ПРАВИЛЬНЫЙ ЧЕЛОВЕК

Правильный человек




Григорий Кочнев
2011 год


 

ПРАВИЛЬНЫЙ ЧЕЛОВЕК

Тяжелыми для народа были послевоенные годы. Разрушенная страна. Разрушенная экология. Народ выживал, как мог. Половину населения выбила война, все бремя забот легло на плечи женщин, да ребятишек. В деревнях люди выживали за счет своих огородов, а кто мог держал и корову, но и это было накладно. Надо было заготавливать на зиму сено, да и дров нужно было запастись.
Чтобы как-то поднять экономику страны, руководство стало облагать налогами крупный рогатый скот, птицу, даже деревья в саду. И без того тяжелая жизнь, становилась еще тяжелее. Нужно было сдавать яйца и молоко государству, а то, что оставалось, были крохи. Стали разводить коз. Летом пасли, а на зиму заготавливали веники из березы. Стада коз .набирался в селе большой. Пастух один не справлялся. Козы прыткие, так и норовили убежать.
Летом в каникулы нашлась работа и мне.
- «Иди-ка ты в подпаски, к Мишке» - посоветовал мне отец. - Заработаешь, купишь себе балалайку» . – «Давно ведь мечтаешь». Я и не возражаю. И, отец повел меня к Мишке.
Пастух жил на краю села, в маленькой избе, которая, казалось, припала к земле, словно ее кто-то ударил сверху по крыше.
В дому почти ничего не было. У стены стояла кровать с железными коваными спинками. На кровати валялось какое-то тряпье. Пол был покрыт толстым слоем грязи. В углу печка, на которой стояли два чугунка с потеками еды, да закопчённый чайник. Стояли две лавки из струганных досок, да стол, скрепленный одной доской, чтобы не упал. За засиженной мухами занавеской спала Мишкина мать. Она у него болела и редко выходила из дома. С соседями не общалась. Зато Мишка был общительный, и лет ему было около двадцати. В армии он не служил, его забраковали по причине косолапости. Завел меня отец в этот домишко, уселись мы с ним, где смогли, и отец завел разговор:
- «Возьми моего в подпаски, Миша, поможет тебе». Мишка поднялся на своих кривых ногах и стал ходить по избе, изображая из себя крупного начальника. Даже мать приподнялась на кровати и выглянула из-за занавески.
- «Ты чего забегал, - пробурчала она, «Бери парня, ишь, тебя человек не брезгует, а то никто к тебе идтить не хочет».
- «Сам вижу, мать, человек с уважением. Только вот плата, какая будет?» - спросил он у отца.
- « Я думаю, Михаил ты не обидишься, если положишь ему рублей сорок?»
Мишка стал подсчитывать в уме, но было видно, что ему это не больно то удавалось. Тогда отец сам стал считать и разъяснять ему, что к чему.
- «Бери, Мишка, в убытке не будешь» - прокряхтела за занавеской мать – « Народ за каждую голову добавит». Пока они толковали с отцом, я осматривал стены и давно не беленый потолок. И тут я увидел балалайку, с натянутыми из проволоки струнами. Мишка увидел, куда я смотрю, подошел к инструменту, снял ее с гвоздя и шаркнул пальцами по струнам. Послышался звук, словно заблеяла коза. Отец усмехнулся и поднялся с лавки.
- «Ну, ладно, Михаил, вы тут знакомьтесь, а я пойду. Так значит завтра в шесть на выгон?»
- «Да, к старому сараю, - согласился Мишка. И повернувшись ко мне, предупредил: - «Смотри не проспи!».
Отец ушел, а я стал слушать, как играет пастух на своей балалайке. Музыкальным талантом он, конечно, не обладал, но по всему было видно, что уж очень он доволен, когда его слушают. Мать заворчала: - « Ну, вот, опять завел шарманку, спасу никакого нет от его музыки, мыши и те все поразбежались, – хохотнула она.
- « Хочешь я тебе такую же сделаю?» - предложил мне Мишка. Я подумал немного и ответил:
-« Вот заработаю и куплю себе настоящую».
- «Моя лучше, - возразил пастух. Я не стал с ним спорить. Он протянул мне балалайку:
-«На, сыграй». Я осторожно взял эту оструганную, местами в мелких трещинах «балалайку», Дернул за струны и сам испугался этого звука.
- Ничего, - успокоил меня Мишка, - научишься. – Я тоже сначала не умел.
- Музыкант, твою мать, - выругалась матушка, потом закашлялась, и в доме запахло крепким самосадом. Я уже не выдержал и быстрым шагом пошел к выходу. Мишка пошел со мной и вслед громко крикнул: - «Смотри, не проспи! Харч с собой возьми!». Он долго смотрел мне вслед, держа над собой балалайку.
Утром очень хотелось спать. Будильником была мать. Она вставала раньше всех. Топила печь, ставила варить картошку или кашу. Доила козу. Давала птице корм. Отец вставал позже. Шел убирать навоз, колол дрова. А мы вставали по окрику мамы. До завтрака должны были натаскать воды в бочку, которая стояла в сенях. Одним словом, каждый знал свое дело и не спрашивая делал его. Жили так изо дня в день.
