Первая вылазка - отрывок из повести "Остров серебристого дельфина"

Женя, как и бОльшая часть населения, была в поисках работы. Трудоустроиться было совершенно нереально. Тем более с ее корочкой культпросветучилища нечего и пытаться. Однако же пытаться надо. Она приоделась, как могла, и отправилась в местный Дом культуры. Он находился на расстоянии двух километров от ее дома и располагался в самом эпицентре жизнедеятельности поселка, рядом с железной дорогой, почтой, рынком, аптекой, больницей, музыкальной школой, библиотекой и прочими пережитками социализма.
Предварительно она зашла к соседке тете Любе, договориться, чтобы присмотрела за маленьким Ваней. Постучала в сто лет некрашеную дверь цвета засохшей крови. Кнопка звонка была вырвана с корнем, два проводка торчали, как усы чернобыльского таракана. Казалось, что он притаился перед прыжком на голову. Женя отшатнулась от усов и снова постучала. Наконец послышался шорох, и дверь медленно приоткрылась. В половине дверного проема показалась женская фигурка, такая маленькая, иссохшая и согбенная, что казалось – ей не меньше ста лет. Однако это было далеко не так. Женя поздоровалась и объяснила суть вопроса. Тетя Люба сразу же согласилась присмотреть за Ванечкой, она любила этого соседского малыша, хотя было непонятно, как в этом тщедушном теле могли еще теплиться человеческие чувства, и в чем вообще дух держался. Казалось, легкий порыв ветра мог унести ее в страну мертвых, где, говорят, нет ни стона, ни плача, лишь отдых и покой.
Мама и сын преодолели неестественно высокий порог, ни разу не споткнувшись, и вошли в квартиру. Тяжелый дух чуть не сшиб Женьку с ног. Ее утонченный нюх не мог переносить скверных запахов. От них ей было так же гадко, как от мышей и тараканов. Вобрав в себя как можно меньше этой смеси из паров стираных портков, плесени и сантехники, она с театральной радостью проговорила:
– Теть Люб, вот, извольте, развлечение Вам.
– А вот и хорошо, вот и хорошо. Давненько к нам никто не захаживал. Небось, не обидим мальчика. Какой хороший мальчик! – пришепетывала тетя Люба сквозь голые десны. Улыбка при этом провалилась в ямине рта.
– А надолго ты? – спросила тетя Люба.
– Всего на два часа. В такой собачий холод дольше и не выдержишь. Я только туда и обратно. Может быть, Вам нужно что-нибудь купить? Теть Люб, давайте денежку.
Соседка долго копошилась в какой-то требухе, которая раньше была дамской сумочкой, и протянула мелкую купюру.
– Купи, детка, нам хлебушка. А так все есть.
Женя знала, что у них ничего нет. И денег нет. Картина знакомая. Она взяла из старческой руки, иссохшей и черной, словно это рука мумии, бумажку. Рядом стоял Ваня, одетый как для прогулки, во все зимнее. У тети Любы квартира не отапливалась. Не было средств. Еще год назад ее семья не знала стеснения, так как супруг Вячеслав работал в РЭСе, единственном уцелевшем предприятии городка, причем на хорошо оплачиваемой должности. Теперь же она осталась одна со своим сыном Андреем, инвалидом от рождения, доживать свой век в голоде и холоде перестройки. Муж умер год назад от прободной язвы желудка.
Это было у Жени на глазах. Еще днем, гуляя во дворе с сыном, она видела, как приехала скорая помощь, как открылись дверцы машины и сосед своими ногами вошел в нее. А уже вечером та же скорая привезла обратно труп. Услышав на лестничной площадке шум, Женя вышла и увидела в проеме соседской двери мертвеца, лежащего на полу коридора со связанными алюминиевой проволокой руками. Соседи говорили, что человека можно было спасти, но денег у больного не оказалось, и врачи не дали ему шанса выжить.
