Помоги мне

ПОМОГИ МНЕ (роман)

1.
Тошнота снова подступила к горлу. Николай повернулся на спину, выпрямил ноги, но легче не стало. Сейчас начнется опять. Господи, чем же его рвет, если он не ел уже два дня – собственными внутренностями, что ли?! Спазм сжал горло, но он сумел сдержать себя. Не здесь: и так кислый запах его рвоты, казалось, насквозь пропитал стены погреба.
- Женя…позови…
Евгений, сидящий у противоположной стены, с тревогой взглянул на товарища. В свете тусклой лампочки желтое лицо Николая с провалившимися щеками, черными впадинами запавших глаз напоминало череп.
Волоха и Саймон даже не пошевелились. Евгений поднялся, проковылял к лестнице и встав на вторую ступеньку, ударил ладонью в почерневшую скользкую древесину квадратного люка.
- Эй! Кто-нибудь!
Их похитители дежурили по двое: вчера – Али с мальчишкой. От тех вообще было мало пользы: удалившись в другую комнату, они с утра до вечера резались в нарды. Будешь сдыхать – не подойдут.
Значит сегодня в доме Мусса и Закир.
- Мусса!
Сверху не раздалось ни звука.
- Мусса!
Над головой Зимина послышались шаги.
Мусса или Закир? Если Закир, его уговорить не удастся. Ни за что. Еще та сволочь.
Загремел запор, массивный люк откинулся вбок. В отверстии показалась голова Муссы. Он настороженно взглянул на Евгения, держа наизготовку «калашников» - как будто они, ослабшие и истощенные до крайней степени, могли что-нибудь сделать!
- Ну што апят?
Евгений кивком головы указал на лежащего.
- Его сейчас тошнить будет. Выведи, а?
- Апят этот? Ну бля!
Охранник просунулся чуть дальше и заорал:
- Эй ты! Вставай, черт тебя побери! В яма блевать будэш! Твою мать, грязный русский сволочь!
Пак - так они называли между собой пакистанцев - говорил с сильным акцентом, и только ругательства выходили у него очень чисто. Он как-то сказал им, что русскому языку обучился у пленных советских солдат еще во время афганской войны.
- Коля, давай поднимайся, - мягко проговорил Евгений, подхватывая под мышки лежащего и помогая ему встать на ноги.
Николай Зданович оперся на руку товарища, выпрямился и, шатаясь, сделал неуверенный шаг к лестнице. Вяло перебирая руками и ногами, он с трудом выбрался наружу.
Мусса ткнул стволом автомата в спину пленника. Зданович шагнул к открытой двери. Задержался на пороге, щуря воспаленные глаза.
Какое яркое солнце! Как давно они не видели солнца! И это в стране, на большей части которой царит тропический климат!
Николай судорожно глотнул воздух - чистый, свежий, восхитительный! Или ему это просто кажется - после погреба, провонявшего запахом мочи, рвоты и четырех давно не мытых тел!
- Ну, пошел!
Ствол «калашникова» больно ткнулся ему в плечо.
Зданович моргнул несколько раз, стараясь прогнать из глаз наплывающую черноту, и медленно, осторожно, чтобы не упасть от головокружения и слабости, двинулся в дальний угол окруженного двухметровым забором двора, где, скрытая разлапистыми пальмами, была вырыта большая яма, в которую и справляли нужду по очереди все четверо пленников. Обычно из предосторожности их выводили только поздним вечером, когда было уже совсем темно, и очень часто они вынуждены были оправляться в мятое жестяное ведро в углу погреба. Правда, Мусса относился к ним немного лучше остальных, и иногда его можно было уговорить отступить от этого садистского «графика».
Их привезли сюда в наглухо закрытом фургоне, и лишь по тому, что машину часто бросало на ухабах из стороны в сторону, можно было заключить, что они выехали из Лахора и двигались по бездорожью или по очень плохим дорогам, удаляясь от городов и больших населенных пунктов.
В погреб, где их держали вот уже три недели, не проникало ни одного звука – ни машин, ни повозок, ни голосов людей. Как будто их вывезли на необитаемый остров. Или в пустыню. Но этого не могло быть: стоящая отдельно лачуга, наоборот, скорее бы привлекла внимание. Каждый раз после похищения иностранцев, пакистанские армейские подразделения и полиция начинали интенсивные поиски, которые, впрочем, мало когда приводили к освобождению заложников. Чаще всего удавалось найти лишь трупы, бывало, что и обезглавленные.
По-видимому, их держат в какой-то Аллахом забытой деревушке, может быть где-то в горной местности, возможно в Вазиристане, на границе с Афганом: правительственные войска без крайней нужды туда старались не соваться. Ведь недаром же ходили слухи, что здесь скрывается сам Осама бен-Ладен.
Временами до пленников доносился сверху женский голос. Вероятно, это была женщина, готовившая им пищу – если, конечно, считать пищей жидкую картофельную или рисовую похлебку, в которой лишь изредка обнаруживался маленький кусочек мяса. Иногда им давали полугнилые фрукты: яблоки, бананы, мелкий кислый виноград или склеившиеся в ком финики с прилипшим мусором. Для их похитителей женщина готовила куда лучше: об этом свидетельствовал запах жареной баранины, проникавший в погреб и вызывавший голодные спазмы в пустых желудках пленников. Мусса, пребывая в хорошем настроении, время от времени бросал им кости с остатками мяса.
- Жри, русский сабака! – смеялся он, заглядывая через люк и громко рыгал при этом.
Иногда вниз летели окурки и коробок с несколькими спичками. Зимин, сходивший с ума без курева, хватал «бычки» и тут же выкуривал их.
- Ты бы хоть фильтр отрывал, - брезгливо говорил Волоха, но Евгений лишь бросал в ответ злой взгляд, продолжая жадно затягиваться.
Николай склонился над ямой, через которую были переброшены две доски. Сейчас, сейчас его желудок выбросит скопившийся в нем яд. Где-то он читал, что с помощью рвоты организм избавляется от токсичных веществ. Но почему тогда после этого ему не становилось легче?
Только бы не закружилась голова, только бы не свалиться в эту зловонную, наполовину наполненную нечистотами яму. Сейчас…
- Ну? – нетерпеливо бросил за его спиной пак.
В следующую миг послышался негромкий звук, потом еще – словно несколько кокосов один за другим упало на землю по эту сторону забора. Только эти «кокосы» почему-то шипели, изрыгая клубы густого белого дыма, быстро заволакивавшего двор.
Раздался треск пулеметной очереди. Мусса инстинктивно присел, развернулся, рванул затвор автомата. Но стрелять не стал.
Через стену карабкались вооруженные люди в пятнистом камуфляже пакистанского спецназа.
2.
Весь ее уютный и привычно-спокойный мир разрушился в одну секунду.
В ту самую, когда она увидела своего супруга входящим в гостиницу «Турист» с высокой стройной блондинкой.
Сначала она увидела его со спины и подумала: вон у того мужчины с фигуристой спутницей замшевая куртка точь-в-точь, как у ее Николая. Потом, по инерции продолжила мысль - и брюки тоже. Правой рукой он обнимал блондинку, в левой держал изящный кожаный «дипломат». Точно такой Алла подарила мужу в прошлом году на день рождения. Надо же!
Тут пара повернула к гостинице, и увидев мужчину в профиль, Алла поняла, что это и есть он, Николай.
Было десять часов утра, и ее любимый супруг должен был сидеть в офисе своей фирмы за компьютером, отбивая очередное письмо потенциальным покупателям или скачивая из Интернета прайс-листы интересующих его компаний.
Но он не сидел. Он шел, обняв блондинку, и перед тем, как они скрылись в фойе гостиницы, до Аллы донесся ее мелодичный смех. Им было весело.
Алла замедлила шаги, потом остановилась.
Почему-то подумала о его брюках: вчера вечером она тщательно отгладила их для того, чтобы Николай, как всегда, безукоризненно выглядел перед боссом, сослуживцами. Выходит, она старалась не для сослуживцев, а для – любовницы?
Как-то сразу, в один миг, ей расхотелось...все.
Идти в издательство. Встречаться с коллегами. Садиться за вычитку текстов. Делать перерыв на десятиминутную прогулку с Валентиной в небольшом, уютно-зеленом сквере. Пить кофе. Радоваться тому, что сегодня пятница и завтра можно будет подольше поваляться в постели, а потом не торопясь заняться накопившимися домашними делами...
Она вытащила из сумки мобильник и, поколебавшись самую малость, позвонила на работу.
- Доброе утро, Валя, - она помедлила, не зная, что сказать и как сказать. Ничего путного в голову не пришло, и Алла просто сообщила: - Я сегодня...не приду.
- Что-нибудь случилось, Аллочка.? – послышался в трубке заботливый голос Валентины.
- Нет, ничего. Ты там подменишь меня, если что?
- Конечно. А что такое? Голос у тебя какой-то...странный.
- Нормальный голос, - заверила Алла. - Просто нехорошо себя чувствую.
Это было чистой правдой.
- Простудилась, что ли? Мне показалось, ты вчера кашляла…
- Простудилась.
- Отлежись, отлежись, сейчас грипп ходит. Не дай Бог, осложнение даст. Я сама скажу шефу, когда он появится.
- Спасибо, Валя.
Алла вернула телефон в сумку и пошла домой.
Лучше бы грипп, подумала она. Грипп лечится. А вот лечится ли супружеская измена? Неизвестно: она с этим пока еще не сталкивалась.
Дома она легла на диван, укутала ноги пледом и уставилась в какую-то точку на потолке.
Почему она захотела сегодня сойти на две остановки раньше и немного пройтись до работы пешком? Почему она решила, пользуясь отсутствием шефа, чуть-чуть посачковать и появиться в издательстве на час позже? Почему ей надо было повернуть голову в сторону этой проклятой гостиницы в тот самый момент, когда там появился ее муж с этой девицей?
Пусть бы все оставалось, как было. Пусть бы она не знала.
А теперь…
Как вести себя, когда Николай вернется? Закатить истерику? Начать бить посуду? Дать ему пощечину? Решительно никакого опыта брошенной жены у Аллы не было. Или пока не брошенной – только обманутой?
Еще оставалась какая-то надежда, что ее супруг объяснит все сам: мол, их с сотрудницей послали забрать прибывших на переговоры партнеров, остановившихся в «Туристе». Они их забрали и через десять минут пустились в обратный путь. Правда, это не объясняло, зачем понадобилось обнимать эту самую сотрудницу, но все-таки…
Николай ни словом не обмолвился о партнерах. И о «Туристе». И о блондинке.
Он появился, как всегда без десяти шесть, поцеловал ее в щеку и принялся переодеваться. Она уловила запах чужих духов. Она и раньше чувствовала его, но внушала себе, что это духи его сотрудниц – не любовниц.
- Ну, как там, на работе? – ровным голосом спросила она.
- Нормально. А у тебя?
И у меня нормально, подумала она. На работе у меня всегда нормально. Скучно, но надежно. Попасть под сокращение ей не грозило, наоборот, штат издательства за последний год даже увеличился. Зарплата не то, чтобы очень, но стабильная. «Арт-плюс» нашел свою нишу на книжном рынке, и даже мог позволить себе время от времени в целях саморекламы выпускать сборники местных поэтов. Разумеется, себе в убыток: кто же сейчас читает стихи? Николай все это прекрасно знает, зачем спрашивает? Ритуал такой – как и поцелуй в щеку.
Лучше бы он спросил о жизни. Как, мол, жизнь, Аллочка, и она бы ответила: отвратительно, Коля! Хуже не бывает! С сегодняшнего утра, с десяти часов. Он бы спросил тогда: почему плохо и почему именно с десяти, и она бы…
Господи, только бы не задрожал голос, только бы не заблестели подозрительно глаза!
- Я видела тебя сегодня утром с какой-то блондинкой.
Голос не задрожал, глаза не заблестели. Молодец, Алка!
- Э… понимаешь, это…
- Я знаю, кто это.
Румянец медленно сошел с лица Николая, оставив лишь несколько розовых пятен на щеках и гладко выбритом подбородке. Алла вдруг заметила внушительные залысины своего мужа, поредевшие волосы, морщины, прорезавшие лоб, как линии нотного стана. Почему она не видела всего этого раньше?
Она села в кресло, он медленно опустился на диван, продолжая совать ногу в штанину спортивных брюк, но почему-то никак не мог попасть.
- Да не переживай ты так! – уже почти весело воскликнула она. Если бы кто знал, с каким усилием далась ей эта деланная веселость! – Дело житейское, верно? Любил, разлюбил…
Он, наконец, овладел собой. И попал ногой куда нужно. И бледность его чуть-чуть прошла. Он взглянул ей в глаза и твердо сказал:
- Да, я полюбил другую женщину. Не хотел делать тебе больно, скрывал. Но ты сама это ускорила. Прости…
- Прощаю, - спокойно сказала она. То есть внешне спокойно. – Уходи.
Все. Она перешла на другой берег. Или он. Какая разница – кто? Важно, что она на этом – он на том. Или наоборот. Важно, что теперь они на разных. И мост взорван, а переплыть невозможно. Она не умеет плавать. Да и не захочет учиться. Он на том берегу с блондинкой. Она на этом – одна. Там счастье, здесь…
«Мне ничего не надо, - сказал он. – Возьму только свою одежду, да кое-что по мелочи. Да, и если позволишь, ноутбук. Мне будет нужно для работы». Ноутбук «Делл» он подарил ей два года назад, на ее тридцатидвухлетие, но пользовался им больше, чем Алла, так что получалось, что этот подарок он сделал скорее себе самому. «Забирай», - равнодушно сказала она. Все равно она лишь раскладывала на нем «косынку» - вечерами, когда оказывалось, что говорить им, в общем-то, не о чем.
