НОВОЕ ЛЕКАРСТВО (часть четвёртая)

И всё было спокойно, пока Зотов впервые не выпустил Жальку во двор. Кто-то заметил собачонку, которую давно про себя все похоронили, и вот уже немногочисленное население в полном составе собралось у невысокого забора, дивясь на чудо. Появившись на крыльце, Зотов, удивлённый таким визитом, сначала не мог понять, что от него хотят, поскольку из-за изгороди заговорили все разом. А поняв, медленно подошёл к забору, и, чуть помявшись, сказал, что собака поправилась сама – инстинкт у неё на какие-то травки.

В глазах односельчан явно читалось сомнение – и мялся-то доктор, и «инстинкт» какой-то придумал – вон, сколько надысь живности передохло, и никакой инстинкт не помог. На неслыханный ранее птичий грипп всё тогда свалил присланный из города ветеринар. А тут – инстинкт, видите ли. Так и стояли по обе стороны забора народ и доктор, и смотрели молча друг на друга.

Делать нечего – пришлось Зотову немного удовлетворить любопытство собравшихся. Старики со старухами расположились на завалинке, остальные, кто к забору прислонился, кто просто стоял, скрестив руки на груди, либо за спиной. А Андрей Петрович, покачиваясь с носков на пятки, рассказывал им, что есть такие травы, которые могут животным помогать.

Среди слушателей прошелестел ропот – об этом каждый ребёнок знает; и не только животина всякая, а и люди травками лечатся. Жаль вот, Авдотья в позапрошлом году преставилась – понимающая была. Так что, доктор, ты не темни. Что травы нам заказываешь – понимаем, что не вечеряешь ими. Но чтобы собаку на ноги (тьфу ты, на лапы) поставить, извини. Недоверие сельчан начало рассеиваться понемногу лишь после того, как Зотов всё-таки признался, что давно испытывает разные травы, и вот кое-что стало получаться.

Удовлетворённый народ задвигался, собираясь расходиться. Но тут один из дедов, что на завалинке, казалось, дремал, поднял трясущуюся голову и прошамкал:
— Погодь, расходиться, — и даже клюкой пристукнул,— эт, чё же, собаку лечит травами, а нас – химией, будь она неладна.
Народ стал переглядываться, переговариваться – одобрительно загудел народ, и снова на Андрея Петровича воззрился.

Тут Зотов даже руками замахал – да разве можно…, да меня за это…, ну и другие всякие доводы стал приводить. Даже соврал немного, мол, кроме крыс ни на ком своё лекарство не испытывал. Разве что на Жальке. Так что извините, люди добрые. И руками разочарованно развёл.
— А вот я читала когда-то,— вступила в разговор одна из старушек,— что за границей и на людях, кто согласен, всё испытывают. Я вот, может, тоже согласная,— закончила с вызовом.
— У меня разрешения на это нет,— упорствовал Зотов. Потом, подумав чуть, чем можно людей образумить, торжествующе добавил,— и денег у меня таких нет. Там ведь большие деньги добровольцам платят.
— Я те сама заплачу,— не сдавалась старушка,— тока излечи мне спину проклятую – скоро ведь совсем буду по земле носом елозить.

— Спина подождёт,— снова подал голос дед,— ползаешь пока – и ладно,— Поёрзал на завалинке для удобства, опёрся подбородком на клюку, чтобы голова меньше тряслась, и, приподняв нависающие на глаза брови, от чего морщины на лбу превратились в складки, внимательно посмотрел на Зотова:
— Ты, Петрович, мне вот что скажи, не жаль тебе нашу Степаниду? Ведь который год уже не встаёт.
— Так она после инсульта…
— Погодь. Знаем мы, после чего она. А Нюрку, внучку её, не жаль? Ей ведь здесь пропадать – ни одного жениха за тыщу вёрст. Погоди, погоди,— заметив, что Зотов что-то намеревается ответить, остановил его,— Всё собачек, да крыс лечишь. Жалеешь их, стало быть. А людей?
— Никифор Фомич,— взмолился Андрей Петрович – даже ладони перед грудью сложил,— ей же и больница помочь не смогла.
— А твоей Жальке больница помогла бы?— спросил и распустил складки на лбу дед, спрятав глаза за бровями.

