Последний день. Процессия.

[из цикла "Извечные три луны..."]

Чайки крутыми виражами пикируют вниз и резко взмывают вверх. Они едва касаются водной глади, и в их сегодняшних движениях нет абсолютно никакого желания что-либо поймать, чтобы утолить вечно движимый голод. Огромные курчавые облака царствуют в небе вместе с недавно разбуженным солнцем, не закрывая его. Многие тонны белых кудрей постоянно принимают новые очертания ни на мгновение, не останавливаясь на чем-то одном. Все внутри них то же меняется. Это может и есть причина их внешне заметного извечного изменения? Одна белая большая и уже не хищная птица резко взмыла вверх, оставив свою стаю, заходящую на очередной пикированный полет вниз к воде, и яркой точкой ворвалась в брюхо парового гиганта. Туча приняла форму подавившегося толстяка, сжалась и немного потемнела. Стая, плавно планируя, оглянулась в сторону, где пролег только что новый путь их собрата. Едва дотрагиваясь перепончатыми розовыми лапами до морщинистой глади воды, все разом вложили много сил во взмах крыльями, чтобы, как можно более круто, лечь на тот же маршрут. Странный поступок для птиц никогда не помышлявших о таком дерзком рывке к собственным границам. Все до единой проникли в клубы белого пара внутренностей тучи, напихивая своими телами глотку и пузо съежившемуся пузану.
— Вот занятно! Эй! Гляньте на них. Какие виражи выписывают, чуют, что время про-ходит что ли? И их тянет к пределам, которые они никогда не пересекали, — громко произ-несла старуха, полоскавшая большую белую простынь.
— Куда? — спросили трое остальных, медленно разгибаясь и потирая онемевшие бока.
— Ах, — махнула в их сторону рукой первая, — уже поздненько, все закончилось.
— Так что там такое было? — не унялась самая молодая их всех старух, собравшихся у маленького водного потока, которой было около восьмидесяти семи лет. Она продолжала щурить глаза, пряча их под поставленной козырьком ладонью, направляя взгляд в курчавое небо.
— Там чайки уже готовились, а мы никак не приступим...
— А нам перед этим надобно достирать все белье и эти простыни, а уж потом начнем и готовиться.
— Вот я никогда не могла себе представить, что рассвет будет таким темным, а закат ярчайшим за него в несколько раз… — заворожено продолжала первая увидевшая виражи стаи белых птиц и, не обращая внимания на разговоры остальных.
— А откуда тебе ведать какой сегодня будет закат? Ладно, восход мы видели, его виде-ли все, наверное, никто не отказался прожить этот день от самого рождения его до конца. А ты что, уже прожила его? — старуха разжала кисти, чтобы их размять, и пододеяльник, вы-свободившись, поплыл вверх по ходу реки. Там у большого камня он развернулся и с удво-енной скоростью прошмыгнул мимо озадаченных старух и по бурному течению рванул к мо-рю.
— Лови его!
Но было уже поздно.
Больше не беседуя ни о чем, но, что-то напевая себе под нос, намочив все белье, старухи одна за другой вылезли из быстрых вод на мелко каменистый берег, скомкали все: простыни, пододеяльники, рубашки; взяли в руки по большой дубине и стали со всех сил колотить по комьям материи, да так, что брызги летели в стороны. Радужный ореол в мгновение окружил четверых прачек. В деревьях и над быстрой спешащей водой царствовало уравновешенное смешение звуков хлюпающего белья, доносящегося шума моря и коротких песен-бурчалок старух.
Аура радужного сияния еще блистала над тем местом, где четверо старух полоскали и отбивали белье. Время шло, и работа подошла к концу, принеся с собой вновь возникшие разговоры. Под дружный гомон обо всем на свете, нагруженные отжатым из последних сил бельем, старухи поднимались по крутой тропинке, петлявшей меж деревьев и частыми вы-ступами горной породы, покрытой мхом; в этот момент гул, похожий чем-то на звук флейты, но только огромных размеров (чтобы выдавить звук из такой понадобились бы мощные по-токи ветра, а не чьи-то легкие), пронесшийся над всей горной долиной и побережьем, пере-крыл силу разговора немного отдающего сплетнями. Зная, чего настал час, старухи одна за другой затянули старинную песню из эпоса горного народа, сочиненную еще тогда, когда небольшое деревянное поселение не было отделено пропастью времени от огромного города, покрывшего собой весь утес и горные дали.