В лесу кое-где еще лежал снег, хотя был уже конец мая. Солнце припекало. Зеленая травка уже начала пробиваться на выгоревших с осени полянах. Начался выгон. Заскрипели ворота, заблеяли козы, замычали коровы. Мать подала мне в сумке, с которой я ходил в школу, еду. Я очень торопился, боялся опоздать. Сельчане уже гнали коз к старому сараю. Мишка был уже там. Возле него уже толпились бабы, пригнавшие свою скотину. Мишка размахивал руками и что-то объяснял им.
- А вот как раз и он, - крикнул он, - вот мой помощник, так что плату надо поднимать. Бабы закивали головой, мол, понимаем, что одному не справиться.
- Смотри, Мишка, не проворонь скотину то нашу,
- Понятное дело, - отвечал пастух.
Мы погнали стадо к лесу, который чернел вдалеке от поселка. Козы хорошо знали свой маршрут и покорно шли туда, где была еда. Мишка все время поучал меня:
- Ты сумку с едой давай мне, а то она будет мешать, когда за козами побежишь. Пойдем по дороге, а то зайдут в лес, потом ищи свищи. Когда солнце припечет, погоним на стан, там и пообедаем. Я картошки взял, испечем. Я слушал его внимательно, не перебивая. Сумку отдал Мишке, и он шел, переваливаясь с ноги на ногу, а я бегал и заворачивал коз, который так и норовили уйти в лес. Так мы, а вернее я и пасли коз до полудня. Мишка точно определил время по солнцу.
- Хорош! – объявил он. Уже двенадцать, гоним на стан. Стан находился в лесу, там стояли сосны, и трава была вытоптана козами. Мишка подошел к старому кострищу и стал раскладывать пожитки на пне, который, по-видимому, служил ему столом. Собрав сучки и сухие ветки, мы развели костер. Мишка достал картошку и бросил е в горячую золу. Я было начал пить молоко, но Мишка остановил меня.
- Погоди ты с молоком, будем печенки есть, потом попьешь. Пойди, посмотри козлят, а то разбредутся. Я пошел проверять, все были на месте. И тут мне в голову пришла мысль. – А что если это место как-то обозначить. Пусть все знают, что это место принадлежит нам. Этой идеей я поделился с пастухом.
- А что, дело говоришь, давай обозначим, а как? – спросил он
- Да хоть портянку мою, у меня по две на ногах. Мишка согласился, пусть, говорит, по запаху знают и расхохотался.
- Молодец! – похвалил он меня. – Соображаешь!
- Давай на ту сосну привяжем? – предложил я.
- Давай! Только ты сам туда лезь, я не смогу. Я полез. Мишка подсадил меня до первых сучков, а дальше я полез уже сам. Веревка, которой я подпоясывал штаны, лежала в кармане. Лезть мешало древко флажка из портянки. Я прикусил его зубами, так и добрался до вершины. Снизу все время был слышен голос:
- Ты смотри там, осторожно!
Я привязал палку с портянкой к верхушке и стал спускаться. Уже только внизу я осознал, что так высоко я еще не залезал. Как раз подоспела картошка, которую мы принялись уплетать с молоком. Захотелось спать. Но мой начальник сказал:
- Первый день негоже спать, а вот когда привыкнешь, и я буду уверен, что ты управляешься, будем отдыхать по переменке – ты спишь, я караулю. Понял?
- Понял!
Вот так начался и закончился мой рабочий день. Постепенно я стал привыкать и втянулся в работу. В лесу появилось много птиц и всякой живности. Молоко уже из дому не брал, мне его наливали женщины, иногда даже давали хлеб и картошку. Набегавшись за день за козами, вечером я моментально засыпал от усталости.
Я никогда не спрашивал Мишку о том, где его отец и откуда они приехали в эти места. Мой же отец хоть и закончил церковно-приходскую школу, считался грамотным человеком. Жизнь не раз испытывала его на прочность, но при этом он не растерял те человеческие качества, которыми всегда гордилась Россия. Его откровенные взгляды на жизнь чуть не погубили его. С тех пор он всегда молчал, когда другие говорили о политике. Знал он, что одна фраза, брошенная даже невзначай, может стоить жизни. К пастуху Мишке он обращался уважительно, называя его отчество. В свою очередь Мишка оберегал меня, отдавая дань уважения моему отцу.
Как то в один из вечеров отец спросил меня:
- Тебе Михаил ничего не рассказывал о своем отце?
- Нет, - говорю – Я не спрашивал, а он и не говорит.
- Правильно и делаешь. Я тебе расскажу, думаю, ты правильно поймешь и ни с кем об этом говорить не станешь. До революции, да и после нее народ не шибко то грамотный был – начал он – Да и когда было учиться, простому человеку не до этого было. Война, революция, гражданская война. С неграмотными то проще справиться, проще обдурить. Этим и пользовались буржуи. Наобещав с три короба, перетягивали в свою армию, в свою организацию. Вот в такую армию Колчака и попал отец Михаила. Так и погиб, бедняга. Когда красные узнали, что он там служил – расстреляли. А сын и мать нищими стали, пока не осели здесь, в нашем селе. Жаль их, но что поделаешь, время такое было.
