ТАБУ*. сборник рассказов "ПЕРЕХОД В ВЕЧНОСТЬ"

*запрет



«Славлюсь Верой моления Мазде, умиротворяющей,
слагающей оружие, брачно-родственной, праведной,
из сущих и будущих величайшей, лучшей и прекрасной,
ахуровской, заратуштровской…»
Авеста. Ясна. ч.1 гл.12(символ веры) ст.9
Перевод И.М. Стеблин-Каменского.


* * *

Решение мужчины и женщины вступить в брак, в современном обществе мало обременено условностями национального характера. Человек может выйти замуж, или жениться, даже на представителе другой расы. Всё это выглядит вполне естественным. Единственным запретом являются кровнородственные браки. И на то есть вполне обоснованные причины. Однако задолго до нашей эры, на Востоке, кровнородственные браки открыто поощрялись, и считались благом. Особенно такое явление было распространено в эпоху Сасанидов. Далёкие отголоски этого обычая имеют место и по сегодняшний день, и, как и прежде, тесно связаны с именем Заратустра.

ГЛАВА 1

- Далтон, почему вы полагаете, что можете отнимать у меня время, предаваясь бессмысленным рассуждениям в моём кабинете? Я, генетик, а вы, насколько мне известно, антрополог. Ну и занимайтесь своими антропологическими, а ещё правильней сказать, философскими бреднями, в каком-нибудь ином месте. Конечно, мы в некотором роде коллеги, но это не даёт вам право столь бесцеремонно лапать мою молодую науку. Я отнюдь не питаю к вам дружественных чувств. Копайтесь сколько угодно в мусоре давно умерших людей, но делайте это так, чтоб его зловоние не мешало ныне здравствующим. Надеюсь, я ясно выразил своё мнение обо всех ваших вымыслах?

Лицо говорившего мужчины бледным пятном застыло в большом, обтянутом чёрной кожей, кресле. Маленькие, аккуратно подстриженные усики, отчаянно дергавшиеся при каждом слове, теперь неподвижно зависли под крупным, мясистым носом, а губы, казалось, исчезли вовсе, превратившись в две тоненькие полоски неопределённого цвета.

- Смею заметить, в мусоре давно умерших людей, как вы изволили выразиться, мистер Оуэлс, копаться намного приятней, чем вы можете себе представить. Впрочем, оставим эти никчемные споры. Я пришел к вам, отнюдь не имея в кармане камень. Мной движет любопытство учёного, столкнувшегося в результате определённых изысканий с не лишёнными интереса выводами. Подтвердить их, или опровергнуть, мне представляется мало вероятным, так как неизбежные при этом практические опыты, займут не одно столетие. Поэтому, мои гипотезы предполагают скорее умственное созерцание и использование некого внутреннего, интуитивного опыта. Всё это выглядит довольно уязвимо для приверженцев точных наук, но дело в том, что я вовсе не берусь настаивать на безусловном принятии этих гипотез. Ими можно воспользоваться, словно некой исходной точкой, или же пройти мимо, даже не остановившись. Я также не возьмусь утверждать, что современному обществу полезно их знать. Так что, поверьте, мистер Оуэлс, я не имею намерений отстаивать право на их общественную жизнь, но прошу вас дать несколько профессиональных ответов на возникшие у меня вопросы.
- Однако, ваше поведение довольно странно. Свои теории отстаивать просто необходимо,- в чёрном кресле наметилось значительное оживление, - и потом, к чему этот «мистер»? у меня достаточно заслуг перед наукой, и вам не следует забывать это.

- Прошу прощения, профессор.

- Так будет лучше. Можете присесть, коллега. Только прошу вас, спрячьте свою философию подальше, и задавайте конкретные вопросы.

Стоявший у массивной двери мужчина неопределённо кивнул головой и прошёл к находившемуся в глубине кабинета стулу. Расположившись на нём, он руками провёл по волосам, словно хотел таким образом, привести в порядок мысли. Затем пристально взглянул на профессора и спросил:

- Могут ли болезни, против которых медицина часто бывает, бессильна, передаваться по наследству?

