Умереть чудесным майским днем, часть 3

Грани спецназа

Будни палача

Сижу на скамейке аллеи парка. От липовых деревьев, от соцветий и листьев исходит одуряющий медовый аромат. Детки с молоденькими мамашками водят хороводы. Детские восторженные вскрики, с уютным воркованием мамаш вплетаются в птичий хор — всё живое радуется первым волнам долгожданного тепла.

Радовался и я, пока в кармане куртки не крякнул телефон. Пришло сообщение. На экране высветились данные: координаты Цели, моей локации, время, место и послужной список бойца. Ко мне подсела девушка топовой наружности в небесно-голубом платье, с лицом будто с глянцевой обложки. Как и положено по сценарию, она опоздала на пятнадцать минут, словно ожидая получения мною сообщения. Я кивнул, она чмокнула меня в идеально выбритую щеку и прижалась к моему плечу своим теплым, гладким, загорелым. Алла — наша «штатная невеста». Сколько у нее было таких как я, думать не хочется. Это может помешать изображению из себя пылкого влюбленного.
— Завтра с утра отправляюсь в командировку, — с видимым сожалением сообщил я Алле.
— Счастливого пути, Николенька, — понимающе кивнула девушка.
…Использовав одно из конспиративных имен, впрочем, как раз это моё настоящее, от крещения, о чем знаю только я и тот священник, который меня крестил в Праздник Николы Угодника, я узнавал, иерей Николай преставился. Только этот милый старичок, осиянный внутренней чистотой, иногда появляется передо мной, качая седой головой с залысиной, обнажающей огромный лоб. И я уже теряюсь — святитель Николай это или мой крёстный. Они очень похожи.
— Береги себя, пожалуйста, — продолжала мурлыкать Алла. — Хотя бы для меня. Ради нашего будущего.
— Конечно, обещаю. — Я погладил ее по гладкой нежной щеке. — Ты меня проводишь сегодня вечером?
— Конечно, любимый, — прошептала она. — Я хочу, чтобы в командировке ты вспоминал меня. И берёг себя. Для нас. — Алла грациозно медленно поднялась со скамейки, провела рукой по безупречной линии бедра. — Пойдем же! Я уже вся горю…
Как же «горит она», да ты уже давно в головешку превратилась, на нашей-то работе. Вслух же сказал, согласно сценарию:
— Я тоже, милая! Пойдем, пойдем! — Произнес я заученные слова, раздавшиеся эхом в подслушивающих устройствах, как наших контрольных, так и вражеских, следящих.
И мы, покачиваясь от якобы накатившей страсти, пьяные от любви и летнего тепла, устремились навстречу счастью. Нет, правда, если бы не эта провинциальная филармония, работа моя была бы вполне себе даже героическая. Конечно же, Алла только проводила меня до двери моей квартиры, вошла внутрь и сразу вышла по черной лестнице запасного выхода. Не профессионально отвлекать «командировочного» от спокойного отдыха перед отправкой на задание, ему как космонавту перед полётом в космос необходим сон не менее восьми часов. Пока раздевался, принимал теплую ванну, напевая про себя песенку Хампердинка, заменив в конце «любить» на… другое:
Please release me, let me go Прошу, отпусти меня! Дай мне уйти!
For I don't love you anymore Потому что я больше не люблю тебя.
To waste our lives would be a sin Тратить нашей жизни было бы грехом.
Release me and let me kill again Отпусти меня и дай мне убивать снова.


У меня за спиной есть много такого, что хотелось бы забыть, о чем никому ничего не известно. Ну, почти никому, и почти ничего.
И это не только предсмертный оскал убитого мной врага — этого добра насмотрелся в упор, в прицел винтовки или в падении мне под ноги после знакомства с моим ножом «Крокодил», названным в честь Данди.

Смешные они — и Данди и его нож, напоминающий меч, — только не для того, кто ощутил на себе его проникающее, парализующее воздействие. К тому же, мой клинок умельцы из секретной оружейной мастерской несколько усовершенствовали. В рукояти ножа вмонтирован мини-гранатомет, от выстрела коего в груди супостата образуется пробоина, размером с арбуз, наверное, чтобы сквозь неё стрелок мог увидеть следующую жертву за спиной первого несчастного, сделав оргвыводы на его счет. Но если честно, мне и клинка в его первозданном виде было достаточно. Не зря же опытные устранители супостатов учили, что самое эффективное воздействие производится при максимальном приближении к объекту, в моем случае, лезвия к горлу.
Кроме этих расхожих мужских увлечений, происходили со мной и вещи пострашней — сны, например, с погружением в черную огненную бездну, или, скажем, влюбленность в милую чистенькую девушку, с которой не о чем говорить. Не потому, что я такой уж чурбан, а просто мы с ней из разных миров, которые почти не касаются друг друга, враг врага. Совру, пожалуй, если скажу, что не хотел бы вернуться в мир, где проживают такие милые скромные девочки, тихие ботаники, лобастые ученые, гениальные художники. Вот только актеров недолюбливаю за их перманентную игру, может быть потому, что сам такой «игрун», кхе-кхе… Только дороги назад нет, как мне объяснил мой наставник, перед тем как окончательно спиться и помереть на грязном кухонном столе.

Его тоже мучили сны, и ему тоже приходилось бороться с ними оральными инъекциями спиртосодержащих компонентов.
Правда, в минуту просветления он успел передать меня другому наставнику. Велел запомнить адрес, часы приема и конспиративное прозвище Батя. Заскочил как-то к этому второму, рассказал о своей работе и сопутствующих трудностях. Он выслушал, не перебивая, порылся толстыми пальцами в седой бороде и отпустил «до случая», процитировав строчку из «Баллады о прокуренном вагоне» Кочеткова, много раз звучавшую в новогоднем пьяном кино: «Я за тебя молиться стану, чтоб ты остался невредим». И что характерно, остался, и что самое приятное — невредим.
И еще должен признаться, в первую очередь самому себе, в мягкотелой слабости. Да, с некоторых пор стал замечать за собой признаки сентиментальности — то слезы подступят, то жалость накатит. Нет, если бы страх — это по крайней мере понятно, но сантименты проникают под мозолистую кожу души на фоне холода, сродни касанию лезвию ножа к горлу.
Вот и сейчас, окопался у самой тропки, по которой ходит в соседнее село к подруге моя Цель. Вокруг густой перелесок с вполне себе мирными деревьями, подо мной теплая развороченная тем же «Крокодилом» земля, на мне и вокруг, ветви хвои с опавшими листьями. Всё это головокружительно пахнет чем-то родным, домашним, из детства, что ли.
Чтобы хоть немного компенсировать расслабляющую мягкую силу природы, мне приходится нагнетать внутрь себя бесчувственную ненависть к врагу. Снова и снова вспоминаю подробности послужного списка Цели, а там целое кладбище, не только военных, но и мирных граждан, всех полов, возрастов, профессий, идеологий. Этот палач до мозга костей, по уши в крови, слезах и стонах жертв.
И самое противное, нет-нет, да и прилетает откуда ни возьмись подлая мыслишка — а ты, что ли, не такой? «Тот который во мне сидит и считает, что он истребитель», конечно, пытается отмести эти мысли, только мне-то известно, что есть в этом сермяжная правда — да, и я мало, чем отличаюсь от моей Цели, моего палача. Потому что и я палач, да еще какой — удачливый, профессиональный, безжалостный как разящая сталь моего «Крокодила». Те, кто познакомился с моим внутренним «истребителем», чуть завидев меня с ножом в руке, знали наперед — они обречены. Осечек у меня не было. Ни одной.

Перед тем, как залечь в окопчик, заняв наиболее выгодную позицию для атаки, я проследил маршрут передвижения палача. Оказывается, и этот нелюдь не лишен общечеловеческих слабостей. По ночам «когда всё в мире спит и алый блеск едва скользит по темно-голубым волнам», он крадучись сбегал к своей подруге, чем-то напоминавшей мою так называемую «невесту» — такая же красивая и липучая. Также иной раз, когда женишок, получив своё, отворачивался, чтобы вернуться в расположение части, ее красивое лицо искажала такая надменная холодная усмешка, что я бы не удивился, если бы узнал, что и она завербована нашим ведомством.
Впрочем, о так называемом нашем ведомстве я и сам мало чего знаю — конспирация, батенька. Точно мне известно только то, что устранение вражеского контингента совершается по приказу свыше, на основание данных разведки и за достойный гонорар. Прикроют ли меня в случае провала, ранения или плена — об этом даже думать не хочу. Скорей всего, «спасение утопающего дело рук самого утопающего» или в случае чего, «мы тебя не знаем, ничего не приказывали». Хотя… Да нет, я об этом даже думать не хочу. У меня все просто — есть цель, она подлежит уничтожению. Или он тебя — или ты его. Как сказал мой первый наставник, не забывай о капсуле с цианидом, что у тебя под пломбой четверки слева. Это быстро эффективно и даже героически, ведь не придется бояться плена и тех пыток, на которые так горазд враг.
В нашей системе не положено об этом распространяться, даже мой сильно пьяный наставник на вопрос «кто мы?» отвечал протяжным «т-с-с-с-с!». Я для себя понял следующее: наше дело правое — это раз; за нами Родина, перед нами враг — это два; ну и на закуску — известная истина: «удар ледоруба эффективней атаки целой дивизии». Короче, пока диванные мечтатели шепчутся между собой о возвращении сталинского Смерша, мы им занимаемся на практике, без огласки и апломба, то есть фактически раздаём смерть шпионам и прочей предательской нечисти.
Мне понравилось и вселило уважение то, что у нас со времен Великой Отечественной, остались подземные ходы, так называемые «окна» на границе, в подземелье городов, военных баз, да и не только. Так же, возможность проникновения и водными путями, не удивлюсь, если по воздуху. Это позволяет таким как я скрытно и беспрепятственно проникать в любую точку вселенной, где засел враг, подписанный в расход.
И еще. Как-то мы с моим пьяным наставником сидели у него на конспиративной кухне обычной кирпичной девятиэтажки на окраине мегаполиса, сейчас уже и не вспомнить какого. В углу тихонько кряхтел телевизор. Народу показывали предателей в полный рост — банкиров, журналистов, политиков. Я спросил:
— А когда мы уже этими займемся? Смотри, как ухмыляется, гаденыш, мол, а что вы мне сделаете.
— Да брось ты на эту шелупонь обращать внимание, — кивнул в сторону телевизора мой гуру. — От них можно просто откупиться. Не так уж и дорого, кстати. Более серьезный противник никогда в телевизор не полезет. Он работает тихо, скрытно, подпольно — и эффективно. Пройдешь мимо такого, сидящего в каком-нибудь захолустном пивбаре, а он сидит среди народа в потертом «спинжачке с карманами» — всем он свой, «из народа»… — Тут тембр голоса достигает максимума. — А у него в руках такая реальная власть, что перед ним министры, депутаты, да что там — воры в законе — на полусогнутых ползают. Вот это, я понимаю, враг! Но это работа на перспективу. Мы сейчас к ним только подбираемся потихоньку. Выявляем связи, финансовые потоки, степень проникновения и морального разложения…
— Не пойму, — воскликнул я в сердцах, — в чем их сила?
— Помнишь притчу об английском газоне? Парижанин спрашивает полисмена в Гайд Парке, почему у вас девушки в каблучках по газонам ходят, как трава такое выдерживает? А тот отвечает, что всё просто: нужно посадить травку в землю, поливать и постригать ее каждый день и делать это триста лет подряд. Вот и наши настоящие враги, даже не триста, а тысячу лет противостоят нам с нашими хилыми ценностями, которые мы так легко предаем. Они настолько вросли в адский мрак, настолько привыкли служить злу, что перевоспитать их невозможно, только ледорубом по темечку, ну или твоим крокодилом по шее.
— Но ведь сила в правде, а не во зле! — продолжил я тему. — Значит сила у нас. А не у этих…
— Видишь, вот это! — Он показал кривым пальцем на пустые бутылки с грязными стаканами и посудой. — Сюда уходит наша сила. Ты еще вроде держишься, пьешь с умом. Вот тебе и карты в руки. Топографические. И оружие в твердой руке. На вас вся надежда, на молодых и трезвых. — Он посмотрел на меня в упор и процедил сквозь зубы: — Ты еще того, учись молиться и веры нашей коренной держись. Тогда — да, тогда да пребудет с тобой сила!
То была последняя наша встреча, которая запомнилась. Дальше пошел в основном пьяный угар. И только уже перед самым концом передал он меня другому наставнику — Бате.

