«Это вовсе не то, что ты думал, но лучше» (повесть о Питере и о «Трубе»)

Созонова Меня зовут Росси. Это сокращенное от Рассвет. Так меня называют те, кто сейчас рядом, а раньше, верно, меня именовали по-другому. Родители, которые у меня, конечно же, были, не могли назвать свою дочь Рассветом, им это и в голову бы не пришло. Я была Машей, или Ирой, или Аленой, я уж не помню.
Как-то утром, довольно давно, по обыкновению с трудом разлепив веки и мучаясь от укоров совести, я подумала: а зачем мне помнить то другое время, когда я ходила не в разодранных джинсах и футболке с надписью «анархия», а в капроновых чулках и бежевом шарфике? Сказано - сделано. Я сосредоточилась на мысли, что не хочу ничего помнить из прошлого, и … забыла. Такой уж у меня организм: что бы я ни приказала ему, всё выполнит. Надо опьянеть – забалдею с глотка пива, а если надо оставаться трезвой, то и бутылка водки не свалит.
Я живу в Питере и порой ловлю себя на желании рассказать кое-что о своей жизни, о нас. Я хочу, чтобы знали не только о питерских домах и дворцах, но и о питерских подвалах, чердаках и крышах, пологих крышах в центре города, залитых горячим солнцем и покрытых коричневой облупившейся краской. Чтобы замечали не только людей, спешащих по своим скучным делам, корпящих в конторах и офисах, но и музыкантов, играющих в подземных переходах. Чтобы не отворачивались брезгливо при виде парней и девчонок, чьи органы проспиртованы насквозь, а вены истерзаны шприцами с героином и амфитаминами. У каждого своя жизнь, и каждый прожигает ее по-своему. Я не прошу делать выводы, что плохо и что хорошо. Лишь надеюсь, что после моего рассказа кто-то взглянет на мой мир чуть-чуть по-другому.
И да поможет мне ветер в этой затее…



Глава 1
Н Е Т Т И

На «собаках» летаешь в Москву,
на железных «волках» до Горбушки.
На душе сто колец, два тату,
да на память косуха подружки…
ДДТ
Она была одной из первых, с кем я познакомилась и начала общаться в «Трубе».
Волосы с рыжинкой, прямые, как соломинки, серые в крапинку глаза. Больше всего меня поражала и цепляла ее улыбка, открытая, детская и какая-то слишком тёплая, что ли. Нетти - профессиональный «аскер». Она «аскает» так легко и непроизвольно, будто дышит или говорит. Я ей благодарна: она научила меня многому а этом непростом деле.
- Нетти, почему ты не живешь дома?
Моя голова покоится на ее коленях. Я жутко хочу спать, но знаю, что делать этого нельзя ни в коем случае.
- А что я там забыла? – задает она встречный вопрос.
- Ну, как же? Ты же питерская. Могла бы, в принципе, хоть изредка и дома мелькнуть.
- Знаешь, когда я там мелькала, меня тут же отправляли в психушку. А там – там мне совершенно не нравилось!
- А с каким диагнозом тебя туда забирали?
- Я не вчитывалась в свою историю болезни. Честно сказать, я в нее даже не заглядывала. Но, знаешь, порезанные вены, наверное, не плохой повод для путешествия на «Пряжку».
- А зачем?..
- Сдуру. Маленькая была, влюбилась безответно. А когда поставили на учет – отправляли туда уже просто так. Без повода. Для подстраховки…
- Козлы…
Звучит не очень уважительно по отношению к ее родителям, но я и впрямь так считаю. Нетти – самая спокойная, не истеричная, беспроблемная девочка в «Трубе». И еще она самая чистенькая и ухоженная среди нашей братии. Волосы всегда вымыты, блестят и благоухают. Это потому, что у нее много каких-то тетушек-бабушек, к кому она всегда может придти – вымыться, вкусно поесть, отоспаться.
Нетти двадцать, она старше меня на четыре года. Поэтому относится покровительственно, как кошка к котенку. Но меня это ничуть не напрягает.
- Солнышко, а зачем мы живём? – Я смотрю на небо, и совсем не нужные, неправильные вопросы зачем-то слетают с моих губ.
- Не знаю, как ты, а я живу, потому что так задумано природой или Создателем. Я дышу, потому что меня этому научили еще до рождения, смеюсь, потому что рядом со мной те люди, которые меня не раздражают и не напрягают. Я думаю, потому что так удобнее общаться. И вообще, что это за вопрос: зачем? Чтобы было кому обо мне вспомнить потом, за чертой, когда я перестану быть кем-то и стану никем. Жизнь - это постоянный диалог, и когда закончатся все заготовленные мной слова, я, наверное, умру.
- Странно… Мне сегодня так хорошо, несмотря на то, что глаза слипаются, а рот только тем и занят, что распахивается в зевке. Почему?
Нетти не отвечает. Снизу, с моего ракурса, у нее круглая, как апельсин, щека в золотистом пушке.
- Пойдём! – Она неожиданно вскакивает, стряхивая мою голову с колен, как ненужный груз.
Я звучно стукаюсь затылком о скамейку и обиженно бурчу:
- Больно же…
- Пойдём, там уже наверняка кто-то есть!

Группа туристов, финнов или немцев, с любопытством уставились на двух девчонок в черных футболках и рваных джинсах, плавно выплывающих из садика перед «Казанью».
Мы подползли к метро и устроились на поребрике, под вывеской «Гомеопатическая аптека». Тут сидело уже немало наших. По кругу, весело булькая, бродила тёмно-зелёная бутылка портвейна (кажется, «Три топора»). Разговор тек живой, эмоциональный, прерываемый то и дело выкриками и широкими взмахами рук. Кажется, назревала драка.
Как обычно, в самом центре ее находился Абрек. Ну почему ни одна мало-мальски приличная заварушка не обходится без этого парня, по-обезьяньи обаятельного, похожего на молодого Челентано?.. Впрочем, нет: и обезьяну, и Челентано он напоминает лишь внешне – подвижностью, низкорослостью, живейшей мимикой. Внутри же у него таится хищник – с глазами цвета солнца, просвечивающего сквозь стакан с крепким чаем.
В трезвом виде Абрек (он же Брейки) вполне удобоварим для общения. Но алкоголь или «травка» полностью срывают у него крышу. Стоит задеть его в таком состоянии, завести – а это совсем не трудно – и он становится похожим на смерч, не управляемый ни изнутри, ни извне. Даже парни в полтора раза выше и в два раза накачанней пасуют перед ним.
Ох, Абрек… Много бы я могла рассказать о нем, но лучше потом.
Вникать в суть возникшей проблемы мне лень. Нетти, по-видимому, тоже. Так как никто из ребят сейчас не играет и делать здесь, в принципе, нечего, мы решаем побродить по Невскому.
Гудят машины. Сверкают под летним жарким солнцем крыши домов. Город дремлет, погруженный в послеполуденную сиесту, а машины и пешеходы – его монотонные сны. Я окунаюсь с головой в его энергию – душную, вязкую. Черпаю ее ладонями и пью, пью, не отрываясь.
- Я очень люблю Питер!!!
Мой крик напугал движущихся по своим продуманным траекториям прохожих. Я толкнула Нетти в бок, и она, поддерживая меня, заорала в свою очередь:
- Я тоже тебя люблю, гранитный город, несмотря на то, что ты самое большое болото в этой долбаной стране!..
- Да, ты чертова дыра, в которую так легко угодить и из которой так трудно выбраться! Но, слышишь – я люблю тебя!!! Питер, а ты?!
Люди уже не просто шарахались, они обходили нас метров за пять, как прокаженных или буйно-душевнобольных.
- Я пить хочу, - отдышавшись, объявила я подруге.
- Ну, и что я сделаю? – Нетти пожала плечами.
- «Аскни», пожалуйста, солнышко! У меня в горле все пересохло, словно пустыня Сахара какая-то.
- Ладно.
Она огляделась в поисках подходящей жертвы. А я уставилась на нее – всегда приятно посмотреть на «аскающую» Нетти, пусть даже свободным «аском». И полезно.
- Молодой человек, постойте! Простите, у вас не будет какой-нибудь мелочи? Буквально, рубля-двух? Как зачем? Бедным умирающим от жажды девушкам на лимонад. Да, спасибо, этого конечно хватит. Удачи вам!..
- Девушка, девушка, постойте, ну неужели вы так спешите… Ах, какая вы грубая, леди, так нельзя. Я к вам со всей душой, а вы меня куда послали?..
Спустя пять минут Нетти высыпала мне в ладонь звонкую горстку и даже одну десятку бумажкой. Хватило на лимонад и пачку чипсов - живем!
Мы побрели дальше. В разговорах ни о чем и сплетнях об общих знакомых время летит быстро.
- Слушай, а как ты сюда попала? Я имею в виду – в «Трубу»?
- А я не помню. Это было давно, шесть лет назад. Я тогда была маленькая и глупая.
- А теперь большая и умная! – Я глупо хихикнула.
Нет, жара явно не на пользу моим мыслительным способностям. Она превратила мои мозги в подобие плавленного сырка, что с ее стороны не очень порядочно.
- Нет. Пожившая и измученная, - подруга испепелила меня взглядом.
- Ладно-ладно, не дуйся! Я же не со зла – просто перегрелась немного. Вот и говорю непонятно что.
- Забей. Пойдём, наверное, Леший или Сэнс уже на месте, хотя бы музыку послушаем!
Мы вновь заструились к аптеке, нашей негласно выбранной точке сбора.
- Какая духота! – выдохнула Нетти. – Семь часов вечера, а небо так и давит… Наверняка гроза разразится.
Я лишь замученно кивнула.

Судя по гитарным аккордам и количеству народа, кто-то из музыкантов уже подтянулся.
- Привет, Росси! – Меня чуть не сбила с ног невысокая девчонка с ярко-лиловыми встопорщенными волосами.
- Привет, Вижи! - Я радостно чмокнула ее в подставленную щеку.
Вижи – сокращенное от Движок – одна из самых ярких обитательниц «Трубы». Ей всего пятнадцать, но она знает практически всё обо всех. Не девчонка, а сплошной сгусток энергии, ходячая батарейка «энерджайзер». Ее иногда трудно понять – так быстро она говорит, при этом постоянно перемещаясь в пространстве. Подвижностью, вихреобразием она смахивает на Абрека - кстати, своего бой-френда на данный момент.
- Как твое ничего? – поинтересовалась я.
Вижи широко улыбнулась. Чуть приплюснутый нос, узкие стремительные глаза – океан обаяния.
- Да, в общем-то, все о-ки. Слушай, ты сегодня где вписываешься?
- Не знаю.
- Давайте с Нетти к нам, в Хижину!
- А как ребята к этому отнесутся? Там же и так до фига народу толпится.
- Я не думаю, что они вообще что-нибудь заметят. Двумя больше, двумя меньше – какая разница?
- Ну, хорошо! Только ты, когда трогаться соберешься, и нас цепляй заодно.
- Лады!
Вижи испарилась, затерявшись в чьих-то спинах и лицах. А я, урвав у кого-то глоток пива и приказав себе сегодня ни за что не пьянеть, принялась слушать и разглядывать окружающих. В основном все знакомые, но есть и чужие – затесавшиеся на несколько минут фигуры прохожих, что остановились насладиться уличным пением и поглазеть на неформалов.
Есть выбор – можно слушать, сидя на корточках и опершись спиной о стену, кого-нибудь из троих. В глубине перехода играет Рысь. У нее громкий металлический голос. И все песни – про волков, задыхающихся от бега, про оргазм, который испытывает в момент взрыва террорист-смертник, про байкеров, впивающихся пулями в рыхлое, душное тело ночи. Долго слушать ее тяжело – начинает звенеть в ушах. Рысь зарабатывает лучше всех в «Трубе» - у нее аж два личных «аскера», два хорошеньких мальчика в черном, улыбчивых и приставучих.
У самого выхода из подземки, как обычно, расположился Вискас. Голос у него тихий, на лице глумливая улыбка «под Лагутенко», тематика вампирская:
Отращу себе верхние зубы, два клыка – до длины отменной,
И на промысел тихий выйду в ночь, родимую, как сестра…
«Аскера» он себе не заводит – из экономии и нелюдимости. Любителей его песен мало, да и слова не всякий расслышит. Пару раз я «аскала» ему – по собственной инициативе, бесплатно, не в силах смотреть на жалкую горстку металла в бумажной коробке. Сейчас на подобный подвиг не тянет: жара, лень. Да и удовольствия никакого, даже морального.
На улице, в пяти метрах от перехода играет Сэнс. Его обычное место - у витрины ювелирного магазина. Он редко поет своё, чаще «Сплин», «Агату» и «Нау», но и своё и чужое – одинаково здорово.

Текли песни, текло пиво сквозь гортань в желудок, тихой сапой струилось время. Я и не заметила, как прошло часа три, и очнулась только когда ребята принялись упаковывать гитары, собираясь уходить. Народ озабоченно посматривал на небо – его сплошь заволокло тучами, а я вспомнила о том, что с самого утра хочу спать.
«Пора тянуть девчонок и рвать в Хижину, иначе точно вымокнем!» Нашла я их до странности быстро: вместе с Патриком они накачивались алкоголем средней крепости в нашем любимом дворике, в двух шагах от «Трубы». Здесь всегда прохладно и малолюдно, и полностью отсутствуют как маленькие дети, так и вредные старушки, что дает возможность уединения для самых различных надобностей. Я с трудом оторвала девчонок от недопитой бутылки (под обиженное ворчание Патрика) и поволокла - чувствуя себя наполовину бурлаком, наполовину ломовой лошадью - к Хижине.
И тут грянуло. Всё началось с резкого порыва ветра, пахнущего заливом. После жары, плавящей нас весь день, он показался ледяным. Небо, почти черное от туч, разорвало золотым ногтем молнии. Грохотнуло так, что на секунду мне показалось, что земля вылетела из-под ног.
- Бежим!!! – завопила Нетти.
И мы рванули.
Крупные капли забарабанили по асфальту. Я ловила их ртом, одновременно пытаясь стащить кроссовки и кинуть их в «хламник». Я не заметила, в какой момент одиночные капли превратились в сплошную тяжелую пелену. Помню лишь, что завопила от восторга во весь голос, и девчонки вторили мне. Мы закатали джинсы, мы разбивали босыми ступнями только что образовавшиеся лужи, мы орали от полноты чувств, и люди, закутанные в плащи, люди под разноцветными зонтами и надвинутыми на глаза капюшонами смотрели на нас с изумленными и насмешливыми улыбками и покачивали сухими головами.
Мы носились по городу под неслабеющий ливень и собственные вопли чертову уйму времени. Я воплотила в жизнь давнюю мечту: взобралась по хвосту и извивам змеи на скользкий широкий круп Медного всадника и гарцевала на нем, держась за плащ императора. Поскуливая от восторга, Вижи присоединилась ко мне. Ловкая, как обезьянка, она умудрилась взгромоздиться Петру на плечи, по-свойски шлепая его по развевающимся кудрям и выпученным глазам. Нетти, как более осторожная, стояла внизу, озираясь по сторонам: чтобы нам успеть дать деру, прежде чем стражи порядка потащат в отделение за хулиганство. Но какие могут быть стражи порядка, когда творится такой вот небесный беспредел?..
Основатель Питера, кажется, ошалел от нашей фамильярности. Но ему, стопудово, льстило столь тесное общение с двумя симпатичными девчонками. Мне показалось, что он вздохнул с сожалением, когда мы с Вижи, понукаемые заждавшейся законопослушной Нетти, наконец-то спрыгнули с медного чудища на землю…

Мы доползли до Хижины мокрые, усталые и грязные, как подзаборные дворняги, но донельзя счастливые.
Дверь открыл Красавчик - судя по всему, не вполне трезвый, разбуженный и потому злой. Он был похож одновременно на падшего ангела и на заспанного кузнечика (довольно странное сочетание!) Вообще-то, Красавчик один из самых ярких людей в «Трубе», но сегодня был явно не его день. Большие глаза почти исчезли под припухлыми веками, немытые волосы торчали в разные стороны, как свалявшаяся шерсть больного зверя, у которого уже нет сил привести в порядок свою шкуру.
Красавчик угрюмо воззрился на нас, и мне стало не по себе под этим негостеприимным взглядом. Пришлось пережить несколько неприятных секунд в мыслях о том, где провести сегодняшнюю ночь, пока до меня не дошло, что ему по барабану, куда смотреть, и он просто продолжает спать стоя, с открытыми глазами.
- Слышь, ты, - Вижи ткнула пальцем ему в живот, отчего он вздрогнул и вроде как проснулся. - У тебя сухие шмотки есть?
- Посмотри в шкафу, - Красавчик мотнул головой в сторону кухни, а сам уплыл в комнату, досыпать.
Мы прошли на кухню. Вижи, нырнув в старый платяной шкаф, раскопала ворох не совсем чистых, но сухих тряпок. Пока мы с Нетти переодевались в мужские штаны и рубашки и сушили возле газовых горелок волосы, она то растворялась в темном чреве квартиры, то вновь возникала перед нашими слипающимися глазами. Наконец Вижи дернула нас куда-то, сообщив шепотом, что нашла местечко как раз для трех худеньких девушек. И мы побрели за ней, стараясь не наступать на спящие тела.
Нас не удивляло, что народ в отрубе, хотя время детское - около одиннадцати вечера. Такое уж это место – Хижина. Здесь не существует естественных временных ритмов, как и прочих регламентов. Здесь можно не спать сутки, а то и двое, а можно – как сейчас – сладко и дружно храпеть под шум ливня, невзирая на раннее время.
- Я труп, - шмякнувшись на матрас, я наконец-то закрыла усталые глаза.
Несколько минут я пребывала в относительном покое, а затем почувствовала свежий запах нескошенной травы. Яркий свет проникал сквозь закрытые веки. «Началось! Да дадут мне сегодня выспаться или нет?!» Я села и огляделась по сторонам. Мирная зеленая лужайка, ласковый ветерок, солнышко, пасущееся козы... короче, сплошные розовые сопли. Ну, и Спутник, конечно. Тут как тут.

Это началось с месяц назад. Я уже не помню, где тогда вписывалась, помню лишь, что лежала на полу. Закрыв глаза, плавала в сладостной дреме, предшествующей глубокому сну, как вдруг услышала над ухом чужой голос:
- Привет!
Я подскочила как ошпаренная. Вот это да!.. Засыпала я в самой обыкновенной питерской квартире (пусть не очень убранной и чистой), теперь же утопала в осенних листьях. Они лежали толстым слоем на полу странной комнаты - без дверей, но с двумя окнами, расположенными напротив друг друга. По комнате плавно кружились, вздымаясь вверх, всякого рода предметы. Я задрала голову и увидела, что все они стремились под потолок. Или куда-то еще выше, так как потолка, при всех усилиях, я разглядеть не смогла. Словно находилась на дне глубокого и широкого колодца без воды.
Мимо моего лица медленно пролетели песочные часы. Длинная черная ряса попыталась утащить меня с собой, цепляясь рукавами за волосы. Я ухватила за толстую ножку куклу с восковым лицом, наполовину оплывшим и бесформенным. Она открыла один глаз, и из беззубого рта вылетело скрипучее подобие слова «мама». Это было жутко, и я завизжала. Визжала я долго, с чувством, с пафосом и артистизмом, в уме отмечая при этом, что движется и парит всё вокруг, за исключением меня и опавших листьев, плотным ковром лежавших в ногах.
- Привет! - снова раздался тот же голос, откуда-то из-за моей спины.
Я прервала ор (одно дело - визжать для себя и для пустого пространства с плавающими вокруг предметами, и совсем другое - для постороннего слушателя, пусть даже он является самой бредовой галлюцинацией из всех, когда-либо посещавших меня) и обернулась. Передо мной в воздухе висел рояль. Именно висел, в полуметре от слоя сухих листьев, а не плыл, летел или скачками возносился под потолок, как остальные предметы в этой дурацкой и чересчур яркой галлюцинации. Рояль был обычный, белый, с золотыми буквами «Красный октябрь» над пюпитром. На нем сидел, свесив вниз ногу, некто. Пожалуй, человек - во всяком случае, крыльев, шерсти, копыт и рогов у него не обнаруживалось. Выглядел он, мягко сказать, странно.
На лице, а может, чем черт не шутит, рыле, морде или даже, не дай бог, грызле была фарфоровая маска, из тех, какие носят на карнавале в Венеции. Только в отличие от карнавальных на ней не было отверстий для глаз - глаза были нарисованы. Маска улыбалась и, судя по всему, собиралась улыбаться вечно. Ну ладно, фарфоровый лик с золотыми разводами на скулах и тонко выписанными глазами - это, конечно, красиво. Но, скажите пожалуйста, почему же тогда на его теле не шелковая хламида какого-нибудь Пьеро, а кожаная куртка, расклешенные штаны и ковбойская шляпа? При этом он был босиком. Одежда выглядела грязной и рваной, но больше всего меня потряс вид измазанной в глине босой пятки на фоне идеально белого, блестящего бока рояля.
- Ты кто? - задала я вопрос, обычно первым приходящий в голову в подобных ситуациях.
- Твой собеседник, твоя фантазия, твоя совесть – называй, как хочешь.
Голос говорившего был так же выразителен, как и его вид. Глубокий, тихий до шелеста, и в то же время с подспудным рычанием. А когда он повышал его - от вибрации маски у губ становился не по-людски гулким.
- Я сплю?
- Не совсем. Я бы сказал, ты находишься в том состоянии, когда душа еще не отделилась от тела, чтобы начать странствие по ночным мирам, а мозг уже расслабился и перестал контролировать подсознание.
То, что мой мозг расслабился, я заметила сразу, как сюда попала. Вот только куда испарился мой здравый смысл, прихватив за компанию, чтобы, видимо, не скучать в дороге, мой скептицизм - этого уразуметь я не могла.
- Зачем столько эмоций, девочка? Это вредно для твоего психического и физического здоровья.
Поймав на лету стакан с чем-то рубиново-красным, он перевернул его вверх дном. Жидкость блестящей лентой заструилась вниз, неторопливо и вальяжно, так, что в какой-то момент показалась мне змеей, тянущейся к опавшим листьям. Незнакомец расхохотался.
- Что ж, можно и так. Хотя мне она больше напомнила ленточку для волос, надетую в честь Первомая.
Я с ужасом уставилась на перевернутый стакан в его руке, из которого, шевеля раздвоенным язычком и гипнотизируя меня неподвижными зрачками, медленно вытекала... нет, все-таки выползала рубиновая змея. Покачавшись из стороны в сторону, она поменяла направление и, предпочтя опавшим листьям неизвестно где затерявшийся потолок, заструилась вверх. Отпущенный стакан одиноко поплелся следом, поворачиваясь из стороны в сторону и блестя выщербленными краями. Я задумчиво проводила его взглядом.
«Кажется, у меня начинает съезжать крыша. Во всяком случае, таких бредовых и при этом таких ярких и реальных снов я в жизни еще не видела».
- Это не сон, - мягко проговорил незнакомец.
- Хорошо-хорошо, пусть это не сон, как ты говоришь. Но объясни, почему я должна верить собственной галлюцинации?
Он расхохотался. Звонко, сильно. Странные для этого места звуки острыми камушками забились о мои барабанные перепонки. Смех нарастал. Казалось, его волна вот-вот накроет меня с головой. Он был осязаемым и упругим, я задыхалась под его тяжестью.
Предметы, плавно летевшие под потолок, внезапно поменяли свои траектории и рванули ко мне. Я обхватила голову руками, защищая ее от песочных часов, портсигара, пепельницы... Что-то больно стукнуло меня по затылку, что-то оцарапало руку. Неподвижным оставался лишь рояль с сидящим на нем существом, да листья на полу.
- Что ж, пусть будет галлюцинация, - смех оборвался так же внезапно, как и начался. – Ну, а теперь мне пора - иначе твоя бедная крыша и впрямь не выдержит такого перенапряжения и съедет на сторону. А потом упадет на пол…
Передо мной промелькнули босые грязные пятки, исчезнувшие в золотистом ковре листьев. Казалось, он просто нырнул головой вниз со своего рояля. От того места, где он исчез, поднялась воздушная волна. Через секунду я была окутана роем остропахнущей шуршащей листвы. Меня закружило, изгибая тело под немыслимыми углами, а потом я провалилась во что-то мягкое.
Далее же начался самый обыкновенный, яркий и красочный, но вполне привычный мой сон.

И вот с той самой ночи каждый раз перед тем как я засыпаю, я вижу его. В разных мирах и пространствах, чаще всего смахивающих на декорации к пьесам абсурда. В разных одеждах - начиная от древнеримской тоги и заканчивая скафандром. Но всегда на лице его одна и та же венецианская маска, а одеяние отличается потрепанностью и не блещет чистотой.
Он упорно отказывался огласить свое имя или кличку, заявляя, что не имеет таковых. Я пыталась придумать сама, чтобы хоть как-то его называть. У меня обычно это получается: два-три новичка в «Трубе» обрели клички с моей легкой руки (легкого языка), но сейчас дело застопорилось. Я перебрала многие, от Ночного Глюка до Локи (скандинавского плута), от Сэра ЛСД до Атума (самый непонятный египетский бог, сумевший родить сам себя). Пробовала называть его Принесенный Ветром, но это было слишком длинно. Сокращенный вариант - При-вет, звучал несерьезно. В конце концов, обессилев, стала звать его просто Спутником. Раз уж он прицепился ко мне и, по всей видимости, не собирался в ближайшее время отвязываться.
Сегодня Спутник был облачен в нечто зеленое, обтягивающее его стройную фигуру и подчеркивающее принадлежность к мужскому полу. Больше всего его наряд напоминал мультяшных разбойников времен Робин Гуда. Особенно комично смотрелись заляпанные землей коленки и шикарная дыра на плече.
- Дадут ли мне когда-нибудь выспаться? - хмуро повторила я.
- А ты действительно этого хочешь, малышка? Я всегда думал, что тебе доставляют удовольствие наши еженощные беседы и путешествия.
- Да, но только не сегодня - я слишком набегалась и устала.
- Ты хочешь, чтобы я ушел? - Голос звенел - то ли от сдерживаемого смеха, то ли от вибраций маски. - Ладно, сегодня я не буду мучить тебя сложными вопросами и путешествиями, а просто расскажу сказку. ОК?
- Ладно!
Я сначала присела, а затем и прилегла на дивно мягкую травяную подстилку. Сверху на меня глядело и периодически меланхолично подмигивало солнце. (Это не метафора, а констатация факта: у солнца действительно были глаза, грустно-карие и по-собачьи преданные.) В небе медленно пролетели, пронзительно крича, два крылатых существа - помесь гуся с птеродактилем. Подо мной, под опершимся на него локтем, обиженно заворчал недовольный чем-то булыжник. Ладно, могло быть и хуже. Бывали мы в мирах, где из моря цвета ртути на грязно-бурый берег вылезало такое… даже во сне, и то дрожь берет. А тут - солнышко мигает, камушек под боком бурчит, очень мило и вовсе даже не страшно.
- Ну, рассказывай, - я тяжело вздохнула, изображая покорность, и прикрыла глаза.
- «Это было очень давно и очень далеко отсюда. Там, где лик солнца, поднимающегося из-за горизонта, красен, как кровь, бьющая из разорванной артерии, а небо темно-лилового цвета - как сутана всеми проклинаемого мага. Год в том мире состоял из двухсот дней, и сто восемьдесят из них небо было затянуто чешуей туч, а земля была настолько напитана дождями, что не могла уже принимать в себя влагу, и та струилась по ней грязными плетьми ручьев и речушек с мутной горькой водой.
Девушка, о которой речь, жила в городке с узкими улочками, где не могли разъехаться две лошади, где стены домов были серыми, как и лица прохожих, спешащих куда-то по своим бесконечным неважным делам. Она была худа и, как все, серолица. Похожая на летучую мышь с большими мягкими глазами, она казалась состоящей из неправильных линий и углов. Тонкая шея, узкие плечи, торчащие лопатки - цыпленок с пепельными волосами. В их мире, где дельфины рисовали и сочиняли музыку, а человечество было одной из тупиковых ветвей на древе эволюции, она принадлежала к тем немногим, кто еще поднимал взгляд вверх, на небо, а не упирался глазами в землю в надежде отыскать что-нибудь ценное или полезное.
Однажды этот мир окутала тьма. Она пришла из ниоткуда, непрошенной гостьей, накрыла города и сёла, и не стало больше дней и ночей, закатов и рассветов. И девушка перестала поднимать голову - наверху не было ничего, кроме бездны мрака, а если долго смотреть в бездну, голова может закружиться, а сердце остановится и кровавым комком подкатится к горлу.
Потом пришел голод - зверь с гноящимися глазами и полинялой шкурой, прилипшей к ребрам. И другой зверь – холод, что лизал окна, и они покрывались белыми узорами. Ручьи и речушки превратились в ледяных змей – в полной тьме люди скользили и разбивались. Холод просачивался в дома сквозь щели в дверях и окнах и ложился у каминов и печей. И ласковый огонь отступал перед его ненасытным дыханием…»
Голос Спутника был спокойным и невыразительным, слова текли плавно и ровно. Ему бы не сказки сказывать, а научную лекцию с кафедры читать.
- «…Девушка осталась совсем одна: мать ее не выдержала тьмы, отец – холода. И пошла она к своей тетке, мудрой пожилой женщине. Девушка шла на ощупь, медленно, шла и плакала, и слезы замерзали на щеках бисеринками льда. Тетка тоже готовилась умереть и не вставала уже с холодной постели. Она посоветовала племяннице уйти из города, оставить страну и поискать потерянный свет в иных краях.
Три леса прошла девушка и встретила трех колдуний. Первая из них за ночлег и пищу потребовала у нее страх, вторая - печаль, а третья - сожаление. С радостью отдала она всё это, удивившись такой странной оплате. Но с исчезновением каждого чувства исчезала и его противоположность. Так она лишилась беспричинного смеха, радости и восхищения.
И вот, наконец, подошла она к черному замку. Это был сгусток высокой прямоугольной тьмы, еще более непроглядной, чем окружающий воздух. Прошла в ворота, призывно распахнутые, как ноги проститутки. В замке была тысяча комнат, наполненных тысячью видов темноты. Там была темнота бесконечная и темнота, ограниченная стенами зала, темнота яркая, от которой болят глаза, и темнота тусклая, затрудняющая дыхание. Девушка долго блуждала, и, наконец, когда она окончательно выдохлась, заметила свет, блеснувший из-под дверей одной из комнат. Свет бросился ей в лицо, ослепил, оглушил. Когда глаза ее привыкли и она открыла дверь, оказалось, что он не такой уж и яркий. На низком столе темного дерева горела керосиновая лампа. В огромном кресле, неестественно скорчившись и вжав в плечи белокурую голову, сидел маленький мальчик. Он обернулся, и если б девушка могла испугаться, она вскрикнула бы от ужаса: с такой недетской жестокостью и холодной алчностью смотрели его глаза. На припухлых младенческих губах зазмеилась улыбка.
«Ну, здравствуй, милашка, - голос был высокий и дребезжащий. - Ты отдала всё, что могла, ты прошла длинный путь, так скажи же, чего ты хочешь?»
«Я хочу, чтобы ты вернул свет и тепло. Без них все люди погибнут».
«Они уже погибают, и вскоре человечество как вредный и некрасивый вид исчезнет с этой земли!»
«Исчезнут и птицы, и лошади, и дельфины…»
«Ну и пусть! – злобный мальчик захихикал. – Потом появятся новые».
«Пожалуйста! Пожалуйста, помоги. Ты ведь можешь помочь, я знаю!»
«Я не помогаю просто так, а у тебя нет ничего, чем ты могла бы заплатить мне».
«Неужели нет никакого выхода?»
«Выхода здесь три. Вряд ли они тебе понравятся, но всё же ты имеешь право их узнать...»
А через час наступило утро. И все люди, что остались в живых, радовались взошедшему наконец-то солнцу. А девушка больше никогда не появилась в своем родном городе, ни где-либо еще...»
Голос рассказчика смолк. Я распахнула глаза. Солнце подмигивало мне (или у него был тик?) с той же меланхоличностью. Спутник, склонившись над каким-то растением, старательно его изучал.
- Это всё?
- Всё.
- А что же стало с ней, с этой девушкой?
- Этого не знает никто.
- Ну, ты и урод! Рассказал мне сказку без конца. Может, хоть варианты, которые предложил ей зловещий мальчик, поведаешь?
- Мальчик сказал, что солнцем может стать любой, убитый ритуальным ножом. Этот нож лежал у него на столе. Он предложил ей на выбор: убить его, убить себя или убить ещё кого-нибудь, кого она найдет за пределами замка.
- Она, конечно же, убила эту гадину!
- Этого не знает никто. Но мне жаль тот мир, если это существо стало в нем солнцем... Ладно. Я окончательно тебя замучил сегодня, так что - до встречи. Отпускаю тебя в твои сны.
Еще несколько секунд я наслаждалась обществом высокого мужчины в грязно-зеленых одеждах, а затем что-то сверкнуло, щелкнуло, и перед моим взором предстала большая зеленая игуана в фарфоровой маске. Она немного постояла, покачиваясь из стороны в сторону, а затем флегматично затопала в направлении ближайших кустов, где и скрылась благополучно. Да, большая ящерица в маске - это то еще зрелище, скажу я вам!..


Глава 2
А Б Р Е К

В моих руках трепещет чья-то плоть,
и мне не ясно, почему.
Мне грустно и как будто безнадежно.
Не верится в реальность этих чувств.
В вопросном море снова полный штиль.
Куда плывут киты? - не знаю...
Т.


Хижина - особое место. Трехкомнатная хатка на первом этаже старого дома у Владимирского собора. Хижина Тети Томы – так оно будет полностью. Кто такая сия тетя Тома – имели смутное представление лишь старожилы. Кажется, старушка, завещавшая квартиру беспутному племяннику. Племянник, то бишь полноправный хозяин жилья, появлялся здесь крайне редко – я, во всяком случае, не встречалась с ним ни разу. Свое время он делил между отдыхом в Скворцово-Степаново и странствиями – как ЛСД-шными, так и реальными.
Странный хозяин и не менее странные обитатели образовали из обыкновенной, требующей ремонта развалюхи специфическое место. Уголок мира, в котором все не так, все перевернуто, вернее, вывернуто под особыми, немыслимыми углами. Нечто вроде живого организма, в меру разумного, который отторгает всех, не подходящих ему по «составу крови», остальных же впитывает в свое ненасытное чрево, наделяя своими вывернутыми качествами.
В Хижине нет времени. Ее слепые глаза-окна плотно забиты фанерой, так что внутри невозможно понять, утро сейчас или вечер, солнечный и ласковый день или ненастная ночь. Освещенная нейтральным светом электрических лампочек, она гладит и прощупывает тебя своими стенами, испещренными рисунками и надписями. Она живет по своим особым законам, и периоды буйства и сумасшествия, разбитых лиц и порванных струн сменяются временами затишья, покоя и скуки, когда можно дремать, забравшись с ногами в глубокое кресло на кухне, или слушать, как попискивают за плитой Семен Семеныч с Марфой (крыски-долгожители).

Я проснулась и хмуро уставилась в потолок, вспоминая в деталях вчерашний день и сегодняшнюю ночь. Вставать не хотелась. Вокруг стояла непривычная тишина, лишь еле слышно шептала гитара, да мягко журчал голос Красавчика. Слов было не разобрать, но напевы явно свои, родные...
Тишину разорвал громкий смех, а затем быстрая-быстрая речь. Так, понятно. Абрек - его интонации, его бас, его манера убеждать собеседника, сокрушая напором слов и жестов.
Абрек, Брейки… Крепко же я в него влюбилась. И безответно. Не было даже коротенького романа, даже намека на флирт. Я лишь смотрела издали, с замиранием сердца слушала его стихи. Блаженствовала, когда он подходил, прощаясь, чтобы чмокнуть в щеку. При этом я всегда осознавала, что он зверь. То есть от зверя в нем больше, чем от человека - при всем его уме и талантах. Я боялась его, и это был сладкий страх, который я смаковала. Его буйная сила, его полная отдача любому чувству, будь то ненависть, отвращение, вдохновение или влюбленность, восхищали и будоражили. Горячий вихрь, который двигается, как танцор, и танцует так же легко, как дышит и говорит… Тьма, свернувшаяся вокруг его шеи, обычно была спокойна, но временами поднимала треугольную голову и шептала ему что-то в ухо, заставляя кровь нестись в венах ошалевшим мотоциклистом и заливать белки глаз.
В темноте, где не видно ни зги,
нервы-струны на арфе тоски.
Захочешь - сыграешь картину безмолвья.
Не сможешь - порвутся струны,
и ты зайдешься плачем, зайдешься воем.
Как много боли среди тишины...

Его строки прожигали меня насквозь, и я безумно завидовала Вижи, которая была с ним.
Невзаимная любовь – большая глупость. Она не лучшим образом воздействует на меня – это я поняла лет с тринадцати. Так умоляла в очередной раз: не надо, сердце, не надо, знала же, что опять будет мучительно, но разве можно управлять собственными чувствами? Они, как бурливая речка, периодически выходят из-под контроля, сбивают плотины моих запретов, сносят мосты устоявшейся жизни. И тогда меня подхватывает, несет, разбивая о камни разочарований. Я пытаюсь выплыть, но меня снова и снова накрывают волны разбушевавшихся чувств... С другой стороны, когда я ни в кого не влюблена (редко, но бывает) – это время кажется мне попросту мертвым. Меня начинает одолевать скука от невозможности увидеть во сне знакомое лицо и проснуться с улыбкой. Я пресным взглядом скольжу по толпе, зеваю, от количества увиденных ненужных лиц у меня начинается изжога мыслей и цирроз души.

