Преодоление. Часть 1. Прыгуны. Глава 27. Драконовский метод

Глава 27. Драконовский метод

Тула. Зареченский район. Поздний вечер 8 июня 1999 год

За последнюю неделю и жара, и холод напускались, и дожди пролётные набегали, но — с сегодняшнего дня, похоже, погода безвозвратно уравновесилась и повернулась к умеренному теплу. В тени кустов хоть и было ещё прохладно, и земля дышала сыростью, но налившиеся бодростью трава и листва определённо навевали жизнерадостность. Вне сомнения, окружающая обстановка подвигалась к разумеющемуся постоянству всеохватывающего лета.

Попервости, вособицу, основательнейшие трудности он вкусил, когда «прыгушня» эта, (а так он про себя поругивал воришек) кучковалась многоликой сворой и лишь разобщалась потом, бросаясь врассыпную — во время заскакивания, каждого в отдельности, на проходящий товарняк. В скопе «камикадзе» присутствовал кое-какой контингент, среди взрослых крадунов, который, и не без основания, принуждал его остерегаться. Но самое главное, не разумея творящегося — его глаза в течение продолжительного времени ни на чём не сосредотачивались и разбегались! В ливни, косохлёсты или затяжные ситнички, наблюдатель трясся под плащом, продрогши от мокроты, но терпеливо выведывал особости и наслоения вершащегося на большом дистанцировании. Нехай в угоду важности дела он пользовался дедовским морским биноклем. Контролируя процесс в удалении, разобраться во всей этой безалаберной (по его определению) сообразности их действий — ну никак у него не получалось! Никак он не мог въехать розмыслом (на этаком расстоянии!), да ещё при отсутствии слышимости переговариваний, в их взбалмошную упорядоченность деятельности. А читкой по губам он не владел. Внедряться же в преступную среду ему не хотелось, признавая такое направление критическим и неприемлемым.

Эта «шалупень», эти «прохвосты и шакалы паршивые» (как он прыгунов в сердцах изобличал), набегая на тащащийся товарный состав, налетали просто-напросто саранчой летучей! В уголовно наказуемой инициативности преступников, как ему представлялось, пребывало неразберихи сверх всякой меры. Сумбура и неопределённости ему изображалось невпроворот! Кто на кого работает? Кто табунщик? Кто шефствует? Под чьим наставлением вершится кража? — это оставалось загадкой.

За три-четыре дня, помаленьку свыкшись и освоившись, капля за каплей приобретая какое-никакое воспринятие происходящего, он смекнул, что шайка воров малосогласована и ощутимо раздроблена. А ежели высказываться точнее — так пошагово устанавливалось, что каждая группа (или всё-таки ватага отребья) орудует сугубо на себя и за каждой, по неписаным законам, закреплён собственный интервал сброса. Эти предпосылки многозначительно облегчали ему задачу.

Тут я приостановлюсь в развитии интриги и сделаю паузу, дабы поподробнее рассказать о новом действующем лице и его эксклюзивности. Делаю это не обинуясь, с позволения сказать, взяв быка за рога. Олег Петрович Петрухин, а именно такое имя, такое отчество и фамилию — и носил необычный герой. Он, как молодой сотрудник структурного подразделения МВД РФ — департамента обеспечения правопорядка на транспорте по делам несовершеннолетних, производя разработку собственноличной задумки по ликвидации преступности на железной дороге, аккурат сегодня намеревается протащить кое-что, с давнишних пор планируемое, в жизнь. Но — стоп! Пожалуй, здесь следует капнуть несравненно глубже.

Изначально, почитай сызмальства, этот субъект, рождённый женщиной, вынашивал пристрастное и непрестанное (никем и ничем необуздаемое!) тяготение к праведности и законности. Олег в бывалошное время и в милицию-то неспроста пошёл, и в училище поступил, и учился прилежно, и окончил на «отлично». Может став стражем закона чего-то исправить соизволялось ему? Может, жаждалось мир изменить в лучшую сторону? Несведуще, вполне обоснованно можно было бы именно так рассудить. А между тем всё обстояло иначе. Потому как само истолковывание той же объективности, исходило из его личного абстрагирования на той «правильности», которую безумолчно навязывали ему извне. Насколько не казался бы сей наворот паранормальным, но исходили все эти корректирования или, на минуточку, правка отнюдь не от более опытных сослуживцев, и не от начальства, и даже не от профессиональных обязанностей и понуждений его должности, которую он занимал, а накручивались откуда-то из ниоткуда. По большому счёту даже затруднительно представить — отколе. Хоть и превратно, однако он ведал, он знал! — что внушения эти, ему «надиктовываются из средоточия самой Вселенной». В его воображении, эти наставления производились неким наисветлейшим красавчиком-мужчиной, воспринимавшийся — другом или же владыкой. Являвшийся почти ежевечерне и повсегда призывавший к безотлагательным действиям. «Наверное, лично Сам, Иисус Христос» — просчитывал он, — «втемяшивает мне Свои наводки? Или апостол, на крайняк Его приспешник или подручный».

