Глубокий сон

ГЛУБОКИЙ СОН

По горной тропе поднимался человек в оборванной, обожженной форме служащего железных дорог. Шаг за шагом, покрытая пылью каменистая дорога вела его вверх по склону. Она проходила меж остовов сухих, обожженных деревьев, уныло раскинувших свои изломанные ветви. Казалось, что здесь пронеслась невиданная буря, опустошившая все окрест, что здесь разразилась гроза, испепелившая все деревья и травы в округе. Но бедствие, настигшее эти места проистекало не от природных стихий: несколько дней назад на расположенные у подножия гор поселения обрушился огненный дождь артиллерийского обстрела.
Он не стал заходить в оставшиеся позади изувеченные, покосившиеся дома – любой из них мог быть заминирован. Но усталость после нескольких бессонных ночей отягощала его непосильной ношей. В утомленных глазах вспыхивали разноцветные искры, извилистая лента тропы дрожала и расплывалась перед его затуманенным взором. Ему хотелось сойти с дороги, и припав к земле, лечь в сожженную траву, закрыть глаза и забыться, лежать здесь неподвижно, до тех пор, пока к нему не вернутся силы… Но он знал, что перед наступлением войск окрестности могут патрулироваться вертолетами; что в горах бродят многочисленные беженцы и мародеры, промышляющие грабежом раненых и убитых солдат.
Он не был военным, из оружия у него с собой имелся один только ржавый штык от автомата, из ценностей – только фляга с родниковой водой. Но именно от этих простых вещей теперь могла зависеть его дальнейшая судьба.
Поднявшись на широкое плато, он внимательно осмотрел грунт и обнаружил на нем пятна пролитого горючего. Их присутствие могло означать, что где-то по близости находится пригодная для транспорта дорога, идущая вдоль горного склона. Вскоре ему удалось обнаружить скрытую за колючими зарослями терновника автомобильную колею; он решил разведать, куда ведет этот путь. Пройдя немалое расстояние по открывшемуся перед ним горному серпантину, он увидел, как из-за утесов появляются очертания низкого строения с разбитыми окнами и ветхой кровлей из проржавевших листов железа.
Остановившись перед зданием, он некоторое время размышлял, стоит ли ему заходить внутрь, обследовать эти руины. Интуиция подсказывала, что они могут быть, по крайней мере, свободны от мин – ведь в эти места люди заходили крайне редко, а дорога, по всей видимости – аварийная, в мирное время и вовсе не использовалась. Он пытался рассуждать, следуя логике, но все разумные доводы вновь не принесли пользы и не подвигли его к решению. Доверяясь милости своей судьбы, он в очередной раз совершил рискованный выбор, основываясь на одном лишь предчувствии…

* * *
Заброшенное здание метеостанции стало его приютом на ближайшую ночь. И он был благодарен судьбе за то, что ему не придется ночевать на улице, в брошенных окопах, или на каменном полу пещеры. Внутри строения ему удалось найти стопки написанных от руки метеорологических сводок, сложенных в мешки из грубого холста. Из мешков он сделал себе постель, рукописи вместе с обломками оконных рам и фанерой из внутренней обшивки пошли на растопку костра.
Уже стемнело, когда, греясь у огня, он полировал мелким песком свой штык, пытаясь отчистить его от ржавчины. Впервые за много дней ему удалось найти тихое и безопасное пристанище, что вселяло определенные надежды: теперь он мог вдосталь выспаться, восстановить свои истощенные силы и наутро продолжить путь, перейдя горную цепь и спуститься по северному склону – на другой стороне гор он рассчитывал встретиться с войсками родной страны и примкнуть к одному из расположений.
Его размышления о завтрашнем дне прервал доносящийся с улицы шум – он услышал шаги на дороге, ведущей к станции. Прислушавшись, сквозь тихий шум костра, он смог различить, что к его убежищу приближаются, как минимум, трое человек. Вскоре послышались их голоса, но слова были неразличимы. Он умышленно не стал разводить огонь на улице, чтобы не привлекать к себе внимания – ему пришлось мириться с чадящим внутри комнаты костром, для вентиляции с кровли им были сорваны несколько листов железа. Теперь он наделся, что идущие по горной тропе люди не заметят его, либо побоятся входить в занятое помещение. Но шаги неумолимо приближались, он поднялся на ноги и стал у стены возле дверного проема, сжимая в руках свое единственное оружие… Шаги приблизились вплотную, с улицы донесся мужской голос, произносящий слова на знакомом, но непонятном ему языке… Стало очевидно, что рядом с ним находятся враги.