Надо сказать, я была не оригинальна в своей страсти. Абрек, несмотря на низкорослость и неправильные (мягко говоря) черты лица, был самым популярным парнем в «Трубе». Девчонки вешались на него чаще, чем на Красавчика (вполне оправдывавшего свою кличку) и даже на общего любимчика-гения Лешего. На кафельной стенке в подземке, где мы обменивались сообщениями и афоризмами, немало надписей было посвящено ему. «Клянусь, что Брейки будет моим, чего бы мне это ни стоило!», «Абрек, а у меня дома есть нераспечатанный бутылек виски…», «Какая падла пустила слух, что я бегаю за Абреком?!», «Берегись, Брейки, - засушу-присушу, если не будешь пай-мальчиком»…
Помню связанную с ним забавную историю. Как-то месяца два назад Абрека, Вижи, меня и двух девчонок, которые к нему особенно упорно клеились, пригласил в гости какой-то мажор. В то время Абрек и Вижи еще не встречались, только дружили. А я уже влипла. Квартира была большая, где-то в Озерках. Купили ее, по всей видимости, недавно, так как из мебели, пригодной для спанья, был только полутораместный диванчик. Не помню, где находился и что делал хозяин квартиры – он испарился из моих воспоминаний (видимо, ничего интересного из себя не представлял). Мы с Вижи оживленно болтали, сидя на полу в одной из комнат. Абрек периодически влетал к нам, прерывая нашу беседу дикими воплями: «Я не могу так больше, спасите меня!», «О ужас, они даже целуются одинаково!..» И мы втроем дико хохотали. Спустя пару минут вплывал один «хвостик», затем другой, и девицы дружно его утаскивали. Нас с Вижей трясли совсем уж гомерические спазмы, до утробного воя и детского поскуливания... А надо сказать, что бедный Брейки до этого не спал двое суток и единственное, о чем он мечтал, - закрыть поскорее глаза.
Наконец одна из барышень затащила вожделенный объект в ванную, а вторая с горя улеглась на полу в кухне, укрывшись неизвестно откуда взявшимся пледом. Мы с Вижи, поскольку была уже глубокая ночь, заняли вакантный диванчик. Было тесновато, даже для двух компактных девушек, но подремать, в принципе, можно.
«Это было отвратительно!» - с такими словами рухнул на наше скромное ложе, и на нас заодно, Абрек. Он бесцеремонно распихал нас, втиснувшись посередине, так что Вижи чуть не скатилась на пол, а я впечаталась в стенку и почти не могла дышать. И мгновенно заснул. Нам же было не до сна – мы практически не могли пошевелиться. Тут еще его манера располагаться с максимальными удобствами для себя, раскладывая свои нижние и верхние конечности на близлежащих… Некоторое время мы лежали молча, но от безысходности нам стало дико смешно. И мы уже не думали, что и зачем вытворяем, и просто упивались ситуацией. Не знаю, как Брейки нас не убил. Периодически он поднимал голову и сжимал кулаки с явным намерением пристукнуть кого-нибудь. Мы бросались его усмирять: «Хороший, хороший мальчик, успокойся, все в порядке…» Его кулаки разжимались, и голова с придушенным стоном: «Суки…» падала на подушку. Мы услышали от него еще несколько изумительных фраз за время нашего двойного сумасшествия. К примеру: «Вы обе-две обгладиолусовели полностью…» Но пиком этой ночи стала фраза в ответ на мои слова, не может ли он хоть немного подвинуться: «Да я могу всё, могу даже быть нежным и ласковым, как туннель». Наконец мы его окончательно достали своим гомоном, и бедный Абрек, пробормотав что-то неразборчиво-матерное, уполз спать на пол…

Ладно, пора просыпаться, решила я, отстегивая от себя ненужные мысли, воспоминания и эмоции. Самое трудное - оторвать голову от того, что служит на этот раз подушкой, и заставить тело принять вертикальное положение. Выполнив эти сложнейшие гимнастические упражнения, я плавно потекла на кухню.
Как и предполагалось: Абрек, Красавчик, Леший и Патрик. И Нетти, свеженькая и чистенькая, словно и не носилась с нами вчера два часа под проливным дождем.
- Неправда, дело не в самих наркотиках, а в подсознании, в сути человека. Героин или та же «травка» - просто ключики к разным дверям в мозгу, а что скрывается за этими дверями? У всех разное!
Абрек говорил как всегда горячо и громко. Его голос, отражаясь от разрисованных стен, болью отдавался в не отошедших еще от теплоты сна барабанных перепонках.
- Но почему тогда бывают одинаковые ощущения или глюки? - Реплики Патрика куда более спокойные и негромкие.
- Чаще всего это связано с тем, что люди делятся друг с другом своими ощущениями. И когда один говорит, что видит, к примеру, дырку в стене, то все остальные тоже хотят увидеть это, и услужливый мозг тут же подбирает и подсовывает нужную картинку.
- Не знаю, как «герыч», слава богу, не пробовала и не буду пробовать, но вот под грибами очень хорошо видно человека, - вступила в разговор Нетти. – «Тело внутрь ушло, а души, как озими всхожи, были снаружи…» Я за своим МЧ однажды наблюдала. Уверенный в себе, сильный, накачанный мальчик – днем. А ночью, скушав штук двадцать «элэсдешек», иной совсем. Сила, уверенность в себе – это маски, а в глубине подсознания лежит огромный, свернувшийся клубком шипящих змей, страх.
- Под грибами все ловят «измены», - заметил Красавчик.
- Отчего же? Мне, например, доводилось испытывать только приятные ощущения, - она улыбнулась не без кокетства. – Впрочем, да, многие ловят. Но слишком силен был контраст: мальчик в обычном состоянии и он же под грибами – два разных человека. Он боялся панически, но вот чего: удара в спину? Предательства? Смерти?.. Я рассталась с ним спустя пару дней из-за этого.
- Ну и дура! – Абрек, как обычно, не церемонится в определениях. – Мало ли что у кого в подсознании. Мне вот иногда сдается, что у меня там какое-нибудь тартарское чудовище притаилось. Какой-нибудь сторукий гекатохойнер. Но это ж не значит, что я плохой человек и со мной рвать надо.
- Брейки, передай мне, пожалуйста, сигарету, - я вклинилась своим заспанным вялым голосом в его торопливый бас.
- Подойди да возьми. Кстати, с добрым утром, Росси! Как спалось?
- А как мне могло спаться между двумя такими девушками? Конечно же, изумительно.
Я кокетливо повела плечами, подмигнула Нетти: мол, нам, старым лесбиянкам, никакие окружающие условия не помеха, и, гордо покачивая бедрами, прошествовала к подоконнику.
- Да уж, наверняка изумительно! – фыркнул Леший. - Спал я и с одной, и со второй на одной кровати. Вижи лягается, а Нетти сопит во сне, как дикий злобный зверек.
- Я – соплю?!!
- Когда это ты спал с моей девушкой?!
Нетти и Абрек завопили одновременно. Абрек сдвинул брови в притворном гневе. (Леший - не тот человек, на кого он может, при каких бы то ни было обстоятельствах, серьезно злиться.)
- Я спал не с твоей девушкой, она просто под боком лежала и периодически пинала меня.
- Наверняка ты ее грязно домагивался, вот она и отбрыкивалась, как могла!
- Я слышу, тут разговор про меня зашел!
В кухню вплыла Вижи. Заспанная, взлохмаченная, в мятой футболке, с розовыми отлежалостями от подушки на детской щеке.
- А вы в курсе, что обсуждение человека без присутствия оного есть сплетничество в наимерзейшей своей ипостаси?
- Вижи, солнце!
Абрек ринулся к ней, но она увернулась от его лап, желая продолжить свой изобличительный монолог. Но мне не дано было его услышать. В этот момент я пыталась взобраться на широкий подоконник, чтобы с его неприступной вышины рассматривать окружающих с гордым прищуром и лениво-благосклонной улыбкой. И тут-то меня накрыло. Легкое покалывание в левом виске переросло в волну кромешной боли. Последнее воспоминание: лежа на полу, я пытаюсь свернуться клубочком, чтобы спрятать огромную, взрывающуюся огнем голову между коленей. В голове звучат разросшиеся, объемные, жарко-малиновые строки Абрека, произносимые почему-то спокойным голосом Спутника:
Как научиться не мешать вам жить
и не стонать во сне так жалобно и громко...
Потом я, видимо, потеряла сознание.

Надо сказать, что подобные приступы боли хватали меня за шкварник не в первый раз. Но поход к врачу я откладывала на неопределенный срок, по трем причинам. Во-первых, приступы (начавшиеся два месяца назад) были достаточно редкими, да и длились они не больше пары минут. Накатит, покорежит мой бедный мозг и благополучно схлынет. Во-вторых, мой образ жизни не подразумевал, а скорее наоборот, отрицал наличие не только медицинской страховки, но даже паспорта. И наконец, в-третьих, для лентяйки и пофигистки дойти до больницы - немыслимый труд: это ж сколько лишних движений надо сделать!
Но такого приступа, как сейчас - по силе и длительности, еще не случалось ни разу.
- ...Деточка, да тебе бы к доктору надо!
Я разлепила словно склеенные «моментом» веки. Надо мной плавно покачивался, весь в паутине мыслей (как выразился когда-то Красавчик) потолок Хижины.
- Я знаю, Брейки.
- Надо не знать, а дойти! - Голос Патрика непривычно агрессивен: видать, перенервничал, когда я брякнулась на пол.
Я шевельнулась, и в мой потолочный экран вписалось перевернутое, но от этого не менее обеспокоенное лицо Красавчика. Гм, кажется, моя многострадальная башка покоилась у него на коленях. Повертев эту мысль так и эдак, я пришла к выводу, что это к лучшему, так даже мягче, и перестала предпринимать попытки изменить положение своей тушки в пространстве.
- Ребята, расскажите что-нибудь! А то вдруг опять накатит, а так хоть отвлекусь.
Я старательно изобразила полузадушенный стон. Это была наглая симуляция, так как чувствовала я себя уже сносно. Но хочется же ощутить себя в центре внимания, хоть ненадолго! Лежать на коленях у симпатичного молодого человека и слушать, как перед тобой распинаются и разглагольствуют, и всё ради того, чтобы твоя футболка, собравшая уже половину грязи на кухне, вновь не стала половой тряпкой.
- Ты слышала, как я под «травой» Плюша мучила?
Вижи, как всегда, начала первая. Остальные, видимо, еще не отошли от пережитого.
- Нет.
- Так вот. Накурились мы как-то, и он решил меня до дома довести. Так я всю дорогу ему парила, что лошади, стоящие на Аничковом мосту, не обычные, а особой породы: зеленые-бронзовые, и что днем они так просто стоят, а ночью оживают и начинают по Питеру скакать, а тому, кто это увидит, они просто память отрезают.
- А мужики?
- Какие мужики?
- Голые. Которые этих коней укрощают.
Вижи задумалась. На пару секунд, не больше.
- А мужики купаться идут, в Фонтанку. Оттого они и ржавеют так быстро, и то и дело реставрировать приходится. Но главное не это. Плюш - он же под «травкой» был, как и я, - поверил. И потом, он же мелкий совсем. Дитя. Всё время оглядывался, пока мы шли. И вслушивался. А когда до парадной меня довел - так припустил!..
- Под «травкой» редко у кого «измены» бывают. Это тебе не грибы, - глубокомысленно изрек Леший.
- Да, трогательная история, - заметил Красавчик. - Но это фигня. Вот у нас как-то было... Поехали с друзьями на дачу. Как водится, выпили, насобирали «элэсдешек» и заглотили штук по сорок на рыло. А потом гулять отправились. Подходим к какой-то грязной сточной канаве. Я смотрю на нее, и мне кажется, что через нее мост из лютиков переброшен, неширокий такой, желтенький. Ну, я давай ребятам на него указывать и говорить, что нам по нему надо на другую сторону перебраться, на полянку, поросшую травкой. (Не знаю, чем мне та полянка понравилась, но, видимо, было в ней что-то особенное и манящее, если меня так приплющило.) Самое забавное - они все повелись и начали действительно по моему мосту ползти. Я, как самый умный, замыкал шествие. А с нами киса была одна расфуфыренная, вся в лакированных сапожках и голубых джинсиках с блестками. Она передо мной как раз шла. Доковыляла до середины и как провалится одной ногой в грязь, по колено! Повернулась ко мне с таким выражением, что, если б умела прожигать взглядом, стал бы я в тот момент жалкой кучкой пепла. Но я не растерялся и говорю: «Солнышко, ты же мимо моста наступила! Правее надо, правее…» А как я шел - это вообще отдельная история из области научной фантастики. Но, что самое забавное, ни разу не провалился!
- Дуракам везет, тем более - дуракам под кайфом! - фыркнул Леший. – Кстати, о везении. Брейки, а Росси в курсе, отчего у тебя спина такая покоцанная?
- По-моему, нет, - я прикрыла глаза, растворяясь в голосах и интонациях.
- Да тут и рассказывать по большому счету нечего, - забасил Абрек. - Я с приятелями, хорошо поддатый, плелся в Хижину. Машина из-за угла, два сальто через голову, удивленная мина водителя: «Слушай, парень, а ты вообще почему живой?!» И ни одной травмы, только царапины..

Так они болтали какое-то время, а потом, убедившись, что я в порядке (симулировать далее мне не позволила совесть), свалили в «Трубу». Кто играть, кто «аскать», кто просто тусоваться, наслаждаясь летним Питером. Меня как болящую оставили сторожить Хижину.
Я слонялась из угла в угол. Множество самых разных мыслей столь же бесцельно слонялись у меня в голове. Что делать? Ребят раньше двух ночи ждать бесполезно. Дом покидать нельзя: ни у кого нет ключей (кажется, их вообще не существует в природе). Я добрела до кухни и протянула руки над синим цветком горелки: несмотря на духоту, вливавшуюся сквозь заколоченные окна с улицы, меня бил необъяснимый озноб. Отчего-то стало страшно. Сперва легкий холодок пробежал по позвоночнику. Затем затянуло в пучину какого-то животного ужаса. Словно за моей спиной происходило что-то жуткое, но обернуться не было сил. И так же внезапно – схлынуло.
Я передернула плечами: мдя… так вот и сходят с ума. Чтобы поскорее забыть о пережитом, прихватила с подоконника толстую книжицу и, свернувшись клубочком на матрасе, погрузилась в симпатичные мирки Макса Фрая…

Время, тянувшееся медленно, заспешило – с приходом укуренного «в мясо» Патрика. Еще более краснолицый, чем обычно, блаженно жмурящийся и хихикающий, он поделился «травой». Затяжка – легкие наполняются жестким, дерущим глотку дымом. Выдох… и голова освобождается от мыслей, от проблем… глупая улыбка растягивает губы, звуки становятся гулкими и зримыми… руки начинают вибрировать, а затем плавно втекают в ручки кресла…
Я не заметила, как вернулись остальные, как зазвенела гитара под пальцами Лешего. Я вслушивалась в себя, всматривалась в переливы собственного настроения. К общению не тянуло, но галдящая толпа вокруг не напрягала, наоборот – приятно подчиняла своему расслабляющему гулу.
Странная все-таки штука – «травка». То заставляет парить, то ввергает в пучины своего непознанного «я». Начинаешь воспринимать мир не как что-то конкретное и жестко очерченное, а как нечто размытое и ускользающее при попытке понять и присвоить.
Шизофрения расширяет кругозор,
в своем сознании крадусь, как вор…
Меня уносили песни Лешего, я становилась похожей на слова, звучавшие в них – такой же таинственной, бессмысленной и струящейся…

Крепкая маленькая длань опустилась на мое плечо, выведя из сладкого отупения. Грязно-желтые обои, в которые я вперила зрачки, любуясь открывающимися в них мирами, заслонила мордочка Вижи.
- Росси, слушай! Мы с Нетти решили на крышу залезть. Нам тут клевый чердак подсказали, рядышком. Хочешь с нами? Весь Питер под ногами!…
- Пойдем, конечно!
Я привела свое внутреннее пространство в относительный адекват с реальностью, сунула ноги в чьи-то бесхозные кроссовки (свои искать было лень) и выползла вслед за девчонками. Мы пересекли дворик, долго взбирались по узкой и вонючей черной лестнице, взломали ржавый замок и оказались на чердаке, заставленном рухлядью и пыльными банками. Протиснувшись сквозь узкое оконце, вывалились на крышу.

Рождалось утро.
Меня переполняло, разрывало изнутри что-то такое… ТАКОЕ… Хотелось петь и молчать одновременно, плакать и смеяться, сжиматься от непереносимого отчаянья и содрогаться в конвульсиях абсолютного счастья.
«Доброе утро, мой родной, мой любимый, мой единственный! – кричала я про себя, чтобы не тревожить торжественного молчания, царившего в нашей троице. – Я так сильно соскучилась по тебе – хотя вижу и слышу, и чувствую почти каждый миг – все равно умудряюсь скучать. Глупо, правда?.. – Я протягивала руки встающему солнышку, заливавшему розовым золотом все вокруг. – Просыпайся, дорогой. Слышишь? Разлепляй отдохнувшие глаза-площади, расчесывай свалявшиеся за ночь парки-сады, потягивайся затекшими плечами-тротуарами… Как хорошо, как дивно хорошо видеть тебя всего – от стройно-синего великолепия Смольного собора до туманной толчеи кораблей в Гавани, от мрачных кирпичных Крестов до зеленого барокко Нарвской арки… Гранит и мрамор, известняк и базальт – это не твои одежды, а мои оковы, любимейшие кандалы, которые я не поменяю на золотые и серебряные браслеты. Я обожаю тебя! Ты держишь мою душу в плену, а я радуюсь и балдею от этой неволи. Твои чугунные решетки застят мне белый свет, а я улыбаюсь этим безмолвным стражам моей несвободы. Твои реки и каналы ласковыми удавками обвили мою шею, и в них, как ни странно, легче дышать… Моя любовь к тебе, мой блистательный, мой божественный, мой чертовски обожаемый Питер, в меня не вмещается. Я надеюсь, она хоть чуть-чуть взаимна. Ты слышишь меня и откликаешься на порывы моего сердца - сумасшедшего маленького зверька, что мечется у меня за ребрами…»

Мы стояли достаточно долго, погруженные – каждая в свои мысли и переживания.
Нетти прервала эту идиллию:
- Эй, але, девчонки! Я всё понимаю: отпадно, супер, здорово! – но как бы и кушать хочется. Пойдемте вниз, а?..
- Дура ты – такой миг прервала… - Вижи повела узкими плечами, словно освобождаясь от волшебства, сковавшего нас. – Ну, пойдем, раз ты такая зануда. Росси, ты с нами?
Я задумалась.Побыть здесь еще, продлить чудо – очень хотелось. Но потом спускаться в одиночестве… а если еще и злые соседи обнаружили взломанную дверь на чердак… Нет уж, брр, увольте.
- Я с вами. Как-то нет желания в одиночку общаться с аборигенами, обитающими в этой парадной.
- Я всегда догадывалась, что ты трусиха, - хихикнула Нетти.
- Неправда. Я никого не боюсь – просто берегу свою нежную психику. Сами знаете, как любят нас наши милые соседи. Так наорут, что потом месяц кошмары мучать будут.
Я скорчила самую жуткую рожу из всех, доступных моим мимическим мышцам. И рванулась к чердачному окошку, яростно рыча. Девчонки, повизгивая, ломанулись следом.

- А что у нас сегодня в меню? – любопытный нос Вижи сунулся под крышку аппетитно булькающей на плите кастрюльки. – О, перловая кашка, здорово!!! Кто готовил?
- Абрек, - Красавчик мрачно водил ложкой по поверхности полной миски.
- Ну, тогда кушать можно! Мой мальчик – знатный кулинар.
- Ага, знатнейший, - так же траурно откликнулся Красавчик.
Из нас троих пробу с этого поварского изыска первой решила снять Нетти, как самая оголодавшая. Скривилась… потом мечтательно прикрыла глаза.
- Знаешь, Вижи, я тебе искренне завидую…
- Почему?
- Потому что если верна поговорка о связи влюбленности и пересола, то тебя любят до умопомрачения!
- Да она аж горькая от соли! - Это была уже моя реплика.
Очень хотелось есть, поэтому я не вняла предупреждающим взглядам окружающих и, зачерпнув полную ложку, опрокинула ее в свою крайне нежную (как выяснилось) ротовую полость. О чем тут же сильно пожалела.
- Урод! Скотина! Собака бешеная! - Вижи рвала и метала. – Такую прорву продуктов перевести!!!
- Сама скотина! – Абрек ворвался на кухню, заполнив движущимся собой всё пространство. – Ну, добавь воды – чего барогозишь-то?! – Он подхватил ее на руки. – И вообще, жрать вредно! И вообще, я по тебе жуть как соскучился, кошка драная!..
Очень трогательные взаимоотношения у этой парочки. С воплями: «Ой, Тони Брексон, Тони Брексон, ай брейк май хат, ай брейк май хат!..» - он потащил ее в сторону самой дальней комнаты. Вижи смеялась и в притворном гневе колотила по обнаженному расцарапанному торсу.
- Солдат не заметил потери бойца, - угрюмо пробормотал Красавчик, щедро разбавляя испорченное блюдо водой.
Он проглотил несколько ложек, запил их холодной заваркой и поплелся спать.

Оставшись в полном одиночестве на кухне, я погрызла сухарь, чудом сохранившийся в хлебнице, мысленно посочувствовала Семен Семенычу и Марфе (не сладко быть крыской при такой-то кормежке) и свернулась клубочком в просторном кресле.
Но вместо дремы давешняя боль подкатила к моему бедному черепу. Правда, не такая сильная и огненно-жгучая. Я стиснула зубы и зажмурилась. «Ну пожалуйста, пожалуйста, не надо, не сейчас… Уйди, сгинь, пропади!.. На море, на океане, на черном-черном острове растет дуб вековой, под его корнями сундук на тридцати замках… Я запру свою боль, замкну на все засовы. Пусть голова птиц, пролетающих мимо, болит, пусть гады морские мучаются, а от меня – уйди, уйди к другому, другой, другим… кому угодно…» Я не заметила, как заревела, кутая лицо в колени. Наедине со своей мукой, грызущей изнутри голову, словно лисенок спартанского мальчика…
- Але, Росси, с тобой все в порядке? У тебя что, опять то же самое? Слышишь, отвечай, не молчи!..
Кажется, он держал меня за плечи и тряс, тряс с неимоверной силой.
- Уйди, убирайся, оставь меня… - я кричала громко, до эха в собственных ушах, но на самом деле, верно, то был жалкий лепет.
Абрек стиснул мой подбородок, разжал сведенные судорогой зубы и принялся впихивать в рот какие-то таблетки. Я попыталась выплюнуть их, но он мертвой хваткой сжал мне челюсть:
- Глотай, чертова дура, это обезболивающее!..
Потом меня колотила пост-рыдательная дрожь, засохшие слезы щиплющей коркой сковали щеки. Голову медленно отпускало. Абрек, обняв меня одной рукой, другой поглаживал по голове и ласково ругался вполголоса:
- Значит так, деточка: если ты в течение ближайших суток не выберешься к доктору, я лично оттащу тебя, дурищу несусветную, в больницу за шкварник.
- Пойду, пойду, хорошо… А ты чего не спишь, кстати? На кой черт тебя на кухню понесло?..
- Да просто выдалась чересчур жаркая ночка, - он плотоядно улыбнулся, - Вижи уснула, я решил выползти воды попить. А тут ты сидишь – с таким видом, словно уже собрала чемодан, готовясь к длительной поездке на небо.
- Скорее уж в геенну огненную – там меня ждут с распростертыми объятиями.
- Ну уж, не такая ты великая грешница. Максимум – скучное чистилище. До ада нужно дослужиться.
- А ты – ты дослужился до обители вечной скорби?
- Не знаю, - он стал внезапно серьезным, не похожим на себя обычного. – Скорее да, чем нет. На моей душе хватает грехов.
- Я слышала, ты сидел. За что?
- Разве это имеет значение? В общем и целом – за дело. Я не был невинно осужденным. И дали мне ровно столько, сколько заслужил. Или даже меньше.
- А отец и мать тебя поддерживали тогда?
- Отец – да. А матери у меня больше нет. Она отказалась от меня, как только меня осудили. Еще бы – ведь я не оправдал ее надежд. Я был таким золотым мальчиком, учился на журналиста, а тут – бац, и оказалось, что у прекрасного с виду яблока гнилая сердцевина. Она не захотела принять меня такого – подгнившего, не вписывающегося в её стандарты. Ну, дай ей Бог всего самого лучшего и светлого. Знаешь, даже в тюрьме, в глубине самого черного омута я порвал бы глотку любому, дурно отозвавшемуся о моей матушке.
- Да, понимаю. О-ой…
Я попыталась путем злостной симуляции соскочить с опасной темы, заметив нехорошие искорки в потяжелевших серых глазах. Только взбешенного Абрека не хватает мне до полноты жизненного счастья. Нет, меня он не тронет стопудово, но, если еще кто заглянет на кухню, свары не избежать, так как от депрессии он сильно звереет.
- Что?! Опять?..
- Кольнуло чуток… Всё, уже отпустило. Я слышала, вы тут недавно к какой-то мажорке на дачу смотались? Ну, и как съездили?..
- Замечательно! На перроне мы с Вижи смертельно поцапались, а я пьяный в хламину, ну и в итоге она уехала на последней электричке, а я решил в Питере остаться. Потом посидел-подумал и зачем-то загрузился в поезд, едущий совсем в другую сторону. Дальше – провал. Просыпаюсь неизвестно где, открываю глаза - трехметровый забор с глобальной такой, проникновенной надписью красного цвета: «Заповедник по выведению лабораторных животных». Помню, ошалел дико, а в мозгу одна мысль: «Господи, мамонтов они там, что ли, выводят – чтобы такой стеной от мира отгораживаться?!» Вот так я и съездил к мажорке на дачу… Ты, к слову, спать не хочешь? А то у меня глаза не то что слипаются – не разлепляются уже.
- Хочу, конечно.
Я скрыла досаду: сны – это замечательно, тем более такие, как у меня в последнее время. Но они никуда не денутся, а вот посидеть еще в обнимку за неспешными разговорами с человеком, в которого безумно и безуспешно влюблена…
- Ну, вот и здорово. Пойдем к нам в комнату – там свободное местечко у стеночки, кажись, осталось.
Сглотнув тяжелый вздох и изобразив на лице благодарную улыбку, я поплелась вслед за Брейки к своему сегодняшнему спальному месту.

Закрыв глаза, приготовилась ко встрече со Спутником.
И она не заставила себя ждать. На этот раз декорациями к ночной беседе (или очередному нравоучению – это уж как получится!) служили стены обыкновенной квартиры. Я опасливо покосилась на окно: стандартный пейзаж… странно. А где чудеса?
Герой моих снов раскинулся на низеньком диване, поджав под себя одну ногу и шевеля босыми пальцами другой. Черный шелковый халат с алыми драконами, как водится, замызганный и порванный, был перевязан плетью с серебряными шариками на концах. Короткая ручка плети лежала на его вытянутой ноге. Ну и, естественно, маска на… все-таки склоняюсь к мысли, что лице.
- А каких чудес ты ждешь, деточка?
Он так точно скопировал интонации Абрека, что я вздрогнула.
- Прекрати! Ты прекрасно знаешь, как мне это не нравится!
- Не нравится – что? Когда я подражаю интонациям близких тебе людей?
- Нет, когда ты суешься в мой внешний мир! Ты – мой бред, моя галлюцинация, пускай, я с этим смирилась. Но не смей копировать реально живущих созданий – иначе я окончательно разуверюсь в своем душевном здоровье.
- А что есть реальность, маленькая? Я снюсь тебе. А может быть, напротив: ты снишься мне? Или мы оба снимся какой-нибудь сложноорганизованной протоплазме из другой галактики. И чьи ощущения более правдивы и точны?..
- Ой, только не надо притч о китайском мудреце и бабочке – слышали, проходили… Знаешь, мне сегодня было так больно, а потом так страшно, а потом опять больно. За что мне это?
- Мы все виноваты перед чем-то или кем-то. Или будем виноваты, или были – когда-то давно. Так давно, что уже не помним об этом. Взгляни сюда!
Он спрыгнул с дивана и оказался возле чего-то огромного, закрытого черным покрывалом.
- Подойди, не бойся!
Он сдернул ткань. Под ней скрывалось большущее зеркало. Как загипнотизированная, я шагнула к нему. Сначала я ничего не видела, кроме собственной мордахи с грязными подтеками от высохших слез. Потом картинка начала меняться… Размеренный голос Спутника комментировал увиденное.

«…В самый разгар «алых» времен, когда Крылатые и Сыны Бездны сшибались в яростных схватках и небо полнилось их криками, а земля стонала от переполнявших её недра поверженных тел – случилось это.
Самыми сильными из людских племен считались двэллы. Высокие, статные, они называли себя любимыми первенцами Гармонии. Их столица Ларэт по праву именовалась лучшим городом мира. Белоснежные здания, статуи Гармонии из бирюзы и нефрита, величественный дворец Правителя, окруженный каскадом искусственных водопадов… Город был не только прекрасен, но и неуязвим. Единственный из всех городов этого мира, он был способен устоять и под натиском эндорионов, и под испепеляющим дыханием стальных драконов, оседланных ит-хару-тего.
В давние времена двэлльские маги сотворили вокруг столицы купол чистой энергии, не позволявшей никакому злу и разрушению проникнуть за его пределы. Каким образом поддерживалась эта энергия на протяжении столетий – держалось в тайне. Поговаривали, что где-то в подвалах дворца заключен Великий (Крылатый или Сын Бездны), и именно благодаря его силе держится купол. Ведь известно, что Великие живут почти вечно, и энергия, подаренная им Изначальными Силами, неисчерпаема. Единственное, что вызывало недоумение – каким образом смогли заставить Великого расставаться со своей силой? Удержать-то можно – кандалы и цепи из арвэйса, черного металла из земных глубин, ни порвать, ни расплавить нельзя, но одно дело – пленить, и совсем другое – заставить трудиться на благо хозяина.
Но тайна эта была ведома лишь Правителю и, может быть, паре-тройке придворных магов, а всем остальным приходилось довольствоваться домыслами и слухами и любоваться куполом, прозрачным, с нежно-радужными переливами: изнутри – с благоговением и гордостью, снаружи – с завистью.

В темном кресле из железного дерева, откинув назад седую голову, прикрыв усталые глаза набрякшими веками, сидел в глубокой задумчивости Правитель двэллов, господин Ларэта и всех окрестных земель, прозванный в народе Таордом Могучим: за ширину плеч, громовой голос и количество женщин, посетивших его постель. Недалекий, прямой, любящий хорошо поесть и вдоволь повеселиться с придворными, Правитель первый раз в жизни был в тупике. Через двенадцать дней – праздник Завершения, на котором он должен будет снять с себя обруч Правителя и назвать имя преемника, одного из сыновей. Согласно законам гордых двэллов, править ими может только могучий и сильный, и не более тридцати лет. Далее – почет и покой на окраине страны, на берегу теплого моря. Душой Таорд давно уже был там: слушал шелест волн, дремал под сенью деревьев - годы правления истомили его. Хотелось тишины и бездействия.
Но была одна проблема, острая, словно больной зуб. Кому оставить корону, а с ней и власть над огромной страной, и тайну, сокрытую в глухих подвалах, запертую на надежные засовы? Младший сын, умный, отважный и благородный сердцем, тот, на кого отец возлагал все надежды, пропал три года назад, отправившись в странствие. Старший же сын, Вильер, родился на свет проклятым Изначальными Силами: лицом и телом мужчина, умом же – пятилетний ребенок. Конечно, можно назначить наследником и слабоумного – лишь бы его сохим - правая рука и помощник, был мудрым и благородным. И если Правителем может быть лишь мужчина, то сохимом – и дева, главное – чистота ее крови и принадлежность к его семье. Семь дочерей было у Могучего, и сейчас он размышлял, кого из них наделить властью, кто сумеет достойно повелевать и сохранит главную тайну их дворца.

Симерэль было от роду всего пятнадцать. Но за два дня она повзрослела на десятилетие. Позвав ее в свой кабинет и усадив напротив себя, отец поведал ей, что через двенадцать дней она станет правой рукой (а по сути – головой) своего брата-Правителя.
- Но почему я? – спросила девушка удивленно и огорченно. – Веллора умнее и красноречивее меня, а Сэтха сильнее характером. И даже юная Роян намного серьезнее.
- В тебе есть милость и мудрость, дитя мое. Опыт придет, и серьезность появится в силу большой ответственности, но, не будучи милостивым, даже самый благородный двэлл не может стать истинным Правителем. Ведь его сердце не будет болеть, когда будет страдать его страна, и глаза его останутся сухими даже в час, когда реки крови заструятся по долинам и лугам, по которым он бегал ребенком.
Девушка долго спорила - ей совсем не хотелось менять свободу юной принцессы на золотые цепи при слабоумном брате-Правителе. Но вдруг согласилась, как выдохнула – взглянув на усталые складки у губ отца и его скорбный взор. Таорд поцеловал ее, желая доброй ночи, и велел придти на следующий день на закате солнца – чтобы он показал ей то, что должен знать Правитель.

Темный узкий коридор, холодные стены, низкий потолок. Тихо… и страшно, оттого что так тихо.
- Куда мы идем, отец? - спросила Симерэль жалобно.
Она демонстративно спотыкалась через каждый шаг – шелковые туфли не предназначены для походов по сырым туннелям, им бы ковер из нежной шерсти или отполированный пол бальной залы.
- Скоро, скоро, мой свет, вот уже дверь. Сейчас мы за ней посидим, побеседуем, а потом - дальше. Но там уже совсем близко.
Они вошли в маленькую укромную комнатку. Слуга, следовавший за ними, поставил на стол зажженный светильник и удалился. Девушка забралась с ногами в одно из старых кресел и вопросительно посмотрела на отца.
- В эту тайную комнату тридцать лет назад привел меня мой отец, а его – мой дед, и так далее, - степенно начал Таорд, опустившись в кресло напротив. - Знаешь ли ты, почему процветает наш город, несмотря на то, что весь остальной мир то и дело орошается реками крови?
- Да, конечно. Нас охраняет чудесный купол, дарованный Гармонией, как самому отважному и достойному из людских племен. Это знают все.
- Не совсем так. Не для каждого – настоящее знание. Слушай же, Симерэль. Полтысячи лет назад, как и сейчас, земля полнилась яростью и болью. Гармония покинула ее, Изначальные Силы раздирали своей враждой, Крылатые и Сыны Бездны в вечной бойне плавили небо и превращали в пустыни цветущие луга и поля, и люди, которых они не замечали, становились их случайными жертвами. Двэллы были такими же, как и все. Как и другие племена, они прятались по ущельям и чащам, едва заслышав шелест крыльев в небе и боевые выкрики. Так же строили они дома из веток и камыша – чтобы не жалко было разрушенное упавшим с неба ледяным копьем или подожженное огненным бичом жилище. Только маги у двэлльского народа были умные и хитрые. Долго раздумывали они, как обезопасить себя и своих близких, но удача, как говорится, рухнула прямо с неба. Ларэт, будущий Правитель города, названного в его честь, был застигнут в горах очередной небесной схваткой. Воздух лопался от криков Крылатых и Сынов Бездны, окрестные скалы плавились под ударами огненных бичей. Забившись в узкую расщелину, Ларэт молился Гармонии – чтобы защитила, пронесла беду мимо. Раздался особенно сильный грохот - замершему двэллу показалось, что на него рухнул небосвод. И все затихло.
Выждав какое-то время, Ларэт выполз из своего укрытия и тут же чуть не рванулся обратно. В трех шагах от места, где он обрел приют, огромной мертвой тушей распростерся стальной дракон – ездовое животное и верный друг ит-хару-тего. Значит, поблизости и его хозяин. Тоже мертвый? Вряд ли - Великих почти невозможно убить. Тем ужаснее и бессмысленнее была их извечная вражда, в которой случайными жертвами становились, главным образом, люди, которых Великие не удостаивали своим вниманием.
Ларэт с опаской рассматривал поверженное чудовище. А потом он увидел невдалеке лежавшего навзничь Сына Бездны. Он был сильно израненный, но живой, и значит, обязательно сумевший бы выжить и восстановить могущество. Вокруг него светящейся паутинкой вибрировали силы, рожденные его болью.
Уже не один год велись среди знатных семейств двэллов разговоры о защитном куполе, не пропускавшем бы копья эндорионов и пламень ит-хару-тего. Оставался лишь нерешенным вопрос, откуда взять энергию на его создание и поддержание. Ответ лежал теперь у ног мага и будущего Правителя.
Ларэт с помощью слуг перенес Великого в глухое подземелье дворца. Тот был без сознания, но многочисленные раны быстро затягивались. Тяжелыми черными цепями из арвейса раненого приковали к стене. Позже немногие посвященные в тайну узнали, что пленили самого Инзариэля, одного из тринадцати князей Сынов Бездны. Даже он, очнувшись, не смог порвать цепей, не смог докричаться мысленно до своих братьев сквозь толщу земли. И на его ярости и ненависти стал строиться щит, отгораживавший город от всех бед и напастей.
Когда Инзариэль понял, что от него нужно двэллам, назло им он стал спокоен и закольцевал энергию в себе, не давая ей вырваться наружу. И вновь Ларэт придумал, что нужно сделать.
Он пришел в подземелье, где томился Великий, взяв с собой три клинка. От страшного крика боли рассыпались в пыль несколько камней, три кровавых ручья заструились по телу узника. Он не мог больше сдерживать свою силу, и вновь мерцающей паутиной окутала она окружающее пространство. С тех пор для сохранения защитного купола Инзариэля стали пытать. И не было больше проблем с защитой великого города…

Правитель закончил рассказывать и посмотрел на дочь.
- И что, вот уже полтысячи лет в подвалах нашего дворца мучается Великий?!.. Но это безжалостно! - Симерэль сжала ладони в маленькие острые кулачки и подняла на отца глаза, полные горечи и гнева.
- Жалость? А что такое жалость, дитя мое? Разве Великие испытывают ее, когда гибнут люди, нелепо и бессмысленно, от их ударов, наносимых друг другу? Так нет ли высшей справедливости в том, что один из них служит щитом от бичей своих братьев и молний своих врагов? Будь благоразумна, девочка моя. Пойми: если б не было боли этого существа, незнакомого тебе и беспощадного, то не было бы и города, который ты так любишь. Не было бы садов, в которых тебе так нравится гулять, фонтанов и площадей, улыбок на лицах твоих соплеменников…
Девушка помолчала, потом виновато склонила голову:
- Прости меня, отец, я была не права. Мои выводы слишком поспешны: вероятно, зло во благо не является злом. Могу я его увидеть?
- Конечно, моя маленькая будущая правительница. Именно для того я и привел тебя в это мрачное место.
Таорд дернул за шнурок, свисавший с потолка. За стеной послышался звон колокольчика. Бесшумно отворилась незаметная дверь в углу, и возник человек с чисто выбритым и неподвижным лицом.
- Да, мой господин, - он низко склонил голову в приветственном поклоне.
- Познакомься, Нуртан, – это Симерэль, будущая сохим при моем слабоумном сыне.
- Женщина в этой комнате? Не к добру это, мой Повелитель. Впрочем, не мне судить.
- Да, не тебе – ибо она твоя будущая госпожа: именно ей я отдам ключ.
Нуртан промолчал, ещё ниже склонив голову.
- Дочь моя, сей нелюбезный господин – второй и последний человек, посвященный в тайну. Он мастер пыток. Он следит за разнообразием досуга хранителя нашего города, чтобы он, упаси Гармония, не заскучал и не привык к определенному виду боли. Ты готова увидеть это?
- Да, отец, - откликнулась побледневшая девушка еле слышно.
Первым шел Нуртан, за ним Правитель, а последней брела Симерэль, и каждый шаг давался ей с немалым трудом. Они спустились по лестнице еще глубже и вошли в просторный зал, освещенный факелами, висевшими вдоль стен. В ужасе и тоске замерла девушка, обозревая открывшееся ей зрелище.
У стены, обмотанное толстыми змеями цепей, стояло немыслимое, невозможное существо. Волосы из чистого пламени, черные дуги рогов, уходящие за спину, скорбное и презрительное лицо с беспощадно сжатыми губами… Глаза закрыты, все тело покрыто страшными ранами – и свежими, и зарубцевавшимися.
Нуртан подошел к пленному, щелкнул чем-то справа от него, и механическое приспособление в форме розы с острыми лепестками впилось в тело и повернулось в нем.
Прежде чем отвернуться с ужасом, Симерэль успела увидеть, как судорога боли прошла по лицу Сына Бездны, как распахнулись глаза пленного и перехватили её взгляд.
Обратно они шли молча, и лишь расставаясь у кабинета Правителя, девушка спросила:
- Отец, про какой ключ ты говорил?
- Ключ от кандалов Инзариэля.
- Разве его сохранили? Зачем?
- Видишь ли… Наибольшую боль ему могут причинить не физические пытки, но сознание близкой и невозможной свободы. Поэтому, когда Ларэту требуется особенно много энергии, Нуртан приходит к нему с этим ключом. Видя ключ, Инзариэль испытывает столь сильные муки, что пространство буквально взрывается от его энергии. Её с лихвой хватает на решение всех проблем.
- И ты передашь этот ключ мне?
- Да, в день праздника Завершения. Я вручу твоему слабоумному брату символы власти, ты же получишь власть истинную.
- Ну что ж, спокойной ночи, отец…
Но для нее самой ни эта ночь, ни последующие спокойными уже не были. Едва задремав, она видела бездонные очи, полные пламени, и беспробудной тоски, и боли, и презрения… и тут же просыпалась и долго не могла унять бешено стучащее сердце.