Annotation: но поскольку вместо нимба у являющегося призрака размашисто торчали рога быка, совсем несложно додуматься, кем на самом деле мог оказаться систематично «захаживающий» посетитель. Вот только гостеприимный последователь не обострял на этом особливой заботы.

В противоположность выказанному, Олег был безоглядно убеждён, что распоряжения исходят всенепременнейше Сверху. Такова его особенность или феноменальность от рождения. А отселе вытекало, что он — есть ратник Божий. И был уверен в предоставленной ему прерогативе поперёк прочим гражданам. Также заподазривал, что ему уготован неблагодарный и тяжкий путь «Вершителя». А для этого значимо быть хладнокровным, быть изворотливым в мире зла и причинно вариться в самом котле кипящих страховитых событий. К тому же для успешного выполнения возложенных на него задач и сопровождения даденного ему богом таланта — дара, по разоблачительству непристойностей в людях, он обязан, прежде всего, сам научиться разбираться в тонкостях криминалистики. По его мнению, ему надлежит к уже имеющимся способностям, так сказать, врождённым дарованиям, приплюсовать дополнительные навыки с использованием полного набора всех методов сыска. Короче, требуется постичь тонкости ведения следствия, дабы самому исключать ляпы и огрехи при исполнении «чаемых и великих» возмездий.

Всю прошедшую неделю, каждый вечер, обряженный в гражданское облачение, он выходил на нелегальное сверхсекретное задание. Но это он всего лишь прощупывал, пока что тестировал первые шажки, как говорится, ознакомлялся со своими священными — ролью и участью. Теперь же, то есть уже нынешним вечером, он приготовился оправдать оказанное ему доверие и наконец, бросить на алтарь первую добычу, как жертвоприношение — к ногам Высокого Гостя.

«Помазанник божий», в какового он себя обряжал, давным-давно уже метил устроить выход небывалому, за многие годы излишне саккумулировавшемуся внутрителесному клокотанию. Изо дня в день, подстрекаемый посещающим ввечеру Высоким Гостем, от нагнетающих призывов которого у него образовался переизбыток душевных нагромождений и заторов, всечасно ищущих всенепременного освобождения. Разгула! Он пуще и пуще убеждался в неизбежности противостояния окружению. «Пора! Пора, дружище!!!» В исступлении взывал он. «Кровь — и только кровь!» Был убеждён. «Смоет запруду … преграду, перекрывающую доступ к совершенству. Только кровопролитие снесёт свалку скопившихся завалов с моей тонкой материи, очерняющих её. Разнесёт в щепки «баррикады» мерзостных правонарушений оглоедов, некогда засвидетельствованных мной. Пакостливые людишки за всё ответят! Виноватый невиноватый … — все виноваты! И те, кто совершает, и кто потворствуют и мирволящие. Все!» Разъярённо выдавливал он из себя. И, подчас закашливаясь, давился этим вязким словом — «все»!

От многолетнего предшествующего бездействия, теперь — эти «свидетельства» причиняли ему жутчайшие боли как правдолюбцу, как разоблачителю. И он рыдал ночами напролёт. Муки были нестерпимы и невыносимы. А констатации безнаказанности так очевидны! Так наглядны! Аксиоматичны … что слепота окружающих наблюдателей как соучастников тех же преступлений, нет! — не только настораживала его, а и до непримиримости бесила. Он как двуликий Янус. По сути, в нём уживались два разных человека: днём он был законопослушный гражданин, которого все знают, как Олежку-милиционера, а с наступлением потёмок в Петрухине просыпался промышляющий инстинктами зверь, не знающий ни жалости, ни сострадания.