* * *
Время текло томительно медленно, он сидел перед угасающим костром на своей импровизированной постели и мелкими глотками отпивал воду из фляги. Напротив него расположились, боязливо прижавшись к стене, трое чужих людей – высокой юноша, девушка, выглядящая его ровесницей, и еще одна, на вид гораздо младше. Он не обмолвился с ними ни словом ни жестом, их взгляды ни разу не пересеклись – он делал вид, что даже не смотрит в их сторону, не замечает их присутствия… Это были люди из вражеского народа. Все трое, как один – смуглые, темноволосые с глубоко посажеными глазами. Они, в свою очередь не предпринимали никаких попыток заговорить с ним, лишь в полголоса обменивались между собой непонятными словами.
Было очевидно, что они – просто беженцы, пытающиеся перейти через горную гряду – их страна лежала южнее гор, на подступах к ней находились лагеря временных поселений. Не трудно было догадаться, что идущий с ними широкоплечий парень – дезертир, покинувший войска для того чтобы перевести через опасную территорию этих двух девушек; оставалось лишь непонятно, кем он им приходится. Итак, перед ним – солдат вражеской армии, живая угроза и живая цель для поражения…
Нет, нет, это всего лишь несчастный, раздавленный горем человек, одна из тысяч жертв бессмысленного конфликта, разразившегося в этом балканском краю. На нем нет униформы, не знаков отличия и осанка его не хранит следы военной выправки. Кажется, он даже не вооружен – в его кобуре вместо пистолета находится бинт и перочинный ножик. Он перевязывает сбитые колени своей спутницы, успокаивает ее тихими, благозвучными словами… Нет, этот образ никак не подходит для ненавистного врага.
Между встретившимися здесь людьми нет вражды, но не будет и дружбы. Он сидят по разные стороны очага, разделенные стеной молчания, оградившиеся друг от друга неизбежным страхом и недоверием. Им хочется спать, их веки смыкаются, но они боятся уснуть, доверив свою жизнь прихоти человека из враждебного народа. Все четверо борются со сном и со своими опасениями, все он пытаются взбодрить себя, чтобы продержаться всю ночь, не смыкая глаз, охраняя свой сомнительный покой…
Но сон сильнее, его волны мчатся из ночных глубин, словно прилив темного моря – они монотонно накатывают на берег бодрствующего сознания, размывая его грань; люди утрачивают силу воли и уже ни один из них не способен думать и рассуждать, их мысли спутываются, рассудок слабеет. Один за другим, они опускаются на пол; их ждут распростертые объятия ночного забвения.