Ей тоже было ничего не надо, но так уж получилось, что квартира принадлежала прежде ее родителям, и была переписана на ее имя, а «девятку» ей подарил на окончание института отец, как раз вернувшийся из трехлетней командировки в Алжир.
Лишь когда за ним захлопнулась дверь, и оглушительно, как выстрел, щелкнул замок, она уткнулась лицом в подушку и горько, безутешно заплакала.
3.
Дымовая завеса заволокла весь двор, словно внезапно обрушившаяся снежная лавина. Из растрепанных «сугробов» дыма неясно проглядывал силуэт дома. Грохнул взрыв, послышался истошный крик: Николай вспомнил, что у одного из охранников был гранатомет.
Спецназовцы открыли бешеную пальбу, несколько пуль с глухим чмокающим звуком впились в пальму, возле которой застыл Николай. Зазвенело стекло, из темного проема одного из окон вырвалось пламя. В доме завизжала женщина, и вдруг этот визг оборвался на самой высокой, пронзительной ноте.
Мусса, похоже, оправился от неожиданности, и что-то пытался напряженно сообразить.
- Туда! Быстро! – он ткнул стволом автомата в сторону двери в заборе, едва видневшейся из-за дыма. – И толка раскрой своя глотка! Пристрелу, сабака!
Зданович споткнулся, но сумел удержать равновесие и сделал шаг вперед, однако тут же получил сильный удар в спину.
- Я сказал быстро!
Николай побежал, одним прыжком Мусса опередил его, рванул вбок тяжелый металлический засов и потянул за собой Здановича. В следующее мгновение тот оказался на деревенской улице – впервые с того момента, как их привезли сюда.
Да, это была деревня – с маленькими косыми домишками, сложенными, по-видимому, из самана , криворогими буйволами, пылящими вдоль заборов, с чумазыми смуглыми мальчишками, бегущими почему-то на звук выстрелов, а не прочь от стрельбы.
Мусса крепко ухватил Здановича за локоть, и потащил его вперед. Отвыкший от физической нагрузки и ослабленный никудышным питанием, Николай почти сразу стал задыхаться. Минуту или две в нем еще теплилась надежда, что за его спиной раздадутся крики обнаруживших их спецназовцев, и опасался лишь того, что солдаты начнут беспорядочно стрелять им вслед. Но, похоже, их никто не заметил.
Мусса обернулся на ходу и, убедившись, что их никто не преследует, немного успокоился и перешел на быстрый шаг.
Кое-где из-за невысоких покосившихся заборов беглецов провожали взглядами деревенские жители. В их глазах, похоже, не было страха – только мрачная настороженность, как у собаки, привыкшей получать побои, но готовой при любой возможности цапнуть обидчика.
Перехватив взгляд пленника, пак сказал:
- Здэс другая власт, русский. Это не Исламабад, генерал Мушарраф здэс никто.
Похоже, это действительно Вазиристан, подумал Николай. Здешние обитатели привыкли к постоянным военным операциям, привыкли к тому, что пакистанская армия приходит сюда, проводит очередную акцию, докладывает наверх о стольких-то уничтоженных моджахедах и террористах, просочившихся из Афганистана – и уходит вновь. А здесь все остается по-прежнему.
Значит, ожидать, что кто-то из них сообщит властям о пленнике, которого Мусса сумел умыкнуть из-под носа спецназовцев, бесполезно.
4.
Высокий и нескладный, весь какой-то неухоженный и взъерошенный, он разговаривал у выхода с Кошелевым, главным редактором издательства «Арт-плюс».
За минуту до этого она столкнулась с ним, проходя по коридору.
«Очередной поэт» - подумала Алла и поймала себя на мысли, что этот тип напоминает ей циркуль. Если бывают небритые циркули.
Сообщение в газете о том, что издательство «Арт-плюс» планирует выпустить еще один сборник местных авторов, опять вызвало шквал писем и заказных бандеролей с произведениями непризнанных гениев. Многие пытались встретиться с редактором лично, однако тот благоразумно возложил задачу приема авторов на своего зама. Но очевидно в этот раз Кошелеву не повезло.
- Ну ладно, ладно, оставьте, - досадливо проговорил он, выразительно взглянув на часы, и незнакомец, неловко сунув ему папку с торчащими оттуда листами бумаги, испарился, словно его и не было.
Редактор, очевидно, собравшийся куда-то уходить, вертел папку в руках и с тоской поглядывал на дверь своего кабинета. Ясное дело, возвращаться – плохая примета. В издательстве о суеверии Петра Александровича Кошелева ходили легенды. Рассказывали, что однажды перед его машиной пробежала черная кошка, он развернулся, объехал вкруговую целый квартал и, застряв в пробке на добрый час, подъехал к издательству с противоположной стороны.
Она повернулась, чтобы идти к себе.
- Аллочка, подождите!
- Да, Петр Александрович?
- Возьмите, - он подошел и протянул ей папку. – Отдадите заму, когда он появится.
- Хорошо, Петр Александрович.
В своем кабинете она села за компьютер, открыла нужный файл и уже собралась работать, как вдруг, сама не зная почему, потянулась к папке взъерошенного гения.
Открыла ее, вытащила первый попавшийся лист с машинописным текстом.
В зоопарке живет, пожилой бегемот,
Много лет, много лет
он здесь спит, ест и пьет…
Дичь какая-то! – подумала она. Детский поэт, что ли? Но другое стихотворение, тоже выбранное наугад, заставило ее закусить губу.
Одинокая ночь,
одинокий рассвет
Оборвавшийся сон,
непонятный, как бред…
Череда одиноких
и скучных недель,
Равнодушные лица
спешащих людей…
Черт, это он о себе? Или обо мне? С той поры, как Николай ушел к стройной блондинке, все ее ночи и рассветы стали одинокими, а потом пришли эти сны. Странные и непонятные, они обрывались под утро, и в них фигурировал какой-то мужчина, вовсе не похожий на ее аккуратного и пахнущего туалетной водой Николая – наоборот, он был с длинными неопрятными волосами, как поэт-символист начала прошлого века, и небритый, и какой-то неправильный, бесцеремонно рассматривающий ее ноги и грудь и как будто прикидывающий, как будет раздевать ее и как будет заниматься с нею любовью. Но странное дело: во сне она не злилась на него за эту грубость и неприкрытую чувственность, ей было даже приятно, что он не пудрил ей мозги фальшивыми любезностями и комплиментами, а давал ей ясно понять, что он хочет от нее, и она чувствовала себя женщиной куда больше, чем прежде. Но он – они с ним - так и не доходил до этого, потому что сон всегда обрывался.
А потом повторялся опять.
Теперь же ей показалось, что оставивший папку графоман очень напоминает того типа из ее снов. Получалось прямо как в «Кошмаре на улице вязов» , только Фредди Крюгер, проникая в сновидения, хотел убить, а этот – любить.
Она стала читать дальше, и чем больше читала, тем больше ей начинало казаться, что эта папка попала к ней не случайно…
5.
Солдаты вытаскивали из погреба обгоревшие останки людей и складывали их во дворе. В жарком безветренном воздухе стоял удушливый запах горелого мяса.
Начальник подразделения пакистанского спецназа полковник Насир Хан поймал себя на мысли, что так и не смог привыкнуть к этому жуткому зрелищу – несмотря на полтора десятка лет, отданных им военной службе. Ну как можно привыкнуть к тому, что от человека, живого и здорового еще час назад, осталось лишь растерзанное и залитое кровью туловище, часть оторванной взрывом гранаты ноги с торчащей из мяса сломанной костью и расколотый пополам череп?
Полковник освободился от тяжелого пуленепробиваемого жилета и бросил его на землю. Вынул из кармана защитной куртки платок, вытер лицо. На белой ткани остались следы копоти. Стоявший рядом солдат протянул ему флягу. Насир Хан сделал несколько жадных глотков.
Похоже, идентифицировать погибших будет сложно: когда начался штурм, террористы бросили в погреб несколько гранат. В тесном пространстве сила взрывов многократно возросла, и находившихся там пленников буквально разорвало на куски.
Полковник уныло подумал, что опять предстоит неизбежное объяснение с начальством. После ноты российского МИДа, потребовавшего скорейшего освобождения своих граждан, премьер-министр Джамали взял это дело под личный контроль. Увы, такие операции почти всегда обрекали заложников на гибель. Из солдат его группы лишь двое получили ранения средней тяжести, еще один был контужен. А эти в погребе не имели ни малейшего шанса…
- Нашли что-нибудь? – спросил он лейтенанта Амира Махмуда, копавшегося с двумя солдатами на пепелище дома.
- Так точно, господин полковник, - тот подошел и протянул ему обгоревшую по углам папку.
Полковник открыл ее и достал несколько неповрежденных огнем листков бумаги. Колонки цифр, какие-то схемы, таблицы. А вот листовка. «Мы, воины Аллаха, призываем все население нашей многострадальной страны вести борьбу с неверными любыми способами до тех пор, пока…» Ну, ясно. Воззвание было подписано неким «Фронтом освобождения Пакистана». Два незаполненных бланка удостоверений этого же «фронта» с полумесяцем и звездой. Дальше шло несколько листов с четкими копиями каких-то документов. Похоже, паспортов. Да, точно, это были паспорта – причем вроде бы русские.
Наш информатор в деревне не ошибся, подумал Насир Хан.
Разумеется, наверх будет доложено, что на след похитителей вышли путем тщательно разработанных мероприятий, хотя на самом деле все было чистой случайностью. Абдулла, местный житель, попался на контрабанде из Афганистана партии наркотиков, и, чтобы не загреметь в тюрьму на весьма длительный срок, согласился сотрудничать с властями. Долгое время толку от нового информатора было мало. В сети попадалась лишь мелкая рыбешка: в основном, бедняки, такие же, как он сам, соглашавшиеся за гроши переправлять из-за границы мелкую контрабанду или людей.
Но недели две назад Абдулла обратил внимание, что одна из деревенских женщин закупает в местной лавчонке, которой пользовался и он сам, чересчур много хлеба, овощей и других продуктов. Владелец лавки, с которым Абдулла был в неплохих отношениях, как-то похвастался, что она берет у него даже подгнившие фрукты.
Информатор, почуяв что-то не то, стал аккуратно выспрашивать, для кого женщина покупает все это. Продавец сказал, что она готовит пищу для Муссы и его приятелей, которые наняли ее всего на месяц, потому что скоро уезжают на работу в Турцию. Абдулла знал Муссу: тот был нездешний, но около года назад купил на окраине деревни дом с высоким забором. Деревенские с завистью говорили, что он долго работал в Саудовской Аравии и заработал там немало денег.
Если туповатый владелец лавки не видел ничего странного в закупке такого количества продуктов, а лишь радовался своей увеличившейся прибыли, то Абдулла задумался. Понаблюдав некоторое время за домом Муссы, информатор пришел к выводу: тому есть, что скрывать, а точнее, кого скрывать. По несколько раз в день, либо сам Мусса, либо кто-то из его так называемых приятелей, выходил на деревенскую улицу и внимательно осматривал окрестности. Потом исчезал за дверью в высоком заборе. Абдулла поехал в Пешавар, встретился там с кем надо, и изложил все очень подробно. Его попросили набросать план расположения подозрительного дома, уточнили кое-какие детали. Проведение операции было уже делом техники.
Кажется, они действительно держали в заложниках русских, подумал Насир Хан. Хотя… На третьей ксерокопии полковник прочитал: «Republic of Belarus». Гм… Беларус, Беларус – это где? Он задумался. Не одна ли это из республик бывшего Советского Союза? Если он не ошибался, где-то в начале девяностых после распада этой огромной коммунистической империи на карте появилось множество мелких государств из составлявших ее бывших республик – десять, не меньше. Некоторые Насир Хан знал: Украина, Эстония, Таджикистан… Относится ли к ним эта Беларус? Ладно, пусть разбирается тот, кому положено, решил он и, сложив листы обратно в папку, захлопнул ее.
Солдаты начали складывать останки погибших пленников в пластиковые мешки. Амир Махмуд стоял рядом, отдавая вполголоса какие-то распоряжения.
- Ну, сколько их?
- Заложников трое, господин полковник. Террористов тоже трое. И женщина. Видимо, готовила им всем пищу.
Три трупа лежали в стороне. Один из террористов, подросток, был никак не старше пятнадцати - шестнадцати лет. Рядом с ними было сложено их оружие: гранатомет, три автомата «калашникова», пистолет, несколько гранат, кинжалы, связанные изолентой по два автоматные рожки. Чуть поодаль лежала женщина. Солдаты прикрыли ее лицо какой-то тряпкой.
- Вот этот, похоже, Закир аль-Сиддики, господин полковник, - лейтенант носком ботинка коснулся лежавшего с краю террориста с залитым кровью лицом. – Покончил с собой, когда солдаты ворвались в дом. Он из местных, с 2001 года числился в международном розыске.
- Ну да, – язвительно произнес полковник. – Их ищут по всему миру, а они орудуют у нас под носом!
В небе послышался нарастающий шум винтов армейского вертолета.
Операция по освобождению заложников была завершена.
6.
Уже позднее, когда они познакомились, он сказал ей, что счастливых поэтов не бывает.
Обманутых жен – тоже.
Два несчастья встретились однажды в кафе «Лилия», куда в последнее время Алла стала заходить после работы. Сразу идти домой не хотелось. Потому что это был дом, где она когда-то любила своего мужа.
Она заказывала чашечку кофе с пирожным, садилась, по возможности, за самый дальний столик и пила маленькими глотками, созерцая в полумраке помещения диковинных рыбок в большом аквариуме. Она им завидовала: рыбок не трогали вопросы супружеской измены. Их самцы не ходили с красивыми блондинками по гостиницам.