Ну ладно мужчины, с этими всё более-менее понятно — самцы ибо, герои, супермены, охотники-добытчики — им самой природой дана сила мышц, сила воли, страсти, бьющие изнутри по нервам, ненависть относительно конкурента, ну там еще лидерство вожака стаи. Кому-то с этими вводными на роду бороться до последнего вздоха, кому-то наоборот тщеславиться, как написано над входом в концлагерь «Каждому своё», или по-научному, «Бездна бездну призывает голосом водопадов Твоих; все воды Твои и волны Твои прошли надо мною.» (Пс.41.15) Это я к чему? Уничтожать мужчину, который превратился во врага — это нормально.
Но вот однажды поступает команда свыше на стирание девушки-красавицы, юной особы, полной жизни. Ей бы полюбить парня правильного, создать семью, родить деток, сколько Бог даст, воспитать их в духе любви, окутать материнской заботой… Ну казалось бы, чего ей не хватало — красота, молодость, здоровье — живи и радуйся. Нет, насмотрелась триллеров с боевиками, захотелось поиграть в войнушку, обернуться эдакой супервумэн, прыгающей, летающей, стреляющей, мечом размахивающей, головы мужикам отрезающей, а чаще и не только головы…
И вот я, палач оной прелестницы, на лесной тропинке средь густых елей, вырастаю пред ее дивными очами! Чисто по-мужски, оцениваю красивое лицо, стройную фигуру, ум в пытливом взгляде, вполне извинительное кокетство. С полминуты ожидаю проявления реакции на появление перед ней мужика с ножом в руке. За эти секунды ментального противостояния девушка-красавица из милой очаровашки с нормативным набором яйцеклеток для продолжения рода стремительно превращается в тигрицу, готовую разорвать меня на части. Она, как учили её такие же как она сама, такие же как я сам, палачи — изрыгает серию проклятий, похожих на рычание, пытается достать из кармана дамский пистолет с разрывными пулями сорок пятого калибра… Но, милая барышня все-таки и в таком тигрином виде остается девчонкой, с женской чуть замедленной реакцией. Разящий удар моего стального крокодила на миг опережает её потуги — и вот красивая голова с прической каре на лебединой шее — нет, не повисает на коже со спины, как обычно у мужчин, — а отлетает на три с половиной метра, увлекая за собой стройное тело, но самое главное — отводит фонтан алых струй содержимого артерий прочь от меня, за что я даже испытываю нечто вроде благодарности.
Фото на память и для отчета — и я растворяюсь в лесной чаще. Дурёха, ругаю девчонку про себя. Впрочем, как докладывал выше — «Каждому его». Если бы я не опередил ее на долю секунды, сейчас бы я не летел над землей, как Бендер в Васюках, ангелом смерти, а валялся бы в кустах с развороченной грудной клеткой, «которая как ни крути, а все-таки клетка», в которой ритмично бьется моё сердце, которое, надеюсь, найдет себе вторую половинку для того живоносного процесса, который я только что прервал у «девушки-тигрицы», дурёхи, идиотки, ну куда вот лезут...

В то время, когда я пьянел от духмяного запаха земли, пока боролся с расслаблением, пришло то, чего я так долго ждал. Дернулся и едва слышно тренькнул крошечный телефон старой конструкции с новой начинкой. Не без труда извлек гаджет из потайного кармана. На экране замерцали буквы с цифрами. Мне даётся три часа на завершение операции и отход на новую позицию. Координаты поступят позже.
Палач как чувствовал, что пришло его время. Он появился в видоискателе бинокля ночного видения. Ступал не таясь, насвистывая какую-то пошлую песенку. Когда он поравнялся с моим окопом, я выскочил прямо перед ним, поднимая пыль, комья грязи с ветками и листьями. Палач несколько оторопел, что дало мне фору буквально в три секунды. Этого времени хватило, чтобы я своему клинку дал свободу действий. Он взлетел со свистом, описав дугу, и вернулся ко мне чистым, будто ничего и не было. Разрез оказался настолько глубоким, что голова его откинулась назад и повисла на коже со спины. Из горла брызнули струи темной жидкости. Я брезгливо отстранился, щелкнул затвором встроенной камеры, для отчета, и подобно Остапу в Васюках «понесся легко и весело, как ангел, отталкиваясь от грешной земли». В моем случае — ангел смерти, врагов отечества.
На кромке перелеска меня ожидал внедорожник. Очень кстати, даже бежать до «окна» на границе не придется. Знакомый водитель протянул мне сначала стаканчик с кофе, потом конверт с буквами и цифрами — координаты новой цели. Ехать нам минут сорок, я задремал.
Ох, не к добру это! Передо мной, прямо сквозь лобовое стекло автомобиля, смотрел на меня Николай — то ли Святитель Мир Ликийских, то ли иерей Николай — и грустно так покачал седой лысой головой. Да ты не волнуйся, отче, не боюсь я ничего, ни смерти, ни пыток. Как-то на проповеди в Праздник святителя Николая услышал удивительные слова: «Нам про жизнь Николая Угодника мало что известно. Только недавно провели исследование останков Святого, так обнаружили, что у него нет ни одной целой косточки — все переломаны в Вифлеемской тюрьме, где его двадцать лет пытали». Но если Святой, который на себе испытал такие муки, предупреждает меня, надо бы задуматься. Ладно, обязательно подумаю, как-нибудь потом. А сейчас спать, силы набирать. Откуда ни возьмись, в сонном усталом мозгу цепочкой вспышек прозвучали слова из тропаря Святителю Николаю: «Правило веры и образ кротости, воздержания учителя, яви тя стаду твоему, яже вещей истина…» Надо же помню! И это хорошо.
Водитель тряхнул меня за плечо, я очнулся и огляделся — мы уже на Родине. Это что же, супостаты у нас дома окопались! Не позволю! Я выскочил из машины чуть ли не на ходу, нырнул в густой лес. Сверился с полученными координатами. Все верно, точка десантирования у самой границы. Время на исполнение приговора, как всегда — сутки. А вон, в тех кустах, за ветхим забором и моя цель засела. Так, что там у нас? Похоже на обычную дачу. Чаще всего, именно на таких «дачках» и укрываются плохие дяди. Вспомнился малотрезвый наставник, он что-то такое говорил. Что-то про обычных с виду старичков в «спинжаке с карманами», своих в доску. При этом власть имеющих тайную и страшную.

Ладно, разберемся. Если старичок думает, что меня остановит его убогий вид, уверен, обманывается. Рука не дрогнет, крокодил щелкнет пастью в нужное время на указанном свыше горле.
Прежде, чем войти в контакт с Целью, решил обойти дачку по периметру. Верней, проползи. За дальним углом в полуподвале обнаружил зарешеченное окно. Прислушался. Через полчаса оттуда раздались стоны и приглушенные крики. Похоже, на пыточную. И я даже догадался, кого там содержат. Видел такие компактные концлагеря раньше, правда все больше издалека. А тут неожиданно именно здесь мне надлежит развернуть активную деятельность. Из подвала раздались новые крики, других пленников. Да их там полным-полно! Ну, думаю, «Раззудись, плечо! Размахнись, рука!» Там у Кольцова в следующем стихотворении, помнится были такие слова: «Но лишь только он Рукой за дверь взял, Я схватился с ним — И он мертвый пал.» Вот этим, собственно, и займемся потихоньку.
Нащупал вход в подвал, толкнул дверцу, она подалась. Пока все по плану. Принялся обходить комнаты. В первой обнаружил двух палачей. Они пили самогон, закусывая солеными огурцами. Мой рот наполнился слюной, ведь кроме кофе ничего не употребил в течение двух суток. Оно и правильно — вон, как супостатов развезло, а я быстрый и легкий. Мой стальной приятель в два замаха сделал свое дело, уложив охранников наповал. В следующей комнате обнаружил четверых связанных по рукам и ногам военных, судя по форме, наших пограничников. Я приложил палец к губам, приказав молчать. Молниеносно обрезал веревочные путы и велел пока залечь на пол. Один из офицеров, самый пока свежий, молча ткнул пальцем в дверь и показал три пальца. Я кивнул. В третьей комнате один охранник в черной форме, похожей на эсэсовскую, сидел у входной двери, я его уложил под стол. Двое других были увлечены любимым занятием — лупили что есть сил палками по плечам и головам семейную пару, мужчину и женщину примерно двадцати пяти лет. Спертый воздух пыточной камеры сотрясало грубое неприличное сквернословие палачей и тихие усталые стоны жертв. Они даже не успели сообразить, как это быстро головы извергов отвалились назад и повисли на лентах кожи со спины. Бедным пленникам, правда, достался весьма неприятный душ ярко-красной жидкости, как говориться, тридцать три струи, не считая мелких брызг. Их тоже освободил от веревок и шепотом велел вместе с соседями из второй камеры выбраться наружу. Их как ветром сдуло. Молодцы, оперативно действуют, и главное почти тихо.
Пошел дальше. В подвале повисла тишина. На всякий случай, еще раз обошел по контуру подземелье, убедился, что пленники успели выбраться наружу, а палачи по-прежнему не подают признаков жизни. Поднялся по лестнице на первый этаж. Там работал телевизор. Диктор рассказывал что-то о захвате заложников и невозможности их найти всеми средствами. Это про моих освобожденных, что ли? А все-таки неплохо работает разведка в нашем ведомстве, подумал я. Только что-то мне подсказывало, что самая главная работа у меня впереди.
Вот она — старичок как ни в чем не бывало сидел в плюшевом кресле и, не обращая на меня внимания, смотрел телевизор. Новости кончились.
— Сейчас будет третья серия про таких как ты героев, — произнес дедушка, не глядя в мою сторону. — Присаживайтесь, молодой человек. Посмотрите вместе со стариком. Чаю хотите? Потрудитесь сами налить себе чашку. Самовар горячий, чашки на столе, печенья и варенье в вазочке.
Я налил себе чаю, сыпанул в блюдце курабье побольше и погрузился в свободное уютное кресло. С аппетитом позавтракал. На экране молодец в пятнистом комбинезоне занимался примерно тем же, что и я — резал, колол, расстреливал врагов Отечества. Только у того, киношного, получалось все как-то подозрительно бескровно, будто резал он восковые куклы, а не живых людей, у которых, как известно крови литров пять в каждом. Заметил я также и то, о чем предупреждал пьяный наставник — старичок не вызывал ни страха, ни ненависти. Такой симпатичный мирный дедушка из доброй детской сказки. …Если бы не концлагерь с пленными в подвале.
— Вообще-то, дедуля, я сюда не чаи гонять и не телик смотреть пришел, — наконец выдохнул я.
— Знаю, Коленька, знаю, — миролюбиво сообщил старичок. — Ты ко мне убивать пришел, моих ребят и меня, старого. Эх, как это скууушшно-то! А давай, дорогой, я тебя сначала обедом накормлю? У нас сегодня любимый супчик по рецепту товарища Сталина, «Арагви» называется.