- А сейчас какое время? – спросил я.
- А сейчас какое время, я тебе сказать не могу, для этого тоже время нужно. Вот подрастешь и узнаешь, какое это время у нас было. Так что не обижай Мишку то ни словом, ни делом. Помогай ему, да и мать соберет что-нибудь из одежды, так передай ему.
- Так вот почему люди их боятся и сторонятся, но они же никому зла не сделали! – воскликнул я.
- Вот видишь, и до тебя доходит то, что я сказал. Носи это в себе и не дай Бог взболтнешь кому.
Было начало июня. Солнце уже хорошо прогревало землю. Мы с Михаилом меняли друг друга и спали по переменке. У него был плащ из брезента, длинный такой, с капюшоном, несколько телогреек, подаренных вдовами. У меня было пальто, но мать пришила капюшон, и я тоже был в укрытии.
После обеда Михаил прилег отдохнуть, а я остался караулить стадо. Сел напротив спящего Михаила и, стал стругать ножиком новое погоняло. Вскоре пастух захрапел. Вдруг мое внимание привлекло какое-то шевеление у плаща, спящего Михаила. Руки мои онемели, сердце стало выпрыгивать из груди. Из-под трухлявого пенька одна за другой стали выползать змеи. Это были гадюки. Прогретый солнечным теплом пенек заставил покинуть их после зимней спячки. Но они не стали расползаться, а стали заползать под плащ бедного Мишки. Я не мог ничего сделать. Немного погодя Мишка зашевелился. Перестал храпеть и замер. Потом раздался нечеловеческий вопль. Он вскочил на свои кривые ноги, подпрыгнул и с ревом стал сбрасывать с себя плащ, с которого длинными плетями падали змеи. Очнувшись, я тоже заорал. Мишка бросился бежать, я кинулся за ним, визжа, словно резаный поросенок. Вдруг Мишка упал и стал стонать и говорить что-то нечленораздельное. Я осторожно подошел к нему и спросил, не укусили ли его. Он через силу произнес:
- Нет. Ты собери коз – растягивая слова, произнес он.
Козы от крика разбежались по лесу. Еле еле собрав их в стадо, я пошел к Мишке. Увидел брошенный в кустах его плащ, осторожно пошевелил его палкой. Змей уже не было. Я взял плащ в руки и пошел дальше. Мишка сидел и плакал, всхлипывая как ребенок. Посмотрев с опаской на плащ, он с осторожностью взял его. С этого дня мы стали строить лежаки на срубленных деревьях. Получалось хорошо и безопасно. А вот Мишка стал немного тянуть слова, видно здорово испугался тогда.
Этот случай со змеями, заставил нас поменять наше место стоянки. На другой день на новом месте развивался красный флаг, сделанный из куска красной тряпки, найденной за поселковым клубом. Мишка теперь проверял каждый пенек, пиная его ногами. Вот раз в одном из таких пеньков он и нашел клинок. Пнув в очередной раз по дереву, он увидел, что разлетевшиеся гнилушки оголили какой-то предмет. Предмет был плоским как сабля, но коротким, ручки у него не было. Мишка стал с гордостью показывать мне клинок, но попросил никому не рассказывать о его находке. Он спрятал его под валежником.
В этот раз мы, как всегда, пригнали коз на стоянку. Достали из-под валежника клинок и стали рубить дрова для костра. Клинок он воткнул в дерево и повесил на него свою и мою сумку. Только мы принялись, есть свои припасы, как к нам из кустов вышел человек. Он видимо давно наблюдал за нами. Мишка даже поперхнулся молоком, а я застыл с открытым ртом. Человек был небольшого роста, одетый в черную куртку, на голове фуражка с длинным козырьком, ботинки с длинным голенищем, Из-под пиджака тускло поблескивала медная пряжка. В руках незнакомец держал небольшой мешок с какой-то поклажей.
- Здравствуйте, ребята! – поприветствовал он.
- Здравствуйте. – дожевывая ответили мы.
- Не угостите табачком? – также вежливо спросил незнакомец.
- Мы не курим! – вместе ответили мы с Мишкой.
- Ну, тогда может, угостите чем-нибудь из еды, а то я сильно проголодался!
Мишка подвинул ему остатки еды.
- Спасибо! – сказал он, беря хлеб и картошку. Мы молча разглядывали нашего гостя. Он почувствовал наше любопытство.
- Что, не терпится узнать кто я такой? – с иронией спросил он. Мы с Мишкой переглянулись.
Я – человек. Путешествую по земле. Смотрю где, какие люди живут. Есть злые, но больше, конечно добрых, таких как вы.
Мишка крякнул, было видно, что ему понравились слова незнакомца.
- Иду и вдруг вижу, на сосне флаг красный развивается, ну, думаю, здесь учреждение какое-то государственное. А здесь и впрямь люди государственные. Пастухи, значит? Тоже нужная профессия, без нее никуда!