В этом кафе было уютно и спокойно. И немноголюдно – с некоторых пор она стала избегать людей. Только здесь она могла сбросить с лица маску беззаботности и немного побыть той, которой стала на самом деле. Но даже здесь она никуда не могла деться от своих мыслей – всегда одних и тех же. Почему она осталась одна? Почему ее, молодую (ну, ладно, не очень молодую, но совсем еще не старую) симпатичную, умную женщину – бросил муж? Что она делала не так? Чем та была лучше ее?
Она боялась признаться себе, что причина все-таки могла быть – одна, но очень серьезная. Серьезней уже не бывает. И она, эта причина, возможно, сработала сейчас - подобно мине замедленного действия.
…Это случилось через три года после того, как отец подарил Алле «жигули», и она уже могла считать себя если и не опытным, то вполне освоившимся водителем. Был субботний день, Алла возвращалась из поездки по магазинам, и на заднем сиденье «девятки» приятно шуршали несколько пакетов с новыми нарядами: Николай получил приличную премию по итогам работы возглавляемого им отдела маркетинга своей фирмы. Алла уже предвкушала, как она продемонстрирует мужу свои обновки – пока живот еще не выдавал ее интересного положения и как в понедельник появится на работе в том потрясающем итальянском платье…
В двух кварталах от ее дома какая-то пожилая женщина метнулась через дорогу к остановке на противоположной стороне улицы, желая успеть на подходивший автобус. Алла вывернула руль, но избежать наезда не удалось. Скрежет тормозов, удар, крик…
Женщину спасти не удалось.
Потом был нервный срыв, суд, полностью оправдавший Аллу, выкидыш. И – приговор врачей: детей больше не будет. Николай сидел у ее постели, гладил ее костлявую руку – она потеряла двенадцать килограммов – и повторял: «Ты мне нужна любая – с детьми или без».
Постепенно ей перестала являться в ежедневных кошмарах та старушка с разбитым в кровь лицом и огромная красная клякса на лобовом стекле, Алла вышла из депрессии, вновь приступила к работе. Но с тех пор ей временами стало казаться, что в глазах ее мужа появилось какое-то новое выражение - обреченности, что ли?
В тот день произошла вторая неслучайность.
На пороге кафе вдруг возникла нескладная фигура того самого непризнанного поэта со стихами про бегемота и оборвавшиеся сны, и Алла, оторвавшись от рыбок, стала наблюдать за ним. Он подошел к стойке заказал сок и, взяв стакан, оглядел зал.
Потом направился к ее столику.
- Я…видел вас в издательстве, - произнес он.
Оригинальное начало, что и говорить! И что? Мало ли кто видел ее в издательстве!
- Можно? - он кивком головы указал на столик.
Она пожала плечами, и он сел напротив.
Минуту он молчал, покручивая высокий стакан на гладкой поверхности, потом объявил:
- Меня зовут Николай.
Алла чуть приподняла правое плечо, что должно было, видимо, продемонстрировать ее абсолютное безразличие к данному факту, но почему-то проговорила:
- Я знаю. Я читала ваши стихи, - и вдруг ни с того ни с сего добавила: - Моего бывшего мужа тоже звали… зовут Николаем.
Впоследствии она и сама не смогла объяснить себе свое поведение в тот вечер. Зачем она это сказала? Какая ей разница, как зовут его, а ему – как зовут ее бывшего мужа? Но – что сделано, то сделано.
- Тогда извините.
- За что?
- За то, что меня зовут, как вашего бывшего мужа, - чуть насмешливо произнес он. - Вам неприятно слышать это имя.
- Неприятно, - честно призналась Алла.
- А меня когда-то звали Ником. Так что и вы можете меня так звать.
Как будто вопрос их дальнейших отношений был решен. «Нахал», - должна была подумать Алла. Но не подумала.
- Почему Ником?
- Знаете, лет двадцать назад, отец моего однокурсника привез из заграничной командировки пластинку одного популярного в то время английского певца, Ника Кершо. На обложке была большая фотография этого музыканта. Ну и многие находили, что я очень на него похож. Так я стал Ником. А потом опять Николаем. С возрастом. Ник больше подходит для подростка.
- Меня зовут Алла.
- Очень приятно, - дежурным тоном произнес он. – Только я это тоже знаю.
- Откуда?!
- Спросил у ваших коллег.
Вот это да!
- И когда же?
- Когда заходил к редактору за своей папкой. Давно.
- Любопытно, чем это я вас так заинтересовала?
- У вас были печальные глаза.
Алла чуть не поперхнулась пирожным. Как это он успел разглядеть ее печальные глаза – за ту секунду, что они столкнулись в коридоре? И вообще она была уверена, что ей удалось остаться на работе той же веселой, милой и отзывчивой Аллочкой, которую все знали прежде – недаром она по утрам репетировала дома перед зеркалом беззаботное выражение лица, гримасничая, как обезьяна! А о той блондинке она не говорила никому - даже Валентине, с которой, бывало, делилась самым-самым.
Она решила перевести разговор на другую тему – в самом деле, не обсуждать же ее печальные глаза!
- Кстати о стихах. У вас взяли что-нибудь для сборника?
- Так… пару штук, - довольно равнодушно отозвался он. – Сборник, как выразился ваш замредактора, не резиновый. Поэтов много – бумаги мало.
- А знаете, я прочитала кое-что из вашей папки.
- Ну и…? – поинтересовался он, немного отпив из стакана.
- «Одинокая ночь, одинокий рассвет, оборвавшийся сон…», - процитировала она.
Он долго и внимательно смотрел на нее, как будто решал, стоит ли говорить ей то, что он собирался сказать.
- Это я написал, когда понял, что у нас с женой – все кончено. Она лежала рядом, в той же постели, на расстоянии вытянутой руки – но я лежал один. Ну, вы понимаете…
С чего это он решил, что она должна понимать?
Но она и правда понимала. Потому что так чувствовала себя в последние месяцы в постели с Николаем. Он старательно выполнял свои супружеские обязанности, а она все не хотела верить, что это – только обязанности. Потом она едва сдерживала вздох облегчения – как, наверное, и он. И оба засыпали. И он уже не спрашивал, хорошо ли ей было.
После кафе новый знакомый Аллы не вызвался провожать ее – просто пошел рядом. Как будто это само собой подразумевалось. Но как, черт побери, он угадывал ее мысли?! Ведь ей самой хотелось именно этого – чтобы он шел рядом.
Они остановились у подъезда ее дома. Сейчас она попрощается с ним, войдет в квартиру, включит телевизор и будет смотреть все подряд передачи по всем каналам часов до двенадцати, пока усталость не возьмет свое. С того момента, как Николай ушел к другой, она замужем за телевизором.
Она вдруг совершенно неожиданно для самой себя коснулась его руки и очень тихо проговорила:
- Помоги мне…
7.
Первый заместитель министра иностранных дел Российской Федерации Александр Яковлев оглядел собравшихся в зале журналистов. Потом, откашлявшись, начал говорить.
- Господа, прошу извинить нас за задержку: мы перепроверяли информацию, поступившую к нам несколько часов назад из Исламабада. К сожалению, она полностью подтвердилась. Во время операции по освобождению российских заложников в Пакистане, они были убиты. Их фамилии…
Яковлев надел очки, достал из папки лист бумаги и прочитал:
- Евгений Зимин, тысяча девятьсот сорок девятого года рождения, Александр Волошко, тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года рождения. Третьим заложником был гражданин Республики Беларусь, Николай Зданович, тысяча девятьсот шестидесятого года рождения. Фамилии погибших удалось установить так быстро потому, что в доме, где содержались заложники, среди документов террористов были найдены ксерокопии паспортов похищенных ими людей. В настоящее время между министерствами иностранных дел обеих стран решается вопрос об отправке тел погибших в Россию, включая и белорусского гражданина. Разумеется, мы известим наших коллег из Беларуси о случившемся. Вопросы, господа?
- Известно ли, чем занимались в Пакистане эти трое?
- Да. Это были инженеры, оказывавшие консультационные услуги по строительству плотины «Калабах». Они работали по контракту от российской компании «Гидромонтаж». Были похищены в конце февраля этого года, о чем сообщала пресса и телевидение. С тех пор наш МИД предпринимал все усилия по их поискам и освобождению. В марте сотрудники российского посольства в Пакистане встречались по этому вопросу с премьер-министром страны.
- Выдвигались ли террористами какие-то требования?
- Да. Выкуп в миллион долларов. Так сказать, традиционная сумма. Похитители заявили, что эти деньги, если они будут выплачены, пойдут на помощь иракским повстанцам, воюющим с коалиционными силами. Но вам, конечно, известна позиция России в этих вопросах: никаких переговоров с террористами.
- Известно ли, кто взял на себя ответственность за похищение инженеров?
- Да. Это некий «Фронт освобождения Пакистана». Ранее эта организация нигде не фигурировала.
- Каким образом удалось выйти на след заложников?
- Этого нам неизвестно. Могу лишь сказать, что операция по освобождению проводилась в Вазиристане, приграничном с Афганистаном районе.
- Какова сумма компенсации, которую получат родные погибших? – выпалил кто-то из журналистов.
Замминистра поморщился и уже хотел сказать что-то резкое, но многолетняя дипломатическая выучка заставила его вернуть своему лицу нейтральное выражение.
- Господа, это внутреннее дело компании «Гидромонтаж». Но вы понимаете, что никакие деньги не заменят потерянных человеческих жизней. Спасибо за внимание, господа.
Александр Яковлев закрыл папку, повернулся и вышел из зала.
8.
Атака стала для него полной неожиданностью.
На случайность это никак не походило, наоборот, действия спецназа носили все черты тщательно спланированной акции. Но откуда могла произойти утечка информации? Женщина? Вряд ли: ее предупредили, что если ей небезразлична судьба родителей и ее ребенка, она должна держать язык за зубами. Кто-то из своих? Тем более маловероятно: и Али, и Закир были проверенными людьми, участвовавшими с ним не в одной операции, а подросток, какой-то дальний родственник Закира, все время был у них на глазах. Да и вообще трудно предположить, что парень, потерявший в афганской войне деда и отца, может питать к русским какую-то симпатию!
Может кто-то подглядел из-за забора, когда он, Мусса, днем выводил кого-то из пленников оправляться? Невозможно: во-первых, высота забора два метра, во-вторых, для того, чтобы поймать этот момент, надо было бы постоянно торчать где-то поблизости. Такой человек был бы непременно обнаружен, поскольку и Закир, и Мусса, и Али поочередно осматривали близлежащую территорию по несколько раз в день.
Сейчас не время выяснять, кто мог выдать их, продолжал размышлять Мусса, но вывод надо сделать. Нет, он по-прежнему не сомневался, что абсолютное большинство местного населения не ладит с режимом и никогда не пойдут навстречу властям – он слишком хорошо и давно знал этих людей - но, не имея понятия, где скрывается предатель, следовало быть предельно осторожным. Оставлять русского в деревне надолго опасно. Убивать тоже не стоит - пока существует хоть малая вероятность того, что за него можно что-то получить. Едва опустятся сумерки, он вывезет его в более безопасное место.
Мусса не сомневался, что те трое погибли. С самого начала было решено, что если заложников попытаются освободить силой, в погреб бросят несколько гранат. Это должно было стать хорошим уроком тем, кто пытается действовать в обход переговоров. Да, погибает и много наших, размышлял Мусса, но всем им уготовано место в раю, ведь они - воины Аллаха, сражаются с неверными. Выше этой цели не может быть ничего. Так что их смерть – лишь начало другой, вечной, жизни. А эти подохли, как собаки – из-за ослиного упрямства своего правительства.
Обессилевший русский уже хрипел.
- Мусса…не могу…
- Здохныш скора! – террорист со злостью сплюнул на пыльную землю, но остановился.
Русский покачнулся. Мусса закинул автомат за спину и поддержал пленника за ворот грязной пропотевшей рубахи. В небе послышался шум вертолета, машина на небольшой высоте летела со стороны афганской границы. Надо было срочно уходить с улицы, сверху они будут видны, как на ладони.
Мусса огляделся. Заметив полуразрушенную хижину, в которой, похоже, давно уже никто не жил, он потянул пленника туда.
9.
Насир Хан закончил печатать фразу «В ходе проведенной операции все террористы были уничтожены» и задумался. Легкий ветерок, создаваемый большими лопастями потолочного вентилятора, чуть шевелил разложенные на столе бумаги, трогал уже начавшие седеть, но еще довольно густые волосы полковника.
Теперь надо было переходить к самой трудной части рапорта - о погибших заложниках. Гибель сразу троих европейцев стала самым крупным поражением антитеррористических сил в стране со времени взрыва два года назад автобуса с французскими специалистами, во время которого погибли одиннадцать человек.
Насир Хан не успел завершить предложение «К сожалению, несмотря на предпринятые…», как в дверь его кабинета постучали.
- Войдите! – с некоторой досадой бросил он, отрываясь от компьютера.
На пороге появился лейтенант Амир Махмуд.
- Ну, что там у вас?
Амир Махмуд выложил на стол фотографии террористов, убитых во время операции. Полковник вопросительно посмотрел на него.
- Информатор, этот Абдулла, опознал Али Фарука и Закира аль-Сиддки. Имени мальчишки он не знает, хотя видел его в деревне раньше.
- Замечательно! Что же вас смущает, лейтенант?
- Он говорит, что на снимках нет Муссы Дауда.
- Какого Муссы Дауда? - раздраженно спросил полковник.
- Ну, владельца дома.
Насир Хан побарабанил пальцами по крышке стола. Ему уже звонил замминистра МВД, который недвусмысленно дал понять, что считает проведенную операцию крайне неудачной. А тут еще этот мальчишка со своими сюрпризами...:
- А этот Мусса обязательно должен был там быть? Лейтенант, у нас с вами что, имелся на руках список террористов, заверенный самим бен Ладеном? – язвительно произнес Насир Хан.
Лейтенант не ответил. Но Мусса действительно должен был быть в доме – опять же по докладу осведомителя.
