ДЕЯНИЯ

АНДРЕЙ КОРСАКОВ.

ДЕЯНИЯ


Физический мир кажется творением некоего могучего и благого существа, которому пришлось часть своего замысла препоручить другому, злонамеренному существу. Зато мир нравственный - тот уж, несомненно, плод забав самого настоящего и к тому же рехнувшегося дьявола.
Никола Шафмор


"Путешественникам рекомендуется ни на минуту не отставать от своих спутников,
иначе они неминуемо погибнут, потому что злые духи..... отвлекут их в сторону, и они заблудятся и погибнут…. пустыня сия весьма опасна и гибельна для путешествия".
Марко Поло


Вы еще не знаете, кто я, но я собрал для вас с добрую дюжину совсем разных историй. Тут есть повествования от первого и третьего лиц, тут будут говорить о судьбах рода человеческого,- с начала двадцатого века и до его конца; здесь есть старая добрая Англия и современная Америка; здесь есть служители и рабы, монашки и маньяки, палачи, жертвы, и то и другое – вместе; здесь есть даже неживые предметы, говорящие громче многих живых. Я собрал для вас эти истории, потому что все они объединены моею печатью, красными пятнами, а о дальнейшем вы узнаете сами.


1. Начнем по порядку, с начала века. Вот вам семейная пара – любящие муж и жена, но я дал им голод, нищету и соблазн. ОНИ сделают выбор – не я.

БРЭД И ДЖЕЙН.

Несчастно тело, которое зависит от тела, и несчастна душа, которая зависит от них обоих.
Апокрифическое евангелие от Фомы.

Дела на нашей текстильной фабрике шли из рук вон плохо. Долги росли, а кредиторы становились все настойчивее. В конце – концов, я, Брэд Уилкинс и моя жена Джейн были вынуждены продать своё предприятие, чтобы расплатиться с долгами. Вскоре обнаружилось, что новую работу в Англии найти сейчас непросто – рабочих мест катастрофически не хватало, а если куда и можно было пристроиться, то это в какой-нибудь цех по производству вредных для здоровья химикатов. Да и там платили гроши. Джейн тоже пыталась найти работу, но безуспешно. Все более-менее доходные места были заняты, и заработать можно было, только торгуя своим же телом в лондонских трущобах. Джейн много раз плакала, проклиная свою порядочность, сидя перед полупустой тарелкой овсянки. Что было еще ужаснее, я ничем не мог ей помочь. Мы всё больше молчали, оставаясь наедине, а наши денежные запасы таяли все быстрее – росла инфляция. В конце-концов я все-таки устроился к фабриканту Дурифу, в цех производства тех самых химикатов. Я пропадал на работе до поздней ночи, стараясь проявить себя хорошим работником. А тем временем образовались новые долги – плата за квартиру повышалась; да и на питание, пусть и скудное, нужны были деньги. К тому времени, как я получил первое жалованье, долгов было так много, что почти весь заработок ушел на их раздачу.

За многие месяцы безденежья я высох, сгорбился, словно постарел на десять лет. И с Джейн произошло то же самое, только она куда тяжелее переживала по этому поводу. Она плакала так часто, что я, приходя домой с работы, сразу затыкал уши ватой и ложился спать. Я понимал Джейн, но ничего не мог сделать. Она мечтала о малыше, но теперь было уже поздно. Все-таки ей было уже под тридцать, а здоровье ее резко ухудшалось. Сначала мы не хотели заводить детей из-за того, что постоянно были заняты на фабрике, а теперь, когда фабрики не стало, голод и переживания сломали ее хрупкий организм. И даже душу её изуродовала нужда.

Однажды, когда я, по обыкновению, пришел с работы и был готов рухнуть на кровать в тяжком забытьи, Джейн встретила меня на пороге. Обычно она молча ставила передо мной миску с какой-нибудь едой, а сама садилась напротив и грустно смотрела на меня. Потом мы шли спать. Слава богу, наши супружески ночи хоть как-то успокаивали нас обоих. Сегодня же Джейн улыбалась, пусть и странной улыбкой. Я подумал было, что жена моя сошла с ума. Осторожно, стараясь не подать вида, я спросил , в чем причина такого ее поведения. Оказалось, дальняя родственница Джейн, старушка почтенных лет, преставилась, и по завещанию некоторая часть наследства досталась и Джейн. В эту ночь мы были счастливы, как будто вернулись на несколько лет назад, в те времена, когда голод и лишения не убивали в нас всё человеческое. Мы аккуратно распределили деньги, и достаточно долго жили не так уж и бедно. Мы даже купили Джейн новое платье на день рожденья.

Но всему приходит конец, и эта сумма была нами растрачена. Мы снова вернулись к нашим унылым будням, что было еще тяжелее после некоторого времени относительно благополучия. Когда дела наши стали совсем плохи, Джейн вдруг рассказала мне, что наследство ее бабушки (или кем та старая леди ей приходилась) не исчерпано, что оно лежит в банке на именном счете, и что можно взять еще немного. Я пожурил Джейн за то, что она имела от меня секреты, но она убедила меня, что так лучше и это удержит нас от транжирства.
В результате у нас стали водиться деньги. Я, в свою очередь, получил «повышение» у Дурифа и теперь за ту же работу получал на полфунта больше. Между тем, здоровье наше ухудшалось. Джейн, хоть и стала краше, пользуясь косметикой, совсем ослабла. Ей часто бывало плохо, и она снова плакала по ночам. Теперь она взяла за моду не позволять мне любить ее, как подобает мужу – она ссылалась на плохое самочувствие, и я ей верил. Она никогда не отличалась внутренним здоровьем при всей своей красоте, пусть и подувядшей с годами страданий.
У меня же участились приступы головокружения и тошноты, а появившиеся боли в желудке сводили меня с ума. Я даже перестал покупать лекарства, хотя теперь мог их себе позволить – они просто не помогали мне. Джейн пыталась помочь мне старыми знахарскими средствами и даже заговорами, но все было бесполезно. Я понимал, что все мои недуги – из-за работы на Дурифа, но не мог ее бросить. Дуриф рассчитывал на меня, и регулярно, пусть и не намного, повышал мне жалованье. Я не знал, как поступить. Конечно, здоровье мое ухудшалось, но работая, я мог накопить на лекарства для Джейн, хоть и не знал, чем она больна.

…В мучительных раздумьях, держась за истерзанный желудок и больную голову, я шел по Уайтчепелу. Кругом сновали продажные девки и воры. Воров я не боялся, да и им плевать было на меня – что можно было взять с такого сгорбившегося, незаметного оборванца, как я? А вот продажная любовь привлекала меня в последнее время все больше. Джейн уже несколько месяцев все болела и болела и в супружескую постель не допускала. Меня это страшно раздражало, но я ничем не мог помочь ни себе, ни ей. А вот теперь я стоял и высматривал в толпе девок проститутку посимпатичнее. Меня рвали на части муки совести, но природа оказалась сильнее, тем более что голова, отравленная парами химикатов, отказывалась служить мне. Я подошел к стайке воркующих девиц, которые даже не посмотрели в мою сторону. Я выпрямился, поправил старый пиджак и вежливо кашлянул. Одна из девок соблаговолила – таки обратить на меня внимание. После короткого диалога я уже готов был пойти на моральное преступление по отношению к моей Джейн, но меня удержало одно обстоятельство – при ближайшем рассмотрении девицы оказались не столь симпатичны, какими казались издалека. Когда я замялся , девицы облили меня площадной бранью и велели убираться. «Хочешь домашнюю девочку, умник?» - хриплым голосам сказала одна. «Иди к мадам Эстер на Боннер-стрит, там товар подороже. Правда, у тебя на них не хватит, голодранец!» – и все девки разразились гнусным хохотом. Я поспешил удалиться от них, покрывшись с ног до головы краской стыда.

В доме мадам Эстер выбор был много лучше, да и само убранство помещения уже производило впечатление. Мужчины и их «дамы» деловито поднимались вверх по лестнице, в номера, предварительно оплатив услуги на первом этаже лично мадам.
Цена услуг была значительно больше, но я не думал об этом. Сегодня по крайней мере. А потом будь что будет. Совру Джейн, что меня ограбили лихие разбойники или придумаю что-нибудь еще.

Я поднял глаза на лестницу, по которой спускались и поднимались пары, и замер, словно сломавшийся станок на текстильной фабрике.
Держа за руку какого-то хлыща в сюртуке, по лестнице спускалась моя Джейн. В какой-то совершенно распутного вида ночной рубашке; она смеялась, даже хохотала – она была совершенно пьяна. Но когда ее глаза встретились с моими, она замерла и вцепилась руками в перила, чтобы не упасть. Ее спутник попытался оторвать ее, но после безуспешных попыток плюнул и удалился.
А мы все стояли друг напротив друга.
Мне было так страшно, что я даже не знал, как себя вести. Она тоже.
Хмель в её глазах словно бы смыло, я тоже забыл о химикатах, сидевших в моем мозгу.
Так вот какая родственница умерла, вот какое наследство она оставила, вот какие проценты лежали в банке.
Моя Джейн пошла на это.
Но кто мог её винить?
Я? Человек, забывший о жене в поисках продажной любви, проклятый небом развратник, павший жертвой собственной похоти? Я не успел домыслить, как Джейн сорвалась с места и, бросившись вниз по лестнице, выбежала во двор. Я побежал за ней – и я слышал, что она плачет на бегу. Вслед нам несся шум возмущенных и удивленных голосов из дома мадам Эстер.

Джейн бежала так быстро, что я с трудом догнал ее только у моста. Ноги ее запутались в ночной рубашке, и она упала прямо в грязь. Я попытался схватить ее за руки и что-то сказать, но прошла целая вечность, пока я смог вымолвить нелепое «Зачем?»
- А что мне оставалось, милый?! - закричала Джейн мне в лицо, и в меня ударил запах виски. - Я не смогла стать матерью из-за работы, потом бог не дал мне дитя из-за бедности, а теперь я и сама не хочу! Для чего?! - кричала она, вырываясь из моих рук. - Для того, чтобы мой ребенок узнал, что его мать – шлюха?! - она забилась в истерике, голова ее запрокинулась, из горла понесся пьяный вой, сопровождавшийся запахом перегара. Внезапно вся тяжесть мироздания обрушилась на меня, и я, не успев ничего ответить Джейн, потерял сознание.

… Я очнулся там же. Джейн рядом уже не было. О ней напоминал лишь клочок ночной рубашки, зажатый в моей руке. Я положил его в карман и медленно пошел домой.
Как же мы теперь будем жить,- думал я. Мы предали друг друга. Но я винил во всем только себя. Это моя, моя вина, я не смог дать Джейн счастья, я заслуживаю смерти.
С этими мрачными мыслями я вернулся домой.
Джейн там не было.
«Наверняка она сейчас у мадам» - подумал я и с горечью опустил голову.
…Разбудил меня инспектор Бристоун. Он сказал, что моя жена Джейн Уилкинс была найдена повешенной в Сиррил – парке.
………………………………………………………………………………….
Он сказал, что будет вестись следствие, так как были обнаружены следы борьбы – ее одежда была немного порвана. Я нащупал в кармане клочок ее рубашки. «Вот твои следы борьбы, кретин» - подумал я про себя. «Мы обязательно найдем того, кто убил вашу жену»- заверил меня инспектор.

Но я твердо знал, что никто не убивал мою милую Джейн.
Никто, кроме меня.

Бедная маленькая Джейн! Но она уже отмучилась, изжила свои годы пребывания на этой грешной земле. Но у этой истории, как и у печальной истории Ромео и Джульетты, к жизни и смерти которых я имею самое прямое отношение, есть продолжение.




2. Старина Брэд еще жив, он один-одинешенек, и я дал ему смертную тоску, усталость и голод, и я же дам ему избавление – недаром же он поселился рядом с одним из многих моих обиталищ!

ТОПЬ.

..увидел черта без маски, увидел его настоящее лицо, страшное не своей необычностью, а обычностью, паскудством..."Д. Мережковский

«В данном документе находится дословный текст записки, найденной в Гавейновской Топи. Судя по почерку, автором данного текста является Брэд Уилкинс, бывший рабочий фабрики Джека Дурифа, мл .Текст был найден у обезображенного тела, опознать которое не было никакой возможности. Я считаю, что оно могло принадлежать автору данной записки. Прошу передать записку в архив и приложить к делу о гибели Джейн Уилкинс.
Инспектор Алек Бристоун.»

Я бросил работу у Дурифа, как тот не просил меня остаться - я больше не мог выносить это место, и поселился в крохотном домике в одной из деревушек неподалеку от Лондона, возле Гавейновской Топи.
Я перешел на менее вредную, но все-таки тяжелую работу, и заработка мне хватает - на одного. У меня больше не было жены, которую я хотел бы содержать, у меня не было ребенка, которого я должен был прокормить. Я часто сижу у окна в своем домике на окраине, откуда видна вся Топь, и думаю.
Думы мои просты.
На работе я устаю, а дома мне делать нечего - только смотреть в окно и писать. При свете старого огрызка свечи я описываю свою жизнь и с каждым новым днем убеждаюсь, что она тоскливее, чем я думал. Я исписал уже десяток тетрадей - столько же, сколько тоскливых, скучных лет прошло! И ничего хорошего, доброго, счастливого! Хотя и злого рокота судьбы с момента гибели Джейн я не ощущал. И от этого мне становится еще тоскливее. Я чувствую, что жизнь моя обошла меня стороной, взяв у меня то, что было ей нужно, а затем просто забыла обо мне. Мне давно надоело жить - тяжкий, каждодневный труд уносит мою жизнь по каплям, но всё никак не убивает меня. Страсти прошлых лет улеглись, а их место заняли старческие недуги и злые мысли.
Они как орел, клюющий бессмертного Прометея в печень - приносят боль, но не избавляют от жизни. В голове моей осталась только слабость да тоска, и подчас они сваливаются в одну кучу, перемешиваются и превращают мой сон в череду кошмаров, а бодрствование - в одну сплошную боль и туман.
Самое ужасное - это, конечно, тоска. Эта злая дочь одиночества давно поработила меня, и у меня нет сил и возможностей справиться с нею. И чем больше я желаю конца дней своих, тем сильнее тоска растягивает их, овладевая моим временем, превращая его в тягучую жижу, как то болото, что располагается в нескольких милях от меня.
Иногда я затягиваю старые рыбацкие или фабричные песни, но петь их в одиночестве мне уже надоело. Я мог бы стать писателем, но увы - и это не было дано мне. А ведь как могли быть заполнены мои дни, если бы я чувствовал себя не одним, наслаждаясь обществом листа бумаги и пера! Но Господь не дал мне писательского таланта - а что он вообще мне дал? Все, что было мне дано, он же и отобрал жестокой рукой палача. Все, что у меня есть - это время, которое я ненавижу. Все, что осталось мне - сидеть днями и ночами у окна, наблюдая за тем, как дождь капает на гниловатую землю. А еще - боль. Мое тело поражено болезнью, оно измучено и отравлено - самой жизнью, в первую очередь, но еще и теми химикатами, что я вдыхал, работая у Дурифа. Я не глотаю пилюли - зачем? Я надеюсь, что однажды боль замучает меня до смерти, но она ограничивается набегами на желудок и голову, терзая их как адский огонь. Не в силах с нею бороться, тело мое засыпает на топчане - чтобы проснуться от следующего приступа утром, когда голод вступает в свои права. Голод - еще один мой враг. Он яростно воет в моем желудке, пока я не утолю его позывы. Но та скудная еда, что я могу себе позволить, не слишком утешает его - и он требует свое каждый день по нескольку раз. Я устал, смертельно устал от всех этих противников - лишь надежда на то, что все они приближают мой смертный час, согревает меня. Голод, боль и тоска - вот что составляет мою жизнь, если это жалкое, никому не нужное существование можно назвать жизнью. И так дни идут - ползут!- тоскливой чередой серых будней. Я надеюсь на долгий сон - и только это и дано мне. Я стараюсь как можно сильнее устать на работе, чтобы дома упасть без сил и проспать как можно дольше. Но если бы я мог спокойно спать! Меня преследуют кошмары - но даже эти полночные ужасы, в которых я вижу прекрасное лицо моей любимой Джейн - снова и снова, один и тот же сон - уже не мучают меня, они просто оживают в моей голове каждую ночь, и они мне уже люто надоели. Я устал каждую ночь ложиться и видеть одну и ту же опостылевшую картину. О, злая судьба! Как ты могла взять единственное дорогое мне - и надругаться над ним, а потом испоганить самые воспоминания о нем! За что судьба так жестока и несправедлива ко мне? И от этих вопросов, одинаковых, но повторяющихся каждый раз на новый лад, я тоже устал. Но правительством дано право на выходные дни - и я вынужден подчиняться. На сверхурочные работы меня не пускают - я слишком ослаб, да и зачем они мне? Зарабатывать деньги? Чтобы выбиться из нищеты, этого все равно не хватит, а на то, чтобы не умереть от голода, мне и так хватает. Мне нечего делать, некуда идти, нечего терять - вот я и лежу увальнем на топчане. Иногда хожу из угла в угол - но мой мир не двигается, моя земля не вертится! Скука вокруг меня, скука внутри меня. Кажется, что небеса потускнели и земля грустит вместе со мной.
И пусть я заглушил, залил дешевым виски голос своей совести, но она все-таки продолжает мучать меня - мучает, правда, с каждым днем все меньше. Бывают дни, когда я больше не виню себя ни в чем, и проклятый мой разум пытается найти оправдания самому себе, но тогда просыпается сердце и возрождает к жизни мои полустертые алкоголем и временем воспоминания. В эти моменты меня охватывает подлая зависть - я завидую своей Джейн, что покончила с собой, ушла в царство мертвых, оставив меня наедине с моим грехом. Мерзкая душонка моя хочет покоя - и тело хочет навсегда забыться в сырой земле, но господь все не дает мне смерти. Равно как и жизни - он забрал ее у меня вместе с любимой женой и всеми надеждами. И я сижу у окна - и пытаюсь плакать, но больное мое тело не может дать мне слез, и мои глаза остаются сухими, лишь краснея и вызывая противный зуд, который потом не унять. Но и воспоминания у меня украло подлое время - я стал забывать о прошлой жизни. Сначала это мне нравилось, но однажды я не смог вспомнить, как выглядела моя жена. Это было ужасно. Я прилагал все усилия, а мой рассудок отказывался вернуть мне ее образ. Теперь у меня не было ни Джейн, ни воспоминаний о ней. И глухая тоска овладела мной с той самой поры. Вот тогда-то и стало совсем плохо.

…Впрочем, несколько дней назад я услышал вдалеке, где-то в северной части Топи, странный звук. Словно кто-то кричал по-птичьи. Я не обратил внимания - мало ли птиц летает в этих местах? Но на следующий день я услышал не только этот звук, но еще и другой, словно кто-то стучал палками о дерево. Я серьезно встревожился и осторожно закрыл ставни. Назавтра звуки только усилились, и я больше не открывал окно. Я понял, что звуки издавала сама Топь.

…Крик птицы сегодня звучит еще пронзительнее, а стук - громче. Мне кажется, что я слышу голоса - но они настолько далеки, что я сам себе не верю. Пока не верю.

…Час назад мне показалось, что стук и крики болотной птицы стали не только громче, но и БЛИЖЕ. Ближе к моему домику. Я дрожу от страха. Я боюсь, что скоро неведомые барабанщики будут стучать не по своим болотным барабанам, а прямо в мою дверь. Я снова слышу стук! Он действительно стал ближе. Я попытался заставить себя открыть ставни, но не смог - страх превратил меня в паралитика, и я просидел на стуле без движения несколько часов, весь превратившись в слух.

…Сегодня я пытался выйти из дома, но не смог. Открыв дверь, я увидел, что весь мой дом, на расстоянии ста шагов, окружает Топь. Я в ужасе закрыл дверь, и сейчас же услышал, что барабанщики и птица исполняют свой жуткий гимн все громче. И мне показалось, что я расслышал в нем слова.
Болото окружает меня!
Я не могу выйти, каждый звук приводит меня в панику. Я сломал кукушку в часах, ибо ее резкие звуки пугали меня до смерти, когда я прислушивался к Топи. Я слышу, как мой дом словно разваливается, и каждый раз вздрагиваю, весь покрываясь холодным потом. Мне кажется, что кто-то стоит у меня за спиной - я оборачиваюсь, но там никого нет. Пока нет.

…Болото почти полностью окружило меня, я открыл дверь и увидел, что если сделаю хоть шаг вперед, то провалюсь в саму Топь, настолько близко она придвинулась к моему порогу. Я захлопнул двери, но все равно слышу стук, крики птицы и голоса, они ревут: «Топь, Топь, Топь!» Болото хочет меня пожрать, оно кричит моё имя под грохот барабанов: « Брэд, Брэд, Брэд!» Господи, помилуй! Они стучат в мою дверь! Стучат в мою дверь! Ломают ее! Как жуток их глухой рев, когда они повторяют: « Топь, Топь, Топь!»

…Но за минуту до гибели я.. спокоен. Да, я спокоен, и можно сказать, счастлив. Ведь Тоска, Голод и Боль, эти лютые мои враги, покинули меня - я не вспоминал о них с того момента, как услышал стук и крик птицы. Где вы, мои старые невзгоды, кошмары по ночам, в которых я видел одно и тоже такое прекрасное, такое родное лицо - я забыл вас! Где ты, моя зудящая, ноющая боль, порождение самой скуки - я не знаю тебя более! Где ты, моя гнетущая тоска - больше я не знаю и тебя! Мной владеет Страх, и я покоряюсь этому владыке. Ведь он избавил меня от каждодневной скуки, голода и тоски, стер мои воспоминания о несчастной Джейн, чья жизнь оборвалась так ужасно. И пусть хрустит дверь под мощными ударами болотных чудищ - я славлю Бога за избавление. И пусть птица заходится в крике - спасибо и ей за то, что я забыл свои будни, которые были для меня хуже любого яда. Пусть стучат барабанщики из самой преисподней - грохот их инструментов заглушает рвущий меня голос собственной совести.

Теперь, когда дверь сломана, я вижу их лица - они и есть Топь, и они идут убить меня - но я им благодарен.

Ведь гибель в этом болоте теперь желанна мною, ибо Топь - ничто в сравнении с тем болотом, которое давно живет у меня в голове. Меня трясет от ужаса, но я…

(Рукопись обрывается.)


Вот как бывает – жизнь, что дал вам Он, может оказаться отвратительнее смерти и страха смертного часа, что даю я. Не знаю, радоваться ли мне или печалиться.




3. Я познакомлю вас с целой компанией – Марией, Кеном, Эдди и моим старым знакомцем Дерриком Джонсоном, и рассказом, что я принес в редакцию одного журнала. Рассказ этот я списал у Кена, а тот набросал слова на дневнике Марии, и… впрочем, читайте.

Ее звали Мария

Когда на одинокого нападает великий страх, когда, обратившись в бегство, он все бежит, сам не зная куда.… Когда вслед за ним бушует буря, в лицо ему сверкает молния, когда из зияющей перед ним бездны появляются приводящие его в ужас призраки, что тогда?..

Фридрих Ницше


Ее фотография стояла у него на тумбочке возле кровати. В рамке из коричневого дерева, за стеклом. Кен спал, повернувшись на бок и уткнув лицо в подушку. За окном его дома гудел и свистел ветер, натягивая провода на столбах. Чуть позже раздался раскат грома, и пошел дождь. Шум его струй смешался с шумом ветра, и грохот стал просто невообразимым. Кен проснулся, сел на кровати и протер глаза.
Он посмотрел на фото в застекленной рамке, что стояла у него на тумбочке. Женщина на фото смотрела на него. Не Кен смотрел на нее, а именно наоборот. Кену показалось, что за его спиной кто-то есть. Он резко обернулся, но ничего не увидел. Он снова взглянул на фотографию. Она запечатлела женщину, молодую и достаточно красивую. Дальняя родственница Кена, Мария Уилкинс. Умерла недавно. Проблемы с сосудами. Кен знал ее всего несколько недель, когда приезжал к ней погостить.

Она была одна из немногих, с кем он мог разговаривать, не боясь сказать что-то слишком умное. Тогда он думал, что она даже не человек, а дух, ангел, настолько она была чиста в мыслях, словах и действиях. Иногда она не отвечала на его вопросы, а иногда он не хотел говорить с ней. Тогда они молча сидели рядом. А потом он уехал.

Немного времени спустя Кен узнал, что она умерла. В тот день он вставил ее фотографию в рамку и поставил на тумбочку. Просыпаясь, он видел ее лицо, ее глаза, всегда смотревшие на него по-разному.

…Сегодня ему показалось, что ее глаза стали злыми, а взгляд колючим настолько, что казалось, может разбить стекло. Кен встряхнул голову, прогоняя остатки сонливости. И понял, что с фотографией что-то не так.

Краска с нее начала стекать с бумаги вниз. Сначала один поток, потом другой. В груди у Кена зашевелилось что-то холодное, маленькие ледяные иголки пронзили легкие, и нечто липкое расползлось в груди - страх.

Изображение Марии, нет,- сама Мария, как показалось Кену, стала вытекать из картины как вода из опрокинутого стакана, просочилась между стеклом и пролилась на поверхность тумбочки. Вместо изображения остался лишь белый лист бумаги. Пока Кен пытался понять, сон это или явь, Мария уже висела в воздухе рядом с ним.

Она смотрела на него, взгляд ее прозрачных глаз был страшен. Кен молчал, будучи не в силах оторвать взгляда от ее лица. Внезапно стало тихо. Казалось, даже шум улицы исчез. Или так и было?
И вдруг Мария запела. Ее голос невозможно было описать - он был высокий, но вместе с тем глубокий. Мелодия повторялась и повторялась, гипнотизируя Кена. Он не мог противиться этому, ничем не мог помочь себе. Звуки заполнили всю его голову, все пространство вокруг него. Ему казалось, что сам он исчез, растворился в воздухе. Остался только голос Марии …и страх.

...Прошлое пришло за ним. Мысли, глубоко спрятанные, окружили его, завертели в сумасшедшем танце.

«Словно над самим собой он стоял, самого себя пытался поднять из могилы.
Кто отобрал у него все?
Где его счастье, без примеси трупного запаха смерти, ждущей за углом?
Почему все отравлено смертью, словно хинином?
Он взял себя и отнес в самый дальний лес, в самую глубокую чащу и вырыл самую глубокую могилу в самой черной земле.
Положил туда свою душу и засыпал землей.
А потом ушел.
С каждым шагом оставлял себя позади, в далекой чаще, в самой глубокой земле.
И надеялся туда больше не возвращаться»

…Кен продирался сквозь свое сознание, словно через колючую проволоку. Он очнулся в своей постели весь в поту.
- За что мне это?- спросил он. Но вокруг никого не было. Кен встал, посмотрел на пустую бумажку под стеклом. Потом оделся, набил чемодан необходимыми вещами и документами. Снова кинул взгляд на картинку. Все то же.

Ничего уже не соображая, Кен вышел на улицу. Он решил посмотреть на свою квартиру в последний раз - он знал, что не вернется. Остановился, поставил чемодан на землю и повернулся лицом к дому. И посмотрел в окно.

ОНА смотрела на него из окна, глаза ее, как ему казалось, были полны ненависти, губы ее, хоть и были сжаты, дрожали. Кен схватил чемодан и побежал. Без оглядки. Он распахнул ворота и выскочил на тротуар. И остановился только у автобусной остановки.

Автобус увозил его все дальше от дома, но отголоски адского пения Марии продолжали звучать у него в ушах.

…Хлестал дождь, можно было сказать - ливень, но ему было все равно, хотя у него не было ни зонта, ни плаща. Его джинсы и куртка были заляпаны грязью и промокли насквозь. А он все стоял и смотрел на потоки воды, падающие с неба. Из кафе напротив за ним наблюдали какие-то люди - они о чем-то говорили между собой. Кен заметил их, но не сдвинулся с места. Волосы прилипли к лицу, мешали смотреть, а сзади по ним за шиворот стекала вода. Все-таки в кафе пришли к какому-то соглашению, и на улицу выскочил среднего роста пухлый мужичок, прикрывавшийся от дождя дипломатом. Он подошел к Кену и спросил достаточно громко, чтобы перекричать шум грозы:
- Зачем вы мокнете, зайдите в бар! Здесь же сущий ад!
Кен посмотрел на него с безразличной улыбкой.
- Но вы же заболеете! - продолжил толстяк. Кен снова посмотрел на него.
- Может быть, - ответил он.
- Зайдите, я куплю вам выпить! - почти просящим тоном произнес мужчина.
- Спасибо, не надо. Я ценю ваше расположение, - улыбнулся ему Кен. Толстяк ничего не сказал и убежал обратно, в нутро уютного кафе, искрящегося огнями красно-коричневых лампочек. Послышался раскат грома.

…Потом он шел пешком, Долго, очень долго. Зачем и куда, он не знал. Знал лишь, что не выдержит больше голоса Марии, если вернется. Он ночевал в мотелях, тратил свои последние сбережения и, просыпаясь утром, неизменно шел дальше. Он понимал, что его ждет в будущем, но не мог вернуться в прошлое. Та боль была невыносима. Та, что впереди... может, она будет милосерднее.

Аризона встретила его той же пустотой, что и дождливые улицы Бостона. Только вместо воды по шее и спине стекал пот. Но жаркое солнце мгновенно испаряло всю влагу, а в голове Кена растекалось приятное тепло. В холмистой пустыне впереди не было заметно ничего, кроме лениво взлетающих и опускающихся в воздухе песчинок. Внезапно ноги Кена подогнулись, и он упал лицом вниз. Раскаленный песок пустыни обжег ему лицо. Глаза его закрылись.

«Медленно, тихо нарастая, из глубины души оно выползает наружу.
Проникает в сердце, как вода в песок, и душа разбухает, становится мягкой и податливой.
Восход превращается в закат, и цвет неба становится грозно красным, потом черным, нет ни молний, ни грома, но ОНО нарастает. Мечты, старые и забытые, проклятые за свою наивность, вылезают из могил - но они больше не те маленькие и добрые, что были раньше.
У них пустые глаза, тело их в ранах и гнили, от них пахнет могилой.
Могилой, в которой он сам их похоронил.
Они обступают его, спрашивая - за что?
Почему ты убил нас?
Но он молчит.
Их боль, забытая им, возвращается к нему.
Они, столь родные ему ранее и даже сейчас, не могут вернуться домой.
Ибо дом их истлел в огне пожарищ, и его обгорелые останки кое-как подпирают его душу от падения в бездну.
И в этой бездне нет ничего сверхъестественного, только его боль.
Вот откуда она берется, вот почему она неистощима.
Бездна болезненной пустоты питает могилы его памяти.
В ней он вырыл их, и похоронил часть себя.
И ветер, пропахший кровью, дует оттуда.
Вдыхая его, нельзя оставаться тем, что прежде.
Он пытается запихать тела своих былых мыслей туда, откуда они вылезли.
Они упираются.
Покойтесь с миром, - кричит им он, но его голос тонет в их вое.
Зачем ты ползешь из-под земли, мертвое?- спрашивает он. Потому что оно хочет быть живым – отвечает он сам себе.
И пока он пытается закопать одно, из - за спины его вылезает из земли другое.
Такое знакомое, такое родное, но мертвое и холодное».

Мертвое и холодное.

Мертвая и холодная Мария в холодной земле Орегонского кладбища.
Он не приехал к ней тогда, хотя знал, что она была больна.

А она ждала только его, когда врачи разводили руками.
Только его одного.

Прим. автора - в рассказе было использовано стихотворение Кеннета Уилкинса, записанное в дневнике Марии Уилкинс, рифма не соблюдена из-за особенностей перевода.



Приложение.

Мария и Кен, забытые документы.

От автора - все началось с рассказа Де Уилла «Ее звали Мария» в местном Литературном Журнале. Рассказ так себе, но интересна приписка, что рассказ основан на, вроде бы, реальных событиях. Я решил проверить - и, правда, так и оказалось. История описываемых в рассказе людей довольно темная и запутанная, поэтому я решил обзвонить всех связанных с этой историей и попросил их высказаться на страницах этого, если можно так сказать, расследования. Согласились на это далеко не все, и я их прекрасно понимаю. Но я выражаю искреннюю благодарность тем, кто помог в сборе документов к этой печальной истории без кульминации. По отдельности ни рассказ, ни документы не представляют собой ничего особенного, но в целом составляют все-таки интересную картину. Я взял на себя смелость расставить все документы в определенном порядке, и если вы будете не согласны со мной - что ж, я вас пойму. Впрочем, почитайте.


Предисловие Эдварда Уилкинса

Уклоняют они направление путей своих, заходят в пустыню, и теряются… Иов, 6:18

Я искал Кена, которого видели в этой пустыне местные крестьяне, мексиканцы. Он ушел из дома по неизвестной причине, взяв с собой совсем немного вещей. Я полагал, что смогу найти его и уговорить вернуться. В общем-то, я сам его посылал развеяться, но он ничего мне не сообщил и исчез слишком надолго. Кен был на редкость мнительный молодой человек, иногда даже странный, а уж его немногочисленные друзья и вовсе могли пополнить любую психологическую энциклопедию. А уж история с Марией, его дальней - дальней родственницей или просто знакомой, я точно не знаю - он всем говорил, что любит ее, хотя был с ней всего пару недель. У них даже ничего не было, ну вы понимаете. А уж какие он мне про нее письма писал, так это вообще роман, даром что не в стихах. Правда, бедную Марию (вернее, Мари, так как ее мать была из Квебека) довольно жалко - она умерла из-за каких-то проблем с сосудами. А этот Кен, даром, что мой родственник, в общем, он во всем винил себя и прочая, и прочая, что так присуще таким впечатлительным людям, как он. Кен и раньше исчезал на долгое время, но всегда давал знать, куда он отправляется.

В Бостоне я задержался в баре, где принял лишнего. Ну и дождина там была. Помню, как толстяк бегал уговаривать одного придурка зайти внутрь и не мокнуть. Вот дурень - пусть себе придурок мокнет, может, он так расслабляется.

В Аризоне я встретился с Хуаресом, местным крестьянином , который, якобы, видел Кена в пустыне. Мы пожали друг другу руки, поговорили о погоде - а она здесь всегда одинакова. Потом старик сообщил мне, что Кен не появлялся на границе, потому что там уж точно знали бы. Вот тут я уже начал немного волноваться, в голове стали роиться нехорошие предчувствия.

Хуарес ушел, и пыль да песок разлетались из-под его сапог, а я стоял один рядом со своей машиной. Где искать Кена, я не представлял. Все мои худшие опасения начали становиться явью - скорее всего, с Кеном что-то случилось. Привлекать к делу полицию не хотелось. Этих мексиканских копов не оторвешь от важных дел - еще бы, там каждый второй - дядюшка Эскобар и приторговывает наркотой, куда им до пропавшего гринго.

Где же он? Где мой блудный братец? В домике на границе с Мексикой я искал - как я там все оставил, так все и осталось нетронутым. Неужто что-то случилось? Никак застал местных дельцов за работой? Вряд ли, хотя кто его знает.
……………………..
Кен все-таки нашелся - несколько мексиканских копов и сопровождающий их Джонсон (куда ж без этого хрыча!) обнаружили его в одном из каменистых участков пустыни на самой окраине Аризоны. Каким бесом его туда занесло, я просто не понимаю. Он был в жутком состоянии - обезвожен, в бреду (говорю, правда, со слов Джонсона), опять нес чушь про каких-то призраков, в общем, при смерти. Дела плохи, не буду врать. Скорее всего, он не выживет. Жаль брата, хотя мы никогда не были близки по-настоящему - он был просто моим родственником, сыном моей матери, и все тут. Ну да я не об этом - один борзописец из местных что-то вертится вокруг всех нас, ездит ко всем, расспрашивает, но ясно ведь, что ему никто ничего не скажет. Говорят, он собирается писать рассказ о Кене и Мари. Пусть только попробует, я его по судам затаскаю, у него никаких прав нет лезть не в свое дело. Хотя изрядная сумма денег мне бы не помешала. Да черт с ним, пусть пишет, что хочет, лишь бы мне перепало. Хотя, конечно, нехорошо наживаться на смерти брата, тем более, что он еще не умер.

Я почитал на днях, что тут написал этот Деймон Ди… как его полностью, забыл, из Литературного Журнала. Бред, сопливая писанина для девочек, к тому же в каком-то журнальчике. Хорошо хоть, я на этом заработал немного денег. Вот я и решил сам рассказать, что знаю. Говорят, что Джонсон тоже собирается сделать это - а уж этот вам такого понапишет!
…Мерзкий журналец осмелился опубликовать еще и дневник Мари, и письма Кена ко мне, и даже один мой ответ - сумасшедшая наглость. Мало того, что лезут в чужую личную жизнь, так еще и тихой сапой, без согласования со мной и остальными. Мне, между прочим, бедного Кена пришлось за свой счет хоронить на нашем местном кладбище. Из родных были я и Джонсон, хотя какой он мне родной - седьмая вода на киселе. Семья Мари, ясное дело, не прибыла - у них своего горя хватает. Больше сказать мне нечего. Все, что надо, уже все знают, а теперь вот еще и вы. Мне одно непонятно, зачем Кен сбежал из дома? Хотя мне это совсем неинтересно. Если вас это интересует, почитайте бредни Деррика Джонсона, я эту записку нашел у него на полу и спрятал, авось пригодится. Почему-то он так и не отправил письмо адресатам, хотя, может это и правильно. Зачем подливать масла в огонь? Ну, все, свои денежки за эту вот писанину я получу на днях, и покончим с этим.

Искренне ваш, Эдвард Уилкинс.


Дневник Мари Уилкинз.


«Несчастье» это было самым страшным из тех, что могут
постичь человека. Шесть лет назад моя жена, которую я любил так, как не любил ни один смертный, повредила внутренний кровеносный сосуд, когда пела.» Эдгар По


…Сегодня должен приехать Кен, погостить у нас. Интересно, какой он. Лишь бы он не оказался болтливым болваном, как Эдди.

…Мама рассказывала мне про него, что он немного странный, но все-таки милый.

…Далеко же мы разъехались - жили в Квебеке, теперь переехали в Орегон; а Кен, интересно, имеет ли южноамериканский акцент?

…Кен опаздывает где-то на десять минут. Хорошо бы никто не приезжал вовсе, я так устала после вчерашнего. Когда-нибудь все это чтение сведет меня в могилу.

…Кен прибыл-таки, невысокий, но не полный, как я себе представляла. Он худой и бледный. Слава богу, не болтливый, а иногда взгляд его застывает на одном месте и печально так смотрит вдаль, куда-то далеко. Наверное, я излишне впечатлительна, а он просто нервничает и устал с дороги.

…Он настолько вежлив, что даже не шутил за обедом. До обеда он проспал в своей комнате, а мне было как-то неудобно самой к нему напрашиваться, так что я просидела полдня у себя за книгами. Странно, почему так болит голова? Я проглотила уже несколько таблеток, но они не помогают. Хотела посмотреть какой-нибудь фильм, но после рези в глазах передумала.

…После обеда Кен собрался погулять и наконец-то обратил на меня больше внимания, чем обычно полагается по этикету, пригласив меня на прогулку. Погода у нас замечательная, даже уже немножко жарковато. Я пошла бы, но мама напомнила мне, что у меня занятие через полчаса, так что прогулку пришлось отменить. Какая же я стала забывчивая! Кен пошел один, а я ушла заниматься.

…Миссис Конвик сегодня была немного раздражительна, я плохо пела. Голова моя сильно болела, и я не могла брать самые верхние ноты. Когда я объяснила миссис Конвик, в чем дело, она все поняла, но все равно мы прозанимались еще полчаса. Сегодня мы повторяли какой-то вокализ, не помню, какого автора - за это миссис Конвик меня очень ругает, я почти не запоминаю авторов, для меня Шуберт с Моцартом - на одно лицо. Когда я допела и вышла в холл, то обнаружила, что Кен ждал меня. Ему понравилось мое пение, он слышал его из-за двери класса. Правда, он сказал, что это пение навеяло на него страх и вызвало мурашки. Вот и правда, странный.… Мы пошли прогуляться. Кен рассказывал мне о себе, я же все больше молчала - побаливало горло после пения, но поддакивала. Я все хотела у него спросить о его дедушке с бабушкой, но как-то постеснялась. Вдруг он не любит об этом говорить?

…За ужином Кен сказал, что не прочь был бы как - нибудь еще послушать мое пение. Я пообещала на днях исполнить что-нибудь. У меня же ничего не готово, а еще мама так меня нахваливала, что мне самой стало немного стыдно. Кен увидел, что я немного покраснела, и улыбнулся. Интересно, какие у него дела в Орегоне?

…Не скрою, я пою хорошо, но не настолько, чтобы взрослый мужчина, я имею в виду Кена, плакал во время моей арии. Это показалось мне странным. Я пела, а сама следила за ним глазами время от времени. Боже, у него даже руки тряслись немного, он, правда, пытался это скрыть, но я-то видела. Хотя мама ничего не заметила - да и когда ей было замечать - она вся была в умилении от талантов своей дочери.

…Странно, что Кен еще ни разу не посмотрел на мои, стесняюсь написать даже, прелести, скажем так. Все другие парни нет-нет, да кинут взгляд. Этот нет, все больше сверлит глазами мое лицо или вообще смотрит сквозь меня. Он и вправду странный.

…Оказалось, он сам пишет стихи. Я так и знала. Правда, читать их немного скучно, он дал мне листок, но там все больше о горестях и каких-то призраках, пожалуй, даже слишком сентиментально, если к понятию сентиментальность можно отнести что-то про кровь, раны, могилы и так далее. На всякий случай я попросила его записать это стихотворение в моем дневнике на последней странице. Он согласился. Почерк у него приятный, читать легко.

…Я спросила у него, почему он плакал во время моего пения. Он сказал, что не знает, почему. И что эти свои стихи он написал, услышав мою арию. Еще он сказал, что когда я пою, то становлюсь похожей на красивый прозрачный призрак. Я даже немного обиделась, неужели я и вправду такая худая? Он сказал, что нет.

…Я все-таки спросила Кена про его дедушку и бабушку. Он сказал, что сам мало что знает, разве только то, что они работали вместе на текстильной фабрике одно время, а потом бабушка умерла, а дедушка пропал без вести около какого-то болота.

-С этой записи почерк начинает ухудшаться.-

…Во время высокой ноты я потеряла сознание. Кен принес меня на руках в госпиталь. Я ему так благодарна. Хотя кто бы на его месте поступил иначе, если он считает себя джентльменом. Говорят, он страшно испугался. Наверно, я выглядела как тот самый призрак, о котором он говорил. Не знаю, когда я смогу теперь петь, горло болит, голова раскалывается.

…Я лежу в больнице, а Кен повсюду рядом со мной, как тень. Мне кажется, что я ему все-таки нравлюсь. Вот такие дела, он приехал всего на несколько дней, а я умудрилась выкинуть такой номер с обмороком.

…Уже немного могу ходить, Кен, конечно, рядом со мной. Мне не хочется, что бы он уезжал.

…Сегодня я пробовала петь, правда, вышло не очень, но для меня сегодняшней это нормально. Кен опять был странный, мне кажется, что он меня немного боится, особенно когда я пытаюсь петь. Наверно, волнуется за меня. Хотя кого я обманываю, наверное, я ему не нравлюсь. Я мечтательница, ничего более. Даже стыдно за себя.

Далее присутствуют несколько страниц записей, но почерком, который невозможно разобрать. На самой последней странице, кажется, написано -
Кен уехал. Неужели все кончилось, не начавшись?
После этого нет ни одной записи.

Дневник был предоставлен мачехой покойной.

Письма Кеннета Уилкинса


Когда тебе начинают сниться люди… почившие - то это признак того, что ты пережил сильный переворот и что почва, на которой ты живешь, вся взрыта: при этом мертвецы воскресают и стародавнее становится новым. Фридрих Ницше


…Прости, что не сразу написал - сначала я долго ехал, потом пока разобрался со всем, пока въехал, пока начал общаться свободно, ты же знаешь, как это бывает, в общем, пишу только спустя пару дней после приезда к Мари и ее мачехе.
Эта Мария такая замечательная девушка, что-то в ней есть. Я знаю, что ты будешь смеяться, но пойми меня на этот раз. Ты, наверное, в курсе, что она потеряла сознание и попала в больницу. Жаль, как жаль, что это случилось именно в мой приезд. Я всегда все порчу. Все, кто рядом со мной, плохо заканчивают.
Я сидел у ее кровати день и ночь, и держал ее за руку. Когда она спит - она прекрасна, даже несмотря на то, что из носа и рта ее торчат эти пластиковые трубки. Я был у нее на второй день, когда она зашевелила губами в первый раз - уже здесь я понял, что пропал бесповоротно. Мимолетное движение ее губ было настолько прекрасно, что я сжал зубы - меня захлестнуло волной горячего жара. Ты все еще читаешь, Эдди? Прости, если я чересчур эмоционален, но я только тебе могу высказаться. В общем, с того самого дня я сидел у ее кровати, когда только мог, даже иногда ночью, потому что мне не спалось очень часто. Как мне спать, Эдди, если она мне снится почти каждую ночь? Во сне она поет свою страшную песню, которую я услышал однажды у дверей музыкального класса. И я просыпаюсь в холодном поту, в ужасе. Наверное, это какие-то плохие предчувствия. Поэтому я бегу в клинику, посмотреть на ее настоящее лицо, а не то, что во сне - и знаешь что? Она просто богиня в этот момент, когда лежит, едва шевеля губами. Ты бы видел ее прелестный маленький носик! Мне так хорошо с ней, что даже боюсь, что когда она выздоровеет, я уже не смогу быть рядом с ней каждый день. Еще раз прости, Эдди, если я тебя перегрузил всем этим.

…Спешу сообщить, что моя дорогая Мэри все-таки открыла глаза! Правда, она все еще слаба, и врачи говорят, что она вынуждена будет находиться под врачебным контролем по меньшей мере год, но я так счастлив, что мне все равно! Подумать только, она открыла глаза именно в ту минуту, когда я смотрел на нее! Ты бы видел ее божественную улыбку в этот момент, Эдди! Потом началась вся эта врачебная суета, и ее отняли у меня на несколько часов, зато уже сегодня она может говорить, пусть и слабо. Врачи сказали, что у нее лопнул сосуд в голове во время пения. Какой кошмар - слава богу, он позади. Мои кошмары тоже вроде бы кончились, это были просто нервные реакции, я ведь думал, что она умрет! Боже праведный, сегодня она уже сидит в кровати и может разговаривать, и угадай-ка, кого она захотела видеть сразу после матери (вернее, мачехи - ее мать Лили погибла где-то в семидесятых)? Конечно, меня! Я проглотил такой комок в горле, что чуть не подавился. Она в этой своей больничной пижамке - просто богиня. Она говорит, что тоже видела сны. Удивительно! Она сказала, что ей снилась какая-то девушка по имени Лили. Ее мачеха сказала, что Лили - это ее мать, утонувшая в реке много лет назад. А теперь она приходит к Марии во сне, а Мария приходит во сне ко мне. Запутаешься!

…Сегодня она мне снова приснилась, и снова в кошмаре. Я чуть не умер от ужаса - во сне она пела так, что душа моя была парализована, я словно окаменел. Я попросил ее фотографию, чтобы смотреть на нее, когда проснусь от кошмаров. Ей-то про ночные ужасы я ничего не сказал, зачем ей все портить - она и так недавно выздоровела.

…Сегодня она снова пела, пусть и вполголоса, но как хорошо, Эдди! Слышал бы ты, какой у нее голос - пока она поет тихо, словно боится кого-то спугнуть, как бестелесный дух. Я не просто влюблен, Эдди, это уже безумие. Я знаю, что ты против разговоров о любви, когда я знаю ее всего - то неделю, но я тебя уверяю, что со мной никогда такого не было! Что удивительно, я ни разу не видел, чтобы к ней приходили ее подруги - у нее их, по всей видимости нет, а если есть, то они не более чем знакомые.

…Эдди, пришли мне что-нибудь против сновидений - я не могу больше спать, кошмар с ней в главной роли меня просто измучил. В прошлый раз она убегала от меня, а я не мог ее догнать, в этот раз я снова шел за ней, но не мог догнать. И это пение, что мне так нравилось в ее исполнении, меня просто изводит, я больше не могу.
Я с ужасом смотрю на кровать, на которой мне предстоит заснуть.

…Ты правильно советуешь, наверное. Может, оттого, что, я вижу ее каждый день, мне и снятся эти кошмары. Но я люблю ее, Эдди! Я вижу, что она почти на ногах, я уже водил ее под ручку по коридорам больницы, наши тела соприкасались, это было восхитительно, я почти потерял над собой контроль, и чуть было не наговорил ей всяких неуместных глупостей. Эта невозможность быть с ней и желание быть только с ней меня убивают. Надо уехать - а вернуться, когда мои кошмары кончатся. Я вижу, что ей уже лучше, но можно ли мне уехать? Моя голова меня просто терзает, я не могу больше спать. Пока я с ней наяву, все хорошо, а вот во сне все ужасно. Я уже начинаю ее бояться наяву, потому что она приходит ко мне во снах!

…Мне кажется, что если бы мы стали близки, ну ты понимаешь, Эд, мы же с тобой оба мужчины, то мне бы стало легче. Но она слишком еще слаба, а дождаться ее полного выздоровления я уже не могу, да и нравлюсь ли я ей? Уеду завтра же.

...Я соврал ее матери, что мне надо срочно уехать, и я вернусь на днях. Но боюсь, она мне не поверила. Хорошо, что я не встретился с Марией.

……………………………………………………………………………………………………

И даже когда я один, она врывается в мою голову как раз в тот момент, когда я пытаюсь забыть о ней, и мучает меня с утра до вечера - и самое плохое, что я не могу представить себе даже одного дня без нее.
И ни одна мечта не обходится без нее, и мир без нее - пустое пространство. Она осушила все цвета - небо, солнце, мир вокруг, все стало бесцветным. Я словно живу чужой, не своей жизнью, словно черная тень накрыла все мое существование.

……………………………………………………………………………………………………
…Эдди, это ужасно. Это все из-за меня, я во всем виноват. И меня не было рядом с ней. Боюсь, мои давние кошмары все-таки что-то хотели мне сказать! Она умерла, а до этого болела, и я знал об этом, но не приехал. Я не мог приехать, иначе сошел бы с ума, но теперь я боюсь, что все равно сойду с ума, Эдди, потому что она уже не со мной, она уже ТАМ. Эдди, мне страшно, я хочу сбежать, ее больше нет в жизни, есть только ТА Мария, что приходит ко мне во сне, снова - кошмары вернулись, Эдди, приезжай, у меня никого нет. Еще во сне я вижу нашу с тобой пустыню, где там наш маленький домик? Я хочу уехать, может, путешествие спасет меня от безумия. Как ты думаешь?

------------------------------------------------------------------------------------

Письмо, на которое не было ответа.

Кенни, я думаю, что тебе надо развеяться, а не сидеть целыми днями дома в окружении пыльных книг и собственных эмоций. Ты парень мнительный, бросай все и поезжай куда-нибудь, лишь бы не сидеть дома. Мне чертовски жалко Мари, но тут уж ничего не попишешь. По пути заскочи ко мне. Буду ждать. Не зайдешь, не страшно, я сам приеду в наш домик в пустыне. Я привезу ящик Цервезы и немного текилы, отдохнем как мужчины, а то твои любовные штучки меня уже достали, братец. Срывайся с места завтра же. Номер мой ты знаешь.
Эдди.


Из дневника врача

Я уже слышал эти истекающие кровью звуки. Разве ты не знаешь песню, которую так часто пела мертвая Мария? А самый голос - разве ты забыл голос мертвой Марии? Протяжные звуки преследовали меня по всем улицам, вплоть до спальни, до сновидений.

Гейне.



... А ведь я знал, что она умрет. Все мы знали. На то мы и врачи. Не знал лишь тот парень, что был у ее постели день и ночь, и ее родители. Ну, ее родители, вероятно, догадывались. А парень - тот все надеялся. Надеялся, чудак. Такое не вылечить: либо она умрет сразу, либо будет еще жить - но недолго. Печально видеть то, что пациентка встала с его помощью с постели, ходит с ним под ручку по коридорам, бледная-бледная, и он сам не намного свежее - и все зазря. Сколько уже раз я видел такое - и сколько раз все эти надежды заканчивались одинаково. Пареньку лучше быть мужчиной и принять ее смерть как мужчине и подобает. Девушка-то и вправду хороша, понятно, почему он с ней рядом с утра до вечера. Родители ее, смотрю, не против этого - сами они не молоды, а ухаживать за дочерью надо; вот как раз молодой ухажер пригодился. По бумагам он дальний родственник. Парочка вышла бы милая - певица (вы бы слышали, как девица поет, тихонько так, в палате, сидя на кровати) и писатель (по крайней мере, так написано в карточках). Мы прикинули, что ей максимум осталось протянуть около года - не более. Плохая наследственность, слабое здоровье - растили девочку как в парнике - вот вам и результат. Прости и прощай, Мари, мы сделали все, что в наших силах - а теперь тебе осталось жить совсем немного. Надеюсь, твои любимые люди будут рядом.... хотя, с другой стороны, для них это тоже кошмарно. Родители (вернее, опекуны) будут в шоке, хотя я и подготовил их. Не знаю, стоит ли говорить Кеннету - выдержит ли он это? Или лучше оставить его в неведении? Формально он родственник, но совсем дальний. И странное дело - чем свежее становится она, тем бледнее парень. Переживания ведь действуют очень подло, исподтишка, не щадя никого - обычно сострадающие страдают чуть ли не сильнее чем больные. Больные лежат в коме - а люди вокруг исходят страхом за жизнь дорогого им человека; больные выздоравливают, или думают, что выздоравливают - а люди вокруг боятся спугнуть трясущимися руками призрак теплящейся жизни.
... Не успел я подумать о том, стоит ли говорить парню о реальной картине происходящего, как опекунша Мари со слезами на глазах рассказала мне о том, что Кеннет внезапно уехал и что она боится, что он не вернется. Я про себя подумал, что может, для него это и лучше - не нести весь этот груз на плечах, а женщину успокоил, сказав, что может быть, парень уехал отдохнуть от нервной обстановки и что может, у него дела или еще что личное. Она мне не поверила (да и я сам не был уверен), но что еще я мог сделать? Ровным счетом ничего.

Вскоре, как мы и думали, девица отдала господу душу. Уже не у нас, она умирала дома - я лишь раз заходил к ней. Она бредила, смотреть на нее было страшно - цвет лица почти синий, (кровавый кашель, слава богу, уже почти оставил ее), исхудала как призрак, только большие глаза смотрели куда-то в пустоту да пересохший рот шептал что-то. Оказалось, она приняла меня за этого Кена. Опекунша ее сказала, что она всех мужчин принимает за него, и заплакала. Они звонили ему, но он не брал трубку. Жил он далеко, и никто не мог поехать за ним и привезти его к ней. Суеверные люди думали, что он являлся причиной ухудшения ее здоровья - дескать, она его так любила, а он бросил ее и подорвал этим ее здоровье. Наивные - в организме есть вещи посерьезнее, чем эти ваши смешные верования. Болезнь была настолько скоротечной и жестокой, что какой-то там молодчик, пусть даже самый любимый во всем белом свете, не помог бы. Это все слова и эмоции провинциальных, воспитанных на католицизме и суевериях, людей. Анатомия, биология, вот что реально. Вот что убивает, а не призраки или представления о чести и порядочности. Хотя, конечно, парню было бы неплохо поднять трубку и приехать к умирающей. Пусть хоть перед смертью девочка увидит того, кого так страстно желает увидеть . Но ведь это так тяжко - видеть смерть той, которую ты еще даже не успел толком узнать, но уже полюбил. И в таком, как у нее, состоянии синюшного, задыхающегося полу-трупа, когда душа только и ждет, как бы вырваться из тела, лучше никого и никогда не видеть. Я-то привыкший - после военных дней, когда я работал в госпитале, для меня все это мелочи. Иногда спрашивают - верят ли врачи в бога. И да, и нет. С одной стороны, видно, как что-то буквально вырывает души из тел; видно, как что-то заставляет здоровых людей превращаться в инвалидов; видно, как силы и здоровье уходят со старостью - все это можно подвести под религию. Но ведь... бедная девочка не заслужила столь ужасной смерти. Если бог есть, то зачем он решил дать этой красавице такую смерть? Отнять у нее любимого, поразить ее молодое тело страшной болезнью, превратить в живой труп, который может только мучаться? Зачем? Вот поэтому я и не хочу верить. Верить в такого бога - никогда! Когда я штопал раны солдат, я понимал, что это война, что так оно и бывает, когда кто-то целенаправленно убивает своего противника. А здесь? Чьим врагом, чьим противником была Мари? Разве что врагом того, кто против любви и счастья человечьего.... Ей бы жить, любить, выйти замуж, произвести на свет (чуть не сказал - божий) детей - как всем. Пела бы - говорят, талант был большой. А я сидел у ее кровати, слушал, как она называет меня Кеном, тянет ко мне трясущиеся, синеющие руки, и думал обо всем этом.
А вот в глаза Мари лучше было не смотреть. Они у нее и так были очень большие, а теперь, когда она так осунулась, и вовсе - стали пугающего такого выражения, словно бы она отправляется не в рай, а черт знает куда. Когда я уходил, то слышал ее хрип за своей спиной - опять звала своего Кена. Я обернулся - она смотрела на меня - воистину, ужас овладел мной. Такое ощущение, что смерть превратила ее в чудовище, схватив своими лапами ее тело и душу - в ее глазах стояла такая черная пустота, что вынести этого я не мог. Я попрощался с плачущей мачехой, утешая немолодую уже женщину, как мог, и ушел.
Умерла Мари на следующее утро. Ее тело было у нас часов в двенадцать дня. Признаюсь, я со страхом снимал с ее лица простыню - я боялся того страшного взгляда. Но глаза ее были закрыты, мне ли не знать, что мертвецы по своему обыкновению, спят. Покойся с миром, юный ангел с божественным голосом и дьявольскими очами.

А спустя несколько месяцев мы узнали, что и сам Кеннет пропал без вести. Его объявил в розыск его брат, и старик Джонсон (когда-то он тоже был врачом - кем он только не был) отправился на поиски. Кена нашли в какой-то пустынной местности, обезвоженного, признаки жизни были самые слабые. Как он туда попал - никто не знает. Зачем домоседу и писаке стишков (я читал его стихотворение в дневнике Мари - тихий ужас, конечно, если подумать, что в голове у человека) срываться с насиженного места и ехать черт знает куда, без планов, без особых сбережений, без жилья - тоже никто понять не может. Старый дурак Джонсон уверен, что это призрак девицы преследовал его. Что взять со старика? Родился еще в прошлом веке, наверное. А вот что наверняка, так это то, что Кеннета ожидала, так же, как и Мари, смерть. Такой уровень истощения трудно себе представить - из него будто испарилась жизнь, но в легких воспаление, как если бы он сильно где-то промок. А картина, в целом, чудовищная - все то же самое, что у Мари в свое время, хотя диагнозы разные. Оба кашляют, оба истощены до состояния трупов, и что самое интересное - он называл ее имя в горячечном бреду. Похоже, что он звал ее, глядя пустыми глазами в потолок - но потом я понял, что он произносит ее имя с ужасом, если можно понять это в хрипе и сипении умирающего. Через пару дней его не стало. Что, как и зачем привело его в аризонские пустынности - остается тайной. Ну, если не принимать, конечно, в расчет теорию Джонсона, что призрак Мари гнал его через все это пространство. Очевидно, паренек слегка двинулся на почве переживаний и отправился развеяться в путешествии. Видимо, заблудился, потерял связь, или... может, он и не хотел, чтобы его нашли. Я лично так думаю. Все-таки, я считаю, он нес на себе такое бремя - бремя вины за "побег" от больничного ложа Мари. Тяжесть страданий - ее и его, сломали парня, вот он и сбежал, а находясь в четырех стенах, психика начала сдавать. Вот он и ушел - ушел в никуда.

Конечно, все это весьма печально. Двое любящих людей умерли, не успев дать своей любви жизнь. Поразительно, что они любили друг друга - хотя никто из них не знал о чувствах другого. Кто знает, может, ее уход не был бы таким мрачным, если бы она знала, что ее чувства разделены. И его жизнь сложилась бы иначе, побудь он хоть несколько месяцев счастлив - рядом с той, которая его полюбила, и с которой он мог бы радоваться мгновениям уходящей жизни. Пусть это были бы страшные месяцы умирания - но они были бы скрашены цветами любви, единства, страсти. А вышло все совсем по-другому. Они оба умерли в одиночестве. Она возненавидела его, а он умер в страхе и безумии. Если бы бог существовал, то он остановил бы Кена, и вложил бы слова в его любящие уста. Но увы! Увы. Какая-то неведомая сила гнала парня прочь, прочь от признания в любви той, которую он любил, а она не смела, не могла сказать - словно кто-то сковал ее губы. А ведь всего лишь несколько слов могли бы все изменить. Не приход конца, конечно; но во всяком случае, исход был бы более... счастливым. И вот эту силу, что гнала его от любимой, а ее - заставляла молчать, когда надо было говорить - я и считаю злом. Это и есть деяния сатаны. А вовсе не призраки или демоны, скачущие на картинах Босха, и не лужи крови из современного кинематографа! Вот эта сила мелких недомолвок, сдавленного молчания, скованных голосов и то, что довлеет над этим - и есть зло и сатана, ад и дьявол в нашем земном мире. А сказки про чертей и призраков оставьте старику Джонсону.

