Преодоление. Часть 1. Прыгуны. Глава 16. Кент

Глава 16. Кент

Тула. Привокзальный район. Офис Валерия. 30 августа 1997 год.

— Ну что на сей раз придумаешь, искариот? Лошара, ты, зачуханный?! Что на сей раз сочинишь, Кент? Я не исключаю, да, поди, у тебя вообще на очковтирательство в небесной канцелярии абонемент в подгоне … ажно на десять лет вперёд.

Босс легальной риэлтерской фирмы «Прометей» утопал в кресле своего офиса, изредка бросая на собеседника едкий недоумевающий взор и казалось, с отвращением разглядывал собственные пальцы, сложенных воедино ладоней (как смыкают обычно при молитве). Многое чего, как мне кажется, тут не соответствует норме. К примеру, подчинённый почему-то называет строгого и вечно недовольного начальника уж дюже ласкательно — Валериком. Да-да! Именно так простенько, чисто по-мальчишески, без всякого отчества и прозывал его заместитель и единственный компаньон, которого тотчас Валерик отсчитывает. Кстати, сама процедура эта у руководителя всегда отличалась своеобразием. Выговаривания искони раздавались на эмоциях, в сопутствии множества метафор, эпитетов и сравнений. Да вот послушайте:

— Баран, ты, кошерный! — хоть вовсе и не горлопанил он, но нотки были явно издевательскими, между тем начальствующий язвительно жалил оскорблениями подчинённого. — Рекомендую, как можно старательней улавливать соль моей искромётной мысельки. И она тебе сейчас — ох как ясна станет. Ушлёпок! Слышал о таком? Сила действия пропорциональна силе противодействия. — При сих словах враждебный Валерик, наконец, разлучил ладони и теперь, назидательно пожурив указательным пальцем над головой, стал наставлять покорно внимавшего его словесные втирания сопричастника:

— Бактероид неизведанный! Железно заруби себе на своём рубильнике, что надлежит кровь из носу ответствовать за шкурные махинации. А уж если балакать начистоту так тут крысятничеством за три версты прёт, сердешный … — надуто и неторопко ехидничал он, — надеюсь, ты въезжаешь, чем для тебя такая хрень попахивает? — строго и с полным отсутствием доверия закруглился Валера, устремив немигающий и ожидаемый взор на отчитываемый субъект.

— Изволь, Валерик, я сейчас объяснюсь. — Примирительным тоном лакейничал захаянный партнёр. — Ты пошевели извилинами, дружище! Какого рожна мне тут эпопеи измышлять? — в растерянности принялся своеобычно отражать нападки Альберт, которого начальник по привычке с детства именовал Кентом. Но это оставшееся с отроческих лет прозвище, да и сама эта неумышленная наклонность дружка порядком импонировали Альберту, немало услащая его плебейскую натуру, а в довершение всего, миленько забавляло его себялюбие. Короче, ему нравилась эта кликуха.

Отец Кента умер в его младенчестве, даже не отразившись в памяти Альбертика (как величала любименького сыночка до конца дней своих покойная матушка) и ребёнок, а впоследствии и взрослый умница-сын лишь соблаговолял видеть папашу только на фотках. Мамочка же, в одиночку воспитывая сына, благонамеренно с пелёнок внушала дитятку, что он самый умный. Впрочем, маманьки-то, они все от любви своей полагают, что именно их кровиночки и должны быть самыми высокоодарёнными, так что ничего зазорного, надо полагать, в этом не наблюдалось. Да и мы не станем вдаваться в тонкости методик воспитания, выработанных не одним поколением, тем более дотошно разглядывать процесс чуть ли не через лупу предвзятости и практикуемых особенностей в этой сфере тех или иных племён. Я полагаю, будет не очень пристойно, если мы начнём осквернять циничными обобщениями или, например, высмеивать чей-то образ действий, когда кем-то что-нибудь деется с благим намерением или от чистой бескорыстной любви.