- Подумайте сами, - продолжал полковник. – Если бы он действительно был там – куда бы он делся?
Рискуя вызвать новую вспышку раздражения начальника, Амир Махмуд осторожно проговорил:
- Здесь может быть два объяснения, господин полковник: либо Мусса, почуяв неладное, сумел улизнуть до начала операции, либо сбежал во время штурма и...
- Славно вы выстраиваете версии, лейтенант, - неприятно усмехнувшись, перебил подчиненного полковник. - Только о последствиях почему-то не думаете. Говорите, почуял неладное? Иными словами, произошла утечка информации о предстоящей операции. Интересно, по чьей вине, если о ней знал только узкий круг лиц? А?
Лейтенант молчал. Вопрос полковника был так же неприятен, как и его усмешка.
- Далее. Сбежал во время штурма. Непосредственное командование группой осуществляли вы, лейтенант, это ваши солдаты должны были окружить дом! Выходит, террорист сбежал через ваше оцепление!
Амир Махмуд виновато потупился. Он был уже не рад, что затеял этот разговор. Полковник некоторое время созерцал своего подчиненного с победным видом. Выдержав нужную паузу, он уже мягче продолжал:
- Я добавлю еще одну версию. Его там не было вовсе – ни до штурма, ни во время его. Этот Дауд отсутствовал уже какое-то время. И давайте придерживаться этой версии, если мы хотим избежать...гм, сложностей. Если что - кого обвинят в первую очередь? Нас с вами, лейтенант!
- Я не подумал, господин полковник…
- Учтите: рапорт о проведенной операции ляжет на стол премьер-министра, и не исключено, что тот будет докладывать о ней самому президенту!
Лейтенант уже пожалел, что затронул эту тему. С другой стороны, если бы он промолчал, а полковник узнал бы об этом – из других источников? Трудно сказать, как бы все повернулось...
- Кто будет знать о наших, точнее, ваших, подозрениях, кроме нас с вами, а, лейтенант? - продолжал Насир Хан. – Был, не был еще кто-то среди террористов – кому известно об этом наверху? А пресса? Вы представляете, что будет, если что-нибудь разнюхают эти писаки? Да нас же смешают с грязью, лейтенант! Мало что погибли трое заложников, так один из террористов, оказывается, еще и ушел! Ну, теперь вам ясно, к чему могут привести ваши измышления?
- Так точно, господин полковник!
- Вы свободны. И прошу вас ни с кем не делиться вашими...соображениями.
Амир Махмуд молча собрал со стола фотоснимки.
Теперь он уже никак не мог сказать полковнику о том, ради чего, собственно и приходил: информатор Абдулла также слышал, что деревенские говорили, будто Мусса Дауд не только сумел уйти сам, но и прихватил с собой одного из заложников...
Когда за лейтенантом закрылась дверь, Насир Хан вздохнул и снова уставился в монитор компьютера.
10.
Оказывается, есть и другие мужчины, с удивлением подумала она после их первой ночи. Оказывается, есть и другие поцелуи, другие ласки. Оказывается секс – это не только то, что было с мужем у нее. Она целиком доверялась Николаю и считала, что он знает лучше, как заниматься этим. Поэтому она никогда не подвергала сомнению его действия в постели.
Ник показал ей другую сторону любви. Он был словно тот грубый незнакомец из ее снов. Алла предложила выпить коньяку, он молча кивнул. Она взяла в серванте наполовину пустую бутылку (никому на свете она не призналась бы, что несколько раз пила сама, в одиночку: после предательства ее супруга временами на душе становилось так черно и пусто, что хотелось выть, и она поскорее оглушала себя дозой, после которой острота боли снижалась до терпимой степени). Когда она шла с рюмками к журнальному столику, то заметила, как жадно он смотрит на движение ее бедер под узкой юбкой – и не скрывает этого. Странно, но она не рассердилась. Николай давно уже не смотрел на нее так. На работе мужики глазели на молоденьких длинноногих сотрудниц, которым Алла явно не могла составить конкуренцию, и она как-то сказала сама себе со вздохом: «Ну что ты хочешь? Тебе скоро тридцать, не девочка ведь».
Теперь ей было тридцать четыре – и, оказывается, на нее еще можно было смотреть, как на женщину.
Они выпили пару рюмок. Ей было много не надо: минут через пять комната стала чуть-чуть раскачиваться у нее перед глазами, словно это была каюта океанского лайнера. Ник встал из кресла, взял ее за руку и требовательно спросил:
- Спальня – где?
Алла молча махнула рукой в сторону комнаты, и он потянул ее за собой. Через незакрытое шторами окно проникал свет уличного фонаря. Ник бросил ее на покрывало и стал покрывать поцелуями ее лоб, глаза, губы, подбородок, шею, спускаясь ниже и ниже. Поцелуи были жесткими и требовательными. Юбка с безвозвратно испорченной от сильного рывка молнией полетела в сторону окна и мягко приземлилась на пол, за ней последовала кофточка, колготки.
Потом в каюту лайнера ворвалась сумасшедшая волна, которая захлестнула Ника и Аллу с головой, но ей было совсем не страшно тонуть - потому что он тонул рядом с ней… Черт побери, как это в нем умещался сентиментальный поэт, разглядевший за короткий миг в коридоре издательства ее печальные глаза, написавший про одиночество и дождь без перерыва - и примитивный дикарь, едва не насиловавший ее?! Неуверенный посетитель издательства, робко разговаривавший с редактором – и рычащий зверь, рвущий ее на куски?
- Ник…Ник…Ник…, - стонала она охваченная чувством, которого не только не знала прежде – о существовании которого и не подозревала. Она была счастлива, когда доставляла мужу удовольствие, но и понятия не имела, что удовольствие может быть обоюдным. Она была на седьмом небе, когда Николай, насытившись, отворачивался и засыпал – муж удовлетворен, значит, она настоящая женщина! Нет, он, конечно, спрашивал поначалу, как ей было – наверное, вычитал в какой-то книжке о правилах интимных отношений – и она почти искренне отвечала, что хорошо.
Но только сейчас она поняла, что бывает и по-другому. И что теперь она просто не сможет жить без Ника. Если это больше не повторится, она умрет. Она не могла умереть, когда ушел Николай. Да, ей было горько, обидно, одиноко – но она могла жить дальше. Без Ника не сможет. Не слишком ли быстро – с первого-то раза? – спросил кто-то посторонний внутри нее. А кто, черт возьми, определил, на какой раз это должно быть?! – сердито ответила она ему. И не с первого: еще раньше она читала его стихи – и узнавала его: перед ней вставал человек с обнаженной раненой душой – наверное, с такой же, как у нее самой. И Ник, наверное, тоже почувствовал в ней это - во время той мимолетной встречи в коридоре издательства, лишь на секунду увидев ее глаза... Вот говорят: противоположности сходятся. А в ее случае сошлись одинаковости – одинаково несчастливые люди.
Любовь ли это? – спросила себя Алла и со злостью ответила: какая, к черту, разница, как это называется? Вот она считала, что с Николаем у них любовь, но теперь призналась себе в том, в чем не хотелась признаваться много лет: не любовь вела ее в ЗАГС с бывшим мужем, а желание, чтобы все было «как у всех»: чем она хуже подружек, большинство из которых повыскакивало замуж сразу после школы?
Нет, она не буду цеплять ярлык на свое чувство, главное, что оно есть.
И будет теперь всегда.
…Когда все кончилось, они долго не могли унять сумасшедшее биение сердец, учащенное, захлебывающееся дыхание.
Потом Алла, осторожно освободившись от его объятий, встала, включила торшер и, поймав его вопросительный взгляд, сказала:
- Я хочу смотреть на твое тело. Можно?
Ник улыбнулся.
- Было бы на что смотреть. Знаешь, в школе меня дразнили высушенным Гераклом. А на физкультуре я стеснялся раздеваться. И всегда падал с перекладины, потому что у меня кружилась голова. Однажды чуть не сломал шею. Так и не смог до конца десятого класса одолеть «подъем переворотом», есть такое упражнение.
Грубый дикарь исчез, рядом с ней лежал неуверенный подросток, над нескладной фигурой которого смеялись одноклассники.
Странное дело, но ей нравился и тот, и другой.
В ту ночь впервые за много недель она спала без сновидений.
11.
Зимин, неплохо владевший английским, прочитал в местной газете «Нейшн», которую им приносили по утрам в гостиную, об очередном похищении иностранцев. На этот раз подкараулили «джип» с двумя китайскими инженерами, ехавшими в порт Карачи, где на реконструкции береговых сооружений работали специалисты из Китая.
- Черт возьми, паки уже и за китайцев взялись! – выругался он, бросив газету на стол. – А они-то здесь причем? Ну ладно, американцы или англичане, они враги ислама, оккупировавшие Ирак и все такое – но китайцы? Пора просить надбавку за вредность производства – в смысле, за опасность. Ведь это, если не ошибаюсь, третий случай за месяц. Скоро и до Лахора доберутся.
Саша Волошко по прозвищу Волоха, специалист по гидротехническим сооружениям, перебил его:
- Кончай паниковать, Женя! Это все далеко: Исламабад, Карачи… а здесь у нас – сонное царство, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, конечно. Да и мы особо не светимся – с работы, на работу, дневной сон до шести вечера, телик до двенадцати. Курорт!
- Курорт! – фыркнул Зимин. – Ты, блин, забыл, как мы перетрухали в автобусе, когда на Анаркали ехали?
Зданович появился в дверях гостиной и, вытирая лицо полотенцем, стал слушать словесную перепалку своих коллег.
Инцидент, о котором упомянул Зимин, произошел недели две назад в рейсовом автобусе, в котором они как-то решили съездить на Анаркали, большой рынок неподалеку от исторического музея.
Заплатив кондуктору по четыре рупии, они прошли в середину салона и сели. Две или три остановки спустя в переднюю дверь вошел молодой пакистанец с каким-то свертком в руках. Он смерил их неприязненным взглядом, пробормотал что-то и плюхнулся на сиденье перед ними, поставив сверток рядом.
- Террорист, - шепотом пошутил Волоха.
Но пак действительно повел себя как-то странно: нервно вертелся, оглядывая салон, смотрел на часы и трогал свой сверток, то подвигая его к себе, то отодвигая к окну. В горле его что-то клокотало, и он постоянно кхыкал и отхаркивался.
Они уже с тревогой принялись наблюдать за своим соседом, вернее, за его непрерывно подергивающимся затылком.
- Может, выйдем? – предложил Зимин. – Вдруг это и правда смертник? Щас как рванет!
- Все же сидят, - заметил Зданович.
Человек десять пассажиров, сидевших в автобусе, не обращали на пака со свертком никакого внимания.
- А им по хрену, что тот свет, что этот, - презрительно проговорил Волоха. – На том даже лучше – ближе к Аллаху!
Когда автобус уже подъезжал к Лахорскому зоопарку, беспокойный пак вдруг сорвался с места и, оставив свой сверток на сиденьи, подскочил к открытой двери.
- Ну, все! - пробормотал побледневший Зимин. – Сейчас спрыгнет – и поминай, как звали! Там же, наверное, взрывчатка с часовым механизмом! Мужики, рвем когти!
Он вскочил с места, поймав удивленные взгляды нескольких пассажиров, и сильно толкнул продолжавшего сидеть Здановича.
- Коля, блин!
Пак, высунув голову наружу, принялся отчаянно харкать прямо на мостовую, не делая, однако, никаких попыток выпрыгнуть. Отхаркавшись, он сунул руку в карман, достал платок и вытер рот, после чего вернулся к своему месту. Придвинув сверток, он достал оттуда какую-то книгу и начал листать ее.
Зимин выматерился и опять сел. Происшествие оставило у всех троих неприятный осадок.
- Курорт, мать его! – продолжал бурлить Зимин. - Сюда, блин, даже туристы не ездят. Ну почему, почему «Гидромонтаж» не может выиграть тендер в какой-нибудь нормальной стране? Я года три назад работал в Финляндии, жаль недолго. Сказка! Ни террористов, ни мусульман, ни климата этого гнилого… Ну почему?
- А потому, Женечка, что «Гидромонтаж», равно как и любая другая российская компания, и на фиг не нужен в нормальных странах – с нашими безнадежно устаревшими технологиями и оборудованием. Вот и получается – либо Нигерия, либо Бангладеш какая-нибудь!
- Ладно, мужики, кончай политинформацию, - проговорил Зданович. - Пошли завтракать. А что касается гнилого климата, так ведь вам, ну, нам, бабки за это платят – и немалые!
- Бабки! – хмыкнул Зимин. – Штука зелени – это, по-твоему, сумасшедшие бабки? Да я в Москве получал восемьсот не напрягаясь. Я так тебе скажу: у нас не всякий за такую зарплату сюда поедет. Вон Волоха не даст соврать: «Гидромонтаж» месяца четыре искал специалиста по гидрологии на этот контракт, пока я, дурак, не согласился!
- Да, верно, - кивнул Волоха, рассеянно перелистывая многостраничную газету и рассматривая цветную рекламу.
- Сытый голодного не разумеет, - заметил Зданович. – У нас в Беларуси и двести баксов – предел мечтаний. А я еще без работы сколько лет сидел. Пошли есть, сейчас машина придет. Чима же говорил, сегодня в десять какое-то совещание намечается.
Риаз Чима был техническим директором проекта «Калабах дэм» с пакистанской стороны.
Они отправились в большую комнату, служившую им столовой. Завтрак, по традиции состоял из чашки залитых молоком хлопьев и кофе с печеньем. Зданович, приверженец диетического питания, после долгих переговоров убедил своих коллег отказаться от мяса хотя бы по утрам.