Затем наступил праздник Завершения. Таорд попрощался со своими подданными и отбыл на покой, о котором давно мечтал. Слабоумный брат Симерэль стал номинальным Правителем, а она – фактическим, и ключ от цепей великого пленника всегда висел на ее груди, под слоем дорогих одежд.
Напрасно девушка говорила себе, что больше никогда не пойдет в то страшное подземелье – прошло несколько дней, и она поняла, что ей обязательно нужно увидеть пленника ещё раз. Увидеть – и потребовать снять с нее проклятие своих глаз.
И снова Симерэль шла узкими коридорами. На этот раз одна. Она надеялась, что где-то по дороге встретит Нуртана, но этого не случилось.
Так же тускло светили факелы, и так же безмолвно и неподвижно стоял у стены Великий. Глаза его были закрыты. Осмелев, девушка заговорила:
- Послушай, Инзариэль…
Он тотчас раскрыл очи – и слова комом встали в горле.
И тогда заговорил он. Голос, подобный грохоту камней в горах и в то же время обволакивающий, как бархат, обрушился на нее, заставил сжаться и отступить назад.
- Что привело сестру Правителя в мою скромную обитель? Позволь мне догадаться! Вы изобрели новую чудо-машинку и хотите проверить её на моей плоти? Что ж, прошу. Надеюсь, вы преподнесете мне нечто оригинальное!
Девушка, ошеломленная и раздавленная, принялась оправдываться, бормоча что-то о проклятии, глазах и снах.
- Проклятье? Если б я мог, ваш род был бы проклят ещё множество лет назад, и ваш пра-пра-прадед умер бы сразу тысячью смертями, которые я ему пожелал. И самой легкой было бы медленное погружение в лаву вулкана.
Симерэль, не ответив, в стыде и страхе бежала прочь.

Но не прошло и двух дней, как она снова спустилась в подземелье и прошла сумрачными коридорами в зал для пыток… а потом ещё и ещё. Она стала приходить туда регулярно. Огненные глаза не отпускали её и не оставляли выбора. Мастер пыток Нуртан отчего-то не встретился ей ни разу, хотя на теле пленника то и дело появлялись свежие раны.
И вот настал день, когда она решилась спросить у великого узника, что он станет делать, если она дарует ему свободу?
Он ответил, что в этом случае уничтожит город и сотрет с лица земли всякое воспоминание о двэллах.
И опять она покинула его в ужасе и слезах…

Прошла целая вечность. (Симерэль казалось – вечность, но на самом деле - меньше месяца.) Как провела это время девушка, как выдержала – она не понимала сама.
Она снова пришла к пленнику и сказала, что отомкнет кандалы и отпустит его на свободу – если он обещает стать её мужем. Все остальное ей безразлично.
Инзариэль ответил:
- Если ты отомкнешь мою цепь, я покажу тебе – что значит моя любовь. И если после этого ты по-прежнему пожелаешь быть моей женой – я останусь с тобой.
Ни секунды не раздумывая, Симерэль сняла со своей груди ключ и отомкнула браслеты кандалов на запястьях и ногах пленника. Цепи пали.
Инзариэль выпрямился и освобождено расхохотался. И раскрошились стены вокруг. Он развел руки в стороны, и между ними заметались огненные бичи – красные, белые и синие. Красные, свившись в жгут, пробили, расплавили толщу земли и камней над его головой. Белые, расходясь вширь, как круги на воде, разбивали крупные осколки в мелкие, а мелкие превращали в песок. А синие, длинными щупальцами срываясь с его пальцев, уничтожали жителей города, в страхе метавшихся средь рушащихся зданий.
Симерэль, упав к его ногам, дрожала и плакала. И лишь повторяла:
- Обещал… Ты обещал…
Потом всё стихло и замерло. Инзариэль рывком поднял девушку на ноги. Вокруг были руины, черный пепел, да сиротливые язычки огня, мелькавшие здесь и там на месте пожарища, оставшегося от прекрасного Ларэта.
- Я не забыл – я сказал тебе, что покажу, что значит любовь ит-хару-тэго.
Он обхватил её ладонями за голову, и она упала в его глаза – два озера пламени. Он наклонился и поцеловал её.
Симерэль показалось, что в горло ее заливают кипящее масло. От жара в тысячи солнц кожа на ее губах и щеках запузырилась и полопалась… Она пыталась оттолкнуть его, вырваться из губящих объятий, но крепче арвейса были его руки.
Наконец Инзариэль отстранился. Он вгляделся в обожженное лицо девушки, с губами, похожими на открытую рану, с запекшейся кровью на щеках.
- Ну что, по нраву тебе моя нежность?
Симерэль попыталась что-то крикнуть, но ожоги не давали произнести ни слова. Лишь стон, похожий на мычание вырвался из черных от крови губ. Сын Бездны рассмеялся:
- Не вышло из нас мужа с женой! Что ж, прощай.
Он провел ладонью по ее волосам и добавил тихо, как никогда не говорил прежде – не зло и не холодно, но почти ласково:
- Прости, маленькая, нежная Симерэль. Я лишь выполнил обещание, данное тебе. Не моя вина, что моя страсть обжигает, и не твоя вина, что люди слишком слабы и хрупки, чтобы быть возлюбленными Сыновей Бездны.
И он ушел – отправившись на поиски своих извечных братьев и не менее бессмертных врагов.

Так был разрушен прекрасный город Ларэт, так погибли все его жители. Немного позже творящие возмездие бичи ит-хару-тэго стерли всех двэллов с лика земли. Впрочем, не всех – ещё годы спустя можно было встретить на руинах дворца Правителя сумасшедшую женщину. Лицо ее обезображивали шрамы. Она постоянно бормотала что-то о предательстве, боли и пламени, но слушали ее лишь тараканы и крысы, во множестве заселившие бывшие жилища гордых жителей Ларэта.
Потом и она умерла – то ли застигнутая случайной молнией эндорионов, то ли погребенная каменной плитой, рухнувшей на нее в развалинах блистательной прежде столицы двэллов…»

- Зачем ты показал мне все это? Почему, почему я должна была это видеть?! Ведь это не про меня - на мне не лежит такой тяжкий грех, как предательство своего народа! И я никогда никого так сильно не любила.
- Это не ты – теперешняя. Но кто знает, может быть, это ты вчерашняя. Или завтрашняя. Для правосудия не существует рамок времени.
- То есть ты считаешь, что я должна расплачиваться за грех, которого не совершала, и не факт, что совершу? Это, по-твоему, справедливо?!
- Мне кажется, ты похожа на эту девушку, Симерэль. Влюбишься в кого угодно и ради любви не постоишь ни перед чем. Впрочем, я могу и ошибаться. В любом случае, это всего лишь история, над которой стоит немножко подумать.
- Слышишь, ты, урод в маске, меня задолбали твои поучительные истории и сказки! И мне надоели эти долбаные миры, по которым ты меня таскаешь каждую ночь! Я хочу нормальных снов, а не этого психоделического бреда. Да кто ты вообще такой – что позволяешь себе указывать, как я должна жить?!
- Мне показалось, этот вопрос мы уже решили. Я твой собеседник. Спутник. Провожатый. Но не нервничай же так, расслабься. Смотри!
В его ладони появилась роза. Секунду помедлила и вспорхнула с пальцев птицей с пурпурным оперением. Затем рассыпалась сверкающим дождем рубинов. А они, в свою очередь, застыли на полу каплями, похожими на кровь.
- Вот и всё, - он показал пустую ладонь. – Забудь о том, что видела сегодня, или помни – это все равно не вернет цветок, однажды ставший кровью.
- Ладно, - пробурчала я. – Возможно, я что-то и поняла. Возможно, не зря ты тут распинаешься. А ты расскажешь мне еще о том мире, в котором я когда-то родилась, или могла бы родится, или еще рожусь? Рождюсь?.. Черт, у этого слова, оказывается, нет будущего времени. В общем, кто такие эндорионы и ит-хару-тэго и отчего они так смертельно ненавидят друг друга? Ты мне это поведаешь?
- Обязательно, но не сегодня. Слишком много переживаний для одного дня на тебя обрушилось. Ступай, я отпускаю тебя в твои сны, они уже заждались.
Он шагнул в зеркало, в незнакомый (или давно забытый мною) мир. Обернулся и помахал мне оттуда рукой, а затем неспешно двинулся к живописным руинам невдалеке. Шевелились алые драконы на черном шелке, плеть с серебряными шариками скользила в высокой траве. Последнее, что я успела заметить перед тем, как погрузиться в свои родные сновидения, была женская фигурка, застывшая на вершине одной из полуразрушенных башен. Она пробудила во мне необъяснимую нежность.



Глава 3
С Э Н С

Сontra spem spero
(Без надежды надеюсь)

Под утро отчего-то приснился осенний Питер. Это самое мягкое и красивое время здесь. Ни душным летом, когда огромные здания застят горизонт и от жары плавится мозг, ни сырой и черной зимой, когда брызги снега, смешанного с грязью, летят в тебя из-под колес несущихся мимо автомобилей, ни весной с только что обнажившейся, замусоренной землей с обилием собачьих кучек - нельзя почувствовать такого умиротворения. Грустные неровно-узорчатые листья цвета червонного золота, цвета королевской мантии отрываются от родных веток, отчего те становятся беззащитными, и мягко планируют на мокрый асфальт, на упругие волны Невы. Осень окутывает все вокруг серо-жемчужной дымкой, делая окружающее загадочным и зыбким. Питер кажется спящим щенком, положившим на лапы лобастую голову и укутавшимся в уши площадей. Улицы, мягкие от упавшей листвы, утекают вдаль, теряясь в дебрях дворцов и памятников. Машины, подобно большим обленившимся жукам, медленно скользят по ним, охваченные общей сонливостью.
Я и попала сюда в первый раз ранней осенью – чуть меньше двух лет назад. Может, оттого так крепко в него влюбилась. Навсегда…

Проснувшись, я нежилась в осеннем ностальгическом настроении. На душе было тепло, и я не сразу сообразила, что не один сон тому причина. А еще и хорошая компания.
Очень классно просыпаться в одной постели с человеком, в которого хоть и не влюблена, но испытываешь жуткую симпатию. Сашенька, Сэнс, спасибо за супер-приятную ночь, за нежность и ласку. Пусть это иллюзия – нежности и нужности, и второго раза не будет - все равно спасибо.
Из каких соображений, спрашивается, я к нему вписалась? Наверное, хотелось отвлечься от одиночества, от иссушающей меня безответной влюбленности. Вчера, когда мы все дружно проснулись и не менее дружно отправились – куда? - естественно, в «Трубу» (место встречи изменить нельзя!), я пересеклась там с Сэнсом.
Сашка - один из самых добрых и мягких людей в нашей уличной тусовке. Он талантливый музыкант и «шоколадный» мальчик, небольшого роста, улыбчивый, выглядящий скорее мажором, нежели неформалом. Сладкая конфетка, мягкая игрушка - с нелегким прошлым, застывшим в печальных глазах спаниеля. Играя, он переступает с ноги на ногу, и еще он немного картавит (что совершенно не портит его исполнение):
Как будто мир околдовали,
а ты один успел укрыться…
Обожаю эту песню. Правда, она единственная из сочиненных Сэнсом, которую я слышала. Обычно он играет «Сплин» или «Нау». Люблю внимать профессионалам - забываю о времени, когда звучит хорошая игра, сопровождаемая приятным голосом. В общем, я не заметила, как ушли все наши, а идти в Хижину одной не хотелось. Сашка предложил вписаться к нему, и я с радостью согласилась.
…А потом, мы лежали в обнимку на очень тесном (разложенное кресло-кровать) лежбище, и я ощущала, как тепло и нежно у меня внутри.

- Сашка, ты же вроде не питерский?..
- Да, я из Новороссийска. Можно сказать, горячий южный мужчина, ты разве не почувствовала?..
- Ну… местами, – я мечтательно мурлыкнула. – Слушай, расскажи о себе – а то я практически ничего о тебе не знаю.
- Спрашивай. Так, наугад я не могу – слишком много было жизненных событий. Задашь вопрос – потянется цепочка, а ни с того ни с сего в голову ничего не приходит.
- Ну что ж, начнем с простого: что тебе было больнее всего оставлять в родном городе – друзей, семью?..
- Ничего себе простое… Хотя ответить могу с ходу, не задумываясь: горше всего мне было расставаться со своей возлюбленной.
Я почувствовала крошечный, чуть заметный укольчик ревности.
- Тогда зачем ты уехал?
- Во-первых, так сложились обстоятельства. А потом – если очень любишь человека, так, что даже дышать начинаешь с ним в унисон, то наступает момент, когда вдруг понимаешь, что должен отпустить его, дать волю. И посмотреть, что из этого выйдет. Если вернется – великое счастье. Если нет – останутся воспоминания и ощущение, что пережил нечто очень редкое, недоступное большинству людей. Настоящая любовь – это иная ступень эволюции, иное мировосприятие. Я рад, что мне довелось это испытать. И еще я твердо уверен, что такое больше не повторится у меня никогда и ни с кем.
- Знаешь, Сэнс, я тебе искренне завидую, всей душой! Может, расскажешь поподробнее, как вы встретили друг друга, как поняли, что вы половинки? Обожаю романтические истории.
- У нашей истории слишком печальный финал. Да и «романтического», в моем понимании этого слова, было немного. Познакомились через приятелей (каких конкретно, уже и не вспомню). Увидели друг друга, и – как пишут в бульварных романах – словно током прошибло. Два года практически не расставались. Потом мне нужно было срочно уехать в Питер, я уже говорил, так сложились обстоятельства. Прощание вышло смазанным и каким-то неискренним: кажется, она всерьез решила, что я ее бросаю. Потом – новый город, множество впечатлений и обязательные ежевечерние звонки. В них-то и заключалась главная романтика и нежность наших отношений. Как-то она попросила меня рассказать, где я обитаю. Я ответил, что вписываюсь в какой-то сталинской развалине под самой крышей. И она процитировала куплет древней песенки: «Моя любовь на пятом этаже – почти где луна. Моя любовь, конечно, спит уже, спокойного сна…» Знаешь, в этот момент я почувствовал такое тепло, какого и не подозревал, что существует. Целых три года прошло с тех пор, а я помню этот разговор в подробностях. Тем паче, что то была наша последняя беседа. На следующий день меня посадили, и на два года я был потерян миром.
- А за что, если не секрет?
- Я не совершил ничего такого, после чего не мог бы смотреть людям в глаза. Просто взламывал уличные телефоны-автоматы: кушать-то тоже, как ни прозаически это звучит, надо было, а ничем другим, в силу разных обстоятельств, зарабатывать не мог.
- А что случилось с ней?
- Где-то через год до меня дошли слухи, что она крепко подсела на героин. Когда узнал это, попытался покончить с собой. Чувствуешь, - Сашка провел моей ладонью по своей шее, по длинному теплому шраму. – Думал, что перерезать сонную артерию – самое надежное. Оказалось, что не силен в анатомии. Откачали, уроды. Оставшееся время пришлось проторчать в тюремной психушке. Вот такой вот конец нашей истории. Потом я вышел, кое-как выправил свое существование. Появлялись девушки-подружки, я даже научился почти влюбляться в них.
- А как же твои возвышенные и глубокие чувства?!
Мне совсем не нравилось такое окончание истории, и я попыталась голосом выразить возмущение мужской неверностью.
- Я уже говорил: я счастлив, что довелось это испытать. Знаю, что для меня такое никогда больше не повторится, спасибо ей за это. В моем сердце и в моей памяти она навсегда заняла главное место. Но… ехать сейчас в родной город, разыскивать ее, видеть, как она опустилась и поистаскалась, я не хочу. Не могу. Пусть лучше всё остается, как есть.
Он замолчал. А я, запустив пальцы в его черные густые кудри, задумалась о себе и о том, как я завидую Сэнсу: ведь ему довелось испытать то, о чем я на уровне эмоций и понятия не имела. Только читала…
Спустя несколько минут он снова заговорил:
- Хватит лохматить мой «хаер». Я бы поспал, если можно, а то уже рассветает…
Мне послышались в его голосе нотки тоскливой обреченности: видно, мои расспросы пробудили в нем давно закопанные, спрятанные от себя горькие воспоминания.
- Не грузись, слышь? – Я ткнула его кулаком в плечо. – Спать так спать, только по-честному. В смысле, вместе, а не так, что один дрыхнет, а другой ностальгирует, закопавшись в печальные мысли.
- Забавная ты, Росси… До всего-то тебе есть дело. Хорошо, обещаю, что постараюсь не думать и задремать поскорее.
- Отлично. И напоследок еще вопросик, ничего особенного, просто в голову пришел: что тебе в Питере больше всего не понравилось? Ну, напрягает, там, раздражает в повседневной жизни?
- Обилие пидоров, - ответил он, не задумываясь. – Они здесь странные какие-то: маскируются под обыкновенных натуралов, а потом так невзначай начинают предлагать: «Может, поедем ко мне, Сашенька? Я вас хорошим вином угощу, да и горячая вода у меня есть, можно вместе в джакузи сходить…» Б-рр, мерзость какая! Самое обидное, отмазаться жутко трудно – они все хитрые и вкрадчивые. От одного такого после пары подобных бесед я месяца два бегал. Вплоть до того, что, увидев его на одной со мной стороне улицы, сразу перебегал дорогу.
- Ну, Сашенька, что же ты так жестко относишься к людям нетрадиционной ориентации? Тебе должно льстить их внимание. Уродов они вряд ли домагиваются, повышенный интерес к твоей персоне – комплимент твоим внешним данным! И вообще, откуда такая агрессия? Если ты сам не пробовал, не значит, что это плохо. Я вот, например, тоже традиционная, но к лесби отношусь вполне терпимо, даже могу их понять. Просто я знаю, что сама – слишком женщина, чтобы захотеть кого-то своего же пола…
Тут я оборвала свою речь, заметив, что доказывать что-то спящему телу крайне бесперспективно.
Ну и мужики пошли – умудряются засыпать под адекватный монолог собеседника! Докатились. С возмущением я повернулась на правый бок (ох, и узко!) и закрыла глаза.
И был волшебный осенний Питер…

Когда я проснулась, Сашка продолжал сладко посапывать, и я, естественно, не стала его будить. Осторожно, стараясь не толкать, освободила от себя кресло (он сразу же блаженно раскинулся во всю ширину). Взглянув на часы на стене, испытала шок: оказывается, я спала всего два часа! И при этом ощущала себя вполне выспавшейся. Вот что делают сны о Питере…
Следом за первым последовал второй шок. Менее приятный. Я осознала, что сегодня Спутник не приходил ко мне. Фигасе, как говорят сетеманы… Такого ещё не было. Встречи с таинственным ночным глюком до сих пор отличались завидной регулярностью.
Вчера, честно сказать, у меня было подозрение, что за мое разгульное поведение по головке меня не погладят. Вот ведь надзиратель выискался, черт бы его вернул туда, откуда он вылез… Полиция нравов, блин!
Впрочем, что толку лицемерить перед самой собой: меня ощутимо расстроило это событие. Что ж, будем надеяться, что наказание не окажется слишком суровым, и нынешней ночью я его увижу…
Я принялась бродить по комнате, стараясь прогнать невеселые мысли. Нашла старенький, но адекватный магнитофон, отнесла на кухню и впихнула в него кассету «Сплина», немерянное количество времени провалявшуюся в моем «хламнике» без дела.
Целым был и был разбитым,
был живым и был убитым,
чистой был водой, был ядом,
был зеленым виноградом…
Устроившись на облезлом коврике на полу, задумалась об истории Сэнса. Не могла его понять, никак, и это непонимание ныло, словно растревоженная рана. Если б мне посчастливилось встретить свою половинку (это ж какое везение надо иметь, каким любимчиком Создателя быть!), мне было бы пофиг, кем она стала от отчаянья: наркоманкой, проституткой, бомжом. Обретя свободу, я тут же ринулась бы в родной город, к ней…
Мои абстрактные размышления (как-никак история была не моя, а судить со стороны легко) прервало появление хозяйки квартиры, сдающей Сэнсу комнату, – сорокалетней женщины с видом типичной алкоголички, и ее отпрыска с наглой рыжей шевелюрой и наполовину беззубым ртом. Я мило пообщалась с ними (когда надо, во мне пробуждается способность нравиться окружающим). Потом соседи притащили этой тетке младенца, чтобы она посидела с ним, пока мамаша и папаша будут на работе. Я с радостной активностью (обожаю заниматься чем-то новым) вызвалась помогать. За этими делами не заметила, как наступил вечер. Проснулся Сашка, и мы, наскоро перекусив черствым сыром и чаем (светлая мысль приготовить что-то более основательное меня не посетила), понеслись в родную «Трубу».

- Где тебя носило?! – Вижи повисла у меня на шее. – Новость слышала – Хижину в очередной раз разогнали менты!
- Нет, а что произошло?
- Ну, как обычно – не выдержали нервы у соседей! Брейки опять с кем-то драку учинил, так грохот стоял на весь квартал. Приехал наряд, вещи – как в прошлый раз – все на улицу повыкидывали, а нас – в участок. Мы с Нетти там до четырех часов проторчали, а ребят только полчаса назад выпустили. В общем, сегодня и завтра туда лучше не соваться, минимум через недельку, когда все уляжется. Знаешь, что самое обидное? У меня сегодня очень остро встал вопрос, где поспать, а вариантов – ни-ка-ких!
Я обернулась на Сашку, распаковывавшего гитару.
- А к Сэнсу?
- Ну, я с ним не в настолько дружеских отношениях, чтобы навязываться… - Тут ее глаза радостно сверкнули. – А может, ты попросишь, а? Только мне не одной нужно, без Нетти я не пойду.
- Хорошо, я попробую. Только ничего не обещаю.
- Замечательно, Росси. Я тебя просто обожаю! Заранее огромное спасибо! – протараторив это, со свойственной ей скоростью молнии Вижи испарилась.
А я осталась, как обычно после общения с ней, в некоторой оторопи, размышляя над сложившейся ситуацией. Я была вовсе не уверена, что Сашка и меня одну-то согласится вписать на вторую ночь, а уж втроем с подругами…
- О, Росси, наконец-то тебя нашел!
Я покорно подставила щеку под дружеский поцелуй Патрика.
- Привет, слонотоп! А зачем ты меня искал?
- Мне Абрек сказал, у тебя новый приступ был, и я вспомнил, что у меня тут адресочек завалялся одной больнички, где тебя осмотрят без всякого полиса. Даже паспорт там, по-моему, не обязателен. Специальная такая больничка – для бомжей. Правда, лечить вряд ли будут, но зато хоть узнаешь, чем ты болеешь, да может, таблетки какие выпишут.
Он долго рылся в карманах (по виду - бездонных), затем протянул мне замусоленный листочек, на котором я с трудом разобрала адрес.
- Огромная благодарность, Патрик! Ты мне очень-очень помог. Завтра же туда и отправлюсь.
- Умница, дочка, главное – не откладывай! – Он покровительственно похлопал меня по плечу и ретировался.
Почти сразу из ниоткуда вырисовался Абрек и налетел на меня яростным вихрем.
- Привет, деточка! Как головушка, не болит? Вот и славно… Про Хижину в курсе уже? С-суки… О, Кречет, здорово!
Не дав мне произнести в ответ ни звука, он ускакал, пританцовывая.
Опасливо оглядевшись по сторонам и убедившись, что желающих меня поприветствовать и облобызать больше не предвидится, я облегченно перевела дух с твердым намерением куда-нибудь прислониться, к стеночке или колонне, и просто послушать музыку.
Тут я обратила внимание, что Сэнс не играет, а курит, и при этом смотрит в мою сторону. Самое время спросить про вписку.
- Слушай, ты можешь меня сегодня вписать? – начала я без обиняков и обходных путей – недаром ведь говорят, что наглость – второе счастье.
- А куда я денусь? – улыбнулся он. – Впишу, конечно. Разве у меня есть выбор?
- Отлично. Только имеется одна маленькая проблема. Понимаешь, Хижину опять разгромили менты.
- Да, я слышал.
- Ну и, понимаешь, Вижи и Нетти, им негде…
- Я понял. Но ведь у меня тоже не богадельня. Места мало, сама видела.
- Ладно, извини, что спросила, проехали.
Я отвернулась, скрывая досаду.
- Ну, не переживай так. Я подумаю, договорились? Только услуга за услугу. Танюха сегодня заболела, может, ты «поаскаешь» под меня?
- Конечно, Сэнс, о чем речь!
Я постаралась разинуть пасть в как можно более добродушной улыбке. Мдя… посидела у колонны, послушала музыку… Ну, что ж – я схватила свою лень за шкварник и запихнула поглубже, чтобы она потише ворчала и причитала. И понеслось…
- Граждане, не проходите мимо, выручайте музыкантов монетой, сигаретой, бумажные купюры тоже принимаем и, естественно, от валюты тоже не откажемся!..
Отпустил меня Сэнс только часа через три, когда прибрел знакомый ему «аскер», весьма бухой, но еще державшийся на ногах.
Я благоговейно приникла к вожделенной колонне. Господи, как хорошо. Покой… Можно приземлиться ко всему привычной задницей на холодный пол подземки и вытянуть зудящие ноги. Я закрыла глаза…
В реальный мир из моей маленькой нирваны меня вернул чей-то голос. Незнакомый, хрипло-клокочущий:
- Девушка, помогите, а?
Ну, все, сейчас начнут просить денег… Я нехотя разлепила веки.
Надо мной склонился мужик - где-то в районе кризиса среднего возраста и явно уголовной наружности: руки до плеч синие от татуировок, лицо в шрамах, пустые (в смысле, без глубины), напряженно-мутные глаза.
- Солнце, послушай…
Ну, вот мы уже и на «ты», а я и слова не успела сказать…
Незнакомец неожиданно схватил меня за руку и прижал ее к груди. Я дернулась в инстинктивном отвращении.
- Подожди! Просто послушай, как стучит…
Видимо, речь шла о сердце. Я покорно сосредоточилась на ощущениях под правой ладонью.
Даже будучи полным профаном в медицине, я поняла: что-то тут сильно не в порядке. Сердце то колотилось, яростно сотрясая грудную клетку, то замирало или трепыхалось еле-еле. Кажется, по-научному это называется аритмией. Я не на шутку обеспокоилась: вдруг он умрет прямо тут, и что мне с трупом делать? Каюсь, мысли о его самочувствии плелись где-то в конце списка – я больше думала о собственном спокойствии.
- Эй, что с тобой? Может, «скорую» вызвать, а?..
- Не надо, это пройдет. Последствия контузии. Только посиди со мной немного, ладно?
- Не вопрос. Конечно, посижу.
- Тогда давай отойдем от толпы. А то тут шумно очень.
Мы прошли в другой конец подземки. Он прислонился спиной к стене и грузно сполз на пол. И тут меня охватила паника: до этого мне ни разу не приходилось наблюдать, как радужка глаза полностью закатывается под верхнее веко, а на виду остается один белок. Это смахивало на фильм ужасов. К тому же он тяжело и неровно дышал.
- Эй, але, не вздумай помирать тут, слышишь?!..
- Ничего, сейчас всё пройдет.
Он вновь схватил мою руку и сжал ее в своей вспотевшей лапище.
Прошло несколько минут. Вроде бы ему полегчало: радужки вернулись на место, дыхание выровнялось.
- Солнце, можно тебя попросить? Домой хочу пойти, но боюсь, что один не дотащусь. Проводишь? Тут недалеко.
- Хорошо, - я покорно вздохнула. – Погоди только минутку – ребятам скажу, что ненадолго отойду.
Отловив в толпе Нетти, предупредив, что ухожу на полчасика, и велев обязательно меня дождаться, я вернулась к нему. По дороге я осознала, что меня так напрягало - опыт общения с уголовниками у меня достаточно обширный, а тут – вплоть до отвращения: от него сильно пахло йодом. Этот запах у меня четко ассоциируется с болезнью, смертью и разложением.
Еще раз вздохнув, я мужественно взвалила его руку себе на плечо и, мерно шатаясь, побрела провожать до дому. В одном из проходных двориков он попросил отдохнуть минутку, и я с готовностью согласилась, измотанная не меньше - если не больше, него. Мы приземлились на шаткую скамеечку.
- Знаешь, я решил не отпускать тебя. Я хочу, чтобы ты пробыла здесь со мной всю ночь.
Я так обалдела от подобного заявления, что в первые несколько секунд не знала, что ответить, и только тупо, по-рыбьи, открывала и закрывала рот.
- Ты что, ополоумел? Меня там друзья ждут, и вообще, почему я должна тут с тобой сидеть?.. По-моему, долг по отношению к своей совести я выполню с лихвой – доведу тебя до дома.
- Хорошо, я отпущу тебя. Только сначала переспишь со мной. Как тебе такой вариантик?
От такого «вариантика» меня передернуло.
- Мудак, - я рывком вскочила, но он крепко держал меня за локоть.
- Дернешься – руку сломаю!
И тут меня прорвало. Из глаз брызнули слезы – то ли злости, то ли страха. Поджилки под коленями мелко затряслись.
- Значит, вот она, твоя благодарность – за мою помощь, за то, что мне было до тебя дело?!.. Я как дура перлась с тобой, переживала, чтобы ты не сдох по дороге, а ты в ответ грозишься меня изнасиловать и руку в придачу сломать!
- Прости. Я не буду тебе ничего ломать – просто сядь и выслушай меня. Я ведь к тебе обратился потому, что у тебя глаза добрые.
- Отлично! Добрые глаза – замечательный повод для изнасилования! Я-то, дура, всегда думала, что на это толкают мини-юбки и обтягивающие джины, ан нет, оказывается, опаснее всего иметь добрые глаза!..
Несмотря на столь пламенную речь, я продолжала изрядно трусить и с обреченностью приговоренного к казни прискамеилась рядом с ним.
- Ладно, я пошутил. Я ничего не могу, даже если б и захотел – импотент полный. Не бойся. Хочешь, я расскажу тебе кое-что, девочка, от чего у тебя волосы встанут дыбом?
- Можно подумать, тебе нужен мой ответ.
- Ты права: мне нужен скорее слушатель, чем собеседник.
Он ослабил хватку на моей руке, устроился поудобнее и начал свой монолог (по мере которого мой «хаер» и впрямь подозрительно зашевелился). Обыкновенным будничным голосом.
- Родился я в шестьдесят пятом. В восемнадцать лет я убил своего первого человека. В пьяной драке. Но, знаешь, тогда я не почувствовал всей прелести этого, всего смака. А потом я пошел на войну, и на войне уже понял, что это приятно. Мне понравилось убивать. Потом я вернулся. И был облом. Весьма неуютно себя чувствовал, пока не нашел работу по душе - стал киллером. И вот теперь мне много лет, я спился и опустился. Я скоро сдохну, по всей видимости. И у меня есть к тебе один вопрос: что мне делать?
Я вновь опешила, в который раз за сегодняшний день. Очень хотелось бросить ему с гордым и пренебрежительным видом: «Я что, выгляжу как дельфийский оракул?» Вместо этого тихо сказала:
- Не знаю. Попробуй измениться…
- Мне кажется, я не сумею.
«Тогда, поскорее подыхай», - но эти слова, по понятным причинам, я не озвучила.
Еще с полчаса он плакался мне на судьбу. Глаза периодически закатывались, и тогда слова застревали в горле. Рассказывал о войне, о «зачистках»… нечто столь жуткое, что моя память, в целях самосохранения, почти ничего из этого не удержала.
Я сидела тише мыши, чувствуя, что его клонит в сон. Он медленно, но верно сбивался с мыслей, клевал носом… потом захрапел. (Из-за сильного запаха йода я не учуяла поначалу принятого им алкоголя.) Я выждала пару минут, а затем, осторожно расцепив его пальцы на своем локте, дала такого стрекача… Причем ноги даже на бегу тряслись от пережитого.