«Как можно! Без денег-то! Ни в коем случае нельзя. А то повадятся лечиться и спасаться все подряд бесплатно. Они только обещают заплатить. Потом… А потом, как известно, суп с котом. Что же прикажете делать? Самим нам за них платить, что ли? У нас у самих семьи, дети и единственный источник заработка – эта чертова больница. Государству нет никакого дела ни до больных, ни до нас. Еще недавно все было бесплатно, а теперь все платно. Вы понима-а-е-е-т-е-е?! Все-о-о!..Скажите еще спасибо, что больницу пока не закрыли. Когда закроют, вот тогда начнется настоящий армагеддон. А пока что все нормально, все под контролем». То и дело люди слышали от врачующего персонала эти, страшные в своей правде, объяснения. Но успокоить они никого не могли. Безнадега, как прикормленная ласка, жила по соседству с людьми и воровала их надежды. Смерть стала привычным делом. Она, как смерч, нападала на жилища людей и вырывала их одного за другим из ячеек жизни, заполняя все вокруг пустотами.
Тетя Люба была сильно побита судьбой. Она пережила блокадный Ленинград, сын у нее родился инвалидом. И вот теперь не стало кормильца. Эта маленькая, хрупкая, тихая и незаметная женщина в мыслях добрых людей была героиней. Злые же, особенно соседка из первой квартиры, сверхгабаритная, как Кинг-Конг, остервенелая баба, которую все за глаза называли Муськой, ярилась беспрестанно. Особую ее заботу составляло терроризирование «слабых мира сего», имеющих нахальство проживать с нею в одном доме, а именно тети Любы и Жени. Всем прочим тоже частенько перепадало. По нескольку часов в день она грызлась с соседями, домашними, прохожими, почтальоншей, электриком, сантехником, с любым, кто появлялся в поле ее зрения. Во дворе, на проезжей части, в подъезде и даже в квартирах – везде раздавался ее ор и визг. Вот и сейчас, не успев проснуться, дом заходил ходуном, потому что Муська уже успела спалить котлеты, о чем свидетельствовал их погребальный дым, сочащийся черным ядом во все замочные скважины, а так же характЕрные Муськины вопли, грохот дверей и еще каких-то тяжестей.
– Теть Люб, а как Андрюшка? – спросила Женя для проформы, хотя прекрасно знала как. Андрей в последнее время почти не ходил, частенько делал «вливания» из пол-литры, которую ему приносила матушка. Она и сама попивала, хоть и немного, но зато ежедневно. Иногда случались казусы. Пятьдесят килограммов костей не выдерживали пятидесяти граммов водки, сдобренной клофелином, и где-то в двух шагах от дома валились мешком. Тогда Женька, позвав на подмогу подростков, тащила ее на второй этаж. Но нынче у тети Любы месячник трезвости. Пенсию задерживали, причем надолго.
Женя приоткрыла дверь в зал и просунула в комнату голову. Тот же холод и тот же мерзкий аромат пахнУли на нее. В полумраке, при отсутствующей электроэнергии, среди скучившегося хлама она увидела Андрея. Он сидел в кресле, придавленный ватным одеялом, держал на коленях книгу и смотрел в окно. Книга лежала ненужным грузом, таким же, как весь тот хлам, что окружал его. А за окном лежал снег и погружал его в воспоминания детства, когда он еще довольно прилично ходил и даже зимою играл с дворовыми мальчишками в хоккей, а летом хоть и с трудом, но ездил на велосипеде. Но самым большим удовольствием было купание в море. Родители хотя бы раз десять за сезон привозили его на евпаторийский берег. В Евпатории нежный бархатистый песок и маленькие волны. Теперь все это осталось в прошлом. И когда он думал о будущем, то его лицо молодого еще, тридцатилетнего человека становилось старым. Нет, мудрым, словно он знал что-то такое, чего никто не знает.
