Мой Международный фестиваль литературы и культуры «Славянские традиции-2012» (продолжение)

Мой Международный фестиваль литературы и культуры «Славянские традиции-2012» (продолжение)



Продолжение. Начало см: http://neizvestniy-geniy.ru/cat/literature/repostaji/722679.html?author




Украина. Крым. Казантип.
(Заметки участника)


День третий. Понедельник, 27 августа

Рассказ о начале этого дня, то есть о традиционном литературном маршруте в городе-герое Керчи, начнёт выдержка:

Из интервью с Ириной Силецкой

«…На второй день экскурсионных маршрутов (третий фестивальный) мы едем в Керчь. На подъезде к городу нас всегда встречает доцент Керченского университета Бельский Александр Владимирович, который нам проводит незабываемые экскурсии. Он не экскурсовод, он научный работник и - ходячая энциклопедия. Он готовит к выпуску книгу о Керчи, и знает о городе всё, начиная с античных времён до дня сегодняшнего. Поэтому и античная литература, и история античности, и сведения о раскопках Пантикапея нам подаются как бы из первых рук. Мы едем на гору Митридат, посещаем археологические раскопки, он показывает нам место, где соединяются Чёрное и Азовское моря. Затем проходит обзорная экскурсия по Керчи, потом мы едем в Аджимушкай - в каменоломни, где во время Великой Отечественной войны 10 тысяч наших солдат и в том числе мирного населения полгода находились в жесточайших условиях. У людей не было воды, не было пищи, фашистами проводились газовые атаки… Нам даже разрешили в этот раз зайти вглубь каменоломен и вдохнуть того сырого подземного воздуха, ту атмосферу, в которой полгода жили, работали и воевали люди - в холоде, темноте, безводье.
А затем мы поехали на Царский курган. Это скифское захоронение, где нам тоже провёл экскурсию Бельский. Это удивительное место!
После этого мы прибыли в библиотеку им. Белинского, где у нас прошли литературные чтения и нас хорошо приняли керченские писатели.
Мы два часа читали стихи!»


В то время, когда участники фестивали находились в Керчи, мы с Володей Шемшученко возлежали на пляже под ярким щёлкинским солнцем недалеко от пансионата. Для Владимира это было первое из очень немногих его свободных окон в работе фестиваля. Но и теперь он оказался свободен относительно, ведь помимо нашего интервью, у него в 13 часов была запланирована ещё одна встреча с журналистами.
На вопрос о том, как и когда он попал на фестиваль и чем занят здесь, Владимир отвечал долго и обстоятельно, и я ни разу не перебил его какими-то наводящими или дополнительными вопросами. И разговорную его речь привожу, считывая с магнитофонной записи, почти без изменений:

Из интервью с Владимиром Шемшученко

«Попал я сюда очень просто: три года назад меня пригласили работать на этом фестивале в жюри. Но я принял решение сначала поучаствовать в конкурсе и пройти, скажем так, определённое сито отбора. Я тоже приблизительно догадываюсь о том, что я, делаю, и мне просто интересно было посмотреть среди товарищей по цеху, что я делаю, и как к этому относятся люди. Мы можем всё что угодно о себе думать и мнить, но связь должна существовать, потому что писатель – он продукт скоропортящийся, а поэт тем более, и потому все время нужно проверять себя, если угодно, на вшивость и смотреть, как воспринимают люди то, что ты делаешь. Мы, конечно, много о себе мним, мы считаем, что мЫ что-то пишем и что-то сочиняем. Я думаю, что это отнюдь не так: мы всего лиши приёмники того, чего нам дают. И насколько совершенен наш приёмник, и на сколько совершенен наш передатчик - и зависит то, что мы делаем. В конечном итоге и поэт для меня - это некое поручение, которое нам дано, и то, что тебе дают, ты обязан отдать людям. Если только ты подумаешь, что это принадлежит тебе, то у тебя это сразу же заберут, и правильно сделают. И потому я пошёл поучаствовать в конкурсе, мне было интересно узнать что-то новое о себе, чего, может быть я не знаю, при всём при том, что за плечами у меня шесть международных премий по поэзии и восемь всероссийских. Поэтому, когда я сюда приехал, многие конкурсанты моего окружения протянули разочарованно: ну вот, с кем будем состязаться... Ну и организаторы фестиваля - Ирина Силецкая, которой я сказал, когда она меня приглашала, что я уже давно ни с кем не состязаюсь, выдвинула аргумент, перед которым я не мог устоять. Она сказала: «Ну, тогда пусть онИ с тобой посостязаются!». И я про себя подумал: ну что ж, может, и такое бывает. Поэтому я прошёл и заочный конкурс, и потом, здесь, на открытом конкурсе получил приз зрительских симпатий. При всём при том что здесь имеет место определённая корпоративная составляющая участников. Ну, приезжают, допустим, 30 человек одесситов, 30 белорусов и ещё какие-то там спаянные группы, которые, понятно, солидарно голосуют за своих. И вот при всём при том мне было лестно, что даже в таких условиях я получил, скажем так, высшее признание среди себе подобных на этом фестивале. И по итогам работы жюри мне тоже было выдано первое место, и после этого, уже на следующий год, когда меня пригласили, я заступил, если угодно, на поприще оценивать себе подобных.
Как правило, основная масса, тех, кто подаёт работы на суд это, конечно, люди, достаточно слабо подготовленные в этом плане. Очень меня беспокоит и огорчает отсутствие школы, потому что где-то люди варятся в собственном соку. Много приезжает на конкурс из тех, кто изобретает велосипед - то самое, что я называю трансляцией известных смыслов, то есть люди повторяют азбучные истины в зарифмованном виде. Многие даже пытаются цитировать Евангелие и берутся, собственно, за то, к чему, может быть - на том уровне понимания и восприятия, на котором они пока находятся - прикасаться и не следовало бы.
Мы ведь как работаем? Нам присылают произведения, которые мы заочно оцениваем. Мы не знаем ни кто это, ни что это: каждому конкурсанту организаторы присваивают какой-то порядковый номер. И мы читаем их работы и выносим своё суждение по тем или иным прочитанным стихам, прозе или произведениям драматургии, и потом отсылаем эти результаты назад. И здесь они каким-то образом суммируются, и сюда, в Казантип, приглашаются уже финалисты конкурсов. Основная масса конкурсантов, конечно, пишет стихи. Но это, может, неплохо, потому что многие у нас и на дорогах грабят… Поэтому я считаю: хорошо, что люди занимаются стихами. Когда есть тяга к слову, то не всё ещё для них потеряно. И фестиваль, собственно, что это? Это счастливая возможность в наших не очень лёгких условиях «себя показать – людей посмотреть». По крайней мере, каждый приезжающий сюда, он вольно или невольно сравнивает себя с тем, что он увидел и услышал, хотя зачастую виду не показывают. Многие ведут себя так, как будто, они уже литераторы состоявшиеся, и даже ведут себя вызывающе. Но это ни что иное как, скорее всего, защитная реакция организма или защитная окраска, которую люди надевают на себя, чтоб показать, что вот мы тоже что-то значим.
А в конечном итоге разговор о поэзии вообще - он беспочвен и даже вреден, потому что, слава Богу, что человечество ещё не сформулировало в окончательном варианте, что такое поэзия. И когда кто-то берёт на себя право утверждать, что мол, здесь это - поэзия, а это - не поэзия, то в качестве контраргумента всегда можно услышать ответ: а я считаю, что это – поэзия! И каждый имеет право высказать своё мнение.
Меня больше в этом плане огорчает другое. Ну, если взять, к примеру, международный турнир шахматистов, то там, чтобы дойти до финала, получить право выступить на каком-то высоком уровне, люди проходят некий путь. А здесь - в том мире, в котором мы сейчас живём - каждый, написавший четыре строчки, приходит и зачастую мнит себя состоявшимся поэтом. И меня всегда немножечко сердит, а, может быть, я даже внутренне возмущаюсь, когда люди приходят и говорят: я в своём творчестве хотел показать то-то и то-то. И отсюда я сразу вижу, что человек этот ещё очень далёк от того, к чему он пока даже не попытался приблизиться. Ведь когда человек говорит «моё творчество», он отожествляет себя с творцом, и он, по сути, творец. Но таковым надо не казаться, а быть. Ведь поэт - или прозаик – он создаёт объективную реальность, он создаёт некий мир, он смещает пространство. И если это ему удаётся, оно живёт независимо от его сознания и оттого, что о нём думаю те или иные люди. Оно просто существует по факту своего существования, и с этим ничего нельзя сделать, хотим того мы или нет. Даже если мы из своих не очень этичных соображений будем говорить, что оно ничего не стоит, это будет неправда, и неправда будет вопиющей для людей понимающих. Потому, когда приходит поэт, прозаик или драматург и предлагает на всеобщее обозрение свои произведения, то всем сразу становится ясно по ним, ктО пришёл. И отсюда уже идёт к человеку отношение и разговор с ним. Потому что зачастую, когда разговариваешь с людьми – ведь мне приходится здесь вести творческие мастерские, на которые приходит много людей, желающих узнать то или иное мнение о своих работах - они, бывает, лукавят, говоря: «Мы пришли, чтоб нам указали на наши недостатки, несовершенства в наших произведениях». Но, как правило, и в подавляющем большинстве своём, эти люди приходят за тем, чтобы получить положительную оценку по факту своих устремлений и своего понимания мира поэзии, прозы и других жанров литературы. А самое грустное бывает в том случае (есть понятие погладить по шерсти или против шерсти), когда даже погладить не по чему: шерсти нет, голые они. И когда говоришь с такими, они тебя просто не понимают, у них сразу включается защитная реакция организма, и они не хотят тебя услышать. Ну, а ещё грустней бывает, когда людям просто нечем понимать. Мы разговариваем, как два человека, говорящих на разных языках. И происходит следующее: бывает, люди в первый день возмущаются и уходят, потом - всё же каждый человек отдаёт себе отчёт, в том, что лужа отстаивается - многие возвращаются. И я, как человек, закончивший два технических вуза, понимаю, что третий закон Ньютона никто не отменил: всякое действие рождает противодействие. И отдавать себе отчёт надо ещё в том, что это - будь то стихи, будь то прозаическое творение или произведение в жанре драматургии - это всё чьи-то дети. И когда мы берём на себя право говорить, что «а вот твой ребёнок - он немножко некрасив», то, естественно, по природе своей человек бросается на его защиту. Ему положено так! И к этому надо тоже относиться с пониманием.
И мне вот даже ты говорил (обращается ко мне С.Т.), посидев вчера у меня на мастерской, что, где ты, Володя, берёшь столько терпения, объясняя некоторым стихотворцам прописные истины? Знаешь, я никогда не возьму на себя право кому-то сказать: ты вот занялся не своим делом или, там, ты брось карандаш и бумагу и никогда к ним не прикасайся. Ведь, кто я такой, чтобы это говорить? Это право принадлежит не нам, и не наше это дело. Потому, что есть ОН - для тех, кто верит в Бога - Бог, для тех, кто не верит, пусть это будет некий Высший Разум, для тех, кто верит в Будду - ещё кто-то, кто есть Высший Судья. Но – есть ОН. Ну, если угодно, некий недостижимый идеал, к которому нужно всё время стремиться и пытаться приблизится. Мы понимаем, что ОН недостижим, но всегда существует, и будет существовать, независимо оттого, что мы по этому поводу думаем. Это стремление, тоска по всеобщему братству - она неизбывная в человеке и человек всегда подспудно тянется к человеческому единению, к человеческому общению. Потому и, полагаю, некие силы прилагают много усилий для того, что бы нас каким-то образом раздробить, развести по национальностям и любым другим различиям. Ведь с такими людьми, которые представляют собой не что иное, как мириады частиц или, там, молекул, находящихся в непрестанном броуновском движении - с ними легко управляться, и всегда можно под горсть металлических опилок подставить внизу магнит. И он соберёт их в некую, скажем так, не хаотическую, а упорядоченную субстанцию и не факт, что этот объединяющий центр поведёт их, людей, к достижению идеала или чего-то ещё, то есть сеять разумное, доброе, вечное. Потому что, как правило, в основном стараются использовать вот этот самый неизбывный наш закон: разделяй и властвуй. Отсюда наша сверхзадача, и моя в том числе, как я это всё понимаю, как-то нас всё-таки объединять. И организаторы фестиваля, наверняка, преследуют такие же цели независимо оттого, хорошо это получатся или нет. По сути дела за то, что нас организаторы здесь собирают и проводят фестиваль, они достойны памятника при жизни. И я отдаю себе отчёт в том, что они тоже преследуют какие то свои цели. Но есть некая польза, которая от нашего общения даётся людям.
И вот в этом литературном пространстве собирается группа лиц, которые смотрят друг другу в глаза, слушают друг друга. Мы же сейчас постепенно теряем способность кого-то услышать, кроме себя любимых – или слушать не хотим. И вот понимание того, что кроме нас кто-то имеет ещё свое мнение, кто-то что-то говорит - и не всегда большие глупости – это немножко поднимает над суетой.
И ещё, о чем бы я хотел сказать. Времена, по крайней мере, для поэта и писателя - они всегда одни и те же. Всегда, независимо от того в какую эпоху, в какое время ты живёшь, они всегда одни и те же. Весь вопрос в том, кто ты? Идёшь ли ты в фарватере нынешнего времени и нынешних событий, либо отстаиваешь какие-то свои личные убеждения - от этого и зависит качество стихов, прозы или иной литературы. В основном, ктО ты - тем интересен человек. Он - непостижимое и непознаваемое вселенной и интересен конкретно он. Но человек, который взял в руки перо и перенёс свои чувства на бумагу - он может ещё и писать в угоду, на потребу, и тогда это уже не имеет никакого отношения ни к прозе, ни к поэзии. Такой человек идёт достигать каких-то вершин, не взирая ни на кого, кто попадается на его пути, и все препятствия пытается смести - неважно какими методами. И много ещё чего есть в нашем мире…
И всё-таки, и все-таки - мы народ русского языка, мы народ слова и, смею утверждать, что душа человека - она всегда христианская, независимо, кто себя кем называет. Что я имею здесь ввиду? Всё равно существует некое стремление к справедливости, к достижению высшего идеала, чему в какой-то мере помогает и наш фестиваль, пытаясь создать некое поле, в котором мы будем существовать – своевольные, упрямые или такие, как я, кто сам по себе амбициозный, как говорится, до нетерпимости.
Вот я недавно разговаривал с коллегой. Он окончил литинститут, уже достаточно зрелый мужчина. У него сын банкир и сын говорит ему: «Что ты прёшься в какой-то драный Казантип! Вот езжай в Италию, езжай в Испанию, мы тебе оплатим это всё, и ты будешь весь в шоколаде». А коллега наш говорит мне, что он едет сюда, на фестиваль, потому, что при всех издержках, он дышит здесь свежим воздухом и попадает в сферу действия многих человеческих полей и этого ему хватает на год жизни.
Ну, я полагаю, может быть, он и прав. Ведь все мы все хотим быть услышанными, понятыми. Поэтому, если ты не выполняешь своё поручение отдавать то, что тебе дали для передачи, ты нарушаешь основной закон и зарываешь свой талант. Но этот путь тернист и тяжёл, потому что мы же думаем, что поэзия - это Муза, которая с крылышками и вся в розовом платье. А в моём понимании поэзия - будь то всё наше писательство – это страшный кровожадный зверь, который потребует от тебя всего и выпьет тебя, как говорится, до донышка. И когда он это сделает - твоё поручение будет выполнено. Ведь, почему наших многих писателей, которых мы сейчас считаем великими и значимыми, забирали в расцвете лет? Возможно - по стечению обстоятельств, возможно - по другим каким-то причинам, а возможно и потому, что, как я говорю, они выполнили своё предназначение здесь. Может быть, они сейчас выполняют своё предназначение где-то в другом мире… И пусть не факт, что я прав, но у меня есть свои соображения на этот счёт и вот я - здесь и сейчас, лёжа на этом прекрасном тёплом казантипском песке, пытаюсь высказать их несколько сумбурно, но, по крайней мере, я так думаю».

