Прозаические миниатюры

Лицом к лицу

«Лицом к лицу лица не увидать».
Как охватить взглядом Вселенную?
Встать к ней лицом и пятиться, пока спина не коснётся стенки, и все звёзды не поместятся в поле твоего зрения? Вот тогда ты его и увидишь –
Великого Удава, заглатывающего себя с хвоста. Конечно, если открыть прозрачную дверь твоего представления в это обозримое пространство, ты оглохнешь от его хрипа и дыханья. Мне совершенно всё равно, читаешь ты меня или нет, мне совершенно всё равно, что думаешь ты о прочитанном, что не думаешь. Мне неважно, кто ты и какой ты потому, что уже ничего во мне, в тебе и в нашей жизни изменить нельзя. Потому, что когда-то давно я от этого взорвался. Взорвался и сгорел. И мой пепел – на твоих плечах.
Его назвали материей.

___________________________________________________________________

У Вас всё получится!

Если телефон не отвечает, посмотрите, куда идёт провод. Возьмите его в ладонь,
но не сжимайте от тоски и нетерпения… - пусть скользит. А Вы – идите. Идите так, чтобы он всегда был внутри ладони. Не выпускайте его и не останавливайтесь до самого её телефонного аппарата, до трубки в руке, до руки...
И я Вас уверяю, у Вас всё получится.


_________________________________________________________________

Скорый

Ему было 10. Он хотел - вокруг света, и побежал за поездом.
Он думал, что все поезда – кругосветные, и рельсы их – как экваторы. Поезд оказался скорым, и он отстал. Понимая, что поезда где-нибудь да останавливаются, чтоб отдохнуть, он решил его догнать, и у него открылось второе дыхание, потом третье, четвёртое... он бежал долго; столько, сколько необходимо, чтобы забыть когда и зачем это началось... вот тогда-то поезд, обогнувший весь мир, догнал его сзади и раздавил о рельсы.
- Старикам надо дома сидеть, - покачал головой стрелочник.


_____________________________________________________________________

Автобусная остановка

На вид ей было 17 лет. Тонкая, в полуоблегающем плаще цвета алюминия. Достав из кармашка зеркальце, она делала вид. В этом блестящем кружочке я увидел её глаз - серый, искристый и острый... И сделал шаг влево. Зачем, - подумал я, - ну зачем я сделал шаг влево! Я мог, конечно, сделать и шаг вправо, но я тоже сделал вид. И тут же подумал: "Зачем я сделал вид!", но подошёл автобус. Она оглянулась. Вы никогда не видели лицо иголки, падающей в стог сена? Стог покачнулся и выдохнул чёрный дым. Я вздрогнул. Но дым остался здесь. А он, медленно покачиваясь, удалялся... - большой, жёлтый, рыхлый пахучий стог, объятый запахом городской осени.
И впереди у него был бесконечный проспект.


_______________________________________________________________________

Ру

- Четвёртая секция, налево, - сказала девушка, показывая куда-то на высокий потолок, -
там – всё для девочек. Куклу она увидела сразу – ту, о которой мечтала, но боялась попросить. Мама тоже её сразу купила, и они уже выбирали ей одежду. Понравился алый брючный костюмчик с белыми туфельками. У куклы были русые волосы большими, тяжёлыми кольцами.

- Заходи в гости, познакомимся, - сказала новенькая, сунув ей маленький клочок бумажки,
но мальчишка схватил его и дёрнул, чтоб отнять. В руке остался обрывок,
на котором она смогла прочесть только то, что осталось: «РУ».
Больше она Ру не встречала. Никогда. Вспоминалось то, что успелось – её алый спортивный костюмчик с белыми кроссовками и русые волосы большими, тяжёлыми кольцами.

- Отойдите! Уберите ребёнка. Дайте пройти. Разобрать ничего было нельзя – там лежало какое-то ужасающее месиво из человеческой кожи, кровавых брызг на белой обуви, алой ткани… и всё это перемешалось с русого цвета прядями, лежавшими непонятно как и на чём большими, тяжёлыми кольцами.

