Поездка к брату.

Действительно: человек предполагает, а бог располагает…

Зимин Николай Семёнович, сорокавосьмилетний, коренастый, подвижный, лысеющий бизнесмен выше средней руки, на своём внедорожнике Land Rover преодолев трёхсоткилометровое расстояние средних широт России, нещадно гробил машину на последней двадцатипятикилометровой, взбухшей от нескончаемых дождей колее - дороги в один конец, торопясь успеть на пятидесятилетие своего родного старшего брата Виктора.
Приглашал его Виктор два раза, объясняя свою настойчивость не столько образовавшейся круглой датой, как он сказал, сколько из-за назревшего между ними серьёзного разговора, не преминув укорить Николая в том, что тот совсем забыл свою родину.
- Что значит – забыл? – В телефонном разговоре негодовал в ответ Николай. Если он, со дня похорон матери, которая умерла четыре года назад, не ездит месить деревенскую грязь, это не значит, что амнезия навсегда проглотила его детство и юность, тем более что в паспорте указано место рождения – село Красное! Прошлое должно оставаться прошлым! Некогда ему предаваться ностальгии, любоваться и умиляться останками некогда родного очага, и красотами окружающей его природы, за окнами его дома такая же! Он владелец крупной строительной компании, в которой более двух тысяч сотрудников, множество техники, и многомиллионные подряды, - всем этим надо управлять! – Ты не сравнивай мои заботы со своими, - Николай удивлялся наивности брата, - тут порой спать некогда, а ты предлагаешь валяться на печных палатях.
- Не спорь со мной, нам действительно надо поговорить, денёк отвлекись от своей монополии. - Настаивал на своём Виктор.

Ну, какая у них может назреть общая тема для разговора, тем более для серьёзного, если с тех пор, как Николай закончил сельскую школу и уехал в город поступать в институт, их жизненные дороги вертикально расползлись по сторонам. После института он остался в городе, работал инженером в строительной организации, потом сам на себя, прибрав эту организацию себе, затем присоединил к ней другую, третью… Зарабатывал большие деньги, давал зарабатывать другим, и, как все энергичные, дальновидные люди, подумывал о депутатстве, тем более, что бизнес свой было кому доверить – сын его старший – Игорь стал хорошим помощником. В общем, жил в ногу со временем.
А Виктор? В районном центре закончил училище, с корочками механизатора вернулся в родное село, и бился, как рыба об лёд, в колхозе, до последнего дня его расформирования, после которого движимое имущество колхоза мистически исчезло вместе с его председателем, а бывшие колхозники остались с голыми задницами. С тех пор и живут как малые дети без няньки. Может быть, сейчас нашли себе новую, но этот факт Николая совершенно не интересовал. За последние пятнадцать лет он всего дважды наведывался в родные пенаты: сначала, когда умер отец, потом – мать, и всё! Взгляд его всегда устремлялся только вперёд, - в своё будущее!

Но, на сей раз, родственные чувства победили разум, он отпустил своего водителя на собственную свадьбу, проинструктировал замов, спозаранку сел на водительское место, и – поехал.

Село Николай едва узнавал: уцелевшие в некогда длинных рядах одиноко стоящиеся дома разделялись безжизненными прогалами с полуразвалившимися остовами, заросшие бурьяном, и холмиками, похожими на братские могилы. Как после голодомора. Он, отнюдь, не страдал избытком сентиментальности, но увиденное оставляло на сердце неприятный осадок. Повинуясь привычке действовать, сразу захотелось найти виновного этого даже недогляда, а настоящего преступления. Но его пыл гасился собственным рационализмом: «Это не твой гуж! Есть местные головотяпы! А за всё отвечать – пупок развяжется!».

Он здесь на пару дней! Сегодня-завтра ещё помнёт местную травку своими новыми туфлями от Marc O'Polo, а послезавтра лошади его автомобиля взвизгнут от удовольствия мчаться обратно в своё тёплое чистое стойло. Быстрее в родную стихию от этого мрака!