Пулей долетев до «Трубы», я кинулась к Сэнсу. Он уже не играл, а болтал с кем-то, зачехляя гитару.
- Сашенька, пожалуйста, пойдем, а?..
- Я уже собираюсь. А к чему такая спешка?
- Потом все расскажу, не сейчас! Так мы идем?..
- Ладно, тогда цепляй девчонок – и двинули.
- Спасибо, Сашенька!
Я кинулась на поиски подруг, и спустя малое время мы уже бодро шагали к месту нашего сегодняшнего приюта. Всю дорогу меня колотило, но я категорически отказывалась отвечать на вопросы. Всё случившееся нужно было сначала переварить, осмыслить, дождаться, пока оно перейдет из разряда впечатлений в разряд воспоминаний. А потом уже можно рассказывать. Или забыть насовсем.
Мы благополучно добрались и кое-как разместились на более чем скромных и неудобных спальных местах. Естественно, ни о какой повторной ночи с Сэнсом, полной ласки и тепла, в таких условиях мечтать не приходилось. Моя тяжелая голова коснулась подушки, вернее, чего-то отдаленно на нее похожего…

- Только, пожалуйста, не надо нотаций! - выпалила я, открывая глаза в своем предсонном мире и оглядываясь по сторонам в поисках Спутника.
Я была несказанно рада, что он пришел, что бойкот кончился, и пыталась замаскировать эту радость.
Мдя… Пренеприятнейшее местечко выбрал он для нашей с ним прогулки на этот раз. Видно, рано обрадовалась. Я не стояла, не сидела и не лежала - но парила в полуметре от бескрайнего океана. Океана грязи - спасибо хоть, не благоухающего.
Герой моих грез сидел по грудь в этой гадости, поэтому определить, во что он одет, было затруднительно.
- Какие нотации, что ты, радость моя! Присоединяйся, - он похлопал по булькающей субстанции рядом с собой. – Это весело. Давай же!
- Я не полезу в эту мерзость!
- Солнышко мое, да ты последнее время именно в ней и обитаешь! Только твоя грязь невидимая, но от этого не менее отвратительная. А это, - он шлепнул ладонью сильнее, подняв веер коричневых брызг, - просто утрированный наглядный пример.
Он поднялся в полный рост и, зачерпнув горсть грязи, швырнул ее мне в лицо.
- Ты что, окончательно с ума сошел?! Или он изначально у тебя не присутствовал?
Я попыталась оттереть мордашку, но в итоге лишь перепачкала руки и футболку.
- Это же весело, здорово! Что же ты не участвуешь? - Он вновь зачерпнул полную ладонь мерзкой жижи. – Ты не замечала, как любит народ смотреть бои в грязи? Особенно, если борются женщины – полуголые, скользкие, с трясущимися, как желе, телесами…
- Прекрати, пожалуйста! Не надо! У меня без того был сегодня нелегкий день. И без твоих подсказок понимаю, что моя жизнь далеко не снежно-белого цвета.
- Что тебе мешает измениться?
- А может, мне не нравится скучное, правильное и выверенное по линеечке?
- Тогда присоединяйся! Это должно быть тебе по нраву, - следующий шматок грязи влепился мне в волосы.
- Почему ты все доводишь до крайностей?! Кроме белого и черного есть еще целый спектр цветов. Не только из снега или из грязи состоит наша жизнь – в ней множество других веществ.
- И в каких из них ты предпочитаешь плескаться, маленькая?
Он исчез из моего поля зрения. И последние слова произнес мне прямо в ухо, стоя за моей спиной. Мне стало жутковато: никогда прежде он не сокращал настолько дистанцию между нами.
- Я не знаю. Я не философ и не ученый, я просто человек. Что ты ко мне привязался?!
- Тебе нравится этот мир?
- Нет. Разве кому-нибудь с нормальными мозгами может такое понравиться?
- Так исправь его.
Две обжигающе холодные ладони легли на мои плечи. Я вздрогнула. Прежде он никогда меня не касался.
- Скажи, каким местом я напоминаю тебе всемогущего демиурга данной галактической системы?
- А ты попробуй. Главное, помни: грязь, если время прокрутить вспять, становится тем, чем была когда-то – деревьями и камнями, людьми и их чувствами.
- Чувствами-то как?..
- Здесь тысячи роз, подаренных и забытых, миллионы писем, сожженных или сгнивших, тьмы подарков, рассыпавшихся в пыль… Разве не во всем этом обрели материальность страсти и мысли людей?
- И как я смогу повернуть время вспять?
Я постепенно проникалась его странной завораживающей речью.
- Надо только развести руки в стороны и громко сказать, что всего этого нет – того, что вокруг тебя. Есть лишь прошлое – самый счастливый и прекрасный его миг. Только надо очень сильно верить в это – до самых кончиков ресниц. Ну что, попробуем?
- Я не знаю. Я не уверена…
- Чур, не подглядывать!
Он закрыл мне ладонями глаза. По щекам потекли струйки грязи… нет, пусть будет не так. Вода… пронизанная теплыми лучами солнца. И небо наверху бирюзовое, а не бурое. Деревья, рвущиеся к облакам растрепанными кронами. Воздух пропитан запахом трав и заткан узором из бабочек. В реке лошади, рассекающие гладкими телами ее упругие струи…
- Забавно: для тебя самый лучший миг прошлого – это мир до людей. Но я, в сущности, иного и не ждал.
Его ладони вспорхнули с моего лица, и я открыла глаза.
И тут же с радостным визгом упала в мягкую зелень, стелющуюся под ногами, и несколько раз перекувырнулась.
- Скажи, это всё я сделала?
- Ты. А я тебе немножко помог – самую капельку.
Сегодня на нем был темно-серый бархатный плащ, белая рубашка и узкие черные джинсы. И что удивительно – все идеально чистое.
- Спасибо. Ты сделал мне чудесный подарок!
- Это не подарок – это очередное наставление, которые ты так не любишь. Запомни: все можно вернуть и от любой грязи очиститься. Главное – поверить, очень сильно поверить, что самый счастливый миг прошлого может стать настоящим.
- Ну, не порти впечатления, не грузи, а?
- Ладно, не буду. На сегодня достаточно – ступай к своим снам.
На этих словах он приготовился исчезнуть – раствориться в траве, деревьях и небесах восставшего из грязи дивного мира.
- Постой! Пожалуйста, скажи мне: кто ты?
Он покачал головой и приложил палец к фарфоровым губам маски.
И это было последнее, что я видела перед тем, как погрязнуть в своих снах.

Глава 4
В И Ж И

От большого ума лишь сума, да тюрьма,
от лихой головы лишь канавы и рвы…
Я. Д.

И опять мне приснился Питер. Что-то зачастил он в мои сны…
На этот раз - черный, студеный, зимний. То ли он проверяет – люблю ли я его и в таком, неприглядном виде? То ли это признак внутреннего неблагополучия?..
Зимой на моих любимых улицах холодно, очень холодно. Даже когда на градуснике плюс. Музыкантов почти нет – кто возвращается в родные города, кто устраивается на временную работу. Иногда кто-то играет в «теплой Трубе», но недолго. Как следует поиграть и заработать удается лишь в две недели рождественско-новогодних увеселений.
Холодно… Кажется, будто стужа забирается под кожу и кровь превращается в маленькие кристаллики льда, алые кристаллики льда. Хочется превратиться в волчонка, густошерстого звереныша с янтарно-желтыми глазами, свободного, как ветер, и счастливого, как небо.
Свою первую питерскую зиму мне повезло провести с комфортом. Не пришлось даже искать работу – меня приютила Тортила, пожилая хиппи. Настоящая, из тех, что появились в нашей стране в середине семидесятых. Она сторожила в Токсово новорусскую дачу, где целыми днями топила печь, рисовала сюрные картинки, курила по три пачки в день и предавалась воспоминаниям. Ей было не меньше полтинника, но редкие волосы на голове красились то в синий, то в ярко малиновый, а длинные ногти на руках и ногах переливались всеми цветами радуги.
Честно сказать, когда она позвала меня к себе зимовать – подцепив, кажется, в «теплой Трубе», я опасалась, не присутствуют ли в этом лесбийские мотивы. Но, к счастью, Тортила была в этом чиста. В награду за приют и еду от меня требовалось лишь помогать по хозяйству – варить сосиски, печь картошку, раз в три дня мыть посуду и опорожнять пепельницы - и слушать ее излияния под пиво и джин-тоник долгими вечерами. Еще Тортила приохотила меня к хорошему чтению. То есть читать я любила всегда, но без разбора. Глотала с одинаковым удовольствием и дамские романы, и низкопробное фэнтези, и Набокова. У Тортилы «чтива» не водилось, и отзывалась она о нем с таким отвращением, что и я волей-неволей научилась разделять зерна от плевел.
От Токсово до Питера полчаса на электричке, и я через день моталась в город. Просто бродила по улицам. В пять часов уже тьма, небо, оранжевое от огней, похоже на взгляд вампира: гнетуще-тяжелое, загадочное и бессмертное. Промерзшая до самого ядра земля. Не хочется ничего – ни жить, ни умереть, ни спать, ни бодрствовать. Все тянется, как при замедленной съемке.
Не намного лучше холода частые оттепели. Снег превращается в мокро-серую грязь под ногами, ветер пахнет псиной. Правда, спячке капут: шалеешь от этой псевдо-весны и хочется петь во все горло, до хрипоты, до боли в бронхах, кричать о своей любви к сгорбленным питерским деревьям и стылой воде в чешуе подтаявшего льда, а потом в изнеможении шептать его горделивое дворянское имя…
В феврале, в преддверьи весны Питер самый несчастный. Он похож на высокого худого человека начала двадцатого века. Грязно-серый пиджак с чужого плеча, слишком короткие брюки. Он желчен и зол, но при этом интеллигентен и километрами цитирует стихи. Он болен, скорее всего, чахоткой, это видно по нездоровому румянцу на скулах и слышно по хриплому, каркающему кашлю…

Окрашенное таким вот сном утро не располагало к хорошему настроению. К тому же вчера я зачем-то проболталась о своем желании сходить в больницу для бомжей на обследование. Вижи загорелась меня проводить. Я была не против: одной тащиться туда было боязно. И вот теперь ни свет ни заря (еще не было и полудня!) она распинала меня с воплями о том, что мы опоздаем на прием, если я не потороплюсь. Ну, я и начала торопиться, в итоге - обожженные горячим кофе губы, разодранная в спешке молния на кофте и шикарная царапина на лице (спросонья умудрилась расчесать щеку вместо волос)…
Наконец мы вывалились из квартиры наружу: я, ужасно злая и зевающая до треска в скулах, и моя подруга, как всегда бодрая и не замолкающая ни на минуту.
- Прикинь, Кречета знаешь?..
- Ага, шапочно.
- Так вот, он сейчас живет в Купчино, у какого-то нарка. Меня недели две назад Брейки потащил туда ночевать. Звонимся мы, значит. Минуты две к двери вообще никто не подходит, потом она открывается, и за ней мы наблюдаем совершенно ошалелую физиономию Жука. Он говорит, что добраться до спальных мест будет крайне проблематично, потому что упившийся Кречет протянул по всему дому растяжки. Я спрашиваю: а сам-то он где? Мне отвечают, что, естественно, спит, и будить его сейчас более опасно для жизни, чем натолкнуться на одно из его самодельных взрывных устройств. И мы начали добираться до постелей в традициях американских боевиков: где ползком, а где вприпрыжку…
- Забавно. А к чему ты мне это сейчас рассказала?
- Не знаю, вспомнилось что-то. А еще недавно…
- Стоп, Вижи, притормози. Попустись, а? Я жутко не выспалась, на улице душно, мой бедный мозг, кажется, расплавился и скоро начнет вытекать из всех мыслимых и немыслимых мест… а тут еще твои истории. Не сомневаюсь, что очень интересные – но моя несчастная головушка не в состоянии впитать хоть какую-нибудь постороннюю инфу.
- А ты зануда, Росси!
Вижи обиженно замолчала, и дальше мы шагали в блаженной тишине.
Больница, адрес которой мне великодушно презентовал Патрик, находилась на самой окраине. Нам – пешеходам по убеждению – пришлось воспользоваться метро, где я благополучно продремала всю дорогу, удобно примостив голову на плечо подруги.
Мы долго блуждали по незнакомому району с унылыми многоэтажками, пока не обрели нужное нам здание в самом глухом и безликом дворике из всех возможных. Очередь на обследования была неимоверной и состояла из людей бомжеватого вида и соответствующего аромата.
- Как тут воняет…
Мы с трудом отыскали свободное сидячее место – подоконник.
- А ты что думала, в сказку попала? – Вижи пожала худым плечом. – Уж нам-то с тобой не привыкать к подобным личностям.
- Да уж, - я вспомнила вчерашнего маньяка, и меня передернуло. – Кстати, солнышко, сейчас вполне можешь что-нибудь рассказать – я готова тебя выслушать с широко раскрытыми ушами. Делать-то все равно нечего.
- А вот не буду! У меня и свои дела имеются.
Вижи с сосредоточенно-надутым видом принялась копаться в «хламнике», выудила из него какую-то тетрадку и с преувеличенной серьезностью углубилась в нее. Мучимая любопытством, я заглянула ей через плечо, пытаясь понять, что она там вычитывает или выписывает.
- Виж, а Виж, что это такое?
- Список.
- Я вижу, что не арифметические формулы. Список чего – расходов-доходов?
- Скажешь тоже! Какие у меня расходы и, тем более, доходы? Это список моих знакомых молодых людей.
- А что это за столбцы и плюсики в них?
- Объясняю для альтернативно одаренных: графа первая – имя (кличка) и возраст, графа вторая – мое к нему отношение, чисто человеческое. Потом – спала я с ним или нет, и, наконец, последняя – если спала, насколько мне было с ним кайфово. Шкала оценок семибальная, от трех минусов до трех плюсов, через ноль. Все усекла?
- Вроде да. Забавная градация. Интересно, что у тебя стоит в последнем столбике напротив Абрека?
- А ты бы ему что поставила? – и хитрый-хитрый взгляд искоса.
Так, стоп. Опасная, скользкая тема, надо с нее срочно съезжать. Интересно, откуда она знает, ведь это было так давно и неправда… я уже и не помню, когда именно.
- Слушай, Вижи, мне тут недавно кто-то обмолвился о том, что ты очень забавно лишилась девственности. А как – не сказали. Поделишься?..
- Да уж, слухами земля полнится. Интересно, кто бы это мог тебе «обмолвиться»… На самом деле, самое забавное – что я подошла к этому вопросу сознательно. То есть, проснувшись как-то утром и поняв, что больше не желаю оставаться девушкой, я приступила к выбору первого мужчины. Чисто рационально – ни о какой любви и речи не шло.
- А потом?
- Потом? Мэн был в шоке, узнав о моих намерениях. А потом мы очень мило встречались пару месяцев.
- А кто хоть это был? Я его знаю?
- Вряд ли - то было еще до «Трубы», в моем родном городишке… Кста, не зевай - подошла твоя очередь.

У меня взяли какие-то анализы, сделали рентген головы. Тетка, проводившая все эти манипуляции с моим организмом, имела такой вид, будто ей обрыдло все на свете и держится она в материальном теле исключительно из чувства долга. Процедуры заняли минут двадцать. Затем меня отправили на пару часиков погулять, велев придти по прошествии этого времени в другой кабинет за результатом.
Слегка ошалелые от атмосферы данного места, мы с Вижи выкатились наружу. Солнце пекло уже не так безжалостно, но еще ощутимо согревало макушки. Облюбовав маленькую скамеечку в тенечке, мы принялись тянуть время. Оно растягивалось чрезвычайно неохотно, постоянно норовя свернуться петлей и тоскливо поскуливало…
От скуки я принялась творить с фиолетовой паклей на голове подруги нечто невообразимое. Получалось неплохо, только вот Вижи почему-то не нравилось, и она постоянно трясла башкой, сводя на нет все мои усилия.
Наконец подошел долгожданный момент узнавать результаты. И тут меня объял ужас - панический, неконтролируемый. Я вцепилась Вижи в ладонь потными пальцами, а второй рукой ухватилась за чахлый кустик, торчавший из земли рядом со скамейкой.
- Не пойду! Вижи, слушай, мне страшно. Поехали домой, а?..
- Ты что, с ума спятила?! Всё же было нормально, что произошло?
- Ничего. Просто я ужасно, ужасно боюсь!!!
- Ну, уж нет, мы не для того столько времени убили, чтобы отступать у самого порога!
Показав недюжинную - для столь тщедушного тела - силу, Вижи вырвала меня с места, к которому, как мне казалось, я плотно приросла, - вместе с кустиком и кусками дерна, застрявшими в его корнях, и впихнула в дверь поликлиники. (Кустик, к чести ее сказать, она потом посадила на место.)
Я вновь вдохнула необыкновенную смесь запахов (мочи, лекарств, матюгов и пофигизма) и, несколько осмелев, зашагала самостоятельно, и даже сумела убедить Вижи, что в кабинете вполне справлюсь без нее.
Тетка в белом халате была уже другой. Перекисная блондинка с рыбьими глазами, в которых мелькнуло что-то похожее на оживление, когда я назвала свои данные и она отыскала листочек с моими анализами среди груды лежавших на столе.
- О, трупик пожаловал!
Я судорожно сглотнула и принялась искать седалищем то, на что его можно приземлить, опасаясь, что после такого заявления на ногах долго не устою.
- То есть как?..
- Не обращай внимания, душечка, это у нас шутки такие специфические. Естественно, ты еще не мертвая, но в недалеком будущем таковой будешь, - тут она принялась сосредоточенно подпиливать себе ногти. Видимо, что-то в этом процессе ее не устраивало, поскольку монолог продолжился в сварливо-нервозном тоне. – Значит так, у тебя, душа моя (тут она выдала слово, которое я не то что запомнить – выговорить бы не смогла). Ну, если проще – опухоль в мозгу. Смертельная. В принципе, любая опухоль в мозгу крайне опасна, но такую, как у тебя, я вообще первый раз встречаю в своей практике.
- Но… но отчего?..
- Откуда ж я знаю? Может, сотрясение мозга без должного лечения вызвало рост злокачественных клеток. Может, повлиял специфический образ жизни.
- А операция? Вырезать её разве нельзя?..
- Знаешь, деточка, даже если бы у тебя были лишние тридцать-сорок тысяч зеленых (уничижительный взгляд в сторону мой сгорбившейся от тяжести ее слов фигуры в рваных джинсах и грязной футболке), а их у тебя, как мне кажется, нет, то и тогда положительный результат никто бы не гарантировал. Я тут выписала таблеточки, с ними можно протянуть пару-тройку месяцев. Они, правда, тоже не дешевые, так что советую тебе вернуться к родителям - если они, конечно, имеются.
- А без таблеток?..
- Ничего не могу сказать наверняка. Может, летальный исход будет завтра, а может, еще месяц продержишься, но вряд ли дольше. Так мне выписывать?
- Не стоит.
- Ну, и замечательно. То есть, конечно, очень печально. Но у меня есть и хорошая новость: вензаболеваний и СПИДа у тебя не обнаружено. Как ни странно, - она выразительно усмехнулась. – Так что, всего тебе доброго.
Я попыталась сдвинуться с места. Почему-то это оказалось неимоверно трудным делом.
- А можно… можно я тут у вас капельку посижу? Воды попью. Пожалуйста…
Врачиха досадливо сморщила лоб, поколебалась.
- Ну, хорошо, я даю тебе десять минут. А потом – сама должна понимать: конец рабочего дня.
В голову совершенно некстати влезло воспоминание: однажды мой приятель в период глубочайшей депрессии позвонил на телефон доверия, и ему ответили: «Мы, конечно, понимаем, что вы стоите на подоконнике и намереваетесь спрыгнуть вниз, но ведь и у нас должен быть обеденный перерыв». Самое забавное, что кончать с собой после такого ему отчего-то расхотелось.
Может быть, именно благодаря язвительному хамству этой крашеной стервы я не билась сейчас в истерике, а спокойно сидела и пила маленькими глотками воду из пластмассового стаканчика, протянутого холеной, брезгливо защитившейся от моего прикосновения, рукой.
Что мне делать? Сказать всем друзьям и знакомым, что мне осталось немного, - чтобы от меня стали шарахаться? Чтобы в лицо изливалась приторная и липкая, как патока, жалость, а за спиной перешептывались. Неся в себе смерть, пусть и для себя одной, пусть не заразную, я стану изгоем. Люди боятся неизбежного. Нет, не скажу никому – не хочу портить себе последние дни… О Господи, и о чем только я думаю? Видимо, до меня еще не дошло окончательно, не пробрало до самых кончиков нервов. Ну и славно, пусть все это прорвется потом и обрушится на… Спутника, кого же еще. Спутник, Спутник… Ох, не зря он появился в моих грезах, не зря. Чувствую, этой ночью придет мой черед задавать вопросы.
Еще глоточек воды – она приятно холодит гортань и придает мозгам некое подобие ясности.
Презрительная блондинка посмотрела на часы, постучала по столу отполированными ноготками. Что ж, намек понят.
- До свидания. Спасибо за все, - я поднялась на негнущиеся ноги.
- Не за что, деточка. Только, думаю, уместнее будет слово «прощайте».
Перед тем как открыть дверь в коридор, я сделала глубокий вдох и напялила на лицо жизнерадостную улыбку.
- Ну, как?
Встревоженные глаза Вижи впились в упор, и мне стоило немалых усилий не уронить фальшивый оскал на пол.
- Всё о-ки. Она сказала – просто гормональное. Мой организм перестраивается с детского на взрослый, так что боли временные, пройдут. Я так думаю, что мой мозг растет быстрее, чем черепная коробка, вот и давит на нее изнутри.
Вижи рассмеялась:
- Значит, будешь вумная-вумная?.. А чего долго так?
- Да нотации всякие мне читала. О вреде ранней половой жизни и прочую шнягу.
- Как я рада, Росси, что все в порядке! - Вижи закружила и затрясла меня в порыве чувств. - Каковы наши дальнейшие планы на сегодня?
Удрать, удрать, удрать – подальше ото всех, от этого города, от лиц приятелей, до противности беспечных...
- Слушай, солнышко, а как ты смотришь на то, чтобы в Москву рвануть?
- Когда?
- Да прямо сейчас. Только в «Трубу» заедем, прихватим твою гитару, Нетти – и на «собаках». Завтра днем уже будем в столице.
- А знаешь, я за! Люблю неординарные решения.
Так мы и порешили.

Через два часа были уже на вокзале с радостно примкнувшей к нам Нетти.
У нас имелись: плохонький музыкант (Вижи), отменный «аскер» (Нетти) и я – непонятно что, с бешеным желанием хоть куда-нибудь, но двигаться. От Питера до Малой Вишеры (первой из пяти «собачьих» пересадок) мы правдами и неправдами заработали около «пятихатки». Была уже ночь, и следующая электричка отправлялась лишь через пять часов. Мы отыскали круглосуточную кафешку - стены в ней были обиты кафелем, как в общественном сортире, набрали нереальное количество пива – на всю честно заработанную денежку, и принялись методично надираться. Я – по вполне понятным причинам, девчонки - за компанию.
Первый раз в жизни организм отказался мне повиноваться: несмотря на приказ «забалдеть» и немалую дозу, принятую моим бедным желудком, я осталась трезвой как стеклышко. Девчонки же напились до нежного поросячьего визга.
Алкоголь подействовал на них не лучшим образом: Вижи, обычно веселая и улыбчивая, расплакалась, а Нетти – сама доброта – налилась непонятной злобой на весь окружающий мир. Сквозь слезы и сопли Вижи поведала, что месяц назад сделала аборт. От Красавчика (она встречалась с ним до Абрека). Именно для этого приезжала из далекого Стерлитамака ее мама.
Фигасе… Явление мамы из Стерлитамака – то еще событие. Культурный шок, можно сказать. Мама оказалась байкером, приехала на новенькой «Ямахе», выглядела в свои тридцать пять на двадцать восемь, от силы. Вся «Труба» выпала в осадок. Девчонки, и в еще большей степени парни приставали к Вижи с одним-единственным вопросом: ну, на хрена, спрашивается, убегать от ТАКОЙ мамы?.. На что Вижи отмахивалась и невнятно бормотала, что вовсе не ОТ мамы, мама сама по себе, а ее любовь к свободе – сама, да и вообще, подите вы все, не ваше дело. Абрек превзошел сам себя в остроумии и интеллекте, и Вижи всерьез забеспокоилась, не бросит ли он ее ради матушки, но визит великолепной байкерши, к счастью, оказался коротким.
Тогда приезд мамы был объяснен любопытствующим тем, что она соскучилась по дочурке. Решила подкормить ее – витаминами-молоком-мясом, и отмыть заодно, для чего был снят номер в хорошей гостинице. Теперь, мешая слезы с пивом, Вижи призналась, что «Ямаха» глотала километры по менее сентиментальной причине. Мама примчалась после панического звонка дочурки, чтобы обустроить ей аборт. Нет, сам аборт прошел нормально, в хорошей платной больничке, она ничего не почувствовала, только очкастый доктор отпускал мерзкие циничные шуточки… и дело не в нем, не только в нем. Уезжая, мама накупила прорву дорогущих гормональных таблеток и наказала глотать по одной каждое утро, неважно, спишь с кем-то или не спишь, а Вижи, конечно же, постоянно забывает. Глотает потом сразу по две-три. И теперь страшно подумать, что у нее внутри, что она, дура, сотворила со своим организмом – и аборт, и гормоны, и никогда-никогда у нее, безмозглой маленькой сучки, не будет детей…
Я впаривала рыдавшей Вижи, что все ерунда: некоторые рожают и после пятнадцати абортов, а таблетки – раз дорогие, значит, безвредные… молола без устали утешительную чушь. Нетти, озверевшая от пива, шипела, что все сволочи – мужики, которым в напряг купить и натянуть презерватив, врачи, которым пофиг, что перед ними пятнадцатилетний ребенок, бесчувственные родители, даже если они носятся на «Ямахе», сплошь в черной коже, и все из себя супер-пупер…
Понятно, что в таком состоянии нечего было и думать о продолжении путешествия в Москву, и на первой же «собаке» мы потащились обратно. Вернее, я потащила на себе этих двух красавиц. В вагоне, прислонившись лбом к влажному стеклу и приняв на плечо тяжесть лиловой головы Вижи, я тихонько плакала и просила у своего города прощения за малодушие, за то, что посмела бросить его. У меня начался отходняк - от пива и стресса: колотила крупная дрожь, и я куталась в толстый зеленый свитер, захваченный предусмотрительной Нетти.
«Ну почему, почему?.. За что мне это? Неужели я хуже всех? Я никогда в жизни никому не причинила вреда, по крайней мере, умышленно…» Какой-то ехидный, тихо-злорадный голос внутри констатировал: раз ведешь собачью жизнь, так и подохнешь под забором, как бездомная псина. В общем, увязла в топи отчаянья по маковку…
В довершение всего пришли контролеры и погнали дружное стадо безбилетников, к которому мы, естественно, принадлежали, в первый вагон. И мы вынуждены были последний час дороги провести стоя, сжимаемые со всех сторон чужими потными животами и спинами. Но один плюс у всего этого был: девчонки пришли в некое подобие адеквата, а Нетти протрезвела настолько, что предложила в качестве места ночевки знакомый чердак, недалеко от вокзала. За неимением лучшего мы согласились.
Наконец мы свернулись тремя сиротливыми клубочками на каком-то грязном, наверняка клоповном, матрасе и, накрывшись всем, что нашлось в «хламниках», отключились.

Мне было настолько больно и плохо, что не хотелось открывать глаз – даже когда поняла, что нахожусь в своем предсонном пространстве. Я лишь сильнее сжалась и сделала то, о чем мечтала сегодня весь вечер и всю ночь: завыла. Без слов, по-волчьи… вернее, как побитая дворовая шавка, скулящая от безысходности.
Ледяные пальцы легли мне на лоб, успокаивая.
- Тише, не плачь. Слезы станут талой водой, а она – пылью, так зачем засорять мир своей болью?
- Ты знал, ты все знал с самого начала! Потому и пришел ко мне. Знал, что я должна скоро умереть…
- Маленькая, не рви мне душу своей тоской. Признайся, тебе было бы легче, если бы я сказал об этом раньше? Хочешь, я сотру эту грустную информацию из твоей памяти, и ты будешь так же уверена, что это из-за гормонов, как и окружающие?
Никогда бы не подумала, что он может быть таким: не остро-язвительным, как обычно, но тихим и сочувствующим.
- Не надо. Не хочу ничего забывать…
Его интонации и ладони подействовали, и мало-помалу я взяла себя в руки и перестала скулить.
Почувствовав перелом в моем настроении, Спутник отстранился и изменил тон:
- Честно сказать, я плохо понимаю, чего ты так боишься и отчего причитаешь. Мне казалось, что ты немного глубже, чем другие мальчики и девочки. Ан нет – такая же пустышка, что и большинство. Тебя так же приводит в ужас неизвестное.
- Не хами. Откуда ты знаешь, чего я страшусь, может быть, боли? Я плохо переношу физические страдания. Ты не представляешь, что мне уже довелось испытать, а ведь умереть – это в двадцать раз мучительнее.
Он засмеялся. Беспощадные звонкие шарики его хохота забарабанили мне по черепу. От удивления я широко распахнула глаза. Ого! А я, оказывается, на том же чердаке! Вот и клубочки наших трех тел. И мое тело – между сопящей Нетти и тихой, как мышка, Вижи. Надо же, как глупо я выгляжу, когда сплю. Сплю…или?..
- Спутник, пожалуйста, скажи: я еще жива?
- Поверь мне, когда ты навсегда простишься с этим миром, ты почувствуешь это.
- Мне будет очень больно?
- Хочешь, я заберу твою боль себе? С этого момента и до конца… или начала – смотря как взглянуть.
- Хочу. А ты как же?
- Глупенькая, страдание – это своего рода наслаждение. Нет, я не имею в виду мазохистские изыски. Глубже, сильнее, острее всего мы чувствуем жизнь, когда нам больно. Только ты еще слишком маленькая, чтобы это понять. Ну как, согласна на бартер?
- А что ты дашь мне взамен того, что заберешь у меня?
- Корыстная маленькая девочка… Хочешь, я познакомлю тебя с твоим городом? Я, правда, и так собирался это сделать, но почему бы не использовать это в уплату своей части бартера? Согласна?
- Я вроде и так знакома. Более чем – за два-то года.
- Ты не поняла. Скажу иначе: душа города, или дух города…
- Очень хочу! – В первый раз за сегодняшний день я искренне улыбнулась. – Очень-очень! Только пообещай мне еще одну вещь.
- А ты не лопнешь от подарков, маленькая? Ладно, проси, чего хочешь – я сегодня добрый.
- Обещай, что предупредишь меня в ночь перед моей смертью. Я должна успеть подготовиться.
- А новых истерик не будет?
- Не знаю. Наверное, после того как переварю полностью мысль о своей неминуемой скорой кончине, тебя еще ожидает парочка-другая. Но ведь это не повод?..
- Хорошо, лапочка, по рукам. По-моему, я тебя не на шутку распустил - ну да ладно.
Только сейчас, успокоившись, я обратила внимание на одеяние Спутника. Всегда с особенным удовольствием изучаю его своеобразные наряды. Сегодня на нем было нечто напоминающее римскую тогу – только сшитую из разных по цвету и материалу кусков. На шее - ошейник с шипами, на запястьях такие же браслеты. В довершение картины (не считая всегдашней маски) - узкие замшевые полусапожки на каблуках. Все это вместе создавало на редкость несуразное впечатление.
- Ну что, ты готова?
- К чему?
- К встрече с главной любовью твоей жизни.
- Да – если к такому можно хоть как-то подготовиться.
- Тогда пойдем!
Он развел руки в стороны, и мы начали подниматься – просачиваться сквозь крышу. Потом минут пять куда-то - неслись? летели? скользили по воздуху?..

Город был до странности пуст. Ни единого прохожего. Ни автомобиля. Не пели птицы, не шныряли одинокие кошки. Может быть, враги сбросили нейтронную бомбу, а я и не заметила?
Но долго поудивляться мне не дали. Лишь только я осознала, что нет даже ветра и застыла вода в Неве: не текла, не стремилась к заливу, но казалась шершавым стеклом, – как мы прибыли.
На спине сфинкса, что возле Академии Художеств, недвижно лежал человек. Закинув ногу за ногу, лицом в небо. Мы опустились на землю в нескольких метрах от египетской древности. Я двинулась было в его сторону, но Спутник неожиданно жестко сжал мне локоть и потянул назад:
- Пойдем отсюда! Я передумал.
- Но почему?
- Мы выбрали не лучшее время. Пойдем!
- Иди, если хочешь! – Я повысила голос, надеясь, что существо на сфинксе обратит на нас внимание. – А я задержусь, пожалуй.
Расчет оказался верным: он повернулся на звук моего голоса и плавно соскользнул вниз. Звякнули шпоры, высекая искры от соприкосновения с камнем.
Он был в растрепанном пепельном парике – с длинным хвостом на затылке. Серый камзол с серебряными пуговицами, узкие перчатки с разрезами до запястий, сапоги с ботфортами, плащ. Не подымая глаз, он отвесил нам манерный поклон. От его жестов и всей фигуры несло ироничным презрением. И еще - в его повадках, в руке, похлопавшей по лапе сфинкса, с которого только что спешился, – было что-то от надышавшейся валерьянкой кошки: капризная расхлябанность, смазанность движений.
Лицо белое – то ли от пудры, то ли природная особенность кожи. Узкий подбородок, нос с небольшой горбинкой, жесткие бескровные губы. У виска и на левой щеке несколько тонких шрамов. Не русское лицо, совсем. Породистое и холодное.
Помедлив, словно давая себя изучить в подробностях, он поднял веки и посмотрел на меня в упор. Ох… Такое никогда не забудешь, ничем из памяти не сотрешь: в его взгляде не было ничего человеческого. Столетняя тоска, отражающаяся в зеркалах вечного покоя, нежность волчьих когтей, вспарывающих доверчиво подставленную шею ягненка, гордость ацтекского воина на жертвенном камне…
Я втекла в его немыслимые очи без остатка и поняла, что попалась полностью, необратимо и намертво. Если раньше у моей страсти, по крайней мере, не было конкретного антропоморфного облика, то теперь он появился, отчего она приобрела поистине маниакальный размах.
- Отпусти ее немедленно! – В голосе Спутника слышалось непонятное мне раздражение.
- Я ее не удерживаю.
Холодный низкий голос с едва уловимым акцентом.
Он отвел глаза.
«Нет, пожалуйста, не прячь от меня свою душу!» - хотелось мне закричать. Но я смолчала.
- Здравствуй, Рассвет! Спасибо тебе за любовь и нежность.
Он приветственно протянул мне ладонь, по-прежнему не глядя в лицо, и я подалась навстречу.
- Не прикасайся к ней! – В голосе Спутника был металл. – Ты сейчас слишком темный, а она на границе – не подталкивай ее!
- Только ты имеешь право кого-то куда-то вести?
- Я лишь сопровождаю.
- Но любит-то она меня.
- Но ты же не хочешь, чтобы, прикоснувшись к тебе сегодняшнему, она завтра перерезала себе вены?
Я внимала их диалогу с ощущением рыбы, выброшенной из аквариума в чужой, нереальный мир.
- Ты прав, - он опустил руку. – Мне жаль, что так вышло. Что ты привел ее именно сейчас. Но в подарке для этой преданной малышки ты ведь не сможешь мне отказать?
С этими словами он бросил мне какой-то небольшой предмет, и я машинально поймала.
Прежде чем исчезнуть, он снова поднял глаза - на миг. Их выражение изменилось: уже не серые, а черные, они казались провалами в хаос, в непроявленную ночь бытия. Лик древнего нестареющего старика, нет, мертвого ребенка со скорбными губами подковкой.
Миг и – резкий разворот, хвост парика, едва не задевший меня по лицу, стремительно летящий плащ вдоль набережной, затихающее цоканье шпор.

Секунду я осмысливала происходящее, а затем набросилась на Спутника (что-то в последнее время он становится постоянным объектом, губкой, впитывающей мою агрессию):
- Ну, и что это было? Кто-то, мне кажется, обещал нормальное знакомство с предметом моего обожания, а что из этого вышло?!
- Я не ожидал, что сегодня он окажется таким.
Кажется, герой моих снов оправдывается передо мной? Воистину, день сюрпризов!
- В каком смысле?
- Пойми, Росси, ты сейчас видела не человека, а существо гораздо более сложно устроенное. И он действительно бывает разным. Очень разным. Дотронься он до тебя сегодня – это бы тебя погубило: опрокинуло в такие пучины ужаса и тоски, какие тебе и не снились. Сегодня он - дух, пропитанный мраком, взращенный на сотнях тысяч человеческих жизней. В таком виде его можно найти в самых таинственных и страшных местах – как этот сфинкс, древнее исчадье чужой земли, или в кругу ацтекских божков, застывших в одном из двориков, обожающих кровавые жертвоприношения. Сегодня он впитывает и отбирает. Его жертвы – все несчастные и несвободные: наркоманы, игроки, суицидники…
- Но я-то не наркоман и не суицидник!
- Глупая. Не ведаешь, что болтаешь. Но, знай: он бывает и совсем другим – вселяющим надежду и радость, искрящимся и текучим, словно воды, что заменяют ему кровь. Прости, что привел тебя к нему – такому. И очень прошу: выкини его подарок куда подальше!
- Ну, уж это мне решать, что выкинуть, а что сохранить! И вообще, шел бы ты со своими просьбами…
- Как скажешь, радость моя. Только не говори потом, что тебя не предупреждали.
Он прогрохотал эти слова с такой силой, что у меня заложило уши. А затем встал на одно колено и со всего размаха ударил кулаком по мостовой. Брызнули осколки асфальта, земля разверзлась, поглощая его.
Показалось мне или нет, что в последнем его вопле звучали нотки ревности?..