Один из тех парней, кого ты отправил на тот свет, приготовил перед тем, как ты его… успокоил. Не пропадать же доброму вкусному обеду! А уж потом ты и меня того… если захочешь. А?
— Нет, милейший дядя Вася, — мотнул я головой, отгоняя нахлынувшую вялость. — Я сначала, с вашего позволения, вас «успокою», а пообедаю где-нибудь в другом месте, где не так много крови пролито.
— Ну что ж, дорогой гость, если так не терпится, прошу начинать экзекуцию. Мне как, встать или сидячего прикончишь?
— Да как-то все равно, — сказал я.
…И сделал попытку встать. Не получилось, ни с первой попытки, ни со второй. Я словно прирос к креслу. Подсыпал дедуля в чай чего-то? Или колдует потихоньку?
— Нет, Коля, ничего в чай не подсыпал, — тихо сказал дед, — да и колдовство считаю пошлостью. Ты сам, дорогой, по собственной воле, расхотел меня убивать. Как говорится, не по зубам я тебе, и ты это понял. Так что давай обедать и разговоры разговаривать. Может, чего-нибудь и поймешь главненькое, что есть в нашей жизни. Потрудись, пройти на кухню — это за той дверью — и прикатить сюда тележку с супницей, тарелки и хлебушек.
Как ни странно, я беспрепятственно встал и безропотно выполнил просьбу старика. Переставил супницу со стола на тележку с колесиками, туда же составил тарелки, приборы и нарезку бородинского в соломенной хлебнице.
— Ну вот и молодец, — похвалил меня старичок, протирая душистой салфеткой руки в старческих коричневых пятнах. — Прочти «Отче наш», пожалуйста, а то нехорошо без молитвы за трапезу приниматься.
Ну, думаю, сейчас прочту «Отче наш» — молитву, дарованную самим Спасителем, и конец придет этому мороку. Прочел нараспев, как в церкви на литургии. Старичок вместо того, чтобы грохнуться в падучей с пеной у рта, сидел и блаженно улыбался. Да что же такое! Подумал, вот сейчас хлебну сталинского супчика и сам отойду к праотцам. Хлебнул, оценил вкус на «отлично», к праотцам не отошел. Старик ел аккуратно, с таким наслаждением, с таким невероятным спокойствием, что планы насчет летального исхода трапезы совсем отпали. Ну не может такой изумительный человек быть опасным, мне самому впору учиться у него несокрушимому покою. Кстати, он что-то сказал про «главненькое в жизни». Может и правда, что полезное скажет?..
— И скажу, — кивнул сотрапезник, — только поблагодарим, как положено у верных. — И затянул на этот раз сам: «Благодарим Тя, Христе Боже наш, яко насытил еси нас земных Твоих благ…»
Ладно, подумал я, ладно!.. Успею еще устранить его, вот только послушаю «верного», может и верно, что в голове прояснится, а то ведь совсем запутал меня старичок. Заморочил.
— Итак, я весь внимание, — подстегнул я того, кто никуда никогда не торопился.
— Скажи, Коля, — начал он, промокнув губы салфеткой с лосьоном, — ты сейчас испытываешь страх?
— Нет, вроде.
— И я тоже. — Он поднял палец к потолку. — А почему?
— Не знаю. Пока не знаю.
— Потому, юноша, что мы сейчас оба в руках Божиих. А это всегда сообщает мир душе. По этой же причине ты не мог сходу выполнить приказ своего руководства.
— Ну, еще не вечер, как говорится, — хмыкнул я самонадеянно.
— Так ты ничего и не понял, — с сожалением вздохнул старик. — Если нет воли Божией на то, ничего — слышишь, парень, — ничего у тебя не получится. Эх, видно плохие у тебя наставники были.
— Вообще никаких не было. Пока.
— Ладно, коли так, давай чисто логически, — предложил он. — Господь не хочет смерти грешника. Слышал, поди, эту аксиому?
— А как же те, кто у вас в подвале?
— Ты на них не обижайся. Каждый в этой жизни играет свою роль. Если кто и наказан, то исключительно за очень серьезную вину! Нет, понимаешь, нет попросту невинно наказанных.
— А вы кто в этом раскладе?
— Я такой же заложник, как и те, кто были в подвале. А ты их выпустил. Семейная пара за мной ухаживала. Я, видишь ли, даже в туалет по своей немощи сходить не способен самостоятельно. Кстати, семья эта сюда вернется. Убедятся в том, что опасность мимо прошла, и вернутся. Ну ладно, давай теперь о тебе. Ты парень сильный — и в этом твоя слабость. Видишь ли, даже на самую сильную силу всегда найдется сила посильней. А Господь любит людей немощных. Именно таким Он и дает силу, превосходящую ту, которая им противостоит. Я достаточно ясно излагаю?
— Вроде да, — кивнул я задумчиво. Нечто вроде того я уже пытался выяснить раньше, только безуспешно. — Так что, мне теперь стоит переломать себе ноги-руки, чтобы врагов победить? — ляпнул я, не подумав.
— Можно, конечно, и так, — улыбнулся старик. — Только если совсем ума нет. Смирение! Вот что всегда противостоит гордыне, испокон веков. Помнишь из Писания: «возьмите иго Мое на себя и научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим» и еще из Апостола: «Бог противится и подвергает браням всех гордых, а смиренным даёт Благодать». Что не ясно? Учись смирению, и с Божией помощью поразишь всех врагов, своих персональных и врагов Отечества. — Старик вяло взмахнул рукой и устало произнес: — Ну всё, Коля, как говорится, задание ты выполнил, можешь быть свободным. Там, во дворе тебя свои ждут. Ступай с Богом.
Послушно вышел наружу, а там — битые эсэсовцами супруги, такие веселые, от брызг крови отмытые; мой непосредственный начальник, которого я и видел только раз, когда принимали на службу; и улыбающаяся Аллочка, не в фривольном платьице от Диора, а в строгом костюме от швейного цеха имени Советской Армии. Дальше всё произошло, как в сказке. Меня помыли-побрили, волосы из ушей и носа выстригли, одеколоном спрыснули и на сцене местного дворца культуры при пустом зале, но с начальством при параде, вручили Орден Мужества с крестом и красной фестивальной дорожкой по колодке. Я только спросил:
— А что со мной всё, секретку долой?
— И не надейся, дружок, — прошептала на ухо Алла, обдав меня протокольным ароматом «Красной Москвы». — Просто отныне ты сдал экзамен и вышел на новый уровень.
— Из мясника — в товароведы, значит. — Ухмыльнулся я. — Поня-а-а-атно.
Ладно, как говорится, они так решили, и я смирился.

Великая чистка
Думал, посадят меня за парту в какой-нибудь закрытой академии спецслужб, ан нет — мои тренировки для выполнения задач нового уровня началось с обучения носить смокинг. Оказывается, это целая наука. Подбирать одежду, рубашки, носки, часы и даже парфюм. Водить элитные автомобили, целовать ручки дамам. Пить спиртные напитки, не пьянея, и не водяру с пивасиком, а выдержанные тридцать лет виски, джин, текилу, шампанское по тысяче долларов, золотые ликеры. Курить сигары, не кашляя. Красиво и небрежно орудовать столовыми приборами и японскими палочками. Этому учила меня Аллочка, превратившись из фривольной дамочки в строгого тренера.
Следующий этап курировал пожилой разведчик-нелегал. Он учил общаться с аристократами, добывать секретную информацию у иностранных шпионов и подвыпивших начальственных жен. Сначала меня, как водится, прокатили по ближнему кругу наших старших офицеров, депутатов, министров и криминальных авторитетов. Признаюсь, эти потенциальные предатели вызывали всё больше брезгливость. Их необоснованное высокомерие, хвастовство большими деньгами, ворованными у государства, а также страх потери всего и вся — делали их легкими целями, не смотря на охрану. Куратор не уставал напоминать о том, что всю настоящую аристократию вытравили еще в восемнадцатом, а нынешние всего лишь имитаторы и вычисляются на раз.
После отечественных нуворишей работать с иностранными «партнерами» представлялось мне более интересным опытом. Хотя… Те же высокомерие, апломб, врожденная тупость, да еще и мелочная жадность и все та же продажность. Просто эта гниль таилась поглубже в тех же пошлых душонках, под внешним лоском и вышколенными манерами.
Самым интересным типом вражеского рода-племени оказались те самые «старички из народа, которые в телевизор не лезут». Их я вычислял по особым приметам: уж столько из глаз сочилось ненависти, в словах — яда, в небрежных жестах — привычки повелевать. Нет, «на вынос» так сказать, для прессы и народа — они энергичные поборники правды, но куда девать фонтанирующее зло, которое они при всем желании и умении скрыть не способны. Иной раз, признаюсь, при общении с этими «партнерами» пробирал невольный страх, как рядом с бесноватым, одержимым или колдуном с ведьмой. Тогда только вовсю работала сосредоточенная Иисусова молитва, как в случае с Устиньей, неустанно призывавшей Имя Божие, что лишало мрачного визави Киприана способности делать привычное зло. Они чувствовали беспомощность и просто сбегали от меня подальше, озираясь при отступлении, сверкая злобными поросячьими глазками.
На этом этапе обучения появился в моей жизни подзабытый-было Батя, в миру — игумен Алексий.
Первое, к чему призвал меня духовник, приготовиться к генеральной исповеди. Оказывается, прежние хилые дежурные попытки покаяния были не больше, чем теплохладной имитацией. Три дня и три ночи потратил Батя на подготовку к «генеральной» — каким же тупым и мертвенным я оказался!
Трое суток я ничего не ел, только крошечную пластину хлебца, отрезанную от просфоры, и глоток святой воды для запивки. И самое интересное — есть не хотелось вовсе. Спать тоже, разве что минут на двадцать отключался, да и то земные поклоны быстро прогоняли усталость. В эти часы мне представлялось, как из моего черного нутра удалялась тьма, высвобождая место для света, тихого, ароматного, но непобедимого.
…На исповеди с полчаса не мог сказать первое слово — душили рыдания. Батя, как ни странно, не бил меня крестом по башке, а заглядывая под епитрахиль, гладил по-отечески и шептал слова одобрения. Наконец, первое слово выдавил из себя, и было оно мерзким — «гордыня», добавил еще «сатанинская». Я не увидел, а скорей почувствовал, как от меня отшатнулась черная прозрачная сущность, унеслась как от порыва сильного ветра. Потом всё пошло легче. С каждым именованием греха я как бы разгибался, душа светлела, улыбался и мой игумен. После завершающих слов: «Искренно раскаиваюсь. Прошу простить и разрешить от грехов» игумен прочитал разрешительную молитву — меня подхватил откуда ни возьмись подбежавший диакон и потащил в храм, откуда вытекала в наш притвор литургическая молитва. И я впервые в жизни причастился Святых Тайн достойно.
Скрестив руки на груди, стоял в очереди таких как я причастников. Впервые меня не раздражали суетящиеся бабки, а спина впереди идущего казалась стеной нерушимой между мной и той страшной жизнью, которую проводил до сих пор. В эти минуты прошлая жизнь стерлась из памяти, как исчерканное красными чернилами сочинение на тему «Как я провёл жизнь». К золотистому потиру, к этой чаше с Телом и Кровью Спасителя я подходил — впервые в жизни — с одной лишь проблемой, как не разрыдаться и суметь четко произнести собственное имя. У стола с просфорами и «теплотой» меня ожидал улыбающийся Батя, не стыдясь, обнимал меня, поздравлял и толкал к стайке причастников на благодарственную молитву. Вот уже чего-чего, а благодарности во мне было с избытком.
Из храма я выходил… нет, плыл, не чуя ног, над асфальтом, над землей, над вселенной — по пути к Царствию Небесному. Моя, недавно только крошечная вселенная размером с камеру заключенного, вдруг распахнулась до невыразимой безграничности. Словно с высокой горы, на которую хотел бы посадить всех людей Силуан Афонский, чтобы показать, насколько прекрасен наш Господь… да, с той самой горы, я обозревал сияющий Лик Христа, вдруг просветлевшую землю, синие Небеса, горы, леса, моря и реки, деревья и цветы, ликующих со мной людей, ласковых зверей и животных, больших и малых птиц — и всё это заливающий свет невечерний, радостный, ослепительный, полный радужных переливов и тихого покоя.

Когда-то читал в «Литературке» «афонаризм»: «Сначала было Слово, потом слова, слова, слова…» И вот однажды захотел выбраться из завалов множества бессмысленных слов и дойти до того самого изначального Слова, что «от Бога». Стоял в библиотеке, разглядывал полки с книгами. Их там были сотни, может быть, тысячи. Сколько же в мире книг? Миллионы, миллиарды — и в каждой много, много слов. Отсюда вопрос: зачем столько, когда нужно только одно, но «от Бога»!
Помнится, у моей бабушки была всего одна книга — Библия, пахнувшая ладаном, закапанная свечным воском, с карандашными пометками, бумажными закладками. В отсутствие брата она просила почитать «из Евангелия», потом «из Апостола». Но как старушка, почти совсем слепая и глухая, как она слушала! Ухо ее оказывалось почти что у моих губ, плечико ее костлявое упиралось в мое плечо. Иногда она переспрашивала, расслышав повтор, кивала. Для неё это было одно огромное Божественное Слово, которое звучало для неё с младенчества до глубокой старости, направляя жизнь в правильное русло, от земли — в Небеса, туда куда, совершив подвиг искупления, вознёсся Господь, откуда и нас всех зовет к Себе, в блаженное прекрасное совершенство любви.
До того, первого достойного Причастия, я много раз бывал в церквах и монастырях, пытался исповедоваться, поститься и молиться, читал как увлекательный детектив жития Святых и Библию, конечно, только… Моё Слово от Бога, снова и снова утопало в потоках слов, слов, слов… Стало быть, необходимо было мне дойти до черной бездны отчаяния, до ужасных ночных кошмаров и своего отчуждения простой мирной жизни, чтобы с таким трудом выйти на прямую дорогу, ведущую в Небеса.

Как теперь-то воевать
Следующий этап моего обучения вернул меня к Бате. После бессонной ночи в размышлениях и молитве, приполз к старцу с одним вопросом: как теперь воевать?
— Помнишь из Писания, сотник задал Спасителю тот же вопрос? Как ответил Иисус? Подчиняйся военачальнику, не требуй ничего сверх положенного жалования, слабых не обижай. Пойми, ты под присягой, ты в послушании, на войне заповедь «не убий» приостанавливается именно действием присяги. — Игумен задумался на минуту. — Я тебя понимаю. Христианину убивать сложно, мучительно трудно, но в случае необходимости, когда стоит вопрос: «ты его — или он тебя» — тут не до раздумий, а просто — выстрел и всё.

