не только сделал его, но и очистился сам.
- А, кроме того, - продолжал Американец, - сантехники, а вслед за ними и другие люди заметили поразительную вещь: все, что угодно, и в любом количестве можно превратить в твердый элемент, но обратное превращение практически невозможно, хотя этим с утра до ночи занимаются бесчисленные PR-агентства.
Однако, когда Ромуальдыч попытался соотнести то, что он знал о Великом Творении, с тем, что написано о нем в книгах, то зашел в тупик: там была такая тарабарщина, с какой не всякий тарабарский король рискнет выступить перед своими избирателями.

_________________

Почему в книгах все так замысловато? – спросил он однажды вечером у Американца, который явно скучал, и даже жевательная резинка «Челюсти» перестала удовлетворять его потребность в общении.
- Если бы все понимали, что написано в книгах, литературные критики остались бы без работы. Им пришлось бы переквалифицироваться в тюремных надзирателей, потому что они умеют только строить по росту, раскладывать по нарам и устраивать шмон. Пусть уж лучше пишут рецензии.
- А когда были написаны эти книги?
- Много веков назад.
- Но тогда ведь еще не было литературных критиков. Каждый мог вычитывать в книгах все, что ему заблагорассудится, не озираясь испуганно на неистового Виссариона и ехидного Андрея Немзера из газеты «Время новостей».
Американец ничего не ответил. Он не знал ни Андрея Немзера, ни газету «Время новостей», и в этом было его счастье.

_______________________

Через несколько дней Ромуальдыч вернул Американцу его книги.
- Ну и что же ты там понял? – наполовину с иронией, наполовину с надеждой спросил тот.
- Все, что я понял, - что у мира есть душа, которая находится в иголке, иголка в яйце, яйцо в утке, утка в зайце, заяц в медведе, а медведь в «Единой России». А самое главное – все это проще пареной репки и уместится на обратной стороне блошиной подковы, даже если писать одними заглавными буквами.
Американец почувствовал разочарование, как после первой брачной ночи. То, чему он так долго учился и наконец выучил – разбуди его ночью, и он, не задумываясь, ответит, с какой стороны человека находится анус – все это опять не произвело никакого впечатления.
«Он еще слишком молод, чтобы понять это» - в который раз подумал Американец и засунул свои книги обратно.
- Ну и изучай свои верблюжьи зады, - сказал он. – Я вижу в них так же мало проку, как ты – в собрании сочинений Мопассана.
И Ромуальдыч снова принялся внимать верблюжьим задам, мерно вздымающимся над безмолвием пустыни.
«У каждого свой способ повышать квалификацию, - подумал он. – Ему не подходит мой, а мне не по душе его теоретизирование вокруг простых экзистенциальных вопросов. Но оба мы ищем свой Путь, и в конце концов окажемся в одном месте.

____________________

Караван теперь шел и по ночам. Время от времени появлялись бедуины и о чем-то совещались с Вождем на повышенных тонах. Видимо, торговались о цене за место в партийном списке на предстоящих после кровопролитной войны выборах в местный парламент. О начавшейся войне Ромуальдычу доложил Младший экскурсовод, видевший своими глазами литовский миротворческий контингент в составе двух барышень бальзаковского возраста и наружности.
Верблюды, лошади, ослы и прочая живность выбивались из сил, становясь все молчаливее, и в ночной тишине даже бурчание в собственном животе казалось не рекламой эспумизана, а началом бомбардировки.
Младшего экскурсовода, впрочем, близкая опасность не пугала.
- Вот я сейчас ем соленые огурцы, запиваю верблюжьим молоком и ни о чем другом, значит, не думаю, - объяснял он Ромуальдычу. Когда они вступят в реакцию в моем желудке, я начну задумываться об этом. Потом они плавно перейдут в кишечник, и у меня опять появится пища для размышлений. Я живу не в прошлом, как Эдвард Радзинский, и не в будущем, как Герман Греф, а в самом что ни на есть настоящем. Если бы все люди могли навсегда остаться в настоящем, жизнь превратилась бы в вечную и нескончаемую презентацию дезодоранта «Фас» для сильных духом мужчин.
Спустя двое суток, когда экскурсанты укладывались на ночлег, Ромуальдыч заметил, что в небе над пустыней появились сотни новых звезд, и почувствовал себя Николаем Коперником.
- Это оазис Эль-Каюк, - разочаровал его Младший Экскурсовод. – Он сплошь состоит из одно- и двухзвездочных отелей.
- Так почему же мы не идем туда?
- Потому что перед заселением в местный отель надо хорошенько выспаться.

________________________

Ромуальдыч долго лежал с закрытыми глазами, дожидаясь, пока солнце начнет вставать из-за горизонта. А оно все никак не начинало – видно, забаловалось там с луной до полного охренения. А, может, просто очки искало.
Наконец наступило просветление. Там, где ночью сверкали звезды, обнаружились глинобитные «Шератоны», «Хилтоны» и «Мариотты», занимавшие, казалось, всю пустыню Сахара.
- Земля! – воскликнул Американец, который тоже только что проснулся и сразу почувствовал себя Колумбом, открывающим бутылку «Клинского».
Ромуальдыч молчал. Он научился этому у сфинксов, охранявших вход на дачу нового русского по фамилии Стерлитамахер. Cфинксы не лаяли даже тогда, когда дачу брал биробиджанский ОМОН по заказу местного авторитета, депутата законодательного собрания Васи Фурункула.
До пирамид было еще далеко. Когда-нибудь и это утро станет для Ромуальдыча всего лишь далеким воспоминанием о будущем. Но сейчас он жил настоящим и радовался ему, как учил его Младший Экскурсовод. Да, когда-нибудь эти глинобитные «хотели» уйдут в закрома памяти, но сейчас они – едва проклюнувшиеся зеленые росточки, как тот, что едва не склевала возле его хаты прожорливая несушка.
«Мир, слава Всевышнему и Вавилонской башне, говорит на многих языках», - невпопад подумал Ромуальдыч.

_____________________

«Когда время летит, верблюдам тоже хочется расправить крылья», - подумал Сантехник, глядя, как входит в оазис очередная экскурсия.
Слышались крики, восторженно-нахальные местных жителей и торжествующе-испуганные вновь прибывших, женщины кричали «ура!» и бросали в воздух купальные принадлежности, дети визжали, как поросята при виде хрена. Сантехник внимательно наблюдал за тем, как местные олигархи приблизились к Вождю и завели с ним долгий разговор о стоимости внесения в парламент законопроекта о многоженстве.
Однако все это его абсолютно не интересовало. Люди приходили и уходили, а бачки как текли в кайнозойскую эру, так и будут течь вечно, и, сколько еще воды утечет в песок с такими говеными прокладками, не знает даже Всевышний.
И все-таки Сантехнику передавалась радость, возникающая в душе каждого путешественника при виде аляповатых китайских поделок, изготовленных с намеком на местные достопримечательности и французскую моду.
«Быть может, Всевышний и сотворил китайцев в таком количестве для того, чтобы любая женщина из самой глухой деревни могла с ног до головы одеться от Кристиана Диора», - подумал он.
А потом решил сосредоточиться на вещах еще более практических. Он знал (!) – знаки на стенах и потолках общедоступных заведений подсказали ему, - что с этой экскурсией прибудет человек из Центра, которому следует передать тайную информацию, собранную за последние полторы тысячи лет в открытых, а также закрытых на крючок источниках. Сантехник, хоть и не был знаком с этим человеком, был уверен, что опытным взглядом сумеет выделить его из толпы по корпоративному галстуку и зашитой в ширинку шорт ампуле цианистого калия. Он надеялся, что человек из Центра будет не хуже своего предшественника, ухитрившегося за пятнадцать минут провалить все явки в Северном полушарии, после чего на целых тысячу лет воцарилось мрачное Средневековье, и ситуацию удалось чуть-чуть выправить только с приходом на должность младшего аналитика полубезумного Нострадамуса с его завиральными идеями.
«Не пойму, почему всю эту лабуду нужно сообщить ему тайно, - думал он, - ведь этого Задорнова, которого он разыскивает, показывают по телевизору чаще, чем рекламу прокладок».
Сантехник находил этому только одно объяснение: то, что подлежало передаче, есть плод Чистого Разума, который, как известно, не только не съедобен, но и не воспроизводим ни одним из известных человечеству способов фиксации информации. Ведь люди, увлекаясь броскими заголовками и диаграммами, имеют склонность уже ко второму абзацу забывать, о чем они намеревались поведать миру.

__________________

Вновь прибывшим немедля выдали десятистраничные анкеты, в которых надо было заполнить две графы, необходимые для размещения: «расовая принадлежность» и «доходы, полученные в истекшем периоде, за вычетом сумм, подлежащих льготному налогообложению». Ромуальдыч начал было ломать голову над расовым вопросом, но ушлый сосед по стойке посоветовал не заморачиваться и положить пару долларов между шестой и седьмой страницами.
Оазис оказался вовсе не колодцем с двумя-тремя пальмами, как учат на историческом факультете МГУ, а приличным населенным пунктом, где одних игральных автоматов было никак не менее пятидесяти тысяч, не говоря уже о стоящих тут и там со скучающим видом юных молдаванках.
- «Тысяча и одна ночь», если не больше, - сказал Американец, который, рассчитав силы, решил сначала встретиться с Сантехником.
Их тотчас окружили аборигены и подняли такой хай, по сравнению с которым птичий базар может показаться репродукцией картины «Грачи прилетели». Вдобавок почти все – стар и млад – совали в лицо таблички с надписями «Help me now», «My family is dead», «I am hungry forever!» и даже «Помогите, чем можете, Фонду защиты Конституции!». Безмолвие пустыни воспринималось теперь как далекий дивный сон.
Младший экскурсовод объяснил Ромуальдычу, что оазисы всегда считались как бы нейтральной территорией, где внутренние распри теряют значение перед лицом внешнего врага, организованного туриста.
Вождь не без труда разогнал нищенствующую свору и объявил туристам, что в связи с форс-мажорными обстоятельствами караван дальше не пойдет. Также, в связи с означенными обстоятельствами, расселять туристов будут согласно законов гостеприимства, а не по демагогическому принципу «кто за что платил». После чего он попросил всех, у кого есть деньги, сдать их на хранение.
- Таковы правила ФИГНи, Федерации искателей горизонтов неизведанного, - объяснил он. – Мы не можем гарантировать вашу безопасность, пока у вас есть деньги.
Ромуальдыч очень удивился, когда Американец вместо денег вытащил из кармана хромированный револьвер.
- Разве ты не доверяешь им? – спросил старик.
- Трудно доверять живым, - философски заметил Американец: он был очень доволен тем, что совсем скоро отыщет то, за чем пустился в путь, который привел его к этому.
А Ромуальдыч продолжал размышлять о своем сокровище. Оно – как горизонт неизведанного: чем ближе ты к нему, тем дальше оно от тебя. То, что Жидкобородый называл «дурачкам везет», везти перестало, и остаток Пути предстояло прошлепать босыми ногами по раскаленному песку. А тут еще эти знаки. Кто и зачем их расставил на его пути, одному Всевышнему известно.
«Так Всевышний их все и расставил», - вдруг прозрел Ромуальдыч. Как бы иначе Он управлял движением больших масс людей, у каждого из которых свой путь в никому не известном направлении.
«Не торопись, поспешность нужна при ловле блох, - сказал он себе. - Как учил Младший Экскурсовод, ешь в час еды, а придет час нужды – отправляйся делать обратное».
В первый день все отсыпались с дороги. Даже Американец отсыпался, хотя они, как известно из голливудских фильмов, двадцать четыре часа в сутки гоняются друг за другом с автоматами. Ромуальдыча поместили в просторный одноместный номер, где уже проживали пять человек местных.
Он уже успел рассказать им о своем деревенском детстве и только собирался перейти к поселковому отрочеству, как в номер вошел Американец.
- Все утро тебя ищу, - сказал он, с трудом оттаскивая Ромуальдыча от благодарных слушателей. – Ты мне нужен позарез, как меч самураю. Помоги найти Сантехника.
Двое суток они искали его поодиночке, резонно полагая, что вдвоем Сантехника найти невозможно. Они бродили из конца в конец оазиса, пока не поняли, что концов у него гораздо больше, чем во всей голливудской продукции, вместе взятой.