Подъехав к деревянному забору дома, и выключив двигатель, Николай посигналил, и стал ждать Виктора. Ему очень не хотелось топтаться под дождём лишние секунды, открывая двери калитки. И, чтобы не накручивать в ожидании свои эмоции, стал разглядывать дом.
Для села, он выглядел вполне прилично: кирпичный, высокий пятистенник, плавно переходящий в капитальные дворовые постройки. Перед ним: просторный, поросший мелкой травой двор, здесь в последний приезд Николай ставил машину. Всё было, как прежде, только как-то непривычно безжизненно.

Из дома никто не вышел. Николай открыл дверцу машины и ступил на мокрую, давно не видавшую тяжёлого транспорта траву. Моросящий дождь приятно охлаждал голову. Калитка оказалась не запертой, он вошёл во двор, и увидел большой алюминиевый таз, наполненный до краёв водой – признак того, что какая-то живность в этом доме осталась. Пройдя в одиночестве до двери, он открыл незапертую дверь, и вошёл в дом.

Виктора он обнаружил лежащим на кровати, как всегда спокойного, серьёзного, и даже сосредоточенного, только глаза его были сомкнуты, будто на минуту, чтобы коротким покоем смахнуть накопившуюся усталость перед свершением новых нескончаемых трудов. Он умер. Как сказала его жена – Елена, следом заскочившая в дом, ссутулившаяся и состарившаяся, некогда статная красавица, - под утро. А всю ночь перед встречей не спал, ворочался, ходил, как домовой, по скрипучим половицам, долго стоял у окна, будто торопил нескончаемую ночь, и ожидал спасительного рассвета…

После короткого роздыха и перекуса, привыкший брать инициативу в свои руки, тем более взведённый бездорожьем, Николай, принялся названивать по телефону, тщетно пытаясь найти похоронное бюро, - связь отсутствовала.
- Оставь, - остепенила его Елена. – Её здесь отродясь не было, низина, говорят, у нас, телефонную линию с района и ту порушили. Звонить ездим в район. Сами управимся, мужики помогут, да бабы ещё крепкие, не в первой…

Мужиками оказались двое древних, но на удивление ходячих деда: Матвей, да Иван, наверное, ещё помнящих нашествие на Россию армий Наполеона, третий - Серёга, тридцатидвухлетний не женатый парень, ходил дугой, болезненно морщась, скорее всего его точил изнутри недуг; а бабами считались шесть старушек, младшенькой из которых – Наталье, было сорок семь лет. Весь этот гурт обитал в оставшихся шести домах села...

Вечером следующего дня, когда стало ясно, что чуда не произойдёт, и помощи не будет, Николай, так и не научившийся перекладывать свои проблемы на плечи других, приготовил себе лом, пошаркал абразивом две штыковые лопаты, одну совковую, и до самого утра беспокойно ворочался в сенях на кровати, так и не заснув. С рассвета пришёл Серёга, они позавтракали закинули на плечи инвентарь, прихватили собранную Еленой корзинку с едой и пошли на кладбище.

Земля была не особо тяжёлая, но пропитанная затяжными дождями, попадались пласты суглинка, а иногда и камни довольно приличного размера. Могилу заливало. Николай ведром вычерпывал грязевую жижу, и, как можно дальше, наотмашь выплёскивал её в сторону, потом обратно с остервенением вонзал лопату в веками нетронутый грунт, выворачивая пласты, и с утробным стоном выбрасывал их наверх.
Помогала в работе злость, адреналином держащая организм натянутой струной, и злился он, как никогда, казалось на весь мир: на непроходимую дорогу, на отсутствие связи, на то, что он, как стахановец, ломает здесь свою спину, а его бизнес тем временем находится вне зоны его обслуживания; злился на то, что деревня опустела – казалось бы, на это-то что злиться, здесь вообще плакать надо! И на то, что брат скоропостижно умер, и теперь он никогда не узнает, ради чего тот действительно его приглашал, злился, что впервые попал в такое безвыходное и глупое положение…
И рассудок – предатель, подначивал, что вот попался ты как кур во щи, и всё из-за чьего-то головотяпства: не решил, своё время, ответственный дядя социально экономические вопросы этой деревни, хотя, наверное, были соответствующие постановления…
Что сейчас об этом говорить? Как будто она одна такая…