Он встал, отряхнул крошки с колен, похлопал Мишку по плечу и назидательно сказал:
- А вот клинок я вам советую спрятать, а то признают его, как холодное оружие и придется отвечать, тебе, наверное, - повернулся он к Мишке. – Ты, ведь старше своего друга. Он подошел к сосне и вытащил клинок, воткну
- Да это штык-клинок от японской винтовки. Вы его здесь нашли, на дороге?
- Нет – протянул Мишка, - в пеньке трухлявом.
- Ну, вот видите, кто-то его спрятал, а вообще здесь в гражданскую проходили отряды Колчака. А тогда у белых и у красных оружие то разное было, но были и винтовки японские. Вот видите, какой металл, даже ржавчины нет, а столько времени прошло.
- Так, ребята, мне пора идти.
Мы встали, чтобы проводить нашего гостя. Он еще раз поблагодарил нас и пошел, но пройдя немного, обернулся и крикнул:
- Ребята! Никому не говорите, что видели меня!
- Хорошо! – крикнули мы.
Когда незнакомец скрылся, Мишка взял клинок, обернул его берестой и спрятал под вал ежиной, обложив это место мхом.
- Хороший видать человек, - промолвил Мишка, - Предупредил нас, давай сегодня приходи ко мне – пригласил он меня, - мать ушла в соседнее село к подруге, так что поиграем на балалайке, никто не заругает.
- Хорошо, приду, если отец отпустит.
Отец, конечно же, меня отпустил, только наказал, чтобы я до темна был дома.
Дверь в Мишкину избу была открыта. Он сидел и чинил изношенную корзину.
- А, это ты! Проходи, не стесняйся – громко встретил он меня.
- Я вот принес струну к балалайке, давай поставим.
- Давай ее, я сам сделаю, - он бросил корзину и начал колдовать над своей балалайкой. Пока он мастерил, я заглянул за занавеску. Там была совсем другая обстановка. На маленьком окне стоял осколок зеркала. Комод был заставлен горшочками и какими-то кружками. На стене в рамке, засиженной мухами, висела фотография мужчины. - Наверное, Мишкин отец, - подумал я. Кровать была застелена старым лоскутным одеялом, одна на другой лежали две подушки. Рядом с кроватью стояла табуретка, на которой лежал в коробке табак и какие-то обрывки газеты. Возле табуретки стояла недопитая бутылка водки.
- Ф что, у тебя мать пьющая? – спросил я своего друга.
- Да пьет немножко, ей много нельзя, болеет
- А ты не пьешь? – снова спросил я.
- Нет, конечно, и не буду. Один раз попробовал, чуть не помер. Бабы матери иногда приносят брагу, мать берет, а сама баб ругает, что они ее хотят споить и мной завладеть.
- К зиме у нас картошка есть, на хлеб заработаем, дрова тоже заготовим, проживем, - разговорился он. Стал немного бренчать на трех струнах. Звук был очень громким, что Мишка даже стал подпевать: «Наверх вы товарищи, все по местам….»
- Вот это да! Настоящая получилась балалайка! Спасибо, Гриня! – он протянул мне инструмент. Я осторожно провел пальцами по струнам.
Домой я пошел еще затемно. Шел и размышлял сам с собой. Вспомнил лесного гостя, почему он запретил говорить о нем кому-либо?
Утром мы, как всегда, погнали наших коз на место пастьбы. Мне все хотелось поговорить с Мишкой, задать ему мучавшие меня вопросы, но я вспоминал слова отца, чтобы к Мишке в душе не лезть, и шел молча.

В полдень, когда солнце стало припекать, мы расположились в нашем лагере, развели костер, чтобы согреть чай. Вдруг увидели двух военных. Они подошли к нам, сняли фуражки, вытирая пот со лба рукавами гимнастерок.
- Ага! Да тут пастухи, оказывается, и флаг у них развивается. Я думал контора какая-то, слышь, Семен! – обратился один к другому.
- Я тоже так подумал, а тут пастуший народ.
Семен был толстоват и невелик ростом. Гимнастерка на нем сидела впритык и вся просто дымилась от влаги. Сапоги в грязи и пыли. Другой был суховат, хотя тоже весь был потный, и гимнастерка на спине тоже была мокрая.
- Ну, пастухи, дайте-ка нам чего-нибудь поесть и попить – вместо приветствия приказали гости.
- Угощайтесь, чем Бог послал, - растягивая слова проговорил Мишка.
- Ого, да Бог видно вас жратвой не обидел водички бы сперва.
- А водичка вон там, в шагах двадцати отсюда, там источник – опять проговорил Мишка.
- Пойди, набери! – приказал Семен.
- Давайте я! – взяв бутылку, предложил я, но Семен сердито возразил:
- Пусть он сходит, а то я смотрю, он чем то недоволен. Как тебя зовут, недовольный? – спросил он
- Мишкой его зовут, - опять встрял я, ходить ему трудно, ноги больные.
- Ладно, ты, Гриня, схожу я. – поднялся, сопя носом Мишка и пошел переваливаясь с ноги на ногу.
