ПИСАТЕЛЬ (часть первая)

Мне всегда тяжело начинать что-то делать. Впрочем, как и заканчивать. А если говорить о литературном поприще, где я и подвизался, то затруднения с окончанием работы увеличиваются многократно. Поэтому, бывает, сижу перед чистым листом часами, не рискуя написать первую фразу – знаю, теперь предстоит корпеть над текстом нескончаемые дни. Кто написал в жизни хоть один рассказ, знает, каково это.

Однако пора и представиться. Шевелёв Сергей Петрович. Поскольку лет мне не так много, а именно двадцать девять, можно просто Сергей. И хочу я вам рассказать абсолютно загадочную, даже неправдоподобную историю, что со мной приключилась…. Нет, не так. Она не приключилась, но продолжается, поэтому следует сказать – которая началась год назад.

Итак, ровно год назад я приехал покорять литературный Олимп не куда-нибудь, а именно в Москву. Почему сюда? Ну, вы же знаете, что здесь и только здесь можно заработать имя и деньги. Если честно, я на первое место всё-таки поставил бы деньги, поскольку явился в столицу с…, впрочем, лучше сказать, почти с пустым кошельком. А как вы хотели, когда ваш покорный слуга прибыл из самой, что ни на есть, глухой провинции, где туго набить кошелёк не представляется возможным по определению. Название городка даже упоминать не буду, поскольку ни на одной карте его нет.

Да это и неважно. А важно то, что кроме упомянутого кошелька со мной было большое количество рукописей. Моих собственных. Вот их-то я как раз и намеревался на деньги обменять. Не буду описывать, насколько быстро наступило разочарование, вплоть до отчаяния – ни одна редакция, что была в районе вокзала, не захотела дать мне ни копейки. Ни за слово, ни за текст целиком, ни за все тексты вкупе.

Конечно же, я посчитал это абсолютно несправедливым и в последнем учреждении, куда зашёл уже под вечер, закатил такой грандиозный скандал, что сбежавшиеся сотрудники хотели даже вызвать полицию, но потом всё-таки передумали – свой же брат, литератор – поэтому просто вытолкали за дверь. Правда, сто рублей в карман засунули.

Представляете, за просто так получил сто рублей. Вот что значит Москва. У нас бы больше трёх рублей ни за что не дали, и то взаймы. И вот эти сто рублей «за просто так» окончательно решили мою участь – я остаюсь здесь. К тому же всё равно денег на обратную дорогу нет. Так что на вокзал я пришёл с одной единственной целью – переночевать, что, впрочем, и делал весь этот месяц.

Что-то затянул я с вступлением. Но, предупреждал ведь – начать-то начну, а вот когда закончу…. Ладно, всё-таки постараюсь быть более лаконичным. Жаль только, и денег меньше получу. Но история моя того стоит – могу даже за бесплатно поделиться. Так на чём я остановился-то. Ах да, пришёл, значит, на вокзал. Есть, конечно, очень хотелось, но уж больно цены в буфете заоблачные, не рискнул сто рублей разменивать, а то и целиком отдавать. До утра потерплю, а водички можно и в туалете попить.

Приглядел я себе кресло свободное в зале ожидания и расположился, чемоданчик с рукописями на колени поставил, и голову на него склонил, решив подремать. И тут журнал увидел на соседнем кресле, с которого мужик куда-то заспешил. Преобразовал я теперь чемодан из подголовника в столик, взял этот журнал и стал листать. А в нём объявления сплошные. И ведь надо такому случиться, сразу я на интересующее меня напал. Конкурс литературный проводится. А награда за первое место, мама родная, ажник пять тысяч рублей. За четыре остальных – поменьше, разумеется, но меня только первое интересовало.

А тема рассказа…. Открыл я чемодан и давай рыться в бумагах. Лопни мои глаза – ничего похожего нет. Ещё раз объявление прочитал. Ага, зато у меня есть две недели в запасе, чтобы приз заработать. Да за это время я вам пять рассказов накатаю. Только где катать-то? Не на почте же. Квартирка, хоть самая захудалая, нужна. А деньги? Пощупал я в кармане сотенную купюру и чуть не заплакал – знал уже, что тысяч тридцать потребуют за месяц. Но мне ведь дня на три-четыре всего нужно.

Приободрился и снова по объявлениям глазами рыскать стал. Даже есть перехотел. Вот! «Сдаю однокомнатную квартиру одинокому молодому человеку. Очень дёшево». Так это же про меня. Особенно «очень дёшево» воодушевило.
Вскочил я; как говорится, взял ноги в руки, и… застыл – адреса-то там не было. Ну как же так. Тут опять желудок заскулил – есть хочу. Перебьётся.

Снова я объявление прочитал, ещё раз, потом даже стал по строчкам пальцем водить и каждую буковку рассматривать – нет адреса, и всё тут. Расстроился до ужаса, и, вдруг, вижу перед собой на полу два отпечатка босых ступней, какого-то светло-зелёного цвета, да ещё чуток светятся. Глюки начались, подумалось, никак с голодухи. Придётся всё-таки сторублёвку разменивать.

На следы эти стараюсь не смотреть. Повернулся и направился к буфету. Глядь, а следы эти опять передо мной, и уже подпрыгивать, словно в нетерпении, начали. А потом пятками ко мне повернулись и пошли. Остановились. Снова ко мне вернулись, и ещё пуще запрыгали. Я по сторонам оглянулся – никто пока внимания не обращает. Тогда и я раза три подпрыгнул; может, думаю, исчезнет эта чертовщина.

