Катерина (часть вторая)

Памяти моей землячке П.И. Щеголевой
Глава 6

Шульц не приходил к Иволгиным второй день. В селе ощущалась какая-то нервозность. С утра до позднего вечера слышались гортанные команды на немецком. Солдаты, под руководством обер лейтенанта или самого коменданта, высокого, в длинном кожаном плаще, до зеркального блеска начищенных сапогах, с неизменной спутницей любимицей - немецкой овчаркой Люпиной, проводили занятия на пустыре, возле Дона. Бегали, ползали, стреляли по мишеням. Люпина тоже выполняла команды своего хозяина: вместе со всеми ползала в цепи, потешно передвигаясь на передних лапах, подняв хвост.
На душе тревожно. Может, это перед отправкой на фронт? Уже неделя прошла. Не видел его никто, да и не мог видеть. Ночью сбили самолет, он чудом спасся, выпрыгнув из горящей падающей машины, успел раскрыться парашют. Он приземлился в реку, почти у берега, срезал стропы, купол подхватили, унесли холодные черные волны реки. Наверное, прибили где-то к берегу в густых зарослях. Все дни их навещал Шульц, приходил за своим неизменным пайком, говорил обо всех новостях. Пусть очень невнятно, больше жестикулируя, но они за эти месяцы стали понимать друг друга. Ни слова о летчике со сбитого самолета.
Как раненый летчик Алексей ночью, в кромешной темноте, нашел их яму? Он слышал их голоса, когда они уходили в дом после бомбежки. Узелок с едой давно приготовлен, Катерина ждала свекровь, она ушла к Сомовым. Предлог нашли легко, узнать про Шульца, может, нет его, отправили на фронт.