«Наконец-то я вырос из коротких штанишек!» Оглядывая с десяти шагов, из кустов ракиты, хаотически раскинувшийся лагерь прыгунов, основательно осмелев и акклиматизировавшись, восторгался он своими идеями и наметками. Ему давненько мечталось провернуть что-нибудь этакое — в уматень встряхивающее! Потому как возбуждённость, накопившаяся и таящаяся в нём, куда беспощадней овладевая мыслями и развивая их, вот уже длительное время клокоча и бурля — искала выхода и, не находя — модифицировала в нервозную предельность. Вращаясь, истязательские фантазии и причуды захлёстывали допущения, а алогизмы грязных раздумий, изъяны которых Олег поспешно рассовывал по закоулкам чернодушия, в конце концов оседали илистым отвратом, скапливаясь противоречивостью — ко всему посюстороннему. А в застоявшемся затоне (внешне тихом и спокойном), как в болоте, однажды объявившись, поселился его персональный чудо-юдо. Страшила. И этот монстр последнее время, появляющийся намного чаще, вероятно взамен Высокому Гостю как жупел: или высится перед глазами, или (грязный и мокрый) вылезет из трясины бездеятельных ночей Олега … и — как малолетку стращая, гонит на улицу. Вцепившись когтями в кадык и взором втыкаясь через вытараски в душу, не душило приверженца до смерти, но слегонца лишь придушивало. И ох как болезненны были — эти настойчивые выколачивания с подталкиванием! Эти требования, возмущающие в кровотоке неудержимость, спасать мир.

«Правосудие государства». А он частенько о нём подумывал. «Есть всего лишь бесплодное и утрированное блеяние барашков о допустимой перековке волков». По его убеждению, весь этот перевоспитывающий, гуманный и сдерживающий механизм закона непозволительно тормозит исполнение наказания, а иной раз и вовсе оправдывает злоумышленников. «Все эти размусоливания о презумпции невиновности каноничны для слабоумных!» Собственно, эта «мутотень» и призвала его к обходу кодекса, а точнее надоумила на ликвидацию виновных. «Изживать! Истреблять! Карать! И ещё раз карать!!» Услащал он себя и подбадривал.

Annotation: В пыхающих мозгах «миссионера» окончательно назрел план возмездия. Олег чувствовал в себе полновластную руку «вездесущей справедливости» и видел себя (как минимум) судьёй — (максимум) инквизитором, наделённым Высшей Небесной Властью!

Теперь он великолепно ориентировался и на местности, и в последовательности перемещений прыгунов. Сочетание всех обстоятельств — читал как раскрытую книгу. На днях, Олег существенно сузил поиск кандидата, которого загодя обрёк на образцово-показательную казнь. Потому и сконцентрировал внимание на двух молоденьких пацанятах — близняшках. Функционируя маниакальным чутьём, «блюститель закона» сразу выделил приглянувшихся двойняшек, посчитав их наиболее уязвимыми по сравнению с остальной массой фигурирующих «ублюдков». Выбрал — как простофиль, как самых хлипеньких, самых оплошливых и шалопутных, прежде всего заскакивающих самыми последними на вагоны и к тому же делающих сброс на отдалении ото всех. Да и чаще прочих уединяющихся. При всём при том для личной моральной поддержки Петрухин оперировал самооправданием — типа, «предпочёл сиих архаровцев вовсе не из-за нерешимости и трусости, а для стопроцентной надёжности воспроизведения острастки по задуманному методу».

Расчётливая натура, автоматом выхватила конкретную мелюзгу из скопа обретающихся удальцов. Хотя, на самом деле — нет! Он непросто нарвался взглядом на первых встречных, он долго их вычислял: присматривался, взвешивал, обмозговывал — пересматривая то тех то других. Очень продуманно цербер режима подходил к делу, в конце концов, найдя оных «соколиков» подходящим требищем (инупору именуя их ласкательно именно так — «соколиками», проникаясь к ним чуть ли ни «нежностью» хищника к обречённой жертве-добыче). Углядывал таковых: как самых подходящих кандидатур из многочисленности претендентов — из злостных ворюг! о коих «начальство уши прожужжало! жилы повыдёргивало!!» «Сфотографировал» и цельную седмицу кропотливо пас парочку: потихохоньку, незаметненько день ото дня близясь, подкрадываясь, пристраиваясь к ним — как леопард до поживы.

Да что там! Охотничий процесс этот — ему доставлял невероятнейшее наслаждение.

