Штрафной удар

Она поднималась вверх по лестнице. И несла в руках последние весенние цветы. Ландыши. Её лицо было такого же воскового цвета. Она смотрела в сторону, мимо меня.
Мне, десятилетнему мальчишке, вдруг захотелось вырвать у неё из рук эти мёртвые цветы. Но я прошёл мимо. Меня ждал Вадим. И другие мальчишки. В тот день я должен был стоять на воротах.
Когда назначили штрафной, завыла сирена «скорой помощи». А потом машина въехала во двор. Штрафного не было, матч прервали. Она выбросила с восьмого этажа те мёртвые цветы. И теперь лежала рядом с ними, уткнувшись в землю восковым лицом. А вокруг стояли люди.
Ты шла по Невскому и тоже несла в руках ландыши. Тебе в лицо светило солнце. Ты смотрела в сторону, мимо меня. Твоё лицо было восковым и безразличным. Я вырвал у тебя из рук эти мёртвые цветы и бросил на дорогу. Они превратились в кашу.
– Что с Вами? –– спросила ты меня.
Твоё лицо уже не было безразличным. И не было восковым.
– Я не люблю ландыши, – ответил я.
И взял тебя за руку. Она оказалась маленькой, немного жёсткой и очень тёплой.
– Вам плохо? Вы больны? – в твоём голосе не было иронии.
– Да, очень болен. Помогите.
Ты улыбнулась. Такой ответ был в твоём характере.
«Ты спятил! Она больная! Ненормальная!» – кричал Вадим. Ты тоже его не переносила. Между вами сразу возникло сильное взаимное чувство. С первого взгляда.
Однажды я подумал: он прав. Мы с тобой стояли под душем в моей квартире. «Бедный!» – прошептала ты. А потом выключила воду. И засмеялась, глядя на моё ошарашенное красное лицо.
Через минуту я смеялся вместе с тобой. Я всегда смеялся, когда тебе было смешно, и уходил в себя, когда ты становилась отрешённой. Но это случалось всё реже.
Когда приступ смеха прошёл, я наконец разглядел серого паука, заблудившегося на кафельной стене. Ты сказала, что пауки приносят счастье. Я этого не знал.
Мы спасли этого бедолагу, и ты снова включила воду. А потом мы вернулись в комнату. И была незабываемая ночь. Каждая наша ночь была незабываемой.
Я хотел обвенчаться с тобой. Ты была некрещёной. На день рождения я подарил тебе серебряный крестик на витой цепочке. И после крещения ты никогда его не снимала. Даже в душе.
Но сначала предстояла гражданская регистрация. Без этого не венчают. В тот день мы собирались в ЗАГС. Какое громоздкое, железобетонное слово!
У тебя сломалась молния на юбке. Той самой юбке цвета ландышей, в которой ты была в тот майский день. Я этого не помню. Я видел только твоё лицо. И глаза.
Никогда не забуду, как легко разошлась эта застёжка в тот день, когда ты осталась у меня. А теперь она сломалась. Ты расстроилась – это была твоя любимая юбка. Давай отложим ЗАГС, сказала ты тогда. Тебя всегда пугало это громоздкое, железобетонное слово.
У меня возникло то же чувство, что и тогда, на лестнице. Нет, ответил я, надень другое платье. Ты нахмурилась. И тут зазвонил телефон.
Ты нехотя открыла шкаф, я вышел в прихожую. И снял трубку.
– Вадиму плохо, – произнёс незнакомый женский голос. – Вы можете приехать?
Ты даже обрадовалась. Тебе так не хотелось идти в ЗАГС. Ты осталась дома. Он не обидится, сказала ты.
Вадим лежал в кухне, на диване. В его квартире была огромная кухня. Я часто оставался ночевать на этом диване. До того, как встретил тебя.
Рядом с ним сидела какая-то девица. На столе стояла початая бутылка вина. И палёная водка. Вадим пил её один. Девица пила вино.
Я вызвал «скорую», Вадиму сделали промывание. Только не в больницу, сказал Вадим. И попросил меня: останься.