______________________

- Целый день потеряли впустую, - сказал Американец, присаживаясь на корточки возле одного из оазисообразующих колодцев.
- Совсем плохо у бедолаги с арифметикой, - подумал Ромуальдыч, а вслух произнес: «Может, попробовать расспросить кого-нибудь? Не зря говорят: язык до Генштаба доведет».
Однако Американец колебался – ему не хотелось обнаруживать свою дислокацию. Но в конце концов он согласился и попросил Ромуальдыча, как специалиста по языкам, навести справки о Сантехнике. И старик немедленно обратился к женщине, которая, свесившись в колодец, все это время внимательно наблюдала за их беседой.
- Добрый день, госпожа. Не знаете ли, где бы нам найти Сантехника? – спросил он.
Женщина, повернувшись к нему передней частью, ответила, что слыхом не слыхивала ни о каких сантехниках, и поспешила уйти. Правда, перед этим прочитала Ромуальдычу длинную лекцию о том, что он должен уважать обычай и не обращаться к замужним женщинам, одетым и обутым в черное.
Разочарованию Американца не было предела. Таких поражений не знал Пентагон со времен войны Севера и Юга! Старик тоже огорчился, не за Пентагон, конечно, поражению которого следовало радоваться до соплей, а за Американца, который искал свой Путь. А в этом случае, согласно Жидкобородому, Вселенная приходит на помощь человеку, забывая все былые обиды. Неужели старый хрен опять ошибся, как в случае с построением коммунизма в отдельно взятой стране.
- Я, хоть и слыхивал кое-что о сантехниках, но никогда не удостаивался их лицезреть, - сказал он. – А то бы постарался тебе помочь.
Глаза Американца сверкнули, как Хиросима и Нагасаки после бомбардировки.
- Ну конечно! – вскричал он. – Сантехник просто обязан скрывать, что он Сантехник, иначе ему не дадут покоя ни днем, ни ночью. Надо спрашивать о человеке, который может прочистить любой засор!
К колодцу подошли несколько женщин в черном, но Ромуальдыч, чтя обычай, как ни просили они его, не стал задавать им вопросы. Но вот наконец появился и мужчина.
- Вы не знаете здесь человека, который прочищает все засоры? – спросил старик.
- Все засоры прочищает только Всевышний, - отвечал тот. – А если вы ищете колдунов, вам надо выписать любое из изданий председателя Комитета по информационной политике Государственной Думы Валерия Комисарова.
Через некоторое время появился другой; он был постарше, а в руке зачем-то нес ведро. Ромуальдыч задал ему тот же вопрос.
- Зачем вам такие люди? – осведомился человек с ведром.
- Мой друг проделал долгий путь по инстанциям, чтобы найти его.
- Если в нашем оазисе и есть такой, он должен быть очень могущественным человеком, - подумав, сказал человек с ведром. – Даже вожди не могут увидеть его, когда пожелают. Они встречаются, когда этого захочет его левая нога. Переждите войну, а потом уматывайте. Не надо приходить в чужой оазис со своими засорами, – и он ушел.
Однако Американец уже почуял запах бактериологического оружия.
А к колодцу подошла, наконец, не замужняя женщина с бурдюком, не человек с ведром, а девушка с кувшином на плече. На голове у нее было покрывало, но лицо открыто. Ромуальдыч решил расспросить у нее (точнее: ее) о Сантехнике и подошел поближе.
И тут – словно бы время остановилось, чтобы завязать шнурки на своих ходулях, и Душа Мира явилась перед ним в белом венчике из придорожной конопли. Взглянув в черные, как смоль, глаза девушки, на ее бело-красно-синие, как российский триколор, губы, которые, казалось, спорили между собой о том, что им делать: оставаться ли сомкнутыми или показать зубы, - Ромуальдыч в один миг уразумел, что из всех искусств, а заодно и ремесел, для нас важнейшим является Любовь. Она древнее, чем род человеческий, по меньшей мере, на девять месяцев, и все на свете, даже сама эта пустыня, обязано ей своим существованием. И она своенравно лезет из всех глазных и прочих щелей каждый раз, когда встречаются мужчина и женщина, юноша и девушка, мальчик и католический священник. Так произошло и сейчас, у этого колодца.
Губы девушки решили наконец показать зубы, и это был знак, тот самый знак, который Ромуальдыч так долго искал на обратной стороне своих курей и промеж страниц книг, в груде использованных памперсов и в однообразно-причудливых выпуклостях и впадинах пустыни.
Это был чистый язык, при виде которого умилился бы самый прожженный рвач-гастроэнтеролог, и отказался от гонорара, и заплакал бы крупными прозрачными слезами, вспоминая голоногое детство на берегу заброшенного котлована, вырытого когда-то для съемок документального фильма о строителях Байкало-Амурской магистрали. И это был внятный язык, не нуждавшийся в переводе и многотомных толковых словарях, как не нуждается в них Вселенная, свершающая налегке свой путь в бесконечности. Ромуальдыч в ту же минуту понял только, что стоит перед своей суженой и та тоже стоит перед ним, а еще здесь вот-вот встанет нечто третье, что в конечном счете примиряет мужское начало с женской логикой и заставляет курицу гордо нести по жизни свои яйца.
Но третьим оказался пресловутый Американец. Им, поцам, вообще свойственно появляться в чужом монастыре со своим уставом ООН в самый неподходящий момент, когда интимные отношения между властью и народом практически достигли кульминации.
Американец вскочил и потряс Ромуальдыча за плечо:
- Ну, спроси же ее!
Ромуальдыч приблизился к девушке, а она с улыбкой обернулась к нему, хотя еще секунду назад казалось, что ближе и обернутее уже некуда.
- Как тебя зовут? – спросил он.
- Гюльчатай, - потупившись, отвечала она.
- В тех краях, откуда я родом, это имя известно многим.
- Так звали героиню одного культового фильма, снимавшегося в нашей пустыне, - отвечала Гюльчатай. – Ее лицо много лет не дает покоя телезрителям.
Американец нетерпеливо подталкивал Ромуальдыча и тот, наконец, задал вопрос по существу: не знает ли она человека, прочищающего засоры.
- Этот человек, выполнив какую-нибудь работу, надолго уходит в пустыню и разговаривает там с демонами. И только всласть наговорившись и отоспавшись, возвращается обратно.
Девушка показала далеко на юг, потом набрала таки воды в свой кувшин и ушла.
Американец отправился искать Сантехника. А Ромуальдыч еще долго сидел у колодца на корточках и думал, что женщины очень украшают нашу жизнь и хорошо бы развесить их во всех художественных галереях мира вместо черных квадратов, красных треугольников и серо-буро-малиновых мишек в сосновом лесу. Пожалуй, только знаменитый писсуар Дюшана стоило бы оставить – люди ведь приходят в музей не только поплакать, но и посмеяться, а в этом случае писсуар всегда должен быть поблизости.
На следующий день он опять пришел к колодцу и опять сел поджидать девушку. А через некоторое время внезапно обнаружил там Американца, который внимательно изучал пустыню, насыпав себе на ладонь ее щепотку.
- Я ждал весь вечер, - сказал тот. – Когда зажглись первые звезды, одной из них оказался Он. Я рассказал ему о том, что ищу. А он спросил, что я буду делать с этим Zadornov’ым, когда найду его. Я ответил, что понятия не имею. Он велел мне продолжать поиски. «Пока ты ищешь, - сказал он, - у тебя есть Цель. А, если найдешь, у тебя будет всего-навсего Zadornov».
Ромуальдыч прибалдел. Для того ли Американец столько шлялся по свету, чтобы услышать еще одну сермяжную истину навроде тех, что, подобно песчинкам в пустыне, щедро рассыпаны по страницам философских произведений «Пятая точка», «Сдохнуть можно», «Книга красноармейца Светы», «Я сижу на берегу, никак просраться не могу», «Черт побери, прекрасная маркиза», «Пятнадцать суток», «От Заира до обеда» и «Баба Яга с Мелитополя». С другой стороны, и он получил за свой помет отнюдь не собрание сочинений великого и ужасного Дэна Брауна.
- Ну, так ищи! – сказал он.
- Щас начну.
Американец ушел, и больше в этой книге мы с ним не встретимся. А жаль, колоритный был персонаж. Можно сказать, alter ego автора. Теперь у автора осталось только ego, безо всякого alter’a, что, впрочем, для современной литературы вполне типично.
Вскоре появилась Гюльчатай со своим кувшином.
- Я сижу тут сказать тебе только одно, - обратился к ней старик. – Я хочу на тебе жениться, как Бред Питт на Анжелине Джоли.
Тут уж пришел черед прибалдеть девушке.
- Я пересек пустыню в поисках сокровищ, а нашел только тебя. Вот я и думаю: может, других сокровищ здесь никогда и не было? А ведь идет война, и даже таким старикам, как я, надо становиться в строй и вносить посильный вклад в расширенное воспроизводство воинов.
- Американец ушел, и теперь война может закончиться, - уклончиво отвечала девушка.
Ромуальдыч оглядел финиковые пальмы. Пожалуй, на их месте можно посеять пшено и выращивать курей на пух и мясо. Надо, кстати, попытаться скрестить их с верблюдами – знатный может получиться помет. Но девушка, словно прочитав его мысли, продолжала:
- Мужчины должны искать и находить сокровища. А женщины – гордиться ими. Каждый килограмм сокровищ делает мужчину на год моложе. Тебе бы пару центнеров не помешало.
Потом доверху наполнила свой кувшин и ушла.
Ромуальдыч продолжал ходить к колодцу как на работу: каждый день на пятнадцать минут. За это время он успел рассказать Гюльчатай свою биографию, и вскоре она уже могла вполне сносно пересказать ее своими словами.
Когда истек месяц, Вождь созвал путешественников.
- Война есть продолжение политики старым солдатским способом, - сказал он. – А посему, пока есть политика, будет и война. Задача каждого из нас – крепить личную обороноспособность: учиться быстро бегать, глубоко нырять, притворяться убитым и ограбленным. Легче всего выжить мертвому, но пока не все это понимают. Для непонятливых существуют Курсы повышения квалификации кладбищенских работников. Аминь.
Люди разошлись, умудренные чужим опытом. Ромуальдыч, увидевшись с Гюльчатай, передал ей слова Вождя.
- Уже на второй день после нашей встречи, - сказала она, - ты захотел на мне жениться. А потом так часто рассказывал свою биографию, что я постепенно почувствовала ее своей. Теперь у нас общая биография, и я – часть твоей Судьбы. Но поскольку ты все еще находишься в поисках остальных частей, как то: сокровищ, сокровищ и еще раз сокровищ, - то не в моих силах и интересах мешать тебе. Возьми нашу любовь и ступай себе дальше, на поиски того, что даст тебе возможность вернуться ко мне. Ветер носит песок с места на место, но пустыня остается там, где ее открыл Лоуренс Аравийский.
Дурдом.


____________________

Ромуальдыча несколько огорчил этот разговор. Он вдумчиво зачесал репу, припоминая, как в таких случаях вели себя женщины в его молодости. «Опять линяешь к своим блядям, козел», - бывало, говаривала его жена. Любовь требует, чтобы ты был рядом с той, кого любишь.
На следующий день он рассказал об этом Гюльчатай.
- Наши мужчины часто уходят и далеко не всегда возвращаются, - отвечала она. Мы к этому привыкли и даже не подаем на алименты. Некоторые, правда, все-таки возвращаются. И тогда опять начинается стирка, готовка, маловразумительные попытки извлечь свое нефритовое копье из потных складок живота. Международный женский день, одним словом. Теперь и в моем отрывном календаре появится такой день.
Я – современная женщина и горжусь этим. Я хочу, чтобы мой муж был облаком, не проливающимся дождем, зверем, прячущимся меж камней, ветром, гоняющим блядей.
Тут Ромуальдыч испытал нестерпимое желание уйти подальше в пустыню, где из современных женщин водится только трехпалая бородавчатая песчанка.

_________________

Он долго брел куда глаза глядят, оборачиваясь время от времени на фиговые деревья, чтобы не потерять нить своих размышлений. Иногда ему попадались раковины и окурки – когда-то, в незапамятные времена на месте этой пустыни было море. Потом он присел на камень и устремил взгляд на горизонт, который, в свою очередь, устремил взгляд на него. Так они долго зырили друг на друга, пока Ромуальдыч в полной мере не прочувствовал, что такое любовь без обладания.
Внезапно он ощутил какое-то дуновение над головой. Он вскинул глаза и увидел в невообразимой вышине двух ястребов, выделывающихся изо всех сил. На первый взгляд в их экзерсисах и эскападах не было смысла, на второй и третий тоже, и они показались старику похожими на двух Джорджей Бушей – старшего и младшего – с их бурными попытками установить демократию в пустыне.