Где Кеннета похоронили - я не знаю. Семья Мари отказалась хоронить его на семейном кладбище, и его тело забрал его брат, вечно чем-то недовольный мужчина со злым лицом. Даже после смерти они не могли лежать рядом. Я, конечно, не романтик, а реалист - но, смотря на все трезвым взглядом, все же хорошим жестом было бы захоронение любящих в соседних могилах. По-моему, это было бы прекрасно. В реальности даже их могилы дальше друг от друга, чем рай и ад. Злая, подлая насмешка судьбы! Сколько несчастья там, где должны были царить любовь и радость...

...Вы спрашиваете, верят ли врачи в бога. Не скажу за остальных - а остатки моей веры испарились вместе с прахом обоих этих молодых людей, что остались лежать погребенными на разных концах континента. Я видывал вещи куда более жестокие - но именно эта история оставила во мне свой мерзкий, замогильный след, вымазав мою душу кладбищенской грязью, что окружает мокрые от дождя или слез кресты.

...Мари, Кен покойтесь с миром. Может, на том свете вы встретитесь? Хотя чего кривить душой - в "тот свет" мы, врачи, не верим испокон веку.

Письмо Деррика Джонсона

"Призраки, шедшие по дороге печали, отчаялись в надежде избавиться от увечий, с которыми умерли..." Клайв Баркер

Цель моего письма такова - не нужно глубокой экспертизы, чтобы понять, что Кеннет Уилкинз пал жертвой потусторонних сил. Я знаю, что именно за это я был в свое время уволен из полиции, но я все же остаюсь экспертом в криминалистике, а также врачом по профессии и мистиком по призванию, поэтому у меня есть, что сказать вам, семьям Кеннета и Марии. Не судите строго, это не официальная бумага, это просто записка, которую вы можете и не читать дальше. Я просто, как друг обоих семейств, выскажу свою точку зрения.

Никаких следов насилия над Кеном нет. Если бы кто-то хотел совершить это над ним, то давно бы совершил - местные дельцы, скорее всего его бы просто пристрелили, а здесь совершенно иной случай.
Перед смертью Кеннет бредил о призраках, вернее, о призраке по имени Мари и ее пении. Многие сомневаются, что призрак вообще был, и думают, что все это - плод больного воображения Кеннета. Я позволю себе не согласиться. Разрешите мне рассказать вам о своем опыте.
Итак, - я могу не верить в бога, но он может существовать, ведь правда? И в самой библии упоминаются сверхъестественные явления такого рода. Например: "когда Он прибыл на другой берег в страну Гергесинскую, Его встретили два бесноватые, вышедшие из гробов, весьма свирепые..." Это же самые настоящие одержимые демоном зомби, и никак иначе. Читаем Библию (заметьте, книгу книг, а не бредни мистиков!) дальше - "И ученики, увидев Его идущего по морю, встревожились и говорили: это призрак; и от страха вскричали. Но Иисус тотчас заговорил с ними и сказал: ободритесь; это Я, не бойтесь" Заметьте, Иисус не сказал им, что призраков не бывает! Он сказал - не бойтесь, дескать, я - не призрак. И знали ученики его, что призраки существуют, раз вскричали от страха! Пролистаем еще немного - "Иисус же, опять возопив громким голосом, испустил дух... и гробы отверзлись; и многие тела усопших святых воскресли". Почему-то наши религиозные деятели отрицают подобные явления как какую-то глупость и суеверие, а между тем, все это уже было описано в главной для миллионов людей книге, и выдергивать эти слова из книги книг никому не позволено - иначе это не вера, а какое-то избирательное самодурство.

Надеюсь, если вы верный христианин, то этого для вас будет достаточно.
Более того, я своими глазами видел призрак, причем тоже женский, и женщиной этой была не кто иная, как Лили, мать покойной Мари. В дни своей молодости я бывал во многих городах, деревушках и более мелких поселениях. В каждом из них бытует поверье о каком-то призраке, причем почти везде - женского пола. Почему - объяснить не берусь. Но так как я нахожусь, и находился ранее в здравом уме, то ничем иным, как призраком, назвать то, что я видел, не могу. Не буду вдаваться в подробности, скажу лишь, что ОНА была во всем белом и сидела на берегу реки, я разговаривал с ней и даже получал кое-какие ответы. Правда, на тот момент я не ведал, что говорю с призраком, но все же контакт был. Причем, повторюсь, я был трезвее трезвого и рациональней любого скептика, не то, что бедный Кеннет, который всегда отличался мнительностью и отсутствием рассудительности. И, тем не менее, при второй встрече с Лили я испытал такой страх, что казалось, будто душа моя в тот самый момент оторвется от меня и вознесется подальше отсюда на небеса, ибо терпеть такой ужас дольше не представлялось никакой возможности. Я многое повидал на своем веку, вынес много горя, страха и отчаяния, но ужаснее той минуты у меня, пожалуй, не было. Немудрено, что Кеннет не выдержал такого и сбежал, пока мог. Обыкновенно призраки не преследуют своих жертв, так что ему еще повезло, если можно так выразиться. Но я отошел от темы - Лили есть, она существует, она реальна, как реальны ее многочисленные "сестры" из мира духов, как реален призрак Мари. Как правило, все они умерли насильственной смертью или от резкого и внезапного заболевания, во всяком случае, этим смертям не предшествует длительное затухание организма и человек умирает, желая жить дальше. На этот счет у меня есть теория, которая гласит, что особо эмоциональные личности так и не попадают куда положено, туда, где они могут найти покой, и вот почему.

Тело всегда имело влияние на душу - недуги и боли редко оставляли душу без шрамов и кровоточащих ран, а они, в свою очередь, уже потом злым нарывами мучали тело. А уж какие мучения испытывает человек, когда умирает, и вовсе не описать никакими словами, а особенно это ужасно тогда, когда увядания организма, его готовности к смерти не произошло. И если душа хранит на себе след физической боли, даже маленькой, все шрамы страха, то, даже оторвавшись от тела, она будет мучаться и страдать, как никогда ранее - боль ушла, но следы ее изуродовали душу. О каком рае и покое можно говорить?

Я не уверен, что Мария именно поэтому стала призраком, и что поголовно все ими становятся, но мне кажется, что здесь есть еще одна составляющая - и это месть потерявшего душу и сострадание призрака. Кто знает, какие злые силы вели ее в тот момент? И злые ли они были, эти силы? Как исключить тут фактор личного восприятия? Ведь, если обратиться к библии, женщины, пришедшие за телом Христа, увидели ангела и испугались его! Кеннет говорил, что она хочет убить его, убить своим пением, а мне кажется, что она хотела, что бы он был с ней в мире духов. Конечно, это только теория. От нее мало проку. Но если вы верите мне и моим словам, то для вас многое станет более ясным. Если же нет - я вас не осуждаю, ибо выставить Кеннета сумасшедшим проще простого, тогда перестаешь мучаться вопросами, на которые нет ответа со времен сотворения мира.

Боюсь, что данная бумага вам мало что облегчит и даже затруднит ваше положение, но самое, главное, конечно, не в этом. Главный за всем этим – некий человек в черном, которого я давно знаю, и о котором хотел бы вам расска….
(документ обрывается)

Здесь тайна! Старик не отправил письмо, и лишь я знаю, почему. Здесь виден мой почерк. И как много вопросов!




4. Настало время повстречаться…. и попрощаться? Всякое бывает – если я рядом. В моем зловонном дыхании даже самое чистое приобретает черный оттенок, как я люблю.
О, несвоевременность!

Случайная встреча

И вот я здесь - среди всех этих людей - ее друзей и родственников. Она такая красивая. Вы бы видели, как она прекрасна. Она божественна в этом белом платье. Подобной красоты я нигде не видел, и думаю, что не увижу более. Она прекрасна во всем, даже в мелочах. Понятное дело, это казалось мне, пораженному этой красотой, может, другому она бы и не приглянулась. А меня ее внешность поразила до глубины души. В ней сошлись воедино черты всех самых красивых женщин, которых я когда - либо встречал, которых я когда-либо любил. Глядя не нее, я понимал, что моя прошлая любовь, мои прошлые привязанности - ничто по сравнению с этим воплощением всего самого красивого, что только можно найти в женщине. Жаль, что невозможно заглянуть в ее глаза. Они наверняка очень красивые. Я даже не знаю ее имени. Может, Моника? Ей очень подходит. Или Николь? Тоже ничего. Мария? Я услышал это имя оттуда, где она находилась в окружении родных. Она Мария! Какое красивое имя.

Волосы ее были убраны на затылке. Но лицо ее, наверное, выглядело бы еще прекрасней, если бы на него ниспадали волосы. Она бы сдувала их, слегка выпятив нижнюю губу. А если бы не получилось, то помогла бы себе легким движением руки - как бабочка.

Я мечтал остаться с ней наедине. Я бы долго не решался подойти... а потом... нет, нет, это слишком, это... я просто посмотрел бы на нее, может, потрогал бы пальцами ее мраморную кожу... нет, нет, нельзя, глупости. Я бы не осмелился. Я совсем не такой.

А она бы мне не ответила, и я понял бы, что ей до меня дела нет. Но меня бы это, наверное, не остановило. Вдруг бы я продолжил - но тут толпа, так что это останется лишь мечтой. Когда толпа схлынет, будет слишком поздно, она уйдет от меня, и больше не будет никакой надежды.
Я хотел бы подойти к ней поближе, но меня сюда не звали.
Ростом она где-то пять футов и два, может быть, два с половиной дюйма. Ног не видно под длинным платьем, но вокруг лодыжки повязано какое-то подобие рюшек. Так романтично, так женственно. Я смотрел на нее и думал о детях, которые могли бы у нас быть. Они пошли бы в мать, а не в меня, и были бы красивыми, как амурчики в парке. А она бы смотрела на них всепрощающим взглядом, как Мария Магдалена с икон. Я бы просто сидел рядом и наслаждался этим миром с ней и нашими детьми.
Но, увы, я опоздал. Я не смогу больше ее увидеть. Я узнал ее слишком поздно. Моя только что найденная любовь всей жизни, мое божество через несколько секунд навсегда исчезнет. Священник произнес последние слова, родители прижали платочки к глазам. Гроб с ее телом готовились предать земле.



5.. Теперь отвлечемся от нашей компании – настало время познакомить вас с девочкой по имени Мэриэнн, которой не повезло с первых же строчек, с ее подружкой, монашкой сестрой Гэрриэтт, которая была очень хороша собою и любила боженьку –как я посмеюсь над ней! – и Джимми Дэвисом, бейсболистом, и со Стивом, без которого ничего бы этого не было.

СТИВ
Каждая сильная любовь сопровождается жестокой мыслью убить предмет любви, чтобы раз навсегда не быть игрушкой его измены, потому что любовь боится измены больше, чем смерти.
Фридрих Ницше.

Стив был в раздумье. Труп его бывшей девушки лежал перед ним, кухонный нож, запачканный кровью - позади. Стив находился между этими предметами и соображал не лучше их. Какой вопрос стоял? Он уже не помнил. Нож, выпавший из его рук, словно бы сверлил его спину взглядом, как будто ножи умеют смотреть. Тело Мэриэнн лежало перед ним. Лицом вверх, как будто она уставилась в потолок. Стив посмотрел на дверь, ведущую в коридор. Потом на нож позади себя. Потом снова на Мэриэнн. Мысль пришла ему в голову неожиданно - и он схватил Мэриэнн за ноги и поволок. В чулане ей будет самое место. Он протащил ее тело вниз по ступенькам. Положил под верстак.
За ним остался кровавый след. Стив вытер его половой тряпкой, лежавшей под столом. Ногой, чтобы не замарать руки, хотя они все равно были грязные. Потом подошел к Мэриэнн, посмотрел в ее открытые, остекленевшие глаза. Он улыбнулся - не правда ли, она прекрасна даже сейчас. Она всем нравилась. Даже этому ублюдку Дэвису. А Дэвис нравился Мэриэнн.

Сначала Мэриэнн его не привлекала - маленькие глаза, темные волосы, слишком вытянутый нос… Он называл ее про себя Пиноккио. При встрече в колледже он всегда проходил мимо, не здороваясь, даже не кивая, хотя он знал ее с детских лет - она училась с ним в одном классе еще в школе. В колледже, пока он прогуливал занятия с друзьями, она никогда не присоединялась к нему, да он ее и не звал. Не звал он и других, но те сами напрашивались. А потом она приснилась ему ночью. У нее были длинные красные ногти, которые она никогда до этого не красила, разбросанные по плечам волосы, а ведь она всегда носила их завязанными в тугую косичку, и она была в чем-то белом и завораживающе коротком. Во сне она смотрела на него - долго, пристально, словно пытаясь понять и изучить его. Когда Стив проснулся, ее образ преследовал его еще два дня. Он старался не сталкиваться с ней глазами, но ему казалось, будто она специально бросает свой взгляд в его сторону. Спустя несколько дней наваждение прошло, но Стив больше не считал ее некрасивой. Как-то раз он шел из колледжа один, что бывало с ним редко, обычно они возвращались целой ватагой, и догнал ее, такую милую и беззащитную. Вдруг на него навалилось странное волнение, - раньше смелый, даже жесткий с девушками,- он не знал что сказать. Тем не менее, он переступил через себя и заговорил с ней.

После обеда он позвонил ей, уже уверенный в своей победе, и они пошли смотреть какое-то страшное кино - Стив сам выбирал сеанс. На одном страшном моменте она вскрикнула и спряталась у него на груди, закрыв лицо руками. Он легонько убрал ее руки и нежно поцеловал. Это стоило ему большой выдержки, ведь он привык к грубости.

С тех пор они были вместе. Уже полгода. Всего полгода. Шесть месяцев любви, как думалось Стиву. Никто никогда не любил его, не прощал его выходки, его связь с плохой компанией. А она терпела и не замечала этого, потому что не знала, что кто-то может относиться к ней лучше, чем этот неотесанный, но влюбленный в нее по уши хулиган.

Он поднялся вверх по ступенькам и закрыл за собой дверь. Словно какое - то странное веселье овладело им: он почувствовал, что может идти куда хочет, делать что хочет. Хоть раз в жизни. Резкий звонок в дверь заставил все его тело всколыхнуться. Он подошел к двери и посмотрел в глазок. Это была сестра Гэриэтт из монастыря. Мэриэнн исправно посещала церковь, там они и подружились.
Сердце все еще болело от резкого звонка. Он подождал, пока она позвонит еще раз. Потом она что-то сказала своим противным ноющим голоском. ЕЕ бы тоже хорошо отправить туда, где лежит ее лживая подружка. Положить тела рядом и засыпать опилками. Потом бетон, и будут они лежать в вечном покое. Никого больше не потревожат. Она еще раз позвонила. Чертова святоша. Стив тихо, чтобы его шагов не было слышно, отошел от двери. Раздался еще один звонок. Потом он услышал шаги - удаляющиеся.

Мэриэнн была скромной всегда. В подростковом возрасте она даже и думать не могла о парнях, потому что видела, что одноклассники вытворяли с ее более развязными подругами. Потому она надевала закрытую одежду, туго заплетала свои шикарные каштановые волосы и не отвечала на приставания. Конечно же, она мечтала о классном мальчике, который будет ее защищать, ходить в кино только с ней, и все подруги будут ей завидовать, потому что он будет самым порядочным на свете. Она вдоволь могла наговориться об этом с сестрой Гэрриет, которая часто приходила к ней.
Как Мэриэнн могла влюбиться в этого обормота Стива, она не представляла. Просто он смотрел на нее долгим пристальным взглядом, и все. Он казался ей чуть добрее остальных, хоть и ходил с тупыми прыщавыми козлами, которые каждые выходные напивались до потери сознания и слишком часто пробовали наркотики. Стив не был там одним из главных, но держался в этой компании достаточно крепко, ведь его дядя Дон был полицейским, а это означало хорошую крышу. Тот любил своего единственного племянника, который был ему вместо сына, и копу частенько приходилось вытаскивать отпрыска из разных передряг. А его товарищам это было очень выгодно.

И вот она с ним. Стив стал все реже приходить к друзьям, все чаще оставался с ней, и те старались поддеть парочку при каждой встрече. Им было непонятно, как можно встречаться с одной и той же девушкой больше недели. Мэрриэн после таких встреч грустнела - она видела, в какой среде находился Стив, и все больше боялась, что их непрочное счастье в один момент разлетится на тысячу осколков.

Он взял тряпку и начал снова вытирать кровь, которой было на удивление немного. Сначала он ударил ее в затылок молотком. Когда она, охнув, осела на пол, он воткнул ей в сердце нож. Удачно, что нож легко прошел сквозь ребра и погрузился в мягкое сердце.
Стив улыбнулся - она мучалась недолго. Вот и хорошо. Она конечно, шлюха, но мучительной смерти не заслуживает. А кто заслуживает? Сестра Гэрриет? Нет, ее можно просто придушить - она и сопротивляться не подумает, будет возносить молитвы создателю. Зато проклятый Дэвис, этот чертов бейсболист в своей проклятой кепочке, заслуживает самую мучительную смерть. Вот этого надо пытать. Только сначала заткнуть рот, чтоб не орал. Стив ненавидел, когда кричали. Его отец кричал на него в детстве. Его бы он тоже убил, если бы тот не сдох много лет назад. Стив взял тряпку, пропитавшуюся кровью, и кинул ее в камин. Самодельный, сделанный из простеньких обломков кирпичей. Мэриэнн любила сидеть перед ним и мечтать. Ага, мечтать - о Дэвисе. Вот шлюха! Стива перекосило. Он сбежал вниз, открыл дверь чулана и подбежал к Мэриэнн. Нет, она была мертва, как и несколько минут назад. Прошло совсем немного времени - может быть, минут пять. Или десять .
Джимми Дэвис был членом студенческой бейсбольной команды. И Мэриэнн казалось, что бейсбол ей правда нравится. Джимми, всегда носивший одну и ту же кепку, никогда не смотрел в ее сторону - он редко смотрел в сторону трибун, а когда и смотрел, то никого не искал взглядом в толпе, как хотелось Мэриэнн. Стиву, сидящему рядом, было скучно. Бейсбол его не интересовал - раньше он ходил на него поболеть с друзьями, теперь - только потому, что этого хотела Мэриэнн. Что она нашла в этом бейсболе? Глупая игра. Лучше пойти домой и прилечь на большой диван с откидывающейся спинкой. Мэриэнн же во все глаза смотрела на поле. Стив все больше и больше хмурил брови, а потом его стали раздражать ее блестящие глаза. Стив встал и ушел. Она не заметила этого.

Когда Стив ушел, Мэриэнн слегка кивнула в его сторону, продолжая смотреть на поле, где десяток парней в белых спортивных костюмах бегали за мячом. Может, Джимми Дэвис посмотрит в ее сторону? А Стив совсем дурачок стал в последнее время. Он наверняка дождется ее дома. Но Мэриэнн не хотелось больше идти в комнату Стива, на его старый диван. Тут довольный хорошей подачей Дэвис повернулся к рукоплещущей толпе и улыбнулся ей. Только ей одной. Сердце Мэриэнн замерло, как никогда до этого не замирало. Когда все разошлись, она все еще сидела на лавочке. Она знала, кто подходит к ней сзади, она знала, что спросит Дэвис, ей действительно было холодно - дул ветер.

Когда Дэвис подошел к Мэриэнн, она еще не осознавала, что это тот парень из ее мечты. Когда они встретились еще раз, ее поразила его целеустремленность и спокойствие. Он был сильный и независимый, не боялся никаких отморозков и уважал ее, как человека. А потом и как девушку. У них были общие интересы, а Стив не знал, о чем с ней поговорить.

Стив тяжело дышал - от ненависти к ней его дыхание участилось. Голова немного кружилась. Раздался стук. Он вздрогнул - что еще? Выскочил из подвала, хлопнув дверью. Это наверняка было слышно на лестничной площадке. Стив подошел к двери и снова посмотрел в глазок. Дэвис. Мурашки пробежали по коже Стива. В гости пришел, сволочь. Хочет, наверное, как всегда, проехаться в магазин антиквариата вместе с Мэриэнн. Стив ненавидел все старинное, а Мэриэнн в этом еще как разбиралась. Неожиданно громко для себя он сказал - «Проваливай!» «Что?»-злым голосом спросил Дэвис из-за двери. «Злится, гаденыш» - усмехнулся про себя Стив.
«Проваливай! -произнес он снова. «Слушай, ты!»- еще злобнее сказал Дэвис, нервно срывая с головы кепку. Вечно он в ней ходит. «Проваливай! - снова повторил Стив- ее здесь нет!» «Не ври мне, Стиви!»- воскликнул Дэвис. Стив изучал его злое лицо в глазок. «Я знаю, что она здесь! Мы должны были поехать в магазин антиквариата!» «Знаю я, куда вы ездите!»- сказал Стив. Он ведь и правда знал. «И я знаю, чем вы там занимаетесь!» Он увидел, что Дэвис слегка побледнел. Но недостаточно, не так сильно, как хотелось бы Стиву. «Передай ей, что я заходил!» - сказал Дэвис и повернувшись, исчез из глазка. «Я обязательно ей передам!»- ответил Стив и снова спустился в подвал. Там он наклонился к Мэриэнн и сказал, нет, прошептал на ухо - «Дэвис приходил. Я сказал ему, что тебя нет» .Но она не отвечала. «Хочешь, я приведу его к тебе?» -спросил Стив. «Вы будет немного тесно под верстаком, правда?» Он постоял еще немного и вышел. Закрыл дверь. Сел на диван. Было так скучно. И уже немного страшно.
Словно кто-то извне следил за ним, читал его мысли, внимательно, пристально, наблюдал за всеми его действиями. Стив вскочил с дивана. Он хотел крикнуть, но губы его были плотно сжаты, а в горле пересохло. Стив прижался спиной к теплой стене, в которую был встроен камин. Тепло согревало его, и он знал, что никто не подойдет к нему сзади.


Она, честное слово, не хотела изменять Стиву. Просто поняла, что он никогда не даст ей такого счастья, как вежливый и улыбчивый Дэвис. И в то же время боялась обидеть Стива, понимая, что он будет в ужасе. Все затянулось, и сказать ему она не решалась. Когда-нибудь она скажет ему об этом, обязательно; может, не признается, что у них с Дэвисом отношения развиваются уже давно, просто обвинит Стива в том, что он плохо к ней относился, не понимал ее. Но это так страшно...

Дэвис так же, как и она, любил старинные безделушки. Да, он тоже ходил в магазин Смитерса, да, он тоже давно увлекается этим, неужели она подумала, что он просто тупой спортсмен? Этим он заставил ее засмеяться. Ему понравилось, как она прикрывает рот рукой, хотя с зубами у нее все было в порядке. Дэвису нравился сегодняшний день.

Стив случайно увидел их в парке. Они шли рядом и разговаривали о чем-то. Несколько раз она оборачивалась, но не замечала Стива. Но он видел все прекрасно и заметил, как Дэвис положил руку ей на плечо, и она его не отвергла. Он видел слишком много на сегодня. Стив уселся на ближайшую лавочку - силы покинули его, на душе было мерзкое, липкое чувство, которое затекало даже в горло.

Толстая монашка присела рядом с ним. Чертова сестра Гэрриэт. Она спросила его, почему он так плохо выглядит. Он сослался на простуду. «А как малышка Мэриэнн?»- спросила сестра Гэриэтт. «Она не пришла сегодня в церковь. А раньше она никогда не пропускала, видимо, мирское увлекло ее за собой.» Стив кивал. Она ведь знала, что они с Мэриэнн вместе, почему же она не спросит про них. Она так и не спросила. Ее больше заботило, что та не пришла сегодня на служение. Стив все не мог подняться со скамеечки. Теплый ветерок раздувал его волосы и рясу монашки. Голова кружилась. Липкая слизь внутри Стива согревалась, и все-таки вытекла наружу помимо его воли. Сестра Гэриэтт ушла, а слеза в правом глазу Стива жгла его, мешала видеть. Он бы смахнул ее, но представил себе, как.… Нет, он не мог больше представлять. Стив поднялся и, шатаясь, поплелся домой под все еще теплым солнцем сентября.

Стив следил за ней. Он сходил с ума от того, что эта чистая и наивная, как ему до сих пор казалось, девчонка способна так нагло ему врать, вести двойную игру. Она наставила ему рога! Наверное, все его друзья уже догадываются об этом! Она променяла его на маменькиного сынка Дэвиса, которому все в жизни давалось легко, у которого не было проблем, который был таким симпатягой. Стив думал, что она особенная, она его ценит. А она… Ну что ж, Мэриэнн, ты за все ответишь!

Мэриэнн сидела в теплом кресле и пила чай из большой кружки. Дэвис сидел напротив и рассматривал ее, улыбаясь. Она покраснела. Оторвала губы от чашки. Что-то сказала, и это прозвучало несколько игриво. Дэвис подсел к ней в кресло - он было большое, старинное, но крепкое и легко выдерживало двоих - даже не скрипело. Он взял кружку из ее рук и поставил на стол. А потом поцеловал ее. Она притянула его голову к своей. Их поцелуй длился долго. Слишком долго для Стива, смотревшего на все это из окна напротив.

В тот вечер Дэвис подарил ей одну из своих редких статуэток, ведь она этого заслуживала.

Стив стоял у окна в специально для слежки снятой комнате. Подлая девчонка. Тебе место в могиле. Стиву стало слишком плохо. Он зашатался и вышел из комнаты. Как очутился у себя дома, он не помнил. Она позвонила в его дверь часом позже. «Милый, я уже вернулась!» сказал она. Между ними повисла долгая пауза. Мэриэнн произнесла хоть какие - то слова первой. «Это тебе!»- она протянула Стиву маленькую фигурку - антиквариат. А ведь это была та самая фигурка, что стояла у Дэвиса на окне. Или какая-то очень на нее похожая. А потом он взял молоток и положил нож в карман брюк.

Мэриэнн никогда и ни с кем не было так хорошо, как с Джимми Дэвисом. Он был такой хороший и добрый, он предугадывал все ее желания, он даже... впрочем, ей было уже все равно. Она стала больше улыбаться, распустила волосы. Эта вечная улыбка на лице Мэриэнн и ее распущенные волосы бесили Стива. Даже сестра Гэрриэт сказала, что это - происки Диавола. Ну что ж… Если Господь не отправит Мэриэнн в ад, это сделает он.

Я нарочно оставил за рамками текста более чем очевидный и скучный финал. Кому он нужен? Могу сказать только, что сестра Гэриэтт и Джимми Дэвис счастливо женаты и у них уже несколько маленьких ребятишек.




6. Эта история вам покажется несколько странной, а кому-то – даже извращенной и богохульной, но это моя рука направляла стопы героев, и я превратил любовь в грех, а религию – в надругательство над беспорочным образом врага моего!

МЕЛИССА И ДЖИММИ

"Сатана улыбается...ведь многие монашки – очень симпатичные девушки...." Шандор Ла Вей

В миру ее звали Мелисса. В монастыре она стала сестрой Гэрриэтт. Ее работа заключалась в проведении христианских праздников и воскресных занятий для школьников и студентов. Среди которых истинно верующих, конечно же, было крайне мало. Большинство детей посещали эти занятия по настоянию родителей. Воскресные классы сестры Гэрриэтт были обыденным делом для того района Бостона, где она жила. То есть жила она в монастыре, но дом у нее все-таки был. Там жили ее отец и мать, набожные и правильные люди. К сожалению, они были очень стары, и Мелисса помогала им, как только могла. Так как монастырь занимался благотворительной деятельностью, монашкам часто приходилось разносить помощь нуждающимся, и стараниями сестры Гэрриэтт ее семья попала в этот список, и это было правильно - они действительно нуждались.

Лучшей подругой Мелиссы была Мэриэнн Джонсон. Девушка скромная и, несмотря на ее плохое окружение, полное греха и разврата, верная своим представлениям о жизни, которые не шли в разрез с Библией. Со временем, думала Мелисса, Мэриэнн может стать образцовой монахиней - у нее были все данные для этого. Были… К сожалению, Господь распорядился иначе - все же дурное окружение добралось до Мэриэнн. Как ни печально, но ее ополоумевший парень убил ее, когда она пришла к нему домой. Парень этот теперь отбывал пожизненный срок в тюремной психушке, но вот безутешным родителям и друзьям, включая замечательного парня Джима Дэвиса, влюбленного в Мэриэнн, было от этого не легче.
Дэвис был замечательным парнем. Он регулярно посещал воскресные занятия, когда ему позволял спортивный график - он был спортсменом, лучшим бейсболистом города, и при всем этом обладал покладистым нравом и добротой. Что-то в его поведении после смерти Мэриэнн изменилось. Мелисса даже подумала, что у них с Мэриэнн что-то было, но отбросила эту мысль. Вряд ли такая, как Мэриэнн, могла бросить своего тогдашнего парня Стива и изменить ему с Дэвисом. Нет, такой мысли сестра Гэрриэтт не допускала. Хотя она считала, что они с Дэвисом могли бы быть очень хорошей парой. Но факт есть факт - после похорон Мэриэнн Дэвиса стало не узнать.
Он всегда и везде ходил грустный, одевался только в черное, забросил спорт и стал более регулярно посещать воскресные классы сестры Гэрриэтт. Дэвис стал самым послушным учеником и всегда приходил вовремя. Он слушал всегда очень внимательно, постоянно делал какие-то записи в своей тетрадке, и всегда о чем-то размышлял. Но вскоре спортивный комитет пригрозил ему отчислением и лишением стипендии, если он не возобновит спортивные занятия, ибо команда Фениксов без него сильно сдала. Ему ничего не оставалось, кроме как подчиниться.

Понятно, что с этого времени Дэвис стал иногда пропускать воскресные классы… и сестра Гэрриэтт поняла, что ей сильно не хватает его сосредоточенного лица, его печальных глаз, полных силы и тоски, его тихого, но не безжизненного голоса. Она и раньше видела его только по воскресеньям и почти никогда не встречала его в городе, когда была там по делам. Она стала ловить себя на мысли, что ее взгляд против воли пытается найти в его толпе. Все это очень смущало Мелиссу. Это казалось ей подлым и несправедливым - как это так, какое-то хитрое чувство исподтишка завладело и управляет ею, противясь воле рассудка. Она честно пыталась бороться с этим. Но это не помогало. Сначала она решила, что думает о Дэвисе из-за его пропусков занятий. Но задав себе несколько вопросов, она поняла, что не думает ни о Стэнли Йетсе, ни о Кэтрин Борас, ни о Кларенсе. А ведь они тоже были хорошими людьми, и тоже были вынуждены иногда по разным причинам пропускать ее занятия. Нет, здесь было все по-другому.

Когда сестра Гэрриэтт закрывала на ночь двери своей кельи, то думала только о Дэвисе. Она представляла, как он вновь появится в классе, улыбнется ей, опять что-то будет записывать и печально смотреть на нее - нет, сквозь нее, когда она будет читать строчки из Писания. Самое ужасное, что ее стали посещать греховные мечты о том, чтобы Дэвис поцеловал ее. Это было совсем плохо. Видимо, Господь хочет испытать ее. Что ж, она выдержит это испытание. Но как же это трудно!

…Дэвис перестал стричься. Мэриэнн очень нравились его коротко стриженые волосы. И теперь каждый раз, выходя из парикмахерской, он сразу вспоминал о Мэриэнн.
Он решил больше не заходить туда.
Волосы длиннее обычного сначала были для него непривычны, но потом он научился укладывать их в разные стороны и стал чаще смотреться в зеркало - теперь выйти непричесанным из дома было проблематично, так как непослушные волосы принимали непонятные формы и делали из него дурака. Причесанным же Дэвис себе нравился больше. Друзья иногда шутили над ним, но не перегибали палку - хоть Дэвис и был набожным парнем, все же встречи с его крепким кулаком никто не желал. Мелиссе такая прическа тоже нравилась. Со временем Дэвис отпустил бороду и усы, и теперь, глядя в зеркало, он видел совсем другого человека. Это ему было по душе.
Прежний Дэвис исчез навсегда.
Друзья говорили ему, что он, того и гляди, запишется в рокеры. Дэвис лишь улыбался. Его внешний вид придавал ему уверенности. Даже взрослые люди смотрели на него как-то более уважительно - словно бы ему было не двадцать два года, а все тридцать пять.

Сестра Гэрриэтт вовсе не была дурнушкой. Дэвис находил в ее чертах много привлекательного, но сразу же отсекал подобные мысли - она же монахиня, для мужского внимания она была недоступна. Во время тренировок он думал о ней - как же она выглядит без этой нелепой серо-коричневой рясы? Наверняка, если ее привести в должный вид, накрасить, причесать, одеть как полагается, то она была бы недурна собой. Но такой возможности Дэвису никак не предоставлялось - сестра Гэрриэтт ночевала в монастыре, и лишь несколько раз в месяц навещала родителей на окраине, куда она должна была добираться в мирской одежде. Встретить бы ее в этот момент, думал Дэвис и улыбался. Мысли о сестре Гэрриэтт (он даже не знал ее полного имени) потихоньку занимали в его голове главное место. Стадион для него был домом, бейсбол был его жизнью, которой он жил, но вот женского участия ему не хватало. Это, пожалуй, было единственное, чего он был лишен. Теперь он хотел, чтобы кто-то обнял и приласкал его после тренировки или тяжелого матча. Природа и жизнь брали свое.

И вот, наконец, они встретились - это произошло нескоро: он был целиком занят спортивной карьерой, и вконец забросил воскресные занятия, но, видимо, сама судьба вела их друг к другу. Даже то, как они встретились, казалось Мелиссе очень символичным событием - это наверняка знак Божий.

Была годовщина смерти Мэриэнн, на кладбище присутствовали все - родители, родные, друзья. Конечно, Дэвис. Конечно, Мелисса. После службы она подошла к нему и напрямик спросила, когда же он посетит ее занятия. Она сказала это, стараясь быть строгой, чтобы голос ее не дрожал - теперь она относилась к Джимми совсем по-другому, он был для нее в несколько другом… статусе, если можно было бы так сказать. Он улыбнулся ей, как всегда - от всей души, в нем не было ни капли лицемерия, и ответил, что обязательно придет, когда окончится сезон - а это будет где-то недели через две. Он пообещал ей, что в первое же свободное воскресенье появится.
Она кивнула и отошла в сторону. Дэвис помахал ей рукой.

Мысли о Мэриэнн потихоньку затихали, они больше не мучали его. Он даже удивлялся, как легко он забывает о Мэриэнн - но ведь они были знакомы всего несколько недель, и может быть, если бы не ее смерть, они бы и расстались спустя какое-то время, ведь она, как это не прискорбно, не была его идеалом. Нет, она нравилась ему, но он не считал ее самой красивой девушкой в мире, и уж тем более, своей единственной. А вот сестра Гэрриэтт...

Поразительно, как возобновившиеся тренировки и ободрение друзей, радостные приветствия болельщиков восстановили его волю к жизни. Он почти уже забыл о Мэриэнн. Да, был такой эпизод в его жизни, но нельзя же горевать вечно. Значит, так было угодно Господу. И кстати, о Господе - надо будет наведаться в воскресный класс на этой неделе. Нехорошо, конечно, посещать занятия с таким фривольным настроем, но Дэвис понимал, что времена тяжелой, изматывающей грусти - те времена, когда он сидел, глядя в пустоту - ушли.

…Дэвис был там, когда она вошла и поздоровалась с классом. Он легонько кивнул ей, как бы понимая, что он и она ближе друг другу, чем остальные. Сестра Гэрриэтт была одета как всегда, но голос ее не был скучным - она говорила радостно и живо. Конечно, сегодня она видела его рядом с собой, он снова был в ее жизни. Она, пожалуй, слишком часто смотрела на него, разговаривая о Господе. Дэвис молча слушал, но в его лице что-то незаметно изменилось - он был … Мелисса даже не могла объяснить, что такого было в его новой внешности, она же не психолог. Но ей определенно нравился сегодняшний день. После занятий, когда все ушли из класса, Джимми остался сидеть на своем месте.
- Не мог бы я вас проводить? - спросил он внезапно, когда она вопросительно посмотрела на него.
Мелисса против воли покраснела, подобных разговоров с ней никто еще не вел, хотя она и ждала чего-то подобного.
- Можете звать меня Мелисса - сказала она.
- Красивое имя, - ответил Дэвис. Он подождал, пока она закроет дверь, сдаст ключи и переоденется.

Они шли по набережной. Он держал ее за руку. Она не сопротивлялась, ей было приятно. Он что-то говорил, но его слова терялись в дымке, что заволокла ее разум. Дэвис смотрел на нее, и в глазах его ей виделся весь тот мир, который она потеряла, когда стала монашкой. Она начинала понимать, что многое упустила. Господь дал ей жизнь, молодость, здоровье, а она чуть не потеряла все это. Сейчас она должна была бы… а завтра она должна будет быть в монастыре. Но ей уже не хотелось туда возвращаться. Она потеряет Дэвиса на целую неделю. А что потом? Да и чего вообще можно ожидать, если она монашка?

Джимми и Мелисса уселись на лавочку в тени раскидистого дуба.
- Почему ты выбрал именно меня?- вдруг спросила Мелисса. Дэвис слегка опешил.
- Не знаю. Просто ты мне понравилась, вот и все. Мелисса кляла себя за глупость - это ж надо было спросить такое! Но все же она продолжила.
-- Но ведь когда Мэриэнн была жива, ты…
- Не надо о Мэриэнн, хорошо?
- Но ты же замечал меня и тогда, ведь правда?
Дэвис помолчал секунд десять - пятнадцать.
- Тогда - нет - сказал он наконец.
-А почему тогда я казалась тебе непривлекательной, а сейчас - наоборот?
Дэвис нахмурился.
- Тогда я был другим человеком. Мне нравился другой тип женщин. Я изменился, как изменились и мои вкусы. Понимаешь?
Мелисса кивнула. Она поняла - тому, веселому и удачливому бейсболисту Джимми Дэвису нравилась Мэриэнн, но пережившему смерть своей подруги, нравилась она, Мелисса. Тут Дэвис ласково положил ей руку на плечо.
- Хватит об этом, я хочу оставить все это позади.
Когда его лицо оказалось так близко к ней, ее дыхание участилось. Что же такое происходит?
- Лучше посмотри на все это великолепие вокруг, - сказал Дэвис, указывая рукой на рощу, что раскинулась вокруг них. И верно - красота была неописуемой, а она даже не заметила этого, задавая Джимми нелепые вопросы. Ей было немного неудобно в мирской одежде. Дэвис это понял и сказал, улыбаясь:
- В этом тебе менее комфортно, чем в одежде монашки?
Мелисса кивнула.
- Хорошо еще, что у тебя нет мини - юбки, - добавил Дэвис.
- Это же грязно, носить такое! - сказала Мелисса. Джимми промолчал. Он, наверное, думал по-другому.

Они сидели так еще с полчаса. Ветер раздувал ее волосы, и Дэвису это нравилось, он наблюдал за их веселой игрой с улыбкой, которая так нравилась ей. Потом Мелисса вспомнила, что ей надо бежать в монастырь - приближался вечер, ей надо было быть в своей келье к девяти. Он хотел поцеловать ее в щеку на прощанье, как делала вся бостонская молодежь, но Мелисса отстранилась - весьма неловко, и чуть не упала, споткнувшись о ботинок Дэвиса.
- Упс!- засмеялся Джимми. Она заулыбалась. Дэвис мог любую неловкость превратить в шутку. Она сделала неопределенный жест рукой и удалилась. Дэвис посмотрел ей вслед.


Неделя без Дэвиса далась ей тяжело. Она постоянно возвращалась к нему в мыслях. Его голос, его глаза, что светились мягким, добрым светом, его волосы, борода. Где - то она видела этот взгляд, полный любви и понимания. Где же? Она никак не могла вспомнить.

Мелисса и сестра Шерил шли на утреннее служение во вторник под гулкими сводами храма. Шерил сказала без обиняков:
- Говорят, ты собираешься покинуть нас?
- Почему вы так решили?- удивилась Мелисса.
- Говорят, что ты встретила парня..ну.. и…- Шерил запнулась.
- Нет, я с ним не…- пробормотала Мелисса. - Мы просто друзья.
- Друзья? - переспросила Шерил. - С парнями дружить никак не получится, Мели. У них у всех одно на уме, поверь мне.
- Ты что, Джимми не такой! - переполошилась Мелисса.
- Да ты совсем наивна, сестра!- воскликнула Шерил. - Он же в тебя влюблен, и ты думаешь, ему хватит ваших разговоров на лавочке? -
- Откуда … - пробормотала Мелисса. - Откуда ты знаешь про лавочку?
- Я вас видела, просто не стала подходить, - объяснила Шерил.
- Да разве я одна знаю? Об этом знают все, даже настоятельница! Мелисса ахнула от неожиданности.
- И она тоже?
- Да, и потому говорят, что тебя скоро с нами не будет.

Мелисса проплакала всю ночь у образов святых угодников. Что-то в ней сильно изменилось за это время - она стала совсем другой, и оплакивала себя прежнюю. А в следующее воскресенье она снова была с Дэвисом.

Вскоре настоятельница вызвала ее к себе. Когда она шла по коридору, другие монашки смотрели ей вслед. Многие неодобрительно, многие - с печалью, а кто-то и с опаской.
- До меня дошли сведения, сестра Гэрриэтт, - сказала настоятельница, - что вы встречаетесь с молодым человеком в то время, когда…- она не договорила.
- Да, это правда,- сказала Мелисса. Настоятельница вздохнула.
- Я не скрою, что Джимми Дэвис - замечательный образец молодого человека, воспитанного и посещающего нашу воскресную школу, но он - мирянин. Вы же, Мелисса, давали обет, помните?
- Помню,- сказала Мелисса.
- Я понимаю, что вы сблизились с Дэвисом после смерти Мэриэнн, да покоится она с миром - сказала настоятельница. - Но это было бы прекрасно, будь вы мирянкой. Понимаете, о чем я?
Мелисса все прекрасно понимала.
- Я не виню вас ни в чем. Вы молодая и красивая девушка, а он - более чем подходящая пара для вас, Мелисса. И я желаю вам добра, как и господь бог наш Иисус Христос. Я хочу, что бы вы были счастливы,- она взяла паузу.
Мелисса с удивлением смотрела на нее, она ожидала чего-то более строгого.
- И, поскольку я желаю вам добра и хочу, чтобы вы были счастливы, я даю вам право самой сделать выбор - либо наш монастырь и служение Господу, либо мирская жизнь с мистером Дэвисом.
Настоятельница посмотрела ей в глаза.
- Но я еще не уверена…- сказала Мелисса.
- Я даю вам две недели, чтобы определиться, что для вас важнее. И запомните - никто не посмеет осудить ваше решение. На все воля Господа. Ступайте.
Настоятельница кивнула ей. Мелисса кивнула в ответ и вышла. Две недели. За эти две недели она должна была решить, как быть с Дэвисом. Оставаться без Дэвиса она больше не хотела. Жизнь без их воскресных встреч казалась ей теперь невыносимо скучной, без него в ее теле не загорался тот теплый огонек, что согревал ее, когда она была рядом с ним. Мелисса даже не понимала, почему она испытывает такое к нему. Это самый обычный парень, пусть даже и очень симпатичный и добрый. Но симпатичных и добрых парней было много, вот только никто из них не действовал на нее так, как Дэвис.

…Дэвис шел на встречу с Мелиссой, она сказала ему, что надо поговорить о чем-то важном. Интересно, о чем? - думал Джимми. Может, она куда-то уезжает? Может, …нет, он не мог подумать ни о чем плохом. Она сидела на той же лавочке в дубовой алее, где они всегда сидели вместе. После ставшего привычным поцелуя в щеку, он сел рядом с ней.

- В чем дело, Мели? - спросил он. Она взглянула на него. Глаза у нее были красивые, карие, с золотистым оттенком. Удивительное сочетание.
- Джимми, - сказала она тихим голосом, - Что ты думаешь обо мне?
- О тебе… Ты красивая девушка, ты добрая девушка, ты…
- Нет, я имею в виду, что ты думаешь …о нас- спросила Мелисса.
Дэвис задумался.
- Я думаю, что мы хорошо подходим друг другу … во всех отношениях.
- Ты любишь меня, ведь так?- спросила Мелисса.
Дэвис опешил.
- Я…- протянул он. - Я …
Она смотрела на него, и глаза ее наполнялись слезами. От того, что он сейчас скажет, будет зависеть вся ее жизнь, так она уже решила про себя. Дэвис же все мямлил что-то невразумительное.
- А ты как думаешь?- спросил, наконец, он.
Неужели он хочет, что бы она сама сказала ему это? Наверняка, у него больше опыта в этих делах,- подумала она.
- Я считаю, что…- замялась Мелисса. Ситуация заходила в тупик. Мелисса уже жалела, что начала этот разговор. Надо было просто уйти домой, а назавтра вернуться в монастырь и впредь не заводить этих дурацких отношений с парнями.
Но тут Джимми Дэвис одним рывком схватил ее в охапку и поцеловал в губы. Глаза Мелисы закрылись, она застыла, словно статуя девы Марии в коридоре монастыря.
- Я ответил на твой вопрос?- спросил Дэвис глухим голосом. Надо что-то срочно сказать, - подумала она. Но вместо этого обвила руками его шею.
Все вопросы были сняты.
Ее подбородок ласкала борода Дэвиса, а свои ладони она запустила в его волосы. Они держали друг друга так крепко, что, казалось, застыли так навечно. Никто из них не хотел отпускать друг друга. Прохожие смотрели на них и улыбались. Весь мир улыбался. Даже, наверное, Господь улыбался им с небес, подумала она.
Он первым отстранил ее от себя.
- Я так задохнусь, милая!- сказал он со смущенной улыбкой. Она засмеялась. Ее смех был свободным - целый мир словно бы отпустил ее, все как будто перестало существовать, она была Евой, а он - Адамом, и никого, кроме них, не было. Парк казался райскими кущами, а все люди - светлыми ангелами.

На следующее утро Мелисса сдала свою монашескую одежду лично настоятельнице. Та и не думала порицать ее - лишь благословила ее у самого выхода. Монастырь, в котором сестра Гэрриэтт провела шесть лет, больше не был ее домом. Доброта настоятельницы потрясла Мелиссу. Она не ожидала такой реакции, она ждала строгого выговора, молчаливого осуждения, тяжелых взглядов. Но ничего этого не случилось. Видимо, Джимми Дэвис казался ее друзьям и настоятельнице более чем достойной фигурой. Почему-то сам его облик внушал уверенность в их совместном будущем, даже настоятельница была под впечатлением от Дэвиса, настолько тот был спокоен, добр и уверен в себе. С волосами до плеч, с густой, но аккуратной бородой, Дэвис словно излучал спокойствие и любовь ко всему сущему. Мелисса же рядом с ним казалась ангелом, что сопровождает Дэвиса в его пути - она не использовала косметику, не надевала мини-юбки, не устраивала на голове пышных причесок - она просто была собой, но уже не сестрой, а девушкой своего парня. Ей нравилось, что не только один Дэвис называет ее Мелиссой, она старалась отвыкнуть от «сестры», и это ей удавалось. Разве что дети, посещавшие ее воскресные лекции, были с ней по прежнему на «Вы» и обращались к ней по -старому. Она любила мир, она любила всех вокруг, она любила Дэвиса - и все это счастье дал ей он, Джимми Дэвис, бейсболист, чемпион штата в команде Фениксов. Дэвиса уважали все, даже недруги, которых почти не было - не более, чем завистники из противоборствующих команд.

Она поселилась у родителей, нашла работу в местном магазинчике и теперь ее форменной одеждой стали белый фартук и голубая шапочка. Это весьма забавляло Дэвиса - он говорил, что она в этом наряде неотразима.

Как летели дни! Мелисса даже забывала отрывать листки календаря - настолько она перестала следить за временем. Джимми Дэвис - тот и вовсе стал таким, как прежде, друзья замечали, что к нему вернулось его чувство юмора, которого он был лишен в последний год. Их пару знал весь город - они не скрывались, и доходило даже до того, что их лавочку на окраине парка никто не занимал. Мелисса и Дэвис обрели собственный рай. Дэвис считал, что они это заслужили, что Господь воздает им за месяцы мучений и страданий.

…Это случилось само собой. Они были вместе уже несколько месяцев. В одну из пятниц Дэвис пригласил ее к себе домой. Мелисса согласилась - она никогда не была у Джимми дома, они всегда встречались либо у нее, либо у ее родителей, либо в парке или в других местах города.
Был вечер пятницы. Солнце еще не зашло за горизонт, и его красно-оранжевые лучи окрасили облака своим светом. Дэвис смотрел на это великолепие из окна. Она стояла рядом с ним, держала его за талию, его рука по привычке лежала у нее на плече. Вот только их последующий поцелуй был необычно долгим. Ей это нравилось, ему тоже.
Потом был еще один.
И еще.
…Она не понимала, почему она позволяет ему делать это с собой, но посмотрев в его глаза, полные струящегося света и чистой любви, она потеряла всякую власть над собой. Она не понимала, правильно ли то, что он делает с ней - но вскоре его пальцы и губы заглушили в ней всякое сомнение.
…Ей показалось, что она попала на небеса и вокруг нее поют ангелы, из груди ее вырвался стон, когда она почувствовала боль - но глаза Дэвиса смотрели на нее, словно сам Иисус дотронулся до нее своей рукой, она словно ощутила божье дыхание.
Но когда она закрыла глаза, словно молния разорвала ее сознание.
Страшная мысль озарила ее.
Она открыла глаза и из-за плеча Джимми уставилась на образа, стоявшие у него на книжной полке.
Иисус.
Иисус Христос.
Его длинные, ниспадающие волосы до плеч.
Его густая, но аккуратная борода.
Его глаза, излучающие свет и любовь ко всему вокруг.
Что же я делаю, подумала Мелисса. Что же ты делаешь! Ты спишь с мужчиной, который вылитый Иисус, Господи боже!
Она в ужасе закрыла лицо руками, она не хотела смотреть, она была раздавлена этой мыслью. Дэвис пытался успокоить ее, но она плакала и плакала, не отрывая ладоней от лица. Она не могла этого сделать, этого не должно было случиться. Она всего лишь развратница, нелепая, подлая, сошедшая с ума извращенка - как можно быть в постели с мужчиной,- думала она сквозь град рыданий,- наслаждаться его прикосновениями, а потом понять, что тебя влекло к нему потому, что он как две капли похож на того, чья икона была в каждом доме, и в ее старой келье - она словно делала это с самим богом, с самим Иисусом! От ужаса она закричала. Дэвис вскочил с кровати. Такого поворота он никак не ожидал.
- Любимая, что с тобой? - повторял он снова и снова, но сам его голос, мягкий и жалостливый, напоминал ей о Его лице, Его волосах, Его взгляде - и это было для нее невыносимо.
Господь не простит ей этого.
Сам сатана заставил ее бросить служение господу и совокупиться во грехе с человеком, который обрел личину господа Иисуса Христа.

Она не помнила, как оделась и выбежала из квартиры Дэвиса, она не помнила даже, попрощалась ли она с ним, она не помнила, как оказалась на набережной.
Глубокая, темно - зеленая река протекала под мостом.
Сквозь слезы Мелисса смотрела в небо. Разве возьмут ее на небо после такого поступка - ужасного, богохульного?
Одним рывком она преодолела перила и, постояв секунду, прыгнула в реку.
Может, самоубийство и грех, но рай меня уже не примет, - подумала она, когда последняя зеленая волна захлестнула ее с головой.

Я тоже захлебываюсь – от смеха и восторга! Это мое лучшее деяние, не находите?



7. Мне не обязательно давать душу неживым предметам – достаточно отнять ее у тех, кто живы – тогда они будут дружить друг с другом и делать МОЕ дело.

КАМЕНЬ

Под толщей зеленоватой воды, на дне Уинстонского озера, лежал одинокий камень. Он наполовину врос в песок, кругом плавали рыбки, роились тысячи икринок, мириады песчинок, а где-то справа, и немного неподалеку слева, виднелись зеленые стебли камышей. Камень чувствовал, что здесь - не его место, что он совсем чужой, что он должен находиться совсем не здесь. Но он лежал недвижим. К тому же, его обвивала толстая, белая, уже слегка посеревшая от воды, веревка. Веревка была тугим узлом завязана на шее утопшего лицом в песке человека. Рыбы своими губами потихоньку пробовали новое для них лакомство. Разве знали они, эти глупые рыбы, как не хотел этот камень оказаться под водой? Как не хотел он увлекать за собой этого человека, который просто пошел нарвать цветов для своей матери, но он не мог выбирать свою судьбу, как и его собрат по несчастью, лежащий рядом и связанный с ним одной веревкой. Веревка тоже страдала - ее узлы, обязанные вокруг камня и шеи, сжимались в воде все туже. И веревка все еще помнила быстро угасающий пульс, вспышка которого была так ярка, а потом после всплеска затихла навсегда.
Шло дни, и камню стал близок этот неподвижный мертвец. Пусть он пух на глазах, но в этом камню виделась какая-то жизнь, пока он сам был недвижим. И лишь веревка колыхалась в воде, потревоженная течением.
А однажды проплывающая мимо щука вцепилась острыми зубами в веревку, и под ее напором веревка сдалась и отпустила человека. Тот всплыл медленно, словно бы ему этого не хотелось. Камень с тоской смотрел человеку вслед. Часть веревки осталась с ним, а часть уплыла на поверхность озера.
А потом камень услышал заглушенный толщей воды какой-то пронзительный звук - это был крик. Вслед за этим на поверхности озера забрезжили десятки теней, и их звуки заполнили все вокруг. Лодки проплывали туда- сюда, сидящие в них люди прокалывали воду длинными деревянными палками и пытались что-то найти в воде. Камень хотел поговорить с этими палками, но они были заняты. А потом, спустя несколько дней, странный человек, затянутый в резину и в стеклянной маске на глазах, схватил его обеими руками и попытался вытащить. Не получилось. Ему помогли его товарищи, тоже во всем резиновом и тоже в стеклянных масках. Камень подцепили веревками, собратьями обрывка, обвязанного вокруг него. Он впервые за много дней и ночей увидел свет солнца. Потом его и обрывок веревки упаковали в большой пластиковый пакет, приклеили на него бумажку и отправили куда-то на старом, дребезжащем автомобиле.
Камень лежал теперь в сухой и теплой комнате, задвинутый на одну из полок. Вокруг него находились и многие другие предметы - молоток, одинокий и холодный, утюг, еще более холодный и немного злой, и даже охотничий нож, полный презрения к своим невольным знакомцам.
Спустя несколько дней камень был внесен в какое-то ярко освещенное помещение, где услышал гул голосов, которые, впрочем, были ему непонятны. После стука деревянного молотка обо что-то не менее деревянное, голоса притихли. Они очнулись чуть позже, но теперь говорил кто-то один.
Прошла неделя, или даже две. Камень периодически выносили из одного помещения в другое, пока он не остался лежать на далекой, одинокой полке в окружении пистолетов разных видов, не менее разнообразных ножей и странных созданий, выточенных, словно шило. Там он и проводил свои дни. Полка была настолько далекая, что камень никак не мог слышать, как в одной холодной комнате жуткий зуд четырех тысяч вольт забрал чью - то жизнь.




8. Я – вершитель судеб, но я не приказываю, я лишь даю выбор, но и делаю невозможным от него отказаться, и я приведу вас к моей цели.

РАБ СУДЬБЫ

Не принадлежат тебе твоя природа и твоя судьба – они лишь течение событий, предначертанное Небом и Землей.
Чжуанцзы

Я не буду называть своего имени. Я называю себя рабом судьбы. Все, что я сделал – было предначертано судьбой, а я был лишь ее орудием. Разве я сам пришел сюда? Мои мысли родились ниоткуда, они пришли ко мне свыше, кто-то вложил их в мою голову. И даже если я создал их сам – тем не менее, кто-то же создал мою голову именно так, чтобы в ней могли родиться именно эти мысли? Я пришел на этот пустырь и сел на лавочку, что находилась в тени раскидистого клена. Кругом было темно, и я решил проверить, каково это - убивать. Никого кругом не было, и даже если человек закричит, его или ее никто не услышит. Идеально. Рядом – глубокая река. Камень на шею – и трупа нет! Даже удивительно, почему никто до меня еще не убивал никого здесь. Про убийц я слышал часто, но вот где были все они, если в идеальном для убийств месте никого? если я здесь совсем один, и не скрываюсь? Я вконец запутался в мыслях и ждал жертву. Здоровых парней я пропускал – они могли оказать сопротивление, я ждал какую-нибудь женщину, лишь бы не старую и не противную на ощупь. Все же неприятно ощущать под пальцами что-то жухлое и обвислое.
Вот она – со спины, похоже, симпатичная, молодая, судя по всему. Она не могла видеть меня в густой тени, в которой я находился. Девушка напевала себе под нос что-то веселое – она еще не знала, что с ней будет. Я взял острый и тяжелый камень, что лежал рядом со мной на скамейке. Даже этот камень я нашел случайно – он попался мне под ногу, когда я шел сюда – это верный знак судьбы. Фортуна никогда не допускает ошибок и не дает сбоев! Еще со мной была веревка, что я припас для избавления от трупа. В общем, я тихо пошел за девушкой, пока она шла – но она не слышала меня – я был почти босиком, в одних лишь плотных носках, чтобы не делать шума. Я почувствовал запах ее волос – дешевый одеколон. Я размахнулся и ударил ее острым камнем в макушку. Острие вошло в голову, сквозь волосы – девушка охнула, потом зашаталась, как пьяная – но отказывалась падать, и я ударил снова, туда же – на этот раз камень застрял в черепе, и девушка упала замертво. Я оттащил ее теплое тело в ту тень, где находился сам. Глаза, привычные к темноте, осмотрели ее – стройная. Достаточно симпатичная.
Или нет.
Даже не пойму, понравилась бы она мне, если бы была жива. Тут на меня накатило старое привычное чувство вины. Это же чья-то дочь, чья-то девушка, у нее же была жизнь, друзья, мать, отец. Я отбросил все эти бытовые глупости в сторону. Если все мы лишь орудия в руках высших сил и не можем контролировать свою судьбу – то я не более, чем орудие высших сил, природы, Господа. Я вычитал это у Де Сада. Но он был идиот – ему доставляло удовольствие кого-то мучить, а мне доставляло удовольствие лишь убивать, переводить живых в мертвое состояние .Я бы никогда никого не стал пытать, тем более, невинного человека. Убить – быстро, безболезненно, это конечно, можно. Да и в конце-концов, смерть – вещь обыденная. Все мы умрем, или нас убьют. Просто кто-то умрет раньше, кто-то позже, кто-то по своей воле, кто-то – по чужой. Все в руках Господа, судьбы, провидения – ничего не случится, если это не было предопределено свыше! Так что я был всего лишь перстом природы, и не более того, я делал то, что было угодно судьбе, над которой мы не властны. Даже если в нашем обществе убивать плохо и грешно, то это все равно – должны же существовать плохие люди, что бы знали, каковы хорошие и что такое вообще добро. Я, можно сказать, - и я скажу это – та тень, что дает сиять свету и добру, я соратник добра, я изящно оттеняю доброе и светлое. От этих мыслей я заулыбался, вытирая курткой девушки ее окровавленную голову. Натекло изрядно. Ну да ничего, первый блин комом. Я надел ей на мягкую шею веревку, привязал камень и аккуратно спустил с берега в воду. Секунд десять – и тело скрылось под водой. Бульк – и миссия выполнена. Мне были даны силы и условия. Если бы я не мог и не должен был этого совершить, у меня бы ничего не получилось.
Тем не менее, меня грызли угрызения совести, но это была совершеннейшая глупость с моей стороны, ребячество и пережиток прошлого. Что такое вообще совесть, думал я – так, навязанное обществом понятие, что довлеет над нами с детства, нелепая догма. Но, впрочем, судьба избавила меня от слабости повиноваться ей. Для этого у жизни есть другие люди. Я создан не для этого. О совести надо забыть, потому что она всегда врет, и если ей следовать, она заведет вас в дебри. Совесть вообще задает глупые вопросы – а вот если бы с тобой так? Да с радостью – убейте меня так же быстро, как я убил эту девушку – быстро и почти без боли, и я буду рад! Я никого не пытаю, и не хочу, чтобы пытали меня.
… Камень после этого стал моим излюбленным способом убивать – хлоп по затылку несколько раз – и все. Главное, чтобы тебя не услышали. Таким способом я убил многих. Особенно запомнился мне парень из деревни, когда он присел нарвать цветов – я огрел его так, что он упал, как сидел и в таком же состоянии и пролежал, пока я не надел на его шею веревку и, привязав ее к камню, не утопил в реке. Было темно, и я немного влез в воду ногой, но это все ерунда. Потом был еще рабочий в униформе. И еще, кажется, девочка лет тринадцати. Правда, насчет последней меня долго мучала все та же нелепая совесть, но, видимо, судьбе было нужно устранение именно этой девчушки, (пусть даже я был бы против) - и мои сомнения были стерты.
Больше ничего, все было легко и просто. Еще бы – сама фортуна вела меня, она приказывала мне, и я это исполнял. Мы не властны над своей судьбой – даже то, что мне надо убивать и идти наперекор обществу и закону – это же мысли, это какие-то понятия? И откуда они взялись, я не знаю. Я не порождал их, мне не нужно было никого убивать, пока эти мысли не пришли в мою голову и я не последовал им. Если бы судьбе не было угодно, что бы я убивал, я бы не убивал и был бы таким, как все. Мыслей в голову приходило много, но овладели мной именно эти - значит, что-то во мне было заложено, причем не мной! Вообще, убийства – это такой же продукт моего я, как испражнения для тела. Не сфинктер виноват в том, что извергает дерьмо и не уретра виновата в моче, а тело, что принимает в себя пищу и перерабатывает ее. Вот я в некотором роде не более чем извергатель того, что вложили в меня свыше. Я вообще безгрешен, потому что выполняю чужую волю! Пусть я сам хочу убивать, но это желание вложено в меня свыше – высшими силами! Я верю в них, верю в судьбу, неотвратимую и неуправляемую – и все, я чист от всеобщих представлений о добре и зле. Я даже не делаю людям больнее, чем зубной врач! Я отправляю их на небеса, в рай – в лучшую жизнь. А если в ад – так тем более – я избавляю общество от всякой гнили.
Все-таки, как не старался я действовать аккуратно и осторожно, меня выследили и арестовали. А вскоре поведут на казнь. Вдаваться в подробности я не буду - судьба взяла свое, значит, так было предначертано, фортуна хотела, что бы я заплатил за то, что сделал. Или просто - ей надо было, чтобы я ушел из этой жизни. Что ж, честно – они убьют меня, как это делал я сам с другими. Я же не ропщу! И почему эти люди смотрят на меня с ненавистью? Будь их воля, они бы, наверное, казнили бы и дождь, и солнце, и смену дня и ночи. Так они ничего и не поняли, я - не более чем раб судьбы! Я бы не понял себя, если бы подвергал людей пыткам и мучениям – потому что я не хочу, чтобы это случилось со мной, и ни один мучитель не хочет, чтобы он там не говорил. Чем злее он пытает свою жертву, тем меньше ему возможность оправдаться! Ведь можно в ответ пытать его самого, и ему это, поверьте, не понравится, он будет страдать, мучаться и просить о пощаде. А я нет, я никого не мучил – я просто менял их статус с живого на мертвого.
Сегодня я должен исповедаться и выслушать последнее напутствие священника - он какой-то странный, этот святоша, мне показалось, что он сам сатана! Настолько он был зол на меня. Я увидел это в его глазах, хотя на словах он говорил о прощении и надежде для безнадежного, которым я, по его словам, являюсь.
Да, находясь перед лицом смерти, вернее, казнью за свои «грехи», как говорил сегодня священник, я убил и троих сокамерников. Неужели мне и за это никто спасибо не скажет? Они же были маньяки и садисты, жуткие люди, от них даже мне страшно бывало. Никто и не понял, что это я – я даже в тюрьме оставался незамеченным. Все же у меня талант, хоть он и дал сбой один раз. Хотя разве можно мне называть это сбоем! Все мои ошибки уже наперед записаны в книге судеб. О, я вижу в глубине коридора трех охранников и священника. Это за мной, пишу быстро, пока не поздно – пришло время мне пасть жертвой своей собственной судьбы, мне, невиновному! Я видел смерть со стороны, теперь увижу ее изнутри…
Мне тут разрешили дописать последние строчки, перед тем как казнят, и я пишу последнее - посвятите это письмо памяти моей первой жертвы – девушки по имени Лили Уилкинс (имя я узнал во время суда). Если бы не она, я бы здесь не был, и вы бы этого не читали.
Искренне ваш, Раб Судьбы







9. В новой истории мы имеем подобие детектива, и детективная завязка – моих рук дело. Без меня не бывает детективных историй. Еще не такой старый Деррик встречает ее – сами узнайте, кого.