Минут через пять во дворе послышался шум мотора, и за окном мелькнула долговязая фигура Шаббаза, водителя их микроавтобуса. Вообще-то восьмиместный «форд» им был вовсе не нужен, поскольку увеличения российской группы не предвиделось, но они подозревали, что заказывая машину в Министерстве водного хозяйства, руководство проекта завысило цифру консультантов, и теперь пользуется микроавтобусом в каких-то своих целях. По крайней мере, после восьми утра Шаббаз, привезя их в офис в Фейзал-таун, очень часто исчезал вместе с «фордом» до самого обеда.
Когда уже собрались ехать, оказалось, что Зимин забыл так называемый «ликор-пермит» - разрешение на покупку спиртного.
- Это – святое, - строго сказал ему Волоха. – Ты с этим не шути. Если сегодня не затаримся на обратном пути – считай, выходные испорчены.
В Пакистане был сухой закон, но иностранцам за небольшую плату оформляли специальный документ, позволявший покупать алкоголь - как ни странно, местного производства - в больших гостиницах. Буквально в первую неделю их пребывания в стране Волоха, большой любитель «расслабиться», узнал, каким образом делается разрешение на выпивку, лично съездил в соответствующее учреждение и получил нужный документ.
Они внимательно изучили бумагу и обнаружили, что «предъявителю сего» разрешается употребить в месяц не более шести единиц спиртного: под «единицей» подразумевалась квартовая бутылка.
- Кварта – это сколько? – немедленно спросил Волоха, но ни Зимин, ни Зданович не знали.
Пришлось лезть в англо-русский словарь. Оказалось, что английская кварта чуть превышает литр. Волоха, пошевелив губами, вычислил, сколько выпивки придется на брата, и удовлетворенно заявил:
- Жить можно.
Шаббаз не раз просил их дать ему попробовать хотя бы пива, но они боялись, что он может похвастаться друзьям, те – рассказать кому-то еще, и, в конце концов, дело может окончиться упреками в «спаивании» добропорядочных мусульман. Хорошо, если только упреками.
Выехали с опозданием на десять минут.
Зданович разместился на переднем сидении рядом с шофером и сунул в магнитолу кассету с какой-то британской поп-группой. Волоха и Зимин, задернув занавески, о чем-то тихо переговаривались сзади.
«Форд» выехал из переулка и повернул на главную дорогу. По правой стороне высились зубчатые стены огромного стадиона, носившего название «Стадион-крепость». По замыслу создателей сооружение и должно было напоминать крепость. Большую часть времени стадион почему-то не функционировал; через полуоткрытую створку массивных металлических ворот часто было видно, как по зеленому полю прохаживается скучающий полицейский с карабином. У основания «крепостных» стен теснились многочисленные магазины, по которым вечером ходила приличная – по пакистанским меркам - публика, проживавшая в этом районе Лахора.
Шаббаз добавил газу, микроавтобус взлетел на путепровод, идущий над железнодорожными путями и, миновав его, повернул в Гульберг, большой торговый центр города.
Под светофором нищий с изуродованным, стянутым обожженной кожей лицом принялся стучать в стекло, предлагая им какие-то газеты. Другой, подросток в грязном тряпье, с вывернутыми под невероятным углом конечностями, ползал прямо по проезжей части между машин, собирая мелкие монеты, которые бросали через окно водители.
Зданович бросил рассеянный взгляд в зеркало заднего вида и вдруг поймал себя на мысли, что уже видел этот темно-синий «фольксваген», ехавший по соседней полосе на некотором удалении от них. Пару дней назад в Фейзал-тауне, когда он вышел из офиса прогуляться и размять затекшие члены, то обратил внимание, не столько на машину, стоявшую в переулке по соседству, сколько на смешного чертика с высунутым языком, приклеенного присоской к ее лобовому стеклу.
Даже на таком расстоянии он заметил перед лицом водителя «фольксвагена» раскачивающуюся фигурку. Несомненно, это была та же самая машина. Сказать ребятам? – спросил он себя. Пока не стоит - Волоха точно поднимет на смех: вот, мол, начитались страшилок про похищение иностранцев, так теперь и сами мандражировать начали! К тому же владелец машины мог просто проживать в их районе, а на работу, как и они, ездить в Фейзал-таун. Тогда почему они не видели его раньше?
Хотя, если этот тип так и будет ехать за ними, надо все-таки сказать. Береженого Бог бережет.
Ровно через полминуты сомнения Здановича рассеялись: «фольксваген» прибавил скорость, обогнал их микроавтобус и исчез в потоке машин. Николай успел заметить лицо водителя, заросшее густой, почти по самые глаза, черной бородой.
Но в два часа дня, когда они вышли из офиса и направлялись к своем «форду», чтобы ехать домой, Николай был готов поклясться, что тот самый бородач, укрывшись в тени пестрого навеса продуктового магазина на противоположной стороне улицы, внимательно наблюдает за ними.
12.
Наверное, он на какое-то время лишился чувств. Когда Зданович открыл глаза, то обнаружил, что лежит, уткнувшись лицом в потрескавшийся земляной пол. Он услышал тихие голоса двух человек, стоявших шагах в пяти от него. Один голос принадлежал Муссе, другой был ему незнаком. Говорили на урду.
Через оконный проем в комнату проникали лучи заходящего солнца. Значит, близится вечер. Сколько же он пролежал без сознания - час, два? Николай с трудом повернул голову. Спиной к нему, в грязной одежде с перекинутым через плечо патронташем, стоял собеседник Муссы, скорее всего, кто-то из деревенских.
Мусса уловил движение и шагнул к пленнику.
- А, русский, проснулся? Добрый утро! – произнес он и захохотал. Пак, очевидно, пребывал в хорошем настроении: значит, опасность миновала.
Второй повернулся и тоже посмотрел на Здановича - тусклым, ничего не выражающим взглядом. Вот с таким же равнодушным выражением лица эта обезьяна перережет своему врагу горло, вяло подумал Зданович.
Мусса посмотрел на часы. Как-то он похвастался, что это трофейные, «командирские», снятые с руки убитого им во время афганской войны советского офицера.
- Хороший часы! Тот афицер скока лет с Аллахом разговаривает, а часы все идут!
Эту шутку он повторял уже много раз. Веселится, сволочь. Сбежал с поля боя, а те трое расплатились за него своими шкурами. А что с Волохой, Женькой и Саймоном? Удалось ли пакистанскому спенцназу освободить их? Если да, то его товарищи непременно сообщат и о нем. Тогда еще есть надежда. Если же нет…
- Значит так, русский. Щас мы едем атсуда. Я перевезу тебя в безопасный места. В эта деревня завелся… э, как эта?... прыдатэль. Ну, ничего, придет врэмя, мы его найдем. И атрежым его паганый язык. И еще кое-что, ха-ха!
Мусса повернулся и сказал что-то второму паку. Тот кивнул и вышел. Мусса сел у стены, поставил между колен автомат. Зевнул.
Быстро опускались сумерки. За окном бесшумно мелькнула черная тень – летучая мышь. Несколько минут спустя во дворе послышался скрип повозки.
- Давай, поднимайся!
Николай попытался встать – и не смог. Кружилась голова, дрожали колени, в глазах метались разноцветные пятна. Пак взял его за плечо, с силой поднял на ноги и толкнул в спину.
- Иди!
У порога стояла запряженная ослом повозка с огромными, как у «белаза», деревянными колесами. Мусса вытащил из-за пазухи несколько мятых купюр, подал второму паку. Тот подобострастно склонил голову, передал ему какой-то сверток из газетной бумаги. Они поговорили вполголоса еще несколько минут.
- Садысь!
Зданович, поставил ногу на ступицу колеса, с усилием перебросил через борт свое непослушное тело и упал на днище повозки, устланное какими-то грязными вонючими тряпками. Поворочался немного, занимая более удобное положение.
Мусса развернул сверток. В нем оказался кусок вареного мяса и несколько лепешек. Пак бросил одну Здановичу. Лепешка была еще теплая и приятно пахла свежим хлебом, но аппетита не было. Его не тошнило, тошнота прошла еще тогда, когда они начали свой безумный побег от спецназа – но есть все равно не хотелось. Но есть было надо, потому что иначе он ослабеет еще больше. Николай откусил небольшой кусок и начал медленно жевать.
Мусса, устроившись впереди, щелкнул кнутом, и повозка тронулась. В черном небе зажигались одна за другой звезды. Они какие-то не такие, подумал Николай, эти пакистанские звезды. Они не подмигивают тебе временами, как старому знакомому. Они холодные, равнодушные – чужие. Впрочем, здесь все чужое: погода, люди, сама жизнь…
Повозку трясло на ухабах, и звезды плясали перед глазами. Тянуло запахом гари - может, с того пожарища, которое оставили после себя спецназовцы? Мысли о событиях последних часов пошли по третьему или четвертому кругу. Кто из троих остался жив? Или погибли все? Он слышал взрывы, и не один – несколько. Или всë же они спасены и рассказали, что с ними был четвертый? Нет, пожалуй, этого не случилось: Мусса слишком спокоен и уверен.
Куда они едут? А впрочем, какая разница? Ясно, что в не российское посольство. Когда пленников было четверо, перевозить такую группу было затруднительно. Теперь он остался один, и пак может до бесконечности таскать его с места на место, перепрятывая, как вещь то в одном тайнике, то в другом – пока эта «вещь» жива и, по его, Муссы, соображениям, существует хоть малая вероятность получить за нее какие-то деньги. Даже в Чечне похищенных людей не находят годами, что уж говорить о стране, куда «Аэрофлот» не отважился организовать регулярные рейсы? А потом - закопает где-нибудь, как сдохшую собаку, не испытывая не то что угрызений, но даже малейшего укола совести.
Незаметно он задремал. Из уголка его полуоткрытого рта вытекла и побежала по щеке тонкая струйка крови.
13.
Так началась их странная дружба. Нет, дружба не то слово – отношения. Постепенно Алла узнала о нем если не все, то очень многое. Во времена Союза Ник, получив профессию геолога, немало ездил по стране, хорошо зарабатывал. Построил двухкомнатный кооператив в Минске, купил машину. Женился. Писал какие-то рассказы, юморески, некоторые публиковали. Играл на гитаре, сочинял песни и однажды показал Алле пожелтевшую вырезку из республиканской газеты с рецензией на свое выступление на фестивале бардовской песни.
С распадом Союза наступили трудные времена. Командировки на Камчатку и в Сибирь прекратились, а работы в Беларуси по его специальности не было. Какое-то время доживали на сбережения. Потом стало не хватать. Хорошо еще, что единственный сын выучился на программиста, как оказалось, вполне приличного, и после полутора лет бесцветного и безденежного существования в каком-то умирающем КБ уехал в Канаду - да так и сидел там безвылазно, не выражая ни малейшего желания вернуться на родину. Звонил он все реже, и Николай начал понимать, что эти звонки объясняются лишь сыновним «долгом», но никак не искренним интересом к их проблемам.
Потом дала трещину и семейная жизнь. Жена не то, чтобы ушла – отдалилась. Точнее сказать, еще больше отдалилась. Он вдруг с опозданием осознал, что уже много лет их физическая близость держалась лишь на его энтузиазме – и он, этот энтузиазм, постепенно иссяк. Воспоминания о любви первых лет казались эпизодами из прочитанной мелодрамы о чувствах других людей.
Он шел на любую, даже одноразовую работу - грузчиком, складским рабочим, ночным сторожем: мужская гордость не позволяла Нику жить на зарплату супруги, учительницы химии, хотя временами этого все же не удавалось избежать. Иногда писал за деньги курсовую по геологии, но это случалось чрезвычайно редко: идти в геологи в наше время почему-то никто не рвался. Машина ржавела в гараже: денег на ремонт и бензин не было. Да и ездить на ней больше не тянуло.
Однажды ему ненадолго удалось устроиться в организацию под названием «Промбурводы», которая, оказывала населению, помимо прочих, и услуги по бурению скважин для колодцев.
- Представляешь, я, геолог, исходивший весь Дальний Восток, сверлил в земле дырки на дачных участках! – с горечью бросил он как-то, рассказывая ей о своих мытарствах.
Вот тогда, по его признанию, стихи пошли «косяком». Иногда Алла просила почитать его что-нибудь или спеть под гитару, оставшуюся у нее после мужа: ноутбук Николай забрал, а вот про гитару как-то забыл. Ник брал инструмент с поцарапанной декой, на которой едва просматривались со стершихся переводных картинок смазливые лица каких-то девиц, откинувшись на спинку дивана, закрывал глаза и начинал петь:
По привычке ты живешь, по привычке ешь и пьешь,
По привычке спать ложишься,
по привычке ты встаешь…
Она видела: он поет о себе. Эти песнями он рисовал автопортрет, они как рентгеном высвечивали его чувства. И опять она не переставала удивляться, как могут сочетаться в нем два совершенно разных человека? Тот, что грубо брал ее в постели, совершенно ничем не походил на этого, тосковавшего в песнях. А мажорных номеров у него почти не было.
Спев пять - шесть песен, он объявлял: «Концерт окончен» и откладывал гитару. И словно разозлившись на себя за сентиментальность, властно привлекал к себе Аллу, которая все еще не могла отойти после его грустных песен. Она ощущала, как его тело, минуту назад такое мягкое и податливое, становилось напряженным, как сжатая пружина. Они съезжали с дивана, и занимались любовью прямо на полу, даже не погасив свет. Девицы с гитары с завистью поглядывали на Аллу.
Он был ненасытен, и она не могла не удивляться поведению его супруги: неужели она могла так мучить человека, которого – вроде бы – любила? Разве не видела его состояния? В конце концов, неужели не могла подыграть ему? Неужели не понимала, что для мужчины это куда важнее, чем для женщины? А впрочем, всю жизнь подыгрывать невозможно. Нет физического влечения – считай калека.