Глава 5
П А Т Р И К И Н Е Т О Л Ь К О

В море после бурь и ураганов наступает штиль…

С тех памятных суток минула неделя. Спутник, видимо, сильно на меня обиженный, игнорировал мои сны. Правда, он сдержал свое обещание насчет боли: моя растущая опухоль отныне ничем меня не тревожила. Точнее, почти ничем: приступы я все-таки замечала. Появлялось странное ощущение – словно пространство под черепной крышкой заполнялось ватой, замедлялись мысли и путались слова, затем наступала слабость, и я должна была лечь или хотя бы сесть. Ненадолго – минут на десять. Сущая ерунда. Лишь сокращающиеся между приступами временные передышки намекали, что конец не за горами.
На шее у меня появилась новая фишка, странный символ – упавший на острые колья дракон (кулон, подаренный Питером).
Шумиха вокруг Хижины еще не улеглась, и с наступлением ночи мы, как тараканы, расползались из «Трубы» в разные стороны. Сегодня днем в наших рядах замелькала мордочка моей старой знакомой – Еськи. Она не «трубная», живет с мамой-папой, учится в институте, но вот тянет ее в нашу тусовку, и все тут. (Как домашнюю кошечку, убегающую порой в поисках романтики на соседнюю с домом помойку.) Иногда, когда родители сваливают на дачу, она зовет нас к себе на пару дней – искупаться в ванной, вкусно поесть, выспаться на настоящих простынях. Так было и в этот раз: в число приглашенных попали я и Вижи (Нетти благополучно нашла приют у одной из тетушек). Естественно, мы с радостью уцепились за эту идею.
Еська очень славная – толстощекая, басовитая, буйная, но отходчивая. Я была рада ее лицезреть – вне всякой связи с предстоящими райскими наслаждениями в виде ванны и обеда из трех блюд.
- Как поживает наш Зацепунчик-Цепотунчик? – поинтересовалась она, когда мы ехали на метро к ней на Гражданку.
Я расхохоталась: на редкость забавное воспоминание пробудила она своим вопросом! Дело было в прошлом сентябре. Тогда я встречалась с Тибальдом – пареньком из Мурманска (тот еще персонаж!). И вот как-то Хижину в очередной раз разгромили менты (по доносу злобных соседей), и на мои хрупкие плечи легла нелегкая задача вписать его и Лешего – хоть куда-нибудь. Задача осложнялась тем, что парочка была абсолютно невменяема. Я, как обычно, хоть и пила вместе со всеми – ни в одном глазу. Вариантов не было никаких. Кроме Еськи. День был субботний, и я очень надеялась, что ее предки свалили на дачу, собирать урожай. На меня повесили гитару Лешего (в трезвом виде он не позволил бы и пальцем до нее дотронуться), и мы двинули. В метро Леший мирно дремал, а неуправляемый Тибальд устроил настоящее шоу – к моему ужасу и праведному раздражению пассажиров. На выходе из вагона он ринулся к киоску Союзпечати с воплем: «Мне нужна газета «Правда»! Я устал от лжи!!!» По дороге от метро до еськиного дома тихий Леший отлучился – как он сказал, пописать, в какой-то скверик. Я ждала его минут десять, потом бродила по этому скверику в его поисках (прислонив на это время Тибальда к первой попавшейся стеночке), но безуспешно. (Как выяснилось позже, ничего страшного не произошло - он просто заснул в густых кустах.) В итоге, до нужного дома мы дошли вдвоем. Я позвонила в дверь и – о ужас! – поняла, что родители никуда не свалили. Выскочившая на площадку в затрапезном халате Еська обнадежила, что предки дома, но вечером обязательно свалят, - и предложила подождать этого момента во дворе, на лавочке. Едва присев, Тибальд благополучно вырубился, а я даже не могла последовать его примеру: страшно представить, что бы сотворил со мной Леший, если бы его гитару украли. Верная Еська выскакивала из дома каждые полчаса – то с пирожком, то с чашкой кофе, то с новостями, как продвигаются сборы ее родителей – и не давала мне заскучать. Наконец, настал вожделенный миг, когда мой измученный организм (с дремлющим Тибальдом впридачу) препроводили в квартиру. Когда Тибальда водрузили на тахту, он приоткрыл заплывшие глазки, какое-то время переводил мутный взгляд с меня на Еську и обратно, а затем задал убийственный вопрос: «Слушай, Росси, никак не вспомню: где мы ее подцепили?» Услышав этот перл, Еська сорвалась: «Значит, это, оказывается, вы меня подцепили?!! Может, вы поведаете трогательную историю, как именно это произошло? Зацепунчики-Цепотунчики вы мои!!!» От этих слов Тибальд пришел в дикий восторг. И долго еще приветствием на его мобиле стояла фраза: «С добрым утром, Цепотунчик!»…

- Цепотунчик в родном Мурманске! – сообщила я Еське. – Но, думаю, скоро приедет: без Питера он долго не может.
- Не без Питера он не может! А прячется в Питере, - возразила Вижи. – То от военкомата, то от ментов, то от крутых «авторитетов».
Это была правда. Бывший бой-френд – все равно что родственник, он никогда уже не будет чужим. Хотя мы расстались ранней весной, проблемы Тибальда продолжали оставаться в какой-то мере и моими. В последний раз он примчался в Питер, как всегда стопом, три месяца назад – в панических поисках убежища. Это безбашенное заполярное «чудо» влипло в очередную историю: его чуть не задавил мерседес, а водитель, вместо того чтобы извиниться, обматерил. Злопамятный Тибальд запомнил номер машины, каким-то образом вычислил, где остановился ее хозяин, и глубокой ночью поджог, облив бензином. Поджигателя тоже вычислили. Спасла его лишь быстрота реакции, да добрые дальнобойщики с трассы Мурманск-Санкт-Петербург. Ему очень повезло, что хозяин «мерса» оказался приезжим, и больше двух недель тратить на поиски подлеца-поджигателя «крутой мэн» не стал…

Ванна, по-моему, одно из самых великих изобретений человечества. Нет на свете большего кайфа, чем, забравшись в горячую, приправленную пенами и солями воду, блаженно закрыть глаза. Нежась в окружавшей меня до подбородка пахучей благодати, я медленно размышляла о событиях последних дней. Вчера у меня вышел достаточно исповедальный разговор с Патриком – еще одним извечным обитателем Хижины. Мы вписывались впятером (Патрик, Вижи, Леший, Красавчик и я) на одну ночь у какого-то пожилого алкоголика. (Он по-детски обрадовался бутылке, которую всучили ему в качестве платы за ночлег.) Квартира была на редкость загаженной и вонючей. Столь вонючей, что я, хоть и не отличаюсь чрезмерной брезгливостью, не смогла уснуть и до утра просидела на кухне. Патрик составил мне компанию, планомерно накачиваясь портвейном.
До этого я не часто общалась с ним и знала только, что он сильно пьет, болен СПИДом и периодически подрабатывает на ловле корюшки и угрей. Помнится, когда я впервые попала в это место проживания отбросов социума, он умудрился напугать меня, рявкнув сквозь зубы о всяких шляющихся здесь созданиях, ни к чему не пригодных, так как спать с коренными обитателями они отказываются и при этом еще и по дому ничего не делают.
Этот парень под тридцать производил странное впечатление потрепанного жизнью, обглоданного судьбой облезлого котенка. У него было красное лицо, проплешина, тоненькая длинная косичка и добрые печальные глаза. А еще ему нравилось класть голову на женские колени (в частности, мои) и мурлыкать.
- Знаешь, Росси, ты хороший человек. У тебя взгляд добрый и открытый. Если б не мой ВИЧ, я попытался бы поухаживать за тобой, попробовал сделать твою жизнь чуть-чуть счастливее. Хотя, с другой стороны, на кой черт тебе был бы нужен тридцатилетний алкоголик без гроша за душой?..
- Перестань, Патрик. Я вовсе не настолько белая и пушистая, какой кажусь.
Его слова приятны мне, и в благодарность я поглаживаю его куцую шевелюру и чешу за ушком.
- Муррр… Я не вру, я вижу тебя такой, а какая ты на самом деле – мне не важно. Я десять лет плотно сидел на героине и за это время наобщался с таким количеством падали, что теперь не верю произнесенным словам, но лишь собственным ощущениям.
- Оба-на! Ты десять лет торчал на «белом тигре», а я и не знала. Как тебе соскочить-то удалось?
- С трудом. Пришлось поменять полностью всё. Просто в определенный момент я проснулся и понял, что нахожусь в дерьме по самые ушки, и, знаешь, отчего-то очень-очень захотелось выбраться в хоть какое-то подобие нормальной жизни. Я продал квартиру, в которой жил, порвал со всеми знакомыми (псевдо-друзьями и приятелями) и начал заново, с чистого листа. Одного только не рассчитал. Можешь спросить своего названого братца Акелу – он, когда тусовался с дианетиками, как раз занимался реабилитацией нарков. Он тебе скажет, что просто так снять с иглы человека с длительным стажем употребления тяжелой наркоты невозможно. Он либо сойдет с ума, либо перейдет на алкоголь, либо обязательно вернется – мозг уже настолько перестроился, что не сможет функционировать без допинга. Как видишь, я спиваюсь, - горькая улыбка скользнула по его глазам и губам.
- А как ты умудрился подсесть?
- Как все. Был определенный момент в нашей стране, когда героин было так же модно употреблять, как до этого – «травку», или сейчас – всякие синтетические ускорители и экстази. Этот момент пришелся на ту пору моей жизни, когда я был еще не настолько взрослый, чтобы думать самостоятельно, и не настолько маленький, чтобы меня плотно опекали предки.
- Да, «герыч» – страшная штука… - Я не знала, что бы такое выдать глубокомысленное, и брякнула первую пришедшую в голову банальность.
- Сейчас есть дрянь и посильнее. Никогда, ни при каких обстоятельствах не вздумай пробовать – называется «метадон». Сгенерировали какие-то мудаки-ученые – для выведения из наркотической зависимости. В государственных клиниках его практически сразу запретили: разобрались, что снять с его помощью с героина можно, но зато взамен подсаживаются на него, и гораздо быстрее. После одного-двух приемов, как факт. А вот частные реабилитационные центры этого не учли - и понеслось… Платит какой-нибудь папаша несколько тысяч зеленых, чтобы сняли любимого сыночка с иглы, проходит месяц – и его возвращают еще более зависимым. Ломка от героина длится двое-трое суток, а вот чтобы слезть с метадона, нужно в таких же мучениях отколбасить с месяц. Как думаешь, это реально? Вот такая вот оказия вышла… Обозленные родители ломанулись по судам, да куда там – поезд ушел, довольные доктора, нарубив капусты, растворились в необъятных просторах нашего земного шарика, а к питерским барыгам пришел новый товар, действующий мощно и стоящий недорого.
- Мрак… А ты сам эту фигню пробовал?
- Нет, слава богу, мозгов хоть на это хватило. Но я видел людей, торчавших на метадоне. Жуткое зрелище. Вот уж верно: краше в гроб кладут.
- А что это мы все о печальном, да о печальном? Рассказал бы что-нибудь веселенькое, - разговор о гробах навеял определенные ассоциации с собственной персоной, поэтому захотелось срочно переменить тему.
- А веселого-то в наличии ничего не имеется. Хотя… тут ко мне недавно Абрек подкатился с таким интересным вопросом: почему, говорит, Патрик, у всех, с кем я начинаю общаться, встречаться, на голове такая огромная корона вырастает? Я аж обалдел и говорю: чьи бы коровы мычали - ты свою-то непомерную корону не видишь, что ли?
- А он чего?
- Да ничего. Как обычно – хрюкнул-фыркнул и унесся.
Я тихо рассмеялась, живо представив горделиво-пылкого Брейки.
- Слушай, а почему ты о себе никогда не рассказываешь? – спросил Патрик. – Я вот даже не знаю, из какого ты города. Кажется, откуда-то из Сибири?
- Забей! Не хочу об этом.
- Почему? С родным городом или с родителями связано что-то плохое? Если так, не буду лезть в душу.
- Да нет. Просто не помню.
Патрик посмотрел недоверчиво и перевел деликатно на другое…

Вода, в которой я нежилась, погрязнув в воспоминаниях, начала остывать. Я с сожалением открыла глаза: пора вылезать. То есть, можно конечно добавить горяченькой, но и совесть вроде как надо иметь: Вижи изнывает в очереди. Я начала выползать из пены и замерла, залюбовавшись бликами от лампы, отраженные моим медальоном. Интересно, что в нем от Питера? Скорее уж эта штучка напоминает средневековый фетиш тайного ордена… или нечто еще более древнее.
«Все есть сон, сон… - послышался мне тихий шепот. – Все станет прахом, прахом, прахом… пылью, пылью, пылью… Зачем длить бессмысленное бытие? Умри, умри, умри… засни, засни, засни… тихая вечность раскроет тебе свои объятия… приди, приди, приди… влейся, влейся в нее…» Возможно, эти звуки родились в моем больном воображении – определить точно я не могла. Завороженная, я плюхнулась назад в изрядно подостывшую водицу и принялась поглаживать дракона и колья, пронзившие его тело.
На пальце выступила капля крови – видимо, я поранилась об острое крыло или колышек. Я слизнула красную капельку и уставилась на ранку, венчавшую верхнюю фалангу. На ней выросла еще одна капля и превратилась в лаково-блестящую ленточку. «Сон, сон, сон… покой, покой, покой…» - шуршало в ушах. Не осознавая, зачем и что делаю, я потянулась к опасной бритве, невесть как очутившейся в еськиной ванной, на полочке над раковиной.
И тут меня накрыло – в очередной раз. Вкрадчивый шепот вымыло из сознания волной огненной муки. Я не закричала, но лишь, тихо всхлипнув, ушла с головой в благоухающую шампунем и ароматической солью воду. Она мгновенно затекла в нос, но мне было не до этого. Единственный вопль, бьющийся в мозгу, превратившемуся в раскаленные кузнечные меха, относился к Спутнику: «Скотина, ты ведь обещал!!!» А потом меня поглотила полностью, сожрала и переварила вселенская топка…
Очнулась я на кухне, завернутая в огромное полотенце и окруженная двумя парами одуревших и испуганных глаз. Первая фраза, которую я восприняла, вернувшись в реальный мир, была Вижи:
- Ни фига себе, гормональные бури!
- Н-ну, у всех же п-по-разному бывает…
Я поняла, что у меня стучат зубы – видимо, от холода. Но это мешало мне лишь внятно говорить, тело еще не настолько отошло от пережитого, чтобы подавать мозгу сигналы о такой мелочи, как озноб.
- Да ты бы там сдохла! - Это уже реплика Еськи, произнесенная совсем не дружелюбным тоном. - Если бы Вижи не понадобился эпилятор, и если бы на ванной была крепкая задвижка – всё, пиши пропало! Когда я принеслись на ее бешеный визг, ты была под водой с головой и явно не собиралась вылезать наружу.
- Ну что ж, я вам очень благодарна за спасение собственной шкурки. Отныне никаких плавательных процедур. Обещаю, больше такого не повторится! Не смотрите так кисло, а лучше отпустите меня погулять. Пройдусь на свежем воздухе, и всё будет ОК!
- Ты бешеная собака, Росси! И за что я только тебя люблю? – Вижи, как всегда, первая переключилась с нравоучительного тона на свой обычный.
Еська отходила дольше, и в ее интонациях продолжали звучать раздражение и пережитый испуг:
- Естественно, мы бы с радостью отпустили тебя погулять, несмотря на то, что времени – полдвенадцатого ночи, а вокруг незнакомый тебе район. Но, знаешь, ты умудрилась в своем «гормональном» экстазе скинуть все свои шмотки в ванну. Итог – на данный момент у тебя нет ни единой сухой тряпки. Даже в «хламнике», который ты непонятно зачем тоже туда окунула.
- И что же мне делать?
Я чувствовала, что мне и впрямь в данную минуту позарез необходимо одиночество и общение с городом, которому я нашла бы, что высказать.
- Воспользуйся балконом.
- Нет, это не то. Мне обязательно нужно пройтись. Еся, Есенька, ну придумай что-нибудь! – Я с мольбой воззрилась на хозяйку дома. – Ты же умная. В конце концов, я у тебя в гостях!
- Ага, и именно поэтому ты меня чуть до инфаркта не довела. И это в мои-то юные девятнадцать! Ладно уж, воистину – чем бы дите не тешилось, лишь бы своих не наделало. Одолжу я тебе свои шмотки, только учти: всяких панковских и анархических штук у меня нет, так что придется тебе этим вечером побыть «цивилкой».
Итак, меня одели. Мало этого – меня зачем-то еще и накрасили, и уложили мои высушенные феном патлы в некое подобие приличной прически. В общем, в первый момент я даже не признала себя в зеркале. Оттуда на меня смотрела вполне респектабельная девушка а-ля «золотая молодежь». Потом меня предупредили, что, если я не явлюсь через полчаса, за мной пошлют поисковую бригаду, и горе мне, если я повстречаюсь на ее пути живой и невредимой. После этого меня поцеловали «контрольным» в лобик и торжественно выперли за дверь.
На улице была ночь – прохладная, августовская. Я давно заметила, что небо над моим городом почти не бывает черным в ночную пору. Зимой оно оранжевое - от фонарей и окон домов, а летом – серо-стальное.
В карман еськиной куртки мне предусмотрительно положили пару сигарет, что было мудро. Побродив по незнакомым дворам, я уселась на скамеечку и закурила. Пуская задумчивые колечки дыма, попыталась осмыслить только что происшедшее. Но думать о Питере и его зловещем подарке мозг отказывался. Как и в предыдущие дни – стоило направить сознание в сторону удивительной встречи – наступал ступор. Видимо, слишком это для меня запредельно. После небольшого колебания я решила не снимать пока медальон, подаренный им, - авось пригодится. Да и жаль выбрасывать столь древнюю и красивую вещицу. Просто буду отныне осторожнее.
Вести мысленный диалог со Спутником оказалось не в пример проще. Я сполна излила на него свое негодование. Что за варварские методы использует он для предотвращения моего самоубийства? Почему я не могу, не имею права закончить все быстро, а должна томиться в ожидании? Ведь так и так не выживу. Я решила, что обязательно задам ему этот вопрос, как только он нагрянет в мои сновидения.
Потом я вспомнила своего названого братика – оттого, должно быть, что Патрик намедни упомянул о нем – и поняла, как соскучилась по нему. Он уже больше месяца торчал зачем-то в Москве, но по слухам вот-вот должен был вернуться. Акела… Белый дракончик, ещё не умеющий летать, но уже пускающий жуткие клубы дыма из ноздрей и разевающий в ласковом оскале клыки. Я обязательно расскажу о нем подробнее, если успею. Если не закончится прежде время, отпущенное мне судьбой.
Почувствовав, что порядком замерзла, я решила топать домой. Тем более что по внутренним ощущениям отпущенные мне полчаса были на исходе. С моим топографическим кретинизмом я предусмотрительно запоминала дорогу чуть ли не пошагово и так же пошагово теперь возвращалась.
Я не успела дойти до нужного подъезда метров двести, как почувствовала, что меня схватили сзади и, приставив к горлу лезвие, зловещим шепотом потребовали:
- Деньги, телефон – быстро! И не ори!
Видимо, я была настолько погружена в себя и озабочена ориентированием в пространстве, что не расслышала шагов за спиной. Меня охватило странное чувство: стало одновременно дико страшно и до колик смешно. От страха затряслись поджилки (совсем как недавно - в незабываемой беседе с киллером). Смешно… ну откуда у меня, насквозь «трубной» девочки, деньги, и уж тем более, мобилка?
- Нету, - честно ответила я.
- Как так? – Грабитель опешил от неожиданности. - А в карманах что?
- Не знаю. Посмотри!
Он воспринял мои слова как руководство к действию и принялся обшаривать. Тут я всерьез заинтересовалась: а вдруг найдет чего? Мало ли что могла Еська носить в карманах куртки. Но, судя по недовольному сопению за спиной, поиски не увенчались успехом.
Повисла гнетущая пауза. Ее прервала моя любознательная реплика – после беседы с Патриком я не могла не осведомиться:
- Наркотики?
На что получила исчерпывающий ответ:
- Нет, экономическое преступление.
Лезвие надавило на гортань – с явным намерением потащить куда-то.
- Пойдем!
Самое забавное, что я не столько боялась быть изнасилованной или убитой, как - потеряться в незнакомом месте и не найти дорогу к теплой и мягкой кроватке, на которой мне полагалось сегодня спать.
- Слушай, тебе что, жить не хочется?!
В свете последних событий я не долго думала над этим вопросом:
- Ну… относительно.
И тут парня, видимо, пробрало.
- Что, неужели, как и мне?! Знаешь, я понял, что не знаю, зачем живу. Неужели и ты тоже?..
Во время этого восторженного монолога, хотя холодное оружие по-прежнему давило мне на шею, я несколько перевела дух.
- Слушай, можно я хоть покурю, а? - Да, наглости временами мне не занимать…
- Я тебе сейчас сигарету дам.
За моей спиной возникло шевеление, в результате которого я стала обладательницей сигареты. Огонь, правда, пришлось искать в собственных (то бишь, еськиных) карманах. Я прикурила, сделала несколько сладких затяжек, после чего внесла рациональное предложение:
- Слушай, может, ты меня отпустишь? Кричать и звать на помощь я не буду, брать у меня, как мы уже выяснили, нечего, а лезвие под подбородком не располагает, сам понимаешь, к позитивной беседе.
- Хорошо, только не оборачивайся!
Видимо, чтобы не запомнила лицо, догадалась умная я.
Меня отпустили. И вот тут я поняла, насколько на самом деле испугалась – нижние конечности так дрожали и подкашивались, что я едва на них удержалась.
А потом у нас состоялся вполне милый разговор, в ходе которого выяснилось, что моему неудавшемуся грабителю двадцать четыре года, он учился на экономиста, занялся какими-то махинациями с ценными бумагами, в результате чего влез в глобальные долги. Чтоб расплатиться, стал угонять машины. Сегодня впервые решился напасть на человека. (Видимо, и в последний раз – не без самодовольства подумалось мне.)
Он предложил пойти куда-нибудь попить пива. На что я резонно заметила, что у меня нет ни гроша. Последовало великодушное обещание угостить в пределах последней сотни.
Мы прошагали с десяток метров, как вдруг молодой человек опустился передо мной на корточки и принялся всучивать злополучный ножик.
- Делай со мной всё, что хочешь!
- Что именно я должна с тобой делать?..
- Ну, как же! Я же тебя только что чуть не прикончил.
Вот же зануда, блин…
- Ну, во-первых, все-таки не прикончил. Во-вторых, в любом случае я не способна причинить вред человеку – такой уж недоделанной уродилась…
С трудом мне удалось заставить его забрать свое колющее и режущее оружие обратно.
- Меня Сергей зовут.
- Замечательно. А меня – Росси.
Пусть думает, что это мое реальное имя. (А что? – одну мою знакомую болгарку так и зовут.)
Мы прошагали благополучно еще метров двадцать.
- Нет, я соврал тебе! На самом деле меня зовут Витя.
- Еще лучше. Хотя какая, в сущности, мне разница?
Тут Витя-Сережа с какого-то перепуга принялся всучивать мне свой паспорт.
- Зачем он мне?!
- Когда в милицию пойдешь заявлять, чтоб знала, на кого.
Представив себя в ментовке, пишущей заяву о попытке ограбить, я чуть не скончалась на месте от приступа истерического хохота…
Кое-как мы с моим нескучным собеседником все-таки доползли до круглосуточного ларька, где была куплена и торжественно вручена мне банка не самого дрянного пива и пачка моих любимых сигарет. А потом, прихлебывая пиво, дружно двинулись провожать меня до дома. (Видимо, чтобы никто не напал по дороге.)
В пути Витя периодически повторял:
- Да нет, такого не бывает, такого просто не может быть!..
Наконец я не выдержала и заявила, что в моей жизни может быть всё. И добавила:
- Если ты верующий, можешь считать меня рукой Провидения. Если нет – ногой судьбы.
Он ухватился за эту идею и проникновенно заявил, что на людей больше нападать не будет, лучше вернется к машинам. Потому что металл, в сущности, всё стерпит. Потом спросил:
- А ты не знаешь, к чему нательный серебряный крестик чернеет?
- К тому, что нужно призадуматься о собственной жизни, - уверенно изрекла я. – Кстати, поведай: я что, очень похожа на человека, который носит с собой крупные деньги? Просто интересно. Почему ты напал именно на меня?
Тут я бросила случайный взор себе под ноги, увидела носки модных туфель и аккуратные штанины светлых брючек, и ответ образовался сам собой: я же «цивилка», благодаря стараниям подруг! Вот и носи после этого хорошие вещи…
- Давай уже не будем об этом. Мне и без того очень стыдно. Я ведь извинился перед тобой. Хочешь, еще извинюсь, на колени встану?
- Думаю, не стоит.
Потом Витя рассказывал о девушке, которая его любит и ждет на другом конце города. А я обратила внимание на то, что у него все ладони в крови, и долго рылась в карманах чужой куртки в поисках носового платка (который в итоге так и не нашла). Оказывается, он умудрился порезаться о собственный ножик. Грабитель, блин…
У еськиного подъезда мы благополучно пожелали друг другу доброй ночи. У меня было сильное желание пригласить его на чай: гордо так распахнуть дверь и торжественно бросить в лицо ожидавшим меня девчонкам: «Знакомьтесь, это человек, который только что меня чуть не зарезал!» Но я решила, что бедная психика парня не вынесет еще одного потрясения. Поэтому я ограничилась сердечным и теплым прощанием. А зайдя в квартиру, жизнерадостно заорала Еське, открывшей мне дверь:
- Прикинь, меня только что чуть не убили!!!
- Очень жаль, что совсем не убили, - хмуро ответствовала подруга.
Кажется, я все-таки чуток опоздала к назначенному сроку…
Выслушав все предназначенные мне нотации и дважды пересказав в лицах мое сногсшибательное приключение (девчонки выпали в осадок и выдали массу шумных междометий), я отправилась на указанный мне божественно-мягкий диванчик. Настроение зашкаливало за абсолютный позитив – чего со мной давненько не случалось. Я блаженно закрыла глаза, стопроцентно уверенная, что уж сегодня Спутник не замедлит появиться…

- Привет!
Я радостно распахнула глаза и огляделась. Интересно, куда он затащил меня на этот раз? Мдя… забавное местечко. Радость мгновенно сдулась, словно воздушный шарик. В духе картин Босха и прозы Мамлеева. Змеинотелые и многобрюхие существа, отдаленно напоминающие людей, сновали взад-вперед по грязной равнине, залитой бурым светом какой-то звезды.
- Где мы? – Я задала вопрос в пространство, так как не обнаружила в округе героя моих снов.
- В аду, - ответствовало пространство до боли знакомым баритоном. – Вернее, в одном из нижних миров для существ, верящих в этот мир. Это я к тому, что всё относительно. Вполне вероятно, что этого места не существует или оно присутствует только в твоем воображении. В сущности, как и я.
Ближайшая ко мне болотная кочка разомкнулась, и я обрела счастье лицезреть свой регулярный ночной кошмар.
На этот раз на нем были напялены совсем уж невообразимые лохмотья. Не берусь сказать, чем они были раньше – кажется, что-то в прошлой жизни служило плащом, а другое – рубашкой, но ни цвет, ни покрой определить не удавалось. Белоснежная фарфоровая маска резко дисгармонировала со всем этим убожеством.
- Ты решил притащить меня сюда, чтобы я заранее познакомилась с местом своего будущего обитания?
- Ни в коем случае. Сюда ты не попадешь ни при каких обстоятельствах. Это ад иного мира. Просто мне показалось, что ты хочешь поговорить со мной о добровольном уходе из жизни. Вот я и подобрал специально пример. Он может показаться тебе по-средневековому примитивным, зато наглядно. Только прошу, не воспринимай это как истину в последней инстанции. Тем более что таковая вряд ли существует.
- Ладно уж, показывай, что хотел, все равно ведь не отделаюсь. А потом, если у меня возникнут вопросы, будешь разводить демагогию.
- Договорились, маленькая.
Он развел руки в стороны, и мы понеслись. Всё вокруг так быстро мелькало, что я не успевала как следует рассмотреть пейзаж. Вот какое-то пенистое кровавое озеро, вот щель в земле, исходящая лиловым дымом…
- У вашего Данте это называлось лесом самоубийц. Здесь называется горой ушедших самовольно. Смотри!
Мы стояли на покрытом алым льдом горном плато. Я подошла, осторожно переступая ногами и для страховки держась за рукав Спутника, к его краю. Вниз уходил почти отвесный склон, по которому карабкались уродливые создания. Длинные белесые руки без ногтей, цепляющиеся за ледяные уступы и оставляющие на них клочья кожи вместе с мясом… Лица без глаз и ртов, головы без ушей, лишь вывернутые дыры ноздрей зияли багровыми провалами… На спинах и темени у всех громоздилось нечто бесформенное и воняющее. То и дело то один, то другой уродец срывался вниз. Но, собравшись с силами, вновь начинал свое беспомощное и бессмысленное восхождение.
Я почувствовала, что меня тошнит, и тошнит не слабо - о чем не преминула поведать Спутнику. Ни слова не говоря, он щелкнул пальцами, и мы оказались на нейтрально-зеленой травке, вблизи озера (с чистой водой, как я заметила с облегчением, а не с кровью или калом).
Отдышавшись, я дала волю негодованию:
- Нет, я догадывалась, что ты обязательно испортишь мне сегодня настроение, но чтоб таким способом! Может, хотя бы соизволишь объяснить, что я там видела?!
- Задавай вопросы, и я на них обязательно отвечу, в меру своей честности и просвещенности в данной теме.
Гнев затапливал меня по самую маковку, поэтому прежде чем заговорить, я сделала пару глубоких вдохов-выдохов. И все равно первая фраза получилась процеженной сквозь зубы:
- Хорошо, начнем с простого. Куда они все лезли?
- К избавлению – как им казалось.
- Допустим. А что за дрянь они тащили на себе?
- Много чего. Из материального – свой труп. Тем, кто самостоятельно расстался с телом, нелегко потом его отпустить. А из метафизического – свою тоску, отчаянье, душевную боль. Всё, что угнетало их в жизни, здесь обрело реальные формы и реальный – немалый - вес. Предугадываю твой следующий вопрос: почему они все глухи, слепы и немы? А как ты думаешь, нужны ли органы общения с внешним миром тем, кто так легко от него отказался?
Я неопределенно пожала плечами.
- Когда смерть приходит вовремя, она, как бы в извинение, забирает множество всякой дряни, таящейся в глубине нас. Но когда ее призывают самостоятельно, она, будто оказывая великую милость, снизойдя, нагружает ещё большими муками, чем при жизни. Вот так.
- А как же великие души, уходящие добровольно? Индийские йоги, к примеру?
- Не путай, пожалуйста, осознанное освобождение с трусливым бегством в неизвестность.
Мы помолчали. Я смотрела на чистую воду озера, а Спутник опустил запертое маской лицо на грудь и тихо напевал что-то.
- Знаешь… спасибо тебе за то, что сегодня ко мне вернулась ненадолго моя боль. Только давай не будем больше говорить на эту тему, ладно?
Он согласно и меланхолично кивнул.
- Помнишь, ты обещал когда-то рассказать еще сказку из того мира, откуда я, может быть, родом? Сейчас, мне кажется, самое время.
- Как скажешь, маленькая. В твоих руках я податлив, как воск.
Он опрокинулся на спину, затылком в густую траву, и принялся рассказывать, убаюкивая и успокаивая своими чарующими интонациями.

- «В одном далеком мире на заре творения существовало две Силы Изначальных и безбрежный океан Хаоса. Вечными противниками, разумными и активными, были эти Силы, и звались они… - Спутник чуть помедлил и издал два гортанных звука, не поддающихся воплощению в буквах. Один – низкий, плавный и медленный, другой – высокий, быстрый и звонкий. – Прохладный Поток и Огненный Смерч – так можно было бы определить их, очень приблизительно. Они были полярны друг другу во всем, а Хаос был безбрежен и равнодушен.
Поначалу мир был пустынен и гол, и лишь клочья бесформенного тумана носились над каменистой почвой. Но Силы, соперничая и играя, расцвечивали пустыню своими энергиями. И постепенно пространство заполняли воды, скалы, травы, насекомые, четвероногие звери и, наконец, люди. И был прекрасен новорожденный мир. И зародилась в нем Гармония. И названо было это время – впоследствии – «синим».
Начали строиться города и храмы. Приручались звери, люди умнели и обретали мастерство в ремеслах и искусствах. Изначальные Силы по-прежнему соперничали, но устремления их приобрели имя и цель. Ради Гармонии и её благосклонности стремились они первенствовать и творить.
И зародилась между ними ревность: а вдруг другого больше привечает прекрасная Гармония? Из ревности выросла ненависть, и уже не играя, а всерьез стали биться друг с другом Силы, стараясь заслужить внимание возлюбленной.
Стали рушиться от землетрясений города. Извергались вулканы. Накатывали огромные волны, смывая всё живое на побережьях. Началось время великих стихийных бедствий, названное впоследствии «багровым».
Не вынеся этого, Гармония покинула мир, удалившись в безвременье.
И зарыдал от тоски по ней Прохладный Поток, и из слёз его поднимались прекрасные воины с белыми лицами, белыми крыльями и ледяным покоем в голубых глазах. И назвали их эндорионы – Крылатые.
И завыл в отчаянье Огненный Смерч, и от этого воя содрогнулась земля и вышли из её недр существа с рогами до середины спины, волосами из пламени и взорами, которые невозможно вынести. Восседали они на стальных драконах. И смертные, в страхе бежавшие от их бичей, прозвали их ит-хару-тэго – Сыны Бездны.
И та же ненависть двигала ими, что и у Изначальных, их породителей. И столкнулись ввстретились двенадцать сильнейших эндорионов с тринадцатью предводителями ит-хару-тэго, и кровавым вихрем пронеслись их воинства над землей, и от ледяных молний светлокрылых рушились города, и падали храмы под бичами огненновласых.
И люди, зараженные ненавистью Великих, стали биться между собой – род на род, племя на племя. Так началось «алое» время – время крови и боли.
А Хаос был равнодушен и безбрежен. Но однажды что-то стронулось и в нем – слишком велика была разлитая в воздухе и стелющаяся по земле ненависть. В тот день предводитель эндорионов и князь ит-хару-тэго бросили друг другу вызов, и местом боя была выбрана мертвая скала у берегов океана Хаоса. Но стоило им обнажить оружие и оголить зубы улыбками ярости, как потревоженный их гордыней Хаос разомкнул свои мутные волны и обрушился на них первозданной мощью. В ужасе отступили Великие. А в том месте, где гигантская волна разбилась о скалу, медленно поднималось с колен существо, прежде невиданное этим миром. Лицо его превосходило красотой нежные женские лица, но было безжалостным и бесстрастным. Глаза, прозрачные и зеленые, прорезывались черными безднами вертикальных зрачков. Самое совершенное из рожденных на этой земле тело украшали огромные драконьи крылья. Волосы цвета воронова оперенья укутывали плащом обнаженный торс.
Он посмотрел на Великих, и ни предводитель эндорионов, ни князь ит-хару-тэго не смогли выдержать его взора и опустили головы, объятые ужасом.
И торжествующе закричал Рожденный Хаосом, и от этого крика полопалась их кожа и кости разметались в труху. И когда он поднялся во весь рост и двинулся, полный первозданной мощью, лишь груды мертвых тел и пепел сожженных жилищ отмечали его путь.
Нар-тех-эно – Бессердечным прозвали его те немногие, что остались живы после встречи с ним. И наступило «черное» время – пора страха и отчаянья.
Рожденный Хаосом был равнодушен и спокоен, и не билось под его золотой кожей сердце. Он бродил по земле, казалось, без смысла и цели. Впрочем, иногда создавалось впечатление, что он ищет – кого-то или что-то. И никак не может найти. Периоды бездумного разрушения сменялись временами затишья, когда ни одна живая душа не знала, где он и чем занят. Но они не были долгими – стоило лишь расслабиться и помечтать о мире, как доносилась весть об очередном выжженном селении или разрушенном храме.
Великий ужас распростер над землей свою паутину. Боялись Сыны Бездны, ибо их огненные бичи не могли причинить Рожденному Хаосом ни малейшего вреда. Дрожали Крылатые, ибо раны от их ледяных копий были для него сравнимы с укусами комаров. А люди в слезах припадали к разрушенным храмам Гармонии, умоляя ее вернуться и усмирить исчадье Хаоса.
И услышала их Гармония, и исполнилась жалости к своим детям. И возвала она к Хаосу, не раз и не два, пока наконец не откликнулся он.
- Что ты хочешь, возлюбленная Изначальных? Зачем ты пришла к моим берегам?
- Уничтожь свое дитя, о Великий, ибо слишком много бед приносит оно мирозданию!
- Разве создания Изначальных, эндорионы и ит-хару-тэго, принесли меньше горя своей враждой?
- У них есть сердца. Пусть у одних они холодные, а у других чересчур страстные, но они бьются и порой могут удержать руку от смертельного удара. Эти сердца могут любить и болеть. А своему страшному сыну ты отдал всю свою мощь, но не позволил хоть что-то чувствовать.
- Если вы так жаждете его смерти – уничтожьте его сами, мне все равно.
- Ты одарил его слишком многим, и нам всем, даже объединившись, не справиться с ним.
- Найдите смертную с двумя сердцами. Одно из них будет его сердцем. Убейте её, и погибнет Нар-тех-эно.
С этими словами Хаос вновь сомкнулся на своем равнодушии. И больше уже не отвечал Гармонии на ее вопросы.
И вот объединились эндорионы, ит-хару-тэго и люди, и по всему миру начались поиски смертной с двумя сердцами. Но были они безуспешны – ведь сердца у людей внутри, их не видно, во всяком случае, у живущих. А мир все ближе подходил к той грани, за которой царит полное разрушение. Все меньше оставалось живых, и земля явственно стонала ночами от обилия мертвых тел, покоящихся в ней.