- Безусловно. Вернее, определённые условия, конечно, имеются, но краткий ответ звучит утвердительно.

Далтон опять неопределённо кивнул и продолжил:

- Скажите, насколько велика возможность появления в потомках точной копии одного из предков? Причём, чтоб оригинал полностью передал черты характера и внешность.

Оуэлс пожал плечами, встал с кресла, и неторопливо обойдя массивный, дубовый стол, задумчиво произнёс:

- При создании определенных условий, эта возможность может быть достаточно велика. Все мы, в какой-то мере, берём черты предков, но для точной копии должны быть созданы определённые условия. В будущем, моя наука, несомненно, сможет решить этот вопрос искусственным путём. И тогда можно будет воспроизводить сколько угодно людей, похожих как две капли воды, - заметно оживился профессор.

Далтон смерил его холодным взглядом и резко произнёс:

- Я имею в виду не искусственный способ. Меня интересует естественное воплощение.

- Что ж, это возможно, коллега.

Оуэлс прошёл к своему креслу, и грузно опустившись в него, с видом плохо скрываемой скуки, уставился на Далтона.

- Надеюсь, я удовлетворил ваше любопытство. Теперь, позвольте мне заняться делами.

- Я много вам благодарен, профессор, но разрешите ещё всего один вопрос.

Оуэлс, словно отгоняя надоевшую муху, махнул рукой.

Не могли бы вы кратко охарактеризовать те определённые условия, о которых упоминали? Мне было бы достаточно несколько основных черт, - произнёс Далтон.

Со стороны кресла послышалось напряжённое сопение.

- Основные черты? Что ж, извольте. Болезни, а также внешние сходства, будут активно передаваться из поколения в поколение в изолированном социуме. Это, пожалуй, основное условие. Надеюсь, у вас всё?

Далтон встал, и признательно склонив голову, произнёс:

- Почти всё, профессор. Остальные вопросы я смогу задать, когда мы будем далёко от этого кабинета. Я не успел вам сказать – нашлись люди, которые с бОльшим вниманием отнеслись к моим гипотезам, нежели вы, и теперь, меня с вами, отправляют в экспедицию, где мы попробуем найти нечто общее между вашей наукой и моим растревоженным любопытством. Сразу предупреждаю, совет попечителей нашего университета уже утвердил эту поездку, и отказаться от неё, без риска для вашей дальнейшей карьеры, вы не сможете. Время на сборы отвели совсем немного, так что, до скорой встречи, профессор!

Далтон опять неопределённо наклонил голову и вышел из кабинета, предоставляя Оуэлсу изливать свой гнев в одиночестве.



ГЛАВА 2


- Будь, проклят тот день, когда вы стали заниматься наукой! Боже мой, а я ещё называл вас коллега! Я всегда полагал, что смогу оградиться от общества разного рода сомнительных личностей, но, боже мой, как я ошибался! Я верил в порядочность человека в самом высоком смысле этого слова и старался быть предельно сдержанным в любых ситуациях. И к чему эта сдержанность меня привела? Нет, в этой жизни нельзя быть сдержанным. В этой жизни нужно безотлагательно давать самый решительный отпор любым проявлениям профанизма. Да, да! Именно так и следует поступать порядочному человеку. Знай, я это прежде, сидел бы сейчас в своём кабинете и занимался наукой, а не болтался на этом чудовище в обществе авантюриста с учёной степенью и разбойника, который выдаёт себя за проводника, - Оуэлс тяжело вздохнул и яростно провёл платком по мокрому от пота лбу.

Верблюд, на котором он передвигался, шёл важной поступью, мерно покачивая двумя горбами, между которых, неестественно скрючившись, восседал профессор. Далтон и проводник, которого звали Нахой, и который перед тем как его наняли, клялся, что знает и пустыню и горы лучше, чем свои пять пальцев, ехали верхом на приземистых лошадях. Оуэлсу, также предназначалась лошадь, но по непонятным причинам, под профессором она становилась неуправляемой. Её частые взбрыкивания ввергали Нахоя в неудержимый смех, и довольно скоро, проклиная животного, вместе с проводником, Оуэлс потребовал, чтоб его пересадили на верблюда, который предназначался для перевозки провизии и необходимого снаряжения. После того, как перемещение совершилось, и груз навьючили на лошадь, она совершенно успокоилась, и на некоторое время негодующий голос профессора перестал оглашать окружающее пространство. Удобно устроившись между горбами, он умудрялся даже дремать во время передвижения, отчего один раз чуть не свалился со своего пустынного иноходца.

