Сила жизни

Недалеко от моего дома в деревне было поле. Оно начиналось за садом, огородами и дорогой, идущей вдоль череды домов, которую крестьяне называли не иначе как «одонки». Поле было совсем не большое, занимало вершину и склон пологого холма и в длину простиралось от деревни до леса, что начинался примерно в километре от нашего дома статным березняком. Я хорошо помню неповторимо красивые закаты в момент, когда уставшее за день солнце по вечерам садилось за верхушки леса.
В поле, справа от его опушки, росла группа деревьев – будто специально засеянный правильный овал, где березы густо перемешались с соснами, а клены с елями. Я не знаю, откуда взялся этот островок леса посреди бушующих каждый год злаков. Но мы, детьми, часто гуляя по полю, играя в прятки посреди ржи или вытаптывая тропы к березняку в походах за грибами, любили дойти до этого лесного островка, обходили его, стараясь почему-то не заглядывать во внутрь и, сделав круг, возвращались к дому.
Поле жило своей колхозной жизнью, пока в стране не случились поворот-ные перемены, поставившие все с ног на голову или с головы на ноги – кому как виднее было. Сотрясения во всем хозяйстве страны тогда избежать не удалось, и на следующий год, по весне на поле никакая техника не вышла. К удивлению привыкшей к пахоте земли, поле не тронули, не засеяли, и одним словом – бросили.
Мне, тогда ребенку, до этого никакого дела не было – не сажают, и пожа-луйста. А когда спустя год или два все поле покрылось ростками молоденьких березок, я страшно обрадовался тому, что лес землю эту не оставил, прибрал к хозяйским рукам и сам стал к деревне ближе, начинаясь теперь сразу же за «одонками». Но тогда на березняк эта молодая поросль совсем не походила, и больше напоминала все тоже поле, покрытое толи ростками, то ли редким кус-тарником. А еще через пару лет, в один из летних заездов в деревню, мы заметили, что поле покрыто не только березками, а у того самого островка леса, точно окружая его кольцом, стало расти множество маленьких сосенок, грозя в будущем стать заметным сосняком. Угрозе этой я обрадовался еще больше, потому как сосны в нашей местности встречаются реже другого лесного народа, а иметь недалеко от дома сосновый массив, с его неповторимыми запахами, шуршащим под ногами ковром пожелтевшей хвои, липкими ветвями, нестрого колючими ветками и красивыми округлостями вечнозеленых крон, было нашей давней мечтой и желанием.
Мы приезжали в деревню отдыхать каждое лето, и очень быстро сосенки догнали меня по росту, тогда семи-восьми летнего, какое-то время мы росли вместе, а очень скоро они так рванулись вверх, что я перестал доставать рукой до высоты их смолистых макушек. Сосняк рос у меня на глазах, и потом в каждый приезд, весной, летом или осенью я шел туда, здоровался с первыми, уже вдвое выше меня соснами, выглядывал среди смолистых собратьев юных новичков, смотрел, все ли в порядке, не сломал ли кто у какого дерева ветку, или того хуже, не срубил ли молодое дерево. Так из года в год сосняк мужал, взрослел, прощаясь с детством и, как и я, обретал черты зрелости.
В один весенний приезд в деревню, дойдя до сосняка, я как всегда смотрел, кто какие пустил ростки, как перезимовали первогодки, и в одном из мест, в дальней от деревни стороне лесного острова, увидел несколько не привычно вытянутых вверх сосен, а будто круглых по форме. Казалось, деревья не желали тянуться к небу, а решили остаться ближе к земле, раздаваясь вширь пушистой кроной. Но, подойдя к первой такой сосенке, тут же увидел, что ствол ее, примерно на уровне груди, отсечен, и догадаться почему было не сложно – верхушки понадобились в виде украшений к новогоднему столу. Таких молодых обрубленных деревьев я насчитал десятка полтора. Думая, как можно, готовясь к веселому и доброму празднику, губить живые деревья. В тот день недостойное отношение к природе и неуважение людей к себе заставило меня, подростка, с еще одной стороны взглянуть на людей. К тому времени я уже видел много мерзостей, но впервые меня зацепило за живое.
Удивительно, но покалеченные сосенки выжили, хоть я и простился с ними сразу. На протяжении двух-трех лет мне выпало видеть их борьбу за место под солнцем – рядом росли другие сосны, выше и сильнее, и всем хотелось тянуться к свету.
Летом следующего года я стал свидетелем другой трагедии русской природы. В очередной приезд, также обходя сосенки, касаясь рукой молодых ростков, делая фотоснимки хвойных пухавчиков и зеленых шишек, в одном месте заметил круглую яму диаметром в три-четыре шага, правильной полусферой уходящей в землю на метровую глубину. Вначале никак не мог взять в голову, зачем кому-то понадобилось здесь, в безлюдном месте молодого леса, с большим старанием рыть такую яму. Может, я бы и не догадался о причинах этого, если бы недалеко, метрах в двадцати, не нашел еще одну точно такую же яму, а потом еще и еще одну… Тут мне пришло в голову, а потом взрослые подтвердили догадку: в «нашем» сосняке выкапывали молодые деревья для пересадки. Тогда в недалеком Подмосковье буйно разрастались загородные поселки и, конечно, любому обеспеченному хозяину хотелось иметь на участке что-то стройное и красивое. Почему бы и не молодую сосну? Эти люди ради выгоды десятками воровали деревья из леса. Увозили с нашей земли ее детей, которых она так бережно вскормила. Выбирали самые лучшие. И я не по одной сосенке не уверен, что где-то там, далеко, на чужой земле, она выживет.