Тень Скалистой башни легла на десятый подокруг.

Город… Огромный город приютился всей своей громадой на скале, уходя далеко в до-лины на запад и север, и спускался островерхими крышами по почти отвесному краю утеса к пристани на востоке и нависал над ней, а так же цеплялся самыми нижними постройками о волны, бьющиеся об скалу на северо-восточной стороне. Он напоминал почти прямой угол, но был более развернут; один отрезок направлен был в даль, где по окончании жилых мест начинались горные пастбища (запад), а также уходил далеко в горные перевалы (север), а вторым, ступенчато и каскадом спускался по восточному краю утеса к пристани, а по северо-восточному почти до самой кромки океана. На юге к скале подходил большой песчаный бе-рег. Домики ютились в расщелинах, на уступах, а иногда образовывали и целые террасы-балконы, где это позволяло природное строение породы горы. Хотя время еще хранило следы и отпечатки былых времен, где руки человека меняли лицо земли, пытаясь удобнее под себя его подстроить и по-своему приукрасить. Дома были друг с другом связаны по средствам трактов, прорубленных в горной породе. Кое-где они выступали над обрывом, где внизу с шумом волны набегали на пристань, баюкая ставшие на якорь корабли, а местами были подобны туннелям, куда дневной свет практически не проникал. Тракты были разных размеров, разной ширины, с перилами и без, они петляли меж домами и шли ровной полосой, но в итоге, в двух местах они соединялись в два огромных: один вел наверх к Скалистой башне и через арку выводил на главную площадь, откуда тракты вели далее, наподобие лучей или лепестков ромашки, во все стороны, где это позволяли края скалы. Так начиналось деление города на округа, где каждый был отделен от другого широким трактом; второй тракт, объединявший остальные - на побережье, там он сливался с песчаной дорогой, ведущей к пристани. Корабли, чтобы попасть к пристани огибали большой пик, поднявшийся когда-то из воды почти напротив города-в-скале. Его вершину венчал маяк - близнец Скалистой башни. Солнце встречалось городом-в-скале, и тень Башни терялась в округах, а провожалось городом-на-скале: тогда загорался маяк.
Скалистая башня, откуда лучистым венцом уходили дороги-тракты, ведущие через весь город-на-скале, на запад, север и юго-восток, где город, становясь провинциями (до них не доставала тень Башни - по этому они уже не назывались округами, и под ними уже не встре-чалось подземных строений, как бывало в округах) плавно уходил в горные дали, в места сочных трав и сверкающего прохладой воздуха и сырые почти безжизненные перевалы севе-ра, отбрасывала тень на десятый подокруг третьего летнего месяца. Так как солнце пересека-ло небо по дуге, оно проходило в третий летний месяц прямо над башней. Ее тень то была длинной, но с каждым моментом наступающего дня укорачивалась. Так тень ползла с запада на восток все время уменьшаясь. Для других месяцев было немного другое деление округов на подокруга. Тень этой башни была своего рода исчеслителем времени, часами. Каждый час возвещался гулом большой флейты. Устройство флейты - сложнейший механизм, размещен-ный на вершине Скалистой башни, который ловил потоки ветра с моря, пропускал их через целую систему труб, трубочек с дырочками и без, извитыми и прямыми. Так рождался звук, который был всегда гулом, но на каждый час отдавал своим тоном. Никто в городе уже не помнил, как это устройство работает и как его чинить, если время заденет его своим крылом.