Спина, на удивление, оказалась крепкой – не трещала пока, - деревенская закалка! С граблями, вилами и с лопатой рос! Но завтра, пожалуй, он не встанет. А вот бедолага – Серёга уже давно на пределе своих возможностей: держит лопату больше для своей устойчивости. А теперь и вовсе обмяк: опустился в уголок могилы, прижавшись спиной к сочившейся влагой стене, и только едва уловимые вздохи выдавали в нём жизнь. Серые ручейки со стены затекали ему за шиворот, на земляного цвета кепку с чужой головы - напоминание о далёких пятидесятых, бежали по лицу, грязью рисуя абсурдистские узоры, по видавшей виды старенькой ватной фуфайке, - сливаясь, собирались, в конце концов, у ног Николая.
- Что, совсем хреново? – Николай повис на черенке лопаты. Без смены – тяжело, а смены – нет. У самого горло сдавило спазмой, он откашлялся и сплюнул себе под ноги, не в силах лишний раз, поднять голову. Заболела болела спина, горели ладони.

Вопрос его безответно повис в воздухе. Николай выпрямился, достал из корзинки, что стояла на краю могилы над его головой, бутылку початой водки, отвинтил пробку и протянул Серёге.
- На, подкрепись.
Тот лишь на время приоткрыл глаза, чтобы дрожащей рукой принять сосуд, затем, чуть помедля, выдохнул и, морщась, отпил из бутылки несколько глотков. Водка не пошла. Он откинулся в сторону и срыгнул.
- Ты, дружок, совсем плох, давай-ка выбираться отсюда. – Николай отставил лопату, и подошёл к Сергею, трогать его не посмел, просто стоял и смотрел, как сотрясается его тело, повинуясь рвотным позывам.
Наконец, Сергей притих, потом разогнулся, обтёрся рукавом фуфайки, и молча стал вылезать из могилы.
- Ты – молодец, очень помог, - успокаивал Николай Сергея, подталкивая его снизу. – Пойдёшь в деревню, скажешь: через час могут привозить. На чём повезут, на телеге?
- Да, - тихо отозвался Сергей.
«Отвечает, - с облегчением заключил Николай, значит, в сознании - дойдёт». Но, на всякий случай, спросил его:
- Дойдёшь?
Сергей не ответил, или ответил очень тихо, встал, и, не оборачиваясь, шатко пошёл по расквашенной колее.
- Иди по траве! - Крикнул ему вдогонку Николай, а вслух подумал: - скользко, не дойдёт…

Николай проводил его коротким взглядом, затем обтёр лицо носовым платком, глотнул водки, - хороша, сам привёз, с чего это Сергея повело? Болезный. На свежем воздухе, а - болеет. Здесь и лечиться теперь негде. А раньше был медпункт… и начальная школа была в которой они учились с братом с разницей два класса…
Он взялся за ведро…

Подсознательно он прощался с Виктором каждую минуту...
И вспыхивающие перед глазами картины из его детства и юношества, - времени, когда они были вместе, зазубренной занозой начинали томить душу, - это его тоже злило - не хватало ещё самому раскваситься! Тогда никакого дела не сделаешь! А от него теперь зависит если не всё, то очень многое! Может быть, потом он отдастся сладким минутам воспоминаний, за столом, когда можно будет полностью расслабиться от нагрянувших забот, а пока надо налечь на образовавшийся на дне выступ, о который звенела лопата – камень, наверное. Николай взялся его окапывать….

Но ностальгия, как грипп в эпидемию, если уж заразился, то пока не переболеешь, - она не уймётся! Тем более, что физическая усталость с каждой минутой всё больше ослабляла силу его железной воли, и чувства начали побеждать разум: он всё чаще и продолжительней разрешал ностальгии погружать себя в реку прошлого, обнаруживая там всё, на что обращал свой внутренний взор.