- Все со сцены! Акт в метро. Где Ру? – позовите, кричал режиссёр. Ей казалось, что уже сотый раз она повторялась и повторялась, - эта картина взрыва с искалеченным телом главной героини её спектакля. И каждый раз она удивлялась тому, как виртуозно и мастерски люди могли воспроизвести и носилки, и эти останки, складываемые по частям, и перепачканные белые туфельки, и русые пряди волос, упруго качающиеся в такт шагам крупными, тяжёлыми кольцами.

- Сегодня к чаю – плюшки с маком. Сидите, вам каждому принесут. А потом – встреча с детьми первоклассниками. Если пожелаете, - в помещении, а если на аллее, то всех, кто уже не ходит, доставим туда на колясках. Детей было много, она начала уставать от пестроты и шума, и долгого скрытого усилия разглядеть в их толчее это странно знакомое алое пятно не то платья, не то спортивного костюма… - всё состояло из смутных обрывков, звуков… слов… с каким-то очень надоедливым, ни с чем не связанным, но вертящимся в голове звуком «Ру».


____________________________________________________________________

Бутерброд

Он вывалился откуда-то сверху, из чердака, спрыгнул с пожарной лестницы на асфальт, весь взъерошенный, грязный, прихрамывая и дрожа, присел на асфальт в надежде что-нибудь съесть.
Два плоских слегка недоразрезанных бутерброда, покрытых ослепительно белым маслом, прицепились к яркой клетчатой сумке бегущей к автобусу домохозяйки. Недолго щёлкая клювом он схватил их и ринулся через перекрёсток в сторону парка, на ходу жуя и заглатывая этот случайный завтрак, который пытался сопротивляться, изо всех сил царапаясь и толкаясь блестящими хитиновыми ножками.
Он проглотил его на лету, сел на ветку, встряхнул головой и самодовольно чирикнул.


_______________________________________________________________________

На поверхности

Я молчу; я – рыба. Только вот думаю о себе, что рыба я - глубоководная.
Если и поднимаюсь иногда к поверхности, то исключительно для искусства. -
там кораллы! … Но и суетно как-то. Не по-океански. Не достойно мне,
представителю глубин, на интервью размениваться всяким мелководным угрям и пижонам. А сказать мне есть что. Недавно на коралловом карнавале – прямо ко мне не кто-нибудь, а сама рыба-осёл. Мало кто с ней знаком. Испугались бы и запомнили на всю жизнь: ослиная голова с рыбьим хвостом. Ей такая внешность требуется какие-то особенные раковины лбом с разбегу раскалывать. Крепкие, видать, раковины, если вся она в один могучий лоб превратилась.
Здравствуйте! – говорит. Здравствуйте, - говорю, выдержав паузу, - Рыба-осёл.
С уважением говорю. Я всех уважаю, трудно ведь жить. А она мне: «Почему это – осёл!»
Я ей объясняю, что есть на суше такие её прототипы. У меня беседа была с одним дельфином, сбежавшим из дельфинария, он там в телевизоре что только не видел!
Испугался он такого бессмысленного разнообразия и сбежал. Это у них на материке интернационализмом называется, - у сухопутных. Общечеловеческие ценности. Как у нас.
Дельфин-то умный был… Поймали. Ну, естественно, пожалеть пришлось, что я всё это ей рассказал. Ещё и про Буридана мог бы, и про осла его, но… я молчу. Таких ослов и в природе-то нет, - чтоб с голоду сдох при наличии рекламы. А чтоб дальше не обидеть,
первое, что на ум пришло, и ляпнул: «Вы, - говорят на суше, - огромную экологическую ценность представляете…как статуя Венеры Милосской. Искусство редкое».
- Что это за Венера такая? – спрашивает рыба-осёл. Я объяснил.
- Ну и что же у нас ней общего?
- Во- первых, - говорю, - вы из океана Плюс – редкость. Во-вторых… (что бы ещё придумать!)… Есть! Рук у вас нет. У обеих. И кто вас сделал, неизвестно, и молчите
(по ихнему) как изваяние, и температура тела… и чего я ещё не наплёл! Набрал аргументов на целый фантастический рассказ.
Она слушала, слушала, и говорит: «А чем же тогда я, рыба-осёл, от Венеры Милосской отличаюсь?»
- А ничем, - говорю. У них там на суше сплошь – ослы. И ослам поклоняются.
Посмотрела рыба-осёл на меня, на кораллы, по сторонам головой своей ослиной повертела и говорит: «Надо планктон разводить, не то с голоду помрём. В общем, работать надо – в этом направлении Еду растить и оберегать. Всё съедобное – в один интернационал. Надо сознание расширять. Какая разница, какого он вида. Съедобного, вот какого. И никакой романтики! Чтоб не догадались».
Я молчу. Я – рыба глубоководная. Мне ни к чему.

