молчание муму

Из серии «уроки русской словесности».
Урок первый.



«Бочка золотаря.
Фотографія Цаймера»

Золотарь Ублюдов человек, по роду деятельности, склада самого философического, по обыкновению сидел верхом на своей огромной деревянной бочке и, сгорбившись, курил, наблюдая как из нижнего ее отверстия хлещет в канаву содержимое отхожих мест улицы Дворянской.
- Послушайте, любезный, как вас… -
«Это из дома предводителя дворянства…» – подумал Ублюдов, - «Хреново нынче дворянству приходится, при капитализме-то…»
- Послушайте, мужичек… -
«Это из дома банкира «Лифшицъ и Сыновья»…» – подумал Ублюдов, - «Видать и сыновей тоже по миру пустил…»
- Послушайте, милейший! –
«Это из дома генерала Мордасова…» – подумал Ублюдов, - «А морда евонная и впрямь множественного числа…».
- Ах, ты, глухая тетеря, послушайте же?! -
«Это из дома коменданта Гарнизиони» – подумал Ублюдов, - «Неужто, вся комендантская рота у него столовается…»
- Послушайте, лю-без-ный!!! -
«Это флигель-адъютантской вдовы…» – подумал Ублюдов, - «И кто же эти счастливцы-то?»
- Вот, господи! Сдается и впрямь глухой… Кинуть в него чего-нибудь? Камешек какой? –
«Наг я вышел из земли?» - повторил за библейским Иовом золотарь Ублюдов, резюмируя предыдущие выводы, - «Наг и вернуся… и кабы не прямо сейчас…»
Поэтому, торопливо потушив «козью ножку» о, нагретый солнцем, бок бочки, старик оборачивается,
- Зачем же камнями бросаться станете, сударыня, в старого-то человека? Оно, понятное дело, золотарь он может и не вовсе человек, но ведь и о, пойманной в прелюбодействе, что сказал Господь? «Кто без греха, пусть первый бросит в ея камень!» А вы аки агнец безгрешный меня тотчас и безо всякого суда надумали оружием пролетариев огорошить… - закончил он, вполне довольный, произведенным им, состоянием аффекта у дамы.
Анна Сергеевна, ойкнув, медленно распрямилась с, взятым в лайковые перчатки, порядочным булыжником, - Я… я в бочку хотела… -
- Чего хотели, сударыня? – удивился золотарь Ублюдов и с сомнением покосился на свою «кормилицу», нещадно замызганную бурыми нечистотами, - Ужель ничего сподручнее… -
- Стукнуть… -
- Ах, стукнуть… - понятливо кивнул старик Ублюдов, - Извольте, стукните, ежели надобно. Хотя, замечу, в рельсу звончей будет-с… -
- Уже… не надобно… - промямлила Анна Сергеевна, вовремя сообразив, что, и впрямь, никакой надобности громыхать в бочку, чтобы привлечь внимание глуховатого золотаря, теперь нет.
- Ну, коли уже само стукнуло… Так может еще чем можем?.. – поощрил старик, – Извольте-с. Чем сможем, поможем… -
- Изволим… Из… Избавиться… – краснея, запнулась Анна Сергеевна, - Помогите… -
- Избавим. С нашим удовольствием. Адресок извольте-с? –
- Не от того… этого… - краснея пуще, стушевалась Анна Сергеевна - Хотелось бы изволиться… избавиться -
- А отчего-с, позвольте спросить? – заинтригованный, вскинул косматой бровью старик.
- Муму-с… - совсем теряясь под его пытливым взглядом, потупилась Анна Сергеевна.
- Муму? – даже обрадовался неизвестно чему Ублюдов, - Так это вам не ко мне. Это вам на живодерню-с надобно, там и коровок!.. –
- Так собачка ведь? – совсем теряя голову, возразила Анна Сергеевна.
- Оно, конечно… - опять покосился на крышку своей бочки старик Ублюдов, - Собачка и у меня поместилась бы, да почто уж так тварь Божию… жизни лишать-то? – напирая на «так» усомнился золотарь.
- Мне все-равно… - задыхаясь от смущения и оттого чуть не плача, пробормотала Анна Сергеевна, - Я заплачу… -
- Эк, она вас уделала… - посочувствовал старик Ублюдов, качая головой, - Ну, коли вам все-равно, то и нам без разницы. В корзинке, что ль? – кивнул он на дорожную корзину у ног Анны Сергеевны.