Много времени прошло, как этот город стал таким, много событий, хороших и не очень тревожили поколения живших здесь. Город рос, постоянно изменялся его облик: возвысился пик башни, которая была смотровой во время многих воин; поднялся из воды в результате вулканической деятельности, разбуженной ужасными творениями рук людей - бомбами, пик. Когда прошло еще много времени и люди потеряли счет ему, на вулканическом пике вырос маяк. Город вновь отстраивался и уходил все глубже в каменную породу горы, стал спускаться по утесам к пристани, которую часто стали посещать ведомые маяком корабли, к кромке белой пенистой воды. Воин больше не было, время еще существовало, но счет его стал условен. Город дотянулся далеко на запад в горные долины, где издавна выгоняли скот, подступил к северным суровым землям. Смотровая башня стала Скалистой и ее вершину увенчала флейта, наполняемая морскими ветрами и благодаря ним гудящая. Изготовлена она была не здешними мастерами, а привезена из-за далеких морских далей как дар или уплата, за что-то давнишнее.
Так настал час утра (к которому вела вся моя история), когда все жители города-на-скале, города-в-скале, многие прибывшее из дальних морских просторов, пастухи с горных пастбищ и многие другие встречали солнце, поднимающееся над миром в очередной раз, а благодатные три луны тонули в рассветном зареве. Тень башни выросла, а маяк еще подзы-вал опаздывающие корабли. Люди встречали рассвет молча, кто-то плакал, кто-то возвышен-но грустил, но все улыбались.

Гул с оттенком грустного обещания, возвестил всех о том, что тень легла на первый подокруг. Солнце незаметно плыло над самой Башней, и тень касалась двух или трех крыш, покрытых красной черепицей.

Все жители уже собрались на улицах округов. Все были одеты в праздничные белые, либо бело-серые одежды, на рукавах некоторых были вышиты многокрасочные узоры, в ос-новном красных, зеленых и голубых цветов. С делами было покончено утром, до того как тень Скалистой дошла до десятого округа, и теперь день предназначался для отдыха. Люди беседовали, вспоминали давно минувшие дни и события, кто-то рассказывал маленькие сек-реты о себе. Многие закусывали только что услышанной шуткой и запивали ее прохладным смехом. Дети играли в игры и часто, чтобы остаться не запятнанными рукой товарища, взле-тали вверх. Иногда удачно поставленный и хорошо выполненный маневр удавался. Разговор между людьми шел в основном о давно истекших днях, о том, что уже прошло, но оставалось в памяти даже у тех, кто ничего воочию не видел. Вспоминали и тех, кто приходил в мир и расширял его для других, о тех, кто рисковал, страдал, и погибал из-за своей миссии. Об этих людях помнили, но они были чем-то одним, и в воображение рисовался символ, как картина, написанная когда-то давным-давно: море, вот-вот ринется на лодку огромной волной, забрав на это силы у самого себя, обнажив при этом острые клыки рифов у скалы. Беседы и смех на улицах, в домах, на побережье — все складывалось в один немонотонный гул улья, где каждый знает свое место, где не нужно больше того, что у тебя уже есть.

Тень Скалистой уже ничего не покрывала.

Облака едва заметные заполняли все небо, но солнечному свету они не были помехой даже тогда, когда облака заслоняли звезду. Подул ветер, облака дернулись, загудела флейта.
— Ну, что же, наступает время. Ты чувствуешь, как многие вздрогнули?
— Да, неизвестное всегда пугает нас, даже сейчас, когда мы собираемся преступить черту мне страшно, как и всем. Люди начинают понимать, что время, всегда нас окружавшее, начинает проходить, отодвигаться в сторону. Много веков нам понадобилось, чтобы научиться этому внутри самих себя, а теперь этому учится мир у людей. Как странна жизнь во всех ее проявлениях: когда-то мы учились у мира, теперь он у нас.
— Мы стали забывать, что такое волнение, когда постигли гармонию, когда страх ушел.
— Я слышал, что вы вспоминали, о тех, кто когда-то расширял мир? — к двум беседу-ющим присоединился третий.
— Да. Я помню одного такого, но не помню его лица. Это была так давно…
— Так вот с таким же чувством они тоже двигали границы, которое наполняет и нас. Я понял, что сегодня за день, когда еще солнце не встало из-за горизонта. Тогда я вспомнил, что такое волнение, даже немного страха. Я вышел на балкон и увидел, что все знакомые и не знакомые мне люди, а так же представители других рас тоже там и смотрят на восход, на тот свет, которому не суждено будет погаснуть никогда. И свет появился, затем дорожка красной ряби стала тянуться по морской воде в мою, твою и нашу стороны, как возводимый мост. Вот в тот момент Скалистая стала отмерять последние моменты того, что мы знаем.
— Я чувствовала то же самое.
— И я.
— Конечно, ведь мы все едины были в тот момент, как никогда до этого. Что-то новое — это прекрасно, ведь в такой момент мы понимаем, что еще движемся куда-то вперед, а не стоим на месте.
— Точно. А когда-то наши предки думали, что эволюции конец, когда достигли гармо-нии.
— Угу. А теперь мне пора занять свое место и вам тоже. Мне пора на побережье к при-стани. Разыграем последнюю пьесу, сыграем последнюю роль…
Трое людей крепко обнялись, как братья и сестра и расстались.