Пропуская толщу времени, вновь окунёмся в сегодняшний день и вникнем во всё так сказать готовенькое. Для строгости экспонирования, тут потребно добавить в общий калейдоскоп его характеристики, что Кент, выискивая свою выгоду, ничуть не гнушался малозначительными бяками, порой доходившими до открытого абсурда. Выстраивая свои планы на мелких недочётах и оплошностях напарника, он не прочь был попользоваться дешёвым «замыливанием глаз», вплоть до неказистого блефа, и эта «рябь на воде» образовывалась ради какой-никакой разживы; даже, если на весах лежат благополучие (вроде как) друга сызмальства или же доброе партнёрское имя его самого — родненького! По завёрнутости своего жизнепонимания, он никоим образом не переживал о нередко выдававшихся неясностях в положении дел, нет-нет да происходивших нестыковочках, постепенно приводящих к глубокому разуверению «кормушки». В данном случае того же Валерика как бизнес-партнёра, которого Альберт воспринимал аккурат в этой (и только в этой!) ипостаси. Кент мастачил свой бизнес по странному или, говоря категорически, с данным компаньоном, как бы тому не хотелось, не вёл его во всей полноте. При общих делах, фактически являясь правой рукой шефа, а на самом деле «чемоданом с двойным дном», он исподтиха манипулировал клиентами, жульничая, утаивал запас сведений, присваивая их … ну или выражаясь в двух словах, мало-помалу обставлял товарища.

Тут следует пояснить некомпетентному читателю, у которого вполне может возникнуть справедливый вопрос — с чего бы это вдруг им учиняются такие безобразия? Отгадка проста как просовый веник. Да потому как тишком, он в душе давно не почитал Валеру ни другом, ни подельником, ни уж тем более начальником над собой, ибо саму значимость таких званий как «партнёр» и «приятель», применяя их непосредственно к Валере, он заключал всенепременно в кавычки. Да и работать под его началом ему просто-напросто претило! Сам же он безоглядно верил, что его личный успех, то есть звезда Альберта Марковича Левина его ждёт впереди, но для этого необходимо собрать достаточную сумму денежных средств.

И вот теперь каждодневно Альбертик неукоснительно и педантично, (кстати, параллельно доказывая правоту своей родительницы о непревзойдённости его интеллекта) с жаром, присущим практичному и не лишённому честолюбия человеку, всесторонне к этому стремится. Он каждый день, каждый час, имея мелкий выигрыш на выскрёбывании дохода в свою кубышку из незначительных недочётов компаньона, зачастую прикидываясь дурачком, теряя свой престиж и добрую репутацию, варганил свою «гениальную» партию. И, между прочим, чудиком откупаясь неким прошлым заслуженным показателем, каким-то немыслимым чудом и почти беспоследственно оставался на плаву, несмотря на своё, казалось бы, хоть и скрытное, но недружелюбие или где-то, если расценивать его усердия через призму результата, открытое разгильдяйство. Владея мало-мальски артистизмом, горемыка при явных скверных завершениях какого-либо дела (им же «заваленного» в свою корысть) по обыкновению приходил с виноватым личиком. Притом, как завелось, усаживался на стульчик напротив (если таковой был, а не было, садился на корточки) и, поглядывая беспременно снизу-вверх безгреховными, чуть ли не младенческими глазками, говорил всем своим видом, поведением и выражением: «Верь мне! я отличный компаньон и верный товарищ, и тебе ужасно повезло, что такой гешефтмахер снизошёл до тебя. Попросту, что-то сейчас пошло не в масть. Но заверяю! все наши победы нас ждут в перспективе». Иные дни — это, звучало даже вслух.