Как говорится: «кому утонуть суждено, тот не повесится» - одна из многих народных мудростей справедливая и при прочтении в обратном порядке. Ну, да мы не об этом.
Мы о том, что день передачи злосчастной Муму под сомнительное попечительство золотаря не стал для нее судным. Добрый старик не отправил в люк своей бочки ласкового и взбалмошного щенка, а, умилившись простодушно, задарил его приятелю своему немому дворнику Герасиму, с которым подолгу и часто любили они беседовать о ходе очередной русско-турецкой кампании лунными ночами, сидя на той же бочке…
Задарил, зная милосердный его характер и привязчивость ко всякой живности… а также зная склонность злобной его барыни к мигрени, особливо ввечеру на полнолуние… Это когда дворовые собаки вдруг оставляют свои самые сокровенные кости и, усевшись кружком, начинают жаловаться лунным собачьим богам на блох, скудость рациона и, вообще, на опрометчивую доверчивость диких своих предков…

«Дореформенный двор
с крепостной челядью.
Фотографія Цаймера»


МОЛЧАНИЕ МУМУ

«Герасим, Герасим, друг, спасай! Ой, мама дорогая! Что ты вертишься, олух царя небесного, вот я, тут я, у тебя под ногами. Блин, ты что еще и глухой в придачу?! Здесь я! Гера-асим!!! Слава тебе, Господи, наконец-то. Потом погладишь, не до нежностей, за мной вся дворня гонится! Вон, видишь? Скотник, старая сволочь, герой 12-го года, и тот ковыляет на своей деревяшке. Не расшибись, ретивый ты наш, рота инвалидная! Пыль веков вытрусишь! Нет, ты только глянь, а?! Чисто погром какой черносотенный, ну? Весь двор перевернули, ажно перья летят. Телегу с навозом и ту на попа поставили. Что, нету там Муму?! А вы в навозе, в навозе-то поковыряйтесь! А что так? Парфюм не нравится? Так вам и надо, анафемы! Нет, Герасим, ты только посмотри какова композиция-то, а? Брюллов, ядренать! «Последний день Помпеи»! Степанида - свиноматка, ты куда? С твоими-то пудами. Yes! Прямо в поросячье корыто мордой. Так и лежи там! Смотришься как родная… Умора.
Кто догавкается? Я догавкаюсь? Точно, кажись догавкалась. Ой, Герасим, не нравятся мне их рожи. Злые какие-то. Дай-ка, я к тебе за пазуху залезу, вот сюда, под армяк… Пожалуй, что и под сорочку. Я маленькая, меня тут и не видно будет… Ржет он, щекотно ему… Ты в бане когда в последний раз был? Варвар… Дышать нечем… И не видно ни черта. Герасим, что там снаружи? Что ты молчишь? Что ты мычишь как не доенный? Рассказывай! Что «муму-муму»?! Второй год Муму… Ах ты, Господи, совсем с тобой… какой с тебя, к черту, рассказчик. Сама посмотрю.
Ой, сюда несутся! Ой-ой-ей! Герасим, отошли их! Куда-куда! На... Что значит как?! Немое оно… Рукой помаши! Туда, мол, туда! Экой ты неловкий, Герасим. Дай-ка, я тебе помогу. Мы, типа, блох тут поищем, под мышкой. А-а… Ишь, замахал как. Чисто мельница ветряная. Да, да, в деревню убежала! Сказала насовсем. Сказала: «Крепостное право есть зло, для всех ощутительное и очевидное!» А это не я, Герасим, что ты себя в подмышку варежкой? Это государь-батюшка Николай I-ый Павлович сказал. Что там, цензор ты наш? Унеслись? Слава тебе, Маниту! Точно унеслись? Дай-ка, морду высуну: Цепные псы самодержавия!!! Хамово отродье!!! «Вот подымется мускулистая рука рабочего люда и ярмо деспотии…» Кто на нас с Герасимом?! Слушай, кстати, а что такое «деспотия»? Ой, ухи-ухи! Поняла, поняла…
Чего? Что ты, Герасим, Господь с тобой! Не верь им. Мелкие, ничтожные люди! Все ложь и гнусная клевета. Они мне завидуют. Я сроду чужого куска в пасть не брала! Я ж аристократка. Кинг Чарльз Спаниель, чай, а не Шариков какой-нибудь, кипятком ошпаренный. Только что экстерьером не удалась. Что поделать, «Потаскуха была моя бабушка, царство ей небесное, старушке». А так-то нам King Spaniel-лям ни к лицу… ни к морде, конечно, с барской кухни мослы тырить. Не мослы?