Уже не помню, что думалось мне тогда про этих людей, и какими словами их называл, но и сейчас, гуляя по родным местам и видя эти ямы, мне становится грустно – я думаю о тех, кто не вернулся, и кого мы для нашей земли навсегда потеряли.
В тот день мне, наверное, думалось, что ничего страшнее с сосняком про-изойти не может, и представить себе было нельзя, какая это была ошибка. Помню только, через год или через два, по весне, еще на подъезде к деревне – месту, обретавшему для меня все больше святости, почувствовал, что случилась беда. На дороге в поле стоял свежий запах гари. По краю леса еще бродили следы дыма.
Вокруг замерла щемящая тишина. При каждом шаге черный пепел сгоревших трав вздыбливался под ногами. Стояла жара и духота. Юные березки молодого леса были сильно подпорчены. Какие-то из них чернели у основания ожогами, но выше были пощажены огнем; другие словно облизнуты пламенем по всей высоте с одной стороны, и ветки их чертили угольные полосы на рукавах моей рубахи. Пламя по молодому лесу шло волнами, зависимо от густоты и высоты сухих трав, что здесь росли, и березняк пострадал неравномерно. Но волновало меня совсем другое.
Замирая, я вышел к лесному острову, пробравшись через густоту березок - и передо мной встало потрясающее зрелище сгоревшего сосняка. По своей смолистости сосны горят сильнее, но такого никак не ожидал: десятки сосенок, разной формы, возраста и высоты ударили в глаза оранжево-выжженными кронами. Большинство деревьев сгорело до самой верхушки. Единицы по воле огня были охвачены не целиком, бегло зеленея в глубине сосняка остатками живых веток. Лесной остров был окольцован безжизненной рыжиной сгоревших сосен.
В немой, мертвой тишине, я бродил между сосен, вглядываясь в каждое дерево, будто искал что-то, что было так важно, и никак не мог найти. Бурная, восхитительная, по-детски нежная жизнь, вместе с дымом пожарища покинула эти места, оставив мне мертвую красоту выжженной земли.
Я не знал о чем думать и что говорить, только спрашивал себя об одном. В чем же так провинилась эта земля, это место, эти еще не узнавшие жизни сосенки? Почему сгорел мой родной кусок природы? Какая такая случайность виновата в этом? Что за глупый и не думающий человек бросил в траву окурок, проходя мимо? Или почему именно здесь сельские ребятишки решили развлечься, устраивая в весеннем сухостое опасные костры? Зачем, в конце концов, всесильный ветер указал рукой в эту сторону, раздувая пламя пожара?
Более грустной поездки в деревню у меня не было, и меньшим было рас-стройство даже когда наш старый дом, где и брать, казалось, нечего, раз за разом варварски обкрадывали, ломая замки и выбивая стекла окон. Это-то можно было хоть как-то объяснить и что-то после исправить… И хорошим показалось, что весной мы в деревню приезжаем одним днем – привести в порядок дом – и через несколько часов возвращаемся обратно, в шумный и суетный город, где передо мной потом не раз вставали картины сгоревших сосен и первое время в деревню даже не хотелось возвращаться.
Когда же через пару месяцев мы туда все же приехали, я долго не мог заставить себя пройти через гущу березок к лесному острову, чтобы вновь увидеть гарь сосняка. Но что-то внутри потянуло, позвало в лесной край – туда, где всегда хорошо и спокойно, где чувствуешь, что все вокруг близко тебе, и, собравшись с силами и подготовив себя увидеть повтор весенней картины бедой прошедшего пала, я пошел к соснам.
Вначале удивили молодые обожженные березки. Чем сильнее дерево обгорело, тем больше новых зеленых ростков выросло от края корня дерева и теперь тянулось вверх. Я шел к соснам и удивлялся, как быстро береза, оживляя себя, пустила новую поросль.
В сосняке и ничего нового с весны сначала не заметил – только трава, не-смотря на пожар, выросла. А потом увидел, что как-то меньше стало в со-сенках горелой рыжины.
В начале острова между двумя уже высокими деревьями стояла еще одна молодая, ниже меня, целиком сгоревшая сосна. Я подошел ближе и застыл в изумлении. На этой сосенке ни одного живого сучка после пожара не осталось – все сгорели. И теперь на кончике каждой порыжевшей ветки, с согнутыми от огня колючками, появились пучки зеленой живой хвои.
С виду деревце выглядело совсем мертвым, и откуда эти зачатки новой жизни взялись, представить было невозможно, но они проявились, пробились и зазеленели… Как?.. откуда силы? Наверное, надо было громко радоваться, но я немо ходил между десятков сгоревших сосен, в каждой из которых откуда-то из глубины забила жизнь, смотрел, как на каждом деревце появились свежие ростки, и не мог понять, где эти толщиной с карандаш веточки взяли силы преодолеть уничтожение и пробиться к свету.
Из всего сосняка не выжили только те, у которых еще в прошлый набег беды порубили верхушки – второго удара они не перенесли.
Но весь остальной погоревший сосняк выжил, и это было потрясающе. Я подошел к маленькой сосенке, на сгоревшей верхушке которой вылез «пятипа-лый» пучок зеленой хвои, и завороженный силой жизни, достал фотоаппарат.
Теперь эта фотография висит у меня в комнате в рамке на стене. И каждый раз, при взгляде на нее я улыбаюсь и расправляю плечи.

23 - 25 июля 2009г. Узловая