* * *

Шульц не мог понять, почему так зол, всегда вежливый, даже с подчиненными, а тем более с ним, его личным денщиком герр комендант. Он запретил ему идти к Иволгиным, отнял приготовленные Нине гостинцы, хотя раньше все видел и знал, даже сам несколько раз отдавал из своего офицерского пайка шоколад. С утра накричал на него за плохую работу! Он, Шульц Баудер, может, плохо стрелять, ползать, бросать гранату, но он не может делать плохо работу по хозяйству!
Шульц видел в окно, как полицай Лапин вместе с другим пожилым по прозвищу «Котелок» затолкали в баню Клаву Сомову и соседей, Акулину Степановну с внуками: Семеном и Ниной, закрыли на замок. Зашел герр майор, уже мягко приказал, или даже попросил:
- Шульц, не выходи, пожалуйста, из дома, займись моими мундирами, завтра мы уезжаем, - и вышел, как всегда прямой с гордо поднятой головой.
К обеду в Приозерское приехали каратели во главе с гауптштурмфюрером СС Хлебниковым. Это говорило о серьезности задания, если шеф лично возглавил группу. Хлебников из белоэмигрантов, осевших в Германии. Служил в Польше, в карательном отряде, где зарекомендовал себя беспощадным, любой ценой добивавшийся поставленной задачи. Когда стали набирать части СС не из немцев, он одним из первых надел черный мундир с символическими рунами на левом кармане кителя. За усердие его даже в Берлин отозвали, но чем-то, видимо, проштрафившегося, два месяца назад перевели на Восточный фронт. Теперь он всячески пытался доказать свою преданность Германии и рейху. Высокие, молчаливые солдаты в черной форме СС в основном не немцы, со злобными собаками, натасканными на людей. Герр майор вышел встречать гостей.
- Здравствуй Генрих, - с наигранной любезной улыбкой приветствовал коменданта Хлебников. Они знакомы еще с тридцать девятого, с Польши. – Ты снова не можешь справиться без моей помощи?
- Я солдат и не умею воевать с женщинами и детьми, - гордо ответил на любезное приветствие карателя комендант.
- Не надо громких фраз, Генрих. Мы не тевтонские рыцари. Я тоже солдат и хорошо делаю свою работу. К тому же в России нет женщин, есть бабы, и поверь мне, они ни в чем не уступают, даже часто превосходят мужчин. Но, думаю, сегодня мы обойдемся без крайних мер.
- У каждого своя работа, - опустив глаза, менее решительно проговорил герр майор.
- Не надо дуться, дружище, - снова улыбнулся, пытаясь сгладить назревавший конфликт гауптштурмфюрер. – У нас одна работа. Идет война Генрих, а это кровь, грязь, и не получится воевать в белых перчатках, не запачкав их. Где эта фрау Катерина?
- Она дома. Здесь в бане ее свекровь и двое детей, они пришли к соседке. Мы по вашему приказу задержали их, - четко по уставу доложил комендант, хотя Хлебников младший по званию.
- Отлично. Со свекрови и начнем.
Солдаты по команде стали полукругом возле дверей. Лапин вывел Акулину Степановну, побледневшую, с непокрытой головой. Темный платок она держала в руках.
- Здравствуйте, как вас зовут, - на чистом русском любезно заговорил гауптштурмфюрер.
- Акулина Степановна, - сдавленным от волнения голосом ответила свекровь. Прижала скомканный платок к груди.
- Отлично. Акулина Степановна, скажите мне, кого и где вы прячете? – Хлебников подошел вплотную, смотрел в лицо пожилой женщине.
- Никого, - выдавила она совсем тихо.
- Зачем лгать, Акулина Степановна? Вы, пожилая женщина. Мы все знаем, но хотим услышать от вас, - вежливым, спокойным голосом говорил Хлебников, заложив руки в черных кожаных перчатках за спину. – Вы прячете летчика с подбитого нами восемь дней назад русского самолета? Его парашют нашли в пяти километрах вниз по реке. Где он?
По лицу Хлебникова пробежали судороги нетерпения. Он с трудом сдерживаяжжжжд. ю себя, хотел оставаться вежливым, изображая доброжелательность, лояльность к пожилой женщине, своей бывшей соотечественнице.
- Я ничего не знаю… - прошептала Акулина и заплакала, закрыв лицо смятым платком. – Я ничего не знаю…
- Старая сука, - Хлебников без размаха невидимым, тренированным ударом в лицо сбил женщину с ног. – Лапин! – громко позвал он стоявшего в двух шагах полицая. – Веди детей к дому Катерины. – И по-немецки приказал своим солдатам, сдерживающих собак, следовать за ним.
Дом Иволгиным всего в сотне метров через огород, крайний на улице, выводящей к Дону. По приказу гауптштурмфюррера детей закрыли в погребе, рядом с домом. Лапин вывел из дома трехлетнего плачущего Ивана.
- Господин, офицер, - не разбираясь в званиях СС, доложил он Хлебникову, - одного нет, Андрея, среднего.
- Черт с ним. Запри этих и, когда прикажу, выпустишь девчонку, - заорал фашист. Глаза его горели нездоровым, сумасшедшим блеском. Он привык к унижениям, когда ему падают в ноги, слизывают пыль с его сапог и зверел, когда получал отказ. Двое фашистов, избивая, выволокли из дома Катерину, поставили перед офицером, держа за запястья.
- У меня нет времени вести с тобой беседу! - металлическим, властным голосом почти прокричал Хлебников в лицо Катерины. – Говори, где он и может, сохранишь свою жизнь.
- Я не знаю, о чем вы… - разбитыми, залитыми кровью губами прошептала женщина. – Я ничего не знаю.
- Ты, сучка! Ты ничего не знаешь? – завизжал озверевший каратель, начал дико бить ее в лицо, грудь, рвать волосы, одежду. – Лапин! Выпуская девчонку. – Приказал он дрожащему от страха, побледневшему полицаю у дверей погреба.
Лапин послушно вывел за худенькую ручку, упирающуюся Нину. Девчушка увидела лежащую мать, бросилась к ней. Детский визг, словно раскат грома, оглушил Катерину. Она перестала чувствовать боль от ударов, озверевших фашистов. Не слышала злобный рык собак, рвущих детское тело…
Лапин бросился бежать вверх к дому Сомовых. Каратель ударом приклада сбил его с ног.
- Русская свинья, - проговорил фашист и плюнул на лежащего в пыли полицая.
Время подвига. Сколько это? Минута? Две? Три? К этим минутам идут целую жизнь. Эти минуты – бессмертие!
Трехлетний Иван выскользнул в оставленную полицаем без присмотра открытую дверь, бросился спасать сестренку…
Семен, проделав в соломе лаз, вылез из погреба на улицу прямо на озверевших от запаха крови собак…