На моем поле битвы снова появился куратор.
И странные вещи он мне сказал.
— Как учили нас аналитики? — «иди за деньгами». Но вот что происходит там, куда тебе придется проникнуть — в тех сферах деньги играют лишь вспомогательную роль, а главное там — власть! Так что тебе придется научиться, презирая деньги, небрежно подниматься к вершинам власти. …Или, если хочешь, спускаться в те самые черные бездны, в которые тебе приходилось падать по ночам. Но! Теперь уже не под диктатом обличающей совести, а под присягой — то есть по воле Божией. Почему небрежно? Видишь ли, у тех супостатов не то, что с детства, а на протяжении веков, денег немеряно. С одной стороны, им это дает превосходство над простыми смертными, а с другой — ослабляет мотивацию. Слышал, поди, насколько нынешние аристократы отупели, стали безвольными. Но эти снобы близко к себе не подпустят человека «не их круга».
— Так что же, у меня войти в их порочное сообщество шансов нет? — спросил я.
— Есть! — Кивнул седой головой куратор. — Нет таких крепостей, которые бы не пали под напором… воинов под присягой. Послушай! Мы служим личности весьма благородной, которую боится даже антихрист с его мрачным воинством. Служивые под присягой благородства сами приобретают тот самый аристократизм, который откроет им любые двери. Ты еще сам удивишься, как принцы с баронами, генералы с мастерами лож и прочих тайных сообществ — станут искать твоего расположения. Помнишь у Силуана Афонского есть такой момент в книге. Он на протяжение лет наблюдал за изменением внешности в зависимости от степени чистоты или греховности.
— Помню, — сказал я. — Там некогда красивый мальчик от греховной жизни стал походить на нечистого духа, «скаредным» внешне стал. А монахи, пришедшие из греховной среды на Афон, становились похожими на святых.
— Да, так вот наши ученые выяснили очень интересный факт — от благородной христианской жизни, даже генотип меняется, даже состав крови и метаболизм улучшаются. Вот тебе и ответ на вопрос, почему нынешние деградированные аристократы будут принимать тебя за своего. Они будут элементарно комплексовать перед тобой.
— А в чем заключается моя задача? — спросил я. — Куда мне идти вслед за властью? В какие такие высоты и бездны?
— Поясняю. Существует некая структура тайной власти, которая планирует уничтожение миллионов людей. Чем? Да с помощью той же ядерной бомбы, эпидемии, климатического оружия. Да и применение конвенционального оружия в современной войне такую убийственную мощь имеет, что бывает посильней ядерного. Пока что в мире наблюдается устоявшийся баланс, но в среде тайных структур стали появляться и совершенно сумасшедшие личности. Там у них молодые приходят на смену старикам, помнящих и войну, и геноцид, и Карибский кризис. Вот этих молодых убийц миллионов и надо нам проконтролировать — главное, чтобы нас не вздумали уничтожать.
— Что-то мне подсказывает, — включился я, — что эта область контролируется как со стороны антихриста, так и с помощью божественных сил. Что способен сделать на столь высоком уровне такой обычный человек, как я?
— Не забыл о роли личности в истории? Только в прошлом веке мы были не менее полусотни раз на грани ядерной войны, и только вмешательство «обычного человека» решало всё. Ведь когда наша подлодка лежала на дне Гудзона и была готова уничтожить половину Америки, стоило лишь кнопку нажать и всё. Каждую минуту ожидал команду на уничтожение! Не нажал командир, а ведь как хотелось. Кстати, он сейчас в монастыре подвизается. Каждую ночь видит во сне, как его рука давит на ту самую кнопку. А сколько раз подобное случалось и было засекречено. Ну и не забывай о присяге, о силе смирения и послушания. И еще! Твои так называемые оппоненты лишены этой сакральной мощи. Они даже не могут представить, насколько они ничтожно слабы перед божественной мощью обычного христианского смирения. Помнишь ведь из Апостола: «Если с нами Бог, кто против нас!»

Где-то средь тесных просторов обреченной Европы сидят в парке на лавочке двое.
— Тебе не кажется, что ты немного заигрался? — шипела сквозь очаровательную улыбку «штатная невеста», прижимаясь ко мне теплым загорелым плечом. — От тебя больше месяца нет никаких позитивных новостей.
— Это потому, что пока есть только негативные, да и те нуждаются в проверке, — также приглушенно ответил я.
— Давай хотя бы негатив, а то мне командировку не оплатят. Скажут, что я, как ты, как Плейшнер в Берне — одурели от мирной обстановки посреди войны. А о деле подзабыли. Так что ли?
— Ну ладно, если хотите непроверенный негатив — получите и распишитесь. Меня ведут от самой границы. Пока что незаметно и ненавязчиво, но слежка точно есть. — Я набрал воздуху и меня «бомбануло»: — И это люди из охраны нашего куратора. Одного из них я видел на вручении мне ордена в ДК, что недалеко от границы.
— Ну и что? — выдохнула Алла. — Подумаешь, ведут его свои! Это даже приятно, ты под охраной.
— В том-то и дело, что это не охрана и не сексоты, — тихо произнес я, нежно улыбаясь девушке, солнышку, теплу. — Они ведут меня, чтобы сдать нашим противникам. Здесь у меня нет группы прикрытия, я совершенно один — это условие поставленной передо мной задачи. А эти — предатели. Их перекупили. Пока что это подозрения. Хочу проверить наверняка.
— Так, ладно, спокойно, — процедила «невеста», продолжая нежно улыбаться. — Я сегодня же узнаю о них у Главного и тебе доложу. — Поднялась и нехотя, оглядываясь на меня, пошла прочь, «пьяная от любви», как обычно.
Тем же вечером во время привычной проверки, впервые за месяц слежки я не обнаружил. Алла позвонила и коротко брякнула:
— Ты оказался прав. Больше они тебя не побеспокоят. Меня отозвали. Пока! — И отключилась.
Понятно! По ходу дела, мне удалось раскрыть заговор, выявить крысу, может даже целый крысиный выводок, что привело к их срочному уничтожению. Рисковать в такой операции никому не хочется, слишком долго она готовилась, слишком много средств потрачено.
Теперь можно расслабиться. Нет, не можно, а нужно. Согласно легенде, я на отдыхе, трачу деньги, которых у меня куры не клюют, убиваю время, знакомлюсь с приятными людьми. Которые меня выведут на убийц миллионов мирных граждан. Наших русских граждан.

Операция по внедрению
Этим же вечером, ближе к полуночи, я принял приглашение одной милой особы на поздний ужин. Так как по легенде я полу-барон, полу-русский-диссидент, то мне встреча с дамой королевских кровей очень кстати. Кажется, работает моя обычная технология ловли на живца, много раз отработанная, правда на низовом уровне.
Принцесса Анна напоминала мне греческую принцессу из романа Хемингуэя «Острова в океане», ту самую «с толстыми щиколотками и белой кожей северянки», а еще дочь академика, от которой едва сумел отвязаться дома — обе голодные, из порочного окружения. Дамы легко сближались с такими бонвиванами как я. Убойн-Вованами, как шутил мой пьющий наставник. Меня же интересовали их связи в обществе, в котором по моим прикидкам водилась крупная хищная рыба. Супруг Анны, по ее выражению, «имел некую вполне извинительную слабость», сообщавшую ей максимальную свободу и неограниченный кредит для разного рода развлечений. Аня, как я называл принцессу, например, слегка запив устрицу шампанским за ужином, срывалась с места в престижном заведении, устремляясь на яхту, где толпились солидные господа. Эта сумасбродная всеобщая любимица меня перезнакомила с высшим обществом Средиземноморского побережья, где я по наитию искал тех, кто лишь иногда позволяет себе выйти в свет и слегка расслабиться.
И вот однажды, в полночь, любуясь прибрежными огнями, на палубе трехсотфутовой яхты Эмир-султана,

я услышал левым ухом шаркающие шаги. Оглянувшись на источник довольно неприятного звука, обнаружил молодого господина восточной красоты. То был шейх Арабских Эмиратов, выудивший из-за спины сильно выпившего молодца, и представил:
— Барон, этот тюфяк хочет с вами выпить. Его зовут…
— …Гражданин Рима Павел, — неожиданно громко назвался «тюфяк».
— Ладно, пацаны, я дрыхнуть, — на изысканном арабском произнес шейх, — а вы потрендите пока не надоест.
Арабскому научился в Египте и просто очаровался его вербальными переливами: «Смогу ли я дойти пешком до пляжа? — هل سأتمكن من المشي إلى الشاطئ؟ — Хал са́атамакан мин алмаши́ иила́а альша́атии?» На этом языке нужно не говорить, не отдавать команды на уничтожение, а петь, сидя на верблюде, длинные песни про пустыню, барханы и оазисы.


Так ладно, проводив глазом шейха в развевающихся белых одеждах, обернулся к тому, кого он привел.
— Весьма тронут знакомством, — с легким поклоном прошелестел я. — Не каждый день приходится быть представленным самому Павлу, гражданину Рима.
— Это папенька меня так назвал, я не виноватый. — Парень лет двадцати пяти улыбнулся мне, как старому знакомому. — А отец мой, между прочим, хозяин вот этого всего! — Он широким жестом указал на россыпь огней по берегу.
— Насколько мне известно, тут каждый сантиметр побережья раскуплен по самым высоким ценам, — осадил я хвастуна.
— Это они так думают, — саркастично улыбнулся Павел. — А на самом деле, вся Европа принадлежит моему отцу и мне, как единственному наследнику!
— Гонишь! — сказал я по-русски.
— Анифиха, — сказал он по-русски. — Ну хочешь, Коля, я тебе виллу подарю? Вон ту, видишь на горе, где салют шпиндиляет, липестричество сияет. А хочешь, Голландию или Бельгию бери! — И совсем тихо: — Все равно скоро всё сгорит…
— Нет, Паша, не хочу, — ответил я, не чая поскорей от него отвязаться. — С чего мне такие подарки? Я птица вольная, взмахнул крылом — и в небо!
— А так просто. — Махнул он вялой рукой. — Хотел впечатлить. Ты какой-то уж слишком свободный, это подозрительно. Скажу больше — напрягает и пугает.
— Ну и ладно, — сказал я, поворачиваясь в сторону кают. — Пожалуй и я пойду отдохну.
— Но разговор, как ты понимаешь, не закончен, — пробулькало у меня за спиной. — Да? Мы с тобой, как шейх сказал, еще потрендим. Пока.

Как я и предполагал, в моей каюте сидел старичок и, не обращая на меня внимание, смотрел по телевизору новости. Мне он напомнил дядю Васю из приграничного дома с пыточной в подвале. Вспомнились предостережения пьяного наставника про таких же старичков, перед которыми ползают на полусогнутых сильные мира сего. Ну что же, значит не зря прошла операция по внедрению. Сейчас будет что-то интересное.
— Доброй ночи, Коленька! — проскрипел старичок, не отрываясь от экрана. — Не удивляйся, мы с твоим приграничным знакомым — птицы одной стаи. Как тебе известно, работаем мы по обе стороны баррикад. У нас всё под контролем. Видел моего сыночка? Ну какой он гражданин Рима Павел! Не зря его шейх тюфяком прозвал.
— Как мне вас называть? — спросил я, усаживаясь в кресло. — И почему пришли ночью? Я немало выпил, да и устал.
— Зови меня Генерал Иванов, а ночь — наше с тобой время суток. Ведь и ты любишь убивать под покровом тьмы, не так ли? — Он указал на столик на колёсах. — Там кофе, коньяк и бутерброды с российским сыром и докторской колбасой. Поешь, у нас будет долгая беседа.
— Паша предложил мне виллу и даже Голландию в придачу, — сказал я, наливая себе кофе. — Правда, добавил, что все равно всё это сгорит.
— Так оно и есть, — кивнул генерал. — Скорей всего, и тебе известны пророчества ваших святых. Ну да, скоро не будет ни Америки, ни Европы, уйдут под воду прибрежный Китай, Япония и Австралия. Туда им и дорога — они своё дело сделали. И останутся только Россия и современный Содом Египетский, как вы его презрительно называете.
— Это кто же? — спросил я.
— Ну как, апостол Иоанн в Откровении: «и трупы их оставит на стогнах града великаго, иже нарицается духовне содом и египет, идеже и Господь наш распят бысть».
Подкованный старичок легко встал с дивана, выключил телевизор, прошелся по каюте, разминая ноги. На меня с довольно молодого лица без единой морщинки весело глядели голубые глаза.