Далтон изредка переговаривался с проводником, который, ужасно коверкая английский, говорил, когда его нанимали, что кочующее племя поклоняющихся огню, появится не позже чем через три дня пути. Однако, шли уже пятые сутки их скитаний по степи, а люди племени так и не появлялись. Нахой делал удивлённое лицо, и заявлял что ещё три дня, и обязательно они встретятся, будто предыдущих пяти суток не было. Это настораживало Далтона и ввергало в неудержимую брань профессора, который к этому времени основательно натёр место, на котором сидят, и теперь ехал на верблюде в позе упражняющегося йога.

- Проводник – вор. Посмотрите на него. Ему ничего не стоит убить человека. Это глаза убийцы, Далтон. Он специально нас заманивает подальше, чтоб потом, не спеша расправиться, - ожесточённо шептал Оуэлс, подъезжая к Далтону так, чтоб его не услышал Нахой. – Я знал, что ваша затея ни к чему хорошему не приведёт, но не до такой же степени! Пора образумиться и повернуть обратно. Это совет человека, мнение которого ценится в Гарварде, Оксфорде, и остальном учёном мире. Вы не можете пренебрегать им!

Далтон молча выслушивал профессора, и с каждым новым днём внимательней наблюдал за Нахоем, стараясь держать свою лошадь всегда немного позади лошади проводника. Случаи таинственных исчезновений путешественников, в самом деле, имели место в этих краях, и пренебрегать такими фактами было нельзя. Нахой, казалось, ничего не замечал и молча скакал впереди, изредка приподнимаясь на стременах, чтобы, приложив руку ко лбу, осмотреть безжизненные дали.

Между тем, на горизонте появились величественные горы. Вонзаясь в небо, они словно брали в окружение пустынные равнины, и казались непреодолимой преградой на пути всякого живого существа. Многовековыми наростами они молчаливо взирали на не менее древнюю суету, и надёжно скрывали в себе не одну великую тайну.

Целью экспедиции, образованной благодаря проявленному интересу к высказанным гипотезам Далтона, являлось одинокое племя пастухов-кочевников, которые, судя по некоторым достоверным сведениям, были весьма обособлены от всей окружающей цивилизации. Кочуя в пределах Восточного Ирана большую часть года, они неизменно исчезали на непродолжительное время в его центральной части, которую занимала пустыня. Более песчаная, она была страшней Каракума и продолжала оставаться большей частью неисследованной. В её просторах и исчезало весной племя, растворившись, словно мираж. В этой пустыне, в самой глубине, по утверждениям некоторых исследователей, находился скрытый лабиринтом гор очень древний город, построенный далёкими предками кочевников. Вода в глубоких колодцах там появлялась только на незначительное время, поэтому, он большую часть года оставался необитаем. Впрочем, подтвердить само его существование реальными фактами ещё никому не удавалось, и о его наличии можно было только догадываться, глядя, как исчезают в пустыне кочевники.

Таинственный город манил Далтона, но не был самой целью экспедиции, которая ставила перед собой задачу изучить обычаи и нравы этих кочевников, которые непонятным образом сумели сохранить внутри племя традиции многовековой давности. Малочисленное, оно существовало по законам, которые были уже давно изменены, либо вовсе забыты народами Востока. Время словно обошло стороной этих людей, забыв об их существовании на две с половиной тысячи лет. Десятки поколений, сменившихся в племени, даже не попытались изменить свою жизнь, чтоб хоть как-то приобщиться к цивилизации. Единственное, что изменилось – это маршрут их передвижения. Ещё несколько десятков лет назад, простиравшийся между Индией, Аравией и Тибетом, он уменьшился до пределов Ирана.