И вот однажды шел Бессердечный – бесцельно и беспощадно губя все вокруг себя. И пересек его путь ручей. На берегу сидела маленькая девушка с серыми глазами и пепельными локонами. Она мыла в ручье стопы и пела. И песня ее не затихла даже тогда, когда она перестала себя слышать из-за грохота, сопровождавшего шаги Бессердечного.
Он остановился, и она обернулась.
- Ты тот, чьим именем пугают детей?
- Ты не бежишь от моего взора? Значит, ты та, у кого два сердца. И одно из них моё…»

- Можешь не продолжать! – прервала я Спутника. – Могу закончить за тебя. Они полюбили друг друга, Бессердечный исправился и больше не совершал злых дел. Они жили долго и счастливо и умерли в один день.
- Спасибо, что избавила меня от труда досказывать эту историю, - он сухо и иронично поклонился.
Я тут же пожалела о вырвавшихся глупых словах.
- Ну, извини… Это я сдуру. Доскажи, пожалуйста!
- К чему? Твое продолжение этой истории имеет такое же право на существование, как и моё.
- Но я не хочу фантазировать! Я хочу знать, как было на самом деле.
- А что такое – на самом деле?
- Ты прямо как Понтий Пилат: что есть истина? Ну ладно, я ведь уже извинилась, - я придала голосу максимально жалобное звучание. - Продолжай! Ведь твоя история имеет ко мне непосредственное отношение, как я понимаю.
Спутник демонстративно вздохнул.
«…- Два сердца? – удивленно переспросила девушка.
- Значит, ты не знала? И когда бы тебя, наконец, нашли и убили, ты бы даже не поняла, за что.
- Скорей бы это произошло! Я знала, что я не такая, как все, и что со мной обязательно случится что-то очень хорошее или очень плохое. Пусть будет плохое – пусть меня уничтожат. Ведь тогда погибнешь и ты. Верно?
- Этого никогда не случится – я никому не позволю до тебя дотронуться. Я всегда буду рядом, чтобы слушать биение моего сердца сквозь твою кожу.
- Ну, тогда забирай его из моей груди и уходи!
- И этого не будет.
Он шагнул к ней. Девушка попыталась отстраниться, но разве можно вырваться из объятий Рожденного Хаосом? Он укутал ее своими руками и крыльями, и два сердца оглушительно стучали в её груди, какое-то время вразнобой, а потом в унисон – друг с другом и с высокой мелодией, рожденной не на земле…
И началось «золотое» время – время спокойствия и процветания. Рожденный Хаосом – впрочем, он звался теперь иначе: Эльситрион, Преображенный, выстроил замок для них двоих. Он стоял на высокой неприступной скале, и попасть в него можно было только с воздуха. Но и Крылатые, и Сыны Бездны на своих драконах не смогли бы проникнуть в эту обитель, защищенную мощью Преображенного, когда он находился в замке. А когда его не было – не было там и её, поскольку они ни на миг не расставались.
Впрочем, никто и не пытался причинить им вред. Эндорионы и ит-хару-тего прекратили свои битвы, боясь потревожить их покой. Изначальные Силы вновь занялись творением, как в давние и благословенные «синие» времена. Люди умирали и рождались, но рождались намного чаще. Зацвела земля с новой силой, и новые живые существа заскользили в волнах, заселили леса и заполонили небо.
Но прекрасное не может быть долговечным. «Золотое» время было самым кратким из всех эпох.
Один из князей ит-хару-тэго, потомок первой жертвы Бессердечного, погибшего когда-то у мертвой скалы, таил зависть к любви необыкновенной пары, ревность к окружавшему их почитанию и ненависть – за погибшего отца. Долго выжидал он удобного момента и, наконец, проник в замок – в тот редкий момент, когда Преображенный отлучился ненадолго, а его возлюбленная ещё спала.
Семь заговоренных кинжалов было у него под одеждой: первый вспорол полог кровати, на которой спала смертная с двумя сердцами, второй рассек шелковое покрывало, третий разрезал рубашку на её груди, четвертый вонзился в тело, пятый углубил эту рану, шестой же кинжал он сумел воткнуть в её сердце. Но лишь поднял он седьмой кинжал, чтобы ударить во второе сердце, стучавшее рядом, страшный смерч пронесся по комнатам и выбил оружие из его руки. От крика Преображенного враг превратился в ледяной столб и тут же растаял и мутно-бордовой лужей растекся по полу.
А Эльситрион припал к умирающей возлюбленной.
- Скорее, скорее вынь свое сердце, - зашептала она. - Оно живо, ты сумеешь сохранить его в своей груди!
Он покачал головой.
- Ну, пожалуйста! Не становись опять Бессердечным… - Она смотрела с мольбой и любовью, пока смерть не накрыла её своим прозрачным пологом.
Преображенный вынул из её мертвой груди ещё трепещущее сердце и стиснул в ладонях, обращая в пепел.
А потом закричал – так сильно и страшно, как никогда не кричал в своей губительной ипостаси. И рухнули своды замка от этого крика, и погребли под собой Рожденного Хаосом и его возлюбленную с двумя сердцами.
Прошли годы. Гармония снова ушла в безвременье. Эндорионы и ит-хару-тэго устали враждовать друг с другом и устали жить Состарились и тихо ушли с лица земли, не оставив потомства. И началось «серое» время – время людей, когда от древних подвигов и преступлений остались лишь смутные воспоминания, да обрывки легенд и песен…»

- Эй, малышка, ты, кажется, задремала? Уснуть во сне, в то время как я тут перед тобой распинаюсь…
- Я вовсе не сплю. Я размышляю. Знаешь, хотя эта история тоже печальная, она намного добрее предыдущей. И мне жаль, что я героиня первой, а не второй.
- Кто знает. Может быть, у тебя тоже два сердца, или ни одного, а твое бьется в чьей-то чужой грудной клетке?
- Да нет, мое на месте! – Я постучала по груди. - Впрочем, если ты в метафорическом смысле…
- Ладно, заболтались мы с тобой. Пожалуй, на сегодня я сыт твоим обществом. Марш в свои сны!
Он схватил меня за руку и, демонически хохоча, раскрутил над своей головой и зашвырнул далеко-далеко… в объятия моих обычных сновидений.


Глава 6
Л Е Ш И Й + К Р А С А В Ч И К = «К У Л Э М – О Л Э М»

Шизофрения расширяет кругозор,
в своем сознании крадусь, как вор…

На следующий день в еськиной квартире раздался телефонный звонок Нетти. Нам с Вижи сообщили, что проблемы с Хижиной разрешились и она вновь гостеприимно глотает и переваривает своих блудных любимцев. И еще более радостная весть – из столицы вернулся Акела. От избытка чувств по данному поводу я готова была скакать на руках и бегать по стенам, хотя ни того, ни другого, естественно, не умела. Немного досталось дивану в гостиной, на котором я выделывала цирковые кульбиты, пока Еська не согнала меня в гневе и ужасе.
Наскоро перекусив, мы с подругой пулей устремилась в «Трубу».
Повисев минут пять с детским повизгиванием на шее названого братика, я осознала, что братец пребывает в состоянии неслабого алкогольного опьянения.
- Акела, да ты пьян в стельку!
- Не-а, сестренка, ты ошибаешься. В стельку бывает пьяным сапожник, а я, как истинный десантник, пьян до состояния свободного падения.
- Блин, ну ты и козел, что нажрался! Я так хотела с тобой пообщаться – месяц же не виделись!
- Бедненькая, я тебе сочувствую. Теперь на твои плечи будет возложена тяжкая миссия – волочь на хату меня, Лешего и Красавчика, ибо нам надо выспаться. Завтра у них квартирник у Чакры, и я там, естественно, буду присутствовать. А пообщаться мы еще успеем!
- Я хоть числюсь среди приглашенных на это мероприятие? А, горилла белобрысая?..
- Как же без тебя! Ты там будешь первейшей из ледь… тьфу ты, из ледей… Короче, сидеть будешь на почетном месте.
- Тогда согласна. Давай собирай быстренько наших музыкантов, и покатили!
Спустя десять минут я уже пожалела о своем альтруистическом порыве. Спустя еще пять поняла, что не так уж соскучилась по Акеле, а Лешего с Красавчиком просто видеть не могу. Спустя полчаса смирилась. Недавнее возвращение из Малой Вишеры с расслабившимися Вижи и Нетти показалось мне увеселительной прогулкой по сравнению с транспортировкой трех неадекватных мужских тушек в Хижину..
Первым принялся буйствовать названый братец: наскакивать на капоты автомобилей, изображая из себя орангутана, и пугать редких прохожих. Потом у Красавчика начались «клины», и он рванул в неопределенном направлении (мы, естественно, следом – не бросать же его одного), в результате чего мы оказались на Биржевом мосту, хотя изначально двигались от Гостинки к Достоевской. То есть, кругаля мы дали не слабого. А потом, на мосту, пробрало уже Лешего. Он долго и нудно ныл, что не может больше идти, а затем принялся кидаться с кулаками на фонарные столбы, в результате чего разбил в кровь костяшки пальцев.
В итоге нас остановил одинокий мент, которому мне - как единственной трезвой и не до конца растерявшей обретенную накануне цивильность – пришлось объяснять, что это мой брат с приятелями, и я веду их домой, спатеньки. То ли благодаря моему природному обаянию и честным глазам, то ли из-за пофигистского настроя самого стража закона, нас отпустили без последствий.
Акела от радости заскакал на одной ноге, тут же подвернув ее и охромев. Он заявил:
- Если мы через десять минут не дойдем, я прямо здесь лягу и умру. Отсчет пошел.
И весь оставшийся – слава богу, коротенький – отрезок пути мы вынуждены были внимать его бормотанию: «Пятьсот один… пятьсот два… пятьсот три…» Где-то на девятьсот седьмом нам, наконец, открыли заветную дверь.

Как же хорошо вытянуть измученные ноги, забившись куда-нибудь в теплый угол, прикрыть глаза и углубиться в гитарные напевы…
Мой названый братец благополучно отключился, взяв с меня обещание не спать и разбудить его пораньше, эдак часиков в двенадцать. Красавчик, отыскав свободное местечко, последовал его примеру. А вот Леший, как человек старой закалки (сколько ни выпьет, не вырубится, пока сам этого не захочет), остался развлекать собравшееся на кухне общество, ласково пощипывая струны «самой верной из своих женщин».
Леший был родом из Княж-погоста – небольшого городка республики Коми. Чуть меньше тридцатника, красив. Точнее, был бы красивым – широко расставленные глаза, густые четкие брови, припухлые губы – если б не вид запойного алкоголика.
Черные бури проносятся мимо,
я невозмутимо стою у подъезда,
грязные руки к тебе меня тащат.
Руки, которыми кушали мясо,
жирное мясо убитых животных.
Рвотное, дайте рвотное!
Бедная любовь моя…

Леший был странным парнем: слова, манера общаться – резко выделяли его из всех. Очень избалованный – скорее сознанием собственного таланта, чем вниманием других, очень слабый - и физически, и морально. Смотришь на такого и понимаешь: он из тех, кому не дано выбраться из этой трясины, кто будет погружаться все глубже, до самого дна. При этом его тексты и музыка такие яркие и необычные, что вдвойне обидно наблюдать за его деградацией.
Еще он был на редкость добрым. Про таких говорят: и мухи не обидит. «Знаете, - как-то выдал он, - я понял, что такое ресницы: это усы тараканов, ползающих у нас в голове». Песни Леший начал писать в тринадцать лет, когда погиб его лучший друг. Он был милым опустившимся гением нашего маленького мирка, и за это ему прощались многие недостатки. Даже Абрек, при всех своих закидонах и буйстве, никогда не поднимал на него руку.
Помню трогательный эпизод двухмесячной давности. Тогда я встречалась с Фоксиком – милым и славным мальчиком двадцати семи лет. В его крохотной (зато своей собственной) комнатушке вписывалась половина ребят с Марсова Поля и четверть «Трубы». Фоксик в прошлом был вором, но завязал и работал грузчиком. А я «аскала». И в мою дурную башку взбрела идея, что, если мою шею будет обвивать симпатичный ужик (или еще какая неядовитая змейка), процесс «аскания» пойдет намного успешнее. Таких змеек продавали в нашем переходе за сотни четыре деревянных, и я попросила бой-френда презентовать мне сию зверюшку. Мне и в голову не пришло, что для Фоксика это может быть неподъемной суммой – он всегда «держал пальцы веером», твердил, что собирается снять для нас двоих хату и чуть ли не отправиться отдыхать на море. И чтобы я, не дай бог, не разочаровалась в нем и не переметнулась к более состоятельному мужчине, он ночью стянул сумочку у пьяной женщины, дремавшей на лавочке. Оказалось, то была милицейская подстава, его тут же схватили и загребли, а поскольку ходка была не первая, то кончилось всё грустно – кирпичными Крестами…
Впрочем, я сейчас не о нем, а о Лешем. В день, когда посадили Фоксика, мы долго не знали об этом и бегали в его поисках. Я понеслась на Марсово, чтобы расспросить у тамошней тусовки, когда и где его видели в последний раз. Пробыла там довольно долго, а когда вернулась в «Трубу», оказалось, что наша компания ищет уже двоих: Фоксика и меня. Леший ринулся ко мне с таким рычанием, что Чакра – девушка Акелы – встала между нами, дабы меня защитить. А мой названый братец рассмеялся и сказал: «Пусти ее, глупая. Он просто хочет ее обнять». Чакра отошла, и Леший, действительно, крепко обнял меня, сказав: «Мы потеряли Фоксика. Слава богу, что хоть ты нашлась!»…

Для Красавчика Леший был и лучшим другом, и учителем, и земляком. Он старался подражать ему во всем – в манере двигаться, говорить и петь, в странности фраз и поступков. Не уверена, что у него были собственные песни, так как играл он только Лешего. Красавчик был лет на пять моложе, симпатичнее (не так еще потаскан сукой-жизнью), жизнерадостнее и здоровее.
Их группа, состоявшая из двух постоянных членов и периодически приглашавшихся барабанщиков, называлась «Кулэм-олэм». Что в переводе со смешного языка коми означало что-то вроде «смерто-жизнь». Мне в этом названии слышалось шаманское камлание, первобытная таежная тоска. И тексты, и музыка были колдовскими, чащобными, мухоморными:
Кто-то плачет, а песня поется.
Я шаман уходящего снега,
я шаман уходящего кайфа…

В конце концов общими усилиями нам удалось уложить неугомонного гитариста, которому предстояло назавтра сполна выложиться на квартирнике. Остальные тоже разбрелись по койкам, оставив меня наедине с единственными работающими часами.
Я заметила, что, когда постоянно смотришь на циферблат, время словно зависает и почти перестает подавать какие-либо признаки жизни. Я успела в сотый раз проклясть свои человеколюбие и податливость, двадцать раз пройтись по периметру кухни и выкурить почти целую пачку сигарет, кем-то неосторожно забытых на столе, пока обе стрелки наконец не сомкнулись на заветной цифре «двенадцать».
- Акела! Акела!!! Подъем!
Нулевая реакция. Лишь из соседнего спального мешка высунулась взлохмаченная голова:
- Заткнись, а? Дай поспать…
«Отлично, - хмуро подумалось мне. - А ведь если я сейчас отстану, потом окажусь кругом виноватой – оттого что не добудилась».
Когда-то братишка называл мне заветные слова, которыми его можно разбудить в любой ситуации. Я наклонилась к его уху:
- Подъем! Атака! Враги наступают!
Честно говоря, настолько взрывной реакции я не ожидала.
Акела подлетел над матрасом метра на полтора, резко распахнул ничего не соображающие глаза и случайным разворотом руки огрел меня по челюсти.
- Что? Где? Куда?!..
- Успокойся, братик, все в порядке – просто вставать пора, - пробормотала я, потирая ушибленный подбородок.
- Ты что, с ума сошла – такие страшные вещи мне спящему говорить?! А если б я тебя убил ненароком, приняв за потенциального противника?
- Ну, извини. Иных способов поднять тебя не было!
В течение еще минут пятнадцати я имела счастье наслаждаться утренним «бур-бур-бурчиком» Акелы, после чего он соизволил сказать мне «спасибо» за подвиг пробуждения его персоны. Приведя себя в божеский вид (относительно, конечно), он отправился трясти Лешего с Красавчиком.
Пришел барабанщик, застенчивый дяденька под сорок, временно откопанный где-то на время квартирника. И тут начались сложности. Леший, уснувший последним, соответственно, проснулся самым не протрезвевшим и злым. Не знаю, как братцу вообще удалось его растолкать. В итоге, своим громким нытьем он растревожил всю Хижину. Хмурые, огрызающиеся на всех создания начали сползаться к кухне.
- Не будите Лешего, а то будет невесело… - траурно пробормотал Патрик, ставя некое подобие чайника на отдаленное подобие газовой плиты. (Порой у меня создается впечатление, что чем дольше вещь находится в Хижине, тем труднее бывает определить ее предназначение.)
Начался трудоемкий процесс отрезвления нашего чудо-гения и приведения его в респектабельный вид. От нечего делать в этом принимала участие вся компания.
Наконец, когда Леший был вымыт, побрит и побрызган дезодорантом «Олд спайс», мы отправились к дому Чакры (она же – девушка Акелы, она же – главный инициатор сего мероприятия).

Чакра была существом необычным - никак не меньше, чем прочие обитатели «Трубы». Она мнила себя настоящей ведьмой - в седьмом колене, и вела себя соответственно. Мой названый братец, надо сказать, считал, что в прошлой жизни был инквизитором. Так что, парочка была еще та.
Мы с Чакрой сохраняли дружеский нейтралитет. Я покрывала измены братца (в нужный момент он всегда мог сослаться, что был со мной), мы приветливо чмокались при встрече, но длительное общение, честно сказать, меня напрягало. Я сама любитель порассуждать на всякие мистические темы, но не с таким же пафосом и самолюбованием.
Никогда не забуду, как мы выбрались однажды на природу, на шашлыки. Идиллия – июньский лес, озеро, аромат готовящегося мяса… Начал накрапывать дождик. Я посетовала, что вот, портится погода, что не есть позитивно.
- Сейчас я все исправлю! – заявила потомственная колдунья.
И началось шоу. Минут десять Чакра что-то шептала, делая пассы… и дождь действительно прекратился. Минуты на две. А затем ливанул с такой силой, что нам срочно пришлось рыскать по окрестностям в поисках укрытия. С тех пор я больше не рискую жаловаться Чакре – ни на природные явления, ни, тем паче, на собственное здоровье. (Она, кстати, не раз хвасталась, что умеет управлять своим организмом, и даже «критические дни» начинаются по ее желанию.)

Чакра жила возле Чернышевской, в шикарном дореволюционном доме. У нее имелась бабка-колдунья (возможно, настоящая), мать и два старших – и более любимых – брата. В квартире были высоченные потолки с лепниной и камин, правда, неработающий.
Когда пришли все приглашенные на это знаменательное событие, в просторном и прохладном помещении стало тесно, душно и уютно. Акела с временным барабанщиком настраивали аппаратуру, а остальные обитатели Хижины приглядывали за Лешим, и в особенности следили, чтобы в его лапы не попадали алкоголесодержащие бутылки.
Наконец, совместными усилиями его вытолкали к гитаре и микрофону.
И понеслось…
Я устроилась с ногами на диване (братец обещал мне лучшее место и сдержал слово) и закрыла глаза, впитывая каждой клеточкой странную музыку и гипнотизирующие голоса.
В море после бурь и ураганов наступает штиль.
Вскоре после утреннего тихого намаза – день.
В золоте лучей поют, играют и танцуют те,
кто не понимает и не знает, что такое смерть…
Глубокий вдох – и начинаешь видеть образы, рожденные чужой фантазией. Словно они непроизвольно возникли в собственной голове. Как это сладко – полностью расслабиться и ловить интонации, настроение, почти не отвлекаясь на слова…

Пароходы под землей
не зовут нас за собой.
Все равно мы к ним придем,
каждый, но своим путем.
Это правда, это ложь –
говорливая вода,
расстаемся навсегда.
Буду петь и буду пить – не буду плакать…
Кажется, это самая первая песня, посвященная памяти погибшего друга. Голос Красавчика тише и ниже, он прекрасно вплетается в тембр Лешего. Они дополняют друг друга и взаимодействуют с органичностью разных музыкальных инструментов в оркестре.
Хочешь рассмешить Бога – строй планы,
хочешь быть счастливым – будь им,
хочешь казаться умным – никогда не бывай пьяным,
а не хочешь быть толстым – будь худым…
Все просто, все по-детски элементарно, отчего же так чарующе это звучит? Отчего сердце стучит где-то под подбородком и спирает дыхание? В пределах подземного перехода, заглушаемое проходящей мимо толпой и гулом автомобилей, все это звучит гораздо слабее, обыденнее как-то. А здесь… словно катарсис.
Непорочная дева с площади хочет пряника,
с червоточиной наземь брошены вишни-яблоки…
Леший, ну какого дьявола ты смеешь пить, опускаться, бомжевать, изнашиваться?! Тебе нельзя этого делать! Ты слишком талантлив, чтобы иметь право просто исчезнуть, погрязнув в алкоголе, наркотиках, псевдо-свободе, превратиться в людскую грязь, в труху, в ничто. Скотина! Тебя любят и ценят слишком многие, и, опускаясь все ниже, ты причиняешь им немалую боль…

Я не заметила, как пролетели два с половиной часа – настолько глубоко закопалась в свои эмоции, мысли и внутренние протесты. Но все имеет свойство заканчиваться – и волшебство этого вечера тоже.
Мы брели домой присмиревшие и наполненные до краев чем-то несказанным, а потом… Потом все вернулось на круги своя.
Леший напился и принялся безобразничать. Красавчик активно общался с непонятным созданием женского пола, подцепленным им по дороге. А мне хотелось плакать оттого, что все закончилось.
Я ушла в дальнюю комнату (обычно ее занимают Абрек с Вижи, но они еще не появились), укутала нижние лапки пледом и задумалась. Хотелось спать, но не катастрофически. Поэтому я могла позволить себе немного помечтать. Как было бы здорово стать взрослой, сильной, богатой, уверенной в себе и отыскать потом всех, кто мне дорог сегодня. И за уши вытащить из того дерьма, в котором они увязли. Сделать из Лешего с Красавчиком раскрученную группу – они бы затмили многих. Подарить Акеле дом за городом – над озером, на скале, где хорошо думается и пишется. Патрика положить в хорошую клинику, где если и не вылечивают от СПИДа, то сводят его симптомы к минимуму. Абреку помочь найти хорошо оплачиваемую и творческую работу. Записать диск Сэнса, убедить его вернуться к своей девушке, всучив много-много денег на ее лечение. А себе отгрохать особняк с открытыми в любое время суток дверями, с огромным камином и парочкой мастифов, свернувшихся на пушистом ковре. И сад, террасами спускающийся к морю… Жаль только, что даже если случится чудо и я не умру на днях – я все равно никогда-никогда не стану респектабельной и уверенной в себе. Так и останусь маленьким щенком, ласково-лупоглазым, тупо тявкающим на луну из лужи собственного производства…
Меня незаметно перетянуло из блаженных мечтаний в неуютные пучины самосожаления. Осознав это, я закуталась поплотнее в собственное тело и погрузилась в придуманную самолично медитацию. Расслабилась и под медленный ритм сердца представила качели, на которых покоится моя скромная тушка. Прогретые солнцем и пахнущие смолой доски сладко укачивают… аромат чайных роз наполняет ноздри и легкие…

- Привет!
Качели все так же раскачивались, но пахло уже не воображаемыми цветами, а реальным океаном.
В мои зрачки упало непроглядно-синее небо. Прямо из высокого ультрамарина тянулись две веревки, поддерживавшие конструкцию, на которой я раскачивалась. Я замедлила размах качелей, чтобы рассмотреть, где нахожусь. Подо мной была безбрежная пустыня вод, от которой поднимался аромат соли и водорослей.
Это было похоже на мой сон, пришедший ко мне пару лет назад и запомнившийся до мельчайших подробностей. В нем я летала на спине белоснежного дракона – над такой же океанской гладью. Периодически дракон нырял с высоты в воду, вместе со мной, вздымая веер изумрудных брызг. А потом был берег, где он обратился в человека. Но я знала, стоит ему погрузиться в пучину, и он станет самим собой. Мы стояли на высокой скале, далеко внизу была глубокая протока и мраморная, шахматной расцветки площадка, над которой был слой воды с полметра. Он прыгнул в протоку, чтобы снова стать драконом. А меня кто-то толкнул в спину – и я рухнула, понимая, что упаду на каменную площадку и разобьюсь насмерть. Но в паре сантиметров от смерти его когти сомкнулись на моих плечах. А спустя мгновение мы оба погрузились в глубокую чистую воду, и я почувствовала, что тоже становлюсь драконом… Помнится, в этом месте меня разбудили, чем я была несказанно раздосадована.
Благодарная Спутнику за вернувшееся ощущение того дивного сна, я огляделась в поисках его персоны.
Он сидел на самом краю гигантских качелей и смотрел вниз. На нем была зеленая ветровка, капюшон которой закрывал голову до подбородка, и камуфляжные штаны, заляпанные глиной.
- Спасибо за…
Он не дал мне договорить, предупреждающе подняв ладонь:
- Тише. Смотри…
Я уставилась в то место под нами, куда он указывал.
Солнечные лучи буравили воду золотыми пальцами, и в ее прозрачно-зеленых потоках носились сотни странных и прекрасных созданий. Они отдаленно напоминали гуманоидов – если последних выкрасить в синий цвет, вместо ног привесить прозрачные щупальца, как у медузы, и пустить вдоль тел перебегающие радужные всполохи. Они то свивались в переливающиеся круги и спирали, то рассыпались на отдельные замысловатые фигурки по два-три создания в каждой.
- Что это? – заворожено прошептала я.
- Красота.
- Нет, а что они делают?
- Кто знает. Может, выражают таким образом свою ненависть друг к другу. А может быть, свою любовь.
- То есть, это либо война, либо бурное примирение? Не находишь, что это довольно-таки различные, я бы даже сказала, противоположные состояния?
- Какое это имеет значение? С той высоты, на которой мы находимся, мы не можем судить, хорошо они поступают или плохо. Мы можем лишь любоваться их красотой. Представь, что кто-то такой же далекий от вас, как мы от них, наблюдает за вашими войнами, за ядерными взрывами и отмечает, как великолепен багрово-серый гриб, вознесшийся над разрушенным городом. Он не видит лиц людей, обезображенных страхом и болью, не видит исковерканных тел и крови. И он заключает, что война – это величественно и красиво.
- Зачем ты мне все это говоришь?
Он повернулся, и у меня в который раз возникло желание стянуть с его лица проклятую белую маску, лишенную выражения.
- Просто захотелось показать тебе это и поговорить о понятии прекрасного и понятии доброго.
- Может, лучше сказку?
Но просительные нотки в моем голосе были проигнорированы.
- Представь две параллельные прямые. На одной располагается шкала «добро-зло», на другой – «красота-уродство». Они так располагаются в пространстве, что, находясь в разных плоскостях, при этом…
- Слушай, - бесцеремонно перебила я его, - не грузи, пожалуйста, мой бедный мозг. А не то он лопнет или расплющится.
- Тебя можно пронять лишь конкретикой?
Он взял мои ладони и на одну посадил бабочку (вовремя запорхавшую у правого уха), а другую быстро порезал чем-то, да так, что я вскрикнула. Выступила круглая и блестящая, как сироп, капля крови.
- Ну, и что из этих двух вещей добрее, согласно вашей морали? И что выглядит красивее, если взглянуть отстраненно?
Я тупо переводила взгляд с одной руки на другую.
- Задолбал! Правда, ну что ты за зануда? Мне всего шестнадцать, я не обязана разбираться в тонкостях твоего мировоззрения. Так что, пока еще по-доброму прошу: расскажи еще одну историю из того мира – про эндорионов, ит-хару-тэго и прочее. А свои нравоучения оставь для моей следующей жизни. Может, тогда я проживу подольше, стану старой и умной и сумею, наконец, тебя понять.
- Нет, маленькая, зануда у нас ты. А сказку ты сегодня не заслужила!
Он стал стремительно видоизменяться, и вот уже жемчужного цвета дракон, ухватив меня когтями за плечи, поднял над качелями. Мы пролетели с десяток метров, затем когти разжались…


Глава 7
А К Е Л А
В голову лезут странные мысли,
странные мысли о самоубийстве,
словно пиявки черные, скользкие.
Вот уж и вправду, незваные гости…

А.В.

Помнится, я обещала рассказать поподробнее о своем названом братике. Так вот.
Ему двадцать девять. Сказать, что он талантливый, или умный, или необычный - не сказать почти ничего.
Он родился в славном городе Магадане. В армии служил в десанте и однажды сбежал с губы. Дезертировал. После чего прошел в одиночку шестьдесят километров по зимней тайге. Те, кто знал его в тех краях и в ту пору, до сих пор вспоминают с восхищением, называя «амурским волком».
Потом оказался в Питере. Мой невероятный ненасытный город поглотил его, жадно вобрал в свое нутро: две женитьбы, двое детей, неудачный прыжок с парашютом, кома и несколько месяцев больницы (где его поспешили обрадовать, что он никогда больше не сможет ходить)… Прожив на свободе три года с липовым паспортом, пришел с повинной: устал быть вне закона - после чего полтора года отсидел в тюрьме.
Да, биография у моего братца еще та… на два-три романа потянет. (И он их обязательно напишет когда-нибудь, мне так кажется.)

Первый раз мы пересеклись на Марсовом поле. Тогда я встречалась с Фоксиком, о котором уже рассказывала. После разрыва с женой Акела ночевал прямо там, у огня – других «вписок» у него не было. Мы втроем проговорили всю ночь, после чего он был благополучно «вписан» в крохотную комнатушку Фоксика, битком набитую неформалами. Несмотря на неслабую разницу в возрасте, мы вели долгие тет-а-теты о жизни и смерти, истине и смысле. И как-то само собой получилось, что он стал звать меня сестренкой, а я его – братом.
В ту пору все называли его Чужим. Мне не нравилась эта кличка, хотя, говоря по правде, она ему подходила: он считал себя чужим для всего и всех и вел себя соответственно. Я, единственная, называла его Акелой – в честь белого мудрого вожака-волка из «Маугли». И постепенно следом за мной его стали так величать и остальные.

Помню, как-то Фоксик вселил меня и себя в двухкомнатную хату (друг куда-то уехал на пару недель). После особенно трудного «аска» и бдения на Марсовом (место, располагающее ко всякого рода философским темам), я спала в одиночестве, сладко и крепко, как зимний сурок. Разбудили меня вопли под окном. Не до конца проснувшись, я выползла на балкон.
- О, Росси! Классно, что ты проснулась! А то Акела полез тебя будить!
Во дворе стояли Чакра и еще какое-то чудо женского пола.
- Куда?!
А надо заметить, что хата приятеля находилась на последнем этаже хрущевки.
- Да он по водосточной трубе уже до твоего окна долез – камушки в стекло бросает!..
Квартира была угловой, и видеть упомянутое окно – вкупе с водосточной трубой – с балкона я не могла. (К счастью – это избавило меня от сильного нервного потрясения.)
- Скажи ему, пусть слезает! Немедленно!!! – Я аж охрипла от восхищения и ужаса. – Сейчас я открою – заходите!..
И вот так всегда…
Акела выпадал из любых правил, не вписывался ни в какие нормы.

Когда он лежал в больнице со сломанным позвоночником, первая жена с маленьким сыном ушла к его другу. (Которого, между прочим, он вызвал из родного Магадана и обеспечил приличной работой.) Акелу удержала на поверхности жизни только нечеловеческая жажда мести. Я читала его стихи того периода: о том, как он погружается в древнюю чернейшую магию, чтобы научиться уничтожать предателей - не тела, но самые их души.
Он дал себе срок в три года, прежде чем начать действовать, – хотел, чтобы сын немного подрос. Но, к счастью, вскоре женился во второй раз, и месть стала неактуальной. Вторая жена была лидером питерской тусовки сайентологов. Акела со всей избыточной энергией принялся ей помогать – занимался реабилитацией наркоманов, организовывал кружки анонимной взаимопомощи, куда-то ездил, что-то писал, выступал по радио. Затем резко разочаровался в Хаббарде и его учении. Так резко, что рикошетом ударило по жене – которую он оставил как заблудшую и идущую по «левому» пути. Заодно унес из общественной кассы часть денег, рассудив, что заслужил их долгим и честным трудом. После этого у него, естественно, не было пути назад. И хотя он пытался вернуться, осознав, что жену все-таки любит – она не простила. И уже в одиночестве родила от него дочку…

На момент нашего знакомства Акела изживал ненависть к первой жене и другу, мечтал вернуться ко второй, любимой, накопив денег, чтобы вернуть их в кассу, и встречался с потомственной колдуньей Чакрой, периодически ей изменяя.
Помню, как он потряс меня однажды, рассказав, что, когда женщина делает от него аборт, он чувствует, как умирает его дитя, и корчится в диких муках.
Мировоззрение братца соответствовало судьбе и поступкам. Он считал себя католиком и даже обмолвился как-то о тайном ордене, в котором состоял. Но при этом его взгляды на людей мало напоминали христианское «возлюби ближнего своего». Скорее наоборот.
«Я часто ненавижу людей, Росси! Все они либо быдло, жующее, гадящее и размножающееся, либо – индивидуальности с раздутым «я», кичащиеся собственной неповторимостью, от которых за километр разит чванством и тщеславием. Больше всего меня бесят те, кто сбиваются в толпы, стада и стаи. Когда они подростки или юнцы – они панки, или готы, или эмо. Или скины, идущие за каким-нибудь крикливым лидером, не зная, откуда он взялся и о чем кричит, выполняющие тупые обряды с упорством фанатиков, вешающие на шею кельтский крест или свастику и мнящие себя избранными. Я тут недавно одного сатаненка выцепил, совсем крошечного, лет тринадцати, но все как положено: распятие вверх ногами на куцей груди, на черной курточке значок «666» и Лилит в перевернутой пентаграмме. Ну, я хвать его за обшлага и давай выспрашивать (воистину, любопытно стало):
- Слушай, - говорю, - ты, как я вижу, сатанист?
- Сатанист, - отвечает, гордо выпячивая подбородок, а глазки испуганные-испуганные.
- У меня всегда было несколько вопросов относительно вашей веры. Может, разъяснишь? Для начала: ты люцеферианин или дьяволопоклонник?
- Я сатанист!!!
Ротик сложился обиженной подковкой от моего непонимания. Такое ощущение, что вот-вот расплачется. Мне так и захотелось сделать ему козу из двух пальцев и сказать: «У-ти, маленький, шел бы ты домой спати, а не в таком виде по улице вечерами шастал».
- Ладно, проехали. А вот ответь мне - вон на тебе сколько всякой лабуды понавешено: звездочка какая-то, а в ней имя женское. Эта Лилит тебе кто – цветок любимый, или матушка твоя почтенная, или девушка, которая нравится?
Он аж побагровел от моих предположений.
- Да это… - он глубоко вздохнул. - Ну, это… - выдохнул. – Как его… - продолжительная пауза. – В общем…
- Хорошо, я понял. Давай попроще: вот три шестерки у тебя на значке, а это что означает? Твое число, приносящее удачу, номер пейджера потерявшейся собачки?.. - Тут я уже откровенно изгаляться стал.
- Ну, э-э-э…
На этом мы с ним и расстались – оба недовольные друг другом.
Так к чему это я? А, вспомнил! Так вот: пока они маленькие, они вешают на себя яркие ярлыки. Панка, скажем, от мажора всегда отличишь. Потом они вырастают, но все равно продолжают входить в какие-нибудь сообщества, партии, группы, только теперь это не так заметно. Они уже не носят одинаковую одежду, не подстригают особым образом волосы, но спроси любого – и он окажется либо фанатом Спартака, либо доморощенным масоном, или рериховцем, или коммунистом, посещающим все манифесты и митинги. В общем, человек – скотина стадная, и это не может меня не угнетать. Не зная и не понимая, ради чего – но лишь бы в толпе…»

У нас с ним были неравные отношения. Я его, можно сказать, боготворила, впитывала каждое слово, преданно заглядывала в очень светлые, почти белые глаза, а он… Не знаю, какой прок был ему от общения со мной, но однажды, будучи в подпитии, он сказал: «Знаешь, сестренка, если кто-нибудь когда-нибудь тебя тронет хоть пальцем, мне не надо будет ничего объяснять. Просто укажи на него и скажи «фас», и я его разорву». А буквально на следующий день я услышала от него такое: «Росси, никогда не доверяй мне! Я продам всех и вся, когда мне это будет выгодно. Я чужой для всех, и все вы мне тоже чужие». Такие вот перепады.
Но при этом я всегда чувствовала себя рядом с ним в абсолютной безопасности. В нем был внутренний стержень, прочный, как адамант, и глобальное спокойствие – несмотря на внешние бури и выплески. И холод.
Но вот попасть ему во враги – упаси боже…

Есть кабак возле Исаакия под названием «Циник». Его отличают от других подобных заведений демократичность и почти полное отсутствие каких-либо запретов. Мы с Акелой частенько заходили туда. Длинные деревянные столы, лавки, низкий потолок, свойский и улыбчивый бармен… В одном помещении орала музыка, в другом было тихо, и здесь он частенько играл на гитаре, собирая толпу слушателей, оплачивавших ему и мне спиртное. У братца был мощный голос, тембром напоминающий Высоцкого. Мне очень нравилось, как он поет - полностью отдаваясь этому процессу, срывая голос до клокочущего хрипа.
Он был очень сильным, несмотря на кажущуюся худосочность. Иногда мы устраивали шуточные потасовки, в ходе которых я летала со свистом у него над головой. Я запомнила правило, которое он мне повторял: «Сестренка, самое главное – отдать центр. Именно туда всегда метит противник, так зачем же за него цепляться!»
А еще у него была фишка: выбирая своим возлюбленным цветы, он всегда покупал только белые розы, и перед тем как подарить, обламывал у них шипы.
Кажется, больше всего на свете он мечтал о собственном замке в Исландии, на скалистом морском берегу, с огромным камином и собаками – догами или лабрадорами.
Он не был по сути своей человеком «Трубы», и я знала, что это временное его обиталище и рано или поздно он уйдет оттуда – и от всех нас, выкарабкается. И его будущее всегда представлялось мне грандиозным…

Вчера, по дороге с квартирника Акела обещал мне тет-а-тетный разговор. Я вспомнила об этом, чуть только открыла глаза.
Сначала, правда, нужно было окончательно проснуться и придать себе более-менее человеческий вид. И вытащить братца на улицу – право же, не в душной дымной кухоньке, среди угарного или наширявшегося люда общаться по душам. Вторая задача была сложнее первой: он о чем-то яростно спорил с Абреком, и к моменту, когда я вымыла личико и расчесала лохмы, спор достиг пика агрессивной жестикуляции и повышенных тонов.
- Эй, братцы-кролики! – Я сунулась между ними. – Кто-то, кажется, обещал мне пешую прогулочку по достопримечательностям Питера.
- Что, прямо сейчас?.. – Братец, прерванный на жаркой ноте, недовольно скривился.
- А когда еще? Акела, неужели ты посмеешь обмануть свою бедную, маленькую, доверчивую сестренку?.. – В этом месте я кукольно захлопала ресницами и даже попыталась пустить скупую девичью слезу.
- Ладно, Росси, ты и мертвого достанешь! Сейчас пойдем, только лицо попроще сделай, а то всех собак по дороге распугаешь.
До глубины души оскорбленная таким отношением к моей выразительно-траурной физиономии, я заявила:
- Да ты знаешь, что по моим актерским способностям МХАТ плачет?
- Угу. Слезами облегчения, что тебя там нет! – гоготнул Брейки.
- А ты, ты!.. – Я старательно попыталась сотворить достойную реплику, но вместо этого прыснула.
Парни громко заржали следом за мной, наполняя Хижину волной позитива.
- Ну, пошли, сестренка! – отдуваясь от смеха, пробасил Акела.
- Покеда! – Абрек традиционно чмокнул меня в щеку.
Как от любого его прикосновения, даже случайного – щекотно-жаркая волна прокатилась изнутри. Вот если бы я шла на прогулку с ним… Впрочем, к чему мечтать о несбыточном?
К тому же и обществу моего братца, белоглазого «амурского волчары», я неимоверно рада…

