Как стать рабом, или запоздалое прозрение.

Как стать рабом, или запоздалое прозрение.

Вечно несущие мутную воду ледников верховья Терека видели не только славные дела, но и подловатое явление, дожившее в плоть до нашей современности, и которое, в муках предстоит пережить еще не одному поколению.
Высокие семейные крепости, старинные сторожевые башни и, естественно, люди, рядом жившие и их оборонявшие, смогли когда-то остановить даже сподвижников Чингисхана, орды которого докатились вплоть до Кавказских гор. Но могла ли кавказская семья построить такое сооружение, пусть даже с помощью соседей? Вряд ли! Но ведь как-то строили!
Мне посчастливилось побывать рядом, свободной рукой дотронуться до них и уйти своей дорогой от этих башен, торчащих как забытые карандаши в детской песочнице. Простые до гениальности, осетинские крепости, фундаментом для которых служил сам монолит Кавказских гор, прикрытый небольшим слоем плодородной земли, на которой произрастало почти все, притягивая завоевателей.
Удивительный край, в котором я и был то всего несколько раз, тянул меня к себе и одновременно тяготил, не хватало легкости, спортивного куража. А может, это шестое чувство не давало расслабляться, о чем-то шепча непонятным для молодости языком.
Натруженный асфальт Военно-Грузинской дороги с остатками цивилизации остался позади, в двух дневных переходах. Мы же были на туристическом маршруте, который вел нас через жару долины Терека в доисторический хаос ледника Мидограбина. А если проще, то из лета в зиму. Ноги в альпинистских ботинках хлюпали в собственном соку, топча дорогу, которая все еще была проезжей. Правая часть лица ощущала сырой холод Терека, который не жалея сил доставал нас и дорогу водяной пылью, забрасывая в ухо капли ледниковой воды, левую сторону жгло солнце. Населенка была все скудней, а старина, подмешанная надоевшим Нарзаном, все явственней. Мы, как «сквозь строй» проходили великолепные сторожевые башни. Местами чуть под разрушенные, но, в целом почти вечные. Крепости охраняли от нас, чужаков, свои горы, из которых они и были выложены, чьими-то рабскими трудами.
Воистину: кровь от крови, плоть от плоти.
Нас догнал местный житель, тянущий за собой и своей лошадью запах кислого молока и пота, который бывает в каждой деревне, но здесь все было острей и резче. Что-то неуловимое в обаянии давало понять, мы тут не дома. Учитывая закон тропы и разницу в возрасте, я поздоровался первым. Орлиноносый, отвечая на приветствие, озирался, будто стеснялся кого-то, поведение было явно нетипичным, тем более для гор. Не больно-то с нами хотели разговаривать, но мое идиотское чувство интернационального долга, душа жаждущая перемен, и наивное желание растопить угрюмого горца, бежало быстрей меня. Осетин шел слева от лошади, прикрываясь ее телом от ветра и талой воды Терека. Правая рука привычно держалась за ремешок седла, облегчая ногам путь. На лошадиных боках висело по мешку, наверное, с продуктами или еще с чем. Из ноши с правой стороны лошади, в тридцати сантиметрах от смуглой руки, торчал потертый приклад чего-то огнестрельного, вызывая больше уважения, чем тревоги.
Пусть не охотно, но мне все-таки ответили, и я прибавил шагу. Пройдя несколько молчаливых, тяжелых, как мокрый снег, минут, я начал банальный диалог о здоровье, мне отвечали без охоты, с плохо понятным гортанным акцентом, который сливался с лошадиной поступью и рокотом реки. Неожиданно, без перехода, абориген заявил: «ЭЭЭ! Во всем «Меченный» виноват!» И заметно оживился.
В те годы кто не доверял, а кто-то безоговорочно хотел верить голубому экрану и тем словам, которые там звучали. И та, очередная оттепель растревожила население, огромной и несчастной страны! Были даже такие патриоты – офицеры, которые, неся службу за тысячи километров от Москвы, ссорились со своими боевыми товарищами, заступаясь за лидера, который не оправдал, а, по-военному говоря, предал их надежды.
Понимание недееспособности пришло потом, а 1987 году я верил в лучшее, и тоже, попытался заступиться за «нашего президента».