Живя обособленно, эти люди слыли для окружающих чужаками. Если верить легенде о существовании таинственного города, их нужно было по праву считать самыми прямыми потомками людей, населявших прежде Персию. Но, не смотря на это, они оставались чужаками, и все презрительно называли их цыганами, словно отрицая тем самым наличие у них родины. Сами кочевники, никогда не вступали в какие-либо споры по этому поводу, предпочитая как можно меньше соприкасаться с изменчивым миром.

Как учёного, Далтона естественно интересовало такое удивительное постоянство. Понимая, что одними наставлениями традиции надолго в неизменном виде не удержишь, он принялся серьёзно размышлять над этим явлением, в результате чего пришёл к выводам, которые мало увязывались с современным научным взглядом на жизнь человека. Опубликовав несколько статей по этому поводу, он получил массу разгневанных отзывов своих коллег, обличавших его в ненаучном подходе, и уже совсем было перестал копать в этом направлении, как его кафедре неожиданно выделили немалые средства на экспедицию, с указанием приобщить к ней известного генетика, профессора Оуэлса.

Все остальные события развивались довольно быстро, и стали замедляться только сейчас, когда провизия заметно уменьшилась, а Нахой продолжал твердить о трёх днях, будто другой меры пути не существовало. Впрочем, Далтон перестал ему верить уже на четвёртый день, едва заметил, как тот украдкой проглотил тёмный шарик опиума.

На десятые сутки блуждания по солончаковой равнине, путешественники значительно приблизились к горам. Нахой предложил остановиться у их подножия и ждать появления кочевников. Возле гор, по его утверждению, находились неглубокие овраги, где собиралась малосолёная вода, и куда люди племени непременно должны были пригнать свои многочисленные стада овец. Профессор, которого теперь преследовало лишь одно желание – слезть с верблюда и как можно дольше не прикасаться к нему, живо одобрил этот план и стал уверять, что лучше него может быть только возвращение. Далтон с окончательным решением торопиться не стал, но когда они подошли вплотную к первой гряде гор и обнаружили овраг с небольшой лужей «сладкой» воды, он выбрал на возвышении плоскую площадку, откуда был хороший обзор, и сделал привал.

В ожидании появления кочевников прошло ещё два дня, во время которых Нахой удачно охотился на куропаток, а Оуэлс лежал на животе, залечивая натёртые до крови раны и время, от времени проклиная верблюда. Далтон напряжённо всматривался в даль, не выпуская из вида проводника, и на третью ночь, увидел в степи несколько слабо мерцающих огоньков. Вне сомнения, это были отблески костров. Решив не тратить время, он велел Нахою седлать коней. Оставив в лагере наотрез отказавшегося пускаться в ночные приключения профессора, они вдвоём быстро поскакали, надеясь на долгожданную встречу с кочевниками.


ГЛАВА 3

- Кто этот чужестранец? – задал вопрос, сидевший у тлеющего костра мужчина в чёрном одеянии, обращаясь к Нахою.

- Он большой учёный, который знает много языков, - тихо ответил проводник, пытаясь пошевелить крепко связанными за спиной руками.

В большом шатре приятно пахло тлеющим степным вереском. Далтон, несмотря на боль от стянувшей запястья верёвки, с интересом смотрел на задавшего вопрос мужчину, лицо которого несколько отличалось чертами от населяющих Иран людей. Большие, миндалевидные глаза и вьющиеся чёрные волосы делали его похожим скорее на индуса. Наречие говорившего казалось смесью арабского и турецкого языка, с добавлением шипящего акцента, что впрочем, не мешало Далтону понять смысл сказанного.

- Какая нужда привела тебя к моим кострам? – медленно спросил хозяин шатра, обращаясь уже к Далтону.

Понимая, что ответ на этот вопрос либо откроет дверь их дальнейшей беседе, либо навсегда лишит его возможности узнать о жизни племени из первых уст, Далтон неторопливо начал говорить, глядя в глаза незнакомца и стараясь повторить его произношение.