А эта «чертовщина» как затрясётся, словно от смеха, и большим пальцем около другой ступни покрутила, мол, рехнулся совсем. Народ уже на меня оглядываться стал – заметили мои прыжки – готовились повеселиться. А я стою и не знаю, что делать.

Думал уже в скорую звонить, сдаваться. Тут следы эти трястись перестали, повернулись ко мне тылом, и пошли на цыпочках. И я, как зомбированный, следом двинулся. Чуть чемодан не забыл. Вышли на улицу. Ругаю себя всяко, но уже не останавливаюсь. Темень сгустилась, дождик заморосил. Идём. Столько раз эту округу оббегал, а сейчас понять не могу, где нахожусь. Вздохнул только и отдался на волю этих, не пойми что.

Наконец куда-то под арку свернули и к подъезду дома подошли. «Не пойми что» подвели меня к железной двери на пятом этаже и в эту дверь просочились. Слава тебе, господи, подумал, сгинули, и развернулся бежать пока не поздно. Куда там. Не успел шевельнуться, как дверь растворилась. И стоит в проёме старушка. Как бы её описать. Впрочем, и делать этого не надо – все вы можете себе представить Шапокляк – так вот такая и стояла. На клюку опирается, маленькая, сухонькая, сгорбленная, нос, что у коршуна, только подлиннее будет, по нему очки круглые норовят сползти. Но самое удивительное, размер ботинок глубоких почти мой, сорок первый. И как только она из них не выскакивает.

Посмотрела на меня глазками прищуренными, кончиком носа пошевелила, словно принюхалась, и сказала скрипучим голосом:
— Чай, мог бы и поторопиться, милостивый государь?— и клюкой пристукнула об пол,— Чего столбом стоишь, заходи.
А у меня в голове шум какой-то, и туман пред глазами. Но переступил порожек. Она впереди меня пошлёпала. Зашли в комнату. Комната, как комната, четыре стены да окно, в котором закат малиновый светится. У одной стены – диван, у другой, в углу – столик высокий, за которым писать только стоя можно. Посредине – стол круглый под скатертью. В общем, нормально, можно бы пожить, если бы….
— Что-то не устраивает?— как будто мои мысли прочитала старуха, Да ты не стой, садись, где глянется.

Сел к столу, чемодан рядом поставил. Старуха стоять осталась. Оперлась на клюку обеими руками и носом в мою сторону шевелит. Спросила, по делам ли в Первопрестольную пожаловал, да зачем квартира понадобилась. Рассказал ей. Развеселилась, ага, мол, оно и видно, ни на что больше не годен, только гумагу марать. Я её быстренько успокаиваю, мне дня на три-четыре, не больше, и жалобно так причину поясняю – денег маловато.
— Да у Шевелёвых отродясь ничего за душой не было,— выдала вдруг,— так что можешь мне этого не рассказывать. А вот пожить придётся, сударь, подольше. Только об этом потом посудачим. А пока повечеряй, милок, отдохни, да начинай трудиться,— усмешливо так произнесла «трудиться»,— И зовут меня не Шапокляк и не старуха, а Пелагея Степановна,— клюкой пристукнула, нос вздёрнула и вышла.

Если сказать, что я был ошарашен, значит, не сказать ничего. Даже слов не могу найти, чтобы описать моё тогдашнее состояние. Ну, допустим, узнала каким-то образом старая, карты подсказали, в конце концов, что у нашей семьи ни гроша, но какие-такие у меня с ней дела общие могут быть, и вообще, откуда она меня знает. Никак в голове не укладывалось. Объяснял себе, что это речь всё-таки о размере платы за квартиру пойдёт. А внутренний голос никак не хотел в это поверить, кричал – уходи отсюда пока не поздно.

Но, зачем и куда идти? Здесь ведь и правда работать можно – уютно, тепло, на «повечерять» намекнула, закат за окном такой красивый…. Погоди, погоди…. Что-то закат этот уж очень долго длится. А на улице-то и вовсе дождь. Вскочил и подбежал к окну. Картина; прямо на стене написанная картина, а не окно никакое. Снова я натурально забеспокоился, уже и чемоданчик в руку прихватил, намереваясь улизнуть. Только тут Пелагея Степановна в дверях появилась, столик на колёсиках перед собой катит. А на столике том….

В общем, плюхнулся я снова на стул, слюни сглатывая, потом, забыв о всяком приличии, стал рот набивать, хватая чуть ли не со всех тарелок сразу – вконец ведь оголодал. Отвалился, наконец. И слышу:
— Так что же ты, соколик, убегать-то давеча надумал?
— Видите ли… э-э…, Пелагея Степановна,— старушка удовлетворённо, важно кивнула,— как-то я к вам….
— Попал непонятно? Да?
Я кивнул.
— Так для тебя что важнее – попасть, или КАК попасть?
— Попасть,— вяло определился я, и уже не имея сил противиться наваливающемуся сну, норовил положить голову на стол.
— Вот и ладно,— донеслось до меня откуда-то издалека,— ложись прямо так на диван, а завтра уже по-людски обустроишься.
Прямо так и расположился.