ДЕРРИК

Деревушка и впрямь оказалась заброшенной. Тоскливые серые строения тянулись справа и слева, далеко впереди виднелась блестящая под солнцем река, а под ногами скрипела кирпичная пыль. Деррик Джонсон поправил шляпу и зашагал вперед. Здесь его ждала работа, привычная до боли в глазах - разобрать все архивы за последние пятьдесят лет. А это значит, днями и ночами сидеть за бумагами в душной комнатушке. Как же он все это ненавидел. Канцелярская работа забирала все его силы, оставляя после себя чувство тоски и ненужности. Но ему приходилось это делать, раз уж его уволили из детективов и перевели в архивариусы. Ну, ничего, рано или поздно начальство одумается и вернет его. По крайней мере, он на это надеялся.

Во-первых, начальству почему-то не понравилось то, что Деррик не набожен и, как представитель властных структур, пишет всяческие «бредни» в газеты, порочащие, по словам начальства, облик полицейского. Деррик в свое время и подумать не мог, что его истории про призраков и исследования демонической природы приведут к его разжалованию.
- Мы принимаем то, что все злодеи, с которыми мы имеем дело - дети сатаны,- сказал тогда ему инспектор Уорд. - Но мы не можем принять то, что вы выносите это все на публику в дешевых газетенках. И мы не можем принять то, что вы исследуете природу демонов и призраков не будучи верующим и не посещая церковь! Ежели бы вы были набожным гражданином, то я бы мог вас понять, но ваши богохульские настроения… - Уорд еще многого наговорил, и Деррик понял, что понижения в должности не миновать.

Он остановился на постоялом дворе у женщины по имени Кларисса. Хозяйка приняла его радушно - посетители из города, да еще из полиции здесь были редкостью. Деррик пользовался уважением среди немногочисленных постояльцев, а некоторые даже побаивались его. Впрочем, узнав, что он всего лишь архивариус, а не детектив, народ успокоился.

За местным архивом приглядывал некий Дин Киннан - тоже бывший полицейский, разве что в отличие от Деррика он был уже на пенсии и в настоящее время был пастором в местной церкви. Люди говорили, что Киннан - кладезь разных историй. Немудрено - прослужить столько лет в полиции! Да там такого навидаешься, что сам рад не будешь. Деррик прекрасно поладил с ним, они были коллегами и могли рассказать друг другу много интересного. Киннан был простоват и набожен. Он регулярно ходил в церковь и был очень уважаем местными жителями.

Деррику он сразу понравился, этот совсем седой старик с большим распятием, висевшим поверх серого костюма. Деррик чуть было не принял его за священника.
- Где ваша ряса, святой отец?- спросил он, впервые увидев Сета, сидящего за столом в местном кафе. Тот улыбнулся.
- Я не священник, молодой человек, - ответил Киннан. - Я всего лишь пастор. Я был священником, но не смог удержаться в этом сане.
Деррику было непривычно, что его называют молодым - ему несколько месяцев назад исполнилось сорок четыре года.
- Я прибыл к вам, потому что у нас, в Бостоне, случилось небольшое наводнение и множество записей оказались повреждены. Теперь я мотаюсь по всей стране и пытаюсь восстановить все это по копиям в локальных участках.
Киннан понимающе кивнул.
- Нелегкая работенка, мистер Джонсон, - сказал он. - Почему вы выбрали именно эту работу? Вы могли бы занимать должность позначительнее, как мне кажется.
Деррик улыбнулся.
- Я не выбирал эту должность - я до нее, можно сказать, дослужился.
- Понимаю!- закачал головой Киннан. - Разжаловали? Что же, на все воля божья. Господь не делает ошибок.
- Хорошо бы это так и было - ответил Деррик. - У нас погиб архив об одном незначительном деле - дело об убийстве некоей Лили Уилкинс…
Он заметил, что лицо старика прибрело настороженный вид.
- В чем дело?- спросил Деррик. - Какие-то проблемы?
- Можно потише?- спросил Киннан, перегнувшись через столик, стараясь не повышать голос. - У нас здесь об этом стараются не вспоминать.
- Почему?- удивился Деррик. - Это же самое бытовое убийство.
- Дело в том, что…- замялся старик. - Не знаю, поверите ли вы мне, но несколько людей погибло или сошло с ума - потому что видели, - тут голос старика стал совсем тихим, - видели призрак Лили!
Деррик невольно улыбнулся.
- В ваши-то годы верить в призраков? - усмехнулся он.
Киннан серьезно взглянул на него.
- Я слуга божий, а не шут гороховый, - строго сказал он.
- Извините, - сказал Деррик. - Ирония неуместна.
- Верно, - кивнул Киннан.

Они договорились встретиться на следующий день, и каждый разошелся по своим делам. Деррик отправился в местный архив, копаться в бумагах. Сотни папок, тетрадей, в толстых и тонких обложках, многие потрепаны до крайности - за архивом не очень хорошо следили. Что взять с крохотного пригорода? Это же буквально деревня. У них на полках хранился даже старый камень – орудие, дескать, убийства. Он нашел папку с заголовком «Лили Уилкинс». Минимум сведений, крохотный абзац биографии, полстранички о том, что убийца найден и приговор ему приведен в исполнение. Орудие убийства - камень, хранится в этом же архиве. Ничего интересного. Мать покончила с собой, отец пропал без вести. В те времена мало кто долго жил, жизнь была тяжелая. Деррику показались знакомыми и фамилии, и имена. Его наставник, инспектор Бристоун, кажется, когда-то что-то говорил об этом деле. Деррик тогда слушал старика в пол-уха. А надо было внимательней отнестись. Сейчас бы пригодилось! Отец дочери Лили, которую назвали Марией, неизвестен. Больше по делу Уилкинс ничего не было найдено. Деррик захлопнул папку. Надо будет расспросить старика об этом деле поподробнее.

Он вышел на улицу. Смеркалось, а до постоялого двора было далеко. Но воздух был настолько свеж, а небо таким чистым и высоким, что Деррик шел не торопясь. Река по правую руку от него блестела в лунном свете.
Он шел, стараясь не думать о том, что ему надо посетить еще много таких вот крохотных городков, если он хочет показать себя хорошим работником, и только потом можно будет рассчитывать на возвращение в детективы.

Деррику показалось, что на берегу реки кто-то сидит. Он напряг зрение - и правда, глаза не подвели его. На берегу реки сидела, свесив ноги в воду, какая-то девушка в белой ночной рубашке. Деррик постоял секунду, словно что-то взвешивая в уме. Потом пошел вперед, к белеющему силуэту. Черноволосая девушка сидела к нему спиной. На ее шее висела тонкая серебряная цепочка, а на лбу - желтого, возможно, золотого цвета повязка. Странное сочетание. Рядом с ней стоял кувшин, который одним боком опирался на старый ветхий колодец. Она не слышала его шагов - земля была мягкой после недавнего дождя. Деррик деловито кашлянул, прижав кулак к губам. Девушка обернулась - бледное лицо, волосы, длинные и безжизненные, спадали на грудь, но глаза ее он рассмотреть не успел- она уже отвернулась от него.
- Кто вы? - спросила девушка без особого интереса - она смотрела на отражение луны в воде.
- Мое имя Деррик,- ответил он.
- Необычное имя в наших краях, - сказала девушка все тем же безразличным тоном.
- Зачем вы сидите здесь в такое позднее время? - спросил он. Девушка не ответила, ей явно интереснее было болтать ногами в воде, заставляя отражение луны в воде дрожать. - Земля же мокрая, вы испачкаетесь, и можете подхватить простуду.
Молчание было ему ответом.
- Хорошо! - сменил тактику Деррик. - Как вас зовут?
Девушка что-то пробормотала.
- Простите? - не расслышал Деррик и наклонился к ней поближе.
- Лили! - повторила девушка.
Деррик похолодел. Несколько секунд он не знал, что сказать, как заполнить повисшую паузу. Наконец, он вымолвил:
- Ну, так, Лили, зачем вы здесь одна, в такой поздний час?
Девушка промолчала, все так же сидя спиной к Деррику.
Казалось, она хочет что-то сказать, но сдерживает себя.
А потом она повернулась к нему и посмотрела ему в глаза. Это был самый большой шок из тех, что приходилось испытывать Деррику за последние годы - у девушки были водянистые, голубовато - зеленые, глаза, и в них не было зрачков - просто бирюзовая жидкость внутри. Деррик видел в них свое отражение, но в нем он выглядел совсем по другому - черным, словно сожженным, в жутких шрамах по всему лицу. Деррик оторвал взгляд от девушки и побежал прочь, не оглядываясь. Вслед ему несся визгливый, надрывный смех Лили.

…Деррик остановился лишь у постоялого двора. Отдышавшись, он огляделся. Никого вокруг, лишь слышны звуки изнутри дома, где Кларисса суетилась, накрывая стол гостям. Деррик вошел в свою комнату и упал на кровать без сил. Бег и страх утомили его до такой степени, что он уснул, не раздеваясь.

- А что вообще за человек была Лили Уилкинс? - спросил он у Киннана, когда он встретился с ним на следующее утро в местной библиотеке, перед этим изложив события вчерашнего вечера. Киннан даже не удивился этому.
- Вот уж не вспомню сейчас! - сказал Киннан. - Добропорядочная жена, ласковая мать.
- А ее дочь? - спросил Деррик.
- Мэри? Ей сейчас всего четырнадцать, ее приютили родственники, так что я бы не рекомендовал вам ее навещать, вы знаете, ее новая семья не хочет поднимать шум вокруг темного прошлого.
-Понятно, - пробормотал Деррик. Его надежды на сложное расследование и пищу для ума рухнули. Все было слишком просто, и, как всегда, банально. Нелюдь убивает женщину, у нее остается дочь. Дочь уже подросла, убийцу без долгих разговоров казнили.
- Но почему же призрак?- спросил Деррик. Киннан развел руками.
- Не имею понятия! Это и есть тайна великая!
- А сама ее смерть?
- О!- сказал Коллинз. - Она просто пала жертвой одного сумасшедшего – это сделал какой-то одержимый молодой человек. Он пробил ей голову камнем и утопил тело в реке, вот и все.
- Да, банальней не придумаешь. Таких я на службе повидал немало.
Это было правдой - Деррик часто видел подобных парней, которые убивали слабых и беззащитных просто так, из интереса. Таких важно отловить вовремя.
- И когда его поймали?- спросил он.
- О, этот успел убить многих, по-моему, еще человек пять, и уже троих прямо в камерах.
- У вас тут есть и камеры?- спросил Деррик.
- Нет, не у нас, - ответил Киннан. - Мы отправляем заключенных в соседний город, Пристонвуд.
- Почему же не к нам, в Бостон?- спросил Деррик.
- Понятия не имею, что-то там связано с договором.-
-Жаль, - подумал Деррик. Если бы дело попало к ним, то он имел бы доступ к осужденному.
- А что с ним теперь?- спросил Деррик.
- Казнили несколько лет назад - что же с ним могло быть еще?
- Разве его не могли подержать в тюрьме до полного выяснения всех обстоятельств?
- Какого еще выяснения?- сказал Киннан. - Он сам во всем признался, улики налицо, он все рассказал в подробностях, даже показал; а камни, которым он убивал людей, до сих пор хранится в архиве как улики! Да и, сами понимаете, возмущение народных масс - все же у нас не случалось подобных подлых убийств очень давно, а тут такая вспышка насилия…
- Понимаю, - сказал Деррик. - Как звали парня?
- Дайте секунду...- Киннан задумался. - То ли Вик, то ли Тед... Сейчас не вспомню. А есть ли смысл? У зла нет имени.

***

- И насчет этой девушки… - сказал Деррик хозяйке постоялого двора, пока та наливала ему похлебку в тарелку.
- Какой девушки, мистер Деррик? - спросила Кларисса. - Вы уже присмотрели себе кого-то?
- Нет, нет, я о девушке в белом платье по имени Лили,- ответил Деррик. Кларисса вскрикнула и выронила кастрюлю на пол.
- Черт!- подскочил Деррик - горячий суп обжег ему ноги. Кларисса стояла, закрыв рот обеими ладонями. Глаза ее были полны ужаса.
- Вы…Вы видели ее?- спросила она дрожащим голосом.
- Ну да, видел!- сердито сказал Деррик. - Теперь придется отдавать брюки в химчистку!
Кларисса посмотрела на него как на полного идиота и покачала головой.
- Что? - спросил Деррик. - В чем еще дело?
Кларисса словно очнулась ото сна.
- Пойду сейчас же принесу тряпку! - сказала она. - Надо все прибрать здесь.
- Да, надо… пробормотал Деррик, отправляясь к себе в комнату. Отрывая дверь в свой номер, Деррик обернулся и посмотрел на Клариссу, вытирающую пол шваброй. Он обратил внимание, что челюсть ее дрожала. И тут Деррика пробрало по спине жутким холодком - в окне показалась голова Лили. Глаза ее были направлены прямо на него. Деррик вскрикнул и, поскользнувшись на капающем со штанин супе, упал. Кларисса бросила швабру и с воплем побежала прочь из комнаты. Когда Деррик поднялся с пола, никого в окне не было. Он посмотрел на темный проем двери в свою комнату. Ему стало страшно заходить туда. Странное чувство, что кто-то стоит за спиной, возникло у него.
Он молниеносно обернулся - перед ним стояла Лили.
На секунду Деррика охватила истерика, но двинуться с места он не мог - словно параличом сковало руки и ноги. Лили открыла рот и зашипела, словно выговаривая какие-то неведомые ему слова - Хыыыщь, Хыыщь, щщах!- Деррик в еще большем ужасе понял, что в доме никого, кроме него и Лили нет. Никто не придет ему на помощь, сейчас сам ад придет по его душу и тело. Лили больше не шипела, она внимательно смотрела на Деррика, а он дрожал, как лист на ветру. Деррик зажмурился, готовясь к худшему, воля его была парализована. Когда он открыл глаза, никого рядом не было. В дверь вошла Кларисса в сопровождении двух мужчин.
- Схватите этого сумасшедшего!- сказала она, указывая на Деррика.
- Я не сумасшедший, - пробормотал Деррик, наблюдая слово бы во сне за тем, как мужчины берут его под руки и волокут к выходу.
- Вы видели ее? Вы видели ее? - спрашивал Деррик у Клариссы, когда его проносили мимо нее.
- Кого? Девушку в белом платье?- спросила Кларисса. - Да ее видят все больные на голову в нашем селенье, особенно приезжие. Убирайтесь, вы - сумасшедший, и молитесь Господу, что бы вы не навлекли на нас всех проклятье!
- Не понял… - пробормотал Деррик.
- Кончай болтать, придурок! - сказал один из мужчин, мордатый здоровяк с красным лицом. - Мы сейчас отправим тебя в психушку, к твоим дружкам.
- Да, там полно таких как ты, - проговорил второй.
- Нет! - воскликнул Деррик и пытался вырваться, но получил удар толстым кулаком поддых и согнулся пополам.
- Ты смотри, какой буйный!- сказал толстяк. Потом его поволокли дальше, вытащили на улицу и бросили на землю.
- Но вы же собирались отвезти меня в психушку… - сказал Деррик, поднимаясь с земли.
- Если у тебя есть деньги, то никакая психушка тебе не грозит,- проворчал один из мужчин, в темноте не было видно, кто.
- Банальные вымогатели, - подумал Деррик. Здесь, слава богу, все рационально.
Деррик заночевал в ближайшем баре на лавочке, под шум и вопли разномастной толпы.

- Не сердитесь на наших местных - сказал Киннан. – Кларисса до смерти перепугалась, вот и привела Сэма с Крисом. А Сэм и Крис не верят ни в каких призраков, но любят звонкие монеты.
- Они хотели отвести меня в психушку, - заметил Деррик.
- Не обращайте внимания, - махнул рукой Киннан. - Те, кто не верит в призраков, считают тех, кто в них верит - сумасшедшими. Если бы мы бросали в палаты каждого, кто боится призрака Лили, то населения почти не осталось бы - пришлось бы лечить каждого суеверного крестьянина и всю его семью. А уж по пьяной лавочке люди только и видят, что Лили, - Киннан усмехнулся. - Вы напугали Клариссу. Еще бы! - здесь одного имени Лили боятся, как огня.
- Но ведь дух ее не показывался здесь очень давно, чего же боятся - по старой памяти?
- Это знаете, как у вас, городских, когда черная кошка перебегает дорогу, только серьезнее. Но вообще, ради всего святого, не поднимайте среди местных этого шума про призрак, хорошо? - добавил он. - Это богомерзкое создание и так потрепало нам всем нервы. Мы пытаемся о ней не вспоминать. Она не появлялась здесь очень давно. Но с вашим приходом она, я так понял, возвращается. Не иначе как вы накликали беду. Местным это не понравится, уж поверьте!
Деррик нахмурился.
- Так вы говорите, Лили не появлялась до моего прихода?
Киннан кивнул.
- Значит, я увидел ее впервые за несколько лет?
- Да, именно так.
- А не исключаете ли вы возможности, что Лили появилась специально для меня? Что-то хотела сказать мне? Дать какой-то знак?
- Боже, все может быть!- сказал Киннан. - Ваши знания из Великой Британской энциклопедии здесь ничего не объяснят, мистер Джонсон! Я думаю, что вам стоит уехать отсюда, ибо я подозреваю что - да, Лили прибыла именно из-за вас. Мы здесь даже не называем девочек этим именем, потому что боимся навлечь проклятие на новорожденных.
- А что такого натворила эта Лили? - спросил Деррик.
- Дело в том, что тот, кто видел ее, сошли с ума, а потом быстро истлели живьем - как бы состарились на много лет.
- Это может быть следствием шока, - заметил Деррик.
- Кто бы сомневался, конечно, шок - но что же это должен быть за ужасный призрак, что люди сходят с ума и погибают из-за него!-
- Может, это были слишком впечатлительные натуры? - предположил Деррик.
- Вообще-то да, это все были писаки, поэты и прочая богема, если быть честным.
- И эти натуры склонны к преувеличению, - кивнул Деррик. - Тем не менее, я видел Лили своими глазами. И я не сошел с ума. Это возможно, потому, что я не поэт и не писака, я не из богемы, моя психика много устойчивее, чем у тех, кто из глубин своего сознания извлекает образы, не так ли?
- Ну, вам лучше знать, мистер Джонсон,- сказал Киннан.
- Вы же видите, вы же понимаете, что я здесь не просто так, и она здесь не просто так.
- Да, на все воля божья! - сказал Киннан. - Не будь ему угодно, никакой бы Лили здесь не было.
- Так чего же Лили от меня хочет? - задумчиво произнес Деррик.
- Вы не первый приезжий здесь, и свалить все на то, что вы не из наших краев, и поэтому вызвали ее интерес, нельзя.
- А как же те, кто сошел с ума?
- Один из них скончался, а второй никогда не разговаривает. Просто молчит целыми днями.
- И никогда ни слова?
- Да этим никто и не старался заняться, наши местные врачи не самые лучшие, если не сказать большего. Вы думаете, с этим психом кто-то работал? Да его просто закормили лекарствами, и все. Он теперь просто овощ.
- А тот, который умер, вы исповедовали его перед смертью?
- Увы, увы! - сказал Киннан. - По нашим законам душевнобольные не подлежат никаким действиям со стороны епархии.
- Глупость - убийцы и садисты значит, подлежат, а невинный душевнобольной - нет?
- Это уже не от Господа зависит, а от наших функционеров.
Деррик почесал в затылке. Бюрократия и здесь, в крохотном городишке, сильнее всех и вся.
- А какие звуки издает тот, что остался в живых? Он ведь не потерял голос, верно? Он просто не может разговаривать?
- Да, верно, он раньше подражал волкам и выл, но его успокоили, и с тех пор он не воет более.
- Выл? - сказал Деррик. - Очень интересно. Но про Лили он хоть что-то говорил?
- Оба они вначале много чего говорили о ней, что-то вроде ваших видений пересказывали, но вы остались при своем уме, а они - нет. Это же давно было, мистер Деррик. Я сам уже мало что помню.
- Тупик полный, - сказал Деррик. - Один немой психопат, другой умер, убийца казнен, кто же остался из связанных с Лили?
- Ну... дочь. Более никого. Она живет сейчас в Квебеке, с опекунами.
- Чертовски далеко, - сказал Деррик. - Ехать туда долго и дорого.
- Выходит, единственный, кто хоть немного знал Лили, это я,- сказал Киннан.
- Выходит, так, - пробормотал Деррик. Мысли бродили в его голове.
Надо было оставаться здесь и постараться быть хоть как-то ближе к призраку Лили. Не надо было тогда убегать, надо было поговорить с ней, узнать. Такой шанс был упущен! Может, ей всего лишь нужна была дружеская поддержка, может, с ней надо было поговорить по душам. Как глупо звучат подобные рассуждения относительно призрака, одетого в белую ночную рубашку с серебряной цепочкой на шее и золотой повязкой на лбу. Зачем же ей было реветь ему в лицо эти странные шипяще-рычащие слова, откуда в ней столько злобы? Ведь их первая встреча не была такой агрессивной. Что-то в ее поведении переменилось…
Но напрасно инспектор Деррик ожидал еще одной встречи с Лили. Она так и не появилась. Деррик затягивал работу как мог, делал минимум бумажных операций в день, и ходил по всем самым мрачным местам городка - ничего не случалось. Он был и на берегу реки, где встретил Лили в первый раз, и заглядывал на постоялый двор, где жил до второй встречи , но нигде он не видел ничего, кроме странных взглядов местных жителей, которые с сомнением смотрели на него...а между тем срок командировки неумолимо приближался к концу. Оставалось несколько дней. Деррик доделывал последний отчет, ожидая чьего-либо стука в дверь - кого-то, кто знал бы правду об этом таинственном убийстве двадцатилетней давности. Видимо, Лили не даст ему еще одного шанса на встречу с ней. Пора была уезжать домой.

***

- А как была одета Лили, когда вы увидели ее? - спросил Киннан у Деррика, когда тот уже собирал вещи. Киннан пожаловал к нему совсем рано, еще было темно, около пяти часов утра.
- Как одета?- переспросил Деррик.
- Да, именно, как одета.
- На ней была белая ночная рубашка.
- А детали какие-нибудь запомнили?- спросил Киннан. Взгляд его становился все серьезнее.
Деррик напрягся.
- Детали? На шее у нее была цепочка, вроде как серебряная, и на лбу у нее было что-то вроде повязки, желтой, кажется…
- Еще детали помните?
- Рядом с ней стоял кувшин, и колодец там был тоже, рядом с ней. Разве это важно?
Киннан все так и стоял возле двери, но теперь он что-то судорожно вспоминал, шевеля губами и глядя в никуда.
- Можно присесть? - спросил Киннан.
Деррик молча указал на стул.
- И что вам дало это мое описание? - спросил Деррик. - Все кончено, этого видимо, не повторится. Я уеду, и Лили, скорее всего, здесь не появится.
- По-моему, уже все свершилось, мистер Деррик, - глухим голосом сказал Киннан. - Уже слишком поздно.
- Поздно? Для чего? Вы вообще о чем?
- Я не знаю, мистер Деррик - но то, что вы описали, есть прямая цитата из Библии, - сказал Киннан.
- Где же в Библии упоминается девушка, сидящая на берегу реки?
- Девушка не упоминается. Упоминается цепочка, золотая повязка, кувшин и колодец, - сказал Киннан.
- И что теперь?
- Боюсь, мистер Деррик, это был вам знак свыше. Подобных совпадений не бывает, вы же понимаете.
Деррик сел на кровать рядом с незакрытым саквояжем.
- И что я должен был сделать?
- Вот, я процитирую вам сейчас, - сказал Киннан, вытаскивая из-за пазухи небольшую Библию в коричневой обложке.
Он раскрыл ее и минуту листал, внимательно изучая текст.
- Вот из книги Екклезиаста, - сказал он и начал читать: "доколе не порвалась серебряная цепочка, и не разорвалась золотая повязка, и не разбился кувшин у источника, и не обрушилось колесо над колодезем.
И возвратится прах в землю, чем он и был; а дух возвратился к Богу, который дал его".
- И что же это должно мне сказать? - спросил Деррик. - Библейское пророчество, или миф, или что еще - но что это значит?
- Это говорит о том, что здесь не просто история с призраками, здесь сбываются древние слова, вы видели девушку, которая воплощала в себе слова древнего пророка. Это куда серьезнее, чем нам обоим кажется, - ответил Киннан, закрывая книгу.
- Звучит зловеще, но все же - как это понимать? Что нам хотели сказать? Что значит - разорвалась серебряная цепочка и так далее?
- Это означает смерть, - сумрачно сказал Киннан. - Вспомните слова писания - «И высоты будут им страшны, и на дороге ужасы; ибо отходит человек в вечный дом свой…» Это знак смерти. Лили не оставит вас в покое. Может, не вас, а ваших родственников или друзей. Или знакомых.
- Но я больше не видел Лили, - возразил Деррик.
- У Сатаны вечность впереди. Он атакует, когда мы его меньше всего ждем. Когда эта история станет для вас забытой тенью, он напомнит вам.

***

С тяжелым сердцем возвращался Деррик Джонсон домой. Все бумаги были разобраны по датам, событиям и архив был приведен в порядок, но в голове Деррика царил хаос. Призраки, убитые девушки, библейские пророчества, все это смешалось у него в голове. На вокзале Деррик купил старую книжицу о духах. Неужели здесь нечто большее, чем просто совпадения?
Киннан махал ему рукой, когда поезд тронулся. Надо будет разузнать о его биографии поподробнее. Он очень много знает - а это всегда подозрительно.
Сидя в купе, Деррик открыл книжку. Он дошел до строчки «Евреи Ирана верили, что духи умерших вселяются в тела людей преимущественно по ночам, чаще всего в местах, расположенных у воды и что их нападениям особенно подвержены женщины.» Он отложил книжицу в сторону. Все это ни о чем не говорит.

Ничего интересного. Это только в детективных романах все лихо закручено, и всегда есть ниточки к произошедшему, пусть даже скрытые. Здесь же, в реальности, ничего подобного не было.

Возвратившись домой, Деррик несколько недель жил самой обычной жизнью, отчитываясь перед начальством о проведенной работе. О своем импровизированном расследовании он и не заикнулся. Пусть это останется только между ним, Киннаном и Лили. Деррик хотел навестить Мари, но все никак не мог выкроить время и деньги. К тому же он ожидал сына из экспедиции в горах, в которую тот отправился недавно. Надо было кому-то оставить хозяйство на то время, что он проведет у Мари. И что он ей скажет? Я, дескать, полицейский. А где значок? Он ведь теперь всего лишь жалкий архивариус. Ну, скажет он про то, что видел призрак Лили, а не выгонят ли его в страхе, чтобы он не напоминал о прошлом? Какие еще там опекуны, надо бы знать.. А ведь он мог бы узнать о Лили больше, если бы расспросил ее дочку о том, какой была ее мама, если она ее хорошо помнит. Может, и опекуны ее что-то знают.

Деррик думал об этом визите, думал долго. Между тем, его сын задерживался.
В один из дней в дверь постучали.
Деррик открыл дверь. На пороге стоял посыльный с конвертом в руке.
- Вы мистер Джонсон? - спросил парень.
- Да, я, - отвечал Деррик.
- Распишитесь, вам официальное письмо.
Деррик проделал все формальности и, отпустив посыльного, торопливо вскрыл конверт. Там лежало два письма. Первое из них гласило:
«Мистер Джонсон, мы приносим вам свои извинения, так как самолет нашей авиакомпании разбился в горах Непала…» - тут у Деррика начали подкашиваться ноги, «…но мы можем вас обрадовать, что ваш сын жив и находится сейчас на корабле Ее Величества Елизаветы, с небольшим обморожением. Тем не менее, мы выражаем соболезнование семьям погибших сотрудников, так как никто, кроме вашего сына, не остался в живых. Мр. Джонсон не выразил желания возвращаться домой вследствие тяжелого шока и слабого состояния здоровья, и корабль прибудет в ваш город через неделю. Просим вас быть на причале около двенадцати часов утра в следующую пятницу, чтобы ваш сын, если он будет еще в плохом состоянии, мог попасть домой в заботливые руки, тех, кто его любит. Искренне ваши, сотрудники авиакомпании N.»
Деррик упал в кресло. Слава богу, все хорошо, его сын жив. Когда это случилось? Он кинулся к календарю - и его худшие опасение оправдались. Самолет разбился в тот самый день, когда он повстречал Лили в первый раз. У Деррика похолодело в груди, а по спине забегали мурашки. Проклятые совпадения, они всегда выглядят зловеще, хотя вряд ли это что-то значат.
Тут Деррик вспомнил, что в конверте есть еще письмо.
На этот раз письмо было написано знакомым почерком - это был почерк сына.
«Папа, я жив, со мной все хорошо. Я прибуду с моряками на пристань где-то в пятницу. Не беспокойся за меня, у меня все хорошо.»
Деррик перечел письмо несколько раз. Странный тон письма удивил его. Его сын никогда не был так сух в своих словах, обычно он был горяч и порывист, а здесь Деррику чувствовался лживый тон, неискренность. Деррик понял, что здесь что-то не так. Шок, который пережил его сын, видимо, слишком силен.
Деррик схватил куртку и выскочил за дверь. Он спешил в офис авиа - компании. Он хотел встретиться с сыном как можно быстрее.

– Потерпите, - сказал ему служащий. - Совсем скоро ваш сын будет здесь. В конце-концов, что вы волнуетесь?
- Я сам не знаю, - ответил Деррик.
- Я вас понимаю, - сказал клерк. - Я сам отец, моей дочери восемь лет.
Деррик кивнул.
- У меня плохое предчувствие, - сказал он.
- Не верьте ему, - посоветовал клерк. - Это просто нервы, они всегда обманывают нас. Каждый раз, отпуская дочь одну погулять, я нервничаю. Казалось бы, она уже не маленькая, но все равно мерещится плохое.
- Дай-то бог, чтобы вы оказались правы.
- Вам еще повезло. Все остальные погибли.
- Это ужасно, сказал Деррик. - А много народу было?
- Несколько ученых, миссис Пауэлл и пилот. Поминальная церемония состоится на следующей неделе.
Деррик вышел из здания авиакомпании с беспокойным сердцем. Ему не верилось, что все позади.

….Он стоял на причале.
Он ждал - каким вернется его сын?
Но все, что он увидел - это спускающегося по трапу матроса.
Они долго стояли с растерянным лицами напротив друг друга. Матрос все никак не мог произнести это.
Деррик тоже не мог сказать ни слова. Сердце его замерло.

Слова повисли в ледяном воздухе.
Смысл их замерз на губах матроса.
Сердце Деррика отказывались принимать эти слова.

Деррик молча стоял на причале, пока матрос возвращался обратно на корабль.

Он вспомнил слова Киннана, строчки из Писания, ставшие для него злой явью: "...доколе не порвалась серебряная цепочка, и не разорвалась золотая повязка, и не разбился кувшин у источника, и не обрушилось колесо над колодезем..."
Потом повернулся и медленными шагами пошел по направлению к дому, который для него теперь навсегда опустел.

…И здесь священник. Определенно, у них долгая история взаимоотношений со мной, из которых я всегда выхожу победителем. Деррик ничего не нашел и ничего не узнал, но многое понял. Снимаю шляпу перед стариком. Он еще навестит Марию, и подружится с ней, и ее новой семьей, и будет еще многое, о чем вы уже должны знать, но умение убивать дважды - это сильно даже для такого, как я.




10. И здесь холод, снег и тайна. Кто герой этого рассказа, вы можете догадаться и сами. Столкновение любви и судьбы, лед и пламя, все здесь.

ЭКСПЕДИЦИЯ В НЕПАЛ.

И заревет на него в тот день как бы рев разъяренного моря, и взглянет он на землю, и вот тьма, горе и свет померк в облаках. Исайя 5:30

Я и моя напарница, Дженнифер Пауэлл, находились в самолете, который нес нас в горы Непала, где мы собирались провести исследование местной живности, взять образцы льда и все такое прочее. Обычная научная поездка. Я бы в жизни не отправился к черту на куличики, если бы мне не сказали, что Дженнифер тоже полетит. Мне скоро тридцать три года, но я повел себя как влюбленный школьник - согласился сразу же после упоминания ее имени. Мой босс, наверное, все понял - то-то он улыбался в тот вечер!

В общем, мы сидели с ней в самолете рядом. Самолет, замечу, был не пассажирский, а вроде как военный, так что сидений было всего пять или шесть, и направлены они были не в сторону кабины пилотов, а в сторону люка для парашютных прыжков. Право слово, не знаю, зачем я вам это описываю. Так вот, мы сидели рядом и читали одну и ту же брошюрку, про обряды Непальских монахов-убийц. То есть читала в основном она, а я вдыхал аромат духов, исходивший от ее волос цвета красного дерева, и поддакивал. Наши головы почти соприкасались, и я только усилием воли сдерживался, что бы не поцеловать ее. Я ведь любил ее с самых тех пор, как встретил на семинаре по изучению редких горных пород, и было это в году этак... Помнится, она была в своих синих обтягивающих джинсах и такого же цвета и материала куртке.… Но ладно, сейчас меня понесет. Возвращаемся в наш самолет, где она читала, уже вслух, статью какого-то борзописца из нашего же, кажется, университета, про горных монахов, совершающих жуткие ритуалы над теми людьми, которых они часто похищают из низлежащих поселений.
- Они вынимают часть спинного мозга у человека, и отпускают свою жертву на свободу, - читала она. - Если она возвращается к ним, то становится их рабом до самой смерти, которая, впрочем, наступает довольно быстро...
- А ну хватит! - воскликнул пилот из кабины. Джонсон был суеверен, как и всякий летчик. - Такая милая дамочка, а читаете такой бред! Если уж рассказываете всякие ужасы, то расскажите что-нибудь про африканские пустыни, что ли! Мы же летим в Непал, а вы беду кличете! - он был действительно зол. Дженнифер состроила гримасу и спрятала книжонку в рюкзачок. Я лишь тяжело вздохнул - мне было плевать на монахов, моим сознанием целиком владела сидящая рядом Дженнифер. Я уже про себя называл ее разными ласкательными именами, да что греха таить, думал и о том, после чего придется долго исповедоваться и, наверно, раз пятьдесят прочитать "Аве Мария"
Да, забыл сказать вам, что в самолете мы были не одни. Кроме пилота, рядом с нами сидели еще несколько человек, все - ученые, сотрудники нашего университета. Профессор Радж, индиец; профессор Стюарт, редкостный зануда; и декан исторического факультета Уиллард Скотт. Все они молча сидели рядом с нами. Кто читал книгу, кто просто молчал. Те еще типчики - книжные черви, очки толщиной с дюйм у каждого на носу, выражение лица - самое что ни на есть бесстрастное. Ужас, а не люди. Ни за что бы с ними не полетел, если бы не моя Дженнифер, которая, к сожалению, была уже несколько месяцев обручена с одним модным парижским хлыщом. Хотя ходили слухи, что на браке настаивал ее отец, а сама Дженнифер была вроде как против, но спросить ее саму я все никак не решался.

- Какого черта? - раздался громкий голос пилота, а потом страшный стук по обшивке самолета, словно на нас обрушился гнев господень. После этого я ничего почти не помнил, кроме того, как схватил Дженнифер в свои объятия, стараясь спасти ее от неведомой угрозы, и еще, запомнил нестройный хор чьих-то гулких голосов.

Очнулся я среди обломков самолета на одной из скал. Надо мной нависла толща железа - обломок фюзеляжа накрыл меня так, что было темно, как в гробу. Я пошевелился, подвигал руками и ногами, утонувшими в толще снега. Вроде бы ничего не сломано, спина цела. Я невольно вспомнил про монахов, вытаскивающих спинной мозг, и даже немного улыбнулся - какая же Дженнифер, все-таки, наивная. Эту статью написал мой давний знакомый, журналист Стив Кент. Он был мастер на разного рода страшилки. В нем жил писатель-фантаст, вот он и воплощал свои фантазии в, якобы, правдивых статьях в, якобы, ученых книжонках. Он даже в предгорье Тибета никогда не был, не то, что в горах Непала. Я еще раз улыбнулся, вернее, попытался - губы заледенели. Хотя на мне были толстенные шерстяные штаны и несколько таких же свитеров, да еще и шапка, связанная заботливыми руками моей матушки, я продрог до костей.
На удивление легко я выбрался из-под обломков самолета, хоть мое воображение рисовало мне картины одну страшнее другой, и оказался на поверхности среди бушующего снежного вихря. Я стоял на высоком, занесенным снегом склоне. Справа от меня зияла пропасть. Глубокая до безумия, даже дна не было видно - глаз терялся в слоях тумана. Если туда кто из моих спутников и упал, подумал я, то ему уж ничем не поможешь. Разве что молитву прочесть. Собственное бессердечие разозлило и удивило меня. Но, если человек погиб, что же тут сделаешь?
ДЖЕННИФЕР, вдруг молнией сверкнуло у меня в голове. Где она? Я запаниковал, начал осматриваться по сторонам, искать глазами хоть кого-то живого. Но среди такого плотного снегопада, что кружил на этой нечеловеческой высоте, я ничего не мог увидеть. Только бы не остался в живых я один - мысль об этом чуть не парализовала меня.
С трясущимися руками и вздрагивая от приступов икоты, я полез вниз, под обломки самолета. Большей части самолета я не нашел - он наверняка уже покоился на дне бездны, а то, что от него осталось, самолет уже не напоминало, просто нагромождение железа. Я осторожно спустился под обломки и, напрягая зрение, посмотрел вниз. Ничего не видно. Я осторожно попытался влезть на ту площадку, где лежал сам пять минут назад, но снег под моими ногами осыпался. Я чуть было не рухнул на торчащие железные прутья, но вовремя отскочил. Сердце колотилось как бешеное. Я покричал немного, называя имена своих попутчиков. Ответа не последовало, да я его и не ждал. Наверняка, если бы кто-то был жив, то слышались бы стоны. Я вылез из-под обломков и решил идти куда-нибудь. Просто, что бы согреться. Благо, путь впереди меня казался безопасным.

Я пошел вперед, сквозь вьюгу и лютый ветер. Только сейчас до меня дошло, что же произошло. Они все погибли. Улетели в ту адскую пропасть, в которую не свалился я. Авиакатастрофы случаются, ведь изобретение братьев Райт еще не так надежно, как хотелось бы. Я шел и шел, удаляясь от обломков самолета.
Потом вдруг резко остановился. Ну ты и идиот, сказал я себе. Уходишь от места аварии, а где, по-твоему, тебя будут искать спасатели? Правильно - там, где разбился самолет.
Надо было вернуться, но исправить свою глупость я уже не мог - путь был так занесен снегом, что я не рискнул повернуть назад. Я решил пойти наудачу вперед - не застревать же посреди ледяной пустыни.
Я могу найти укрытие в скалах, где ветер меня не достанет, а то и вовсе найду какой-нибудь грот. Спасатели наверняка нас уже ищут - самолет был на связи с базой и каждые полчаса пилот должен был докладывать по рации о своих координатах. Как все логично, облегченно выдохнул я, как все продумано. Меня спасут, и уже через несколько часов я буду пить горячий индийский чай в уютном кабинете Британского университета. Надо только не замерзнуть здесь, в этом царстве холода, ветра и льда. И не упасть в какую-нибудь из пропастей, глубже которых я ничего в жизни не видывал.
Вскоре, после получаса пути, я почувствовал себя плохо. Болела голова, что было вполне естественно в моей ситуации - все-таки посадка была отнюдь не мягкой. Я потирал голову руками, стараясь избавиться от боли, но ничего не помогало. И я продолжал идти вперед, словно бы по дороге...
Стоп, сказал я себе.
Ты и идешь по дороге.

И верно, я стоял на самой настоящей дороге, хоть она и была скрыта под снегом. Я старательно расчистил снег ногой и убедился в своей догадке. Мощеная дорога. Кирпичи! Значит, здесь где-то люди. Должно быть, те самые монахи, засмеялся я. Заливисто, громко. Даже если здесь не было людей, то должны остаться их постройки. Обычно это буддистские храмы и молельни. Там и помяну погибших, подумал я. А вдруг они живы? Эта мысль словно бы приподняла меня над землей, и я побежал вперед, забыв про осторожность. Дженнифер могла пойти по этой дороге,- решил я - и она где-то здесь!

Как я и предполагал, вскоре перед моими глазами предстал занесенный снегом старый буддистский храм. Я заметил, что символика на стенах была несколько необычной. Но мне было плевать на символику всего мира и всех народов, я искал своих коллег и, конечно же, Дженнифер Пауэлл. Я вбежал в храм. И сразу увидел трех монахов в традиционных одеждах из тонкой ткани - эти люди переносили такой холод очень легко. В конце-концов, они здесь живут всю жизнь, выработали привычку. Я окликнул их. Монахи обернулись. Увидев меня, они заулыбались и начали показывать на меня пальцами. Один из них, в одеяниях тигриной раскраски, поманил меня к себе и что-то сказал. Я плохо его расслышал, да и наречие было редкое, я почти его не разбирал. Подойдя к монахам, я поклонился каждому из них. Они ответили мне тем же. Один из них положил руку мне на плечо и приглашающим жестом указал мне путь вглубь. Один монах, тот, что еще держал руку на моем плече, вовсе не собирался убирать ее с меня, наоборот, он усилил нажатие и принялся меня всего ощупывать. Я думал, что он проверяет, не ранен ли я, пока он не дотронулся до моей спины. Тут он просто вцепился в нее и резко повалил меня наземь. Я негодующе закричал, но он держал меня крепко. От того, что он делал, у меня мурашки пробежали по коже. Он своими костлявыми, цепкими пальцами нащупывал мой позвоночник. Спинной мозг, мелькнуло в моем сознании. Им нужен мой спинной мозг, сейчас они меня...
Тут я услышал истошный женский крик. Дженнифер! встрепенулся я, но монах крепко держал меня.
- Беги!!! кричала Дженнифер нечеловеческим голосом откуда-то сверху, далеко сверху, Беги!!! - В ее голосе был такой ужас, что я похолодел даже среди вековых льдов.
- Что вы сделали с ней?! - закричал я, пытаясь вырваться из цепких лап "монахов". За своей спиной я услышал звон клинка.
Время словно бы остановилось для меня. Вот сейчас они и вырежут мой спинной мозг, подумал я. Идиот Кент оказался прав. И Дженнифер вовсе не наивная дурочка. Дураком оказался я сам, мог бы и не бросаться навстречу неизвестным людям в странных одеждах. Вновь раздался крик Дженнифер. - Беги!!! - Она сорвала связки и уже не кричала, а словно бы шептала мне - Беги!!! -
Я слышал, что она плачет.
Ее плач словно бы разбудил меня. Дикая, звериная злоба овладела мной. Я усилием всех мышц тела сбросил с себя монаха, оттолкнул другого и ударил кулаком третьего, что держал в руке кинжал. Затем я кинул взгляд вверх, откуда доносился голос Дженнифер. Там, на недосягаемой, невообразимой высоте, висела каменная клеть. Как она там крепилась, я не успел рассмотреть, но в этой клетке я увидел мою Дженнифер. Волосы ее были растрепаны, на лице было выражение необъятного ужаса. Она уже не понимала, где она и кто она. Ее взгляд был как у животного на бойне. Я никогда не забуду этого. Из ее рта капала слюна, и она все кричала что-то, но из-за сорванного горла не могла издать никакого звука, кроме жуткого сипения.
Я бросился к выходу из монастыря, монахи кинулись за мной. Через пару секунд я понял, что меня никто не преследует. Тогда я обернулся. Монахи остались в храме.

Они не пошли за мной.
Не пошли.

Тогда я вспомнил, что у некоторых монахов существует табу на выход из храма. В определенные моменты года им разрешается выйти, но это бывает редко, и в основном весной или летом. Они живут там всю жизнь, и никогда не выходят за его пределы. Вот почему они не пошли за мной, подумал я. Религия им запрещает.
- Дженнифер! -закричал я, падая на колени и погружаясь в снег. Что они сделали с ней? Я собрался было уже вернуться, как в меня попал камень. Затем другой. Я оглянулся. Камни в меня кидали стоящие в воротах храма монахи. Они не могли выйти, но никто не мешал им забить меня камнями издали. Я поднялся и побежал, спотыкаясь, дальше .Я боялся, что какой-нибудь метко пущенный камень разобьет мне голову, но мне повезло. Парочка камней просвистела мимо меня, один попал мне в лопатку, но я не обратил на него внимания. Я бежал и бежал, оставляя мою любимую Дженнифер в руках монахов, у одного из которых был нож, что предназначался для меня. От этой мысли мне стало плохо, и я потерял сознание.

Я очнулся почти рядом с местом крушения самолета. Голова гудела, лицо покрылось коркой льда. Я медленно поднялся и потер лицо руками. Все тот же ветер дул мне в лицо, но я был уже совсем другим. Я спасся. Но зачем мне такая жизнь, подумал я. Зачем господь бог сделал с ней такое, за что? Вой вьюги был мне ответом.
Я упал на колени, заколотил по снегу кулаками, но снег был равнодушен. Я грыз снег зубами - подавлюсь и умру, думал я. Но снег таял у меня во рту, смешиваясь с солеными слезами, которые еще не успели замерзнуть, выкатившись из глаз.

Я сидел на обломке фюзеляжа и смотрел в небо. Где-то там должны были появиться спасатели. Потом я перевел взгляд на бушующую стену снега передо мной. Я словно ждал кого-то. И зачем я сбежал, корил я себя. Лучше бы я умер рядом с Ней, чем сидел здесь и превращался в лед. Лед не только снаружи, но и внутри. Там, где жили мысли о Ней, теперь царил тот же лед, что и вокруг меня. Я поймал себя на мысли, что больше не могу произнести Ее имени.

Вдалеке, в буране из миллиона частиц снега и льда, показалась чья-то фигура. Я подскочил как ужаленный. Ледяное сердце мое заколотилось с удвоенной силой. Я не знал, что думать. Кто это был? Неужели они вышли из храма?! О нет, подумал я, в бессилии опуская руки и закрывая глаза. Я все не так понял. Они, верно, могут выходить из храма. Просто не погнались за мной сразу, а снарядили отряд. Монахи были уверены, что далеко я не уйду, да и дорогу эту они знали наизусть. Какой же я идиот. Непроходимый тупица. Они меня все равно убьют.
Я встал. Я решил посмотреть палачам в глаза перед смертью, теперь мне уже было все равно.
Но это были не монахи.

Это была ОНА.
Сердце мое забилось , словно в истерике, да это и была истерика. Я что-то радостно бормотал, я смеялся, я заламывал руки, как плохой актер на сцене университетского театра, и снова бормотал и смеялся.
Вот она, такая родная, в этом царстве холода и пропастей, которые не имеют дна. Мое сердце начало, наконец, согревать меня.
И тут я обратил внимание на ее походку.

Она шагала как-то не так. Я пригляделся внимательнее, сквозь ледяной ветер и колючие льдинки...
Она шла, уродливо выворачивая голени в сторону, высоко поднимая колени, и спина ее выгибалась при каждом шаге. Это был тот самый ритуал древних непальцев, что они проводили над людьми, попавшими к ним. ОНИ все-таки сделали это с ней.! Я старался не смотреть на нее, на ее вывернутые ноги и спину, но не мог оторвать взгляда - ведь ее лицо осталось прежним. Меня затрясло, но не от холода. Стук своих зубов я слышал так отчетливо, что заболела голова. "Она" же тем временем направлялась ко мне. Пусть между нами было большое расстояние, покрытое вековыми льдами и толщей снега, но я не стал дожидаться и побежал. Я видел, что впереди меня зияла одна из тех жутких пропастей, что раньше пугала меня до смерти. Теперь же эта пропасть казалась мне избавлением. Я не смотрел назад и бежал, бежал, бежал.
Когда до пропасти оставалось немного, я остановился - страх поборол меня. Я замер на краю и закрыл глаза. Бум, бум, бум - стучало мое сердце, удушливый ужас щекотал мне спину, пробирал до самых костей. ОНА была сзади меня. Я понял это по звуку шагов, страшных шагов, сделанных неживыми, изуродованными ногами. Я обернулся. Ее немигающие глаза смотрели прямо на меня. Я обратил внимание, что в ее глазах нет больше зрачков - в глазницах находилось только мутно - белое вещество.
И тут она зарычала на меня, настолько громко, что перекричала вьюгу и ветер, широко открывая рот, как бешеная собака.
Я закричал еще громче, стараясь заглушить свой страх. Она сделала два "шага" в сторону от меня, пока я кричал от ужаса. И прыгнула в пропасть, продолжая издавать всё тот же звериный рык, пока последний его отзвук не сгинул вместе с ней.
Я по-прежнему стоял на краю пропасти. Стоял не шевелясь.
Минут десять. Может, и больше.
После этого я почувствовал страшную усталость , но успел сделать шаг назад от края пропасти, прежде чем упал на колючий и жесткий снег. В забытье, в сон.

Спасатели нашли меня, когда я уже почти превратился в ледышку. Они напоили меня каким-то горячим напитком, укутали в одеяла, сунули грелку. Но мне все равно было холодно. И больно - мне все время мерещилась Она, она приходила ко мне во сне такая, какой была раньше - прекрасная и... живая, с красивыми глазами и ровными ногами. Тут я всегда просыпался и кричал от боли, ибо реальность рвала меня на части. На самом деле Она исчезла, а до этого ОНИ вытащили из нее душу. И иногда я думал, почему же Она не убила меня, не покалечила, не скинула в пропасть, а спрыгнула туда сама?
Я был занят этими мыслями, когда вошел сержант Рональдсон.
- Мы кое-что нашли. - сказал он. И вытащил из походного рюкзака ботинок на шиповке, грязный и мокрый от подтаявшего снега.
ЕЕ ботинок.
Он, видимо, упал с ее ноги, пока она ковыляла ко мне.
Я снова вспомнил ее нечеловеческий рев, несущийся прямо мне в лицо, ее глаза без зрачков, ее изуродованную походку....
От резкого приступа страха я потерял сознание.

Когда я очнулся, мы были уже в Бристоле. Вместе с летчиками я направился в бар - хотелось забыться.
Летчики грубовато приободряли меня, и когда мы сидели в баре, слушая грохот местного рок-бэнда, один из них сказал:
- Слушай, забудь про горы и снег. Мы теперь в городе, тут электричество, газовое отопление. Забудь, не то тебя рано или поздно заберут в психушку.
Я согласился с ним.

Прошло три недели с тех пор, но ни электричество, ни газовое отопление так и не согрели меня.
Я не поднимаю глаза на женщин. Я боюсь спать, хотя меня не мучают кошмары. Я боюсь снега, вьюги, боюсь, когда ветер бьется в мое окно. Я сжимаюсь в комок и прячусь под кровать, когда кто-то стучит в дверь - мне кажется, что это Она, хоть я и понимаю, что Ее здесь нет и быть не может. Я разбил свой торшер, потому что он был светло-голубого цвета, как тот лед, по которому она шла ко мне. Я перестал есть мороженое, потому что оно как тот самый снег. Я больше никогда не пойду в горы, ни летом, ни зимой.

И сейчас передо мной лежит револьвер.
В нем - та пуля, что избавит меня от ужаса, рвущего мне грудь.
Говорят, скоро весна, потом лето. Никакого снега и холодов. Тепло, жара. Но я не верю - мне всегда будет холодно.
Так холодно, как может быть только в неприступных горах Непала.


Ледяным молчанием покрываю я эту историю – ибо красивые женщины не умирают просто так, обычно они забирают вашу душу с собой.





11. Здесь я просто сгораю от волнения – я опять сотворил из любви уютное гнездышко для своего присутствия! Здесь мы встречаем Мэтта и Джессику, и запомните последнее имя – ибо оно действительно будет последним.

МЕЧТА
...простирал я тихие небеса над собою и летал на собственных крыльях в собственные небеса...
Ф. Ницше

..Они вместе ехали в автобусе. Он искоса посматривал на нее. Несмотря на то, что они находились достаточно далеко друг от друга, он чувствовал ее жуткий магнетизм, который заставлял его ощущать себя ее частью, как рукой или ногой. Он понял, что если она выйдет из автобуса, то он пойдет за ней.. Это теплое, жужжащее чувство у него в груди не покидало его, пока он смотрел на нее, сидящую на красном сиденье. Автобус остановился, и он почувствовал страх - страх потерять ее - его солнце и его свет. Когда она вышла из автобуса, он вышел тоже. Но она уже смотрела на него вопросительным взглядом. Он не сразу нашелся, что сказать.
Ее звали Джессика.
Он ей сразу понравился - даже удивительно, что он не подошел к ней еще там, в салоне автобуса.

Он не помнил, сколько же времени прошло - время потеряло свою значимость. Что толку было подсчитывать дни и месяцы, когда его жизнь превратилась в сплошную белую полосу - сладкие вечерние встречи, теплые утренние расставания, томительные ожидания новой встречи, неуемные фантазии...
Мир перестал для него существовать.

..Легкое постукивание в дверь возвестило о том, что Джессика уже добралась до дома. Ее такой милый ему голос произнес его имя, а еще секундой позже раздался звук поворачивающегося в замке ключа - он дал Джессике свой ключ несколько дней назад.
Он долго вдыхал запах ее темных волос, легкий аромат духов и меха от воротника на ее куртке - так затянулся их приветственный поцелуй. На Джессике был синий свитер, цвет которого так шел к ее улыбающимся глазам, и самые обычные потертые джинсы. Она словно бы летела невысоко над полом, он стоял не шевелясь. Для него она была единственным живым существом в комнате, ничего, кроме нее, не существовало. Когда она улыбнулась, в голове у него чуть не померкло, а сердце почти остановилось, время замерло. В груди он чувствовал какую-то вязкую боль, а руки испытывали непреодолимое желание быть ближе к ней, быть с ней одним целым, быть только с ней и ни с кем другим; в голове у него роились мириады светлячков, запутывавших его сознание пеленой вспышек. Она села рядом, они о чем-то поговорили. Через минуту он хотел навсегда остаться здесь, никогда не покидать этой комнаты, а если покидать, то только с ней, держа ее за руку, что бы она не испарилась, не исчезла. Но она была рядом, он чувствовал ее тепло, ее запах. Несмотря на то, что он нес какую-то ахинею, она все сидела рядом с ним и смотрела на него. Разве он мог шелохнуться? Разве он мог уйти? Он чувствовал, как его позвоночник словно бы расплавился и растекся по спине ярко-оранжевой лавой. Ее рука обняла его за плечо, и ему показалось, что он полностью исчез в ней - а ему хотелось этого с того момента, как увидел ее. Он положил свою голову, полную боли и шума, на ее плечо, а она запустила свои теплые пальцы в его волосы. Они о чем-то поговорили, он уже не помнил, о чем, он забыл смысл слов через минуту после того, как ее рука начала слегка массировать его вечно напряженное лицо. Его же руки, собственно, покоились на ее тонкой, гибкой талии, он положил свои ладони в районе ее пупка и грелся, словно бы ее тело было печкой. Но его душе было во много раз теплее. Рядом с образом Джессики все девушки, которые ему казались красивыми, или его любовь, которая казалась ему сильной, вдруг показались ненужными, бестолковыми - Джесси была самим богом, а он - ее покорным слугой, который будет с ней в этом раю вечно.

...Потом он медленно, словно бы из него извлекали длинную медную проволоку, осознал, что никакой Джессики здесь нет. И никогда не было. Никто не стучался в его окно, никто не гладил его голову, и их губы никогда не встречались в поцелуе. Словно чей-то зловещий смех настиг его жутким эхом из неведомых далей, словно бы вся боль разом вернулась в его глаза и голову - но нет, это глупая его мечта улетела от него в далекое ничто. Он почувствовал, что зубы его сжаты в гримасе боли, а веки плотно сжаты.

Он выключил свет и посмотрел в окно, слегка отодвинув штору. Какие-то подростки еще каталась на скейтах по пустой дороге. Но Джессики нигде не было видно. Он наблюдал, как в светло - голубых небесах распускались разноцветные цветы фейерверков.
Красиво, но не более того.
До нее всему этому было далеко.
Все потеряло для него смысл. Он сам себе все выдумал. Идиот, фантазер, мечтатель - и только. Вот кто он такой, подумал он с горечью. Он знал, что несет чушь, романтические глупости и банальщину, от которой его самого тошнило, но сердце отказывалось слушать какие-либо доводы разума, и вот он уже шел по ночной улице, вглядываясь в лицо каждой девушки, что встречал. Но никто из них не был похож на нее, никто из них не имел того взгляда, от которого он терял контроль над собой. Постепенно рассудок возвращался к нему. Голова медленно очищалась от этой дымки, от этой проклятой мечты, что поселилась в ней. Он присел на лавочку и сжал голову руками. Видение уходило от него, а взамен оставалась головная боль, которая становилась все сильнее. Давление в висках казалось невыносимым. Что за черт? - подумал он. Когда боль достигла своего апогея, он уже был готов сорвать голову с плеч и выкинуть ее куда подальше. Он что-то бормотал про себя, и не мог остановиться. Похоже, это было ее имя, или что-то еще, что он никак не мог понять. Джессика, Джессика, Джесс, где же ты? он уронил голову на руки, и простонал, не в силах больше терпеть эту боль. Он видел, как люди обходили его, стараясь не смотреть в его сторону.
Потом он поднялся и решил прекратить эти мучения - рядом с ним находился какой-то памятник из черного металла. Он подошел к нему и ударился в его черный бок головой. Боль и шум заполнили его. Потом он ударился еще раз, сильнее, для того, чтобы
боль и шум взорвали его череп. Боль вгрызлась в него гигантским винтом, оставляя трещины вокруг себя, а шум заполнил все вокруг. Во всем этом он слышал чьи-то голоса, какие-то крики...
Еще раз!
Еще раз!
Он упал навзничь без сознания.