Мы брели по незнакомым улицам, пахнувшим летом и бензином.
Я уже давно решила, что все ему расскажу, и только не знала, с чего начать.
- Кажется, что небо сегодня близко-близко и вот-вот рухнет нам на голову…
- Не рухнет, сестричка! Ведь еще не 2012-й год.
- А причем тут 2012-й?
- Как, разве ты не знаешь, что согласно календарю майя все мы скоро будем отмечать глобальный праздник конца света?
- Вот как? Мне, честно говоря, параллельно. Все равно не доживу.
- Откуда такой пессимизм? Ты не слишком смахиваешь на леди, одной ногой стоящей в могиле.
- Да что б ты понимал! Я там уже практически обеими нижними конечностями стою. И даже одним ухом - в смысле, слышу разные непонятные голоса, и одним оком - каждую ночь наблюдаю всяких странных существ.
- Э, деточка, это не признаки умирания, а обыкновенная шизофрения: голоса, видения всякие-разные…
И тут меня понесло. Я начала с того момента, как ко мне стал являться Спутник, поведала о диагнозе, поставленном в больнице. Сбиваясь на всхлипы, рассказывала о своей боли и о том, как герой моих снов забрал ее у меня. О Духе Питера и о том, как я поняла, что люблю его больше, чем могла бы любить человека…
В итоге я окончательно разревелась. На нашем пути материализовалась скамеечка, и когда я всласть отплакалась, то осознала, что сжалась на ней клубочком, забравшись с ногами и уткнувшись носом в воняющие свежей краской доски.
- Извини, что все это на тебя вывалила – просто не на кого больше. Я понимаю, это некрасиво с моей стороны, но мне стало полегче – будто часть груза со своих плеч всучила тебе. Но ты ведь можешь выбросить это, забыть...
- Знаешь, я почти уверен, что забуду твое лицо и имя, забуду «Трубу» и прочих своих знакомых, но вот этот наш разговор вряд ли когда-нибудь вылетит из моей памяти. Думаю, даже серной кислотой его оттуда будет не вытравить. Даже старческий маразм не возьмет… - Он помолчал со странной улыбкой, глядя куда-то поверх меня. - не сочти за издевку, но я тебе завидую. У меня была клиническая смерть, во время которой я побывал ТАМ. Когда вернулся, было ощущение, словно из сказочного дворца перенесли в крохотную комнатушку в коммуналке с грязными обоями и трухлявой мебелью. После этого моим любимым фильмом стала картина немецкого режиссера (забыл имя) «Достучаться до небес», а любимой книгой «Цитадель» Экзюпери.
- Акела, ты сильный и взрослый, а я маленькая и слабая. Я боюсь. Сама не знаю чего, наверное, не самой смерти, а точки перехода, того момента, когда я из чего-то обусловленного и конкретного - вот голова, уши, нос - стану чем-то нематериальным, непонятным. А это конкретное останется само по себе, как дом, брошенный хозяевами навсегда.
- Может, для того рядом с тобой и находится существо, сопровождающее тебя на страшной дороге?
- Насчет него – вообще не понимаю, что он такое! То ли потрепанный моей разудалой жизнью ангел-хранитель, то ли, наоборот, черт за левым плечом, окольными путями подталкивающий к аду. Он то исцеляет меня своими сказками и видениями, то язвительностью и колкостью приводит в отчаянье. Он видит меня насквозь. В нем нет ничего человеческого, что пугает меня до ужаса, но при этом он самый человечный из всех встреченных мной созданий. Я без него уже не могу - хоть и ругаюсь постоянно. Он – мой наркотик, избавляющий от душевных мук, причиной которых сам чаще всего и является. Вот такой вот парадокс.
- По-моему, нет разницы, призван ли он тебя спасти или погубить. Главное, что на пороге ты не будешь в одиночестве.
- Может, ты и прав, Акела. Я рада, что все тебе рассказала. Оказывается, мне действительно это было жизненно необходимо.
- Слушай, сестренка, а может, нам с тобой на пару на Пряжку пора? Тебе – за то, что все это выдумала, мне – за то, что поверил?
- Дурак ты! И шутки у тебя дурацкие!
Его реплика всерьез меня задела – может, потому что сама не раз задавала себе вопрос о собственной вменяемости.
- Да ладно тебе надуваться! Ну, извини, я не подумал. В моей внутренней градации катастроф потеря рассудка стоит на первом месте.
- А я бы хотела сойти с ума. Только полностью – не какая-нибудь банальная психопатия или шизофрения, а глобальный такой психоз с полным распадом личности. Чтобы ощущать себя не человеком, а чем-то совсем иным. Кто знает, может, все было бы гораздо ярче и интереснее?
- А как же смирительные рубашки и садисты-санитары?
- Да, эти два фактора меня не улыбают. Может, поэтому я до сих пор в здравом рассудке? – Я потянулась и встала. - Пойдем, что ли, дальше? А то у меня ноги уже затекли – на этой долбаной скамейке торчать.
- Все для вас, сударыня. Я сегодня податлив, как пластилин! – Он поднялся и галантно согнул локоть, предлагая вцепиться в него и чинно следовать дальше.
- Не подлизывайся. Как все-таки здорово, Акела, что я тебя совсем не воспринимаю как мужчину. А то влюбилась бы, смотрела по-собачьи преданным взглядом и изнывала от своих чувств.
- Да, кошмарненькая перспективка… Кстати, вспомнилась мне тут одна история из моего прошлого. Не очень в тему, зато забавная. Хочешь, расскажу – развлеку чуток?
- Спрашиваешь! Должен же ты мне сегодня настроение поднять, или нет?
- Так вот. У меня на родине, как ты знаешь (если ты, конечно, знаешь) добывают золото. Причем бедные трудяги, вкалывающие на прииске, вынуждены по полгода обходиться без алкоголя и женщин. Их только кормят, но зато потом, когда выдают зарплату сразу за шесть месяцев, можно приличную тачку купить – такие хорошие деньги выходят. Ну, зато и гуляют они во время своих отпусков – дай боже. Но это присказка, а сказка вот в чем. Был я тогда молодой, несознательный, в Бога не верил. Любил на халяву бухлом да баблом разжиться, да и вся компания у нас была такая. И решили мы такого гуляку-старателя на большие деньги кинуть. Придумали безотказный план: подослать к нему знакомую девушку, чтобы она раскрутила его хорошенько в каком-нибудь кабаке, а потом на улицу вывела. А там бы мы подоспели, отвели за уголок и объяснили, что к чему. Одна беда: все наши подруги отказались в этом грязном деле участвовать. А нам банального гоп-стопа не хотелось, душа просила чего-нибудь эдакого, с юморком и изюминкой. Был среди нас такой крайне забавный человечек, Толиком звали. И он предложил себя на роль прекрасной незнакомки. Надо сказать, был он весьма колоритным - высоченный, косая сажень в плечах, но смазливый. Ну, как говорится, на безрыбье и «Рама» сливочное масло, и пришлось нам довольствоваться тем, что было. Напялили мы на него платье – самого большого размера, какой смогли отыскать, накрасили как следует, и вдобавок рыжий парик на макушку нацепили. Втолкнули в подходящее питейное заведение и принялись ждать развития событий. Самое забавное, что на наше чудо природы клюнули очень быстро. То ли мужик попался подслеповатый, то ли его понятия о девичьей красоте были специфические. Сидят они, мило так воркуют за столиком, а мы, как придурки последние, на улице топчемся в ожидании Толиного сигнала. Час их нету, полтора… наконец выходит наша красавица под ручку с плюгавеньким таким мужичонкой. Ну, мы к ним - но он (или, в данном амплуа, она) глаза делает круглые и головой мотает: мол, сам справлюсь. Мы слегка обалдели от такой резкой перемены в нашем плане, тем паче что в Толике склонности к однополой любви прежде не замечалось. Но делать нечего, поплелись за ними следом. Пришли они к какому-то убогому вагончику, зашли внутрь, а мы на выходе в кустах притаились. Зажегся свет в окошке, потом погас. Через две минуты снова зажегся, и раздался душераздирающий крик. Из дверей пулей вынесся полуголый мужик, на ходу яростно впрыгивающий в штанины. Я ломанулся в вагончик первым и лицезрел Толика – в семейных трусах, руки в боки, парик съехал на бок, и улыбка поперек рожи. «Что произошло?!» «Да, понимаешь, лапать он меня начал еще в кафе, да внушительно так. Ну, я и подумал: ладно, скотина, устрою я тебе праздник жизни. Уговорил его убраться оттуда, купив вина и закуси у официанта. Пришли, выпили… Стал он меня домогаться, а я тоже не дурак – нашел в своем арсенале самый томный голос и говорю: слушай, малый, я при свете обнажаться не могу, стесняюсь, давай выключим, а когда разденемся, снова зажжем. Ну, он растаял, погасил лампу, начали мы раздеваться. Я еще в позу эффектную встал. Потянулся он к выключателю, нажал, и… видит меня во всей красе. Я еще брякнул своим родным басом для полноты ощущения: «Ну что, родной, потрахаемся?!!» Дальше вы сами видели…»
Акела закончил рассказывать, а я еще минут пять подвывала. Вытирая выступившие слезы, заметила:
- А мне дядю этого жалко. Он ведь после этого случая наверняка импотентом сделался!
- Сам виноват - нечего такой дурной вкус иметь! Да и вообще, переодетого мужика от бабы отличить легче легкого. Так что мужик был клиническим идиотом. Ладно, пошутили и хватит. Пойдем-ка домой – за гитарой, и в родную «Трубу». А завтра еще пообщаемся.
- О-ки. А где мы? Ты знаешь, как отсюда добираться до Хижины?
- Сестренка, разуй глаза.
Я послушно разула органы зрения. мой хитрющий братик умудрился тихой сапой, под свой рассказ, подгрести меня почти вплотную к дому. Вот и спина Федор Михайлыча виднеется в отдалении, и колокольня Владимирского собора. Ну, пройдоха…

В этот день я позволила себе не работать, не «аскать». Просто бродила по городу, по любимым местечкам и незнакомым закоулочкам. Вдоль Исаакия, мимо Манежа, по Новой Голландии… сквозь весь Васькин остров… вдоль речки Смоленки, петляющей, совсем не питерской, таинственной от соседства с кладбищем… К ночи забрела во дворик Кунсткамеры: запомнилось со слов Спутника это место, как одно из тех, где любит бывать Дух Питера в своей страшненькой ипостаси.
Никого там конечно не было – только восемь каменных истуканов и один пустой постамент. Прежде я не бывала здесь, но кое-что слышала: скажем, мифическую историю о сотруднике музея, у которого сын умирал от рака. Будто он окропил ацтекских божков своей кровью, и сын выздоровел. А однажды их якобы выкопали и хотели куда-то переместить, но за ночь во дворике высохли все кусты и деревья, и божков срочно водворили на место. Еще говорили, что это не настоящие божки, а их бетонные копии (что звучало правдоподобно: подлинную древность давно бы сперли), но магическая мощь все равно присутствует.
Я размышляла какое-то время, не последовать ли примеру того сотрудника: надрезать руку, поделиться кровью – ну, хоть с той симпатичной тетушкой с двумя веретенами, или с пузатиком с веселым черепом и пристальными глазами, или с клыкастым и щупленьким. И попросить их… о чем? Чтобы исчезла опухоль? Чтобы я стала богатой и успешной? Но ведь это ацтекские божества. Чужие, злобненькие. Тому клыкастому на его родине, кажется, приносили в жертву свежеободранную человеческую кожу. Вряд ли эти ребятки ничего не потребуют взамен. А потребовать с моей жалкой персоны особо нечего – душу, разве что. Да еще – болтовню со Спутником. Да красивые сны…
Нет уж. Обойдемся без чужеземной магии…

В Хижину я вернулась около трех ночи. Стучаться, вернее, барабанить в дверь «рогами и копытами» пришлось порядочно. Наконец выползла сонная Вижи, велевшая пробираться на свое лежбище как можно тише, так как все давно спят. Минут десять я безуспешно пыталась отыскать себе спальное место, в итоге пришлось довольствоваться креслом на кухне и чьим-то длинным плащом вместо одеяла.
Я глубоко вздохнула, поудобнее устраиваясь на своем коротком ложе, и нырнула…

Как же тут было темно! Абсолютная тьма. Она, казалось, просачивалась сквозь поры и окрашивала мои внутренности в цвет угля. Сдается, меня опять наказывали. За что? За невинные посиделки в кругу ацтекских божков?
- Эй, але, что за фигня? Кто напоил монтера? Дышать темно, и воздуха не видно. Срочно требую света! Света, света, света!..
- Привет, маленькая. Что ты так раскричалась? Кажется, я уже говорил насчет не восстанавливающихся нервных клеток. Сейчас будет свет!
Послышался щелчок, и прямо передо мной материализовалась свеча с крохотным язычком пламени. Ее держали узкие ладони, одна – в шелковой белой перчатке, другая – в бархатной черной. Оранжевый ореол высветил и знакомую фарфоровую маску.
- Что это за комната страха? Где мы, о надоедливейший из всех моих кошмаров?
- В мертвом мире. Я решил показать тебе место, которое стало ничем, хотя раньше воплощало собой полноту бытия.
- Вот так всегда! Ты решаешь мне что-то показать, а потом я мучаюсь приступами хандры. Я все больше склоняюсь к мысли, что ты – мое кармическое наказание, призванное истязать за грехи.
- Все может быть, маленькая. Я уже слышал сегодня несколько гипотез на свой счет. Некоторые меня искренне порадовали. Чего стоит хоть это: «В нем нет ничего человеческого, но при этом он самый человечный из встреченных мной созданий». Какая глубина, какой полет мысли!
- Подслушал чужой разговор, а потом еще имеешь наглость иронизировать над его содержанием?! Ах ты, скотина!
Я угрожающе замахнулась в направлении маски. И вновь оказалась в кромешной тьме.
На мои призывы и вопли никто не откликался.
И тут я по-настоящему испугалась. Никогда не думала, что темнота может быть настолько давящей, а тишина – настолько грохочущей. Я не понимала, стою я, или парю, или зависла в пространстве. Я не ощущала никаких предметов вокруг, но при этом казалось, что меня стиснули в чем-то тесном и жарком. На мои крики, уже безадресные - просто чтобы разогнать наваждение, не отвечало даже эхо.
Я напрягала голосовые связки, махала руками и ногами, выворачивала шею – лишь бы избавиться от ощущения абсолютной оторванности от всего на свете. Не знаю, сколько это продолжалось – секунды, часы или годы. Кажется, я поняла, столкнулась нос к носу с тем, что на несовершенном человеческом языке называется бесконечностью.
- Довольно! – родной голос Спутника показался мне слаще самой прекрасной музыки. Две ладони легли мне на плечи, успокаивая. – Это просто мертвый мир. Пустота. Прими ее. Ты должна это сделать – я рядом, я здесь. Так получилось, что тебе не пройти дальше, не выбраться отсюда, если ты не примешь ее.
Он говорил, и я чувствовала, как расслабляются сведенные судорогой ужаса мышцы. Пришла мысль, что ничто – это не только пустота, но и покой. И я сконцентрировалась на ней. Абсолютный покой… ночь бытия после утомительно-трудного дня. Темнота уже не давила, а нежно растворяла в себе. Тишина ласкала уши и, казалось, разглаживала напряженные, как сжатая пружина, извилины в мозгу. Всё окружающее словно втекало в меня сквозь ладони и кожу, сквозь волосы на голове и подошвы ног. Меня заливало, переполняло сладостным покоем, чуть покачивающим, словно в космической люльке, и беспредельным.
- Молодец, маленькая. Я знал, что ты сможешь. Открывай глаза – все позади.
Я распахнула очи и окунулась в краски идилличного мирка с зеленым небосводом и серебристой травкой. Спутник сидел на бревнышке, поросшем длинным мохом. Он был закутан то ли в белую простыню, то ли в погребальный саван.
- Что это было?
- Проверка. Для тебя и для меня.
- И каковы результаты?
- Ты ее прошла, я – нет. Я не смог удержаться и подсказал тебе. Но ничего страшного. Думаю, раз ты ее прошла, то сможешь пройти и всё остальное.
- Звучит обнадеживающе.
Только тут я осознала, насколько устала, и кулем рухнула на траву, оказавшуюся приятно упругой.
- А сегодня я заслужила сказку?
- Сегодня я ее не заслужил.
- И… что теперь?
- Твои сны, как обычно. Скажи, тебе часто снится вода?
- Более чем. То море, то горное озеро, то водопады. Цунами… которых я не страшусь почему-то.
- Я так и думал. Сдается мне, сегодня тоже приснится вода…


Он оказался прав. Вода… Бескрайняя, тихая, теплая. От нее поднимался жемчужно-серый туман. Я плыла в иссохшейся лодке без весел. Лодка шла сама собой, медленно, чуть покачивая бортами. Туман редел, и стали проявляться вздымающиеся тут и там из воды странные предметы – статуя ангела с крестом в руке… узкая и длинная золоченая пирамидка с резной фигуркой на оконечности…
Во сне, наверное, мозги работают вяло и слабо, поэтому, только разглядев в отдалении большую, мерцающую позолотой ребристую полусферу, я поняла, где я и что это за вода. Полусфера была куполом Исаакия. Узкая пирамидка – адмиралтейским шпилем.
Вода была на удивление прозрачной – даже в диких уголках Черноморья не встречалось мне подобной чистоты. В деталях были видны статуи богов на крыше затопленного Эрмитажа – когда я проплывала над ними. Темно-зеленые торсы в туниках и тогах, кудрявые головы, горделиво воздетые бронзовые длани… Колоннада Казанского красиво уходила вниз, золотясь под солнечными лучами. Между колонн сновали разноцветные рыбки, колыхались медузы – прозрачные, лиловые и голубые. Скамеечки у фонтана – мы с девчонками часто отдыхали на них – казались совсем крошечными. Вместо водяных струй из фонтанных труб тянулись вверх редкие пузыри.
Было тихо. Только иногда летучая рыбка взлетала над поверхностью прозрачной глади и с плеском уходила в нее…


Глава 8
П И Т Е Р
Мы плененные звери,
Голосим, как умеем.
Глухо заперты двери,
Мы открыть их не смеем.
Ф. Сологуб

Я проснулась от собственных слез. Все еще спали. Слезы, начавшиеся во сне, продолжали душить наяву. Я зарылась лицом в спинку кресла, чтобы никого не разбудить, но от этого стало только хуже. Тогда я на цыпочках пробралась в ванную, сполоснула лицо холодной водой и выскочила на улицу.
Так-то лучше. Можно даже выть в голос – какое дело до меня случайным прохожим?
Я добрела до «Казани» и присела на скамеечку у фонтана. Ту самую, которую недавно рассматривала сквозь зеленоватую толщу воды. Отдала лицо на растерзание долетающих до меня брызг. Стало полегче.

- Не помешаю?
Я повернулась с намерением отшить наглеца. Ряженый – во фраке и цилиндре на манер 19-го века. Много их таких в центре – чтобы фотографироваться с туристами.
- Шел бы ты, дорогОй… - но презрительная реплика сдохла, не успев оформиться.
В который раз за последнее время мне показалось, что я схожу с ума. Черты лица, которые не дано забыть. Серые глаза – те же, но выражение совсем иное. Не холодные и гипнотизирующие - искристые, наполненные беспечным смехом.
- Питер…
- К сожалению, не Рим и не Париж, чье общество, верно, обрадовало бы тебя больше.
- Ничего подобного! Но как ты здесь, наяву? И без Спутника?..
Он пожал плечами.
- Не хочется тебе льстить, но в чем-то ты не совсем обычная девочка, и некоторое тебе доступно. Я пришел извиниться за то, что тебе пришлось лицезреть меня – тогда, в том виде. Кстати, теперь можешь не опасаться моего подарка – отныне он для тебя безвреден. Но я всё же выбросил бы его на твоем месте, как советовал твой назойливый воздыхатель. (Я не сразу сообразила, что так он припечатал Спутника.) Он может повредить кому-нибудь из тебя окружающих.
Я потрогала кулончик на шее. Выбрасывать? Такую редкость и древность?..
- Я буду следить, чтобы он не попал никому в руки.
- Дело твоё. Независимо от того, избавишься ты от него или оставишь, вот тебе ещё один дар. Совсем другой, - он выделил интонацией слово «другой». – Талисман.
Он снял с запястья янтарные четки и протянул мне. Янтарины были крупные, красноватые, теплые от его руки.
- Спасибо…
Я вглядывалась в уже виденные один раз черты. Та же породистость, тонкость, но кожа не белая, а смугло-розовая, а главное – сияющие глаза и ощущение птичьей легкости в каждом жесте. Чем дольше я смотрела, тем жарче становилась поднимавшаяся изнутри волна нежности. Она затопила меня полностью – от старых кроссовок до лохматой макушки. Никогда и ни к кому в своей жизни не испытывала я такого.
На левом виске под кожей билась жилка. На несколько секунд я целиком сосредоточилась на её пульсации. Подчиняясь чему-то более древнему, чем разум, потянулась дотронуться до нее, ощутить токи его жизни.
- Можно?..
- Не стоит, - он мягко отстранился, не позволив моей руке прикоснуться к его лицу. – Для этого ты ещё слишком живая.
Он отвел от меня глаза, и я опять осталась одна в тесноте и пустоте собственного бытия. И тут я вспомнила сон.
- Послушай, я должна сказать тебе… - Слезы опять тут как тут, и никак с ними не справиться. – Мне приснилось сегодня, что ничего этого больше нет, - я повела рукой вокруг, - ни людей, ни домов. Все поглотила вода.
Он легко улыбнулся.
- Забей – как говорят в вашей тусовке.
- Ты не понял – я словно попала в будущее. Недалекое будущее, ведь глобальное потепление…
- Забей! – повторил он. И поднялся на ноги, изящно крутанув тросточкой с нефритовым набалдашником. – Не грузись, девочка. Вытри глаза. Лучше пойдем прогуляемся! Позволь мне сегодня побыть твоим кавалером. Я хочу, чтобы ты рассказала мне обо всех знакомых, что попадутся нам по пути. Я сделаю так, что тебя никто не сможет увидеть.
- А обо мне, выходит, ты ничего не хочешь узнать? – Если б мне не было так хорошо – его «забей» волшебным образом сняло с души камень, - я обязательно скорчила бы обиженную гримасу.
- А разве есть что-то, о чем бы ты не кричала по ночам в мое небо? Не шептала, гладя обшарпанные стены моих старых домов? Не выплакивала, полируя рваными варежками гранитные ступни моих эрмитажных атлантов?..
От его улыбки мне стало жарко, голова наполнилась чарующей легкостью.
- Ты прав: пожалуй, ты тот, кто знает обо мне всё. Только ты и ещё, может быть, Спутник. Ну, пойдем!
Я спрыгнула со скамейки, и мы вышли из садика.
- О ком, ты хочешь, чтобы я рассказала тебе?
Мы неторопливо брели по Невскому, наводненному толпами туристов, жадно пялившихся в хищные глазки фотоаппаратов.
- О тех твоих знакомых, кого мы встретим. Например, о нём, - он указал на сгорбившуюся фигурку на ступеньках Строгановского дворца.
- Я не обязана знать всех бомжей, шатающихся по твоим улицам и проспектам!
Говоря это, я всматривалась в субъекта, к которому мы приближались. Хотя на улице было более чем тепло, на нем была куртка с торчавшими из прорех клочьями ваты. Кудлатая борода, наполовину седая, темное от солнца (от грязи?) лицо, покрытое глубокими морщинами, кустистые брови над ярко-голубыми глазами…
- Я узнала его! Это Свет, хранитель вечного огня на Марсовом поле, - от радости, что вспомнила человека, лишь мельком коснувшегося моей жизни, я даже подпрыгнула и захлопала в ладоши. – Только я мало что могу рассказать о нем – мы почти не общались.
- Какой он?
- Хороший, - не задумываясь, ответила я. – Он бомж. Когда он после возвращения из Афгана провалялся долгое время в психиатричке, его жена и дочь лишили его прав на жилье и выгнали подыхать на улицу. Он весь день ходит по городу (собирает бутылки и сдает их), а ночует на Марсовом поле. По утрам на своей маленькой сковородке без ручки он жарит на вечном огне яичницу. Молодежь, собирающаяся там греться, уважает его и внимательно слушает его рассказы о войне, о жизни, о Боге. Минимум раз в неделю он ходит в баню. Он ревнитель чистоты и порядка, и сильно ругается с теми, кто мусорит у его огня. Там не бывает фашистов, скинов и тому подобной мрази. Никто не говорит гадостей, не кощунствует и не плюется.
- Забавно.
- Что именно?
- Что ты с такой теплотой говоришь о каком-то старом бомже.
- Ты не прав! – Я аж побелела от обиды за Света.
- Я не хотел оскорбить ни тебя, ни его. Просто мне показалось странным твое отношение к бомжу, вот я и позволил себе удивиться. Для меня все, кто любят меня, равно дороги. Но ты человек, ты иная. Ладно, продолжим наш путь, мы и так слишком здесь задержались.
Мы прошли ещё шагов тридцать, когда он вновь притормозил, указывая на невысокого мужичка с куцей бороденкой, залысинами и яркой бабочкой из бумаги, приделанной к длинной палке.
- А каков он?
- Это Гудвин, добрый волшебник нашего андеграундного мирка, - я улыбнулась, разглядывая знакомое лицо. Гудвин разговаривал с девушкой в косухе. Он вложил ей что-то в ладонь (конфетку – в этом я была уверена на все сто) и отошел, беспечно помахивая палкой с бабочкой. – Он очень-очень светлый и необычный, другого такого нет. Всем знакомым он раздает при встрече волшебные конфеты. Надо, когда их ешь, загадать желание, и если это действительно позарез нужно – обязательно сбудется. Его бабочку зовут Мария, он разговаривает с ней, как с живой. А дом его похож на закулисье театра – мне как-то посчастливилось там побывать. Жаль, что я не могу с ним сейчас поздороваться. Его магическая карамелька мне бы очень пригодилась…

Странный то был день. Я встретила всех, кого когда-либо видела в «Трубе», всех, с кем общалась хоть раз на улицах Питера.
- Эта девушка, та, с рыжими кудряшками, что стреляет сигареты у прохожих, – Язва. Она проститутка – не валютная, вокзальная, и наркоманка. Кажется, она больна СПИДом. Но, ты знаешь, она очень добрая, и, несмотря на её наркозависимость, на неё всегда можно положиться.
- То есть она шлюха и наркоманка, но все равно хорошая?
- Да, - я упрямо выпятила подбородок. – Я как-то вписывалась пару ночей в её тусовке – там все сидели на тяжелых наркотиках. Первое, что она сказала с порога, когда привела меня: «Если кто предложит этому ребенку уколоться или угостит колесами, лично замочу в сортире, а мясо продам на шаверму!»…
Все люди и впрямь казались мне сейчас добрыми и светлыми, и ни одного из встреченных я не могла бы назвать плохим человеком.
Мы добрели до памятника Чижику-Пыжику на Фонтанке. Вот уж кого я не ожидала здесь увидеть, так это бывшего бой-френда! По моим сведениям, он должен быть сейчас торчать в своем Мурманске.
- Это Тибальд! Мы встречались с ним в прошлом году, причем рекордно долгий для меня срок - целых восемь месяцев. Правда, больше половины этого времени прожили в разных городах - он в своем родном Мурманске, где безбожно мне изменял. В декабре я приехала к нему стопом и прожила до весны, решив заодно проблему зимовки. Мы обитали в квартире его друзей, парня и девушки, и я заметила, что в первый день девушка поглядывала на меня с опаской и старалась не оставаться наедине. Наутро, за приготовлением завтрака для наших мужчин, мы разговорились, и она поведала, что очень боялась моего приезда, так как этот облезлый рыжий пес, решив пошутить в своей обычной манере, предупредил, что из Питера приедет нимфоманка, бисексуалка и большая любительница зажигать втроем-вчетвером. Можно догадаться, сколько ласковых слов я высказала своему благоверному (точнее, не слишком верному) по поводу его шуточек! А весной я сбежала и вернулась сюда, потому что дико соскучилась по… - я на секунду запнулась, - по тебе.
- И он, конечно, тоже хороший?
- Он славный! Яркий и безбашенный. То он панк и неформал до мозга костей, то скин и фашист, непонятно, во что верит и к чему стремится. Необязательный и свободный как ветер. «Ветер веет над зловонной помойкой, ветер веет над ледяной изумрудной вершиной. Ему все равно, где веять, как библейскому духу…» Такой стишок посвятила ему одна из его девушек. Северный ветер, принесшийся из Мурманска. Восхищенное обалдевание, досада и ярость – вот чувства, которые он вызывал во мне чаще всего. А знаешь, почему он сейчас снимает кроссовки и расстегивает рубаху?
- Стриптиз? Вряд ли он выбрал подходящее место.
Я рассмеялась.
- Он собирается нырять в Фонтанку, под памятник Пыжику. Туристы бросают туда монеты на счастье. Он живет этим с мая по октябрь.
- Весьма своеобразный способ заработка.
- Для таких, как мы, вполне прибыльный. И времени отнимает немного. Смотри! – я позвенела браслетиком на левой руке, состоящим из симпатичных медных «евриков». – Это он подарил мне прошлым летом. Однажды Тибальд наступил на осколок бутылки на дне и страшно распорол ступню. Денег, как назло, не было – ещё ничего не успел насобирать. Мы с Вижи забежали в аптеку, вон в ту! – я показала головой, - и пока она отвлекала своей болтовней продавщицу, мне удалось стянуть бинт и перекись. Ворую я, надо тебе сказать, крайне редко. Разреши мне поздороваться с ним – очень давно его не видела и дико соскучилась! К тому же боюсь: раз он прикатил без предупреждения, видно, опять влип во что-то нехорошее.
- Нет, - жестко отрезал Питер. И добавил мягче: - Не сегодня. А что это за девушка, которой он поручил сторожить свои вещи?
- Это Шерри. Она неровно дышит к нему, еще с прошлого лета. Весьма своеобразная «трубная» личность. Она наркоманка, как и ее мать, и, как и мать, талантливая художница. На мой взгляд, когда она трезвая и не «обдолбанная», она самая красивая девочка во всей тусовке. Глаза с поволокой, длиннная шея, натуральные вороные волосы… Я искренне балдею от ее внешности и таланта и не понимаю, зачем нужно так гробить себя. Однажды я была у нее в гостях – огромная квартира в старом доме на Ваське, кругом статуи и картины - и при этом полный бардак. Помню, нам пришлось залезать к ней по дереву, на второй этаж – потому что в двери был домофон, а ключи она потеряла. Ко мне Шерри отчего-то испытывает очень теплые чувства, чуть ли не материнские, хотя старше всего на два года. Не знаю, чем я заслужила такое, но это приятно.
- Ну, ещё бы: она ведь очень хорошая?
Я замешкалась с ответом. Всплыло в памяти, как ненавидел ее мой названый братец Акела, как грозился чуть ли не изуродовать – за то, что подсадила на иглу Лешего, с которым одно время встречалась.
- Для меня – да.
Я подошла к самому Пыжику. Мой кавалер не стал отчего-то меня торопить и остановился, с изяществом опершись на парапет, изогнувшись, чтобы не испачкать костюмчик, и поигрывая тросточкой. Какая жалость, что никто из прохожих не видит, какой мужчина меня сопровождает – повеса и щеголь с безупречными манерами и смеющимися глазами! А уж если б Тибальд увидел, челюсть у него отпала бы до ключиц…
Я разглядывала бывшего бой-френда, только что вынырнувшего из воды с бензиновыми разводами, радостно потрясая зажатыми в ладонях трофеями. Умытая татуировка пумы на правом плече по-прежнему грозно скалилась. Красивая до умопомрачения Шерри, нагнувшись над парапетом, приняла добычу. Несмотря на жару, на ней была глухая кофточка с длинными рукавами, скрывавшими истерзанные вены.
- А ты любишь свои памятники? – спросила я, жмурясь от солнечных бликов на воде и на латунной спинке птички. – Вот хотя бы этот?
- А ты любишь свои ресницы? – откликнулся мой кавалер. – Свои желтые глаза? Своё правое ухо?..
Я фыркнула, не найдя, что ответить.
- Налюбовалась на своего героя? - Он порылся в карманах и вытащил горсть старых монет – массивных пятаков, крохотных грошиков, серебряных полтин. Щедро высыпал их в воду, у самых ног Тибальда, пританцовывавшего от азартного зуда в шальной крови. – Двинулись дальше?
И я послушно двинулась, порадовавшись про себя за бывшего бой-френда с обломившимся ему богатым уловом.

Мы долго бродили по знакомым и любимым местам.
Я послушно рассказывала обо всех, прошедших сквозь мою жизнь и мелькавших теперь перед нашими глазами (это казалось чудом, и я догадывалась, кто мог его устроить). Иногда приходилось напрягать память, чтобы вспомнить имя (кличку), иногда, напротив, хотелось броситься на шею человеку, казалось, давно потерянному в круговороте бурной и безалаберной жизни.
Мои ноги еле передвигались, язык побаливал от постоянной болтовни - но энтузиазма хватило бы на десятерых. И еще я заметила, что не было ни одного приступа – голова ни разу не заполнялась «ватой». К чему бы?..
- Это Сэнс, он всегда начинает играть в это время и в этом месте. Шоколадный мальчик «Трубы». Он настолько же добрый, насколько мягкий, и настолько мягкий, насколько талантливый…
- …Нетти – она сегодня работает на Сэнса, ему повезло - это лучший наш «аскер». И Вижи – отбивает ирландскую чечетку, смешная… Две подружки. Яркие, как звездочки, верные в качестве подруг и ветреные – в роли возлюбленных…
- …Еська – вся такая цивильная, чистенькая. Это потому, что она умудряется совмещать обыкновенную жизнь (мама-папа, обед из трёх блюд, институт) с «Трубой». Что, по-моему, крайне не просто…
- …Леший и Красавчик – если ты хоть что-то понимаешь в музыке, ты согласишься, что их группа «Кулэм-олэм» - самая талантливая и необычная среди неформалов. Они оба не приспособлены для такой жизни. Оба пьют, а Леший ещё и колется. Два лучика света, запутавшиеся в грязном болоте…
- …Патрик – тот, что тянет пиво из горлышка. Теплый, ласковый и беспечный, как весенний котенок. Даже жизнь наркомана не сделала его сволочью…
- …Чакра – она всегда ходит очень быстро, чуть ли не строевым шагом. Вот и сейчас несется, разрезая толпу, как ледокол. Разыскивает своего Акелу, не иначе. Она самоуверенна, считает себя выдающейся ведьмой и экстрасенсом. Но зато искренняя и прямая. И умеет любить. Другу или бой-френду она предана, как волчица…
- …Абрек – вот он танцует у входа в подземку. Он классно это делает. Он похож на смерч, яростный и обжигающий, а его стихи – выплески адской боли. Словно рисунки кровью на стекле. Его жизнь – затянувшийся прыжок с крыши: все время на выдохе, до предела…
- Он тоже хороший? – прервал мой монолог давно не подававший голоса повеса и денди.
- Да!
- А как же проломленные в драке головы? Я слышал, он даже может ударить женщину.
- Порой мне тоже кажется, что от зверя в нем больше, чем от человека. Но он искупает всё тем, что жить ему больнее всех. Демоны его страстей пытают его, прижигают внутренности. Когда он ударяет кого-то, он не видит, женщина это или мужчина, он весь в багровом тумане, как смертельно раненый пикадором бык…
- …А это мой названый братец Акела – расчехляет гитару у Елисеевского. Чакра воссоединилась с ним, чему искренне рада. Она никогда на «аскает» - не умеет или брезгует, и просто сидит на асфальте и слушает его надрывно-хриплые песни. Акела… Белый огонь, закованный в броню льда. Чужой, другой. Самый сильный и яркий из всех моих «трубных» знакомых. Да и, пожалуй, из всех вообще. Если Тибальд похож на кромку ножа, отточенную до бритвенной остроты, то Акела – обоюдоострый меч из рыцарских историй. Это гордое и благородное оружие – им не ударить в спину, как кинжалом, не стать орудием предателя, как яду или веревке, не обагриться кровью беспомощной жертвы, как топору палача. Только в схватке лицом к лицу, в честном противоборстве он будет жесток и неумолим, как сама судьба…

- Всё сказала? – Мы приземлились в маленьком дворике у Армянской церкви, так как ноги отказывались нести меня дальше. – Красиво излагаешь, молодец. И его, кого ты так поэтично сравнила с орудием убийства, его ты тоже считаешь хорошим?
- Конечно. Я называю его братом и очень люблю, а разве я могу любить негодяя?
- Не знаю, не знаю. Ладно, а кто тогда в градации твоих ценностей плохой?
- Ну… Калигула, наверное. И Чикатило.
- И всё? А вот этот милый господин? – он кивнул на соседнюю с нами скамью.
Лица сидящего не было видно – он дремал, запрокинув голову на спинку скамейки. Щегольская одежда – но мятая и грязная. Неровное, судорожное дыхание. Острый кадык…
Я узнала мгновенно.
- Слушай, какого черта ты меня допрашиваешь?!
- А отчего ты так кипятишься? Просто спросил. Он ведь тоже твой знакомый, как и все остальные.
- А я не хочу отвечать! Он пришел с войны, между прочим. Каким он был до ухода на бойню – ты знаешь?!..
- До ухода он кого-то порешил в драке, по-моему. Успокойся! Не переживай так – проехали. Последний вопросик – и больше не буду тебя пытать. А ты сама – какая?
- Дурацкий вопрос. Конечно, я не ангел с белоснежными перышками, но…
Я приготовилась объяснить, что стараюсь никому не причинять зла, и хотя совершила немало ошибок, но ни преступление, ни подлость, ни предательство среди них не значатся. Что не могу не то что убить, но даже просто ударить человека… Но что-то сковало мой язык, прежде столь бодрый. После всего случившегося за последнее время (и в частности, после бесед со Спутником), этот вопрос поставил меня в тупик.
- Наверное, плохая, - после длительного размышления выдала я.
И тут он расхохотался. Я не сразу поняла, что это смех: издаваемые им звуки мало напоминали обычное выражение радости и веселья. Слыша их, скорее можно было представить волны, с шелестом разбивающиеся о гранитные парапеты… грохот спешащих трамваев… карканье ворон в сером небе, подпираемом кудрявыми макушками Ростральных колонн.
- В хорошую компанию ты себя записала! Калигула, Чикатило и девочка Росси – перечень самых выдающихся злодеев всех времен и народов…
- Нет, ты не понял! Просто… - Я запуталась сначала в мыслях, а потом и в словах. Очень трудно выразить внятно то, что крутится под черепной крышкой. Особенно, когда словарный запас не велик. – Я не ставлю себя в один ряд с этими выродками. Я сужу о себе изнутри и вижу множество деталей, которые стоило бы поменять. А другие? Я ведь не могу взглянуть на мир их глазами. Я эгоцентристка по сути своей, и градации добра и зла проходят у меня внутри, согласно их ко мне отношению. Да, возможно, Акела излишне жесток к своей бывшей жене, а Леший – пьяница и наркоман, но мне они не сделали ничего дурного, и значит, для меня они хорошие. И мне плевать, как к ним относится окружающий мир. И вообще, что это за детское деление на белое и черное? Тебе самому не смешно? Люди – они разноцветные. И тот, кто повернут ко мне пушистой и теплой стороной, для другого может выглядеть колючим или скользким.
- Ладно. Признаюсь: я решил с тобой сегодня встретиться по своей воле. Но этот вопрос попросил задать другой персонаж, не менее тебе знакомый.
- Ну, Спутник, ну, скотина! Теперь понятно – вопросик вполне в его нравоучительном духе. А я-то уразуметь не могла, с какой стати ты меня допрашиваешь, когда сам… - Я собиралась напомнить эпизод со зловещим дракончиком и, мягко говоря, не совсем добрым выражением его глаз в нашу первую встречу, но осеклась. Хрен знает, как он на это прореагирует. – В общем, понятненько всё.
- Рад, что недоразумение разрешилось. А сейчас нам пора.
- Куда?
- Здесь недалеко. Покажу тебе одно замечательное местечко.
Договаривал он уже на ходу, и мне ничего не оставалось, как покинуть гостеприимную скамеечку и поплестись следом. Я шла чуть позади и смотрела на его затылок со стянутыми в тугой хвост черными волосами. (Цилиндр он снял и куда-то выкинул по дороге.) Я провела с объектом своего обожания почти целый день и теперь анализировала ощущения. Он опять изменился. В начале встречи был галантным, легким повесой с тросточкой, почти мальчишкой. Теперь это был надменный и властный мужчина – князь или граф. Он не стал выше ростом или шире в плечах, но от всей фигуры исходило ощущение мощи и бронзовой тяжести. Трость стучала об асфальт весомо и размеренно. (Мне вспомнился пушкинский Медный всадник, скачущий по городу, а также кони с Аничкова моста в фантазиях Вижи.)
Моё безудержно-детское обожание никуда не делось, не стало слабее, но теперь к нему примешивалось осознание его абсолютной не-человечности, чужести. Мы с ним были слеплены из предельно разных материалов – как дерево и воздух, или шелк и лезвие. Даже Спутник с его извечными шуточками, внезапными появлениями и исчезновениями и прилипшей к лицу маской казался понятнее и ближе.