Я восхищенно поцокал языком, удивляясь успехам современной косметической хирургии.
— Ой, не говори, Коленька! — улыбнулся, сверкая белыми зубами псевдо-Иванов. — Да нам ведь известно, что времени у нас осталось чуть-чуть, но и в эти короткие месяцы или годы хочется выглядеть прилично. Ведь идеи о вечной молодости с давних пор витают в ментальном пространстве. Все эти фильмы про киборгов, вампиров, пьющих кровушку невинных дев, а еще вот это — красавчик Мнемоник с расширенной памятью и вживленные чипы — это же какие возможности продления жизни в активной фазе! Ох, не зря все эти практики засекречены для широких масс трудящих. Зато мы ими живем и побеждаем… старость. — Он остановился передо мной и встал «фертом» как Ленин перед Горьким. — И ты приехал сюда, чтобы вот этот научный феномен убить! И не жаль?
— Если честно, — нехотя признался я, все равно он всё знает, — команды на устранение мне не поступало. Да и объяснили умные головы, что уничтожать конкретных хранителей ключа от бездны — дело неблагодарное. Все равно ведь на место одного придут другие и всё такое. Так что — нет, убивать вас не стану. А вот, как выразился шейх, потрендеть — это можно. Вы не против?
— Ну если, вопрос так стоит, что типо убивать не будешь, тогда конечно. А то ведь надоело на ремонт ложиться — уничтожить меня не удастся, но отнять драгоценное время на восстановление здоровья было бы крайне неприятно.
— Товарищ генерал, а можно узнать, почему вы генерал?
— Да я трижды это самое, — ехидно улыбнулся он. — То есть генерал Красной Армии, КГБ и, простите, Пентагона. Я же докладывал выше, что мы привыкли работать по обе стороны баррикад и на максимально высоком уровне.
— И еще, — остановил я жестом поток хвастовства, — в случае, если вас все-таки устранят или ремонт слишком затянется, на ваше место может ли встать такой безбашенный парнишка как ваш Павел, «гражданин Рима»?
— Исключено! — отрицательно мотнул он головой. — Поверь, Коля, у нас нет дефицита кадров. О наших финансовых возможностях ты уже осведомлён. Даже если Павлик и наденет мой генеральский мундир, то реальная власть будет не у него, а у настоящего командира. Когда отдать команду на сокращение населения и кому — это не зависит от людей, какими бы сильными и умными они не казались. Сам понимаешь, такие команды поступают оттуда. — Старичок указал пальцем на ковер, покрывающий пол каюты. — Да что я тебе говорю простейшие истины! Как будто ты их не знаешь…
— А вот эта идея насчет современной модификации Ноева ковчега для золотого миллиона? По телеку говорят, уже строят подводные города, запасают продукты, налаживают производство воздуха…
— Когда эти двое решат, что пришло время апокалипсиса! — Он опять ткнул пальцем в пол и небрежно качнул головой в сторону моего складня в красном углу каюты. — Тогда никакая тварь не устоит, не выживет. И первыми пойдут на убой как раз те иудушки, которые больше всего сейчас зверствуют. Ох, как я их ненавижу! Тебя тоже ненавижу, но уважаю, с тобой и потрендеть приятно, а эти — нет. Мрази конченые! Так что не верь ты этим сказкам о ковчеге.
— И последний вопрос лично вам! — Я взглянул на собеседника в упор. — Какой смысл в тех действиях, которые вы предпринимаете в последние времена? Все равно вам конец!
— Этот вопрос, Николай, не ко мне, а вон туда! — Он опять кивнул в сторону моего складня с тремя иконами. — Наши ребятки, с потерей благодати Божией, обречены. Мы просто не способны делать добро. Зло — это наша суть. А Он, не будем поминать всуе, — кивок на складень, — использует нас для воспитания трудящих в любви и верности. Как же неприятны мне эти слащавые слова!.. — Он поморщился. — А мы? Что мы-то? Да просто играем свою роль во вселенском спектакле, со всеми этими выборами, войнами, гладом и мором. Так что, может быть, на страшном всеобщем суде и за нас кто-нибудь слово защиты замолвит. Ведь, по сути, одно дело делаем — народы воспитываем! А?

Ну хватит! Надоел. Больше мне тут делать нечего. Доложу всё как есть — и домой. Тошно мне тут, тесно, душно…
Однако, в ту же длинную ночь случилась еще одна встреча. Как я понял, то был представитель от Западной Православной Церкви, смотрящий на дела их печальные. Одним словом — смотрящий.
— Что, утомил тебя наш «трижды генерал»? — улыбнулся в седую аккуратную бородку Смотрящий. — А ведь прав он, ничего нового ты от него не узнал.
— А вы, простите, кто? — спросил я, потирая пальцами виски.
— Правильно ты обо мне подумал. Смотрящий.
Да что они сговорились! Мысли мои читают как раскрытую книгу. Или у меня на лбу всё написано?
— Не напрягайся ты, Коля, — сочувственно кивнул он большой аккуратно постриженной головой. — Я уже соединился с твоим куратором и обо всем доложил. Ну надо было тебе пройтись по нашим явкам да паролям, чтобы тебе стали понятны их гнусные планы, их цинизм и наше об этом всеведение. Видимо, у твоего руководства на тебя серьезные виды. Вон как тебя тренируют — из огня да в полымя. Но это хорошо! Очень даже полезно. Ты пойми, Николай, прежние державные устои порушены, а новые воссоздать еще только предстоит. Увы, нас у него мало, потому и спрос особый. Да еще и скрываться он вынужден. За ним по всему миру такая охота открыта! Мы, зарубежники, тут как-то сдерживаем агрессию, а тебе, дорогой, лучше домой вернуться. Там работы для тебя непочатый край. Так что собирайся — и к родным березам. Я всё уже согласовал и благословение для тебя получил.
— А как же это — ядерка, эпидемии, климатическое оружие? Куратор говорил, что нам необходимо этому противостоять.
— Запомни, сынок, — Смотрящий глубоко вздохнул, — самое сильное оружие — это слово. Именно Слово — имя нашего Бога. Словом сотворены небо и земля. И нет сильней оружия, чем Слово Божие — а оно у нас есть! Тебя, как мне стало известно, готовят в новые опричники. А ты знаешь, что прежние мало чем отличались от монахов — примерно такая же аскеза, пост, молитва, верность, самопожертвование. Так что, благословения тебе на твои ратные дела! Воюй и побеждай!

Чтобы уйти красиво, при том не потерять наработанные связи, решил я устроить прощальный ужин. Куратор, конечно, одобрил «сие мероприятие», а главным инициатором выступила принцесса Анна. Оказывается, девушка успела ко мне привыкнуть и даже влюбиться. Шейх предложил свою трехсотфутовую посудину в качестве площадки для прощального банкета, разумеется, с обязательным салютом и полетами на палубном вертолете вместо обычного такси.
Для меня «сие мероприятие» стало чем-то вроде выпускного экзамена на право быть частью высшего общества и, конечно, показателем успешного внедрения в среду антагонистов. Не скрою, влюбленность Ани, дружба с шейхом и невольный страх вперемежку с почитанием гражданина Рима Павла — были мне приятны. Мы вполне искренно веселились, клялись в дружбе на веки и взаимопомощи до конца времен. Анна предложила свою любовь, шейх — одну из своих яхт с командой для моего кругосветного путешествия, Павел засвидетельствовал уважение своего всемогущего отца, а скромный Смотрящий просил убежища на случай начала конца. Я вдруг обнаружил, что люблю этих разных людей, и мне это новое состояние души определенно нравилось.
После того, как всё было выпито-съедено, отгремели выстрелы салюта и рокот вертолета, я оказался в тишине своей каюты. И в этом усталом предрассветном покое, после благодарственной молитвы, вместо глубокого сна, наступило время подведения предварительных итогов с анализом и воспоминанием по оси «прошлое-настоящее-будущее». Неожиданные мысли посетили меня в те часы. И были они явно не мои собственные, а что-то вроде откровения свыше.
Одна часть моего сознания констатировала тот факт, что из меня слепили супермена, другая утверждала, что все эти, так называемые супер-способности не моё, а вроде скафандра, позволяющего действовать в агрессивной среде или экзоскелета, умножающего силы. Больше всего в таком случае я опасался вздымания тщеславия — того самого домашнего вора, похищающего всё хорошее, что далось с великим трудом. Но и тут всё было вроде спокойно — на фоне активной ясности ума и готовности тела на подвиги, естественная усталость примиряла и покоила, как бабушка в детстве гладила по голове, бормотала чуть слышно молитвы и наступало внезапное тихое счастье, и я погружался в долину прозрачного света, и та долина была земной проекцией рая небесного, воспоминания о котором жило в душе и не давало забыть своего главного предназначения — сдать экзамен на веру и верность Слову и вернуться Домой, в вечную обитель света.

По лабиринтам генотипа
В девятом классе средней школы на уроках биологии нам преподавали курс генетики. Биологичка наша была ох как не проста. С одной стороны, она казалась дамой «из раньшей жизни» в шляпке с вуалеткой в огромных роговых очках на классически прямом греческом носу. С другой — она тонкими фортепианными пальцами так цепко «держала» класс, ее так внимательно слушали, что порой казалось, что дамочка использует приемы гипноза или технику НЛП — нейролингвистического программирования. Однажды Анна Павловна, так ее звали, предложила мне остаться после урока на дополнительную беседу. Причем это звучало также таинственно как слова шефа гестапо Мюллера: «А вас, Штирлиц, я попрошу остаться!» Когда все из класса вышли, она взглянула на мою физиономию, измученную попыткой понять тему урока, и примирительно сказала:
— Да уж вижу, что голова у вас от моих уроков пухнет. Если честно, у меня тоже. Скажу больше — сегодня эта наука представляет собой информационные дебри. Учебник для вашего поколения писали такие заумные дядечки — доктора наук и академики!.. — Запнувшись, она, кажется, крепко шепотом выругалась. Тряхнув головой, продолжила: — Словом, признаюсь тебе, что среди педагогов попросту нет ни одного, кто бы понимал этих умников. Поэтому!.. Предлагаю от логического изучения темы перейти к интуитивному. — Она подняла на меня глаза. — Ты еще не упал под стол? Молодец, крепкий парень!
— Я пока что ничего не понимаю, — сознался я.
— И это нормально! Так что я тебе предлагаю в качестве научного исследования темы?
— Написать какой-нибудь доклад? И зачитать его перед классом?
— Нет-нет, что ты! — АннПаллна вышла из-за стола, взяла мел и нарисовала на доске пару извилистых переплетающихся спиралей. — Я прошу тебя изобразить нечто подобное, только по-своему и покрупнее на листе ватмана. — Протянула мне тубус с листами бумаги. — И не надо особо вникать в смысл терминов и теорию расчетов ДНК. А нужно, Николай, твоё интуитивное видение его величества генотипа! Картинка! Веселая картинка на серьезную тему. Заранее большое тебе спасибо. Всё иди.
…И я нарисовал! Нет, не сразу, конечно. В процессе интуитивного видения я запорол три листа дефицитнейшей бумаги. Зато после бессонной ночи, на рассвете, не успев одеться и позавтракать, я бросился к столу, развернул четвертый лист и нарисовал лабиринт из стеллажей, наполненных книгами. Тысячами книг по тысячам тысяч стеллажей, размещенных по кругу, с каждым витком углубляясь во тьму веков.


Показал свою небрежно нарисованную схему АннПаллне. Она с указкой в руке ползала по моему лабиринту и… опять шепотом ругалась. Разогнувшись, она ворчливо произнесла:
— Вот! Это то, что я называю: мальчишка утёр нос высоколобым тупицам! Молодец! Гениально! Отрыв башки! Сенсация и всё в таком роде. — Потом долгим взором из-под очков обожгла мою физиономию и задумчиво сказала: — Я понимаю, что это не педагогично и не вполне разумно с моей стороны… Уж не знаю, Коля, чем ты в дальнейшем займешься, только запомни моё пророчество… Готов? Слушай: тебе предстоит узнать о себе и своих предках такое!... что все прочее просто померкнет, как от ядерного взрыва неведомой мощности. Всё прочее — вдрызг-пополам, а ты на белом коне с мечом в руке. Так вот, примерно.
Достала из сумочки плоскую фляжку из нержавейки, отвинтила пробочку и сделала длинный глоток. Пряча глаза, протянула мне:
— Не хочешь отметить? — Тряхнула головой. — А! Ну да, ты же еще совсем юный мальчик. Ладно, иди! И об этом, — она тряхнула фляжкой, — никому. Лады?
— Спасибо! До свидания, Анна Павловна, — пробормотал я и вышел из кабинета биологии.
За учебными делами-заботами, за спортивными достижениями и вследствие перманентной влюбленности — о том псевдонаучном и непедагогичном биологическом казусе я, конечно, подзабыл.

