Чужие яблоки

Чужие яблоки

Входит Иван-царевич в сад и видит – стоит яблоня с серебряными листьями, золотыми яблоками. Иван царевич сорвал три яблока, а больше не стал брать …
- Отдай! Это мое яблоко! Отдай! – Пронзительный детский голосок оборвал сказку, заставил Ирину отложить книгу. Вся группа, сидевшая полукругом на расписанных лакированных стульчиках, смотрела на рослого крепенького мальчишку, который, дразня другого, поднял высоко над головой темно-красное яблоко.
- Максим! Отдай немедленно! – приказала Ирина. Мальчишка с сомнением посмотрел на яблоко, вздохну и не сразу, нехотя, но послушался и отдал. - Максимчик, иди сюда! Разве ты не знаешь, что нельзя брать чужое? – строго, но ласково спросила она. - Это очень и очень плохо.
Максимкин взгляд стал тяжелым и цепким, лицо загрубело, сделалось взрослым, наглым, самодовольным, и еще появилось в нем что-то такое, чего Ирина распознать не смогла. Как будто это уже и не Максим вовсе… Он достал золотую трубу, высоко поднял над головой и затрубил, откинувшись всем телом назад. Стены раздвинулись, появился сад. И яблоки, яблоки, яблоки. Красные, зеленые, желтые, розовые покатились Ирине под ноги. А труба все трубила, и звук ее был настойчивым, требовательным и протяжным…
Ирина проснулась. «Дожилась, сад уже снится». В квартире одновременно звонили телефон и дверной звонок. Она вскочила, сорвала с телефона трубку и, крикнув в нее: «минутку, пожалуйста», помчалась к двери. Открыла, впустила соседку и, уже не спеша, вернулась в комнату к телефону.
- Да, слушаю.
- Здравствуй, Ирина. Как дела? - Звонил зять, муж сестры.
«Опять, что-то нужно!»
- Любаня, собиралась тебе позвонить, но замоталась и не успела. Ушла в церковь, на службу... Ты меня слушаешь?
- А-а-а, - выдохнула Ирина.
- Дело в том, что мы завтра уезжаем в Карловы Вары, на неделю.
- А чего ж так мало?
- Да можно было бы и больше, - в голосе зятя зазвучала гордая нота. – Но мы тут на храм пожертвовали очень приличную сумму…
«Ну, дал и хорошо, - Ирина растянула в сторону один краешек рта. – Обязательно надо распространяться кому, куда, сколько, - куда благороднее промолчать».
- Так вот, ты, Ирина, загляни к нам среди недели, цветы полей, ну и вообще посмотри, что да как. Ну, давай.
«Хотя бы раз ты в жизни спросил, могу ли я, хочу! – Ирина мысленно продолжила разговор, прижав ноющую короткими гудками трубку к груди. (Конечно, зятю она ничего такого не скажет. Все равно не поймет - обида потом на всю жизнь.) - У меня тоже работа, пусть не такая высокооплачиваемая, как у тебя! Но тоже работа. Полторы ставки. Приди и полей! Тащись уставшая вечером через весь город! Цветы! Ничего им не сделается. Засохнут, Любаня выбросит прямо с горшками и новые купит. Не в первый раз уже. Не поеду!» - Решила, но знала, что поедет, потому что по жизни она размазня, и не может никому отказать.
- Ну что ты там, готова, подруга? – напомнила о себе из коридора соседка. – Не передумала?
- Нет, Сань, пойдем, - Ирина надела старую Алешкину куртку, и, стоя у зеркала, принялась подворачивать длинные для нее рукава.
- Ничего прикид, - важно одобрила Санька. – Темненько, незаметно.
От нее тянуло слабым, горьковатым запахом яблочной бражки. «Пропиталась вся, - мелькнуло у Ирины. – Опять попивает тихонько». Санька с сомнением посмотрела на Иринины хлипкие китайские тапки, сама она была в резиновых ботах, обутых на толстые шерстяные носки. Они вышли. Начинало темнеть. Ветер закручивал в кольца пыль под ногами. От Саньки снова пахнуло.
- Как же ты мужика своего одного оставляешь? – спросила Ирина.
- Ничего, он привычный, – ответила Санька отрывисто. – Да и ненадолго мы. Яблоки не смородина. Быстренько наберем. А вообще надоело! Тут, Ир, недавно прямой эфир был. Депутат из Госдумы. Так я с дуру и позвонила. Говорю, - муж у меня инвалид, лежачий. Лекарства дорогие. Денег не хватает. А он: «Свозите мужа в санаторий, там его хорошо подлечат…» – Санька зло и громко выдала трехэтажное слово, долгим звонким эхом ушедшее куда-то наверх.
Подошел автобус, пустой в этот час. Лампы в салоне горели только по одной стороне. К окнам жались редкие тени, они с Санькой сели и тоже стали тенями. И за окном тоже бежали тени, бесконечные, скупые, длинные. «Надо выйти сейчас, - думала Ирана - сказать Саньке, что не поеду, и вернуться домой». Автобус остановился, двери с лязгом разъехались, но Ирина осталась сидеть. «На следующей точно выйду», - решила она. Девчушка, стоявшая впереди, повернула свое светлое личико, заметила Ирину и подошла.
