День ВДВ

День ВДВ

«Гул затих, я вышел на подмостки….»
Б. Пастернак

Мы гордо вышагивали по городу двухколонным строем. Солнце ярким прожектором висело над каменным плечом городской мэрии. Солнце - медное, чуть-чуть бронзоватое, а если прицельно прищуриться, то золотое. А кругом небо - березовое, легкое, почти прозрачное, в котором неутомимо гудели авиамоторы. Самих самолетов было не видно. Наши болоньевые камуфляжи призывно шуршали при каждом шаге, при глубоком вдохе, при ритмичном выдохе. Наши берцы, как черные жемчужины, сияли защищенными кремом носами. Августовская пыль вздымалась под их подошвой, отутюженный асфальт трещал по швам - мы, взвод срочников специального назначения, двигался к городскому парку. Голодный взгляд солдат, тигром в клетке метался по лицам изнеженных горожан, прыщавых подростков, раздушистых девиц в узких юбках. Ловко виляя бедрами, девушки проскальзывали мимо нас недосягаемой мечтой, от этого они казались нам еще больше соблазнительными, сказочными принцессами. Они робко оглядывались на нас, с фальшивым равнодушием снаружи, внутри, с подразумеваемым интересом. Обтягивающие джинсы, цветастые блузки, легкомысленные платьица, коротенькие шорты… "А у разведчиков судьба порой, коротка…».
Мы, стриженные, плечистые, со впалыми щеками, с фингалами от спаррингов, замазанные тональником, с обидой на весь мир, с ненавистью в груди, предательски засевшей где-то внутри. Сегодня праздник. Не наш, у нас должен был быть просто выходной. Торжество у десантников, голубых беретов, крылатой пехоты, гвардейцев, да как их, к черту, не называй, все одно и то же. Мы до последнего надеялись на это воскресенье, смиренно терпя беспросветные будни: тактика, кроссы, рукопашка и прочее. Подобные моряку после кораблекрушения, изо всех сил плывущему к острову на горизонте, мы тянулись к долгожданному выходному. Зря. День ВДВ, и в воскресенье нас отправляют в усиление на подмогу местным омоновцам.
-Вот тебе и отдохнули, - проскрежетал зубами Дрын, - Я бы сейчас всёк тому, - он показал крючковатым пальцем на массивного мужика в бело-голубой тельняшке, гладковыбритого, морщинистого, с посиневшей от времени наколкой в виде крылатого парашюта. Десантник, забравшись на скамейку, жестикулировал, подобно дирижеру, - инфернально водя по воздуху татуированными ручищами, размашисто и рьяно, с долей творческого сумасшествия.
-Слава!!! - горланил, покрасневший то ли от пива, то ли от напряжения, десантник.
А снизу его полосатые друзья дружно вторили:
-ВДВ! ВДВ! ВДВ!
-Точно всек бы... - не унимался Дрын.
-Тише, - скомандовал старший. Нас сопровождал Слепой, снайпер из группы ГБО, с подходящим для этого дела погонялом. Он был самый здоровый из нас, уже как полгода назад перешедший на контракт. У нас на стриженых головах сияли кокардой оливковые береты, у него - краповый.
Обойдя Центральный вход парка, мы направились в обозначенную засаду. Там поджидал нас тонированный автобус омоновцев. Здоровенные ребята в черном скромно стояли в стороне, озадачено курили, важно озираясь по сторонам.
Из тенистого угла парка хорошо просматривались центральные аллеи, по который беспечно туда-сюда бродили полупьяные ВДВшники, напоминая массовку дешевого театра. Изумрудная лужайка между тополями, возле каруселей с лошадками, неестественно светилась, сияла, словно там крылось что-то таинственное, единственное настоящие, безупречно правильное. А кругом все бутафория, не жизнь, а просто какое-то издевательство. С хмурыми лицами стояли солдаты спецназа и омона, радостно толпились верзилы в голубых беретах, пошатывающиеся, кричащие на другом, не ведомом нам, языке.
Озлобленность.
Какой-то важный мужчина медленно проплыл мимо нас на глянцевом мэрсе черничного цвета. Он высунул царственное запястье в окошко, указательный сверкнул массивной печаткой, стряхивая сигаретный пепел. Человек презрительно ухмыльнулся, словно перед ним топтались не мы, а какие-то ряженые в чертей актеры комедийной пьесы. Какой-то десантник, перекрыл дорогу сияющему авто, с перевернутым пацифистским значком на капоте.
Вдвэшник кричал, что-то неразборчивое, нарочито давил улыбку, то ли злую, то ли добрую. Лощеный водила покрутил пальцем у виска, посигналил, ловко объехав гуляку в голубом берете. После вдарил по газам, и бы таков. А мы остались стоять... Наверно, приедет этот деляга минут через двадцать, к своей любовнице, жене, другу, и скажет, попивая холодненькое пиво, про нас десантников, спецназовцев, ментов одно определяющее слово - долбоебы.
Назойливо шипела рация, как будто на том конце кто-то жарил картошку, и периодически выходил на связь, чтобы потравить нас - голодных, давая послушать, как ароматно шкварчат на подсолнечном масле золотистые ломтики. Чертов выходной. Ничего нет настоящего, везде какой-то подвох. Вот, стой здесь целый день, и присматривай за этими оголтелыми орками.
-А что бойцы-то твои без всего? - обратился лейтенант, видимо командир омоновцев, к Слепому.
-Да они и так разорвут кого угодно если надо, - сострил он, - Вон, глянь, они сегодня позавтракать не успели, голодные, как черти злые.
Морщинистый лейтенант улыбнулся.
-Сурово. Ничего, - литеха обратился к нам, украдкой посмотрел на наши изможденные лица, - К обеду все эта "голубая" волна на реку двинется, тут, в парке поспокойней станет. Тогда до магазина добежите, перекусите. Главное на связи будьте.
-А пока что делать? - Слепой поправил берет и закурил.
-Ждать, - вздохнул командир.
У собратьев-омоновцев мы быстро настреляли сигарет, и ожидание превратилось в один большой перекур.