От умственных упражнений его стало клонить в сон. Сердце противилось этому, гипоталамус вроде не возражал, все в конечном счете решил мочевой пузырь. Ромуальдыч мысленно поблагодарил судьбу за то, что он полон любви. В эту минуту один ястреб (кажется, младший) круто и клево спикировал на другого (кажется, тоже младшего), и тотчас глазам старика предстало видение: голубые береты с демократией наголо входят в оазис. Оно мелькнуло и исчезло, оставив тревогу и волнение. Он много слышал о миражах, но слышал также о «Б-52», «М-16» и других атрибутах мирного существования.
Ромуальдыч попытался было выбросить атрибуты из головы и вернуться к созерцанию раковин и окурков. Но наличие в семье Бушей кадрового резерва мешало ему прогнать тревогу, свившую гнездо в его митральном клапане.
«Семь раз по сантиметру отмерь, потом делай обрезание» - учил его жидкобородый.
Старик подумал о Гюльчатай и, вспомнив еще противопехотные мины, понял: чему быть, того не миновать.
С трудом поднялся он на ноги и двинулся обратно, по направлению к фигам и Гюльчатай. Там была опасность, а стариков, как Григория Чхартишвили, всегда тянет на кладбище.



_____________________

Младший экскурсовод сидел, прислоняясь к трактирной стойке, которую давным- давно кто-то бросил за ненадобностью в пустыне, и глядел на запад, где, по обыкновению, заседал Совет безопасности ООН, принимая очередную восточную резолюцию. В это затянувшееся мгновение из-за кустов с роялем наперевес вышел Ромуальдыч.
- Сюда идет войско, - доложил он. – У меня было видение.
- Пустыня наполняет сердца мужчин кровавыми видениями, - Младший экскурсовод опасливо покосился на рояль.
Но Ромуальдыч рассказал ему о ястребах, о том, как он следил за их эскападами и вдруг сам собой перезагрузился, как фильм «Матрица».
Младший экскурсовод не удивился, он, хотя и не смотрел фильм «Матрица», тоже считал его культовым. Он знал, что любой окурок, лежащий на земле, способен рассказать историю всей земли. Иногда получается даже забавно, навроде сочинений Фоменко. Дело тут даже не в окурке, а в том, как на него посмотреть.
В пустыне много людей, способных посредством созерцания окурков, плевков, новостей CNN, проникать глубоко в суть явлений и зарабатывать этим неплохие бабки. Их любят слушать домохозяйки и пенсионеры, а называют их политологами. Настоящие вояки редко обращаются к ним, потому что вояк интересует будущее, уже ставшее прошлым, они предпочитают делить шкуру хорошо убитого медведя.
Вояки живут лишь настоящим, ибо оно полно приятных неожиданностей: эксклюзивная сабля, занесенная над головой, удачный выстрел снайпера, разделяющиеся боеголовки на фоне заката.
Но Младший экскурсовод не был воином и потому частенько обращался к политологам: одни что-то угадывали, другие просто брали деньги и обещали подумать. И однажды самый крутой из них (к нему обращались, когда точно знали, что хотят услышать) спросил, на хрена ему знать будущее.
- Я хочу предотвратить нежелательные события, - ответил тот. – Или хотя бы к ним подготовиться.
- Но тогда они не станут твоим будущим, и не хрена к ним готовиться, - ответил Политолог.
- Я человек, и хочу знать, куда и зачем живу, - сказал на это Младший экскурсовод.
Политолог довольно долго молчал. Он предсказывал будущее с помощью указательного пальца, тыкая им в небо. В тот день было холодно, и он решил не подвергать риску простуды свой драгоценный инструмент.
- Я зарабатываю себе на хлеб с икрой, рассказывая людям, что их ждет, - ответил он наконец. – Я знаю, как тыкать пальцем, чтобы проникнуть в то пространство, где все про всех написано вилами на воде. Там я читаю хорошо забытое прошлое, которое на поверку и оказывается настоящим.
Будущее я не читаю, я его отгадываю, как в передаче «Сто к одному». Хитрость в том, что правильные ответы давно написаны на картах, которые держит в руке Ведущий, но заглянуть ему через плечо, когда он стоит к тебе лицом, задача не из легких.
Тогда Младший экскурсовод захотел узнать при каких таких исключительных обстоятельствах Ведущий позволяет узнавать правильный ответ.
Только если Он Сам в этом заинтересован. Например, его очень попросили об этом спонсоры.
«Похоже, старикану Ведущий приоткрыл грядущее, - озарило Младшего экскурсовода. – Он избрал его своим орудием, чтобы потрафить спонсорам».
- Ступай к вождям, - велел он Ромуальдычу. – Расскажи им, что к ним приближается войско.
- Они поднимут меня на смех, если не на копья.
- Нет. Это люди пустыни, чтоб им пусто было, они привыкли к тому, что, если им надо узнать что-то важное и насущное, придет дядя и все им расскажет. А теперь этим дядей станешь ты.
Ромуальдыч подумал о Гюльчатай (он всегда о ней думал) и решился предстать перед вождями племен, населявших оазис.

______________________

- Вожди здесь живут? – спросил он у чернявого ефрейтора, охранявшего вход в огромный грязно-белый шатер. – Дозволь войти, служивый. В пустыне я видел знаки.
Служивый молча, как положено часовому, покинул свой пост и довольно долго не возвращался. Потом появился в сопровождении молоденького лейтенанта в белом с золотом маскхалате. Ромуальдыч в красках рассказал ему о своем черно-белом видении. Тот молча попросил подождать и удалился, вызванивая шпорами «Прощание славянки».
Спустилась ночь в небесном лифте «Otis». В белое правительственное сооружение входили представители местной бизнес элиты с пухлыми портфелями, в которых шуршали чужеземные бумажки. Выходили они уже без портфелей, с тонкими, как лаваш, папочками, содержащими один или два листочка с жирной резолюцией: «Выдать подателю сего нефтяное месторождение». Оазис сделался безмолвен, как неудачливый участник ралли «Париж-Дакар». Лишь в большом шатре горел тот еще свет. Все это время Ромуальдыч думал о Гюльчатай (он всегда о ней думал), но не додумался даже до элементарной эрекции.
Наконец его впустили в шатер. То, что он там увидел, совсем не походило на телевизионную картинку, сопровождавшую сообщения о заседаниях правительства, радеющего о своем народе. Он и подумать не мог, что посреди пустыни может быть такое. Ноги утопали в великолепных коврах, сверху свисали светильники из чистого золота с якутскими алмазами вместо лампочек. Вожди сидели полукругом, и перед каждым на ковре возвышались аккуратные кучки сосчитанных и перетянутых разноцветными резинками чужеземных бумажек. В воздухе витал тонкий аромат нефти марки REBCO.
Перед Ромуальдычем было не меньше полусотни человек, но он сразу понял, что главный – тот, перед которым самая большая и хорошо отмытая кучка.
- Кто тот засранец, что толкует о знаках? – вежливо спросил один из вождей.
- Это я, братан, Ромуальдыч, - отвечал Ромуальдыч на доступном вождям языке и даже изобразил пальцами нечто, как ему казалось, блатное.
- Это наша пустыня, так какого пениса они решила рассказать обо всем чужаку, пальцы которого ничего ценнее куриной сраки отродясь не щупали? – интеллигентно сформулировал свой вопрос другой вождь.
- Потому что я человек пожилой и предпочитаю щупать глазами, - сказал Ромуальдыч, а про себя опять подумал о Гюльчатай.
- Оазис – наш. Хотел бы я посмотреть на чувака, который осмелится на такую предъяву, будь он даже двоюродный брат Людмилы Нарусовой, - воскликнул третий вождь.
- Мое дело прокукарекать, а там хоть не рассветай, - дипломатично отозвался Ромуальдыч.
В шатре, словно солдат-дистрофик на перекладине, повисла напряженная тишина. Висела она недолго, а потом вожди с жаром заспорили между собой. Говорили они на смеси «блатной музыки» с шершавым языком биржевых сводок. Выражения типа «пиздец тройской унции» и «превед быку и медведу» не показались Ромуальдычу относящимися к теме его сообщения, и старик сделал движение к выходу. Однако, бритый охранник с наколкой «Не забуду «МММ» чуть ниже пупка преградил ему Путь. Такой знак недвусмысленно указывал на опасность, и Ромуальдыч пожалел, что разоткровенничался с Младшим экскурсоводом.
Но вот главный чуть заметно ощерился, и мочевой пузырь старика перестал выписывать тревожные кренделя. До сих пор пахан не проронил ни слова, снисходительно внимая борзому толковищу.
Все смолкли и обратили разгоряченные взоры на пахана. А тот обернулся к Ромуальдычу (видимо, щерился он ему затылком), и на лице его возникло суровое выражение отчима нации.
- Две тысячи лет назад далеко-далеко отсюда бросили в колодец одного человека. А он, сука, не утонул и, даже после того, как его мокрым продали в рабство, продолжал верить в сны и сказки дядюшки Примуса.
Звали того человека Иосиф, хотя отзывался он и на любые другие имена, лишь бы окликнули. Сумев растолковать тогдашнему пахану его животноводческий сон о семи тощих и семи тучных коровах, Иосиф спас Египет от голода, хотя и ненадолго, потому что коров было всего четырнадцать, а дармоедов гораздо больше. Он тоже был чужеземцем, как и ты, и это позволяет мне применить элементарную экстраполяцию.
Он помолчал, видимо пытался применить эту самую экстраполяцию, но очень скоро продолжил.
- Мы всегда следуем Обычаю. Обычай учит нас, что газы при нагревании расширяются и с громким звуком выходят наружу. Обычай учит также, что оазис – ничейная земля, и не должен принадлежать никому в отдельности.
Возразить было нечего.
- Но другой Обычай учит нас противоположному: земля должна иметь хозяина, ибо кто иначе построит на ней элитное жилье для простого народа. Какому из обычаев следовать решает величина отката, без которого и рожь не заколосится, и снег не выпадет.
Совет был окончен. Ромуальдыч собрался было выйти, но пахан, оказывается, еще не наговорился. Сказывались семь лет в одиночной камере.
- Завтра мы преступим закон, который запрещает носить оружие. Собственно говоря, мы его преступали и раньше, но по пустякам, а тут особый случай, судьбоносный. Если Судьба пошлет нам кого шлепнуть, за каждых десятерых ты получишь соответствующий денежный эквивалент. Но если нашему оружию не найдется применения, то, согласно обычаю амортизации, все патроны мы спишем на тебя.
Когда старик вышел на двор, он увидел полную, как автоматный рожок в заводской смазке, луну. Он был встревожен тем, что произошло. Не продешевил ли он, поставив на кон свою жизнь? С другой стороны, его завалящую жизнь не приняли бы в качестве ставки даже в проржавевшем автомате «Столбик». Эх, была – не была! В конце концов день рождения и день смерти считаются у командированных на землю за один день.
Все зависит от слова «Дурдом».