* * *
В последние ночи ему не приходилось спать более трех часов – видимо, от этого ему перестали сниться нормальные сны. Вместо них перед его внутренним взором проносились вереницы тревожных, пугающих образов – пожары и взрывы, бегства и погони, толпы беженцев, белые палатки полевых госпиталей, носилки с ранеными и тела убитых, накрытые зеленым брезентом… Краткие часы сна лишь отражали дневные кошмары, искажая их сцены и преувеличивая масштабы.
Но теперь он провалился в невероятно глубокий сон, и его покой уже не могли нарушить никакие тревоги. Сон окутал его черной пеленой и погасил все краски былых переживаний, он опустошил сознание, оставив его наедине с самыми глубокими и древними силами психики. Когда он засыпал, ему казалось, что через все его тело пробегает стремительный поток – словно он лежал в горном ручье, омываемый его холодной водой, и эти воды каким-то чудесным образом проникли внутрь, подобно сахару в них растворилось все его тело, и частицы его унеслись бурном потоке.
Во сне он ощутил себя бесплотным духом, не имеющем ни тела, ни образа: он чувствовал свободу и легкость, его невесомая сущность вознеслась в воздух и кружилась в темноте под потолком заброшенной метеостанции, над остывающим пеплом костра. Но здесь он был не один, рядом с ним находилась иная жизнь, чувствующая и разумная. Он приблизился к источнику этих ощущений и почувствовал, что рядом с ним находятся люди, такие же, как он – свободные и невесомые, нагие души без тел. Ему казалось, что он способен чувствовать их мысли, быть может – их сны или желания. В черном пространстве вокруг них текли потоки мыслей и образов, и, прикасаясь к ним он начинал понимать, не зная слов их языка... Или только воображал, что понимает? Или же только тешил себя этой иллюзией? Неважно… Немыслимая яркость ощущений заставила его позабыть все разумные доводы и всецело проникнуться мистикой сновидения. Ему хотелось верить, что теперь их жизнь продолжается за гранью плоти, за границей вражды и отчуждения, что он сможет увидеть души этих людей такими, какими они и должны быть: без страхов и предрассудков, без злобы и неприязни.
И на месте каждого из них возникали яркие эмоциональные образы, появлялись благообразные картины. Он словно видел чужую жизнь незнакомого ему народа, с которым его страна пребывала в многолетней вражде. Ему казалось, что он может ощущать те печали и радости, что пережили эти люди в своей простой, но искренней жизни. И ему было невыразимо приятно воспринимать эти откровения, он проникался симпатией и уважением к этим людям; ему казалось, что еще чуть-чуть, и он полюбит их; что они знакомы уже давно, что они дружили с самого детства…
Проникнувшись этими ощущениями, он почувствовал, что его сознание словно растворяется в стремительном потоке вечного разума и вечной жизни. Эта река вселенских масштабов протекала сквозь бесчисленные эпохи и многие земли. И отдельные жизни лишь на краткий миг отрывались от ее поверхности и воспаряли над ней подобно брызгам, чтобы вскоре упасть и слиться воедино с породившей их стихией, с великим, неиссякающим потоком…

* * *
Наутро он проснулся с великим трудом, крепкие объятия сна долго не хотели отпускать его на божий свет. Открыв глаза, он повернулся набок и, осмотрев комнату, обнаружил, что кроме него здесь никого больше нет. Незнакомцы ушли, костер был аккуратно погашен, зола сметена с пола. Поднявшись на ноги, он прошелся по комнате, вышел на улицу, придирчиво осмотрел все окрестности приютившей его станции. Нигде не было следов вчерашних посетителей. Пожалуй, такой исход был наилучшим – они тихо поднялись и ушли своей дорогой, не став его будить. Они не тронули его, не попытались отнять у него оружие, не стали вытеснять на нем злобу, распаленную древней враждой народов, исповедующих разную веру. В эту ночь чужестранцы не стали его врагами. Но, памятуя о своем сновидении он задавался вопросом – быть может, они стали друзьями? Тогда должен остаться хоть какой-то знак, небольшое выражение признательности… Он еще раз внимательно осмотрел помещение, и вскоре ему удалось найти искомое: на полу возле стены лежала стопка из мелких монет родной ему страны. Подобрав с пола, он прижал их к груди – эта мелочь, ничего не стоящая у него на родине, стала ему неизмерима дорога. Казалось что среди этих стен, на забытом людьми горном перевале свершилось чудо – на безжизненном камне вырос и распустился цветок, в очерствевших, измученных злобой и страхом сердцах поселилось тепло благодарности и сострадания.¬¬