ШАНС

ШАНС

        Пётр Фёдорович заканчивал уже свою работу в цехе и складывал инструменты, как вдруг от неожиданности вздрогнул.
        — В админкорпус в пятый кабинет зайди, в профком, в местком или как там, — сквозь грохот и лязг станков и машин прокричала ему в ухо невесть откуда взявшаяся нормировщица и убежала.
        Тревожное, беспокойное что-то шевельнулось в душе.




        Пётр Фёдорович с каким-то нехорошим чувством приблизился к начальственному кабинету номер пять, робко взглянул на дверь и в нерешительности остановился. Там были три таблички — «Начальник штаба ДНД Павел Петрович Белоконь», «Председатель месткома Иван Иванович Рябоконь», «Председатель профкома Анатолий Васильевич Коньвпальто» и четвёртая — «Добровольное общество спасения на водах».
        «Куда же, к кому же мне? — лихорадочно заметалось у него в голове, — в местком или в профком? А общество спасения на водах — к чему оно тут вдруг здесь в их кабинете? Наверное, заставят вступить в это общество. В ДНД точно не заставят, потому что в ДНД я уже состою. Что она сказала — в местком или в профком? Да ведь, кажется, это одно и то же. Тогда почему же у них разные председатели?»
        — В профком, в профком, — словно прочитав его мысли, сказал человек за столом справа, едва он перешагнул порог. — Я председатель профкома. Проходите, садитесь.
        Пётр Фёдорович робко присел на краешек стула.


        «Ну какой же он конь в пальто? — подумалось. — Обыкновенный человек, как все, правда только что волосы из ушей и ноздрей растут, да и то немного, только совсем чуть-чуть, у других и побольше того бывает».


        — Наслышан, наслышан о ваших трудовых успехах, не зря вы на доске почета висите — полторы нормы выполняете, хорошо, славно трудитесь во имя и во благо… Э… Во имя и во благо, так сказать… Э... — сказал председатель профкома и расплылся в широкой добродушной улыбке. — Ну и вот настал наконец сегодня ваш звёздный час, пришёл и на вашу улицу праздник — подошла очередь на получение жилья, и вот мы тут посоветовались и решили… Да... Ну, в общем, принято решение выделить вам отдельную двухкомнатную квартиру в новом, только что построенном доме. Так что поздравляю вас, уважаемый Пётр Фёдорович, поздравляю! — И он с большим чувством затряс в рукопожатии руку Петра Фёдоровича.
        Пётр Фёдорович от неожиданности обомлел и так и застыл неподвижно, как статуя с протянутой в рукопожатии рукой, хотя председатель уже высвободил свою и снова уселся за стол.
«Спасибо, спасибо!» — хотел было сказать Пётр Фёдорович, и это были единственно правильные в этой ситуации слова, но от волнения у него сначала перехватило дыхание, и он только хватал ртом воздух, как рыба на берегу, а потом, когда его отпустило и дар речи вернулся, его охватило такое огромное тёплое чувство благодарности, что захотелось сделать председателю что-то очень хорошее, что-то очень большое хорошее, и он, непонятно почему даже для самого себя, не осознавая, не контролируя себя, ни с того ни с сего, ни к селу ни к городу, с бухты-барахты, к удивлению и ужасу своему совсем несуразные, несусветные слова сказал: «А у вас волосы из ушей растут».
        Пётр Фёдорович хотел было остановиться, но язык не слушался его, и он, замерзая на месте от ужаса, понял, что это не он говорит, а какой-то бес изнутри него. Пётр Фёдорович всеми силами сопротивлялся, пытаясь перебороть беса, но ничего не получалось, а тот между тем продолжал: «Но вы не расстраивайтесь, товарищ председатель, я бывший парикмахер, и сейчас я быстренько их состригу, чтобы было красиво. И в носу, в носу тоже состригу, — тут особые ножнички нужны и сноровка, чтобы случайно не поранить. Но я парикмахер высшей категории и всё получится, так что не волнуйтесь».
        Улыбка сразу же сошла с лица председателя. Он как-то удивлённо, непонимающе посмотрел на Петра Фёдоровича. Задумался.
        «Гм», — сказал он.
        Рассеянно посмотрел в окно и снова сказал: «Гм.
        Гм, хм».
        Потом стал перебирать бумаги на столе, перекладывал папки с места на место, с места на место, листал и листал бумаги, листал и листал, поплёвывая на пальцы и посматривая на часы, и наконец сказал: «Гм, хм. Да…»
        Пётр Фёдорович, не зная что делать, съёжившись, сидел.




        — А вы знаете, — сказал председатель, — а вот тут неожиданно в списках обнаружился ветеран, участник, льготник, внеочередник то есть, и эту квартиру в этом месяце придётся отдать ему — ничего не поделаешь — закон есть закон.
        Но вы не расстраивайтесь — у нас другой дом скоро сдаётся, приходите через три месяца.
        Пётр Фёдорович, в растерянности, понурив голову, ушёл.
        Он пятнадцать лет стоял в очереди на квартиру, наконец дождался, и вот на тебе! — такой конфуз.