______________________



Ромуальдыч шел молча, что давалось ему с большим трудом. Он не жалел, не звал, не плакал, даже ни разу не сморкнулся. Если завтра он умрет, значит, так хочет левая нога Всевышнего. И плевать ему на то, что умирать по пятницам – плохая примета. Хороших примет вообще не бывает, также как и хорошего урожая: либо недород, либо столько уродилось, что цена не покрывает даже стоимости горюче-смазочных материалов.
Зато он умрет, повидав райцентр, пустыню и глаза Гюльчатай, выгодно оттененные косметикой от «Максфактор». Ни один его день с тех самых пор, как он покинул родные развалины, не пропал. За понедельником непременно следовал вторник, за ним среда, случались даже праздничные дни навроде Дня Конституции или, наоборот, Дня воздушно-десантных войск.
Внезапно плавное течение его мыслей прервал шквальный порыв неведомого ветра. Облако пыли закрыло луну, и тотчас раздался грохот – это чертыхались астрономы обоих полушарий. Перед собой старик увидел огромного белого коня, в наступившей темноте казавшегося черным. Конь величественно стоял на дыбах и оглушительно ржал, как деревенский дурачок на концерте Святослава Ещенко.
Когда пыль немного осела, и астрономы вернулись к своим непыльным занятиям, Ромуальдыча объял ужас интеллектуала, случайно забредшего на тот же концерт. На белом-белом коне сидел черный-черный всадник, как если бы квадрат Малевича поставили ребром на один из женских портретов Пикассо. На плече у всадника сидел сокол, чье участие в последующих событиях ограничилось одним пронзительным криком, изданным невпопад спустя пару страниц. Лицо его (всадника) было закрыто, так что видны были только глаза, начисто лишенные очарования косметики «Максфактор».
Лунный свет заиграл плясовую на изогнутом клинке – это всадник выхватил саблю, притороченную к седлу. Громовым голосом, которому, казалось, отозвались эхом все тридцать пять тысяч пальм оазиса Эль-Каюк (обычно они этого не делают, так что им пришлось очень постараться), он вскричал:
- Кто осмелился узреть смысл в бессмысленном полете ястребов?
- Я, братан, - ответил Ромуальдыч, принявший всадника за одного из бедуинов, крышующих синхронное плавание.
- Я, - повторил он и опустил голову, чтобы всаднику удобней было попасть между третьим и четвертым позвонками. – Много жизней будет спасено благодаря этим мирным ястребам.
Но клинок отчего-то двигался медленно, как гоночный болид, попавший в пробку на Алтуфьевском шоссе в сторону области. Наконец, острие его коснулось лба старика. Выступила капелька крови.
Всадник был неподвижен. Ромуальдыч тоже: ху ли суетиться под клиентом, который сам еще не решил, чего хочет за свои бабки. Где-то в самой глубокой из глубочайших глубин его существа разливалась странная радость: он умрет во имя своей Судьбы. Судьбе, надо думать, будет приятно. И во имя Гюльчатай (надо же когда-то и о ней подумать). Стало быть, знаки не обманули. Перед ним Враг, а потому смерть не страшна, ибо существует Душа Мира. А завтра кто-нибудь убьет Врага, и тоже будет не страшно. А послезавтра… В общем, хорошо, что есть мир, а у мира есть душа.
Всадник между тем все не наносил удар.
- Зачем ты это сделал? (В смысле – узрел смысл)
- Я всего лишь услышал то, что имели сообщить мне ястребы. Они хотели спасти оазис. Его защитники перебьют вас, как Федора свою посуду.
Острие по-прежнему лишь касалось его лба.
- Кто ты такой, что вмешиваешься в предначертания Всевышнего?
- Всевышний сотворил и одно войско, и другое, и самое современное оружие, которым они поубивают друг друга. Все на свете написано одной левой рукой, - ответил старик, припомнив слова Младшего экскурсовода.
Всадник наконец отвел саблю. Ромуальдыч перевел дух.
- Поосторожней с предсказаниями, - сказал всадник, - от судьбы не убежишь налево, как от стервозной жены.
- Я видел только войско, - сказал старик, - исход битвы мне неизвестен. Это же не матч российского футбольного чемпионата.
Всаднику понравился такой ответ, потому что он болел не за «ЦСКА», но он не спешил убрать саблю.
- А что здесь делает чужеземец?
- Ищу свой Путь. Впрочем, тебе не понять, как и читателям этой книги.
Всадник вложил саблю в ножны. Тут-то как раз сокол и издал обещанный крик, который окончательно успокоил Ромуальдыча.
- Я хотел испытать твою отвагу, не свою же мне испытывать. А отвага – штука важная для тех, кто ищет Язык Мира.
Старик удивился. Всадник рассуждал о вещах, в которых мало кто смыслил, но очень многие разбирались.
- Кроме того, никогда не расслабляйся. Люби, но не доверяй. Ибо, как говорил Жванецкий, одно неверное движение – и ты отец.
Его слова напомнили Ромуальдычу Жидкобородого. Надо же, и тут от него никуда не денешься.
- Если выживешь невзначай, обращайся, - сказал всадник.
В руке, которая совсем недавно сжимала саблю, откуда ни возьмись, появилась плеть. Конь рванулся, снова озадачив астрономов.
- Ты где живешь? – крикнул Ромуальдыч вслед, не особо рассчитывая на ответ: сколько раз его уже так приглашали в гости.
Всадник на скаку ткнул плетью в направлении ветра.
Так старик повстречал Сантехника.
Ну, теперь-то, повествование, наконец, завертится.

_________________

На следующее за предыдущим утро под финиковыми пальмами оазиса Эль-Каюк выстроились две роты Владивостокского ОМОНа. Солнце не поднялось еще выше плинтуса, когда в районе горбатого мостика через несуществующий ручей показалась группа тепло одетых людей. Они пришли с севера, со стороны ближайшей станции метрополитена и старательно делали вид, что незнакомы друг с другом и в этот ранний час просто вышли погулять с собакой. Лишь когда они подошли вплотную к большому шатру вождей, то оказались хорошо организованной демонстрацией дольщиков, обманутых уполномоченной кем-то строительной фирмой «Нулевой цикл». Но шатер был пуст.
Омоновцы бесшумно окружили лжесобачников, и через несколько минут на земле лежало четыреста девяносто девять неподвижных тел, закованных в наручники. Детей и журналистов увели подальше, чтобы они ничего не видели и не расстроили окончательно свою и без того расшатанную психику.
На ногах остался лишь главный зачинщик постыдного и незаконного действа по фамилии Вампиров. Его отвезли в ближайший пункт охраны прав граждан и там вежливо расспросили, какого хрена ему еще нужно. Лично у него уже четыре квартиры в пяти самых престижных районах оазиса, две пыжиковые шапки и бессрочный пропуск в Главный буфет страны. Он, однако, демагогически отвечал, что требует прикрепить его жену к Главному меховому ателье, куда на днях завезли свежие шкуры неубитых медведей.
Вожди сказали, что, как ни сочувствуют ему, но нарушать порядок, который с таким трудом установили в районе Большого шатра, не позволят.
Вампирова приговорили к штрафу в размере одной минимальной зарплаты учительницы начальных классов и на всякий случай сломали два ребра.
Главный вождь позвал чужестранца и вручил ему вместо обещанных пятидесяти золотых монет тридцать серебряных. Потом снова наплел что-то про жирную и нежирную говядину какого-то Иосифа и назначил своим Главным Советником по социальным проектам.

_______________________

Когда солнце загнулось за горизонт, и на небе тускло зачадили первые звезды, Ромуальдыч пошел по направлению ветра. До ветра он так и не добрался, но набрел на одинокий шатер, возле которого и уселся в максимально удобной для размышлений позе.
Сантехник появился не скоро – даже луна уже слегка посинела от долгого ожидания. С плеча у него живописно свисали два дохлых ястреба.
- Ку-ку, я тута, - сказал Ромуальдыч.
- И зря. Шел бы ты лесом, как Сусанин, быстрее бы добрался до своей Судьбы.
- Стреляют. Зигзагами и перебежками далеко не продвинешься.
Сантехник слез со своего коня, который из белого превратился уже в серого с яблоками, и знаком (опять знаки!) пригласил Ромуальдыча войти в шатер. Ромуальдыч искал взглядом тигли, фигли и мигли, однако ничего не нашел, кроме нескольких подержанных прокладок марки «Алые паруса». Пол покрывали ковры, разукрашенные таинственной вязью грязевых отложений.
- Садись, чайком побалуемся, - сказал Сантехник. – А поужинаем ястребами, в походных условиях они вполне сойдут за рябчиков.
Старик подумал, что это те самые ястребы, эскапады которых привели к кровопролитию, и пожалел, что нельзя сожрать за один присест всех ястребов на земле, включая аппетитную Кондолизу Райс. Сантехник растопил лед в очаге, и вскоре шатер наполнился ароматом жареной дичи, какую иногда встретишь разве что в газете «Жизнь».
- Зачем ты хотел меня видеть?
- Все дело в знаках. Один из моих осведомителей по кличке Ветер рассказал мне, что ты придешь, и что тебе потребуется моя помощь.
- Лажанулся твой Ветер. Это Американец искал тебя, а не я.
- Найдет он меня. Пусть лучше ищут своего Бен Ладена – у того хоть есть особые приметы в виде бороды и автомата Калашникова.
- А я?
- Ты – другое дело. Вы, русские, такие настырные, что, если чего-нибудь захотите, вся Вселенная встанет на уши, - перефразировал Сантехник слова Жидкобородого, и старик понял, что повстречал еще одного русофоба, каковые в последнее время размножились неимоверно.
- Учить меня будешь? – вежливо спросил он.
- Нет. Ты уже знаешь все, что нужно и не нужно. Я только укажу направление, в котором находится твое сокровище.
- Но в пустыне стреляют, - повторил Ромуальдыч для бестолковых. – К тому же я уже нашел свое сокровище. У меня есть ледащий верблюд, бумажные деньги, которые не пахнут, и еще тридцать серебряных монет. В родной деревне меня назовут сраным олигархом.
- Однако все это не приблизило тебя к самой завалящей пирамиде, - напомнил Сантехник.
- У меня есть Гюльчатай. На это сокровище у меня стоит покруче всего остального.
- От нее до пирамид тоже далече. Гораздо дальше, чем до простатита.
Они молча принялись за еду. Сантехник разлил по стаканам какую-то красную жидкость с запахом Курского вокзала. От жидкости Ромуальдыч привычно повеселел, но хозяин по-прежнему казался ему страховидным чудиком.
- Выпей еще, - посоветовал Сантехник. – Наберись, как подобает воину перед битвой. Но не забывай, что сердце твое там, где сокровища, а здесь только желудок, кишечник и мочевой пузырь. А сокровища надо еще найти, иначе кто-нибудь другой обретет смысл жизни, предназначенный тебе Судьбой.
Завтра продай своего верблюда и купи слона. У верблюдов сволочной нрав: они шагают и шагают, как какой-нибудь шагающий экскаватор. А потом – бац! – и заваливаются на пятиэтажку, давно числящуюся снесенной, чем коварно отрывают супрефекта от крайне актуального конкурса «Мисс Третий подъезд». Слон же, в отличии от пятиэтажки, умирает долго и величественно, и с него всегда можно успеть соскочить.

______________________

Прошел день, и аккурат к вечеру Ромуальдыч, ведя в поводу слона, купленного у местных цыган, пришел к шатру Сантехника. Пришел к своему шатру и тот, сел на коня, а сокол, в свою очередь, сел на его левое плечо.
- Покажи мне жизнь пустыни, - сказал кто-то из них. – Лишь тот, кто отыщет что-то живое в этой гребаной пустыне, сможет найти сокровище.
Они пустились в путь по пустыне, облуненной луной. «Ну, это вряд ли», - мысленно рассуждал Ромуальдыч. – Есть ли жизнь на Марсе, нет ли жизни на Марсе – при таком финансировании науки вопрос, по меньшей мере, риторический».
Он хотел было сказать об этом Сантехнику вслух, но побоялся, что тот начнет заливать про народные миллиарды, истраченные на любительскую фотографию обратной стороны Луны. Они подъехали к камням, возле которых старик наблюдал диковинные эскапады ястребов.
- Боюсь, ничего у меня не выйдет, - все же решился Ромуальдыч. – Теоретически обосновать наличие жизни в пустыне – это одно, а вот найти ее – для этого не иначе как со слона слезать придется.
- Из высоких научных кабинетов не разглядишь и элементарную частицу. Протри хотя бы очки, - отвечал на это Сантехник.
Ромуальдыч уловил в его словах тщательно скрытый смысл и перестал дергать слона за хвост, после чего тот, радостно ударив копытом, засеменил куда-то вдаль. Сантехник семенил следом. Так прошла мезозойская эра и наступила кайнозойская. Или наоборот. Наконец они досеменили до места, откуда произошла на земле вся жизнь – так называемого «причинного».
- Здесь, - сказал Ромуальдыч Сантехнику. – Моя живность чует «Жизнь». Проклятая газетенка и сюда добралась, несмотря на повышенное содержание свинца.
Они спешились. Сантехник молча двигался вперед, выцеливая что-то меж камней. Взгляд его остановился на небольшом отверстии в земной коре, и он сунул туда средний палец, а затем и всю оставшуюся руку. В глазах его застыло напряженное внимание: он словно боролся с самим собой за обладание чем-то ценным. Потом резко выдернул руку из отверстия и вскочил на ноги. На ладони у него лежала свежая какашка размером с хорошую анаконду.
«Как он ее не боится? – мелькнуло в голове старика. – Она же сейчас все здесь провоняет». Лицо Сантехника, однако, оставалось спокойным. «Ему двести лет», - вспомнил Ромуальдыч слова Американца. Должно быть за двести лет он научился обращаться с говном не хуже директора по связям с общественностью Люблинской станции аэрации.
- Не бойся, - сказал он Ромуальдычу. – Не так страшен черт, как его малюют голливудские сценаристы. Зато ты получил веское доказательство того, что в пустыне есть жизнь.
- Разве это так важно?
- Очень важно. У пирамид со дня их закладки, знаешь, сколько туристов перебывало.
Ромуальдычу осточертели пирамиды, и мысль о зарытых вокруг них сокровищах вызвала энтузиазм только у его желудка. К тому же отправиться за сокровищами значило потерять Гюльчатай.
- Я сам буду твоим проводником, - сказал Сантехник.
- Проводил бы ты меня в оазис, - ответил Ромуальдыч. – Я ведь уже встретил Гюльчатай, а она то еще сокровище.
- Гюльчатай – дочь пустыни и племянница ралли «Париж-Дакар». Ей ли не знать, что мужчины уходят, чтобы потом иметь возможность вернуться с бампером в одной руке и коробкой передач в другой.
- А если я решу остаться?
- Тогда ты станешь Советником Вождя. У тебя будет столько золота, что никакое сокровище с ним не сравнится. Женишься на Гюльчатай и будешь с нею счастлив. У вас родится пятеро детей. Ты построишь самую большую в мире яхту и будешь катать на ней по деревенскому пруду чукотских мальчишек и девчонок. Ты купишь себе Шевченко, и Сильвио Берлускони с досады уйдет в оппозицию.
Вождь будет доволен тобой настолько, что отправит на повышение Генерального прокурора, дерзнувшего поинтересоваться, откуда у еврейского сироты столько «Боингов».
Пройдут годы, а у тебя по-прежнему будет свербить в одном месте, что у какой-нибудь дерипаски на две овцы больше. Ты будешь летать со стадиона на стадион в тщетной надежде увидеть наконец гол Шевченко.
Пресса будет писать о том, что тебя видели с Земфирой в подъезде Ренаты Литвиновой. Гюльчатай обратится за советом к знаменитому адвокату-тусовщику Паше Взятьзажопу Астахову и потребует у тебя объяснений на шесть миллиардов фунтов стерлингов.
И ты так никогда и не поймешь, что проворонил свою Судьбу – судьбу талантливого еврейского мальчика, всю жизнь играющего на трещотке в оркестре русских народных инструментов.
Ромуальдыч разом вспомнил все: Торговца памперсами, мечтавшего хоть на денек сходить в Армию; Американца, днем с огнем искавшего Сантехника, Иосифа Кобзона, исполняющего на каждом концерте лебединую песню…
Они оседлали свою живность. На этот раз впереди ехал Сантехник. Ветер еще долго доносил до них след пребывания в пустыне газеты «Жизнь».
- Я пойду с тобой за моим сокровищем, - сказал Ромуальдыч и тотчас ощутил, что в душе его воцарился бедный, но гордый мир.
- Ночью отправимся, - только и ответил на это Святой Техник.