Люди расходились, спускались на побережье, поднимались к Скалистой. Они делились на две части. Кому-то предстояло подниматься по трассам к башне с флейтой, а кому-то спускаться к песчаному берегу. Но как происходило это деление никто сказать и объяснить не смог бы, все просто знали, где чье место.

Мягкий, но дерзкий ветер, искупавшийся в жарких солнечных лучах, залетел в трубы, и флейта стала сперва тихонько что-то себе мурлыкать. Ветер то крепчал, то ослабевал, то пре-кращался, но иногда с новой силой начинал дуть. Флейта, улавливая трубами это непостоян-ство ветра, стала гудеть мелодию.
Солнце продолжало неизбежно клониться к закату, но извечные три луны не спешили заходить на небо с востока: света от уходящего солнца становилось все больше, он становил-ся все ярче, все насыщенней, как будто звезда продолжала подниматься в зенит, а не уходить по дуге за горизонт. Правда жара спала как вечером, но свет продолжал свое развитие, будто еще утро, а до полдня еще далеко.

— И-ии-и-уи-и-ии-и...
Громко вверх взмыл грохот барабанов. Потом он стал ритмичным выстукиванием.
— Уи гадиамус ами
Ами гаудиамус да
Курии анна-атус
Гаидиату!
В ритме барабанов в мир вознесся голос, который спел первую часть куплета.

(Нет смысла переводить, что пелось и про что. Придет время и наши потомки тоже споют такую песню, но на своем едином языке и все всем будет тогда понятно. Могу приве-сти лишь слова этой песни в повествовательной форме, но они вряд ли будут оригиналом: записывал их со слуха).