- Чего это с ним? – спросил Семен.
- Инвалид он, - обиделся я за Мишку
- Вот черт! Поперся без бутылки! Побеги, отдай ему бутылку!
Я побежал за другом.
- Молчи, ты не лезь в разговор! – прошептал мне Мишка, как только я его догнал, - Эти солдаты, наверное того мужика ищут, что к нам подходил. Беглый он, наверное, я сразу догадался.
Мы налили в бутылку воды и вернулись к нашим непрошенным гостям. Семен и Иван уже уплетали нашу еду.
- Чего, ты, Мишка не сказал, что инвалид, мы бы пацана послали, - с полным ртом прошамкал Семен.
Мы с сожалением смотрели, как убывал наш провиант. Тут заговорил Иван:
Знаете, пацаны, мы ищем беглого преступника, политический он, а эти политические, знаешь, опасные. Все хотят Сталина убить. Вы случаем не встречали никого? Нам на покосе бабы сказали, что в этой стороне вчера кого-то видели.
- Нет, мы никого не видели! – второпях сказал Мишка и строго посмотрел в мою сторону. Я опустил голову и тоже промямлил:
- Нет, не видели.
- Вы если видели, то говорите, а то пойдете, как соучастники.
- Нет, не видели! – дружно крикнули мы.
- А что, они же далеко от Москвы, как они Сталина убьют?
- Они все могут, - ответил Семен.
- Тогда ладно, если кого увидим, обязательно скажем.
- А кому скажете то? – снова спросил Семен.
- Ну как кому, дома кому-нибудь,
- Не кому-нибудь, а вашему участковому.
- Ладно, так и сделаем, - согласился Мишка
- А тебя как зовут? – подойдя ко мне, спросил Иван
- Гришкой зовут.
- Может ты кого видел, а то все Мишка говорит, ты же не хочешь, чтобы Сталина убили?
- Нет, не хочу, - чуть не заплакав, ответил я, - Правда, не видел, - соврал я добросовестно.
- Ну, хорошо, поверим, но если узнаем, что соврали, вернемся и расстреляем вас, - похлопав по кобуре, заявил Иван.
Солдаты ушли. Мы с Мишкой решили, что флаг наш надо снимать, а то на него может еще кто-нибудь заявиться, а харчей уже нет. Решили и об этой встрече никому не говорить. Мы понимали, что молчать иногда полезно для здоровья. Я, конечно, мог и дурака свалять, но мой друг, хлебнувший в этой жизни всего понемногу, учил меня уму разуму. Но место стоянки мы на всякий случай решили сменить.
Шла вторая половина лета. Мы продолжали пасти коз, и каждый день находили много тем для разговоров. Мишка учил меня, подростка, опыту жизни.
Как только над горизонтом показался краешек солнца, мы уже были на месте. В этот раз козлиного полку прибыло. Своих коз пригнала Пелагея, вдова убитого еще в финскую политика Тимофея. Вдова, как вдова. Но у этой вдовы была дочь Антонина. Тоня по-простому. Так эта тоня, по наставлению своей матери взялась пасти своих коз вместе с нами. Они не были приучены к стаду и могли запросто убежать. Пелагея напутствовала Тоню, дала ей сумку с едой и обратилась к Мишке:
- Ты, Мишка, уж посмотри за козами, да Тоньку мою не забижай!
Мишка что-то пробурчал в ответ: - А я что, я ничего, посмотрю.
До обеда пасли как всегда. Обед был отдельно от Тоньки. Она сидела недалеко от нас, на полянке. Из-под бровей поглядывала на нас, а мы на нее. Красотой она была явно обделена: широкое скуластое лицо красного цвета, рот все время полуоткрыт, выставляя верхние передние зубы вперед. Казалось, что она всегда улыбается.
Мишка хоть и был инвалид, но у сельских вдов был в почете. Война почти всех мужиков скосила. Вот Пелагея и решила пристроить свою дочь, боясь, что та так и останется в девках. С такой «красотой» замуж уж точно никто не взял бы. Устроила своих коз в стадо, а заодно и к Мишке. Первый день так и просмотрели все друг на друга издалека. На второй день, видимо, по наставлению опять же матери, Тонька все таки решилась присоединиться к нашему столу. Разговор не завязывался. Болтали в основном об урожае, о харчах, о том, какие песни передают по радио, у кого сколько скотины, где кошка родила котят и кто пойдет в школу в этом году.
Тонька была старше Мишки на два года, но по интеллекту была куда ниже
- Чего твой подпасок все время возле тебя, пусть коз пасет! – вдруг сказала она.
- Он смотрит и знает когда нужно пасти, - заступился за меня Мишка, - Смышленый парень, таких у меня не было.
- А чего это ты вроде заикаться стал и слова как-то тянешь? – вдруг заметила Тонька., - Бабы говорят, будто ты куда-то упал.
Мишка захохотал:
- Бабы наговорят, слушай их больше! Просто во сне черта увидал, - стал врать он, - Он меня душить начал. Я проснулся от страха, не мог и слова сказать, потом только разговорился, - стал искусно врать мой друг, что я даже сам поверил ему.