-Как служится пацаны? - по очереди спрашивал у нас невысокого роста, шкафообразный паренек.
"Нормально", Не жалуемся", "Домой скоро", - доносилось в ответ.
-Я сам срочку в разведке тянул, - голосом доброго сказочника затянул омоновец, - Всякое бывало тоже. Весело было. Тоже, как вы на береты сдавали, - он глянул на наши оливковые головные уборы, - Половину службы на брюхе проползали. А по духанке - так вообще, как лоси скакали...
Подлая дремота наваливалась на нас, только Дрын смотрел по сторонам, кажется, он был единственный, кто жаждал какой-нибудь заварушки. При каждом по близости крике: " За ВДВ!", его кулаки сжимались, тело напрягалась, как пружина, а лицо покрывалось азартным оскалом охотника.
-Помню, - неугомонно продолжал омоновец, - Сон какой-нибудь заебательский приснится - бабенка миловидная с гражданки, за час до подъема проснешься взволнованный и взмокший, ну и по-тихому к умывальнику, мимо дежурного. Пока никто не видит. Зайдешь в толчок, глядь, а там уже пацаны тоже сидят, застирываются. На тебя зырят, ухмыляются, мол, все мы поняли. Но, а хули тут поделаешь? Ну и давай пока стираешься обсуждать, что кому приснилось. Брюнетка, блондинка и в какой ее позе, там....
Дальше я уже не слышал: сквозь ресницы мир расплывался цветными стеклышками детского калейдоскопа, лужайка с ласковым оттенком изумруда затягивала в свою сказочную страну ... Луч света золотистой пыльцой стелился по девственному газону. Не единого отпечатка подошвы. Нетронутое лето.
Из мечтательной дремоты меня выдернул Дрын, смачно крикнув «В ружье!» в самое ухо.
-Эй, не спите бойцы, - спародировал он жесткий голос Слепого, который куда-то успел подеваться.
Дрын щерился неустанно тормошил нас, не давая не кому покоя.
"Он так скоро и на нас с кулаками полезет" - подумал я.
- А у вас с бабами как? Пишут? Ждут? – поинтересовался словоохотливый "шкаф" по-прежнему.
"Нормально", "Жалоб нет", "Пишут"...
Мне было глубоко плевать мне на этих баб и их письма, единственное чего хотелось только прикорнуть. Судя по выражению уставших товарищей, они мечтали о том же.
Спокойствие было хрупким, как спичечный домик, готовый рассыпаться от случайного ветерка. Еловая безмятежность тенистого закутка пошатнулась. Неподалеку от нашего импровизированного лагеря, перешептываясь на ходу, стали скапливаться десантники. У каждого в руках было по большой баклажке пива: пили они из горла, их кадыки колыхались при этом, словно трепещущая на крючке рыбешка. Крылатая пехота на удивление затихла. Наши ряды тоже угомонились, в том числе и говорливый омоновец. Только издалека раз за разом доносились вскрики, вопли. "Вэ." - только слышалось где-то. Дальше неразборчивое «Дэ», зажеванное хмельными ртами: «Вэ».
Толпа расступилась, к нам вышел пухленький и мелкорослый пацаненок в тельняшке. Подходил он вразвалочку, чтобы показать нам свой авторитет. Берет на его круглой голове с гладковыбритыми хомячьими щеками, напоминал поварской колпак. Ему еще поварешку в руки, да лицо попроще, идеальный кашевар получился бы.
-А это, что за мухомор? - Тыкнул пальцем он в Слепого, который, как оказывается, все это время стоял за углом автобуса, нервно вертя в руках свой старенький «Нокио», перемотанный синенькой изолентой.
Рация хмыкнула, командир гаркнул в аппарат что-то неразборчивое. Сбоку подкатил ментовской уазик, послушным питомцем прижавшись к спинам бойцов.
Омоновцы оттащили Слепого подальше, тот шипел, негодовал, неистовствовал. Понять пацанов можно: если что начнется, то их в первую очередь обвинят в провокации.
-Тише, - сурово скомандовал командир омона нашему снайперу.
Незаметно полосатая толпа приблизилась к нам.
Миловидный «шкаф» разом превратился в отъявленного головореза. Омоновцы сжали дубинки, мы кулаки...
-Им всегда нравиться повыебываться перед нами, - причитал шкаф, - Типа, они нас в хуй не ставят. Сейчас мы их раком поставим, долбоебов.
Друзья полосатого десантника звали его к себе, но тот открещивался от просьб своих собратьев махал рукой, вскрикивая: "Сань, я просто поговорю!".
-О, - словно поставил на бумаге точку, указал пальцем в нашу сторону. Его смутили наши оливковые береты, с нежностью засахаренные на левую сторону, - Подосиновики! А это, - обратился к Слепому, - Их брат мухомор.
-Подосиновики другого цвета, - проскрежетал Дрын мне на ухо. Каждая мышца его лица натянулась, вот-вот, казалось, лопнет от напряжения.
-Вы - спецназ гребанный, - начал неугомонный поваренок.
Мы в зыбком безмолвии ждали приказа....
-Вы... Сосунки. Какой Вы спецназ, вы хоть раз под пулями ползали, а, хоть раз-то бывали где!? А!? То-то и оно! Что вы тут разнарядились!? - десантника покачивало, язык заплетался - явно подводил рассказчика, - Вам только по парадам ходить, да перед бабами красоваться в своих гандушках зеленых. Хоть что такое война, знаете? Меня три раза пулей прошивало, вы, щеглы ебаные, - поваренок лихо задрал тельняжку, - Видите? - Кроме обильных жировых складок мы ничего не увидели.
Тут гвардеец крылатой пехоты захотел сказать что-то важное, такое глобальное, лирическое, неоспоримое, что мы должны были бы просто упасть от восторга, кипятком обоссаться. Но речь его подвела, и подпитой "голубой берет" не нашел лучшего варианта, как пронзить нас истошным криком:
-Мосдок!
Он хотел разорвать тельняжку, но она только треснула, и разошлась подмышкой по шву.
"Переигрывает", - почему-то пришла мне в голову мысль, - "Как дешевый актер сериальный"...
-Мосдок!
Мы расступились, так шепнул нам на ухо литеха... При каждом вскрике десантник продвигался к козелку самостоятельно.
