Человек в поиске жизни часть 4

Часть 4

К отшельнику

Утром проснулся, на удивление, бодрым. Солнце светило в глаза, птицы пели на все голоса, где-то мычали коровы и лаяли собаки. Петро ворвался к нам, растормошил, заставил окатиться холодной водой, в столовой — накормил яичницей с беконом, напоил крепким кофе с молоком. И вот мы уже трясемся в его бронированном патриотическом Уазике, щурясь от ярких блесток на поверхности моря по правому борту.
На границе подумал, вот сейчас помолимся и станем невидимыми, и нас пропустят, словно мы призраки. Не тут-то было! Пограничники проверили документы, пронзили бдительным взором, перетряхнули сумки с вещами. Зато Петро прошел мимо заставы незамеченным, что объяснил просто: «Я тут каждый день мотаюсь, ко мне привыкли».

Далее последовало небольшое испытание. Петро привел нас к отвесному скату горы и, как ни в чем не бывало, стал уверенно широким шагом подниматься вверх. Игорь, невозмутимо сопя, последовал за ним. Я же, сделав три, четыре шага, попал ногами на осыпь, упал на четвереньки и дальше полз, обдирая ладони, локти и колени до крови. Подо мной осыпались камни с ракушками, мне приходилось цепляться за скальные выступы, но и они оказывались не твердыней, а болтающимися, качающимися каменюками, на которые не было никакой управы. Но я дополз на самый верх горы, уперевшись потной мордой лица в огромные ботинки великана. Сей богатырь стоял на вершине, иронично наблюдая за моими потугами. Наконец я выпрямился и оглянулся. От страха закружилась голова — в шаге от меня зияла пропасть метров пятьдесят глубиной. Великан, снизойдя к немощи хилого брата, протянул мне кусок ваты, намоченный йодом из пузырька. Я обработал раны, покрылся бордовыми пятнами и поблагодарил медбрата. Игорь не удержался от комментария:
— Сейчас на восхождении ты сдирал с себя всё мирское. Так надо, ведь мы к старцу идем, а это всегда подъем в гору.
— Кстати, старец, — сказал Петро, — обычно проживает не здесь, а за двумя перевалами. У него там своя классическая пещера отшельника. Здесь он гостей принимает, а Василий, — кивнул в сторону великана, — охраняет келью от ненужных гостей.
— Почему же именно я весь исцарапался? — проворчал я. — У вас-то ни одной ранки.
— Пока ты флиртовал с Кармен, — ехидно прогудел Игорь, — мы с Петром переобулись в альпинистские ботинки с шипами. — Он приподнял рифленую подошву для обзора.
— Почему же на мою долю шипов не досталось? — спросил я обиженно.
— Ты будто первый день путешествуешь, — язвительно заметил Игорь. — К экстремальным восхождениям надо готовиться заранее и очень серьезно. Ну а если не подготовился, значит в том есть некий сакральный промысел. Например, ободраться до крови.
— Убедил, — кивнул я, — так и быть, прощаю… «Не до семи, а до седмижды семидесяти раз».
— Вот это по-нашему! Петро, идем дальше.
Наконец, мы прошли в глубь небольшой долины, заросшей кустарником и колючими елями и, раздвинув ветви, вошли в домик, сбитый из ветхих досок, поросших мхом. Наверное, с помойки, подумал я. Старец принимал гостей, стоя лицом к иконам, бумажным, не раз промокшим, покоробившимся. В этом был какой-то отшельнический шик. Особенно приятно было узнать лампадку красного стекла, которую узнал по приобретению на нашем рынке. Внизу, на земле стояла пятилитровая емкость с лампадным маслом, тоже знакомая. Старец повернулся к нам и благословил широким крестным знамением.
Все же меня не оставляло недоумение насчет несостоявшейся невидимости, вот почему второй вопрос к старцу был:
— Почему ваша наука, отче, не сработала? Почему мы не стали невидимками?
— Какая в том необходимость, вы же с проводником. Да и смиренней так, а то гордынька вскипит, потом вас отмаливай. А насчет невидимости, так вы для зла такими и были. Вы не представляете, сколько раз я от вас беду отводил. Как отец Серафим вас из полы в полу передал, так я и принялся защищать, за каждым шагом наблюдать.
Это был второй вопрос — первый прозвучал так:
— Ехали мы к неизвестному старцу Никите, а попали к знакомому монаху Иоанну. Вас что, повысили?
— Да, посхимили, — кивнул он. — Вот и имя сменил. Ну да, что мы о пустяках! Некогда нам, время поджимает. Покойный отец Серафим перед преставлением велел вас просветить насчет Царя грядущего.
— Так нет же его еще! — вырвалось у Игоря. — Заждались уже!
— Во-первых, есть, — едва заметно улыбнулся старец Никита. — Он среди народа, но явить себя пока не имеет возможности — нет на то воли Божией. А во-вторых, не заслужили… В девяностые годы, пока народ ходил на крестные ходы, пока собирались у государевых мироточивых икон, молились — казалось, вот-вот Господь явит Царя. Но, как это часто бывает, за суетой, за делами житейскими, стали терять ту самую энергию, которая называется «эсхатологическим напряжением». Но и тут прослеживается воля Божия. Помните, наверное, из пророчеств, что Царь — человек военный, он придет победителем в страшной войне. Вот так: у них там антихрист объявит себя королем вселенной, а у нас будет свой удерживающий, свой Царь, божий помазанник.
— Думаю, сейчас уже можно сказать, — Игорь кивнул в мою сторону. — Человек, который представился Царем грядущим был в гостях у Макарова. Так это, или нет?
— Так, ребятки, так, — сказал он тихо. — Только правильно, что об этом не говорите. Ведь тут разные ходят, в цари метят, только жульё таковое сердце православное сразу обнаруживает и гонит от себя. Приходили и ко мне такие… Видели моего келейника? Василий казак в десятом поколении. Он как подойдет к такому «претенденту на престол», как возвысится над ним на две головы, как поведет плечами с косую сажень — так и сдувает их, как ветром ураганным.
— А настоящий-то был? — спросил я с нетерпением.
— Был, — опять же тихо произнес старец Никита. — Одно скажу: благородный человек, воин-победитель, веры кристальной, воли стальной! Когда его увидел, не было у меня сомнений, кто ко мне, убогому, пришел. Как увидел его, так из сердца хлынула молитва благодарения и, знаете что — хотелось умереть за него. Вот так прямо в тот миг, отдать жизнь за Царя. Он прозрел это, улыбнулся и сказал: «Умирать не дозволяю! Кто же мне служить будет, ежели все за меня станут помирать!» — Старец поднял на нас глаза, внимательно всмотрелся, сказал: — Вот почему я вас позвал. Грядущему Царю нужны служивые, нужны дворяне, министры, воины.
— А какая задача стоит перед нами? — спросил я.
Видимо, в глубине моего сердца обнаружилось то же благодарение, то же страстное желание отдать жизнь за Царя. Это не прошло мимо сознания старца, он кивнул мне и неожиданно сказал:
— Задача такая — создать крепкую семью, нарожать детишек побольше, да воспитать их как положено. Игорь, как там в твоей книге песня есть. Там слова такие… прозорливые, прямо для Алексея:
Как бы мне, рябине,
К дубу перебраться.
Я б тогда не стала
Гнуться и качаться.
Тонкими ветвями
Я б к нему прижалась
И с его листами
День и ночь шепталась
— Так вы мои книги читали? Здорово!
— Читал, — кивнул он Игорю. — И не только я, убогий, но Сам! И он также оценил твои писания, так что, как говорится, в добрый путь. — Повернулся ко мне и с улыбкой произнес: — Так что твоя Веточка ждет тебя, чтобы к тебе прижаться. Тут, рядом ждет. Мы ее сюда вызвали. Всё понятно?
— Если честно, вы меня ошеломили! — произнес я, опустив глаза.
— Ты же только что умереть за Государя хотел. Так вот не умирать, а жить — полной грудью дышать, радоваться самому и радовать семью. Это, знаешь ли, тоже подвиг еще тот! Не каждому дано. А то, знаешь ли, не апостольская радость, а гнилое уныние все чаще проникает в народные массы трудящихся. А вы радуйтесь и заражайте народ оптимизмом, улыбкой, энергией созидания, надеждой!
— А мне? — вскочил Игорь, надеясь получить благословение получше. — Мне-то что делать?
— Тоже самое, только еще писать. Но так писать, чтобы народ православный приготовить и к явлению Царя, и к войне победной, и к возрождению Руси святой. Думаю, не самым последним помощником тебе будет Алексей — вон сколько добрых дел вы в паре успели натворить. А сколько еще впереди! И напоследок: вы здесь не первые, и далеко не последние. Государь уже сейчас призывает своих людей на служение. Придет время, еще удивитесь, сколько вас было. А что пока незаметны… так ведь так надо.
— Сейчас нам идти обратно? — спросил я.
— Верно, — кивнул старец. — Только, Игорь, отдай свои альпинистские ботинки Алексею, а сам пойдешь босиком. В наказание. Василию передайте от меня три дня строгого поста за то, что не сбросил вам веревку, чтобы легче было на гору карабкаться. — Оглядев поникшее сообщество, ухмыльнулся и продолжил: — Чуть позже можете вернуться. Я вас в свою пещерку свожу, если будет желание. А то ведь после «экстремального восхождения», — показал пальцем на пятна йода на моем теле, — и последующих судьбоносных событий… — Он таинственно улыбнулся. — Может статься, и не рискнете. Только, как там у вас в миру? Если захотите организовать мальчишник — это ко мне, милости просим. Запомнится на всю жизнь.