- Здрасьте, Ирина Васильевна. Не узнали?
- Конечно, узнала, Томочка. Как живешь?
- Лучше всех. А вы что, в сад по яблочки?
Ирина, неприятно пораженная той легкостью, с какой Томка догадалась о том, куда и зачем она едет, даже не нашлась, что ответить.
- Да вы не бойтесь. Что тут такого? Мамка моя тоже в сад ходит. Там главное на хохлов не нарваться, они из охранников самые злые.
- Не каркай! – Санька сердито сдвинула на затылок беретку.
Томка мельком на нее посмотрела, дернула острым плечиком, заулыбалась и про Алешку у Ирины спросила. Но оттого, наверное, что лампы в автобусе плохо горели и тени бежали, улыбка вышла какой-то кривой и несимпатичной.
- В армии, - ответила Ирина. – В Карелии служит.
- Далеко. Пишет часто? Ой, моя остановка! Будете Алешке писать, привет от меня пребольшой. – Она снова улыбнулась такой же кривой улыбкой и выскочила, помахав на прощанье рукой.
- А ты откуда ее знаешь? – спросила Санька
- Алешкина одноклассница. После девятого ушла, кажется, в строительный поступила, учится, наверно, еще.
- Учится, жди! Научилась уже по притонам шататься.
Ирина отвернулась, не хотела слушать сейчас Санькины россказни.
- Нет, ты послушай! - Санька двинула ее локтем в бок. - Убийца она. Отчима своего той зимой чуть на тот свет не отправила. Он покурить вышел в лоджию, а эта стервоза закрыла его, а сама убежала гулять. Мужик насмерть чуть не замерз. Пальцы потом на ногах отняли. С моим в одной палате лежал. А ее в психушку, на обследование возили. До суда, правда, не довели. Па-ажалел он ее. Дурак! Ну, пошли, выходить нам.
В быстро сгущавшихся сумерках они пошли вдоль дороги. Внутри у Ирины заскребла жесткая уличная метла. «Неужели же это Томка? Маленькая, беспечная смешливая Томка».
- У ней следы проказы на лице, - пропела дурашливо Санька. – И губы, губы алые, как маки…»
«Следы проказы - печать порока. - Вспомнилась странная искривленная Томкина улыбка. – Точно, порок, – поняла она. - Порочная улыбка, порченная».
Дорога свернула, и Ирина увидела сад. Он весь был опутан колючей проволокой, окружен прожекторами. Лучи их, зыбкие и белесые, направленные во внутрь, рассеивались сразу же у забора, и глубина сада казалась зияющей черной дырой. Ветер пел тревожно на одной низкой ноте, дробно стучала об столб сухая старая ветка, клекотала какая-то птица. Они продрались к забору сквозь заросли высокой травы. Изнутри вдоль забора узкой щелью тянулся ров.
- Да разве ж отсюда есть выход? – вырвалось испуганно у Ирины.
- Где вход, там и выход, - резонно ответила Санька, отгибая уже кем-то подрезанную проволоку.
- Что, и вышки тут тоже есть? – Ирина понизила голос, огляделась кругом.
- Какие вышки? Это сад, а не зона, - Санька полезла в дыру. – Ты, если что, остановят, тихо стой, не кричи, не беги, - дала она последнее наставление. – У них там собаки.
Преодолели оказавшийся не слишком глубоким ров, пригнувшись, нырнули прочь от прожекторов в темноту. Сад был выкошен, и между низких, просторными рядами рассаженных яблонь побежали легко и свободно. Мимо пронеслось что-то темное. Ночная птица? Ирине стало жарко от бега, от опасности страшно, но при этом еще и весело.
- Тебе не кажется, Сань, что здесь есть что-то такое завораживающее, страшное и...
Санька зашипела, дернула ее за рукав и рухнула вниз. Земля дрожала от чьих-то шагов, и сердце Иринино тоже запрыгало, застучало о землю. И сразу стало уходить из тела живое тепло: ненасытная и сырая земля саму жизнь потянула каплю за каплей. Свет замелькал, разрезая клиньями темноту. Залаяли псы. Раздался свист, крик протяжный, резкий, отчаянный, сменившийся тоненьким причитанием. Потом смолкло все, только ветер шумел, редкими порывами налетал на листву. Санька долго прислушивалась, резко, по-птичьи поворачивая голову из стороны в сторону. – Фу-у, Пронесло. Вставай. Теперь быстренько яблоки рвем и уматываем.