Скрытный примечатель, остановившись безоговорочно и бесповоротно на этих двух экземплярах (так называемых «подопытных кроликах») предназначенных для наглядно-показательной казни с целью застращивания всего скопища нечестивцев, скрупулёзно разбирал их повадки, дотошно отслеживая малолеток. Собирал нужную информацию: и порядок запрыгиваний, и как сбросы вершатся, и как чугун собирается ... даже куда по нужде ходят … всё до мелочей впитывал — пока место засады не предопределил, и твёрдая схема реализации обезглавливания жертвы не созрела. Офицер опытным взором охотника (вякнем впопад: и билет охотника имелся! и с начальником-полковником на кабана хаживал!) должный срок перебирал просчёты «подопечных».

Нынешним вечерком (али ополночь) он выжидал — выдержанно незамеченным высиживал для себя забавку. «Ну, наконец-то приближается моё времечко!» Ликовал он и с замиранием сердца наблюдал, сносно отслеживал, как, поодаль ото всех, мелюзга: и на травке валялась, (по-ребячьи фантазируя) уподобляясь гайдамакам да индейцам напереймы работёнке, в зверобоев играла. Мелкота забавлялась житухой, радовалась в неосведомлённости …

Товарняка в тот час не столечко прыгуны ждали — сколько он сам караулил. До трясучки! До ломки в пальцах от нетерпежа изнывал! Вдали лишь шумнуло … а как, приближаясь, загремела громада — от восторга запрыгало, затрепетало, засуетилось в нём (тик-в-тик крылья колибри) злонравное сердчишко. Того и гляди выпрыгнет из грудной клетки-тюрьмы. Чуть ли не высчитывая секунды, Олег поджидал в наплывающих затемках надвигающуюся махинищу. А как подкатила! Как замелькали вагоны! Снедаясь издержками предчувствия, стал стеречь, покуда все не запрыгнут, покамест дичь разлучится, как только первый из выслеживаемых мальчат заскочит на ступеньку, а другой, лишь соберётся заскакивать — вот того-то тады и прихватит …

Улучил моментик, изловчился! как в задумке припас — так и вышло. Мог бы просто пихнуть, ан вот нет — не по кайфу такое! Исподтемка, из кустов неожидаемо выскочил и накинулся на мальца. (Тот и ахнуть не успел!). Подцепил малосмыслящего — одной рукой сцапал крепкой хваткой за шкирку, а второй загребалой, сзади, за широкий солдатский ремень ухватил. Потащили ручищи «ягнёнка» к колёсам, метя тоненькой шейкой точняком под жернова. А ремешочек тот, что красовался поистёртой звездой на бляхе от систематических натираний войлоком с пастой Гойей (как отец учил сыновей — доколе жив был) братья напеременку таскали, гордились подарком, ставшим в дальнейшем святыней для них.

Жили впроголодь, мать одна — пятый год растит.

Взбрыкнул мальчуган. Обернулся. Обнаружил мужичару здоровущего, что вцепился в него — дёргаться стал, выворачиваться. Да куда там! Где тех сил взять??? Перетрухал малец, подломились ноженьки, уловив чуйкой замысел — вспружинился хилостью вспять, что силёнок было. Оттесняясь, упираясь ступнями — вышибая подошвой из щебня пыль да камушки, тужась хрупким станом, норовил вырваться.

— … Не надо, дяденька!!! — по-девчоночьи взвизгнув, взмолился подросток, что есть мочи артачась, силясь выскользнуть из железной хватки, что навстречу тащила к катящимся круглым махинам; заскулил жалобно. — Умоляю, дяденька! Не надо!!!

Бугай, не то с ожесточением, не то одолеваемый экстазом с каким-то Паркинсоном во всём теле, (как подвыпивший) одурманено исполнял решимость, подслащивая действо ледяной усмешенкой. С самозабвенной усладой он подтаскивал истерично брыкающегося и упирающегося недоростка — умышленно затягивая, размазывая расклад. И именно эти, страхом нагнанные, неконтролируемые писки да вопли мальца, как раз эти пришибленные импульсивные дёргания детского тельца — подстёгивали душегуба. Азарт предвкушения полыхал в чёрном средоточии палача.