Через, казалось, секунду он поднял голову и осмотрелся. Люди казались ему добрыми и милыми, воздух словно кормил его своим нектаром, что ветер срывал с деревьев; и тело его налилось новой силой. Он откинулся на лавочке и глубоко вздохнул. Теплая струя мягко и ласково стекала по виску. Весна царила в воздухе. Мир определенно был прекрасен. И стал еще прекраснее, когда чья-то мягкая рука опустилась ему на плечо. Он медленно повернулся и увидел ее. Она была такой, как всегда - в синем свитере, цвет которого так шел к ее улыбающимся глазам, и в самых обычных потертых джинсах. Она что-то спросила у него, он что-то ответил. Он не верил своим глазам, но это чувство длилось недолго. Он ведь дотрагивался до нее, и она не исчезала, пусть она и натягивала на него белый ангельский костюм. Движения ее были мягкими, он старался помочь ей и довольно неловко пропихивал неподатливые руки в чересчур длинные белые рукава. Вот только когда он захотел поцеловать ее, она почему-то начала связывать эти рукава у него за спиной. Два ангела в божьей униформе подошли к нему и ласково уложили на небесные носилки. Он улыбался им - она все-таки оказалась ангелом, как он и думал. Конечно, она не могла быть человеком. Как на крыльях, он был пронесен в колесницу, сияющую полированным блеском. Внутри пахло божественным нектаром, из передней части колесницы неслась тихая музыка. Она вошла - влетела!- вслед за ним и захлопнула сияющие белые дверцы. Потом присела рядом с ним. Он хотел взять ее за руку, но ему мешала путаница в рукавах за спиной. Он посмотрел ей в глаза. Глаза ее были печальны, она со странным сожалением смотрела на него, поглаживая его по волосам. Когда колесница тронулась, он был абсолютно счастлив.

Ну не блестящая ли работа Мастера? И это только начало.




12. О, друзья! Как они радеют за самых жалких и убогих людишек, если те им близки, если они – друзья! Как ненавидят они их врагов, иногда вымышленных! Безымянный друг, моею рукой направляю тебя и изгоняю счастье из души и здоровье из бренного тела – и никто не заподозрит, что здесь был я! А я был, был здесь, я все видел и слышал.

МОЙ ДРУГ МЭТТ ТЕРНЕР

Разорю я дочь Сиона, красивую и изнеженную, пастухи со своими стадами придут к ней, раскинут палатки вокруг нее, каждый будет пасти свой участок. Иеремия, 6:23


Мой друг Мэтт Тернер всегда был мечтательным пареньком. Он строил такие воздушные замки, что мы даже не знали, как запомнить все эти сложнейшие конструкции с множеством персонажей, мест, и всем прочим, что Мэтт выдумывал. Если он говорил: «Я представил себе, что…», то можно было быть готовым к тому, что сейчас на вас выльется этакий роман с детально проработанным сюжетом.

Беда была в том, что Мэтт с некоторых пор перестал отличать правду от вымысла. Он был влюблен в Джессику, которая работала в местном сумасшедшем доме. Да так сильно был влюблен, что не позволял нам в компании обсуждать Джессику и говорить о ней плохо. Он ревновал ее к каждому, даже к ее пациентам. А сам боялся подойти к ней. Ну, это было понятно - Джессика была милой, но весьма себе на уме. Скорее всего, Мэтт был прав, и Джесс никогда бы не стала его воплотившейся мечтой. Никогда - она была мила, но всегда держалась на расстоянии, мало с кем разговаривала по своей воле и предпочитала исключительно женскую компанию. Мой друг Джейк называл ее Ледышкой, как впрочем, и многие девушки. С тех пор, как Джессика устроилась на работу в этот сумасшедший дом как стажер, никто не сомневался, что у нее у самой не все дома. Предпочесть общество нормальных людей психам? Да, обычных людей она, и верно, не любила, хоть и не показывала этого. Ее родители были хорошими людьми, но они были от дочери далеки, и даже, наверное, не знали, где же она на самом деле работает. Главное, что она работала - для них этого было достаточно. С тех пор ее вообще стало не видать в парке, где она каждый вечер гуляла с подружками - не с парнями, и верно Ледышка. А ей было уже двадцать девять, и она пропадала целыми днями на работе. Поговаривали, что она записывала мысли умалишенных, вела что-то вроде литературного исследования. Вот дура, право слово. Ее любимым пациентом был некий Стив - первый мужчина, который попал в поле ее зрения - сошедший с ума убийца, совсем молодой парень из колледжа. Он стал кем-то вроде местной знаменитости ее усилиями, даже был опубликован его рассказ - чушь полная, ясное дело. А Мэтт мучался от того, что она не с ним, а с каким-то сумасшедшим. Все уговоры, что Ледышка просто дура и у нее со Стивом ничего нет, на него не действовали.
Время шло. Он по прежнему рассказывал нам свои фантазии, где главной героиней была Джессика. И вот однажды он начал не со слов «Я представляю…», а вот так: «Шли мы с Джессикой…» Сначала никто не обратил внимания на это, но потом такой оборот речи повторился еще раз, на другой день. Потом еще раз. Когда мы сказали Мэтту об этом, он долго сидел, уставившись глазами в скатерть на столике, а потом перевел разговор на другую тему. Я пытался сказать Мэтту, что не все в жизни может стать правдой, что мечта на то и мечта, чтобы существовать только в голове, но он меня не слышал. Мы боялись затрагивать тему женщин при нем, чтобы он не начал опять про Джессику, но, по-моему, было уже поздно.

Однажды я ему позвонил, а он взял трубку и сказал, что сейчас с Джессикой и не может отвлекаться. У меня чуть сердце в пятки не ушло - настолько я за него испугался. Я тотчас собрал друзей, и мы вместе с его родителями приехали к нему. Он долго не открывал, притворяясь, что его нет дома, но все же отворил. В комнате было накурено, окурки валялись повсюду, он выпил банок двадцать колы, и видимо, наглотался каких-то таблеток. Может, он хотел покончить с собой? Лучше бы это было так, но я был уверен, что он окончательно тронулся. В конце-концов, родители остались на ночь у Мэтта, проследить, чтобы все было в порядке. На следующее утро Мэтт был с нами, весь «зеленый», но все же нормальный, вроде бы… Он не вспоминал о Джессике, говорил о чем-то другом, в общем, старался вести себя как нормальный парень. Но видно было, что это давалось ему с большим трудом, словно он выдавливал слова из себя. Вечером он напросился с нами на дискотеку, но где-то часа в три ночи ему стало плохо - его долго рвало в туалете, у него кружилась голова. Я отвел его домой и уложил спать.

С тех пор голова у Мэтта стала болеть очень часто, и всегда его тошнило - иногда до рвоты, но мы замечали это, и старались вовремя привести его в чувство. Его водили к врачам, но оттуда он приходил совсем плохой, хоть и с горой таблеток, и все равно после каждого посещения клиники он начинал с того, что видел там Джессику в белом халате и с книжкой руках. Для нас эти разговоры были тяжелы, потому что мы не знали, что ответить. В конце-концов, мы решили сделать то, что помогло бы ему больше всего - позвонить в ту самую клинику, где работает Джессика, и попросить забрать Мэтта на лечение - а оно ему явно требовалось. По крайней мере, во всем, что не касалось этой чертовой Джессики, он был нормальный - но она была у него на уме с утра до вечера.

Мы, увы, опоздали. Ночью его забрали санитары, когда он ходил по парку, где раньше гуляла Джессика, и бился головой о статую конного всадника, что стояла там - большая такая, из черного металла. Он расшиб себе голову и бился лбом о статую, пока не отрубился. Прохожие сообщили в скорую, и Мэтта забрали.
По-моему, его забрали не в госпиталь, а сразу в психушку.

Теперь он там, с ней. Я видел Джессику. Я видел Мэтта в палате. У меня слеза наворачивается, когда я вижу его там, в этой палате с мягкими стенами. Он сидит на кровати и счастливо улыбается. Нас он не узнает. От этой его счастливой улыбки идиота у меня мурашки по коже. Боже, он ведь был таким замечательным парнем. Он всего лишь любил мечтать, он был фантазером. Он просто был влюблен в девушку, которая не отвечала ему взаимностью, и все . Она ничего не подозревает, даже не понимает, что одна она всему виной. Если бы не она, с Мэттом сейчас было бы все в порядке. А сейчас, когда она меряет давление Мэтту, он улыбается ей, она гладит его по голове. Я не могу больше смотреть на это. Она думает, что лечит его, а ведь она и послужила причиной его болезни. Вот она уходит, а он хватается руками за решетку в двери и смотрит ей вслед, и слюна стекает по его подбородку, когда он провожает ее глазами. А меня не замечает, меня для него больше нет. Я захожу к нему каждые несколько дней, но картина одна и та же. Ледышка уважительно разговаривает со мной, улыбается мне, говорит, что с Мэттом все будет хорошо, что он рано или поздно выздоровеет. А я молчу. Она думает, что он знает ее имя, прочитав его с ее беджика, но я - то знаю, что это не так. Вот, например, вчера, когда она по обыкновению измеряла ему давление, он все также ей улыбался своей идиотской улыбочкой. А когда она ушла, снова вцепился в решетку и тихонько скулил, как собака, а потом вдруг заплакал, прислонившись лбом к решетке. Я не выдержал и сбежал оттуда, и больше не навещал его. Я только попросил сообщать мне каждый день обо всех изменениях в жизни Мэтта. Мне каждый день звонят, и говорят, что с Мэттом все по-прежнему, без явных ухудшений. Но мне уже все равно.
Дурак ты, Мэтт, что влюбился в эту Ледышку, а ведь все могло быть хорошо. А может, и не могло, и она здесь вовсе не причем, говорил я себе. Может, я неправ, и не будь Джессики, на ее месте была бы другая. Наверное, так. А если нет? Если только эта проклятая мечта о Джессике превратила моего друга в дебильное существо?

Я желал Джессике смерти - сначала, в разгаре эмоций, но потом передумал - как же Мэтт будет без нее? С ней он хотя бы счастлив. Пусть она бывает с ним лишь по утрам и иногда днем, во время обхода с главврачом, но этого ему хватает. Хотя кто знает, о чем он думает (если может) там, совсем один, в этой комнате с мягкими стенами? Вспоминает ли меня?
Друзей?
Родных?
Мечтает ли, как раньше?
Только не говорит никому.
Эх ты, мечтатель, фантазер, дурачок - лучше бы тебе было не мечтать о Джессике - и все было бы как прежде. Ты бы нашел себе хорошую девушку, женился бы, и мы бы дружили домами - мои дети и твои дети, твоя жена и моя жена, ты был бы крестным моего сына, а я - твоего.
К чему теперь все эти размышления? Фантазирую здесь, как дурак. Мне пора на лекции. Говорят, на следующем курсе Джессика будет преподавать у нас психоанализ. От одной этой мысли у меня в голове темнеет. Я этого не вынесу. Да как она смеет! Меня обуревает непонятная ненависть к ней, к ее немного раскосым карим глазам, ее треугольному подбородку, ее длинным волосам, я не могу даже представить себе ее лица - мне противно и зло на душе. Я ненавижу это имя - Джессика. Я никогда его не любил раньше, а теперь – тем более. Она - то живет, дышит, учится, работает, получает зарплату, гуляет иногда в парке - но реже, работа ведь - теперь вот будет преподавать у нас; у нее в жизни, наверное, все хорошо - вон как улыбается, гадина, а Мэтт в это время сидит на кровати, сложив руки на коленях, и пучит глаза, глядя в стену. Главное, не выдать себя неосторожным взглядом или словом – в общем, надо вести себя как обычный студент, так же задавать вопросы, отвечать на семинарах, улыбаться, когда она шутит и так далее. Но это невыносимо, я этого не вынесу.

…
Она сама иногда подходит ко мне в институте и сообщает о том, что с Мэттом все так же, с ним хорошо обращаются, а недавно их клинику повысили в разряде, и теперь у них питание намного лучше.
«А сама-то ешь салатики дома, перед телевизором» - подумал я. Я мило улыбаюсь ей, киваю - но это все, на большее я не согласен. Она считает себя обязанной мне - все-таки нас связывает один человек, мой друг и ее пациент. Мы всегда здороваемся друг с другом, и мои друзья думают, что между нами что-то есть, но это не так. Да даже если бы Ледышка мне предлагалась, я отказался бы. Убийца Мэтта, вот кто она для меня. Пусть я понимаю умом, что она, может быть, не при чем, но сердце при виде ее чернеет.
Вот скажи, Господь - где справедливость? Почему Ледышка процветает, а Мэтт в расцвете сил - в психушке?
Она похлопывает меня по плечу, а меня тянет дать ей пощечину - смачную такую, звонкую. Жаль, не могу.
Карен сказала, что, по слухам, она ко мне неравнодушна. Вот так оборот! Мне-то она зачем, скажите на милость? Да, она симпатичная, но мне больше нравится Сиси с четвертого курса
Зачем мне еще Ледышка? Мерзкая, противная! Да она для меня - что змея, гадюка ядовитая.

Она оставила меня как-то после лекции, надо было что-то обсудить.
Мы встретились в деканате, она мило со мной поговорила, даже звала в гости. На меня с завистью смотрели все парни из группы - это ж надо, первый счастливчик, кого Ледышка приглашает в себе. Неужто ей раз в жизни кто-то приглянулся? Но для меня эта встреча - как предательство. На моем месте должен был быть Мэтт., но никак не я. В общем, я пошел к ней - у нее неплохая квартирка, кругом книги, компьютер есть. Мы выпили чаю - хорошего, английского - а Мэтт сейчас пьет жалкую бурду из общего чана. Меня перекосило - про себя, конечно. Я чуть было не почувствовал сдвиг, словно часть моего туловища сдвинулась относительно другой - глупость, конечно, это просто нервная система расшатана. Вот она говорит, а я смотрю на нее, и вспоминаю, как о ней говорил Мэтт. Он говорил о ее глазах, подбородке, волосах, о ее носе - ровном и красивом, о ее голосе, и я все это видел совсем рядом, почти вплотную, и здесь были только мы двое. Эх, Мэтт ну почему не ты здесь.
Я проглотил комок в горле.
Она спросила, в чем дело.
Я отвернулся, чтобы выражение лица меня не выдало, а сам чуть не сорвался с места и не выбежал на улицу.
Какая она розовенькая, вон какие щечки красивые, а Мэтт сейчас безжизненно сидит на кровати, пялится в стену, словно на ней нарисована Джессика. Это прозвучит глупо, но мне кажется, что она высосала жизнь из Мэтта, а сама питается его энергией, что отняла у него.

…
Я не выдержал, когда она ласково назвала его Мэтти.
Я сорвался и сказал ей, что Мэтт сошел с ума из - за нее, что он мечтал только о ней в последнее время, и сдвинулся именно потому, что она была у него постоянно на уме.
Я говорил долго, без перерыва.
О да, она побледнела, словно вся кровь покинула ее лицо, словно жизнь ушла из нее. Умереть бы тебе на месте, думал я. Вот бы сейчас тебе сердечный приступ, вот бы тебя саму - в психушку, вот будешь сидеть и улыбаться, да пускать слюни. Но она собралась, покашляла немного. Конечно, такое признание для нее новость. Она даже испугалась. Спросила, зол ли я на нее. Я сказал, что не буду врать и да, да, да - я считаю ее во всем виноватой. Зачем я ей это все наговорил, не понимаю. Она смутилась. Долго молчала. Впрочем, она оклемалась и сказала, что она здесь не при чем, и что такие тенденции проявились бы и с любой другой.
Но я - то все равно считаю по-другому, она просто защищает свою подлую шкуру. Она добавила, что не каждый день такое случается во врачебной практике, и что этот случай, наверное, уникальный.
Я не смог накричать на нее. Просто зло посмотрел и вышел, хлопнув дверью. Она звала меня обратно, но я не слушал ее.

Я не знаю, что случилось потом, но Джессика ушла из этой психушки. Говорят, что Ледышка начала выпивать.
Я ходил к Мэтту.
Ее нет больше у него, и он потихоньку начал вспоминать свою прошлую жизнь. Главврач говорит, что еще годик, и он восстановит память. По-крайней мере, он больше не кидается на решетку, провожая ее глазами. Для него сейчас все женщины прекрасны - и всем сестрам он улыбается, но никаких собачьих привязанностей. Джессика ушла также из института - просто написала заявление и ушла. Больше я ее там не видел. Чего ей увольняться, я не понимаю. Я могу понять, почему она бросила работу в клинике - ясно дело, но зачем было бросать преподавательскую работу? Я слышал от Сиси, что она пьет как сапожник. Что с нее взять, у Джессики тоже, похоже, не все дома. Наверное, чувствует свою вину по отношению к Мэтту. Я пытался ее навестить, но она была сильно пьяна и так орала на меня, обзывая меня на чем свет стоит, что я поспешил уйти. Она стала страшная, совсем не мечта Мэтта - в помятом халате, лицо желтое, бледное, волосы свалялись. Чудеса, как человек может превратиться в быдло за несколько месяцев. Теперь бы она Мэтту не понравилась. Так ей и надо. Ее, конечно, даже жалко немного, но она сама во всем виновата.
Хотя мне на нее плевать - хочет человек себя угробить, так пожалуйста, пусть. Но Мэтту не легче от этого - он все также просто сидит. Иногда спит. Меня правда, начал узнавать, машет мне рукой - неуверенно так. Врачи говорят, что он помнит только обрывки обо мне, поэтому не уверен, стоит ли меня признавать. Я для него как знакомый, которого он просто регулярно видит, поэтому привык. Но это уже хоть что-то. У него образовались пролежни от лежания на одном месте, так что теперь его насильно укладывают набок и дают нижнее белье с тальком. Заботятся. А я смотрю на этого бедного парня, и думаю, что он все же немного отмщен. Его мучительница сейчас тоже не в лучшей форме. Слух идет, что она вышла замуж за местного начальника хиппарской коммуны - во парочка! Да, девчонка покатилась. Кстати, Джессика и ее новоявленный муж уехали из нашего города куда-то. Говорят, у них какое-то дело в Детройте. Скатертью дорожка.

…
Прошло уже полгода с момента описываемых мною событий. Я собираюсь по окончании пятого курса жениться на Сиси, завести семью. Я хочу сына. Сиси тоже хочет. Она такая красивая. Мы снимаем милый домик на окраине города, у нас все хорошо.
Мэтта пока еще не отпускают из клиники, хотя он уже ходит на прогулки в больничном дворе и ведет себя как человек, просто потерявший память. Слава богу, он начал говорить. Знаете, как я был рад, когда он назвал меня по имени! Просто счастлив, как ребенок. Мэтт улыбается теперь уже совсем по-другому - не как идиот, а как обычный парень, молодой, сильный, пусть и слегка больной на голову. Теперь он просто невинный дурачок, но это совсем не так страшно, как то нелепое счастье, что отражалось на его лице, когда Ледышка была с ним. Не хочу эту стерву называть по имени. Хорошо, что она уехала. Мэтт уже может играть в какие-то игры с другими пациентами, он как маленький ребенок, словно для него все еще только начинается.
Обычно в таких рассказах пишется, что Джессика умерла, и ее родителей видели в трауре, чтобы нагнать на читателя жалостливую атмосферу, но у меня ничего такого для вас нет. Я ничего не слышал о Джессике с тех пор, как она уехала. Детройт далеко отсюда. Наверное, у нее все как у всех - муж, дети, скандалы… Ну да черт с ней.
Я живу, Мэтт медленно идет на поправку. Когда Мэтт выздоровеет, если ничего не случится, моему сыну будет уже несколько лет. Они смогут играть друг с другом.
Я одного боюсь - лишь бы Мэтт, когда к нему вернется память, не вспомнил про Джессику. Врач сказал мне, что это, вероятно, возможно, но никто не скажет, что с ним будет в этот момент. Но я думаю, что лекарства дадут о себе знать. Его нервы и психика под постоянным влиянием таблеток, ему будет легче. Мы просто скажем, что Джессика - это персонаж сказки, красивой сказки, которую мама, которую он не помнит, читала ему в детстве. Мы с Сиси выделим для него комнату, он будет жить у нас.

Ты только выздоравливай, Мэтт, дело за малым.


Ну вот, Джессика исчезла из жизни Мэтта и его друга. Ее ждет еще будущее. Определенно, Джессика – моя любимая марионетка!




13. Мы снова встречаемся с Джессикой. Ее красота ушла, ее молодость увяла – и все это моя работа, выполненная чужими руками. И я не дам ей жить спокойно – я знаю, что она моя.

Шесть месяцев

Долго ли тебе скитаться, отпавшая дочь? Иеремия, 22:31

Боль можно стерпеть, а вот зуд стерпеть нельзя. Чжан Чао


- Вы не видели Джессику с тех пор, как она уехала в Орегон?
- Почему, я приезжала к ней пару раз, когда ей были нужны деньги.
- Почему она не вернулась к вам?
- Она не хотела возвращаться, она все твердила, что там у нее слишком большой грех, и что она многим причинила какое-то зло.
- Но у нее не было никаких судимостей, у нее не было даже штрафов за неправильную парковку.
- Она всегда была порядочной девушкой… ну, до того момента, как спилась.
- А почему она начала пить, вы не в курсе?
- Понятия не имею - ее друзья позвонили нам и сказали, что видели Джессику пьяной в парке возле какого-то памятника. Это для нас был шок. Наша девочка - и пьяная? Да она спиртное ненавидела.
- И как вы думаете сами, что могло послужить тому причиной?
- Пьянству? Может, ее работа в психушке. Наверное, она там насмотрелась всякого. Мы сразу предупреждали, что ее ничего хорошего там не ждет. Надо было выйти замуж за хорошего парня и завести семью, а не…
- Но в лечебнице все было хорошо? Она была на хорошем счету и даже собиралась стать врачом, не так ли?
- Это правда, мы даже радовались этому, но все равно нам не хотелось, что бы она там оставалась. Мы глубоко внутри были против. Знаете, родители чувствуют такие вещи.
- А ее знакомства, в колледже, в лечебнице?
- В колледже у нее даже парня не было, что вы! Она ведь такая скромная. У нее были подружки, и то не близкие, она иногда гуляла с ними, ну, праздновала дни рождения, сидела с ними в кафе, но не более того. А в лечебнице? У них лечился один парень по имени Стив, вы должны его помнить, он убил свою девушку, и загремел в психушку..
- Я в курсе, он был осужден, но признан невменяемым.
- Ну так вот, он писал какие-то рассказы или что там еще, а дочка сильно интересовалась этим его творчеством..
- Там было что-то странное, в этих произведениях?
- Да ничего, ерунда без смысла, написано психом, там даже сюжета нет. Ну, у нее еще были пациенты, но я их имен не помню. Просто про этого Стива он часто говорила.
- Вы думаете, что Стив мог послужить причиной ее резкого срыва?
- Может быть, хотя он был совсем безобиден.
- А как она познакомилась с Лесситером?
- Этот придурок просто снимал ей квартиру на окраине, потому что Джессика уже не могла жить рядом с работой, так что она переехала к этому хиппи.
- И когда они поженились?
- Это было совсем неожиданно, она просто позвонила, что выходит замуж и уезжает в Орегон.
- Вы не пытались ее остановить?
- Куда там, когда я сказала, что приеду к ней, то она накричала на меня и сказала, чтобы я не мешала ей жить.
- Так вы потеряли с ней контакт, кроме тех встреч, когда передавали ей деньги?
- Да, я узнала ее адрес лишь тогда, когда она написала мне письмо с просьбой помочь деньгами.
- И как она живет?
- Ой, бедно, вы знаете. Она развелась с этим хиппи, и живет с каким-то типом, работает в магазине, торгует всякой всячиной. Мы желали для нее лучшего, поверьте. У нее было большое будущее.
- А тот, с кем она живет сейчас? Как у них дела?
- Да как, как - как кошка с собакой, он вообще какой-то нервный, один раз я его видела, он таким мне показался неприятным. Джессика тоже - палец в рот не клади. Но как-то живут вместе уже несколько лет. Может, она его любит.
- Вы не пытались ее вернуть на старый путь, вернуть к психиатрии?
- Ой, нет. Мы побоялись. Она от этой психушки совсем с катушек слетела, так что мы ей не напоминаем.
- А они не собираются заводить детей?
- Насколько я знаю, нет. Хотя не мешало бы, все же ей не восемнадцать. Учитывая, сколько она пьет, потом может быть поздно.

Начался новый день. Противные белесые лучи солнца заползали в раздраженные от слишком мягкой подушки глаза, и жгли роговицу. Он перевернулся на другой бок – бок болел, так как он его отлежал. Он, кряхтя, сел на кровати. Спина болела, он слишком долго спал в одной позе. Вчера допоздна смотрел телевизор, лег спать часа в три ночи. На улице пела какая-то дура. С чего это ей вздумалось распевать оперу? Утро выходного дня, люди хотят выспаться. Чертова идиотка, никаких понятий нет.
В сон клонило даже тогда, когда он поднялся на ноги. Тапочки оказались загнаны под кровать, и ему пришлось нагибаться и лезть за ними туда, согнув больную спину, придавив больной бок и став на распухшие после сна колени. Он чихнул, пыль попала в нос. Проклятые тапочки, за каким дьяволом они могли туда залезть. Черт, он же ставил их как надо ночью. Наверное, это все тупой кот. Хотя какой кот, животных он давно не держал. Он натянул тапочки на ступни, прошлепал до окна и завесил его занавесками, которые застряли где-то наверху в убранстве колец и креплений - ему пришлось злобно дернуть ткань, чтобы вырвать ее из этой путаницы, при этом одно кольцо оторвалось. Его так и тянуло сорвать все эти тряпки и вышвырнуть подальше.
Потом он пошел умываться. Вода еле текла - муниципальные работники уже два дня приносили свои извинения за работы, которые они проводили за два квартала от них. Плевать он хотел на их работы - украшают чертов город, наверняка отгрохают очередной парк развлечений да напихают туда вонючих дискотек с пьяными подростками. Он вытерся полотенцем. Его давно надо было постирать, потому что оно стало жестким от многодневного использования, и ему пришлось долго искать чистый участок, чтобы протереть им мягкую кожу под глазами. Он посмотрел в зеркало - круги под этими самыми глазами были уже почти черные. Это оттого, что этот долбаный район долбаного города встает даже в выходные в восемь утра. Еще эти шавки, вечно злющие, некоторые даже осмеливались выть. И их никто не хотел затыкать. Еще эта дура, что поет свою проклятую арию. В восемь утра субботы. Субботы! Выходной день, так вас всех. Маменькина дочка! Да ни одна работающая девушка не начнет в восемь утра после работы распевать свои вонючие серенады. А эта явно нигде не работала, спала ночью хорошо, и для нее давно уже день, и она думает, что и все другие, как она - встали и радуются жизни. Да чтоб она сдохла. Это тебе не музыкальный класс.
Погода тоже была отвратная. Вроде осень, а жарко как летом. Хорошо еще, у него квартира большая и широкая, есть, где гулять воздуху. Он вышел из ванной, споткнувшись о плинтус. Что за идиотизм - спотыкаться в собственной квартире. Он подошел к холодильнику. Хотел открыть, но есть совсем не хотелось. Даже немного тошнило, как всегда по утрам. Это тоже – плод одинокой жизни, жрал с утра до вечера всякие чизбургеры да салаты из коробочек. Гастрит.
Он все же открыл холодильник. Яйца, надоели до зеленых веников. Салат, вчерашний, недоеденный, невкусный, запах противный - какой придурок туда положил спаржу? Написано же - стандарт. Какой это к чертям, стандарт, если в нем - спаржа, которую не все едят? Тьфу! Еще варенье, что привезла бабка из Хьюстона. Доесть бы эту гадость, а то спросит, почему он не ест ее варенья. Да потому что, бабушка, твое варенье - дерьмо. Его любимое, клубничное, она умудрилась превратить в какую-то слишком сладкую кашу с подгнившими ягодками внутри. Делать ей нечего, вот и кормит всякой гадостью внучка. Теперь вот сиди, каждый день жри это вот, вроде как оно тебе очень нравится. Надоело.
Ну и что ему делать в этот выходной? Сидеть дома? Да с ума сойдешь от тоски. Телевизор вообще пора выкинуть - к чему телевидение, если там одни передачи для старух и чокнутых домохозяек с их нелепой Опрой, которой самой бы недурно к психиатру. Бабье! Что с них взять? Запросы - с земной шар размером. А что взамен? Не нужны были ему их вселенские жертвы. Да плевать он хотел, хорошо ли ей. Раз она считает, что секс с ним для нее - большой труд и вообще одолжение, так нечего и мечтать о полноформатных играх и каких-то ласках. Ставишь себя как товар, вот с тобой и обращаются, как с товаром. Мнит из себя домохозяйку, дура, а сама - то не буду, это не мое дело, а это вообще ты должен сделать. Мой дом, что хочу, то и делаю, подумал он. Хочу в стены дротики кидаю, а хочу пиво пью. Права качает, как жена. Замуж за него хочет. Ага, с радостью, дорогая, вот тебе клятва, вот тебе колечко, вот тебе фата, вот белое платье. Неплохо бы еще и белые тапочки и урну для праха. Сегодня она обещалась притащиться вечером, принести какой-нибудь фильм. Очередную слезливую ерунду, да еще семидесятых годов. Его от «Звуков Музыки» тошнило, от этих песенок – «Вот тебе шестнадцать, а будет семнадцать…» Позорище, терпит ее только потому, что ее можно без проблем оформлять каждую ночь. Но она и не богиня красоты, чтобы права качать. Да кто ж на нее, кроме него, посмотрит - какой-нибудь забулдыга из клуба? Пусть идет, он ее не держит.
Впрочем, эти мысли не так уж часто его занимали.
Просто сегодня было на редкость отвратное настроение.

Пару дней назад к соседке приехал какой-то хахаль, вон выходит из их двери. Видно сразу, что идиот - романтик хренов, еще бы с цветами был - морда счастливая, словно бы он там встретил любовь всей своей жизни, в которую он, конечно, верит. Все они, с такими лицами, верят в это дерьмо.

А сегодня у соседей паника. Сначала эта дурочка опять пела, а потом раздались крики, истерика, паника - ну все как всегда там, где полно бабья. Вызвали скорую, и он видел, как девчонку увезли на носилках. Девчушка вроде ничего. Хотя, что от этого толку. Неужто концы отдала? Во время пения, что ли? Вот будет ей урок, не будет вопить в восемь утра в воскресенье. Скорая еще эта, с мигалками - только панику поднимают, кретины. Чуть ли не весь район сбежался - быдлу интересно, как кому-то плохо. Они же никому подохнуть не дадут без своего участия. Мерзкие рожи, все что-то обсуждают. Завтра будут косточки перемывать. Только дай в чужом белье порыться. Порыться, пятачком поглубже! Что женщины, что мужчины - мужья, идиоты, сами как бабы стали, подкаблучники хреновы. Тут еще Джессика про эту девчонку все уши прожужжала, дескать, что-то с головой, и то, и се. Да плевать он хотел, с головой у нее проблемы или с задницей. Да пусть умрет, или живет до старости - ему-то какое дело. Джессика так печется о ней, будто она ей сестра. Еще обиделась, когда он попросил ее перестать нести пургу про эту девку. Пусть себе подыхает, раз у нее судьба такая. Неизвестно, как сами будем подыхать. Может, еще похлеще будет. Джессика разобиделась, полчаса не разговаривала. Еще эта ее прическа дурацкая, челку зачем-то сделала. Модно, говорит. Да куда там, модно - просто глупость. А волосенки - то жиденькие, выглядит глупо. Он никогда не любил челки – рано или поздно она все равно отрастает, в глаза лезет, со лба постоянно надо убирать и все такое прочее. Повариха из нее тоже так себе, все у нее подгорает. Хорошо еще, что она сама это пережаренное ест. Посадит себе печень, вот увидит. Лишь бы не начала бодягу о том, что как ей хорошо было в Бостоне, в ее дурдоме, что там работа была творческая, интересная, и т.п. Очень хорошая работа, прямо скажем, с психами возиться. Сама же оттуда сбежала, да и пила она там по-черному.
Сколько он ей говорил - не пей, станешь в свои тридцать ведьмой, а ей все равно. Дескать, у нее проблемы на работе, и ей пришлось уйти. А как ты хотела, дура - с психами долго не поработаешь, а то сама дурой станешь. Рассказывала ему про какого-то Стива, какого-то Мэтта и про друга этого самого Мэтта. Он терпеть такого не мог, какие-то идиоты ей дороже всего. Память, говорит. Что же ты сбежала от этой памяти, как от огня? Забыла все плохое, а сейчас идеализирует. А кому же ты сейчас нужна, пропитая дурочка с кожей, желтой, как сигаретный фильтр? Сама испоганила свою жизнь, а потом все виноваты, кроме нее. Он так и не понял, почему она ушла из психушки в Бостоне и принялась пить. Дура, что с нее взять. Говорила, проблемы, да еще какие - ах да! - психологические. Говорил же он - с психами поведешься… Причем и Мэтт, и Стив, и там еще один - это редкостные идиоты! Что взять с девушки, у которой такие друзья? Показывала ему фотки старые, вся такая фифа, в деловом костюме, волосы уложены, прямо красавица. Ему-то она досталась уже не новая. Жила с горе - мужем, вонючим хиппи - а там, само собой, и травку стала курить, как последняя наркоманка. Хорошо, что бросила эту дурь. С мужем через полгода развелась, он и выкинул ее из своего дома. Теперь вот живет с ним, работает в магазине, торгует всяким разным. И это бывший кандидат наук в психиатрии! Тьфу. Вот до чего людей доводит дурной характер, глупость и вредные привычки. И вот такой вот облезлой, как дохлая кошка, раздерганной и нервной, она ему и досталась. Небось, была недотрогой, когда в костюмчике ходила, а теперь, как форму потеряла, враз забыла обо всем. Женщины! - когда не перед кем больше задом крутить, то можно и с таким, как он. Но сегодня обошлось без воспоминаний, все внимание этой чертовой болезной соседке - не может успокоиться, думает, что та может не выжить. Да выживет она, это же бабье - у них в спине кольнуло или голова чуть сильнее мигрени болит - и сразу давай скорую, смешно даже. Эта певичка еще будет его доставать своим вытьем по утрам, Монсерат Кабалье нашлась. Хотя певичка-то симпотная, вот такую бы ему, чистую да молодую - а не ту, что сейчас, Джессику. И имя-то у нее какое длинное, противное - а сократить - получается, как у мужика. Гадость. Смешно будет, если девчонку увезли в психушку, а не в госпиталь. Он поделился с ней этими мыслями, но она опять надулась, дескать, слишком это жестокая шутка и обижает и ее, и девушку, которая, может быть, умрет. Боже, и такое вот приходится терпеть. Хорошо еще, что быстро отходит. Ха-ха, вот бы посмотреть на морду паренька, который придет к этой «Кабалье» - а ее нет, она в реанимации. То-то весь этот романтический флер живо с него смоет.

Еще Джессика любила смотреть телевизор за едой, и вечно какое-нибудь бабское шоу, что-то про уважение к женщине и прочую хрень, про мужиков, которые все гады. Вот зачем при нем это смотреть? Он ведь тоже, как никак, мужчина, все эти наезды и к нему относятся. Он сидел с ней на диванчике и смотрел каждодневную волынку Опры. Эта негритоска вообще его бесила. Но куда там, его бывшая кандидатка наук всегда обсуждала с ним какие-то проблемы из передачи. Нашла, чем грузить - своего дерьма хватает, чтоб еще чужое возить, но нет - она как все зеваки- дай посмаковать чужие проблемы. Но ничего, скоро вечер - пусть только попробует сказать про больную голову, это не прокатит. Кровать тоже тесновата, того и гляди, упадешь с нее и разобьешь себе лоб. Джессика вечно ворочалась во сне - ей снились кошмары. Про что, она не говорила никогда - дескать, не помнит. Ага, так он ей и поверил. Небось, все ее психи к ней во сне приходят. Вчера вечером ее пришлось уговаривать. Неслыханная наглость. Она его девушка, или кто? За красивые глаза нечего на его диване сидеть, сказал он. Не в сердцах, он так и думал. Зато он был с ней чуть подольше, чем обычно, но ей все равно все не так, все не этак, так что он отвернулся и заснул - как только, так сразу. Ничем ей не угодишь.

***

Он прогуливался по парку. Двое полицейских стояли и болтали о чем-то. Рядом какой-то человек выгуливал свою собаку. Детишки бегали друг за другом. Парк, что тут скажешь. Сборище шумных идиотов, даже негде посидеть без того, чтобы не бегали чьи-то детишки, черт бы их побрал, Пиноккио недоделанные. Или чья-то шавка будет бегать и лаять. Никакого тихого места. Еще лавочки поставлены друг против друга, сядет кто напротив - и пялься на него. Отвратительно. Что за идиотский парк, тоже сказано, отдых. Отдохнешь тут. А вот вообще - подростки включили свой кассетник, заиграла тупая металлическая музыка. Идиотский рев, только по нервам бьет. Он быстрым шагом покинул парк, и пошел по асфальтированной улице. Улица была пуста, лишь редкие машины проезжали мимо. Идиотизм, выйдешь из парка, и попадаешь из шумного гвалта в царство мертвых, ни одной живой души. Может, и хорошо, что никого нет, но все равно бесит. Не город, а сплошной идиотизм.

Он поднимался по лестнице на самый верх. Чертовы ступеньки были истерты, концы были обколоты, и нога соскальзывала. Лифт, конечно, не работал, куда уж тут, в этом драном городишке, чему-то работать.. Проклятье, у него нет даже кепки, которую Джессика, дура эдакая, постирала, когда ее поганый кот туда нагадил. Нет, все-таки кот у них с Джессикой был. Наглый рыжий гуляка, который дома появлялся лишь поесть да навалить кучу в его тапочки.
Он поднялся на последний этаж, открыл скрипящий люк и вылез наверх, зацепившись за крышку люка плечом. И здесь все не слава Богу, подумал он.
Весь город был как на ладони. Солнце било по глазам. Ветер свистел в ушах, задувал в глаза, слезы застилали видимость. Что он здесь делает, он не знал. Он сел на каменную приступку у большой антенны. Антенна больно упиралась в спину, он отодвинулся вправо. Слегка тошнило. Он закрыл глаза, слушая лишь ветер вокруг себя. Зачем ему такая поганая жизнь, прыгнуть бы сейчас, и все - он лепешка. Да ведь все равно все будет не так как надо, еще не умрет, а просто останется калекой на всю жизнь. Разве это выход, вот утопиться надежнее, но воды он боялся еще больше, чем ненавидел жизнь. Как бы избавиться от Джессики так, чтобы никто не заподозрил его? Не убивать, конечно же, а вот как бы вывести ее из себя, не говоря при этом ничего.
Надо узнать про ее прошлых знакомых, кто там у нее был в Бостоне.
Надо позвонить тем, кто ее знал - пусть ее прошлая жизнь вернется к ней, и она погрязнет в ней, а он вышвырнет ее из дома, чтобы она сама разбиралась со своим делами… Нет, не так - глупо, она будет искать у него поддержки. А вдруг она слетит при этом с катушек - тогда ее можно будет выгнать, сославшись на то, что она психованная. Это вариант, но его надо хорошенько обдумать.
Он сидел и думал, и ветер теперь уже залетал ему в нос, раздражая слизистую оболочку. Он начал чихать. В горле запершило. Нигде не спрячешься, нигде. Он напишет ее матери… он что-то придумает, чтобы избавиться от Джессики… над его головой пролетела стая птиц, издавая противные каркающие звуки, спина устала от той позы, в которой он сидел. Нос чесался оттого, что он постоянно тер его пальцами в процессе размышлений.
Надо узнать, куда делся ее бывший муж, и позвонить и ему тоже.
Надо приехать в Бостон, обойти всех ее нелепых подружек и уговорить их встретиться с Джессикой.
Надо … в желудке заурчало - он с самого утра ничего не ел, потому что Джессика опаздывала на работу.
Она наверняка бросила свои шмотки на кровати, и ему придется их убирать.
Он встал с каменного постамента и поплелся в сторону люка, шаркая ногами о бетон, и этот звук отзывался в ухе противным эхом.
Но поездка дорога, и как объяснить Джессике все это, что сказать друзьям и знакомым - что Джессика больна? Что Джессика совсем тронулась? Нет, сначала надо…
Его осенило.
Сначала надо начать почаще поить Джессику всяким горячительными напитками и дать ей в этом волю.
Пусть пьет, сколько пожелает, а потом надо доводить ее по пустякам, чтобы она почаще кричала на него, надо создать основу для истерики; она будет кидаться на него, если он ее хорошенько разозлит, и потом он заявит в полицию, и об этом будет знать весь город, надо будет съездить к родителям и друзьям Джессики - или позвонить и сообщить, что их дочь невыносима, что она психованная, что у нее не в порядке с головой, как все и думали.
Над левым глазом что-то болело.
Надо будет именно так и сделать, обязательно, это замечательный план!
Сегодня надо придумать повод, пусть Джессика пьет вволю, пусть напьется, как ей давно хотелось, ей же хотелось этого, он знал.
Он чихнул, неприятный комок застрял в горле; он глубоко вздохнул, сплюнул, но противный привкус во рту остался, в носу зудело. Он мог простыть здесь, на этом ветру. Надо срочно слезать с этой долбанной крыши, а то он подхватит здесь воспаление легких, или что еще хуже.
План по избавлению от надоевшей подружки был разработан, правда, без деталей, в общих чертах, но это был все-таки план.

- Выпей, милая, - он придвинул к ней стакан бурбона. Не рюмку, а целый стакан.
- Ты же против того, чтобы я пила, - удивленно сказала Джессика.
- Я решил больше никому ничего не указывать, - сказал он. - Я устал оттого, что я превращаюсь в командора.
- Это верно, ты в последнее время совсем стал правильный, - улыбнулась она.
- И это мне надоело, - улыбнулся он, - Пей, милочка.
Она отхлебнула. Первый глоток на пути обратно в Бостон, подумал он. Или еще куда, но главное - отсюда.
- А чем закусить, у тебя найдется? - спросила Джессика, изо рта ее пахло только что выпитым бурбоном; он с отвращением зажмурился, она этого не заметила.
Он встал с кресла и пошел к буфету. Дверца буфета была липкой - Джессике было не до таких мелочей, как вытирание ручек мебели - ей вообще было на все наплевать. Он обтер руку о штаны. Взял батон, паштет, консервный нож и вернулся к Джессике, та еще отхлебнула из стакана.
- Держи, - сказал он, поставив все, что нес в руках, на стол. Джессика открыла банку и намазала паштет на кусок батона, который она оторвала руками. Начала есть, а он следил за ней, не говоря ни слова.
- А ты почему ничего не пьешь? - спросила она.
- Желудок болит, - соврал он. На самом деле он был немного загипнотизирован картиной того, как Джессика пьет.
- Ну как, бурбон хороший? - спросил он.
- Ничего, терпкий, - ответила она с набитым ртом. - Тебе стоило бы попробовать.
- Я же сказал, что у меня желудок болит.
- Но так скучно пить одной.
- Включи телевизор - там наверняка твоя любимая Опра.
- Ничего она не моя любимая, мне гораздо больше нравится…
- Да все равно, если тебе скучно, включи телевизор.
Она пожала плечами и, встав из-за стола, подошла к телевизору, взяла пульт, включила телевизор. Шло какое-то ток-шоу, опять обсуждалось что-то бытовое.
Он ведь тысячу раз говорил ей не класть пульт возле телевизора, когда его надо класть на стол, чтобы не бегать за ним к телевизору.
- Хочешь, переключу канал? - спросила она у него.
- Нет, смотри.
- А я хочу смотреть вместе с тобой.
- Окей, найди что-то интересное.
Пока она щелкала пультом, он налил еще полстакана бурбона, первый она уже выпила. Быстро. Не надо наливать полный, а то она решит, что он ее спаивает,
- Ты мне уже налил? Спасибо.
- Да чего там. Есть что интересное по каналам?
- Футбол, если хочешь.
- Не хочу, это только мне интересно, мы же хотим посмотреть вместе.
- Окей, тогда давай… - она щелкнула пультом. - Вот новости.
- Окей, давай новости.
Он поймал себя на мысли, что рядом со спиртным Джессика нравится ему гораздо больше, чем раньше. Возможно, что стоило ей больше позволять пить раньше. В местных новостях сообщали о смерти какой-то Мэри Уилкинз, которая скончалась в местном госпитале от каких-то проблем с мозгом.
- Это не наша соседка? - спросила Джессика.
- Да черт ее знает.
- Да, это она, видишь, вот ее мать показывают.
Верно, телевизионщики опять смаковали чужое горе, плачущая навзрыд женщина и вправду была его соседкой. Он видел ее иногда, когда подбирал почту, и однажды они поздоровались в супермаркете.
- Это ужасно. Мэри была такая милая девочка… - пробормотала Джессика.
- Да ладно, это судьба. Кто так умрет, а кто иначе. Все там будем, - сказал он. Его начала мучить изжога, растекаясь под ложечкой липким ядом. Черт, надо заесть. Он взял кусочек батона, намазал его паштетом и съел.
Джессика не отрывала глаз от экрана. Медицинское прошлое дает о себе знать. «Полиция разыскивает скрывшегося молодого человека, который гостил у нее и исчез незадолго до происшествия…»
- А ее не убили? - спросил он.
- Может быть, здесь дело темное, - сказала Джессика, отправляя внутрь себя остатки бурбона. Впрочем, потом шел сюжет о местном зоопарке, и Джессика умилялась морским котикам и медвежатам.
Он сидел на диване и думал, думал, думал, пока Джессика увлеклась новостями. Она выпьет сегодня, а завтра бутылка кончится, надо будет увеличить расходы на спиртное. Пусть сама выберет. Да, надо будет сходить с ней в магазин и купить. Самого легкого можно и самому выпить. Пятьдесят грамм коньячка ему не помешают. И не повредят. Она пусть пьет, сколько пожелает. Он встал и пошел в туалет, а Джессика улеглась на диване с пультом в руках. Она как -будто ждала, чтобы он ушел, и потом сгони ее оттуда. Когда он вернулся, она уже спала, положив голову на руку с зажатым пультом. Телевизор орал на всю громкость. Он подошел к вопящему ящику и выключил его. Потом хотел было перенести Джессику на кровать, но передумал. Черт с ней, пусть валяется. Он лег на кровать и погрузил голову в мягкое тело подушки так, что даже уши оказались скрыты ее пухом. План сработает, она ничего не заподозрила, просто выпила то, что он ей предложил. Но спокойно поспать ему не удалось, пьяная Джессика пришла к нему и начала приставать, как последняя шлюха, а он так хорошо спал. Ему снился сладкий - пресладкий сон о том, что он потерял тело и стал одной черной тенью… но тут пришла она, и ему пришлось дать ей то, чего она сейчас так хотела. Чертовы бабы. Пока не напоишь… ишь ты, как разошлась. Правда, от нее разит спиртным. Что ж, пусть лучше так, чем сцепив зубы.

На следующее утро он лежал без сил в постели. Джессики не было дома. Он кинул взгляд на настенные часы - было уже одиннадцать, она давно на работе. Он выглянул в окно - у соседей, как и он и думал, полон двор народу, все в черном. Похороны. Только бы не постучались к нему, еще этого дерьма ему не хватало.
…Все-таки в дверь постучали. Так он и знал. Ну зачем ему это, чужие смерти, чужое горе. Пусть сами там живут, как знают. Он не открыл дверь, и вскоре стук прекратился. Слегка отодвинув занавеску, он наблюдал, как соседка уходит от него и присоединяется к группе мужчин в черном. Так, ясно, хотели напрячь его тащить чертов гроб. Что, совсем родных нет, надо обязательно повесить это на него? Ну и что, что они соседи. А потом ехать на кладбище, делать вид, что ты расстроен, это отвратительно. Он пошел в ванную. Джессика оставила свое мокрое белье висеть прямо над умывальником. Он же сто раз говорил ей, что этого не надо делать. Он умылся, почистил зубы старым зубным порошком, от которого его чуть не стошнило, и снова направился в спальню, следить за компанией в черном. Похоронная процессия удалялась вдали, кто на машинах, кто пешком. Пусть идут куда подальше.
Весь день он валялся на диване, листая газеты и пялясь в телевизор. Проклятые газеты, пишут явный бред - мол, монашка решила утопиться, но каким-то чудом спаслась, и теперь верит, что ее спас сам господь бог. Какая чушь, явно высосано из пальца. Для повышения рейтинга они придумают любую глупость – и ведь кто-то в это верит! Чересчур свежая газета испачкала ему пальцы. Вот черт, надо мыть руки. Потом он оделся, надел кепку, чтобы солнце не било в глаза, и вышел - надо было купить спиртное для Джессики. Пусть будет для нее сюрпризом.

Супермаркет был большущий, всюду работали кондиционеры. Он сразу начал чихать, проклятая крыша. Дернул его черт туда полезть. У молодчика за прилавком он спросил, какое спиртное больше всего подходит девушкам. Продавец вынес ему бутылок пять разных коньяков, ликеров и вин. Он взял их все. Пусть Джессика только попробует воротить нос. Надо еще взять закуски, ну там, булочек. Он принес все это добро домой, и проклятый пакет натер ему руку, вот на что он идет ради этой дуры.
Джессика страшно обрадовалась тому, что он купил. Он предусмотрительно выставил все это на стол, и ждал ее. Когда она открыла дверь, он приветствовал ее возгласом «та-та!» имитируя звук труб. Джессика бросила сумочку на пол и буквально кинулась ему на шею. Сегодня он был молодцом.
Вино они пили вместе, он выпил совсем чуть-чуть, полбокала красного, она же откупорила ликер. Она пила эту оранжевую жижу с удовольствием, он же не мог к этой гадости даже прикоснуться. Впрочем, дело было не в этом. Она даже не спрашивала, почему он такой щедрый и почему позволяет ей это. Пока он наливал да подливал, она не спрашивала.

На следующий день они вместе с Джессикой были в магазине вместе. Она мило улыбалась продавцу, мило улыбалась ему, мило улыбалась прохожим, она была всем довольна. Ее лицо словно светилось. Ты смотри, чертова алкоголичка - прямо вся расцвела. Главное, чтобы не строила глазки прохожим, этого он не потерпит. Она выбрала себе несколько бутылок, при этом вопросительно посматривая на него - дескать, не против ли он? Вот дура баба, сказал же сто раз, что не против. Дома она снова напилась, после чего отрубилась на диванчике, как всегда.

Но вот что было странно - согласно его плану, надо было каким-то образом ее выводить из себя, устраивать скандалы, как он и задумывал, в общем - всячески ее провоцировать на агрессивные поступки, попытаться ее довести до белого каления… но теперь у него не хватало на это духу - Джессика настолько хорошо себя вела и не вспоминала о всяких мелочах, что он как-то не решался нарушить этот тихий, пьяный мир, воцарившийся в их быту. Вот уже вторую неделю она пила и пила, регулярно ложилась в постель пьяной вусмерть, но, несмотря на это, почти всегда устраивала в постели ураган, словно алкоголь придавал ей сил и желания. Это ему нравилось. Даже очень. Он думал, что секс ему противен, и что ему нужна другая, но теперь он наслаждался тем, что есть. Это было для него странно.

Спустя месяц он заметил, что круги под глазами Джессики стали чернее, все-таки сказывался нездоровый образ жизни. Она начала жаловаться на плохое самочувствие, а в прошлое воскресенье пропустила работу и осталась дома, весь день похмеляясь пивом. Она стала зависимой, и пила уже по два - три стакана виски в день, заглатывая их почти автоматически, словно это было какое-то лекарство. Ее пьяное состояние было приятным для него - она не кричала, не ныла, не заводила долгих разговоров, чаще улыбалась, но дом был запущен, вещи не стирались, полы он подметал сам, мыть тоже приходилось ему. Он хотел наорать на нее, но в пьяном состоянии она была слишком мила и безучастна ко всему, так что кричать становилось бессмысленно. Она напивалась сразу, как приходила домой - хватала рюмку, бутылку, садилась за стол и глушила стопки одну за другой. Он не препятствовал ей. Джессика вялая, безвольная, ведущая себя, как дурочка, ему импонировала, он делал с ней что хотел, как хотел, как его душе угодно. Она даже не сопротивлялась, ей даже нравилось. Может, хозяйство и было запущено, здоровье Джессики оставляло желать лучшего, но они были вдвоем, и были счастливы, как два хиппи во время Вудстока, обожравшиеся травы и валяющиеся на солнышке. Он заметил, что больше не раздражается по мелочам, его даже не выводили из себя липкие ручки у мебели - он просто протер их тряпочкой, вот и все.

Их вечерние сиесты и ночные оргии стали привычным ритуалом. Но у всего есть обратная сторона - Джессика стремительно теряла остатки красоты. Через полгода она осунулась, как старуха, черты лица стали более резкими, кожа на скулах натянулась. В один из ночей он не захотел ее больше. Просто она ему надоела, просто она не показалась ему привлекательной.
Вот и все.
План, который он отодвинул по собственному безволию, пора было приводить в действие.
Надо было избавляться от этой вечно пьяной ведьмы, в которую превратилось его бывшая девушка. Полгода он наслаждался ее пьяным безумием, развратом и полубессознательным состоянием, но сейчас это начало его раздражать. В конце-концов, она попадет в клинику для алкоголиков, или просто уйдет к какому-нибудь завсегдатаю бара. Он разыграет справедливое возмущение, праведный гнев и так далее. А потом останется совсем один и будет делать, что хочет.

Утром он застал Джессику сидящей перед телевизором. Он сверился с календарем на стене - был вторник. Значит, Джессика не пошла на работу. Она сидела с унылым видом и глаза ее смотрели в одну точку.
- Что с тобой?
Молчание.
- Ты почему не на работе, а?
Молчание.
Он постучал пальцем по стене. Штукатурка осыпалась прямо под кончиком пальца.
- Ты почему вчера не взял меня? - спросила она. - Я больше тебе не нравлюсь?
Вот как - помнит, значит. Даже удивительно.
- Просто не захотел.
- Не ври, ты врешь, я знаю.
- Просто я устал, и все.
- Нет, не все. Тут что-то еще. Ты что-то скрываешь.
О, черт. Вспомнила про свои знания в психиатрии. Сейчас начнется.
- Только не начинай этих разговоров, я просто устал.
- С чего тебе уставать, ты весь день ничего не делал.
- Я чувствовал себя плохо.
- Значит, сначала ты устал, а потом вдруг тебе было плохо?
- Я устал, потому что чувствовал себя плохо.
- Ловко придумано, милый.
Ну все - раз она назвала его милым, значит, очень зла.
- Ты почему не на работе? - повторил он.
- Я уже была там.
- И что?
- Меня уволили, вот что! - голос у нее был злой.
- А к чему тогда был весь этот допрос?
Она промолчала, все также смотря в телевизор. Какой-то парень в бейсболке обнимал какую-то девушку и что - то говорил в камеру. Бегущая строка гласила - «Джеймс Дэвис женится на следующей неделе на своей давней знакомой Мелиссе ….» Какого черта каких-то влюбленных идиотов показывают по телевизору? Диктор что-то чуть слышно пробормотал. Оказывается, этот парень какой-то известный на всю Америку бейсболист. Тоже чушь, бейсбол - самый глупый вид спорта после бокса. В одном здоровенные дубы расшибают друг другу головы, а в другом стая идиотов бьет палкой по мячику и бегает туда - сюда.
- А почему тебя выгнали?
- Обсчиталась, за месяц вышел недобор в три сотни.
- Три сотни? Это же дохрена денег! - эта новость его поразила. Он знал, что Джессика, несмотря на свое образование, полная дура, но чтобы так…
- И где ты возьмешь эти деньги? - спросил он.
- Откуда я знаю, черт тебя бери!
- У меня нет столько.
- Если бы ты работал, а не валялся дома на диване..
- Ты же знаешь, что я получаю от родителей достаточно.
- А вот если бы ты еще и работал…
- Зачем мне это, объясни? Я каждый месяц получаю в банке перевод на пятьсот долларов, к чему еще гробиться на работе?
- Я же гроблюсь.
- А я тебе говорил, нечего там делать, сиди дома.
- Да я тут с ума сойду от тоски, что тут делать - телевизор смотреть?
- Ну, выходила бы куда - нибудь, развлеклась бы.
- У нас тут похоже на Лас - Вегас, милый? Здесь только собой торговать, здесь дыра. Это ты можешь тут днями валяться, а я так не могу. Я на работе хоть не скучаю.
- Ага, и отработала минус на триста баксов.
- Ах ты…
- Лучше бы ты эти бабки просадила в казино или в баре, чем вот так недосчитаться.
- Можно подумать, ты бы меня туда отпустил!
- Да я тебя не держу, иди куда хочешь.
- Вот видишь, тебе все равно, что со мной будет. У тебя сердца нет.
- Что ты порешь, Джессика. Не городи чушь.
- А что, не так? Только грызешь меня все время. Достал уже.
В голосе ее чувствовались слезливые нотки. Скоро, значит, заплачет.
- Ладно, не будем ругаться, скажи лучше, что будем с деньгами делать.
- Вот если бы ты работал, у нас бы были деньги.
- Хватит, черт побери.
- Не хватит, мы же ничего не оставили про запас, потому что ты плохой хозяин.
О, боже. Хочет скандала, хочет сорвать злобу на нем.
- Ну, хорошо, хорошо, я плохой хозяин. Когда тебе сказали вернуть деньги?
- До конца месяца, а пока держат у себя мой паспорт и права.
- Мммм... Попробую занять у соседки.
- Хоть какая-то польза от тебя.
- Не понял?
- Я говорю, что раз ты ничерта не делаешь, то хоть займешься чем-нибудь.
- Может, я ничерта не делаю, но тебе есть, что жрать каждый день, и вообще я больше получаю.
- Ага, от папочки с мамочкой. Маменькин сынок, размазня.
- Заткнись немедленно, Джессика, опять тебя прорвало.
- Да, прорвало. У меня день тяжелый.
- И ты хочешь сделать его тяжелым и для меня, ясно.
- Ну, так ты идешь к соседке?
Телевизор все бубнил.
- Да, пойду. Что мне еще остается? Ты, растяпа, просчиталась, а мне теперь за тебя расхлебывай. Вообще ты должна идти.
- Не видишь, у меня шок!! Знаешь, кем я себя сегодня чувствовала?!
- Это же твоя вина, заслужила.
- Хоть бы капля сострадания от тебя.
- Ты хочешь сострадания, а сама ведешь себя как истеричка. Не могу я тебя сейчас жалеть. Успокойся, тогда все будет нормально.
- А тебе лишь бы я была спокойна и молчала, да ублажала тебя.
- Я тебя не заставляю, Джессика. Можешь спать на диване, ледышка эдакая.

Тут случилось что-то ужасное, Джессика вскочила с дивана и кинулась на него, схватила руками за горло, принялась душить, приговаривая, что никто не смеет называть ее ледышкой. Ему было смешно, как она своими слабыми тонкими ручонками пыталась его задушить. Он с легкостью оторвал ее от себя, отшвырнул в сторону. Она ударилась о спинку дивана и, потеряв равновесие, упала на пол. Он отряхнулся. Безумие какое-то.
- Что с тобой такое, а?
- Ты.. гад…
- Ты давай, очнись. Я пойду к соседке, если тебе еще это надо.
Она промолчала.
- Ну хорошо, могу не ходить. Расплачивайся с начальством как хочешь.
- Сходи, - буркнула она.
- Чтобы я пришел, а ты была в порядке, понятно? - спросил он.
Джессика снова молчала.
- Я ясно выразился? - спросил он.
Джессика кивнула. Как она противно выглядит, когда плачет. Даже на женщину не похожа. Он вышел во двор. Вдохнул воздух. Он был холодным. Как все надоело. Он обошел дом и направился к соседям.
У заплаканной миссис Уилкинз денег не оказалось, все ушло на организацию похорон. Черт, вот идиот, мог бы и догадаться. Зря топал и заводил этот разговор. Еще пришлось нести эту пургу о том, что он соболезнует.
Он вернулся в дом. Джессика с печальным видом собирала остатки вчерашнего ужина со стола.
- У нее нет денег, все ушло на похороны, - сообщил он. Джессика кивнула.

Она все еще сидела перед телевизором и что-то смотрела, когда он улегся спать. Сон сморил его не сразу, и голова успела напихать в него мыслей о том и сем, так что ему всю ночь снились кошмары, невнятные, смутные, словно он своей тенью накрывает плачущую Джессику, а когда он проснулся, то обнаружил, что кровать рядом с ним не смята, а значит, Джессика не спала с ним сегодня. Он так и думал. Все в обидки играем. Если уж на то пошло, это он должен был обижаться. Что вчера было? Ах да, денежная проблема. У него нет трехсот баксов. Полсотни ему пришлют родители, но и это уже по центам рассчитано - надо заплатить за отопление, надо заплатить за электричество, в конце-концов, надо было набивать брюхо. Он подошел к дивану - Джессики и на нем не было. Куда же она делась? Наверное, поперлась выпрашивать прощения у начальства. Вот дура, это не поможет. Может, к друзьям пошла? Какие, к черту, друзья? У нее их не было. Может, знакомые из магазина - и она пошла к ним? Да не может быть, что бы она там завела знакомых.. хотя он же отсюда редко вылезает, а там неизвестно что она могла натворить, с кем угодно завести дружбу и даже роман. Завести богатого любовника, например. Ну, это он сразу отмел - с ее внешностью… хотя и не на такое клевали. Впрочем, это было бы даже хорошо - найди себе Джессика кого-то, это было бы идеальным вариантом. Он бы выставил ее из дома и остался бы чистеньким.
Надо было приводить в действие свой план.
Причем поскорее.
Повеселились, и хватит.