Серебряные листья - золотые яблоки. Листья во тьме темно-серые, и яблоки тоже серые, а на ощупь очень холодные, влажные. Пока Ирина рвала их, пальцы замерзли. Набрали, заторопились обратно, а сад вдруг зловеще притих, и даже ветра не стало слышно. «Господи, почему так тихо? Жутко. Хоть бы ворона каркнула, что ли». – И тут чей-то взгляд, чуждый, враждебный обрушился на Ирину, камнем уперся в спину, липким потом прошел вдоль лопаток. И подумалось ей, что это взгляд тех, что когда-то, безжалостной холодной рукой отнял ее судьбу. Отнял и заменил на чужую. Ловко так подменили, что она до сей поры и знать об этом не знала, а теперь словно глаза у нее открылись. И увидела она, что и Санькину судьбу подменили, и мужа ее, калеки, и Томкину, детскую чистую, и даже Любанину, с виду такую удачную. А иначе - зачем бы она каждый день так истово и страстно молилась? И еще у сотен тысяч, у тысячи тысяч таких, как они, судьбу их настоящую взяли, а взамен подсунули чужую - серую, обтрепанную, безнадежную как опавшие листья. А спроси, зачем отняли, почему подменили, никто тебе и не скажет. Ветки корявые тянутся, шепчутся за спиной недобро, а о чем, непонятно. Яблоки золотые, наливные - чугунные ядра, плечи оттягивают, пригибают к земле. «Господи, хоть бы выйти отсюда. Выйти бы поскорей!» А сад молчит, давит зловещей своей тишиной. «Бросить здесь яблоки и бежать, бежать без оглядки…» Но Ирина не бросает - тащится упрямо за Санькой: через ров, через ту же дыру в заборе, через заросли травы на дорогу. Город, приветливый старый знакомый засветил им навстречу добрыми своими огнями. Страх отпустил, и они прибавили шагу. Санька, оживившись, начала говорить, что хорошо бы еще на зиму натаскать синапа, который растет чуть левее от штрифеля. И вдруг петардой рванул под ногами грозный собачий рык. Луч фонаря ослепил, впился Ирине в лицо. И она, помня Санькины наставления, застыла, не шевелясь.
- Скилькы коштують яблука?
«Хохлы! Те самые…»
– Ну, она-то понятно, – продолжили уже по-русски, и каждое издевательски-вежливое слово падало на Иринину душу склизким плевком. - А вы? С виду интеллигентная женщина…Можно подумать, не знаете, что чужое брать некрасиво. Неприлично, если можно так выразиться. И как ваши действия называются? А?
- Свет уберите, - тихо попросила Ирина.
Луч скользнул в сторону. Она увидела перед собой двоих в камуфляже. Тот, который сейчас говорил, стоял с початой баклажкой пива, и в его глазах плавал легкий пивной дурман. Второй, помоложе, удерживал на поводке, рвущуюся собаку.
- Цэ кацапы! – Охранник указал на Ирину баклажкой. - Кацапы… - повторил он презрительно и, запрокинув голову, стал пить одним длинным глотком. Его грубое глумящееся лицо словно выплыло из давешнего Ирининого сна.
«Сон в руку». Казалось бы, куда еще больше бояться? Но в животе у Ирины заледенело и опустилось, слабость расползлась по рукам и ногам.
– Тягнуть всэ, що погано лежить, - Сказал он напарнику, утерев ладонью широкий безгубый рот. - А вважають сэбэ порядною людыною. Где вы работаете? – это уже к Ирине.
Ирина поникла и угнулась. Что тут поделать, кого винить? Не на судьбу, на себя сетовать надо.
- Да что ты к ней привязался! – встряла вдруг Санька. – В саду она воспитатель. Сын в армии, придти скоро должен. Обувать-одевать надо. А на ее зарплату носки купить – праздник!
Ирина еще больше угнулась: - «Зачем она?.. про сад, про носки, про Алешку…»
- Молчи, не надо, - попросила чуть слышно.
- Ах, воспитатель? – развеселился охранник. – Ну, если уж и воспитатели в России такие ворюги, что про других говорить?
- Знову завэлы наши-ваши. Вси гарни, - сказал тот, что держал собаку, - Давайтэ, жинкы, по чэрвонцю и можэтэ буты вильнымы.
- Як цэ по чэрвонцю? – возмутился первый. – А пыво на що по-твоэму купуваты?
- Обипьэшься! – отрезал второй, взял у Саньки две смятых десятки и дал ей знак уходить.
- Везучая ты, Ирка, - Санька, тихо крякнув, перехватила сумки повыше. – Рука у тебя легкая, что ли? Дешево как отделались. Ты мне завтра до рынка только сумки помоги донести, а торговать я сама …
Ирина не ответила и Санька тоже больше не стала ничего говорить. Так они молча добрались до самого дома. У двери Санькиного подъезда Ирина остановилась и поставила яблоки на порог.
- Возьми себе все.
- Как? А ты? – удивилась Санька
- Не надо, я так хочу.
- Ну, хоть три яблочка, а?
Ирина не взяла, пошла налегке домой, засунув руки в карманы Алешкиной куртки. Из сада прилетел ветер. Он принес с собой слабый осенний тлен – запах безвозвратно ушедшего времени. Но ветер не смог загасить искры теплящейся в душе надежды, той самой надежды на лучшее будущее, без которой невозможно жить человеку. И пока она шла, через весь двор, к своему подъезду, швырял и швырял ей под ноги обтрепанные жухлые листья.