-Мосдок! - схватился он за свою тельняшку еще раз.
Еще пару шагов, и он был возле задней дверцы машины.
-Масд...
Омоновцы схватили его за руки, словно мешок с картошкой и закинули в уазик. Обильный зад вдвэшника продолжал свисать, но Слепой отвесил ему такой пинок, что вместо уже привычного "Мосдок", внутри салона, что-то мыкнуло и затихло. Нам показалось, что поваренок умер. Погиб смертью храбрых, словно пулей прошило.
Полосатые дружки остались стоять в стороне, злобно косясь на нас. Постояли минут пять и начали расходиться кто куда.
-За что его? - к командиру подошел престарелый мужчина в тельняшке.
-Так вышло.
Ответ был однозначный, и вопросов других не требовал.
-Понятно. Нет, ну все же есть какие-то варианты отпустить?
-Слушай, отец, давай-ка вали отсюда.
-Да что вы мужики злые такие? Дайте ребятишкам погулять, праздник у них все-таки. А Вы их в бобики сразу кидаете. Ну, покричали немножко, никого не убили же. Вы бы лучше так черножопых сажали, а то они уже всех нас скоро порежут. В России русских не останется.
Мы украдкой глянули на коренастого Узбека из нашего взвода. Тот делал вид, что ничего не слышал. Он деловито озирался по сторонам, катая в запотевших пальцах сигарету. Узбек был родом из кого-то трудновыговариваемого города, но долгое время проживал в России. И ему повезло: выпал шанс служить в российской армии.
-Такие как вы всех нас парежэте, - с улбыкой Дрын шепнул на ухо Узбеку, - Будэшь плохо себя вести, мы тебя за пачку сигарет и леденцы им сдадим, - кивнул в сторону дедка, который продолжал озадачивать командира, - Они тебя на колбасу пустят.
Разговор ни чем не закончился, командир Омона остался невозмутим.
День разгорался и слепил глаза. Словно на небе сияло сразу несколько солнц. Под шуршуном майка моя сделалась мокрая, точно половая тряпка, противно липла к телу, от нее разило испариной усталости. Постоянное курение голод не утоляло, а только раззадоривало. Приходилось то и дело протирать потный лоб изжеванным рукавом.
Неподалеку, у ободранных кустов парковой площадки, взъерошенные серошерстные коты дыбились в зверином негодовании. Изогнутые в дугу, они бычили друг на друга пронзительным шипением. Эти серые коты, одинаково потрепанные, напоминали близнецов, только у одного на лапе белело пятно, а у другого торчал на затылке вырванный клок.
Дрын в качестве миротворца остался верен себе. Носком берца он пнул одного из котов, тот, жалобно мяукнув, футбольным мячиком отлетел в зеленые заросли, второй стушевался и отпрянул.
По рации снова зашипела подгорающая картошка.
-Принял, - ответил командир и подозвал Слепого.
Дрына, Узбека и меня под руководством Слепого послали прогуляться к центру парка, разведать обстановку, которая, как я понял, начинала накаляться.
Я проводил взглядом старенькую карусель с лошадками, барашками и опрятными свинками. Что-то меня неудержимо манило подойти к ней, примять своим тяжелым берцем изумрудный газон лужайки, потрепать лошадку по загривку, словно лишь она одна могла унести меня от этого идиотского, вывернутого наизнанку дня.
-Падлы, - вырвалось у Слепого, - ВДВэшники лоток расхерачили с сахарной ватой.
Бело-розовый снег клубился на асфальте, пухленькая продавщица в беленьком фартуке охала и вздыхала. Возле погнутых алюминиевых крепежей валялся полосатый брезент лотка. Весело катались по асфальту розовые, желтые, синие надувные шарики. Раздавленные конфеты в цветастых фантиках безжизненно таяли в багрянце опавшей листвы. Детство кончилось раньше времени. Обида придушила мне горло. Когда-то в детстве бабушки покупали нам конфеты в закутках наших родимых городков... Бабушки давным-давно умерли, а конфеты втоптали и безжалостно размозжили по асфальту недавно высадившиеся бойцы десанта. Интересно, а у них, у самих были когда-нибудь бабушки?
Менты что-то втирали продавщице, видимо успокаивали. На центральной скамейке стоял могучий десантник с широченным флагом и, размахивая им, вопил:
-ВДВ!!!
Вокруг бесновалась разношерстная толпа, полосатое ликование вышло из русла правопорядка. Менты оцепили орунов в полукруг. Серые редуты шатко, но держали оголтелую массу. Десантники размашистыми жестами, доказывающие свою неприкосновенность, сгущались у подножья гигантского тополя. Голубая волна готовилась к удару. Уазики закашляли туберкулезными моторами, чтобы отодвинуться от надвигающейся баталии. Картонная даль из брезентовых забегаловок пустела, скупо чернели, опоясанные вьюном, прутья забора, золотая сердцевина солнца, воинственно сверкала в разрыве бугристой грудины облака. Только вот отвернешься и эта живописная картина августа дрогнет не выдержав ломящейся вдаль толпы,
на нас нахлынет огромная закулисная чернота.
Мы дошли до фонтанчиков неподалеку, сделали пару глотков родниковой воды, чтобы промочить пересохшее горло.
-Уф, - вздохнул я и смочил лоб.
-Что будем делать? - спросили мы у Слепого, тот передал вопрос в рацию.
Рация в его руках прошуршала, пофыркала, и мы расслышали:
-Стойте там.
Вдвэшники нестройным хором затянули
-Мусора пидорасы!
Один активный крепыш выскочил из толпы с гитарой и что-то затянул на своем языке. Гитара была расстроена, мы тоже. Настроение катилось в низ, а все только начиналось. И что мы здесь забыли, участники какой-то провинциальной постановки, труппа актеров-бедолаг, вынужденная кривляться перед сытыми рожами в свежевыглаженных галстучках, пиджачках? Перед их лощеными дамами, любовницами, чьи тоненькие кисти, нанизанные всякими украшениями, соизволили нам похлопать.
А катись оно все к чертям!
В динамиках грянула музыка:

Разлилась синева....

Менты уплотнились, стали плечом к плечу, чтобы сдержать порывы десантников прорваться. Подоспели менты в гражданке, видно их позвали по рации.
-Ну, - проговорил Дрын, - Сейчас начнется....
Слепой сосредоточено смотрел на разворачивающуюся бойню, и отошел в сторону, подальше от неугомонного динамика, чтобы расслышать рацию. Его невозмутимость была тревожной, нервы Слепого могли сдать в любой момент, и тогда пиши пропало. Слава Богу, что под рукой нет его СВэДэшки, навести перекрестье на полосатую грудь десантника, труда бы ему не составило бы: Отморозок он еще тот.
-Давай мы тебя, как наживку запустим, - Дрын покосился на Узбека.
-Запускай, - тот невозмутимо курил, и наблюдал за сражением, словно какой-нибудь боевик.
Неожиданно подскочил слепой.
-Живо на базу.
Мы затрусили к базе. Омоновцы с нашими пацанами были уже наготове.
-На реку!!! - раздался голос из нутра парка. Это кричал знаменосец – сразу узнали его по голосу. Разгоряченная гурьба по серьезному прониклась к призыву своего вожака и двинула к воде. Мы видели, как мимо нас проплывали толпы голубых беретов. С песнями, с криками, с пьяным плачем, непристойным хохотом они отдалялись к реке, скрываясь за провисшими зелеными ветками старых деревьев. Остались самые хмельные, сил двигаться у них уже не было. Кто-то просто валялся с расстегнутыми ширинками. Менты преспокойно собирали их по аллейке вдоль лавочек, в кустах, подбирали с помятого газона. Одного мужика сняли с розового вертолетика, карусели с распечаткой А4 на входе: «Детям до 7 лет». ВДВэшник до последнего держал пластмассовый штурвал, в своем воображении, видимо, ястребом паря над Кандагаром, его блаженная ухмылка сияла счастливым безумием. Но блюстители порядка вернули замечтавшегося летчика на землю, тот что-то мило ворчал, толкался. Слепой подлетел к нему в три шага, и зачем-то вдарил ногой в бедро. Десантник беззлобно рухнул.
-Суки, блять, - разошелся Слепой.
-Эй, хорош, - вмешался один из ментов.
-Слепой, хорош, - мы попытались оттащить разгоряченного товарища.
- За ВДВ, блять, да? За ВДВ? - снайпер был невменяемо зол, молотил ножищами беспомощное тело, словно он хотел размазать его по земле.
Общими усилиями, вися на шее, хватая за руки, мы подтащили Слепого к автобусу, омоновцы помогли.
Хорошо, что этот парень на нашей стороне, подумал я, глядя на тяжело дышащего детину в краповом берете. А то, будь он по те баррикады, окажись в ряду десантников, нам бы не поздоровилось. Лихачил бы он будь здоров. Я чувствовал, как под шуршуном вибрируют его стальные мышцы, как при сгибе рук играют шарики бицепсов, напрягается широкая грудь, чтобы вдохнуть, как можно больше воздуха и запустить на полную мощность свое сердце.
Наступило затишье, приятное, надежное, которое нарастало с каждой минутой.
"Может и повезет, все обойдется без происшествий. Без всяких этих драк, потасовок, заламываний рук...", - утешал я себя.
Про реку наш молодчина командир знал наперед. Нас, срочников отпустили до магазина.
Денег у нас было не так уж много, но по армейским меркам прилично. Мы быстренько купили продолговатые сосиски, шматок копченого сала, свежий рассыпчатый хлеб, молочное печенье, майонез и три пакета апельсинового сока. Веселые фрукты с коробки язвительно улыбались, и походили больше на редьку, только оранжевую. Я ощутил блаженство, короткое, но запоминающееся счастье. И много ли человеку надо? В теньке, спрятавшись от щедро распустившегося солнца, мы сидели на дощатой скамейке и обедали, так сказать, по-королевски.
-А тебе свинину можно-то? - Дрын поинтересовался у Узбека, который на кусок хлеба с майонезом клал сочную нарезку сала.
-А почему бы и нет?
-Да кто его знает, может религия не позволяет.
Подшучивать над узбеком у Дрына было хронически. Дежурной улыбкой мы отвечали на каждую шутку, нам не было смешно, нам было хорошо и весело. А, вообще, Узбек с Дрыном ладили отлично. Просто один был нрава задиристого и вертлявого, а другой – через чур спокойный. Из таких как Узбек, наверно и вырастают восточные мудрецы, каких часто показывали в старых советских мультиках.
-Позволяет.
-Не, ну раз позволяет, так позволяет. Но барашек-то с Удмуртии твоей повкуснее будет?
Я сразу понял, что у Дрына было по географии в школе. Да, и такие вещи, как Дрын и школа в своем уме я сопоставить не мог. На миг представил, как сухенький учитель в аккуратненьких очечках интересуется: «Расскажите мне, пожалуйста, что-нибудь про Запорожскую сечь?». А Дрын щерится, потирая костлявые кулаки, вскакивает из-за парты: « Где всечь? Кому всечь?»
