Проект (2)

Батя сидел за столом, перебирал бумаги.
- Давай к соседям, Петруха. Загрузишь опалубку, там переночуешь, утром сюда.
- Чего я-то? - Угол вытянул лицо, - чуть что, сразу я.
- Давай, пока дают. Сам знаешь - у них, бывало, снега не допросишься, а тут сами дают. Сегодня не возьмем – завтра не успеем бетон залить, считай - премии труба. Усек? Давай, машина во дворе, ждет. – Подмигнул, хлопнул по плечу - Родина тебя не забудет, и, нацепив очки, вновь полез в бумаги.
Машина прыгала на ухабах, воя, продиралась сквозь раскисший зимник. Угол бился головой об стойку кабины, вполголоса матерился. И чего наговорил Красавчик: невеста, техникум, ещё отец какой-то - вот думай теперь. Да и думать уже нечем, всю башку отшибло. Машинально полез за пазуху, наткнулся на конверт, одернул руку. Еще письмо это. Потёр ладонью сухие губы: дороженька, мать её. Рвануть бы сейчас стакан…

На следующий день, после обеда приехал Батя, сновал по лестничным пролетам, отдавал Ц.У.
- Шпала так и будет у вас торчать, - и кивал на высокую бетонную опору. Опору, кое-как вкопали еще осенью. Зацепили кабель-времянку. Давно уж свет провели, а опора так и осталась и все об нее спотыкались. – Слышь, Угол, тебе говорю. Опору убрать. Оглох, что ли?
- Завтра, Батя. Сегодня не успеем. Вечер скоро, сам видишь.
- Говорю убрать! У вас каждый день тут… вечер. Или еще чего. Напридумываете себе.
- Чего это… напридумаем? - Ну, день рождения у меня сегодня, собрались пораньше уйти. Так законно ведь? Бабы уж стол собрали, новенькая эта, Маша, с кухни которая, навертела там, говорят, чего-то вкусного, напридумывала - точно. Ждут все. Так законно ведь, а, Батя?
- Ну ты, законник, давно ли с нар слез? – Угол помрачнел, насупился. – Ладно, - Батя ткнул в плечо, - не парься. Это тебе так. Для профилактики. Опалубку привез – молодец. Но, шпалу выдернуть сегодня. Понял?
- Зуб даю. – Угол цапнул ногтем зуб, щёлкнул ладонью по лбу - как на зоне, криво ухмыльнулся. - Вечером… зайдешь?
- Зайду. - Кряхтя, Батя полез в Уазик, повернул ключ, захрюкал стартером. – Давай, законник, шевели ластами, скоро премия. – Улыбнулся и, виляя на ухабах, скрылся за объектом, только выхлоп щекотнул ноздри. Сплюнув, Угол тяжело смотрел из-под руки - начальство…

Опору так просто было не взять.
- Давай чалками, - Угол захлестнул трос с тремя наконечниками, сцепил крюки. Махнул варежкой Федотычу, - вира помалу.
Федотыч мягко трогал рычаги подъемника, трос натягивался струной. Давил сильнее, надсадно гудел двигатель.
- Не идет, сволочь. Чего делать-то?
- Давай еще раз, - Угол поправлял чалки, захлестывал поглубже, - давай!
- Плевать на нее. Завтра вытянем, айда домой, - увещевал Федотыч и оглядывался на бытовки, - небось нас только и ждут. Айда.
- Не могу я, - Бате обещал, понимаешь? - полез ниже, захлестнул чалки у самой земли.
- Куда приладил-то, - Федотыч нахмурился, – нельзя так. А ну как выпрыгнет, центр тяжести-то где!
- Давай! – Угол обхватил опору, уперся ногами, словно мог подтолкнуть, - давай!
- Отходи, дурила, - Федотыч положил руку на рычаг, - отходи! - и дал полный газ.
Опора дрогнула, затряслась. Угол всем телом ощутил ее вибрацию. Ощутил, а сам вдруг вспомнил.
Словно из глубины возникло лицо Маринки. Вечер в липовом саду. Солнце у горизонта. Запах свежескошенной травы. Обхватив Маринку, Угол стал гнуть ее к земле.
- Обманешь, - задыхалась Маринка, а сама прижималась, тряслась всем телом.
- Ну что ты, что ты, - Угол и сам трясся. Повалил на колкую стерню, впился губами, завел руки, – а сердце молотом по груди. – Что ты…
- Пошла, - обрадовался Федотыч, - пошла родимая, - и потянул рычаг. Пошла - успел подумать Угол, улыбнулся и тут же принял тупой удар по голове, а следом непомерную тяжесть, как будто навалилась скала. Стало темно и тихо. Что-то равномерно постукивало как часы: тук-тук-тук. Кровь в жилах, - догадался Угол, - значит живой, улыбнулся еще раз и полетел в черноту.
- Помогите, - шепнул Федотыч, выпрыгнул из кабины, подбежал и стал лихорадочно дергать чалки. Тщетно. Одна захлестнула распластанное тело, две другие намертво обмотались вокруг опоры. Под опорой, наискосок лежал Угол. Рука вывернута как у пластмассовой куклы, из глазницы вытекала-пузырилась черная жижа. – По-мо-гитееее! - тоненько закричал Федотыч и шарахнулся в сторону, испугавшись собственного голоса. Побежал к бытовкам, вдруг встал, замер, метнулся обратно. Упав на колени, схватил руку, пощупал пульс – живой. Со стороны бытовок уже бежали. Сгрудились кучей.
- Ломы давайте!
- Заводи кран!
- Нельзя кран, - чалками перережем!
Бестолково мельтешили, сталкиваясь лбами. Наконец подсунули лом, один, другой. Навалясь кряхтели, - давай! Ломы уходили в грунт.
- Блоки подсовывай! ЛомА выше, давайте же ну! Преподняли чуть, подсунули блок. Еще выше и еще блок.
- Все. Дальше ломами не пойдет. Тонна, мать ее…
Угол дернул ногой, приоткрыл мутный глаз, шевельнул губами.
Федотыч встал на колени, приблизил белое лицо.
- Что? Что говоришь?
- Вы это... чего суетитесь-то, - чуть слышно прохрипел Угол.
- Мы-то? Да вот мы тут… а ты? Как ты-то? – вскинул голову, бешено мотнул рукой, - давай на телефон, звоните там!
- Татарин уже побежал.
Угол шевельнул черными губами, сглотнул. – Не мельтеши. – Привалился щекой к бетону задышал часто, тяжело.
– Слышь, Федотыч,
- Здесь я здесь, говори, чего?
- Ребята здесь?
- И ребята здесь.
- Пусть отойдут. Посмотри там… внутри, в кармане.
Федотыч махнул всем рукой, осторожно выудил затертый серый конверт. - Прочти, – выдохнул Угол. Федотыч недоуменно обернулся на людей.
– Читай! - приказали сразу несколько голосов. Затрещал край бумаги, скользнул на землю обрывок, в руках запрыгал белый листок. Федотыч вжался глазами, откашлялся, затянул по слогам.