- Твои костры горят хоть и слабо, но видны издалека. Как степной мотылёк летит на огонь, не имея нужд более, чем насладиться его светом, так и я пришёл к тебе, не имея на сердце зла и не желая горя твоему народу.

- Мотылёк часто опаляет себе крылья, подлетая слишком близко, и затем огонь лишает его жизни.

- Да, это верно. Но может так он даёт мотыльку нечто большее?

Мужчина в чёрном, пристально посмотрел на Далтона, и хлопнул в ладоши. Тотчас, у входа в шатёр появились двое, которые по его приказанию развязали руки не прошеным гостям. Затем он тихо сказал что-то одному из них, и двое спешно удалились. Нахой с Далтоном принялись усердно растирать занемевшие руки, а в шатёр, тем временем, вошли одетые в просторные одежды женщины, с медными подносами, на которых в глубоких глиняных мисках находились плов с финиками, лепёшки и овечье молоко. Поставив подносы на ковёр, они, молча, удалились.

- Сегодня вы мои гости. Пейте, ешьте и будьте спокойны за свои жизни. Ты, чужестранец, должен услышать слова мудрого Сниташпа, а ты, сможешь послушать пение женщин в соседнем шатре. Пусть каждый из вас получит то, зачем пришёл.

После вкусного угощения, Нахой попросил разрешенья уйти в другой шатёр, и, получив согласие, немедленно удалился. Далтон, удобно расположившись на мягких коврах, молча, ожидал, что будет дальше. В шатёр опять тихо вошли женщины с подносами, на которых теперь возвышались горки с растущими на возвышенностях дикими фисташками и горьким миндалём. Затем, на пороге появился старик в просторных светлых одеяниях до пят. На его голове возвышался белый остроконечный колпак, а рука сжимала длинный посох с блестящим жёлтым набалдашником. Подойдя к тлеющему огню, он простёр над ним руки, затем, молча, опустился на ковёр и остановил взгляд на Далтоне.

- Зачем ты нарушаешь великий покой пустыни, чужестранец, рыская, словно голодный зверь?

Открытый, и вместе с тем пристальный взгляд старика, неожиданно вверг Далтона в полное смятение. Мысли, так тщательно выстраиваемые им в логическую цепочку на протяжении всех последних дней, были враз рассеяны этим пронизывающим взглядом. Далтон напряжённо искал ответ на вопрос, но никак не мог найти нужных слов. В его голове проносились сотни стандартных фраз, так часто и умно звучащих не учёных советах и превратившихся в пустую болтовню в этом первобытном шатре. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем он окончательно отбросил попытку говорить умом. Его ответ, как выразился бы Оуэлс, будь рядом в этот момент, достоин был неразумного дитя, только научившегося говорить, но никак не учёного мужа.

- Я хочу узнать как вы живёте.

Эти слова, прозвучавшие просто и искренне, словно освободили Далтона от груза современности, и принесли ему долгожданное спокойствие. Старик, совсем не удивившись подобному ответу, перевёл взгляд на тлеющие языки огня, и медленно произнёс:

- Человек слаб, но в нём скрывается воля Всевышнего. Когда звёзды говорят что должно произойти, это непременно происходит. Я ждал тебя, чужестранец, и не стану противиться воле приславшего тебя к нам. Спрашивай, что желаешь знать. Мои слова будут правдивы.

Далтон, удивлённый ответом, спросил:

- Ты знал, что я приду?

- Это знали звёзды, а я всего лишь прочитал о том в их книге.

- Звёзды знают о каждом человеке?

- Пастух заботится обо всём стаде своих овец, но есть у него и любимые. Каждой он уделяет внимание и отводит место, но некоторых держит ближе к себе, - неопределённо ответил старик, и добавил, - звёзды видят и знают всё. Они как буквы для умеющего читать.

- И что нас ждёт дальше, ты тоже знаешь?

- Может быть.

Старик перевёл взгляд на Далтона, словно тем самым, устанавливая преграду ненужным мыслям. Далтон смутился и решил впредь не касаться будущего.