Спуститься с гор

На подходе к Форпосту, увидели скопление ветеранов. Выглядели они возбужденными. Под безразмерными плащами цвета хаки топорщились автоматы. Нам навстречу вышел Макаров и, скосив глазом, прошептал:
— У нас очередное ЧП, теперь с Кармен в главной роли.
— Что, девушка решила побороться за свое счастье? — проскрипел я, вспомнив ее угрозу. — Что натворила?
— К нам приехали отдыхающие, две приличные дамы — она стащила мой автомат, гранату и захватила их в заложники. Они сейчас на дебаркадере.
— Понятно, — кивнул я. В голове пронеслись слова старца о свадьбе, мальчишнике, намеки на нежданную встречу. — Ну что, пойдем проторенным путем?
Нас с Игорем облачили в бронежилет, отслужили молебен, глотнули кофе и по трапу продвинулись в сторону стационарного плавсредства.
— Как думаешь, это противник из преисподней достаёт? — прошептал боевой соратник.
— Скорей всего… Но, как учит один мой знакомый друг, все события в нашей жизни происходят по промыслу, не так ли?
— Всё шутишь, юморист! — через силу улыбнулся друг.
— А тут или шутить, или паниковать. Я выбираю первое.
Я постучал в дверь, за которой в прошлый раз скрывался горе-террорист. В ответ раздался выстрел, женский вскрик и истеричное «чо надо?», как я понял исходящий от тревожной девушки по имени Кармен.
— Дитя моё, открой, пожалуйста, — пропел я песенку волка, стучавшего козлятам.
— Леша, ты один? — раздалось из-за двери.
— Мы, как всегда, с Игорем. Можно войти?
— Ага! Вот и вы у меня сейчас понервничаете! Не всё же мне одной.
Дверь медленно открылась, мы вошли. Первое, что бросилось в глаза, обрез автомата, направленный в живот, второе — граната в поднятой девичьей руке.
— Дверь закрыть, стоять на месте! — скомандовала террористка, насмотревшаяся триллеров категории «В», или «С».
Наконец она отошла в сторону, открыв для нас задний план. Ну, Вета еще выглядела прилично, только слегка побледнела. А вот из-за ее тонкой спины выглянула незнакомая женщина — эту сотрясал нервный озноб.
— Это моя бывшая, — пояснил Игорь.
— Понятно, мне всё понятно, — пропел я снова. — Как это у вас, террористов принято, предлагаю замену — возьми нас, а женщин отпусти. Мы тут по-свойски, по-культурному разберемся.
— Ага, размечтался! — девушка скривилась, её некогда красивое лицо исказила язвительная гримаса противника. — Это чтобы вы с этими лохушками обженились, а мне опять в одиночестве куковать! Не выйдет! Как там в кино с Михалковым: не доставайтесь же вы никому! Мне все-равно не жить — меня Макаров порешит по-любому, так что лучше я и вас с собой в ад утащу, ха-ха-ха!
— Понятно, понятно, — меня словно заело, как испорченную пластинку. — Значит по-хорошему у нас с Володечкой не получится?
— С кем? — спросила Кармен. — Что ты мне впарива…
— Тогда получай: «Да воскреснет Бог и расточатся врази Его…» — произнес я, как приговор, размашисто перекрестясь. Игорь подключился к молитве, и даже наши женщины шепотом произнесли грозные огненные слова.
Кармен вскрикнула, скорчилась будто от удара в живот, выпустила из руки гранату. Пока Игорь хватал ее, проверяя чеку, я рассмотрел, как террористка давит что было сил на спусковой крючок автомата. Только по счастью, предохранитель оказался в верхнем положении — блокирующем стрельбу. Ветка рывком бросилась на Кармен, я поспешил на помощь, выхватив автомат из рук придавленной к грязному полу несчастной девушки. Отдал оружие Игорю, а сам выкрутил руки террористки, надев на тонкие запястья наручники, висевшие на поясе.
— Ну всё, успокоились! — гаркнул я. — Давайте поговорим.
Кармен выглядела так, словно только что проснулась. Она выпученными глазами озиралась, как загнанный зверь, ничего не понимая.
— Как видите, девушка стала жертвой нападения нечистого духа. Он нас с Игорем давно преследует. Так что теперь Кармен необходимо подвергнуть суровой церковной отчитке. Кто не знает, это изгнание нечистых духов. Я попробую это всё объяснить Макарову, хоть если честно он очень рассержен, ведь кража боевого оружия — за это и пулю в лоб сгоряча можно получить. Но, как говорится, христианам положено прощать… даже такое. А теперь — я хлопнул в ладоши, — всем спасибо! Вы были на высоте.
Игорь вывел трясущуюся от страха террористку наружу. Я прогудел ей вслед: «Она просто очень хотела замуж! Вполне естественное желание. Простим же её!»
Мы с Ветой наконец-то обнялись. Она как веточка рябины из песенки Игоря прижалась ко мне всем худеньким гибким телом. В голове пронеслось видение: она танцует медленный, подняв руки, раскачиваясь, уподобляясь длинным водорослям, которые плавно колыхались в лучах солнца, пронизывающих толщу морской воды.
— Гм-гм, — кашлянула «бывшая» Игоря, мы смущенно отпрянули друг от друга и взглянули на нее. — Простите, ребята, мы не познакомились. Меня зовут…
— Аня! — продолжил я. — Игорь рассказывал о тебе.
— Надеюсь не всё?
— Всё, что знал. Не знаю как у вас, а у православных сокрытие правды — ложь. Одно точно скажу — Игорь тебя любит, он тебя простил, а девочку часто видел во сне. У неё, кажется, еще глазки какие-то необычные. Перламутровые, что ли. Кстати, где она?
— Я на всякий случай сняла комнату в одном уютном домике. Там была чудесная девочка — вот они с дочкой и подружились. Как чувствовала, что-то случится, вот и оставила ее дома.
— Что с твоим Кириллом? — спросил я, с трудом вспомнив имя ее приятеля.
— Всё нормально, — кивнула Аня печально. — Наложил на себя руки.
— Какой ужас! — воскликнула Вета.
— Это точно… Меня звал с собой, но я отказалась. У меня же дитя малое. По сути, дочка меня и спасла.
— А как сюда попала? Тоже, поди, неспроста?
— Да, это точно, — промолвила Аня смущенно. — Как всё… случилось, вернулась в наш Энергетик. В церковь зашла, исповедалась со слезой. Вот батюшка наш и рассказал об Игоре. Сказал, что осел на время в Ученом доме. Я — туда, а Михалыч ваш сказал, что искать Игоря нужно в приморском поселке. Взяла дочку, села в поезд — и вот мы здесь. Уже вторую неделю…
— Ну-у-у, Анечка, дорогая, что же ты плачешь? — Вета обняла боевую подругу. — Видишь, как всё прекрасненько получилось. Неужели не видишь в этих событиях, как говорит твой Игорь, промысел Божий! Теперь-то у вас и у нас всё будет как надо. Как надо Господу. Все мы в Его любящих руках, все мы в Его любви.
Вошли Игорь с Макаровым. Мой друг выглядел растерянным, искоса поглядывая на Аню, ветеран же сиял, как надраенный латунный тазик для варенья.
— Макаров, ты прости Кармен, — попросил я. — Это бес её попутал.
— Да знаю, простил уже. Она как меня увидела, на коленки бухнулась и зарыдала на всю ивановскую. Как такую не простить… Да я и сам виноват, не запер оружие в сейф, как положено. — Он пристально вгляделся в лица женщин. — Петро мне уже доложил, что старец Никита благословил два союза любви. Так что готовимся к венчанию и к пиру на весь мир.
Я глянул на Игоря, который не отрываясь разглядывал Аню, словно лаская глазами. Кажется, у них все будет хорошо. Ну может не сразу, но чуть позже — точно.
Вдруг ощутив себя потным, вонючим — все-таки невеста рядом — удалился в душ. Вышел наружу, замер, любуясь открывшейся перспективой.
А вот Вета! Моя и пока не моя… Стоит ко мне боком, глядит из-под козырька ладони на блискучее море, щурясь, нашептывая под нос что-то свое, девичье. Стоит Вета скромно отстранившись, словно и не планирует «перебраться и прижаться», но это пока! На самом деле, благословением старца наш союз предопределен и желанен. Не хочется прерывать ее воспарения, полета мысли над блистательной морской пучиной, стояния у черты, на границе мечты и реальности — но надо.
— Есть мнение, — я улыбнулся, — нам с тобой необходимо создать семью и родить много будущих наследников.
— Насчет мнения понятно. — Потупила очи Вета. — А ты? Любишь или подчиняешься приказу?
— И то, и другое, — кивнул я, глядя ей в глаза. — Много лет тебя носило по периферии моего сознания, пока я мог только любоваться тобой, робея подойти. Много лет на полном серьезе я считал тебя моей суженой. Тебе, конечно, признаться не мог. А потом была встреча у Вахтанга, и наш получасовой роман, вместивший в себя энергию многих лет тайной влюбленности. Когда и это чудо ушло, как заряд молнии в землю, я смирился и решил ждать. Продолжал надеяться, что ты снова найдешься, и наша взаимность возгорится. И вот в Ученом доме, я встречаю тебя, твои коленки под столом напоминают мне о чем-то настолько сладком и родном — но только в ресторане, когда ты открылась мне и рассказала о позоре, отъезде в Британию, пластической операции — только тогда меня снова ударила прежняя молния: это она, и на этот раз всё случится как надо.
— …И ты удрал с Игорем в турпоход, — продолжила за меня язвительная Вета.
— Я же объяснил: на этот раз была уверенность, что всё произойдет, как надо нам с тобой и Богу. Неужели не видишь, мы связаны навечно.
— Бедный, бедный мой Лешенька, — чуть не плача, произнесла она, — я же такая противная!
— Я знаю…
— Ты потерпишь?
— Конечно. — Порывшись в памяти, извлек следующее: — «Терпение — есть постоянство в добре, твердость и мужество души, проявляющиеся в безропотном, охотном и великодушном перенесении жизненных трудностей, скорбей и искушений, попускаемых Богом для научения христианина смирению, любви и преданности воле Божией и Его святому Промыслу».
— Подкреплять собственное мнение цитатой из святых отцов — это обязательно?
— Да, конечно.
— Согласна.
— Что же дальше? — Поднял глаза, вглядываясь в туманное будущее. — «И пошли они по жизни, взявшись за руки, а рядом подпрыгивали трое… хотя нет, вон там еще двое… короче, пятеро или шестеро милых деток» — это из будущей книги нашего летописца Игоря, в части главы под названием «Алешкина любовь».
— Красиво излагаешь!
— Еще красивше это будет в натуре, — пошутил я, получив тычок в бок девичьим локотком. — Опять нырнул в закрома памяти, на сей раз извлек следующее: — «Раб же тот, который знал волю господина своего, и не был готов, и не делал по воле его, бит будет много».
— Будешь бит много, — согласилась Вета. — Но ты потерпишь?
— Куда же я денусь.

Мальчишник

На сей раз мы с Игорем прошли таможню аки призраки бесплотные, всего-то опустив очи долу с Иисусовой молитвой в гортани, зато Петра всего с ног до головы обыскали, а рюкзак особо бдительно перетряхнули. Да и взбирались на гору не по отвесной скале, а пологим склоном с утоптанной тропой, в окружении цветов, кустарника ежевики и душистой хвои. С неба солнышко нежно поливало путников рассеянным светом, то снизу то сверху блистая вспышками прозрачных радуг.
— Что-то слишком хорошо на этот раз, — протянул Игорь.
— Тебе не нравится? — спросил я.
— Знаешь, мнится мне, когда мягко стелят, больно падать придется.
— Ну не больней, чем мне в прошлый раз, — огрызнулся я.
— Ой, не скажи… — проворчал он, — может быть в сто раз больней. А ты в тот раз оказался на высоте. Я тобой просто любовался.
— Моими ссадинами с кровью, гноем и йодом?
— Не-а, твоим кротким нравом и смиренным перенесением невзгод. — Игорь глянул искоса, улыбнулся и тихонько прошептал: — Хочешь, небольшое пророчество?
— Не-а, мой кроткий нрав отвергает то, что твой мишелюс настрадал.
— Обиделся, — констатировал он. — Прости. Ладно, я все-равно скажу. Зря что ли ворон накаркал… Короче! Мы с тобой, Алеша, идем навстречу рокировке. Еще короче — меня на пенсию, тебя в авангард. Хоть, если честно, мы уже итак…
— Что старец благословит, то и примем. С миром.
— Эт точно!.. — дернул он головой, выражая согласие, только все же не преминул добавить: — Ох, у мудёр же ты, братищща! А так и не скажешь…
На этот раз старца Никиты в гостевом домике не оказалось. Оттуда вышел большой Василий с простертыми ручищами.
— Предлагаю взбодриться чайком с лепешкой — и сразу в путь.
Оказывается, этот богатырь умеет разговаривать. Мы вошли в пустой домик, втянули аромат ладана и медового воска, помолились как сумели, выпили по кружке крепкого чая, проглотили по паре лаковых лепешек с курагой, смахнули пот со лба. Петро остался дом сторожить, а мы вышли из сумрака, проморгались и последовали за Василием. Подошли к пологому склону горы, перед нами открылась долина, утопающая в голубом сиянии.
— Видите перевал? — Вскинул Вася ручищу. — Нам туда.
— Пешком? — спросили мы хором.
— Можно, конечно и так, но лучше технически.
Он подошел к зарослям высокого кустарника, раздвинул колючую чащу, и перед нами открылось удивительное устройство, напоминающее канатную дорогу, только с виду хлипкой конструкции.
— Не бойтесь, раз это сооружение выдерживает нас со старцем, то уж вас точно повезет как в такси. Только вниз лучше не смотреть. Я — в первую телегу, вы хором во вторую — и вперед.
Когда наш богатырь загрузил свое тело в первую тележку, стальной канат натянулся и слегка прогнулся. Мы осторожно забрались во вторую, покачались для уверенности и — понеслись по наклонной вниз.
— Ну, ладно вниз, а как мы в гору взбираться будем? — просипел Игорь у меня за спиной.
— Что-то мне подсказывает, — произнес я, повернувшись к нему, — что возвращаться будем по морю.
— Или на вертолете, — предположил он.
— Да не волнуйтесь вы! — воскликнул Василий. Оказывается, он расслышал наш диалог. — Видите, над головой коробочка? Там двигатель, который нас тащит по канату. А еще заметили — никакой качки. Это гироскопический стабилизатор, тем же моторчиком раскрученный.
— А! про гироскоп я помню из школьной программы, — добавил Игорь. — Это такое устройство, которое не подчиняется закону гравитации. Наш учитель физики раскручивал тяжелый диск, а потом на пальчике поднимал, как соломинку. Очень впечатляет. Чувствую и здесь заботливую руку Макарова.
…Ага, вниз не смотреть! Я только туда и опускал взор — в пропасть, в резкую темноту ложбины, куда солнце доберется ближе к закату. Поначалу-то, конечно, страх пробирал до позвоночника, но — что значит привычка! — уже минут через пять я любовался горным пейзажем, как обычный турист местной экзотикой. Игорь у меня за спиной тоже затих. Я оглянулся — он наоборот запрокинул голову, любуясь полетом легких серебристых облаков, перебирая губами Иисусову молитву. Вася в пяти метрах впереди нас рассекал густой воздух и смотрел вперед, капитаном шхуны, попавшей в шторм. Под нами проплыл перевал, который был виден с места нашего старта. Вот мы и стали притормаживать. На лысом плато, похожем на вертолетную площадку, мы увидели черный силуэт — это старец наблюдал за нашим приземлением, опираясь на гладкий посох, отполированный руками странников, наверняка не одного и не двух.
Мы выскочили из тележки, попав в объятия старца.
— Не сильно испугал наш способ передвижения? — спросил он с улыбкой.
— Наоборот, — произнес Игорь, едва справляясь с легким трясением нижней челюсти. — Здорово! Давно я так не молился!
— Хорошо, — кивнул старец. — Пойдемте, я ваши «номера» покажу.
Дальняя келья, как принято, стояла в густых зарослях колючего кустарника. Чтобы войти в «рецепшн отеля», пришлось побороться с кусачей горной растительностью. Зато внутри домик оказался просторным двухэтажным коттеджем с четырьмя комнатами-кельями и столовой с длинным столом. Куда ни глянь — всюду иконы, среди которых выделялись старые, выцветшие бумажные иконки, заключенные в рамки. Но были тут и новые, сверкающие серебром и позолотой, а вот и вообще старинная, темная, с ковчежком в дубовом киоте.
— Иконы достались по наследству от прежних «граждан неба», — пояснил старец. — А «отель» этот Макаров соорудил, с помощью своих бойцов невидимого фронта. Кстати, канатная дорога — тоже его рук дело. Он подсмотрел у наших соседей-отшельников, немного усовершенствовал и соорудил это «чудо света». Сейчас, ребятки, отдохните, поешьте нашей чечевичной похлебки — и приступим к обещанному «мальчишнику». Обещаю — скучно не будет!
Отдыхать нас повел Василий к горному водопаду. Появился он тут с тех пор, как поселился старец. Я удивился этому необычному природному явлению — здесь, на вершине горы, из расщелины вертикальной скалы струился хрустальный поток, стекающий в долину, где выращивали овощи, ягоды и плодовые деревья. Но как создавался необходимый напор воды? Тут, наверняка метров сто до ближайшего уровня подземной воды.
— Да, вот так, отслужил старец молебен на обретение источника, — словно подслушал мои мысли Василий, — ударил своим чудодейственным посохом — и сразу водичка полилась. Да вы не теряйтесь, раздевайтесь и становитесь под струю.
Сбросил с себя промокшую гимнастерку, брюки и спокойно вошел под струю. Мы последовали его примеру. Только спокойного обливания у нас не получилось — вода обожгла холодом, по плечам, по голове забарабанили струи, разбитые на хрустальные фрагменты. … Мы визжали, как девчонки, клацая зубами. Василий сохранял на суровом челе выражение, называемое физиономистами «покерным лицом». Мы выскочили из-под струи веселыми, бодрыми, полными сил и устремлений.
Пока одевались, пока пробирались вслед за телесным бульдозером Васи сквозь колючую чащобу, я пытался прислушаться к себе, пытаясь уловить желание поесть. Но — увы — есть не хотелось. Я оглянулся, скользнул взыскующим оком по окрестным гористым лесам, по высокому небу — да где же тут в дикой природе вот так запросто найти пропитание. Отсюда, наверное, полное отсутствие требований желудка — еды, и побольше! Но вот мы дошли до кельи, вошли в трапезную, старец встал на молитву, Василий немой тенью накрыл на стол, расставив чашки-плошки, кастрюлю с похлебкой, поднос с хлебом. В нос ударил дивный аромат распаренной чечевицы в томате — и вот тебе аппетит! Старец улыбнулся и сказал:
— После трапезы отдохните в кельях часика полтора, а как встанете, приступим к «мальчишнику».
С послеобеденным сном повторилось тоже, что и с трапезой. Как только я принял горизонтальное положение, как бодрость с молодецким бурлением энергии — испарилась, и я успешно погрузился в теплый омут сна.
Сон прибавил нам сил, мы по очереди встали на колени, «сдали грехи», который монах безжалостно сжег своей епитрахилью и разрешительной молитвой. Напоследок сказал:
— Насколько я сумел заметить, вы с легкостью переходите из обычного состояния в вышеестественное. Так что будем считать, к следующему испытанию вы готовы.
— Испытанию? А как же обещанный мальчишник? — проворчал Игорь.
— Это оно и есть, — успокоил его старец. — А сейчас расходимся по кельям и приступаем к практической мистике.