-Я не из Удмуртии, - отшутился Узбек, спокойным и уверенным голосом
-Да какая хрен разница, басурманин все равно же.
-Как догадался-то?
-Не, ну а какие еще варианты?
-Ну, может я иудей, буддист, индуист. А что это у тебя сразу Ислам?
-Потому что ты чурбан, - ответил Дрын в рифму.
Мы быстро смели нехитрую снедь. Дрын вытер рукавом крошки, первым встал со скамейки и продекламировал:
-После сытного обеда,
по закону Улугбека,
вытри руки об узбека....
Он провел ладонями по шершуну Узбека, приговаривая:
-Иди ко мне моя крошка!
"Крошка" развернулась, и, обхватив своего неуемного товарищ за торс, отшвырнула Дрына в сторону.
-Ну, иди, иди ко мне милая, - дурачился Дрын, - Тебе не будет больно.
Узбек принял борцовскую стойку, и по-крабьему начал подкрадываться к товарищу. Бойцы вцепились друг в друга. Мы хохотали, чувствовали себя счастливыми детьми. Нам сильно не хватало этого ощущения, ведь мы и вправду не были еще совсем взрослые.
Узбек, разрядник по греко-римской борьбе, мог, конечно, свалить Дрына сразу. Но все понимали, что Дрын с Узбеком просто ломают комедию.
-Ну что мужики, перекусили? - встретил нас командир на базе.
-Так точно, - вырвалось у нас по привычке
Слепой в стороне с кем-то говорил по мобиле. Судя по своеобразному волнению в голосе, выяснял отношения со своей девушкой. Мы уже привыкли, у них такое часто бывает.
-Я же тебе говорил, что в усиление меня послали! - орал он в трубку, - Не знаю когда освобожусь, поздно, наверное... Если не нравится, не терпи... Да сама ты... Знаю, что обещал, ну я виноват, что ли...
"Ни в чем, ни в чем не виноват...", - внутри меня проговорил не свойственный мне голос. Я бы сказал об этом возлюбленной нашего снайпера, но меня вряд ли кто стал бы слушать.
Вдвэшники с реки все не возвращались, может они пошли в город тайными путями, доселе никому не известными. Точнее не возвращалась гульбанющая толпа, так, небольшими группами они ютились у киоска за дорогой, у кого-то фонтана фанерного цвета. Купаться они еще не решались, видимо, ждали подкрепления.
Жара плыла в воздухе по пустынному парку, гражданских сегодня не было. Боялись. Кто захочет связываться с пьяной толпой десантников? Только мы, и то не по доброй воле. А кто захочет связываться с нами?
К нам подъехал наш взводник одетый в гражданку. Таким я видел его первый раз. Не в однообразной военке, а в цветной гавайской рубашке, синих джинсах, сиреневатых кроссовках. Он явно торопился, поинтересовался как у нас дела, дал нам пакет с несколькими пачками сухого пайка, палкой колбасы (это он уже от себя лично), пряники и пакет сока.
" Пир продолжается" - пробурчал я про себя, а потом уныло добавил, - "Пир во время чумы".
-О, неплохо Вас балуют, - позавидовал наш говорливый омоновец,- Нам в свое время таких поблажек не делали. Бывало на одних "болтах" неделями жили, а сухпаи победней ваших были... Так вот с пацанами засядешь в лесу на учениях, одну банку тушенки на семерых откроешь и жуешь, смакуя пирожки домашние вспоминая.
Мы молча стояли, каждый думал о своем. Не знаю, о чем размышлял Дрын, на время потерявший свою бодрость и прыть. Он мерно покачивался, засыпая под испепеляющим солнцем чужого лета, руки его потеряли всякое напряжение. Узбек крутил в пальцах скрючившуюся сигарету, сосредоточенно, словно в этом был какой-то тайный смысл. Я смотрел на манящую карусель: какой-то черный прогнивший кусок чехла свисал с ее свинцовой макушки. Раньше я его не замечал, странно, может мне все это кажется?
"Кружит голову, как в детстве карусель" - напел я про себя, и улыбнулся.
Издалека появились ладные ребята в шуршунах, цифрованных по типу наших, конечно же, в голубых беретах. В руках у одного из них был браво реющий флаг с силуэтом летучий мыши.
-О, - засиял белозубой улыбкой омоновец, - Наши пацаны подтягиваются.
"Наши пацаны", как было сказано, оказались бывшими солдатами развед роты воздушно десантных войск, корешА нашего командира. Мы обменялись крепкими рукопожатиями.
-Как мужики гуляется? - спросил у них командир.
-Нормально, тебя Михалыч не хватает..., - Отозвался жилистый десантник с широченным шрамом на щеке.
Как оказалось Михалыч сегодня командир омона, еще недавно командывал развед ротой воздушно десантных войск. На счету у Михалыч было несколько командировок в Чечню, и куда-то еще, толком я не разобрал. Кого-то ордена его то ли лишили, то ли попросту не дали. Это я подслушал случайно, и вроде бы, клал он на эти награды с прибором. Однако командир, кажется, лукавил.
-Вы мужики к ночи не рсходитесь, все уляжется, мы тогда по паре фронтовых и пропустим.