Он вообще мог заниматься с ней любовью, где угодно: в ванной комнате, на кухне, в кресле. «Дорвался до бесплатного», - с грубоватой откровенностью признавался он, но она не обижалась. Может, в ней с самого начала подспудно скрывалось это желание стать беззащитной жертвой, добычей мужчины-охотника – эта «распутная» страсть, которую она тщательно скрывала не только от мужа, но и от самой себя?
Как-то в один из таких пикантных моментов зазвонил телефон. Алла и Ник лежали на ковре. Накрытая его горячим нетерпеливым телом, она как-то смогла дотянуться до аппарата, стоявшего на журнальном столике, прежде чем Ник смог помешать ей.
- Слу…слушаю, - проговорила она, поперхнувшись на коротком неровном выдохе.
- Ты че там, стометровку только что пробежала? – послышался голос Светки, старой подруги, с которой они периодически перезванивались.
- Э…фитнессом занимаюсь. Для здоровья, - ляпнула Алла первое, что пришло в голову.
- Ой, извини, подруга, тогда я позже, - проговорила Светка и положила трубку.
Ник и Алла расхохотались и долго смеялись, не в силах продолжать начатое. После этого во время их близости он всегда выдергивал телефонный шнур из розетки.
Однажды он сказал:
- Знаешь, Алла, я больше не смогу написать ни строчки.
- Почему?
- Потому что я счастлив…
14.
Гробы прибыли на подмосковный аэродром «Раменское» в десять утра.
Грузовой ИЛ с надписью «МЧС России», только что прилетевший из Исламабада, разворачивался на взлетной полосе. Спецрейс вполне мог и не состояться: все-таки масштабы произошедшего были не те. Когда менеджер по кадрам «Гидромонтажа» Синельников позвонил в МЧС и обратился к замминистра с просьбой о выделении самолета, тот с некоторым раздражением ответил:
- Ну, братцы мои, примите, конечно, соболезнования и все такое, но это все-таки не Спитак и не начало войны в Ираке, чтобы гонять самолет за несколько тысяч километров!
Неожиданная поддержка пришла в лице белорусского МИДа, обратившегося лично к российскому министру по чрезвычайным ситуациям. Самолет был выделен.
Стояло хмурое дождливое утро. На взлетной полосе, подняв воротники плащей, курили несколько человек. Среди них была женщина лет сорока пяти в светло-коричневой кожаной куртке, такого же цвета шерстяной юбке и черных туфлях на невысоком каблуке. Она комкала в руках носовой платок, время от времени прикладывая его к носу и покрасневшим глазам. Чуть поодаль стояли два микроавтобуса, бортовой «ЗИЛ» с белорусскими номерами и автопогрузчик.
- Сыну сообщили? – тихо спросил женщину стоявший рядом средних лет чиновник с «дипломатом». Это был второй секретарь белорусского посольства в Москве Снитич.
Женщина кивнула. Смяла платок и сунула в сумочку.
- Звонила. Конечно, он не сможет прилететь. Да и все равно не успел бы на похороны.
Грузовой люк самолета начал медленно опускаться. Шофер погрузчика в синем рабочем комбинезоне бросил на бетон недокуренную сигарету, включил зажигание и направил свою машину к ИЛу. В «брюхе» самолета копошились люди в синих куртках с надписями «МЧС»: они сопровождали скорбный груз из Пакистана.
Через десять минут три цинковых гроба, заключенных в деревянные ящики стояли на бетонной полосе.
Снитич тронул женщину за плечо, проговорил: «Оставайтесь здесь, я сейчас» и пошел к гробам.
«Пакистанские власти сообщили, что останки обгорели и сильно повреждены взрывами, но все равно их принадлежность установлена. Скорее всего, вешают лапшу на уши. В подобных случаях для идентификации погибших необходим анализ ДНК, а это за два дня не делается. А если тел внутри вообще нет? Гм… который из гробов забирать? Или – теперь все равно?»
Вопрос отпал сам собой: на каждом из ящиков мелом были выведена фамилия погибшего: «Volosko», «Zdanovich», «Zimin».
- Василий!
Снитич сделал рукой знак водителю «ЗИЛа», вопросительно смотревшего на него из кабины. Тот кивнул, и завел мотор.
Николай Зданович – или то, что от него осталось – готовился совершить свою последнюю поездку на родину.
15.
«Форд» затормозил так резко, что Зданович врезался лбом в ветровое стекло.
Прямо перед микроавтобусом поперек дороги возник невесть откуда взявшийся огромный грузовик, кузов и кабина которого по азиатской традиции были украшены восточными пейзажами, рисунками красавиц, цветов и сердец. Зимин как-то пошутил, что такие машины - прямо картинные галереи на колесах.
Шаббаз, высунувшись из кабины, уже хотел обругать неумелого водителя, как вдруг из дома, напротив которого произошла их незапланированная остановка, выскочил человек в черной маске с прорезями для глаз. В руке у него был пистолет. В следующий миг в дверном проеме показался второй, с «калашниковым» наизготовку. Он тоже был в маске.
Шаббаз с побелевшим лицом рванул рычаг коробки передач, переключая ее на задний ход, но в следующий миг грохнул выстрел, и голова водителя взорвалась кровавым месивом из осколков черепа и брызг мозга.
Двое или трое прохожих, услышав выстрел, испуганно вжались в стену дома. Еще один упал на землю, прикрывая голову руками. Налетчик с пистолетом рванул дверцу, и тело водителя выпало на пыльную дорогу. Секунду спустя бандит был уже за рулем. Другой нападавший, обежав микроавтобус, откатил назад дверь, и, ткнув автоматом в пытавшегося подняться Волоху заорал по-русски:
- Сидет! Сидет, тваю мат!
Все произошло буквально в течение десяти секунд.
В первые минуты Зданович никак не мог поверить в реальность происходящего. Маска и яростно горящие под ней глаза налетчика, пистолет в его руке, стекло, забрызганное кровью Шаббаза – все это казалось ему атрибутами дешевого кинобоевика, даже не американского, а российского производства. Не хватало только взрыва бутафорской гранаты и разноцветного дыма. Он даже не мог сказать себе, что испугался, и не сделал ни малейшей попытки открыть дверцу и выскочить из машины.
Грузовик, перегородивший им путь, медленно подался вперед, уступая дорогу, и «форд», как норовистый жеребец, прыгнул с места. Послышался глухой хруст костей: микроавтобус переехал задним колесом труп водителя.
Сидевший за рулем, умело лавируя в потоке утренних машин, повел «форд» вдоль городского канала в направлении Пенджабского университета, потом свернул в какой-то переулок. С четверть часа они петляли в узких пыльных улочках, и, наконец, остановились у неприметного дома в глухом тупике.
Очевидно, их ждали.
На пороге дома стоял тот самый бородач, привлекший несколько дней назад внимание Николая. На нем была замызганная куртка защитного цвета, один из карманов которой оттопыривался, вероятно, от лежащего там пистолета.
Водитель вылез из микроавтобуса, сорвал с себя маску и вытер ею вспотевшее лицо. Ему было лет пятьдесят, у него была короткая седая бородка, по правой стороне лица тянулся кривой шрам. Он бросил несколько слов стоявшему на пороге, и оба скрылись в доме.
Второй пак, сидевший в салоне «форда», проговорил: «Выходы, быстра» и откатил дверь микроавтобуса. Волоха и Зимин, ошеломленные, так и не осознавшие еще до конца, что с ними произошло, один за другим вылезли из машины. Полминуты спустя к ним присоединился и Зданович. Он потирал лоб и морщился от боли.
Второй террорист, оглядевшись по сторонам, ткнул стволом автомата в сторону дома.
- Туда!
Они вошли в полутемное помещение. В центре его имелся грубо сколоченный стол, за которым уже сидел бородач. Перед ним стояла бутылка минеральной воды, несколько одноразовых стаканчиков, лежали какие-то бумаги. Второй пак, тот, что вел «форд», внимательно просматривал тупик из окна. На стенах висело несколько плакатов. На одном был изображен Ясир Арафат в своем неизменном черно-белом платке, на другом – бело-зеленый пакистанский флаг с полумесяцем и звездой, перечеркнутый наискось красной надписью на урду.
- Меня зовут Мусса. Я здэс одын говору по-русски, - объявил вошедший следом за ними пак с «калашниковым», тоже снимая маску. – Это, - он кивнул в сторону бородача, - гаспадын Камар Хан, председатель местный э… как эта?…ячэйка «Фронт освобождения Пакистан». Он, между прочим, несколько год назад входил в личный охрана Осама Бен Ладен. А тот – Закир.
Пак возле окна с шутовским видом приложил руку к сердцу и поклонился.
Бородач начал властно говорить, и Мусса подобострастно замер. Выслушав продолжительную речь «председателя», он перевел:
- Мы бойцы «Фронт освобождения Пакистан» - настоящий патриот наша страна. Мы не бегает по улицам с лозунгами типа «Хамарэ дэш, хамарэ шан – Пакистан, Пакистан» , мы делает дело. Вас похитили с двумя цэлами. Первый: в знак протэст, что русский поддерживать амерыканский сабака, каторый убивает наши братья в Ирак. Второй: мы хочит получат за вас выкуп, каторый будет отправлен наши братья в Ирак. Мы брат ответственность за этот похищение. Мы предлагат ваш Путин сваи условия - адин миллион доллар. Если нэт, вы все будэт убит. Вечером мы перевезем вас в другой место. Не пытайтесь ээ… освобода…освобожду…убэгат, любой…ээ… каждый будэт убит.
Волоха хотел что-то сказать резкое, но, поймав предостерегающий взгляд Зимина, сдержался. Глядя на грязные коричневые стены комнаты и трех вооруженных террористов, Зданович думал, что «дешевый кинобоевик» начинает обретать реальные черты.
Камар Хан вновь что-то сказал.
- Документы, дэнги, все, что ест в карманы и сумка, положит на стол, - перевел Мусса. – Сыгарэты можэт оставит.
Волоха вытащил из кармана пиджака паспорт, пачку пакистанских рупий, ручку, носовой платок, расческу. Его примеру последовал Зданович, потом Зимин. У того оказалась еще и неиспользованная телефонная карточка. Мусса сунул ее себе в карман и ухмыльнулся:
- Тебе пока не панадабица.
Камар Хан внимательно прочитал разрешение на алкоголь, которое Зимин так и не выложил из «дипломата» после получения февральской дозы выпивки, и хмыкнул. Заглядывавший через его спину Мусса насмешливо прокомментировал:
- Вы, русский пить многа водка. Оттого и глупый такой, ха-ха.
Насчет глупый - прав, сволочь, со злостью подумал Зданович. Что мне стоило поделиться своими подозрениями с Зиминым и Волохой? Так нет, боялся насмешек! Теперь вот вляпались – и не в дерьмо, а во что-то в сто раз хуже.
Бегло пролистав документы Волошко и Зимина, бородач задержался на паспорте Николая. Долго разглядывал темно-синюю обложку, шевелил губами, читая надписи на английском языке. Спросил что-то у Муссы. Тот отрицательно покачал головой и обратился к Здановичу.
- Ты – какой страна?
- Беларусь.
- Русский?
- Белорус.
- Какой белорус? Рус? Русский?
- Придурок, твою мать, говорят же ему – белорус, - пробормотал Волоха, и Мусса злобно заорал:
- Ты, еще раз скажи «прыдурак» - и я отрежу твой поганый язык!
- Извини, он погорячился, - проговорил Зимин, бросив на Волоху испепеляющий взгляд. – Больше не будет. Извини.
- Ладно, - буркнул Мусса. – Вы нам нужын живой, а то бы… Я много ваш русский бил в Афганистане во время война. Я знаю тоже узбек, тажык, кыргыз – они многа воевал в Афгане. Беларус – такой страна нэ знаю.
- Ну, считай русский, - примирительно произнес Зимин. – Какая разница?
Мусса что-то сказал Камар Хану, и «председатель» кивнул.
- Щас сидет в тот комната, - пак ткнул пальцем в сторону внутренней двери. - Не шумет, не кричат. Если кричат – мы затыкат ваш поганый глотка грязный тряпка! Все ясна?
Так начался первый день их трехнедельного кошмара.
16.
На похороны пришло десятка полтора человек.
Алла терпеливо ожидала в стороне, наполовину скрывшись за огромным памятником из черного мрамора, поставленным какому-то местному «авторитету». Стоя у огромного ящика – она почему-то не могла назвать это «гробом» – какие-то люди, видимо, соседи, говорили о покойнике красивые слова. До нее долетали обрывки фраз: «всегда помогал… никогда не отказывал…вежливый, здоровался…»
То, что она не видела Ника мертвым, в открытом гробу, давало ей некую безумную надежду. Что, если они все напутали и хоронят какого-то другого человека, а он на самом деле остался жив? Сколько таких случаев было во время афганской войны! А в Отечественную, когда приходила похоронка на человека, который все же сумел перехитрить смерть? Но тогда зачем она вообще пришла сюда, зачем решила просить о той папке?
Говорили недолго.
- Еще кто-нибудь хочет сказать? – спросил тучный пожилой мужчина в сером, не очень умело поглаженном костюме. Вдовец, но общественник, подумала Алла. Из соседнего подъезда. На таких держатся все многоквартирные дома. Субботники, воскресники, сбор подписей против строительства гаража или автостоянки…
Повисла пауза. Все уже было сказано. Умершего очень будет недоставать им всем. До окончания поминок.
Восемь здоровых мужчин с большими усилиями спустили на толстых веревках тяжелый гроб в свежевырытую могилу. Потом каждый бросил по горсти земли, последней – вдова, полная женщина в темном, немодного покроя, платье, черном платке. Наталья Алексеевна Зданович, учительница химии или «химица», как беззлобно называл супругу Ник. Ее поддерживал под локоть парень лет двадцати пяти. Сын? Вряд ли: он в Канаде, не успел бы добраться. Племянник? Впрочем, какая разница?