Пожалуй, началось это с Сергея-Сельдерея. Я уж и думать о нем забыл, а тут нарисовался вышеозначенный овощ во всей красе — да еще на месте покойного старца Серафима в его же лесной обители. Увидев меня, отец Сельдерей, прервал мою исповедь на середине и сходу прописал епитимию. Ну, думаю, понятно — бывший совоздыхатель по Ветке решил отомстить. За какой-такой смертный грех, спрашиваю, эдакая суровая кара? А за гордыню твою сатанинскую, ответствует отец Сельдерей, так что изволь отработать епитимийку, соответствующую тяжести греха, получи и распишись. Благослови, отче, говорю ему, приспустив очи долу, послать тебя по адресу, соответствующему тяжести твоего безумия — и выскочил из храма.
Иду по лесу, сшибая ветви листвяные и лапы хвойные, не то что иду — бегу! А на душе такая свежесть, будто старый зэк откинулся на вольную волюшку! Тут тебе и солнце сияет и птички поют, и ароматы духмяные — всё мне ветром в паруса, всё в головокружительную свободу! Вот я уже и вещички собрал, денег побольше снял в банкомате, рассовал по карманам, тормознул попутку — и на юга. «Я еду к морю, еду, Я еду к ласковой волне, Меня счастливей нету, Меня счастливей нету На всей земле-е-е!»
Веселый парень Жорик за рулем бээмвэ, вполне соответствующий нравом вольному настрою шальной моей души, смеялся моим шуткам, радовался моей радости, и всё было как нельзя лучше. Гнал он свою помятую «бэху», как наездник горячего коня, не успел я выстрелить серию анекдотов, сидевших в памяти занозами, не успел проголодаться, чтобы перекусить в дорожной закусочной, как оказался на берегу моря, аккурат у пристани с моторной яхтой, капитаном и владельцем которой по счастливой случайности оказался вышеуказанный Жорик. Сгоняли мы за горизонт, там засели за праздничный ужин с вином, с танцами на задней палубе в стиле буги-вуги, а на закате — уставшие, сыто-пьяные, угомонились каждый в своей каюте.
Раннее утро встретили в обществе новых друзей. Они на старенькой «казанке» подвезли к нашему столу от щедрот своих душ много-много вина и много еды…
Все эти события проплывали перед моим неверным сознанием в темном сыром подвале, где я оказался после завершения праздника свободы. Не представлял себе, сколько провел суток в подземелье, куда подевались гостеприимные друзья и что у меня впереди. Когда концентрация безответных вопросов достигла апогея, а голод с промозглой сыростью довели меня до состояния дрожащего овечьего хвоста — дверь моей темницы распахнулась, и с огромным черным псом на привязи появился черный человек в черной кожаной одежде с дубиной в руке. Не поприветствовав, не пожелав доброго утра, не поинтересовавшись состоянием здоровья и настроения, черный человек сразу приступил к применению дубинки в части моего избиения, под аккомпанемент звериного рычания пса. Завершив воспитательный процесс, черный человек схватил меня за волосы и вытащил наружу, в просторный двор, наполненный черными людьми.
Успев отвыкнуть от криминального беспредела, привыкший к тому, что рано или поздно приходит помощь с торжеством справедливости, я озирался в поисках хотя бы одного дружеского лица. Но вместо доброго сочувствия на лицах окружавших меня людей я видел только злобу и ненависть.
— Что будем с этим делать? — спросил мой конвоир с собакой на привязи.
— Распни! Распни его! — заорала толпа черных людей.
— За что? — спросил я жалостно, сквозь дробный стук собственных зубов.
— А за всё хорошее! — вскрикнул кто-то из толпы. В ответ послышалось то ли ржание, то ли собачий лай.
Далее последовали манипуляции с привязыванием рук и ног к большому деревянному кресту. Уточню — моих рук и моих ног. Почему не гвоздями, а веревками? — вяло прошелестело в гудящей голове. И что это за суд такой неправильный? Да и кто здесь судья? Эта черная безликая толпа?
Когда меня распяли, боль из жгучей притупилась в тупую саднящую, на минуту установилась мертвая тишина, у меня появилась возможность помолиться перед… казнью, что ли… В это мгновение мне на плечо присел черный ворон и… со мной заговорил.
— Ну хоть с тобой напоследок пообщаться, — прошептал я, вспомнив слова Игоря о каком-то вороне, накаркавшем ему пророчество. — А ты кто, птичка?
— Не чли ли в Писании, как я пророка Илию, преподобного Павла Фивейского с Антонием Великим хлебом кормил? — так же тихо произнес ворон, сверкнув черным глазом.
— Это сколько же тебе годочков, птица? — удивился я.
— Не о том думаешь, мальчишка! — укорил он меня.
— А о чем в таких случаях думают? У меня опыта по этой части маловато, — пожаловался я.
— В таких случаях молятся обычно! — каркнул он ворчливо. — Ох, и молодежь пошла! А еще сподобился такой чести — распятия! Да тебя впору в кювет придорожный бросить за такое разгильдяйство.
— Ну, ты тоже, не очень-то! — осадил я птицу. — «В кювет бросить»… Ишь чего удумал! — Потом почему-то застыдился. И кого — какой-то старой птицы… Но помолиться все же надо. Животное право, а я не прав, даже лев, если честно.
Стоило мне сосредоточиться на словах молитвы, как полыхнула она, родимая, газовым факелом высотой до самого звездного неба (по телевизору как-то видел — страшное зрелище). Странное дело — обычно молитва приносила мир душе и вот это верное ощущение, что дело это нужное и Богу приятное. …А тут! Толпа черных людей очнулась, да как заорёт, как зарычит! Гляжу, а в толпе той все мои враги, «ненавидящие и обидящие мя» — с детства до последнего дня моей непутевой жизни. Самое печальное то, что среди них разглядел и тех, которых считал друзьями, соседями, сотрудниками. Они орали «распни его!», они ревели и рычали, лаяли и проклинали. За что, люди!.. И вот они уже и не люди — толпа черных существ превратилась в стаю остервенело рычащих черных псов. За что, собачки!.. Откуда у вас такая ненависть ко мне!
Уж лучше бы меня сразу дубиной по репе, или там — ножом в сердце, ну или на худой конец — очередью из автомата в грудь. Лучше бы сразу, чем наблюдать битый час злобное рычание, эти глаза, налитые кровью, брызжущие ядом пасти с клыками. Уж лучше бы сразу…

— Что, Алексей, боль от веревок притупилась? — прокаркал ворон. — Видимо, тебе кажется, эти черные люди пожалели твою чуткую душу?
— Нет, не кажется! — проблеял я, предчувствуя неладное.
— И все-таки, получи небольшой довесок, — прошипела птичка, — чтобы мучения достигли нормативной кондиции.
— Он еще и по-умному каркать умеет, — проворчал я, пока «мою чуткую душу» не пронзила адская боль. — А-а-а-ай! — вскрикнул я и погрузился во тьму.
В той густой тьме, пропахшей потом, кровью и ужасом, меня, одетого в военную форму с нашивками ВС РФ, схватили когти полу-зверя, полу-человека и швырнули в лужу запекшейся крови. Для начала милая чернобровая девушка прострелила из автомата моё колено. Острая боль прожгла ногу, вонзившись в мозг раскаленной стрелой. Девушка улыбалась. Она выхватила нож, торчавший в бедре лежавшего в луже соседа, и принялась аккуратно расстегивать мои брюки. «Ось тут мы и побачим, шо там в тэбе такэ гарнэнькэ сховалося!» Так, понятно, сейчас будет покушение на мое мужское достоинство. Но у меня еще нет детей! Ужас от столь позорной перспективы перекрыл даже боль в колене. Из центра мозга полыхнул взрыв ярости. Мое тело изогнулось на подобие пружины, выстрелив единственным оставшимся в боекомплекте оружием — оскаленные зубы вонзились в нежное горло склонившейся надо мной девушки. Раздался треск лопнувшей трахеи, разорвалась артерия, в рот брызнула теплая соленая струя, на миг ослепив алым пионерским галстуком глаза. Девушка рухнула в нашу общую с раненным соседом лужу. В ту же секунду, не обращая внимания на поверженную любопытную озабоченную нацистку, выскочил из тьмы плечистый парубок с жовто-блакытной нашивкой на плече и, схватив меня за одежду рванул на себя. Я повис над полем боя рваным мешком с трясущимися внутренностями. Потом я падал. Долго и некрасиво, совсем не так, как хотелось бы, как падают в военном кино настоящие герои. Сначала кобчик, затем спина, а потом и затылок шмякнулся о жесткий мокрый асфальт. Раздалась ругань с обидными включениями «москаль», «свыня поханая», по ушам, по животу, по черепу прокатилась очередь вонзившихся в тело осиных жал.
Видимо, посчитав меня убитым, стрелок вернулся к соратникам, которым пришлось отбиваться от внезапно обнаруженного в черных кустах противника. Нападавшие почему-то ругались на жуткой смеси польских, арабских и английских неприличных выражений. Это что же, наёмники из нацистского заградотряда спасли мне жизнь? Невероятно… А еще более невероятно то, что после множественных ранений я оставался жив. Вспомнив о Ветке, о нерожденных детях, о ненаписанных книгах, до меня дошло, что мучения у меня еще впереди, и будут они, как у Лота в Содоме — изощренными, долгими, на грани отчаяния.
Однако, ворон вернул меня на крест. А, я понял! От бессилья и тупой протяжной боли, я на миг потерял сознание, что милая черная птичка не преминула использовать для усиления эффекта. Пустив по онемевшему телу мышечную волну, убедился в отсутствии пулевых ранений и наличии нетронутых гарной чернобровой дивчиной мужских органов, я даже несколько успокоился.
Перед моим сознанием, очищенным страданиями и страхом, проплыли кадры из фильма «Страсти Христовы» Мэла Гибсона. Помнится, позвонил из города Парижа знакомый игумен, выполнявший тайную миссию по воссоединению Русской православной и Зарубежной церквей. Батюшка только что вернулся из кинотеатра, поэтому сбивчиво, преодолевая возбуждение, накричал в трубку, что фильм произвел фурор, у кинотеатров дежурят конная полиция с автомобилями реанимации, куда из киношного сумрака выносят одного за другим особо чувствительных зрителей в обморочном состоянии. Он посоветовал найти пиратскую копию и обязательно просмотреть, что я и сделал на следующий день. Конечно, особый акцент в фильме чисто по-католически делался на физических мучениях Иисуса Христа. С особой экспрессией демонстрировались пытки, избиения, бичевания Спасителя. Профессионально показаны тонкости распятия с пробоем кистей рук и ступней ног толстыми коваными гвоздями. Подумалось, именно во время показа этих кадров, зрители падали в обморок и даже умирали от инфаркта. Не скрою, и мои очи испустили не одну скупую мужскую слезу… Тогда я подсознательно ожидал, когда же, согласно Евангелию, Спаситель начнет молиться Отцу о прощении тех, кто издевался, бичевал, распинал Его. Уж слишком много там было телесных мучений, уж слишком ослаб Мученик, едва шевеля окровавленными опухшими губами. Но они прозвучали!
И вот сейчас эти слова «Прости им, ибо не ведают, что творят!» — пронзили меня стрелой в самое сердце. …И мне стало невыносимо стыдно. Какой же я христианин, если внутренне горжусь тем, что перегрыз девушке горло, если до сих пор пылает мозг острым желанием самой страшной мести! Я пропищал «Прости им…» — и вдруг живой огонь, тот самый светлый, рождающий жизнь, возбуждающий прощение и молитву за врагов — окатил меня с головы до ног. Куда-то сразу исчезла месть, истаяла сотрясавшая меня злоба. В голове пронеслось: «Не бывает наказания без вины!», если со мной произошло такое!.. Значит и я виноват перед моим Иисусом. Виноват не менее, а может даже и поболее тех палачей, которые окружили меня сейчас, которые убивали меня полчаса тому назад. Все мы виноваты перед Богом! Все!..
Молитва о прощении врагов моих, палачей наших, «ненавидящих и обидящих» — вспыхнула животворящих огнем и сожгла остатки злобы внутри. И подумал я тогда, как хорошо было бы именно в таком состоянии души покинуть землю и взойти туда, куда стремится сердце христианина.
Обратно погрузился в дремоту, опять накатила слабость и тягучее уныние. Неужели еще не всё, прошелестело в тяжелой голове.
И вдруг случилось то, о чем молился, о чем мечтал в самом потаенном уголке души — на грани полного отчаяния, среди трясины черного уныния и горячей надежды — пришло избавление!
Через высокий забор, ограждавший позорное судилище, перелетел прекрасный белый конь с мощным всадником в седле — а в деснице его меч булатный, а на главе его — корона царская! Забор слева от меня рухнул, увидел я Игоря, распятого на кресте. Только другу моему досталось поболе. Запястья рук и стопы ног его пронзали железнодорожные костыли. Перед распятием его, видимо, жестко отхлестали бичом, следы от которого виднелись по всему телу и даже на лице. Кровь от побоев и «ран гвоздиных» успела свернуться и почернеть. Голова мученика со слипшимися волосами, безвольно свисавшая, с трудом поднялась, он тряхнул ею и — вымученно улыбнулся неожиданному появлению освободителя.
Лишь Белый Всадник на белом жеребце взмахнул мечом, как полетели головы черные с плеч, как завизжали псы, забившись в расщелины земные, как слетели оковы с рук наших и ног наших, и оказались мы стоящими на коленях перед торжествующим царственным воином, а он, коснувшись мечом наших голов, зажег в нас огонь силы нечеловеческой, мощи божественной. Очистил нас с другом от крови, грязи, одел в белые одежды. Указав мечом направление на запад, возгласил гласом грозовым: «За Царя, за Родину, за Веру — вперед, на врага!» И улетел всадник по ратным делам победным, и остались мы стоять на коленях и молиться благодарственной молитвой, самой чистой и сладкой.
И взошло солнце над вершинами гор, и вышли мы из сумрака на свет Божий — и понял я, что наконец-то стал настоящим христианином. Потому что стал причастником страстей Христовых. Что понял Игорь, он предпочел умолчать, оставив самое главное для разговора со старцем Никитой, но и друг мой преобразился до неузнаваемости, он сиял, светился, улыбаясь одними уголками губ.
Старец, вопреки нашим предположениям, не разделил нас, а пригласил обоих в свою келью.
— Что непонятно, спрашивайте, — сказал он после долгой паузы.
— Нам что, рассказать, какие «мальчишеские» приключения с нами случились? — спросил Игорь, как мне показалось, с обидой.
— Зачем? Я был с вами, и все видел и слышал, — пояснил отец Никита. — В том вашем приключении имелись кое-какие символические события, вот о них и следует поговорить.
— Белый Всадник, — произнес я задумчиво, — образ царя-освободителя. Это понятно. Что государь призывает на служение, тоже ясно. А что означает наше огненное преображение от касания меча?
— Если вы заметили, Всадник был в образе не царском, а воинском. Значит, помазание на царство у него еще впереди. Когда случится это великое таинство, нам знать не дано. Вполне может случиться, что вы к этому времени постареете, придет время болезней, дряхлости. Ну и чтобы вы не опустили руки, а находились в постоянной готовности к служению — вам и показан образ огненного преображения.
— Это что же, — глядя исподлобья, промолвил Игорь, — мы в момент помолодеем, даже если превратимся в дряхлых стариков?
— Да, — кивнул старец, — примерно так.
— А почему у нас с Игорем были разные мучения? — спросил я. — Ему-то явно больше досталось. Вон, с него до сих пор шрамы не сошли.
— Игорь дольше тебя, Алексей, верит, молится, странствует и… пишет книги. По трудам и воздаяние.
— Так я и думал! — воскликнул Игорь. Глянул на меня. — Помнишь, про ворона тебе сказал? — Посмотрел на старца. — Отныне, Алексею писать, а мне на пенсию?
— Размечтался, — буркнул я. — Да на тебе еще пахать можно!
— Верно, — согласился старец, — отдохнем там. — Он указал на большую икону Страшного суда, причем палец его направился в ту часть, где Господь со святыми, а не... ниже.
— Если честно, — прошептал Игорь, — я уже сейчас чувствую усталость. Никогда раньше странничество не бывало таким трудным.
— Это потому, что я прицепом шел рядом, — предположил я. — А еще твоя встреча с бывшей отняла много сил.
— Точно, — согласился старец. — Сопровождать неофита и прощать неверных — это непростой труд. А ты еще удивляешься, почему тебе достались такие суровые испытания. Так вот тебе еще одно подспорье для преодоления — глянь в зеркало, ты же, несмотря на ворчание аж светишься! Вот увидите, вернетесь к своим дамам, к Макарову — они вас не узнают, так вы помолодели, да посвежели. Это и есть результат той самой прикладной мистики, ради чего мы всё это и затеяли. Это и есть образ того преображения, который у вас впереди. — Старец встал и, хлопнув ладонью по столу, произнес: — Начинайте сотрудничество. Для начала пусть Алексей набросает свою книгу, а Игорь поможет. Дело-то в чем? Раз уж государь призывает вас к служению, вы должны уметь не только говорить, не только писать, но и учить неофитов. Так уж повелось, чем выше уровень руководителя, тем больше книг он пишет, видимо есть что сказать. Как говорится, мыслям и идеям в голове тесно, вот они и выплескиваются на бумагу… Или на что сейчас? На жесткий диск компьютера. Да?..
— Что-то расхотелось от вас уходить, — сознался я. — Может, позволите еще тут пожить? В тишине и во свете.
— Если Игорь не против, — улыбнулся старец, глянув на поникшего было друга, — поживите еще, да начните книгу.
— А я что? — внезапно просиял Игорь. — Только за! Хорошо у вас тут, тихо и спокойно.
— После бури всегда штиль наступает, — напомнил старец. — Пользуйтесь моментом.