-Как скажешь Михалыч, ты же командир.
Разведчики ушли. Сгрустнулось. За пару минут мы успели к ним привыкнуть, хорошие мужики.
Мы расслабились и подумали, что, вот-вот и день пройдет, станет прохладно, и мы уснем, уютно поскрипывая кроватями в своей родимой казарме. И будут нам сниться сны, и будем мы далеко-далеко отсюда. В три часа я украдкой покурю в оконный проем нашей умывальни, выпью стакан ледяной воды, и нежащейся на солнце ящеркой растянусь на пружинистом брюхе своей кроватки.
-Скоро домой, домой пацаны...., - доносился голос омоновца из другой вселенной...
Рация зашипела.
-Волна! - подорвал командир, - Кафешку "Сулико" громят. Так мужики, - обратился он к нам, - Работайте без заломов, захватов, без всей этой хуйни, если у кого будет, что-то колюще-режущие, отходите в сторону. А так херачьте всех без разбора, разберемся потом. Берцами, кулакми, клюками, хуями. Ясно?
-Так точно, - прогремели мы нестройным хором.
Слепой понадежней спрятал телефон, Дрын взбодрился. Ну, наконец-то дождался он своего бенефиса.
Мы оказались попроворнее наших коллег омоновцев. Шашлычная с лиричным именем "Сулеко" находилась недалеко. Автобус направился за нами. Деревья, лотки, заборы с яркими граффити прокручивались как декорации, казалось, нас вращает огромная карусель. А откуда-то сбоку надвигается сбесившееся толпа.
Я бежал, и все думал, как начать бой. Руками, или ногами; с ходу, или посмотреть, как поступят остальные? Сердце остервенело колотилось. Наверно, точно так же волнуется актер, который впервые выходит на сцену под аплодисменты чуждого еще зала.
-Тэ! – по-ребячьи выкрикнул Дрын.
-Тэ! - выкринул я....
И дальше: "Тэ!", выкрикнули мы дружно.
"Совсем, совсем не страшно!", - дребезжал я зубами...
Мы подоспели вовремя, хотя менты уже включились в потасовку. Худой мент в белой рубашке умело колотил прямыми ударами какую-то кричащую тушу, которая пыталась прорваться к "Бобику". Вдвэшники успели разбить стекла. Несмотря на то, что кафе было закрыто еще с утра, из него раздавался пронзительный женский визг, наверное, вопила сама Сулеко.
-ВДВ!!! - взрывалось справа. - ВДВ!! - доносилось слева.
Десант метался: камни летели то в нас, то в вывеску, то в ментов. Булыжник, как пуля просвистел у меня над головой. Оглянувшись я заметил, что омоновцы уже вылезли из автобуса, вооруженные дубинками, уверенные, здоровые, они как танки медленно надвигались из-за наших спин.
Так получилось, что я первым подлетел к десантнику, крушившему перила кафешки. От него несло запахом перегара, ярость, безрассудство. Мой взгляд в надежде заметался по сторонам, и остановился на немом лице Слепого. Всем своим существом я молил о приказе, неспособный решится на что-то сам. Указания не последовало. И я неожиданно для себя пыром засадил десантнику в живот. Тот выдохнул, резко повернулся ко мне. Искривленный рот выражал призрение. Остолбеневшей каменным изваянием дебошир замер. Я сгруппировался в боксерскую стойку, прижав плотно подбородок к плечу, расслабил левую руку для встречного выстрела.
"Сейчас этот полосатый псих ринется на меня", - мелькнуло лезвием из-за угла.
Вдвэшник не ринулся, он согнулся, стиснул зубы, беспомощно матерясь.
"Раз!" - проговаривал я про себя, попал боковым в челюсть.
"Два".....
Но это было уже лишним. Десантник лежал, я перестарался, перевыполнил норму.
Сам себе улыбнулся. Внутри меня что-то захлопало в ладоши, приговаривая: "Браво!".
Слепой с Дрыном, самые высокие из нас ногами прибили к торцовой стене пару десантников, те кривились, бранились, беспомощно пытаясь отмахаться. Дрыну рассадили губу всмятку, видимо, осколком кирпича, кровавый рот корчился от негодования. Пацаны валили пьяный десант. Менты с другого фланга выбивали Вдвэшников к нам, мы выбивали - к ним. Солнце мелькало в моих глазах, сыпались искры, я ловил какие-то удары по затылку, но было не больно, было безразлично. Я обернулся и увидел за спиной размахивающего руками, как ветряная мельница крыльями, мужика в бело-голубом тельнике. Узбек подстраховал, аккуратно, расчетливо, словно он обдумывал каждый свой ход с утра - захват, присест; он свалил каким-то неведомым мне приемом десантника на асфальт, да так удачно, что тот больше не дергнулся.
Все больше и больше голубых цветов. Мы начинали отступать, энтузиазм пошел на спад. Слепой как осьминог с восьмью щупальцами, не сдвигаясь назад, крушил челюсти еще вчера вполне добропорядочных горожан. Завтра половина окажутся у врачей. Слепой в ярости страшен, глаза кровавы, руки, как хлысты.