И можете не сомневаться, ему многое сходит с рук. И вряд ли только потому, что он эквивалентно (где-то пятьдесят на пятьдесят), но справно доводит порученья до разумного конца, добиваясь как-никак обоюдного успеха. И трудно объяснить, почему его держался Валера, и было бы сомнительным мнить, будто бы лишь из-за детской привязанности. В пособничестве с Валерой (а их взаимоотношения иначе и назвать нельзя) он прямо-таки тенденциозно уповал на поблажки и, кстати, возможно ни столько по каким-то там собственным меркантильным или эгоцентричным качествам, сколько полагаясь, как на прецедент стародавних, былых, давно уже завершившихся споров, когда-то, ещё по малолетству случавшихся. Тогда ведь и впрямь частенько получалось, что после выматывающих нервотрёпок и препираний (а временами дебаты доходили до драк!) уже изрядно побитый Альбертик — обнаруживался правым. Спустя время должно быть это и послужило толчком для создания таковой модели его теперешних «преимуществ». Кстати, позже, когда однажды его мамочка оказалась невольным свидетелем их очередной потасовки, когда негодный Валерик (сидя на беспомощно лежащем дитятке, колошматил её чадо по лицу) по её же настоянию он был вынужден записаться в секцию бокса и несколько лет (лично ею приводимый и уводимый) усердно посещал спортзал. После того случая, мамочка вчастую подзуживала сыночка, раззадоривая их рознь, понукая: «не дружи с этим мальчишкой, этот дикарь тебе неровня». И прошло много лет, и мамочки нет, и некому поучать, некому давать наставления, но сегодня, будучи спортсменом-разрядником (пусть и в прошлом) он не даст наверняка себя в обиду.

И это многократно проверено.
С той поры, то ли привыкнув, то ли войдя во вкус, под стать когда-то выясненным в его пользу ссорам, теперь он дуриком шаблонно гнул свою линию (типа: проскочит!), и, может быть, мстя за прошлое и за это же презирая. Однако вовсе не мыслю, что он, строит себе какие-то там вислоухие иллюзии по поводу бывшего дружка. Такая байка точнёхонько не про него! якобы он даже нечаянно, отнюдь не утруждаясь раздумьями, вовсе не предполагает до какой степени люди меняются после двух отсидок. Я даже убеждён, что Кент не живёт (где-то там) бесполезной надеждой на ту же юношескую беспечность, простофильство или всепрощение со стороны когда-то закадычного приятеля. Нет, он понимает, что тот лихо изменился.

Он — это чётко различает.

Так или иначе, но Кент абсолютно не боялся Валеры и возможно сойдись он с другим человеком на деловом поприще, которого, хоть капельку бы ценил или сущую малость опасался, он, быть может, и в самом деле обнаружился бы неплохим партнёром. А тут как дважды два: тупо обнаглел. «Великий комбинатор», каковым себя считал Кент, ничуть не страшился потерять этого полезного «баклана», до поры до времени неакадемически используя его как предмет или «обыкновенный фрукт для выжимания из него сока». Кратче изъясняясь, он не ставил его ни во что. Даже бывало откровенно начудив или, говоря прямо, заново проколовшись, чуть ли не в открытую беззастенчиво продолжал твердолобо самооправдываться. Причём понимая всю несуразность своих выгораживаний, но по старой памяти опять и опять лепетал в своё обоснование тарабарщину.

Но ведь и выкручивался. И не впервой! А посему он и сейчас обычным порядком «закинул удочку» на дурачка:

— Вот ты сам прикинь, Валерик, к чему мне выламываться на фантазии, да блажь мутную. Нормальненько так, давай, без подковырок закрутасы недельной давности заново с тобой прокрутим, обмусолим от начала до конца. — Толково и с расстановкой начал он. — Припоминай, мы подкатили в тот самый захолустный район в полушаге от Комсомольского парка. (Грязища всюду непролазная!) Там же, прямиком супротив стадиона, как раз и торчали эти старомодные дома-бараки. — Тут он выудил из нагрудного кармашка упаковку жевательной резинки «Дирол» и ловко выщелкнув парочку подушечек в рот, разрабатывая челюсти, взялся делово развивать мысль дальше:

— В общем, поднялись, позвонили в ту самую зашарпанную калитку под номером семь, про которую надысь нажужжал нам участковый Борисыч. Дверку распахнул анемичный призрак (помнишь?), он ещё мордуленцией был такой — синюшный. Мы (по обыкновенному) представились службой поддержки населения из благотворительного общества «Прометей». Так? Вот … далее, по приглашению протопали за анорексиком в кухню …

Мерно расхаживаясь взад-вперёд, перед внимающим его Валерой, подельник решил припомнить и перечислить пошагово, что на прошлой неделе в тот день с ними произошло:

— Тут дедуля сразу и начал: стенать, хныкать и клянчить — дескать, вовремя припожаловали, дескать, услышал его молитву боженька, ангелков спасителей прислал. Дескать, ещё чуть-чуть и окочурился б … ну и всякую другую дребедень. Ты ему сунул в ладошку подгон. Сотенную что ль? (Неважно.)