- А вот теперь мы пошли купаться! -
С этими словами Владимир, весело взглянув на меня, резко поднялся с песка. В глаза его давно било предполуденное накаляющееся солнце и уже изрядно поджарило нас обоих. Таймер на моём МД показывал 24 минуты беспрерывной записи, беспрерывного монолога Владимира. А всего мы в те часы наработали все 80 минут вместимости кассеты, периодически прерывая разговор нырянием в благодатную лазурь. И всё равно не договорили о намеченном мной, отложив разговор на другие дни, который потом так и не состоялся по причине всё нарастающей нагрузки на членов жюри.
И вот в том дальнейшем нашем разговоре на пляже он, неожиданно для себя, читал мне стихи, и удивлялся, как это я «раскрутил» его на такое, да ещё в интервью - чего он обычно не позволяет себе делать во встречах с другими журналистами. На что я возражал, что я всё-таки не журналист, а его собрат по цеху писательскому, пусть и младший возрастом, но и всего-то на три года. И Володя примиренчески отвечал, что все мы помимо писательства ещё и журналисты. И я понимал, о чём его слова, потому что Шемшученко является ещё и собкором «Литературной газеты». И, когда речь зашла о Казахстане, где Владимир родился и вырос, и откуда переехал в Россию – уже через пограничные препоны - в 1999 году, я тоже прочёл ему несколько своих стихов из того времени с впечатлениями о своих поездках в страну казахов. Возможно, они и разбередили в нём память, и я услышал немало его пронзительных стихов, одно их которых просто не могу не привести теперь полностью:

***
Любил я блатные словечки
И драки - квартал на квартал.
И жизнь не плясала от печки,
А волчий являла оскал.

Горячий привет космонавтам!
Такими гордится страна!
А я по заброшенным шахтам...
И было мне имя - шпана.

На сцене актёр, но не зритель:
Спектакль, продолжение, срок...
Хвала тебе, ангел-хранитель,
За то, что не уберёг,

За то, что незримая сила
Меня приковала к столу,
За то, что дружков уносила,
В ближайший пивняк на углу,

За... что мне нелепая доля:
В стихах плавить воск и металл?
Была бы на то моя воля —
Ни строчки бы не написал!

Это, отчасти, и ответ поэта на мои вопросы по его биографии и, в частности о том, что, может, и не для публикации - о его перебитой когда-то переносице. Как и ответы на многое то, о чём шла речь в нашем объёмном незаконченном интервью, полная запись которого до срока останется на диске моего магнитофона.
Там же, на горячем песке, был у нас разговор - уже без микрофона - и с подсевшим к нам представителем Германии, членом Берлинского литературного общества (BLB) Дмитрием Беляловым-Ушениным. В этом крупном коммуникабельном молодом человеке более его завидной эрудированности поразило то, что о последних событиях в России – литературных и политических – он был осведомлён не меньше нас...

Так проходило наше время до полудня.
После возвращения основной группы из Керчи и их позднего обеда, фестиваль продолжал работу по своему расписанию и по его пунктам прошли интереснейшие мероприятия, как то: творческий вечер руководителя литстудии «Писатель в интернет-пространстве» (Н.Вареник); творческий вечер Литобъединения «ДООС» презентация «Журнала ПОэтов»; творческий вечер С. Айдиняна и презентация его книги об А.Цветаевой; творческий вечер В.Грачева; поэтический конкурс на приз зрительских симпатий в номинациях «Поэзия - свободная тематика» и «Литературный перевод».
И после ужина - уже в пансионате - мероприятие с интригующее названием: «Русские поэты впервые в Южной Корее», после чего день завершали неизменные мастер-классы.

О вечере-рассказе, равно как и видео-рассказе «Русские поэты впервые в Южной Корее» скажу несколько слов позже. Я целенаправленно присутствовал на этом мероприятии, чтоб поближе узнать ведущих вечера Константина Кедрова и Елену Кацюба, так как, уже договорился с ними о встрече в 10 часов утра следующего дня для интервью. А это означало, что снова плакали мои туристические маршруты - теперь уже в Феодосию. Но о поездке туда снова расскажет куратор и гид всех литературных экскурсий фестиваля Ирина Силецкая в новом разделе.

День четвёртый. Вторник, 28 августа

Из интервью с Ириной Силецкой:

«Утром мы уезжали в Феодосию. Вообще Старый Крым и Феодосия – это мои любимые поездки, а посетить Феодосию в этот раз у нас был очень серьёзный повод. Дело в том, что в нынешнем марте я познакомилась на одном из вернисажей выставки картин в Москве с Мокроусовым Степаном Владимировичем. Это московский скульптор из известной династии скульпторов, который мне сказал: «Вы знаете, я люблю литературу, увлекаюсь ей, я поставил памятник Пушкину, Гоголю и у меня есть барельеф Марины Цветаевой. Я его хочу установить в Праге».
Мы поехали к нему в мастерскую, я сделала фотосъемку барельефа, который мне понравился сразу - белый, из гипса, с трещинками, не кондиции ещё. И затем с этим я поехала в Чехию с целью попытаться установить барельеф в Праге. И оказалось, что в Праге есть всего пять домов, связанных с именем Цветаевой и на эти пять домов уже стоят в очереди десять мемориальных досок. Вся Европа – Европа маленькая, а скульпторов много – предложила свои услуги Праге. И когда я поговорила с председателем пражского цветаевского общества Галиной Ванечковой, она сказала: «Ирина, всё, что я могу – это поставить вашу работу в очередь одиннадцатой. Мы ведь не можем на все четыре стены дома лепить мемориальные доски, есть ещё и чешские авторы и у них приоритет, и маловероятно, что мы установим здесь вашу»…
Я возвратилась в Москву и говорю: «Степан, проблематично установить доску в Праге, хотя доска очень хороша. Но давайте сделаем так: есть чудесный музей Цветаевых в Феодосии, он только открылся, там нет ещё ничего, есть только несколько комнаток, и там можно установить доску. Давайте ваше добро и я поеду туда договариваться.
Он согласился. Только теперь надо было менять шрифт - сбить чешский и набить русские буквы. Степан принялся менять шрифт, но, пока ещё он не поменял его, я с прежними фотографиями приезжаю в Феодосию, прихожу к Зое Александровне Тихоновой – директору музея сестёр Цветаевых, говорю, что у нас есть вот такая доска, показываю. Она посмотрела и говорит: «Я очень хочу видеть эту доску в музее, но установление утверждает директор Киммерийского заповедника (всех пяти музеев Киммерии) Борис Петрович Полетавкин, а не я, директор. Но я только за, везите доску!..».
И вот я беру в Москве эту огромную тяжеленную доску, Степан обернул её ещё какими-то бумагами: гипс же - хрупкий материал, и везу через границу в Украину. Таможенники спрашивают: что это такое? Я говорю, что это памятник. «Ах, памятник!» - ухватываются они в предвкушении поимки международного контрабандиста. «Да не памятник, поясняю, понимая, что не то сказала - это на могилку, это моё, частное». В общем, пропустили…
Приехала, звоню Зое Александровне, говорю, что привезла барельеф. А она сообщает: «Ирина Сергеевна, не могу сейчас заниматься этим, у нас начался первый цветаевский фестиваль»…
Я опять уехала в Москву, а барельеф пролежал здесь у нас, на «Крымских дачах», ещё месяц. Перед возвращением в Щёлкино, звоню в Москве Степану, что надо приезжать в Крым и устанавливать. Он спрашивает: «Договорено?». «Договорено - отвечаю, - но барельеф ещё никто не видел, потому что я его привезла, они не смогли его посмотреть, и он лежит в нашем пансионате. Не совсем уверена, что будем устанавливать его, но будем делать всё, чтоб установить. Я Вам покупаю билет!».
Мы встречаемся на вокзале, приезжаем в Щёлкино 23 августа. Звоню Зое Александровне. Она говорит: «Ирина Сергеевна, а ответа директора у меня ещё нет»...
Я напоминаю ей, что барельеф уже здесь, в Крыму, дожидается… Она говорит, что пока Борис Петрович не увидит его - он ничего не установит.
- Тогда надо встречаться, - говорю я.
- Давайте, поддерживает она.
Наступает суббота 24-го – День Незалежности Украины.
Зоя Александровна звонит: «Ирина Сергеевна, директор ушёл со всех мероприятий и ждет Вас. Срочно приезжайте к нам!».
Я завожу машину, мы берём со Степаном дрель, асбест, цемент, гвозди, шурупы, берём всё, что понадобится для установления мемориальной доски, и едем, не имея разрешения, но с большим желанием и упрямством установить доску. И там, в музее, ведём с директором целый час беседу. Потому что установить доску – это целая история: согласование с архитектурой, разрешение мэра, и т.д., то есть это событие, это не просто, это - памятник. А времени уже совсем нет, приближается дата смерти Марины Ивановны…
И Борис Петрович под свою ответственность соглашается установить барельеф. И даже предлагает Степану сделать ещё один на следующий год - для Анастасии Цветаевой, потому что там, в музее, есть арка над дверью, где барельеф Марины находится с правой стороны, а Анастасии должен быть с левой. У меня есть фотографии, как мы варьировали, как лучше установить барельеф - с какой стороны....
И вот в первый день приезда в Крым я возила Степана в музей, во второй день, а потом начался наш фестиваль и он уже ездил устанавливать доску сам – крепил, тонировал её и т.д. Он профессионал, сделал всё очень красиво. И вот в Феодосии в рамках нашего фестиваля была открыта эта доска, и Мокроусов преподнёс её в дар музею. Таким образом, доска, не установленная в Чехии, замечательно нашла своё место в Феодосии. И я рада, что это - конкретная работа нашего нынешнего фестиваля и какая-то моя лепта в неё тоже внесена. Я всегда рада книгам, памятникам, то есть тому, что остаётся после нас.
Ещё в Феодосии у нас была экскурсия в музей А.С. Грина, где мы ежегодно проводим литературные чтения. Это музей-каюта, где каждая комната – отдельная каюта корабля Александра Степановича. Светличная Ирина Георгиевна - директор музея, с которой мы уже много лет сотрудничаем. Мы привозили туда Евгения Рейна, Владимира Кострова – в музее бы никогда этих авторов не увидели, это просто нереально было бы без нас, ведь поэты эти - живые классики - которых не так-то просто встретить в жизни. А теперь в Феодосии в музее есть много фотографий о встрече с ними. Вот такая у нас обширная программа в Феодосии».