- Хватит пить, - сказал он ей однажды утром. Вот так, встал с кровати и сказал это Джессике, потянувшейся за утренним стаканом.
- Ой, не гуди, - сказала она. - У меня и так все болит после вчерашнего.
- Нет, не надо больше пить, - сказал он и забрал стакан с тумбочки.
- Ты что делаешь, гад? - спросила Джессика, - она хотела быть злой, но была слишком сонной, что бы злиться как обычно.
- Все, хватит. У меня не бар, и не притон, - сказал он.
- Сволочь, - пробурчала Джессика, поднимаясь с кровати. - Скотина. Я же твоя девушка, козел.
Отлично, то, что надо. В ее голосе проснулась настоящая злость. Он предвидел это. Ну, и кто сейчас психолог? Или психиатр…
Он собрал пустые бутылки и поставил их на стол. - Это еще что?- спросила она.
- Это все то, что ты больше не увидишь.
- Ты что несешь, идиот? - сказал она. - С утра вожжа под хвост попала?
- Ничего подобного, - ответил он. - Просто ты сейчас соберешь все это и выкинешь. Как первый шаг избавления от алкогольной зависимости.
- А не пошел бы ты! - вспылила Джессика. - Совсем рехнулся.
Она начала одеваться.
- Куда ты собралась?
- Пойду, подышу свежим воздухом, - ответила она.
- Не вздумай покупать выпивку, - сказал он.
- Не учи меня жить, - огрызнулась Джессика и выскользнула за дверь. Бутылки остались стоять на столе.
Он и не подумал их убирать.
...Ее не было дома несколько часов. Вернулась она сильно навеселе. То, что надо. Теперь надо закатить скандал, да погромче, чтобы соседям было слышно. Надо кричать посильнее.
- Я так и знал, - сказал он. - Ты алкоголичка чертова.- А что мне оставалось, милый? - спросила она. - Ты не разрешаешь мне пить в доме, вот я и выпиваю в баре.
- Тебе надо бросить это дело, вообще - и не пить. Ни дома, ни в барах. Ты не знаешь меры.
- Я знаю меру.
- Ничего подобного, посмотри на себя - ты вышла опохмелиться, а вернулась совсем пьяная.
- Я не пьяная, я слегка выпила, и все.
- Слегка выпила? Да ты даже не соображаешь, что такое слегка выпить, а что такое нажраться.
- И что теперь? - с вызовом сказал Джессика. - Что мне делать дома? От тебя доброго слова не дождешься, а теперь и вообще пить запретил.
- Вот потому и запрещаю, и буду запрещать, оттого ты так себя и ведешь, потому что пьешь слишком много.
- Прекрати эти лекции, святоша чертов.
- Дома ты пить больше не будешь, понятно? - он повысил голос.
- Больно надо, - ответила она. - С тобой со скуки сдохнешь. В баре хоть люди нормальные.
- Да, такая же пьянь, как и ты.
- Ну и пусть пьянь, зато с ними поговорить есть о чем.
- А о чем с тобой говорить, как не о спиртном, а?
- Да ты сам двух слов связать не можешь, валяешься на диване целыми днями, ленивый скот.
- Только в мои дела не лезь, хочу и валяюсь.
- Ах так? - возмутилась Джессика, - А я хочу и пью. Ты мне не указ.
-Вот и катись отсюда, - вспылил он. - Думаешь, твои завсегдатаи бара не такие? Ты просто с ними не жила. Они не лучше меня.
- Они хотя бы мне ничего не указывают. И я с ними не живу.
- Так будешь, если не бросишь пить, - твердо сказал он.
- Ты что имеешь в виду? - спросила Джессика после секундной паузы.
- Если так любишь свои бары, то и живи там. Мне не нужно, чтобы ты нажиралась там, а сюда приходила только отходить после пьянки.
- Ах, вот ты как? Я тебе совсем не нужна, я поняла.
- Нет, нужна, но трезвая. Понимаешь, трезвая, - это была, конечно, ложь. Джессика ему не была нужна совсем. Возможно, он зря это сказал, но нельзя себя выдавать, еще догадается.
- Трезвая? Да от такой жизни любой трезвенник станет алкоголиком!
- Я же не стал! ответил он.
- Да ты вообще на человека не похож. У тебя ни амбиций, ни стремлений, ты лентяй и соня. Тебе на все наплевать!
- А тебе не наплевать, да? Если бы ты хоть немного заботилась о своей жизни, ты бы не пила. Ты ничем не лучше меня.
- Да я пью только потому, что у меня жизни нет, придурок ты!
- Твоя жизнь, милая, кончилась тогда, когда ты стала пить что-то покрепче вина.
- Неправда, у меня до тебя, ленивый ты гад, жизнь была - я жила в Бостоне, у меня был стабильный доход, любимая работа, и все такое прочее!
- Но ты бросила эту работу, бросила свой доход, все бросила, не так ли? - сказал он. Это был удар ниже пояса, но для него сейчас был самый походящий момент.
- У меня были проблемы, из-за меня один человек сошел с ума, понимаешь? Я не могла жить с этим грузом.
- От такого поведения кто хочешь с ума сойдет.
- Да я не всегда была такой, пойми же ты. Я была лучшей ученицей колледжа, родители мной гордились, у меня были планы на будущее, - ее понесло, как всегда, когда она говорила о прошлом, - у меня были планы на будущее, я могла стать врачом, хорошим специалистом...
- Но стала пьяницей. Это факт, а не мечты.
- Это не моя вина, не моя! - воскликнула Джессика, в голосе послышались плаксивые нотки. - Один парень был влюблен в меня, а у него была слабая психика, и... - она рассказывала эту историю в сотый раз.
- Только не начинай снова эту бодягу, ты мне рассказывала это тысячу раз.
- Но ты меня не слушаешь, совсем не слушаешь!
- Вообще-то, мне твое прошлое не очень интересно. Брось пить. Или уходи.
- Бездушный ублюдок, - сказала она, но он знал, что ему есть что ответить.
- Ледышка.
Джессика застыла на секунду, словно бы ее заморозили.
Он стоял и наблюдал за ее реакцией.
Она хотела что-то сказать, но промолчала. Потом вышла, хлопнув дверью.

Дома без Джессики было как-то свободнее, дышалось легче. Он улегся на диван и включил телевизор. Лениво щелкая каналы, он думал, когда же вернется Джессика. Наверняка весь день будет пить, а поздно ночью вернется домой. Будет ожидать, что он к тому времени уже уснет. Ну что же, наверное, так и будет. Теперь надо лишь продолжать, и чем чаще Джессика будет уходить из дома, тем лучше. Главное, не дать ей понять, что он хочет выжить ее из дома. Не перегнуть палку и выглядеть обычным разозленным любовником, которого довело пьянство его девушки, вроде как он желает ей добра. Потом можно будет сказать, что ему такая девушка не нужна - пьет, гуляет, дома не появляется. Написать письмо ее родителям. Дескать, я хочу сказать вам, потому что я единственный человек, который скажет вам правду. Сама Джессика ничего не скажет, она скрывает это ото всех, даже от самой себя. Главное, вспомнить всяческие мелодраматические глупости из сериалов вроде Беверли Хиллс. То-то будет потеха.
Еще... да, еще надо добавить что-то типа «серьезно опасаюсь за здоровье и даже жизнь Джессики. Она слишком много пьет, потеряла работу, влезла в большие долги. Я стараюсь наставить ее на путь истинный. Я знаю, что вы меня не любите и даже относитесь ко мне с некоторой, вполне обоснованной неприязнью. Но поймите меня, я хочу видеть Джессику трезвой и в здравом уме. Да, она выпивала и раньше, но сейчас она уже стала законченной алкоголичкой. Дома она появляется только вечером, поздно вечером, иногда сутками не бывает дома, и я не могу ей помешать. Я знаю, что вы - единственные люди, которые могут на нее повлиять. Я думаю, ваша родительская любовь поможет вернуть ту Джессику, что мы все знали и любили. Надеюсь, что вы приедете ко мне и поговорите с ней. Только на это вся надежда…» Вот так он напишет. Это будет здорово. Надо будет только не забыть поставить подпись.

... Свой план он реализовывал с сумасшедшей придирчивостью. В этот же день он написал письмо, аккуратно заклеил конвертик, нацепил марку и отнес на почту. Опустил его в почтовый ящик в самом почтовом управлении, чтобы без накладок. Осведомился, когда же письмо будет доставлено. Сказали, что до Бостона будет идти три дня. Через три дня родители Джессики получат это письмо , и , если прочтут вечером, то решение будут принимать на следующий день. Если приедут, то приедут в четверг. Значит, желательно...нет, обязательно нужно, чтобы Джессика была дома и в полном ступоре. Черт, нахватался ее психиатрических терминов. Значит, надо ее дождаться, прикинуться, что прощает ей все грехи и напоить, благо эта дура не откажется... И держать ее в пьяном состоянии беспрерывно несколько дней.
Джессики еще не было. Значит, можно валяться на диване. Здорово. Пусть немного скучно, но все же лучше, чем слушать болтовню Джессики.

ххх

- Привет.
- Привет, - она смотрела на него вопросительно. Она ожидала скандала. Если на нее сейчас кричать, она может уйти. Надо держать ее дома.
- Слава богу, ты жива, с тобой все в порядке? - спросил он, бросаясь к ней и препровождая ее в комнату.
- Со мной все хорошо. Ты не злишься?
- Нет, конечно. Прости меня, я повел себя как идиот.
- Так ты не..
- Нет, я не собираюсь на тебя кричать. Это я во всем виноват. Я так издергался, пока тебя не было. Я даже обзвонил все больницы, я места себе не находил.
- Меня же целые сутки не было, представляю, как ты волновался....
- Милая, прости меня. Я был так неправ, - сказал он
- Я тоже не лучше, - сказала Джессика. Ее мутный взгляд потеплел. Еще чуть - чуть, и она про все забудет.
- Может, выпьешь что-нибудь? - спросил он.
Она вопросительно посмотрела на него. Черт, не переборщить бы, не перебрать, надо полегче.
- Что-то ты подозрительный какой-то, - сказала Джессика.
О, черт, неужели все пропало.
- Ты о чем? - спросил он
- Какой-то ты добренький, ты чего-то хочешь от меня?
- Нет, я хочу... не пори чушь. Я хочу...я просто боюсь, что если я скажу что-то не так, ты снова разозлишься и уйдешь.
Неплохой вариант, она купилась.
- Какой ты милашка! - улыбнулась Джессика.
На секунду в ее глазах промелькнуло старое, забытое выражение, что было в глазах у той Джессики, которую он встретил много месяцев назад.
- Давай, наливай.
Мимолетное видение испарилось. Ее не исправить. Да это и не было его целью. Он сходил на кухню, достал стаканы, бутылку бурбона, немного хлеба. Принес к столу. Джессика взглянула на него игривым взглядом снизу вверх, как провинившаяся кошка. Он разлил спиртное по стаканам, пододвинул ей один. Она выпила половину. Лицо ее сразу покраснело, глаза заблестели. Да, Джессика определенно потеряла былую привлекательность. Теперь ее не красило ничего - ни улыбка, ни довольное и умиротворенное выражение лица.
- Ты совсем-совсем на меня не сердишься? - спросила она, прижимаясь щекой к его плечу.
- Нет, конечно. Я просто рад, что ты дома. И не хочу больше спорить с тобой. Ты мне и такая нравишься. Без тебя плохо.
Слова давались с трудом.
Она отпила из стакана еще.
- Мы больше не будем ссориться, дорогая, - произнес он.
- Конечно, - сказала Джессика, наливая себе еще.
Пьянь.

В этот день все было, как всегда. Джессика напилась и отрубилась на диване. Отрубилась намертво, словно ей подмешали снотворного. Она лежала на диване лицом вниз и громко сопела. Он осмотрел на нее с нескрываемым презрением. Когда же приедут ее родители?
В дверь постучали. Кто это был, он не сомневался. Он крикнул "Подождите», а сам в спешке надел свой лучший чистый халат и пошел к двери. Джессика все лежала на диване и сопела. Он открыл дверь. Мать Джессики, пожилая уже женщина, опрятно одетая в светлый деловой костюм, вошла в комнату.
- Добро пожаловать, миссис Кламм, - сказал он с печальной миной на лице.
Она кивнула в знак приветствия и вошла.
- Вот, полюбуйтесь! - сказал он. Джессика не реагировала, лишь сопела по-прежнему. Это его ужасно бесило, но он держался - такой момент!
- И что, мне разбудить ее? - неуверенно спорила миссис Кламм. Она словно не могла поверить, что это ее дочь.
- Не стоит, - сказал он. - Вряд ли вы ее сейчас разбудите. Пьяный, понимаете ли, сон…. Пройдемте, - он жестом пригласил миссис Кламм в комнату.
Он прикрыл за собой дверь, стараясь не шуметь.
- Как давно Джесси пьет? - спросила она шепотом.
Лицо ее было печальным.
- Уже полгода, - ответил он. - И она не думает останавливаться. Я не могу на нее повлиять. Она меня не признает, муж - не родители.
- Понимаю, - сказала миссис Кламм.
- Я не могу с ней больше жить. Она ничего по дому не делает, буянит, устраивает пьяные истерики, плачет без причины. Соседи думают, что я ее бью; а я, знаете ли, не так воспитан. Женщин быть нельзя. Я в жизни своей и мухи не обидел.
- Вы хотите ... как бы, если бы вы были, ну, мужем и женой, как бы… развестись?
- Увы, да. Понимаете, я перепробовал все. Я упрашивал, умолял, даже требовал. Я даже пробовал пить с ней. Но ей на все наплевать, ей ничего не нужно, кроме спиртного. Она заливает все свои проблемы алкоголем. Джессика влезла в долги. Отдавать их ей нечем. У меня тоже таких денег нет. Она и не думает работать, а лишь напивается в барах.
- Я дам ей денег. Это не проблема.
- Вы очень великодушны. Я добавлю, если понадобится, - шаг был рискованный.
- Не стоит. Это семейное дело, я выплачу всю сумму сама.
Уфф… слава богу, честь семейства для мамаши важнее.
- Хорошо. Но я больше не могу с ней жить. Я люблю ее, но жить с ней невозможно. Вы сами смогли бы так существовать, как я? Вы только взгляните на то, что ....
- Я бы с удовольствием забрала ее домой, но она вряд ли поедет. Я ей много раз предлагала.
- Надо постараться. Не могу же я ее выставить на улицу. Она ведь так долго не протянет.
- Но домой она просто так не поедет. Она будет сопротивляться. Я знаю, она такая нервная... - в голосе миссис Кламм слышалась усталость.
- Ну, я думаю, у вас нет выбора. Иначе мне придется позвонить кое-куда, и ее заберут в клинику. О ее поведении знает весь город. Я не делал этого только из доброты, но Джессика, к сожалению, моей добротой злоупотребляет, как вы понимаете.
- Я не представляю, не представляю, что делать... - миссис Пламм была на грани слез. Неплохо, еще чуть - чуть...
Надо показать ей доченьку во всей красе.
Он, извинившись, вышел из комнаты и прошел на кухню. Подошел к дивану и резко потряс Джессику за плечо.
- Какого черта ты... - пробурчала она, переворачиваясь на спину. – Иди к черту. Я спать хочу.
- Милая, у нас гости.
- К чертям гостей, я так устала.
- Ты не устала, ты просто не проснулась еще. Иди умойся. Приведи себя в божеский вид.
- Тоже мне, привел своих дружков долбанных. Не буду я перед ними тут украшаться. Уйди.
Он силой поднял ее за плечи. Выглядела она как надо - как надо ему, как помятая бездомная. Самое то.
Мисси Кламм появилась в дверях.
- Джессика… вот, я приехала. Как ты поживаешь?
Джессика спьяну долго не могла понять, кто перед ней. Она минуту простояла с глупым выражением лица.
- Мама? - наконец сказал она. Язык ее заплетался. - Ты что здесь делаешь?
- Дочь, нам надо с тобой поговорить, - сказала миссис Пламм.
- О чем, мама? О чем нам говорить? Чтобы я вернулась в Бостон?
- Пожалуй, да. Джессика, мы хотим, что бы ты стала на правильный путь. Поедем домой, дочка. Поживешь с нами, с отцом.
- Мама, ты же знаешь, какие у меня отношения отцом, ты же знаешь, что я ненавижу этот город, ты же знаешь, что я не вернусь. Зачем уговариваешь?
- Потому что ты моя дочь. Я не могу смотреть, как ты губишь себя, Джессика.
- Да мне уже поздно, понимаешь? Как хочу, так и живу.
- Разве же это жизнь, доченька? Ты живешь как нищая, и твои проблемы лишь растут - это же как снежный ком!
- Я сама разберусь! – громко сказала Джессика.
- Я уже вижу, как ты разобралась, - голос миссис Кламм приобрел стальные нотки. Видимо, внешний вид дочери раздражал мамашу. -
- Ты сейчас же отправишься со мной домой.
- А если нет? - криво улыбнулась Джессика. - Что ты сделаешь? Уведешь меня силой?
- Нет, дорогая моя. Я просто порву с тобой. Ты больше не увидишь меня.
Джессика чуть не расхохоталась.
- И моих денег тоже. Ты сама расплатишься со своими долгами.
Джессика подавила пьяный смешок. Это было уже серьезно.
Он стоял в стороне и старался не подавать вида, что ему нравится все, что происходит. Да они даже не видели его.
- И как надолго ты хочешь забрать меня домой? - глухо спросила Джессика.
- До тех пор, пока ты не перестанешь пить, - ответила миссис Кламм.
Джессика села на кровать. Мать села рядом с ней и обняла за плечи.
- Мы уедем домой, доченька. У нас все будет хорошо. Папа простил тебя, он ждет нас. Мы устроим праздник, Джессика, мы пригласим твоих друзей, все снова будет, как раньше.
Джессика потихоньку всхлипывала на плече у матери, шмыгая носом.

Он почувствовал что-то вроде укола, укола где-то рядом с сердцем. Его родители никогда не был с ним так близки. Но надо продолжать приводить шестеренки в действие.
- Ну, раз все так хорошо устроилось, может, пообедаем перед отъездом? - сказал он.
Джессика подняла заплаканные глаза.
- Ты! - воскликнула она не своим голосом. - Это ты все подстроил!
- О чем ты говоришь? - сказал он, прикидываясь слегка обиженным.
- Это все ты задумал, гад! Ты меня хочешь выжить отсюда! - Джессика вскочила и со скоростью дикой кошки кинулась на него, стараясь задушить. Они упали на пол, Джессика сомкнула руки на его горле. Миссис Кламм взвизгнула и бросилась разнимать их.
- Ах ты ублюдок, ты все это подстроил! - вопила Джессика, вырываясь из рук матери и брызжа слюной. - Я тебя убью, тварь, ты специально меня поил, специально! Мама, он нарочно меня спаивал!!

…………………………………………………………….

Он вынес ее вещи на крыльцо. Миссис Кламм стояла в окружении полисменов.
- Вы уж извините, что так вышло… - сказала миссис Кламм.
- Да ничего страшного. Вы лучше позаботьтесь о Джессике. Срыв пройдет, и вы просто подпишете бумагу в участке. Ее выпустят завтра же, я уже подписал отказ от претензий.
Миссис Кламм кивнула ему.
- Прощайте, - сказала она.
- Прощайте, - сказал он.
Он молча взял чемоданы в обе руки и погрузил их в багажник полицейского автомобиля.
Полицейские сели в машину. Миссис Кламм села на заднее сиденье рядом с Джессикой, которая спала на сиденье после успокоительных уколов.
Машина тронулась.
Он помахал им рукой.

……………………………………..

Его сердце стучало с новой силой. Джессика уезжает обратно к родителям, в Бостон. Он будет жить один, без всяких женских глупостей, без постоянного пьянства, без нытья, без плача. Теперь он может быть тем, кем хочет. Глупая дура Джессика уже на пути в Бостон, и от нее остались только тухлые воспоминания. Он может идти, куда хочет, делать, что хочет, быть тем, кем хочет. Никаких друзей, никаких подруг, девушек, жен. Еще бы соседей не было, было бы все идеально. Он взобрался на свою излюбленную крышу, но на этот раз не стал садиться на приступок из бетона. Он встал посередине широкой крыши, и ветер обдувал его со всех сторон, задувал за шиворот, влетал в уши, но ему было все равно. Теперь у него не было родных, близких, друзей, он был совершенно один, совершенно одинокий, совершенно свободный, совершенно счастливый. Внезапно зазвонил телефон. Он выхватил трубку из нагрудного кармана и поднес к уху.
- Алло?
- Ты проклятый ублюдок! - это была Джессика. - Будь ты проклят, надеюсь, у тебя все будет плохо, понял, урод? - Джессика была пьяна, она орала в трубку.
- Милая, мне на тебя плевать, - сказал он, улыбнувшись.
- Ты сломал мне жизнь, тварь, паскуда, все из-за тебя! - она почти плакала, она успела уже нализаться. Где она - в поезде? Уже дома?
Не дожидаясь последующих истошных воплей, он швырнул трубку в сторону - он пролетела несколько метров, застыла, казалось, в воздухе и рухнула вниз, с крыши на асфальт. Вот теперь его ничто не держало.

Он пришел домой. Лег на диван. Включил телевизор. Посмотрел пару минут, потом выключил. Пульт бросил на стол. Отключил телефон, потянулся, пошел в ванную, умылся. Прошел в спальню. Раздвинул шторы. Свобода. Свобода! Никаких тебе истеричек и пьяниц, весь дом в его распоряжении. Он совсем один. Словно самый воздух очистился, словно какой-то противный запах ушел из комнаты. У соседей напротив опять какие-то дела, соседка возвращается с кладбища. У них эта нелепая традиция поминать умерших через шесть месяцев. Неужели столько дней прошло? Да, долго же ему пришлось избавляться от этой заразы.

«Один человек из-за меня сошел с ума ..я не могу говорить о нем - и хотя я мало его знала, я все же не смогла этого вынести, и бросила все, чтобы прошлое не давило на меня, но приобрела бесцветное будущее - я ездила от одного придурка к другому, я начала пить, потом бросила, потом снова начала стараниями моего идиота - бойфренда, и теперь мне вообще незачем жить. Здоровья у меня почти нет, я не хочу иметь детей, я не хочу работать, я не хочу никого любить, а мне всего тридцать. Мне некуда идти, мне не хочется жить с родителями, мне негде работать. Прощайте - хотя кто же это прочтет?»

Джессика, Джессика! Какой дьявольский план был приведен в исполнение, и я, именно я со дна бутылки не дал тебе услышать голос разума!




14. О, дружба! Снова это мерзкое слово! Вот чего ищут люди – больше, чем любви, и не находят, потому что я отбираю ее, я не даю ей дышать, а когда она задохнется, даю ей новую, пропахшую смертью жизнь. Здесь вы встретите нашу старую знакомую и нового героя, которому нужен был друг.

Друг (очень скучная история)

«Дьявол, тирански властвуя над грешником, старается держать его в обольщении, убеждая, что человек действует сам по себе», – архимандрит Иоанн (Крестьянкин).

Меня зовут Боб, впрочем, это совсем не важно. Главное то, что у меня совсем нет друзей. Я живу одиноко, семьи у меня нет. От матери я уехал еще в двадцать с небольшим, жены у меня тоже нет, и соответственно, нет и детей. Так уж получилось, что я живу в самом центре Чикаго. Это большой, холодный город, и ветер здесь ужасно колючий. Правда, у меня есть несколько знакомых. Живут они на окраинах города - один на восточной, а другой - на западной. Мы почти не навещаем друг друга. Машины у меня нет. Может, раз в месяц случается.
Так что поговорить по душам мне не с кем - разве что с забулдыгами из соседнего бара. Они там любят послушать разные истории.
А иногда я выхожу на прогулку - город большой, улицы его темны, закоулки небезопасны - но я гуляю. Ибо даже если случится со мной что - да будет так. Я достаточно апатичен к тому, что только в мыслях может произойти. Надо принимать события по мере поступления, а не задавать себе вопросы, на которые нет ответа.
Я шел по улице. Пятиэтажные дома возвышались по обе стороны пыльного шоссе. Был поздний вечер - кажется, одиннадцать часов. Почти ночь. Я шел, шаркая ногами - никто меня не видел, никто меня не слышал - а вернее, в этом большом городе я никому не был нужен. Вот в чем прелесть густо населенных мегаполисов - и людей вокруг полно, и вместе с тем ты никого не интересуешь.
Я шел и шел, до тех пор, пока не набрел на заброшенную свалку - кучу выброшенных вещей, валяющихся у одинокого дерева, неизвестно как растущего среди разбитого асфальта. Долго же я шел, если забрел так далеко, что даже местность эта мне незнакома. Я огляделся - глаза, привыкшие к темноте, увидели лишь пустырь, находящийся в тупике. Больше идти было некуда. Последний огонек магазина хозяйственных товаров мелькал позади. Что же, придется повернуть назад. И идти домой. Больше мне делать нечего, не стоять же возле этой помойки. Я повернулся и зашагал прочь. Внезапно какая-то тень промелькнула мимо меня и исчезла в темноте.
Я слегка напрягся - мало ли что. Всяких ужасов я наслышался от завсегдатаев бара. Впрочем, разве мало ужасов в каждом городе? Я молча шагал дальше. Хотя слово «молча» здесь, конечно, излишне - я не привык разговаривать сам с собой, это меня немного пугает и раздражает, а других голосов вокруг меня не было. Сзади меня послышался какой-то шум.
Я обернулся.
Никого.
Я ускорил шаги и быстро пошел к появившемуся вдали магазину хозяйственных товаров.
И тут что-то тяжелое ударило меня в затылок. Я успел подумать, что эта тень и этот шум были не просто шумом и тенью, а потом потерял сознание.

…Я попытался пошевелить рукой. Неудачно. А открыл глаза - затхлая комнатка, судя по всему, в подвале. Я привязан длинной белой веревкой к стулу. Свободны у меня только ладони.
Так вот, значит, как. Я не умер, меня не убили. Меня зачем-то сохранили в живых. Боюсь, это ненадолго и ничего хорошего мне не предвещает.
Раздался кашель.
Кто-то был в тени у входа.
Хотя мой рот и не был заткнут кляпом или чем-то еще, я не мог произнести ни слова - настолько я был напуган. Сердце мое грозило выскочить из груди - и лучше бы так оно и было. Но жизнь и смерть суровы - они никогда не дают тебе того, чего ты от них хочешь.
Он вышел из темноты. Его освещал бледный свет из окошка надо мной.
- Привет, - сказал он.
- Привет, - сказал я.
- Меня зовут Кейн.
Я осмотрел его - кожаная куртка, черные джинсы, длинные волосы до плеч, хитрый взгляд, внешность немного странная, вроде европеец, но с примесью чего-то еще, вытянутое лицо.
- Ну, так как тебя зовут? - спросил он, улыбаясь. Улыбался он вовсе не кровожадно или по-садистки, как я ожидал.
- Боб, - сказал я.
- Родители подобрали тебе хорошее имя.
Он подошел ближе. Я увидел, что на руках у него перчатки из черной кожи. И это тоже не говорило ни о чем хорошем.
- Я собираюсь тебя убить, - сообщил Кейн.
Нельзя сказать, чтобы эта новость меня удивила - а ради чего еще людей привязывают к стулу, но душа моя ушла в пятки.
- И что я могу поделать? - промямлил я.
- Ничего, ровным счетом ничего! - весело сказал Кейн. - В этом вся суть. Вы ничего не можете поделать, а я могу сделать с вами все, что захочу - все, что мне угодно.
- Веселая игра… - пробубнил я. Губы не слушались, я уже был готов отдать душу богу.
- Почему ты не боишься? - вдруг спросил у меня Кейн.
- Я боюсь.
- Неправда. Ты не боишься. Ты боишься страданий, но не смерти. Ты даже не дергаешься и не пытаешься вырваться, - сказал Кейн. - Ты не такой, как остальные.
- Остальные? - спросил я. - И какой же я по счету?
- Восьмой, - ответил Кейн, вынимая из кармана пистолет.
Вот как закончится моя жизнь - в темном подвале мне пустят пулю в лоб. Забрызгаю мозгами и без того грязный пол. Весело.
Но Кейн вытащил из кармана еще и удавку, а потом большой нож с зазубринами. Пистолет он держал в левой руке, а удавку и нож - в правой.
- Выбирай, - сказал он.
- Давай пистолет, - сказал я.
Тут Кейн разозлился, поджал нижнюю челюсть и проскрежетал:
- Я же собираюсь тебя убить, черт тебя забери.
- Я знаю, - ответил я. Веревки натирали мне предплечья.
- И ты так легко говоришь о своей смерти? Я же лишу тебя твоей жизни, понимаешь? - спросил он.
- Хорошо, лишай, - ответил я. Странное дело, но страх прошел. Меня не собираются пытать, как я этого боялся. Всего лишь убьют. Раз - и все. И я на том свете.
- Нет, так дело не пойдет, - сказал Кейн и засунул все свои орудия убийства обратно в карманы кожаной куртки. - Подожди, я буду здесь через несколько часов, - добавил они направился к выходу - маленькой стальной дверке с округлым верхом.
- Куда ж я денусь? - спросил я. - Ты же меня связал.
- Ах, да! - сказал Кейн и вышел, захлопнув за собой дверь.

Интересно, куда он направляется? За друзьями? За новыми орудиями убийства? А может, за инструментами пытки? От этой мысли стало так плохо, что меня чуть не стошнило себе на колени. Нет, только не это. Мучительно хотелось пить, веревки впивались в руки как стальная проволока. Голова у меня немного кружилась - отчасти из-за спертого воздуха, отчасти из-за удара по голове, что я получил несколько часов назад. Хотелось потрогать затылок, где набухла огромная шишка, а кровавое пятно запеклось вместе с волосами. Наконец, меня сморило, и я заснул.

Разбудил меня грохот открываемой двери. Пока я протирал глаза, Кейн уже вошел в комнату. Он нес на плече чье-то маленькое тело. Сначала я подумал, что это ребенок. Потом, когда он положил тело на пол, я разглядел, что это девушка. Затем Кейн выдвинул откуда-то еще один стул. Поднял бесчувственную девушку, усадил ее, как тряпичную куклу, на стул, и привязал веревками. Также, наверное, он привязывал и меня. Когда он закончил, он поставил стул напротив меня, а сам стал сбоку. Свет теперь попадал на лицо девушки. Она не была красива, но и уродлива не была. Таких в Чикаго много. Средней длинны стрижка, синий с черным свитерок, джинсы, кроссовки.
- Ну, как тебе мой улов? - спросил Кейн.
- Ты меня спрашиваешь? - удивился я.
- Тебя, конечно, а кого же еще?
- Девчонка как девчонка, - сказал я. - Нашел бы кого покрасивее.
Кейн долгим взглядом посмотрел на меня.
- А я ведь могу тебя пытать, - сказал он. - Хотя я этого еще не делал, могу начать с тебя.
Значит, он не пытает людей. Уже легче. А меня пытается запугать.
- При чем здесь ее красота? - спросил Кейн. - Я не насильник.
- А как тогда мне оценивать? - спросил я.
Кейн снова посмотрел на меня.
- Тебе не понять, - сказал он. - Ты - мой самый поганый улов. Ты даже не хочешь жить. Какой смысл тебя убивать? Я же делаю тебе одолжение.
- Нет, я не хочу умирать! - возразил я без особого энтузиазма. Что толку говорить с больным на голову.
- Врешь, - сказал Кейн. - Когда ты шел так долго по пустым улицам, я думал, что у тебя какие-то проблемы в жизни, что может, твоя девушка или жена бросила тебя, и что тебе было больно ее потерять - потому я и ударил тебя, потому и привел сюда. Я думал, что ты блуждаешь такой потерянный оттого, что у тебя проблемы с семьей, но ты все равно не захочешь умереть и потерять их. А теперь я вижу, что ты всего лишь нытик. У тебя даже нет никакой семьи.
- Верно, - сказал я. - Но я не нытик. А у тебя проблемы с логикой.
Кейн втянул носом воздух.
- Раз ты не хочешь жить, может, ты не захочешь смотреть, как я лишу жизни другого человека.
Я поднял на него удивленные глаза.
- Сейчас я убью ее, - Кейн указал на девушку, все такую же безжизненную, а ты будешь смотреть.
- А ты уверен, что уже не убил ее? - спросил я вместо ответа.
- Мне лучше знать, - ответил Кейн, но все-таки прислонился ухом к носу девушки. - Она дышит.
Потом он подошел к противоположной стене, где все скрывала густая тень, и набрал в ладони воды, заструившейся из неведомо откуда взявшегося крана. Подойдя к девушке, он плеснул ей в лицо. Та задергалась, закрутила головой, закашлялась, застонала, но глаза не открыла. Тогда Кейн дал ей пощечину. Голова девушки дернулась, и она приоткрыла глаза.
- Просыпайтесь, мисс! - сказал Кейн.
- Где я?- спросила девушка заплетающимся языком, губы ее едва шевелились.
- В вашем последнем пристанище! - сказал Кейн, хитро улыбаясь.
Он совершенно не был похож на убийцу. Скорее, он походил на актера - настолько увлечено он действовал и говорил.
- Вы меня убьете? - спросила девушка, полностью открывая глаза и посмотрев на меня.
- Будет покойны, мисс, - сказал Кейн. - Сначала вас, а потом его - он указал рукой в перчатке на меня.
- Пожалуйста, не надо! - всхлипнула девушка. - У меня мать, она меня ждет!
- Вот, видишь? - спросил Кейн, приближаясь ко мне. - Вот чего мне надо - она хочет жить, ее кто-то дома ждет. Не то, что ты… - он с презрением посмотрел на меня. Девушка начала плакать.
- А как вас зовут, мисс? - спросил Кейн.
- Кейти.. - сквозь всхлипывания услышал я.
- Кейти! - воскликнул Кейн. Какое красивое имя, наверно, полное имя - Кейтлин?
- Да, - еще раз всхлипнула девушка.
Тут Кейн начал все то, что делал со мной - а именно показывать девушке по имени Кейтлин орудия убийства.
Когда он вытащил нож, Кейти завизжала, закричала во всю глотку:
- На помощь, помогите!
У меня даже уши заложило.
Кейн засмеялся.
- Вот оно, желание жить!
Потом он обратился к ней:
- Можете кричать сколько угодно, вас никто не услышит. Я позаботился об этом.
Кейти замолчала и уставилась на Кейна.
- Отпустите меня, пожалуйста,- протянула она. - Я все сделаю, что вы попросите, только отпустите меня, - нижняя губа ее дрожала.
- Вот тебе женские штучки, - сказал Кейн. - Знаю я ваше «все». Поверь мне, малышка, я не насильник, не маньяк, мне от тебя ничего не нужно. Я принимаю вас такими, какие вы есть и отпускаю в мир иной, мне ничего от вас не нужно.
Девушка посмотрела на меня. Я посмотрел на нее - с ней все было понятно. Она - его привычная жертва. Она как раз такая, какая и нужна ему - беззащитная и молящая. Как животное. Даже противно. Я вдруг возненавидел ее, эту скулящую сучку.
- Чего вы от меня ждете? - спросил я у нее. - Я такая же жертва, как и вы.
Кейти, словно ожидавшая от меня какой-то помощи, вновь заплакала.
- Пора кончать, - сказал Кейн, вынимая пистолет из кармана. Кейти вновь закричала, дергаясь в своих путах.
Ее голос был столь пронзителен, что у меня снова заложило уши.
Как же она достала!
- Не убивайте меня, пожалуйста! - снова сказала она. - Пожалуйста, мистер! - но Кейн уже взвел курок.
И посмотрел на меня.
И тут я не знаю, не могу объяснить, какая сила вложила мне в уста эти слова, но я сказал глухим-глухим голосом:
- Дай я сам убью ее.
Кейн отвел пистолет от Кейти.
- Что? - спросил он.
- Дай мне, я сам ее убью, - повторил я.
Кейти в ужасе посмотрела на меня - она больше не могла плакать.
- Освободи меня, и я сам убью ее, - сказал я.
Кейн осторожно вернул затвор в обратное положение и уложил пистолет обратно в карман черной кожаной крутки.
Потом, недолго думая, развязал меня.
- Убей ее, - сказал он.
Я немного растерялся.
- Чем? - спросил я. Я заметил, что он сжимает в кармане руку с пистолетом. На случай, если я попытаюсь вырваться. Я посмотрел на девушку - она тоже так думала - что я попытаюсь вырваться и убежать.
Но я не собирался этого делать. Это бесполезно. Он все равно убьет нас обоих. Я обессилел. Я даже опасался, что упаду, если встану со стула.
- Вставай, - приказал Кейн.
Я поднялся с трудом - ноги подкашивались, а в голове гудело.
- Нажимать на курок умеешь? - спросил Кейн.
- Наверное, справлюсь… - сказал я. Я ничего не соображал. От собственной смелости в голове была какая-то свистопляска.
Кейн протянул мне пистолет. Я чуть его не уронил - настолько он был тяжелый, а руки мои ослабли.
- А если я попытаюсь выстрелить в тебя? - спросил я.
Кейн усмехнулся, а потом широко улыбнулся своей голливудской улыбкой. Он подошел ко мне, обошел меня сзади. С тихим лязганьем вытащил нож и приставил его к моему горлу.
- Вот так просто. Проверим, так ли ты смел, как говоришь об этом. Ты хотел убить Кейти? Так убей ее, - и он слегка надавил лезвием на мой кадык. Я поперхнулся слюной.
Кейти смотрела на меня умоляющим взглядом.
Но что я мог поделать?
- Давай, - сказал Кейн.
Я ощущал его дыхание на своем затылке. Он дышал ровно и спокойно, словно бы здесь, в этом подвале, не решался вопрос жизни и смерти. Я поднял руку и навел ствол на лицо Кейти. Она снова задергалась на стуле, стараясь убрать голову, не смотреть на зияющее дуло и, в конце - концов она уставилась в пол, тихо плача. Я видел, как слезы из ее глаз падали ей на джинсы. Мерзкая картина.
Я почувствовал, что Кейн усилил нажатие, еще чуть-чуть - и на кадыке появится надрез.
- Делай это, - сказал Кейн полушепотом.
Я взвел курок.
Кейти, не поднимая головы, плакала.
- Куда мне выстрелить? - спросил я.
- Куда хочешь. Но лучше всего - в сердце, - ответил Кейн. - В голову будет слишком грязно.
Я опустил пистолет чуть ниже. Прикоснулся дулом к черно-синему свитеру в области груди. Дуло уперлось в кости грудной клетки, сотрясаемой рыданиями. На мою руку падали слезы девушки.
Под нажатием лезвия на моем горле я начал задыхаться. Я либо задохнусь, либо мне перережут глотку.
И я нажал на курок.
Кейти охнула, словно ее ударили в грудь чем-то тяжелым, и мгновенно обмякла на стуле. Пистолет выпал из моих рук.
Она была мертва.
Я убил ее.
Кейн убрал лезвие от моего горла.
- Прекрасно, - сказал он. - Ты человек слова.
Я стоял, потирая горло. Кейн подобрал с пола пистолет.
Потом положил его рядом с трупом Кейти.
- Это моя гарантия, - сказал он - Если полиция обнаружит этот подвальчик, то найдет твои отпечатки пальцев - Кейн улыбнулся.
Я все стоял перед стулом, к которому была привязана Кейти, не будучи в силах пошевелиться.
Кейн посмотрел на меня.
- Иди домой, Бобби, сказал он. - Выпей горячего кофе. Посмотри немного телевизор. У тебя еще вся жизнь впереди.
Я взглянул на Кейна. Он опять улыбался своей голливудской улыбкой.
- Как же я найду дорогу домой? - просил я.
- Иди прямо, и через пятнадцать минут увидишь кафе, - ответил Кейн.
Я молчал.
- Ах да, - добавил Кейн и вытащил из нагрудного кармана черной кожаной куртки несколько смятых бумажек.
Он протянул их мне.
- Возьми, деньги на проезд, - объяснил он.
Я взял деньги.
- Иди же, давай, - сказал Кейн.
Медленно, на шатающихся ногах я пошел к двери.
- Ах ты, черт, - сказал Кейн. - У тебя же весь затылок в крови.
И это было правдой. Кровь, конечно, засохла, но красное пятно на шишке в области затылка было видно даже, наверное, слепому.
- Иди сюда, вымоем тебе кровь, - сказал Кейн. Мы вместе подошли к крану.
- Наклонись, - сказал Кейн, стаскивая перчатки с ладоней.
Я повиновался - и мне, честно, говоря, было все равно. Я ничего не понимал. Я все еще ощущал толчок от выстрела в своей руке и глухой стон девушки, которую я своими руками убил.
Кейн включил кран, намочил руки и сполоснул мою рану водой. Я вскрикнул от боли.
-Терпи, - сказал Кейн. - Ты же мужчина.
Он вытер кровь, запекшуюся у меня на затылке, потом смыл кровь с рук. Я выпрямился, поправил волосы.
- Теперь иди, - сказал Кейн. - На улице ветер, ты быстро обсохнешь.
Я пошел к выходу. У самой двери обернулся.
- А ты… остаешься здесь? - спросил я.
- Приберусь немного, - ответил Кейн, натягивая перчатки.
Я толкнул тяжелую дверь. Она со скрипом отворилась, и я пошел по каменной лестнице наверх, прочь из этого подвала. Поднявшись на недостроенный фундамент, я зажмурился - яркое солнце било в глаза. Стоял день, дул чикагский ветерок. Я находился на каком-то заброшенном пустыре. Впереди виднелась проселочная дорога. Если идти по ней, то скоро я увижу город.
Это были самые долгие пятнадцать минут в моей жизни. Солнце жгло вовсю, и волосы на ветру, и правда, высохли, но пекло так, что я был готов упасть. Мне хотелось пить. Я с тоской вспоминал кран в подвале. Там текла свежая и чистая вода - во всяком случае, так мне сейчас казалось, а здесь кругом одни низкорослые кусты, пыль да дорога, уходящая вдаль и потихоньку превращающаяся в асфальтовую трассу.
Когда я уже готов был упасть от усталости, я услышал в знойной зыби какой-то шум. Это было придорожное кафе, где останавливались автомобилисты. Я нащупал пачку долларов в кармане. Вытащив их, я пересчитал бумажки, что мне дал Кейн. Четыре десятки, еще пара - тройка однодолларовых купюр, щедро. Хватит и попить, и поесть, и на такси.
Уж не помню, как, но я неровными шагами вошел в кафе, хлопнув двойными стеклянными дверями. На меня никто не обратил внимания, кроме парочки парней у стойки, которые, впрочем, быстро потеряли ко мне интерес.
- Бутылку минералки, - сказал я, протянув два доллара старушке за стойкой. Получив желаемое, я жадно открутил крышку и принялся пить, пить и пить, только и чувствуя, как мой кадык затягивает воду в горло. Я выпил всю бутылку. В голове пошло кругом - как же хорошо. Сухость во рту умерла, я ощутил себя заново родившимся и полным сил. А всего-то - бутылочка минералки. В нужное время и в нужном месте.
Еще на десятку я купил подобие пиццы и, усевшись за столик, жадно проглотил ее. Аппетит был бешеный. Я хотел было взять еще одну пиццу, но передумал - мало ли, сколько запросит таксист. До города далеко, может и заломить за грань разумного.
Я поднялся, вытер салфеткой рот, скомкал её, и зачем-то засунув в карман, вышел. Таксист стоял у телеграфного столба и читал газету.
- До Чикаго довезете? - спросил я.
- Ты имеешь в виду до центра? - спросил водитель, оторвавшись от газеты. - Мы пока еще в Чикаго, так ведь, приятель?
- Да, до центра, - исправился я. - Занесло меня неведомо куда.
- Тридцать баксов, приятель, - сказал таксист. - Тут неблизкий путь.
- Хорошо, - сказал я и протянул ему деньги.
- Приятель, ты из что, из задницы их вытащил? - недовольно спросил таксист.
- Какие есть, - ответил я.
- Ладно, садись, - сказал таксист, усаживаясь за руль.
Я уселся на заднее сиденье. Машина тронулась.
Незаметно для себя я уснул.

Проснулся я оттого, что таксист толкал меня в плечо.
- Хватит дрыхнуть, приятель, - сказал он раздраженно, - спишь как сурок, приехали уже.
Я помотал головой. Угораздило же заснуть.
Я кое-как выкарабкался из такси.
- Ну и шишка же у тебя на затылке! - сказал таксист. - Тебе к врачу надо.
- Точно, сказал я. - Но сначала посплю - суток трое.
Таксист улыбнулся, исчез в окошке и, нажав на газ, уехал.
До дома было две-три минуты ходьбы. Знакомые улицы - отсюда я начал свою пешую прогулку, заведшую меня к свалке, к тени, к удару по затылку, к парню в черной кожаной курке и черных перчатках, к… дальше мой мозг думать отказывался.
Я добрался до дома, поднялся по лестнице до своего третьего этажа, открыл дверь ключом, который лишь каким-то чудом не выпал из заднего кармана брюк, и как был, в одежде, завалился на кровать.


Проснулся я сам, совершенно выспавшийся, лишь голова немного болела при резких движениях. Я почистил зубы, умылся. И первое, что мне захотелось сделать - это рассказать обо всем. Надо было бежать в полицию. Но тут ко мне вернулась способность размышлять.
Конечно, умник, оборвал я себя. Да, расскажи им, как ты убил девушку вот этими вот руками. И там найдут пистолет - с твоими отпечатками. А никакого Кейна никогда не было - во всяком случае, его существование не доказать.
Вот так поворот.
Хотя кто в нем виноват, кроме меня?
Кто меня тянул за язык?
Как в моей голове могла родиться такая мысль? Как я мог произнести ее?
Зачем я вообще говорил эту чушь, эту глупость, зачем?
У меня не было ответа.
Выходит, я ничем не лучше Кейна. Я сам, видимо, где-то в подсознании, не такой уж хороший, каким привык себя считать.
Бедная Кейти, она была так молода. Ее последние минуты, били, наверное, ужасны.
Почему, наверное?
А потому что сам я не чувствовал ничего похожего. Она хотела жить, как и сказал Кейн.
А мне на все было плевать.

Надев кепку задом наперед, чтобы скрыть свой раздувшийся ушиб, я вышел на улицу. Чем бы мне заняться, раз на работе у меня заслуженный отпуск? В моей фото-конторе работа была не тяжелая, но скучная. Честно говоря, я от нее не уставал, а лишь как-то киснул и хотел растрясти вялость после рабочих дней - потому и гулял часами. Было раннее утро. Солнце лишь начало озарять своими лучами улицы. Я стоял у подъезда, обдумывая, куда бы пойти и что бы такого сделать.
Но я когда я посмотрел на противоположную сторону улицы, через дорогу, то чуть не вскрикнул - там стоял он.
В черной кожаной куртке, в черных джинсах и в черных перчатках.
Он улыбался.
Потом помахал мне рукой.
Так вот значит, как - он знает, где я живу.
- Эй, Боб! - крикнул он. - Как дела?
- Нормально, - брякнул я, выискивая пути к отступлению.
Но Кейн уже переходил дорогу. Через четыре секунды он был возле меня.
- Соскучился? - спросил он.
- С чего бы? - спросил я. - Я тебя видел еще вчера.
- А я соскучился, - сказал Кейн. - Пойдем поговорим?
- Куда? - переполошился я
- Тут поблизости парк, разве ты не знаешь? - спросил Кейн, усмехаясь. - Не бойся, я тебя не съем.
Мы пошли вместе. Мимо проносились автомобили.
- Не хочешь повторить? - спросил Кейн, покупая пиво в лотке и протягивая бутылку мне.
- Что повторить? - устало спросил я. Только я думал, что все закончилось, как он все портит.
- Ты сам знаешь, что, - сказал Кейн.
Я открыл бутылку и сделал глоток.
- Нет, не испытываю желания.
- Уверен? - спросил Кейн. - Твой первый раз был очень даже ничего. Тебя даже не стошнило.
- А что, должно стошнить? - спросил я.
- Меня стошнило в свое время, - сказал Кейн. - Потом я привык. И ты привыкнешь. Тебе даже привыкать не надо. Ты точно раньше этого не делал?
- Конечно, нет,- сказал я.
- Она была моя восьмая, - сообщил Кейн, прихлебывая пиво и прищуривая глаза от солнца, которое вступало в свои дневные права.
- Кто, Кейти? - спросил я.
- Ага, - сказал Кейн.
- Она все еще там? - спросил я.
- Да, все еще там.
- Ты что, так ее и оставишь?
- А что? Пусть сидит себе. Так оно даже красиво как-то. Шутка! - засмеялся Кейн.
- Не вижу ничего смешного, - ответил я.
- Да, смеяться тут не надо. Наше с тобой дело - нешуточное.
- Наше? Наше с тобой? - спросил я, отставив бутылку в сторону - она была пуста.
- Ну да. Мы теперь друзья, - сказал Кейн и посмотрел на меня.
По его лицу ни один человек в мире, наверное, не сказал бы, что он мог кого-то убивать, - настолько он был светел во всем, несмотря на то, что был одет во все черное. Он улыбался, как ребенок, глаза его сияли - агнец божий, но никак не убийца, который держит людей привязанными к стулу в темном подвале.
- Разве ты мне друг? - спросил я. - Мы никакие не друзья.
- Но я тебя отпустил - по дружбе, - сказал Кейн.
- И что? - ответил я. - Я не считаю, что ты мой друг. Друзья не запирают людей в подвале и не бьют их по голове.
- Ах, ты все об этом, - протянул Кейн. - Извини меня, я больше не буду.
- Извинить? - спросил я. - За такие вещи извинениями не отделаешься.
- Ну, тогда не надо меня прощать, - сказал Кейн. - Я бы мог убить и тебя, и тогда был бы ближе к ровному счету.
- Какому счету? - не понял я.
- Ну, Кейти была восьмая, а ты бы был девятым. Потом еще одна, и на этом можно было бы успокоиться.
- Ты что, поставил себе целью прикончить десять человек, и успокоиться?
- А как ты думал, Боб?- ответил Кейн. - Полиция не дремлет. Нельзя оставлять много следов.
- Тебя рано или поздно найдут, - сказал я.
- И твое счастье, если этого не случится, - ответил Кейн.
- Почему? - снова не понял я, но тут же осекся.
Все же ясно.
Я сам себе подписал этот приговор.
Кейн заулыбался во весь рот.
- Видишь, теперь мы неразлучны. Ты связан со мной, мы теперь ближе, чем многие братья. Мы лучшие друзья.
Я не стал спорить - у парня явно не все дома.
- Кстати, если ты хочешь, найди мне десятого, - предложил Кейн.
- Что? - воскликнул я. - Ты хочешь, чтобы я нашел тебе жертву?
- Не кричи так, кругом же люди, - заметил Кейн. - Просто ты можешь знать кого-то интересного, того, кто хочет жить.
- Я таких не знаю. Я людьми не интересуюсь. Я человек одинокий.
- Теперь мы вместе, помнишь? - напомнил Кейн.
Боже, что за ситуация. У меня снова начинала кружиться голова.
- У тебя больше опыта, - сказал я. - Тебе и карты в руки.
- Когда мы закончим с последним, мне придется уехать.
- Какая радость.
Этого не стоило говорить. Кейн побледнел.
- Как ты можешь мне такое говорить? - воскликнул он. - Я спас тебя, отпустил, а ты так ко мне относишься!
Я, уже порядком злой, приблизил голову к его уху.
- Да если бы не ты, я бы не убил человека, понимаешь ты или нет?
Кейн посмотрел на меня.
- Ты мне сам предложил, разве нет? Я не просил тебя об этом.
- Я не знаю, что на меня нашло, но я… я просто не хотел умирать, сказал я первое, что пришло в голову.
- Знаешь, Боб, никто не хотел умирать, но никто не предлагал мне помочь. А ты предложил. Поэтому ты мой друг. Ты понял меня. А я понял тебя. И отпустил.
- Да, но перед этим заставил меня убить девушку, или забыл? - сказал я.
- Я не мог тебе доверять, - ответил он. - Вдруг ты выстрелил бы в меня?
- Уж поверь, выстрелил бы! - сказал я в сердцах.
Разговор зашел в тупик. О чем мы говорим? Мысли мои сплелись в тугой узелок, распутать который мне было не под силу.
- Ну, так давай, сделаем десяточку, и я уеду. Раз ты так хочешь от меня избавиться.
- А если полиция? - спросил я.
- А что полиция? - сказал Кейн. - Меня она не волнует. Против меня никаких улик нет.
Я сжал зубы. Черт, это же надо попасть в ТАКОЙ переплет.
- Давай, тогда ты убиваешь свою десятую, и исчезаешь, правильно?
- Неправильно. ТЫ убиваешь девятую и десятую, - ответил Кейн и посмотрел на меня, хитро прищурив глаза.
- Я это сделаю? Зачем? С меня хватит! - воскликнул я.
- Да что ты так пугаешься. Будет все так же, как и в прошлый раз. Только руки будут меньше дрожать.
- Я не убийца, и убивать не хочу.
- Да ты можешь быть моим преемником! - гордо сказал Кейн. - Я горжусь тобой. Я думал, у меня никогда не будет друзей. А ты мой друг, потому что ты такой же, как я.
- Ничего подобного, - сказал я, - Между нами ничего общего.
- Да? - спросил он. - Смотри - у нас обоих нет никаких друзей, родных, знакомых. Так?
Я кивнул.
- Тебе плевать на чужую жизнь, так?
- Нет, вовсе нет.
- А зачем, зачем же ты тогда предложил убить Кейти?
Я замолчал.
Снова это, снова моя глупость.
- Я же сказал это, находясь в экстремальной ситуации, - ответил я.
Я не понимал, что говорю.
Кейн встал со скамейки, на которой мы сидели.
- Я найду тебя. Будь дома следующие несколько дней.
- А если я уеду? Если я скроюсь? - спросил я.
Кейн усмехнулся.
- Не будь глупым, Бобби. Твои пальчики у разлагающегося трупа - и чик! - он щелкнул языком, - ты в тюрьме, а я приношу тебе передачи.
- Я тебя потяну за собой, - глухо сказал я.
- Да? - засмеялся он. - У тебя же ни одного доказательства, и у копов ничегошеньки на меня нет. Меня выпустят. Раньше, чем тебе прочтут приговор.
И он зашагал прочь. Его высокая фигура в черной куртке замелькала среди прогуливающихся людей. Я долго сидел на скамейке.
Вот значит, какое у меня будущее. Мне придется убить еще одну девушку. Или парня. Или и то и другое.
И ведь Кейн был прав - я не испытывал никакого сожаления. Убил - и все. Пусть не по своей воле. Но я не сожалел. Я не переживал. Меня лишь один раз кольнула совесть - или это было что-то другое? Я поднялся со скамейки, подобрал наши бутылки и кинул их в мусорный бак, стоявший рядом.
А потом пошел домой.



Два дня я валялся на диване и смотрел телевизор. На улицу я старался не выходить. Хотя, что я нервничаю - если ему будет надо, он меня все равно найдет.
Постучит в дверь, позвонит в звонок.
И он постучал.
Я открыл дверь. Он был одет точно так же.
- Ты хоть переодеваешься иногда? - спросил я.
Кейн вошел, не ответив на мой вопрос.
- А хорошо ты устроился. Снимаешь?
- Да, снимаю, - ответил я.
- Совесть мучала? - спросил Кейн, рассматривая мою коллекцию дисков на стойке.
- Конечно, - соврал я. – Ты что думаешь, я себя хорошо чувствовал?
- Врешь, - сказал Кейн. - Ничего ты не переживал, никакая совесть тебя не мучила.
- Говори, что хочешь, - сказал я.
- Но ведь я прав, признайся, Бобби, - улыбнулся Кейн.
- Ты обещаешь мне, что я тебя больше не увижу? - спросил я.
- Если ты убьешь ее, то да.
- Ее? - спросил я. - Ты что, уже нашел жертву?
- А как же! - сказал Кейн. Сразу после парка я поехал на пустошь и отловил одну миленькую девушку. Ей не больше двадцати пяти, мне кажется.
- И она хочет жить, да? - спросил я.
- О да, она умоляла меня. Ты бы видел, как!
- Не надо подробностей, хорошо?
- Ну и ладно, сам все увидишь, когда будешь убивать ее.
Я замер. Я напрягся. Все-таки это реальность. А я ведь за пару дней начал сомневаться в том, что он придет и что это все было на самом деле.
- Хорошо, - сказал я.
Натянул ветровку. Вышел, запер дверь.
Мы пошли по улице. Глупое чикагское солнце жгло. Через полчаса оно должно было закатиться, но в последние отпущенные ему минуты оно палило вовсю. Идиотская погода - а по утрам и вечерам холодно до стука зубов. Я пожалел, что надел ветровку. Как Кейну не было жарко в его кожаной куртке, мне было решительно непонятно. Мы проходили мимо лотков, мимо магазинов, мимо жилых домов, мы переходили улицу на зеленый свет, и все это время я не мог ни о чем думать - я просто шел. Подобие апатии овладело мной.
Я решил разрядить обстановку и задать какой-либо вопрос. Какой же?
- Кейн, а у тебя фамилия есть?
Кейн посмотрел сквозь меня - он явно унесся мыслями куда-то далеко.
- Рив, - наконец сказал он. - Это фамилия моей матери.
- Почему не отца? - спросил я.
- Отца я никогда не знал. Я никогда его не видел, - ответил Кейн.
Мы все шли и шли. Наша «прогулка» привела нас к заброшенной автостоянке.
Кейн подошел к старому черному автомобилю с откидывающимся верхом и открыл дверцу.
- Садись, сказал он. - Поедем.
- Это твоя машина? - спросил я.
- Да, держу ее подальше от официальных стоянок, - сказал Кейн. Я сел рядом на ветхое, местами в заплатках скотчем, сиденье рядом с ним.
Он повернул ключ в замке зажигания. Автомобиль заурчал и мы тронулись.
- Одно то, что ты не набросился на меня, уже говорит о многом, - вдруг сказал он.
- Зачем мне на тебя бросаться? - спросил я.
- Тебе ведь есть смысл убить меня, - прямо ответил Кейн, не отрывая глаз от дороги, исчезавшей под нашими колесами. - Убить меня, и все - тебе больше никого не придется убивать. Ты избавишься от меня, ведь это я тебя заставляю, я мешаю тебе жить, и все такое прочее - я преступник.
- Я не хочу тебя убивать, - ответил я. - Зачем? Ты же сам сказал, что исчезнешь из моей жизни после десятой жертвы.
- А не дурак ли ты, если считаешь, что проще убить невинного человека, чем меня? - спросил Кейн.
Я замер с открытым ртом. Хитрый ублюдок, вот как все повернул.
Навстречу нам пронесся с гулом школьный автобус.
- Ну, что молчишь? - спросил Кейн. Впервые за это день его лицо озарила усмешка, столь знакомая мне с первого дня нашей встречи.
- Я просто не думал об этом, - сказал я честно.
- Я ведь давал тебе время на размышление.
- Я не привык думать лишнего.
- А стоило бы! - сказал Кейн. Подумай - убив меня, ты не возьмешь грех на душу и не будешь больше убивать никого.
- Я не возьму никакого греха, - ответил я. - Я убью под дулом пистолета, меня заставят. И если я не убью жертву, ты убьешь меня, и потом ее. Мы потеряем две жизни вместо одной. И все за просто так. Так что проще убить мне, чем ты убьешь обоих.
- Логично, сказал Кейн. - А говорил, что не любишь думать лишнего.
- Это не лишнее, - ответил я.
- Но ты упустил одно из виду, - сказал Кейн.
- Если ты убьешь меня сейчас, девушка останется в живых.
Я усмехнулся.
- Ничего подобного. Она умрет потому, что никто, кроме тебя, не знает, где она. Что мне толку убивать тебя, если тогда девчушка умрет от жажды в твоем новом подвале?
- Ну, тогда убей меня, когда мы будем походить к подвалу.
- А вдруг ты обманул меня, и ее в этом подвале нет?
- Ну, убей меня тогда, когда увидишь ее, - ответил Кейн.
- Насмешил, приятель, - сказал я. - У тебя в руках уже будет пистолет.
- Это верно. Я отрезал все пути к отступлению, - сказал Кейн.
- Самое смешное, Бобби, что ты не можешь убить меня только потому, что тебя никто не заставляет. Ты можешь убить по принуждению, но не сможешь убить просто так, по собственному желанию.
А ведь он был прав. Я бы не смог убить его.
- Это только потому, что ты можешь убить меня сам, в драке.
- Ага, точно. Ты боишься.
- Ничего я не боюсь.
- Боишься, потому что это риск. А убивать беспомощных - это не риск.
- Если бы ты был беспомощным, я бы тебя убил без колебаний, - сказал я.
- Ты не смог бы.
- Смог бы.
- Говори что хочешь, Бобби, - сказал Кейн. - Но факт есть факт.
Мы выехали на сельскую дорогу.
- Скоро уже? - спросил я.
- Не торопи события, - сказал Кейн.
- А что ты сделаешь, если я попытаюсь убить и тебя? - спросил Кейн.
- Не убьешь, я тебе доверяю, - сказал я.
Тут Кейн ударил по тормозам, машина со скрипом и визгом остановилась. Я чуть не расшиб лоб о приборную доску.
- Ты мне доверяешь?- спросил Кейн.
- Да, а что такое? - сказал я.
- Как ты можешь мне доверять, я же убийца, маньяк, или как там еще меня в полиции называют?
- Ты отпустил меня, ты делаешь все то, о чем говорил… я не должен доверять тебе, но почему-то я тебе доверяю. Может, я и неправ.
Кейн молчал, держа одну руку на руле. Потом снова нажал на газ. Мы снова поехали.
- Значит, ты мне доверяешь… - бормотал Кейн.
Я видел, что он слегка дрожит. А когда в его глазу появилась слеза, а челюсть начала дрожать, мне и вовсе стало жутковато - парень явно болен на голову. Если раньше я думал, что он слегка ненормален, то теперь я понял, что он совсем чокнутый. Кейн плакал. Слеза катилась по той его щеке, что я видел, сидя по правую руку от него.
- Что с тобой? - спросил я, - все в порядке?
- Ничего, просто песчинка в глаз попала, - ответил Кейн, шмыгая носом.
- И я тебе доверяю,- вдруг сказал он.
- Спасибо, - ответил я.
- Ты мне как брат, - поведал Кейн.
- Ага, - сказал я. Надо поддакивать, мало ли что может произойти, если я буду ему перечить.
- Все остальные боялись меня, ненавидели меня, - сказал Кейн.
Я молчал. Что тут скажешь?
- Ты сам вызвался помочь мне. Ты такой же, как и я. Мы близки по духу, - продолжал Кейн.
Все это я уже слышал.
- Я планирую передать тебе мое дело, - сказал Кейн.
- Не понял, прости, что? - спросил я. - Какое дело?
- Я хочу, чтобы ты стал таким же, как я. Когда я уеду, я хочу, чтобы ты продолжил мое дело.
- Ты имеешь в виду - убивать? Убивать людей?
- Да, конечно, - ответил Кейн. - Ты такой же, как и я. Тебе это придется по вкусу.
- Знаешь, Кейн, - сказал я жестко. - Я не собираюсь продолжать твое дело. Я никого не буду убивать по своей воле, понимаешь? Я убиваю только потому, что ты меня заставляешь. И все.
Кейн вдруг улыбнулся. Слеза высохла у него на щеке.
- Тебе это уже нравится. Я знаю.
- Окей, окей, - сказал я.
Пусть себе думает, что хочет.