С Виктором они жили дружно, с ним было легко, с детства рассудительный, и серьёзный, решительный, он был и защитником, и опорой, и другом, и всем тем, кем должен быть настоящий старший брат. Помниться, ещё мальчишками, летом устраивали они состязался: кто больше наловит пескарей в речке, - уху ели неделями! А как любили чапаевцами скакать на прутиках по пыльной дороге… а как лазили к деду Тимофею в сад за яблоками, где однажды о сучок Николай порвал себе довольно новые чёрные брюки, и чтобы скрыть от матери этот казус, Виктор в полутьме сарая, тайком вытащив из дома иголку с белыми нитками – какие попались, крупными стежками пришил полуоторванный клок на место, прихватив, при этом трусы… а как собирали опята, и, решив, что в бидоне они уже хорошо пропарились, наелись их сырыми…
Это было детство - прекрасная беззаботная пора! Но мы все, как говорится, вырастаем из своих коротких штанишек…

Зачем он остался в селе, почему не поддался на уговоры Николая уехать к нему в город? Для чего изжил себя в неудобствах и каторжной работе! Ведь у Виктора – были золотые руки: он и слесарил, и плотничал, электрикой занимался, работал комбайнёром, трактористом… - всеми профессиями владел! С такими руками и умной головой в городе он давно бы сидел на золотом унитазе! Нет, упёрся! Ради чего? Земля-то – одна…

Что же ему вчера ответил на это дед Матвей? Этот ржавый семидесятилетний гвоздь с кривой шляпкой, то есть – папахой набекрень, живущий в соседней избе со своей бабкой Матрёной, улыбчивой, светящейся добром, тщедушной толстушкой, имеющей четверых взрослых раскиданных по миру детей уже с одиннадцатью отпрысками - это с каких харчей её разнесло на этом обделённом Богом патриархальном островке? Неужели – с картошки? А что? Картошка здесь – чудо, ровненькая белая, рассыпчатая, да на подсолнечном масле, да с лучком…

«Что же он мне ответил, когда мы тесали доски для гроба в сарае Виктора?..».
- Ты думаешь, Бог создал нас для того чтобы мы придумали керосинки, потом машины, ракеты, микроволновки?.. А, скажи мне, на хрена ему это добро, когда он сам всемогущ, и может, при желании, одарить нас такой техникой, какая нам никогда и не снилась!..
- Это нужно нам, для облегчения существования, - ответил Николай.
- Правильно, это нужно только нам. Значит, ни этого он ждёт от нас! А теперь скажи, ты сажал когда-нибудь в огороде сорняки?
- Ну, что у тебя за вопросы бредовые? - Николай не терпел доморощенной философии, но куда от них денешься в этом замкнутом пространстве! – Ну, не сажал, и что?
- Вот и мы с бабкой не сажали, всё норовим облагородить землю вокруг себя, чтобы было красиво, да съедобно: цветочки развести, помидоры посадить, яблоньки, груши, а то и берёзку перед домом…

Дед Матвей рассуждал обстоятельно, и, как положено курящему, при важной беседе, - с цигаркой в зубах! А разве уважающий себя крестьянский дед позволит себе тратиться на сигаретки? Никогда! Дед Матвей смолил цигарки собственного поштучного производства, из собственного табака, каждый раз, не спеша, с достоинством демонстрируя технологию сборки изделия.

- Вот и Он развёл людишек, как бы на своей клумбе, ради какого-то собственного интереса, - может быть даже, с расчётом на нашу будущую помощь!
- Ты, дед, здесь уже перегнул! – Репликой Николай обозначил своё отношение к услышанному.
- А, что? – Продолжал непробиваемый дед Матвей. – Ничего я не перегнул! И теперь Он ждёт не дождётся, когда мы окончательно созреем для такого важного дела, а это значит, поумнеем настолько, что: перестанем убивать друг друга, перестанем делать подлости и пакости, воровать, стяжательствовать, молиться на деньги и золотые удобства для справления естественной нужды…
- Да… ты мастак сочинять небылицы, - ухмыльнулся Николай. – Ишь, чего загнул, помощник! В качестве кого ты ему понадобишься, если не секрет?
- Какой здесь секрет, нет здесь никакого секрета: про это мы никогда не узнаем, потому как не дано нам проникнуть в Божественную голову! Но если ты хочешь узнать ответ, спроси самого себя, ведь ты, как и все мы, созданы по Его образу и подобию: зачем Ему, а, значит, и нам: муравьи, букашки всякие, птички, травка?... Ответ, я думаю, очень простой: Бог просто творит жизнь! Где бог, там - жизнь и свет! И нет более достойной работы для человека, чем сохранять окружающий нас Божий мир! Вот Виктор был счастливый человек, он понимал предназначение людей, может, через него, и ещё несколько ему подобных Бог до сих пор не и вырвал нас со своей грядки как сорняк…