Начало продолжения

— Да, вот еще что, — остановил нас отец Никита, — вижу ваше нетерпение, посему предлагаю скрыться в месте сугубого уединения. Сюда в любое время могут нагрянуть гости, там же никто не побеспокоит. — Он взмахнул рукой. — Ступайте по тропинке, спуститесь вниз, поднимитесь вверх и на соседней горе увидите такие же густые кусты. Там древняя сакля отшельника. Занимайте и пишите на здоровье, да благословит вас Господь.
Отправились по тропинке, не прерывая беседы.
— Не знаю, как это назвать по-научному, — сказал я, — но у меня уже началось!
— Да что тут называть, тем более по-научному, — перебил меня Игорь. — Вдохновенье это. У меня, кажется, тоже.
— Это так здорово! — воскликнул я, почувствовав таинственные вибрации в груди. — Как-то мне рассказывала одна беременная девушка…
— Девушка? Беременная? — улыбнулся друг.
— В смысле, не вполне замужняя, — уточнил я. — Так вот срок у нее был малым, но она уже почувствовала, как в ней зародилась новая жизнь — по этим вибрациям.
— Насчет, так называемых «беременных девушек», более-менее понятно, а как у тебя?
— Примерно также. Ничего определенного, просто всё уже здесь. — Хлопнул себя по лбу. — Представляешь, еще ничего нет, а оно уже есть!
Пока разговаривали, успели спуститься под горку и взойти на вершину, раздвинуть колючки, открыть дверь сакли и даже войти внутрь и включить свет. Игорь хлопнул меня по плечу:
— Ты его видишь? — прохрипел он, показывая на икону. — Это «Иоанн Богослов в молчании». Как впервые обнаружил в храме Святых Отцов Вселенских соборов Свято-Даниилова монастыря, так он меня всюду и сопровождает. Это очень хороший знак!
— Так, может сразу и начнем?
— Конечно, только для начала помолимся. Призовем Духа Святого, затем — акафист любимому апостолу Христа.
Пока молились, Игорь по карманному молитвослову, я по книжечке акафистов, найденной под иконой на стареньком скрипучем аналое с новой парчой… Пока нас окутывал голубоватый дымок ладана с поплавка горящей лампады…
…У меня перед глазами пронеслась вся моя жизнь, день за днем, год за годом. Вот я лежу в кроватке, со страхом наблюдаю, как из темного угла комнаты выползает нечто черное, страшное, на кривых волосатых козлиных ногах, я сжимаюсь от парализующего страха, даже не могу вскрикнуть, чтобы позвать на помощь маму. Внезапно вспыхивает свет, и во свете появляется высокий златокудрый юноша в серебристой одежде, он взмахивает огненным мечом и властно прогоняет чудовище вон, потом крестом благословляет меня, легонько касается рукой моей головы. Я, спокойный, засыпаю, а меня осеняет ароматное облако, медленно тающее в сумраке комнаты.
Вот я рассказываю бабушке об этом происшествии, она объясняет, кто такой ангел Божий и почему детей крестят — для защиты и вразумления. Она учит меня простым молитвам, я повторяю за ней, а на душе становится также светло и спокойно, как тогда в кроватке под защитой ангела.
В детском саду я смертельно влюбляюсь в девочку невыносимой красоты, в белых бантах, в белом платье, с большими смеющимися глазами. Мы идем по парку, взявшись за руки, едим тающее на жаре мороженое, я абсолютной счастлив, девочка тоже улыбается, нам очень хорошо вместе. Она с родителями уезжает в Сибирь, я провожаю их на поезд, у меня по щекам текут слезы, ребята с нашего двора смеются надо мной, а мне все равно — в груди все обрывается и там возникает черная пропасть, в которую готов рухнуть, потому что жить мне теперь не с кем и не для кого — она всё-всё самое светлое увезла с собой в том железном безжалостном поезде.
В школе вдруг понимаю, что учеба доставляет мне удовольствие, учителя меня любят, одноклассники — лучшие друзья, мы вместе разбираем задачки, собираем металлолом, ездим на катере по реке, до головокружения играем в волейбол, учимся танцевать вальс, я снова и снова влюбляюсь в девочек, даже дерусь из-за них со школьными хулиганами.
В институте увлеченно работаю над курсовыми, сдаю зачеты, экзамены, собираю картошку в колхозных полях, езжу в стройотряды, выступаю на сцене со стихами, защищаю диплом — и каждый день открываю для себя что-нибудь новое.
Что самое главное — вот сейчас, когда звучат слова молитвы, когда мы с Игорем переходим во свет, откуда вся наша жизнь представляется вполне осмысленным потоком событий, череду которых непрестанно направляет невидимая всесильная рука Промысла.
— Давай же, давай поскорее начнем! — умолял я наставника. — Мне как, писать на бумаге?
— Раз тебя, Алёш, так распирает, то лучше наговаривать на диктофон, а потом расшифруем и запишем буквицами на скрижалях авторских листов.
— А где этот диктофон? — оглядывал я пещеру аскета.
— Да вот он! — Игорь достал из рюкзака, который никогда не снимал, планшет и протянул мне, подключив съемный микрофон. — Сюда говори, а потом разберемся. Сейчас главное — «клёв» не пропустить. Образно это, понимаешь… — прошептал он, доставая свою тетрадку с карандашом.
Но я уже взял в руки планшет, закрепил прищепкой микрофон к лацкану куртки — и улетел мысленно в те дивные дали, где проживали герои прошлых дней, где мы учились жить, дружить, любить, верить.
Садился за стол и говорил, вставал, разминая ноги, наливал чай из термоса и говорил. Выходил из домика, озирал окрестности и говорил. Ложился на жесткую кровать и шептал в микрофон. Под утро забылся прозрачным сном, но и во сне продолжил созерцание панорамы распахнутых передо мной пространств, черных низин, зеленых долин и синих высот. И всюду люди — родные и чужие, друзья и враги — все они открылись мне совсем не такими, как в обыденной жизни, а освещенными истинным светом моего прощения, молитвы за них. При этом меня всего наполняло чувство острой необходимости молиться, склоняя бесконечную милость бесконечно любящего нас Бога любви. Мои слова, проистекающие из глубины сердца, восходили в Небеса и, отражаясь от сияющих высот, возвращались ко мне очищенными от страстей, мирными и пронизанными тихой любовью.
Я летал по иным мирам, спускался во мрак и взбирался по отвесным скалам вверх. Пронзал океанскую пучину первозданного света — и бродил по земле босиком. Мы проживали по-настоящему глубокую жизнь, полную Божественного смысла. Наши страдания не повергали в отчаяние, наши потери приносили немыслимые богатства, каждый вздох со словами Иисусовой молитвы, каждое благодарение воссоединяли нас с Богом Словом, Богом любви и милости, а в конце пути торжественно сверкало истинное совершенство Царствия Небесного.
Я пил из безбрежного источника и не мог насытится, я парил на ангельских крыльях — и не мог и не хотел остановиться. Из сокровенной глубины памяти всплывали счастливые воспоминания о таких же полетах на крыльях моего ангела по красотам рая, когда мой вестник, мой вдохновитель говорил мне: «Смотри, дитя, и запоминай, потом, когда подрастешь, тебе предстоит всё это описать, а я тебе помогу!» И я описывал, словами, голосом, шепотом, чернилами по бумаге, клавишами на мониторе — не важно, только бы успеть, только бы не умереть раньше, чем закончу. Только бы не растерять в затяжном омуте тщеславия — самого страшного вора. Не бойся, уверял меня ангел, не умрешь, не позволю ограбить, я с тобой во все дни жизни.
За три дня и три ночи мне удалось завершить работу над самой трудной частью моей и нашей жизни — до принятия в сердце Того, Кто сказал: «Се, стою у двери и стучу: если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему и буду вечерять с ним, и он со Мною» (Откр. 3, 20)» Следующие части книги, наверное, будут еще трудней, но уж хотя бы всегда найдутся наставники, которые найдут ошибки и помогут исправить, а самое главное — всегда отвесят оплеуху, как Христа ради юродивый Задонского монастыря монах Аарон и, ударяя святителя по щеке, говорит: «Не высокоумствуй!»

Проспав сутки без задних ног, проснулся, оглянулся и, вспомнив вдохновенные труды, улыбнулся. Игорь, сидевший над тетрадкой за столом, встал и позвал наружу. Там стоял старец Никита, опираясь на посох, ожидая нашего появления.
— Вас отныне ожидает новый статус, — грустно улыбнулся старец. — После венчания вам придется взять на себя обязанности по защите семьи от… всевозможной нечисти, духовной и человеческой. Помните, покойный отец Серафим сказывал, скольких недобрых людей он сумел отворотить с вашего пути.
— Да, помню, — кивнул я. — Он мне на прощанье открыл.
— Теперь я, убогий, принял на себя эстафету. Но это до времени, пока вы сами не научитесь. Итак, существует несколько условий для полноценной безопасности. Первое — это никакой надежды ни на силовиков, ни на оружие, ни на бронежилет. Надежда только на покров Божий. Второе — абсолютная вера в силу молитвы. Вы просите в молитве Бога, а Он, Всемогущий, вас защищает. Третье — смирение от Духа Святого. И опять возвращаемся к молитве. Только призывание Духа Святого дарует истинную силу молитвы. Понятно? Ваша немощь — сила Божия — смирение. Всё.
— Помнится, мне удавалось молитвой останавливать ураган, — напомнил Игорь.
— Не только ураганы, но и горы можно двигать, если веру стяжаете с «горчичное зернышко», если «не усомнитесь». И по воде можно ходить как посуху. Только одно «но» — именно смирение ваше не позволит использовать силу Божию не по назначению, а для превозношения. Но уж коль эта Божественная «триада» войдет в душу и займет законное место, то получите абсолютную защиту и для вас лично, и для семьи, и для всех ближних. — Старец поднял глаза и спросил устало: — Всё понятно? Еще некоторое время я вас поддержу, но учитесь сами строить защиту.
— Мы с Игорем видели по телевизору, — сказал я. — Как пресловутого лже-предтечу Владимира обезглавили. Это значит, он от нас отстал?
— Вряд ли, — отрицательно покивал он седой головой. — Эта духовная война у нас до конца жизни. Не один, так другой будет. Так что не расслабляйтесь. Хоть старец Серафим и отводил от вас злых людей и смягчал агрессию нечистых духов, но ведь все равно получали страхования, как древние отшельники. То есть, физически лукашки не смеют нападать, но страх, вопли, шумы там разные — это их инструментарий. Им это позволено. Для чего? Для нашего наказания, от слова «наказ», то есть воспитание, тренировка, искусство. Так что, отцы и братья, «нет нам дороги унывать». Кто сказал?
— Преподобный Серафим Саровский, — прогудел Игорь.
— Видите, как вы подкованы, — закивал старец. — Вот и мои напутственные слова в нужное время вспомните и будете держаться за «триаду» — она не предаст, она из огня вынесет. Благослови вас Господь.