- Почему вы не живёте как все?

- У каждого человека своя судьба. Кто-то рождён для жизни в больших городах, а кто-то в пустыне. Судьбу изменить нельзя. Её можно лишь предопределить.

- Значит ли это, что я, если захочу остаться с вами, не смогу это сделать?

- Нет. Ты точно не сможешь, - последовал уверенный ответ.

Далтон, понимая, что старику о нём известно больше чем ему самому, поспешил изменить вопрос.

- Ну а если любой другой человек придёт к вам и попросит пристанища, вы ему не откажете?

- Если он согласен жить по нашим законам, мы ему не откажем, но его жизнь никогда не сольётся с нашей.

- Как понять, «не сольётся»?

- Если придёт мужчина, он не сможет взять в жёны нашу девушку. А если придёт женщина, она не найдёт среди наших мужчин мужа. Они смогут лишь доживать свои дни среди нас.

- Но почему?

- Если этот человек сольётся с нашим народом, наш народ изменится. А мы не хотим этого.

Далтон почувствовал, как его сердце стало учащённо колотиться.

- И поэтому у вас поощряются кровнородственные браки?

- Так мы заботимся о детях.

Далтон на мгновение задумался.

- Весь мир полагает, что проявляет заботу о детях, не допуская кровных браков, а у вас всё наоборот.

- Пусть каждый живет, как знает. Этим и вершится судьба человека и мира в целом.

Двусмысленные ответы старика, его уверенный, спокойный тон, несомненно, предполагали наличие скрытых знаний, которые не были доступны Далтону, что впрочем, совсем не обескураживало последнего. Продолжая размеренную беседу, он, прежде всего, старался запомнить каждое услышанное слово.

- Наша медицина убеждена, что кровные браки ведут к вырождению.

- Тебе, чужестранец, может быть неведомо, но устройство органов тела, причины их всевозможных заболеваний, а также тайны жизни и смерти, были известны нам задолго до того, как великий воин Александр отобрал древние папирусы у моего народа, и причислил их к своей добыче. Но судьбу не обманешь. Не идут на пользу тайные знания тем, кто их не достоин. Как наши папирусы не сделали вас мудрее, так и Александр не смог лишить мой народ знаний. Вашим медикам не дано понять главного. От этого они становятся похожими на слепцов, которые дотронулись до ноги слона и подумали, что это и есть весь слон.

- А у вас все люди здоровы?

- Вспомни свой мир, чужестранец. Ты сам сказал, что у нас всё наоборот.

- Наши люди, хотят своим детям добра не меньше ваших.

- Дети получают то, чего достойны их родители.

- Значит, если я правильно понял, по-вашему, судьба детей зависит от жизни родителей?

- Судьба настоящего и будущего зависит от минувшего. Каждый человек идёт по дороге, которую проложили ему близкие и далёкие предки. Дерево не сразу становится гнилым, но, став однажды, навсегда лишается доброго плода.

- Значит, над каждым человеком висит рок неотвратимости?

- То, что определено, становится причиной свершившегося. Но кроме судьбы, есть ещё предопределение. Оно целиком отдаётся во власть разума человека.

Далтон набрал горсть миндаля, делая тем самым небольшую паузу, пытаясь обдумать услышанное. Старик подкинул в костёр вереск и снова протянул над ним руки.

- Значит, кровнородственные браки и делают жизнь детей похожей на вашу?

- Трудно утаить что-либо среди родственников. Преступившему наши законы мы не даём возможности иметь детей, дабы не уготовить им плохой судьбы.

- Но если кто-то из вас серьёзно болен, эта болезнь может передаться всему роду!

- Чужестранец! Разве можно напиться, черпая воду дырявым ковшом? Пока вы не поймёте, что болезнь порождается самим человеком через его жизнь, вы никогда не будете здоровы!

- Неужели вы совсем не нуждаетесь в медицине?

- Мы не нуждаемся в вашей медицине, - поправил старик.

- Оберегая свой народ от сливания с пришлыми, которые несут в себе скорее плохое, чем хорошее, вы тем самым и удерживаете его внутреннее постоянство?