Вероятно, говорящему надоело метаться туда-сюда и Кент, не останавливая словоизвержений, обогнув стол, уселся на стул напротив, раскручивая хрию в том же духе:

— Осчастливленный … этот хренов алконавт сразу заторопился, засобирался в магазин за пол-литром. (Портки никак не мог долго отыскать!) Шарился в труселях, покуда не нашёл. Помятуешь?! Уходя, он ещё как Владимир Ильич Ленин нам с портрета — эдак рученькой знатненько продемонстрировал …

И Кент, известным для всех совдеповских поколений жестом вождя пролетариата, кратенько и приветственно помахав ладошкой, спародировал действия старика, а затем самодовольно захихикал:

— А сам-то … помнишь? Хи-хи. Стоит босой. Шлёпанцы свои так и не отыскал! Так и двинул босяком. Придурок! Вякнул только перед дорожкой нам, дескать, в «Военный» сейчас мигом метнётся и тут же воротится.

Рассказчик вспрыгнул (он явно не находил себе места, словно томился по малой нужде), аффектированно беспечно прошёлся по комнате разминая конечности, подёргивая и потрясывая руками и ногами, укрывая свою нервозность, явно просившуюся наружу. Но, не пройдя и полного круга, вернулся и снова приник на прежнее место.

— Ну! И дальше что? — поторопил его Валера, насмешливо взирая, будто бы зная наперед, что тот скажет.

— Мы остались одни в его халупе. — Невозмутимо, даже с некоторым одушевлением заговорил Кент, точно сделал сенсационное научное открытие. — Так? Так. Прошвырнулись шустренько по тараканьим шкафчикам, всяким полочкам. Нашли паспорт этого отшельника, и ты затолкнул его в свой боковой карман. Так? Так … а теперь, ты, за каким-таким лешим мне претензии предъявляешь?

Кент, выговаривая заключительное предложение, резко подпрыгнул и, спешно обойдя стол, аккуратненько пристроился рядом с Валерой на подлокотнике кресла, при этом выражая недопонимание или как-никак уязвление:

— Я в туманностях Андромеды. На тот день столько поездок, столько визитов вышло. — Старался говорить он смехом, бойко и с лёгкостью. — Одних мордоплясий сколько промелькнуло! С дуба рухнуть! А пьянчужку у подвала, помнишь, ворочали? Вот паспортишко авось-либо и выпал где. Ты не обижайся, я тебя сколько раз просил — прям-таки заклинал! — не брать на дела свою излюбленную пляшечку с «кониной». Вечно ты с ним перебарщиваешь!

— Ты это на что намекаешь, Кентяра? — внезапно вскипел поначалу относительно спокойно слушавший Валерик. Дальше он просто орал, брызгаясь слюной. — Закрой охальник, живоглот, а то кишки простудишь! Ты не обкурился ли? А то ступай, иди, в уголке у стеночки поплачь, потрясись … глядишь и рассосётся. И вообще, сделай одолжение, не мастери тут из меня своими выходками ярого антисемита. Знаешь, безо всяких — угроблю ща! Всё никак утробу не набьёшь? Глазёнки не накормишь?