…Чтобы сейчас, бессонной ночью, в каюте мега-яхты нефтяного миллиардера — погрузиться в созерцательное путешествие по лабиринту моего генотипа, напророченному биологичкой АннПаллной. В состоянии тонкого сна, на приёме откровений свыше, снизу, да и вообще отовсюду — словом, в потоке сознания — побрел я по лабиринтам огромной библиотеки мимо тысяч книг «с каждым витком углубляясь во тьму веков», одновременно взбираясь ввысь, по лестнице Якова, в блаженные Небеса. Так вот диалектическая «биполярочка»: как обычный грешник, понимаешь свое вопиющее недостоинство — как христианин, стремишься в блаженные сияющие высоты Царства Небесного.
Подобно Данте в сопровождении Вергилия, я побрёл по нисходящим кругам ада в мрачное жерло центра земли.

Подобно карьерному самосвалу, въезжал по концентрическим кругам выработки всё глубже и глубже. И вместе с тем, как горный орёл, завидев добычу, винтом вспарывал пространство от стратосферных высот к земле… Нет-нет, не стоит пытаться своим усеченным умишком вместить эдакую ментальную громадину в логическую схему. Как говорится, смирись и обретешь всё, что нужно, а что не нужно, отпадет подобно шелухе.
На самом деле, я тихо-мирно брёл по спиральным кругам собственного генотипа, иной раз останавливаясь, чтобы снять с полки стеллажа книгу жизни какого-то забытого всеми прародителя или родственника и пролистать для чего-то. Это самое «для чего-то» нехотя открывалось для моего ограниченного сознания. Ограниченно, конечно, Провидением.
Но вот, почти внезапно, моё вялое продвижение превратилось в орлиный полёт. Быстро-быстро понесли меня ангельские крылья в глубь веков.

…И я оказался идущим по требованию Хама в шатёр, где лежал патриарх Ной. Мы с другим моим братом по имени Сим, от греха подальше набросили на свои спины одеяла и продвигались вслед Хаму спиной вперед, чтобы не дай Бог, не увидеть нечто непотребное, что детям у родителя видеть недолжно. Судя по страстному возбуждению Хама, нам с Симом предстояло стать свидетелями несмываемого позора нашего отца. Сотрясаясь всем телом, дрожа охрипшим голосом, Хам показывал пальцем на шатер, сбивчиво сообщая нам о пьяном отце, нагим возлегшим в шатре, выставив на всеобщее обозрение срам. Войдя спиной вперед с братом внутрь, мы не глядя, сбросили одеяла на спящего, прикрыв наготу отца.
Узнав о попытке опозорить его, Ной разразился грозным проклятием Хаму, прогнав того от себя прочь. Нас — меня, Иафета, и брата моего Сима — отец наш патриарх Ной благословил, разделив просыхающие от великого потопа земли между мной, сыном его Иафетом, и братом моим Симом, положив начало двум великим народам, водимым Богом. Хам же, проклятый и всеми презираемый, удалился прочь, в пределы мрачные, где черный дух носился над землей, внушая потомкам Хама служить не Богу единому, а сущности совсем уж злой, смертоносной.
В тех равнинных землях, завещанных мне и моим потомкам отцом моим, отцом нашим Ноем стали мы плодиться и размножаться.

И вот я, потомок Иафета, ведомый путеводным Провидением, отправился в сторону моря. На одном из судов меня приняли помощником матроса, обучили ходить под парусом, лазать вверх-вниз по мачтам, слева-направо по реям и веревочным лестницам. Однажды подвыпивший капитан во время двухнедельного штиля обучил меня управлять кораблем «на случай, если морской змей заберет его в пучину вод». Я долго недоумевал, зачем мне, юноше равнинному, человеку сухопутному — все эти морские науки. Но вот пришло время и мне постичь тайну морских путешествий — нет, не к торговому делу готовили меня, а к обычному пиратству. И вот я в составе целой флотилии пиратских кораблей участвую в грабеже на море, нападая на торговые суда. Мне, как грамотному юнге, опытному моряку, капитан пиратов поручил прятать награбленные сокровища в пещерах береговых скал и, конечно, наносить места сокрытий на карту. Спустя более трех лет грабежей у нашей флотилии накопилось множество сокровищ в виде золота, серебра, драгоценных каменьев. Прочие ценности тратились на еду, оснастку и оплату морякам.
Много раз приходилось мне выслушивать от бывалых моряков историю о великом граде царя Константина. Говаривали, что это самый богатый город на земле и сокровищ там видимо-невидимо. И вот однажды наш капитан решился напасть на великий град и ограбить. Меня, как самого надежного и ценного хранителя сокровищ, капитан пересадил в лодку, приказав находиться в скрытой среди скал засаде, придав страшного черного пса для защиты моей карты и моей невеликой особы. Эту собачку подарил капитану монах, поведав тайну о подземных пещерах, куда до времени заключены страшные звери. Одним из таких существ и был тот черный пес по имени Кербер, прирученный монахом. Перед тем, как сойти с нашего корабля, монах шепнул мне, что этот пес мне пригодится для охраны. Ничего не понял, но слова чернеца запомнил.
Оставив меня в лодке среди шхер и скал, капитан дал команду на штурм — и целая эскадра под парусами ринулась в бухту великого града. Тут и произошло то чудо, о котором я буду рассказывать всю жизнь. Из храма, стоящего на берегу, поднялась огненная Жена с блистающими покровами в руках.

С берега поднялся ураганный ветер, огромная волна всю нашу эскадру разметала, перевернула и потопила в пучине вод. Лишь два матроса выплыли на поверхность бушующей воды, подгребли к моей лодке, но тут Кербер черной тенью метнулся с палубы в воду — и обе головы скрылись в темной воде. Пес выпрыгнул из воды на палубу моей лодки, как ни в чем не бывало, отряхнулся и, зыркнув на меня, скрылся в своей будке. Я вспомнил слова капитана о карте сокровищ, вспомнил о той ответственности, что повисла на моих плечах и поднял парус, удаляясь от неприветливых берегов.
На знакомой пристани стоял знакомый монах, он взмахнул рукой, призывая пристать к берегу. Как только я пристал к деревянному пирсу, он помог привязать швартов к ржавому кнехту. Думал, он отберет собаку, но он одним жестом велел псу и дальше меня охранять. Я рассказал об огненной Жене, поднявшей бурю, утопившую все наши корабли. Монах кивнул косматой головой и сказал, что так и должно было случиться, мол, он всё знал наперед.
— Что теперь делать мне? — спросил я. — И куда девать награбленные сокровища?
Монах велел раскрыть карту. Пальцем указал на места захоронений.
— Видишь это? Ничего тебе не напоминает?
— Нет, — сознался я.
— Это христианский крест, — пояснил монах. — Это знак! Тебе нельзя эти сокровища использовать для собственного обогащения. Откопай их и отвези в свою северную страну. Там из золота и серебра отольешь такой же как этот крест, украсишь его драгоценными камнями, обложишь крест тремя рядами камней. Это будет храм. Первый храм на твоей языческой родине. До времени он будет сокрыт от глаз людей, но крест будет невидимо делать своё дело, освящая твою землю и родных тебе людей. Кербер будет по-прежнему охранять тебя и твой крест от черных злых людей. Ты женишься, у тебя родятся дети, накажи им не стремится к богатствам. Господь Бог, освятивший твой народ, и потомков твоих не оставит без Своего попечения. Вы не будете богатыми и жадными, будете служить Богу и Царю, строить церкви — так исполните волю Божию.

Следующий скачок вверх по спирали времени вынес меня в царство Иоанна Грозного. В седле с привязанной к нему собачей головой на черном коне я едва поспевал за командиром опричников — Князем.

За нами следом громыхает на телеге, наполненной товаром, тот самый «лукавый купец», которому царским указом запрещена торговля на Руси. В лесу выбираем полянку просторнее, останавливаемся. Начинаем допрос. Для получения наиболее верных сведений, привязываем веревкой ноги-руки к дереву, вторую пару конечностей — к хомуту резвой лошади. Купец понимает, что шутить с ним никто не собирается, начинает канючить, пытается разжалобить.
— Нам известно, что ты везешь отраву, — говорит Князь.
— Что вы, какая отрава! — визжит торгаш. — Нешто мы некрещенные какие!
Князь машет рукой, я позволяю лошади сделать один шаг. Веревка натягивается. Суставы готовы вырваться наружу. Купец кричит громче. Я возвращаю лошадь в прежнее положение.
— Мы не станем перебирать товар, чтобы самим не отравиться, — ворчит Князь. — Сам скажи!
— Не виноватый я, господин хороший, — ноет лукавый купец. — Мне его папист какой-то засунул. Он говорил на плохом русском, шипел как змей.
— Шипел, говоришь! — подключился я. — Значит, шляхтич поганый!
— Он самый! — кивает купец. — Сказал, что его верного человека опричники взяли. А мне предложил за провоз отравы через границу тыщу деньжищ! У меня семья большая, деньги нужны. Пощадите, господа хорошие!
— Кому обещал отраву передать? — спросил Князь.
— Да я не понял! — заблеял купец. — Сказано, сами подойдут.
Князь кивнул мне, я повторил натяжение веревок с помощью лошадки. Торгаш продажный завизжал еще громче.
— Всё скажу! Ничего не утаю! — орал он в страхе. — Велел повару царскому прямо в руки, чтобы никто не увидел.
Купца сняли с дыбы, связали. Товар, что был на телеге, под вопли торгаша сожгли. Купца привязали к лощади.
— Так может и эту гниду грохнем? — предложил я. — Чего с ним маяться! Везти куда-то еще!..
— Да я бы и сам его!.. — Показал Князь руками, как бы он разорвал того на части. — Но Государь Иоанн, сам знаешь, велел привезти к нему, чтобы лично допросить и решить его участь. Добрый он зело, Царь-то наш!
— Значит, нашего Царя эти паписты поганые уже не раз пытаются отравить? — возмутился я.
— Не то, что пытаются, а натурально травили много раз. Уж сколько поваров я лично в острог отвёз! Да и этих купчишек лукавых. А всё сызнову везут, всё неймется. А Государь-то сколько отравы той схарчевал! Другой бы давно уж сгинул, да вишь ли, Грозного Иоанна нашего сам Господь хранит! А то бы… Эхма! — Князь свистнул нагайкой и крикнул: — Ладно, малой, поехали!

Из папки, которую я листал, стоя у стеллажа, выпал листок. Я поднял и прочел. То было экспертное заключение от 1968 года о превышении концентрации ртути в костях Иоанна Грозного в шесть раз.

Следующий виток моего генотипа забросил меня в Саров. Я стоял у дороги, по которой должен пройти государь Николай Александрович. Он прибыл на празднование по поводу прославления преподобного Серафима Саровского.

Я возвышаюсь над толпой обычных паломников на две головы. Те, кто сзади меня, тычут кулаками в спину, ворчат — из-за меня им Царя не увидеть. А вот и Государь. Он идет вслед за позолоченной ракой с мощами Серафима Саровского. Увидев меня, подзывает. Этот внимательный взгляд сияющих очей Царя мне не забыть никогда. Так смотрел отец на меня, мальчишку. Так, наверное, смотрел на обычных людей, теснивших Его, Спаситель.
— Служить у меня во дворце не желаешь? — спросил Царь.
— Да вы, только повелите! — рявкнул я. — Ваше величество, я за вас жизнь отдам!
Спустя полтора года мне представился случай доказать свою преданность. Во время мятежа 1905 года я стоял в оцеплении, ограждая царскую свиту от волнующейся толпы. У меня за спиной раздался взрыв. В ту секунду я смотрел на Государя. Он даже не вздрогнул, на светлом лице его не дрогнул ни один мускул. Третий раз за свою службу при Дворе услышал фразу: «До восемнадцатого года я ничего не опасаюсь!» А у меня из спины извлекли три осколка, предназначенных Его Величеству.
Мне бы испугаться, а я чувствовал себя на седьмом небе от счастья — как же, самого Царя-батюшку от погибели спас!

Путешествие по лабиринту генотипа продолжилось уже во времена более близкие.