Очень жаль, что мне не пришлось побывать в Феодосии, куда я стремился и оплатил участие в экскурсии ещё в утро, когда брал расписание фестивальных дней. Но пока основная группа участников фестиваля находилась на открытии мемориальной доски в музее Цветаевых, мы с Константином Кедровым и Еленой Кацюбой сочетали приятный отдых с необходимой мне беседой, расположившись на побережье в Щёлкино. Прямо на песке я расставил раскладной туристический стульчик, служащий подставкой для бумаг и записывающей «аппаратуры» и интервью началось.
Погода ближе к полудню и к завершению разговора стала настойчиво меняться не в лучшую для курортников сторону. Поглотив солнце и стерев горизонт, на море наползли тучи. Ветер, вольготно чувствующий себя в слиянии двух могучих сфер, заиграл невидимыми, но ощутимыми мускулами, принося издалека и просыпая на Казантип редкие - до времени! - дождевые капли. Волны подросли и, по всем приметам, где-то в дальней акватории Азова зарождался шторм. Но до прихода его к нашим берегам мы успели несколько раз искупаться и даже сфотографироваться с Константином Александровичем. Запечатлел нас всё тот же фотообъектив неутомимого Павла Эшова, располагавшегося недалеко от нас с неизменным фотоаппаратом (техникой очень представительного класса, кстати).
В ответ на начальные мои вопросы, примерно такие же, как и к Шемшученко накануне - о первом знакомстве с фестивалем, о работе в жюри и на мастер-классах, о мыслях и впечатлениях от литературного Казантипа нынешних дней - Константин Александрович говорил:

Из интервью с Константином Кедровым

«Как мы познакомились с фестивалем «Славянские традиции»? А очень просто. Мы выступали в Праге на фестивале «Европа-2009». Пригласил нас на Европу Ионов Борис Викторович - руководитель представительства Росзарубежцентра в Чешской Республике, директор РЦНК в Праге - он тогда заведовал Русским домом, очень интеллигентный милый, пресвящённый человек широких взглядов. Мы съехались туда – кто из Австрии, кто из Германии, России - ну и там познакомились с Ириной Силецкой. Мы подружились, а потом они к нам в гости заехали - в Москве уже. И таким образом мы были приглашены на «Славянские традиции».
В прошлом году мы первый раз приехали в Щёлкино. Правда тяжеленько пришлось с жюри, было очень много работ, в них, конечно, и явные мусорные вещи, которые надо было отметать. Но моё мнение такое: чем больше люди собираются для того, чтобы читать стихи – тем лучше. И не надо говорить, что вот теперь много фестивалей. Это неправда. В Америке их в сто раз больше - в сто! Я не преувеличиваю. И в Америке пять миллионов людей, заполнив анкету, написали, что они считают себя – ну, по-русски что поэтами не скажешь, у них это, наверное, мягче звучит – они написали, скажем так, что они считают себя пишущими. А раз люди этим занимаются, это должно быть предметом самого доброжелательного внимания. Потому что, а чтО же может быть лучше, чем занятие людей словом? Ну, разумеется, этим они занимаются каждый на своём уровне: кто-то на уровне 5-го класса, кто-то и 5-го не закончил – это понятное дело. Но и, конечно, из этих 5 миллионов американцев или, как из нашего 250 тысячного состава, что на стихах ру, например, – разумеется, там поэтов - раз-два и обчёлся.
О международном статусе фестивалей скажу. Они теперь все такие. Это примета нашего времени и международные они не только по названию, а на самом деле. И это большое благоприятное изменение в мире. Несмотря на все эти доисторические визы, издевательства таможенников, которые по четыре раза будят людей в поездах при пересечении границ, люди всё равно едут, летят, преодолевают тысячи километров для того, чтобы встретиться и пообщаться с такими же бедолагами, с такими же, в общем-то, людьми, как они, но - одухотворёнными в любом случае. Потому что, тот, кто занимается словом, он уже одухотворённый человек в какой-то мере. Так что само это занятие я всячески приветствую, а уровень – ну это…
Понимаете, когда в советское время было 2516 поэтов нашей федерации, как писал Андрюша Вознесенский - мой любимый друг, так чтО, они все 2516 были поэтами? Пишущими они были людьми.
Вот слово графоман я бы вообще сейчас или возвысил, или убрал. В широком смысле все графоманы: и Лев Толстой, и я, и - все. Что такое графоман? Ман – значит, он не может не писать. Я вот не могу не писать – при всём обратном своём желании. А Юрий Петрович Любимов - наш замечательный режиссёр, ему сейчас 94 года - спросил своего врача: что последнее у человека исчезает, когда он уходит в мир иной? И тот ответил: профессиональные навыки… Но профессиональные навыки режиссёра всё-таки требуют присутствия на репетиции хотя бы, а тут же нам ведь ничего не надо – только пиши или мысленно сочиняй. Поэтому от этой страсти освободиться нельзя, да и не нужно. Человек всё-таки, действительно, отличается от всего окружающего мира только одним свойством, всё остальное такое же, как у всех животных птиц и растений, но у них нет - Слова. Вернее, какая-то сигнальная система обмена элементарной информацией есть, а слОва, которым можно играть, развиваться, совершенствоваться, обогащать словарь и т. д. – этого у них нет. Это человеческое - Слово. Поэтому я и само название «Славянские традиции» тоже бы освободил уже от этого налёта каких-то моментов национальных, потому что, неужели я буду задумываться: Бахытжан Канапьянов - казах он или не казах? Для меня он, прежде всего, мой собрат по литературе, когда-то мой слушатель - моих литературных курсов в литинституте - замечательный деятель культуры и т. д.
Поэзия и литература – зона свободная. Поэтому название «Славянские традиции» просто обозначает, что тут многие присутствуют и, естественно, большинство из стран близлежащих, таких как Украина, Беларусь. Кто-то есть из Чехии, из Словакии. А вон Кира Сапгир прилетела вчера из Парижа. Представляете, сколько преодолеть надо?».