Валера как психопат как ошпаренный! вымахнул из кресла, не контролируя ни эмоций, ни действий. При столь резком выпрыгивании он с маху животом пихнул стол, который со скрежетом подался наперёд. Этой непредсказуемой выходкой, спонтанностью скачка, он нехило озадачил или трошечки насторожил огорошенного партнёра. Валера стоял явно взбешённый, взнервленно потрясая плечами и по-бычьи поводя головой, раскрасневшись от возмущения, он с широко расставленными ногами и крепко сжатыми кулаками, размашисто тыкал себя одним из них в грудь и с омерзением в голосе шипел:

— Может табе в носопырку жахнуть? Я что, по-твоему — «тухлая вена» и порожняк втираю? Ты ребячливо полагаешь, что я не вкурился про твои выкрутасы? Запомни, заблудившийся последователь Торы — в одну лапу всего не сгребёшь. Так что конкретно черпай, так сказать, сведения из уст кормящего. Имей в виду, я абориген в подобных ситуациях. И — это! — я тебе так вещаю, как говорится, про запас, дабы в курсах ты был, и лишний раз … едят тебя мухи, рылом в дрянцо не въезжал.

Заведующий конторы взмученно плюхнулся в кресло и, скорчив кислую рожицу, в явном озлоблении, выставляя напоказ оскорблённость, заголдел уничтожающе глядя на Кента, меняя тембр и ритмику охрипшего голоса:

— Децил! Ты кого побрить норовишь? — разгорячался и расходился Валера. — Предупреждаю, не пытайся со мной в щекотные игры играть; я в них шустрил, когда ты ещё по-маленькому и большому в пелёнки отхаживал. — Он явно переусердствовал в этот раз и, несомненно — в запальчивости! потому как они были ровесниками, но для уточнений у него не было ни времени, ни эмоциональных сил. Он трезвонил, так-таки трещал безумолку:

— А потому не намекаю, а напрямую изъясняюсь: и хитрая птица через клюв в силок попадает. Правильнее, что было дальше вспомяни. Да покумекай! А я тебе не балабол и уж тем более не клоун какой-то, что бы от ста пятидесяти грамм армянского коньячка нормоконтроль терять. — Тут он умолк, но буквально с секунду поразмыслив, накинул. — Чудило! Впредь мне даже не намекай на это!

— Друг, не ругайся. Не ругайся, друг … — мямлил Кент, немного стушевавшись, однако, цинично продолжая по-прежнему сидеть, где и сидел, сконструировав мину — зверски испугавшегося.

Оно и вправду, совсем как-то нежданно-негаданно для себя Валерик вдруг взвинтился и никак не мог теперь остановиться. Руки у него тряслись от злобы как при Паркинсоне, дыхание спёрло и выглядело, что он вот-вот подскочит и кинется в драку или, по крайней мере, тычком локтя отпихнёт восседающего рядышком прохиндея. Но он между тем помнил, что однажды получил довольно-таки весомый отпор от этого худого и жилистого корешка, а снова ходить с фингалом ему не охотилось. Вспыльчивый, но и быстро отходчивый Валера уже тщился сам себя осадить … дичился своей этой слабины и, глубоко вздохнув, он заизъяснялся куда как сдержанней:

— Слухай сюды, бамбино. Потом, этот, придя с пузырём (ты вспоминай, выколупывай! попусту репу-то не чеши) ободяжился, целый стакан в себя (жучила) всосал. Расселись, и я осторожненько тему завёл: о том о сём, о житье-бытье, о трудностях пенсионеров, брошенных государством на произвол. Побалакали с ним: о пенсиях, о возможной помощи в виде дотаций понаплёл. В общем, мельком социалки коснулся … и прочей всякой шелухи. А главное, выудил информацию о потенциальных, так сказать, возможностях старикана. Лёгонькой разведочкой прошарил. Он уже после первого стакана разнежился. Помнишь? Как он запел, мол, «по случаю счастливого события, в виду нашего славного знакомства», понесло его — сам же и бахвалиться начал.

Валера уже трындычил, беззаботно потряхивая гривой и вовсю улыбаясь, ровно запамятовал, что только что вожделел разорвать Кента в клочья.

— Обожаю алкашню! — заливисто пел он. — За минутный праздник не только душу, но и всю подноготную выложат.