Занятая этими мыслями, я не заметила, как мы зашли в какой-то дворик на набережной Мойки. Очнулась я только у суровой стальной двери на первом этаже. Она была опечатанной. Мой провожатый слегка толкнул ее, и распахнулось чрево чужой квартиры. Он сделал приглашающий жест.
- Где мы? – испуганно осведомилась я.
- Это место твоего сегодняшнего ночлега. Хозяев нет и не будет. Можешь располагаться и чувствовать себя свободно.
- Дверь опечатана, значит, здесь было совершено преступление. Веселенькое местечко! А крови на обоях или паласе не будет?..
Я осеклась, заметив резкую перемену. Что-то случилось. Стоящему рядом со мной существу стало вдруг очень больно. Так, что даже меня задело по касательной.
Он закинул голову и замычал, глухо и страшно.
- Что случилось?!
- Ублюдки, - он выплюнул это слово сквозь плотно сжатые губы.
На правой щеке зияла рана с рваными краями. Сквозь нее проглядывало нечто очень отдаленно напоминающее человеческую плоть. На моих глазах рана начала затягиваться и почти исчезла, оставив тонкий рубец.
- Все в порядке, - он провел ладонью по лицу. Холод и яд сквозили в его тоне, и я испугалась, что он станет таким же, как в прошлую встречу, у сфинкса. Но продолжил он мягче и спокойнее: - Ничего страшного не случилось. Просто снесли еще одно из тех зданий, что составляют мою плоть… и мою душу.
- Тебе так больно, когда в тебе что-то рушат?..
- Нет, только когда трогают то, что стояло столетья и могло бы простоять ещё столько же. То, что являет собой мой облик и мою суть. Новостройки и хрущевки мне безразличны, напротив, когда их сносят – ощущение, словно состригают отросшие ногти или волосы. Ладно, хватит об этом. Тебе пора отдыхать!
Его голос звучал сухо и холодно.
- Погоди! – Поняв, что он собирается уходить, я чуть не схватила его за плечо, но вовремя одернула руку. – Я еще увижу тебя?
- Возможно.
- И тогда, наверное, на тебе будет буденовка? Или нет, как его, матросский бушлат?..
Я поняла, что сморозила большую глупость, еще прежде чем он ответил.
- Ты считаешь, что у меня в жизни не может быть мрачных и грязных периодов, которые хочется поскорее забыть?
Ох, и недобрые стали у него глаза… Недобрые и безбашенные, как у Абрека, когда ярость заливает ему мозги. Вспомнился страшный мальчик из сказки Спутника, в ушах загремели беспощадные ритмы Блока из «Двенадцати»: «Черный вечер, белый снег. Ветер – на ногах не стоит человек!..» Неужели он воплотился в одного из революционных матросов, чей бушлат я сдуру упомянула?
- Прости, я сказала глупость!
- Прощаю.
И он исчез (слава богу – иначе от страха я бы тихо помешалась). Без каких-либо спецэффектов, которые так любит Спутник – просто повернулся и растворился в темноте лестничной клетки.

Я осталась одна.
Дабы разогнать страх, пробормотала вслух:
- Шизофрения прогрессирует.
И вошла в недра незнакомого жилища.
Квартирка оказалась по-мещански обставленной, тесной от мебели и всяких там ковриков, но вполне удобоваримой. Следов от крови на обоях или паркете, к счастью, не обнаружилось.
Отмокнув положенный срок в ванне (в которую беззастенчиво вылила половину стоявшего на полочке шампуня), я забралась на широкую постель и растянулась на чужом белье (чувство брезгливости атрофировалось у меня давным-давно – для жизни в «Трубе» это ненужное бремя и роскошь). И закрыла глаза.

- Привет…
- Здравствуй!
Все вокруг окутывала лиловатая дымка. Сквозь нее проступали очертания деревьев и скал. Воздух был сладким и густым, он пах лавандой и клюквенным киселем. Герой моих сновидений сидел на земле в двух шагах от меня. На нем была льняная рубаха, длинная и просторная. Голова Спутника была низко опущена, и тут я впервые обнаружила, что у него есть волосы. Это и впрямь стало для меня открытием! Видимо, прежде они всегда были спрятаны или прикрыты головным убором, а теперь волнами укутывали шею и спину. Длинные, густые и темные – лишь две седые пряди надо лбом.
- Где мы?
Он поднял лицо. К моему глубочайшему разочарованию маска на нем присутствовала, как обычно.
- Там, где нет времени. Где кончается мироздание и где оно берет свое начало. Где произносятся самые важные слова.
- Весьма туманно. И что же такого важного ты хочешь мне сказать в этом славном месте?
Он подошел ко мне. Пахнуло засушенными розами и морской соленой влагой. Скрытые фарфором губы выдохнули:
- Это случится завтра.
Когда, после посещения больницы, я вытребовала у него обещание предупредить меня, я не раз думала о том, что почувствую, узнав, что жить мне осталось определенное и очень малое время. Даже после того как мне сказали, что я неизлечимо больна, смерть казалась нереальной и далекой. Чужой. Но вот она – уже своя, совсем близко. Дышит мне в затылок, а может быть, дует в лоб.
На какой-то миг меня заморозило… и вдруг все стало легко и просто. Может быть, это называется катарсисом? Я подалась вперед и уткнулась лицом в жесткое льняное плечо.
- Спасибо, - я не понимала, отчего слезы текут по моему лицу – ведь все хорошо, отчего же я плачу? – Спасибо за все, что ты для меня сделал. Ты мне ближе, чем я сама себе. Пожалуйста, побудь сегодня со мной еще, не отпускай, не гони в мои сны…
- Хорошо, маленькая.
Его руки сомкнулись на моей спине кольцом защиты, закрывающим от всего мира и от самой себя.
- Кто ты? Пожалуйста, ответь мне, хоть сегодня. Демон ты или ангел, мне, в сущности, все равно. Пусть для всего мира ты будешь тьмой, но для меня ты всегда был и останешься светом - самым теплым, самым нужным и нежным…
- Зачем столько патетики, девочка? Пока могу сказать определенно лишь то, что наши линии судеб так плотно переплелись, что стали одной. Может быть, я был городом, который ты когда-то любила так же страстно, как сейчас Питер, а потом предала или, напротив, спасла. Может, я был частью твоей души, которая по каким-то причинам от тебя отделилась и обрела тело и самостоятельное бытие. Может, я твоя смерть – личная, особенная. Или просто объемная галлюцинация, вызванная опухолью, давящей на твой мозг. Разве это имеет какое-нибудь значение сейчас? Завтра все встанет на свои места.
Он отстранился, и я почувствовала ноющую пустоту в том месте, где моя макушка прижималась к его плечу.
- Вот странно, Спутник! Я умудряюсь испытывать самые сильные эмоции не по отношению к живым людям, но – к непонятным существам. Один – дух города, при взгляде на которого меня захлестывает обожание, смешанное с ужасом. Второй – ты. То ли моя смерть, то ли галлюцинация. Не знаю, как описать весь спектр чувств, которые к тебе испытываю – начиная от бешенства и кончая полной невозможностью представить себя без тебя…
- Спасибо. Но давай пока не об этом.
- Хорошо. Можно я спрошу одну вещь?
- Спрашивай.
- Я видела сон прошлой ночью, про затопленный Питер. Ревела, как никогда в жизни. Утром рассказала ему, а он ответил: «Забей!» Почему он так сказал? Почему он был так беспечен?
Спутник рассмеялся.
- А почему ты так беспечна – сейчас? Почему не плачешь и не причитаешь вот над этим? – Он погладил мою ладонь. – Тебе не жалко ее – свою маленькую плотяную одежонку?
- Сравнил тоже!
Я призадумалась над его словами. Но Спутник не дал мне как следует поразмышлять и потянул за собой:
- Пойдем!
Я послушно двинулась следом.
Мир лиловатой дымки и сладких запахов имел свой край. Мы застыли на этом краю – далеко внизу кудрявились барашками волны.
- Побудь немного собой!
И он неожиданно и сильно толкнул меня в спину.
Я рухнула с высоты и пробуравила воду – глубоко-глубоко. В теплой и соленой океанской плоти лишь в первый миг было страшно, а потом стало вольготно и хорошо. Я не устремилась наверх, на поверхность – но понеслась вперед, в самой толще воды, становясь на бегу все больше, все шире… А потом выскочила на поверхность и побежала уже по суше – бурливой молодой речкой. Бежала и смеялась. Я была одновременно своим истоком – из этого славного, отечески-теплого моря, и своей дельтой – далеко-далеко отсюда, многими рукавами впадающей в другое море, серое и холодное, - и каждой своей капелькой, и каждой рыбой, и каждой водорослью. Я была бурной, неистовой, шумной – в тех местах, где прибрежные скалы сдавливали мое русло. И тихой, мечтательной, с глубокими омутами покоя – там, где мой путь пролегал по равнине. У меня не было человеческих чувств, но было ощущение беспредельной полноты. И никогда мне не было так… хорошо? – нет, это слишком человеческое слово. Я была больше собой, чем когда-либо. Во мне не было любви, но было нечто более глобальное. У меня не было свободы, ибо я сама была свободой…



Глава 9
Р А С С В Е Т

Думал ли кто, что родиться на свет - это счастье? Спешу
сообщить ему или ей, что умереть – это…
У. Уитмен

День обещал быть ясным.
Разбудили меня солнечные лучи, лижущие левую щеку. Я открыла глаза и сразу вспомнила свое ночное, свое истинное бытие – речкой или стихиалью речки. Ощущения свободы и легкой вольготной радости никуда не исчезли…
Я застелила приютившую меня чужую постель. Отыскав в «хламнике» зубную щетку, направилась в ванную наводить марафет. После вчерашнего шампуня волосы дивно блестели, были мягкими и пахучими.
Ну, и что дальше? Точного времени моего ухода мне никто сообщить не удосужился. Нет, я не сомневалась, что меня предупредят и должным образом проводят. Но вот чем занять предшествующее этому время?
«Кажется, ты кое-что забыла?»
- Что, например? - Очень странно задавать самой себе вопрос, не зная, что за ответ последует.
«Проститься».
- С кем именно?..
Но голос в моем мозгу, прошептав это слово, растворился в его глухих недрах. С полминуты я подумала. А потом меня озарило.
Я принялась рыскать по квартире в поисках телефона, который вскоре обрела на кухне. Гудки в трубке бодро свидетельствовали о его работоспособности.
Набрала номер, казалось, давно стершийся в памяти. Пока тянулись длинные гудки (я считала их: раз, два… четыре…), меня прошиб страх: а вдруг мой голос не узнают, вдруг меня напрочь забыли?..
- Слушаю!
- Мама? Мамочка!
- Мариша, Маринка!!! Неужели это ты, доченька?!..
Я отстраненно подумала, что, оказывается, у меня есть вполне нормальное человеческое имя.
- Да. Это я…
- Два года, боже мой, два года от тебя ни слуху ни духу! Мы все морги обзвонили, все больницы объехали… Я уже отчаялась верить в то, что ты жива. В передачу «Жди меня» ездила, и все без толку. Где? Где ты была все это время, доченька?!!
Моего слуха коснулись рыдания. Интересно, это там плакала мама, или я здесь ревела в полный голос?..
- Знаешь, я Марата через неделю на улицу выставила. Прости меня, Маришка!..
Марат, Марат – память услужливо подкинула воспоминания, глубоко закопанные, лежавшие мертвым грузом на дне души и до сей поры меня не тревожившие.

…Я родилась не в Питере, не его страстно любимые мной дворы и скверики служили мне колыбелью. В маленьком и ничем не примечательном городке в Сибири. У нас была крепкая семья, почти по-социалистически – ячейка общества. Любящие родители и две сестренки – старшая Марина и младшая Агата. Потом не стало отца. Нет, он не умер – просто однажды вечером вышел из дома в ближайший магазин за хлебом и исчез. А через неделю вернулся, чтобы забрать вещи и документы для развода. Это был последний раз, когда я его видела. В суд на бракоразводный процесс я не пошла – слишком любила, чтобы видеть с кем-то другим, кроме меня, Агаты и мамы. Тогда мне было тринадцать лет, а сестре три года. Через полгода в маминой жизни появился Марат. Попутно он зачем-то вломился и в мою жизнь, что меня совершенно не радовало. В тот момент у меня как раз пошел пресловутый переходный возраст. Я прогуливала школу – поскольку там было невыносимо скучно, и уроки я выдерживала лишь с хорошей книжкой под партой. Начались первые мальчики (ну а как без них?)… Марат вовсе не был агрессивным ублюдком, домогавшимся меня или избивавшим. Он даже не был алкоголиком. Он лишь пытался воспитывать меня, а я не без оснований считала, что у него на это нет ровным счетом никаких прав. Последней каплей для стал один августовский вечер, когда я загулялась дольше обычного и пришла домой в начале третьего. Я попыталась незаметно прошмыгнуть в свою комнату, но отчим выскочил в прихожую с глухим рычанием, не предвещавшим ничего хорошего. Он оттащил меня на кухню, где уже сидела мама с траурным, несчастным и строгим выражением на заплаканном лице.
- Ты шлюха! Мать вкалывает как ломовая лошадь, а ты позволяешь себе шляться до середины ночи и ни хрена не делать! По мужикам, небось, шляешься! Наркотики употребляешь!.. Но больше этого не будет, учти: с завтрашнего дня я начинаю делать из тебя человека! Больше никаких гулянок – и так папаша избаловал тебя дальше некуда!
- Ты не можешь меня «строить», не имеешь права! Ты мне никто! - От его во многом несправедливых упреков и безрадостных перспектив во мне зародилась дикая ярость, и я уже не контролировала свои слова. – Ты для начала свою задницу оторви от дивана и на работу устройся! А то если мама на тебя вкалывает, то это ничего, а если на меня – то уже трагедия века. Да и вообще, не пойти ли тебе на х..!!!
Я не рассчитала, что моя речь так заденет его, а он не рассчитал своей силы. Скорее всего он хотел легонько шлепнуть меня по щеке, исключительно в воспитательных целях, но в итоге от его затрещины я не удержала равновесия и грохнулась, изо всей дури приложившись башкой к стене. Мама вскрикнула, но Марату ничего не сказала, видимо, посчитав, что удар пойдет мне на пользу. Но я так не думала. Поднявшись на ноги и пощупав кровоточащий затылок, я провела рукой по снежно-белой стене кухни, оставив багровый развод. Попыталась презрительно расхохотаться, но не поимела в этом успеха. Крикнув: «Я вас всех ненавижу!!!» - и как можно оглушительней хлопнув дверью, выскочила на улицу…
Скорее всего я бы побегала немножко по ночному городу, выпустила пар и к утру вернулась домой просить прощения (у мамы, естественно, не у него), но все сложилось иначе. Зареванную, с пробитой башкой, меня зацепила Геката – автостопщица со стажем. Не знаю, каким ветром занесло ее в наш забытый богом городишко, но она воистину стала для меня «ногой судьбы». Она предложила мне двинуть с ней вместе дальше, по широкой России-матушке, и, пребывая на пике ненависти ко всему миру, я легко согласилась составить ей компанию. Мы «стопили» с месяц, пока не оказались в Питере. Я влюбилась в этот город с первого взгляда и решила остаться в нем навсегда, а Геката заколесила дальше, влекомая одной ей ведомой целью.
Только не надо считать меня бесчувственной сволочью. Я не могла жить, вспоминая маму, сестру и отца, поэтому загнала память о них в такие глубины (и низины) души, что это смахивало на амнезию – ведь я даже имени своего назвать не могла. Я уже упоминала где-то, что мой организм - и память, видимо, тоже - в каких-то вещах удивительно мне послушен.

- Прости меня, мамочка! Я во всем виновата, я слишком большая эгоистка, я скотина…
- Ты знаешь, сколько я плакала ночами напролет… Каждый неопознанный труп в нашей области, каждое упоминание о серийном маньяке – словно нож в сердце. А знаешь, как папа тебя искал? Ты могла бы позвонить, хоть разочек, только сказать, что жива и здорова!..
- Прости меня, мамочка. Но теперь уже ничего не сделать – я выросла, и я такая, какая есть.
- Хорошо-хорошо! Я очень люблю тебя – любую. Когда нам тебя ждать, доченька? Ты приедешь на поезде или прилетишь?..
- Когда ждать… Понимаешь… - Я замешкалась, пытаясь придумать что-нибудь правдоподобное. Не сообщать же, в самом деле, что сегодня я в последний раз дышу воздухом этого мира. Говорят, бывает ложь во благо, и пусть это ляжет еще одним грехом на мою и без того не кристально-чистую душу. Лучше, если мама будет считать меня всю оставшуюся жизнь скотиной, чем узнает о моей смерти. – Я не могу приехать. Я… на днях замуж выхожу. Далеко. В Австралию уезжаю. Еще раз прости…
- О чем ты говоришь, Марина, что это за бред? Какая Австралия?! Если у тебя нет денег на дорогу, скажи, где ты, и папа за тобой приедет!
В ее голосе нарастали нотки истерики. Я не могла это слушать – внутри все ныло и сжималось.
- Я рада, что ты общаешься с папой, передай, пожалуйста, ему и Агате, что я их очень-очень люблю…
- Я общаюсь с папой, потому что больше не с кем. Маришка, не хотела тебе пока говорить, чтобы не расстраивать, но придется… Я не могу ходить, я на инвалидности. Отнялись ноги год назад, врачи говорят, на нервной почве… Папа забрал Агашу в свою семью и навещает меня. Если б не он, меня бы уже не было, а Агата была бы в детском доме.
Ну вот, получай…
- Мамочка, я не могу сейчас говорить, я позвоню позже. Пока!
Я швырнула трубку. Долго сидела, уткнувшись головой в колени. Давно мне не было так горько и тошно, и давно я не чувствовала себя такой сволочью.
И никуда не деть воспоминания. Я видела маму с маленькой Агашкой на руках… маму, читающую мне сказки про Нарнию (Агашки еще не было на свете, и она принадлежала только мне)… ее и папу – смеющихся, загорелых, на пляже под Симеизом… Когда я была совсем крохой, она записывала за мной всякие забавные словечки и даже один афоризм, который я выдала лет в шесть: «Кто боится смерти, тот боится счастья»… Мы сочиняли с ней комиксы и песенки на детском синтезаторе и даже оперу «Про мышку Маришку и пташку Агашку»…
И ей ведь только тридцать семь лет, дьявол меня побери…

Ледяная вода из-под крана – отличное средство от разводов слез на щеках и распухшего носа. А банка растворимого кофе, обнаруженная в кухонном шкафу (надеюсь, неведомые хозяева не очень на меня обидятся за такое бесцеремонное хозяйничанье), послужила антидепрессантом.
Тоска и боль никуда не ушли, я просто затолкала их поглубже, заткнула им рты. Убедившись, что могу выглядеть более-менее позитивно и фальшивый голливудский оскал натягивается на лицо без труда, решилась наконец выползти из столь гостеприимно отнесшегося ко мне приюта.
День был, как и вчера, теплым и солнечным. Лишь только я вышла из подъезда, он ударил меня тысячью летних запахов большого города. Пахло рекой и раскаленным асфальтом, выхлопными газами и тополиной листвой, синим небом и сигаретным дымом, парфюмом, смешанным с потом, и горьким пивом… Я вдохнула полной грудью эту смесь и выдохнула. Стало легче. Часть камней, лежавших на моей грешной душе, растворились, превратились в пар и благополучно унеслись в небо.
- Спасибо, Питер!
Я погладила шероховатый и теплый от солнца бок приютившего меня дома. Он заспанно жмурился провалами чердачных окон.
Пора было двигаться. Вряд ли у меня есть достаточно времени на завершение всех своих дел – а сделать хотелось многое.
Перво-наперво я решила зайти к Сэнсу, тем более что обитал он неподалеку. Затем – в Хижину, а дальше… будет видно.

В Сашкину дверь мне пришлось долго звонить и стучаться. Настолько долго, что я почувствовала себя полной скотиной, не дающей выспаться усталому трудовому человеку. Наконец мне открыли.
- О, Росси! Привет!
Выглядел «сладкий мальчик», прямо скажем, забавно. Перышко от подушки венчало маленькой короной его взлохмаченную шевелюру. Одеяло, в которое он ззавернулся, словно в тогу, скрывало всю фигуру, и лишь два больших пальца ног с любопытством выглядывали из-под его края.
- Какими судьбами?
Радости на лице Сэнса было не так чтобы через край.
- Да вот, пробегала мимо, решила заглянуть. Может, хоть чаем угостишь, а не у порога держать будешь?
Не дождавшись положительного ответа, я слегка потеснила его и просочилась внутрь. В комнате на разложенном кресле лежало нечто непонятного происхождения, но явно женского пола. Дама сладко посапывала и дергала во сне левой пяткой. Так… теперь понятно недовольство, которое Сашка тщетно пытался прогнать со своей физиономии. Интересно, неужели я похожа на человека, способного кого-либо ревновать? Особенно сегодня.
- Миленькая. Как зовут?
- Света… или нет, Алена. А впрочем, какая разница?
- Да, в сущности, никакой.
Я прошла на кухню и бесцеремонно оседлала первый попавшийся стул.
- Так какими судьбами? – Сэнс, смирившись, видимо, что поспать ему в ближайшее время не дадут, поставил на плиту чайник. - Я слышал, ты куда-то пропала. Вчера все обитатели Хижины тебя обыскались. Ты там появилась?
- Нет еще, не дошла. Ладно, не буду тебя долго мучить. Я зашла попрощаться. Я уезжаю, очень далеко.
- Попрощаться? Со мной? – Его пушистая бровь удивленно изогнулась.
- Понимаешь, скорее всего я не вернусь из этой поездки. Или вернусь настолько не скоро, что ты не узнаешь меня при встрече. Вот я и решила оставить тебе что-нибудь на память, чтобы совсем не забыл.
Я порылась в кармане и выудила четки из янтаря, подаренные Питером. Перекусив нить, протянула красноватую бусину Сэнсу, а остальные убрала назад. Он ошалело рассматривал подарок.
- И на фига это мне?..
- Талисман. Считай, что я отдала тебе кусочек души. А там уж делай, что хочешь: можешь выбросить или отдать кому-то еще. Ну, мне пора!
Как ни хотелось мне еще поболтать с Сашкой, я не могла позволить себе задержаться надолго в одном месте.
- А чай? Вода уже вскипела.
- Ну, так напоишь Алену или Свету, когда она проснется.
- Странная ты сегодня какая-то… Шальная.
Поняв, что я не набиваюсь к нему вписываться и не собираюсь устраивать сцен ревности, Сашка повеселел. Он даже соизволил улыбнуться, открывая наружную дверь:
- А куда ты все-таки собралась?
- Сама не знаю. Может быть, в Бразилию, где много-много обезьян. Или в Новую Зеландию, к полосатым кенгуру.
- А почему они полосатые?
- Потому что укуренные.
Я радовалась, что могу молоть сегодня полную чушь, не задумываясь о том, как отреагируют на мои глупости окружающие.
Сэнс уже почти закрыл за мной дверь, когда меня осенило, что не мешает сделать еще кое-что.
- Знаешь что, Сэнс? Прости меня.
- За что?! – Казалось, большего изумления его круглые карие глаза вместить не смогли бы.
- За то, что я никогда не смогла бы стать для тебя Ею, даже если бы очень этого захотела.
Я чмокнула его в щеку и, не давая времени на ответ, понеслась вниз.

На подходе к Хижине я нос к носу столкнулась с Вижи и Нетти, которые, не дав мне даже сказать «привет», двумя разъяренными фуриями набросились на мою персону.
- Какого черта, Росси?! Где тебя носило? Могла бы хоть предупредить, что собираешься пропасть надолго! Мы вчера все ноги стоптали, разыскивая тебя по всему центру!.. - бушевала Нетти.
- Скотина ты бешеная после этого! – Вижи была не намного мягче. – От тебя одни неприятности!
- Простите, девчонки, - я примирительно обняла обеих за плечи. – Непредвиденные обстоятельства. Я рада, что встретила вас!
Пошарив в кармане, я извлекла на свет две бусины с налипшими на них крошками хлеба и табака.
- Хочу оставить вам что-то на память - кроме воспоминаний о проблемах, которыми я вас грузила!
- Эй, Росси, у тебя все нормально? – Между бровей Вижи пролегла обеспокоенная морщинка. – Ты сегодня странная какая-то.
- Ты не первая, кто мне об этом говорит. На самом деле у меня все просто замечательно – лучше не бывает! Ты не знаешь, кто сейчас в Хижине?
- Брейки и Акела. Да еще Патрик, кажется…
- А-атлично! Ну, тогда я побежала! – Двигательный зуд не отпускал меня, и, даже стоя на месте, я нетерпеливо переступала с ноги на ногу.
- Точно все в порядке? – На этот раз уже Нетти вперила в меня сурово-вопросительные очи.
- В полном! И еще, девчонки, простите меня. Вижи – за то, что я спала когда-то с твоим парнем и еще пару недель назад, помани он пальцем, вновь ринулась бы к нему в постель. А ты, Нетти, солнышко, за то, что мы так мало говорили с тобой о важных вещах.
И опять я не стала дожидаться ответов прибалдевших девчонок и ринулась прочь, ощущая, как утекающее время лижет мои пятки горячим языком.

В Хижине меня ждал не слишком теплый прием. Патрик куда-то свалил, а мой названый братец вместе с моей неразделенной любовью прямо с порога принялись шумно распекать меня, не давая вставить ни словечка. Это тянулось чертову уйму времени, в течение которого я умудрилась влить в себя три стакана воды и раз пятнадцать обойти комнату по периметру, так как просто стоять на месте - или тем паче сидеть - физически не могла.
Наконец они выдохлись, и я получила возможность заговорить.
- Акела, можно я побеседую с Брейки наедине?
- У тебя есть какие-то секреты от старшего брата?!!
- Ну, пожалуйста, дай мне десять минут!
- Ладно. Мы с ним в «Трубу» как раз собирались. Я подожду его на улице.
Акела демонстративно громко хлопнул дверью, оставив после себя запах обиды.
- И что за конфиденциальный разговор меня ожидает, деточка?
Я забралась с ногами в кресло и вцепилась в подлокотники, чтобы не сорваться с места и вновь не начать носиться по комнате.
- Я хотела попросить у тебя прощения. За то, что, несмотря на свою влюбленность, не сделала для тебя ничего хорошего. За те мысли, что приходили мне о тебе. За те проблемы, что навесила на тебя. Отпусти меня, пожалуйста!
- Что с тобой, Росси? О чем ты вообще говоришь?! Какие мысли, какая влюбленность? У тебя случайно теплового удара сегодня не было? А то на улице солнышко жарит дай боже, вот головку-то и напекло.
- Пожалуйста, дай мне пару минут. Я должна высказаться, иначе меня может разорвать изнутри. Не бойся, заметь – я говорю в прошедшем времени. Потому что все это имело значение лишь до сегодняшнего дня. Ты правда очень дорог мне, и вы с Вижи прекрасная пара, я желаю вам счастья. У меня только одна просьба. Я сейчас закрою глаза, а ты скажешь, что отпускаешь меня. Словно перережешь веревку, которая привязывает меня к тебе. Сегодня я ощущаю ее как нельзя сильно. Отпускаешь и прощаешь.
- Бред какой-то… Ну, ладно – если после этого ты ляжешь в постель и примешь жаропонижающее.
- Нет, после этого я пойду с Акелой в «Трубу», а ты останешься в Хижине.
- Деточка, мне кажется, что ты борзеешь.
- Ключей нет, значит, кто-то обязательно должен оставаться дома. А мне позарез нужно пообщаться с братиком. Ну, хочешь, я на колени встану? – В этот момент я действительно была готова грохнуться перед ним на колени.
- Хорошо-хорошо! Не нужно таких крайностей. Можешь закрывать глаза – я скажу, что ты просишь. Не знаю, с чего я сегодня такой покладистый.
- А просто день такой… странный.
Я крепко зажмурилась.
- Отпускаю тебя…
Абрек произнес это тихо и торжественно. И подул на мои сомкнутые веки.
Не знаю, самовнушение то было или реальность, но я почувствовала, как что-то стягивавшее меня изнутри распустилось, а легкость дошла до стадии невесомости.
- Спасибо! Возьми, - я протянула ему янтарную бусину, которую до этого сжимала в ладони.
Не знаю, что увидел Брейки в моем лице, но он без слов принял дар. Так же молча открыл мне дверь, и только когда я была уже почти на улице, до меня донеслись его слова:
- Я прощаю тебя за все, Рассвет! Счастливой дороги тебе!..

Акела не удивился, увидев вместо Абрека меня.
- Ты знаешь, братик, оказывается, на самом деле меня зовут Марина.
- Вот как? Но сейчас тебе гораздо больше подходит корень «свет», чем корень «мор». Ты вся сияешь. Хотел бы я так же выглядеть перед уходом. Ты ведь… сегодня?
- Угадал! – Я от души хлопнула его по плечу и рассмеялась. – А ты простишь меня за всё?
- И за всё, и за всех, будь спокойна! У тебя есть еще время? Пройдемся до «Трубы»?
- Время, время, время… Его мне всегда не хватало, не хватает и сегодня! Но я конечно пройдусь, ведь я не попрощалась еще с Лешим, и с Патриком, и с…
Я запнулась, чувствуя, как накатывает знакомое «ватное» состояние. О черт! Сейчас наступит слабость, и я должна буду лечь или хотя бы сесть. И это не просто приступ, а, по всей видимости, последний. (А как еще могло быть? Каким путем я, дурочка, надеялась перейти ту черту?!) И бедный Акела будет вынужден возиться с моей бездыханной тушкой. Вызывать «Скорую», потом тащиться в морг. Потом собирать со всей нищей «трубной» братии деньги на похороны… Ну, уж нет! Такого прощального подарка своему братику и своей любимой тусовке я преподносить не буду.
- Что, России? – Акела остановился и встревожено заглянул мне в глаза. – Плохо?..
- Ничуть! – Я помотала головой, стараясь делать это как можно беспечней. - Я просто вспомнила об одном деле. Жаль, но в «Трубу» уже не успеваю. Пожалуйста, попрощайся за меня с Лешим, с Патриком… со всеми. А мне пора. Держи! – Я вложила в его ладонь бусину.
Акела поднес ее к губам и поцеловал.
- Я буду скучать по тебе, сестренка!
- Я тоже, братик! Но, сдается мне, мы с тобой обязательно еще увидимся – когда-нибудь!..

Я полетела от него вприпрыжку, больше всего на свете боясь, что грохнусь сейчас на асфальт от накатившей слабости, и он это увидит, и понесется ко мне. Но, к счастью, пронесло. Ноги у меня заплетались, но братец, видимо, отнес это к моей излишней экзальтированности. Я грохнулась вне пределов его видимости, и не на асфальт, а на мягкий газончик – поскольку успела в последний момент свернуть в ближайший дворик.
Прежде чем потерять сознание, я увидела склонившееся надо мной мужское лицо. Ох, вот кто сейчас совершенно лишний – так это сочувствующие прохожие! Не хочу ни «Скорой», ни капельницы, ни реанимационной. «Оставьте, оставьте меня!..» - прорычала я, пытаясь из последних сил отпугнуть непрошенного самаритянина. Но мужчина не отстал, а склонился еще ниже.
Странное лицо для прохожего. Почему выражение его глаз меняется каждую секунду, словно узор в детском калейдоскопе? Нет, уже не меняется. Теплый глубокий покой и нежность… На радостном вдохе узнавания-озарения сознание умчалось от меня прочь, шалея от уворованного глотка свободы.

Но я очнулась. Это было еще не всё.
Я лежала на жесткой, теплой, залитой красным закатным солнцем крыше. Наверное, сюда меня перенес Питер. Голова покоилась на чем-то мягком – куртке или свернутом шарфе. Под черепной крышкой по-прежнему было вязко и аморфно от «ваты».
На расстоянии протянутой руки сидел Спутник. Спиной ко мне, на самом краю крыши, свесив вниз ноги. Герой моих снов сегодня был белоснежен. Шелковый, слепящий глаза чистотой плащ, рассыпанные водопадом волосы.
Я хотела окликнуть его, но осеклась, пораженная «выражением» его левой ладони. Он держался за металлический прут ограждения. Не просто держался – рука была невероятно напряжена и словно сведена судорогой. Яростно бился пульс на проступившей синей веточке вены. Такая рука могла быть только у человека, испытывающего неимоверную боль.
Вот, оказывается, что означали слова: «Если хочешь, я возьму твою боль себе».
Я ни разу не удосужилась задуматься над ними. Просто тупо радовалась, что больше ничего не сверлит, не выворачивает наизнанку, не прижигает раскаленным железом. Тупо поверила его дурацким словам о связи боли и наслаждения…

Я лежала и смотрела на его руку.
Неимоверное напряжение стало спадать, пальцы расслабились и отпустили прут. Веточка вены потеряла выпуклость, кожа стала тепло-розовой. Синхронно с этим рассосалась «вата» в моей голове. Приступ прошел.
«Прости меня, Принесенный Ветром…» Он услышал мои мысли и хотел повернуться, но медлил. Я была уверена, что сейчас на его лице нет маски.
Значит, я должна сказать или сделать что-то ещё. Например, привстать и прошептать, что всего этого не было – грез, в которых я плавала, боли, которую пережила, стены, которую выстроила между собой и своим прошлым. Я не знаю, стану ли я вновь маленькой девочкой, радостно тянущей ладони в будущее, выдумывающей забавные слова и мечтающей о небывалой любви. Или стихиалью бурливой речки. Это не очень важно.
Я люблю вас – людей, прошедших сквозь мою жизнь, изменивших меня, и тех, кого изменила я. Я прощаю вас за все – простите и вы меня.
Мой Питер… Мой город, который я люблю больше всего на свете, - как славно, что с этой высоты я вижу тебя всего. Прощай.

Вот и всё. Сейчас он повернется ко мне, и я протяну ему руку.
Я знаю, Спутник, твое лицо не испугает меня.

* * * * * * *

Санкт-Петербург

kali-nika@mail.ru