- В чем же он виноват?
- Я поселок был! А водка… не был!
- А президент при чем?
-Как причем? ОН виноват!
Я тогда работал на солидном автозаводе, в серьезном коллективе, вечерами учился и даже был кандидатом в члены партии. Политическую ситуацию мог обрисовать достаточно живенько. Коснувшись учебы и работы, я попытался объяснить действия президента: рассказал что, он в правительстве не один, не все получается с первого раза, в стране много трудностей и есть надежда на лучшее. Меня слушали под шаги лошади молча, иногда я замолкал, чтобы перевести дух, и абориген, ловя паузу, отвечал, поддерживая беседу: «ЭЭЭ! Меченный виноват». Я продолжал политпросвет, но приговор был один: «ЭЭЭ! Меченный виноват». Мне подумалось, что собеседник, видимо, откровенно недалекий аульщик, и я примолк.
Кавказец шел налегке, а я нес в рюкзаке около 30 кило, ненамного хуже его лошади. Мои товарищи по отстали. Меня же опечалил примитив попутчика, который толи издевался своей фразой: «ЭЭЭ! Меченный виноват», толи не знал других. А может, он был куда как хитрей меня и по кавказки коварен.
И тут расспрашивать начали меня: кто мы, откуда, зачем тут, иногда вопросы повторялись, толи от плохой памяти, а может еще по какой причине. Диалог велся примитивно, и мне казалось с подтекстом. А я уже начал разочаровываться в собеседнике и понял, что зря отдалился от своих. И тут вопросы стали более конкретные.
- А ты что, там, у вас, учишься?
Из моего рассказа любой бы понял, что я учащийся, и повторять этой простоте мне уже не хотелось.
- Конечно! - заявил я нагловато, - А что еще делать? Не работать же…
-ЭЭЭ! - затянул житель гор.
- «Меченный виноват!» - подсказал я. На меня посмотрели как на очень умного и согласились.
- Конэчно!
Простота меня уже не удивляла. Я молча шел рядом.
- А дэлаать что умеетэ?
«Ничего себе вопрос!» - подумал я, и даже обозлился.
- Я, да только портить, - издевался я открыто.
- А этот бэлый и худый? - осетин указал на отставшего командира.
- Этот? Да это профессор наш студенческий, он только карандаши точить!
- Ну а дэлат что можеш?
Недавнего разговора как не бывало: работа, учеба толи стерлись из памяти, а может, провалились в глубокую кавказкою трещину.
- А ничего не умею: взял рюкзак и по горам с ним таскаюсь!
- ЭЭЭ - затянул орел.
- «Меченный виноват», - подпел я ему.
На меня посмотрели по звериному хищно и спросили, открыто и требовательно:
- Ну, а хоть строить-то вы умеете?
Фраза прозвучала на удивление понятно, с небольшим, вполне допустимым, акцентом.
- Строииить? - переспросил я весело, - Только ломать!
Ко мне или к нам был потерян всякий интерес, горец что-то цыкнул лошади на ухо, и она прибавила ходу.
Я стал автоматически отставать, слава богу, идти в таком темпе долго я все равно не мог.
Остановившись, я снял рюкзак и устроился рядом отдышаться. Подошедший командир посмотрел неодобрительно и спросил:
- О чем беседа шла?
- За Горбачева заступался.
- Здесь политику не стоит поднимать, ты за Горбачева заступаешься, а за нас, если что, встать некому. Не убегай больше, мы не дома!
Я поднял потную голову, сырые волосы почувствовали дробь водяной пыли Терека, из окошка грязных облаков за мутной пеной реки на нас смотрел Казбек. Послеобеденное время тянуло традиционную сырость осеннего дождя.
На душе после разговора с горцем было неспокойно, палатка уже не казалась надежным убежищем, рука машинально потянулась к ледорубу.
- Держи-ка его покрепче, - сказал мне с прищуром командир, - И язык тоже.
Прошло не так уж много лет, началась кавказско-чеченская война. А может, она и не прекращалась… Мы снова услышали о рабах и заложниках. И не где-нибудь, в сахарных тростниках далеких стран, а у нас, в Российской Федерации, на горячем и чужом Кавказе, где держать рабов престижно и традиционно. Ну, кто же еще сможет такие «семейные» башни построить?

Северный Кавказ, северная Осетия, ныне страна Алания, река Терек на подходе к леднику Мидограбина, район западного склона г. Казбег июль 1987 г.