____________________

Ночью он, поверив, как дешевый фраер, Сантехнику, не сомкнул глаз. Установив путем сложных измерений, что до восхода солнца осталось два часа, разомкнул и второй глаз и, разбудив соседского мальчика, попросил показать, где живет Гюльчатай. В благодарность Ромуальдыч дал ему денег, чтобы тот купил себе овцу и тоже с пользой провел остаток ночи.
- А теперь оставь нас одних, - сказал Ромуальдыч мальчику, убедившись, что Гюльчатай удалось разбудить, и тот быстро слинял, радуясь нехитрому развлечению.
Они ушли с Гюльчатай в одну из самых фиговых рощ. Обычай не велел этого делать, но Ромуальдыч мысленно положил на Обычай анакондовидную какашку.
- Я ухожу, - сказал он. – Но я вернусь, потому что люблю тебя. А люблю я тебя, потому что…
- Не надо, - прервала его Гюльчатай. Но Ромуальдыч уже завелся:
- … потому что видел сон, потому что повстречал Жидкобородого, потому что продавал памперсы засранцам, потому что пересек по путевке пустыню, потому что застрял в оазисе, потому что искал Сантехника, а наткнулся на тебя. В уравнении любви больше переменных, чем у сороконожки мозолей.
Чтобы остановить тираду, Гюльчатай пришлось изо всех сил обнять Ромуальдыча. Так тела их впервые встретились.
- Я вернусь, - все-таки сумел выдавить Ромуальдыч.
- Прежде я глядела в пустыню с надеждой, а теперь буду глядеть с желанием. Мой отец тоже уходил туда всякий раз, когда дело доходило до фиговой рощи.
Больше не было сказано ни слова. Зато было сделано несколько шагов в разных направлениях.
- Я вернусь, как возвращался твой отец.
Он заметил слезы у нее на глазах и от волнения забыл высморкаться.
- Ты плачешь?
- Если женщина плачет, это может означать все что угодно. Даже то, что у нее горе.
Она скрылась за порогом шатра. Уже занимался своим делом рассвет. Когда наступит день, Гюльчатай тоже чем-нибудь займется. Повыдергает из земли тридцать пять тысяч фиговых деревьев и забросает ими триста колодцев, куда с радостью спешат истомленные долгой дорогой путники. Отныне и впредь оазис будет для нее пуст.
Другое дело пустыня. Гюльчатай до краев наполнит ее воздушными поцелуями, объятиями и прочими ядреными ласками. Когда-нибудь, если сможет сквозь них пробраться, оттуда вернется Ромуальдыч.

_________________

- Не думай о том, что позади, - сказал Сантехник, когда они окончательно тронулись. – Ведь позади тебя всего лишь плохо переваренные отходы того, что ждет тебя впереди.
- И все-таки люди больше мечтают вновь окунуться в прошедшее, - ответил Ромуальдыч не то Сантехнику, не то безмолвию пустыни.
- Если то, что ты сделал, доброкачественно, смело можешь возвращаться. Если же это была лишь мгновенная вспышка, подобная стремительным родам тройни, возвращаться к этому не стоит. Но пережить такое облегчение все равно стоило.
Он говорил вроде бы об одном, но Ромуальдыч понимал, что он имеет в виду женщин с их непредсказуемой и взрывной логикой.
Трудно было не думать о том, что позади. Столько было пережито и переварено, что, даже не оглядываясь, Ромуальдыч задним умом живо осязал оставленное. Перед его взглядом парадным строем проходили фиговые деревья, колодцы, лицо возлюбленной. Он видел Американца с его комиксами и крылатыми ракетами, Младшего экскурсовода – мудреца, ни сном, ни духом не ведавшего о своей мудрости. «Наверно, Сантехник никогда никого не любил», - как обычно невпопад подумал он.
А тот все рысил и рысил чуть впереди, и на плече его рысил сокол, который, в отличие от людей, знал чего хочет, и периодически взлетал в воздух в поисках добычи. В первый день он вернулся, неся в когтях зайца, забежавшего в пустыню из соседнего Тамбовского заповедника, во второй – двух птиц, по одной в каждой лапе.
Ночью они долго расстилали одеяла, натыкаясь друг на друга в темноте лбами, но костров не разводили, хотя ночи становились все темнее и лбы уже практически не заживали. Вокруг них пахло кровью, видимо где-то неподалеку шло сражение.
На восьмой день пути Сантехник не выдержал и устроил привал раньше обычного. Сокол тут же взмыл в небо, решив на этот раз поймать двух зайцев. Сантехник протянул Ромуальдычу флягу с тяжелой водой, которая, как известно, на Ближнем Востоке пользуется особым спросом.
- Странствие твое близится к концу, - сказал он. – С меня причитается, ибо ты так окончательно и не свернул со Своего Пути.
- А ты весь путь молчал, как участник незаконного вооруженного формирования. Я-то думал, ты будешь всю дорогу учить меня. Мне уже случилось пересекать пустыню с одним специалистом. Слава Богу, мои уши не заложены и хорошо проветриваются.
- Есть только один способ учебы – практика, - отвечал Сантехник. – Работать, работать и работать – только так ты скопишь деньги на учебу. Ты уже поработал, и тебе осталось только последнее.
Ромуальдыч спросил, что же ему осталось, но Сантехник уже переключился на своего сокола. Голодный учитель – плохой учитель, ему даже в статуе Давида мерещится яичница с колбасой.
- А почему тебя зовут Сантехником?
- Бог его знает, у меня и инструментов-то нет. За добрые советы, наверное.
- А чем ты отличаешься от других сантехников, тех, что пишутся с маленькой буквы?
- Их ошибка в том, что они пытаются ликвидировать весенний разлив канализации. Я же учу людей плыть по течению: чем меньше бултыхаешься, тем с меньшим количеством говна приходится иметь дело.
- Так чего же мне не хватает? – вернулся к любимой теме старик.
Сантехник по-прежнему тыкал пальцем в небо, высматривая сокола. Вскоре вернулся чертыхающийся сокол. Все вместе они вырыли в песке ямку, развели в ней костер и хотели пожарить сокола, но тот слезно пообещал не гоняться больше за двумя тамбовскими зайцами.
- Я Сантехник, потому что я сантехник, - сказал Сантехник. – Тайны этой науки достались мне от деда, а ему – от его деда (отцов в нашем роду отродясь не бывало), и так далее, до сотворения мира. А в те времена вся наука умещалась на одном из ребер изумруда, так что передать ее по наследству было все равно, что двумя пальцами в носу поковырять. Люди, однако, простым истинам не доверяют, им подавай летающую тарелку для объяснения пропажи хомута. Стали обсуждать закономерности передвижения летающей посуды, а про хомут забыли напрочь.
Но Ребрышко Знаний существует и сегодня.
- А что же написано на нем? – поинтересовался дед.
Сантехник с готовностью зачертил что-то на податливом песке, а Ромуальдыч тем временем вспоминал пронзительную песню Жидкобородого, начертавшую ему эту ебипетскую прогулку.
- Вот что написано на нем, - сказал Сантехник, окончив рисунок и спрятав язык за зубами.
Ромуальдыч разул глаза.
- Дык ведь это же «Теория относительности для чайников» издательства «Симпсонс», - проявил эрудицию Ромуальдыч.
- Нет. Это полет ястребов в ночном небе, и разглядеть его невозможно. Ребрышко Знаний – это любовная записка с того света, найденная Борисом Акуниным в кармане Григория Чхартишвили. Эти два мудреца давно поняли, что наш мир – зеркальное отражение рая. Само его существование гарантирует наличие другого мира, где все написано не левой рукой, а правой, где футболисты бьют пенальти не вдоль ворот, а поперек. Это я и называю Действием.
- И я должен прочесть Эту Фигню?
- Если бы ты был сейчас в подсобке сантехника, тебе сразу бросился бы в глаза ржавый вентиль. Но ты в пустыне, благодаря чему сумел сохранить зрение, лишь слегка запорошив глаза песком. К счастью, одной ядреной песчинки достаточно, чтобы ощутить Великую и Чудесную Милость Создателя, когда тебе удастся от нее избавиться.
- А как же мне от нее избавиться?
- Слушай свое сердце и не лезь в глаз грязными руками, как учил наблюдательного пациента Святослав Федоров, извлекая из его зрачка бревно.