"... Знаю, что обещал, ну я виноват, что ли... "... Прозвучало в моих ушах.
Пацаны наши пострадали...
Пятиться дальше было нельзя...
Омон выдвинулся из-за наших спин. Мы уступили свои позиции. Размахивая дубинками они зачищали всех без разбора. Если мы были похожи на каких-то отмороженных хулиганов, то они на слаженных тефтонцев, в тяжелых доспехах. Вспомнился старый мультик про то, как казаки играли в футбол. Мы были теми хаотичными казаками, а мужики в черных беретах - рыцарями. Им бы еще только строй свиньей им держать, и все, хоть на средневековое побоище отправляй.
Вдвэшников сжали в тиски, с одной стороны мы и ОМОН, с другой - толпа ментов. Минут пять спустя голубые береты лежали на асфальте лицом вниз, руками за спину, кто окровавлен, а кто перепачкан кровью. Под яркой вывеской "Сулеко" в осколках стекла томился чей-то голубой берет.
Когда мы загружали особо провинившихся в «бобики», из-за угла выскочила девушка. Худенькое тельце в коротенькой юбке и полупрозрачной блузке, на высоких каблуках со шпильками Красивая или нет, разглядеть не успел. Она кошкой изогнулась передо мной и с визгом вцепилась ногтями мне в щеку. От неожиданности я попятился, пытаясь оторвать от себя обезумевшую, та с визгом драла мою щеку красными когтями.
-Твари!!! - верещала она...
-Да отпусти ты, сука.
Только потом я узнал, что один из избитых десантников был ее мужем.
Никогда не смевший поднять руку на девушек, я пребывал в растерянности. Пытался высвободиться от женских объятий, но тигрица намертво впилась в мое лицо. Хорошо, что Дрын «комплексами» джентльмена не страдал. Он засадил истеричке звонкую пощечину, да такую, что та с хлопком шлепнулась на асфальт.
-Уф, - выдохнул я.
-Ты еще ей ручку подай, Дон Жуан хуев, - подколол меня Дрын, - Ой, девушка, а разрешить Вас проводить. Вы не ушиблись?
Моя щека была разодрана и горела, глубокие следы ногтей кровоточили.
-О, - ухмыльнулся Дрын, - Будешь ты теперь у нас коготь тигра. Брюс ли, первая кровь.
-Да ну тебя на хуй, - вырвалось у меня, - Я девушек не бью.
-Ну, тогда в балет записывался бы. Балетные войска, - Дрын обратился к Узбеку, - а ты что-то плохо своих братьев-чурбанов защищал? «Хайван! Хайван!», - не орал? Ты же джигит, помни это, зуб за зуб, глаз за глаз.
Узбек равнодушно смотрел в сторону, похожий на персонажа какой-то военной сцены, по сценарию которой разговоры были не предусмотрены.
Омоновец-здоровяк дал мне баклажку воды. Я попросил его полить мне на руки.
Мутноватая влага была неприятно-теплой, она словно вязла на пальцах и почему-то пахла тиной.
"Сегодня же Ильин день", - вспомнилось мне. К чему? Я не знаю.
-Ничего, - приговаривал здоровяк, имя которого, я до сих пор не запомнил, - В том году повеселее было. Меня тогда одна баба, тоже телка какого-то десантника, чуть ножом не порезала...
Рана горела, на руках оставалась кровь вперемешку с водой. Солнце садилось за высокий купол городского собора, на холме розовели улицы, розовел асфальт, розовели мы, розовел я. Рампа над нами поменяла цвет.
Закончив свои дела, мы уже не двухколонным строем, а всей толпой шли на полюбившееся место, с которого и начинался сегодняшний день. Скоро-скоро должна настать ночь, и мы вернемся в свою казарму, зажмуримся от удовольствия в своих кроватях и крепко уснем.
По дороге нам встретилась маленькая девочка в незамысловатом платьице, на голове ее был голубой берет. Отец ее, здоровый, солидный мужчина вел девчонку за руку, та шла в припрыжку, весело. На обычной клетчатой рубашке мужика скромно поблескивал какой-то орден. Какой именно было не разглядеть. Да и все равно я бы не понял, что означают разные награды и ордена. Этому нас не учили. Это все равно нам не пригодилось бы.
Уставшие за день, как черти, мы шли молча. Слепой как обычно кричал в мобильник:
-Да, скоро уже, скоро. Что ты все торопишь, подожди немного... Говорю, скоро...
При слове "скоро" стало радостно.
Повисла тишина, казалось мы одни в этом одуревшей вселенной, одни в этом пропахшем потом вечере, городе, парке. Внезапно девочка в берете опрокинула звонкое молчание: запела тоненьким пронзительным голосом. Где-то внутри я начал подпевать ей. К пению моего внутреннего голоса присоединился голос Дрына, вытиравшего платком кровавые губы. А узбек начал нащелкивать пальцами в такт. Слепой… Целый день в голове крутилась эта чудная песня, а сейчас заиграла, вылетела белой птицей из за пазухи, разорвав замок шуршуна. Это пел ангел, светящийся воздушным перламутром над нашими беретами, спустившийся посмотреть на то, что с нами стало, и в очередной раз пожалеть нас.