Через десять минут над могилой вырос холмик земли, утонувший в цветах и венках с траурными лентами. «Николаю Здановичу от соседей…», «Память от жены и сына…» По дорожкам кладбища люди потянулись к ожидавшим их двум ветхим «пазикам».
Алла вышла из-за памятника и направилась к женщине.
- Простите…
Та подняла на нее удивленные и какие-то бесцветные глаза.
- Меня зовут Алла. Алла Максакова. Может быть, Ник… я имею в виду, Николай Владимирович, говорил…
- Так это вы? – сухо произнесла женщина. – То-то я думаю, где он стал пропадать? Вот, значит, к кому он бегал…
Она окинула Аллу изучающим взглядом, потом недоуменно хмыкнула: увиденное, вероятно, не произвело на нее особого впечатления.
- Ну и что вы хотите?
- Ничего…то есть, понимаете, Николай…Владимирович писал стихи…у него осталась папка…
Произнося эту фразу, Алла почему-то испытала чувство ни с чем не сравнимого унижения и с опозданием пожалела, что вообще затеяла все это.
- Понимаю, - оборвала женщина, - вам нужна папка с его стихами. Надо же, какую романтическую натуру встретил Николай на старости лет! Ну да, конечно, родство душ и все такое! Куда мне, училке химии, до поэтов! А то, что он не работал много лет и жил на мою зарплату, этот ваш поэт, вы знаете? На гитаре бренчать, конечно, легче! А сколько получает учитель в средней школе, вам известно?
- Но – но он просто не мог найти работу по своей специальности, - возразила Алла, с досадой отметив, что ввязывается в бессмысленную дискуссию. – Потому он и уехал в Пакистан. Если бы…
Господи, да как они могли прожить вместе столько лет?! Это же обыкновенная выпускница педфака, отдававшего в те времена предпочтение абитуриентам из сельской местности! Она же неинтересна, как старые обои на стене! Несомненно, закончила вуз то ли на крепкую тройку, то ли на слабую четверку – да и то за счет зубрежки, а не за счет своих способностей! Так бы и гнила в деревенской школе, если бы Ник не перетащил ее в Минск. И что он нашел в ней? Вот уж действительно, любовь зла!
Наверное, эти мысли ясно читались на ее лице, потому что Зданович смотрела на нее уже с нескрываемым отвращением.
- Тетя Наташа, пойдемте, - молодой человек потянул женщину за руку, неприветливо глядя на Аллу.
- Так что насчет…?
- В общем, так: не дам я вам никаких стихов! – отрезала вдова.
- Но…ведь вам они не нужны.
- Не нужны – но и вы ничего не получите!
Осуществив свою маленькую месть, Наталья Зданович гордо расправила плечи и, стряхнув руку племянника, зашагала по дорожке кладбища.
17.
Когда повозка, наконец, остановилась, горизонт уже тронули первые лучи восходящего солнца.
Проснувшись от резкого толчка, Николай какое-то время не мог сообразить, где находится, и бессмысленно смотрел в светлеющее небо. Потом события предыдущего дня стали фрагментами возникать в его мозгу, как изображение на фотобумаге, брошенной в ванночку с проявителем: Мусса, выводящий его во двор, дымовые шашки, атака спецназа, бегство…
Зданович вытер рот грязной тряпкой, служившей ему платком, и вдруг обнаружил, что она потемнела. Кровь? Раньше этого не было. Он уже много дней чувствовал слабость, разбитость во всем теле, боль в груди – но крови не было. У него начала идти горлом кровь - что это может значить? Что-то с легкими? Или с желудком? Или все вместе?
Он услышал невдалеке негромкий разговор. Схватился за борт повозки, приподнялся и увидел ветхие беспорядочно разбросанные домики у подножья перерезанных расщелинами и трещинами гор - еще более бедные и убогие, чем в той деревне, где их держали прежде. Распряженный осел щипал невдалеке клочки редкой высохшей травы. Где-то протяжно и низко замычал буйвол.
Мусса стоял в группе вооруженных бородачей, опоясанных патронташами и пулеметными лентами.
- Эй, русский, вставай! – голос пака, несмотря на бессонную ночь, был на удивление бодрым.
Николай сунул окровавленную тряпку за пазуху, осторожно перелез через борт и опустил ноги на каменистую землю. Колени дрожали, и он чувствовал, что стоит ему отпустить край повозки – ноги его подогнутся, и он упадет.
Паки насмешливо и с какой-то брезгливостью рассматривали его. Сволочи! Как ему не хотелось показать перед ними свою слабость! Один произнес что-то вполголоса, и все расхохотались.
- Он говорыт, хорошо, что сычас нэт ветра! – с издевкой перевел Мусса. – А то тебя унесло бы в горы!
Стиснув зубы, Зданович проглотил насмешку.
- Ну, поды суда! – повелительно прикрикнул пак, и Зданович, стиснув зубы, оторвался от повозки.
Сделал шаг, другой…
Земля предательски колыхалась перед глазами, словно он стоял на начинающих раскачиваться качелях. Третий шаг оказался последним: Николай покачнулся и, вскинув руки, словно хотел ухватиться за что-то, что удержало бы его от падения, рухнул на землю.
18.
Ее мир, который она едва смогла склеить после той катастрофы, вновь дал трещину.
Примерно через три месяца после их встречи в кафе «Лилия» он объявил:
- Я уезжаю.
Она не спросила «куда?», она спросила «когда?» Она поняла, что он действительно уезжает, и уговорить его не удастся.
- Недели через три. Позвонил своему бывшему однокурснику в Москву, - глухо проговорил он. – Так, по старой памяти. Оказалось, он работает сейчас в «Гидромонтаже». От них там периодически ездят в загранку. Правда, страны не ахти какие - Азия, Ближний Восток, зато бабки очень даже неплохие. Мне здесь такие и не снились. Впрочем, - грустно усмехнулся он, - бабки мне не снятся уже много лет. Так вот: им нужен сейчас на новый проект плотины в Пакистане геолог и специалист по строительным материалам. Виза, авиабилет, проживание – все за счет фирмы.
- А ты не можешь…? Ну, здесь у нас?
- Не могу! – оборвал он. – И ты прекрасно знаешь, что никогда не смогу! Не с моей специальностью! Сколько лет уже болтаюсь, как дерьмо в проруби! Мартин Иден хренов!
Ее глаза наполнились слезами. Он привлек ее к себе, погладил по волосам и уже мягче продолжал:
- Аллочка, это ненадолго. Всего полгода. Зато я смогу отдать Наталье все, что она тратила на меня в последние годы. И на учебу сына. Знаешь, на учительскую зарплату тоже особо не разживешься.
- Но там же – опасно?
Ник пожал плечами.
- В таких случаях обычно говорят, что и здесь кирпич может на голову свалиться. Глупо, конечно, но это правда. Там хоть за риск платят большие деньги.
И вдруг она задала тот самый вопрос, который хотела, но не решалась задать эти два последних месяца. Нет, не так: она не боялась задать вопрос – она боялась услышать отрицательный ответ. Совсем как в старой песне Ободзинского, подумалось ей: «А я боюсь услышать «нет».
- Ник, а ты хотел бы переехать ко мне? Жить со мной? Всегда-всегда?
Это по-детски наивное «всегда-всегда» вырвалось у нее нечаянно. Как у юной потерявшей голову влюбленной девчонки.
- Хотел бы – но не могу.
Странно: он не сказал «нет», но ей не стало от этого легче. Она высвободилась из его объятий, подошла к окну. Светлая зимняя картинка за стеклом как-то потускнела.
- Почему?
Его ответ поразил Аллу.
- Потому что мне жалко ее. Наталью.
- Но ведь ты сам говорил, что у вас…
- Говорил. И готов повторить: да, у нас больше ничего нет. И все же – мне жаль ее. Понимай, как хочешь.
«Всегда-всегда» не будет. Никогда. Зачем только она спросила? Тогда бы еще оставалась какая-то надежда. А теперь – все. Он будет любить ее, Аллу – но всегда возвращаться к той.
- Ты хочешь вернуть ей деньги. Возвращают только чужим людям, Ник. Вы с ней чужие.
- Я же сказал: понимай, как хочешь. Но я не оставлю ее.
Она молчала. Долго. Он так и будет ее приходящим мужчиной – даже когда остается у нее ночевать. Она думала, что он уже принадлежит только ей, а она, оказывается, всегда будет делить его с другой женщиной. Но Алла знала, что бросить его у нее не хватит сил.
Ник тихо подошел сзади и взял ее за плечи. Наклонился, так что его щетина уколола ее щеку. Прошептал на ухо:
- Но я не оставлю и тебя.
В этот вечер они занимались любовью очень долго – и нежно.
Она опять с удивлением обнаружила, что неистовый дикарь мог быть нежным.
19.
Около восьми вечера, когда уже стемнело, за окном раздался шум мотора. Потом послышались негромкие голоса и странный звук, похожий на звон пустых бутылок, как будто кто-то выгружал на землю ящики со стеклотарой.
- Или у меня начинаются галлюцинации или - выпить привезли, - съехидничал Волоха.
- Полные бутылки так не гремят, - заметил Зимин.
Минут через пять в комнату заглянул Мусса.
- Эта…скора поедэм. А щас - в туалэт, па аднаму. Астановка нэ будэт.
Никакого туалета не было. Они по очереди справили малую нужду прямо под пальмой в углу небольшого заросшего травой дворика.
Потом всем троим связали руки за спиной.
- Мэра предосторожност, - пояснил пак: - Пошли!
- Пожрать бы хоть дали, - проворчал Волоха.
Их вывели на улицу. У дома стоял красный фургон с надписью «Кока-кола» и эмблемой всемирно известной фирмы. Створки задней двери были открыты. Внутри, вдоль стен фургона, стояли один на другом серые пластмассовые ящики с пустыми бутылками. Между ними оставалось достаточно свободного места, и план похитителей немедленно стал ясен. Пленников должны были втиснуть в узкое пространство между ящиками, после чего, вероятно, заставить оставшееся свободное место другими ящиками, стоящими на земле возле машины, скрыв всех троих от посторонних взглядов.
- Предупрэждаю: кагда поедэм, не кричат, не дэлат глупост, – проговорил Мусса и повторил свою утреннюю угрозу: - Если шумет – мы затыкат ваш глотка грязный тряпка! Полезай туда!
Он поддержал Зимина под локоть – тот влез первым – потом помог Волохе и Здановичу. Все трое сели, подтянув колени и касаясь друг друга плечами. Неудобней всех было долговязому Николаю: ребра ящиков врезались ему в лопатки, а острые колени почти уперлись в грудь. Его товарищи, оба невысокого роста, сумели разместиться как-то более компактно.
Мусса заставил оставшимися ящиками свободное пространство, после чего створки фургона закрылись. Щелкнул замок.
Автомобиль тронулся.
- «Он сказал: «Поехали!» - процитировал Волоха.
Когда фургон встряхивало на неровностях дороги, пустые бутылки начинали негромко позванивать. В тесном замкнутом пространстве скоро стало душно, и Зданович почувствовал, что по его спине побежали струйки пота. От пыли щекотало в носу.
- Я не понимаю только одного, - вполголоса начал Зимин. - Они же сильно рискуют. На что надеются? Нас уже наверняка ищут, Чима же всю полицию на уши поставит…
- Как видишь, пока не поставил, - заметил Волоха.
- Сволочи, - безо всякого перехода продолжал Зимин. – Я же без курева и часу не протяну.
- А ты это – считай, что тебе достался вагон для некурящих, - сострил Волоха.
Дальше ехали молча.
Из них троих курил лишь Зимин, причем ему часто не хватало на день и полутора пачек; по его вздохам Зданович и Волоха могли догадываться, как тяжело он переносит эту поездку. Впрочем, он мог вздыхать не только по этой причине.
Прошло около часа. По времени фургон уже наверняка выехал из Лахора. Если их только не возили кругами, запутывая следы.
По ровному дыханию Волохи, Зданович догадался, что тот заснул. Николай подумал, что поспать действительно было бы неплохо – силы им еще понадобятся. Но сон не шел. Вспомнилось равнодушное Натальино «Ну, наконец», когда он, позвонив в Москву, узнал, что пакистанская виза в паспорте уже проставлена – и какое-то безысходное выражение в глазах Аллы. Наверное, она до последнего надеялась, что его командировка сорвется. А может - чувствовала, что они больше не встретятся?
Николай скрипнул зубами от злости. Нет, это не те мысли, это называется пораженческие настроения. Все будет хорошо, вмешается российское посольство, и они будут освобождены.
Вмешается? Будут?
Вообще, эти паки действительно здорово рисковали. Если бы полиция остановила машину с тремя связанными иностранцами… Ага, если бы… Он понял, что просто успокаивает себя. Нет, их похитители вовсе не самоубийцы, и если они решились на такое дерзкое, средь бела дня, похищение – значит, на что-то рассчитывают. Ну кто мог подумать, что в самой Москве, на Дубровке, террористы захватят целый концертный зал с тысячей человек? Что уж говорить о дикой стране где, несмотря на все эти показушные антитеррористические операции, террорист едет на террористе и террористом же погоняет?!
Наконец, он заснул.
Ехали почти всю ночь. Под утро машина остановилась.
- Выходы!
Мусса открыл заднюю дверь. Зданович вылез первым, за ним Волоха, потом Зимин. Все трое стояли, жадно вдыхая свежий утренний воздух.
Пак положил руку на плечо Николая.
- Суда!
Зданович шагнул, ослепнув от яркого света, споткнулся о ступеньку, но Мусса поддержал его. Скрипнула дверь. В лицо пахнуло запахом каких-то пряностей и еще чего-то незнакомого. Пак поковырялся в узлах веревки и освободил руки Николая.