___________________

В молчании они ехали еще двое суток. Они бы и дольше так ехали, но автор сообразил, что пора будить читателя очередным философским словоизвержением.
Итак, они ехали, молча всеми частями тела, за исключением сердца Ромуальдыча. Сердце его откровенно валяло дурака: то оно куда-то рвалось, то, подобно блудному сыну, покаянно стучалось обратно в грудную клетку. Иногда сердце часами, как Виталий Вульф, картаво рассказывало ему пахнущие нафталином щемящие любовные истории, а иногда восхищенно останавливалось на 15-20 минут при виде восходящего солнца. Ромуальдыч даже всплакнул от такого поведения сердца и подумал, что, если бы не Зурабов с его бесплатной медициной, на которую никаких сокровищ не хватит, стоило бы сходить к врачу.
- Зачем человеку такое заполошное сердце? – спросил он у Сантехника.
- Намекает, падла, что все еще живо. Нам, старикам, стоит иногда прислушаться к своему сердцу. Когда еще Медведев оснастит каждую скорую помощь колесами.
В следующие три дня они молча повстречали воинов, а других молча видели на горизонте.
Сердце Ромуальдыча заговорило о страхе, как будто телевизор сам собой переключился с программы «Серебряный шар» на пугающий до потери зубов сериал «Победившие смерть». Стало рассказывать ему о людях, искавших под кроватью закатившееся туда сокровище, но раздавленных этой самой кроватью, обрушившейся под тяжестью повернувшейся на другой бок жены. Потом стало ворчать, что от добра добра не ищут: лучше возлюбленная синица в руках, чем длинноногий журавль в небе.
- Опять оно морочит мне голову, - сказал он Сантехнику, когда они остановились дать коням передохнуть, чтобы те, в свою очередь, не передохли.
- Это хорошо, - повторил тот. – Сердце – не богатая тетушка, оно радует нас, пока живо. Вполне естественно, что ему страшно отдать в обмен на мечту малопоношенный митральный клапан.
- Так какого же Хренникова мне слушать его музыку?
- Это как слушать или не слушать жену: все равно не заставишь замолчать. Даже если сделаешь вид, что оглох, она все равно расскажет тебе, какую кофточку видела на троюродной сестре на похоронах любимого дяди.
- И оно будет предавать меня?
- Предательство – это удар, которого не ждешь. А к ударам сердца постепенно привыкаешь, и без них уже как-то скучновато. Далеко убежать от своего сердца никому еще не удавалось, все равно догонит и добавит.
Они продолжали путь по пустыне, и Ромуальдыч постепенно смирился с тем, что в груди у него бьется сердце. Да и оно как-то присмирело, ограничиваясь тремя-четырьмя словами в секунду.
«Если я иногда выебываюсь, что ж, я ведь часть человека. Некоторые другие части выебываются гораздо чаще. Мы – сердца человеческие, и нам до всего есть дело: мы мучаемся вместе с печенью, страдаем от запора вместе с анальным отверстием».
- Мое сердце боится страдания, - сказал дед Сантехнику как-то ночью, после сытного, но сомнительного ужина.
- А ты скажи ему, что страх страдания хуже самого страдания. И ни одно сердце не страдает, когда отправляется в кусты на поиски своей мечты, ибо каждое мгновение этих поисков – это встреча с Создателем и с Вечностью.
«Каждое подобное мгновение – это встреча», - послушно сказал Ромуальдыч своему сердцу.
И тогда сердце его успокоилось на целый вечер. (Предшествующий, видимо, той самой ночи, когда происходил разговор с Сантехником).
Ночью Ромуальдыч наконец вздремнул, а, когда проснулся, сердце опять завелось и продемонстрировало свежие образцы женской логики. Сказало о Создателе, которого каждый человек носит в себе. И тут же вполне материалистически поведало о песчинке, для сотворения которой Вселенной потребовались миллиарды лет.
«Каждого живущего на земле где-то под кроватью ждет его сокровище, - говорило сердце, - но мы, сердца, стиснув левые желудочки, молчим об этом, потому что люди не хотят туда лезть. Только дети и опытные любовники чувствуют себя под кроватью как дома, а остальным невыносимо соседство трех десятков обвалянных в пыли презервативов «Антидюрекс». Лишь немногие следуют по предназначенному им Пути».
- Почему же сердце не подсказывает человеку, что он должен двигаться к исполнению своей мечты? – тупо продолжал спрашивать Ромуальдыч.
- Потому что «потому» кончается на «у», а сердце страдать не любит.
С того дня старик стал понимать свое сердце. И попросил, чтобы сердце поработало у него пожарной сигнализацией, конечно, не такой, как в детских садах и домах престарелых, а исправной. И поклялся, услышав сигнал, собирать вещи и ехать в райцентр на поиски пожарной команды.
В ту ночь он все рассказал Сантехнику. И тот, как ни странно, его понял.
- А теперь что мне делать?
- Продолжать путь к пирамидам. Сердце твое уже способно указать тебе, где сокровища.
- Так мне этого не хватало? – указал Ромуальдыч на левую сторону груди.
- Нет. Не хватало тебе другого, - дотронулся до макушки Сантехник и стал рассказывать:
- Перед тем, как мечте осуществиться, особый отдел небесной канцелярии устраивает проверку. Поднимаются все анкеты, которые испытуемый заполнял на пути к светлой мечте. Посредством эксгумации проверяется национальность прадедушки по материнской линии. Допрашиваются все оставшиеся в живых билетные кассиры на предмет пребывания претендента проездом на оккупированных территориях. Вот тут-то большинству людей становится не до мечты. На языке пустыни это называется «умереть от жажды, когда мираж уже близко». Поиски всегда начинаются с Благоприятного Начала. А накрываются вот этим.
Ромуальдыч вспомнил старинную поговорку, ходившую у него на Родине: «Самый темный человек может сгореть на работе».

___________________

На следующий день впервые возникли признаки настоящей оп-пасности. К путникам приблизились на расстояние вытянутой из колоды карты трое вояк и спросили, какого они здесь делают.
- Охочусь я с соколом, соколики, - отвечал Сантехник.
- Мы обязаны удостовериться, что сокол зарегистрирован, - плотоядно размял пальцы один из трех.
Сантехник аккуратно, чтобы не повредить супонь, слез с коня. Ромуальдыч супони на слоне не нашел, но на всякий случай тоже слез.
- Зачем тебе столько денег, командир?- спросил брюхатый золотопогонник, обыскивая сумку деда.
- Чтобы не забывать, что не в них счастье, - туманно ответил Ромуальдыч.
Фельдфебель по фамилии Вольтер, обыскивавший Сантехника, нашел у него склянку с желтоватой жидкостью и коричневатый булыжник, размером чуть больше какашки.
- Наркотики? – с надеждой спросил он.
- Жидкий Урин и Твердый Калцедон – Великие Друзья сантехников. Лечат от всех болезней и все превращают в ценное удобрение.
Вояки и их лошади дружно заржали, и лошадь Сантехника присоединилась к их хору. Сочтя путников забавными придурками, лошади посоветовали хозяевам отпустить их.
- Ты, похоже, с ума слез, а не с лошади, - заметил Ромуальдыч. – Зачем ты раскололся?
- Зачем? Чтобы показать тебе, что люди чихают на правду. Они думают, что все сокровища мира продают вьетнамцы на Тимирязевском рынке.
Они продолжали путь. С каждым днем сердце Ромуальдыча билось все тише: ему уже не было дела ни до прошлого, ни до будущего. Короче, они с Ромуальдычем подружились.
Если же сердце заговаривало, то для того лишь, чтобы передать Ромуальдычу горячий привет от мочеполовой системы. Сердце рассказало Ромуальдычу много интересного о нем самом, в том числе о том, что частенько случалось с ним в его отсутствие.
- Сердце всегда помогает человеку? – поинтересовался Ромуальдыч.
- Не всякому. Пьяным гаишникам нехай печень помогает.
Однажды они с сердцем проезжали мимо места, где стали лагерем воины одного из самых враждующих племен. Повсюду балдели вооруженные до зубов люди, лениво перебрасываясь ядерными боеголовками и временами подшивая чистые подворотнички. На Ромуальдыча с его сердцем и Сантехника с его Калцедоном никто не обратил внимания.
- А воевать совсем не страшно, - сказал дед.
- Доверяй своему сердцу, но проверяй. Когда люди воюют, бывает так шумно, что и у лошади голова заболит. Никому не удастся пройти мимо ядерного взрыва.
И тотчас, словно бы в доказательство правоты старого Сантехника, в пустыне, откуда не возьмись, появились двое с неисправными ракетами «Булава» наизготовку.
- Дальше ехать нельзя, - сказал один из них. – В любой момент могут поставить на вооружение исправную ракету.
- Ну, это вряд ли, - отвечал Сантехник, пристально глядя ему в глаза.
Воины стыдливо потупились, а потом пропустили путников. Ромуальдыч был поражен.
- Ты усмирил их взглядом?
- Скорее логикой, - отвечал Сантехник.
«Логика – великая сила», - подумал старик, вспомнив свою жену, одним ударом отрубавшую голову курице.
И вот, когда два умника начали подъем в гору, глубоко беременную мышью, Сантехник сказал, что до пирамид осталось два дня пути.
- Но, если мы так скоро расстанемся, научи меня своей науке.
- В твоем возрасте уже незачем учиться. Да ты и так знаешь, что наука эта в том, чтобы проникнуть как можно глубже в канализацию и найти там источник всех засоров на земле.
- Я говорю о другом. Я хочу знать, каким образом из всего на свете в конце концов получается одно и то же говно.
Сантехник вдруг почему-то решил не нарушать дольше безмолвия пустыни и ответил, лишь когда они остановились на привал.
- Все, что существует во Вселенной, говно, и оно просто перетекает из одного места в другое, - ответил он. – И, по мнению мудрых сантехников, все промежуточные операции бессмысленны. Не спрашивай меня почему – я не знаю. Мне только известно, что так устроен современный мир.
Но люди никогда не слушали мудрецов. И продолжают тратить свое время на бесконечные превращения вещества из одного состояния в другое.
- Мир вокруг нас говорит на многих языках, - опять невпопад заметил дед. – Раньше тихий крик верблюда был для меня тихим криком верблюда. Затем он стал громким, а потом снова тихим и, наконец умолк. И я понял, что верблюда съели. – Тут Ромуальдыч сообразил, что самым наглым образом перебил Сантехника.
- Я знавал настоящих сантехников, - невозмутимо продолжал тот. – Одни забрались так глубоко в канализацию, что никогда уже оттуда не вернутся. Другие нашли на своем пути множество полезных ископаемых – так, в частности, возник Газпром во главе с Миллером. А третьи сантехники, как были с самого начала третьими, так навсегда третьими и остались. Лучшее, что им довелось осуществить в своей жизни – это сбегать за закуской для первых и вторых.
Эти слова Сантехника прозвучали как проклятие. Потом он наклонился и поднял с земли раковину Туапсинского завода сантехнических изделий.
- Когда-то здесь была вода, - сказал он.
- Да, я догадался, - ответил старик.
Сантехник попросил его приложить раковину к другой раковине, ушной. Ромуальдыч никогда не слышал о таком способе познания мира, но послушался. И ничего не услышал.
- Вода по-прежнему в этой раковине, - веско сказал Сантехник. – Да, сейчас это абсолютно сухая вода, но когда-нибудь она вновь станет мокрой.
Они сели на своих животных и двинулись в сторону пирамид.

_______________________

Солнце начало было склоняться к западу, когда сердце Ромуальдыча затрепетало, как райская птичка на вертеле. Они с сердцем находились в ту минуту среди огромных песчаных барханов. Ромуальдыч взглянул на Сантехника, находившегося здесь же, но тот был невозмутим как песок. Ровно через пять минут и две секунды старик увидел впереди два воинских силуэта. Прежде чем он успел их сосчитать, они начали стремительно размножаться, словно бы он смотрел в ускоренной перемотке «Фабрику звезд» на первом канале, и постепенно вся земля покрылась ими.
Несмотря на столь высокие темпы размножения, воины были в голубых одеждах, голубой обуви и голубых тюрбанах с кокетливой голубой ленточкой.
Глаза их были заряжены разрывными патронами калибра девять миллиметров.

_________________________

Ромуальдыча и Сантехника привели в лагерь, где на торжественную линейку выстроились военачальники во главе с вождем.
- Эстонских шпиенов пымали, - доложил вождю один из голубых воинов.
- Мы всего лишь путники, идущие вместе, - озвучил Сантехник.
- Три дня назад вас видели идущими отдельно. Вы тайком перемигивались с кем-то из несогласных с мудрой политикой нашей администрации.
- Я знаю, как соединить в одно целое две трубы разного диаметра, - отвечал на это Сантехник. – А о том, что, кроме хороших суточных, может разделить мир на наших и ненаших, мне ничего не ведомо. Я только сопровождаю своего друга по местам боевой славы отдела по борьбе с политической проституцией.
- А он кто такой? – спросил вождь.
- Сантехник нового поколения, - ответил Сантехник. – Он умеет чинить виртуальную канализацию с помощью программы Касперского.
- А какого Касперского ему надо в наших краях? – спросил другой военачальник.
- Он привез вам суточные, - ответил Сантехник и, не успел Ромуальдыч даже пернуть от удивления, протянул его кошелек вождю.
Тот принял деньги с нескрываемым достоинством – их хватило бы не на одну национальную идею.
- А шо це таке «сантехник», - спросил кто-то из военачальников.
- Это человек, который знает природу и мир. Стоит ему захотеть, и он уничтожит ваш лагерь одним лишь пусканием ветра.
Воины заржали. Они не верили, что пускание ветра может быть смертельным. Однако сердца их сжались от страха. Смерть – не смерть, но иногда какой-нибудь активист так испортит воздух, что сам жить не захочешь.
- Я хочу посмотреть, как это ему удастся, - сказал самый главный.
- Дайте нам три дня на усиленное питание, и мой спутник покажет вам, где раки проводят зиму. Если это ему не удастся, мы смиренно отдадим вам напрокат наши жизни.
- Отдайте их лучше за правое или левое дело. Только не перепутайте, - ответил вождь.
Но согласился подождать три дня.
Ромуальдыч оцепенел, онемел и охренел. Сантехнику пришлось вести его за руку, как власть ведет в светлое будущее народ, у которого от счастья отнялись ноги.
- Не показывай им, что боишься. Пусть думают, что мокрое пятно между ногами у тебя от рождения.
Однако оклемался Ромуальдыч не сразу, да и то потому, что ностальгия по кошельку оказалась сильнее страха смерти.
- Ты отдал им все мои деньги, даже заначку, которую я прятал за подкладкой кошелька! – сказал он.
- Зачем тебе на том свете заначка? На нее и здесь-то ничего, кроме паленой водки не купишь.
Но Ромуальдыч был слишком испуган, чтобы оценить мудрость Сантехника. Он не знал, как превратить обычное послеобеденное бздение в бурю в пустыне.
- Не бзди, - необычно ласково сказал Сантехник, - Почему бы тебе не обсудить создавшуюся ситуацию со своим сердцем?
- Но ведь где сердце, и где то, чем я должен буду произвести впечатление на этих вояк.
- Все сущее находится в одном месте, и только страх неудачи мешает этому месту стать подлинным источником исполнения желаний.
- Да я не боюсь неудачи. Я и удачи не боюсь. Просто я не знаю, как мне это сделать.
- Придется научиться. От этого зависит твоя жизнь.
- А если не сумею?
- Тогда ты покойник. Впрочем, не беспокойся. Обычно смерть значительно увеличивает жизненные силы. Вот помрешь, и сил у тебя хватит на многое.