Зримо успокоившись и теперь даже пребывая в заметном расслаблении, с какой-то излишней причудливой развесёлостью дружок принялся выдавать свои дальнейшие мыслишки:

— На мою проставочку прям-таки «эротическое» загляденье нарисовалось. Башку поправив, седенький расхорохорился, расхвастался! Помнишь, потихоньку обозначалось? Старый хрыч, богатеньким Буратино оказался, собственничком нехилым обнаружился. Фазенда двухэтажная клёвая в пригороде (в Хомяково), во всяком случае, как он её размалёвывал. Тут же трёхкомнатная фатера — сталинка мамашки, помершей намедни (кстати, как раз та самая, где и заседали), да ещё и брежневка высвечивалась. Правда, по словам Михалыча, там его вредоносная жёнушка с двумя лярвами, то бишь дочурками, обитают.

Говорящий чванно поднялся и, подчёркнуто задравши нос, продлил свой речитатив:

— Ну, ты помнишь, что дальше было? Как сдружились с дедулей. Как доходяга обжиматься да слюнявиться беспрестанно (как пидор!) лез. Тьфу ты! Срамота да пакость.

Негодования, обиды и след простыл. Валерий теперь радостно как мальчишка, получивший долгожданный подарок, восклицал:

— … Меня восхвалял, как спасителя расписывал. Опосля, когда возили этого хмыря к нотариусу, «для ознакомления», там же документик его нужен был, я достал. Этот пентюх не высветил ни малейшего внятия, будто бы так и планировалось. Окосел уже! Так что, если разобраться, мы, хоть и ни шиша конкретного не провернули, зато разведку боем шикарнейшую провели. Есть чем поживиться! Наживочку дед заглотил, нас уважает. (Чуть ли не боготворит.) Так что полюбасу старикашку раскрутим.

Шеф звучно хлопнул в ладоши, развесёло ими потирая, выразил на физиономии удовольствие и удовлетворённо залепетал:

— Но да ладно! Хватит парить на воздусях, теперича я вернусь к главному. Этот нотариус, Никита Соломонович, (падла! кстати, твой же знакомый) аусвайс, я уверен, что этому кучерявому Михалычу нарочно вернул. Демонстративно! В натуре: такой же не въезжающий! — опять чуть было не вспыхнул Валера, но остепенившись, замурлыкал далее. — Потом втроём в мою лайбу припёрлись. (Бабая совсем развезло.) Аусвайс, перетерев за сотенку, мы на шаляй-валяй снова забрали. Я ж за баранкой фигурировал, ты его себе в карман и заныкал. Забыл, что ли?

— Вот оно как! Ну да ладушки … — без каких-либо наружных экивоков, даже можно сказать абсолютным чистяком, безо всяких околичностей поразился Альберт. — Статненько! Я так чухаю, у меня склерозик прогрессирует. Надобно прошерстить … слушай, а в каком прикиде я рассекал, не припоминаешь?

— Да как же не помнить, родненький ты мой одуванчик. (Знамо дельце!) Памятую. Ты в своей новообретённой, снежно-белой фирменной ветровочке «Marlboro» весь день колобродил. Выпендривался, бляха-муха … Вона как, брат! То-то и гляжу, зараз выясняется кто пьяненьким всамделишно тады был. Али раскумарился бедолага? Хи-хи-хи.

Кент встал и двинулся на выход:

— Что ж, ништяк! При таком-то пробивоне всё образуется. Внимай, дружбан, я незамедлительно отчаливаю в своё тёпленькое гнёздышко … — забубнил Альберт, не обращая ни малейшего внимания на охолонувшегося и даже оживившегося кореша. Хитрюга, в задумчивости пряча глаза, как-то резвенько засуетившись выставляясь из комнаты, кинул вдогонку оставшемуся Валерику. — Ща пошарю по кармашкам и тут же, ветром, на сотовый звякну.

Тараторил он с несомненным якобы облегчением, будто бы у него взаправдашне свалилась гора с плеч. Да! артистичности ему не занимать. Меж тем в недрах корыстолюбивого сознания досадовал он, жутко негодуя о сорвавшейся, а ведь спервоначала грезившейся такой невероятно феноменальной, задумке.

Продолжение следует ...