* * *

Солдат Шульц, услышав детский визг, все понял. Спотыкаясь, натыкаясь на мебель, он подскочил к стене, снял висевший на вбитом гвозде автомат. Слезы текли по его лицу. Не осознавая поступка, он бросился к двери…
Сильный удар сбил его с ног, выпавший автомат с лязгом покатился по деревенским доскам пола. Герр майор наступил на оружие начищенным до зеркального блеска руками Шульца сапогом.
- Безумец! Ты хочешь, чтобы твои девочки закончили так же? – и, не сказав больше ни слова, вышел из дома, как всегда прямой, с гордо поднятой головой и меловым лицом, одетый в длинный кожаный плащ, перетянутый ремнями портупеи. Шульц, лежа на полу, обхватив голову руками, громко плакал навзрыд…

Глава 7

Уже неделю гостил Алексей Иванович в Приозерском. Время пролетело: днем встречи, поездки. Ночью до первых петухов Сергеев работал над книгой. Два раза звонил жене, переносил дату отъезда. На завтра куплен билет на самолет до Москвы. На день ему нужно задержаться в столице: сходить в архив, встретиться с друзьями. Работа над романом почти завершена, осталось, как говорят художники: поставить последние штрихи. Вчера он разговаривал с Антипенко, завтра к восьми председатель соберет все полеводческие бригады возле правления.
Алексей Иванович отложил авторучку и исписанные листы бумаги в сторону, устало провел ладонями по лицу. В соседней комнате похрапывал Андрей Иволгин, выпросивший и сегодня «обмыть отъезд». Что будет, когда он уедет? Все, как и шло, стало привычной нормой. Что мог изменить в течении годами устоявшегося хода событий он, Сергеев Алексей Иванович, всего за неделю? Андрей старался сдерживать данное обещание, но видимо болезнь сильнее него. Его израненная душа в водке нашла свое утешение. Глупо конечно: он не виноват в смерти матери и братьев, что мог сделать шестилетний ребенок? Он искал оправдание своей болезни, своей страсти, которая сильнее его характера, играя на людской жалости. Он искал оправдание своей слабости. Ему надо было лечиться, проходить курс психической реабилитации, как это стали делать сейчас. Тогда, в сорок втором, кто думал об этом? Мальчишку–сироту взяла на воспитание тетка, сестра отца, жившая в соседнем, украинском селе «Студеное». Миллионы сирот разбросала по огромной стране война. Их пристраивали в детские дома, у родственников. Главное – прокормить, кто думал тогда о детской душе? Что останется в ней от увиденного, от пережитого?
Сегодня приходила дочь Андрея, помогала: убирала, готовила. Высокая, статная. Все говорят: «Вылетая бабка, даже имя ее носит – Катерина». И по сохранившимся пожелтевшим семейным фотографиям - похожа. Те же глаза, брови, сочные припухшие губы. Даже дочь не остановила болезнь Андрея. И с женой, Любой, беседовал Сергеев. Нашел в городе.
- Я вернусь, - пообещала она, когда стали прощаться. – Но на сколько, Алексей Иванович? До первого запоя? Он и руки распускать начал, синяки не проходили. Почему и ушла с двумя детьми к матери.
Что он мог сказать ей? Что посоветовать? Имеет ли он право вмешиваться в чужую жизнь, хотя семья Иволгиных тридцать пять лет была его родной семьей. Сергеев набросил на плечи костюм, вышел на улицу, сел, на лавочку возле дома. Где-то вверху, на параллельной улице робко пропел первый петух, и словно ожидая его команду, подхватили другие по всему Приозерскому. На берегу Дона заливался неподражаемый солист – соловей. Легкий теплый ветерок, и снова, как и в день приезда, зашептались листья на березе. Деревья живут дольше людей, помнят больше. Эти деревья видели Катерину, помнят страшный октябрьский день. Может листья рассказывают ему, что помнят, что пережили? Или в их тихом шелесте звучит голос самой Катерины?..

