Перемена

XXIII ГЛАВА
На следующий день - как только Михаил Григорьевич уехал по служебным делам, Елизавета Андреевна, отослав Петронеллу с некоторыми поручениями, пустилась в тот дальний уголок парка, где в тёплых тенях хранились все её мечты и надежды. Спустившись по ступеням, она окунулась в густые заросли толстых деревьев с их толстым переплетающимися ветвями, её белое платье из кисеи легко выделялось среди тёпло-зелёной листвы. Хрустнула ветка, зашуршала трава и к ней навстречу из-за укрытия вышел Иммануил. Первое время тайные любовники глядели изучающе, а потом бросились в объятия друг друга, осыпали уста поцелуями.
- Как вы здесь очутились? - прошептала Елизавета Андреевна, горя от нахлынувшего счастья.
- Я ждал вас с самого утра - с самого рассвета, ибо в этом месте только мы и можем быть счастливы.
- Я всю ночь думала о вас одном, вспоминала ваши сладостные объятия.
- И я не спал, я давно не сплю - с тех пор, как вы встретились на моём пути.
- Неужто я стала причиной ваших мук?
- О, нет, моя прекрасная! - молвил Иммануил, взглянув в её лицо сверху вниз. - Вы явились счастьем, тем источником света, что зажёг моё сердце дурманящим огнём.
Вместе они упали на траву рядом со старой беседкой. Долой накрахмаленный сюртук, юбки, стягивающий корсет! Её волосы рассыпались по плечам и спине, упали русыми прядями на землю, а он целовал эти душистые волосы, играл с ними в своих руках. они ничего не говорили друг другу, всё случилось столь стремительно, неожиданно для них обоих, будто сказочная, лёгкая пелена обволокла их сознание, бросила в водоворот новых, доселе неведомых чувств. Они просто наслаждались обществом друг друга, их руки сплелись-переплелись, и её длинные волосы послужили мягким шелковистым одеялом.
Через некоторое время Елизавета лежала в объятиях Иммануила, слышала, как в его груди бьётся неистово сердце. Она приподняла голову, взглянула на него и он улыбнулся, обогрев её своей тёплой улыбкой, его рука провела по её щеке, по волосам, а где-то неподалёку ухала горлица да маленькая птичка чистила перышки, сидя на статуи купидона у подножья широких ступеней.
Так минуло ещё два часа и тайным возлюбленным пришлось покинуть чудесное место их встречи, дабы не вызвать ни у кого излишнего подозрения. Иммануил помог Елизавете Андреевне затянуть корсет - пусть сначала неумело, неловко, но он справился с сией задачей; она сама кое-как приколола волосы, спрятав их под шляпу и, на прощание поцеловав ещё раз любимого, скрылась за кустами высокой, пышной азалии.
С тех пор в жизни Елизаветы Андреевны всё переменилось-изменилось, будто прошедшие годы она была погружена в непонятный, странный сон и лишь теперь очнулась от сновидения, окунувшись в настоящий солнечный мир. Она больше не скучала у окна; с блаженством, полной неги, укладывалась почивать, в нетерпении ожидая начала нового дня. Михаил Григорьевич приметил разительную перемену в ней, но решив, что всё дело в тёплом климате Италии, радовался за ней, и Елизавета Андреевна, словно сглаживая неугасаемую вину перед мужем, стала к нему более приветливой и ласковой. И куда делись её прежняя холодность и отчуждённость? Они вместе завтракали, Елизавета Андреевна с обворожительной улыбкой на устах провожала мужа, а вечером - нарядная, надушенная встречала его пламенным поцелуем. Постепенно и Михаил Григорьевич преобразился: подчас, оставив дела и чтение книг в сторону, проводил с супругой достаточно времени в беседах и прогулках по парку. Однажды он спросил её:
- Моя дорогая, не желаете ли вы покататься со мной по Флоренции? Погулять по её памятным местам, где сохранились в стенах тайны великих свершений? Посетить площадь у главного собора?
- Это великая честь для меня - сопровождать вас куда бы то ни было! - с жаром, слегка наигранно, ответила Вишевская, и он не заметил её фальши.
Вишевский нанял открытый экипаж, специально предназначенный для длительных прогулок. Елизавета Андреевна сидела под зонтиком рядом с ним, её воздушное нежно-розовое платье оттеняло слегка загоревшую на солнце шею. Проехав длительное расстояние по ухабистой дороге, петляющей серпантином вдоль холмов и пашен, где мелькали среди плантаций фигуры крестьян, они обогнули небольшое селение и въехали в сам город, улицы которого были запружены толпами горожан и спешащих на базар селян с большими плетёнными корзинами. Экипаж проехал по узкой улице, свернул налево и поехал мимо старых, прижавшихся друг к другу домов в сторону главной улицы.