Зданович шагнул в небольшую комнату с довольно убогой обстановкой: несколько табуреток, стол, плита вдоль одной из стен. Какие-то горшки, сковорода, несколько никогда, видимо, не чищенных почерневших кастрюль, прямо на полу горка картошки, лук, еще какие-то овощи. Еще одна дверь, полуприкрытая, вела в другую комнату
У маленького окна стоял парень с автоматом, совсем еще мальчишка лет пятнадцати.
- Салам алейкум! - подобострастно поздоровался он с Муссой.
Тот небрежно ответил. Ткнул пальцем в сторону квадратного деревянного люка, находившегося у дальней стены.
- Суда! Отэль пять звезды! И эта… там будыт ваш сасэд – чтоб не скучат, значыт.
Наш сосед? Какой сосед? Это что, шутка такая? – подумал Зданович, растирая запястья.
Мальчишка опередил Николая, наклонился над люком, откинул его в сторону и застыл, держа автомат наизготовку и не сводя с пленника злого настороженного взгляда. Волчонок. Такие и в Чечне воюют – точно такие же.
Дверь открылась, и вошел Зимин, поддерживаемый под локоть тем, которого назвали Закиром. Значит, за водителя был он. Николай хотел задержаться и подождать, пока Евгению развяжут руки, но Мусса раздраженно крикнул:
- Эй, русский, асобый приглашений тебе, да?
Зданович шагнул к люку, успев заметить, как во второй комнате мелькнул долговязый бородатый тип. Как оказалось потом, это был их четвертый охранник, Али.
В погребе горела тусклая лампочка. Он разглядел деревянную лестницу, фрагмент земляного пола. Николай начал осторожно спускаться, опасаясь, что мальчишка толкнет его прикладом в спину, и он пропашет носом землю. Через четыре ступеньки его нога коснулась пола. Он постоял, ожидая, пока глаза привыкнут к неяркому свету – и вдруг заметил в углу черную неподвижную фигуру.
Николай вздрогнул. Он как-то не придал значения словам Муссы. Но оказалось, что у них действительно будет сосед. Или этот человек – мертв?
Как бы в ответ на его вопрос фигура зашевелилась. Минуту спустя Зданович уже мог разглядеть, что это очень бледный мужчина лет сорока пяти, а может и сорока – густая черная борода, возможно, делала его старше. На нем были грязные джинсы, куртка, давно потерявшая свой первоначальный цвет, и рваные кроссовки.
Его изможденные черты сложились в подобие некой жалкой улыбки.
- Хай! Уэлкам ту зе найтмэар! Май нейм из Саймон .
Николай, накрепко забывший после института английский, понял лишь, что бородатого пленника зовут Саймон.
Он шагнул вперед и пожал худую, и, похоже, обожженную, руку с обкусанными грязными ногтями.
20.
- Это я, почтальон Печкин. Алла, вам письмо.
Она подняла удивленные глаза на Сергея Васильева, длинноволосого компьютерного гения в очках «под Леннона», работавшего в «Арт-плюсе» почти со времени основания издательства. Все бегали к нему за помощью, когда зависали компьютеры, капризничали сканеры или отказывались печатать принтеры. Сергей воздевал руки к небу, стонал: «Господи, с кем только приходится работать!», сердился на непонятливость и некомпетентность сотрудников – но всегда быстро находил и устранял неисправность. Сколько его помнила Алла, столько он и порывался уйти в другую фирму – туда, где его будут ценить больше. Причем название фирмы в устах Сергея периодически менялось, но дальше словесных угроз дело не шло.
- Письмо? В каком смысле?
- В электронном. Простите за выражение, и-мейл.
- Откуда ты знаешь, что оно мне?
- Там тема обозначена - «Фор миссиз Алла». В переводе с английского значит «для госпожи Аллы». А у нас в издательстве только одна Алла.
- Так оно что, на английском?
- Да. Там к нему еще приложение. Я не открывал. Вам сбросить на дискету или распечатать вместе с приложением?
- Сбрось, - она полезла в верхний ящик своего стола, достала оттуда дискету.
Через минуту он вернулся.
- Вот.
- Спасибо, Сережа.
Алла вставила дискету в компьютер, чувствуя, как тревожно начинает биться сердце. Что бы это могло значить?
В институте английский давался ей без труда: хоть Шекспира в подлиннике она и не читала, с Агатой Кристи вполне справлялась без словаря. Она открыла файл и начала читать про себя составленное на правильном английском языке письмо, чуть «тормозя» на подзабытых со времени учебы грамматических оборотах:
«Уважаемая госпожа Алла,
Российский специалист, г-н Николай Зданович, просил меня переслать Вам его письмо в том случае, если с ним что-нибудь случится. Как я понимаю, он не планировал переписываться с Вами, но на всякий случай захватил с собой электронный адрес издательства, в котором Вы работаете. Как Вам известно, трое российских специалистов, и в их числе г-н Зданович, были похищены исламскими экстремистами. Все трое трагически погибли. Поэтому я выполняю просьбу г-на Здановича и пересылаю Вам его письмо. Примите мои искренние соболезнования.
С уважением, Риаз Чима, технический директор проекта «Калабах дэм».
С минуту Алла сидела, уставившись в монитор невидящим взглядом. Недели три назад она слышала о похищении в Пакистане нескольких российских специалистов, и хотя ее сердце тревожно екнуло, она постаралась убедить себя, что к Нику это не имеет никакого отношения. Во-первых, мало ли русских работает за границей, в том числе и в Пакистане, а во-вторых, он вообще не россиянин, а белорус.
Она открыла приложение, и строчки поплыли перед ее глазами.
«Аллочка!
Если ты получишь это письмо, значит, со мной действительно что-то случилось. Увы…А я-то надеялся вернуться целым и невредимым, прочитать потом это послание вместе с тобой и посмеяться над твоими и моими страхами.
Я редко говорил тебе нежные слова, и сейчас не буду. Говорят не слова, говорят поступки. Просто я хочу, чтоб ты знала: до того, как я встретил тебя, я уже много лет жил как бы по инерции. Помнишь эту дурацкую поговорку о том, что мужчина должен посадить дерево, построить дом, вырастить сына? Ну, по деревьям я план перевыполнил еще на школьных субботниках, кооператив построил, сына вырастил – и что, значит, все? Ты заставила меня вспомнить, что я мужчина, что я еще могу кому-то нравиться и еще на что-то способен. Смешно, но я опять почувствовал себя двадцатилетним! Помнишь, как ты сказала тогда у подъезда «Помоги мне…»? Потом оказалось, что мы помогаем друг другу, ты мне – тоже.
Это о физике. Теперь о лирике. Знаешь, когда я писал стихи, я думал, что если найдется хоть один человек, который будет слушать их не из вежливости, значит, я сочинял не зря, значит, в этом был какой-то смысл. Такой человек нашелся, и мне приятно думать, что если со мной что-то случится, останутся стихи, которые кто-то будет иногда перечитывать. Позвони Наталье и попроси от моего имени ту папку, ей она все равно не нужна.
И последнее. Деньги на поездку в Москву пришлось занимать у тебя, потому что я не мог обратиться с этой просьбой к моей супруге, ты понимаешь, почему. Но я не хочу ходить в должниках и на том свете, я все верну – и даже больше.
Прощай. Ник.»
Хорошо, что Валентина куда-то вышла, и никто не лез с вопросами о письме. Хорошо, что было обеденное время, и большинство сотрудников расползись «на кофе».
Алла еще нашла в себе силы выключить компьютер, надеть куртку, столкнувшись с кем-то коридоре, машинально ответить на приветствие. Она еще нашла силы пересечь улицу, войти в парк и, прикусив губу, направиться к дальней скамейке.
Но это было все, на что ее хватило. Опустившись на скамейку, даже не успев достать из сумочки платок, она безудержно, навзрыд, заплакала.
21.
Николай открыл глаза.
Прямо над ним нависал серый каменный свод, под которым эхом отдавались разные звуки: голоса, шорохи, чьи-то шаги. Тянуло запахом дыма. Но не пожара – костра.
Он лежал на импровизированной койке, сделанной из двух больших ящиков от боеприпасов, застланных синими солдатскими одеялами. Николай чуть повернул голову. Пещера. Метрах в пятнадцати, у входа, стояло несколько вооруженных людей, горел костер. Вдоль стены пещеры спало еще несколько человек. Некоторые – на ящиках, кое-кто на одеялах, брошенных прямо на землю. Где-то в глубине тарахтел движок генератора.
Сколько он пробыл без сознания – час, два? День? Его электронные часы давно отказали - как раз перед похищением он хотел заменить батарейку – и их пришлось выбросить. Со времени бегства от спецназовцев он потерял счет времени.
Хотелось пить. Николай приподнялся, оперся на локоть, стараясь не потревожить капельницу. Муссы поблизости не было. К кому обратиться?
- Эй, кто-нибудь..., - неуверенно позвал он. Услышат?
Один из стоявших у входа в пещеру, толстый, высокий, с копной перехваченных зеленой повязкой черных вьющихся волос, повернул голову. Что-то сказав остальным, он направился к Здановичу. Он был в камуфляжной куртке и брюках, но, как ни странно, без оружия. Наверное, я удивился бы меньше, если бы он был без штанов, язвительно подумал Зданович. Но как объясниться с ним?
- Эй, русский, привет! – приблизившись, произнес толстяк почти без акцента.
Вот это да! Они что здесь, из института Патриса Лумумбы?
- Я хочу пить.
Толстяк что-то властно произнес, и один из паков поспешил к нему с армейской алюминиевой фляжкой.
- На…
Зданович, стараясь не думать о том, что к горлышку прикасались губы десятков паков, принялся жадно пить. Вода - чистая, свежая, прохладная! Как все-таки мало человеку надо для счастья – и с каждым днем все меньше!
Утолив жажду, Николай упал на свое ложе. Толстяк присел на корточки, взял его худое запястье и нащупал пульс. Посмотрел на часы, считая удары сердца.
- Ты врач?
- Так точно, - пак уложил руку Здановича на грудь. – Хирург. Махмуд Али Тахир Джавид. Можно просто Махмуд. В институте меня дразнили «Махмуд-поджигай».
- Почему «Махмуд-поджигай»?
- Ай-яй-яй, а еще русский! «Белое солнце пустыни» помнишь?
- А…, - протянул Зданович и добавил: – Но я вообще-то из Белоруссии.
Толстяк недоверчиво уставился на него.
- Вот это да! Я же оканчивал Минский медицинский! В семьдесят шестом. И откуда ты?
- Как раз из Минска.
- Считай, земляки, - Махмуд улыбнулся. – Как тебя зовут?
- Николай. Где я?
- Это отряд афганского полевого командира Абдулхамида.
- Я что, в Афганистане?
Его собеседник кивнул.
- А как же граница?
Махмуд тонко улыбнулся.
- Граница здесь – понятие относительное.
- Этот э… Абдул… Абдулхамид, он что, талибан?
- Наоборот. Когда талибы были у власти, Абдулхамид воевал с ними. Я в то время работал в больнице в Кандагаре. Тогда и присоединился к его отряду. Знаешь, эти талибские придурки даже бриться мужчинам не разрешали. Лично я не люблю растительности на лице, - Махмуд провел ладонью по своему гладко выбритому подбородку. – Но дело, конечно, не в этом, просто они довели страну до крайности. Но когда пришли американцы, Абдулхамид понял, что это тоже не то, и стал воевать с ними. Когда американцы как это… прижимают его, он переходит границу и пережидает в Вазиристане. Когда его прижимают пакистанские войска, он уходит обратно в Афганистан. А я так и остался в отряде: они хорошо платят, а у меня семья. Да и уважают - считай, я второй человек после командира.
Мусса и Абдулхамид – старые друзья, они когда-то вместе воевали против русских в Афганистане. Мусса упросил его временно оставить тебя в отряде: ты был совсем плох. Видимо, не теряет надежды получить выкуп. Знаешь, наш командир не занимается похищением людей, но и тебя не отпустит. Мусса вроде бы однажды спас ему жизнь во время той войны, и Абдулхамид не мог отказать – чувствует себя должником. Мусса не ожидал, что мы уйдем так скоро: нам стало известно, что пакистанские власти готовят большую военную операцию в этом районе.
- Где он сам? Мусса?
- Остался в Пакистане, собирался в Пешавар. Вероятно, получать эти…как их? дальнейшие указания.
- Послушай, Махмуд, что со мной? У меня горлом начала идти кровь. Я чувствую страшную слабость, уже несколько раз терял сознание. В последние дни меня рвет.
- А? Что рвет? Зачем?
- Ну…тошнит.
- А, тошнит. Черт, совсем стал русский язык забывать. Не с кем это…прак… - прак-ти-ко-вать-ся, - по слогам произнес Махмуд.
- Так все-таки что?
Его собеседник посерьезнел.
- Ты пролежал без чувств почти двое э…сутка. Сутки? Я не знаю, что с тобой. Они, насколько я понял, держали вас в этом… подвале. Наверное, плохо кормили. Ну и все такое. Ничего удивительного, конечно, что организм ослаб. Возможно, произошло обострение какой-то старой э… проблемы. Ты раньше ничем серьезным не болел?
- Нет.
- В любом случае, требуется специальное обследование, а в таких условиях об этом не может быть и речи. Да, лечение необходимо, но как можно лечить, не зная – от чего? Так что речь идет пока только о том, чтобы поддерживать твой организм и по возможности не допускать ухудшения. У меня есть неплохие американские медикаменты.
- А что – что с ними?
Махмуд понял. Вздохнул.
- Они погибли. Я сам слышал по радио. Когда солдаты начали штурмовать дом, кто-то из террористов бросил в подвал гранату. Или даже несколько гранат. Ну и…
Значит, надеяться не на что. Зимин погиб, Волоха погиб, Саймон погиб. И никто теперь не узнает, что был и четвертый.
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
Заинтересовались? Напишите мне, и продолжение романа будет выслано вам в электронном виде.