Я позвонил домой. По-моему, ты была даже рада. Ты всегда любила одиночество. В последнее время тебе этого недоставало.
Лицо Вадима было таким же восковым, как у той девушки, которая лежала тогда, уткнувшись лицом в землю. И «скорая» уже уехала. И не было никакого штрафного. И ЗАГСа тоже не было.
Мне тоже хотелось побыть одному. Но не получилось. Я держал за руку спящего Вадима, а его знакомая никак не уходила.
Сумерки подкрались незаметно. И сразу стало понятно: скоро осень. А ведь утро было жаркое. Совсем как в июле, в твой день рождения.
Я с самого утра ничего не ел. И не смог отказаться от ужина. Мы пили вино. Палёную водку вылили в раковину ещё до приезда «скорой».
Я проснулся от звука льющейся воды. Она неплотно завернула ручку смесителя. Я стряхнул с себя её руки, встал и закрыл кран. Я не стал пить эту воду. Хотя мне очень хотелось.
Вадима в комнате не было. Он сидел на нашем диване у меня дома, входная дверь была открыта. А на столе лежал серебряный крестик на витой цепочке. «Я же говорил, она больная!» – сказал он мне. И я его ударил.
Его лицо не было восковым. Оно стало красным. И всё вокруг было красным.
В больнице на соседней койке лежал старик, парализованный после инсульта. Дочь кормила его с ложечки. А меня кормила та девица. Алла. Она сама сказала, как её зовут. Мне это было неинтересно.
Когда я пришёл в себя, она держала меня за руку. На ней был крестик, который я подарил тебе на день рождения. Я закрыл глаза. Мне было всё равно.
В тот июльский день, через восемь лет, на тебе был такой же крестик. На точно такой же витой серебряной цепочке. Восемь лет, восьмёрка. Вертикальная бесконечность.
Ты шла по Невскому, тебе в глаза светило солнце. В руках ты держала чайные розы. Это был день твоего рождения. Восковые розы. И твоё лицо было восковым. А вокруг сновали люди.
Ты смотрела куда-то в сторону. Мне захотелось вырвать у тебя эти цветы и бросить на дорогу. Чтобы ты спросила:
– Вам плохо?
И я бы ответил тебе:
– Да, очень плохо. Помогите.
Мне так хотелось вырвать у тебя эти мёртвые цветы. Но я этого не сделал. Алла держала меня под локоть. Она тяжело переносила третью беременность. Две первые прошли легко. И роды были лёгкими.
На третьих родах я держал её за руку. Я так хотел забыть твоё лицо тогда, на Невском. Восковое, как твои розы. Хотел забыть и не мог.
И через восемь лет, на вокзале, я узнал его сразу. Ещё восемь лет, ещё одна восьмёрка. Ещё одна вертикальная бесконечность.
Мы уезжали в отпуск вчетвером. На бархатный сезон. У нас было отдельное купе. Старшая дочь осталась дома. Не знаю, почему. Мне это было неинтересно.
Младшая девочка запросила лимонад. Ей никогда ни в чём не отказывали. До отхода поезда оставалось несколько минут. Я вышел из вагона и увидел тебя.
Я сразу узнал твоё лицо. Оно было таким же восковым, как восемь лет назад. Скулы заострились, глаза запали. Вокруг них лежали синие круги. Ты смотрела на меня улыбаясь. В лицо тебе светило солнце. Ты стояла одна среди толпы и держала в руках чемодан.
Мне захотелось вырвать его у тебя и бросить на пути. Но я только стоял и смотрел в твои глаза. Я не мог сдвинуться с места.
А потом проводница тронула меня за плечо. Ты опустила глаза, повернулась и вошла в вагон. Твой поезд стоял на соседнем пути. И в этот момент завыла сирена «скорой помощи». Кому-то где-то стало плохо.
С тех пор я не езжу поездом. Если я когда-нибудь снова встречу тебя, это случится среди облаков. Там, в небе.