Вскоре Тонька за обедом садились все ближе и ближе друг другу. Меня стали как будто не замечать, в разговор свой не звали. Однажды Мишка послал меня раньше угнать коз со стоянки.
- Иди, потом сказал он мне, а я отдохну здесь с Тонькой, а то негоже ее по лесу гонять.
Я стал догадываться, что Мишка что-то задумал и скрывает от меня, но перечить не стал и погнал коз. Прошло немного времени, и я решил посмотреть, что же они там с Тонькой делают. Загнав коз на большую поляну, где они стали пастись, я стал пробираться к нашей стоянке, где остались мои напарники. Но их там не было. Постояв немного, я услышал, что недалеко в кустах кто-то рычит как медведь и стонет. Осторожно раздвинув кусты, я увидел Мишку лежащего на голой Тоньке, на Мишке были спущены штаны. Я хотел заорать, но что-то остановило меня и я бегом, уже не осторожничая, побежал к стаду.
Пока я бежал, в моем мальчишеском мозгу всплывали страшные картины пыток людей, их мучения. Я представил, что Мишка пытает Тоньку. Мне стало жаль ее, но против Мишки я пойти не мог.
Прошло еще немного времени, и я погнал коз к месту нашей стоянки. Мишка с Тонькой сидели рядом и о чем-то мирно беседовали. Тонька сидела с пунцовым лицом, даже уши ее покраснели.
- Он ее что, за уши таскал? – подумал я.
Я молча попил воды, крякнул и сел возле Мишкиных ног. К моему удивлению, он даже не поинтересовался, куда я ходил и где козы. Меня словно не было рядом.
Тонька стала быстро рассказывать, что мать пошила ей новое платье, а она носит штаны, и что туфли ей материны в пору, и что на танцы она в клуб не ходит, потому что там танцуют одни бабы, да подростки, у которых молоко на губах не обсохло, да и танцевать ей некогда, нужно управляться с хозяйством. Все это она выпалила одним махом, как будто куда-то торопилась.
Солнце уже садилось, нужно было возвращаться. Я поднялся и погнал стадо. Мишка с Тонькой нехотя поднялись и поплелись позади стада.
Ночь я почти не спал. В голову лезли разные мысли. Представлял Мишку, который издевался над девкой, видел Тонькино красное лицо. Утром я решил расспросить его обо всем. Но когда я пришел к сараю, Тонька уже сама погнала всех коз.
Мишка пошел рядом со мной.
- Что, Гриня, ты все видел? Я сразу понял, что ты подсматривал. – Нехорошо, - добавил он. Хотя рано или поздно ты все равно все узнаешь. Ты что думаешь, ты на свет Божий так просто появился? Или тебя в капусте нашли? Нет, Гриня, Бог создал мужика и бабу, чтобы род человеческий продолжать. А чтобы дети вышли, мужик и баба должны вместе побыть. Видь, как козел на козу скачет, вот после этого и козлята рождаются. Я, конечно такой лекции отродясь не слышал, до всего своим умом и опытом доходил, да и природа опять же, тут уж ничего не поделаешь! Так что, ты уж не мешай, если что.
Я дал Мишке слово, что все понимаю и мешать им не буду.
- Ну, вот, и договорились, - удовлетворенно сказал Мишка.
Тонька перестала ходить с нами пасти коз, а уже ходила к нему домой, но это тоже продолжалось недолго, потому что Мишкина мать ее выгнала, да и местные бабы стали Тоньку осуждать и собирались ей «оторвать голову». Мишкина мать была против их отношений, но иногда, когда ей приносили еду и выпивку, отпускала его погулять. Она боялась потерять своего кормильца, если тот надумает жениться. Боялся и я потерять своего друга. Этим летом я почувствовал себя взрослым человеком, ведь я так много узнал. Мне было очень жаль, что моя работа скоро заканчивается и, что скоро нужно будет идти в школу, жаль было и Мишку, который из-за своей любви забывал про свои дела, и я старался отрабатывать и за себя и за него, да еще его косолапые ноги очень уставали. Я всегда заступался за него, когда кто-нибудь из местных пацанов отзывался о нем плохо, называя его «косолапым». Боялись его пацаны и близко не подходили, опасаясь его палки, с которой он ходил.
Появились первые заморозки, коз уже не пасли, все запаслись сеном. Мы с отцом пошли к Михаилу домой, чтобы получить расчет за мою работу. В последний день работы мы разобрали на стойбище свои сооружения, убрали за собой весь мусор, Мишка забрал свой клинок и отнес его домой.
Зайдя в дом, мы увидели, что Мишка с матерью сидят за столом и считают деньги. Поздоровавшись, мы сели.
- Сидим, вот пересчитываем, что на одежу, что на другое. Она встала из-за стола и прошла за занавеску, но быстро вернулась оттуда, в руках у нее была бутылка водки и два стакана.
- Давай, Павел, - обратилась она к отцу, - Давай выпьем за твоего сына. Добрый он, Мишка рассказывал, да и ты, Паша, одно добро для людей.