        Дома рассказал всё жене.
        Она всплеснула руками.
        — О боже ж ты мой! — вскричала она, — какой же ты болван! Это ж надо быть таким идиотом, чтобы ляпнуть такое! — И схватила сковородку и ударила Петра Фёдоровича по голове.
Пётр Фёдорович, чувствуя и осознавая свою вину, стерпел и попытался оправдываться.
        — Да я даже и сам не знаю, как так получилось, как будто бы и не я это сказал, а бес какой-то, который в меня вселился.
        Но такой ответ жену совсем никак не удовлетворил, и она запустила в него утюгом.
Пётр Фёдорович, однако же, в последний момент уклонился, и утюг влетел в сервант, разбив в нём вдребезги всё — и стёкла, и зеркала, и чайный сервиз, и так любимые Петром Фёдоровичем хрустальные бокалы.
        Пётр Фёдорович считался на работе хорошим, уважаемым работником — передовиком производства, и такое обращение с ним его очень обидело, и он хотел было уйти в другую комнату и запереться там, но вспомнил, что второй-то комнаты у них пока что ещё нет— её только обещали дать, а сейчас была только одна комната в коммуналке с семью соседями, и тогда он направился было на кухню, но там спал на полу вдрызг пьяный совершенно голый сосед, разбросав во все стороны руки и ноги и выставив на всеобщее обозрение все свои члены и органы, весь срам.
        Это расстроило Петра Фёдоровича окончательно, и он вернулся, осел на пол и застонал, обхватив голову руками, и уже совсем не чувствовал, как жена била его по голове веником, била, била, била, в ярости, в остервенении, в исступлении, до изнеможения, пока, обессилевшая, сама не рухнула на пол.




        Через три месяца, как было сказано, Пётр Фёдорович снова пришёл в профком и по этому случаю даже надел новые носки и до блеска накремил ботинки, так же, как и когда на выборы ходил.


        Председатель, не поднимая глаз, очень долго ворошил бумаги, ворошил и ворошил, а потом сказал: «Вы знаете, нас смежники подвели, и поэтому вовремя дом не сдан, и сейчас идут доработки, устранения недостатков. Приходите через полгода».


        Через полгода снова нашёлся повод отказать, и новый визит был назначен через год. Но через год произошёл переворот, страна развалилась, и все стройки были остановлены. А потом очереди на квартиры на предприятиях ликвидировали и соединили их в одну гигантскую общегородскую горисполкомовскую очередь, которая не движется уже двадцать пять лет. Строительство домов, однако, со временем возобновили, но квартиры теперь стали только продавать, а у Петра Фёдоровича денег на покупку не было, а то, что лежало на его и жены сберкнижках, накопленное за всю долгую трудовую жизнь, государство, как и у многих миллионов других людей, украло, и он так и остался в своей несчастной комнатке в коммуналке с семью семьями соседей и от горя запил. Жена его бросила, и после этого он вообще стал совсем законченным алкоголиком, перестал бриться, зарос бородой почти до пояса, и теперь, когда очень уж сильно выпьет, то бьётся головой о стену — а стена тонкая, гипсовая, и мне слышно всё — слышно, как он кричит: «Шанс! Это был шанс! А я, дурак, его упустил! Потому что язык мой — враг мой! А молчанье — золото! Молчанье — золото! Молчанье — золото! Но вот теперь-то, как только мне снова выпадет шанс, я его уже не упущу, теперь-то я его уже не упущу ни за что на свете! Теперь я учёный! Фигушки вам, бесам! Теперь буду молчать, чего бы мне это ни стоило, молчать, как рыба, потому что язык мой — враг мой, а молчанье золото, молчанье золото, молчанье золото! Только скажу «спасибо» и всё, и сразу же буду молчать. Только «спасибо» и всё — и ни гу-гу, молчок, рот на замок».

        Грустно, печально слышать эти его слова, хорошо осознавая, что никакой шанс ему уже никогда в жизни не выпадет, ведь в состоянии постоянного хронического алкогольного опьянения, отравления, интоксикации впереди ему светят только алкогольные психозы, включая белую горячку, и шансов нет уже никаких ни на что, даже на жизнь.
_____




        За окном кружит метель, свирепо, злобно завывает ветер, за дверью по коридору и на кухне бегают и дерутся между собой пьяные соседи, а за стеной Пётр Фёдорович мечется и мечется по комнате и всё бьётся и бьётся головой о стену и всё повторяет и повторяет: «Шанс, шанс, шанс! Шанс, шанс, шанс! Шанс, шанс, шанс!»
______________________________