То, что я принял за сельскую дорогу, привело нас к причалу. Как-то незаметно наступил вечер. Мы остановились возле находившейся в дальнем углу широкой бетонной площадки, скрытой в темноте. Я обычно не замечал, как темно бывает у нас, поскольку моя улица всегда освещена очень хорошо - фонари, витрины, фары…
Кейн вышел из машины, я последовал за ним, хлопнув дверцей.
Но не успел я освоиться в темноте, как услышал, что Кейн открывает какую-то дверь. Ориентируясь на звук, я подошел к нему. Мы вошли в заброшенную каморку. Повсюду валялись спасательные круги, топоры с красной ручкой, тросы, канаты и прочий хлам. Не заходя вглубь, Кейн зашагал вверх по лестнице. Я, спотыкаясь в темноте, пошел за ним и вскоре мы стояли рядом у двери на второй этаж.
- Заходи, - подтолкнул меня Кейн. Он уже достал пистолет и дуло его находилось в районе моей поясницы.

Мы вошли в дверь.
Все как в прошлый раз,- подумал я, увидев представшую передо мной картину.
Высокая девушка со светлыми волосами сидела, привязанная к стулу - знакомый почерк.
Я посмотрел на Кейна.
- Давай сделаем это и уйдем отсюда, - сказал я.
Кейн покачал головой.
- Ритуал, Бобби, ритуал, - сказа он. - Надо поговорить по душам.
- Просыпайтесь, мисс! - сказал Кейн.
Девушка подняла голову. Глаза ее были полны слез.
- Видишь, ей есть из-за чего плакать, - сказал Кейн.
Я промолчал.
- Отпустите меня, пожалуйста, - прошептала девушка. - Я ничего вам не сделала, пожалуйста, отпустите.
Кейн улыбнулся.
- Вы моя девятая жертва, мисс. Ровный счет - вот в чем дело. Кстати, как вас зовут?
- Карен, - прошептала девушка.
- Не слышу? - сказал Кейн, наклоняясь к ней.
- Карен, - ответила девушка чуть громче.
- Хорошее имя. Красивое, - сказал Кейн. - И вот еще - познакомьтесь.
Он указал на меня.
Я кивнул девушке.
- Его зовут Боб. Он мой преемник.
Я хотел было что-то сказать, но передумал. К чему все это?
- Очень приятно, мисс, - сказал я все же.
- Отпустите меня, - обратилась Карен ко мне.
Я открыл было рот, но Кейн перебил меня.
- Я принимаю вас такими, какие вы есть и отпускаю в мир иной, мне ничего от вас не нужно.
Знакомая фраза, видимо, он выучил ее наизусть. Карен недоуменно посмотрела на него.
- Поймите, мисс, вас убьют в любом случае, - сказал я. - Он это сделает, или я - нет разницы. Так что давайте примем это как должное, мисс. Лучше уж вас убью я, а не он.
Кейн вытащил из кармана черный шнурок, сложенный вдвое - это была удавка. Я видел такие в криминальной хронике по телевизору.
- Это уже сложнее, - сказал он. - Не подведи, Бобби, - сказал он.
Я взял удавку за жесткие крепления на концах, похоже, они были выполнены из пластмассы. Все это время Карен, оцепенев, смотрела на меня. Я же старался не смотреть в ее глаза, мне это было неприятно.
Кейн достал пистолет, навел его на меня.
- Не тяни, - сказал он. - Сделай это. Ты сможешь.
- Вы можете попытаться убить его и спасти меня... - пробормотала Карен, губы ее почти не слушались.
- О нет, нет! - сказал Кейн. - Во-первых, он не сможет этого сделать, потому что я сильнее, и у него всего лишь удавка, а у меня в руках пистолет. Во-вторых, если он попытается убить меня, я убью его, а потом вас - и поскольку я буду зол, вы будете умирать очень долго. И, в-третьих, я готовлю себе напарника, и ему нужна практика.
- Не убивайте меня, пожалуйста! - дрожащим голосом сказала девушка.
- Только не надо вот этого! - сказал Кейн с досадой, - все начинают одну и ту же песню. Заклей ей рот.
Он указал движением головы на полку, прибитую к стене – там, среди всякого хлама лежал скотч.
Я взял его, отмотал немного серой ленты и заклеил девушке рот (слезы из ее глаз капали мне на руки), потом повернул стул с девушкой в другую сторону.
- Бери удавку, - сказал Кейн. - Пора ее придушить.
Я пощелкал шнуром. Крепкий, жесткий, удушит легко и быстро.
На мгновение всколыхнулась мысль - а может, не стоит? Все же это зло, не надо брать грех на душу. Пусть заставляют, но это же грех. С другой стороны, девушка умрет в любом случае. Это все равно, что смотреть со стороны или по телевизору - все равно ничего не изменишь. Не сделаю я, так сделает Кейн.
Но Кейн - убийца, грешник. А ты - человек... но тебя заставляют. Если ты не сделаешь того, что надо, то умрешь сам. В мире ничего не изменится, а я не стану убийцей. Или лучше броситься на Кейна и быть убитым? Зачем, вот вопрос. Это никого не спасет. Это никому не поможет. Кейн может сильно разозлиться и предать девушку более страшной и медленной смерти, чем задумывал ранее. Он же болен на голову. Убить ее будет лучше для всех.
- Тяни быстро и сильно, - посоветовал Кейн. - Не отпускай, пока тело не обмякнет.
Карен начала дергаться и мотать головой.
- Сейчас! - прикрикнул Кейн. Он был готов нажать на курок.
Закрыв глаза, я перекинул веревку на горло Карен. Крепко взялся за концы и потянул. Я почувствовал, как резина впилась в горло девушки. Карен замычала что-то невнятное и принялась биться на стуле, словно в припадке бешенства. Я натянул еще сильнее - какие-то дикие звуки послышались из умирающей Карен. Я натягивал и натягивал удавку, у меня даже пальцы побелели от напряжения. Внезапно Карен издала длинный протяжный стон, который не мог заглушить никакой скотч в мире, и я понял, почувствовал, что она умерла. Я бросил удавку - она не упала на пол, ибо так глубоко вошла в кожу, что осталась в шее жертвы.
- Из огнестрельного оружия проще, не правда ли? - спросил Кейн хриплым голосом.
- Да, проще, - пробормотал я.
- Но зато так не почувствуешь всю прелесть!
- Какая к черту, прелесть, - сказал я.
Я чертовски выдохся.
Кейн ничего не сказал и, подойдя, вырвал удавку из горла Карен. Я отвернулся.
- На этот раз - никаких улик, - сказал Кейн. - Достаточно и той, что лежит рядом с Кейти.
- И на том спасибо, - сказал я.

...Мы покинули комнату, аккуратно прикрыв за собой дверь.
- Ты просто молодец, - сказал Кейн, с уважением глядя на меня. - Я даже не ожидал. Ты просто мастер своего дела.
Я молчал. Все, что я хотел - это придти домой и завалиться спать, чтобы наутро забыть все это безумие. С утра все произошедшее кажется сном.
- А ты уверен, что ее найдут? - спросил я.
Кейн усмехнулся.
- Моих жертв находят всегда, но всегда - слишком поздно. Да и никаких отпечатков и следов нет. Все места преступления - пыльные, грязные, ничего не найдешь. Да и пока найдут... рак на горе свистнет.
Я кивнул.
- Надеюсь, и на этот раз все будет также.

…Итак, две жертвы, две невинные, обычные девушки, и их кровь на моих руках. Собственно, крови - то в последнем случае не было. Я хотел было подумать на эту тему, но мысли едва ползали по черепу. Мои мозг определенно переживал не лучшие дни - постоянный стресс, сомнения, размышления вконец его доконали. Я переставал понимать, что я делаю. Я пил кофе, ел булочки, смотрел телевизор, ложился спать, просыпался - и все это время я был в густом тумане Кейна, Кейти, Карен, черной удавки, пистолета, рыданий, всхлипываний и последних стонов, что роились в моих мозгах и слипались в мерзкую кашу. Под конец я стал употреблять пилюли от головной боли по утрам, и снотворное по вечерам. Мне казалось, что я схожу с ума, но, к сожалению, это было не так.

Через неделю Кейн позвонил в дверь. Я открыл. Он не стал входить.
- Ты готов к последнему дню? - спросил он. - Сегодня ты, наконец, получишь свою свободу.
Я сделал неопределенное движение головой, дескать, мне все равно.
- Может, зайдешь? - спросил я. - Ты же не торопишься?
Кейн покачал головой.
- Не будем тянуть, Бобби, - сказал он. - У нас сегодня большой день.
Мы вместе вышли из дома и дошли до знакомой уже парковки, где стояла машина Кейна.
- А жена, дети, ну, семья у тебя есть? - спросил вдруг я. Кейн нахмурился, но ответил.
- Женат не был, детей нет. Ненавижу детей.
- А детей ты убивал?- спросил я.
- Нет, они мерзкие, гадкие существа, мне противно к ним прикасаться, - ответил Кейн.
- Неужели ты не был никогда влюблен? - спросил я.
Кейн фыркнул.
- Можно подумать, ты когда-то был.
- Тебе-то откуда знать, - сказал я.
- Я знаю, Бобби, я знаю, - сказал Кейн.
- Ну, хотя бы чуть-чуть нравился кто-то? - снова задал я вопрос.
- Да, было дело, - сказал Кейн, и ветер развевал его волосы, - она была моей первой.
Я сначала не понял, о чем он, но потом проглотил комок в горле. Можно было и догадаться.
- А можно спросить, зачем ты это сделал?
Кейн задумался. Потом сказал: - Она была не такая, как я. Мы были разные, она больше любила свои грехи, чем меня.
- И поэтому ты убил ее? - спросил я осторожно.
- О, нет, - ответил Кейн спокойно. - Я убил ее потому, что внутри меня проснулся Голос. Он мне приказывал, что делать.
- И это все?
- Конечно, все. А что тебе еще надо слышать? - спросил Кейн. - Вам всем нужна какая-то тайна или интрига, но на самом деле все намного скучнее. Это все чертовски скучно. Вот и все.
- Но теперь-то ты не скучаешь, верно?
- Точно, - кивнул Кейн. - Теперь я живу так, как нужно мне. Тебе
ведь тоже тоскливо, Боб?
- Да нет, я даже не знаю, - промямлил я. - Жизнь идет себе, и я за ней.
Кейн улыбнулся.
- Но теперь твоя жизнь обрела смысл.
- С чего бы это?
- Потому что мы теперь друзья, - сказал Кейн.
- Не заводи эту пластинку снова, хорошо? - сказал я. - Давай доделаем твою заветную десятку, и разойдемся каждый по своим жизням.
Кейн помолчал.
- Я ведь сяду в машину, и ты меня больше не увидишь. И я больше не вернусь никогда, - наконец сказал он.
- И слава Богу, - сказал я в сердцах. Разговор начал меня утомлять.
- Сердца у тебя нет! - вспылил вдруг Кейн. - Мы могли бы быть друзьями, но тебе на все наплевать. Если бы ты не убивал, как и я, я бы тебя давно прикончил.
- Как ты сам сказал - это скучная история, - парировал я. - Мне насточертело разъезжать с тобой повсюду и убивать девушек. Ты-то убиваешь по желанию, а я - по принуждению.
- А не ты ли выразил желание убить Кейти? - воскликнул Кейн. - Может, ты скажешь, что это я тебя заставил?
Увы, он был прав. Прав.
- Это была экстремальная ситуация, - ответил я. - Я не мог полностью себя контролировать, да и соображал мало. Ты же угостил меня по затылку камнем, помнишь?
Кейн засмеялся.
- И это твои оправдания! Цепляйся за них, если хочешь. Но я-то знаю, какой ты. Поэтому и таскаю тебя с собой.
Мы дошли до автомобиля.
Кейн сел за руль, я сел рядом. Мы тронулись. Я не хотел больше говорить с ним. Он сумасшедший. Всерьез его воспринимать не надо. Да и что он обо мне знает? Ровным счетом ничего, а корчит из себя психолога.

Мы проехали пару миль. В голове моей роились мириады мыслей - они играли друг с другом, царапались, кусались, сплетались в клубок, как кошки.
- Избавь меня от улики, - сказал я.
- От чего? - не понял Кейн.
- Давай избавимся от пистолета с моими отпечатками.
Кейн посмотрел на меня странным, задумчивым взглядом.
- У меня больше не будет гарантии.
- Даю честное слово.
- Честное слово? Да ты все сделаешь, чтобы избавиться от меня.
- С чего ты взял? Ты сам сказал, что уедешь навсегда.
- Да, а ты побежишь в полицию, скажешь им, что я похитил тебя, связал и на глазах у тебя убил Кейти. И они поверят тебе, а не мне. Потому что ты обычный человек, а на мне - девять убийств. Да они меня посадят за решетку на всю жизнь. А я этого не хочу.
Я сидел молча, обдумывая варианты.
- Значит, ты мне не веришь?
- Нет, не верю. Вот если бы мне не приходилось тебя держать на прицеле, когда ты убиваешь, тогда бы я тебе верил.
Вот оно, значит, как все повернул, хитрец.
- А если бы я убил кого-то при тебе, но по своей воле, ты бы уничтожил улики?
- Разумеется. Это значило бы, что ты тоже убийца, как и я. Значило бы, что мы друзья.
- И ты бы скрыл от полиции последнее убийство, не оставил бы моих отпечатков на орудии убийства?
- Конечно. Мы же друзья. Друзья так не поступают.
Я задумался.
Я крепко задумался.
Кошки мыслей сцепились в жуткой схватке, их рев и мяуканье заполнил всю мою голову, а их острые когтистые лапы полосовали мой разум кровавыми полосами.
Если бы убийство было на моей совести, то об этом никто бы не узнал. И если я не убью, то могу провести остаток дней в тюрьме, когда труп и отпечатки на пистолете найдут. Но это же убийство по собственной воле. Хотя…. Опять же, это принуждение. Но ведь…. Выходит, я бы купил свое спокойствие и безопасность ценой чьей-то жизни.
- Подумай над этим. Это твой последний шанс - сказал Кейн.
Я думал, думал и думал. Может, это и правда, был мой последний шанс на спасение. Ведь рано или поздно Кейти найдут, а вместе с ней- и пистолет с моими отпечатками. Может, это будет нескоро, но это будет.
Мы остановились. У обочины примостилась кирпичная развалюха, высотой метра два, косившаяся на одну сторону и казалось, готовая упасть.
- Это здесь, - сказал Кейн.
Он остановил машину в трех метрах от домика. Мы вышли.
- Иди впереди меня, - сказал Кейн. Я повиновался.
Я слышал, как Кейн достает пистолет из кармана.
- Я держу тебя на мушке, - сказал он. - Как ты и говорил
Мы подошли к двери - она тоже была покосившаяся.
– Заходи, - подтолкнул меня в спину Кейн дулом пистолета. Я вошел. Внутри было довольно светло, так как в той стороне строения, что не видна была с дороги, зияла дыра выбитого окна.
Я не сразу заметил ее.
Это была среднего роста девушка, привязанная, опять же, к стулу, только рот у нее был заклеен серым скотчем, а стул был прикован цепью к какой-то трубе, наполовину встроенной в стену.
- Знакомься, - сказал Кейн. - Мисс Кламм. Лицо девушки было серо-пепельным от страха, она в ужасе смотрела на нас. Выглядела она не очень красиво - видно было, что она слишком много пьет. Или курит. Или и то, и другое. На вид ей было лет двадцать с небольшим, но морщин на лице было достаточно для сорокалетней.
- Ну что, Джессика, - спросил Кейн, - ты не тосковала без нас?
Он снова толкнул меня дулом в лопатку. Я прошел вглубь кирпичной комнаты и стал напротив девушки.
Кейн же остался стоять у входа, держа в руках пистолет.
- Ну, Джессика, настал твой последний час, - сказал он, улыбаясь. Этот процесс общения доставлял ему удовольствие. - Ты в своем последнем пристанище.
Джессика мутным взглядом посмотрела на него, но ничего не сказала.
Я смотрел на девушку по имени Джессика.
Вот сейчас это произойдет. Мне надо убить - еще раз. И все кончится.
- Я нашел ее валяющейся в одном из клубов - сказал Кейн.
Я сказал, что это моя девушка, и я несу ее домой. Эти идиоты охранники в клубе мне поверили. Я кинул ее в машину и привез сюда. Теперь она - наша.
Внезапно Джессика что-то тихо произнесла.
- Так мы умеем разговаривать! - обрадовался Кейн. - Ну, что мы скажем на этот раз?
Джессика прокашлялась.
- Убейте меня, и дело с концом.
Кейн улыбнулся.
- За этим мы здесь, мисс. Я принимаю вас такими, какие вы есть и отпускаю в мир иной, мне ничего от вас не нужно.
Он выдержал паузу.
Джессика молча смотрела на нас.
- Позволяю вам вспомнить все хорошее, что у вас было в жизни, и попрощаться с этим, - сказал Кейн.
Это что-то новое.
Тут произошло странное. Джессика залилась хриплым, истеричным смехом.
Я вопросительно посмотрел на Кейна.
- Со всем хорошим я уже попрощалась давным-давно, - сказала Джессика презрительно. - Из-за таких, как ты, и попрощалась. Так что ты опоздал со своими дурацкими вопросами. Моя жизнь и так пустая и ненужная. Я никому не нужна. Не хочу жить. Зарежьте меня, как овцу.
Кейн насупился. Все шло не так, как он хотел. Тем не менее, он снова поднял на меня пистолет. Джессика смотрела на меня с тоской.
- Что ты стоишь, парень? - сказала она. - Убей меня. Что мне проку от жизни? Ты мне сделаешь одолжение.
Кейн, до этого державший нас на мушке, опустил пистолет. Бросил его на пол. Слезы покатились по его щекам. Я с изумлением смотрел на него.
- Все кончено, - сказал он.- Все кончено.
- В чем дело? - спросил я.
- Вы же два сапога пара, - сказал он. - Вы оба не хотите жить, вам незачем держаться в этом мире. Вы близки друг другу. А я здесь чужой. Как я и думал.
Я и Джессика вопросительно посмотрели на Кейна.
- Вы как брат и сестра. А я здесь совсем не причем.
Он поднял пистолет с пола. Сдул кирпичную пыль. Положил в карман.
- Счастливо оставаться, - сказал он дрожащим голосом.
- Куда ты? - спросил я.
Кейн вышел за дверь.
Я несколько секунд стоял без движения.
Я не знал, как поступить.
Джессика посмотрела на меня. Глаза ее содержали немой вопрос.
- Кейн, постой! - крикнул я, бросив нож. Но не успел я дойти до выхода, как раздался выстрел. Я выскочил в дверь. Кейн сидел за рулем своего автомобиля. Мертвый. Он пустил себе пулю в сердце.
Голова его запрокинулась назад и глаза его, остекленевшие, смотрели в воздух.
Я подошел поближе.
Пуля вошла в грудную клетку.
Отверстие в черной кожаной куртке Кейна дымилось.
И вот что странно - мне стало жаль его. Чертовски жаль. Не знаю почему. Просто жаль.
- Что же ты наделал, - сказал я вслух, сказал с горечью, - Зачем ты сделал это?
Но Кейн уже не мог ответить мне.
Больше не было смысла стоять у трупа.

И еще Джессика.
Девушка, которая не хотела жить. Я вернулся в комнату. Джессика все также сидела, привязанная к стулу - куда ей деваться.
- Мисс Кламм, - сказал я. Черт, это ж надо объяснить. - Я не убийца. Я не собирался убивать вас.
- Я поняла, - сказала Джессика. - Он ведь держал вас на мушке.
- Я освобожу вас. Обещаете, что не наброситесь на меня?
- С чего бы это? - сказала Джессика.
- Просто люди паникуют обычно и пытаются убежать, вдруг вы не верите мне, что я не убийца.
Джессика прервала меня.
- Я при всем желании не смогу - я страшно устала. Вы такая же жертва, как и я. Мне очень плохо. Я очень хочу в туалет. Отвяжите меня поскорее.
- Хорошо, - сказал я и не без труда распутал тугие веревки. Джессика со стоном пошевелила руками, принялась тереть затекшие от веревок предплечья. Я развязал ноги.
- Попробуйте встать, - сказал я.
Джессика попробовала, и я вовремя успел ее подхватить - она почти сразу же повалилась на меня.
- Давайте выйдем на свежий воздух,- сказал я.
Мы вместе вышли из комнатушки.
-Боже! - воскликнула Джессика. Он застрелился? - она увидела мертвого Кейна.
- Как видите! - сказал я. - У него были не все дома.
Я усадил Джессику спиной к кирпичной стене.
- Свежий воздух пойдет вам на пользу, - сказал я.
Вот только что теперь делать? Оставить Кейна здесь? Спрятать его труп? Позвонить в полицию? Нельзя, никак нельзя. Мои отпечатки. Замкнутый круг. Пока я думал, Джессика оклемалась и подошла ко мне.
- Позвоним в полицию? - спросила она.
- Все не так просто, мисс, - сказал я. - Все не так просто.
- Да, телефона здесь нет, - сказала Джессика.
- А дорога здесь неблизкая - сказал я.
Она не знает моей истории. И хорошо.
Хотя стоит ей рассказать.
…Мы шли по проселочной дороге. Кейн и машина остались далеко позади.
- Почему он не убил меня? - спросила Джессика у меня.
- Он не желает убивать того, кто не хочет жить. Поэтому он не убил меня в свое время, - ответил я.
- А вы давно знакомы? - спросила Джессика.
- Ну, если это можно назвать знакомством, - уклончиво ответил я.
- Он держал вас взаперти? - спросила Джессика.- А потом заставил вас поехать с ним?
- Все не совсем так, - сказал я. - Я позже расскажу.
- Давайте сразу пойдем в полицию, - сказала Джессика. - Я копов не люблю, но надо все рассказать.
Я похолодел. Только не полиция. Он начнут копать, будут меня допрашивать. И что я им скажу? Если буду врать, меня подловят на ошибке – потому что врать я не умею, и все выплывет на свет. И что я скажу - что убил человека под дулом пистолета? Что-то выглядит это все подозрительно - а уж для копов все будет выглядеть совсем-совсем по-другому. Что Кейн? - он уже мертв, а вот паренек, вешающий им лапшу на уши о том, что его заставляли и при этом он ни разу не пошел в полицию - это совсем здорово. Меня же посадят. На мне два трупа. И кто докажет, что Кейн заставил меня это сделать? Джессика может говорить о своем случае, но это не смывает с меня Кейти и Карен. И если убийство Карен сойдет с рук, потому что мы не оставили никаких следов, то вот Кейти и пистолет с моими отпечатками - это уже слишком явная улика.
Все эта история хорошо объяснима только для людей, которые мне доверяют. А человеку подозрительному, а уж копам так и вовсе - зачем им труп, когда они могут посадить меня? И дело закрыть при этом.
- Джессика, я хочу тебе кое-что объяснить, - сказал я.
И я поведал ей мою историю, которую до этого вы могли прочесть выше. Это заняло много времени - я спотыкался на каждом слове, я старался говорить как можно более искренне - мало ли, еще не поверит; в общем, я все рассказал.
Джессика молчала.
- Я верю вам, - сказала она после недолгого молчания. Мы все еще шли по сельской местности.
- Верите? - спросил я. - Теперь вы понимаете, почему нам нельзя в полицию.
Джессика кивнула.
- Меня никто не искал. Все думали, что я опять осталась у какого-то парня с дискотеки, - сказала Джессика. - Я вернусь домой, как будто ничего не было.
- Это было бы лучше для всех.
Джессика еще немного помолчала.
- Тебе, наверное, очень тяжело, - сказала она, внезапно перейдя на «ты». - Ты будешь нести этот груз на себе всю жизнь. Ты всю жизнь будешь бояться, что найдут пистолет с твоими отпечатками.
- Это действительно ужасно, - сказал я.
- Кейн довольно удачно избавил себя от проблем и повесил их на нас, - заметила Джессика. - Вот ублюдок. Как таких только земля носит.
Тут я ощутил, что не хочу, чтобы она так говорила о нем – она ведь совсем его не знала. Мне хотелось, чтобы она не поносила Кейна. Почему-то вопреки всему, во что он меня поверг, мне было жалко его, он ведь был мне так близок последнюю неделю. По-моему, он был прав. И мы, наверное, были бы друзьями. И он убил себя, когда увидел, что мы совсем разные, если, конечно, он из-за этого покончил счеты с жизнью - я совсем не понимал его поступков.
- Зачем же он себя убил, вот что интересно! - сказала Джессика.
- Он же псих, что с него взять, - ответил я.
Но внутри я чувствовал себя так, будто готов расплакаться – ведь Кейна больше со мной не было. Очень странное ощущение.
Через пять минут мы вышли на трассу.
- Проголосуем? - спросила Джессика.
Я кивнул.
Страшная усталость навалилась на меня. Я хотел домой. Лечь спать. И не просыпаться. Кейн мертв. Если бы он уехал, то мне было бы легче. А убив себя, он повесил на меня проблему. И еще эта Джессика. Мало ли, может, она завтра все разболтает.
Уж лучше бы она была мертва, а Кейн - жив. Все было бы лучше. Он бы уехал, а я бы забыл о нем. А теперь полиция найдет его тело, и начнет копать. И тогда мне конец. Надо было избавиться от тела. Теперь у меня две проблемы - тело, которое найдут, и Джессика, которая может все разболтать. С этими тяжкими мыслями я и ехал домой вместе с Джессикой в кабине грузовика. Какой-то фермер подобрал нас.
Джессика мило болтала с ним, а я молча сидел, уставившись на дорогу. Что-то я сделал не так. Все пошло не так. Даже этот шофер мог видеть машину Кейна и его труп. А потом нас. То-то он так подозрительно на меня смотрит. Или у меня уже паранойя.
Надо было избавиться от машины, а труп Кейна - закопать.
А теперь мне рано или поздно - конец.

Мы высадились в центре. Стоял холодный чикагский вечер.
- Ну, по домам? - спросила Джессика.
- Наверное,- сказал я.
- Может, зайдем ко мне на чашечку кофе? - спросила Джессика.
- Сейчас? Тебе бы поспать, - ответил я.
- О нет, пожалуйста, пойдем со мной, - сказала Джессика. - Я так напугана всем этим, что не засну одна.
Я вскинул брови. Джессика улыбнулась.
- Я имею в виду, что посидим вместе, а потом ты пойдешь домой. Мне не хочется проводить одинокий вечер.
- Хорошо,- сказал я.
Я страшно хотел спать, и мне не хотелось идти к этой девице, но лучше её не злить и не спорить. Мало ли, она может пойти в полицию и все рассказать. Все же я держал нож перед ее лицом. Она все знает. Мало ли, что она за человек.

Самое смешное, что она жила недалеко от меня. В трех кварталах от моего дома.
- Я живу совсем рядом, - сказал я.
- Так мы почти соседи! - сказала Джессика.
Мы поднялись по лестнице на третий этаж. Она подняла коврик у двери и взяла ключ.
- Удобно, не правда ли? - спросила она у меня.
Я лишь улыбнулся.
- Я не ношу с собой на дискотеки ключи и документы, - поведала Джессика. - Я так напиваюсь, что боюсь, либо все потеряю, либо меня обчистят.
- Резонно, - заметил я.
Квартирка у Джессики оказалась похожей на мою. Маленькая прихожая, справа ванная, прямо по коридору - одна комнатка. Кухня находилась возле ванной. Джессика усадила меня на диван перед телевизором.
- Я сделаю кофе, - сказала она.
- Такое ощущение, будто это не тебя недавно держали привязанной к стулу и хотели убить, - сказал я. - Это я должен готовить кофе.
- Поверь, я совсем не устала. Я напугана до смерти, но я не устала. Если я остановлюсь, то начну думать. А думать я не хочу, - сказала Джессика.
- Ах, вот оно как.
- К тому же ты выглядишь плохо, много хуже меня.
- Это так заметно? - сказал я. Меня грызли мысли о том, что труп Кейна найдут, и рано или поздно меня привяжут к этим делам. И я проведу остаток жизни в тюрьме.
- Тебе без сахара или как? - спросила Джессика из кухни.
- Без! - сказал я.
Из кухни доносились звон посуды, кипение чайника. За окном привычно гудели машины. Это меня успокоило.
Джессика появилась с подносом, на котором стояли два чашки кофе.
Она поставила все это на стол и села рядом со мной.
Кофе мгновенно разбудил меня, ударил в голову, растекся по желудку теплом. Я буквально за секунду выпил все, поставил чашечку обратно на поднос и откинулся на спинку дивана. Джессика пила свой кофе медленно.
- Спасибо, - сказал я. - Столько событий за этот день.
- Я вся на взводе, - сказал Джессика. - Я насиделась в этом подвале столько, что хочется только двигаться и двигаться.
- И что ты теперь обо мне думаешь? - спросил я.
- После чего? - спросила она
- После того, что я рассказал о себе.
- А что я должна думать? - ответила Джессика. - Ты такая же жертва, как и я. Даже хуже. Над тобой висит угроза ареста. Это ужасно.
- Да, я не знаю что делать, - сказал я. - Я ведь даже тебе не могу доверять.
- Почему? - спросила Джессика.
- Вдруг ты пойдешь в полицию, - сказал я. - Или кому-то из своих друзей расскажешь, а они спросят у тебя, почему ты не пошла в полицию.
- Да ты что! - сказала Джессика несколько обиженным тоном. - Мой мучитель мертв - это раз. Ты - мой спаситель - это два. И друзей у меня нет - это три. Так что ты напрасно беспокоишься.
Я посмотрел на Джессику. Вроде бы она говорила искренне.
- Пусть этот все останется между нами, - сказал я. - Тогда мне будет легче.
- Тебе надо найти ту девушку, которую ты убил в первый раз, - сказала Джессика. Я поморщился от напоминания об этом.
- Ой, прости, тебя заставили убить, - спохватилась Джессика.
- Ничего, - сказал я. - Ничего страшного. Это все позади.
- Ну, так тебе надо найти этот подвал, и спрятать пистолет, избавиться от него, - продолжала Джессика.
- Во-первых, я не знаю, где это, - сказал я. - А во-вторых, я боюсь. Вдруг нас застукают за этим занятием, или кто-то увидит меня….
- Да, знать бы, где это…- протянула Джессика, допивая кофе.
- Я приблизительно помню. Надо найти то придорожное кафе, где я поймал такси, - ответил я эхом. - А потом идти прямо пятнадцать минут.
- Вот видишь, как просто! - сказала Джессика.
- Да, но сначала надо вспомнить, где это кафе, как оно называется.
- Надо попытаться, все равно у нас нет другого выхода, - сказала Джессика и посмотрела на меня.- У нас нет другого выхода - повторила она.
- У нас? - переспросил я. - У кого это - у нас?
- У нас с тобой, - серьезно сказала Джессика.
- Ты-то здесь при чем? - спросил я. - Я сделаю все сам, мне не нужна ничья помощь. А вдруг нас поймают? что ты будешь делать? Ты же не скажешь им, что не пошла в полицию потому, что Кейн с собой покончил, а я тебя спас - этому никто не поверит.
- Я пойду с тобой, - сказала Джессика. - Моя жизнь и так скучна до чертиков.
- Тебе мало было быть жертвой, которую хотел убить маньяк? - спросил я.
- Мне кажется, что ты один в этом городе меня понимаешь, - сказала Джессика. - Мы теперь связаны общими событиями. И ты ведь спас меня.
- Поверь, любой другой тоже бы спас тебя, - сказал я.
Она сидела на диване совсем близко от меня. Она была все же довольно симпатична, несмотря на некоторую пожухлость.
- А я даже не знаю, как тебя зовут, - спохватилась Джессика. - Представляешь, знакомы уже почти целый день, а я имени не знаю!
- Роберт, - сказал я. Или просто Боб.
- Какое красивое имя, - сказала Джессика, улыбаясь. Улыбка у нее милая.
- Да ничего такого. Я всегда хотел, чтобы меня звали Чарльз.
Джессика еще раз улыбнулась.
- Расскажи о себе, - предложила она.
Я рассказал ей свою скучную биографию. Было бы что рассказывать.
Джессика слушала очень внимательно, и даже с интересом.
- Вот видишь, - завершил я. - Я самый обычный скучный обыватель города Чикаго.
- Ну, у меня были такие типчики, что ты по сравнению с ними - ангел! - сказала Джессика.
- Ты имеешь в виду своих …парней? Мужей? - спросил я осторожно.
- Да, именно, - сказала Джессика. - Один был психом. Другой - хиппи. Третий - просто сволочь. Спаивал меня.
Она насупилась, видимо, ей эти воспоминания были неприятны.
- Я не хиппи, не сволочь и не псих, - пошутил я, - зато я убийца поневоле.
- Да ладно тебе, - сказала Джессика. - Меньше об этом думай. Ты хороший человек.
- Ты же меня совсем мне знаешь, Джессика, - сказал я.
- Ну, пока ты выглядишь хорошим парнем с проблемами, - ответила Джессика. - И поэтому я хочу тебе помочь.
- Потому что у меня проблемы и я хороший парень? - усмехнулся я.
- Именно! - засмеялась Джессика. - Смотри, ты впервые улыбнулся!
- Я даже не заметил.
- Тебе идет улыбка. А то я видела тебя с таким напряженным выражением лица все это время….
- Неудивительно, - сказал я. - Учитывая обстоятельства…
- Не бойся, - сказала Джессика чуть ли не шепотом, подсаживаясь ко мне еще ближе. - Мы исправим все эти обстоятельства.
Вот так так. Неужели эта девушка, еще только сегодня днем бывшая жертвой Кейна и готовившаяся к смерти, собирается закрутить со мной роман?
- Ну, мне пора домой, - засуетился я. Но было поздно - Джессика уже целовала меня.
Это было странно - в моей голове все еще жили зловещие образы и сомнения, страхи и туман головной боли, а тут еще в эту кашу вмешалась Джессика со своими горячими губами.
Я не помню, как мои руки обняли ее тело.
- Зачем ты это делаешь? - спросил я. - Мы ведь едва знакомы!
- Молчи, - прошептала Джессика.
У меня не было сил, да и, честно признаюсь, желания, оттолкнуть ее.
Две несостоявшиеся жертвы одного убийцы сплелись на диване в одно целое – так пишут в книгах.
В общем, этой ночью я не ночевал дома.

Я проснулся утром от поцелуя Джессики. Лучше любого будильника. Я открыл глаза.
В голове моей царил сладкий туман. Я не хотел вспоминать о Кейне Риве, о Кейти, о Карен. Это было мое первое утро не в полном одиночестве за последние лет десять.
Мы позавтракали тостами и яичницей, запили кофе. Джессика была одета по-домашнему, в халатик и тапочки. Но даже на свежую голову все во мне смешалось - Кейн, мертвый Кейн, Кейн, выходящий из двери, шум выстрела, Джессика, привязанная к стулу, Джессика на подкашивающихся ногах стоит у входа в кирпичное здание, мы с ней идем вместе по пыльной проселочной дороге, потом по шоссе, потом здесь - снова и снова я переворачивал в голове эти картины. Джессика выглядела веселой - улыбалась, шутила. Для меня это было странно.
- Неужели ты можешь чувствовать себя так хорошо? - спросил я. - Еще вчера…
- То было вчера. Забудь об этом. Ничего же не случилось. Может, вчера было что-то ужасное, но сегодня все кончено.
- Я понимаю, понимаю. Но просто большинство людей вело бы себя совсем по-другому.
- Я не большинство, - ответила Джессика. - Моя жизнь была настолько пуста и бессмысленна, что я даже была немножко рада.
Я вспомнил себя на ее месте. Мои мысли были почти такими же.
Почти. Потому что я сказал то, что, в общем-то, спасло мне жизнь. Но теперь эти слова стояли комом у меня в горле.
Джессика села рядом со мной.
- Мы с тобой похожи. Ты почти такой же, как я. Ну, улыбнись.
Я выдавил подобие улыбки. Мы не были похожи, как ей казалось. Ее жизнь была полна событий. А в моей жизни было всего одно событие – Кейн.

Я вспомнил его глаза, то радостные, то вдруг плачущие. Я не хотел этого вспоминать - ведь я сам много раз говорил ему, что он мне не друг и вообще никто. Но лучше бы я сказал ему, что он мой друг. Лучше бы Джессика умерла в тот день. Не стоило давать ей так много болтать и нести всю эту чушь о том, что она не хочет жить, и что он ей сделал одолжение. Все было бы по-другому. Он уехал бы, и не пустил бы себе пулю в сердце.
Но, тем не менее, пистолет с моими отпечатками все еще лежал в старом подвале на окраине города. Я был уверен, что уговорил бы его избавить меня от этой улики. Я бы постарался. Еще вчера я упустил эту мысль из цепи судорожных рассуждений.
Но вместо этого я сказал:
- Ты понимаешь, что если все это выплывет на поверхность, то тебе тоже придется туго. Копы так это не оставят. Они спросят, почему ты сразу не пошла в полицию.
- Ты думаешь? - отозвалась Джессика. - Я скажу просто - зачем было идти в полицию, если убийца сам себя убил? Это же лишние вопросы. И моих «пальчиков» нигде нет.
- Наверное, ты права, - сказал я со вздохом. Утро начало казаться мне таким же плохим, как и вчерашнее.
- Будем разыскивать то кафе? - спросила Джессика.
- Но как? - спросил я. - Я же не детектив, я не могу запросить полицейское отделение выдать мне адреса всех кафе в городе.
- Какой ты смешной, - сказала Джессика. - Мы можем узнать адреса кафе в простой справочной.
- Как же это? - удивился я.
- Очень просто! - сказала Джессика. - Скажу, что мы ищем кафе на окраине города. Нам выдадут несколько адресов. Сперва поищем по ним. А ты не помнишь, через какие участки города шел?
- Я не шел. Я доехал на такси, и всю дорогу спал.
- Плохо. Если бы ты запомнил хоть какие-то детали пути, нам было бы легче. Вообще-то, ты мог бы найти это кафе и сам.
Господи, подумал я. Если бы я не заснул тогда в такси, я мог бы запомнить путь туда. Я бы просто запомнил несколько опознавательных знаков. И сам бы избавился от улики. И послал бы Кейна куда подальше. Сообщил бы в полицию. Описал бы его приметы. Его бы поймали. Я бы сказал, что это он убил Кейти. И все поверили бы мне. Его рассказу про то, что я сам убил ее, никто бы не поверил. Кто бы поверил полусумасшедшему?
Все-таки Кейн не все предусмотрел.
А что, если он предвидел и этот вариант?
Зачем он меня отпустил тогда и сказал идти пятнадцать минут по прямой до города?
Может, и пистолета никакого нет? Может, он после того, как я ушел, забрал пистолет, чтобы держать его в другом месте? Ну, на случай, если я вернусь за этой уликой, а потом бы продолжил меня шантажировать?
Я ничего не понимал. С одной стороны мне казалось, что это хитрый план, детали которого я не знал, а с другой я думал, что Кейн просто не умел как следует думать над своими поступками - ведь в этой схеме был изъян с самого начала. Неужели он не предвидел, что я могу запомнить, где это место и вернуться туда, чтобы забрать пистолет? И почему он в эти дни, что мы убивали вместе, не думал, что я могу разыскать его?
Может, он следил за мной и знал, куда и когда я иду? Скорее всего так. Он ведь знал, где я живу.
Хотя почему бы ему не ошибиться? Он всего лишь человек. Это я со страху принял его за маньяка, все точно просчитавшего. Он мог совершать ошибки - это только в глупых фильмах убийца всегда все предусматривает, и его невозможно подловить. А я все-таки не в фильме, я в реальности. Пусть и в очень странной. Я много ошибок наделал, я слишком мало думал над тем, что произошло. Но и он тоже.

Я рассказал о своих размышлениях Джессике.
Она во всем согласилась со мной.
Впрочем, главное было сейчас - найти это придорожное кафе.
Джессика взяла трубку и принялась обзванивать справочные. Через полчаса у нас был список из десятка кафе, закусочных и прочих заведений, что находились далеко от центра.
- Вот с этого мы и начнем, - сказала Джессика.
- У тебя мозг как компьютер. А ты не похожа на ученого.
- Поверь мне, я была почти профессором. Я ведь преподаватель психологии. Я, кстати, работала в сумасшедшем доме одно время.
- Бурная биография у тебя! - удивился я. - Ты не все о себе рассказала.
- Это не так интересно, как может показаться. Совсем неинтересно, поверь мне, - сказала Джессика.
Впрочем, надо было приниматься за дело.

С этого момента события понеслись с бешеной скоростью. Потому что нельзя было думать и действовать медленно.
Мы с Джессикой стали объезжать все эти заведения. В четвертом из них я узнал то самое кафе. Даже тот же таксист стоял в том же самом месте. Разве что он курил сигаретку, а не читал газету. Какое-то дежавю. Хорошо, что он меня не заметил! Джессика обрадовалась, а я напрягся. Вот оно, зловещее прошлое, подбирается ко мне. Эти пятнадцать минут по пустынной местности показались мне чуть ли не вечностью.
Под конец Джессике пришлось держать меня под руку, настолько мне было плохо.
Я нервничал.
Вдруг там уже побывала полиция, или нас поймают на месте преступления? Джессика гладила меня по голове, говорила успокаивающие слова, но мне все равно было плохо. Я еле плелся - и чем ближе, тем хуже мне было. Я узнавал детали экстерьера; камни и кусты словно тыкали в меня пальцем. И вот я увидел тот самый фундамент, в котором находилась бетонная лестница вниз, в тот самый подвал.
- Это здесь? - спросила Джессика.
Я кивнул, я не в силах был говорить, да и в горле было сухо, как тогда, в тот самый день. Впрочем, я немного успокоился, увидев, что кругом ни души. Кейн умел выбирать места.
Мы подошли к лестнице. Я спустился по ней первым. Джессика шла за мной, держа меня за плечи. Дверь была приоткрыта, и оттуда доносился тошнотворный запах. Я толкнул закругленную вверху железную дверь и вошел. Глаза не сразу привыкли к темноте, а нос приходилось зажимать руками. Стараясь не делать резких движений, я продвигался внутрь, держась одной рукой за стену. Джессика шла за мной. В темноте я заметил мертвую Кейти. Хорошо, что ее лица в темноте не было видно - оно наверняка выглядит ужасно.
- Не смотри туда, - сказал я Джессике.
- Я и так не смотрю, - ответила Джессика почему-то шепотом.
Потихоньку глаза привыкли к темноте.
Пистолет лежал возле раковины.
Взять и выкинуть, мелькнуло у меня в голове.
Джессика прошептала:
- Бери его и пойдем, а то меня стошнит.
Я нагнулся, схватил пистолет, и мы вместе с Джессикой вышли на свет божий. Я опасался, что нас будет ожидать какая-то киношная подстава - но все было тихо.
- Теперь давай спрячем ствол! - сказала Джессика, озираясь по сторонам. Я положил пистолет в карман. Как назло, кругом не было ни одного укрытия, где можно было спрятать орудие убийства.
- Просто сотри отпечатки, и брось пистолет, - посоветовала Джессика. - Вот, например, в лужу.
И правда, старая лужица полузасохшей грязи находилась в двух шагах от нас. Я вытер пистолет рукавом, пройдясь по всем частям, даже по дулу. Особенно осторожно я коснулся курка - мало ли, вдруг он заряжен. Потом я присел и аккуратно положил пистолет в лужу. С чмокающим звуком черный ствол исчез в грязной воде.
- Лужа не сегодня-завтра высохнет, - сказала Джессика.
- Все равно. Главное, никто не узнает, что я кого-то убил.
- Верно. Оставим пистолет здесь.
Мы снова огляделись по сторонам.
Никого.
Вот и прекрасно.
Теперь надо уходить.
Шаг за шагом мы удалялись от каменного фундамента, оставляя прошлое, теперь уже без нас в нем, позади. Вскоре - так быстро мы шли - мы с Джессикой оказались у того самого кафе.
- Перекусим? - спросила Джессика.
- Не надо, - сказал я. - Чем меньше нас видят, тем лучше.
- Верно, мало ли что, - согласилась Джессика. - У людей длинные языки. Возьмем такси?
- Плохая идея. Таксист запомнит, что я второй раз уезжаю отсюда. Надо отсечь все варианты.
- Так что, пойдем пешком?
- Да, пожалуй. Пройдемся с полчасика. Потом поймаем попутную - и домой.

Так мы и сделали. Днем опять было жарковато, и я вспотел. Джессика тоже вытирала пот со лба. По дороге не было ни одного дерева, только равнина вдоль трассы. Джессика взялась голосовать, вытянув руку вперед и вверх. Первые три автомобиля нас пропустили.
А четвертым был полицейский автомобиль.
Я думал, что потеряю сознание.
Неужели это конец? Неужели нас видели? Автомобиль остановился перед нами.
- Садитесь, подвезу! - сказал водитель. Это был типичный чикагский коп - широкое лицо, весит под сто килограмм, черные очки на носу.
Джессика подтолкнула меня локтем. Я сел на заднее сиденье, а Джессика рядом с копом.
- А я вас видел у кафе, - сказал коп. - Вы так спешили куда-то. Шли с окраины?
Он нажал на газ и мы тронулись.
- Да, - сказала Джессика.
- А что там делать, на окраине? Ни одной живой души, одни развалины.
- Вы сами подумайте, шеф, - сказала Джессика. - Вы же сказали, ни одной живой души. Сменили обстановку, понимаете?
Золотая у нее голова.
Коп заулыбался во весь рот.
- Вот молодежь пошла! Все вам неймется. А что пешком пошли?
- Решили пройтись, освежиться, - сказала Джессика.
- Так вы знаете, сколько тут топать? - удивился коп. - Да и жара убийственная.
- Поздно мы поняли, офицер, - ответила Джессика, улыбаясь. - Надо было взять такси.
- Это точно. Хотя Билли дерет не по-детски с пассажиров. Если бы был закон за превышение цены за проезд - сказал коп - Билли сел бы первым! Он рассмеялся.
- Поэтому мы решили сэкономить и пойти пешком.
- Живете на окраине? - спросил Коп.
- Нет, в центре.
- Так я не понял, зачем пошли пешком?
- Решили, что проще поехать на попутке, чем платить таксисту такие деньги.
- А что, логично. Немного пожарились на солнышке, зато доехали бесплатно, - покачал головой коп. - А вы сэр, обратился он ко мне, - Вы в порядке?
Видимо, я выглядел совсем плохо.
- Простите, офицер, - сказал я. - Жара невыносима, а здоровье слабое. Да еще эти кувыркания в траве!
Коп снова закатился смехом.
- Какая вы горячая штучка! - сказал он. - Совсем парня замучили!
- Да, не рассчитали силы, - засмеялась Джессика.
Играет прекрасно. Просто актриса.
- Моей бы Эмили да такой аппетит! - сказал коп. - А то все дела, дела - и я редко дома бываю…
- Не переживайте, офицер, - утешила его Джессика. - Вы такой славный человек, у вас все будет хорошо.
- Спасибо на добром слове, мисс, - сказал коп.
Еще минут пять мы проехали молча.
- Вы бы осторожнее с поездками на заброшенные пустыри, - сказал коп наконец.
- А что такое? - спросила Джессика.
Я уже знал, что он скажет.
- За последние несколько недель находят трупы девушек по всему городу, на таких вот пустырях. У кого горло перерезано, кто пристрелен, а кто и удавлен. Но почерк один - и никаких улик. Я своей дочери не позволяю гулять одной. Безопаснее в шумных местах.
- Какой ужас! - сыграла Джессика.
- Да, ужас, давно у нас серийников не было! - продолжил коп. - Одну мы нашли на пристани. Кошмар. Глаза чуть у бедняжки не вылезли. Еще несколько пропали без вести. Думаю, это все его рук дело.
- Боже, какие ужасы, - пробормотала Джессика.
- Самое главное, никаких улик! - сказал коп, когда мы уже въезжали в Волли-драйв. - Единственное, что знаем, что в конце уже было двое мужчин.
- А вы разве можете об этом рассказывать? - спросил я. - Это не тайна следствия?
- Какая там тайна! - воскликнул коп. - Проклятые журналисты все раздудели. По всем каналам только и смакуют. Вы что, телевизор не смотрите? Хотя вы молодые, вам не до телевизора… - тут он хихикнул.
- А как вы узнали, что убивают двое? - спросила Джессика.
- Элементарно, Ватсон! - сказал коп весело. - По следам. Это единственное, что удалось узнать. Как это поможет следствию - неясно. Что нам, мерить у всего населения Чикаго размер ноги?
Я посмотрел на свои ботинки – те самые, что были на мне в день встречи с Кейном. Других-то у меня и нет.
Джессика засмеялась для виду.
- Тупиковое дело, да?
Коп хотел что-то сказать, но череда дурных совпадений чуть меня не растерзала. Коп поднял с приборной доски зашумевшую вдруг рацию.
- Сержант Бруно слушает.
- Самоубийство на Уолланд, мужчина приблизительно тридцати лет, выстрел в грудь.
Чтобы скрыть предательскую бледность, я начал тереть лицо руками, как бы снимая усталость.
- Принято, выезжаю, - сказал коп по имени Бруно. - Я вас тут высажу, окей? Мне надо на место преступления.
- Нет проблем, сэр, - сказала Джессика. Мы вылезли около супермаркета «Смитс».
- Нам отсюда недалеко, - сказал я. - Спасибо, что подвезли.
- Да не за что, - сказал Бруно. - Удачи вам, молодые!
Он повернул машину и через несколько секунд исчез в потоке автомобилей на трассе.
- Пронесло, - только и мог вымолвить я.
- Я выкрутилась неплохо? - спросила Джессика.
- Ты великолепная актриса, молодец!
Джессика улыбнулась.
- Зато теперь меня знают и в полиции, - сказал я.
- Расслабься. Они ничего не найдут. Давай-ка лучше пойдем домой. Ты совсем плох.
Я последовал ее совету. Через пять минут быстрого хода мы были уже возле моего дома.
- Поднимемся ко мне? - предложил я.
- Давай, - согласилась Джессика.
Мы вместе поднялись ко мне.

…

С тех пор прошло несколько месяцев. Про дело Кейна не вспоминали. Шум был недолог, особенно после того, как нашли его тело.
Не знаю, была ли найдена Кейти. Об этом по местному ТВ или в газетах не говорили. Судя по всему, о деле Кейна Рива забыли.
Я живу с Джессикой в своей квартире, так как она у меня побольше. Ее квартирку мы сдаем и каждый месяц имеем кое-какие деньги. Наша жизнь проста и скучновата.
Прошу прощения за эту историю - если вы ждали какой-то тайны или громкой развязки, разоблачения или драмы, то вы ее не получите, потому что ничего такого не было. Не нашелся еще тот Шерлок Холмс, который связал бы меня с Кейном. Я долго нервничал, думал, что рано или поздно меня вызовут в полицию - ведь, как вспомнил я, Кейн приходил ко мне. Может, его кто-то видел? Ну, знаете, как в кино бывает - находится случайный свидетель, который все выкладывает полиции. Но все пока тихо. Никакой тайны нет. Разве что всего одна - почему я тогда произнес те слова, которые спасли мне жизнь, сделали меня невольным убийцей, и в конце-концов познакомили меня с Джессикой?
И пожалуй, еще одна - почему я не чувствую никакой вины? Вроде бы, должен. Но не чувствую.

Иногда я тоскую по Кейну. Он так хотел иметь друга, что даже во мне видел такового. А потом он покончил с собой ни с того, ни с сего. Может, оно и к лучшему. Теперь он не будет убивать.

Странное дело, я не ощущал в себе угрызений совести. Я должен был, как все, желать, наверное, себе смерти, а не того, что произошло со мной потом, и что лучше бы я не убивал собственными руками, и тому подобное - но ничего из этого меня не посещало. Вообще. Я жил эти дни, часы, минуты лишь в страхе, что меня найдут и посадят. А под дулом пистолета я думал уйти из тихой и ненужной жизни ... а думал ли? А если и думал, то зачем захотел - да, захотел! никаких оправданий - убить? Взять грех на душу перед смертью? Каких оправданий мне надо - и не слишком ли поздно? Я сам выразил желание - никто меня не заставлял. Никто. Я не знал, оставят ли меня в живых или убьют, и вообще, этот Кейн оказался таким импульсивным, что позволил мне, недолго думая, это сделать и хотел, позже, отпустить. Странное дело - но при всех своих дикостях и поступках сумасшедшего Кейн мне начинал нравиться. У меня никогда не было друзей, никто ради меня не приезжал ко мне, вот так просто - поговорить, съездить куда-то вместе.
Джессика была со мной близка, как только женщина может быть близка с мужчиной, но мы были разные. У нее было прошлое, которое она пыталась забыть, но часть ее души, причем, наверное, лучшая, все равно осталась там. Я был для нее лишь заменой, кем-то, с кем можно спать, и жить, но не любить. Мы оба это понимали. У нас все было хорошо, но мы были словно два студента на общей кухне - добрые товарищи, и только - если не считать, конечно, ночных увеселений. Джессика в прошлом сильна пила, но сейчас этого не было заметно - она посвежела и я никогда не видел ее со спиртным крепче шампанского. Она сказала мне, что не хочет больше пить, раз у нее все хорошо, со мной у нее есть свой тихий быт, который ей теперь нужен - без встрясок и скандалов. Она сказала, что я ее полностью устраиваю во всех отношениях.
А меня теперь влечет другая жизнь - та, которой я не знал, но успел ощутить, когда со мной был Кейн. Да, от него всего можно было ожидать, даже самого абсурдного - взять ту же пулю, что он засадил себе в сердце. Но он был тем, кому было на меня не наплевать, он хотел быть моим другом - значит, моя жалкая жизнь не была песчинкой в буре жизни, и кому-то я все-таки понадобился - и не как отдушина после прошлых грехов, а такой, как есть.
Я никому не доверял, и никто не доверял мне, я никого не любил, и никто не любил меня. Встреча с Кейном изменила все. Это не было случайностью - мне был дан шанс, который я так бездарно упустил. Я редко говорю, а когда говорю, то всегда не то, что надо. Не надо было корчить из себя правильного во всем, этакого праведника, который знаться не хочет с такой падалью, как он. А я это сделал. Сначала я почему-то сказал, что сам убью Кейна - зачем? Я теперь думаю, что мое настоящее Я дало о себе знать - а я его не хотел слышать. А надо было слушать, и внимательно. Кейн старался, чтобы я стал таким, как и он - и мы были бы вместе. Он бы никуда не уехал - или я бы уехал с ним. Прочь от этой тоски, от этих вопросов - к новой жизни. Но нет, я закончил праведником с грехом в сердце и Кейн погиб. Вот результат!

…Значит, у Джессики был псих, при упоминании которого она бледнела, - видать, любила! - потом наркоман, хиппи, с которым она жила в комунне, если я правильно все понял, потом - какой-то придурок, который ее спаивал, и тут я. Хорошо же я вписался у нее - убийца, но вроде как поневоле. Честно сказать, Джессика совершенно в людях и мужчинах не разбирается. Таких типчиков выбирала, что закачаешься. Псих, наркоман и хитрый лис. Хотя, если подумать, то невысоко же она меня ставит - я всего лишь четвертый. А на первых -то местах, повыше меня рангом - эти трое. Вот как получилось, я для нее - далеко позади психа, наркомана и ублюдка. Кейн ценил меня и хотел сделать из меня человека, у которого была бы ЖИЗНЬ, а не подобие - а я не понял и оттолкнул его - да так, что он от этого толчка упал и не оправился.
Если бы Джессика тогда не порола ту чушь, я бы спокойно убил ее - да, без всяких зазрений совести. Теперь я думаю - а нужны ли были все предосторожности Кейна о моем побеге из его "лап"? Он не доверял мне - а все я виноват. Он держал меня на прицеле или на лезвии ножа лишь потому, что не доверял мне, не верил мне. Я сам не доверял - я не слушал мой внутренний голос, что заставил меня сказать то, что я сказал, а Кейн услышал его и поверил ему - и, как оказалось, зря - ибо я подвел его.
Он думал, что обрел друга, соратника, родственную душу - но я предал его, обманул и его, и себя, и судьбу, и всю свою жизнь я обманул, не последовав голосу и своим словам до конца. Кейн был послан мне судьбой, заботливой рукой она посадила меня на стул и даже привязала веревками - но я лишь на долю секунды повиновался ей. Потом я "одумался" и стал сопротивляться посланнику судьбы - Кейну, который был призван, чтобы вести меня. Но я внял ему слишком поздно, а Кейн оказался слишком чувствителен к обману и предательству. Если бы я был менее упорен, а он - чуть крепче духом, то... впрочем, это глупые фантазии.
Все, поздно.
Чужая жизнь меня не волновала, равно как и своя - без Кейна. Кейн знал это, он увидел во мне это семечко, и старался дать ему вырасти, окрепнуть; а я втаптывал его в землю изо всех сил, пока не похоронил все - Кейна, свое будущее, себя. Кейн настолько хотел, чтобы я был с ним, что не выдержал моего предательства - вот насколько я был кому-то нужен. Кейн думал, что я и Джессика больше похожи друг на друга, чем он со мной - и ведь тогда так и было. О, если бы она молчала тогда! И я потерял друга и нашел девушку, которая ставит меня после психов и наркоманов. Неравноценный обмен. И в который раз я понял это слишком поздно. Какое нас могло ожидать будущее!



… Неделю назад я купил себе черную кожаную куртку, черные джинсы и черные перчатки. Теперь это мой любимый костюм. В чикагскую осень это самый подходящий наряд. Почему я ношу его - не знаю. Просто нравится. Я отрастил волосы, как Кейн. Пока они еще не такие длинные, но время идет. Скоро я буду, как он.
И больше всего я боюсь того, что будет дальше. Более того, я знаю, что я сделаю в первую очередь. Жаль, Кейн не видит меня сейчас. Я бы ему понравился. Он бы улыбнулся мне своей голливудской улыбкой.

И если бы я не сплоховал в свое время, он бы сейчас был жив.
И мы были бы вместе.
Он бы назвал меня другом.
Не знаю, что со мной, раз я пишу такое. Я же говорю, это скучная история. Я держу картонку на коленях и пишу старой ручкой по серым листам бумаги.

В моей камере даже стола нет, чтобы писать с удобствами.

Слишком поздно, Джессика, думать о новой жизни – ибо моя тень накрыла тебя, накрыла с головой. Иди ко мне, в мое логово. Я жду.