О перемещениях эконом-классом

На закате очередного дня тихой светлой радости сидели мы на лавочке с видом на горы. На этой лавочке, отполированной сидением многих поколений отшельников, «граждан Неба», хорошо творилась Иисусова молитва.
С утра до вечера — целый день — во мне ритмично звучал стих Николая Тихонова со странным нетипичным названием «Баллада о гвоздях»:
Спокойно трубку докурил до конца,
Спокойно улыбку стер с лица.
«Команда, во фронт! Офицеры, вперед!»
Сухими шагами командир идет.
И слова равняются в полный рост:
«С якоря в восемь. Курс — ост.
У кого жена, брат —
Пишите, мы не придем назад.
Зато будет знатный кегельбан».
И старший в ответ: «Есть, капитан!»
А самый дерзкий и молодой
Смотрел на солнце над водой.
«Не все ли равно, - сказал он, - где?
Еще спокойней лежать в воде».
Адмиральским ушам простукал рассвет:
«Приказ исполнен. Спасенных нет».
Гвозди б делать из этих людей:
Крепче б не было в мире гвоздей.
С чего бы это? К чему такая настойчивость, удивлялся я, пока по щеке не потекла непрошенная слеза. Тогда и повернулся ко мне Игорь, с трудом решаясь заговорить о чем-то серьезном. Готовый получить ментальный пинок, поднял я очи бесстыжие, глаза взыскующие на друга.
— Вижу ты смертельно вцепился в идею перемещения по времени и пространству? — произнес он философически задумчиво. — И даже приступил к практическим занятиям?
— Да, — осторожно кивнул я. — Что? Какие-то проблемы на капитанском мостике или в кают-компании?
— Нет-нет, всё нормально, — успокоил меня друг. — В конце концов сам же тебе идею предложил. У меня такое, аскетическое, что ли, предупреждение.
— Давай аскетическое, — промолвил я шепотом.
— Тут такое дело!.. — Поскреб он в затылке. — Понимаешь, если ты попытаешься развить у себя… как это… супер-способности или что-то в этом роде… Тебя так накроет, мало не покажется!
— Да я вроде ничего такого не имею ввиду, — пытался я оправдаться, хоть греха за собой не осознавал.
— Вот это и странно, что не имеешь, а оно есть. Просто пока не замечаешь. Смотри! — Он тронул меня за плечо. — Если тебе понадобится на этом заработать, или, скажем, станешь практиковать идею для своего удовольствия — это полный крах. Такого рода перемещения сами собой приходят. Понимаешь?
— Пока не очень, — сознался я.
— Помнишь, с чего я начал развитие этой темы?
— Да, помню — с Пасхи.
— Именно! — тряхнул он головой. — Только на волне любви к Спасителю, к Его чудесному Воскресению, происходит подобное чудо! Конечно, Господь милостив, и Он поначалу многое простит, но ты стал забираться в такие высокие сферы, откуда и свалиться можно, и разбиться насмерть. Вот я о чем. Я ведь к чему клоню — ни в коем случае не следует вызывать вышеестественные состояния по своей воле, ради любопытства или — не дай Бог — чтобы прославиться. Не волнуйся, когда нужно, когда Господь увидит в твоем сердце настоящую незамутненную любовь, Он Сам тебе сотворит чудо.
— Так мне, что — прекратить изучение идеи о сердце, вмещающем вселенную?
— Думаю, все что нужно, ты изучил. Положил, так сказать, краеугольный камень в основание. Отныне — молитва о вразумлении и стяжании помощи Небесной. Аскетизм, друг мой, и еще раз он самый! Прости, ежели огорчил…
— Да нет, всё нормально. Ты прав. Буду осторожней.

…И всё-таки!.. Труды мои, старания с прилежанием, и особенно живой интерес к сердцу, вмещающему вселенную, время от сотворения мира до наших дней — стали приносить результаты. Как-то прочел в книжечке о последнем афонском старце Тихоне, как он молодому келейнику признался в том, что не всегда успевает прочесть житие святого текущего дня. В таком случае, сам святой является ему в тонком сне и показывает главные события жизни.
Конечно, ко мне пока что не сходили с Небесного царствия святые. Я просто с большим удовольствием читал жития святых из Четьи-Миней святителя Димитрия Ростовского, а иногда — только иногда!.. В том самом тонком сне, когда сон еще не поглотил сознание, а ум продолжает еще и еще раз вспоминать и удивляться подвигам святых — тогда и происходило то самое…
Стою на коленях перед Распятием, упираясь лбом во влажную корявую грань креста, а по моему лицу стекает кровь с ног Спасителя, прибитых коваными гвоздями к дереву, и кровь Мученика смешивается с моими потом, слезами и горячей молитвой о прощении меня, близких и всего человечества.
Мои руки промокают кровь, смешанную с потом и землей, на измученном теле Николая Чудотворца в Вифлеемской тюрьме. Кажется, в его теле не осталось ни одной целой косточки — одни переломы, неправильно сросшиеся, одни гематомы, кровоточивые раны, вмятины на голове — и свет из очей мученика, и моя просьба простить нас за то, что не уберегли, не спрятали, не оградили.
Мои руки протягивают Марии Египетской, завернутой в монашескую рогожку, горшочек с сочивом. А она пальцами берет с поверхности три зернышка, тихо произносит: «Достаточно, при благодати Божией».
А вот по лесу быстрым шагом возвращается домой Марфа Дивеевская. Она совсем еще девочка. Идет, не поднимая глаз, как ей приказал преподобный Серафим, мимо сестер-монахинь, мимо мужчин-паломников, опустив голову в черном апостольнике. А в келье спрашивает у сестры: «А мужчины, они какие? Как наш батюшка Серафим?» Юной схимнице великий святой протягивал три ягодки с малинового куста, что произрастал у него за печью. Сама Царица Небесная подарила Своему любимцу малину из рая. А теперь и Марфушка наслаждается ягодами, слушая дивные слова Батюшки о тех событиях, которые произойдут в России и в мире, аж до самого последнего дня перед Вторым Пришествием. Это Пресвятая Богородица Серафиму рассказала, а Батюшка Марфе открыл великие тайны, да велел никому об этом ни слова.
Незадолго до Марфы избушку Серафима Саровского посетил блистательный молодой генерал, в орденах, со шпагой, в усах, с роскошной свитой. С минуту поговорил с ним Святой, да и выпроводил вон, а вдогонку тому сказал: «Надлежит ему лечение горькое от гордыньки — будет пьянствовать восемь лет, под забором валяться в обнимку с псами паршивыми, пока всё родительское состояние не просадит. Ох-хо-хо-нюшки, горемыка ты наш… Но через таковое смирение покается и спасет душеньку».
Марк Афинский принимает меня в гостях. Внешне напоминает мохнатого медведя, только голос его, спокойный, приятный остался ему на память о младых годах учения в Афинском университете, который не ответил на самый главный вопрос: для чего мы живем? Велит ангелам Божиим накрыть стол в честь паломника, совершившего трудный путь в пустыне. На каменном столе пещеры появляются яства и питие чудесного вкуса. Расспрашивает о вере нынешних христиан. Так ли у вас — и гора отодвигается на пять тысяч локтей, а он возвращает непослушную на место.

А когда старец Никита очередной раз навестил нас, я задал вопрос о «перемещениях». Вот, что он поведал:
— Если взяться за писания книг всерьез, а по-другому не получится, ибо спросится свыше по самому высокому счету, то прибегать к путешествиям по времени и пространствам не то, что вредно, а просто необходимо. Ведь даже описание событий недельной или месячной давности уже потребует от писателя погружение в прошлое. А на что ты способен без т.н. погружений – написание дневника сегодняшнего дня, то есть текущих событий. Это о погружении в прошлое. А теперь о будущем. Не только пророки, апостолы и святители, но и любой писатель вроде фантаста или предвестника стремится узнать, что там, за горизонтом. У фантастов для этого есть логика экстраполяции событий, мечтания и фантазии — согласись, вещи не особенно точные, а чаще просто безумные, если писатель неверующий. А если ты верующий в Бога писатель, то сам Господь позволит, так сказать, подключиться к т.н. информационному полю вечности, где нет ни прошлого ни будущего, но есть и прошлое и будущее с настоящим, как единая панорама событий. Ведь только Богу известно все о будущем, и неужели Он не поделится в полезных объемах верующему и доверяющему Ему сотворцу. Представь себе гениального шахматиста, который видит развитие партии на пятьдесят ходов вперед. Но это всего-то человек, а Творцу и Его сотворцу-человеку откроется вечность в ее абсолютной истине, если это, конечно, полезно, например, в качестве предупреждения, корректировки планов будущего или дарования надежды на лучший исход, без чего современный человек попросту может сорваться в бездну отчаяния. Так что, не мучайтесь сомнениями, смело возьмите благословение и в путь! Если занесёт не туда, ангел-вдохновитель вам же и поможет вернуться на прямую дорогу. Ну и я не оставлю вас без сопровождения, как и обещал старцу Серафиму, который и сейчас посреди нас.
О путешествиях в пространстве. Конечно, ходить ногами, перемещаться с помощью транспорта, как вы с Игорем — это на первых порах полезно, но уж больно муторно и требует здоровья и денег. То есть поначалу нормально, но… грубо и малопроизводительно. Само собой, напрашивается перспектива следующего этапа развития — ментальные путешествия. То есть, оставляешь дома свое грубое вечно чего-то требующее тело, а душой со скоростью мысли перемещаешься туда, куда тебе нужно — как говорится, супер-эконом классом. Опять же поначалу вам в помощь книги и интернет, но со временем, с опытом, и эта обуза отпадет — вот когда наступит реальная свобода, которая божественна, по сути и по происхождению. Ведь только Бог абсолютно свободен, а мы лишь приближаемся с Его дозволения к этому благу. И в этом деле — то же, что и всегда у нас — если будет на то высшее Произволение и наше смирение. Так что из всего сказанного (и опытно выстраданного) получается, что смирение, ниспосланное Духом Святым — это для нас то самое абсолютное счастье, к которому стремится сердце каждого человека, если оно, живо еще.

Разумеется, сказанное старцем немедленно было занесено на «скрижали авторских листов». В душе же возникло такое богатство, такое разнообразие образов, идей, мыслей — это радовало, распахивая горизонты, расширяя пространства… И благодарность Богу Слову за Его слова, солнечными лучами сыплющиеся на наши главы, на наши сердца. И прозрачный сон, полный тех самых «ментальных путешествий супер-эконом классом». И… всё… падение вверх в самый центр океана доброго живого огня…