Камень оказался приличным валуном. Николай тужился изо всех сил, подставляя под него собственное тело: сначала поднял его на колени, потом по стеночки дотащил до самой шеи, уложив на груди, а там уж рывком вытолкнул на поверхность… потом опять пропустил глоток водочки и, не хуже Серёги, забившись в угол, для поддержания устойчивости, ждал возвращения истраченных сил…

Выровнять дыхание мешала фраза деда Матвея о стратегии, она выводила его из себя…
«Что это за счастье такое копаться в навозе? Задарма не спать ночами в уборочную и посевную? Гнуться на своём подворье, и копить годами на новое пальто для ребёнка и телевизор? Что мог его брат, этот крот, этот запечный таракан, этот премудрый пескарь знать такое о жизни, что не дано успешным преобразователям этого мира? Это - миф! Это – бред! Тут каждый день решаешь такие глобальные задачи, формируешь новую ступень развития, можно сказать - новую эру!..».

- Ты думаешь, тебе это зачтётся там? – дед Матвей был спокоен, как все блаженные. - Ты же пупок рвёшь ради собственной утробы. И по большому счёту, уж не знаю по какой причине, тебе наплевать на остальных. Может от того, что мамка в младенчестве тебя обделяла грудным молоком… От твоей инициативы пользы народу нет никакой. Что ты дал людям кроме зарплаты, от которой они едва сводят концы с концами? Бесплатную больницу построил? Подарил по квартире? Или в городе лиходейство остановил? Ты даже асфальт не положил на своей улице…
- Почему я должен заботиться о других? – Кипятился Николай, - Каждый сам должен заботиться о собственной шкуре, и не прикрывать собственную лень пустой демагогией!
- А ты, как будто, свои миллионы собственными мозолями натёр! Ты же не этот… как его?.. Не Рембрандт и не Билл Гейтс… – Дед Матвей был неумолим, попыхивал себе цигаркой. – Народ тебе их и заработал, если, конечно, сам не украл. И вообще, запомни, молодёжь, не в деньгах счастье-то, сколько их не греби, всё одно будет мало, а настоящее счастье в красоте душевной. Рвать на себя одеяло – не велико достоинство! Богатство не даёт счастье.
- Бедность – тем более его не даёт.

- Ага, значит ты думаешь: если кто не свихнулся на деньгах, тот - юродивый?
- Совершенно верно, только «свихнулся» - грубоватое словечко.
- А как же народные поговорки: в богатстве сыто брюхо, голодна душа. Жить в достатке за счет своего труда - это почетно, но богатства трудом не наживёшь. Где говорят деньги, там молчит совесть. От труда не будешь богат, а будешь горбат… Есть такая книжка "Повести временных лет" называется, упоминается в ней случай: когда князь Святослав принимал греческих послов, он презрел золото и принял с радостью оружие. Узрев это, греки не решились воевать с таким князем и согласились уплатить дань!.. Так что, как Виктор рассказывал: издавна на Руси богатство было признаком бесчестия. Наши предки жили просто, но в полном согласии со своей совестью, с матушкой природой и с открытой душой, даже пленных своих они сажали за общий стол, многие из которых, отработав установленный срок неволи, не пожелали возвращаться в родные места! По твоему выходит - это нация юродивых, и только сейчас она это осознала и стала умнеть?