* * *

Утром, в 7:30, уазик уже стоял у дома Иволгиных. Алексей Иванович забрался в салон, за руку поздоровался с председателем.
- Григорий Петрович, - заговорил Сергеев. – Я вот, что подумал. Неделю я живу у вас, Сомова не узнала.
- Нет. Я всем говорю, родственник с Урала. Да и в поле она весь день. Сезон. Весной - день год кормит, это не пословица, это наша реальность. Как шахтеры сейчас зарабатывают женщины и на свежем воздухе, - пошутил Антипенко.
- Тогда поехали, председатель, - скомандовал Алексей Иванович, - высадишь меня у фермы. Там не далеко, я добегу. Еще раз скажу тебе: очень хочу, чтобы мой сон был только моей фантазией.
Вот и ферма. Пестрых черно-белых коров после утренней дойки выгоняли на пастбище. Громко щелкали кнутами пастухи. Из ворот фермы вынырнул желтый молоковоз, спешащий в город, на завод.
«Крепкое хозяйство, - в который раз сделал заключение Сергеев, шагая по асфальту к зданию правления. – Все у него отлажено. Все на своих местах, делают свое дело». Впереди в десятке метров три женщины: две молодые, одна явно старше, в цветастых платьях. Все трое повязаны «по-молодому» белыми косынками, с шоколадными, загорелыми руками и ногами, с тяпками на плечах, жестикулируя, что-то обсуждают. Женщина постарше остановилась, сняла платок, видимо перевязать по-новому.
Эти движения рук, фигура: узкие бедра, стрижка, светлые с густой проседью волосы. Сергеев не видел ее лицо. Но он понял, что это лицо принадлежит его «женщине из снов».
- Полина! Сомова! – не громким голосом позвал он и остановился.
- Я! – женщина обернулась. – Что… Вы… - тяпка выпала из ее рук с лязгом стукнувшись железом об асфальт.

Эпилог

Запоздалое «бабье лето» в конце октября. В хрустальном, словно живом воздухе, летит паутина, повисая на ветвях, роняющих желто-красные листья, кленов. Яркое солнце на голубом безоблачном небе. Как легко дышится этим пьянящим воздухом. Березы совсем голые, будто стыдясь своей наготы, прячутся среди других деревьев.
В переполненном рейсовом пазике, на заднем сиденье, две пожилые молочницы с сумками пустых банок. Давние знакомые, видимо, вместе работающие в колхозе, ведут беседу. Полная, с характерным украинским говором, перемешанным с русскими словами. Вторая с рязанским произношением, обсуждают последние новости.
- Полина Сомова уехала к сыну в Липецк, - сообщила «рязанская».
- Ты шо! – удивилась полная соседка. – Чи дом продала?
- Да, все продала и уехала. Весной летчик приезжал, - пояснила она причину своей подруге. – Узнал ее. Правду люди про нее говорили…
- Грехи Господни! – перекрестилась соседка. – Че люди робят? Як таких земля носит?
Женщины замолчали; полная выходила на следующей остановке «Школа», засуетилась, стала прощаться с подругой. Автобус обогнала колонна с милицейской машиной впереди. Черные райкомовские «Волги», два автобуса в них празднично одетые в белые рубашки и передники школьники младших классов. Сегодня их примут в октябрята. Это по традиции происходит в «День памяти» на могиле Катерины Иволгиной.
- Утекла от людин, - проговорила уже около дверей полная, обращаясь к своей подруге.
- От людей убежала. От себя не убежит. – Вздохнув, ответила соседка, глазами провожая обгонявшую автобус колонну…