15. Я завершаю наши истории, возвращаю вас, мои читатели, и вас, мои герои, в дом мой, где завершится путь и откроется тайна. Но мне пока надо отравить еще одну жизнь и забрать в свой мир другую. Мы возвращаемся к самому началу – но не во времени, а в пространстве – в пустыню. Я поставил сюда множество моих личных эпиграфов – мы приближаемся…




Пустыня

Пустыня ширится сама собою: горе тому, кто сам в себе свою пустыню носит.
Фридрих Ницше

Из - за мутной полосы горизонта солнце сквозь лобовое стекло машины блеснуло на моем веке. Я прикрыл глаза рукой и продолжил сон. Но вскоре солнце выползло целиком, и свет проник в мои глаза даже сквозь заботливо прикрытые веки. Я уткнул лицо в кожаное сиденье, пытаясь спастись от назойливого света, но все было бесполезно - потому что вслед за светом пришла жара, а за ней и пот. Я пытался стереть его ладонью, но стало еще хуже. Что-то мыча себе под нос, я разогнул неподатливую после сна спину, потянулся, чтобы все кости прохрустели и открыл глаза. Свет несколько секунд полосовал мои расслабленные глаза, а потом вроде как успокоился. Я зевнул так широко, как мне этого позволяли судороги мышц, заработанные еще в детстве, и пинком отворил дверцы машины. Надо же, я даже не захлопнул нормально дверцу. Путь к домику Джессики был неблизкий. Я ехал всю ночь, и все равно пришлось спать в салоне.
Пустыня как пустыня, в общем-то, и не очень жарко, подумалось мне сперва, но когда пот снова зашевелился на моей шее, я понял, что весь удушливый, утомляющий жар еще впереди, и что будет только еще жарче. Я вышел из машины и прошелся взад - вперед по затвердевшему песку. Ноги слегка гудели, в голове шумело.

Когда, наконец, я тронулся, оказалось, что до места мне оставалось ехать пятнадцать минут. «Молодец» -, упрекнул я себя,-«чуть терпения, и не пришлось бы ночевать в машине со скрюченными ногами .»

Я приехал сюда в поисках своей двоюродной сестры Джессики, которая поселилась где-то рядом с мексиканской границей. Когда ее квартирная хозяйка сообщила матери о том, что Джессика уже давно не появлялась, мне позвонили с просьбой заняться ее поиском. Дядя и тетя уже старые, и других детей, кроме Джессики, у них нет, так что получилось, что кроме меня искать ее некому. Я приехал на границу из своего родного города - Бостона, и поверьте мне, это был неблизкий путь. Домик оказался пуст, но все вещи были на местах, никаких признаков сборов не было видно, похоже, Джессика просто вышла погулять по пустынной местности. Назвать это полноценной пустыней я не могу – не более чем огромный песчаный пустырь, которому не видно ни конца ни края, с редкими камнями и кактусами. Но, как и в любой пустыне, там было адски жарко, пусто и одиноко. Моя двоюродная сестричка любила уединение и тишину. Жизнь у нее была бурная, а любовные похождения всегда заканчивались неприятностями. В результате она устала от людей. Видимо, жизнь одиночки пришлась ей по душе. Многие говорили, что она себя заживо похоронила в этой крохотной квартирке в жарких приграничных землях, но я думаю, что это не так. Когда человеку нужен покой, то лучше, пожалуй, не придумать…

Я осмотрел комнату. Грешным делом я подумал, что на Джессику кто-то напал. Но никаких следов борьбы я не смог обнаружить. Конечно, я не криминалист, как мой знакомый инспектор Джонсон, который ныне преподает английскую историю в университете, но понять такие явные вещи я смогу. В общем, я пошел в пустыню, благо она находилась через дорогу. Начиналась она как обычный пустырь, но, углубляясь дальше и дальше, можно было заметить появляющиеся все чаще и чаще наносы песка на грунт, а вскоре земли и вовсе не стало видно. На глазах вырастали кактусы и камни, словно бы приволоченные сюда каким-то ураганом. Как тут искать чьи-то следы, я не имел ни малейшего понятия. Где, как, почему - вопросов много, но нет ни одного ответа.
Я шел и шел – подобие тропинки вело меня. Все-таки здесь иногда ступала нога человека.

Обиталищем демонов еще в библейскую эпоху обычно считались пустыня, которая рассматривалась как царство смерти, место обитания злых духов. (Loeb 1977, с. 219).


Он был весь в черном, этот человек, возникший в зыбком тумане на горизонте пустыни. Он подошел ко мне, когда я присел на большой камень у кактуса.
- Привет! сказал он.
Я кивнул ему в ответ. Он сел рядом со мной - камень был большой.
- Вы ищете кого-то?- спросил человек.
- Вас как зовут?- спросил я.
Человек помолчал, словно задумался над чем-то, и ответил
-Уилл. Дэймон Де Уилл, если быть точным.
Я представился в ответ и продолжил изучение песка перед собой.
- Вы кого-то ищете?- снова спросил Уилл. Я соврал, что-то насчет медитации, полагающейся мне в это время года. Он, конечно, мне не поверил.
- Жаль, что вы никого не ищете, - сказал Уилл. - Если б вы кого-то искали, я бы мог, наверное, чем-то помочь.
С этими словами он поднялся и пошел куда-то. Заволновавшись, я окликнул его.
- Я ищу свою двоюродную сестру, если быть честным, - сказал я.
Уилл обернулся. Все же было в нем что-то хитрое.
Он снова сел рядом со мной на камень.
- Вы не видели здесь девушку лет тридцати, невысокую и...- начал я,но Деймон жестом попросил меня замолчать. Он прислушался к гудящему зноем воздуху.
- Вы видите, что силы небесные могут сделать с этой пустыней? - спросил он - А ведь когда-то здесь была плодоносная долина!
Я начинал понимать, что паренек явно сдвинутый, и промолчал. Но Деймону, видимо, было все равно, и он продолжил.
- А каково приходится бедной душе, которая сама себя иссушает сомнениями о сути того, чего ей познать не дано?- потом посмотрел на меня.
Я для вида кивнул головой.
- Ведь есть среди вас и такие, которые от огня внутренних сражений хотят сбежать во внешний мир!- сказал Деймон и почти засмеялся. - А ведь это невозможно, невозможно!- пробормотал он. - Что толку спасать сожженную душу! Не проще ли ей дать уйти из бренной обители!
- Вы это о чем? – спросил я.
Он посмотрел на меня.
- Ты не всматриваешься, ты не размышляешь, - сказал он. – Тот ли я человек, который колебал землю, потрясал царства, вселенную сделал пустыней?
Я молча поднялся и пошел прочь от этого сумасшедшего. Вот придурок. И всегда так на мою голову - даже в пустыне один не побудешь, вечно кто-то придет и начнет пороть чушь.
Этот Деймон кричал что-то мне вслед, но я его не слушал.

Внезапно возник какой-то звук - мне сначала показалось, что это просто эхо. Но потом, когда я услышал его во второй раз, я понял, что это не эхо повторяет звуки пустыни и звук моих шагов, а наоборот - сначала шло эхо, а потом уже появлялся звук реальности, в точности копирующий эхо. Словно ледяной водой окатили мою спину - настолько я похолодел от этого звука посреди пустыни. Черт, здесь что-то не так. Еще отзвук шагов, еще эхо завывающего ветра - и вот я уже делаю этот самый шаг, и вот уже слышится настоящий вой ветра! Чем дальше я шел, тем быстрее свистел ветер, полный проклятых песчинок, мне пришлось заткнуть уши, закрыть глаза и бежать наугад, лишь бы подальше от этого проклятого места, туда, где я оставил свою машину. Пусть лучше я буду слышать только дыхание и стук сердца, но это лучше этого прОклятого эха.
Через десять - двадцать вдохов- выдохов я почувствовал под ногами асфальт. Дорога! Я открыл глаза и оторвал ладони от ушей. Все было в порядке.
Звук был в норме, без всяких там отзвуков, пыльный туман остался позади. Я увидел свою машину, стоящую вдалеке, и рванул к ней как можно быстрее. Наваждение прошло, но находиться здесь мне больше не хотелось.
После этого приключения в пустыне я стал чувствовать себя хуже. Было похоже, что я чем-то заболел, стал непонятным образом уставать после нескольких минут ходьбы, плохо спать, а во сне видеть кошмары, и в этих кошмарах меня посещали странные видения. Обычно сны мне снились простые, без изысков – теперь же это были причудливые, странные видения.
Я видел пустыню, по которой с воем носились духи демонов, гоняясь за мной. Я просыпался в поту и щупал руками свою простыню – для того, чтобы убедиться, что подо мной – ткань, а не раскаленный песок зловещей пустыни.



Живущие в пустыне и в других необитаемых местах духи способны насылать на человека болезни (Пс. 91:5 – 6), повреждать рассудок (1 Сам. 16 – 14; 1 Царей.
22:22 – 23).

Я проснулся поздним вечером. Люди готовились ко сну, некоторые уже спали, а я лишь только проснулся, превозмогая боль в голове и непонятную усталость. Мне хотелось спать еще, еще и еще, но организм мой был против. Я уже не мог находиться в горизонтальном положении. Но встав, я не почувствовал ни капли облегчения. Головная боль, мерцание в глазах, тошнота, извечная моя спутница, все это было со мной. Я вспоминал обрывки снов, что приснились мне, когда весь город бодрствовал - кровавое молоко, какие-то заброшенные, пыльные склады и пустоши... Я сел на кровати. Это промежуточное положение между сном и бодрствованием меня немного привело в чувство. Я взял клочок бумаги и собрался записывать все, что придет в голову. В голову приходила только всякая ерунда, которую даже записывать было неохота. Я долго сидел над бумагой, почесывая в затылке, но ничего путного в голове так и не возникло. Тогда я отложил бумагу в сторону и попытался задуматься. Я говорю - попытался, потому что голова моя сразу после того, как я бросил писать, увязла в тишине и пустоте, в ней самой царивших. Я не смог думать ни о чем, кроме смутных, темных и очень неприятных картин. Картин не тех, что своим мраком успокаивают, а тех, которые своей неприятностью бередят душу и заставляют сердце биться в вязком, медленном ритме. Все, о чем я мог думать в этом полусонном состоянии - боль, горечь, черная тоска, горе и безумие - наводило меня на тошнотный лад снова. Слюна скапливалась в горле, а желудок издавал булькающие звуки, словно ему было неприятны эти жуткие мысли, если эти сумрачные образы в моей голове можно было так назвать. Я, казалось, был сильно пьян - но я не пил вина уже много лет. А в остальном все так же - спутанность мыслей, каша в мозгах и желание думать и чувствовать, как в обычные будни, быть человеком, а не глупым животным, сидящим на одном месте и уставившимся глазами в пол. Я уже начал думать, будто мною овладели какие-то злые силы, которым доставляет удовольствие напустить злого тумана в мою голову. Казалось, я даже слышал их зловещий хохот где-то в глубине сознания, казалось, я видел их кожистые серые крылья, на которых они парили где-то в воспаленной вышине моего рассудка. Хоть бы один из этих демонов набросился на меня и разорвал злыми когтями, избавив от мучений - но разве это демон, если он избавляет свою жертву от мучений? Чего же хотят от меня эти хвостатые чудовища? Насладиться моей болью? Мне почему-то казалось, что не только. Зловещие мурашки пробежали по моей спине суетливой колкой волной - и тут же исчезли. Я поежился. У меня по-прежнему не было сил подняться с кровати, на которой я сидел. Меня снедало желание снова забиться под одеяло и предаться сну, но тело мое говорило, что уже не вынесет этого забытья, в котором оно пребывало последние двенадцать часов. Сил же подняться и сделать что-либо, у меня не было. Усилием воли я захотел приказать себе встать, но при попытке сделать это желудок взбунтовался, что-то внутри него забурлило, и резкая тошнота пополам с болью залила внутренности. Во рту появился неприятный привкус, глаза напряглись, словно боль хлынула и в них. Нет, такого я стерпеть не смог. Так я и сидел, пока часы не показали мне, что я сижу вот так уже... увы, я думал, что нахожусь в таком положении несколько часов, но время обмануло меня - я провел в молчании и пустоте всего лишь двадцать минут!
Мой разум потихоньку просыпался, но ничего хорошего это вялое пробуждение не принесло. Что он мог сказать мне? Голос разума бормотал что-то невнятное о том, что у меня много того, что я начал, но никогда не доведу до конца; о том, что я даже еще не начинал, хотя должен был; о том, что как многое мне предстоит сегодня сделать, и о том, что я этого все равно не сделаю; и еще о том, как жестоко я буду корить самого себя за это, и как долго я буду пережевывать это в самом себе, отходя ко сну - а потом все начнется сначала. О, это вязкое отчаяние, просыпающееся под сердцем! Почему только неприятное, злое и обидное выползает на свет? Я судорожно искал рецепты, которые помогут мне избавиться от этой хандры. Посмеяться над этим? Заставить себя? Что-то же должно помочь. И тут я снова услышал где-то глубоко внутри дикий, надрывный хохот демона, который захлебывался смехом, наблюдая за мной. Ему было смешно, он радовался всей своей демонической сущностью, что его план сработал, что я - целиком в его власти, что никуда мне не деться! Мне казалось, что я уже в аду, пусть не в самом пекле, но где-то рядом, где мне слышны стоны и вопли корчащихся в клоаке грешников. Даже нос мой улавливал странный противный запах - наверное, это разлагалась плоть людей, преданных адским мукам.


... человек, одержимый бесами с давнего времени, и в одежду не одевавшийся, и живший не в доме, а в гробах...связывали его цепями и узами, сберегая его , но он разрывал узы и был гоним бесом в пустыни.
От Луки, 8, 27

Потом были еще сны – я видел пещеру, темную, как сама смерть. Слева от входа в нее находился большой серый камень, и из черного зева пещеры выходил ОН. Но на нем не было черного костюма. Вовсе нет! На ногах его были цепи, старые, ржавые; а на руках – обрывки бывших некогда белыми повязок или бинтов, он яростно размахивал руками, словно хотел сорвать с себя последние оковы. Он рычал, ревел, кричал нечеловеческим голосом, и в невнятных этих звуках он, казалось, называл мое имя.
Потом он принялся биться о камни, рыча и катаясь по земле, брызжа слюной. Потом поднялся и побежал в лежащую рядом пустыню, словно он какой-то напасти. Вслед ему неслось хрюканье, и виделось странное белое сияние. Я проснулся, дрожа от ужаса.
Какова была разница между Деймоном, которого я видел в пустыне, и тем, которого я видел во сне! Я все время вспоминал человека в черном костюме, что сидел со мной на раскаленном камне, и то, что произошло после этого. Эту бурю, поднявшуюся внезапно, этот песочный туман ужаса, что забился в самое мое существо. Кто же это был? И в новых страшных снах я видел его, но он представал как обезумевший, полураздетый человек, бегущий в пустыню от каких-то напастей, и я видел, как вихре песка колыхались повязки, а на ногах у него были обрывки цепей. Он смотрел на меня обезумевшими глазами и рычал на меня – издавая дикие шипящие звуки, которые я даже боюсь запечатлевать на бумаге. После этого я всегда посыпаюсь, и как же я счастлив, что это всего лишь сон.

Я остановился в отеле далеко от границы, но возвращаться в пустыню я не собираюсь, так как боюсь до смерти. Что теперь говорить дяде и тете? Что я испугался призрака? Таинственного мужчину в черном? Я не знаю, что делать.
А как же моя бедная сестричка, которую я почти не знал?
Если она ушла в пустыню, то вряд ли она сейчас жива – если она заплутала, то умерла от жажды. Нет, я не хочу думать об этом.
Что, если этот человек в черном имеет отношение к ее исчезновению? Зачем я ушел тогда, надо было выпытать у него всю правду о Джессике!
Я боюсь даже думать, что он сделал с ней, этот сумасшедший человек, который в адски жаркой пустыне носил черный костюм!
Но идти в пустыню одному я боюсь до ужаса. Наверное, я просто устал и перенервничал, а кошмарные сны – всего лишь результат переутомления, и пустынная буря после нашего с ним разговора – всего лишь совпадение, но по моей спине бегут мурашки, стоит лишь вспомнить об этом.
И еще эти злые, жестокие сны, этот ужас, что разливается по мне каждое утро и разъедает меня весь день до позднего вечера.
А я еще принимал старика Деррика за дурачка, когда он начинал рассказывать мне о призраках и демонах! Я считал его сумасшедшим, выжившим из ума стариком, а ведь он мог быть прав во многом. Надо бы съездить, повидать его – может, он прольет свет на происходящее. Но как он меня примет – ведь я всегда смеялся над ним втихомолку, и боюсь, он понимал это, хоть и не подавал вида. Старик никогда не пользовался сотовым телефоном, потому что считал, что в эфире он слишком часто слышит голоса умерших и призраков.
Пойти в полицию и заявить, что я видел таинственного человека в черном посреди пустыни? А станут ли они меня слушать? Ну, может, пошлют одного захудалого Энрике или как там их зовут, осмотреть пустырь и дом Джессики. Сильно сомневаюсь, что они найдут что-то большее, чем я.

И я все бросил. Я вызвал полицию, и они ничего не нашли. Объявили розыск. И все. Больше ничего. Я уехал. Объяснил все дяде и тете.
Я струсил. Надо было идти в пустыню сразу, по горячим следам, а не идти прочь от проклятого человека в черном, не бежать от бури, не сидеть дома, не бояться снов и видений, а идти, бежать, искать мою сестру. Но я не сделал этого, я испугался, я умыл руки и этим, может быть, погубил Джессику. Я был слишком напуган, меня трясло, меня тошнило, я терял сознание – но стоит мне подумать о том, что пережила, возможно, Джессика…. Я надеюсь только на то, что я все равно опоздал, и что мои поиски в любом случае были бы напрасны.
Я надеюсь… а вот бедной сестре моей надеяться было не на кого.
Я утешаю себя тем, что она, скорее всего, хотела такого исхода. Но вряд ли она хотела попасть в руки этого жуткого человека в черном костюме. А, может, он не имеет к ее исчезновению никакого отношения – может, это совпадение? И может, его никогда и не было, и все это – одно большое видение? Но я себе не верю. Мой разум отказывается помогать мне, хотя сердце просит его об этом.
Прости меня, Джессика, это я во всем виноват, я мог спасти тебя, но страх победил меня. Я не хочу думать о том, что же произошло на самом деле. Не хочу, не буду, не могу. Прости меня, Джессика.


«И перестанут молоть мельнющие, ибо их немного осталось, и помрачатся смотрящие в окно…» Екклезиаст, 12:3

….Дни шли за днями. Она сидела перед окном на кухне. Она объездила все почти всю Америку, была в разных городах, и каждый из них ей пришлось покинуть. Даже в холодном и ветреном Чикаго ее тоже ждал неприятный сюрприз, она чуть не погибла дважды – первый раз ее схватил какой-то маньяк, а потом его «друг» пытался убить ее. От его нападения у нее остался шрам на спине, пробитое ножом легкое и след на лодыжке, куда он угодил лезвием, когда она убегала.
Теперь она сидела одна в пустой квартирке, которую снимала у старушки- мексиканки в южном пригороде большого мегаполиса. Здесь было тихо и спокойно. Вдалеке была видна полузаброшенная мельница, которая посещалась работниками крайне редко, и похоже было, что в последние дни там вообще никто не работал.
Джессике было уже тридцать три. Или всего тридцать три? Она не знала, куда деваться – ей казалось, что везде, куда бы она не ступила, ее поджидает неприятность. Лучше уж быть совсем одной.
Через дорогу, из окна своей крохотной кухоньки, она видела пустыню. Это был гигантский пустырь из растрескавшейся земли, что тянулся, сколько хватало глаз. Казалось, в сердце Джессики царила та же выжженная пустыня. Жизнь виделась ей чередой ошибок и несчастных случаев. Она каждый день смотрела в окно на пустыню. Больше ей ничего не оставалось.

И вот однажды она увидела его. В этот день ветер был особенно жаркий, словно из пекла. Он был одет во все черное, этот немолодой мужчина. Черные брюки, черный пиджак, черная рубашка. Черные глаза. Он стоял напротив ее окон и смотрел на нее. Джессика вздрогнула. Кто же это мог быть? Мужчина не сводил с нее глаз. Джессика не отрываясь, смотрела на него. Он протянул вперед руку и поманил ее пальцем. Джессика повиновалась, словно бы этот человек был ее другом и просто звал ее на прогулку. Она вышла за дверь, даже не заперев ее, и медленными шагами пересекла дорогу, отделявшую ее от выжженного пустыря, где начиналось какое-то неявное движение – это песок под рукой ветра начинал плясать на растрескавшемся грунте. Человек в черном не сводил с нее глаз. Она шла к нему, и на ногах ее были домашние тапочки. Когда до него оставалось несколько футов, Джессика остановилась. Мужчина в черном костюме улыбнулся ей. Ее образ напоминал ей кого-то, кого-то, кто носил все черное, в ее недавнем прошлом. Но это был совсем другой человек, гораздо старше того. Джессика сделала еще шаг. Песчинки начали юлить у ее ног, а ветер напевал им песню, под которую они водили хоровод вокруг ее ступней в домашних тряпичных тапочках. Мужчина в черном протянул ей руку, затянутую в кожаную перчатку. Джессика сделала еще шаг и вложила свою руку в его ладонь. Тут ветер дернул струны со всей мощи – и песчинки взвыли в адской песне, скрывая черного человека и одинокую девушку с уставшими глазами в желтом тумане тысячи песчинок.




Когда была ты невестою, когда последовала за Мною в пустыню… Иеремия 2:2

…

Больше мы не встретимся с Джессикой, мой дорогой читатель, и почему – я думаю, это не секрет, который, впрочем, я оставляю разгадать вам. Я всего лишь рассказал вам эту историю, чтобы вам хоть немного стало жаль эту одинокую, потерянную девушку. Как знакомо – помните Брэда Уилкинса? А Кена? Болото и пустыню? Очень похоже. И это – не случайно. Пустыня, болота – это мои обиталища. Знакомая история, все возвращается на круги своя, мы уже видели это – повторяться это будет бесконечно, ибо сюжеты вечны, и не будет этому конца, я уж позабочусь об этом. Но главное не в этом - надеюсь, вы узнали в этом человеке в черном костюме меня?

Кто же я?

У меня много имен – я Кейн, я Деймон Де Уилл, я Лили, я Мария, я Стив, я Камень, и я совсем не писатель и даже не журналист. Я гигант, разбивающий окна, ломающий дома, сокрушающий строения из стекла, я песчаная буря, я тот, кого вы видели за каждым из этих рассказов, я тот, кого так боялся Деррик Джонсон, я тот, кто дал вторую жизнь Лили и Марии, я тот, кто подарит новую жизнь Джессике. Я тот, кто вложил в руку нашему безымянному герою камень, и я тот, кто привел ему подруг для встречи с моим ненавистным противником, восседающим на троне из облаков. Красоту Джессике дал не я - но я превратил эту красоту в орудие, отобравшее душу у Мэтта Тернера; я тот, кто заставил Джессику уехать из родного города, я тот, кто сводил ее со всеми ее спутниками, я тот, кто имеет много лиц и обличий, я автор, я человек и нелюдь, я житель пустыни, я - поднимающий из деревянных постелей, я – укладывающий в них, я дарю боль, я отнимаю ее у тех, кому она нужна, я отнял разум у влюбленного, я отнял красоту, после того, как она сослужила свою службу; и вы знаете мое имя – я повелитель, я вершитель, я черен, как сама смерть, а сама смерть – моя дочь, которая успешно служит мне; и если вы слышали хохот позади строчек этих рассказов, то это был я.

Я рву серебряные цепочки и золотые ленты, и разбиваю кувшины у колодцев, я – жало во плоти всех этих героев.
Я друг, протягивающий вам руку в черной перчатке, я фотография, стекающая из-под стекла, я публичный дом, столкнувший мужа и жену, я дождь, скрывающий от вас вашего брата, я камень, покоящийся на дне Винстонского озера, я автобус, везущий вас с вашей погибелью в одном салоне, я судьба, которой вы повинуетесь, делая то, что угодно мне, я шум кожистых крыльев, что вы слышите по утрам, проснувшись в ужасе, я болото, окружающее вас со всех сторон, и я вода реки, в которую вы падаете с моста, я икона, которая приведет вас к смертному греху, я самолет, несущий вас в холодные горы смерти, и я пистолет, что холодит вашу руку в самый жаркий час – все это я.

Да, я хохотал, пока вы читали это, потому что все это – моих рук дело. Но вы не думайте, что я ненавижу вас – нет, я фанатично влюблен в человека, в людей, о которых вы читали, и даже Деррик Джонсон, этот старик с цепкими глазами, знает это. Он посвятил всю свою жизнь поиску меня, но не нашел, - зато он всегда чувствовал мое присутствие. У меня тысяча имен, но вы уже узнали меня – я всегда рядом с вами. Я был тенью Джессики, что шла за ней – неотступно, медленно и верно. Я расставил на ее пути флажки, по которым она ориентировалась – и таким образом я испортил все то, что дал ей мой ненавистный враг. И в пустыню ее привел тоже я.
В пустыне некуда деваться от солнца, которое, чем оно ярче, тем больше дает тени.

Вам стало жалко Джессику – и всех прочих? О да, я добивался этого тысячами букв, что я подарил безымянным авторам – и даже сейчас тот, кто пишет эти слова моей рукой, находится на пути к погибели.

Для чего я хотел, чтобы вас посетила жалость к Джессике и ко всем остальным? Да потому, смертные, что это – жизнь, которой управляю Я.

Я буду вашим парнем, с которым вы живете, и выгоню вас прочь из дома, как меня выгоняют из тел, и я буду вашей девушкой, от красоты которой ваш разум прыгнет в пропасть, как стадо свиней. Я буду решеткой, за которой сидит ваш друг в палате для душевнобольных, и я буду другом, который наговорит вашей дочери такого, от чего она бросит вас и уедет навстречу пустыне, я вселю усталость и раздражение в голову человека, который живет с вами, и я буду в бутылке, к которой вы прикладываетесь – и я буду песчаной бурей, которая запугает вас до смерти, когда вы будете искать сестру свою в пустыне, и я поражу вас страхом, когда вы будете бежать от меня в шторме песчинок, я буду вашим другом в черных перчатках, и я вложу вам в уста слова, которых вы будете бояться – и я же заставлю вас полюбить их и поверить в них, и стать на путь черных перчаток… все это –я. Это я посмеялся над монашкой, я изгнал ее из дома врага моего, я свел Мэриэнн с Джимми Дэвисом. Я был в Кейне Риве, я был в его жертве, которая так и не стала его жертвой, но все же пала от моих рук и сейчас живет в камере, мечтая лишь о паре черных перчаток и ноже; я был в пустыне, призывая Джессику подать мне руку и стать моей – и я дал ей такую же новую жизнь, как дал в свое время красавице Лили, и ее дочурке Марии, и я гнался по дождливым улицам за тем, кто любил ее, и я пел голосом Марии, и я заставил ее петь кровью, и голос крови привел Кена в мой дом – пустыню.


Обо мне написано не только в этих рассказах, обо мне сказано и в Писании, которое так любил Деррик Джонсон, обо мне только и толкуют, находясь в храме врага моего и вознося ему молитвы, потому что молят его спасти их от меня, от меня – крушителя, вершителя, зачинателя и поджигателя.

И я оставляю вас с некоторыми загадками - что же натворил священник Киннан, из – за чего он стал служкой бога, а потом бросил свой высокий сан? Что он замаливал в каждодневных молитвах? Почему он так хорошо знал историю бедной Лили? Почему он о многом умолчал, разговаривая с Дерриком? Кто был отцом ребенка Джейн, о котором никогда не знал Брэд, считая, что бедная Джейн не может иметь детей? Кто был отцом Мари? Вы думаете, это путаница? Что где-то ошибка? Я не делаю ошибок – я заставляю других делать их, и все это – часть моего плана.
Никаких ошибок – мой план никогда не дает сбоев, ибо люди сами вершат свою судьбу, а я лишь жалкая тень за их плечом – так им кажется.

Начиная с Евы, которая вкусила моего яблока, и заканчивая Джессикой – все это моя работа. Вам кажется, что вас обманули и что многое оказалось скрытым тенью? Да, так и есть - и это моя тень. Оглянитесь, я за вашим плечом – за левым плечом, плету свои сети из миллионов песчинок, а песчинки эти образуют бугристые буквы на страницах Литературного Журнала, куда я писал статью – и заметили ли вы следы от когтей на бумаге?



ПОЗДНЕЙШЕЕ ДОПОЛНЕНИЕ.


ТРИ ИСТОРИИ

Когда уже поздно-1.

Мне очень неприятно докладывать вам это, но мой племянник Стив Бристоун был арестован по подозрению в убийстве. Хотя, конечно, ни о каком подозрении и речи быть не может, там все ясно. У него в подвале было найдено тело его девушки, которое уже начинало разлагаться. Думаю, Стив не совсем психически здоров, и надо провести экспертизу. Мой брат, его отец, с ним намучался. Мне много раз приходилось вытаскивать оболтуса из разных передряг - то драка, то попойка, а то и грабеж. Когда его взяли в последний раз за попытку ограбления магазина в пьяном виде, я уж думал, что сидеть ему года четыре, не меньше, но я как-то умудрился всеми правдами и неправдами вытащить идиота из тюрьмы. Он, конечно, меня благодарил, но я надавал ему затрещин и сказал, чтобы больше такого не повторялось. Кто же знал, что он пойдет на такое! Его отец умер, когда ему было девятнадцать лет, так что мне приходилось следить за Стивом, вроде как вместо отца. Я был, честно говоря, рад, что он познакомился с Мэриэнн, она девочка порядочная. Хотя тянет же наших девушек к таким, как Стив - ну что в нем хорошего? Без пяти минут преступник, замашки наглые, разговаривать не умеет, вечно на всех злой. Ну это ж детишки, у них "любовь", романтика и все такое. А Стиву, конечно, недоставало контроля. Папаша его был хорошим человеком, но очень уж нервным, орал на пацана в три горла - они друг друга стоили, конечно. Думаю, что Стив даже почувствовал облегчение, когда его отец ушел от нас в лучший мир. Так вот, я видел Мэриэнн пару раз со Стивом, ну что сказать, надеялся, она повлияет на него, а не наоборот. Вместе они неплохо смотрелись. За что он ее укокошил, я не понимаю. Он сказал мне, что она ему изменяла. Во-первых, я думаю, это его догадки и никаких доказательств у него нет. А во-вторых, даже если это так, то разве это повод ее убивать? Ну, да обычная логика с такими людьми не работает. Это мы с вами, нормальные люди, думаем о последствиях, а эти живут моментом. Захотелось что-то сделать - сделал. Что ж, теперь ему придется долго-долго сидеть. Он уже давно совершеннолетний, так что придется отвечать по полной. Помню, как мой отец, Алек, говорил мне, что хороший коп вычислит убийцу еще до того, как тот совершит убийство. Выходит, я плохо выполняю свою работу. Мало того, что я пользовался служебным положением, помогая раздолбаю - племяннику из родственных чувств, так еще и не разглядел в нем изверга. Вот если бы я оставил его в тюрьме после того горе-ограбления, то он, может быть, не убил бы эту бедную девочку. Вытащил урода из-за решетки на свою голову, позволил этому палачу спокойно жить и делать свое дело! Честно говоря, грызу себя - за некомпетентность. Я думал, что ничего не предвещало беды, но отец меня бы не понял. Он был копом до мозга костей, когда жил еще в Англии, там было полно темных делишек, так что у него нюх выработался на подобных людей. У нас в Бостоне тоже всякого хватает, конечно, но тогда времена были злые, бедного люда было намного больше, и грабителей и воров было куда больше, чем сейчас. В общем, меня чуть из полиции не выгнали, когда узнали, что я был опекуном Стива. Боюсь, что все равно мои дни в управлении сочтены. Люди на меня косятся - дескать, пригрел такую змею на груди, помогал ему во всем, без пяти минут сообщник. Да я и сам думаю, что из полиции надо уходить. Карьера не заладилась, этот чертов Стив мне все поломал. Вот надо было, надо было оставить его тогда в камере!

Когда уже поздно-2

Господи, прости меня, грешного. Не смог я удержать ее в руках моих, и ушла она в царство теней, куда забрал ее Сатана. На все воля твоя, Господи. Сколько уже лет прошло с того черного дня! Я служил тебе, как подобает, и все же настиг меня он, этот злой рок.
Я никогда не видел его, и никогда не слышал его голоса, и все же он отбрасывает свою злую тень на мое бытие.
Я знаю, он сделал это для того, чтобы отвратить меня от тебя, чтобы украсть мою любовь к тебе, чтобы вселить сомнение, но все равно это очень тяжело сознавать. Я знаю, без твоего участия не происходит ни одно дело в мире, но почему… почему… за что, Господи? Прости, я понимаю, что это моя вина, конечно, моя вина, я так редко бывал дома, так мало уделял внимания жене, дочке, дому – но я же был в твоем доме, Господи! И никогда мне не забыть того момента, Господь, когда мне надо было смотреть в глаза нелюдю, убившему мою жену, и отпускать ему грехи перед казнью, потому что я был обязан это сделать! Я знаю… нет, я не знаю, что творилось со мной тогда! Это было искушение Сатаны, он бушевал во мне, мой демон просился наружу, он ревел, он кричал – убей его, убей его своим руками, убей его сейчас, разорви его проклятое лицо, выколи эти пустые глаза! Но я сдержался, Господь. Это было твое испытание. Мой наставник говорил, что ты, господь – прибежище для уставших. Но ты также надежда для безнадежных – и мне пришлось дарить эту надежду этому существу, говорить ему, что его ждет прощение и милость твоя! А я желал ему самых адских мучений. И пока уста мои произносили слова ободрения, душа моя рычала от злобы и плакала от отчаяния, и зверь внутри меня просил растерзать его прямо здесь, в камере.

И какая череда бюрократических ошибок привела меня к этому дню! Словно кто-то вел меня, шаг за шагом выстраивая условия для того, что случилось – сначала его перевезли в Пристонвуд, а потом, когда я думал, что он уже давно мертв, меня послали читать последние слова из писания заключенным! И никого не тревожило, что я – муж одной из жертв этого человека. Просто священник из маленького городка выполняет свою работу и за это получает деньги, чтобы прокормить свою семью!

С каким же горением ждал я, когда его посадят на электрический стул! Никогда не был я так счастлив, Господи, когда его не стало, и прости мне этот грех, я же должен любить, а не ненавидеть!
Я до сих пор не могу унять трясущиеся руки, когда вспоминаю об этом дне. Я не знал, кто передо мной, но когда он упомянул имя моей любимой женщины, миллион злых мурашек, детей Сатаны, забегали по мой спине. А когда он стал перечислять, кого и как он убил, с какой-то дьявольской радостью вспоминая о том, как утопил тело моей Лили в озере, я думал, что сердце мое разорвется, и я умру прямо здесь, на этом самом месте! Это показалось мне не волей божьей, а злой шуткой, дикой насмешкой дьявола, когда я был вынужден отпускать грехи, отпускать грехи! ублюдку, который надругался над моим существованием, тому, кто украл у меня любовь всей моей жизни, тому, кто убил мою возлюбленную жену. И показалось мне, что ты забыл меня в этот день, и что ты тоже хохочешь надо мной на облаках! Я только и хотел, что сомкнуть руки, державшие твое слово, на его проклятом горле, изрыгавшем эти слова, и задушить, задушить, задушить эту тварь, этого сына сатаны, придушить своими, только своими руками. Да, я знаю, что ты воздашь ему на небесах, но за что мне это!

И состарился я после этого, Господь, на десять лет за один божий день, волосы мои стали седыми на следующее утро.

На заработанные этим путем зла деньги я и кормил свою маленькую дочурку, до тех пор, пока не приехали родственники Лили и не забрали Мари к себе – у них не было детей, и они позаботились о Мари как должно. Сейчас малышка считает свою мачеху за маму. Я с честью выдержал твои испытания, Господь. И что же? Дитя мое, единственное, что осталось у меня от женщины, которую я любил, Мария – погибла, умерла! Злой рок преследует меня, и моя жена, и моя дочь умерли. Что остается мне, старику? Я всю свою жизнь посвятил тебе, Господи, и что же я получил?

Кем она теперь станет, бедная жена моя – ее дух будет скитаться здесь, и боюсь, злые силы захватят ее! Но не хочу думать об этом, Господи, прости и помилуй меня, грешного. Окружи меня, Господь, силою своею, окружи меня, не дай мне сбежать от тебя!

Да, Господь, это было испытание, и я его выдержал, но душа моя умерла… и я думаю, что она никогда не будет прежней, и никогда не будет любить тебя так, как любила тебя раньше. И за это прости меня, всевышний, но не могу я любить тебя после такого…


Когда уже поздно-3.

Этот был какой-то странный. Сам выглядел уставшим, а глаза горели, словно за ним охотился сам сатана. Он еще спросил, не довезу ли я его до Чикаго! Для справки - мы и были в Чикаго. Вот чудик. Таких я встречал только в чертовом институте. Слава богу, я окончил его и устроился таксистом. Трудов-то - получить права. Знал бы старый Джонсон, чем я занимаюсь! Да этот старый пень все больше занят, как он там сказал? - "своим демоном". Тоже, старый дурак. Правильно говорить "своими демонами", во множественном числе. Но мужик он хороший, не скрою. Так вот, шмотки на том типчике были помятые все, грязные, а деньги, что он мне дал, так и вовсе были чуть ли не на лоскуты, я даже не хотел их брать поначалу. А потом согласился, чего там, хоть поболтаю с этим сумасшедшим по дороге, думал. Так что вы думаете? Он по дороге уснул. Как сурок, черт его бери. Так и ехал полчаса по жаре до самого центра. Потом еще пришлось его минут пять будить. Сначала я подумал, что он просто алкаш, а потом увидел - у него на затылке была гигантская шишка, вся в кровоподтеках, гематома, в общем. Вот почему он такой был весь сонный. Я посоветовал ему сходить к врачу. В общем, он ушел, а я все думал, кто это был, что за парень? Видать, отлупили его крепко. Чего же в полицию не заявил? А потом я этого мужика увидел в новостях - он, оказывается, убийца. Вот урод, а? А я его еще за нормального принял, жалел. Видать, у него эта шишка была оттого, что жертва сопротивлялась. Выглядел-то он может, и не совсем нормальным, но на убийцу он не был похож. Да еще на такого - взял, свою девушку почти зарезал. Ударил, гад, ножом в спину - думал, что убил, а она уползла и спаслась. Ну, слава богу, девушка осталась жива. Потом он на суде что только не говорил - и что она его сообщница, и что он ее спас от маньяка, и тому подобную чушь. Сначала думали его в психушку, потом передумали. Говорят, он еще убил своего напарника, с которым вместе творил свои черные дела. Вот скотина, а? Как таких земля носит? Помню, по телеку говорили, что он вообще считает себя невиновным, и что он сам был жертвой, и так далее - в общем, паскуда пойдет на любую ложь, лишь бы оправдаться и спасти свою жалкую жизнь. Меня тоже по судам таскали - я сдуру ляпнул, что этого козла подвозил. Ну, местный коп меня и потащил в участок, вот потому и пишу здесь эту чушь. Копы чуть на меня все не повесили, дескать, я его сообщник и помог ему уйти с места преступления. Этим идиотам я часами доказывал, что будучи таксистом, шофером по найму, я должен подвезти всех, не спрашивая ни имени, ни паспорта; а он мне ничего не сказал, потому что спал, да и вряд ли бы чего сказал вообще. В результате мне пришлось звонить старику Джонсону, чтобы от меня отстали - у него там знакомые, да и сам он раньше был полицейским. В общем, еле отмазался. Но все равно есть неприятное чувство – взял и своими руками помог скрыться убийце. Он ведь еще многих успел прибить, уже после того, как я его подвез. Вот судьба какая штука! Надо было всего лишь позвонить копам, что мол, подвожу подозрительного типчика - и спас бы много жизней. Говорят, он по молоденьким и красивым девушкам промышлял. Не дай бог моя Карен стала бы одной из его жертв. Этого бы я себе не простил. Ведь не всех нашли, говорят, он признался, что убил троих или четверых, а нашли двух. Такие вот дела.

ДВЕ МАТЕРИ

Джейн

Встреча с ним была ошибкой. Я слишком поздно это поняла. Привлекательность этого молодого человека в элегантном черном костюме была невероятно велика, мне казалось, что он не такой как все, что на нем сошелся весь свет дня – я была молода! Когда он встретил меня у дома моих родителей, весь такой вежливый и предупредительный, я была еще совсем девочкой, мне едва-едва исполнилось семнадцать. Он проходил мимо бакалейной лавки, когда я столкнулась с ним в толпе - мать послала меня за молоком. Она была совсем старая, отца своего я никогда не знала, он умер еще до моего рождения.
Я быстро извинилась - это же надо быть такой неуклюжей, но он улыбаясь, ответил, что это был для него «тяжкий шок» и что он хотел бы потребовать от меня возмещения этого ущерба ему. Я сначала не поняла, что он шутит, и хотела было возмутиться, но по глазам его было видно, что он, конечно, просто пошутил - что ж, к чувству юмора английских мужчин мне еще предстояло привыкнуть. Я спросила, как я могу возместить ему такой тяжкий урон, а он ответил, что хотел бы встретиться со мной в каком-нибудь ресторане, которые тогда открывались у нас, как грибы после дождя, по последней моде, которую привозили с собой посетившие загадочный Новый Свет.
Я сказала, что подумаю, но в глубине души поняла, что конечно же, соглашусь. Он сказал, что подождет моего решения здесь, раз я живу так близко и могу прямо сейчас спросить разрешения у матушки.
Матушка моя не противилась моему решению. Она была рада, что ее дочь, которая все больше сидит за книжками, наконец-то пойдет хоть куда-нибудь, и может, сыщет себе достойного жениха.
При мысли о том, что этот человек в черном может стать моим женихом, я густо покраснела - моя фантазия впервые разыгрывала передо мной подобные представления, и я не знала, как с ней справиться.
Тем не менее, я постаралась успокоиться и вернулась к моему новому знакомому, который все так же стоял у бакалейной лавки, ожидая меня, и передала ему мое согласие. Довольная улыбка озарила его умное лицо, от чего он показался мне еще более привлекательным.
Мы договорились встретиться здесь же завтра. Он пообещал сводить меня в какое-нибудь приличное место. Потом, мило поболтав о погоде, мы расстались до завтра. Я даже забыла спросить его имя, а он не спросил моего. У меня возникло ощущение, будто он его уже знал.

Всю ночь я провела в раздумьях, ворочаясь без сна. Кто он? Почему он пригласил меня? Я ведь не самая красивая девушка в мире - я слишком худая, у меня чересчур большие глаза, тонкие губы и бледный цвет лица - и тем не менее он меня пригласил. Почему я так быстро согласилась? Ведь я его совсем не знаю! Вдруг он злодей? Вдруг он что-то замышляет? Я гнала эти мысли, убеждая себя в том, что я просто дурочка, какая-то лунатичка. Надо меньше читать книжек, наверное, бумажные злыдни всегда были описаны как часто встречающееся явление. Да и наши лондонские преступники в большинстве своем были из бедных слоев общества. С этими мыслями я заснула, и сон мой был тяжелым, мрачным, мне снилось, будто за моим окном стоит большая черная тень, тень какой-то злой на всю вселенную фигуры, которая внимательно наблюдала за мной, а я видела себя со стороны, как я спала, повернувшись на бок, отвернувшись от окна. Черная тень тянула свои пальцы ко мне, проходя сквозь окно черным дымом, и тут я в ужасе проснулась. Бросив взгляд на окно, я ничего там не увидела, кроме далеких огней таверн, которые работали всю ночь напролет.
В общем, я не выспалась, и все утро у меня болела голова. Я приняла отвар, который мама хранила в шкафу на такой случай, и мне стало легче. Я еще раз спросила у мамы, что она думает по этому поводу, Мама ответила мне, что я напрасно нервничаю и что джентльмен никогда не позволит себе ничего лишнего, если он джентльмен, конечно. Тогда я задала вопрос, как же это узнать?
- Я думаю, - сказала мама, кашляя (у нее была болезнь легких), - если он из хорошей семьи, то никаких проблем не будет. Наши мужчины из высших слоев общества очень порядочные.
Успокоившись этими словами, я пошла на встречу.

Ресторан оказался на диво уютным, а еда была изысканной и легкой. Деймон (так звали моего нового знакомого) был галантен и учтив. Я спросила его о его прошлом, и он сказал, что происходит из древнейшего семейства с интересной историей, что его родственники и он сам являются членами высшего общества, а его отец и вовсе князь целого царства.
О том, что Деймон был из высшего общества, свидетельствовали его расходы - один обед обошелся нам в месячное жалование какого-нибудь клерка. Да и одежда его была соткана из какого-то очень дорогого полотна - это было видно каждому. Его обслуживали как коронованную особу, а со мной обращались как с принцессой. Отобедав, мы пошли на набережную, погулять. Слово за слово, и я рассказала ему о моем сне. Он не удивился. Лишь сказал, что сны - это всего-навсего фантазии, и в жизни бывают куда более загадочные вещи. Я ответила, что наша с ним встреча и есть та самая загадочная вещь. Он засмеялся, я тоже.
Мы гуляли весь вечер напролет!
И чем темнее становилось, тем сильнее у меня начинала от него кружиться голова - натурально, это не иносказание; когда я смотрела в его глаза, моя голова кружилась, словно бы мой разум попал в водоворот. При свете дня этого не было…. Я спросила у него, верит ли он в Бога, и он ответил, что, конечно, верит. Что ж, мне было приятно встретить верующего человека в наше безбожное время. Оказалось, он знал Библию наизусть!

Потом мы наблюдали за прибоем, который бился о камни у набережной, Деймон рассказывал мне о далеких берегах, где тоже есть жизнь, и что наша душа скрывает тайны, которые глубже любого моря, о том, что будущее таит в себе много такого, о чем лучше не знать никогда, и много еще о чем. Я слушала его внимательно - рассказывал он очень интересно. Меня тянуло к нему силой, которую я не могла осознать, а могла лишь ощущать.

Наверное, любой из читающих то, что написано в этой тетрадке, догадается, что произошло дальше. Магическая сила притяжения к этому человеку привела меня не только к нему в дом, но и в постель. Я знаю, я совсем девочка, я совсем еще молода и надо было слушать голос своих сомнений, но я ничего не могла с собой поделать - он словно загипнотизировал меня. Узнав, что я забеременела, Деймон был счастлив и выразил готовность помочь мне во всем. Я была на вершине блаженства - пусть ребенок родится чуть раньше, чем я планировала, но все равно это здорово, и Деймон, мой любимый Деймон будет со мной.

Но он больше не появился. Я не знала, что и думать. Его никто не видел. Я думала, что он погиб - кто знает, может, это так и было? Хотя, конечно, сомневаюсь - думаю, он просто ушел, сбежал от меня, взяв то, что ему было нужно от меня. Мужчины часто так делают - а я была наивна как деревенская глупышка.

... Я назвала дочку Лили, так звали мою почившую маму. Она до ужаса похожа на своего отца, по крайней мере, пока она еще младенец. Это ужасно, у нее такие же глаза, как у отца - глубокие и черные. В ней нет ничего от меня, как мне кажется. Словно сам сатана использовал меня, чтобы получить себе ребенка, до смерти похожего на него!

Первые годы мне было очень тяжело. Моего приданого, что мама собирала мне на свадьбу, едва хватало. Работать я не привыкла, и что хуже всего, не умела. С дочкой на руках я сидела целыми днями дома, и плакала: в один момент я потеряла все - и кормилицу-мать, и Деймона, который меня предал и бросил на произвол судьбы, а жизнь моя превратилась в череду неудач. В конце-концов я приняла решение отнести мою Лили в приют. Да, это было тяжело, но по - другому я не могла. Ей было уже три года, а мои сбережения подходили к концу - мне не на что было прокормить мою дочурку, а пойди я на работу, мне не с кем было бы ее оставить. Да и встретить обеспеченного мужчину, который мне поможет, легче, не имея ребенка на руках. Не я первая так поступала, и не я буду последней, кто совершит такое.

Брэд был симпатичным и обеспеченным человеком. Он скопил немного денег на собственный текстильный завод, и получал неплохую прибыль. Пусть он не был красивым или очень умным, но он полюбил меня - а именно это мне сейчас было нужно. Мы встретились в Сирилл-парке, где я сидела на лавочке и была готова заплакать на глазах у всех. Я была хорошо одета, платьев у меня еще оставалось в достатке, хоть скоро их и пришлось бы латать. Он заметил меня и сел рядом со мной. Я хотела убежать, я больше не верила никому, тем более мужчинам, но сил у меня не было. Брэд не приводил меня в замешательство своими речами, при виде его у меня не кружилась голова, но именно это мне очень нравилось. Брэд был простой и добрый человек, и деньги не испортили его. Мы разговорились… и через полгода мы были женаты - вот так просто. Честно говоря, я была в таком состоянии, что готова была одновременно и бежать от любого, и в то же время каждое доброе слово даже от незнакомых людей согревало меня. Брэд был добр ко мне, но я не решалась сказать ему о моей маленькой Лили, которая жила отдельно от меня в приюте на другом конце города - я до смерти боялась, что мой новый муж, узнав о ребенке от другого человека, больше не будет относиться ко мне, как прежде, он скажет, что я солгала ему - а что мне оставалось, сказать? "Добрый человек, возьмите глупую дуру с ребенком на руках себе в дом"? Может, когда-нибудь, я скажу ему. Может быть. Скорее всего, я не захочу детей снова. Может, соврать, что я не могу их иметь? Говорят, о таком врать нельзя, потому что это может сбыться…


Лили.

Меня зовут Лили Уилкинс. Мне сейчас уже двадцать пять.
Моя мать оставила меня в приюте. Сначала я винила ее, а потом узнала, какую адскую жизнь она прожила и какой страшной смертью умерла - и конечно, я больше не могла винить ее ни в чем. Кто мой отец, я не знала, и узнать о нем хоть что-нибудь не смогла. Мне рассказывали, как моя мама говорила, что я похожа на отца, а не на нее. Что ж, если я похожа на папу, значит, я как-то могу представить его себе, глядя в зеркало.
У меня тоже родилась дочка, я назвала ее Марией, как мать Господа бога нашего Иисуса Христа - у нее красивые глаза, совсем как у моей мамы. Я оставила ей свою фамилию, потому что это единственное, что у нашей несчастной семьи осталось. Сначала я думала назвать ее также, как и маму, но передумала - поверье гласит, что не стоит давать имя умерших насильственной смертью своим детям. Наверное, это правильно.
До шестнадцати лет я росла в приюте. Там у меня было много подруг, и жизнь была далеко не так тяжела, как об этом пишут - но было очень скучно, это правда. В книжках о приютах писали всякое, я их читала, и могу сказать, что там многое, хоть и не все, просто выдумки. Самое плохое - это скука, каждодневная тоска. А в шестнадцать лет я познакомилась с Сетом, который был намного старше меня. Мы несколько лет встречались, перед тем как я уехала к нему. Он был добр и мил, я для него была самой лучшей женщиной на свете, со временем я привыкла к такому отношению и уже не могла без него. Когда мне исполнилось восемнадцать, я уехала к нему в маленький городок у реки. Мы поселились рядом с церквушкой, и жизнь наша была тихой и спокойной. Дочка родилась дома, Сет не отпускал меня в больницу, так как не доверял мирским врачам. Он был без пяти минут священником, и готовился принять какой-то сан.

Со временем у нас, правда, начались проблемы, райской жизни на грешной земле быть не может, увы. Муж мой со временем стал отдаляться от меня, все больше думая о церкви и Боге. Чуть позже он стал совсем грустным, так как считал, что в его будущем статусе жена и ребенок могут стать обузой и что он не сможет уделять нам достаточно времени. Он говорил, что церковь заберет все его время и силы, а мирская жизнь будет уходить от него. Так и случилось. Я поняла, что он любит Бога и церковь гораздо больше, чем меня и дочку. И моя семейная жизнь превратилась в такую же тоскливую муть, как и раньше, в приюте. Я не могла этого терпеть и уходила гулять, оставив маленькую Мари дома, за уроками. Она у меня такая самостоятельная, хорошо учится, поет в церковном хоре у Сета - только там папу и видит. Мужа я вижу только по вечерам. Временами мне кажется, что лучше бы он мне изменял, но бывал дома чаще. Эта религия, этот злой Бог - да простит он меня, отнял у меня жизнь, как ни смешно и странно это звучит. Да, я ушла из приюта и не была вынуждена работать по-черному, у меня есть прекрасная дочка, но муж, можно считать, бросил меня. Я целыми днями одна дома, пока дочка в школе, мне нечего делать, кроме как шить или вязать для моей Марии, иногда я читаю ей книжки, но мне хочется видеть любимого человека дома.
Мы не богаты, и я помню, как муж подарил мне серебряную цепочку на шею. Она мне так нравилась, я носила ее не снимая, и даже сейчас не хочу снимать. Эта цепочка мне напоминает о тех временах, пока мой муж не ушел к Богу, и был еще любящим мужчиной. Иногда я хожу набирать воду к колодцу у реки, беру с собой большой кувшин и иду. По большому счету, нам много воды не надо, но я все равно хожу - прогулки освежают меня. Надо будет постричься, волосы мои уже такие длинные, что спадают на глаза, и я вынуждена их удерживать желтой лентой. Ах, как все стало раздражать в новообретенном одиночестве.
Иногда так приятно опустить ноги в воду реки наблюдать, как отражение луны колышется в зеркале воды! Я так могу сидеть часами, это мне напоминает детство, когда я еще верила, что мама придет и заберет меня с собой.

В последнее время Сет волнуется за меня, он говорит, что в наших краях орудует какой-то убийца, и мне надо быть осторожной в моих прогулках. Он сказал, что не простит себе, если со мной что-то случится. А я заплакала и сказала, что ему только на словах интересно, что со мной будет, а на самом деле все, что он может, так это читать молитвы у себя в церкви. Он пытался утешить меня, но я отвергла его. Его редкие ласки мне были не нужны, мне нужен был муж дома, а не приходящий любовник, к тому же еще и чокнутый святоша. Сет обиделся на меня и ушел ночевать в церковь. Я раньше благодарила Бога за то, что он избавил меня от жизни в скучном приюте, и дал мне мужа, любовь и ребенка. Теперь он смеется надо мной, отняв у меня мужа и забрав его в служение себе. Он разрушил мое едва начавшееся счастье, и я снова одинока - какая злая насмешка этого распятого на кресте святого шутника!
Я даже думала, что можно уехать к родственникам в Канаду, правда, я их почти не знаю - они нам седьмая вода на киселе... Я бы отдала дочку в хорошую школу, послала бы учиться пению - голосок у нее ангельский, и старалась бы держаться подальше от священников и церквей. Но это все мечты - для этого надо через многое переступить. Что на это скажет Сет? Хотя, мне наплевать. Дочку я ему не оставлю, хоть она и любит его - все же он ее папа. Как же тяжело принимать такие решения!
Вчера мне снился сон, будто я сплю, а за моим окном, скрестив руки на груди, стоит большое черное человекоподобное чудовище, и смотрит на меня, сквозь пол рядом с моей кроватью пробиваются черные ростки, а на моем одеяле танцуют маленькие, злые, черные тролли. Во сне я пыталась встать с постели, проснуться, но злая тень чудовища за окном своим тихим, гулким хохотом держала меня прикованной к постели, и в это время мою комнату стала заполнять вода, и я тонула, захлебывалась, глотала зеленую воду, кричала сотней пузырьков под толщей этой воды - и наконец, проснулась в своей кровати. Я была мокрая, словно бы вода действительно была в моей комнате - но это был холодный пот. Я спросила у Сета, что это значит, а он сказал, что это мне знак остепениться и не ходить одной вечерами. Наутро он убежал в церковь, Мария ушла в школу, и я осталась одна.
Никакие сны меня не испугают. В конце-концов, как любит говорить Сет, на все воля божья. И если он хочет надо мной поиздеваться и убить меня - что ж, так тому и быть. Может, хоть это отвлечет Сета от его молитв и служений. Грешно такое говорить, конечно, но мне все равно.
А мне нравится природа нашего края - Винстонское озеро такое красивое. Самое смешное, мало кто называет его озером - оно настолько большое, и из него вытекает широкая река. Или она в него впадает? Господи, велика важность! Сегодня я снова пойду гулять. Вечер теплый, дует легкий ветерок. Мне приятнее разговаривать с природой - рекой, ветром, лунным светом на озере, с травой и даже камнями, иногда мне кажется, что природа для меня стала ближе людей....
Мария сегодня ночует с папой. Я была против, но она любит отца, и противиться ей я не решаюсь. Такая тоска берет. Ладно, не знаю, с чего вдруг меня потянуло все это записать, но сейчас я ухожу, а потом у меня есть большие планы на будущее. Такую жизнь пора менять.


Я стал лидером нашей комунны очень легко - она просто стала никому не нужна. Основатель ее, бородатый и вечно пьяный Уолдо допился до психушки, и полиция подобрала его, когда он ходил по главной площади города в одних трусах и орал пьяные проповеди о великой чуме. Я и раньше говорил, что ему давно место в желтом доме, но эти идиоты хиппи верили ему и не хотели терять свою веру. Но когда он отправился на иглу к судебным психиатрам, вся эта толпа хиппарей осталась без присмотра. Хиппи - в нашем городе, дикость какая, простой народ чурался их. Они жили на окраине, где природа еще не была застроена домами, как в центре, или завалена мусором, как в трущобах. И были как дети малые. Идти работать никто не хотел, все хотели валяться на солнышке, читать книжки, слушать музыку и "налаживать контакт с богом". Про вечно укуренных мужчин и женщин я и говорить не хочу - и так все знают, что там за нравы. Я в этом притоне работал грузчиком, представьте себе. Таскал мешки, палатки, оборудование для концертов местных музыкантов. Не один, понятно - еще с парочкой ребят, но они нашли работу получше. А я остался - отрастил волосы, бороду, стал носить мешковатую одежду. Работал и не жаловался, благо мужики там слабаки, а девицы под кайфом готовы на все. Чем не жизнь? Случались скандалы с некоторыми, но я их быстро затыкал - с помощью кулаков да крика. В общем, отлупил человек пять - уже вся комунна меня уважала. Уолдо тогда мало что уже соображал, и жаловаться было некому. Но все понимали, что я, может, и бью, но навожу порядок, остужаю самых-самых идиотов. И жизнь наладилась - я все делал для них, а они помогали мне по мелочи. Ну, и раз уж Уолдо исчез с горизонта, меня буквально упросили взять контроль над ними в свои руки. Я и взял. Бросил свою квартиру, что снимал несколько лет, и поселился в бараках, что я же со своими друзьями-строителями-грузчиками им и построил. Жил один, домохозяйки из этих девиц никакие, плюс запах дури в доме я не выношу.

А потом я встретил ее.
Вся заплаканная, носом шмыгает, косметика пятнами по лицу, но невероятно красивая. Просто какая-то фотомодель, не совру, если так скажу. Стоит и плачет, и было это на вокзале. На плече у нее была спортивная сумка; одета просто, но по лицу же видно, что не из простых. Я решил не подходить к ней - мало ли, может с мужем или родителями поссорилась. Но нет - постояла минут пять, вытерла лицо носовым платком, и пошла прочь. Я, как бы это сказать, решил за ней проследить. Куда пойдет одинокая красивая девушка в слезах? Ну, вот она отошла от вокзала, и начала просто бродить по улице. Тут я понял, что она не местная. Одна и в чужом городе.

Я набрался смелости и подошел к ней. Спросил, как дела, а она все молчала. Я сказал, что если вы потерялись, то может вам сходить в полицию, и вас отправят домой. Она сказала, что домой никогда не вернется. Я спросил, а что же она будет делать у нас, может у нее тут друзья. Она ответила, что друзей у нее нет, и она просто хочет быть подальше от дома и там, где ее никто не знает. Я посоветовал ей дешевую гостиницу, но она не знала, как туда пройти. Я объяснил на словах, но она не поняла, и я напросился ее проводить. Она согласилась. Я был в джинсах, старой футболке, с шевелюрой и бородой - подозрительный типчик, скажу я вам, но ее это почему-то не пугало. Я проводил ее до гостиницы, а по пути рассказывал ей про то, как у нас тут дела и что я лидер комунны хиппи. Она посмеялась и сказала, что хиппи наивные люди, на что я улыбнулся и сказал, что согласен с ней. Ведь я был не хиппи, а лидером хиппи - это большая разница. Я ее не расспрашивал о прошлом и о том, откуда она, и что же там случилось, отчего она сбежала вся в слезах. Проводил ее до отеля, попрощался и пошел домой.