— Куревариа туриа вате
Гаиниати туи вате туи-и-и вати
Вате гаинате туи гаинати
Вати нати!
Голос женщины проникал в каждую частицу воздуха, вкрадывался в каждый камень, разбавлял свет, гладил стены маяка. Женщина стояла во главе огромной колонны людей, го-товых начать спуск от Скалистой башни вниз по трассам к берегу моря. Женщина затянула третью часть куплета:
— Уи гадиамус ами
Ами гаудиамус да
Курии анна-атус
Гаидиату!
Куревариа туриа вате
Гаиниати туи вате туи-и-и вати
Вате гаинате туи гаинати
Вати нати!
И вот, в ярчающем свете солнца началось великое шествие людей, символично играю-щих спектакль всей жизни, от великого зарождения и движения сквозь тысячелетия к един-ству с самим собой, затем миром, и, в конце-концов, с самыми близкими — с людьми. Как только первый шаг был сделан, вслед за звенящим женским голосом ударной волной взвился хор тысяч людей:
— Варе, варе куреаре
Варе, варе куреаре
Варе, варе куреарае ятае
Ата, ата варе атае Айяе-Туеэ айе
Варе, варе куреарее аре
Айе ареа варе!
Воздух подхватил силу голосов, а может, напитавшись ими, всколыхнул невидимые об-лака, и ветер огромной силой рванул высоко в небе. Трубы загудели, и, захлестнувшись та-ким потокам, флейта очень громко взвыла, но вой перешел на мелодию, громкую, заполнив-шую перерыв в пении. Барабаны продолжали выстукивать мягкие тона. В тонущий в свете воздух взлетали огромные охапки цветов и их лепестков, они мягко опускались на гранитную поверхность трактов, и босые пятки ступали на них. Ветер притих и вновь взвился хор:
— Варе, варе куреаре
Варе, варе куреаре
Варе, варе куреарае ятае
Ата, ата варе атае Айяе-Туеэ айе
Варе, варе куреарее аре
Айе ареа варе!
И опять ветер, флейта, ее мелодия в перерыве множества голосов. Стук барабанов, по-тихоньку умолкающая мелодия флейты и… свет.
Но вдруг опять женский голос затянул начало песни, но в голосе слышался тембр другого человека. Пела, стоящая во главе восходящей колоны, женщина. Под сопровождение барабанов голос воззвал:
— Уи гадиамус ами
Ами гаудиамус да
Курии анна-атус
Гаидиату!
Куревариа туриа вате
Гаиниати туи вате туи-и-и вати
Вате гаинате туи гаинати
Вати нати!
И как только приблизился конец этому куплету, снова подобно вспышке света вверх взлетел хор голосов:
— Варе, варе куреаре
Варе, варе куреаре
Варе, варе куреарае ятае
Ата, ата варе атае Айяе-Туеэ айе
Варе, варе куреарее аре
Айе ареа варе!
Шествие, величественный подъем начался, как начался и величественный спуск, но в нужный момент, когда, приступившая петь, окончила свою партию. Люди спускались навстречу поднимающимся, а поднимающиеся вели свое восхождение к спускающимся. Огромная группа жителей округов, жителей террас, приплывших чужеземцев и спустивших-ся пастухов с гор и многих других спускались вниз. Они не были уже той колонной, которая поднималась с побережья им на встречу: люди рассыпались как горох по мелким трактам, соединяющие все дома на склоне. Колонна, состоящая из множества всевозможных людей, различного цвета кожи начали свое восхождение вверх по тем же трассам вверх к Скалистой и то же начали рассыпаться, когда и их ведущая растворилась среди ведомых. Опять заиграла огромная флейта, ветер растрепал волосы, а молодые зеленые листочки сносились потоками воздуха в соленую воду, которую давно покинули рыбы. Они, наверное, наподобие чаек, ушли в глубины, которые никогда не посещали. Страх уходил в тень, которой на земле уже почти не осталось: ее никто, и ничто уже не могло отбрасывать. Свет был везде, яркий, но не слепящий, хоть солнце было наполовину скрыто за горизонтом на западе.
Ветер притих, флейта умолкла, и под стук-фон барабанов и в уже светящемся яркостью воздухе два женских голоса спели уже вместе:
— Уи гадиамус ами
Ами гаудиамус да
Курии анна-атус
Гаидиату!
Куревариа туриа вате
Гаиниати туи вате туи-и-и вати
Вате гаинате туи гаинати
Вати нати!

— Варе, варе куреаре
Варе, варе куреаре
Варе, варе куреарае ятае
Ата, ата варе атае Айяе-Туеэ айе
Варе, варе куреарее аре
Айе ареа варе!
Спели все вместе не делясь уже на потоки. Место встречи настало. Все люди перемеша-лись на трактах склона, на площади у Скалистой башни и на побережье. Все было так, словно опять встречается рассвет, как это было в этот день, но утром. Сейчас же был вечер. Цветы и лепестки цветов смешивались с зелеными листочками и как конфетти все вместе покрывали пристань и водную гладь.
Момент молчания — это момент для мгновения уединения со всеми в мире людьми.
«Мне было хорошо с тобой. Прощай и спасибо»
«Я все завершила, можно уходить. Прощай, мир; прощай, моя жизнь»
«Я люблю тебя» — «А я тебя»
«Как странно, я не боюсь, но еще волнуюсь…»
Все думали, кто грустил, кто плакал, кто-то мечтал, а некоторые вспоминали, но все улыбались. И полные, как сосуд водой, светом люди запели свои последние на этой земле слова:
— Варе, варе куреаре
Варе, варе куреаре
Варе, варе куреарае ятае
Ата, ата варе атае Айяе-Туеэ айе
Варе, варе куреарее аре
Айе ареа варе!

Свет солнца наполнил мир до отказа. Теней не стало нигде ни в одной черной бездне и глубине, перспектива пропадала, время растворялось. В море света последним исчезающим ориентиром оставался только голос, голос множества других голосов. Но и он безвозвратно растворялся в белом свете, свете тысячи, миллионов звезд.


Март — июль 2006 год.