Они остановились перед главной площадью города - площадь Синьории, разверзшейся L-образной формой перед дворцом Паллацо Веккьо. Сама площадь была широко известна своей давней историей, но более всего она привлекала статуями, что и отличало её от других площадей. Эти статуи представляли собой не просто произведения искусств, чем славится вся южная Европа, эти самые статуи явили поистине удивительный аллегорический цикл, единственный в своём роде, что должен был вдохновлять собственным величием правителей города. Здесь стояли, возвышаясь над смертными, статуи Льва с ирисом на щите, статуя Юдифь с головой Олоферна, в центре расположился фонтан Нептуна, неподалёку стояла статуя Давида, чуть поотдаль Геркулес, победивший Какуса, но самым величественным из всех явился памятник великому герцогу Тосканы Козимо I, сидящего на коне.
Прогуливаясь неспешно по площади, Михаил Григорьевич восторженно рассказывал о значении каждой статуи, её истории и о скульпторах, долгие годы трудящихся над их созданием. Елизавета Андреевна делала вид, будто внимательно слушает его, хотя мыслями она оставалась там, в заброшенном парке, у старинной беседке под высоким кипарисом, и полы шляпы и зонтик скрывали её смущение, то и дело покрывающее её щёки лёгким румянцем.
Далее их путь пролегал через соборную площадь - как раз мимо собора Санты-Марии-дель-Фьоре, неподалёку от кофейни "Lievito", где они впервые завтракали во Флоренции. Елизавета Андреевна не раз гуляла по этой площади, освещённой ярким солнцем, но ныне всё то прошлое обернулось иной стороной, в память точно вечный мемориал врезался день первого пребывания - то была весна, тёплая, приятная, но всё же весна с её ещё холодными ветрами и частыми дождями. Сейчас же стоял июль - середина благодатного, поистине чарующего лета; минула всего лишь два с половиной месяца - малый срок для целой жизни, а сколько изменилось с тех пор, сколько всего нового приобрела душа её? Вишевская запрокинула голову к небу, стая голубей кружилась над площадью, вспугнутая оравой мальчишек, с шумом пронёсшейся мимо чопорно прогуливающихся господ. На верхней башне собора раздался звон колокола, оглушившего всю площадь своим низким долгим звуком. Елизавета Андреевна дёрнулась всем телом, будто её ударило током: колокольный звон пронёсся по всему её нутру и почудилось ей тогда, словно он звенит лишь для неё одной, возвещает своим протяжным тоном тяжкий грех, что свершила она. Ещё плотнее сжала Вишевская локоть мужа и стыд за содеянное обагрил её лицо густой краской. Вдруг до их ушей донеслись звуки органа - начало католического богослужения и дивные, высокие чарующие голоса запели на латыни Псалмы.
- Не желаете ли посетить собор? Взглянуть хоть раз на службу латынщиков? - поинтересовался Михаил Григорьевич, склонившись над ухом жены.
- Нет... нет, в другой раз. А ныне я истомилась от жары, - запинаясь, не находя себе места, ответила она, чувствуя, как земля разверзается у её ног и как она срывается в глубокую бездну, а там адский огонь пожирает её плоть и кости - и это будет длиться целую вечность. "Это мой грех, - думала она про себя, когда экипаж выезжал с площади, оставляя позади собор, - моё проклятие, мой грех".
Они приехали в сады Боболи - так называется один из старейших парков Флоренции, созданные лучшими итальянскими зодчими - Никколо Триболо, Бартоломео Аиманти и Джорджо Вазари ещё в шестнадцатом веке. Сами сады находились на склонах холма Боболи с юго-восточной стороны палаццо Питти - главной резиденции герцогов Медичи. Там Вишевские, в тишине и покое, вдалеке от шумных городских улиц, спешащих куда-то горожан медленным шагом, наслаждаясь царившей повсюду безмятежностью, прогуливались по парковой аллеи - под сводами высоких арок, представляющих собой сплетённые между собой ветви деревьев. Тут сердце Елизавета Андреевны успокоилось, сморённое царящим вокруг миром, а тревожные мысли обуздались под покровом милых воспоминаний - где-то есть похожий парк, с такими же вот аллеями, только не пустыми, а наполненные любовной негой, что окрыляет, вселяет в сердце надежду и дарует силы. "Разве любить - это грех? - спрашивала душа саму себя. - Неужто за это одно отправят меня в ад, коль полюбила я другого пламенной, чистой, искренней любовью? И за что все те муки, испытанные четверть часа тому назад? Как может возвышенное чувство являться пороком?" Она взглянула на небеса, словно ища ответ на свои вопросы; сквозь густую листву падали на землю косые лучи солнца, но небо оставалось безмолвным.