И вот здесь я прерву Константина Кедрова, потому что дальше разговор пойдёт с ним уже не о фестивале. Но вернусь в день вчерашний к другому его рассказу – о поездке в Южную Корею. Ведь именно тогда, в поздний вечерний час во время его рассказа, в кафе пансионата, где мы сидели, вдруг появилась маленькая женщина в большой летней шляпе. Это и была Кира Сапгир - переводчица, поэтесса, критик, журналист. А в Париже Кира Александровна работает и живёт с 1978 года - это в качестве краткой справки. И в те минуты, прервавшие ненадолго Константина Александровича, приветствующего объятием Киру, я впервые увидел её - вдову большого нашего поэта Генриха Сапгира. Чуть позднее Кира Александровна забавно живописала за нашим столом, сколько приключений обрушилось на неё, пока она добиралась в Крым. Это и потеря своего большого кошеля с документами, деньгами и пластиковыми карточками в аэропорту, и счастливое его обнаружение посреди зала через продолжительное время ею же самой. Это и ажиотаж в киевском аэровокзале, связанный с прилётом - или отлётом - президента Украины Януковича, совпавший с её прилётом, и какие-то другие курьёзные нюансы, вплоть до того, что в номере, куда её поселили здесь, в «Крамских дачах», случились какие-то непорядки с водой…
И когда мы читали стихи по кругу, Кира Сапгир прочла своё стихотворение, в котором мене очень запомнился образ месяца, сравненного с долькой чеснока. Уж с чем только месяц не отождествляли поэты, а здесь вдруг – зубок чеснока!..
Но и Кедров и Кацюба тоже немало повесили слушателей в повествовании о своём недавнем вояже в Южную Корею, поскольку Константин Александрович умеет рассказывать в лицах и даже иллюстрировать ход сюжетных событий исполнением песен. Речь шла о том, как супруги были приглашены в эту экзотическую для нас страну, сами для неё не менее экзотичные - и как россияне, и как поэты. И сопровождалось эта быль любительской видеозаписью, сделанной в Корее и демонстрируемой нам на ноутбуке под комментарии её авторов. Но запись ту лучше бы тоже услышать и посмотреть, чем прочесть о ней здесь.