Прекрасное далеко
Не будь ко мне жестоко,
Не будь ко мне жестоко,
Жестоко не будь...

Поднялся небольшой ветерок. Голос небесный становился все громче и громче.

От чистого истока
В прекрасное далеко,

Я потрогал пятипалую ссадину на щеке, а Дрын провел языком по своим окровавленным губам. Узбек глубоко вздохнул.

В прекрасное далеко
Я начинаю путь...

"Эх, бедная девочка, когда-нибудь и на твоей улице опрокинут лоток с сахарной ватой и шариками..." - выдохнул я.

Кружит голову,
Как в детстве карусель...

Отстав от всех, я вслушивался в ангельский голос, и наконец-то решился. Обошел лавочку, сухая трава и жухлая листва затрещала под берцами приятным хрустом, как давным-давно в детстве, когда я шел по узкой тропинке к своей калитке. Пара шагов и я наступил на изумрудную лужайку, рифленые следы на сочной зелени остались за спиной. Тенистый полумрак сковал мой рассудок, замороченный дневной чушью, я протрезвел. Приблизился к оградке, чтобы погладить лошадку, но мои руки наткнулись на какую-то стену. Каменный холод прижался к моим потным ладоням. Растопыренные пальцы, как впотьмах, в поисках выключателя, начали елозить по темноте. Когда я обернулся, то мой взгляд уперся во что-то черное. Я дотронулся до этого "черного", - большая штора. Запыхавшись от волнения, с пульсирующим горлом, рыбой забился я в шершавой ткани, ближе и ближе прижимались нарисованные лошадки. Стена зашаталась. Я поднял голову вверх, сквозь темноту тускло пробивался какой-то фонарь. Судорожно провел по лицу рукой, на пальцах остался красный цвет. Рана закровоточила снова.
Это твердое с розовой лошадкой, курчавым барашком, милой свинкой оказалось декорацией. Я толкнул поддавшийся мне фанерный щит, тот с грохотом рухнул. Как сквозь волны я выбрался из густой ткани, охваченный страхом задохнуться в этой затхлости. Под ногами скрипел зеленый ковер, та изумрудная травка, еще недавно казавшаяся мягкой и живой. Синтетическая мертвечина. Я дернулся на возникший просвет, о что-то запнулся, неуклюже проматерился, рванулся вперед и с грохотом вылетел на широкую сцену. Кругом валялась бутафория: береты, стекляшки, шипящие рации, полосатый брезент перевернутого лотка. Свет рампы упал на меня, взбудоражив мои зрачки, передо мной сидел полный зал удивленных зевак. Лощеные мужчины в костюмах, галстуках, джемперах; пропитанные душистыми ароматами, женщины в вечерних платьях, с золотыми, бриллиантовыми сережками в ушах, растерянно смотрели на меня, тыкая указательными. У кого-то в глазах был ужас, у кого-то - изумление, у кого-то - щенячий восторг. Я стоял в кромешном затишье перед вглядывающейся в меня публикой, едкие рыбьи зрачки простреливали меня навылет. Помятый, потный, растерянный, в съехавшем на левую сторону оливковом берете. Сотни глаз уставились на меня, как на героя какой-то абсурдной комедии, а я на них со свинцовом комом в горле и сбившимся дыханьем.

Прекрасное далеко

Грянуло со всех сторон полифонией запрятанных колонок. Я дернулся от неожиданности, словно от внезапного гудка парохода. Песня полилась по всему залу громкой нежностью женского очарованья. Зрители замерли в ожидании, вот, и настала развязка. Незаметно справа от меня появился Дрын с расквашенной губой, но предельно сосредоточенный, слева Узбек, привычно невозмутимый. Наши пацаны под переливы светлой ностальгии начали выходить на сцену. Я уже ничего не мог услышать, кроме как:

Не будь ко мне жестоко,
Жестоко не будь...

Ничего не мог спросить.
Вот я разглядел Слепого, торчащий из кармана мобильник. Все тот же знакомый «Нокио». С крышкой замотанной синей изолентой. Дальше возникли говорливый здоровяк омоновец, остальные, командир с рацией в руках. Вождь ВДВэшников встал за моей спиной, с древком флага на круглом плече. Сцена заполнилась быстро, ментами, десантниками, омоновцами, для всех было запланированное место. Даже та девушка, что покарябала мне лицо, грациозно выскользнула из-за кулис к финалу спектакля. Декорации с куполом храма, и заходящим за него раскрасневшимся солнцем, были перекошены вбок. Картинка нашего тонированного автобуса неуклюже выглядывала из-за задника. Остальное нельзя было разобрать, бесполезная мишура нашей жизни.
Музыка затихла, водворилось безмолвие.
Я сделал единственное, как мне показалось, правильное решение, низко поклонился перед ошалелой публикой, вслед за мной это сделали и все остальные...
Выждав паузу, зал дружно залился аплодисментами, зрители дружно встали, скандируя: "Браво!".