Бурный поток на фоне штиля

Как верно заметил старец Никита, после шторма наступает штиль. Это весьма приятное состояние души и тела, впрочем, не помешало писательским подвигам. Писали мы с Игорем, словно из пулемета строчили — я на диктофон, он пером по бумаге — только нужные «правильные» слова будто сходили с небес и сами выстраивались в ровные строчки.
По мере спуска с вершины горы в низину приморья продуктивный «штиль» не оставлял нас. И даже встретив на берегу моря Вету, я не почувствовал и тени смятения, что меня обрадовало, а её озадачило. Оказывается, наши дамы — Вета с Аней — проводив нас на «мальчишник», сами отправились в Сочи, где им довольно быстро наскучило и вот, стало быть, вернулись обратно.
Вот почему Вета, оседлав камень, напоминающий пьющую лошадь, под шорох прилива задала свой первый вопрос:
— Ты как ушел с Гошей в турпоход, так ни разу и не позвонил. — Она ошпарила меня сверкающими на солнце глазищами. — Неужели, забыл меня? Неужто не волновался? Может я другого нашла или, скажем, ногу сломала, или вернулась к родителям в «лондонские поля»?
— Отвечаю чес-причестно: нет!
— Что нет? — дернулась она.
— Не звонил, потому что не забыл, не волновался, потому что знал — у тебя все хорошо.
— Расшифруй, — уже мягче произнесла Вета.
— По слову старца, я утром и вечером в молитве перечислял имена тех сорока человек, которых по пророчеству Серафима Саровского мне надлежит на горбу затащить в рай. Тут главное — вера и упорство. А когда называешь имена, перед тобой проходят живые люди. Не скрою, некоторые имена вызывают боль в сердце — значит человеку плохо, иной раз даже показывают образ греха, тогда понимаешь, как за него молиться, каких святых призывать на помощь. Но чаще имена сопровождает приятный мягкий свет — значит, всё у них нормально, всё хорошо. — Взглянул на Вету. Она замерла, боясь пропустить хотя бы слово. — Твоё имя — Варвара, сама понимаешь, — было окутано облаком света, живым, пульсирующим, ароматным. Это и было для меня верным свидетельством того, что ты в норме, всё у тебя как надо.
— Постой-постой, — остановила меня Вета резким взмахом руки. — Ты ведь сейчас не всё говоришь? Можно подробней — что конкретно ты видел?
— Всё, — нехотя признался я.
— И то, как я принимаю водные процедуры в аквазоне? — открыла она рот. — И … там?.. куда царь пешком?..
— Нет, скромница, — успокоил ее я, — и «там», и в аквазоне ты от меня скрывалась будто занавесом. Да и внимание моё сразу переключалось на других. Так что, как видишь, ты находилась под надзором и защитой. Да и звонить во время такого рода путешествия — как-то неприлично, примерно как, сидя в окопе под градом пуль, интересоваться покроем платья, в которое ты одета. В бою лишь бы укрыться от огня противника, выжить и победить во что бы то ни стало.
— Значит, вы с Игорем победили?
— В этом бою пока да, — кивнул я, не отрывая глаз от горизонта. — Только нам сказано неоднократно, чтобы не расслаблялись и каждую минуту были готовы отразить следующую атаку врага.
— Слушаю тебя и даже завидую, — призналась Вета. — У вас, мужчин, всё так определенно: вот цель, вот враг, знай себе дерись и побеждай.
— Если бы всё было так просто, то и не стоило из дома выходить. Почему-то именно, «поднимая труды», как говорят святые отцы, то есть совершенствуясь в аскетизме, в молитве, преодолевая экстремальные ситуации — на грани жизни и смерти — можно достигнуть чего-то угодного Богу.
— Сегодня ночью я с помощью одной хитрой программы преобразовала твои диктофонные записи в цифровой формат. Распечатала и прочла. У тебя получилось более ста страниц текста. — Она повернулась ко мне всем телом, привлекая внимание. — И вот, что я тебе скажу: ты, конечно, только в начале пути, но то, что успел написать — просто великолепно! И если ты ради этой книги меня задвинешь в самый дальний угол, я пойму! Слышишь, Алексей, я костьми лягу, чтобы тебе помочь, или хотя бы не мешать.
— Варя, ну того, не перегибай, — проворчал я смущенно. — Нам с тобой по жизни долго еще идти, рука об руку. Не забудь, у нас впереди счастливый брак с кучей детей и внуков. Уверен, что и об этом буду писать. Так что мне без тебя не справиться. И уж тем более задвигать тебя в дальний пыльный угол — я не имею ввиду.
— Спасибо, — Вета смущенно коснулась моей руки. — А можно еще вопрос?
— Даже нужно, — улыбнулся я.
— И у Игоря, и у тебя меня больше всего заинтриговала тема преодоления границ времени и пространства. Как думаешь, а мне с тобой можно туда, — она показала рукой на сверкающий горизонт. — Ну уж если, как ты говоришь, нам с тобой вместе идти.
— А знаешь, можно! — Тряхнул я головой. — Только… если ты внимательно читала наши с Игорем исследования на эту тему, то должна помнить, что эти «перемещения» — не самоцель и не проявление фантастических супер способностей, а следствие аскетических подвигов… И даются они не для развлечения и тем более не для роста гордыни. Это как пасхальная благодать, как радостное «Христос Воскресе!» после великого поста, огненного покаяния и ударной молитвы.
— Да это я, как раз, поняла, — задумчиво произнесла Вета, погружаясь в воспоминания. — Я о возможности принципиальной.
— Если о принципиальной, то да! Но пахать придется, в поте лица.
— Понятно. Я уже готова! Товарищ командир, веди личный состав в бой!
— Послушай, Ветка, — глянул на нее в упор, — О какой принципиальной возможности ты заикнулась? Что тебя беспокоит?
— Алексей, ты опасный человек! — округлила она глаза. — Ты что, меня насквозь видишь?
— Да брось ты, — махнул я рукой. — Давай-давай, говори, что у тебя за камень на душе.
— Папа… — произнесла она потерянно. — Что-то с ним происходит. Он не выходит на связь.
— Набирай номер, — протянул я планшет, с которым не расставался. Увидев нерешительность девушки, повторил: — Набирай!
Как я и предполагал, на мониторе планшета появилось опухшее лицо сильно пьющего мужчины. Он часто прикладывался к стакану с темной жидкостью, попыхивая толстой сигарой, и внимательно разглядывал меня.
— Георгий, — представился он. — Отец Веты.
— Алексей, — назвался я и повернул планшет в сторону окаменевшей девушки. — А это моя будущая жена. Она волнуется о вас. Давайте, успокоим вашу дочку.
— Детка, у меня всё нормально. Ничего страшного со мной не происходит. Разве только… мама твоя ушла к своему бойфренду, но это не впервой, а для меня так вообще вроде освобождения. Как говорится, леди с дилижанса пони легче. Ха-ха-ха…
— С мамой всё более-менее понятно, — даже не удивилась Вета, — а с тобой-то что? Выглядишь ты, пап, неважно.
— Если в двух словах, то вот что, — он отпил изрядный глоток, пыхнул сигарой и продолжил: — Вам должно быть известно, как бритты завидуют русским. Поэтому растет русофобия. Я-то скрываюсь под английским псевдонимом, но и мне поступают угрозы. Ну, а мой издатель — тот вообще испытывает давление со всех сторон, и если бы не приличные тиражи моих книг со всеми соответствующими прибылями, он бы давно струхнул. Так что торопят меня, заставляют дописать серию и уйти на дно. Мама твоя просто не выдержала этого напряжения и сбежала. Я её не осуждаю. Так что, дочка, видимо, скоро придется и мне бежать — на русскую волю, в родные березовые пампасы.
— Ну, папа, это же очень даже хорошие новости! Приезжай и живи где хочешь. Твой старинный друг Михалыч устроит тебя в лучшем виде. Да и я соскучилась.
— Судя по воспаленным глазам Алексея, он тоже из наших, из щелкоперов-бумагомарак? — усмехнулся будущий тесть, разглядывая меня.
— Верно, Георгий, — сознался я. — Только я из начинающих.
— Дочка, — обратился он к Вете, — прежде, чем связывать судьбу с писателем, подумай хорошенько. Жена писателя — мученица, априори. А то, как мама, сбежишь к нормальному мужику, не изуродованному интеллектуальными пароксизмами.
— Не сбегу, папочка, — кивнула она энергично. — У нас любовь и это… судьба, если ты понимаешь, о чем я.
— У нас с твоей мамой тоже были и любовь, и слава, и деньги, и светские салоны с королевскими особами. И где оно всё теперь?
— Пап, у вас не было самого сильного оружия — веры в Бога. И… смирения.
— Это верно, доченька, — вздохнул старик. — Как ни странно, тебе удалось выйти из нашего заколдованного круга. Ты молодец! Мой старинный друг Михалыч хвалил тебя, да и меня звал в свой клуб верующих. А я вот что-то… запаниковал.
— Ничего, пап, — сказала Вета. — Вот приедешь сюда, к нам, мы тебя и успокоим, и устроим, и с внуками, даст Бог, познакомим. Так что давай, настраивайся на позитив. И это, кончай с виски и сигарами. Ты нам живой и здоровый нужен. Слышишь, папа, ты нужен нам, ты нужен Родине и… внукам.
— Спасибо, дочка, за этот разговор! И тебе, Алеша! Это ведь ты всё устроил! Чувствую писательские приемы. Чую в тебе писателя, парень. А ты, дочка, береги Алешку! Ты с ним не пропадешь. Но и одиночества хлебнешь, — проворчал он, опустив глаза. — Это уже я, старый щелкопёр, тебе гарантирую.
Георгий встал, демонстративно вылил виски из стакана в раковину, затушил сигару, всхлипнул на ходу, вытер лицо кулаком, извинился и выключил компьютер.
— Спасибо тебе, Алеша, — сказала Вета, потупив очи. — И как тебе это удаётся! Чудеса, да и только…
— Хотела перемещений — получи. Да, вот так простенько, хотя бы с помощью скайпа, зато эффективно. Ты тоже того, не расслабляйся, — сказал я, протягивая карту памяти из планшета. — Я тебе следующий транш второй книги подготовил.
— И когда только успеваешь? — удивилась она.
— Так, звездной ночью и утром на рассвете. Мне очень весело работалось, — еле успевал диктовать. Только знаешь, думаю, следующую книгу буду писать нормально, буквицами по бумаге, или по монитору компьютера. Этот бурный «поток сознания» иссякает, превращаясь в спокойную полноводную реку.
— И это хорошо, — улыбнулась Вета. — Перестанешь, наконец, истязать себя по ночам и восстановишь нормальный рабочий ритм.
— Ах, баронесса, в конце концов, что есть норма!.. — изрек я философически. — Да и существует ли она!..

Первое прочтение

Дома Вета протянула мне стопку бумаги с ровными строчками текста книги. Моей книги.
— А можно я тебе сама почитаю? — спросила она, сверкая глазами. — Знаешь, одно дело, когда сам на диктофон наговариваешь, и совсем другое, когда кто-то другой произносит твой текст.
— Давай попробуем, — кивнул я. — Только, Вета, спокойней, пожалуйста, чуть меньше страсти.
Невеста, будущая жена, главный редактор и первый читатель — вот это всё в одном лице — прокашлялась и приступила к декламации.
— Сначала, как водится эпиграф, чтобы всё как у взрослых.

О, сколько нам открытий чудных
Готовят просвещенья дух (Пушкин А.С.)

Яко у Тебе источник живота,
во свете Твоем узрим свет (Пс35.9)

Уже не смогу вспомнить, а если честно, то и не желаю — те мгновения (дни, месяцы, годы), когда во мне зарождалось то неприятие мiра, отторжение «грешной земли», которую использовал в качестве стартового стола для воспарения в пространства Царства небесного. Как в аналогии с космическим кораблем притяжение земли, так и побег от земных пристрастий давался мне с великим трудом. Не отпускала меня гравитация желаний, держали в плену цепи удовольствий. Со стороны стремление вырваться и улететь в бесконечное пространство света, быть может, и выглядело чем-то обыденным или даже скучноватым, но внутри меня ревел ураган огня — вот когда я оценил слова Пригодича «я старый православный дядька и люблю мою огненную религию» и еще «Бог наш есть огнь поядающий» (Евр. 12:29) — и проникся состоянием горения, не желая расставаться с живым, милостивым, просвещающим огнем сокровенного сердца.
Некогда пытливый путешественник, я вежливо выслушивал восторги от посещения красот Востока, стерильной чистоты строений по оси «Нью-Йорк-Лондон-Париж» — а в душе вскипало раздражение, которое гасил из последних сил, унося вон поскорей, пока оно не прорвалось длинным витиеватым ругательством. Как-то наблюдал за реакцией ювелира в третьем поколении по поводу бурных восхищений стразами вчерашним торговцем арбузами: «Вы только взгляните, какой чистоты воды, как ослепительно блистают грани кристалла на солнце, какой богатой многоцветной радугой рассыпаются лучи белого света, если повернуть кристалл под определенным углом!» Если бы у меня в тот миг чисто случайно завалялся в кармане орден за мужество и терпение, я бы немедленно прицепил бы его к лацкану потрепанного халата ювелира. Выслушав с мягкой печальной улыбкой тираду профана, он произнес лишь: «И все-таки это обычное стекло, а я работаю с природными алмазами. Простите».
Вот и моя душа с некоторых пор стала отвергать тленные красоты эрзац-рая в пользу рая истинного, совершенного, о котором Спаситель сказал благоразумному разбойнику, распятому по соседству: «ныне же будешь со Мною в раю» (Лк.23:43).
В фильме С. Герасимова «Журналист» его жена в парижском кафе умиляется разговором двух аккуратненьких старушек: «Знаете, о чем они беседуют? О собачках!» Или из более поздних поступлений – фильм 1997 года «Достучаться до небес» — двое смертельно больных сбегают из больницы. Напоследок они напиваются до беспамятства, воруют, блудят — и непрестанно мечтают о море: «Пойми, на небесах только и говорят, что о море. Как оно бесконечно прекрасно». Вот ведь какой чудовищный обман! И бабушки парижские и это двое любителей земных наслаждений — сломя голову спешат в преисподнюю, в огонь с червями… Нет, чтобы приползти, хотя бы из последних сил, в церковь, да исповедаться, чтобы сжечь свои грехи, преступления, подлость под епитрахилью священника — так нет, они напоследок набирают грехов поболее, чтобы уж с гарантией грохнуться в море… огня. Несчастные! На фоне всеобщего безумия, бегства миллионов от Бога в гости к врагу человеческого — как же возгорается огонь покаяния, ты весь наполняешься благодарностью и светом невечерним.