А-а… ты про гуся… Гусь, гусь… Какой гусь?! Тот гусь…С яблоками гусь? С яблоками - это не я. С яблоками - тот сам. Он это… Он на юг улетел. Зов предков! «Ремемба харе мамба ру…» Ностальгия. Кто сказал, что с яблоками не летают?! Еще как летают! Я когда из соусницы в утятницу шваркнулась, он как порхнул, только укроп с петрушкой во все стороны! Ну и яблоки, конечно… из гузна. Ты б видел. Ус-с… До столба не добежать! Словно конь драгунский в день Бородино… на скаку…Тр-р-р! Яблоками… Ну, мало ли? Может он решил, что это его на дорожку так фаршировали, чтобы до самой Африки дотянул вот и напхал себе.
Слушай, а значит, этот… Держиморда наш, - управляющий, вчерась именно «деспотизмом» занимался, когда кочергой меня промеж ушей ошарашил? Павлов доморощенный. С-сукин… Вот, скажи на милость, за что это он меня так немилосердно, а? Говорит, что я барыню из пустого озорства облаяла? Нет, ну как это из «пустого». Скажет тоже! Из пустого. Сказал бы еще из соображений революционной… э… целесообразности? Это значит, что? Я тогда, и не гавкала вовсе, а это… «Марсельезу» ей декламировала?.. Террористки-народоволки надоумили, да?
Из пустого… Здоровалась я с ей. Бог свидетель, здоровалась. Из сугубой вежливости. «Здравствуй!», - говорю, - «Барыня! Привет! Тебе! От Герасима!», «Здравствуй! Барыня! Привет тебе от Герасима!», «Здравствуй! Барыня! Привет от Герасима!» Да… И так часа три кряду. А что? А что делать, коли она в ответ только рожи корчит страдальческие, капли пьет, да зонтиком машет. Нет, чтобы сказать, - «Здравствуй и ты, Муму! Привет передай Герасиму». Я б тебе привет передала и… Чего мычишь? Передали-таки привет тебе от барыни? Аж сорок раз! На конюшне? Ка-акая у нас барыня вежливая. Слушай, а почему на конюшне? Ну-да, ладно, потом расскажешь. Кстати, куда это мы идем? На речку? Купаться? Да, не больно-то и жарко…
Я что хотела сказать. Ты только не подумай, Герасим, ничего личного, но лучше б ты бухал как Федулка - шорник, ей-богу. У того характер легкий, веселый, мы с ним на пару как распоемся под Луной на гармонике: «И-и Ленин та-акой молодой!». Вот прицепилось, хуже блохи… А ты насупишься как Карл Маркс: «Мы не рабы, рабы не мы». Угрюмый ты homo sapiens, Герасим, тяжелый какой-то. Тебе только в похоронном бюро: «Все там будем!» - родственников утешивать. Нет, я-то, понимаю, что это из тебя индивидуальность прет как квашня из худой дежки. Прямо, пополнение галереи «лишних людей». Печорин с Мэри, Онегин с Татьяной и Герасим с Муму. Но ты ж оглянись, Герасим, вокруг. Посмотри на прочую дворню. Кто «не рабы»? Кто? Ключница - столетняя старуха Изергиль, которую барыня по сей день «девкой» кличет? Федулка пьянь? Сатрап управляющий? Натуральное быдло. Крепостническая порука, помноженная на общинную славянскую ментальность… Господи, с кем разговариваю…
А вот булыжник – это правильно! Булыжник – оружие крепостного! Пора. Пора обратить свой невнятный глухонемой протест в речь пламенной революционной деяте… А чего ты мне его сучишь? Булыжник свой? Чего ты мне его веревкой приматываешь? Это, типа, я Давид супротив Царизма-Голиафа? Герасим, ты меня переоцениваешь. Какой я, к свиньям, Давид?! Я глупое животное. Хоть и Кинг Спаниель. Я могу, разве что, подкрасться к барыне, да рявкнуть ей в самое ухо: «Как твои дела, майку носишь с чем?!» Чтобы она из кресла-качалки нафиг кувыркнулась. А эти ваши революционные порывы и позывы…
Эй-ей, Герасим?! По-моему, это плохая идея, слышишь? Герасим! Герасим, возьми себя в руки! Имей в виду, я Ваньке Тургеневу все скажу. Я твой младший брат! Мы с тобой одной крови! Гера-а…»