В те юные года я не особо интересовался подковерными интригами высших эшелонов власти. Если честно, всячески брезгливо отстранялся от болезни общества, называемой «номенклатурой». В те времена в комитете нашей всеобщей безопасности происходил раскол — одна половина готовила тотальное ограбление страны с выводом денег за границу, другая пыталась этому помешать. Увы, силы были неравными — первая группа товарищей, будучи мотивирована большими деньгами, власть имела посильней, не обременяя себя совестью и патриотизмом. Номенклатурные воры не стеснялись ради обогащения ни устранением вторых, ни военным переворотом.
И надо же такому случиться, мой родной отец, отвергнув предложения денег от первых, остался, как он говорил, в драном кителе, но при совести — среди второго меньшинства. При нём был водитель-телохранитель Юра, такой же принципиальный голодранец, верный как цепной пёс. Когда у отца отобрали черную «волгу», Юра купил за свои собственные в ведомственном гараже списанную уцененную «волжанку» и продолжил вождение с охраной, зарабатывая таксистом во время простоя машины и по ночам.
Не зная, как половчее избавиться от моего честного отца, конкуренты наняли лучшего сыщика, пригрозив тому на выбор мильон денег или расстрел при попытке бегства. Сыщик сто раз проверил и перепроверил отцовскую биографию, но ничего существенно криминального не нашел. Пока какой-то нечистый не предложил порыться в архивах на родине отца. Там-то сыщик и нашел протокол об изъятии собственности вследствие — внимание! — раскулачивания царского прихвостня, родного отца моего отца, то есть деда.
С протоколом сыщик едет в архив царской охранки и таки разыскивает среди гвардейцев личной охраны Его Величества имя деда. Итак, вот он час триумфа Сыщика! Отца срочно вычищают из рядов компартии, понижая должность от начальственной высоты до самой рядовой бедноты. Отец с полгода потолкался в двери прежних друзей, но чуть не разбив лоб о закрытые на запор врата обителей, опустил руки, да и с горя запил. Верного водителя-телохранителя Юру отправили служить на границу, в самую горячую точку. Там-то мы с Юрой и встретились. Он спившийся спецназовец, я — новобранец, которого Юра выкупил на спор у собутыльника-полковника за ящик коньяку. Зачем? А чтобы вместе отомстить Сыщику, обрушившему карьеру отца.
Согласно закону честной-благородной мести, устранить Сыщика должен был я, а приготовить подход-отход с натаскиванием зеленого юнца — Юра. К тому времени Сыщик получил генеральские лампасы и соответствующую охрану. Чтобы к нему подобраться, необходимо было попутно устранить еще пару-тройку спец-головорезов, что Юру никак не могло остановить. И вот пришел час-икс. Юра, необычно трезвый, вооруженный до зубов и я, с ножом «крокодил» за поясом — вышли на дело. Спецоперация проводилась на генеральской даче, которую занимал Сыщик.
Юра устроил салют в честь дня работников комитета. Под шумок, он из пистолета с глушителем уложил охрану. Схватил меня за шиворот и поставил перед изрядно опустившимся и постаревшим Сыщиком. На какие-то две-три секунды меня охватила жалость к старику, но Юра гаркнул команду «бей!» — и я, выйдя из ступора, ударил. Мои навыки владения ножом в ближнем бою к тому времени дошли до автоматизма. Рука сама со свистом взлетела с ножом в ладони — и вот уже седая голова опрокидывается назад, повиснув на коже со спины. Я автоматически отшатнулся, закрыв лицо от фонтана черных в темноте брызг. Юра дернул меня за плечо — и мы в три скачка запрыгнули в джип. Юра, на полном ходу протянул мне фляжку, я отхлебнул чистого медицинского этила, прислушался к себе. Ни сожалений, ни страха, ни мук совести — тишина… И только, вернувшись со спецоперации домой, мы с Юрой узнали, что отец умер, нам очень хотелось знать, что отошел он отмщенным воином. Он и все те «униженные и оскорбленные» офицеры из патриотического крыла комитета.

Так мы с Юрой стали опричниками.
Вряд ли мы понимали ту огромную ответственность, которая на нас навалилась. однако, нашлись учителя-наставники и по этому вопросу. Уточнение задания Родины пришло незамедлительно, разумеется, устно, конечно же со всеми секретными акцентами, как и положено, на наш страх и риск, под руководством жгучей совести. Таким прозрачным образом вошла в нашу жизнь метафизическая тайна. Со временем я обнаружил ее в сознании моем собственном, наставника, да и некоторых коллег, с ограниченным кругом которых приходилось вместе служить. «Тайна сия велика бысть», несла в себе целую палитру сплетенных в канат стальных нитей «надо», «бей», «молча». Мы понимали, что над нами довлеет невероятная державная мощь, лавиной готовая слететь с высоких гор, сокрушая на своем пути предательство, сомнение, трусость, укоренившиеся в зачумленных умах соотечественников. Тайна сия великая держала нас вместе, спина-к-спине, хоть и находились мы вдали друг от друга.

Показателем нашей совместности стало для меня прощание с Юрой. Несмотря на то, что таинство происходило в закрытом от всех помещении, под землей, да еще и вдали от города, в лесу — каждый из нас подходил к телу усопшего поодиночке, именно так, автономно, молча, каждый со своей печалью. При этом я сакральным образом чувствовал плечи соратников, по моим щекам стекала слеза из глаз того мужика, сослуживца, медсестры, которые воевали вместе с этим парнем, который телом возлегал в гулком траурном зале, а душой возносился туда, куда со временем взойдем и мы.
А думал я в те минуты о том, с какой жестокой неохотой отдавала земля душу человека. В той жадности, с которой вцепилась в тело, были и тлен, и разложение, и тошнотворный запах и та горечь во рту и саднящая боль в затылке — словом, всё, чтобы заявить своё право на владение «кожаными ризами», которые надел на Адама Бог по изгнании из рая. Но я чувствовал, был абсолютно уверен в том, что эти препятствия душе воина не помеха, она уже взлетела на огненных крыльях ангелов и понеслась навстречу Источнику жизни, Творцу Любви, Главнокомандующему всего неисчислимого воинства людей и ангелов. Не впервой человеку, привыкшему отвечать перед диктатом совести, подставлять тело под пули врага, стоять на огненном рубеже суда — смиренно выслушивать приговор Судии всех судей и всех человеков. Юра как-то сказал мне, что он лично абсолютно недостоин упокоения в блаженном раю, что лично для него было бы нормально сойти в огонь преисподней, и гореть в том огне, в привычной для него среде обитания. Уверен, именно за такую мысль о своем недостоинстве наш Юра и получит неожиданное и заслуженное упокоение.
Отдав наставнику и другу последнее целование, вышел я к стоянке автомобилей, забрался на заднее сидение разгонной машины и вдруг обнаружил рядом юношу лет четырнадцати. Согласно регламенту, я должен был уезжать один, а тут какой-то мальчишка… что за дела!
— Ты случайно машину не перепутал? — спросил я.
— Я сам напросился к тебе, — сказал понуро сосед. — Папа сказал, что в самом крайнем случае я могу обратиться к тебе. Сегодня тот самый крайний случай. Юра — мой отец.
Я вспомнил, как однажды Юра сказал, что у него есть сын, от какой-то случайной женщины. Из прошлой жизни. А еще он сказал, чтобы я даже не думал оказывать сыну помощь. Мол, парень должен сам подняться и всего добиться самостоятельно, а то вырастет не воином, а маменькиным сыночком. Поэтому слова «Папа сказал, что я могу обратиться к тебе» я автоматически отверг, как бредовые фантазии чужого существа. И вот мальчишка рядом. Мне как, отвернуться от него, как обещал отцу, или… все-таки помочь парню?
— А кто тебе позволил сесть со мной в машину? — спросил я. — У кого ты «напросился» ко мне?
— Вы все его называете Куратор, — чуть слышно пробормотал юноша.
— Твой покойный отец строго-настрого запретил общаться с тобой, — сухо бросил я. — Считал, это вредным для тебя.
— Папа же не знал, что мама умрет, — прошептал он. — А Куратор узнал и велел с тобой хотя бы познакомиться. Меня зовут, так же как отца — Юра, только с добавкой «малый». А тебя зовут Николай. Я знаю.
— Ну всё, познакомились, — констатировал я. — А теперь выходи из машины. Так отец твой велел. Прощай!
Мальчик послушно вышел из автомобиля, вежливо попрощался и понуро поплелся вдоль шоссе по направлению к городу. Да, папа Юра, ну и удружил ты мне! Чувствую себя… да никак я себя н чувствую — полное оцепенение. Словно не живой, а мертвец зомбированный.
— Вам сообщение, — бросил через плечо водитель, протягивая свой телефон.
На экранчике высветилось: «Если можешь, Николай, привези Юру в Никольский скит в селе Озерное и довлеет с тебя».
— Сержант, разворачивайся, — скомандовал я водителю. — Надо погрузить мальчишку в транспортное средство. Тебе известно, как доехать до Никольского скита?
— Так точно, — проскрипел сержант, «не повернув головы кочан».
И вот Юра-малый сидит рядом, отвернувшись к окну. Автомобиль по проселочной дороге, раскачиваясь на кочках и ямах, въехал внутрь небольшого лесного монастыря. Стоило нам остановиться, мальчишка выскочил из машины, скрывшись за углом дома.
К нам вышел из деревянного храма ветхий священник. Подумал про себя, что именно такой старец мог написать в сообщении слова «довлеет с тебя».
— Прежде чем ты, Николай, вернешься в машину и уедешь, мне необходимо сказать тебе кое-что. Давай, присядем. — Старец взял меня за руку и повел к лавке под раскидистой липой.
— А что с Юрой-малым? — спросил я. — Он останется у вас?
— Не волнуйся о нем, — успокоил меня старик. — Ты все сделал верно. Мне известно о наказе отца Юры, а также про то, к чему вы с отцом его призваны.
— Простите, что вы имеете ввиду? — удивился я. — Насколько мне известно, наше с наставником «призвание» строго засекречено.
— Я про команду опричников, — невозмутимо ответил старец. — Дело это для тебя новое, необычное. Поэтому мне велено указать на главные моменты будущей деятельности. Первое — выявление неприятелей, и второе — их нейтрализация. Разумеется, каждое лицо, помещенное в черный список, должно быть тщательно перепроверено — и тут на тебе лежит огромная ответственность, чтобы не дай Господь не наказать человека невиновного. Отсюда вопрос: какой главный критерий оценки? — Он поднял на меня глубоко посаженные глаза постника. — Как я понимаю, ты человек неопытный, для тебя слова из Писания не являются чем-то абсолютным. Поэтому вот тебе основной принцип: «всякий дух, который не исповедует Иисуса Христа, пришедшего во плоти, не есть от Бога, но это дух антихриста, о котором вы слышали, что он придет и теперь есть уже в мире» (1Ин.4:3). — Старец протянул мне листок бумаги, исписанный фиолетовыми чернилами. — Уверен, эти слова подвигнут тебя к изучению Писания на более глубоком уровне. Пусть это будет началом. Парень ты серьезный, дисциплинированный, так что благослови тебя Господь. Дальше, давай сам.
— Простите, отче, — решил уточнить для себя, — а что разве Батя, в миру игумен Алексий, отныне не мой духовный наставник? Теперь вы мой Батя?
— Игумен Алексий — моё чадо, — пояснил старец. — Мне ни сегодня-завтра помирать, а твой Батя полон сил и ума, так что слушай его и подчиняйся несомненно.

Прыжок в поднебесье
Так закончился последний этап моего путешествия по лабиринтам генотипа. Понял одно — не случайно моё служение, вон откуда, из какой древности, летит ко мне стрела Промысла Божиего. И я успокоился. В таком виде, в таком настроении, вышел из каюты в народ. Вот они — выстроились как на парад, ожидая мой выход. Проверил себя на ненависть и осуждение к этим людям — нет, не было в душе никакого негатива. Поцеловал ручку принцессе Анне, исполнив витиеватый комплимент. Обнял понурые плечи Павла, который от меня отшатнулся в испуге, мне пришлось его успокаивать. Нефтяной мажор повел себя странно — он запанибрата обнял меня и признался:
— Не хочется расставаться с тобой. — Отстранился, сверкнул кофейными глазами, — Слышь, Колька, а давай исполним один мой каприз!
— Смотря какой, ваше высочество, — уважительно ответствовал я.
— Харэ, меня высочеством обзывать. — Хлопнул меня по плечу. — Зови Саид. Помнишь из вашего фильма «Белое солнце пустыни»: «Саид, ты зачэмм убыл маих лудэй!» Мне так нравится!
Мы с шейхом говорили на странном суржике — там случались целые фразы из русского кино, конечно, слова на арабском, английском, французском, с вкраплениями одесских жаргонизмов и общеевропейской фени. Самое главное, мы понимали друг друга с полуслова, особенно лихо нам удавался юмор с сатирой.
— Так ты этот фильм смотрел? Ну молодец! А чего от меня хотел?
— Слушай, Колька, тут недалеко есть одно чудесное место — Метеора называется. Меня туда тянет, сил нет, как хочу туда. Ты же этот, как вас там, крэстьянин? Там, говорят, у самого неба живут и молятся самые крутые парни. Хочу узнать — зачем?