- Это помогает нам сохранить верность слову Заратуштры и быть достойными Ормазда.

- Тем не менее, ваши пастбища сокращаются, и народ ваш уже совсем малочислен.

- Мы не боимся смерти. Когда настанет решающий день судьбы мира, и Анхра Манью соберёт злые силы, наши души понадобятся Саошьянту, и в последней схватке произойдёт то, чему суждено быть от начала веков. Мир очистится расплавленным железом и обновится жизнью вечной.

Старик умолк и своим взглядом опять привёл Далтона в замешательство. Сквозь тонкую щель полога шатра стал пробиваться утренний свет. Снаружи послышалось громкое ржание лошадей. В шатёр робко вошел Нахой. Переминаясь с ноги на ногу, он словно оправдываясь, произнёс:

- Какие сладкие голоса у ваших женщин. Птицы не поют краше. Может быть, мне уже пора побывать на нашей стоянке? Как бы ни случилось худого с Олос-ага.

Далтон пожалел, что Нахой так неожиданно вмешался в беседу, и в то же время был рад, скрыть этим своё замешательство.

- В нашей стоянке остался один человек, который приехал вместе со мной, - сказал он, обращаясь к старику, - он плохо переносит пустыню. Разреши нам привести его сюда и продолжить беседу?

- Можешь идти, чужестранец.

Далтон встал, и неопределённо кивнув головой, вышел из шатра.

Через некоторое время он с Нахоем добрался до лагеря. Профессор, едва завидел их, стал по своему обыкновению громко браниться, упрекая в бесчеловечном отношении к нему.

- Бросить одного в пустыне, где скрыто множество ядов в ползучей и иной формах, всё равно, что запереть в клетку с голодным львом. Вы, Далтон, непременно желаете моей смерти.

Далтон молча дождался, пока Оуэлс сделает передышку, и объявил о своём намерении свернуть лагерь и вернуться в стан кочевников. Не вдаваясь в подробности ночной беседы, он стал помогать Нахою, вьючить лошадь. Профессор, потерявший воодушевление после такого поворота событий, перестал ругаться и, подойдя к верблюду, попытался почесать ему за ухом. Животное, не ожидавшее от Оуэлса ничего хорошего, испуганно шарахнулось в сторону.

После несколько затянувшихся сборов, трое путешественников, наконец, отправились в путь. Через некоторое время они добрались до места, где по их расчётам должны были стоять шатры кочевников. Но ни людей, ни шатров там не оказалось. Кругом, насколько хватало взгляда, простиралась пустынная равнина, ограждаемая с трёх сторон величественными горами. Кочевники словно растворились в ней, уводя свои стада по известным только им тропам.

- Теперь мы их уже не найдём, - словно читая мысли Далтона, произнёс Нахой.

- А никакие дальнейшие поиски уже и невозможны. Провизии у нас осталось едва на обратный путь, - вставил Оуэлс.

Далтон с сожалением ещё раз осмотрел, дали, и повернул лошадь в обратный путь. Старик, беседа с которым оказалась такой короткой, не счёл нужным продолжать её. « То, что определено, становится причиной имеющегося. Но кроме судьбы есть ещё и предопределение. Оно целиком отдаётся во власть человека», - вспомнил он его слова, и решительно провел рукой по волосам.





ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Экспедиция Далтона завершилась благополучно. Нахой, хоть и продолжал вызывать подозрения, всё же, привел их до нужного места, где они и расстались. Оуэлс, объявил полный бойкот Далтону, и всю дорогу до Лондона, куда они добрались с некоторыми неудобствами, не проронил ни слова. Далтону, впрочем, это скорее, было на руку, и он, находясь ещё в пути, начал писать доклад, пытаясь переложить слова старика на обоснованную научно платформу.

На улице бодро набирал обороты 20 век, и мир покорно следовал своей судьбе. Через некоторое время, Далтон опубликовал свой доклад, и первый, кто подверг его самой жестокой критике, был профессор Оуэлс.


© Copyright: Вадим Кулик, 2009
Свидетельство о публикации №209120300920