Но я вам скажу, она была очень красивая. Просто до одури. Все черты лица, глаза, волосы, общий внешний вид - все поражало меня. Я шел домой и думал что вот он, конец спокойной жизни. Влюбился я сразу и по уши. Красивая, чудесная, потрясающая, восхитительная, ошеломляющая. Дома я сидел и думал, как бы ее не потерять - поживет она в гостинице, одумается и уедет. А я буду тут, как дурак, сидеть и плеваться от вида наших поддатых «телок». И я решил завтра утром шататься возле отеля, может я ее встречу. Благо там рядом был парк, и лавочки, и можно было, сидя на них, наблюдать за входом и выходом. Я всю ночь промучался от дикого желания быть рядом с ней, заснул под утро, а потом по будильнику подскочил, собрался, оделся поприличнее - джинсы новые, белая рубашка, хорошие ботинки, и побежал туда. Уселся на лавочку и сидел. Наблюдал. Я думал, что может, она уже ушла. Или ночью сбежала, но это вряд ли. Все-таки сейчас семь утра, а она замоталась, перенервничала, и наверняка будет спать до обеда. Я купил себе в лотке коробочку с китайской едой, и стал поджидать ее. И ведь дождался. Вы бы видели ее – богиня! слегка помятая, слегка обиженная на все на свете, но у меня сердце ушло в пятки от понимания того, что такие красотки не про меня. Но все шло как по маслу - она заметила меня и улыбнулась. Я подошел к ней и сказал, что часто здесь бываю по делам.
- Я тут по парку прогуливаюсь, надо стряхнуть сон, - сказала она.
- Я не помешаю вам? - спросил я, так осторожно.
- Нет, конечно.
- Ну, знаете ли, просто ж это подозрительно - вы тут совсем одна, а я вечно хожу за вами...
Она только улыбнулась. Мы гуляли по парку, и я понимал, что ей просто нужно с кем-то поговорить, не молчать, делать вид, что все хорошо, что жизнь начата заново. Она спрашивала у меня про мою "комунну", а я ей выкладывал в подробностях. Что, как, когда - скрывать нам нечего, а что травку там все курят, так это даже полицию не волнует. Некоторые копы сами у нас закупались на выходные, но это я так, мельком упомянул. Я старался не затрагивать вопрос личной жизни, чтобы вообще не сводить разговор к любовной теме - мало ли, еще подумает, что я к ней «прифакиваюсь», как говорят наши. Но она сама начала - спросила, женат ли я. Ответил, что жизнь лидера сложная, так как все хотят за счет меня поднять свой социальный статус, и любят не меня, а мое положение. Она понимающе кивала. Потом я выяснил, что она работала психиатром у себя в Бостоне. Во как.
- А вы меня-то не рассматриваете с профессиональной точки зрения? - спросил я.
- Что вы, вовсе нет. Я больше не работаю по профессии и не собираюсь.
- А чем же вы хотите заниматься?
- Пока не знаю. Нужно время.
- Я могу спросить, отчего вы бежите в другой город?
Она помолчала.
Потом посмотрела на меня странным таким взглядом.
- Просто проблемы, там много всего. И по работе не очень, и специалист я не самый лучший, и вообще это, наверное, не мое.
- Простите, не хотел задевать этой темы.
- А ведь вы так и не ответили на мой вопрос.
- Какой?
- Женаты ли вы.
- Почему? Ответил...
- Нет-нет, - сказал она, хитро улыбаясь, - вы сказали лишь то, что вас любят за ваш социальный статус, но это ведь не значит, что вы не женаты.
Я засмеялся - мозги у девочки были очень хорошие.
- Нет, не женат, прямо говорю.
- А вы не...?
- Нет-нет, вовсе нет. Я без ума от женщин.
Что-то в ее глазах всколыхнулось, что-то темное, когда я сказал "без ума", но быстро улеглось.
- Простите, я просто спросила.
- Ничего, это правомерный вопрос.
Я решил проверить кое-что и спросил:
- А можно спросить, вы-то сами не замужем?
- Нет. Я невыносимая. И холодная.
- А так сразу не скажешь.
- Но это так.
- Но может, - решился я, - есть мужчина, который по вам сходит с ума?
Она вздрогнула.
Натурально дрожь пробежала по всему телу.
Я даже испугался.
- Наверное, - сказала она спокойным тоном, - но я не интересовалась.
- А вы сами не....
- Нет, - улыбнулась она. Ей, видимо, понравилось, что я подколол ее в ответ.
Она, конечно, со странностями.
Но красота ее поражала, тем более здесь - парк, птички поют, солнышко, и она. Таких чувств у меня ни одна из женщин не вызывала до этого, а мне уже тридцать с лишним, все-таки.

Мы еще погуляли, и я сказал, что пусть она заходит к нам, в комунну, в бараки, посмотрит, как мы живем. И она согласилась. Я сказал, что если она боится идти к незнакомым людям, то лучше пусть не идет, но она лишь улыбнулась. Даже как-то странно. Я чуть было не подумал, что она прямо как наши хиппи девочки, такая же на все ведущаяся, но понял, что это не так. Просто у нее кризис, и идти некуда.

И она пришла. Наши все собрались поглазеть на нее. Все местные мужики, так же как и я, оторопели от такой красотки, а все местные девицы дружно ее возненавидели про себя. Но виду никто не подал; я с ней походил по нашим домишкам, показал красивый лес за домами, вид на пруд, показал и где я живу. Походили минут двадцать, и наши на нее все время пялились, как дети, ей-богу. Я уже начал даже шикать на них, чтобы не испепелили глазами. Я не стал ее приглашать к себе, чтобы не пугать - мало ли что еще подумает. Так и сказал:
- Не хочу вас к себе приглашать. Во-первых, у меня беспорядок, а во-вторых, вы меня знаете всего-то полтора дня.
- Да ничего, не волнуйтесь, - сказала она. - Я уже пойду в отель, проводите меня?
- Конечно.
А я видел, что ей понравилось у нас. Вернее, ей понравилось, что я там главный. Девицы любят начальников. Ей пришлось по душе, как я там командую, что все у меня в подчинении. Я проводил ее до отеля.
- Вот, наверное, и все, - сказал я. - Мы погуляли, поболтали…. Я бы предложил еще раз встретиться, но вы воспримете это как приглашение на свидание.
- Наверное, - сказала она задумчиво. - Но я никого здесь кроме вас не знаю.
- Это ничего, - сказал я. – Может, вы вернетесь домой, а может, вы еще с кем-то познакомитесь. В более цивилизованных местах, а не с хиппарями.
- Домой я не вернусь, - отрезала она. - Ну, разве что еще познакомлюсь с кем-то. А пока я знакома только с вами и вашими друзьями.
- Скорее, подчиненными.
- Почему бы вам не придти ко мне завтра утром? Потом бы съездили к вам, и я посмотрела бы вашу квартиру.
Она сказала "посмотрела", будто бы врач на осмотре "я осмотрю больного".
- Комнатушку, я бы сказал.
- Так вы не против?
Как я мог быть против? Сказал, что не настаиваю, и если назавтра она передумает, то я не обижусь.

И наутро был у нее, а весь вечер до этого прибирался в своей холостяцкой комнатушке. Мы ехали на автобусе, утреннем, полупустом - кто ж будет в восемь часов воскресенья разъезжать? Мило болтали о том, о сем. Она была очень умная - иногда она говорила такое, о чем я даже понятия не имел, и половины слов не понимал. Она же врач же по образованию и по специальности, психиатр. Может, это ее задело, когда я сказал "без ума" и "сходит по вас с ума" - ведь у нее по работе проблемы, может ей неприятно любое напоминание о безумствах и психах. Но красота ее действительно поражала. Я смотрел на нее и у меня в голове уже проносились миллионы разных картин, и все с одним сценарием - я и она.

Наши уже на второй день попривыкли к ее присутствию. А глупая толстая Энн так и спросила "Это ваша жена? Вы будете с ней тут жить?" Я сказал, что нет, конечно, и это просто хорошая девушка, моя знакомая. Энн сказала, чтобы она оставалась у нас. Я посмотрел на свою красивую гостью - она улыбнулась, и мне показалось, что ей эта идея по душе.
Мы зашли в мой «номер». Я там прибрался, навел чистоту, а она сразу сказала:
- Зачем вы прибрались? Это выглядит так неестественно, стерильно. Как в больнице.
Я даже ошалел немножко.
- Я хотел, чтобы все было красиво и чисто, а то бы вы подумали, что я какой-то хиппи.
- Вы же их, как бы, предводитель, почему бы вам...
- Я не хочу быть на них похожим.
- Я вижу.

Клянусь вам, тут я понял, что вот оно. Она и я, мы будем тут вместе жить и любить друг друга. Она вошла в комнату как хозяйка, она смотрела на вещи в комнате, и мне казалось, что это уже ее вещи, а не мои. В тот момент я эти мысли отгонял, но было поздно. Словно бы этот мой быт пробудил в ней самку, которой захотелось иметь гнездо. Плюс она была одинока и покинута, а я был учтив, вежлив и корректен. Видимо, это были решающие факторы. А может, и нет. Но она оглядывала мой дом как свое убежище, и мне это нравилось, надежды закопошились во мне.

- Если хотите, оставайтесь у нас.
- У вас?
- Ну, мы найдем вам комнату, и платить вам не придется.
- Совсем не придется?
- Совсем. Вы же моя гостья.
- Ну...
- Я только не хочу, чтобы вы подумали, что вы будете мне за это обязаны.
- Спасибо за это, очень благородно с вашей стороны.
Как это на нее похоже - все эти слова "благородно", "большое спасибо", "прекрасно".
Она задумалась.
Я сказал:
- Вы не сомневайтесь - если вы откажетесь, я не обижусь, я же все понимаю. Мы же чужие совсем люди, я вас не знаю, вы не знаете меня, и вооб....
Она жестом остановила мое словоизлияние.
- А с чего вдруг такой интерес к моей персоне? - спросила она холодным тоном.
- Это просто желание помочь одинокому и покинутому человеку, - сказал я. - Будь на вашем месте любой другой, я поступил бы также.
И я не врал. Другое дело, что подобрать бездомного мне было бы куда менее приятно.
Дело висело на волоске.
- Я подумаю, - встряхнулась она.
- Давайте я провожу вас до отеля?
- Я уже хорошо знаю дорогу назад, спасибо.
Ну все, крышка, подумал я.
Я поторопился. Когда женщина говорит "я подумаю", значит все.
- Ну, тогда счастливого пути, - убитым голосом сказал я.
- Вы будьте уверены, я подумаю, действительно подумаю. Я это не для вида говорю.
И улыбнулась. Сердце у меня ожило.
Потом она ушла. Я остался сидеть на диванчике и думать.

Всю ночь я ворочался от размышлений - сна не было. Мысли были простые и примитивные - да или нет? мечтатель я или реалист? свершится ли чудо, или я опять останусь ни с чем? орел или решка? как долго ждать до утра! и все равно же она не придет, и так далее и тому подобное.

А утром я проснулся оттого, что в дверь стучали. Я глянул на часы - было шесть утра, до звонка будильника оставалось минут тридцать. Наверняка это ломилась одна из наших с какой-нибудь смехотворной проблемой. Я тысячу раз говорил им, чтобы они не беспокоили меня из-за ерунды, но иногда они выкуривали слишком много, а иногда бывали и серьезные проблемы... Я, как был, в пижаме и с растрепанными волосами, открыл дверь. И конечно, там стояла она. Еще красивее, чем раньше. В джинсовом костюме, с аккуратно уложенными волосами, с горящими глазами.
- Я решила, чего ждать до вечера. Я ведь еще вчера все решила.
И что я мог сказать, стоя в пижаме, и глядя на нее? На такую красивую, что при взгляде на нее у меня в груди все пело? Она ошеломляла своей внешностью все, что было и во мне, и все, что было вокруг меня. Я только и сказал, что "доброе утро". Потом сказал, что оденусь, она кивнула, а я закрыл дверь и рухнул на кровать. Полежал почти без сознания несколько секунд, потом очухался и бросился одеваться. Когда я вышел во двор, она стояла с нашими женщинами и что-то обсуждала, как будто тут и жила всю жизнь. Увидев меня, она улыбнулась, словно бы я был для нее не просто мужиком с бородой, а кем-то близким.
Я, толстая Энн, Лиззи и жена Смита (не помню, как ее зовут, до сих пор) пошли с ней подбирать ей квартирку, благо бараков я понастроил тут в давние времена уже очень много. Она осматривала все очень внимательно, но без мелочной придирчивости.
Лиззи посмотрела на меня и сказала мне на ухо "Она чудо, правда?". Я пожал плечами, разыгрывая непонимание и равнодушие. Но Лиззи шепнула мне: "Она из тех женщин, которых нельзя просто знать. Ее сразу любят, правда?". И хитро улыбнулась. Неужели мои чувства к ней так явственны?

...Она походила-походила, все осмотрела с нами, пока Лизи, Энн и жена Смита ей все показывали и рассказывали, и выбрала комнатку на самом краю нашего поселения. Небольшую, с видом на озеро. Соседкой ее оказывалась как раз жена Смита. Я даже обрадовался - ее соседом не будет какой-нибудь из наших неженатых парней. Уже ревновал, конечно.
- Можно я обоснуюсь здесь на пару недель? - спросила она у меня, как у главного. - Вы не против?
- Я? Вы шутите. Я вас сам сюда пригласил, - ответил я.
Лиззи и Энн стояли в сторонке, смотрели на нас и перешептывались.
- Девочки, - сказал я. - Вам не пора по домам?
Они ушли, хихикая. Как школьницы. Да еще под кайфом с утра, наверняка, потому что у Джинджер и Сары был какой-то праздник, и они у них ночевали, ну и сами понимаете.
- Какой вы строгий, - сказала она.
- По-другому нельзя, тем более с этими хиппи, - сказал я, стараясь не выдать радости.
Подумать только, женщина моей мечты будет жить рядом со мной!
- А у вас номер побольше остальных, - заметила она.
- Сам строил, - ответил я. - Положение обязывает. Если хотите, то когда поживете у нас и, если приживетесь, то я вам могу сделать пристройку.
- Спасибо, но пока мне и так хватит. Все лучше, чем дешевая гостиница.
- Ну, тогда я... вас оставлю, хорошо? В номере все есть, живите спокойно, - сказал я и замолк.
- Мне нравится, как у вас в комнате все сделано. Сами планировали?
- Да, под себя делал. Раз уж сам строил, то все по пожеланиям клиента.
Она улыбнулась, я улыбнулся.
Повисла пауза.
- Ну, мне пора, - наконец сказал я. - Помните, вы мне ничем не обязаны.
- Я помню, - ответила она.
Снова пауза.
- Вы хотели куда-то идти? - спросила она. - Или так и будете стоять у меня на пороге?
- Ах да, - отозвался я.
- Я приглашу вас вечером ко мне, вы не против приглашения на новоселье?
- Конечно, нет, - сказал я. - Обязательно зайду.
А мной овладела какая-то тоска, непонятная, ноющая. Раньше, еще вчера, она никого не знала в этом городе, и я был ей самым близким человеком в целом мире. А теперь... и пусть даже я понимал, что она будет жить буквально в двух шагах от меня – ведь теперь у нее заведутся друзья, знакомые, может кто-то из наших парней ей придется по душе.
А потом я направился к знакомым в город, чтобы узнать кое-что.

Вы не смотрите, что мы числимся как хиппи, у меня полно знакомых среди полиции. А копы у нас часто бывали- то пропавших людей искали, то торговцев травкой, которые у нас гостили, не буду скрывать, достаточно часто. Я пошел к знакомому копу, толстяку по кличке "слепой Джо", чтобы разузнать о моей гостье. Кто ее знает, может она такая вся добрая, красивая и вся такая из себя, по какой-то причине - может она из ФБР? Как-то слишком быстро все разворачивается... Слепого Джо прозвали слепым за то, что он чаще других умел закрывать глаза на разные события в городе.
Но никакую Джессику Кламм он не знал. В розыск ее у нас не объявляли. Я сказал ему, что может быть, ее разыскивают у нее в Бостоне. Он обещал посмотреть, но только разве что придется мне подождать еще дня два.

Эти два дня я провел «на рабочем месте», и даже провел утром собрание, дескать, вот это Джессика, она будет жить у нас, любите ее так же, как вы, чертовы хиппи, любите друг друга и окружающий мир. Она мило улыбалась, а я все никак не мог понять, что же кроется за ее божественной внешностью. Расчетливая хитрая женщина или простушка без мозгов, пошедшая за первым парнем с вокзала, или же бедная, одинокая, но благородная девушка?

Она тихо жила у себя эту пару дней, что тянулись для меня как две недели.

Я иногда наблюдал за ней через створки жалюзей на моем окне, когда она общалась с нашими, но, клянусь богом, мне казалось, что она меня видит.

Слепой Джо сказал мне, что ее разыскивают родители и начальники на работе, с которой она уволилась, но никакого файла на нее не заведено и что она чиста как стеклышко. Мои подозрения рассеялись. Еще Джо сказал, что она была преуспевающим психиатром и прилично зарабатывала, но потом уволилась с работы и через пару месяцев исчезла в неизвестном направлении, то есть появилась у нас. Что и почему - непонятно, зачем было бросать все и уезжать?
Я спросил, что теперь делать, раз ее ищут. Джо сказал, что она взрослая женщина и может ехать куда захочет, а родители паникеры. Цыпочка ее возраста и внешности не пропадет, сказал он, но родители думают, что она попала в лапы каких-то бандитов, или случилось что-то плохое. Пусть она напишет записку, а затем он передаст ее родителям и скажет, что их дочь жива-здорова, но не хочет, чтобы родители ее преследовали. Давай я скажу, добавил Джо, что она нашла хорошего мужика и живет с ним, то есть с тобой. Я почесал затылок и сказал, что, наверное, так и надо сделать. Джо съел буррито, вопросительно посмотрел на меня, и я пошел домой.

Я передал Джессике слова Джо, опуская тот факт, что он предложил выдать меня за ее мужчину.
- Прости, что я не сказал тебе о походе в полицию. Понимаешь, мне надо было проверить все. Дело не в подозрительности или в том, что я тебе не доверяю, но.... понимаешь, тут же коллектив, тихие спокойные люди, всех надо проверять, - мямлил я.
Она долгим взглядом посмотрела на меня.
- Ты же сделал это из благих побуждений, верно? Забота о людях, о своих друзьях...
- Да-да, так и есть.
- А я тебе не друг? - внезапно спросила она.
- Просто я тебя меньше знаю, вот и все, - нашелся я.
- Надеюсь, мы станем поближе знакомы, и ты будешь считать и меня за своего человека...
От слов "поближе знакомы" по моему телу побежала приятная дрожь.
- Конечно, нет сомнений!
- Ты только не выдавай меня родителям, они вечно достают меня, вечно ставят палки в колеса, всему мешают, постоянно лезут с советами...
Вот оно, подумал я.
- Так это из-за них ты убежала?
- Да.
Она соврала, я видел. Вроде лицо обычное, а тень в глазах бегает. Но я сделал вид, что поверил. А она поняла, что я сделал вид.
- Вы мне, конечно, не верите, - сказала она.
- Мне просто не очень интересно, на самом деле.
Повисла непонятная пауза. Грубовато, наверное, вышло.
- Может, оно и к лучшему, - произнесла она.
- Но вы все же напишите родителям записку, а мой друг Джо им передаст.
- Прямо сейчас и напишу, а вы прямо сейчас отнесите.
- Прямо сейчас?
- Да. Ручка и бумага есть?
Говорила снова как доктор на приеме.
- Пойдемте ко мне.
Мы пошли в мои "хоромы". Она села за мой стол, взяла мою ручку, мою бумагу и начала что-то писать, а я сидел рядом на диване и изучал ее. Если бы она была моей женой... если бы...если бы... я понимал, что она могла бы стать моим якорем, мы могли бы с ней тут жить долго и счастливо...
Но она быстро дописала и протянула бумагу мне.
- Прочтите.
- Но это же личное, между вами и вашей семьей.
- Прочтите, прошу вас.
Прямо как начальник, повелительным тоном, без особых церемоний.
Я прочел.
"Мама и папа. У меня все хорошо, я живу с хорошими друзьями и прекрасным молодым человеком, который обо мне заботится. Через некоторое время я дам вам знать, где я живу, а пока мне надо пожить своей жизнью. Джессика."
И ни одной грамматической ошибки – наши-то писали как детсадовцы.
Я посмотрел на нее. А она смотрела на меня.
- Это вы про меня?
- А вы как думаете?
Понятия не имел, что надо было ответить.
- Эм... приятно знать, что меня называют "приятным молодым человеком".
- Я написала "прекрасным", - заметила она.
- Ну, это неважно, все равно это только отчасти правда, - сказал я. - Вы живете не со мной, а рядом со мной.
- Да-да.
Снова долгий взгляд.
Держу пари, он намеренно был долгий.
Тогда я просто взял записку, сложил ее, положил в карман и сказал:
- Ну, пойдемте.
Она встала, и мы вышли из моей комнаты. Я запирал дверь и думал.

Не была бы она такой красивой, стал бы я заботиться о ней так? Наверное, стал бы, но с меньшим удовольствием. Я не хотел ее потерять, поэтому я сдерживал себя, свои решения не выпячивал, скрывал мысли, многое не сделал, что сделал бы, допустим, с Энн, или Лиззи. Стал бы я передавать записки какого-то левого мужика? Да вряд ли, позвонил бы его родителям и его забрали бы. Хотя, может, и нет, но все таки.

Я отнес записку Слепому Джо, тот обещал передать ее коллегам из Бостона по факсу. Я купил ему пивка, и мы разошлись каждый по своим делам.

…Так она и жила у нас несколько недель. А потом и месяцев. И ничего не происходило. Я имею в виду - между нами. Она тихо жила себе, вместе с нашими, даже выходила на общественные работы, общалась, праздновала наши праздники, в общем - жила с нами. С мужчинами держалась серьезно и холодно, но не без чувства юмора, с женщинами – по-дружески, но без фамильярности. Со мной же она была такой же, как всегда - мне все время казалось, что она постоянно на что-то намекает, что-то хочет мне дать понять, но ждет этого от меня. Словно хотела, чтобы я "спустил крючок", как выражался тот самый Слепой Джо. Но спустя доли секунды, когда я уже был готов это сделать, я видел в ее глазах чуть ли не могильный холод. Она явно выделяла меня из толпы этих хиппи, но мы никак не могли сблизиться, хотя мне этого очень хотелось.

Через месяц я понял, что если она уйдет от нас, то мне будет очень больно. На фоне наших замухрышек она выглядела просто богиней. Собственно, она ею и была, но среди нашего убожества... я уже отвык от красоты и стати в женщинах. Я привык видеть опустившихся, пьяненьких, под кайфом, нечесаных, вечно глупо улыбающихся девиц, а Джессика была полной противоположностью этому. С ней моя планка повысилась, я больше не спал с нашими девицами, так как не мог их даже воспринимать как женщин.

Я понимал свою позицию лидера, главного здесь, и преимущества этой позиции в глазах моей любимой Джессики, но то ли ей этого было мало, то ли я чего-то не понимал - в ней или в себе, не знаю, не берусь сказать.

…Мы сидели на деревянных ступеньках моего домика. Я только два дня назад покрыл их новым, блестящим лаком, так что они не только блестели как гриф у дорогого "Фендера", но и пахли химикатами вовсю - впрочем, запах был приятный, и нас все же окружала растительность. Мы держали по бутылке пива в руке, и смотрели на закат. Мы выпили уже изрядно - Джессика любила наше пиво, которое варила старушка Молли у себя в домашней пивоварне. Она, как обычно, молча, но заинтересованно, смотрела на темнеющее небо, а я каждые две секунды переводил взгляд с облаков на нее. В конце-концов она это заметила. И вздохнула, словно бы ей было тяжело дышать.
- Говори, сколько можно тянуть, - сказала она, глядя мне прямо в глаза.
- Что говорить? - опешил я, хотя все понял, причем сразу – ведь эти мысли снедали меня уже долгие недели.
- Говори, не тяни, - сказала она, по-прежнему сверля меня взором. Какие у нее глаза, вы бы знали.... ресницы длинные, она любила модную черную тушь.
- Джессика, ты.... то есть я.... - мне вдруг стало тяжело, словно я весь день ворочал мешки с цементом. - Я тебя люблю. Вот.
В горле пересохло, но сил поднять бутылку с пивом и освежиться у меня не было.
Ее взгляд стал каким-то странным, словно досада промелькнула в нем. Но я не уверен, я не мастак разбираться в этих мимолетных женских эмоциях.
Она аккуратно, даже медленно, поставила бутылку с пивом рядом с собой. Тихий стук стекла о дерева для меня был сейчас раскатом грома. Я не знал чего ожидать.
А она ничего не сказала и ничего не сделала, лишь снова взглянула на меня.
Она ждала. Я понял это - и поцеловал ее. Просто взял ее голову в свои руки и припал к ее губам. И она ответила мне. Сначала вяло, а потом мы целовались по-настоящему, пожирая друг друга губами и сталкиваясь языками. Через две секунды я был счастлив так, как не был никогда в жизни - ни до этого, ни после.
Мы разжали объятия и, тяжело дыша, смотрели друг на друга.
- Прости, - сказал я. - Может, не стоило.
- Стоило, - вдруг сказала она. Приятно было услышать, что она снова говорит со мной.
- Может, пойдем, выпьем чайку, холодно ведь, - сказал я. И правда, вечер был прохладным, стремительно темнело.
Я встал, подал ей руку, и поднял ее. Ее лицо оказалось рядом с моим. Я слегка коснулся ее губ своими, и легонько подтолкнул ее, как бы приглашая к себе. И она вошла в мою комнату вместе со мной.
И тут она расплакалась! Она-то, ледяная леди, вечно спокойная, рассудительная!
Она буквально схватила меня в охапку, уткнулась мне в плечо и плакала.
Я не знал, что мне вообще делать. Говорить что-то? Не говорить? В чем дело?
- Джессика, что с тобой, не надо, успокойся... ты чего? зачем, прекрати, хватит, - лепетал я какую-то чушь, пока она прижималась ко мне и использовала мое плечо как подушку для слез.
Я решился. Подхватил ее на руки, отнес на диван, положил, едва отцепив ее руки от своей шеи, и пошел на кухню. За бутылкой бурбона. Когда я вернулся, она сидела и размазывала слезы по щекам, как ребенок. Вся ее косметика потекла, и ее лицо было сине-черным. Я поставил бутылку на стол, и достал из столешницы бумажное полотенце.
- Протри лицо, - сухо сказал я.
Она кивнула, не глядя на меня, взяла полотенце и вытерла им лицо.
- Я умоюсь? - спросила она
- Конечно, - ответил я.
Она встала и прошла мимо меня в ванную.
Ожидая ее, я достал стаканы из буфета и разлил спиртное. Джессика вернулась через пару минут, и только покрасневшие глаза выдавали в ней ту заплаканную девицу, что была передо мной только что.
Я вопросительно посмотрел на нее.
А она посмотрела на бутылку.
Подошла и выпила те полстакана, что я налил ей.
Я даже рот открыл - я думал, она пила только пиво или вино, ну или иногда джин.
И она даже не поморщилась, выпила как лекарство, молча.
- Еще налить? - спросил я.
- Наливай, - решительно сказала она.
И какая красивая она была в этот момент!

..............................................................

…Инстинкты, самые древние, более древние, чем сам бог, восставали за моей спиной, словно крылья вырастали у меня, словно мышцы наливались первозданной, животной силой - и это было прекрасно. Все случилось, как должно было случиться - будто это происходило даже не с нами, а словно бы мы были первыми людьми на земле, продолжающими свой род.
А потом она уснула.
Я нагнулся к ней, поцеловать ее глаза.
От нее разило пивом и бурбоном. Она была пьяна.


Она была намного больше того, о чем я мог только мечтать! Мог ли я помыслить, что со мной, бородатым предводителем хиппи, будет жить роскошная девица, которой бы играть в голливудских фильмах или сниматься в модных, как сейчас говорят, клипах? Это были просто какие-то чудеса. Я же знал свой уровень, свое положение, и в нем не предвиделось такой роскошной женщины - максимум домохозяйка или хиппи вроде наших. Я каждый вечер смотрел на нее, и поверить не мог, что эта красотка - моя женщина, с которой я сплю, а не мечтаю о ней.
Меня мучило то, что я не живу в хорошем, современном доме, мне хотелось, чтобы помещение подходило ей. Домик-то мой был хорошо сделан, но это была жизнь на окраине, на отшибе, в общине. Я думал, что ей это не подходит. Хотя - она же сбежала из всех этих красивых домов и дорогих помещений, бросила работу в хорошем месте.... Может, ей здесь было самое место - вдали от красивых и блестящих домов, но в покое? У нас было действительно тихо и мирно, без бурь и проблем. Это была медленная, размеренная жизнь хиппи…

Джессика и сама становилась такой же, как мы. Пристрастилась к пиву, потом и к бурбону - пила как сапожник, честно говоря. Каждый раз в постели она была уже под газом, а потом и вовсе пьяной. Перестала за собой следить, иногда валялась в постели целым днями, ела, пила, слушала музыку. Переехала ко мне, конечно. И со временем я понял, что в душе она такая же хиппи, как и все наши. Ничем не отличается. Да, она обставила комнату по-другому, стала хозяйкой в моем доме, но она была теперь такая же, как и все наши. Пила, курила дурь, смотрела тупым взглядом в пространство, не хотела ни о чем думать, ничего знать.
А я же любил ее еще и за то, что она не была такая же, как и все!
Но ее привлекало наше бытие, наш быт, наши порядки. Все то, что я так не любил, хотя и терпел. Я никогда не был частью комунны, я был ее лидером, буквально отцом и защитником всех этих вечных детей. Я не пил варево Молли, я не курил дурь, я не любил валяться, глядя в пустоту. И Джессику-то я полюбил именно за то, что она не была похожа на остальных, за то, что она была совсем другая. А она... я все гадал тогда, несколько месяцев назад, почему она не боится меня, неизвестного хиппи, почему так спокойно пошла ко мне и к нам, почему осталась у нас? Да потому что ей на все было наплевать. Это был какой-то живой труп, у которого была жизнь, работа, достаток, а она потеряла все это по собственному желанию. Я не имею ни малейшего понятия, что случилось с ней там, в ее прошлой жизни, но, видимо, что-то страшное и странное. И вот она была у нас, у меня - в моей постели, рядом со мной. Но это была не та Джессика, которую я полюбил. А полюбил я иллюзию в своей голове! Я думал, что она будет жить с нами, надеялся на это, и... получил то, что хотел. Красивая, богатая девушка из высших кругов стала моей - и стала такой же, как и все те, кому я покровительствовал. Но я думал, что она будет не только со мной, но и на моей стороне, и мы рано или поздно вырвемся отсюда! Оказалось, что ей не хотелось никуда вырываться. Она хотела уйти от прошлой жизни, все забыть, опуститься на дно и на все наплевать. И при этом быть не подстилкой для хиппи в грязном притоне, а жить с человеком влиятельным, выше других... я как раз был таким. Она использовала меня - она никогда меня не любила, как не может любить труп. Ее жизнь была разрушена, и восстанавливать ее она не собиралась - она нашла тихую заводь, тихое болотце вроде нашего, и погрузилась в него, забыв обо всем. Я пытался говорить с ней, но все было бесполезно - я так и не понял, что случилось с ней там, где она жила раньше. Я не знаю, какая вина или трагедия переломила все человеческое в ней, но последствия этих событий я наблюдал рядом с собой - вечно под кайфом, вечно пьяная в постели, вечно находящаяся в состоянии сиесты женщина, которой на все было наплевать. Она вела быт, даже стирала, варила и убирала, отобрав у меня эти привычные для меня занятия - но это был не человек, это было какое-то бытовое животное, которое жило от утреннего косяка до вечернего стакана. И красота ее для меня померкла. То ли она действительно спивалась, то ли мне это казалось - я не знал, и не хотел знать. Я ненавидел себя и свою жизнь, и стал ненавидеть Джессику за ее бесцельность, за ее апатию, за ее ложь, за нежелание делиться со мной чем бы то ни было. Она не любила меня, никогда не любила. Я видел это все четче с каждым днем.

Я копил деньги на наш совместный дом, на нашу новую жизнь - благо, жизнь лидера и "отца-основателя" целой комунны имеет свои привилегии, но я больше не видел Джессику в своих мечтах рядом со мной. Что мне было взять с нее? С этой опустившейся швабры? Я даже презирал ее - наших я видел уже опустившимися, а Джессику я видел еще человеком. И от этого именно ее поведение пугало и злило, раздражало и сводило меня с ума. Мне хотелось схватить ее за плечи, долго трясти и пробудить, наконец, к жизни. Пусть бы даже она стала бы снова той богатой красоткой, которая даже не смотрит в сторону таких как я - пусть, но лишь бы снова стала человеком, стремящимся куда-то.

Может, мне не стоило ее приводить сюда, в это мое болото? Побитую жизнью, сломленную, с омертвевшей душой - и прямо-таки соблазнять ее тихим покоем затхлой тины? Наверное, но я и подумать не мог, что с ней будет такое. Что же я мог ей дать? Научных трудов я не читаю и не пишу, я не адвокат и не доктор, я.... да никто, собственно. Но я увидел в ней то, что влекло меня вверх, к каким-то достижениям, к свершениям. Увидев ее, я захотел поменять свою жизнь, начать другое дело, стать другим человеком - носить хорошие костюмы, а не джинсы, курить сигары, а не косяки, пить дорогой виски, а не пиво, и так далее. А что она увидела во мне? Путь вниз, спасение от разбитого прошлого, тишь да гладь, покой и сон. Такую маленькую смерть. А я видел и любил в ней Жизнь. Которая умирала с каждым днем, исчезала у меня на глазах, таяла в тихом тумане пьяни и кайфа. И возможно, я был в этом виноват.

И я не мог больше так жить.

Я собрал все деньги, что копил последние пять лет (куда их тратить хиппи, даже начальнику?), пересчитал их - вполне достаточно, чтобы жить безбедно. Я возьму Джессику, выгоню всех этих чертовых хиппи отсюда, мы продадим пару домиков и заживем в престижном районе города. И жизнь будет другой, все изменится.

Я потряс ее, спящую на диване, за плечо.
- Вставай, надо поговорить.
- Зачем будишь? - пробормотала она сквозь сон. - Еще только десять часов!
- Собирай свои вещи, мы уезжаем отсюда, - решительным тоном сказал я.
- Что, что-то случилось?
- Нет, ничего не случилось.
- Ты обкурился, что ли?
- Нет. Просто нам нельзя тут больше жить - тут мы зачахнем.
- Зачахнем? Жизнь идет своим чередом, милый, вот и успокойся.
- Конечно, зачахнем, Джессика. Ты пьешь, я ничем не занимаюсь... это разве жизнь?
Она села на кровати, протерла глаза.
- Не так уж много я и пью. А ты начальник, тебе мало?
- Мало. Понимаешь....
- С чего вдруг эти разговоры с утра? Ты вообще какой-то не такой уже неделю.
- Джессика, давай уедем. Давай что-то поменяем в нашей жизни, а?
- Все бросить? Все что у нас есть? Зачем?
- А что у нас есть, любимая? Ничего у нас нет.
- Нет, есть! - она начинала злиться. - У нас друзья, дом, ты начальник комунны. Чего ты хочешь - все это бросить?
- Да, хочу бросить. И друзей, обдолбышей этих, и этот деревянный домик, который ты зовешь домом, и вообще это место - все хочу бросить!
- Ты верно, пьян на лоскуты, - бросила она и пошла в ванную, щурясь от солнца, бьющего ей в глаза из окна.
- Нет, не пьян. Жизнь здесь просто мне надоела. И ты в ней портишься.
- Я порчусь? Да я чувствую себя отлично, милый, - сказала Джессика, из ванной доносился шум воды, она умывалась.
- И поэтому ты хлещешь спиртное и выкуриваешь по три косяка в день? - спросил я.
Она выключила воду и вышла из ванной с полотенцем в руках.
- Что, мне нельзя пить? Ты ставишь мне условия, так что ли?
Голос у нее был недовольным.
- Как только мы уедем, я куплю нам новый дом, мы будем жить на проценты, будем жить как все - хорошо одеваться, выходить в люди, жить!
Она помолчала, вытирая лицо полотенцем и вешая его на ручку двери. Все-таки она была неаккуратна.
- И смысл этой смены шило на мыло? - спросила наконец она.
- Другое окружение, другой район, где люди, город, магазины, театры, публика.. тебя разве прельщает перспектива остаться здесь навсегда?
- Знаешь - прельщает! - воскликнула она. - Потому я и выбрала тебя своим мужчиной - чтобы жить так, а не иначе. Хотела бы я жить в центре - оставалась бы у себя в городе. Там и городок поцивилизованней этого.
- Вот и уедем в твой город, куда хочешь - только не здесь, не надо оставаться здесь. Мы же зачахнем тут!
- Что ты зачастил - "зачахнем, зачахнем"? Мне тут хорошо, тебя все ценят, все налажено - а ты хочешь все бросить? Ты просто идиот, в этом случае. Самый настоящий.
Я проглотил это оскорбление и ответил:
- Джессика, неужели ты хочешь здесь навсегда остаться? Не видеть жизни, а жить только в этом тихом болоте?
Она посмотрела на меня мутными глазами.
- Это не болото. Так живут тысячи людей по всему миру. И я не понимаю, и понимать не хочу, почему ты хочешь уехать.
Я не знал что сказать. Я ожидал такого исхода разговора, но когда это произошло в реальности, ощутил приступ какой-то дьявольской тоски и апатии. Я хотел покончить с этим раз и навсегда. Вот только как?
Джессика посмотрела на меня.
- Ты не торопись, посиди тут, подумай - может, твои бредовые идеи тебя оставят. Лучше выпей, я вчера не весь бурбон допила, он в холодильнике.
- Ладно, - сказал я.
Мы сели на кровать, наши плечи соприкасались.
- Ну, что ты грустный такой? - сказала она. - Все хорошо, посмотри какая погода сегодня - чудесная. Сейчас я приготовлю завтрак, и твое раздражение уйдет.
Я кивнул.

.............................

Когда она уснула, как всегда - мертвецким, пьяным сном, я собрал свои вещи в рюкзак, надел свою лучшую одежду, ощупал зашитые в рубашку чеки и тихо вышел из дома. Дверь не хлопала - я сам смазывал ее, она была бесшумной. Я даже не посмотрел на пьяное тело, что звалось когда-то Джессикой, моей любимой женщиной. Через полчаса я был на вокзале. Еще через полчаса я сидел в вагоне и ждал отправления в Балтимор.
Что будет думать Джессика, или оставленные мной на произвол судьбы наркоманы - меня не волновало. Пусть живут, как хотят - курят, пьют, устраивают сиесты. Мне этого не нужно. Я взрослый человек, ведущий здоровый образ жизни. У меня куча денег, заработанных честным и тяжким трудом, и у меня, в отличие от них, большое будущее. Адью, придурки. Прощай, пьяная, вечно пьяная Джессика. Мне неинтересны твои секреты, которые я хотел когда-то выведать, мне неинтересно твое будущее – которого у тебя, между прочим, нет…Если ты захочешь стать человеком, а не укуренным овощем на грани жизни и вечного кайфа, ты меня найдешь. Уверен, я буду чертовски рад тебе, если ты придешь ко мне. Придешь такая, какой ты была, какой я тебя полюбил.

Поезд тронулся.








ДВА ПИСЬМА

1.
Я посылаю это письмо по одному единственному адресу, в тот самый маленький городок на границе с Мексикой, в пустынную местность, где земля трескается, а песок танцует вместе с ветром, где зло поет свои песни, где нет более ни одной живой души - я посылаю это письмо тебе, Демон. Я знаю, кто ты, я разгадал тебя. Ты, и никто иной, стоял за всеми разрушенными судьбами, искалеченными жизнями, во всех черных тенях за спиной - ты, Сатана в человеческом обличии, Деймон Де Уилл, работник крупной корпорации в Чикаго, которая пустила свои щупальца по всей стране - и ты являешься человеком в черном костюме, который ты не снимаешь с тех пор, как появился на свет в старой доброй Англии, - и твоя черная рука управляла душами бедных людей, которых ты совратил с пути истинного! Я знаю лишь некоторых, над кем ты надругался. А сколь многие ускользнули от меня в небытие раньше, чем я успел понять, что и эти смерти - твоих рук дело! А скольких я не знаю! О многом я просто догадываюсь. Я знаю, Демон, ты читаешь это письмо сейчас, и твое лицо искажается в дьявольской улыбке, но знай - я понял тебя, я понял твои пути, твои ходы, и буду противиться тебе до последнего дыхания моего, пусть даже я не молод!

Ответишь ли ты, Сатана, за то, что сотворил?

Что ты, сатана, сотворил с Мэриэнн? Бедная девочка только - только нашла любовь всей своей жизни, отошла от дурной компании, а ты наслал на нее убийцу. Она нашла себе лучшего человека из возможных, она сделала верный выбор - все были так счастливы за нее; она была всего лишь маленькой несчастной девочкой, которая только и умела, что любить.

Ответишь ли ты за то, что сотворил с бейсболистом и его девушкой, которая только в нем нашла свое счастье? Которая полюбила первый раз в жизни, которая дала счастье этому несчастному, сломленному молодому человеку, Джимми. У них могла быть прекрасная пара - оба они потеряли подругу, и за что их было лишать счастья?

Ответишь ли ты, демон, за судьбу Джессики, которая пережила так много, что не дай бог никому? Ее жизнь превратилась в ад, она невольно стала почти убийцей из-за тебя, потому что ты лишил Мэтта разума. И чем дальше, тем ниже она падала, как Мария Магдалена к ногам Христа. Ты превратил преуспевающую молодую женщину в несчастную, разбитую личность без надежды!

Ответишь ли ты, дьявол, за судьбу бедной Джейн, которая так и не осмелилась иметь детей, заставив Брэда думать, что он убил ее? Подлость твоя не знает предела, сатана! Ты совратил бедную, невинную, глупую девочку и дал ей своего ребенка, который тебе даже не нужен, и тем самым заставил ее врать ради твоего собственного благополучия.

Ответишь ли ты, Дьявол, за судьбу несчастной Лили, которая не видела любви всю свою жизнь? она была бедным маленьким существом, которое только и хотело, что семьи и любви! За что ты так с ней? За что ты сделал ее призраком?

Ответишь ли ты, демон, за судьбы Кена и Мари, этих двоих, любивших друг друга, и по твоей милости, не узнавших об этом? Что за злая шутка – отвернуть с помощью страха любящие сердца?

Ответишь ли ты, Демон, за судьбу моего сына, что не смог перенести жестокости мира? Я не знаю подробностей, но чувствую – сын мой видел нечто такое, от чего не смог оправиться до конца своей короткой жизни.

И что за глупые шутки с рассказом, что ты принес в журнал? Зачем тебе надо было опубликовывать его? Что за глупая человеческая прихоть? Тебе-то это зачем? К чему было прикидываться журналистом, раз ты все и так знал?

Почему ты привел к жестокой погибели все поколение своих женщин, свою дочь, свою внучку, зачем это тебе было нужно?

Я знаю, это письмо дойдет до тебя - и я даже знаю, что ты ответишь мне на него, ты - демон ночи, тень за окном, преследователь спящих и видящих сны, враг любящих и надеющихся - знай, я отныне не дам тебе покоя, я буду преследовать тебя и уничтожать зло твое в самом зародыше, чтобы оно не распространялось. Да, это звучит глупо - но и это твоя работа, демон, чтобы в нашем мире слова о добре и справедливости звучали банальностью и пошлостью, и я знаю это, и ты не остановишь меня. И рано или поздно ты заплатишь за все свои черные грехи!


2.
Ответ.
Шестое июня две тысячи шестого года.

Деррик, я получил твое письмо - но я знал, что будет в нем написано еще до того, как получил его. Ты, друг мой, путаешь меня с тем, кто превыше всех нас - тебя, всех твоих друзей и даже меня самого. Ты разгадал меня – но лишь отчасти. Да, я демон; да, я зло; да, я сомнение и проклятье, я жало во плоти каждого из людей - но я не сам Зверь, и я лишь его Тень, я лишь его Голос. Он может свергнуть ваших царей в ваших головах, лишь моргнув глазом, в котором нет зрачка. Я - лишь сын его, лишь раб его здесь, на этой земле - грешной земле, как вы ее зовете… и если есть сын Божий, то я сын Зверя, сын матери тьмы, и я такой же, как они - с чертами зверя и темной шкурой в виде черного костюма - и нет другого цвета, кроме черного и его оттенков! У меня, Деррик, нет власти переворачивать мир и убивать людей тысячами - как не было ее у сына Божия. Мои возможности ограничены - и если он мог превратить воду в вино, я могу превратить кровь в вино, а вино в кровь - помнишь Джессику? Мои пальцы - это длинные тени на твоем лице, когда ты подставляешь лицо свету, и мои слова - злой шум помех в твоем приемнике, когда ты хочешь услышать благостную музыку, - но я не всесилен. Я не могу снять самого себя с креста, как не мог и Он, а ты говоришь обо мне так, будто я могущественнее отца моего. Нет, я всего лишь человек, если можно так сказать.

И ты обвиняешь меня в том, что я надругался над чьими-то жизнями? Я покажу тебе, Деррик, что по большому счету моей помощи почти не требовалось - любимые тобой люди грешны как сама смерть!

Ты спрашиваешь, почему Лили и Мария - призраки? Наивный, до чего же ты наивный - неужели трудно догадаться? А ведь это само собой разумеющееся явление – все же в них течет моя кровь, кровь тьмы, а что случается с дочерями ночи, ты слишком хорошо знаешь – особенно, когда они теряют свою человеческую форму! Лили - моя дочь, дочь демона. Мария - моя внучка, дочь дочери демона! Когда их человеческое умерло, осталось лишь злое семя дьявола, и не могут они попасть туда, откуда пришли - ибо даже сам Бог не знает, что делать с их злой душой. Нет, они не злые сами по себе - но душа их лишь наполовину человеческая, потому что лишь наполовину дана им от Бога – а наполовину - от меня. Мне искренне жаль дочерей своих - а я, по твоим словам, сама тьма и зло. Видишь, я могу испытывать жалость, но не мне решать, что делать с их душами, наполовину светлыми, а наполовину черными! И ты видел, Деррик, как Лили сначала разговаривала с тобой - о, дочь моя, зачем тебе было являться этому дотошному педанту! - это была ее светлая сторона. Когда она хотела убить тебя ревом разъяренного моря - это была ее злая половина, моя девочка мечется из одной крайности в другую, бледнея и чернея. И Лили сводила с ума особо впечатлительных людей - и знаешь почему, Деррик? Да потому что они видели в ней саму жизнь - не добрую, и не злую, не черную, и не белую, и злую, и добрую одновременно, они в один миг осознали, что жизнь - это неразделимый сплав добра и зла, они увидели детей Бога и Сатаны в одном лице! И лишь ты, прагматик до мозга костей, Деррик Джонсон, коп, профессор, историк, не увидел в ней ничего, кроме злого духа - что и спасло тебя. Мария - ее дух был намного более слаб, чем дух Лили - конечно, в ней уже больше крови человеческой, а моей - все меньше! Внучка моя пела так хорошо! пела мои песни, и пение это ей досталось от меня - мою музыку и мой голос вы слышите в момент горя вашего, и музыка терзает вашу душу, потому что она тоже - ядовитая смесь добра и зла! Хотя я предпочитаю другие категории, чем доброе и злое - это актуально лишь для вас, людей.
И, тем не менее, призрак Марии свел Кена в могилу - а чего ты ожидал, когда душа, отчасти божья, а отчасти демонская, вышла из бренного тела? Само это пение убило Мари, недаром оно так испугало Кена у дверей музыкального класса - он чувствовал! Чувствовал злое начало в голосе доброй Лили – но не смог справиться с самим собой.
А сны? О, сны - это ведь тоже одно из многих моих проявлений - вспомни, Деррик, как часто сны бывают добрыми? Во сне ты видишь то, что живет в твоей душе - и только в твоей. И не видел никто во сне своем чего-то того, чего бы не было в его душе. И сны говорили Кену, кого он полюбил - внучку сатаны, красивую девушку с красивыми глазами, но с густой, слишком густой тенью за ее прекрасными плечиками! Так что его страх – это вовсе не «проблемы с психикой», как расписывают ваши «врачи». Знаешь, Деррик, все эти молодые, впечатлительные люди - они ведь чувствуют мое присутствие, как тонко настроенный приемник, пока вы, загрубевшие в быту, видите во всем лишь прагматику и бренность!
Видишь, как закончили все, кто прикасался к моим девочкам? Моя женщина должна быть моей. Джейн была моей, но она нашла себе человека - и сгубила его и себя.
Лили сошлась со священником - и это было злой насмешкой надо мной, и я наказал ее за это!
А непутевый брат Джессики, новой жены моей, моей лучшей и самой страстной любовницы? Страх - моя правая рука, он в моем голосе. И страх настиг его и страх покарал его, и видел он меня во сне - когда я еще был совсем молод, когда я видел сына Божия в глаза, и возненавидел его за это! Разве мог я допустить, чтобы он пришел и забрал Джессику от меня? Чтобы он понял-таки меня? Конечно, нет. Джессика - это праведница, которая избрала путь вниз - ко мне, она с первых дней краха своего чувствовала меня - недаром она так стремилась изучать человечьи души! Но никто не знает их лучше, чем я - и я увидел, что Джессика готова идти, и сделал ее дорогу прямой - и в чем вина моя? Да, Деррик, есть люди, которые, будучи грешниками, через тернии, идут к звездам и в небеса - а есть те, кто идут ко мне, будучи праведниками.
Сын божий ведет грешников в царствие свое, а я - ровно наоборот - я веду праведниц под руку в свои палаты!
Ты зол на меня, ты ненавидишь меня - а за что? Я тоже хлебнул - ты не можешь быть мной, и тебе не понять, каково это, когда твоих дочерей, твоих женщин захватывает мир добрых, этих добрых и проклятых за свою доброту, людишек! Ты, конечно, меня не понимаешь. Не понимаешь.


Теперь, когда мы разобрали с тобой сложные места, которых ты в моей книге жизни не увидел и не понял, и которые, возможно, не поймешь никогда, можно перейти к мелочам и подробностям.

Что такого хорошего в обманщице Джейн? Она зачала ребенка во грехе, без брака, без чьего-либо одобрения, она отдалась мне как последняя уличная девка! Да, я использовал ее, признаю - но разве я совершил столь уж страшное деяние? Так поступают миллионы - и никто не считает их сатаной! А потом? Она бросила девочку на произвол судьбы - свою дочь, своего первенца и продалась за деньги мужчине, которого никогда не любила, и в злом сердце своем держала секрет - каково было бы бедному Брэду, узнай он о таком обмане? Кого он целовал - обманщицу и лгунью, отказывающуюся иметь от него детей, имея при этом дочь! А потом она пошла во все тяжкие - и может, это я виноват? Никто, кроме нее, не приводил Брэда в топь. Она покончила с собой - а это смертный грех, Деррик, смертный грех.

Лили? Не смеши. Моя дочь была обречена. В ее глупой матери было слишком много людского! Это и сгубило Лили. Вместо того, чтобы оценить работу мужа и всячески помогать ему, быть ему подругой, она забыла о Боге и дочери, отдаваясь гуляниям и праздности, плача о своей несчастной судьбе. Она предала Бога, не послушалась своего мужа, и в результате бедная Мари осталась сиротой! Разве это по-людски, Деррик? Разве это по-божески? А то, что она призрак - ну, это, извини, кровь демона текла в ее жилах! И Лили пришла к Марии во сне, чтобы показать ей, что настала пора.

Деррик, Деррик, я сам сожалею, что мои женщины ушли из человеческого мира! Разве мог я предполагать, что их мораль и их мышление выроет им могилу! Да если бы они слушали меня, моего голоса, они бы жили до сих пор – но твой проклятый мир убил их, Деррик. Разве мог я ожидать, что Лили отдаст мою дочь чужим людям? Разве мог я ждать, что она будет врать напропалую о своем прошлом? Что она пойдет на крайности? А что Лили, возлюбленная дочь моя, не послушает своего мужа и назло ему уйдет в темную ночь на последнюю прогулку? Что она сама проклянет Бога в сердце своем? Ты думаешь, я всесилен? Ты думаешь, я создаю людей с их сомнениями и страхами, с их внутренними демонами? Нет, Деррик, не я делаю все это!

Зачем мне была нужна публикация? Гм….Да очень просто - публикация вызвала к жизни письма и дневники участников, а это мне было интересно. Я считал, что без этого их судьба не была бы столь интересна. А стихотворение Кена? Оно ведь навеяно моей музыкой, голосом моей внучки, который имеет мою силу! Вот он, в меру своих скромных способностей, и передал то, что я дал ему.
На все его вопросы один ответ - Я. Я сделал все это, если ты считаешь меня сатаной.

А помнишь, как в моем рассказе Мария вытекла из фотографии? Это же метафора, иносказание, Деррик. Она ушла из жизни, и не только из своей – она ушла и из жизни Кена, оставив ему лишь пустую белую бумажку за стеклом. Не напоминает ли это тебе, Деррик, все эти жизни, что якобы загубил я? Белый лист за стеклом – это их жизнь, которая осталась без ничего, и она уже наполовину – олицетворение смерти.

Почему дрогнула твоя рука, Деррик, когда ты писал письмо семьям Марии и Кена? Что же твоя рука не осмелилась дописать письмо и отправить его адресатам? Конечно, ты опасался, что тебе никто не поверит, кроме ополоумевшего брата Джессики. Конечно, тебе бы не поверила ни одна живая душа. Потому что ты не можешь связать меня и все то зло, что произошло с этими жалкими людишками. В этом-то твоя слабость, твоя проблема, в этом крах всех твоих изысканий – и теперь ты боишься, что тебя примут за сумасшедшего, за дурачка! Ну не смешно ли? А все потому, что ты так и не понял сути происходящего.


А Кен? Он струсил, убежал, испугавшись собственной психики и своих же кошмаров, бросив бедную девочку Марию умирать! Чего же он ждал от ее тени, от ее призрака? Мария, моя внучка, умела лишь петь - и как она пела! Благодаря этому идиоту Кену мы больше не слышим ее голоса, который был способен на столь многое! Трусость убила Мари, не более чем трусость - и причем здесь я, уважаемый инспектор?

А сама Мария, что же она не написала Кену, зная его адрес? Что же не осведомилась о нем, пока лежала в госпитале? Что ей стоило написать ему одно письмо и вернуть этого сомневающегося, бедного, слабого нервами мальчика? Ничего. И это подточило ее, и это убило ее. И она простила бы ему все, если бы увидела его, как у него трясутся руки, как он любит ее и одновременно боится темных призраков, что окружают ее! Но нет, она не сделала этого. А он - разве он не вернулся бы к ней, если бы увидел ее глаза?

Давай посмотрим на все с другой стороны! В Библии сказано - не прелюбодействуй. А Мэриэнн изменила своему любимому человеку, безжалостно и без всяких угрызений совести - тихо, за его спиной отдавалась во грехе другому! Это же предательство, это грех. Стив по ее милости сидит в психушке - и все потому, что похоть Мэриэнн привела его к тому, что он потерял все хорошее, что имел в жизни. Только любовь к ней удерживала этого нестабильного человека в рамках нормальности, и что с ним стало? Его обманули в лучших чувствах! Все, что было в нем хорошего, ушло с ней к другому. Как вы думаете, инспектор, это хорошо? Это по-божески?

А еще вот – о Джимми Дэвисе и его пассии. Вы, уважаемый, говорите о развратнике, который совратил слугу божию, причем после того, как прелюбодействовал с Мэриэнн? Вы говорите о блудной служке сына Божьего, предавшей своего Бога и предавшуюся греху с человеком, который даже не успел забыть убитую Мэриэнн? Да они же грешники, самые настоящие. Чего стоит эта пара развратников и прелюбодеев? Это их собственных грех уничтожил их богомерзкий союз - при чем здесь я?

Твой сын, Деррик - ты и в этом обвинишь меня? У многих убивают их любимых, но не все они убивают себя тогда, когда все кончено - и он наплевал на тебя, отца своего, и выстрелил себе в голову, зная, что ты его ждешь! Плохой же ты был отец, Деррик, раз твой сын так наплевательски к тебе отнесся, не подумал о твоих чувствах, о твоей жизни, он был жалким себялюбивым эгоистом. Может, и в этом виноват я?

А старина Бобби – кто его тянул за язык? Это его черное Я попросило выхода, оно только и ждало выхода – и где ты видишь мою вину? Разве я могу приказывать людям и заставлять их говорить? Кто душил, стрелял, нажимал на курок? Неужели я? Бобби сам, по своей собственной воле совершал все эти деяния, и я не сделал ничего, чтобы помочь ему вершить зло! А Джессика? Неужели она не видела, кто перед ней? Неужели она хотела видеть в нем только хорошее? Неужели она видела в нем друга? Человека, который ее любит? Разве моя вина, что она так недальновидна и не разбирается в людях? В людях, Деррик, а не в Сатанинских силах.

Джессика… Неужели эта ледяная скульптура женщины не могла видеть, что бедняга Мэтт влюблен в нее? Почему ни разу не улыбнулась этому милому человечку? А сам Мэтт - разве это достойно мужчины, сидеть дома и ничего не сделать, будучи влюбленным и прелюбодействовать с ней в сердце своем? Чья вина, что его грех настиг его? А Джессика, каким она хотела быть врачом, когда ее собственная психика так неустойчива? И кем она оказалась - нелепой, пьяной пародией на женщину, неспособная спасти ни себя, ни свою жизнь. И это она хотела врачевать души человечьи? Врач, исцели самого себя! Кто, кроме нее, падал в пропасть? Кто просил ее выбирать жутких типчиков вместо хороших, добрых мужчин? Никто, именно ее натура просила зла - и я дал ей его. Она сама уехала от людей в мое обиталище - пустыню, потому что она чувствует меня, и кто виноват, кроме трусливого ее брата, что ее не нашли? Жалкий обормот сбежал от меня и наврал всем что-то о песчаных бурях - а я ведь давал ему шанс выслушать меня, и давал ему время понять, что надо лишь преодолеть себя и сделать это - но он сбежал. А выслушай он меня – финал этой книги мог бы быть совсем другим. Видишь, как важны бывают незначительные люди и их незначительные решения? Почти так же, как важны те, кого не слышат и их неслышимые поступки.

Ты ведь многого не знаешь! Ты многого не видел и не увидишь.
Ты не увидишь, как таксист Билли пустит пулю себе в висок, не будучи в состоянии простить себе оплошности, в которой он не виноват!
И ты не увидишь, как сгорбится и состарится на краю жизни твой коллега Бристоун, потерявший на склоне лет работу, карьеру и будущее! А сколько людей сами по себе, не ведая ничего, работали на меня, и просто жили своей жизнью - и, тем не менее, они послужили мне, потому что случайности редко бывают счастливыми - и как ты думаешь, почему?

Надеюсь, ты понимаешь, о чем я.

Деррик, прежде чем изменить меня, посмотри на тех, кого ты любишь - могут ли они поменяться? И ты, и я - мы знаем, что этому не бывать. У людей есть слабости, и они же есть у меня - но почему-то за мою слабость ты обвиняешь меня в каком-то немыслимом зле! Просто размах у меня шире - но куда это осознать такой мелкой сошке, как ты... Как измениться человеку, когда он каждый день видит перед собой мир, который создан из света и тьмы?

И что ты можешь сделать со мной, Деррик? Придти ко мне в офис и сказать - смотрите, вот сын Сатаны, вот дьявол и служитель, раб черного отца своего? Кто же тебе поверит - а в психушке тебе понравится - там много тех, кто видел меня!

Знаешь, иногда мне кажется, что люди придумали меня для того, чтобы оправдать свои гнусные пороки и низкие желания, свои страхи и сожаления!

А эти ваши проклятые тайны, ваши проклятые сомнения, ваша ненависть к самим себе! Вы верите в Бога, и тем не менее готовы загрызть себя, если что-то идет не так, как вы хотели! Ваши сомнения – к чему они приводят? - вот ты, Деррик, ты долго исследовал природу злых духов, но так и не понял, что я никого никогда не заставляю, а вот ваша лживая мораль, ваши гнилые устои, трухлявые основы вашего мира – вот что подкосило вас! Посмотри на всех, про кого ты мне тут рассказывал – они же сами вырыли себе свои могилы, у них не хватало смелости, у них не доставало решительности, у них не было силы – и все почему? Потому что они – люди, взращенные вашей моралью и вашим обществом, и после этого ты валишь их гомерические глупости на меня? Очнись, Деррик, очнись от своего сна!
Даже ваши священники лгут вам в лицо, как Киннан – не сказал тебе, что именно он был отцом Марии, и старался скрыть это от тебя! Сколько лжи и неправды в сердце служки бога! Его же собственные сомнения грызут его, собственные страхи и сожаления превратили его в хитрого сплетника.
У меня складывается ощущение, что вы, люди, в свой жизни заняты только тем, что совершаете большие ошибки, да еще боретесь с судьбой за право их совершить, и все это ведет в одно лишь место – в пустыню. Пустыню духа, пустыню жизни, пустыню разума, в пустошь добра и мерзость запустения всей вашей жизни!

И кто ты, собственно, такой, Деррик? Искатель истины, детектив, мистик? Ты был рядом, совсем близко – и что ты нашел? Ты нашел только то, что хотел видеть ты сам - облики Сатаны, каких-то демонов… а на самом деле самые лютые демоны, Деррик, живут в душах людей. В твоем человеческом мире больше зла, чем у самого Сатаны. И ваша мораль, ваша религия, ваши устои не дают хорошему и доброму стать на ноги; ваши сомнения, сожаления и нравственные судороги уничтожают вас и создают новое зло. Недомолвки, недоговорки, ваше взаимное молчание, ваши слишком скромные сердца, ваши зажатые души, ваша грязная человеческая натура – вот что ведет вас в могилу, Деррик. Хватит валить с больной головы на здоровую. Деррик, неужели ты не понял, кто я? Я же вовсе не зло, которое породило все эти беды среди людей. Ровно наоборот – чем больше зла творили твои любимые человечки, тем сильнее становился я, и тем гуще становилась моя тень. А пока ты думаешь над этим, Деррик, я начну свою деятельность. Я еще даже не начинал своей губительной работы – а я на нее способен, еще как способен. Оставляю тебя с этими размышлениями, мой друг – и ты знаешь, как я понимаю дружбу!

Всегда твой, Лукавый.


КОНЕЦ.



Краснодар, 2006-2008.