За всю свою жизнь, столь ограниченную в движении, он прочел несметное количество книг и имел энциклопедические познания. Теперь ему не с кем было поделиться ими. Женя, еще будучи девчонкой, а потом студенткой, часто заходила к нему – поболтать, послушать умные речи, поиграть в шахматы. Раньше заходила. Теперь, когда она стала взрослой женщиной, матерью, ей уж не до визитов. Он понимал, как ей тяжело совсем одной бороться за выживание своей маленькой семьи, особенно в эти дикие странные времена, когда и корку хлеба не так-то просто добыть. Все понимая, Андрей все же, хоть и не очень сильно, обижался на Женю.
Обычно, когда он сидел с наброшенным на колени пледом, то инвалидность его была не видна. Зато были видны, особенно летом, широкие плечи и крепкие бицепсы. Когда был жив отец, Андрей спускался с его помощью во двор и на своей инвалидной коляске путешествовал по поселку, встречался со школьными подругами и друзьями. Со смертью отца его маленькие путешествия и дружеские встречи закончились навсегда. Здоровье резко ухудшилось, бицепсы спали, а ясные детские глаза наполнились светом внутренней отстраненности, словно они смотрели туда, куда живым не дано заглянуть.
– Андрюша, здравствуй, – сказала Женя, изображая бодрость духа.
– Здравствуй, Женя, – ответил Андрей, переведя на нее глаза. Интонация его голоса напомнила ей мальчика Кая из советского сказочного мультика «Снежная королева». Словно робот говорил. Или автоответчик. Женя сделала вид, что перемены в нем ей совершенно незаметны, и, быстро протараторив несколько дежурных фраз, прикрыла дверь. Она не могла, как прежде, долго с ним говорить. Слезы в голосе начинали ее выдавать. А это уже никуда не годилось.
– Одень сыночку варежки-то, – сказала тетя Люба. – А то ведь застынут ручки. Атмосфера у нас, сама видишь, свежайшая.
Мамаша округлила рот и выдохнула. От ее лица отделилось облачко пара. Стала ловить руки сына, чтобы натянуть на них крошечные варежки из козьего пуха, лично ею связанные. Это было сделать не так-то просто. Малец уже весь извертелся, вырывал руки и сам вырывался из ее рук.
Когда она закрыла за собой соседские двери, то почувствовала, что в подъезде теплее, чем в тети Любиной квартире.
Впервые Женя оставила ребенка на попечение чужих людей. Где-то посередине пути она, задумавшись, вдруг встрепенулась, ощутив непривычную легкость в руках. Она остановилась и подскочила, как ужаленная. А где ребенок? Сердце зашлось. Евгения дико вскрикнула: «Ваня!» Проходящий мимо мужичек в ушанке тоже остановился и уставился на нее, как на чумную. Тут же она все вспомнила и подумала: «Господи, ведь это сумасшествие какое-то. От одной только мысли, что сына нет рядом, у меня останавливается сердце. Нужно чаще его отрывать от себя».
Женя шла устраиваться на работу. «Для этого, конечно, ребенка с собою тащить не надо. Хорошо, что я его оставила. Если только узнают, что у меня трехлетний сын, то сразу откажут. Пусть думают, что я не слишком обременена», – так думала она. И совершенно напрасно. В маленьком городке ничего не скроешь. Все и всегда видели ее только вместе с ребенком. И казалось бы, что плохого в малышах? Их и так столь мало, что только один их вид вызывает умиление. Но только не у работодателя. «Устрой вот такую мамашу, еще и одинокую, если хочешь себе добавить головной боли. Она будет через каждую неделю уходить на больничный, а ты за нее работай. Да еще будет испрашивать с тебя материальную помощь. И получится как в поговорке «не мала баба клопоту, так купувала соби баба порося». Нет уж, скажу, что мест нет. Жаловаться ей все равно некому» – так рассуждал работодатель.