— А ты, вашвысочество, не боишься, что дома тебе за такие капризы могут и голову отчекрыжить? Пожалей, вон какая она у тебя красивая!
— Тебе тоже нравится? — Он повертел головой туда-сюда. — А ничо, мы никому не расскажем. По-тихому сбежим, а там пешочком, да на такси. Соглашайся, морда твоя баронская!
— Ну как отказать такому отмороженному чуваку! Давай, Саид! Только не ныть в пути — это тебе не на подушках возлегать, там и попотеть придется.
Через пять минут, пока я завтракал бутербродом с российским сыром и докторской колбасой, подарком мрачного трижды генерала, на палубу выскочил мужик в дырявой черной одежде с лысой немытой головой и похмельной трехдневной щетиной — ну вылитый бомж из колхозной подворотни. Не знал бы его высочества поближе, прогнал бы вон. Шейх сверкнул кофейными очами, мы вскочили в вертолет и отбыли в сторону гор.

На вертолете, затем на такси от города, что раскинулся у подножия скалистых утесов, мы добрались до козьей тропы, что вела сквозь щели и прорубки в горах прямо вверх, в те самые небесные высоты, что так притягивали нас. Не сговариваясь, мы с Саидом упрямо, молча, пыхтя и утирая пот со лба ступали по горной тропе все выше и выше. На ровной площадке, высеченной в скале, мы остановились. Сверху до нас долетел приглашающий звук, то ли человека, то ли птицы, то ли… духа гор. Нам под ноги опустилась сеть, голос сверху велел забраться внутрь, что мы и сделали, кряхтя от смущения и усталости. Цепляясь руками за веревки грузовой сети, мы замерли. Невидимая сила подняла нас вверх. Медленно угрожающе раскачиваясь внутри веревочной сети, мы рассматривали вид с высоты на открывшуюся долину, частично укрытую туманом. Наконец, подъем завершился, нас руки монаха подтащили внутрь скальной выемки, и мы вылезли из сети, встав на ноги. Обернувшись назад, мы увидели еще более обширную панораму, раскинувшуюся у подножия утеса, на котором мы оказались. Молодой монах, заметив наш страх вперемежку с восхищением, взял на за руки и повел вглубь скалы, где в темноте каменной щели угадывался проход со ступенями, ведущими вверх.
— Отец настоятель велел встретить вас и разместить по кельям, — сказал по-русски монах.
— Вы что же, знали, что мы поднимемся в ваши метеорные высоты? — спросил я.
— Настоятель знал, — кивнул монах, — а мне только что велел встретить. — Видя наше смятение, он едва заметно улыбнулся и добавил: — Тут всё не так как там, внизу. Не удивляйтесь ничему. Пойдемте.
Нас поселили в разные кельи, по двум противоположным сторонам света, меня на восточной стороне, Саида — на южной. Выйдя из келий, мы с Саидом встретились на смотровой площадке со скамьей в глубине, под висячим выступом скалы.
— Видишь, как здесь здорово! — восклицал Саид, показывая на долину в туманной пелене, в которой утопали дома, горы, дороги. — А ты не хотел идти со мной. Русский монах обещал научить меня молиться, сказал, что мне откроются великие тайны.
— Хорошо, — пробурчал я, — только ты бы поумерил свои восторги. Здесь так не принято. Слышишь, какая тишина? Учись молчать — это целая наука.
— Ты-то откуда знаешь! — вздохнул шейх и осекся.
— Я же русский, — пояснил я полушепотом. — А нам это с молоком матери, с верой отцов приходит. Да ты не волнуйся, здесь и тебя вылечат, и меня… Оба отсюда другими выйдем.
— Да-а-а-а, хорошо тут, лепо! — неожиданно протяжно выдохнул Саид. — Хочется молчать и плакать.
Ничего себе! Парня проняло. То ли еще будет, ой-ёй-ёй…
Саид захотел осмотреть мою келью. Убедился в аскетическом подобии со своей и успокоился. Сел по-арабски на каменный пол, замер, слегка всплакнул. Я по привычке молча предавался Иисусовой молитве.

Послание

Неслышно, в открытую дверь вошел давешний монах.
— Ваше сиятельство, мне велено передать вам послание.
— Вы уверены, что мне? Кто велел?
— Там все написано. — Монах протянул мне запечатанное в конверт письмо. Взял за руку шейха и молча вывел из кельи.

Вскрыл обычный почтовый конверт, извлек тетрадный листок, исписанный карандашом.
«Ваше сиятельство, брат наш во Христе Николенька!
Называю тебя таким образом, потому что служение твоё в качестве опричника предполагает как дворянский, так и монашеский образ жизни. Такова воля Божия. Мне дозволено восстановить наше ратное дело, а тебе продолжить среди таких как ты православных мужей.
Сейчас ты находишься в келье, где я имел честь встречаться с Благороднейшим человеком. От него и получил благословение. Не удивляйся тому, что встреча состоялась в таком необычном месте. И он и я — мы оба — вынуждены скрываться от преследователей, которым неймется уничтожить и нас и саму идею последнего земного царства.
Как и ты, я оказался в этом сакральном месте, под куполом небесным, необычным способом. Сначала меня, подобно Антонию Римлянину, Провидение перенесло с Валаама на Афон, затем тот монах, который передал письмо, помог подняться на Метеору. Сам я по немощи ни за что бы не смог. Так случилось, что в то время наш Благороднейший человек молился тут, а я удостоился высокого с ним общения.
В тот миг я понял, что все мы связаны в одну цепочку, и обязаны служить ему, сколько хватит сил. Нам открылась та осиянная божественным светом Святая Русь, словно сошедшая с Небес на время, чтобы призвать и поднять святых и спасенных к Престолу Божиему.
Здесь, в этом благословенном поднебесном месте, и ты, Николай, получаешь благословение от державного воителя через меня, убогого монаха Варлаама.
Еще о том, что нам открылось. Читал поди у Петра апостола: «Не медлит Господь исполнением обетования, как некоторые почитают то медлением; но долготерпит нас, не желая, чтобы кто погиб» — так и доселе. Апостолы во дни жизни своей ожидали Второго пришествия Христа, а не дождались. Вполне возможно, что и нам не дожить до великих событий, предсказанных святыми отцами. Посему — терпение, надежда, постоянная готовность принять всё, что даст нам Господь, хорошее или плохое.
Тебе не стоит бояться и переживать о чем-либо. Когда ты живешь под благословением, когда над нами Господь простирает указующую десницу Свою, всё нам, любящим Бога, споспешествует ко благу. Благослови тебя Господь.»

С минуты получения послания отца Варлаама, с нами стали происходить события, сакрально ведомые Промыслом Божиим. Во время непрестанной молитвы вспыхивали знаки из будущего, пророчества из нашей текущей жизни и прошлой, родительской и прародительской. Вроде место здесь недоступное для туризма, но и сюда проникали мирские.

Был у меня в гостях подобный мне военный, прошедший, казалось бы, все горячие точки, но убедившийся в бесполезности огня и меча, вставший на путь смиренной молитвы. Ему удалось выразить простыми словами глубочайшие истины, правда, для чего пришлось потерять руку, быть израненным и контуженным — но какое спокойное мощное смирение удалось ему стяжать.

Запомнился парень по имени Гриша, лет с пятнадцати посвятивший себя поиску любви. Он перечитал сотни книг про любовь. Заводил романы с достойнейшими девушками. Объездил и обошел все доступные для паломничества монастыри и самые отдаленные приходы. Съездил на войну, получив серьезное ранение. Изучил духовные книги всех так называемых религий. Что интересно, Библия в его руки попала последней, но и эта великая книга только указала путь, на котором можно найти любовь, но не дала конкретных рекомендаций. И вот однажды Григорий попал в ад, причем в такой последовательности: тьма кромешная, червь неусыпающий и наконец — геенна огненная.
Выбравшись из геенны, где он по ощущениям пробыл несколько лет, сей искатель истины понял, что любовь — это сам Бог. Только Он спасает от адских мучений и дарует человеку блаженство царствия небесного, где всё — любовь, а тамошние резиденты живут в блаженстве любви, что для них норма. За эту простую мысль парень одной зимней ночью был восхищен туда, где побывал апостол Павел, и как тот «восхищен был до третьего неба. …восхищен в рай и слышал неизреченные слова, которых человеку нельзя пересказать» (2 Кор.12:2). Ну и как апостолу, ему «чтобы не превозносился чрезвычайностью откровений, дано жало в плоть, ангел сатаны, удручать, чтобы не превозносился» — с этими словами Гриша приподнял рубашку, открыв моему взору глубокие уродливые язвы, покрывшие живот и грудь до горла. Парень тот сиял, как начищенный латунный тазик для варенья.
Гриша стоял, задрав рубашку выше глаз и не видел, как подошел Саид. К тому времени шейх довольно свободно изъяснялся по-русски. Он стоял, как громом пораженный, глядя на уязвленное пузо с восхищением. Он вдруг запричитал:
— Ай-вай-вай, а меня господин Настоятель гонит отсюда. А я хочу здесь остаться навсегда!
— Это кто? — спросил Гриша, указа подбородком в сторону незваного гостя.
— Да так, обычный шейх, — пояснил я. — Нефтяной миллиардер, наследный принц и всё такое. Отзывается на имя «Саид, ты зачем убил моих людей».
— Слышь, дядя миллиардер. — усмехнулся Гриша, — дай мильончик! А?
— Дам, — пообещал шейх. — Могу и два, и три, если хочешь. Мы же теперь эти… братья навек!
— Эй, вы что, с ума съехали? — возмутился я. — Гриша хочет погибнуть навечно, а шейх головы лишиться?
— Да я пошутил, — успокоил меня Григорий. Хлопнул себя по животу и выпалил: — Вот мои миллионы! Других не надо.
— А я нет, — сокрушенно завертел головой Саид. — Может поэтому настоятель и гонит меня домой?
— А что он тебе сказал? — спросил я. — Как обосновал?
— Сказал, что каждый должен быть на своем месте. Мое место — не в этой пустыне, а в той, что дома. Слушай, барон, почему тут пустыня? Где жаркое солнце, где песок, верблюды?
— Здешняя пустынь — не для верблюдов с караванами и вышками нефтяными, а для уединения и молитвы, — сказал Гриша.
— А твое место, вашвысочество, — сказал я с легким поклоном уважения, — у престола. Вот придет время, сделают тебя королем, станешь нести народу свет и любовь. В нашем понимании. Может, тебе предстоит спасти души и жизни миллионов соотечественников. Так что, делай что велено, возвращайся на яхту.
— Тогда приглашаю вас всех ко мне на борт! — включил принца Саид. — Обещаю королевский прием!
— Телефончик оставишь? — ехидно выпалил Гриша.
— Эй вы, — проворчал я. — А не пора ли нам на молитву? Что-то мы развеселились не по чину.
Принц с Гришей вернулись по домам. А я остался еще на время. Мне-то настоятель покидать обитель не велел. На вопрос, а мне когда и куда, опытный монах только загадочно улыбался в седую бороду и опускал очи прозорливые.

И вот однажды, когда я уж совсем потерял счет дням и годам, случилось нечто особенное, что запомнится на всю оставшуюся жизнь.
В мою келью вошли трое. Первым — настоятель, за ним следом архимандрит с панагией на груди, а третьим вошел схимонах в соответствующем одеянии, весь в крестах, с куколем, скрывающим лицо тенью. Не помня себя от страха, я пал гостям в ноги. Настоятель обошел с кадилом по кругу, двое следом за ним, я так и лежал мордой вниз. Наконец архимандрит поднял меня с пола, сунул панагию под целование, перекрестил. Схимник положил руку мне на макушку, прошептал молитву, перекрестил и первым вышел. Следом за ним — архимандрит с настоятелем. Я было подался пойти за ними, но настоятель жестом остановил меня и вернул в келью.
— Кто это был? — спросил я настоятеля.
Вместо ответа, он протянул мне запечатанный сургучной печью конверт. Благословил вернуться домой, но конверт вскрыть только по возвращении домой. Обойдя поднебесный монастырь, замерший в молчании, взглянув на долину с высоты птичьего полета, да и пошел на снижение, по горным тропам, ущельям и каменным серпантинам. Письмо жгло мне грудь, где в кармане пиджака похрустывал конверт, запечатанный сургучом. Иногда мне жуть как хотелось его вскрыть, но во время снижения самолета на родную землю, вдруг пришло озарение — да знаю, что там написано, кем и о ком.



Оглавление
Грани спецназа 1
Будни палача 1
Великая чистка 9
Как теперь-то воевать 11
Операция по внедрению 13
По лабиринтам генотипа 17
Прыжок в поднебесье 26
Послание 27