С того момента, как человек таинством Крещения воссоединился с Церковью, он стал воином Христовым. Наша всеобщая война идет на трех планах — телесном, душевном и духовном, а мы на этом ристалище жертвы, пленные, раненные или воины. Каждому Господь дарует таланты согласно Своему Промыслу, и не каждому дано узнать, какая участь уготована ему лично. Но узнать и принять участие в нашей всеобщей войне — обязанность каждого нормального человека.
Мне довелось в армии научиться убивать людей сотнями тысяч, сжигать бронетехнику — сотнями единиц — но практически заняться ратным делом не пришлось. На первых шагах воцерковления священник велел выбросить оружие и надеяться только на молитву. Отныне монашеские четки станут твоим оружием, сказал он, учись молитве и научи ближних. Чуть позже священник, услышав, какие чудеса стали происходить со мной, предложил записывать их на бумагу. Нехорошо замалчивать чудеса, которые на тебя изливает Господь, сказал он, благословляю писать и писать хорошо, чтобы любой человек сумел понять и пойти твоим путем воцерковления.
Много пришлось размышлять о пути молитвенника и писателя. Не скрою, не раз бросал это дело, откладывал на потом, впадая в уныние, — не очень-то доверял своему таланту… Немало среди духовных наставников побывало и тех, кто просто запрещал писать, а над молитвой «мирянина в прелести» попросту издевался… Пока на помощь не пришел «старший товарищ» и не заставил меня, отбросив сомнения, вернуться к делу, на которое получил благословение. Тут сыграло мне на пользу еще одно замечание — те, кто препятствовал, насмехался или гнал, сами один за другим стали сходить с ума, впадать в ересь или даже умирать. Так, укрепившись в правоте, пронзенный страхом Божиим, поддерживаемый старшими товарищами, вернулся к главному делу своей не всегда праведной жизни.
Преинтересные вещи стали приходить на ум! — образы, идеи, сюжеты. Внутри себя — где-то на глубине духовного сердца — обнаружил богатый клад из воспоминаний. Они там подобно евангельской закваске, всходили, источая на выходе нечто столь простое и бесспорное, красивое и светлое, что диву давался, замирая от причастности к великому равно-апостольскому делу. К восторгу примешивался страх, к величию замысла — волнение вдохновения.
Как-то один весьма агрессивный мужчина решил надо мной посмеяться. Ты, говорил он, лоб здоровенный, да на тебе пахать надо, иди воевать, убивать врагов, защищать своих! Покричал, попил-покурил, а на утро уехал. По пути на передовую попал под обстрел, получил смертельное ранение, не доехав до передовой. В тот день, когда мне сообщили о его смертельном ранении, я улучил часок от дел мирских, зашел в церковь и встал напротив Престола на молитву о его исцелении. Как всегда, после искренней молитвы за человека, не способного молиться, на душе встала тишина — и в этой светлой высокой тишине появились образы, которые не записать не посмел. Мой «подзащитный» горел в огне и уж сгорел бы дотла, но ангел Божий угасил пламя, окутав раненного чем-то наподобие бинтов, только «паче снега убелённых». Двумя-тремя строчками, прямо в метро, записал тот образ в рабочий блокнот между «Подготовить справку по ресурсам 3 квартала» и «Защитить Ведомость в Госплане до 1 июля».
Позже до меня дошли сведения о выздоровлении моего агрессивного знакомого. Во-первых, его тело от плеча до тазовой кости пронзил 30-мм снаряд. Врачи после беглого осмотра отложили операцию в конец очереди — всё равно обречён, чего ж на него силы тратить, вон их сколько после обстрела. Но тот упорно не умирал, чем сильно раздражал врачей. Наконец нашли время и на упрямца. Кое-как зашили на скорую руку — а он возьми и на третий день после операции встал, оделся и запрыгнул в первый же броневик до линии фронта и продолжил громить врагов. Самое странное то, что рассказал мне эту историю наш общий знакомый: и то, как раненый во время болевого шока видел меня на молитве в церкви, как после этого его оперировали, как в него будто влилась какая-то неведомая сила, он пришел в себя, удрал из госпиталя и вернулся на фронт. Сам исцеленный так и не решился показаться мне на глаза и хоть как-то поблагодарить за молитвы. Впрочем, может быть, еще успеет — ведь он до сих пор жив-здоров и продолжает крошить супостатов с удвоенной энергией.
Мне было показано то, как на духовном уровне происходит спасение тех, за кого я молился. Ангелы отводили пути убийц от дороги движения мирных людей. Насильникам юных девушек острое желание рассеивали внимание, переключая на другие жгучие для них проблемы. Глохли двигатели грузовиков, несущихся на прохожих, и спортивных болидов. Меняли траекторию движения пуль и снарядов, летящих в сердце воина. А напоследок мне показали человека, который находился под защитой моей ежедневной молитвы, — он со всех сторон был окружен огненным покровом, в котором сгорало всё зло, направленное в его сторону в виде «раззженных стрел лукавого». Из глубины сердца в полной тишине дивного покоя тихо и внушительно прозвучало: так всегда и поступай.
Пока ехал на автобусе домой, появились в сознании еще образы, простые и неоспоримые. Вот военные инженеры сооружают железобетонное укрытие от попадания снарядов. Роют окопы, устраивают блиндажи. На большую глубину скальных пород, в каменное чрево горы погружают ядерные боевые снаряды. Вдруг одна или несколько ракет огромной поражающей силы в доли секунды прямым высокоточным попаданием превращают защитные сооружения в хлам, а людей, охраняющих и строящих, — в пепел. И вывод: на любую силу всегда найдется более сильная и разрушительная сила… кроме силы Божией!
Итак, какие «защитные фортификационные» сооружения надлежит воздвигать лично мне, человеку Божиему, познавшему собственную немощь и всемогущество Божие? Верно — молитвенное. Правильно — слово, несущее веру в спасительную мощь Бога Слова.

На самом деле, у Веты получалось не совсем так, как я себе представлял. Ей удалось добавить нечто от своей души, от своего опыта, и это привносило в чтение книги весьма приятную живую струю интереса. Подумалось, сколько же нам с этой милой девушкой идти вместе, рука об руку, сколько страстей пережить вместе, может даже слез выплакать. И мысль эта, и сопутствующие ощущения больших предчувствий — и успокоили, и приободрили. Вот почему по завершении прочтения, я прошептал извинения, схватил планшет и под ворчание Веты бросился наружу, на берег моря, где занимался роскошный закат.

Долгий закат с ежевичным вином

Хорошо здесь, красиво и торжественно. Надо мной темнеет фиолетовое небо с россыпью бриллиантового звездного колье, чуть ниже переливается от горизонта до моих ног великая водная стихия моря, подо мной и сзади отдают накопленное тепло камни. Солнечный диск незаметно по дуге спускается к горизонту. Шепчет морская пена, робко плачет в кустах горлица, стрекочут сверчки, издалека потявкивает усталая собачка, женщина зовет « чоловика вечеряты». Полушёпотом, чтобы не нарушить вечерней гармонии, я наговариваю на диктофон то, что сумел извлечь того безбрежного океана благодатного света, о котором так вдохновенно писал и рассказывал Игорь. Наконец, голос хрипнет, глаза устают, по позвоночнику снизу вверх поднимается тупая боль — всё, устал. Не удивительно, после столь мощного «мозгового штурма», сотрясавшего мою немощную плоть в течение многих часов без отдыха.
Встаю, оглядываюсь, вижу взмах руки — зовут меня… И лишь подойдя почти вплотную, узнаю в густеющих сумерках Макарова. Сидит наш авторитет, как простой обыватель, за столом под сенью веранды и жестом предлагает присоединиться к чаепитию. На столе замечаю оплетенную бутыль с почти черной жидкостью. Макарыч наливает нормативную треть стакана, так же молча предлагает продегустировать напиток.
— Ежевичное вино, — нарушает он тишину. — Тут много этой черной малины. И вся она оплетена колючками как бутыль лозой ивы. Однажды пожалел полонянку, очистил десяток кустов от колючек, пересадил на террасу — и вот результат: вино из ежевики. Не только вкусное, но и полезное. Кстати, если захочешь, могу поделиться не только вином, но и соком.
— Спасибо, дорогой, — кивнул я благодарно. — Очень вкусно! Послушай, тебе не кажется, что закат сегодня необычно долгий и мягкий? Я успел наговорить текста страниц на пятьдесят, это же часов на восемь обычного времени.
— В том-то и секрет, что время у тебя необычное.
— Это как?
— Помнишь, из жития преподобного Виссариона? Как однажды он не успевал к ночи дойти до очередного монастыря, взмолился, Бог остановил закат солнца, и оно светило монаху, пока тот не дошел до ворот обители.
— Так то монах, — проворчал я. — Так то взмолился! А я-то просто сидел и шептал под нос в микрофон, а выходит… для меня тоже Господь остановил планово-режимное движение светила?
— Ну, во-первых, не ты, так я взмолился, — улыбнулся Макаров, — а во-вторых, всякое усердие, как известно, вознаграждается. Так что получите и распишитесь. А если серьезно, давай, Алексей, понемногу учись экономить силы, а то тебя надолго не хватит. Я понимаю — вдохновенье, охота пуще неволи и прочее, но ты бы посмотрел, как твоя Вета каждые пять минут с тревогой выглядывала тебя в сумерках. Для нее-то, поди, время тянулось еще медленней, чем для тебя, все ж-таки девушка, любящая… Да ты не дергайся, — остановил он меня, вскочившего со стула, — я уже позвонил ей и успокоил. А нам с тобой еще посумерничать надо.
Мы пересели на скамейку под стеной дома. От стены, нагретой дневным солнцем, веяло теплом. Сиденье, не смотря на тактильную жесткость, оказалось мягким. Я испытывал чувство полного комфорта. Верхний край солнца по-прежнему не спешил утонуть в бордовой глади спокойного моря. Время и впрямь будто остановилось. Или это мы замерли в бездвижном покое?
— Отец Никита вам с Игорем не рассказывал про старца Иеремию? Нет, поди… Он проживает на соседней горе. Он из тех самых «граждан неба», последний, так сказать, из могикан.
— Это же сколько ему лет?
— Да кто ж его знает, — улыбнулся Макаров. — Может сто, а может и сто двадцать. Господь умеет сохранять для нас таких орлов великого полета. Скорей всего, тебе не удастся его увидеть воочию, но я тебе сейчас подарю одну замечательную молитвенную формулу. Во-первых, старцу Иеремии известно всё, что творится не только здесь, но и по всей земле. Афонские отшельники называют это явление — смотреть телевизор. Конечно, телевизора в обычном смысле они даже не видели. А то, что им дано — это созерцание всего и вся. Для чего? А для того, чтобы знать, о ком и о чем молиться. Ведь молитвы таких как наш Иеремия, способны горы двигать, войны прекращать, целые государства уничтожать. Только вот не надо это ни Богу, ни старцу, ни нам. Понимаешь, всё, что делается под небом, происходит по воле Божией или по попущению Божиему. Отсюда, из осознания этой простой истины, и происходит наше смирение.
— Так что за формула? — спросил я, заинтригованный.
— Не спеши, Алеш. У меня было немало случаев, когда я уже срывался в адскую пропасть, но в последний момент невидимая сила меня останавливала. Что это было? А просто вопил мысленно: «По молитвам старца Иеремии спаси меня, Господи». Однажды видел я в тонком сне, как враг крадется в наш блиндаж. У моего изголовья встал Иеремия и прошептал «беги!». Я встал, разбудил троих бойцов, и мы выползли по окопу в противоположную сторону, а в блиндаж бросили гранату. Несколько раз я вообще становился невидимым. Это было так. Нападала тревога, я произносил молитву Иеремии и видел, как мимо, буквально в метре от меня, проезжает или проходит целая рота врагов, вооруженных до зубов, с оружием наизготовку. Ну и так далее. Так что, Алексей, как тревога накатит, или страх, повторяй эту молитву, и старец, видя по своему «телевизору» твое положение, отведет любое зло.
Он похлопал по сиденью скамейки.
— Это ведь его подарок, старца Иеремии. Захочешь помолиться всласть, приходи, садись в любое время дня и ночи и «плети лапти духовные».
— А у меня и сейчас непрестанная Иисусова молитва стучит в ритме сердца.
— Это тебя старец приветствует и благословляет. Цени, Леша! Не каждому он благоволит. — Макаров понизил голос. — Кстати, Сам тоже на этой скамье сиживал. Понимаешь, о ком я?
— Догадываюсь, — прошептал я, кивнув. — Но уж Самого-то старец, поди, благословил лично?
— Да, устроил им встречу в горах. Эх, и здорово быть на службе таким людям! Словно крылья за спиной вырастают. Ведь они такие — не просто рабы Божии, а ближайшие друзья и помощники Господа. Только вдумайся, что это, как это!
— Прости за такой вопрос, Макарыч, — прошептал я, — а когда Сам-то явит себя народу? Не скажешь, убогому?
— Скажу, Алексей, — едва заметно кивнул. — Тоже, что и сотням таких как ты скажу: когда на то будет Господня воля.
— Поня-а-а-атно, — проблеял я разочарованно.
— Одно скажу точно, Алексей. — Он ободряюще хлопнул меня по плечу. — Ты доживешь и еще успеешь послужить. Так что, будь готов!
— Всегда!