Николай хотел промолчать. Что спорить с юродивым, который совершенно не знает законов жизни. Да, человечество сделало выбор: пошло по пути товарно-денежных отношений, и теперь от этого никуда не деться. Что толку взывать к совести, говорить о некой социальной справедливости, без денег не купишь куска хлеба! И при чём здесь совесть, если один хочет любыми путями заработать на этот кусок с маслом, а второй предпочитает умереть с голода из за собственной лени? Это выбор каждого. А вслух он добавил:
- Как сказала амёба: просто – это гениально. Но мы, к счастью не муравьи, чтобы просто жить! Я хочу жить в квартире с удобствами, летать на самолётах, водить машину, пользоваться микроволновкой и светом… сейчас без техники даже хлеба не испечёшь!
- А что? Прогресс - он душе только всласть! Но ели ты о таком прогрессе, который стоит на крови, несчастье, - то таким хлебом можно подавиться. Вот Виктор был за прогресс, который не идёт в разрез с совестью, который не губит природу и не уродует сознание человека. Что мы ответим, если не себе, то Богу, когда Он вернётся на Землю и спросит у каждого из нас  : « А где природа твоя, человек?», будем, как убийцы, опять юлить и лгать: «Не знаю, я не сторож ей». «А где остальной народ твой праведный?». «И это не знаю, и ему не сторож…». «А для чего же я тогда вас создал? Зачем вы тогда мне нужны под боком со своими танками, ракетами, ядерным оружием, мне хватит одного злодея - сатаны».

«Кажется, идут…».

На кладбищенский пригорок всходил дед Матвей, ведя поз уздцы старую кобылу в оглобельной упряжке, позади которой тащилась неглубокая простая телега, поверх дощатых боковин её виднелся закрытый гроб. За телегой медленно и осторожно следовали: Елена, рядом шли дед Иван со своей женой Марией, - прямо: сошедшие с картин Васильева К. А. малороссы, позади них – Матрёна деда Матвея, и остальные старухи: Нина, Наталья, и Глаша. Серёги не было. Николай вылез из могилы, и принялся зачищать лопатой подход и края могилы, когда закончил, телега уже подъехала. Старики гуртом вытащили из телеги гроб, поставили его на табуреты, сняли крышку, и рядом в скорби замерли. Иван, сорвав с седой головы фуражку, стал говорить:
- Сельчане, сегодня мы провожаем в последний путь нашего дорогого брата, любимого мужа и надёжного товарища Зимина Виктора Семёновича. Человека с большой буквы, честно и достойно прожившего свою жизнь, отдав всего себя служению нашему общему народному делу. Знающий специалист, любое дело которому было по плечу, наставник, рационализатор, его портрет всегда висел на доске почёта. Своими добрыми делами и поступками он по праву заслужил нашу безграничную любовь и уважение. Сейчас мы тебя хороним, но добрую память о тебе мы сохраним в наших сердцах, пока они бьются! Спи спокойно, ты это заслужил!
- И царствие тебе божие, присно и вовеки веков… - Вставила Матрёна и закрестилась, за ней последовали остальные.

Дед Иван и дед Матвей стали прибивать крышку. Женщины завыли. Но выть им, кроме Елены, пришлось в делах, - надо хоронить. Завели за гроб два длинных полотенечных рукава, сняли его с табурет, разошлись по обе стороны могилы, затем мягко и ловко опустили, выдернув рукава обратно.

Николай, сломленный физическим трудом, наблюдал сцену похорон в некоторой оторопи. В происходящей суете виделось ему нечто жуткое и противоестественное: бабушки – могильщицы возвращали его генную память к суровым времёнам Отечественной войны и далее – в четырнадцатый век, когда в Европе людей косила чума. Стук о крышку гроба прощальных комьев земли нежно посыпанных Еленой вывел его из оцепенения, он даже вздрогнул, и, будто проснувшись, следуя общему примеру, приблизился к краю могилы, там разжал кулак, и земля струйкой устремилась в низ. Взор Николая последовал за ней - ему захотелось взглянуть на гроб, но его качнуло, и повело в открытый в земле зев. Кто-то положил Николаю руку на плечо. Он не обернулся, по-прежнему наблюдал, как, ударившись о струганное дерево, разлетается внизу брошенная им земля. Скоро полетели другие уже крупные комья, - начали закапывать. Его хотели отвести в сторону, но он заупрямился, плюнул на свои кровавые от лопнувших мозолей ладони, и стал работать вместе с остальными.