__________________

Миновал первый день усиленного питания. В пустыне произошла песчаная революция, в лагерь привезли нарушителей инструкции Минтранса о нескоплении больше трех возле остановок общественного транспорта с переломанными ногами. «В руках опытного городового демократическая дубинка ничем не хуже тоталитарной», - думал Ромуальдыч. На место одного несогласного со сломанной левой ногой вставал другой, с диаметрально противоположными взглядами. Ему ломали правую ногу, и жизнь продолжалась.
- Парламентская ассамблея Совета Европы нам поможет, дружище, - говорил один ушибленный резиновой пулей другому. – Она примет самую обезболивающую резолюцию за всю свою историю.
Под вечер старик отправился искать Сантехника и, что самое удивительное в этой книге, нашел его.
- Так как же все-таки будет насчет ветров? – спросил он его.
- Как всегда. Создатель состоит из видимой и невидимой частей, как тот айсберг, что потопил «Титаник». Что характерно, до сих пор никто не знает, какой частью бал нанесен судьбоносный удар.
- А что ты делаешь? – спросил Ромуальдыч.
- Кормлю сокола.
- Зачем? Раз нас убьют, пусть он тоже сдохнет.
- Убьют не нас, а тебя, - отвечал Сантехник. – Мы-то с ним что-нибудь сообразим на двоих.

_________________

На второй день старик, кряхтя, поднялся на вершину скалы, стоявшей возле лагеря. Часовые пропустили его беспрепятственно: до них уже дошло, что по лагерю бродит шизик, чуть что пускающий ветры. А, кроме того, дальше вершины со скалы все равно не убежишь.
И весь день до вечера Ромуальдыч вглядывался в пустыню. А пустыня вглядывалась в него.
Они играли в гляделки.

___________________

Когда настал третий день, вождь собрал выездное заседание Генштаба, чтобы понаблюдать за испытаниями нового асимметричного оружия.
Ромуальдыч повел всех к той вершине, которую сам покорил только вчера. Потом аккуратно рассадил всех вокруг пропасти.
- Придется подождать, - сказал он.
- Нам не к спеху, - отвечал вождь. – Двадцать лет ждали, пока оборонка сама поднимется, еще двадцать лет подождем.
Ромуальдыч смотрел на горизонт, как будто в первый раз его видел. На горизонте были все те же горы, барханы, скалы, растения. Те же, да не те – американская военщина разместила на них свои радары, грубо нарушив права ящериц, саксаулов и Гюльчатай.
- Ну, старый хрен, - спросила его пустыня, - опять в гляделки играть будем?
- Среди твоих песчинок есть одна, которую я люблю, - отвечал Ромуальдыч. – Я хочу к ней в песочницу, и для этого мне нужно разнести здесь все к едрене фене.
- Так это и есть «любовь»? – спросила пустыня.
- Любовь – это сокол, который летит над твоими песками, настежь распахнув крылья. Летит и гадит, и снова летит, и снова гадит…
- Сокол терзает клювом мою печень, как турецкий коньяк, и не оставляет после себя ничего живого, кроме головной боли.
- Все живое создано для того, чтобы кормить соколов, ястребов и прочих генерал-полковников в штатском. Так устроен мир.
- Это и есть любовь?
- Это и есть жизнь. Охотник превращается в добычу, добыча в удобрение, удобрение в полезное ископаемое, полезное ископаемое в бесполезный набор цифр на Чикагской бирже.
- Я не понимаю смысла твоих слов, - отвечала пустыня.
- Я сам его не понимаю. Знаю только, что должен здесь все разнести во имя любви к человеку.
Пустыня некоторое время молчала, словно проглотила бархан.
- Песочку я тебе, пожалуй, дам. Но для того, чтобы пожать бурю, нужно еще посеять ветер.
Откуда ни возьмись появился ветер. Он приблизился к Ромуальдычу, коснулся его лица своей колючей мордашкой. Он слышал его разговор с пустыней, потому что ветры вообще весьма наслышаны. Они носятся тут и там, как Фигаро в исполнении заслуженного артиста Бурятии Каценелензона , и так же фальшиво насвистывают, когда забывают слова.
Помоги мне, Каценелензончик, - сказал ему старик. – Однажды я расслышал в твоем шипении голос моей любимой.
- Кто научил тебя ботать по нашему?
- Илона Давыдова, - прошипел Ромуальдыч.
Много имен было у ветра. А вот по фамилии, да еще уменьшительно-ласкательно, его никто не называл. Но дружба дружбой, а истина с каждым днем все дороже.
- Ты не можешь стать ветром, - сказал он. – У нас с тобой разная конституция.
- На всякую конституцию есть народ, говорящий ей: «Я тебя породил, я тебя и похерю». Конституция не должна мешать мне пролететь над морем, проникнуть в любую щель и накапать полония в чай изменнику Родины. Вот на обратном пути мне конституция понадобится.
- Я как-то подслушал твой разговор с Сантехником, - сказал ветер. – Он говорил, что у каждого свой Путь. У человека свой, а у ветра свой.
- Это верно, человек может пускать ветры только в направлении, противоположном генеральной линии. Но ведь одно другому не мешает.
Ветер был любознателен – такого придурка он еще не встречал. А ведь он-то считал, что все на свете видел и превзошел, даже научился играть в гольф с Тайгером Вудсом.
- Это называется «любовь» - пустил в ход свою коронку Ромуальдыч. – Когда любишь, то готов превратиться в любое говно. А если еще и ветер тебе поможет…
Ветер был горд, что от него в любви так много зависит. Он стал дуть сильней, но не надул ничего, кроме заурядной песчаной бури.
- Слушай сюда, чувак, - ветер решил скрыть свое бессилие за ценным советом, - когда люди говорят о любви или мочатся, они поднимают глаза к небу. Может, тебе стоит сделать что-нибудь в этом роде?
- Это мысль, - согласился Ромуальдыч. – Только ты подними еще больше пыли, чтобы я мог взглянуть на солнце широко открытыми глазами.
Ветер задул еще сильней, и пыли стало так много, что это напомнило людям пустыни шторм на море, которого они, впрочем, никогда не видели.
Один из военачальников повернулся к вождю:
- Не довольно ли?
- Пора прекратить это, - сказал другой военачальник.
- Пусть продолжает, - добродушно заметил вождь, но про себя решил перебросить сомневающихся на другую руководящую работу. «Самое правильное, - подумал он, - поменять их местами. Виновники наказаны, и в то же время недовольных нет».
- Ветер сказал мне, что ты познало любовь, - обратился Ромуальдыч к солнцу. – Меня, собственно, не столько любовь интересует, сколько другое абстрактное понятие – Душа Мира.
- Мы с Душой Мира живем душа в душу, - отвечало солнце. – Мы вместе заставляем травы расти, чтобы овцы были сыты, а вслед за ними и волки. Отсюда я и научилось любить: травы, овец, волков и охотников на волков с их любимыми ружьями. Промеж всеми нами такая взаимность, что мало не покажется.
- Ты знаешь любовь, - согласился Ромуальдыч.
- И Душу Мира знаю. Мы с ней сошлись на том, что Симфония Мира – весьма совершенное произведение. Вот только человек своим исполнением ее регулярно портит. Уж лучше бы не брался, сволочь.
- Мудро, - ответил Ромуальдыч, - но неправильно. Не было бы человека, все бы оставалось самим собой: медь – медью, свинец – свинцом, бронза – бронзой. Кто бы тогда построил из всего этого памятник Петру Первому?
Солнце призадумалось, а ветер от удовольствия, что солнце так уел простой российский пенсионер, запылил еще сильней.
- Для того и существует человек, - продолжал Ромуальдыч. – Чтобы все сокровища мира были при деле, и ни одно не пропало бы напрасно, оказавшись ничьим. Ничей свинец никому не нужен, поэтому он должен превратиться в чье-либо золото.
- А причем тут любовь? – спросило уетое и озадаченное солнце.
- Да ведь во имя любви все и делается. Без нее ни гром не грянет, ни мужик не перекрестится. Без нее не было бы даже секса по телефону.
- Ну а от меня ты чего хочешь? – спросило окончательно запутавшееся солнце.
- Помоги мне обернуться ветрами.
- Мудрее меня нет на свете, - сказало солнце, - поэтому я дам тебе исключительно мудрый совет. Обратись к левой руке, написавшей Все, в том числе и это произведение.
Ветер ликующе свистнул и задул с небывалой силой, так что большую группу лошадей сдуло из-под военачальников, как будто их там и не было.
Ромуальдыч повернулся к Одной Левой Руке, Написавшей Все Это, и сейчас же ощутил безмолвие. Оно было приятным на ощупь, и он не стал нарушать его.
Потом сила любви хлынула из него прямо на землю, и он ощутил необычайную легкость во всем теле и мыслях. И он понял, что вполне способен сотворить чудо.

____________________

Такого, как в тот день, не было НИКОГДА. И из поколения в поколение будет передаваться легенда о пенсионере, обосравшем самого могущественного военачальника пустыни, а заодно и его лагерь.
Когда же слегка поутихло, те, кто смог протереть глаза, увидели, что и самого Ромуальдыча не было на том месте, где он начал свершать свое Большое Дело. Он находился на другом конце лагеря, рядом с часовым, заваленным аж по середину флагштока.
На следующий день вождь отпустил Ромуальдыча и Сантехника на все четыре стороны, дав им в провожатые одного из своих воинов – того самого часового.