«Здравствуй Петенька! Вот пишу тебе, а сама и не знаю где ты и дойдет ли письмо, сколько уже послала тебе, а ты все молчишь. Жив ли? Верю, что жив. Не можешь ты бросить нас вот так. Скоро тебе выходить, жду-не дождусь, когда уже, думаю - может все-таки и приедешь. А у нас все хорошо, я работаю, Машенька учебу закончила. Ой! Вот ведь дура я бестолковая! Я тебе хоть и писала, да ты, наверное, не читал, раз ответа от тебя нет, ну так, может быть, сейчас прочтешь. Девочка у нас родилась тогда. Доченька наша. Глазки как у тебя – голубы-ы-е. Такая лапочка! Сейчас уже взрослая совсем. Невеста. Техникум закончила и вот ведь что удумала – на север податься. К любимому, говорит, хочу. Жених у нее там, на севере. Договорились – поработает он, привезет денег, так они и поженятся. Вот, не выдержала, сама к нему поехала. Глупенькая, да разве их нынешних удержишь? Я ей про тебя сказала: мол, где-то там и папка наш. Нет, а я тоже хороша, по ночам не сплю, думаю: а вдруг встретитесь вы там? Ну, дура-дурой! Север-то большой, где уж там встретиться, а вот ведь – думаю. Ты бы ее сразу узнал, если бы увидел. Ну, вылитая ты. Одно только: записала её на свою фамилию. Люди злые, языки длинные, а ей жить, ты уж прости. Петенька, сокол ты мой ясный, не верь никому, честная я перед тобой, люблю тебя и любила всегда. С того самого дня, с того нашего поля, помнишь? Приезжай, я жду тебя!
Навеки твоя Мариночка».

Опустив листок, медленно поднял голову.
- Все? – шепнул Угол.
- Все – эхом отозвался Федотыч. В полной тишине ветер теребил бумагу, шевелил прилипший тонкий волос.
За спиной тихо начали подвывать. Бабы, конечно.
- Ну и все, - Угол отлепил щеку от столба, вяло облизнул губы. - Все. - Дернулся, начал подкатывать глаза.
- Да что ж это, а? – Зинка простерла руки к толпе, - Машу позовите!
- Поздно, - отозвался кто-то, - отходит. - Бабы заревели в голос.
- Кто это тут отходит? - из откинутой двери подкатившего Уазика, уже потянулся Батин сопог. – Этот, что ли? А столб? Валяется? Непорядок. Ну-ка посторонись! Да он еще всех вас переживет. "Отходит" – скажут тоже. Коротко пробежался, махнул рукой. - Быстро выгружай лебедку! Чего стоите? Давай, давай! – Все вновь засуетились. Заклацали стойки, звякнули крюки, вскоре затрещал барабан: двое неистово вращали рукоятки. Пошло! Пхнул остолбеневшую врачиху с чемоданчиком в руке, гаркнул в ухо: - Не спите, мамаша! Давайте укол ему, повязки, все что надо, давайте! Чему учили? Гипократы, мать вашу! - Скрипя тросами, поднялась, отъехала опора, Угол судорожно всхлипнул и тут же застонал. – Ну вот, и голосок прорезался у новорожденного, - Батя тронул вывернутую руку, оценил распухший глаз, оглядел помятую грудную клетку с выпершими сломанными ребрми. Почесал нос, - ничего, соберем по частям. Не таких собирали. Тащите носилки. - Выдернул из нагрудного кармана рацию, обернулся и увидел бегущую от столовой стройную фигурку в белом халате и высоком колпаке. Все тоже обернулись. Полы халата развивались, колпак сбился на затылок, открыв высокий, чистый лоб, глаза полыхали, отражая закатную синь.
– А это кто? – удивился Батя.
- Маша, в столовой работает, - пояснил Красавчик, помолчал и тихо добавил: - дочка его.
- Ааа… ну и ладно. - Склонился над изломанным телом, ручищей провел по волосам - Ну, жив? - и, опять почесав нос, ласково прибавил: - ббосота…