С полдороги в деревню Николая уговорили сесть на телегу. Почти не трясло. Металлические обода деревянных колёс плавно тонули в размякшем суглинке, иногда съезжали в стороны, и начинали подпрыгивать на травяных кочках. Изнеможенный и опустошенный, он распластался нам том месте, где недавно стоял гроб и пытался смотреть в небо, но оно по-прежнему моросило; капельки залетали в глаза, это раздражало, тогда он повернулся набок и свернулся калачиком. Кто-то платком прикрыл его голову.

В доме сразу сели за стол, - старухи везде успевали, видать, спозаранку на ногах. Пили, и ели, как положено, вплоть до пирогов и компота. Говорили сначала о Викторе, а потом о сущем: о погоде, о детях, об урожае… Николай больше молчал, молчал, почему-то и дед Матвей, только однажды, как-то вспыхнув, наклонился к Николаю и сказал:
- Твой мир сильный. У него есть наглость, напор, жестокость. Он сильнее нас. Что мы ему? Путы под ногами. Мы все умрём. Но смерть нам не в диковинку, страшно то, что с нами умрёт ваша совесть и русская душа – метущаяся вольная птица. Неужели вам это надо?..

Николай ничего не ответил деду Матвею. Жизненные силы к нему так и не вернулись. Он, вдруг, захотел искупаться. Их с Серёгой отвели в подогретую баньку. Купались они долго, тёрлись намыленными мочалками много раз, особенно Николай, как будто смывал с себя не только грязь. И душа его успокаивалась, и где-то в недрах её начало пульсировать, зарождаясь, новое, пока не осознанное им полностью, но сильное чувство, правильное, от того что вместе с ней росла и крепла уверенность в её истинное торжество…

Спал он в избе Елены. Спал, как младенец, крепко и долго. А утром его разбудили голоса. Говорила за дверью Елена:
- Никуда я не поеду! Даже не думайте! Пока стою на ногах, годовщину проведу только здесь. А там как господь даст.
Николай вышел в переднюю. Оказывается, приехали на юбилей Виктора их дети со свободными домочадцами: два сына и дочь, ещё одна дочь живёт с мужем в Америке. Притащил их трактор, прицепив паровозиком сразу три машины. Забрызганные грязью, словно военные БМП, они стояли под окнами у двора, вместе с трактором и его машиной, уже помытой вездесущими старушками. Тракторист на кухне сидел за столом и держал рюмку.
- Садись и ты, - пригласила его Елена. Вместо ответа, Николай тихо спросил у неё:
- Какая, по счёту у тракториста в руках рюмка?
- Кажется, третья… - растерянно произнесла она.
Николай быстро подошёл к нему и что-то шепнул на ухо. Тот отставил рюмку, сверкнул глазами и начал вставать.
- Спасибо, хозяюшка, работа есть работа, надо человека отвезти в район. Не переживай, сегодня же обернусь.
Николай тоже извинился, сослался на брошенный бизнес, пообещал непременно приехать, и вышел. Пока он зачаливался к трактору, выскочила Елена с пакетом пирогов и полуторалитровой пластиковой бутылкой утреннего коровьего молока. Он ещё раз поблагодарил её, и они уехали.


P. S. Ещё зимой Николай постепенно начал выводить часть своих активов из договорных обязательств, и переводить их на родину в районный центр, там и сам стал обустраиваться. А весной в село Красное из районного центра с двух сторон начали вести асфальтовую дорогу, параллельно в селе стали строиться кирпичные жилые дома с дворовыми постройками на одну семью. Приехала первая семья переселенцев, как ни странно – из России, с юга Ставропольского края, несколько писем пришло из ближнего зарубежья; начал закупать сельскохозяйственную технику, хотелось бы если не осенью, то весной начать вспашку заскучавших по плугу полей, - оживёт его родина, но сколько для этого ещё надо сделать…