_______________________

Они ехали весь день, а когда стало смеркаться, Сантехник отправил воина, неизвестно зачем проделавшего столь долгий путь и, тем самым, дважды обосранного, обратно и слез с коня.
- Дальше поедешь один, - сказал он Ромуальдычу. – До пирамид три часа пути.
- Спасибо, что бы я без тебя делал, - отвечал старик.
- То, что ты сделал, ты в другой раз сумеешь и без меня.
Сантехник постучал в ворота монастыря, очень кстати оказавшегося под рукой. К нему вышел монах в черной спецодежде, они перебросились парой фраз на древнем, как проституция, наречии, и Сантехник пригласил Ромуальдыча войти.
На монастырской кухне Сантехник развел огонь в очаге. Монах принес кусок свинца, которого хватило бы на пару культовых фильмов режиссеру Балабанову, и Сантехник, опустив свинец в железный сосуд, поставил его на плиту.
Поковырявшись в правом кармане, он достал оттуда какое-то левое яйцо и посредством его превратил свинец в кровь, а затем кровь в золото. Эта типовая процедура привела в восторг монаха с Ромуальдычем.
- Неужели и я когда-нибудь научусь этому? – спросил пенсионер.
- Тебе, я думаю, пороху не хватит.
Они вышли за ворота и там, пока монах с Ромуальдычем коротко прощались, Сантехник распилил золото лобзиком на четыре части.
- Это тебе, - сказал он, протягивая четвертинку монаху. – За то, что радушно встречал каждого четвертого паломника.
- За одно радушие многовато, может, еще за чистые простыни, которые я однажды постелил в гостевой келье?
- Будешь выдрючиваться, в следующий раз получишь меньше, - цыкнул Сантехник и повернулся к Ромуальдычу. – А это тебе, взамен тех денег, что достались вождю. Баш на баш, так сказать.
Старик тоже хотел сказать, что баш великоват, но побоялся.
- Это мне, - продолжал Сантехник. – Хочу вернуться домой, а за это надо платить.
Четвертую четверть он снова протянул монаху:
- Особо не радуйся, это тоже для Ромуальдыча. А тебе я даю, потому что у него все равно отберут. Два раза отобрали, а Бог, как известно, любит троицу.
Они сели на своих животных.
- Поспать мы не успели, взамен хочу рассказать тебе историю о снах, - молвил Сантехник.
Ромуальдыч нехотя повесил уши на гвоздь внимания.
- Так вот, жил да был в глубокой древности один добрый человек – тогда они еще водились. И было у него два сына, умных, а третий, дурак, все никак не рождался. Один сын был воином, другой, наоборот, писал стихи.
Однажды доброму человеку приснился добрый сон (такое тогда тоже случалось), будто явился к нему небесный вестник и предрек, что слова одного из его сыновей будут повторять люди во всем мире много сотен лет подряд. Добрый человек заплакал (вот уж это точно бывает) и проснулся, а вскоре и вовсе умер.
Поскольку нагрешить он успел всего ничего, то прямиком отправился в рай, где сразу же наткнулся на вестника из своего последнего сна.
- Я выполню любую твою просьбу, - испуганно сказал вестник, вставая и отряхиваясь.
- А вот хотелось бы мне узнать, какие именно стихи моего сына прославят в веках нашу фамилию. Ведь у него этих стихов целая каменоломня.
- Невелика плата за то, чтобы ты не толкался, - подумал вестник, и они отправились в далекое будущее, где увидели тысячи людей, говорящих одновременно на неведомом языке.
Добрый человек опять прослезился от радости, теперь уже наяву.
- Я знал, что стихи моего сына переживут века, - рыдая, сказал он. – Ответь мне, какие же это строки. Может, эти: «Идут белые снеги…».
Вестник ласково усадил рыдающего старика на скамейку и сам осторожно присел на противоположный ее край.
- Стихи, о которых ты говоришь, прославились на всю страну, все любили их и читали друг другу с утра до вечера. Но умер властитель, которому они были посвящены, и люди моментально забыли их. Они помнят и ежеминутно повторяют слова другого твоего сына, воина.
Добрый человек от неожиданности даже перестал рыдать.
- Он служил в одном из дальних гарнизонов, - продолжал вестник рая, - и тоже был справедлив и добр ко всем, не исключая некоторых из нижестоящих. Как-то один из его рабов во время кровопролитного боя наступил ему на ногу. Вот тогда твой сын и произнес слова, которые не позабудутся во веки веков и будут звучать одинаково на всех языках. Он сказал: «Еб твою мать, а зря, паршивец!». Вторая, поясняющая часть фразы слегка подзабылась, а вот первую люди будут повторять до тех пор, пока не отнимется последняя нога в этом лучшем из существующих миров.
Сантехник тронул лошадь за хвост.
- Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется.
Ромуальдыч улыбнулся. Родные слова, у которых, оказывается, оказывается такое древнее и поучительное происхождение, согрели его душу.
- Прощай, - сказал Сантехник.
- Прощай, твою мать, - ответил Ромуальдыч.

________________________

Два с половиной часа из трех обещанных Ромуальдыч ехал по пустыне в неудобной позе, позволяющей, тем не менее, внимательно прислушиваться к своему сердцу.
«Где сокровища, там будет и твое сердце», - баял Сантехник.
Но сердце, мало того, что решило, кажется, навеки поселиться в его груди, так еще и не на шутку разболталось. Оно плело что-то о путях-дорогах, новых землях и старых красавицах, а потом начало зачем-то пересказывать последнюю передачу, виденную им по первому каналу. В многократно повторяющихся «а он ее раз…, а она его раз…» Ромуальдыч так и не различил, идет ли речь об очередной серии «Бандитской Рублевки» или об одном из выпусков «Фабрики звезд».
И только когда Ромуальдыч приготовился заткнуть сердцу митральный клапан, оно, словно почуяв, что переборщило, доверительно шепнуло ему:
«Будь внимателен, старый. Там, где ты заплачешь, буду я, твое сокровище».
- Тоже мне сокровище миокарда, - подумал Ромуальдыч, но на всякий случай достал из гульфика почти свежую тряпицу, которую, в зависимости от обстоятельств, использовал то как носовой платок, то как портянку.
Луна освещала бархан, она же освещала безмолвие пустыни и оставшийся позади путь, и она же (ну, прямо Чубайс) вдруг осветила величественные пирамиды.
Ромуальдыч упал на колени и заплакал. Он возблагодарил Всевышнего за все хорошее, что осталось позади, и, особенно, за женщину пустыни, которая тоже позади, но может еще оказаться и впереди.
С высоты тысячелетий смотрели на него пирамиды. Потом тысячелетия, в свою очередь, взглянули на него с вершин пирамид. А он все копал и копал, потому что цель можно считать достигнутой не тогда, когда сбылись все мечты героя, а лишь когда в произведении по крайней мере десять авторских листов.
И вдруг в ту минуту, когда он вытаскивал из пирамиды предпоследний камень, послышались шаги. Ромуальдыч обернулся и увидел людей, которых он не увидел, потому что они стояли спиной к свету.
- Бог в помощь, приятель, - недружелюбно сказал один из них.
Ромуальдыч молчал. Теперь ему было что терять, а Бог, как известно, любит троицу.
- Мы сбежали с войны, - сказал другой, - а кошелек остался у ротного. Что ты спрятал здесь?
- Ничего я не спрятал, - прикинулся шлангом Ромуальдыч.
Но один из дезертиров вытащил его из ямы, второй обшарил его карманы и нашел слиток золота.
- Бранзулетка! – взвизгнул он.
- Вот и смерть пришла, молочка принесла, - тоскливо подумал старик.
- Там должно быть еще! – сказал второй.
Они заставили Ромуальдыча копать, но сокровищ не было, и тогда грабители принялись пиздить его. И пиздили до тех пор, пока небо на востоке не заалело, и первый луч зари не брызнул фонтанчиком, радуя все живое и еле живое вокруг. Одежда Ромуальдыча превратилась в лохмотья, а в то, что под одеждой, вообще трудно было поверить.
Ему вспомнились слова Сантехника: «Зачем тебе на том свете заначка?».
- Я ищу сокровище! – из последних сил крикнул Ромуальдыч.
С трудом шевеля губами, превратившимися уже из двух, верхней и нижней, в несколько, включая правую и левую полусредние, он рассказал грабителям про свой сон и про все остальное: Судьбу, Жидкобородого, Американца с Сантехником и Гюльчатай с кувшином.
Тот, кто казался главным дезертиром, долго молчал, переваривая услышанное.
- Отпустите его, - наконец нашел он нужные слова. – Ничего у него больше нет, одни фантазии.
Потом он обратился к тому, что осталось от Ромуальдыча:
- Я оставлю тебя жить, чтобы ты понял, что нельзя быть таким придурком. В детстве матушка читала мне английскую народную сказку «Сон коробейника» в переводе М. Клячиной-Кондратьевой. Там рассказывалось о коробейнике из деревни Софэм, которому трижды приснился сон о том, что, если он встанет в Лондоне на Лондонском мосту, то услышит удивительную весть. Так вот, простоял он на том мосту, пока не кончились деньги, а перед уходом подошел к нему местный лавочник и, потешаясь над ним, рассказал про свой сон, в котором чей-то голос звал его пойти в деревню Софэм в графстве Норфолк и выкопать клад из-под дуба, что растет за домом коробейника.
Я уже тогда в сказки не верил, а потом и вовсе догадался, что разбогатеть посредством сказки можно, только слямзив ее сюжет и навертев на него пару рулонов дешевой философской мишуры.
С этими словами разбойники ушли, а Ромуальдыч в очередной раз почувствовал себя счастливым.




















Эпилог, блин!


Старика все еще звали Ромуальдыч, что весьма странно для такой запутанной истории. Было уже то ли почти, то ли совсем темно, когда он последним усилием воли перекинул свое непослушное тело через то, что осталось от родного плетня. Затуманенный взор его на секунду прояснился, и он углядел в самом центре заднего двора огромную раскидистую репку.
Ромуальдыч сразу догадался, что репка – тот самый росточек, который он дважды мужественно спас от гибели в первой главе настоящей книги.
- Ишь, как вымахала, - пронзительно подумал он и, подползя вплотную к растению, изо всех сил дернул за свисающую до земли ботву.
Репка не поддалась, и тогда Ромуальдыч, набрав в грудь побольше воздуха, стал звать на помощь. Долго ли, коротко, но его тоскливый вой достиг таки соседних подворий, и к полудню прибыла скорая помощь в лице бабки Эдуардовны с улицы Луначарского.
Вместе они подергали ботву часок-другой, а потом бабка набрала по мобильнику внучку Василису, уехавшую лечиться от запоя в соседнее село, да так там и застрявшую.
Ушлая внучка привезла с собой бесхвостую собаку Жучку, кошку Аделаиду и безымянную серую мышку, которую кошка никак не хотела выпускать из зубов. Все вместе они привязали ботву к трактору, на котором приехала Василиса, и вытянули репку.
На дне образовавшейся воронки диаметром около восьми футов Ромуальдыч увидел большущее золотое яйцо, сплошь покрытое алмазами.
- Да ведь это то самое, что снесла давным-давно рябая курица – понял старик. Тогда оно куда-то закатилось на закате, и в темноте искать его не стали, а к утру запамятовали.
Дрожащими руками старик приблизил яйцо к почти уже не видящим глазам и разом вспомнил все. Перед его мысленным и тоже уже гаснущим взором прошли мать с отцом, покойница жена, родственница ПБОЮЛа, матушка Анджела, Жидкобородый, которого он больше никогда не встретит (а, впрочем, чем черт не шутит, третьего-то срока точно не будет, но ведь есть еще и четвертый, и пятый), одноглазый торговец, Американец, Младший экскурсовод, Сантехник, главный дезертир. Последней, слегка запыхавшись, шла Гюльчатай. Ромуальдыч до того пристально вгляделся в нее, что даже почувствовал на губах ее поцелуй.
- Я ползу, ползу к тебе, Гюльчатай, - прошептал он и испустил дух.





Post scriptum


Говорят, в одной из рублевских бань, куда простому миллионеру путь заказан, а человеку достойному входной билет приходится иной раз за полгода заказывать, видели олигарха П. с золотым яйцом, обильно украшенным бриллиантами. Говорят, что купил он это яйцо на аукционе в одной из заморских стран и заплатил за него столько, что его компаньон, тоже П., узнав о цене, крякнул и срочно принялся делить совместно нажитое непосильным трудом, пока от него еще хоть что-то осталось.







Приложение


Стихи старика Ромуальдыча, написанные им самим


Про птичку

На дереве птичка сидит
У ней очень задумчивый вид
А я мимо иду
И жду
Капнет
Или нет

Про жену

Вот дом
Я живу в нем
Еще в нем живет моя жена
У ней сегодня болит спина
Жалко жену
И ее спину

Про девушку и парня

Девушка хотела лужу перескочить
Но не получилось штанишки не замочить
Теперь пойдет домой переодеваться
А парень будет ждать и убиваться
Пока не надоест
Тогда сам все съест

Про деревья

Долго деревья растут
Пока станут большими
Зато потом долго живут
Нам не сравняться с ними
Можно выше дерева стать
Если топор у соседа занять
Сосед жадный может не дать

Про луну

Ночью луна
Совсем одна
Выгляну в окно
Буду с ней заодно
Мне веселей
Веселей и ей
Очень красивый ночью вид
Интересно а у ней с похмелья голова болит
Про незнакомку

Незнакомку полюбил два раза
Первый раз в подъезде грязном
С запахом разнообразным
А второй уж вовсе на траве
Ползали мурашки по голове
Понял я что сил уж больше нет
Тогда пополз тихонечко на свет

Про сиденье у реки

Я сидел у самой реки
И глядел на рыбьи плавники
Пока слезы из глаз не перестали капать
Тогда черпанул воды лапоть
И умылся тою водой
И надев штаны пошел домой

Про бессонницу

Не сплю в половине второго
Пойду подою корову
Подоил а не сплю снова
Пойду подою вторую корову
Надоело в хлев ходить
Пойду жену будить

Про лося

Зашедши как-то в дальний лес
Там встретил лося и он балбес
Меня так испугался
Что чуть не распластался
И долго-долго я смеялся

Про друга

Был у меня друг большой
Ноги отрезало ему косой
Стал он маленьким и круглым
Но остался большим другом

Про пожар

У меня и у соседа
Была беседа
Сосед все время на жену мою смотрел
Наш дом в это время сгорел
Дом новый построить можно
Новую жену буду брать осторожно

Про собаку

Залаяла ночью собака
Сразу вспомнил однако
Почту забыл принять
А материнскую плату пора менять
Хорошую в сельпо не купить
Каждый провайдер собака норовит слупить