Молчали все. Зотов чувствовал правоту деда, но и свою осознавал не меньше – ну не имел он права экспериментировать на людях (опыт над собой не в счёт). И дело даже не в ответственности, просто, если что не так пойдёт, самого совесть до конца жизни будет мучить.

При всеобщем молчании, кряхтя и чертыхаясь, поднялся дед Никифор с завалинки и пошлёпал, оскальзываясь по грязи, прочь, наваливаясь на клюшку. За ним молча, не прощаясь с Зотовым, потянулись и остальные. Долго им вслед растерянно смотрел Андрей Петрович, пока Жалька не стала тыкаться носом ему в ногу, напоминая, что пора принять лекарство – привыкла.

Не работалось. Темнело ещё быстро, но даже свечку Зотов не зажёг, лежал на продавленном диванчике, уставившись в потолок, и так тошно на душе было, что хотелось заплакать.
И тут в окно застучали, да так тревожно, что Андрей Петрович даже подскочил. Через стекло никого не разглядел, нашарил на столе спички, и с зажжённой свечой пошёл открывать дверь. «Никак случилось что-то».

На крыльце стояла Аня, внучка Степаниды Петровны, и, дрожа губами, молча, в упор смотрела на Зотова.
— С бабушкой плохо?— спросил обеспокоенно.
Девушка молча помотала головой.
— Ну, заходи, рассказывай. Да не снимай ты сапоги, грязные полы… сегодня.
— Так что случилось?— спросил, когда Аня села на пододвинутый к столу Зотовым стул,— Может, куртку снимешь, чаю попьём?
Девушка снова молча помотала головой, потом, справившись с волнением, посмотрела распахнутыми глазищами, в которых отразилось пламя свечи, на Андрея Петровича и срывающимся голосом попросила:
— Помогите нам…
— О чём ты?— спросил Зотов, хотя уже понял, что услышит в ответ.
— Мне люди рассказали…— из немигающих глаз покатились слезинки,— Вы же можете…. Пойдёмте к нам – бабушка зовёт.

Зотов сидел у постели больной, опустив глаза в пол, и слушал.
— Ты не бойся,— продолжала говорить та, положив успокаивающе правую руку (левые нога и рука не двигались совсем) на колено Андрею Петровичу,— хуже мне всё равно уже не будет. А жить вот так – разве это жизнь. Да и годков мне далеко за семьдесят. Ты уж не откажи, сынок.
— Шестьдесят девять вам,— улыбнулся Зотов,— я помню.
— Ну, извини, попутала я немножко – всё паралич этот…,— усмехнулась старушка,— так что скажешь? Про Анютку-то мою подумай – каково ей?
— Ты, бабуля, за меня не переживай.
— А я не за тебя, я за себя переживаю,— непонятно для внучки ответила та.
Но Зотов прекрасно понял её мысли. И, вздохнув, внезапно даже для себя согласился:
— Ладно,— произнёс решительно,— давайте попробуем. Скажу по секрету – принимал я своё снадобье, на себе испытывал.
— Что, тоже паралич был?— испуганно спросила Аня.
Зотов засмеялся:
— Нет, не паралич. Другое. Тут главное, что живым и даже здоровым остался. Всё. Завтра с утра зайду.
— Спокойной тебе ночи, Андрей Петрович. Хороший ты человек. Анюта, проводи.
Зотов от провожания отказался и, попрощавшись, ушёл.
Спал он сегодня, действительно, спокойно, хотя прекрасно понимал, что шила в мешке не утаишь, и весть о его травяных порошках теперь быстро разнесётся по округе. Что-то будет.