- Ну, что ты, Тася, не нужно это, - заерзав на лавке, проговорил отец.
- Как это не нужно, - продолжала она наливая водку в стакан, - Вот здесь, в этой кучке расчет твоему сыну. С этими словами она подала отцу стопку рублей.
- Можешь сосчитать, я еще от себя пятерочку добавила.
- Да не нужно было, Тася, зачем себя обижать, - смущенно проговорил отец, - Считать не буду, в этом деле пересчет – обида.
- И то правда, Паша. Ну а выпить надо, - она подала отцу стакан.
- Ну коль за дело, то и не грех выпить, - отец одним махом опорожнил стакан, вытер губы ладонью, взял со стола кусочек хлеба, занюхал и положил обратно. Деньги положил в карман.
Я с Мишкой вышел на улицу. Он не любил, когда мать выпивала, но в этот раз она отставила свой стакан в сторону. Отец понимал, что засиживаться здесь не стоит, жизнь в своем свете протекает, но молва человеческая делает свое дело. Вскоре вслед за нами вышел и он. Я не видел, выпил он еще или нет, но отец в отношении выпивки был крепкий мужик. Следом за ним вышла и Таисия.
Ты тут здорово не задерживайся, - обратился ко мне отец, - Завтра пойдем на базар, если я пораньше на работе освобожусь, будем твою балалайку смотреть, - и обратившись к Мишке сказал: - Ты, Михаил, если сможешь, айда с нами! А тоя в музыке не очень. Мишка пообещал.
- Ну с Богом! Добра вам и спасибо за сына! – попрощалась Таисия и вошла в дом.
- Давай, поиграем, потренируемся! – предложил Мишка и тоже вбежал в дом и тут же выбежал с балалайкой в руках. Мы пошли в самый конец огорода, где и начали бренчать на медных струнах, иногда напевая какие-то куплеты песен.
Утром Мишка с нами не пошел, ноги разболелись, но он пообещал встретить нас после базара.
Послевоенный базар был самым народным сходом, где встречались, обсуждали все жизненные проблемы, торговали и торговались. На прилавка – только наш товар, иностранным и не пахло. Были, правда, немецкие пластинки, патефоны, губные гармошки, но это был все трофейный товар, привезенный солдатами после победы. Торговали ягодами, картошкой, одеждой, которая осталась после мужиков, не вернувшихся с фронта. В общем, народ выживал, как мог. Были и молочные продукты, мясо. Базар шумел, играли гармошки. Пивная была забита мужиками так, что «дым стоял коромыслом». Здесь встречались те, кто вернулся домой с фронта. Милиции видно не было. Если вдруг кто-то начинал бузить, то военные быстро наводили порядок.
Мы пришли, когда базар уже вовсю шумел, был самый разгар торговли. Отец достал сорок рублей и отдал их мне.
- На, бери, иди покупай свою балалайку, да смотри, чтоб деньги не украли!
Я сжал рубли в кулаке. Я уже увидел, где продают гармошки и балалайки, но захотелось походить и посмотреть все, что здесь продавали
- Давай на всякий случай договоримся, где встретимся. Я буду ждать тебя у ворот, - продолжал отец, - Если вдруг меня не будет, то стой и жди. Пойду я кружечку пивца отопью. Отец ушел. Вдруг базар, будто замер. Все стали толпиться ближе к центру. Я с зажатыми в кулаке деньгами пошел туда же.
В центре толпы находились два моряка, оба были в тельняшках и черных кителях, ленты с бескозырок спадали на плечи. Один из них ехал на тележке с подшипниками, упираясь на баклажки. У него не было ног. Второй был высокого роста, шел рядом с первым, помогая ему своей ногой. У него не было рук. Они пели «Варяга». Народ окружил певцов и в бескозырку, которая лежала на тележке первого, сыпались деньги. Он собирал их и запихивал за бушлат. Денег было много. Мне стало жаль моряков до слез.
Один мужик выбрал на прилавке самый большой помидор и поднес его ко рту моряка. Тот, схватив его зубами, стал жевать, сок побежал по кителю. Мужик достал платок и стал вытирать. Кто-то поставил небольшую коробку на колени безногому, высыпал туда деньги, а бескозырку надел ему на голову. Толпа одобрительно загудела. Я молча стоял, пораженный увиденным. Когда они поравнялись со мной, я шагнул вперед и положил в коробку деньги, зажатые в руке.
- Спасибо, пацан! – потрогав меня за руку, произнес безногий.
Я еще долго стоял и смотрел вслед удаляющимся морякам, пока они не скрылись за ближайшим зданием.
Я стоял у ворот базара и ждал отца. Во мне боролись два чувства. Мне было жаль моих денег и что балалайки у меня теперь не будет, но моряков было жаль больше. Они хоть и были инвалидами, но были и сильными людьми, не сломались, не сдались, а продолжают жить и бороться за эту жизнью
Вскоре подошел и отец. Он был навеселе.
- Что, Григорий, где твоя балалайка? - с удивлением спросил он. Я рассказал ему, что я сделал с деньгами. Отец немного помолчал, а потом прижал мою голову к себе.