«По закону — так это долго» … услащались мозги пересчётами, перебранками в голове его … «дюже хлопотно. А так?! В самый раз. Я — не Макаренко, чтоб выводить выкрутасы с антимониями, проворачивая психологически-воспитательные шуры-муры по человеколюбию. Некогда заниматься тягомотиной. Задолбали!!! А с отродьем иначе не выйдет — дохлый номер! У меня свои методы! Олег Петрович Петрухин ещё задаст феферу, пропишет ижицу малолетним ублюдкам!» Перетаскивалось через всю его черепную коробку. «Щас! Швырну негодяя, паршивца в мясорубку, грохну одного — а остальных как корова языком слижет отселе!» Бесики-искринки блистали в глазах губителя, переливались вспышками-огоньками пакостные всплески торжества и — дьявол, сидевший в нём, бойчей и бойчей распалялся празднеством «правосудия».

Мальчуган, выбиваясь из сил, кусаясь, царапаясь, но, не сдаваясь, вновь и вновь отползая от рельсов, подтаскиваемый волоком, верещал что есть мочи, зазывая в подмогу брательника:

— Виталик!!! Виталь, караул! убивают!!! — взвизгивал мальчонка, игнорируя яростные тумаки с оплеухами.

И ведь таки услышал Виталик, будучи в удалявшемся вагоне, зов брата. Поначалу рассудил — померещилось. Отдаваясь тревоге, будто что-то предчувствуя, подпрыгнул, бросив наискось за борт допытливый взор. Заприметил отдаляющиеся таскотню да борения — обруч сердце сдавил жутким хладом. Ужаснулся. «Что за фигня! Что там с братом, с Петрухой, моим?!» Скаканул порезвей — навалился грудью на борт и, чуток свесившись — вдруг уверился. Всполохнув, мимоходом перекинул за борт на обочину подвернувшийся слиток. Сам же опрометью кинулся по заскобинам вниз.

Подоспел-таки брат, невидальщиной, вовремя подоспел. Сходу, бездумно, махом с двух рук обрушил обидчику брата на затылок тяжеленный предмет. И упал тот бесчувственным наземь и накрыл пацанёнка собой. Кое-как обессиленный выбрался исподнизу Петька с растаращенными глазищами. Бледный как лунь. Не веря, что жив! Что свободен! Кое-как поднялся, как бы спьяну шатаясь — обомлелым … с деревянной гримасой на застывшем от ужаса лике. Глянь, штанцы-то мальца и обгажены, и обмочены! И бочком-бочком, сторонясь-чуждаясь ни словцом не замолвившись спасителю, вдруг задал стречка — только пятки сверкали. Брат насилу угнался.

Отнележе как отрезало! — больше никто не видал братьев Беркутов на железке.

А летёха тот и не сразу очухался. Пять минут минуло, как отгремели колёсища, пять минут истекло, как унёсся состав. Разомкнул вежды, приподнял головушку, обхватил руками. Где и что и как? Почему в темноте на земле валяется? Башка трещит и в затылке сверблячка. Приуныл умом — призадумался. Жуть расстроился! Было ль то — али не было?! Вдруг припомнилось: как козявку тащил, тлю безмозглую … и как страх её, у него по жилам жаркой влагой бежал … «Знать, увлёкся шибко! видно наклонил черепушку, не рассчитав, под удар подставил. Вот и шибануло бортом! Вот засада!!!»

Тишина и кругом ни души — лишь небо чёрное с блёстками да воздушных дуновений ласкания. Раскорячился, поднимаясь, повернулся набок непослушным туловищем. Развернулся кое-как, на четыре кости еле-еле встал. Ох, шатает его, башкатень гудит. Впрочем, корпус выпрямил, поднапрягся-поднатужился (землю небо вертит — догоняются!) И до рвоты тошнит. Глядь, опрокинется. Упадёт! Ногу выдвинув, на ступню опёрся, вздыбился покачиваясь. Сделал шаг другой и — побрёл домой.

Неудавшийся чистильщик рода человеческого покинул железнодорожное трёхпутье своими ножками, дошкандыбал никудышно до дому (благо недалече жил, на Гагарина), а добравшись до хаты, наперво, не разувшись в чём был, откинулся спать, раздосадованный и измученный. Недельку пришлось на больничном проваляться. Нет! Ни в коем разе не заморачивался он озлоблением, не клял сорванца неудачей. Что ж, знать ни в этот раз. Не судьба! Зато теперь он куда как психически выносливей стал. Терпеливей! И прикинулось ему: «Лиха беда — начало. Первый блин всегда комом». Краеугольным камнем в голове осталось. «Рубикон переступлен, сделан шаг, есть подвижка к «самосовершенствованию».

Продолжение следует ...