— Леш, ты случайно не читал «Ежевичное вино» Джоанн Харрис?
— Слушал аудиокнигу, — ответил я. — Это вино в бутыли ежевичное?
— Точно, — кивнул Макаров. — Там есть такое место: писатель которого покинуло вдохновение, открывает холодильник, а там ростки пшеницы, салат, шпинат, йогурт. Ему же хочется большой сэндвич с омлетом и беконом, кетчупом и луком с чашкой крепкого чая. Ассоциации, проворчал он. Всё это из прошлой жизни, когда я писал. В ту минуту из старого приёмника прозвучала песня Стива Харли из жаркого лета 1975 года «Заставь меня улыбнуться».
Макаров тихонько запел хрипловатым голосом:
— Вин ор лоуз, итз хард ту смайл
Резист, резист!
Итс фром ёрсэлф юлл хэв ту хайд,
Кам ап энд сии ми ту мэйк ми смайл.
— Ничего себе! — удивился я. — Ты не устаешь меня удивлять. А как переводится?
— Примерно так:
«Победа или поражение, трудно улыбаться.
Сопротивляйся, сопротивляйся!
Тебе придется скрывать это от себя
Подойди, посмотри на меня, заставь меня улыбнуться!»
— Неплохо! — снова удивился я. — Главное, рождает те самые ассоциации, о которых вспоминал старый писатель.
— Ну да, а еще — понимаешь, это же семьдесят пятый! Это молодость! И у того писателя, и у меня, и у нашего поколения, из которого мало кто выжил. И вот это всё — сплелось и распустилось как цветок, как это черное небо ежевичного цвета, как слова песни с просьбой заставить ее улыбнуться… Ты меня понимаешь?
— Не уверен, что абсолютно, но за великолепные ассоциации огромное спасибо! Может, из этого вечернего цветка, ежевичного вина и твоих летних воспоминаний из молодости — что-то вспыхнет у меня вот тут, — хлопнул себя по левой стороне груди.
— Еще как вспыхнет, — уверил меня старый солдат. — Особенно, когда чуть постарше станешь. Увидишь, этот вечер, эту скамейку, черное вино и черное небо будешь помнить всегда.
Наступила тишина. Такая, что ни звука, ни шепота, ни всплеска… В минуту внезапного затишья вспомнил, что рядом со мной старый солдат, опаленный огнем войны. Наверное, и у него во время боевых действий наступали такие минуты затишья, когда слышишь стук сердца соседа по окопу и собственное дыхание. Скоро этот покой сменит рокот войны, гром и черный дым, и он это знает, может именно поэтому так дорого ценятся минуты покоя.
— Послушай, Макарыч, — тихо произнес я. — Я, как ты знаешь, человек сугубо мирный.
— Это ты-то мирный! — воскликнул Макаров. — Да у тебя за плечами такие спецоперации, которые под силу целой дивизии. Думаешь, мне неизвестно о твоих ратных подвигах!
— Если честно, — признался я, — эти подвиги не мои, а моих духовных наставников. Мне об этом много раз напоминали, так что усвоил. Поэтому вопрос! Были у меня видения, в которых я участвовал в самых горячих боевых действиях. Игорю тогда в бою голову оторвало, мне ногу по колено. И всё это было таким ярким, явным, страшным!
— Об этом забудь! — строго сказал солдат. — Использовать на войне таких парней, как вы с Игорем, — это как электронным микроскопом гвозди забивать. У каждого мужчины на Руси Святой своё военное предназначение. У тебя — молитва и книги. Вот этим и занимайся без сомнения. Это твоя война — духовная, самая безжалостная, где цена вопроса не тело, которое рано или поздно все равно умрет, а душа человеческая, вечная и бесценная для Бога. Тебя Господь одарил великим талантом — приводить людей в Церковь, а это тысячи спасенных душ! Помнишь притчу?.. там на одну чашу весов положили все ценности земли (золото, бриллианты, недвижимость, акции), а на другую — одну лишь душу обычного человека. И эта самая душа перевесила все ценности человечества. Так видит Бог, так и мы должны относиться к душе.
Я снова пытался встать и откланяться. И снова крепкая рука вернула меня на скамью.
— Да не волнуйся ты о своей Ветке! Спит девушка без задних ног. Кстати, одобряю твой выбор — девушка из такого уникального боевого расчета, который убывает с каждым днем. Она будет тебе верной женой, первой помощницей в писаниях, да и матерью детей — мудрой, ласковой и любящей. — Он хлопнул меня по колену. — А когда познакомишься с Веткиным отцом — будет тебе друг на всю жизнь. О, это такой мужик! Вернется на родину, такое тебе расскажет! Закачаешься! Ну ладно, ладно, Алексей, ангела тебе на сон грядущий. Обращайся.
Макаров оказался прав. Заглянув в комнату невесты, рассмотрел в свете луны ангельское личико, услышал мерное дыхание. Как хорошо, что будущая жена не храпит, подумал, а вот ей не позавидуешь, говорят, храплю я, как пьяный боцман.
Однако, что ведь интересно! Третья ночь накрыла землю черным крылом, меня бессонницей, а спать-то мне совершенно не хочется.
Ночь перед…
Прежде отшествия по местам ночной дислокации, прижал Ветку к груди с прыгучим сердцем внутри. Невеста на миг подавшись ко мне, нашла силы мягко отстраниться и, опустив долу скромный взор, прошептав: «Потерпи еще ночь, а после свадьбы я вся твоя», — немой тенью скользнула в последний девичий приют.
Оставшись наедине, окутанный густым сумраком, несколько ошеломленный и отчаянно одинокий, поплелся в свою мальчишескую юдоль. В комнате пересек поток лунного света, льющийся из окна, снял обувь, одежду и мягко повергся на хладное ложе. Автоматически прошептал «Слава Тебе, Боже мой, слава Тебе…», сначала холодно, затем, с канонической теплотой, втянулся в молитвенную струю, почувствовав легкое опьянение, отдался мягкому теплому потоку тонкого сна.
Оказался меж двух огней — справа светлым и горячим слева. Так, ясно — один ангел Божий, другой падший. Слева зудело желание одеться, схватить вещи и дать деру, пока есть возможность. Справа майским теплом веяло покойным семейным счастьем, надежным и веселым от детского смеха. Как там у НашегоВсё: «Мой идеал теперь — хозяйка, Мои желания — покой, Да щей горшок, да сам большой». Уж ежели опальному пииту сии глаголы нежили мятежную душу, чего мне-то желать, усталому от путешествий, одиночества и скорби. В глубине сердца, там, куда обычно направляю самые горячие молитвы, самые сокровенные желания — на самой глубокой глубине — прошелестело: «Верное решение!»
Почувствовав справа ароматное движение света, повернулся и… увидел того, кого так часто представлял себе — Ангела. Молитва по-прежнему пульсировала на уровне гортани, что уверяло меня в защите от тьмы и надежности истинного посланника света. Какое-то время я просто любовался Ангелом, его огненными крыльями, сияющим ликом, мечом в одной руке, крестом в другой и развевающимися одеждами. От него исходило весьма приятное дружественное светлое тепло и тонкий аромат райских садов.
— Ты явился, чтобы укрепить меня в сей миг одиночества? — спросил я мысленно.
— Да, увидел твое смятение и желание сбежать, потому и стал видимым, более убедительным, — ответил посланник небес. — А вообще-то я всегда рядом.
— Да, только чувствую твою близость и защиту не так часто, как хотелось бы, — проворчал я.
— Зато минуту назад так горячо шептал в молитве: «Ангеле Христов, хранителю мой святый и покровителю души и тела моего, вся ми прости, елика согреших во днешний день, и от всякаго лукавствия противнаго ми врага избави мя» — что не мог не услышать такую молитву.
Ангел полыхнул светом, взмахнул мечом, отгоняя тьму, что слева, куда-то далеко. Осенил крестом четыре стороны, верх и низ. На меня накатила волна приятного тепла. На душе установилась невероятная тишина. Будущее представилось сияющей дорогой, прямой и ясной.
— Помнишь, старец рассказывал тебе, сколько раз его молитва ограждала тебя и друга твоего от нападок тьмы? Сейчас покажу тебе образ покрова Божиего. Не тщеславия ради, но укрепления веры для.
Перед моим взором раскрылась объемная карта с белыми трассами моего пути и черными каких-то мрачных существ. Черные ломаные линии, приближаясь к белой трассе моего путешествия, останавливались в нерешительности, потом резко разворачивались, удаляясь в противоположную сторону. Понятно — ангелы уводили нечистого духа прочь от моего благословенного пути.
— Весьма яркая иллюстрация! — восхитился я. — А как же ночные видения? Когда нас бросали под поезд, отрывали голову Игорю, мне — ногу по колено?.. Наконец, распятие и покушение на мужское достоинство? Страх и боль испытали такие, будто всё это было наяву.
— Прости, Алексей, — ответил Ангел, как мне показалось, смущенно, — но эти искушения вам с Игорем суждены были от начала пути. Так нужно было. Понимаешь? Зато в реальной жизни ни тебе, ни Игорю, ни Варваре, никому из ближних — пережить такое не суждено… Ну, почти… Нет, конечно, совсем без скорбей в земной жизни обойтись не удастся.
— Ну, это даже я уже понял, — кивнул я не без печали.
— Алексей, — сказал Ангел, как мне показалось печально. — Тебе наверняка известно, что Бог умалил Своё всемогущество на величину человеческой свободы воли. В этот миг Господь видит все твои потаенные и явные желания и стремления. И только Ему, всеведущему, известно, как с помощью твоих духовных наставников направить тебя на истинный путь. Понимаешь, Господь учитывает твою свободу и Ему известно, как ты поступишь, в случае принятия или непринятия благословенного тебе пути. Но верно то, что для тебя выбран наилучший и самый безопасный вариант. В сей миг именно этот вариант внушается в молитвенном предстоянии твоему духовнику. Меня пока не известили, но очень скоро мы с тобой узнаем всё.
Голова моя была готова взорваться от напряжения. Мелькнула мысль: вот так, примерно, и зарабатывают инсульт. Самые тревожные подозрения скрутили меня колючей проволокой. Но вдруг в центре моего напряжения прозвучала фраза, которая часто приводила меня в состояние пловца, от бурного шторма достигшего спасительного берега: «Смирись, и все твои скорби превратятся в мирный покой». Ангел переждал время моего смятения и сказал с любовью:
— Помни, не всегда желаемое для нас хорошо, чаще всего наоборот. Обещаю тебе, — уверил Ангел, — я всегда буду рядом. И всегда приду на помощь, если конечно, будешь просить об этом.
— Благодарю, Ангел! — искренно воскликнул я. И успокоился.
Под шепот Иисусовой молитвы, с мирным настроем, ощутил потребность выйти к морю. Здесь, на кромке большой воды, по сравнении с величием стихии, наши мелкие страсти таяли и испарялись. Я почувствовал необходимость взобраться на гору и там замереть в немом молитвенном восторге. Сквозь заросли колючего кустарника, падая и вставая, упрямо поднимался по каменистой осыпи вверх. Наконец, встал на краю отвесной скалы, воздел руки к небу и под ритмичные удары сердца, под немую молитву совершил самое главное — «Гóсподи, устнé мои́ отвéрзеши, и устá моя́ возвестя́т хвалу́ Твою́». Да, я благодарил Бога и обещал принять с миром любое Его повеление.
Рассвет застал меня на берегу моря. Казалось, проживал в этот миг не часы с минутами, а месяцы и годы — так растянулось время, так уплотнилось пространство.
Ко мне, так и не успевшему поспать, весь необычайно взмыленный, потный, в дорожной пыли — прикатил на машине Петра старец Никита. Выскочил на галечную дорожку, проскрипел быстрыми ногами по направлению к нашему коттеджу. Если бы не крайняя усталость, я бы, наверное, здорово испугался — таким старца никогда не видел. Что-то случилось экстренное! Пока бежал ко мне, старец бросил через плечо Петру: «Приведи старшого!» Подошли они вместе — Макаров со старцем Никитой, отдышались, выпили по кружке холодного чаю с лимоном, приняли на себя достойный вид… Да говорите уж, сколько можно кота за хвост, мысленно завопил я.
— Сегодня ночью вызвал меня к себе духовник отец Иеремия — начал он сокрушенно, — и отчитал как мальчишку. Спросил меня: «Ты уже выкопал могилу Варваре?» Я так и обмер. «Разве не знаешь, как убирает Бог с пути будущего монаха близких, ставших на его пути к постригу?» Ну и припомнил мне судьбу нескольких наших общих знакомых. — Отец Никита вздохнул, вытер ладонью пот с лица и, понизив голос, продолжил: — Если коротко, то вымирали семьями, попадали в катастрофу, падали замертво по пути в ЗАГС, ну вот так…
— Мне тоже приходилось слышать о таких трагических событиях, — вклинился Макаров. — Только у нас разве не другой случай. Разве Алексея готовят к монашеству?
— Иеремия сказал: «Писание церковных книг — это равномонашеский подвиг и даже равноапостольский. Не чли ли у Апостола Павла, что «Неженатый заботится о Господнем, как угодить Господу; а женатый заботится о мирском, как угодить жене (1Кор. 7-32,33)». Так что же мы будем мешать нашему верующему брату, испытанному в подвигах, угождать Господу?! Да не будет сего!» Пока ехал сюда, подумал, а ведь как это верно! Когда молишься и пишешь по молитве, по благословению — мешать человеку в таком состоянии вдохновения — преступление. Это же можно такое наказание получить, что мало не покажется. Поэтому я бегом прямо сюда. Пока вы не затеяли вашу свадьбу. Прости, Алексей! Не доглядел я, не посоветовался со старшим по званию, по опыту — вот и совершил ошибку. Прости…
Все разом умолкли. У меня внутри встала мертвая тишина, лишь сердце грохотало, казалось на всю огромную вселенную. Краем глаза увидел, как стоявшая в дверях Вета, тенью проскользнула внутрь. Мне страшно было подумать, что я скажу ей и что услышу от нее, как она будет плакать, а я ничем не смогу ее успокоить.
Впрочем, спустя полчаса я узнал, что Вета молча взяла паспорт, деньги и налегке покинула Форпост. Лучше бы она меня ударила, устроила истерику, закричала! Но девушка предпочла молчанием покрыть подвиг собственного смирения. И это только добавило горечи в чашу моей скорби, впрочем, с той минуты у меня появилась уверенность, что огненная адская боль отныне не оставят меня до конца моих дней.
— А что насчет Игоря? — спросил Макаров упавшим голосом. — У него же фактически тоже послушание, что и у Алексея.
— С Игорем всё по-прежнему, — ответил монах. — Он в течение писательской жизни, уже потерял и жену, и возлюбленную, и эту, парижанку, что предала его и сюда с дитём приехала. Он фактически погиб от взрыва во время теракта, но Бог воскресил его и послал дорогами странствий искупить и осмыслить то, что с ним произошло. Так что, прав был Игорь, когда предположил, что у них с Лешей произошла рокировка, как он выразился. Так что одному в авангарде воевать, другому восстанавливать, что враг порушил.
Я молчал, наблюдая внутренним зрением, как взрыв смятения постепенно сменяется абсолютным покоем. Что-то вроде «будь что будет» плавно выходило на прямую линию «да будет всё по воле Божией». Тьма просачивалась вниз, в бездну под ногами, а очищенный скорбями путь в Царство Божие раскинулся светлой траекторией от ног моих — в пылающие ослепительным сиянием не-беса. И даже не тихая мирная радость, а беспредельное счастье наполнило меня и позвало в дорогу Домой. И я подчинился, встал и пошел.

Там, на высокой горе

Почти незаметно приблизилось время финала. Мы стояли на вершине горы, куда прилетали на огненных крылах ангелы, чтобы унести с собой в Царство небесное. Ради этой минуты, растянувшейся на годы, взбирались по каменистой осыпи, обдирая колени. Это ведь только грешить, как с горки на санках вниз лететь — весело, шумно, дух захватывает, опьяняет. Очищать же себя от преступлений, от мрака и пустоты — это всегда через усилие, с потом и кровью, нередко на грани отчаяния… Зато стоять на вершине, ожидая свою очередь отлёта в бережных ангельских объятиях — огромное удовольствие. И такие прекрасные мысли рождаются в душе, в предчувствии чудесного воссоединения с Богом, что хочется громко петь и тихонько плакать.
Ясное осознание твоего прощения кротким всемогущим Иисусом, дарует нам желание благодарить, молиться и бесконечно прощать всех, с кем шагал по жизни. Вот они все передо мной — живые и мертвые, добрые и злые, светлые и мрачные. Нас познакомил Господь, сблизил и спаял — для того, чтобы мы учились любить и терпеть.
Здесь, на вершине горы, мы выстроились в бесконечную цепочку, но каждый отдельным звеном. И нет у меня ни к кому претензий, рухнули цепи раздражения, заземлились вспышки гнева, растаяла в синей высоте зависть. Между нами мизерная, почти незаметная разница наших несовершенств — особенно на фоне безбрежного океана Божией любви к нам, детям Своим. Свет истины изгоняет из души остаточные пылинки мрака. У тебя одно стремление — влиться в поток света, соединиться с океаном милости. Это весьма приятное и радостное чувство…
Конец