- Я знал, что ты у меня растешь правильным человеком, а балалайку я потом тебе куплю. И отец стал рассказывать мне то, о чем я не знал. О том, что многие вот такие моряки и солдаты лежат в лазаретах, раны их такие серьезные, что заживают очень долго. И вот когда они заживают, этим людям не хочется становиться обузой для своих близких. Они и остаются там, где лечились или вообще уезжают, куда глаза глядят. Денег нет, работать они не могут. Предоставлены сами себе, а это плохо. Они же в этом не виноваты. Им надо помогать.
- Вот ты и помог. Это тебе зачтется в будущем, - и он опять прижал меня к себе.
В поселке нас встретил Мишка. Он с удивлением смотрел на меня и растягивая слова спросил:
- А где балалайка?
Отец рассказал ему, что я сделал с деньгами. Мишка ничего не сказал, быстро повернулся и за косолапил к своему дому. А мы пошли к своему. Мать удивилась, что я пришел налегке. Отец очень серьезно объяснил ей все. Мать ничего не сказала, подошла ко мне и долго гладила мои волосы. Сделалось как-то неловко. Я выбежал во двор. Отец вышел следом покурить. В это же время к крыльцу, переваливаясь с ноги на ногу, подошел Мишка. В руках он держал балалайку, ту которую сам смастерил.
- На, Гриня, бери, я еще сделаю.
Я привстал с крыльца, взял в руки балалайку и с тех самых пор дороже подарка для меня никогда не было, чем эта Мишкина балалайка.
Прошли годы. Наша семья неоднократно меняла место жительство. Но на всю оставшуюся свою жизнь, сохранил я в памяти те незабываемые картины детства.
Уже будучи взрослым человеком, после долгих лет, я снова побывал в тех местах, где прошло мое детство. Не было уже этого поселка, не было и моего друга Мишки. Уже стояли новые дома, протянуты улицы небольшого городка. Остановился возле добротного дома, где на скамейке сидел мужчина, почему то очень похожий на Мишку.
- Где можно переночевать здесь, а то я на поезд не успеваю на станцию?
- Да ночуй у меня, места хватит, - ответил мужик.
За ужином я рассказал кто я и как жил в этих местах после войны. Мужик представился. Звали его Григорием, а отчество его было Михайлович, фамилия Титов. Бывают же сходства. Но когда я увидел фотографии, то все понял. На меня смотрели лица Пелагеи и Тони – матери Григория. Я заволновался, не зная как мне быть в этой ситуации. Григорий работал в местной котельной мастером. Человек грамотный и в почете. Когда я спросил, как звали его матушку, то услышал имя Антонина, но ее уже нет в живых. Она умерла вскоре после его рождения и Григория воспитывала его бабка Пелагея. Ее тоже уже давно нет.
- Семья теперь у меня, дети самостоятельные, живу с дочерью и зятем, - продолжал свой рассказ хозяин, - Внуки вот пошли. Жена в больнице работает, доктор.
Я все-таки не удержался и спросил его:
- А отец твой жив?
- Не знаю, я его не знал. Мать не говорила, да и бабка молчала.
- А пастуха Мишку не знал, он жил здесь после войны, хромой такой?
- Знать не знал, но люди говорили, что убил его кто-то. Нашли его с проломленной головой возле дома. Хоронили всем селом.
- А могила его где, не знаете?
- Теперь и кладбища того нет, а на месте того поселка заросли, да дома полуразрушенные.
- Друг он мне был в детстве, пастух этот, побывать бы на могилке у него.
- ну, что ж, пойдем завтра, поищем.
Еще долго сидели мы с Григорием разговаривали о том времени.
Утром Григорий разбудил меня и позавтракав, мы отправились по местах, где бегал я в детстве. Погост поселковый весь зарос. Гнилые кресты, да бугорки, едва заметные в траве. Могилу Михаила мы так отыскать и не смогли. Присели мы на траву. Григорий достал рюмки и плоскую бутылочку коньяка. Разлил его по рюмкам, Мы выпили. И я не выдержал.
- Видно Бог свел меня с вами. Пастух этот, Григорий, твой отец. И я рассказал ему всю историю, которая произошла с его отцом и его матерью. Как жил его отец. Пока я рассказывал, Григорий молчал, и спрашивать больше ни о чем не стал.
- Вижу, ты человек с понятием, не стал рассказывать при жене и детях. Но мне не стыдно, нет и не стыдно, что дед был беляком. Я понимаю, но это поколение нас не поймет, да и зачем. Сколько поколений ушло в землю эту. Сколько безвестных семей погибло, защищая ее, государство наше. Россия и жива потому, что жили такие люди как ты Григорий. Память, она вечна Спасибо тебе, - поднялся он, пожимая мне руку. Приезжайте еще, очень будем рады, А могилу своего отца я найду, это теперь мой долг.
Я дал ему свой адрес, и мы расстались. Закончилась еще одна история моей жизни и не только моей. Эта история века. Помните то время, оно ведь наше, Российское.






,