Потому возвратимся в день протекающий, о каком говорится мною.
Во второй его половине серое небесное полотно решительно сползло с моря и полностью покрыло весь Казантип. Свежесть, явившаяся в первые часы каприза погоды, сменилась зябкой прохладой и непривычным ранним сумраком. Волны на Азове подросли ещё больше, вздыбили его и стали накатываться на пляжи громче, пенистей, недружелюбней. Прибрежная зона опустела и лишь сёрфингисты, клуб которых находится на берегу недалеко от «Крымских дач», радовались выросшим крутобоким водным холмам, и носились по ним вдоль берега на стремительных досках-лыжах – мощные, юные, дерзкие. И каждый сёрфингист в блестящем, обтягивающем тело костюме, напоминал человека-амфибию из одноимённого фильма моего детства.
С 15 часов Щёлкино начал орошать устойчивый неуютный дождь с явным осенним привкусом. Потешно было наблюдать - уже из окна квартиры - как, почему-то застигнутые врасплох люди, большей частью молодёжь, прикрываясь какими-то случайными вещами - сумками, целлофановыми пакетами, пляжными ковриками или собственными ладонями - бежали со стороны моря между домами в одних плавках и купальниках. Посиневшие от холода тела их с гусиной кожей различались сквозь камуфляж дождя даже с моей трёхэтажной высоты.
Достав со дна дорожной сумки зонт и мысленно похвалив себя за практичность, каковой у меня с рождения не наблюдается, я к 17 часам направился в ДК. Ветер остервенел неисправимо. Злобно набрасываясь на прохожих, он с особым пристрастием пытался вырвать у меня этот зонт - как заграничный для себя российский трофей, что ли?
ДК постепенно заполнялся поредевшим литературным людом. Не скажу, что и в погожие дни Большой зал был заполнен до отказа. Но что во время проведения мероприятий он никогда не пустовал, заселённый хотя бы только нами, участниками – это факт.
В фойе с самого первого дня работала выставка-продажа книг авторов и издательств, причастных к фестивалю, и самим видом своим будто призывала: приезжайте на фестиваль снова и снова, выставляйте свои книги и свою продукцию, писатели, издатели, музыканты! Размещалась выставка на трёх столах и являла достаточно пёстрое и красочное панно. Здесь, наряду с книгами и газетно-журнальными изданиями представлялись диски с песнями Владимира Грачёва – автора исполнителя, гостя и друга фестиваля, ежегодно выступающего на нём, авторские песенные альбомы Владимира Шемшученко, Ирины Силецкой.
Рабочий день продолжился с презентация журнала «Сила Ветра» (куратор Алексей Мартыненко) и творческого вечера Ольги Глебовой «Пётр Петрович Глебов, факты из жизни их семьи, к которой принадлежало и принадлежит много известных людей». Позже, в итоговом дне фестиваля, москвичка Ольга Глебова по решению жюри вышла победителем и заняла 1 место в номинации «Малая проза».
Музыкальную часть дня представила участница фестиваля заслуженная артистка Украины Алла Мигай – живая, улыбчивая, обаятельная женщина, обратившая на себя внимание ещё в первом нашем туристическом маршруте. Тогда Алла первой стала читать в автобусе стихи (и некоторые - весёлые, шуточные - были «местами с непечатными местами»), она всячески подбадривала народ подходить к микрофону и даже спела свою детскую песенку под аккомпанемент автобусного двигателя. А ещё предложила написать текст гимна фестиваля, обязуясь положить его на музыку.
Артистичность и замечательный голос исполнительницы, мажорный задор её песен, немало и своевременно обогрели намокших людей, подняли настроение залу. Потому что сразу после блиц-программы Аллы в нём вновь начинались конкурсные баталии. Теперь проводилось чтение работ и зрительское голосование по номинациям «Стихотворение о любви» и «Драматургия».
За стенами ДК тем временем дождь и штормовые предпосылки последних часов превратились в штормовую реальность. Беспокойно и призывно поглядывал я из фойе в приоткрытые двери Большого зала на Анатолия Прусакова, сидящего в его глубине, и, как только он почувствовал мой взгляд и повернул голову в мою сторону – сделал ему красноречивый знак, призывая выйти.
Мысли о Зине, находящейся сейчас у моря, и тревожащие меня, привела к действиям наш общий друг с четой Прусаковых Татьяна Шемелина. Татьяна тоже была финалисткой и приехала из Киева, где преподаёт на кафедре компьютерных технологий дизайна в университете. Она больше художник, чем поэт: провела много выставок, является членом Национального союза художников Украины. К своему большому невезению Таня простудилась в жаркие дни, предшествующие резкому климатическому перепаду. Хотя ещё вчера мы вместе продолжительно купались в районе городского пляжа и планировали устроить шашлычный вечер у Прусаковых в автокемпинге – с гитарой, с чтением стихов у костерка на фоне ночного Азова … Романтика! Квартировалась Татьяна недалеко от ДК в однокомнатной квартире-малосемейке. Оттуда она с трудом и пришла по нынешнему погодному «беспределу» в ДК – вся простывшая, с воспалёнными глазами, с насморком и температурой.
Стоя рядом со мной в фойе и глядя на штормовой мир сквозь стекло, Татьяна проговорила, созвучно моим мыслям: «Сергей, как там Зина сейчас на берегу в палатке одна? В такую-то сумасшедшую погоду! Ты пригласи ребят к себе на квартиру пережить это время, всё равно у тебя одна комната пустует»…
С этим предложением я и затормошил Толика - только с мужской категоричностью, мол, и не раздумывай, едем сейчас же, снимаем палатку, забираем Зинаиду и перебираемся ко мне. И убеждал, что там всё оплачено сполна и наперёд, и у хозяина жилплощади, который за эти дни ещё даже и не появлялся посмотреть, как я, некурящий и непьющий, квартирую, язык не повернётся предъявлять какие-либо претензии...
Припаркованная в 30 метрах от ДК, «Волга» Анатолия стоически принимала на себя удары непогоды. Мы добежали к ней под хлещущими жгутами дождя, управляемого руками свихнувшегося ветра, и понеслись на допустимых скоростях к автокемпенгу.
Одинокая палатка Зинаиды, сплющенная и терзаемая со всех сторон этим глумящимся, многократно усиленным на открытом пространстве ветрищем, перемешанным с дождём, морскими брызгами и наземным сором, выглядела жалко. Вот где наглядно вспомнились мне слова Володи Шемшученко о беспорядочном броуновском движении! На фоне рокочущего штормового моря и совершенно уже пустого берега, как и вымершей площадки автокемпенга – все немногочисленные соседи Прусаковых своевременно снялись – более сиротливой картины и представить было невозможно.
- Зина, срочно собираемся, переезжаем к Серёге! – крикнул Анатолий, выскочив из машины, подогнанной вплотную к палатке, и бросился открывать багажник. Туда мы стали переносить всё походное имущество семьи – всё без сортировки, вперемежку: спальные мешки, пятилитровые пластмассовые бутыли с водой – полные и пустые, какую-то снедь, какую-то одежду, какие-то приспособления для приготовления пищи… Но сложней и продолжительней всего оказалось снять с креплений, разобрать и свернуть саму палатку. Здесь я, совершенно незнакомый с её конструкцией, только всё путал и мешал работе и, в конце концов, уселся раздосадованным неумехой на переднее сиденье машины, чтоб совсем уж напрасно не промокнуть и не перепачкаться песком и землёй. И только там, за лобовым и дверными стёклами, почувствовал, какой дьявольской силы был ветер: беспарусная приземистая «Волга» - не одной тонны весом машина - покачивалась под его порывами и струями, точно судёнышко на волнах. "И как это ещё саму палатку не сорвало и не унесло вместе с Зиной в море!" - дивился я.
И вот в этих настоящих штормовых условиях мои друзья, уже едва ли не насквозь промокшие, догружали остатки своих туристических пожиток.
Наконец палатка была собрана и втрамбована в багажник. Защищённые от стихии салоном благословенного отечественного легкового транспорта, мы, попетляв по узким проходам кварталов, незнакомым Анатолию, подъехали к моей девятиэтажке. Там, на относительно умеренном среди каменных строений ветре и дожде, в темпе перенесли-перевезли (ах, какое же это чудесное приспособление – действующий лифт!) необходимые на первое время вещи переселенцев и их документы в мою, теперь уже коммунальную квартиру.
Наскоро переодевшись, мы с Анатолием вновь поехали в ДК на свои мероприятия, оставив Зину принимать горячий душ, пить чай с клубничным (с кубанского подворья!) вареньем - словом, отогреваться в нормальном, сухом человеческом жилье.

Продолжение см: http://neizvestniy-geniy.ru/cat/literature/repostaji/727999.html?author