______________________________________________________________________

Портрет

Ещё в 70-х, в юности я пригласил на деловую встречу в Мурманский ресторан толкового, симпатичного парня, который пришёл с неописуемо красивой дамочкой. Никогда и нигде раньше я её не встречал. Узнав, что я художник она сразу же попросила сделать её портрет, на что я легко согласился с его, разумеется, согласия (и за его же, конечно, деньги). Молодой человек куда-то вышел на минуту, и милая дамочка вдруг приблизив ко мне
своё красивое личико громко сказала:" Ну, ты и подлец!".
... Так с годами и не объяснив себе это событие, я как-то познакомился с математической "Теорией площадок": масло можно разрезать ножом и по оси Игреков, и по оси Иксов, и по диагонали, и при этом ещё и под наклоном... Получится плоскость. Плоскость нашего поля жизни - понимания вещей, восприятия и действий. Площадка, перпендикулярно стоя на которой, мы считаем её абсолютно горизонтальной, а остальные - такие же со стоящими на ней перпендикулярами-индивидами, будут считаться по отношению к нашей - наклонными... и для кого-то абсолютно непонятными, хотя и логичными в своей разумной организации. Встреча с человеком - пересечение площадок. Всего лишь - по линии этого пересечения: "по делу", "по любви", "по пути-дороге"...
Вот так я себе много лет спустя объяснил её порыв души.
(Без портрета она осталась сразу, ещё тогда.)


_______________________________________________________________________

Коммуналка

У нас в коммуналке дверь не закрывалась. Резону нет. Вроде, никто и не ходит, а закроешь, все мозги простучат. И дурачок в свою комнатёнку по-своему пробирался крадучись. На цыпочках. Как заговорщик. Ткнёт кнопочку и
«тр-р-р-р-р !» -
несётся к своей дверке, звонок изображает. Закроется и тут же выбегает назад  : «Почта! Почта!» - под все двери газетки суёт.
Красивому милиционеру с лицом борзой собаки сунет под дверь, ногу подожмёт, -
прислушивается. Постоит, постоит и – на улицу к голубому киоску «СОЮЗПЕЧАТЬ»
Рвётся к окошку, очередь расталкивает, стучит десятью пальцами: «Дай!»
- Граждане, возьмите ему что-нибудь за копеечку, – листочек какой-нибудь, ведь не отстанет.
Граждане зашуршат по кошелькам, и глядишь, бежит дурачок домой
с пачкой газет, возвращается и снова крадучись - к звонку...
И вдруг – перестройка!
Всё зашевелилось, забегало, заворочалось. Дури понанесло неописуемой!.. Где новое
ломают, где рухлядь ремонтируют. Кто-то вдруг важным стал, кого-то застрелили.
Милиционер с лицом борзой собаки в три дня растолстел и исчез. И коммуналку нашу теперь не узнать!
Не наша она теперь. Да нас туда и не пустят ,– за железные-то двери. Туда невиданные
машины подъезжают как с другой планеты. Дурачок живёт, говорят под лестницей,
другие говорят – на балконе, а то и на чердаке, только он в те двери выходит и входит когда ему вздумается. «Почта, - говорит, - почта!»
Это там у них что-то вроде личного скомороха. Без дурачка в России – нельзя. Каждый предмет надо с чем-то сравнивать, чтоб «интерес не потерять».Перестройка кончится – глядь, одни дурачки. «Русь юродивая». Чего на дурь не спишешь! «ПОЧТА! ПОЧТА! ПОЧТА!»

Потом смекнули кто-то, что все-то у дурачка учатся. Смекнули, и началось: сопят да стреляют, стреляют да сопят. С дурью борятся.
А мы подальше от них на свалочку подались. Жилья понастроили из чего нашли, чаёк попиваем да беседы ведём о дури да о разуме человеческом. Интересно! А до перестройки всё как-то некогда было. Работали мы много.

_______________________________________